Гамбара, Бальзак Оноре, Год: 1837 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 56 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ БАЛЬЗАКА

ТОМЪ ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ.

ПЕРВЫЙ ШАГЪ
РОМАНЪ.
Переводъ М. Л. Лихтенштадтъ.

Разсказы:
ПРОКЛЯТЫЙ СЫНЪ, ГАМБАРА, МАССИМИЛЛА ДОНИ
Переводъ М. А. Коноплевой.

С.-Петербургъ.
Типографія бр. Пантелеевыхъ. Верейская, 16.
1898.

ГАМБАРА.

Посвящается маркизу де-Пеллой.

Первый день тысяча восемьсотъ тридцать перваго года клонился къ вечеру, пробило четыре часа, въ Пале-Роял толпился народъ и рестораны начинали наполняться. Въ эту минуту передъ однимъ изъ подъздовъ остановилась двумстная карета, изъ нея вышелъ молодой человкъ съ надменнымъ лицомъ, безъ сомннія, иностранецъ, иначе при немъ не было бы егеря съ разввавшимися на шляп перьями и герба, который еще преслдовался іюльскими героями. Иностранецъ вошелъ въ Пале-Рояль и послдовалъ за толпой по галереямъ, не удивляясь наплыву любопытныхъ, замедлявшихъ его движеніе. Казалось, онъ вполн освоился съ благородною поступью, которую иронически называютъ ‘походкою посланника’, но въ его благородств было что-то театральное, несмотря на то, что лицо его было красиво и спокойно, черезчуръ надвинутая на правое ухо шляпа противорчіе его важности, придавая ему слегка разбойничій видъ, онъ съ пренебреженіемъ оглядывалъ толпу своими полузакрытыми, разсянными глазами.

— Вотъ замчательно красивый молодой человкъ,— сказала тихо одна женщина, сторонясь, чтобы дать ему дорогу.

— Только онъ слишкомъ понимаетъ это,— громко отвтила ея некрасивая подруга.

Обойдя одинъ разъ галерею, молодой человкъ взглянулъ на небо, потомъ на часы, сдлалъ нетерпливое движеніе и, войдя въ курительную комнату, закурилъ сигару. Ставъ передъ зеркаломъ, онъ оглянулъ свой костюмъ, боле богатый, чмъ это допускаютъ законы французскаго вкуса, поправилъ воротникъ и черный бархатный жилетъ, на которомъ въ нсколько рядовъ висла толстая золотая цпочка генуэзской работы. Затмъ, онъ однимъ движеніемъ набросилъ на лвое плечо свой плащъ, подбитый бархатомъ, изящно задрапировался имъ и принялся снова ходить, не обращая вниманія на бросаемые на него взгляды. Когда лавки стали освщаться, и ночь показалась ему достаточно темной, онъ отправился на площадь Пале-Рояль, какъ человкъ, боящійся быть узнаннымъ. Онъ обогнулъ площадь до фонтана, чтобы подъ защитой фіакровъ добраться до входа въ улицу Фруадманто, грязную и мало кмъ посщаемую, нчто врод переулка, который полиція терпла вблизи опрятнаго Пале-Рояля такъ же, какъ итальянскій мажордомъ позволяетъ простому лакею сметать въ углу на лстниц комнатный мусоръ. Молодой человкъ колебался. Между тмъ время было, повидимому, хорошо выбрано для удовлетворенія какой-нибудь постыдной фантазіи: раньше его могли застать, позже могли опередить. Его пригласили однимъ изъ тхъ взглядовъ, которые, не будучи вызывающими, умютъ ободрять. Преслдуя часъ, а можетъ быть, и цлый день, красивую молодую женщину, онъ мысленно боготворилъ ее, находя для ея поведенія тысячу самонадянныхъ толкованій, и снова готовъ былъ врить внезапнымъ симпатіямъ, эту вспышку мимолетной страсти онъ принялъ за любовное приключеніе въ тотъ вкъ, когда романы пишутся именно потому, что они боле не существуютъ. Мечтая о балкон, гитар, хитростяхъ, онъ драпировался въ плащъ Альмавивы и, остановившись передъ входомъ въ домъ подозрительнаго вида, сочинялъ передъ этимъ фантастическую поэму, а теперь рисковалъ вмсто развязки найти въ сдержанности своей Розины предосторожность, вызванную распоряженіемъ полиціи! Неправда ли, это было бы разочарованіемъ, которое постигло многихъ мужчинъ, хотя они въ этомъ и не сознаются? Самыми правдивыми чувствами надо считать т, въ которыхъ сознаются съ наибольшимъ отвращеніемъ, и тщеславіе принадлежитъ именно къ нимъ. Когда урокъ не заходитъ далеко, парижанинъ принимаетъ его къ свднію, а потомъ забываетъ, и зло бываетъ невелико. Но не такъ случилось съ иностранцемъ, который начиналъ уже бояться, что слишкомъ дорого заплатитъ за свое парижское образованіе.

Этотъ молодой человкъ былъ благородный миланецъ, изгнанный изъ своего отечества, гд нкоторая либеральность навлекла на него подозрніе австрійскихъ властей. Графъ Андреа Маркосини былъ принятъ въ Париж съ тою чисто французской любезностью, которую тамъ всегда встрчаютъ умъ, обходительность и звучное имя вмст съ двумя стами тысячъ ливровъ годового дохода и красивою вншностью. Для такого человка изгнаніе было пріятнымъ путешествіемъ, его имущество было только взято подъ опеку, и друзья извстили его, что года черезъ два онъ могъ безъ всякой опасности вернуться на родину. Подобравъ въ дюжин сонетовъ римы къ ‘crudeli affami’ (жестокіе, алчные) ‘miu tiranni’ (мои тираны) и поддержавъ на свои средства несчастныхъ изгнанныхъ итальянцевъ, графъ Андреа счелъ себя свободнымъ отъ патріотическихъ идей. Скоро посл прізда онъ, не задумываясь, отдался удовольствіямъ, которыя Парижъ охотно доставляетъ тмъ, кто достаточно богатъ, чтобы заплатить за нихъ. Таланты и красота снискали ему большой успхъ у женщинъ, которыхъ онъ любилъ коллективно, какъ и подобало въ его возраст, не отдавая ни одной изъ нихъ предпочтенія. Кром женщинъ, онъ любилъ еще музыку и поэзію, которыми занимался съ дтства, въ этой области ему казалось боле труднымъ добиться успха, чмъ у женщинъ, такъ какъ природа избавила его отъ тхъ затрудненій, которыя любятъ побждать мужчины. Подобно многимъ, у него была двойственная натура: онъ легко увлекался прелестями роскоши, безъ которой не могъ обойтись, и предпочиталъ общество знатныхъ, хотя отвергалъ ихъ въ своихъ убжденіяхъ. Часто въ немъ взгляды артиста и поэта противорчили чувствамъ и привычкамъ милліонера-аристократа, но онъ мирился съ этой безсмыслицей, встрчая ее у большей части парижанъ, либераловъ ради своихъ выгодъ, но аристократовъ въ душ. Поэтому онъ не безъ сильнаго безпокойства 31 декабря 1830 года, въ оттепель, пшкомъ сталъ преслдовать женщину, которой нарядъ доказывалъ ея полную, глубокую, закоренлую нищету, эта женщина не была красивй тхъ, которыхъ онъ видлъ каждый вечеръ въ театр Буффъ или Опер и, конечно, не моложе госпожи Манервилль, назначившей ему свиданіе на этотъ день. По во взгляд черныхъ глазъ этой незнакомки, нжныхъ и въ то же время суровыхъ, глубокихъ и быстрыхъ, было столько скрытыхъ страданій и страсти, что онъ невольно заинтересовался ею. Она вся вспыхнула, когда при выход изъ магазина, въ которомъ она скрывалась четверть часа, ея глаза встртились съ глазами миланца, ожидавшаго ее въ нсколькихъ шагахъ! Вслдствіе столькихъ препятствій графъ испыталъ то сильное искушеніе, которое не иметъ названія ни на одномъ язык, даже на язык оргій, и началъ преслдовать женщину, какъ истый парижанинъ. По дорог, обгоняя ее или слдуя за ней, онъ разсматривалъ во всхъ подробностяхъ ея лицо и фигуру, желая прогнать глупое безумное желаніе, такъ внезапно зародившееся въ немъ. Вскор онъ почувствовалъ при этомъ наблюденіи еще боле сильное удовольствіе, чмъ онъ испытывалъ наканун, любуясь безукоризненными формами любимой женщины. Иногда незнакомка, опустивъ голову, тайкомъ бросала на него взглядъ и, видя, что ее продолжаютъ преслдовать, ускоряла шаги, какъ бы желая убжать. Тмъ не мене, когда движеніе экипажей или какой-нибудь другой случай приближали Андреа къ ней, онъ замчалъ, что она смирялась подъ его взглядами, причемъ черты ея не выражали ни малйшей досады. Эти врные знаки волненія разожгли до послдней степени его пылкую фантазію и заставили дойти до улицы Фруадманто, гд, посл многочисленныхъ поворотовъ, незнакомка быстро исчезла, думая, что скрыла свой слдъ отъ иностранца, очень удивленнаго такой уловкой. Была уже ночь. Дв нарумяненныя женщины, пившія черносмородинную наливку на прилавк бакалейщика, увидли молодую женщину и окликнули ее. Она остановилась на порог, отвтила благодарностью на обращенное къ ней дружеское привтствіе и продолжала свой путь. Андреа, шедшій позади ея, видлъ, какъ она вошла въ одинъ изъ самыхъ темныхъ переулковъ, названія котораго онъ не зналъ. Отталкивающій видъ дома, въ которомъ жила героиня его романа, вызывалъ у него отвращеніе. Отступивъ на шагъ, чтобы разсмотрть мстность, онъ очутился около человка подозрительной наружности и попросилъ у него объясненій. Человкъ, державшій въ правой рук сучковатую палку, уперся лвой рукой въ бокъ и отвтилъ однимъ словомъ: ‘Шутъ!’ Но, смривъ съ ногъ до головы итальянца, на котораго падалъ свтъ фонаря, онъ придалъ лицу вкрадчивое выраженіе.

— О, извините, сударь,— продолжалъ онъ, сразу мняя тонъ,— тамъ есть также ресторанъ, нчто врод столовой съ очень дурной кухней, но гд въ супъ кладется сыръ. Можетъ быть, вы и ищете эту харчевню, такъ какъ по вашему костюму замтно, что вы итальянецъ, а итальянцы очень любятъ бархатъ и сыръ. Если, сударь, вы пожелаете, чтобы я указалъ вамъ лучшій ресторанъ, то въ двухъ шагахъ отсюда живетъ моя тетка, которая очень любитъ иностранцевъ.

