Гаршин как народный и детский писатель, Алчевская Христина Даниловна, Год: 1889 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 14 минут(ы)

ПАМЯТИ В. М. ГАРШИНА.

ХУДОЖЕСТВЕННО-ЛИТЕРАТУРНЫЙ СБОРНИКЪ.

Съ двумя портретами В. М. Гаршина, видомъ Его могилы и 21 рисункомъ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія и фототипія В. И. Штейнъ. Почтамтская ул., 13.
1889.

ГАРШИНЪ КАКЪ НАРОДНЫЙ И ДТСКІЙ ПИСАТЕЛЬ¹).

¹) Предлагаемыя вниманію читателя пять рецензій на отдльныя произведенія В. М. Гаршина перепечатываются нами, съ любезнаго разршенія автора рецензій, X. Д. Алчевской, изъ второго тома книги ‘Что читать народу.. Считаемъ нужнымъ замтить, что приводимые въ рецензіяхъ разговоры слушателей и читателей произведеній Гаршина записаны въ малорусской деревн, въ которой лтомъ устраивались систематическія чтенія для взрослыхъ крестьянъ (въ большинств малограмотныхъ и безграмотныхъ), въ городской воскресной школ для взрослыхъ женщинъ и въ семейной школ для малолтнихъ. Ред.

Четыре дня на пол сраженія. В. М. Гаршина. Москва. 1886 г. 35 стр. Ц. 1 ¹/₂ к.

Отдавая лично должную справедливость художественному разсказу В. Гаршина и признавая даже, что онъ напоминаетъ своимъ реализмомъ сцены изъ ‘Войны и мира’, мы тмъ не мене сильно сомнвались, что эта талантливо набросанная картинка, безъ всякой завязки и развязки, безъ всякихъ эффектовъ и происшествій, представитъ собою интересъ для неграмотнаго читателя. Насъ пугали именно эта ея простота и безъискусственность, которыя такъ цнитъ развитой вкусъ, но мы ошиблись. Съ первыхъ страницъ разсказъ захватилъ вниманіе нашихъ деревенскихъ слушателей. При чтеніи присутствовалъ интеллигентный мальчикъ 9-ти лтъ. По прочтеніи 2-хъ страницъ, онъ наклонился и сказалъ тихо: ‘я ничего не понимаю, кто это, гд и кому говоритъ’.

Тогда одинъ изъ мужиковъ обязательно пояснилъ ему въ положительной форм, что это раненый солдатъ разсказываетъ въ больниц доктору. Почему именно онъ ршилъ такъ, мы не знаемъ, такъ какъ въ книг этого нтъ, но мы не разъ замчали, какъ простолюдинъ, создавъ себ какой-либо варіантъ во время чтенія, всегда согласный съ правдой жизни, безусловно вритъ ему. Вроятно ему кажется, что иначе это и быть не могло.

Чтеніе сопровождалось почти безпрерывными вставками и замчаніями.— Віи дума, то упав, а не вдарено. В чувствіе прийшов… самъ до себе гомонить. Мислями назад іде. Сам себе до собаки рівня, и т. д. (Ему кажется, что онъ упалъ, а не ранили. Въ чувство пришелъ… самъ съ собой разговариваетъ. Вспоминаетъ о прошломъ. Самъ себя съ собакой равняетъ… и т. д.).

На стран. 13-й одинъ изъ слушателей высказалъ сомнніе, какъ это такъ могло случиться, чтобы солдата забыли въ пол. Онъ слышалъ, что на войн посл сраженія бываетъ обходъ и убираютъ тла.

— Та може ще прийдуть (Да, можетъ быть, еще придутъ), — возразилъ ему въ утшеніе сосдъ. На стр. 14-й, гд говорится: ‘я шелъ въ какомъ-то опьяненіи’… произошло недоразумніе: одинъ изъ слушателей, весьма щедрый на замчанія, сказалъ даже съ нкоторой долей сочувствія:— трошки пьяненькій! (Немножко выпивши!)

Раздумье по поводу войны и ея неизбжныхъ условій слушатели поняли какъ нельзя лучше.— Злоби в нёго не було. Сам не зна як, віи ёго вбив,— говорили они. (Злобы у него не было. Самъ не знаетъ, какъ онъ его убилъ).

Во время описанія разложенія трупа, вс принимали самое живое участіе въ опасеніяхъ раненаго и ужасались. Одинъ изъ мужиковъ даже плюнулъ въ сторону съ отвращеніемъ,— такъ живо представился ему, вроятно, этотъ гніющій трупъ.

— Ох, який дух пішовъ! Жара ж яка! Напьетця тай одлизе. Ох, тай страшний! Що з ёго вдень буде! А ще треба в ёго воду пити. Хоч бы отповзти!!— Де ж там отповзти, колй він не може дихати, обізмучивсь! (Охъ, какой запахъ пошелъ! Жара-жъ какая! Напьется, да и отползетъ. Охъ, да и страшный же! А еще приходится у него воду пить. Хоть бы отползти!— Гд ужъ тамъ отползти, когда онъ дышать не можетъ, измучился),— говорятъ вокругъ, а одна изъ бабъ замчаетъ съ соболзнованіемъ: — от як терилять на войні за нас грішнихъ. а мы тутъ тільки язиком гріха набіраемось, лаемось, та сваримось. (Вотъ какъ терпятъ на войн за насъ гршныхъ, а мы здсь только грха набираемся, бранимся, да ссоримся).

На стр. 19-й одинъ изъ слушателей выразилъ сомнніе по поводу того, можно ли долго прожить безъ ды, тогда одна изъ молодыхъ женщинъ, бывшая когда то въ школ, разсказала исторію доктора Таннера, которую читалъ имъ тогда въ газетахъ учитель. Вс съ интересомъ выслушали эту исторію.

Женщинъ занималъ также вопросъ, кто была Маша, сестра или невста раненаго. Въ тщетныхъ ожиданіяхъ помощи слушатели тоже принимали самое живое участіе.

— Вода витіка… Він чуе, а ёго не чують (Вода вытекаетъ… Онъ слышитъ, а его не слышатъ) — замчаютъ кругомъ съ соболзнованіемъ.

— Мабуть такъ дуже кричав (Должно быть такъ громко кричалъ), — добавляетъ кто то съ горькой ироніей. А при словахъ: ‘Господи, еслибъ это наши!’ одинъ изъ нихъ замтилъ: — так як Костылин,— и тутъ начались воспоминанія о ‘Кавказскомъ плнник’ Толстого и сравненіе положенія того и другого героя, пока кто-то не сказалъ, наконецъ: — та ну-бо, цитьте! (Да, ну-те, перестаньте!).

При поданіи помощи раненому, лица присутствующихъ выражали искреннюю радость. Въ операціи слушатели тоже принимали самое живое участіе.— Він и не чув, бачить тільки ноги у крові. То-ж то не боль! (Онъ и не чувствовалъ, видитъ только — ноги въ крови. Это ли не боль!) — говорили они.

— Одужав? (Выздоровлъ?) — спросила съ участіемъ своего сосда одна изъ женщинъ по окончаніи чтенія.

— Ще-б то не одужав, — отвчалъ онъ увренно: — коли петенбурський дохтур коло ёго справлявсь! (Еще бы не выздоровлъ когда петербургскій докторъ его лечилъ!)

— Як-бы він не одужав, хто-б цю сторію росказав? (Если бъ онъ не выздоровлъ, кто-бы эту исторію передалъ?) — добавилъ другой.

— Ох, боюсь, щоб мені турка цю ніч не приснивсь (Охъ, боюсь, чтобы мн турокъ въ эту ночь не приснился), — сказала боязливо одна изъ женщинъ, а другая начала хвастать, что она ничего на свт не боится и готова хоть сейчасъ ночью на кладбище одна идти. (Надо замтить, что мы читали этотъ разсказъ въ субботу вечеромъ подъ воскресенье — въ ‘святый вечіръ’, какъ называютъ они).

Этотъ художественный разсказъ представляетъ собою прекрасное чтеніе и для подростковъ, и для взрослыхъ, и мы охотно рекомендуемъ его въ народно-школьную библіотеку.

Изъ записокъ рядового Иванова о поход 1877 года. В. Гаршина. Спб. 1887 г. 64 стр. Цна 5 к.

Насколько намъ извстно, описанія походовъ, поля сраженія и войны плохо читаются городскимъ женскимъ населеніемъ, подобныя темы он считаютъ скучными и неинтересными. Но талантливый разсказъ рядового Иванова явился исключеніемъ изъ общаго правила: двушки слушали его съ живымъ интересомъ и трепетно относились къ вопросу о предстоящей опасности героевъ, образы которыхъ такъ ярко и симпатично обрисованы талантливой рукой художника. Пониманіе характеристики всхъ дйствующихъ лицъ далось имъ какъ нельзя лучше, даже такой сложный и полный противорчій типъ, какъ Венцель, оказался истолкованнымъ какъ слдуетъ.— Душа у него двоилась,— произнесла выразительно одна изъ двушекъ.