Андреа закрылся плащемъ до ушей и бросился прочь, почувствовавъ отвращеніе къ этой скверной личности, одежда и жесты которой соотвтствовали позорному дому, куда вошла незнакомка. Онъ съ наслажденіемъ увидлъ вновь свою роскошную, удобную квартиру и провелъ вечеръ у маркизы д’Эспардъ, чтобы изгладить впечатлніе фантазіи, такъ жестоко преслдовавшей его въ продолженіе дня. Между тмъ, когда онъ легъ, его мысли сосредоточились, какъ это всегда бываетъ ночью, и онъ вспомнилъ снова дневное приключеніе еще яснй и съ большею живостью, чмъ оно было въ дйствительности. Незнакомка опять шла впереди его, иногда переходя черезъ водостоки, она поднимала платье, открывая стройную ножку, ея бедра вздрагивали на каждомъ шагу. Андреа хотлъ снова съ ней заговорить и не смлъ. Потомъ онъ видлъ, какъ она вошла въ темный переулокъ, въ которомъ исчезла, и сталъ упрекать себя, что не послдовалъ за нею. ‘Потому что,—думалъ онъ,— она любитъ меня, если избгаетъ и хочетъ скрыть свои слды: у подобнаго рода женщинъ сопротивленіе служитъ доказательствомъ любви. Если бы я пошелъ дальше, я, можетъ быть, почувствовалъ бы отвращеніе и спалъ бы теперь спокойно’. Графъ имлъ привычку анализировать самыя сильныя изъ своихъ ощущеній, какъ это невольно длаютъ люди, у которыхъ умъ и сердце уравновшены. Онъ удивлялся, что незнакомка съ улицы Фруадманто представлялась ему не въ блеск видній, но въ неприглядной дйствительности. А между тмъ, если бы его фантазія лишила ее нищеты, обаяніе исчезло бы: онъ желалъ и любилъ ее съ ея грязными чулками, стоптанными башмаками и шляпой изъ рисовой соломы. Онъ хотлъ любить ее въ томъ дом, въ который она вошла! ‘Неужели я увлекаюсь порокомъ?— думалъ онъ испуганно.— Я не дожилъ еще до этого, мн только двадцать три года, я не похожъ на пресыщеннаго жизнью старика’. Но настойчивое желаніе, отъ котораго онъ не могъ отдлаться, немного разуврило его. Эта странная борьба, это размышленіе, эта внезапная любовь, конечно, удивятъ человка, привыкшаго къ парижской жизни, но не надо забывать, что графъ Андреа Маркосини не былъ французомъ.

Воспитанный двумя аббатами, которые, по приказанію отца, набожнаго старика, рдко покидали его, Андреа подобно многимъ другимъ не влюблялся одиннадцати лтъ въ свою кузину, не увлекалъ горничныхъ своей матери и не посщалъ коллегіи. Наконецъ, онъ только нсколько лтъ прожилъ въ Париж и поэтому былъ доступенъ внезапнымъ сильнымъ впечатлніямъ, противъ которыхъ французскіе нравы и воспитаніе служатъ такой врной защитой. На юг сильныя страсти часто рождаются мгновенно. Одинъ гасконскій дворянинъ старался уменьшить свою чувствительность и, благодаря долгимъ размышленіямъ, усвоилъ себ тысячу средствъ противъ внезапной апоплексіи ума и сердца. Онъ совтовалъ графу предаваться оргіямъ, по крайней мр, одинъ разъ въ мсяцъ, чтобы умрить свое сердечное волненіе, которое безъ такихъ предосторожностей могло проявляться очень некстати. Андреа вспомнилъ этотъ совтъ: ‘Итакъ, ршилъ онъ, я начну съ завтрашняго дня, съ перваго января’.

Это объясняетъ, почему графъ Андреа Маркосини такъ застнчиво осматривался, прежде чмъ войти въ улицу Фруадманто. Врожденное изящество стсняло влюбленнаго, онъ долго колебался, но, собравъ въ послдній разъ свое мужество, твердыми шагами направился къ дому, который узналъ безъ труда. Тамъ онъ еще разъ остановился. Была ли эта женщина такой, какой онъ воображалъ ее? Не ошибался ли онъ? Вспомнивъ тогда о кухмистерской, онъ поспшилъ воспользоваться этимъ предлогомъ, который одновременно способствовалъ его цлямъ и вызывалъ отвращеніе. Онъ вошелъ, чтобы пообдать, проникнувъ въ переулокъ, онъ посл долгихъ поисковъ нашелъ въ глубин его лстницу съ жирными сырыми ступенями. Въ первомъ этаж виднлась стоявшая на полу лампа и доносился сильный запахъ кухни, онъ толкнулъ полуоткрытую дверь и увидлъ потемнвшую отъ копоти комнату, гд суетилась женщина, приготовляя столъ десятка на два приборовъ. Никого изъ гостей тамъ еще не было. Окинувъ взглядомъ эту плохо освщенную комнату съ висвшими въ лохмотьяхъ обоями, Андреа слъ у печки, дымившей и трещавшей въ углу. Хозяинъ, привлеченный шумомъ, съ которымъ графъ вошелъ и снялъ пальто, быстро вышелъ ему навстрчу. Представьте себ высокаго худощаваго повара съ чрезмрно толстымъ носомъ, окидывающаго иногда все окружающее быстрымъ лихорадочнымъ взглядомъ и желавшаго казаться осторожнымъ. При вид Андреа, вншность котораго указывала на полное довольство, ‘синьоръ’ Джардини почтительно раскланялся. Графъ выразилъ желаніе постоянно обдать въ компаніи соотечественниковъ, заплатилъ впередъ за извстное количество обдовъ и сумлъ придать разговору дружескій оборотъ, надясь такимъ образомъ скорй достигнуть цли. Едва онъ заговорилъ о незнакомк, какъ ‘синьоръ’ Джардини сдлалъ забавный жестъ и улыбнулся, смотря съ лукавымъ видомъ на своего гостя.

— Basta (довольно)!— воскликнулъ онъ — Capisco! (понимаю). Синьоромъ руководятъ два желанія. Синьора Гамбара не теряла даромъ времени, если заинтересовала такого великодушнаго господина, какимъ вы кажетесь. Я въ нсколькихъ словахъ могу разсказать вамъ все, что мы знаемъ здсь объ этой бдной женщин, право, достойной сожалнія. Кажется, мужъ ея родился въ Кремон и пріхалъ теперь изъ Германіи. Онъ хотлъ предложить нмцамъ свои музыкальныя произведенія и новые музыкальные инструменты. Неправда ли, это достойно жалости?— сказалъ Джардини, пожимая плечами.— Синьоръ Гамбара, считающій себя великимъ композиторомъ, вообще кажется мн невозможнымъ музыкантомъ. Впрочемъ, онъ очень обходительный человкъ, умный, не безъ здраваго смысла и даже иногда очень любезный, въ особенности когда выпьетъ нсколько стакановъ вина. Впрочемъ, это случается очень рдко вслдствіе ихъ страшной нищеты. Онъ проводитъ дни и ночи за сочиненіемъ воображаемыхъ оперъ и симфоній, вмсто того чтобы честно зарабатывать хлбъ. Его бдная жена принуждена работать на всхъ, кто живетъ по близости. Что длать, она любитъ своего мужа, какъ отца, и заботится о немъ, какъ о сын. Многіе молодые люди облали у меня, чтобы ухаживать за нею, но не одинъ не имлъ успха,— сказалъ онъ, упирая на послднія слова.— Синьора Маріанна благоразумна, милый мой господинъ, къ несчастію, слишкомъ благоразумна! Мужчины нынче не платятъ даромъ. Бдная женщина умретъ въ нужд. Но не думайте, что мужъ награждаетъ ее за такую привязанность. О, этотъ господинъ не отвчаетъ ей ни одной улыбкой. Они готовятъ у булочника, такъ какъ этотъ дьяволъ не только не зарабатываетъ ни одного су, но еще тратитъ весь заработокъ жены на инструменты, онъ ихъ подтачиваетъ, удлиняетъ, укорачиваетъ, разбираетъ и снова собираетъ, пока они не начинаютъ издавать звуки, отъ которыхъ разбгаются кошки, и тогда онъ бываетъ доволенъ. А между тмъ вы увидите, что это самый добрый, милый человкъ и даже совсмъ не лнивый, потому что онъ постоянно работаетъ. Какъ объяснить это? Онъ сумасшедшій и не понимаетъ своего положенія! Работая надъ своими инструментами, онъ истребляетъ черный хлбъ съ такимъ аппетитомъ, что я завидую ему, я, у котораго лучшій столъ въ Париж! Да, ваше сіятельство, черезъ четверть часа вы узнаете, что я за человкъ. Я ввелъ въ итальянскую кухню такія усовершенствованія, которымъ вы сами удивитесь. Я родился неаполитанцемъ, т. е. поваромъ! Но къ чему послужитъ призваніе безъ науки? Наука! Я провелъ тридцать лтъ, пріобртая ее, и вотъ до чего она меня довела! Моя исторія та же, что и у всхъ талантливыхъ людей. Благодаря моимъ опытамъ, разорились одинъ за другимъ три ресторана: въ Неапол, Парм и Рим. Въ настоящее время, будучи принужденъ зарабатывать хлбъ съ помощью моего искусства, я часто отдаюсь моей главной страсти, я угощаю бдныхъ изгнанниковъ моими излюбленными кушаньями и поэтому разоряюсь! Глупость, скажете вы? Я знаю это, но что же длать? Талантъ увлекаетъ меня, и я не могу не приготовить блюда, которое мн нравится! И бездльники всегда замчаютъ это, клянусь вамъ, что они понимали, кто готовилъ изъ насъ, жена или я! И что же случилось? Изъ шестидесяти постителей, которыхъ я видлъ за моимъ столомъ каждый день въ то время, когда только-что былъ открытъ этотъ скверный ресторанъ, осталось не боле двадцати, но и изъ нихъ большая часть стъ въ долгъ. Пьемонтцы и савояры ушли, но знатоки, люди со вкусомъ, истинные итальянцы остались. И какихъ только жертвъ не приношу я имъ! Часто я даю имъ за двадцать пять су обдъ, который мн самому стоитъ вдвое дороже.

Рчь синьора Джардини дышала такою наивною неаполитанскою хитростью, что очарованный графъ вообразилъ себя въ Джероламо.

— Если это такъ, мой дорогой хозяинъ,— сказалъ онъ дружески повару,— если случай и ваша откровенность открыли мн, что вы ежедневно приносите такія жертвы, то позвольте мн удвоить плату.

Сказавъ это, Андреа бросилъ на каминъ монету въ сорокъ франковъ, съ которой синьоръ Джардини не безъ скрытой радости точно сдалъ ему сдачи два франка пятьдесятъ сантимовъ.

— Черезъ нсколько минутъ,— возразилъ Джардини,— вы увидете вашу ‘donnina’. Я помщу васъ рядомъ съ мужемъ, и если вы хотите снискать его расположеніе, то заговорите о музык, я пригласилъ этихъ обоихъ бдняковъ! По случаю Новаго года я угощаю моихъ гостей однимъ блюдомъ, въ приготовленіи котораго я превзошелъ самого себя…

Голосъ синьора Джардини былъ покрытъ шумными поздравленіями гостей, которые приходили поодиночк, то вдвоемъ, довольно не точно, какъ это всегда бываетъ за table d’htе’омъ, Джардини старался оставаться около графа и называлъ ему пришедшихъ. Онъ старался своими шутками вызвать улыбку на губахъ молодого человка, въ которомъ инстинктъ неаполитанца помогъ ему узнать богатаго и выгоднаго покровителя.

— Этотъ,— говорилъ онъ,— бдный композиторъ, который отъ романсовъ хотлъ перейти на оперу, но не могъ. Онъ жалуется на директоровъ театровъ, нотныхъ торговцевъ, на всхъ, кром себя, а между тмъ онъ-то и есть самый жестокій врагъ самому себ. Взгляните на его поблекшій цвтъ лица, самодовольный видъ, черты, полныя вдохновенія! Тотъ, который пришелъ съ нимъ и напоминаетъ торговца спичками, одинъ изъ великихъ музыкальныхъ свтилъ Джиджельми, самый знаменитый итальянскій капельмейстеръ, но онъ оглохъ и кончаетъ жизнь въ несчастіи, утративъ то, что ее украшало. А вотъ и нашъ великій Оттобони, самый наивный старикъ, какого только носитъ земля, но, къ несчастію, его подозрваютъ, какъ наиболе яраго поборника возстановленія Италіи. Я спрашиваю себя, какъ можно было изгнать такого милаго старика.

При этомъ Джардини взглянулъ на графа, который, чувствуя, что поваръ старается проникнуть въ его политическія воззрнія, отдлался молчаніемъ и чисто итальянскою неподвижностью.