— Когда онъ солдатъ билъ, мн такъ обидно было на него, что я подумала себ: хоть бы его убили! а посл, какъ командиръ объяснилъ, что онъ за человкъ, мн жалко его стало, — добавила другая.

Картина надъ трупами (стр. 53) тронула слушательницъ до слезъ, и въ общемъ разсказъ произвелъ довольно сильное впечатлніе, но въ частностяхъ многое было непонятно, хотя предъ нами были двушки, окончившія курсъ въ народной школ, такъ, напримръ, никто изъ присутствующихъ не могъ объяснитъ намъ слдующихъ строкъ:

‘Насъ влекла невдомая, тайная сила: нтъ силы большей въ человческой жизни. Каждый отдльно ушелъ бы домой, но вся масса шла. повинуясь не дисциплин, не сознанію правоты дла, не чувству ненависти къ неизвстному врагу, не страху наказанія, а тому невдомому и безсознательному, что долго еще будетъ водить человчество на кровавую бойню, самую крупную причину всевозможныхъ людскихъ бдъ и страданій’.

Непонятнымъ оказался и слдующій разговоръ:

‘— Зачмъ это ‘господинъ капитанъ?’ Здсь, въ палатк, свой между своими. Здсь вы просто интеллигентный человкъ между такими же’ — тихо сказалъ онъ.

‘— Интеллигентный, это врно!— закричалъ Зайкинъ:— студентъ! Люблю студентовъ, хоть они и бунтовщики’. (Стр. 11).

Слова ‘интеллигентный’ никто никогда не слыхалъ. Что же касается фразы ‘люблю студентовъ, хоть они и бунтовщики’, добродушная иронія которой недоступна пониманію народа, то мы совтовали бы отнестись къ ней осторожне и непремнно вычеркнуть ее въ слдующемъ изданіи {Рчь идетъ о дешевомъ, народномъ изданіи. Ред.}, дабы читатель-простолюдинъ не принялъ ее на вру, какъ несомннный фактъ, подтвержденный книгой.

Не поняли также и слдующаго разговора:

‘— Неужели вы дорожите мнніемъ этого мужичья?

‘— Конечно дорожу, какъ мнніемъ всхъ, кого у меня нтъ причины не уважать.

‘— Не имю причины вамъ не врить. Да, впрочемъ, вдь теперь такая полоса нашла. И литература — и та возводитъ мужика въ какой-то перлъ творенія.

‘— Кто говоритъ о перлахъ творенія, Петръ Николаевичъ? Признавали бы человка, и то ладно.

‘— Ахъ, полноте, пожалуйста, съ жалкими словами! Кто его не признаетъ! Человкъ?— ну, пусть будетъ человкомъ, какой?… это другой вопросъ… Давайте, поговоримъ о другомъ’. (Стр. 16).

Весьма курьезно объяснили слдующее мсто:

‘— Когда я почти мальчикомъ поступилъ въ полкъ, я не думалъ того, что говорю вамъ теперь. Я старался дйствовать словомъ, я старался пріобрсти нравственное вліяніе. Но прошелъ годъ, и они вытянули, изъ меня вс жилы. Все, что осталось отъ такъ называемыхъ хорошихъ книжекъ, столкнувшись Съ дйствительностью, оказалось сантиментальнымъ вздоромъ. И теперь думаю, что единственный способъ быть понятнымъ — вотъ!

‘Онъ сдлалъ какой-то жестъ рукою. Было такъ темно, что я не понялъ его.

‘— Что-жъ это, Петръ Николаевичъ?

‘— Кулакъ! отрзалъ онъ.— Прощайте, однако, пора спать’. (Стр. 11).

— Это, значитъ, онъ прочелъ еще нсколько книжекъ и узналъ, что помочь можно только кулакомъ, — сказала молодая двушка, напряженно вслушивавшаяся въ чтеніе. Остальныя молчали. И только одна изъ всхъ, наиболе смышленная, замтила вдумчиво:— онъ не съ такимъ мнніемъ поступалъ на службу.

Но, несмотря на вс эти мелкія недоразумнія, мы все-таки рекомендуемъ настоящій разсказъ въ народно-школьную библіотеку. Учителю онъ можетъ послужить темою для бесды о войн и ея значеніи и кром того при переспрос онъ можетъ потребовать отъ учениковъ опредленія характеровъ дйствующихъ лицъ.

Въ деревн разсказъ этотъ былъ прослушанъ еще съ большимъ интересомъ и вниманіемъ, чмъ въ город. Положеніе интеллигентнаго молодого человка, рядового Иванова, вызывало не меньше сочувствія и участія, чмъ и въ сред его сослуживцевсолдатъ.

— Мы вже попривикали, а воно зніжене, слава Богу, и начальство жаліе! (Мы ужъ привыкли, а онъ изнженъ, слава Богу, и начальство жалетъ!) — говорили они искренно.

Приглашеніе, полученное Ивановымъ отъ капитана, перебраться къ нему и покинуть солдатскую квартиру, вызвало обсужденія. Слушатели остались очень довольны, что онъ не принялъ его.— Піди тай стісняйся, а тут ніякого стісненія. Вони его пожаліютъ, а він шо-небудь роскаже, або почита. Той хохлів {Подъ словомъ ‘хохли‘ подразумвалось, очевидно, простонародье вообще.} не любить, а цей любопитствуе, дорожить (Поди да и стсняйся, а здсь никакого стсненія. Они его пожалютъ, а онъ что-нибудь разскажетъ или почитаетъ. Тотъ хохловъ не любитъ, а этотъ дорожитъ, ему любопытно), говорили одни, врно понимающіе отношенія дйствующихъ лицъ, но другіе думали объ этомъ иначе.— Там кланяйся, а тут сам старшій — и почистятъ, и полагодять (Тамъ кланяйся, а здсь самъ старшій, — и почистятъ, и починятъ),— резонировали они.

Жестокое обращеніе Венцеля съ подчиненными искренно возмущало ихъ. Выслушивая характеристику о немъ солдатъ, они говорили съ недоброжелательствомъ:— его вже добре знаютъ, який він, позаідав усіх чисто! (Вс отлично знаютъ, каковъ онъ,— всхъ ршительно залъ!)

Непріятность, случившаяся съ Венцелемъ, и присужденіе его къ аресту доставили всмъ истинное удовольствіе.— Хоч трохи одпочити (Хоть немного отдохнуть),— говорили они вздыхая, но его новые жестокіе побои за куреніе табаку снова возмутили слушателей: — покаявсь добре! Собака! (Хорошо покаялся! Собака!) — волновались они.— А шо-б з іх було, як-бы не бити? (А что-бъ изъ нихъ вышло, еслибъ не бить?) — заступился одиночный голосъ за Венцеля.

— Під суд не оддасть, а сам гірш засудить, хіба-б на суді за цигарку так взискували-б? (Подъ судъ не отдастъ, а самъ хуже засудитъ, разв на суд такъ взыскивали бы за папиросу?) — продолжали осуждать его, и только рыданія Венцеля надъ убитыми солдатами примирили ихъ съ этимъ жестокимъ по виду человкомъ.— Він и сам не знав свого карахтера. Він ім добро мислив, тільки сердце було строге, порядок любив (Онъ и самъ не зналъ своего характера. Онъ имъ всмъ добра желалъ, только сердце было строгое, порядокъ любилъ),— говорили о немъ, примирившись.

Описаніе прозда государя слушалось съ огромнымъ интересомъ и трепетомъ. Слезы его вызвали тоже слезы на глазахъ иныхъ изъ слушателей.— Жалостливнй буи, царство ему небесне!— говорили они съ чувствомъ.

Разсказъ ‘Изъ записокъ рядового Иванова‘ мы рекомендуемъ для развитыхъ дтей, подростковъ и взрослыхъ.

Медвди. Соч. В. Гаршина. Рисунки Ел. Бёмъ. Изд. ‘Посредника’. Птб. 1887 г. 16 стр. Цна 1 к.

Разсказъ ‘Медвди’ начинается такъ:

‘Въ 1875 году кончился пятилтній срокъ льготы, данной цыганамъ-вожакамъ медвдей для окончанія ихъ промысла. Они должны были явиться въ назначенныя для сбора мста и сами перебить своихъ зврей. Мн случилось видть такую казнь въ Бдьок’.