— Человкъ, принужденный стряпать для всхъ, долженъ отршиться отъ политическихъ убжденій,— продолжалъ словоохотливый хозяинъ.— Но вс сказали бы тоже самое, даже передъ австрійскимъ посланникомъ, при вид этого славнаго старика, напоминающаго скорй ягненка, чмъ льва. Кром того, мы переживаемъ время, когда свобода не осуждается и снова пріобртаетъ свою силу! По крайней мр, эти славные люди врятъ этому,— прибавилъ онъ на ухо графу,— зачмъ же разрушать ихъ надежды? Я самъ ничего не имю противъ неограниченной власти: вс великіе таланты предпочитаютъ неограниченную власть! Однако, несмотря на свою геніальность, Оттобони употребляетъ неслыханныя усилія, чтобы образовать Италію, онъ составляетъ небольшія брошюры, чтобы просвтить простолюдиновъ и ихъ дтей, и ловко пересылаетъ ихъ въ Италію, онъ прилагаетъ вс старанія, чтобы измнить нравственность нашихъ бдныхъ итальянцевъ, которые, можетъ быть, основательно предпочитаютъ наслажденіе свобод!

Графъ хранилъ такой безпристрастный видъ, что поваръ ничего не могъ открыть относительно его дйствительныхъ политическихъ мнній.

— Оттобони,— продолжалъ онъ,— святой человкъ, всегда готовъ помочь, вс изгнанники любятъ его, потому что и либералъ, ваше сіятельство, можетъ имть добродтели. О-го, вотъ и журналистъ,— сказалъ Джардини, указывая на человка въ смшномъ костюм, который носили прежде поэты, жившіе на чердакахъ: его одежда была потерта, сапоги потрескались, шляпа засалена, ветхій сюртукъ поражалъ своимъ плачевнымъ видомъ.— Ваше сіятельство, этотъ бдный человкъ очень талантливъ и неподкупенъ! Онъ ошибается относительно нашего времени и говоритъ всмъ правду, а этого никто не выноситъ. Онъ пишетъ отчеты о театрахъ въ двухъ маленькихъ газетахъ, несмотря на то, что достаточно образованъ и могъ бы участвовать въ большихъ журналахъ. Бдняга! Другихъ не стоитъ указывать вашему сіятельству, потому что вы угадаете ихъ,— прибавилъ онъ.

Графъ не слушалъ его боле, замтивъ жену композитора.

Увидвъ Андреа, синьора Маріанна вздрогнула и ея щеки покрылись яркимъ румянцемъ.

— Вотъ онъ,— сказалъ Джардини тихимъ голосомъ, сжимая руку графа и показывая на высокаго человка.— Посмотрите, какъ блденъ и важенъ этотъ чудакъ! Должно быть, его конекъ скакалъ сегодня не по его желанію.

Вниманіе влюбленнаго Андреа было отвлечено появленіемъ Гамбара, при вид котораго всякій истинный артистъ испытывалъ невольное удивленіе. Композитору было около сорока лтъ. Несмотря на его широкій облысвшій лобъ, изборожденный нсколькими параллельными неглубокими морщинами, на впалые виски съ синими жилками, выдлявшимися на гладкой кож, на глубокія орбиты, окружавшія его черные глаза съ широкими вками и свтлыми рсницами,— нижняя часть лица придавала ему совсмъ молодой видъ спокойствіемъ линій и мягкостью очертаній. При первомъ взгляд наблюдатель убждался, что у этого человка умъ одерживалъ верхъ надъ страстями и что онъ преждевременно постарлъ въ какой-то тяжелой борьб. Андреа бросилъ быстрый взглядъ на Маріанну, которая слдила за нимъ. При вид этой прелестной итальянской головки съ правильными чертами, чуднымъ цвтомъ лица, указывавшими на гармоническое равновсіе жизненныхъ силъ въ ея организм, онъ понялъ, какая пропасть раздляла эти два существа, соединенныя случаемъ. Обрадованный несходствомъ супруговъ, какъ счастливымъ предсказаніемъ, онъ не думалъ боле бороться противъ чувства, которое должно было поставить преграду между нимъ и прекрасной Маріанной. Онъ почувствовалъ уже къ этому человку, котораго она была единственнымъ достояніемъ, нчто врод жалости и почтенія, угадавъ по кроткому и грустному взгляду Гамбара его полную достоинства нищету. Ожидая встртить одну изъ тхъ грубыхъ личностей, которыхъ выставляютъ на сцен нмецкіе разсказчики и составители либретто, онъ нашелъ человка простого, сдержаннаго, безъ всякихъ странностей и не лишеннаго благородства. Не отличаясь роскошью, его костюмъ былъ боле приличенъ, чмъ позволяла его бдность, а блье доказывало, что любящая рука безпрестанно заботилась о его нуждахъ. Андреа поднялъ влажные глаза на Маріанну, которая не покраснла: въ ея полуулыбк сквозила, можетъ быть, гордость, внушенная этимъ безмолвнымъ почтеніемъ. Слишкомъ серьезно влюбленный, чтобы не слдить за малйшимъ проявленіемъ расположенія, графъ счелъ себя любимымъ, видя, что его такъ хорошо поняли. Съ этой минуты онъ старался побдить мужа еще боле, чмъ жену, и обращалъ все свое вниманіе на бднаго Гамбара, который ничего не подозрвая, глоталъ безъ разбору bocconi (пирожки) синьора Джардини. Графъ началъ банальный разговоръ, но съ первыхъ же словъ онъ понялъ, что этотъ умный человкъ, казался въ нкоторыхъ случаяхъ слпымъ только потому, что былъ слишкомъ проницателенъ во многихъ другихъ отношеніяхъ, Андреа увидлъ, что слдовало скорй узнать его мысли, чмъ льстить его фантазіямъ. Голодные гости, умы которыхъ пробуждались при вид дурно или хорошо приготовленныхъ кушаній, выказывали самое враждебное отношеніе къ бдному Гамбара и ожидали только перемны блюда, чтобы дать свободу своимъ шуткамъ. Одинъ эмигрантъ, обнаруживавшій частыми взглядами свои намренія относительно Маріанны и надявшійся овладть сердцемъ итальянки, благодаря насмшкамъ надъ ея мужемъ, первый постарался познакомить новоприбывшаго съ нравами столовой.

— Вотъ уже давно, какъ мы ничего не слышали объ опер, ‘Магометъ’!— воскликнулъ онъ, улыбаясь Маріанн,— Неужели Паоло Гамбара, погруженный въ хозяйственныя заботы и прелести домашняго очага, будетъ пренебрегать своимъ сверхъестественнымъ талантомъ, охладитъ свой геній и дастъ потухнуть воображенію?

Гамбара зналъ всхъ гостей и чувствовалъ себя настолько выше ихъ, что не давалъ себ боле труда отражать подобные нападки, онъ ничего не отвтилъ.

— Нн всмъ дано достаточно ума,— продолжалъ журналистъ,— чтобы понимать музыкальные плоды усердныхъ трудовъ господина Гамбара, и въ этомъ, конечно, заключается причина, мшающая нашему божественному маэстро выступить передъ парижанами.

— А между тмъ,— сказалъ композиторъ романсовъ, до сихъ поръ открывавшій ротъ только для того, чтобы поглощать все, что подавалось,— я знаю многихъ талантливыхъ людей, которые придаютъ извстное значеніе сужденію парижанъ. Я пользуюсь нкоторой репутаціей въ музыкальномъ мір,— продолжалъ онъ скромно,— и я обязанъ ею только тому успху, который имли въ салонахъ мои небольшіе водевильные куплеты и кадрили. Впрочемъ, скоро я разсчитываю, что будетъ исполнена моя обдня на смерть Бетховена и надюсь, что буду понятъ въ Париж лучше, чмъ гд-либо. Не сдлаете ли вы мн честь присутствовать тамъ?— сказалъ онъ, обращаясь къ Андреа.

— Благодарю васъ,— отвтилъ графъ.— Впрочемъ, я не чувствую себя способнымъ понять французское пніе, но, если бы вы, сударь, умерли и Бетховенъ написалъ бы обдню, я не преминулъ бы придти ее послушать.

Эта шутка заставила прекратить нападки тхъ, которые хотли заставить Гамбара выказать свои причуды и позабавить новоприбывшаго. Андреа чувствовалъ уже отвращеніе при вид этого благороднаго безумца, осмиваемаго грубіянами, воображавшими себя умниками. Онъ неохотно продолжалъ разговоръ, въ который часто вмшивался синьоръ Джардини. Всякій разъ, какъ у Гамбары вырывалась какая-нибудь остроумная шутка или парадоксъ, поваръ вытягивалъ голову, смотрлъ съ жалостью на музыканта и, желая показать графу, что онъ все прекрасно понимаетъ, говорилъ ему на ухо: ‘сумасшедшій’. Но насталъ моментъ, когда эти разсужденія были прерваны поваромъ: надо было заняться вторымъ блюдомъ, которому онъ приписывалъ особенное значеніе. Въ продолженіе его недолгаго отсутствія Гамбара наклонился къ Андреа и сказалъ ему тихо:

— Этотъ добрый Джардини угрожаетъ намъ сегодня блюдомъ своего изобртенія, котораго я вамъ совтую остерегаться, несмотря на то, что его жена слдила за приготовленіемъ. У этого человка есть манія къ нововведеніямъ, касающимся кухни. Онъ разорился, благодаря разнымъ опытамъ, изъ которыхъ послдній заставилъ его покинуть Римъ безъ паспорта, впрочемъ, онъ умалчиваетъ объ этомъ обстоятельств. Посл того, какъ онъ снялъ тамъ одинъ хорошій ресторанъ, ему было поручено приготовить парадный обдъ, который давалъ одинъ вновь избранный кардиналъ, не имвшій еще своего собственнаго дома. Джардини ршилъ, что ему представляется случай отличиться, и достигъ этого: въ тотъ же вечеръ онъ былъ обвиненъ въ намреніи отравить конклавъ и принужденъ безъ всякихъ сборовъ покинуть Римъ и Италію. Это несчастіе нанесло ему послдній ударъ и теперь…

Гамбара дотронулся пальцемъ до своего лба и покачалъ головой.

— Но вообще,— прибавилъ онъ,— это добрякъ. Жена увряетъ, что мы многимъ обязаны ему.

Джардини появился, внося съ осторожностью блюдо, которое онъ поставилъ посредин стола: затмъ онъ съ скромностью всталъ снова около Андреа и предложилъ ему взять первому. Едва попробовавъ это блюдо, графъ принужденъ былъ сдлать большой промежутокъ между первымъ и вторымъ глоткомъ, и испыталъ большое затрудненіе, не желая обидть повара, который внимательно наблюдалъ за нимъ. Если французскій рестораторъ мало заботился о томъ, нравятся или нтъ блюда, за которыя уже заплачено, то этого нельзя сказать объ итальянц, которому платы бываетъ часто недостаточно. Чтобы выиграть время, Андреа сталъ съ жаромъ восхвалять Джардини, а потомъ наклонижія къ повару, далъ ему подъ столомъ золотую монету и попросилъ купить нсколько бутылокъ шампанскаго, позволивъ ему приписать себ такую щедрость.

Когда поваръ вернулся, вс тарелки были пусты, а въ зал раздавались похвалы метръ д’отелю. Шампанское разгорячило головы итальянцевъ, разговоръ, сдерживаемый до этихъ поръ присутствіемъ незнакомца, коснулся теперь политическихъ и музыкальныхъ теорій. Гости пренебрегли рамками сдержанности и подозрнія, и Андреа, не увлекавшійся ничмъ, кром любви и поэзіи, скоро привлекъ общее вниманіе и ловко повелъ споръ о музык.

— Объясните мн, сударь,— сказалъ онъ сочинителю кадрилей,— какимъ образомъ творецъ шансонетокъ можетъ спуститься такъ низко, чтобы желать лишить славы Палестрину, Перголеза и Моцарта? Эти бдняги дадутъ тягу, когда начнется ваша поразительная заупокойная обдня.

— Сударь,— отвчалъ композиторъ,— музыканту всегда трудно отвчать, когда его отвтъ требуетъ содйствія сотни умлыхъ исполнителей. Моцартъ, Гайднъ и Бетховенъ мало значатъ безъ оркестра.

— Мало значатъ,— повторилъ графъ.— Но весь свтъ знаетъ, что безсмертный творецъ ‘Донъ-Жуана’ и ‘Реквіема’ назывался Моцартомъ, а мн, къ несчастію, неизвстно имя плодовитаго изобртателя кадрилей, имющихъ такой успхъ въ салонахъ.

— Музыка существуетъ независимо отъ исполненія,— сказалъ капельмейстеръ, уловившій, несмотря на свою глухоту, нсколько словъ изъ спора,— Открывъ симфонію Бетховена ut majeur, музыкантъ переносится на золотыхъ крыльяхъ фантазіи въ міръ грезъ, благодаря тем въ чистомъ sol, повторяемой валторнами въ mi. Ему открывается природа, то застилаемая ослпительнымъ блескомъ, то омрачаемая облакомъ грусти, то оживляемая божественнымъ пніемъ.

— Бетховена превзошла новая школа,— сказалъ съ пренебреженіемъ композиторъ романсовъ.

— Онъ еще не понятъ,— отвтилъ графъ.— Какже могли его превзойти?

При этомъ Гамбара выпилъ большой стаканъ шампанскаго, сопровождая слова графа одобрительной улыбкой.

— Бетховенъ,— продолжалъ графъ, раздвинулъ кругъ инструментальной музыки, но никто не послдовалъ по его стопамъ.

Гамбара движеніемъ головы опять выразилъ одобреніе.

— Его произведенія въ особенности замчательны простотою плана и пріемами, съ которыми преслдуется этотъ планъ,— говорилъ графъ.— У большей части композиторовъ оркестровыя партіи безпорядочны и несвязны: он соединяются только для того, чтобы произвести минутный эффектъ, он не всегда способствуютъ своимъ ровнымъ ходомъ общему впечатлнію произведенія. У Бетховена эффекты, если можно такъ выразиться, распредлены заране. Подобно различнымъ войскамъ, способствующимъ побд своимъ правильнымъ движеніемъ, оркестровыя партіи симфоній Бетховена слдуютъ требованіямъ общаго интереса и подчинены прекрасно составленному плану. Въ этомъ отношеніи у него есть сходство съ другимъ геніемъ: въ прекрасныхъ историческихъ романахъ Вальтеръ-Скотта въ извстный моментъ главное дйствующее лицо присоединяется къ развязк, благодаря сплетенію нитей интриги.

— E vero! (правда!) — сказалъ Гамбара, къ которому, казалось, здравый смыслъ возвращался вмст съ виномъ.

Желая продолжать испытаніе, Андреа забылъ на минуту овсхъ своихъ симпатіяхъ и началъ безпощадно отвергать европейскую извстность Россини и, наконецъ, объявилъ войну всей итальянской школ, несмотря на то, что она въ продолженіе тридцати лтъ чуть не каждый вечеръ выходила побдительницей въ боле чмъ ста европейскихъ театрахъ. Конечно, на его долю выпало много труда. Первыя произнесенныя имъ слова вызвали у окружающихъ глухой ропотъ неодобренія, но ни частыя прерыванія, ни возгласы, ни сдвинутыя брови, ни взгляды жалости не остановили притворнаго почитателя Бетховена.

— Сравните,— говорилъ онъ,— великія творенія композитора, о которомъ я только-что говорилъ, съ тмъ, что принято называть итальянской музыкой: какая неподвижность мысли, низость стиля. Обратите вниманіе на эти однообразные пріемы, банальность каденціей, вчныя фіоритуры, вставленныя наудачу безъ вниманія къ характеру произведенія, монотонное crescendo, ставшее, благодаря слав Россини, необходимою составною частью всякаго произведенія. Эти соловьиныя псни лишаютъ музыку содержательности, придаютъ ей ненужный трескъ, и она иметъ достоинство только съ точки зрнія удобства для пнія и легкости вокализаціи. Итальянская музыка потеряла изъ виду высокое призваніе искусства. Вмсто того, чтобы поднять толпу до себя, она сама спустилась до толпы. Она пріобрла славу, принимая рукоплесканія отъ всхъ, обращаясь къ грубой толп, которая всегда преобладаетъ. Эта слава не боле какъ уличное фиглярство! Вообще произведенія Россини и его послдователей воплощаютъ въ себ эту музыку, достойную только собирать по улицамъ народъ и аккомпанировать прыжкамъ полишинеля! Я всегда предпочитаю ей произведенія французскихъ композиторовъ, а этимъ все сказано! Да здравствуетъ нмецкая музыка… когда въ ней есть мелодія,— прибавилъ онъ тихо.

Эти слова закончили его разсужденіе, продолжавшееся боле четверти часа, во время которыхъ Андреа носился въ высокихъ сферахъ метафизики съ наслажденіемъ лунатика, гуляющаго по крышамъ. Гамбара, живо заинтересованный его остротами, не терялъ ни одного слова изъ спора и началъ говорить, какъ только Андреа, какъ ему показалось, кончилъ. Среди гостей, собиравшихся уже покинуть свои мста, произошло движеніе, вызванное любопытствомъ.

— Вы очень нападаете на итальянскую школу,— сказалъ Гамбара, оживленный выпитымъ шампанскимъ.— Это мало касается меня, такъ какъ я не занимаюсь этими боле или мене мелодичными пустяками! Но вы, человкъ свтскій, чувствуете мало благодарности къ классической стран, въ которой Германія и Франція получили первые уроки. Въ то время, когда произведенія Кариссини, Кавалли, Скарлати, Росси исполнялись во всей Италіи, скрипачи парижской оперы, но странному обыкновенію, играли на скрипкахъ въ перчаткахъ. Люлли, расширившій гармонію и распредлившій диссонансы, пріхавъ во Францію, нашелъ только у повара и каменщика голоса и умъ для исполненія своихъ произведеній, изъ перваго выработался теноръ, а изъ второго — баритонъ. Въ то время Германія, за исключеніемъ Себастьяна Баха, не знала музыки. Но, сударь, несмотря на вашу молодость, вы, вроятно, долго изучали вопросы искусства и безъ этого не могли бы такъ ясно выражаться,— сказалъ Гамбара съ скромностью человка, опасающагося, что его слова будутъ приняты съ неудовольствіемъ или презрніемъ.

Это замчаніе заставило улыбнуться часть слушателей, ничего не понявшихъ въ разсужденіяхъ Андреа. Джардини, увренный, что графъ наговорилъ много безсвязныхъ фразъ, слегка толкнулъ его, украдкой подсмиваясь надъ мистификаціей, участникомъ которой ему пріятно было считать себя.

— Въ томъ, что вы сказали, многое кажется мн основательнымъ,— продолжалъ Гамбара,— но берегитесь! Судя по вашимъ словамъ, вы, осуждая итальянскій сенсуализмъ, склоняетесь къ германскому идеализму, представляющему изъ себя не мене гибельный расколъ. Если люди съ фантазіей и здравымъ смысломъ, какъ вы, покидаютъ одинъ лагерь только для того, чтобы перейти въ другой, если они не умютъ выбрать середины между двумя крайностями, то мы вчно будемъ сносить насмшки софистовъ, отрицающихъ прогрессъ и сравнивающихъ человческій геній съ этой скатертью, которая, будучи слишкомъ коротка, чтобы покрыть весь столъ синьора Джардини, украшая одинъ конецъ на счетъ другого.

Джардини припрыгнулъ на стул, какъ будто его укусилъ слпень, но быстрое размышленіе вернуло ему обычное спокойствіе амфитріона: онъ поднялъ глаза къ небу и снова толкнулъ графа, который начиналъ считать своего хозяина боле сумасшедшимъ, чмъ Гамбару. Его серьезная, проникнутая религіознымъ почтеніемъ манера говорить объ искусств очень интересовала миланца. Наблюдая за этими людьми, охваченными разнородными страстями, одинъ — благородной, другой — низменной,— графъ почувствовалъ одну минуту, что онъ колеблется между понятіемъ о великомъ и его пародіей. Позабывъ на минуту о невроятныхъ обстоятельствахъ, привлекшихъ его въ эту закоптлую конуру, онъ счелъ себя жертвой какой-то странной галлюцинаціи и сталъ смотрть на Гамбара и Джардини, какъ на два отвлеченныхъ образа.

Между тмъ, при послдней шутк капельмейстера, гости удалились съ громкимъ смхомъ. Джардини ушелъ приготовлять кофе, который онъ хотлъ подать избраннымъ гостямъ. Его жена убирала приборы. Графъ, сидвшій у печки между Маріанной и Гамбара, занималъ именно то положеніе, которое этотъ послдній находилъ наиболе желательнымъ въ то время, когда говорилъ о музык: мужъ олицетворялъ идеализмъ, жена — сенсуализмъ. Гамбара, встртивъ впервые человка, который не смялся ему въ лицо, не замедлилъ перейти отъ общихъ вопросовъ на самого себя, свою жизнь, труды и музыкальное возрожденіе, котораго онъ считалъ себя Мессіей.

— Послушайте, до сихъ поръ вы не оскорбили меня, поэтому мн хочется разсказать вамъ мою жизнь, не изъ желанія выставить передъ вами мое постоянство, а для прославленія Того, Кто далъ мн эту силу. Вы мн кажетесь добрымъ и набожнымъ, если вы не поврите мн, то, по крайней мр, пожалете, вра дается Богомъ, а жалость доступна всякому.

Андреа, собиравшійся было толкнуть прекрасную Маріанну, сконфузился. Слушая Гамбара, онъ сосредоточилъ все свое вниманіе на его жен.

— Я родился въ Кремон,— началъ музыкантъ.— Мой отецъ былъ довольно искуснымъ инструментальнымъ мастеромъ, но еще лучшимъ композиторомъ. Такимъ образомъ, я съ раннихъ лтъ узналъ конструкцію инструментовъ и еще ребенкомъ сталъ длать любопытныя замчанія, которыя позднй, когда я сталъ взрослымъ, снова пришли мн въ голову. Французы прогнали отца и меня изъ нашего дома. Война разорила насъ.

‘Съ десяти лтъ я началъ бродячую жизнь, на которую осуждены почти вс, желающіе ввести что-нибудь новое въ искусство, науку и политику. Судьба и нравственныя наклонности, не умщающіяся въ буржуазныя рамки, увлекаютъ ихъ, какъ Провидніе, туда, гд они могутъ пріобрсти знанія. Руководимый страстью къ музык, я переходилъ изъ одного театра въ другой, проживая такъ мало, какъ это возможно только въ Италіи. Я игралъ въ оркестр, плъ въ хор или работалъ съ машинистами подъ сценой. Я изучалъ музыку всхъ родовъ, слушалъ разные инструменты, человческіе голоса, искалъ ихъ сходства, различія и примнялъ къ нимъ т законы, которымъ научилъ меня отецъ. Часто я странствовалъ, исправляя по пути инструменты. Я почти голодалъ въ стран, гд вчно сіяетъ солнце, гд всюду разсяно искусство, но въ которой нтъ денегъ съ тхъ поръ, какъ Римъ сталъ только по имени столицей христіанскаго міра. Случалось, что меня хорошо принимали, случалось, что гнали за нищету, но я не терялъ мужества: я повиновался внутреннему голосу, который мн предвщалъ славу! Мн казалось, что музыка переживаетъ свое младенчество, и во мн до сихъ поръ сохранилось это мнніе.