И затмъ съ художественной драматичностью, свойственной таланту В. Гаршина, нарисована картина этой тяжелой казни. Особенно драматиченъ старикъ-цыганъ передъ смертью друга своего и товарища, стараго медвдя. Его горячая рчь произвела потрясающее впечатлніе на слушателей изъ народа. Плакали не только женщины, плакалъ даже ддъ Бруско, не проронившій никогда, кажется, ни одной слезинки на чтеніи. Да и какъ же было ему не плакать, ему, одинокому, бездтному старику, сосредоточившему всю свою нжность на разныхъ несчастныхъ животныхъ. Ему вспомнилась, вроятно, при этомъ и жалкая калка-галка, которую онъ приручилъ настолько, что она скакала за нимъ неотлучно, куда бы онъ ни пошелъ, и приблудившаяся собака Мургелъ, и вс его друзья, вскормленные и вспоенные имъ изъ чувства состраданія и сожалнія. Слезы дда Бруска были такъ необычны, что вс обратили на нихъ вниманіе.

— От не дай Боже, ще й за ведмідём плакати! (Вотъ, не дай Богъ, еще за медвдемъ плакать!) — замтила баба Параска съ свойственнымъ ей резонерствомъ, но остальные горячо вступились за Бруска: ‘падіж отъ Бога був, а не од людей, и то жалко! Він, може, не за ведмідём, а за старим плаче! Хоч и проти звіря, а чувствительно’ (Падежъ былъ отъ Бога, а не отъ людей, и то жаль! Онъ, можетъ, не о медвд, а о старик плачетъ! Хоть и про звря, а чувствительно),— говорили вокругъ и разсказали по этому поводу исторію, какъ на дняхъ старшина, желая отомстить одной бдной женщин, заперъ на замокъ ея овецъ, и какъ она, босая и оборванная, сбгала ночью за 30 верстъ къ исправнику и возвратилась къ утру съ запиской объ освобожденіи несчастныхъ овецъ. Разсказъ былъ полонъ такого глубокаго драматизма, что могъ-бы послужить прекрасной темой для кисти художника.

Воспоминанія о медвдяхъ живо сохранились еще въ памяти нашихъ деревенскихъ слушателей: одни изъ нихъ подвергались когда-то леченію цыганъ, ложась подъ медвдя, другіе вспоминали, въ чью именно избу не хотлъ войти медвдь, и признавали это врнымъ признакомъ присутствія вдьмы, однимъ словомъ разсказъ какъ эхо отзывался въ душ слушателей. Описывалось-ли чувство тревоги, которое невольно сообщилось медвдямъ, въ толп откликались: ‘а як-же! чувствуютъ, де тревога, чувствуютъ!’ Произносилъ-ли цыганъ свою жгучую рчь, въ отвтъ на нее слышалось: ‘як дитину жаліе! Ой, Боже-ж мій, як-же его бити!’ (Какъ ребенка жалетъ! Ахъ, Боже мой, какъ-же его убить!) Бросался-ли къ ружью съ отчаяніемъ сынъ старика, въ хат тоже раздавалось порывистое — ‘бий’ (бей). И по окончаніи чтенія слушатели долго не могли отдлаться отъ обуявшей ихъ душевной тревоги.

— Хто-ж старого годуватиме, може в острозі помре? (Кто-жъ старика будетъ кормить, можетъ быть въ острог умретъ?) — говорила баба Марья, соболзнуя.

— Ему не наживи жалко, а дружества, віи его як семьянина любив (Ему не наживы жаль, а дружбы, онъ его какъ семьянина любилъ),— пояснила кому-то старостиха.

— Отце произвели, то и я плакав,— говорилъ оправившійся ддъ Бруско.

Александра внимательно разсматривала картинки и поясняла, качая головой: ‘старий плаче!’ (Старикъ плачетъ!)

Демьяна-же по обыкновенію занималъ вопросъ о сочинител. ‘Будьте ласкові, ростолкуйте нам, хто це сочинив!’ (Будьте такъ добры, объясните намъ, кто это сочинилъ!) — обратился онъ къ учительниц.

Учительница объяснила, что это авторъ ‘Четырехъ дней на пол сраженья’, ‘Сигнала’, и ‘Записокъ рядового Иванова’, прочитанныхъ уже ею въ деревн.— ‘Тай добра-ж він, мабудь, людина’ то усе таке жалостливе описуе’ (Да и добрый-же онъ, должно быть, человкъ, что все такое трогательное описываетъ),— замтилъ Демьянъ.

— Хоч-би здалека ему поклонитися! (Хоть бы издалека ему поклониться!) — добавилъ кто-то еще боле восторженно.

Разсказъ ‘Медвди’ можетъ читаться и пониматься всми возрастами. Мы знали 10-ти лтняго мальчика, который читалъ его такъ выразительно и прекрасно, что можно было заслушаться. Разсказъ этотъ слдуетъ отнести къ той серіи художественныхъ произведеній, которыя, не ставя себ задачею воспитательныхъ цлей, тмъ не мене воспитываютъ въ читател гуманное чувство состраданія къ животнымъ, какъ напр. ‘Муму’ Тургенева.