‘Все, извстное намъ изъ музыки до XVII вка, доказало мн, что старинные композиторы знали только мелодію и были совсмъ незнакомы съ гармоніей и ея громадными преимуществами. Музыка есть въ одно и тоже время и наука, и искусство. Физика и математика, изъ которыхъ она беретъ свое начало, длаютъ изъ нея науку, но она становится искусствомъ, благодаря вдохновенію, которое по своему произволу пользуется выводами науки. Она связана съ физикой, такъ какъ звукъ является слдствіемъ видоизмненія воздуха. Воздухъ состоитъ изъ первоначальныхъ элементовъ, которые, безъ сомннія, встрчаютъ въ насъ подобные же соотвтствующіе имъ элементы, развивающіеся, благодаря мышленію. Такимъ образомъ, воздухъ долженъ содержать столько же частицъ различной упругости и способныхъ къ разнымъ степенямъ вибрацій, сколько тоновъ въ звучащихъ тлахъ. Эти частицы приводятся въ дйствіе музыкантами, становятся доступными нашему слуху и, смотря по нашей организаціи, соотвтствуютъ различнымъ идеямъ. По моему мннію, происхожденіе звука тождественно происхожденію свта. Звукъ тотъ же свтъ, только въ другой форм: и тотъ и другой являются вслдствіе вибраціи, достигающей человка, который преобразуетъ ее въ своихъ нервныхъ центрахъ. Въ музык, также какъ и въ живописи, употребляются тла, имющія способность обнаруживать т или другія свойства главнаго вещества и составлять изъ нихъ картины. Въ музык инструменты замняютъ для художника краски. Музыку можно назвать искусствомъ, заимствованнымъ изъ ндръ природы. Если звукъ, производимый звучащимъ тломъ, сопровождается мажорной терціей и квинтой, то песчинки, расположенныя на натянутомъ пергамент, принимаютъ, смотря по объему звука, форму геометрической фигуры. Форма этихъ геометрическихъ фигуръ бываетъ совершенно правильна, когда звучитъ аккордъ, и безпорядочна, когда звучитъ диссонансъ.

‘Музыка подчиняется законамъ физическимъ и математическимъ. Законы физическіе малоизвстны, а математическіе еще мене, съ тхъ поръ, какъ начали изучать ихъ связь, явилась гармонія, которой мы обязаны Гайдну, Моцарту, Бетховену и Россини. Музыка этихъ геніевъ, безъ сомннія, боле усовершен ствована, чмъ у ихъ предшественниковъ, хотя таланты этихъ послднихъ неоспоримы. Старые композиторы пли, вмсто того чтобы пользоваться искусствомъ и наукой, связь которыхъ позволяетъ слить воедино прекрасную мелодію съ могучей гармоніей Такимъ образомъ, если открытіе законовъ математическихъ дало четырехъ великихъ музыкантовъ, то какъ далеко мы бы ушли, узнавъ законы физическіе! Въ силу этихъ законовъ (поймите это хорошенько!) мы собрали бы боле или мене значительное количество, смотря по тому, сколько бы намъ требовалось того эирнаго вещества, которое находится въ воздух и даетъ намъ музыку и свтъ! Понимаете ли вы? Эти новые законы дали бы композиторамъ новую силу, предоставляя въ ихъ распоряженіе инструменты боле совершенные, чмъ т, которые мы имемъ теперь, и, можетъ быть, боле сложную гармонію въ сравненіи съ той, которой располагаетъ современная музыка. Если всякій звукъ соотвтствуетъ извстной сил, то надо изучить эти силы, чтобы пользоваться ими по врно установленнымъ законамъ. Композиторы работаютъ надъ матеріаломъ, который имъ неизвстенъ. Почему звуки инструментовъ металлическихъ и деревянныхъ, фаготовъ и валторны такъ мало похожи другъ на друга, хотя вс пользуются составными частями воздуха? Ихъ различіе происходитъ или отъ какого-нибудь измненія газовъ, или отъ задержанія свойственныхъ имъ элементовъ, которые они отражаютъ видоизмненными въ силу неизвстныхъ намъ свойствъ. Если бы намъ были извстны эти свойства, наука и искусство выиграли бы отъ этого. То, что расширяетъ науку, расширяетъ и искусство. Я сдлалъ эти открытія посл долгихъ поисковъ. Да,— сказалъ Гамбара, оживляясь,— до сихъ поръ человчество отмчало только дйствія, а не причины. Ели бы оно проникло въ эти причины, музыка стала бы самымъ великимъ изъ искусствъ! Разв она не дйствуетъ боле всего на душу? Вы видите только то, на что указываетъ вамъ живопись, вы слышите только то, что вамъ говоритъ поэтъ, музыка же идетъ гораздо дале, она даетъ направленіе вашей мысли, возбуждаетъ заглохшія воспоминанія. Въ зал сотни людей.— Одна арія, проптая Паста, одна фраза Россини, переносясь въ ихъ души, развиваетъ тамъ самыя разнообразныя поэмы: этому представляется женщина, о которой онъ долго мечталъ, тому — берегъ, по которому онъ когда-то бродилъ, плакучія ивы, чистыя волны, надежды, волновавшія его когда-то. Одна женщина вспоминаетъ тысячи чувствъ, которыя мучили ее въ минуты ревности. Другая думаетъ о неосуществившихся желаніяхъ и въ мечтахъ рисуетъ яркими красками свой идеалъ, отдается ему. испытываетъ наслажденіе, ласкаетъ мечту. Третья думаетъ, что въ тотъ же вечеръ исполнится ея желаніе, и заране погружается въ волны сладострастія.

‘Одна только музыка иметъ силу заставить насъ войти въ самихъ себя, между тмъ какъ другія искусства даютъ намъ только опредленныя удовольствія. Но я отвлекаюсь. Таковы были мои первыя очень смутныя идеи, такъ какъ всякій изобртатель видитъ сперва только зарю. Я уносилъ свои произведенія на дн дорожной сумки и они помогали мн весело съдать сухія корки, которыя я часто смачивалъ въ фонтанахъ. Я трудился, писалъ аріи и, исполнивъ ихъ на какомъ-нибудь инструмент, продолжалъ свое странствованіе по Италіи. Наконецъ, двадцати двухъ лтъ я поселился въ Венеціи. Находясь въ довольно сносномъ положеніи, я первый разъ испыталъ тогда покой. Я познакомился съ однимъ старымъ благороднымъ венеціанцемъ, ему понравились мои мысли, онъ ободрялъ меня въ моихъ изысканіяхъ и нашелъ мн мсто въ театр Фениче. Жизнь была дешевая, помщеніе стоило недорого. Я нанималъ квартиру въ палаццо Капелло, въ которомъ жила раньше знаменитая Біанка, сдлавшаяся герцогиней Тосканской. Проводя вечера въ театр, а дни за работой, я воображалъ, что слава увнчаетъ когда-нибудь и меня, но случилось несчастіе. Представленіе моей оперы потерпло фіаско: музыка ‘Мучениковъ’ осталась непонятой — Бетховенъ не существуетъ для итальянцевъ. Ни у кого не хватаетъ терпнія дождаться эффекта, который подготовляется отдльными мелодіями, исполняемыми каждымъ инструментомъ. Я много ожидалъ отъ оперы ‘Мученики’, такъ какъ вс поклонники Надежды мечтаютъ заране объ успх, то есть, не убивъ медвдя, продаютъ его шкуру. Когда считаешь себя предназначеннымъ для чего-нибудь великаго, трудно бываетъ противиться предчувствіямъ: въ труб всегда бываютъ щели, сквозь которыя проходитъ свтъ. Въ одномъ дом со мной жило семейство моей жены, и надежда получить руку Маріанны, которая часто улыбалась мн изъ окна, много способствовала моимъ трудамъ. Тоска нападала на меня, когда я мысленно измрялъ глубину, въ которую я палъ: я видлъ впереди нищету, жизнь, полную борьбы, въ которой должна была погибнуть любовь. Но Маріанна пренебрегла всми затрудненіями. Я не буду говорилъ вамъ о счастіи, которое освтило мои неудачи. Пораженный моимъ паденіемъ, я ршилъ, что мало понимающіе и погрязшіе въ рутин итальянцы были совсмъ не расположены принять нововведенія, которыя я задумалъ. Я надялся на Германію. Проникнувъ туда черезъ Венгрію, я прислушивался во время моего путешествія къ голосу природы и старался передать его въ музык съ помощью инструментовъ, которые я изобрталъ и измнялъ для этой цли. Такіе опыты повлекли за собой громадные расходы, вскор поглотившіе наши сбереженія. А между тмъ это было нашимъ лучшимъ временемъ: меня оцнили въ Германіи. Въ моей жизни не было боле счастливыхъ минутъ. Ничто не можетъ сравниться съ тмъ чувствомъ, которое я испытывалъ тогда къ Маріанн: ея красота была въ полномъ блеск и сил. Надо ли говорить, что я былъ тогда счастливъ? Въ эти минуты слабости не разъ земная страсть выражалась въ моей музык. Мн удалось написать нсколько мелодій, очень оцненныхъ въ томъ обществ, въ которомъ вы вращаетесь. Но вскор посл первыхъ успховъ я встртилъ непреодолимыя препятствія среди моихъ недоврчивыхъ и глупыхъ собратьевъ. Я пожелалъ отправиться во Францію, такъ какъ слышалъ, что тамъ благосклонно принимались вс нововведенія. Жена собрала кое-какія средства, и мы отправились въ Парижъ. До этого времени мн еще никто не смялся въ лицо, но въ этомъ скверномъ город мн пришлось переносить этотъ новый родъ пытки, къ которой скоро присоединилась ужасная нищета. Принужденные искать помщенія въ этомъ грязномъ квартал, мы уже нсколько мсяцевъ живемъ только на труды Маріанны, которая работаетъ на несчастныхъ проститутокъ, помщающихся по близости. Маріанна увряетъ, что встрчаетъ среди этихъ бдныхъ женщинъ уваженіе и доброту, а я приписываю эти чувства такой высокой добродтели, которой не могъ омрачить даже порокъ.

— Надйтесь,— сказалъ ему Андреа.— Можетъ быть, насталъ конецъ вашимъ испытаніямъ. А теперь, пока еще мы взаимными усиліями не ознакомили всхъ съ вашими трудами, позвольте мн, какъ соотечественнику, предложить вамъ впередъ нкоторую сумму въ счетъ будущаго несомнннаго успха вашей партитуры.

— Все, что касается матеріальныхъ условій нашей жизни, зависитъ отъ моей жены,— отвтилъ Гамбара.— Она ршитъ, что мы можемъ принять отъ васъ, какъ отъ порядочнаго человка, а я прошу позволенія удалиться, такъ какъ давно уже не отдавался такой долгой бесд. Я слышу мелодію, которая зоветъ меня, она проходитъ передо мной обнаженная, какъ прекрасная женщина, и проситъ одежды. До свиданія, я бгу облачать мою любовницу, жена остается съ вами.

Онъ скрылся, какъ бы упрекая себя за потерянное драгоцнное время. Смущенная Маріанна хотла послдовать за нимъ, и Андреа не смлъ ее удерживать, но Джардини пришелъ имъ на помощь.

— Вы слышали, синьорина,— сказалъ онъ,— что вашъ мужъ поручилъ вамъ устроить дла съ графомъ.

Маріанна сла снова, не ршаясь поднять глаза на Андреа, который колебался начать съ ней разговоръ.