Сигналъ. Разсказъ Всеволода Гаршина. Изд. ‘Посредника’. Петерб. 1887 г. 16 стран. Ц. 1 ¹/₂ к.

Разсказъ ‘Сигналъ’ былъ прочтенъ нами въ деревн и вызвалъ къ своему герою, желзнодорожному сторожу Семену, всеобщее расположеніе и симпатію. Еще вначал, при описаніи того, какъ добросовстно относился онъ къ служб, слушатели говорили одобрительно: ‘береже службу, гарна людина!’ (Хорошо относится къ служб, хорошій человкъ!) Не то было по отношенію къ сосду его, сторожу Василію. Мрачная фигура молчаливаго, скрытнаго и недовольнаго человка не выяснилась для нихъ даже и тогда, когда Василій началъ высказывать Семену открыто свои желчные взгляды на вещи.

— Як звірь! И того ще одібье од міста (Точно зврь! И того еще отъ мста отобьетъ),— недоброжелательно говорили о немъ, и только кто-то одинъ замтилъ въ его оправданіе: ‘и овсі віи не одбива, він тільки своі мислі виклада‘ (И вовсе онъ не отбиваетъ, онъ только сообщаетъ свои мысли). Особенно возмущалъ ихъ неумстный ропотъ Василія въ то время, какъ ему было тепло и уютно, и онъ получалъ жалованья 12 руб. Одинъ изъ слушателей, сравнивая это положеніе съ своимъ, говорилъ не безъ зависти: ‘и чого таки Бога гнівить, — як-бы мені самому таку должность дали!’… (Къ чему Бога гнвить, — кабы мн такую должность дали!)…

— Вони усі такі пасмурні (Вс они такіе пасмурные), — добавилъ его сосдъ, вспоминая сторожа сосдней будки.

Не расположившись, такимъ образомъ, къ этому желчному человку, они приняли почти равнодушно непріятность Василія, когда начальникъ дистанціи, взбшенный его жалобой, ударилъ его по физіономіи.— Хіба-ж з начальствомъ можна разговорювати!— Прогнали! Мабуть зуби повибивав — щока завьязана (Разв-жъ можно съ начальствомъ разговаривать!— Прогнали! Врно зубы выбилъ — щека подвязана),— равнодушно говорили ошг, и только одинъ единственный защитникъ Василія возразилъ опять: ‘такъ ёму-ж желалося обличити’ (вдь онъ-же хотлъ обличить), и когда Василій отправился въ городъ съ жалобой, онъ добавилъ съ сочувствіемъ: ‘обіду несе!’ (обиду несетъ!)

Намреніе Василія снять рельсы и испортить путь вызвало въ слушателяхъ крайнее раздраженіе, но самаго мотива поступка никто не понялъ. ‘Під сусіда пакость робить.— На якому участку?— Та вже-ж на Семеновім, під жінку-ж не зробить.— Тай вредне-ж!’ (Сосду на пакость длаетъ. На какомъ участк?— Да ужъ конечно на Семеповомъ, не сдлаетъ-же такъ, чтобъ на жену подумали.— Да и зловредный-же!) — волновались они, но никто изъ нихъ не остановился на мысли, что Василій мстилъ за оскорбленіе желзнодорожному начальству, все приписывалось его личной злоб и ожесточенію.

Великодушная ршимость Семена разрзать себ руку и смочить кровью платокъ тронула всхъ до слезъ. ‘Як Спаситель за мир хрещентй.— От чоловік! памьятник-бы ему постановить’ (Какъ Спаситель за міръ крещеный.— Вотъ человкъ! памятникъ слдовало бы ему поставить!) — восторженно говорили о немъ, а одна изъ женщинъ окружила его даже ореоломъ мученичества и при словахъ: ‘чья-то рука подхватила знамя и подняла высоко навстрчу подходящему позду’…— воскликнула съ энтузіазмомъ: ‘анголъ!’

Но когда этотъ воображаемый ангелъ оказался Василіемъ, ей видимо не хотлось помириться съ этой мыслью, и она продолжала находчиво: ‘та може ще й меж пассажирів праведні були, тим люде й спаслись’ (можетъ быть между пассажирами праведники были, потому люди и спаслись).