— Можетъ быть, довріе господина Гамбара,— началъ Андреа взволнованнымъ голосомъ,— расположитъ въ мою пользу его жену? Можетъ быть, прекрасная Маріанна не откажетъ мн разсказать исторію своей жизни?

— Моя жизнь, отвтила Маріанна,— есть жизнь плюща. Вы должны считать меня лишенной гордости и скромности, если посл того, что уже слышали, просите меня разсказать вамъ исторію моего сердца.

— Но у кого же спрашивать мн объ этомъ?— воскликнулъ графъ, у котораго страсть омрачала разсудокъ.

— У самого себя,— возразила Маріанна.— Или вы уже поняли меня, или никогда не поймете. Попробуйте спросить самого себя объ этомъ.

— Я согласенъ, но вы выслушаете меня. Ваша рука останется въ моей, пока мой разсказъ будетъ вренъ.

— Я слушаю,— сказала Маріанна.

— Жизнь женщины начинается съ ея первою страстью,— сказалъ Андреа.— Моя дорогая Маріанна начала жить съ того дня, когда въ первый разъ увидла Паоло Гамбара, ей нужна была сильная страсть и въ особенности возможность покровительствовать слабому. Ея женское сердце желало, можетъ быть, боле материнской привязанности, чмъ страсти. Вы вздыхаете, Маріанна? Я затронулъ живую рану вашего сердца. На вашу долю выпала прекрасная роль покровительствовать заблуждающемуся таланту. Вы говорили себ: ‘Паоло будетъ геніемъ, я разсудкомъ. Мы вмст образуемъ божественное существо, называемое ангеломъ, то великое творенье, которое всмъ наслаждается, все постигаетъ, и мудрость не угаситъ нашей любви’. Затмъ, въ первомъ порыв молодости вы послушались голоса природы. Васъ охватывалъ восторгъ, когда онъ излагалъ вамъ поэтическія сокровища, стараясь передать ихъ великимъ, но ограниченнымъ языкомъ музыки, вы любовались имъ, когда сумасбродная фантазія уносила его далеко отъ васъ. Вамъ пріятно было думать, что его заблудшая энергія найдетъ исходъ въ любви. Вы не знали, какъ безпощадно ревниво владетъ мысль умомъ, въ которомъ она царитъ. Прежде чмъ узнать васъ, Гамбара отдался этой гордой всегда побждающей любовниц, у которой до сихъ поръ вы напрасно оспариваете его. Былъ моментъ, когда передъ вами мелькнуло счастіе. Упавъ съ той высоты, въ которой онъ всегда мысленно витаетъ, Паоло съ удивленіемъ нашелъ дйствительность очень пріятной: вы поврили, что его безумство смолкнетъ въ объятіяхъ любви, но скоро музыка снова захватила свою добычу. Благодаря замужеству, вы вкусили прелесть раздленной страсти, но вскор оно сдлало еще боле мрачнымъ тотъ одинокій путь, на который вы вступили. Въ разсказ вашего мужа меня поражали контрасты между вами. Я понялъ скрытыя страданія вашей жизни, грустную тайну неравнаго брака, въ которомъ на вашу долю выпало одно горе. Если вы храбро боролись, если ваши силы никогда не измняли вамъ при исполненіи вашихъ тяжелыхъ обязанностей, то, можетъ быть, ночью въ одиночеств ропотъ не разъ поднимался въ вашемъ сердц. Возвышенный характеръ вашего мужа былъ для васъ самой ужасной казнью: если бы онъ былъ мене благороденъ, мене чистъ душой, вы могли бы покинуть его, но его достоинства поддерживаютъ въ васъ добродтель. При такомъ взаимномъ героизм вы и вашъ мужъ спрашиваете себя, кто сдастся первый. Вы съ тмъ же истиннымъ величіемъ исполняете вашъ долгъ, съ какимъ Паоло преслдуетъ свою химеру. Если бы одна преданность долгу руководила вами, можетъ быть, вамъ легче было бы восторжествовать: вы заставили бы умолкнуть ваше сердце, перенеслись бы въ міръ отвлеченностей, а религія сдлала бы остальное. Вы жили бы мыслью, какъ т святыя женщины, которыя у подножія алтаря заставляли умолкнуть свои желанія. Но привлекательность вашего Паоло, возвышенность его ума, рдкія трогательныя проявленія любви постоянно вырывали васъ изъ того идеальнаго міра, въ которомъ поддерживаетъ васъ добродтель, и будятъ силы, истощенныя въ борьб съ призракомъ любви. Вы не отчаявались: малйшій блескъ надежды заставлялъ васъ преслдовать дорогую вамъ химеру. Наконецъ, разочарованія многихъ лтъ истощили ваше терпніе, которое давно потерялъ бы даже ангелъ. Теперь тотъ образъ, который вы такъ долго преслдовали, пересталъ быть дйствительностью, отъ него осталась одна тнь. Безумство, такъ близко напоминающее геніальность, неизлечимо въ этомъ мір. Пораженная этой мыслью, вы задумались о своей молодости, если не потерянной, то принесенной въ жертву. Вы съ горечью поняли ошибку судьбы, которая дала вамъ отца, когда вы желали супруга. Вы спросили себя, не превысили ли вы обязанностей жены, отдаваясь всецло этому человку, погруженному въ науку? О, Маріанна, оставьте мн вашу руку: вдь, все, что я сказалъ, было правдой! Вы окинули взоромъ окружающее, но вы были тогда въ Париж, а не въ Италіи, гд такъ умютъ любить…

— О, позвольте мн кончить этотъ разсказъ,— воскликнула Маріанна,— я предпочитаю сказать сама остальное! А буду откровенна, такъ какъ понимаю теперь, что говорю моему лучшему другу. Да, я была въ Париж, когда происходило во мн то, что вы сейчасъ такъ ясно выразили, увидвъ васъ, я была спасена, такъ какъ нигд еще не встрчала той любви, о которой мечтала съ дтства. Моя одежда и помщеніе отвлекали отъ меня взоры такихъ молодыхъ людей, какъ вы. Нкоторые изъ нихъ, которыхъ положеніе не позволяло имъ оскорблять меня, вызывали во, мн отвращеніе той легкостью, съ которой обращались со мной. Одни срамили моего мужа, какъ смшного старика, другіе старались снискать его расположеніе, чтобы потомъ низко обмануть его. Вс совтовали разойтись съ нимъ, но никто не понималъ уваженія къ этому человку, столь далекому отъ насъ, къ этому другу и брату, которому я желала бы вчно служить. Никто не видлъ того звена, которое привязываетъ меня къ нему. Неправда ли? Скажите мн, что вы искренно, безъ задней мысли заинтересовались моимъ Паоло…

— Я принимаю эти похвалы,— прервалъ Андреа,— но не заходите слишкомъ далеко и не заставляйте меня противорчить вамъ. Я люблю васъ, Маріанна, какъ любятъ въ той прекрасной стран, гд мы оба родились. Я люблю васъ всмъ сердцемъ, всми силами души! Но, прежде чмъ говорить вамъ о моей любви, я постараюсь заслужить вашу. Я испытаю послднее средство, чтобы вернуть вамъ человка, котораго вы любили съ дтства и всегда будете любить. А въ ожиданіи успха или пораженія примите безъ стыда т удобства, которыя я хочу предложить вамъ обоимъ: завтра мы вмст отправимся искать для него квартиру. Достаточно ли вы уважаете меня, чтобы позволить мн принять участіе въ вашихъ заботахъ?

Маріанна, пораженная такимъ великодушіемъ, протянула руку графу, который поспшно вышелъ, стараясь избгнуть любезностей синьора Джардини и его жены.

На другой день Джардини провелъ графа въ помщеніе супруговъ. Андреа принадлежалъ къ людямъ, въ душу которыхъ легко проникнуть, но, несмотря на то, что Маріанна поняла благородный характеръ своего возлюбленнаго, она была слишкомъ хорошей хозяйкой, чтобы не выказать смущенія, принимая такого знатнаго господина въ своей бдной комнат. Везд было очень чисто. Она провела все утро, стирая пыль съ своей странной мебели. Эта мебель была произведеніемъ синьора Джардини, который сдлалъ ее въ минуты отдыха изъ сломанныхъ инструментовъ Гамбара. Андреа не видлъ никогда боле удивительныхъ вещей. Чтобы сохранить приличную серьезность, онъ пересталъ смотрть на постель, устроенную изобртательнымъ поваромъ изъ ящика стараго клавесина, и перевелъ глаза на постель Маріанны. Это была узкая кушетка, единственный матрацъ которой былъ покрытъ блой кисеей. Онъ хотлъ заговорить о своихъ планахъ и о томъ, какъ они проведутъ утро, но восторженный Гамбара, воображая, что встртилъ, наконецъ, добровольнаго слушателя, принудилъ графа выслушать оперу, написанную имъ для Парижа.

— Но прежде,— сказалъ онъ,— позвольте въ двухъ словахъ познакомить васъ съ сюжетомъ. Здсь люди, получающіе музыкальныя впечатлнія, не развиваютъ ихъ въ себ такъ, какъ завщаетъ религія развивать молитвами священные тексты. Трудно заставить ихъ понятъ, что въ природ существуетъ вчная музыка, чудная мелодія и безукоризненная гармонія, нарушаемая только волненіями, которыя не зависятъ отъ божественной воли, также какъ страсти не зависятъ отъ воли человка. Такимъ образомъ, я долженъ былъ найти обширныя рамки, въ которыхъ умстились бы причины и дйствія, такъ какъ цлью музыки должна быть картина народной жизни, взятая съ самой возвышенной точки зрнія. Либретто моей оперы составлялъ я самъ, такъ какъ ни одинъ поэтъ не развилъ бы такъ сюжета. Она охватываетъ жизнь Магомета, которая, благодаря соединившимся въ ней магіи древнихъ огнепоклонниковъ и восточной поэзіи іудеевъ, представляетъ одну изъ великихъ человческихъ поэмъ. Нтъ сомннія, что Магометъ заимствовалъ у іудеевъ мысль неограниченнаго правленія, а у пастушескихъ религій и сабеизма прогрессивное движеніе, которое создало блестящее царствованіе халифовъ. Судьба Магомета была написана при самомъ рожденіи: его отецъ былъ язычникъ, мать еврейка. О, чтобы быть великимъ музыкантомъ, дорогой графъ, надо быть также великимъ ученымъ! Безъ образованія не можетъ быть ни мстнаго характера въ музык, ни идей. Эта великолпная онера продолжаетъ начатое мною великое дло. Моя первая опера называлась ‘Мученики’, и я долженъ написать еще третью: ‘Освобожденный Іерусалимъ’. Понимаете ли вы прелесть этого тройного произведенія съ такимъ различнымъ содержаніемъ: ‘Мученики’, ‘Магометъ’ и ‘Іерусалимъ?’ Богъ Запада, богъ Востока и борьба этихъ двухъ религій на могил. Но не будемъ говорить о моей навсегда утраченной слав! Вотъ краткое содержаніе моей оперы…

— Первый актъ,— сказалъ онъ посл паузы,— представляетъ Магомета у богатой вдовы Хадидже, къ которой помстилъ его дядя, онъ полонъ любви и честолюбія, изгнанный изъ Мекки, онъ бжалъ въ Медину, и со времени его бгства пачипается новая эра (эгира {Эра у мусульманъ — 622 г. посл Р. Хр.}). Въ второмъ дйствіи Магометъ является пророкомъ и основателемъ религіи, полной воинственности. Въ третьемъ — онъ представляется разочарованнымъ въ жизни, истощеннымъ и скрывающимъ тайну своей смерти, чтобы стать богомъ — послднее усиліе человческой гордости. Вы въ состояніи будете судить о моей манер выражать звуками великія событія, которыя поэзія едва могла бы передать словами.

Гамбара слъ за рояль съ сосредоточеннымъ видомъ, а жена принесла ему партитуру, которой онъ совсмъ не открывалъ.

— Вся опера,— сказалъ онъ,— основана на басахъ. У Магомета долженъ быть величественный басъ, а у его первой жены — контральто. Хадидже была стара: ей было двадцать лтъ. Вниманіе, вотъ увертюра! Она начинается andante (ut minor) въ три темпа. Слышите ли грусть честолюбца, котораго не удовлетворяетъ любовь? Среди жалобъ, при переход въ другой темпъ (mi bemol, allegro въ четыре темпа) слышатся крики влюбленнаго, страсть, воинственные напвы, сабли всемогущихъ халифовъ заблестли уже передъ его глазами. Красота женщины внушаетъ ецу т многочисленныя вспышки любви, которыя поражаютъ насъ въ донъ-Жуан. Не представляется ли вамъ рай Магомета, когда вы слушаете эту музыку? Но вотъ (la bеmol’) cantabile, способное тронуть самое недоступное для музыки сердце: Хадидже поняла Магомета! Хадидже заявляетъ народу о бесдахъ пророка съ ангеломъ Гавріиломъ (Maestoso sostenuto въ fa minor’). Магистраты и священники, представители власти и религіи почувствовали, что имъ вредитъ этотъ поваторъ такъ же, какъ Сократъ и Іисусъ Христосъ вредили отживавшей власти и религіи, оми преслдуютъ Магомета и изгоняютъ его изъ Мекки (ускоренный темпъ въ ut major’). Начинается прекрасная доминанта (sol, четыре темпа). Арабы слушаютъ своего пророка, всадники приближаются, (sol bemol, mi bemol, si bemol, sol minor! Четыре темпа). Наплывъ народа увеличивается. Вліяніе ложнаго пророка съ одного народа простирается на весь міръ (sol, sol). Онъ общаетъ арабамъ всемірную власть, ему врятъ, потому что онъ полонъ вдохновенія. Начинается crescendo. Вотъ трубы (ut major) и литавры выдляются изъ общей гармоніи, чтобы выразить первыя побды. Пророкъ побждаетъ Медину и идетъ на Мекку. Звуки оркестра усиливаются, какъ пожаръ, играютъ вс инструменты, слышатся гармоническіе потоки. Вдругъ эта музыка прерывается красивой мелодіей (минорная терція). Послушайте послднюю псню преданности и любви. Женщина, поддерживавшая этого великаго человка, умираетъ, скрывая отъ него свое отчаяніе. Она умираетъ во время торжества того, чья любовь была слишкомъ обширна, чтобы остановиться на одной женщин. Она достаточно любитъ его, чтобы принести себя въ жертву величію, которое убиваетъ ее. Какая пламенная любовь! Звуки оркестра снова усиливаются, основной басъ замираетъ, Магометъ тоскуетъ: онъ всмъ пресытился и желаетъ умереть богомъ. Арабы обожаютъ его и молятся. Снова начинается грустная тема (ut major), которая слышалась при поднятіи занавса… Не находите ли вы,— сказалъ Гамбара, переставая играть и обращаясь къ графу,— что эта музыка, такая живая, сбивчивая, оригинальная, грустная, но всегда возвышенная, выражаетъ всю жизнь этого жаднаго до наслажденій эпилептика, не умвшаго ни читать, ни писать? Его недостатки служатъ ему ступенями для достиженія величія, онъ обращаетъ въ торжество свои ошибки и несчастія. Не является ли вамъ при слушаніи этой увертюры мысль о томъ очарованіи, которое онъ внушалъ народу?

Андреа сперва старался угадать на спокойномъ и строгомъ лиц музыканта мысли, выражаемыя имъ вдохновеннымъ голосомъ, такъ какъ ихъ трудно было разобрать въ безпорядочномъ смшеніи звуковъ. Но постепенно лицо Гамбара стало оживляться и, наконецъ, приняло страстное выраженіе, подйствовавшее на Маріанну и повара. Живо затронутая разсказомъ, въ которомъ оне узнавала свое собственное положеніе, Маріанна не могла брле скрывать своего волненія отъ Андреа. Гамбара вытеръ себ лобъ, поднялъ глаза кверху и, казалось, мысленно унессявъ небеса.

— Вы слышали только вступленіе, теперь начинается опера. Первый актъ. Магометъ одинъ на авансцен начинаетъ аріей (fa naturel, четыре темпа), прерываемой хоромъ верблюжьихъ волановъ, которые помщаются у колодца въ глубин сцены (Этотъ хоръ представляетъ ритмическій контрастъ ¹²/₈). Какая величественная скорбь! Она дйствуетъ на самыхъ легкомысленныхъ женщинъ, потрясая ихъ тло, если въ нихъ нтъ сердца. Неправда ли, это псня генія, заключеннаго въ неволю?

Къ неописанному удивленію Андреа,— Маріанна уже привыкла къ этому,— спазмы охватили Гамбара и его сдавленный голосъ напоминалъ лай охрипшей сторожевой собаки. Легкая пна покрыла губы композитора и заставила вздрогнуть Андреа.

— Приходитъ его жена (la minor). Какой великолпный дуэтъ! Въ этомъ отрывк я выражаю, сколько воли было у Магомета и сколько ума у его жены. Хадидже объявляетъ, что будетъ служить длу, которое отниметъ у нея любовь молодого мужа. Магометъ желаетъ побдить міръ, его жена угадала это и помогла, увривъ жителей Мекки, что эпилепсія ея мужа является вслдствіе его сношеній съ ангелами Хоръ первыхъ учениковъ Магомета, которые выражаютъ готовность помочь ему (ut dieze minor, sotto voce). Магометъ уходитъ, чтобы увидть архангела Гавріила (речитативъ въ fa major). Его жена ободряетъ хоръ (арія, прерываемая аккомпаниментомъ хора. Взрывы голосовъ поддерживаютъ широкое величественное пніе Хадидже. La minor). Абдалахъ, отецъ единственной двушки, которую Магометъ находитъ непорочной, и называющійся поэтому Абубеккеръ (отецъ двственницы), подходитъ къ ней и выдляется изъ хора фразами, которыя покрываютъ остальные голоса и сливаются съ аріей Хадидже. Омаръ, отецъ Хафсы, другой двушки, которой долженъ обладать Магометъ, слдуетъ примру Абубеккера и они вмст образуютъ квинтетъ. Двица — первое сопрано, Хафса — второе, Абубеккеръ — басъ, Омаръ — баритонъ. Появляется вдохновленный Магометъ, онъ поетъ свою бравурную арію, которой начинается финалъ (mi major). Онъ общаетъ власть надъ міромъ своимъ первымъ послдователямъ, затмъ, увидвъ двухъ двушекъ, обращается къ нимъ съ словами любви (переходъ изъ si major’а въ sol major). Али, двоюродный братъ Магомета, и Халетъ, его главный начальникъ надъ войскомъ, оба тенора, приходятъ и объявляютъ о преслдованіи судьи, солдаты и знатные обвинили пророка (речитативъ). Магометъ восклицаетъ (въ ut majore), что съ нимъ архангелъ Гавріилъ, и указываетъ на улетающаго голубя. Хоръ отвчаетъ увреніями въ преданности (si major). Приходятъ знатные, солдаты и судья (маршъ, четыре темпа, si major). борьба двухъ хоровъ (strette въ mi majore). Магометъ убгаетъ. Мрачный финалъ завершается пніемъ трехъ женщинъ, которыя предсказываютъ Магомету его торжество. Эти фразы развиты въ третьемъ акт, въ той сцен, гд Магометъ наслаждается своимъ величіемъ.

При послднихъ словахъ на глазахъ Гамбара навернулись слезы, но черезъ минуту, поборовъ свое волненіе, онъ воскликнулъ:

— Второй актъ! Религія возстановлена. Арабы охраняютъ палатку пророка, который бесдуетъ съ Богомъ (хоръ въ fa minor’). Магометъ появляется (молитва въ fa). Какая блестящая и величественная гармонія сопровождаетъ это пніе, въ которомъ я, можетъ быть, расширилъ предлы мелодіи! Разв не слдовало выразить чудеса этого великаго народнаго движенія, создавшаго музыку, архитектуру, поэзію, костюмы и нравы? Въ эту минуту вы видите арки Женералифа и лпные своды Альгамбры! Фіоритуры аріи рисуютъ прелестную архитектуру мавровъ и поэзію религіи, полной воинственности, отстаивавшей свои права у благородныхъ христіанскихъ воиновъ. Въ оркестр слышатся мдные инструменты, возвщая о первыхъ побдахъ. Арабы обожаютъ пророка (mi bemol major). Прибытіе Халеда, Амру и Али (маршъ). Войска врныхъ взяли города и подчинили три Аравіи! Какой великолпный речитативъ! Магометъ награждаетъ полководцевъ, отдавая имъ своихъ дочерей. (Здсь,— прибавилъ Гамбара, нахмурясь,— слдуетъ одинъ изъ тхъ скверныхъ балетовъ, которые прерываютъ самыя лучшія музыкальныя трагедіи!). Но Магометъ продолжаетъ оперу великимъ пророчествомъ (si minor), которое начинается у Вольтера слдующимъ стихомъ:

Торжество Аравіи наконецъ настало!

‘Оно прерывается хоромъ торжествующихъ арабовъ (ускоренный темпъ, ¹²/₈). Трубы, мдные инструменты слышатся одновременно съ появленіемъ войскъ. Общее торжество, въ которомъ одни голоса смняютъ другіе, Магометъ провозглашаетъ свое многоженство. Среди этого блеска выдляется пніе женщины, оказавшей Магомету столько услугъ (si major). ‘Неужели я,— говоритъ Хадидже,— не буду боле любима?’ — ‘Мы должны разстаться: ты — женщина, а я — пророкъ, у меня могутъ быть рабыни, но не равныя мн жены!’ Послушайте этотъ дуэтъ (sol dieze minor). Какое отчаяніе! Жена понимаетъ, на какую высоту Магометъ поднялся, благодаря ей, но она чувствуетъ достаточно любви, чтобы принести себя въ жертву: она поклоняется ему, какъ Богу, безъ разсужденій и ропота. Бдная женщина, первая обманутая жертва! Какой богатой темой представляется эта мрачная скорбь (si major) на фон общаго ликованія вмст съ словами Магомета, покидающаго свою жену, какъ ненужное орудіе, но давая ей понять, что онъ никогда ея не забудетъ! Какой торжественный моментъ, какіе взрывы радостнаго пнія со стороны молодыхъ двушекъ и Хафсы, которыхъ поддерживаютъ Али и его жена, Омаръ и Абубеккеръ. Плачъ и радость, торжество и слезы! Вотъ жизнь!

Маріанна не могла удержаться отъ слезъ. Андреа былъ настолько потрясенъ, что его глаза также были влажны. Неаполитанскій поваръ, взволнованный разсказомъ и хриплымъ сдавленнымъ голосомъ Гамбара, присоединился къ нимъ. Музыкантъ повернулся въ ихъ сторону и, увидвъ такую группу, улыбнулся.

— Наконецъ, вы поняли меня!— воскликнулъ онъ.— Никогда на лиц тріумфатора, торжественно вступающаго въ Капитолій, въ пурпуровомъ сіяніи славы при народныхъ возгласахъ, при возложеніи внка на его главу, не появлялось такого выраженія! Лицо музыканта сіяло, какъ ликъ святого мученика. Никто не старался разсять его заблужденія. Горькая улыбка блуждала по губамъ Маріанны. Графъ былъ пораженъ наивностью этого безумца.