— Все-ж таки піддержав товарища (Все-жъ таки поддержалъ товарища), — возвысилъ свой голосъ защитникъ Василія.— Він покаявсь вже на его кровь (Онъ покаялся уже, видя его кровь),— возразили ему.

— А чи помилують его, чи ні? (А помилуютъ его или нтъ?) — спросилъ онъ опять.

— Де-ж там его миловати, коли він такий зловредный (Какъ-же его миловать, когда онъ такой зловредный) — отвчали ему.

Чтеніе давно уже кончилось, а разговоры продолжались. ‘Якйй народ &egrave, на світ!— свою руку пробив! За чужший путь смерть получив! У якому місті він кинув кров,— може ще опамьятуетца? Мало таких людей на білім світі. А може, як пошукати, то й знайдеш. Мене й досі морозить. И гарно, та жало, хоч-би запитати сочинителя, чи живий він, чи ні’ (Какіе люди есть на свт — руку свою пробилъ! За чужой путь смерть получилъ! Въ какомъ мст онъ пустилъ себ кровь, — можетъ быть еще придетъ въ себя? Мало такихъ людей на бломъ свт. А можетъ быть, если поискать, то и найдешь. Меня и до сихъ поръ знобитъ. И хорошо, да мало, хотьбы спросить у сочинителя, живъ онъ или нтъ), — говорили оживленно вокругъ, какъ-бы не наговорившись еще вволю до ршимости расходиться.

Сказка о жаб и роз. В. Гаршина.

Когда человкъ посвятитъ себя воспитанію дтей, не по невол, а по призванію, онъ часто чувствуетъ потребность длиться съ ними своими мыслями и впечатлніями. Встрчая художественно-литературное произведеніе, онъ невольно задается вопросомъ, какъ отнесутся къ нему дти, и доставитъ ли оно имъ то высокое наслажденіе, какое доставило оно лично ему. То же было съ нами по поводу сказки В. Гаршина ‘Жаба и роза’.

Сказка эта помщена въ сборник для взрослыхъ {См. ‘XXV лтъ. 1859—1884. Сборникъ, изданный Комитетомъ общества для пособія нуждающимся литераторамъ и ученымъ’. Спб. 1884 г.} и, тмъ не мене, мы не только прочли ее съ дтьми, но ршились даже отвести ей нсколько строкъ въ нашемъ Указател съ цлью обратить на нее вниманіе составителей сборниковъ или вызвать изданіе отдльной брошюркой.

Содержаніе сказки таково: въ заброшенномъ цвтник стариннаго сада расцвла прекрасная роза, и тутъ же сидла отвратительная жаба, почувствовавшая желаніе слопать ее. На этотъ цвтникъ еще ране приходилъ задумчивый, блдный мальчикъ, но ему не суждено было увидать пышный расцвтъ прекрасной розы, и онъ лежалъ теперь въ постельк исхудалый и больной. У изголовья его сидла печальная сестра и тихо читала ему любимую книгу. Вдругъ мальчикъ почувствовалъ желаніе вдохнуть въ себя еще разъ прекрасный запахъ розы. Сестра поспшила исполнить просьбу больного, и въ тотъ моментъ, какъ жаба была близка къ цли, двушка отбросила ее ногою и бережно срзала цвтокъ.

Сказка кончается такъ: ‘Когда мальчикъ увидлъ сестру съ цвткомъ въ рук, то въ первый разъ посл долгаго времени слабо улыбнулся и съ трудомъ сдлалъ движеніе худенькой рукой.

‘— Дай ее мн,— прошепталъ онъ:— я понюхаю.

‘Сестра вложила стебелекъ ему въ руку и помогла подвинуть ее къ лицу. Онъ вдыхалъ въ себя нжный запахъ и, счастливо улыбаясь, прошепталъ:— ахъ, какъ хорошо…

‘Потомъ его личико сдлалось серьезнымъ и неподвижнымъ, и онъ замолчалъ… навсегда.

‘Роза хотя и была срзана прежде, чмъ начала осыпаться, чувствовала, что ее срзали не даромъ. Ее поставили въ отдльномъ бокал у маленькаго гробика. Тутъ были цлые букеты и другихъ цвтовъ, но на нихъ, по правд сказать, никто не обращалъ вниманія, а розу молодая двушка, когда ставили ее на столъ, поднесла къ губамъ и поцловала. Маленькая слезинка упала съ ея щеки на цвтокъ, и это было самымъ лучшимъ происшествіемъ въ жизни розы. Когда она начала вянуть, ее положили въ толстую старую книгу и высушили, а потомъ, уже черезъ много лтъ, подарили мн. Потому-то я и знаю всю эту исторію’.

——

Мы прочли эту сказку въ семейной школ интеллигентнымъ дтямъ, возрастомъ отъ 8 до 10 лтъ. Дти прослушали ее съ начала до конца съ тмъ затаеннымъ дыханіемъ, которое служитъ первымъ признакомъ глубокаго впечатлнія (особенно въ класс маленькихъ дтей), и только по окончаніи чтенія послышались вопросы.

— Зачмъ здсь написано сказки, когда это правда?— сказалъ оживленно и горячо одинъ изъ мальчиковъ, вперивъ въ учительницу свои проницательные черные глаза.

— А гд его родители?— перебилъ его другой:— отчего одна сестра сидитъ?

— Онъ долженъ знать,— подхватилъ третій:— если ему подарили цвтокъ. (Подъ словомъ ‘онъ’ мальчикъ подразумвалъ сочинителя).

Очевидно, дти безгранично врили происшествію, и только одинъ маленькій резонеръ, прослушавшій за свой короткій вкъ не мало произведеній съ аллегорической подкладкой, замтилъ вдумчиво: ‘увряю васъ, здсь что-то другое подразумвается, это не жаба и не роза, а, можетъ быть, добро и зло, я наврное не знаю’.

Но дти не обратили на него вниманія и продолжали оживленно толковать о прочитанномъ.— Мн понравилось про ежа, — говорилъ одинъ мальчикъ другому, быстро пересаживаясь къ нему на скамью безъ позволенія учительницы: — онъ сперва испугался Васи, а потомъ посмотрлъ, что онъ такой слабый, и развернулся.

— А мн смшно на жабу, какъ она все грозила: — я тебя слопаю!

— Я такъ и зналъ, что она до нея не доберется, что нибудь да помшаетъ,— замтилъ другой.

— А я думалъ, что она ее състъ, и мн все время страшно было,— добавилъ третій.

— Ну, дти, полно разговаривать,— сказала учительница: — кто перескажетъ мн всю сказку съ начала до конца?

Вс руки быстро поднялись въ знакъ согласія, одинъ только мальчикъ-резонеръ сидлъ задумавшись, не слыша, повидимому, вопроса учительницы.

Пересказы шли очень оживленно, ни малйшей подробности изъ жизни цвтника не было забыто, и главными героями въ пересказ дтей выступали роза и жаба, а о мальчик упоминалось въ конц довольно коротко и блдно. Очевидно, борьба розы съ жабою произвела на дтей впечатлніе боле сильное, чмъ образъ мечтательнаго ребенка и его преждевременная смерть.

Въ воскресной школ впечатлнія получились нсколько иныя. Чтеніе слушали развитые подростки отъ 12 до 14 лтъ и взрослыя двушки. Въ моментъ смерти ребенка многія изъ нихъ тихо плакали, и но окончаніи чтенія нсколько минутъ въ класс царила глубокая тишина.

— Какъ хорошо!— сказала наконецъ вздохнувъ одна изъ взрослыхъ двушекъ.

— Какъ жаль сестру!— замтила другая.

Въ пересказ он детальне всего останавливались на брат и сестр и пропускали не мало подробностей, подмченныхъ дтьми въ цвтник.

Прошло дв недли или, врне сказать, два учебныхъ воскресенья. Въ эти оба воскресенья мы читали сказки Андерсена ‘Она никуда не годилась’ и ‘Подъ ивой’. Об вещи очень понравились нашимъ юнымъ слушательницамъ. Тмъ не мене, но окончаніи второго чтенія одна изъ нихъ подошла къ учительниц и сказала заискивающимъ тономъ: ‘позвольте узнать, сочшшлъ-ли еще что-нибудь тотъ сочинитель, котораго вы читали намъ ‘Жабу и розу?’

— Сочинилъ, а что?

— Мы вотъ сговорились просить васъ (и она указала на своихъ сотоварищей по классу) еще почитать его сочиненій.

— Хорошо, прочту когда-нибудь, — отвчала учительница и задумалась надъ вопросомъ, какое изъ произведеній В. Гаршина можетъ быть доступно ученицамъ воскресной школы.

X. Алчевская.

ГАРШИНЪ КАКЪ НАРОДНЫЙ И ДТСКІЙ ПИСАТЕЛЬ1).

Четыре дня на пол сраженія. В. М. Гаршина. Москва. 1886 г. 35 стр. Ц. 1 1/2 к.