— Третій актъ,— сказалъ счастливый композиторъ, снова усаживаясь за рояль,— (andantino solo). Магометъ, окруженный женщинами, тоскуетъ въ гарем. Квартетъ гурій (la major). Какой блескъ! Какое радостное соловьиное пніе! Модуляціи (fa dieze minor). Женщины красиво группируются, чтобы произвести впечатлніе, противоположное мрачному финалу перваго акта. Посл окончанія танцевъ Магометъ поднимается и поетъ бравурную арію (fa minor), въ которой выражаетъ сожалніе объ утрат преданной первой жены и признаетъ себя побжденнымъ многоженствомъ. Никогда еще музыканту не приходилось разработывать такой темы. Оркестръ и хоръ женщинъ выражаютъ радость гурій, между тмъ какъ Магометъ снова предается грусти, которую онъ испытывалъ въ начал перваго акта. Гд ты, Бетховенъ, чтобы понять этотъ чудесный возвратъ къ прежнему направленію!— воскликнулъ Гамбара.— Какъ все поддерживается на басахъ! Бетховенъ не написалъбы иначе своей симфоніи (въ mi majore). Но у него героическое движеніе носитъ чисто инструментальный характеръ, между тмъ какъ у меня оно выражено въ секстет прекрасныхъ голосовъ и хор врныхъ, охраняющихъ входъ въ священный домъ. Я располагаю всми богатствами мелодіи и гармоніи: оркестромъ и голосами! Послушайте, какъ выражена цлая жизнь человка богатаго и въ то же время нищаго: борьба, торжество и скука, приходитъ Али: Алькоранъ везд торжествуетъ (дуэтъ въ re minor’). Магометъ довряется отцамъ своихъ женъ: его все утомило, онъ хочетъ отказаться отъ власти и умереть неизвстнымъ, чтобы упрочить свое дло. Великолпный секстетъ (si bemol major). Онъ прощается (solo въ натуральномъ fa). Оба тестя, назначенные халифами, призываютъ народъ. Торжественный тріумфальный маршъ. Общая молитва колнопреклоненныхъ арабовъ передъ священнымъ домомъ (Касба), изъ котораго улетаетъ голубь. Эта молитва, исполняемая шестьюдесятью голосами, преимущественно женскими (въ si bemol), завершаетъ гигантское произведеніе, въ которомъ выражается жизнь одного человка и цлаго народа. Вы пережили всевозможныя волненія.

Андреа съ тупымъ удивленіемъ смотрлъ на Гамбара. Еще раньше онъ былъ пораженъ ужасной ироніей, когда послдній выражалъ чувства жены Магомета, не замчая такой же судьбы своей собственной жены, но безумство мужа померкло, передъ безумствомъ композитора. Въ этой оглушительной, рзавшей уши какофоніи не было и тни поэзіи или музыки: первыя правила композиціи, принципы гармоніи были совершенно чужды этому безобразному произведенію. Вмсто искусно связанной музыки, о которой говорилъ Гамбара, его пальцы брали квинты, септимы, октавы, мажорныя терціи, кварты безъ басовыхъ секстъ, случайный наборъ несоотвтствующихъ интерваловъ, казалось, предназначенный для того, чтобы терзать наимене тонкій слухъ. Трудно описать это ужасное исполненіе, такъ какъ потребовалось бы изобрсти новыя выраженія для этой ужасной музыки. Глубоко пораженный сумасшествіемъ этого неглупаго на взглядъ человка, Андреа не отрываясь смотрлъ на блдную, съ опущенными глазами Маріанну, которая едва удерживалась отъ слезъ. Среди грома звуковъ слышались иногда восклицанія Гамбара, въ которыхъ выражалось восторженное состояніе его души: онъ утопалъ въ наслажденіи, улыбался роялю, бросалъ на него гнвные взгляды, показывалъ языкъ и, наконецъ, почувствовалъ себя въ полномъ упоеніи отъ наполнявшихъ его голову поэтическихъ образовъ, которые онъ напрасно старался выразить. Странные диссонансы, звучавшіе подъ его пальцами, наврно отдавались въ его ушахъ божественной гармоніей. При вид вдохновеннаго взгляда его голубыхъ глазъ, устремленныхъ въ другой міръ, слабаго румянца, покрывавшаго его щеки, и въ особенности божественной ясности, разлитой въ его благородныхъ, гордыхъ чертахъ, глухой могъ бы подумать, что присутствуетъ при импровизаціи какого-нибудь великаго артиста. Иллюзія являлась еще боле полной вслдствіе того, что исполненіе этой безумной музыки требовало прекрасной техники, Гамбара долженъ было трудиться надъ ней много лтъ. Кром того, у него работали не одн только руки: сложное употребленіе педалей требовало отъ его тла постояннаго движенія. Потъ выступалъ на его лиц, когда онъ старался передать какое-нибудь crescendo съ помощью неблагодарнаго инструмента, бывшаго въ его распоряженіи, онъ топалъ ногами, задыхался, мычалъ, его пальцы извивались, какъ змйки. Наконецъ, при послднемъ звук рояля, онъ откинулся назадъ и опустилъ голову на спинку кресла.

— Клянусь Бахусомъ, я совсмъ ошеломленъ,— воскликнулъ графъ, уходя отъ нихъ.— Ребенокъ, прыгая по клавишамъ, производитъ лучшую музыку!

— Правда, при случайномъ подбор нотъ было бы меньше диссонансовъ, чмъ въ музык этого шута, сказалъ Джардини.

— Какимъ образомъ правильныя, прекрасныя черты Маріанны не искажаются отъ этой ужасной какофоніи?— спрашивалъ себя графъ.— Ей угрожаетъ опасность подурнть.

— Ее надо спасти отъ этой опасности!— воскликнулъ Джардини.

— Да,— сказалъ Андреа,— я уже подумалъ объ этомъ. Но, чтобы убдиться, основательно ли мое предположеніе, я долженъ произвести опытъ. А приду еще, чтобы осмотрть изобртенные имъ инструменты. Завтра посл обда мы устроимъ пирушку, я самъ пришлю вино и дессертъ.

Поваръ поклонился. Слдующій день былъ проведенъ графомъ за устройствомъ квартиры, предназначавшейся для бднаго артиста. Когда вечеромъ пришелъ Андреа, вино и пирожки были уже поданы Маріанной и поваромъ. Гамбара съ торжествующимъ видомъ показалъ ему маленькіе барабаны съ разсыпанными по нимъ песчинками, съ помощью которыхъ онъ производитъ наблюденія надъ свойствами звуковъ, издаваемыхъ инструментами.

— Видите, какими простыми средствами я доказываю великую теорему,— сказалъ онъ.— Акустика открываетъ мн на всхъ предметахъ дйствіе, производимое извстнымъ звукомъ. Вс гармоніи исходятъ изъ общаго центра и сохраняютъ между собой тайную связь или, врнй, гармонія разлагается нашимъ искусствомъ, какъ лучъ свта при прохожденіи черезъ призму.

Затмъ онъ показалъ инструменты, сдланные по его правиламъ, объясняя измненія, которыя онъ ввелъ въ ихъ устройство. Наконецъ, онъ не безъ важности объявилъ, что эти предварительныя объясненія онъ завершитъ тмъ, что сыграетъ на своемъ новомъ инструмент, называемомъ panarmonicon и способномъ замнить цлый оркестръ.

— Если это тотъ, который стоитъ въ клтк и вызываетъ жалобы сосдей,— сказалъ Джардини,— то вамъ не придется долго играть, такъ какъ явится полицейскій коммиссаръ. Подумали ли вы объ этомъ?

— Если этотъ несчастный помшанный останется здсь, то мн невозможно будетъ играть,— сказалъ Гамбара на ухо графу.

Андреа удалилъ Джардини, общавъ награду въ томъ случа, если онъ будетъ караулить на улиц и помшаетъ приходу ночной стражи и сосдей. Поваръ, который, подливая вино Гамбара, не забывалъ и себя, тотчасъ же согласился. Не будучи пьянъ, композиторъ находился въ томъ состояніи, когда вс умственныя способности бываютъ возбуждены, стны и крыша исчезаютъ, а душа уносится въ міръ мечтаній. Маріанна не безъ труда сняла покрывало съ инструмента, величиной походившаго на длинный рояль, надъ которымъ возвышался, кром того, шкапъ. Этотъ странный инструментъ имлъ отдленія для различныхъ духовыхъ инструментовъ и былъ снабженъ трубами съ острыми оконечностями.

— Сыграйте пожалуйста,— сказалъ графъ,— ту молитву, которой заканчивается ваша опера.

Къ великому удивленію Маріанны и Андреа, Гамбара взялъ аккорды, въ которыхъ сказался великій артистъ. За удивленіемъ послдовало восхищеніе, и, наконецъ, полный восторгъ, въ которомъ они забыли и окружающую обстановку, и музыканта. Оркестръ не могъ произвести боле величественнаго впечатлнія, чмъ духовые инструменты, напоминавшіе органъ и чудесно сливавшіеся съ гармоническими звуками струнныхъ инструментовъ. Но композитора, мысли котораго развивались все шире, останавливало не совсмъ законченное устройство этой странной машины.

Часто совершенство произведенія искусства мшаетъ уму развивать его дале. Неправда ли, эскизъ иметъ боле значенія, чмъ картина, для тхъ, кто привыкъ мысленно заканчивать произведеніе, а не воспринимать его совсмъ готовымъ? Самая чистая, самая пріятная музыка, какую когда-либо слышалъ графъ, неслась изъ подъ пальцевъ Гамбара, какъ облако иміама изъ жертвенника. Голосъ композитора снова сталъ молодымъ и, нисколько не вредя мелодіи, пояснялъ ее, поддерживалъ и направлялъ такъ же, какъ слабый и дрожащій голосъ искуснаго чтеца, какимъ былъ Андріэ {Andrieux — извстный французскій поэтъ (1759—1833).}, расширялъ смыслъ сценъ Корнеля или Расина и вносилъ въ нихъ поэзію и задушевность. Эта небесная музыка доказывала, какія сокровища скрывались въ громадной опер, которая не могла быть понята въ то время, когда композиторъ игралъ ее въ полномъ разсудк. Графъ и Маріанна не смли обмняться ни взглядомъ, ни словомъ: ихъ вниманіе раздлялось между музыкой и удивленіемъ передъ страннымъ инструментомъ, настолько напоминавшимъ своими звуками человческіе голоса, что непосвященный слушатель могъ заподозрить скрытый изобртателемъ хоръ молодыхъ двушекъ. Лицо Маріанны озарилось чуднымъ сіяніемъ надежды. Ея возродившаяся красота вмст съ блестящимъ геніальнымъ порывомъ мужа омрачила графу, какъ облако грусти, эти сладостныя минуты.

— Вы нашъ добрый геній,— сказала ему Маріанна.— Я готова поврить, что вы его вдохновляете, потому что никогда еще не слышала ничего подобнаго, несмотря на то, что никогда не покидаю его.

— А прощаніе Хадидже!— воскликнулъ Гамбара и проплъ каватину, вызвавшую наканун слезы влюбленныхъ и названную имъ самимъ великой, настолько она была полна самой возвышенной преданности и любви.

— Кто внушилъ вамъ такое пніе?— спросилъ графъ.

— Духъ!— отвтилъ Гамбара.— Когда онъ является, мн все кажется объятымъ пламенемъ. Мн слышатся мелодіи прекрасныя и свжія, какъ цвты, он сіяютъ и звучатъ, а я слушаю, но мн надо очень много времени, чтобы воспроизвести ихъ.

— Сыграйте еще что-нибудь,— сказала Маріанна. Гамбара, не чувствовавшій никакой усталости, игралъ безъ усилій и гримасъ. Онъ сыгралъ свою увертюру съ такимъ талантомъ и открылъ столько новыхъ музыкальныхъ богатствъ, что графъ почувствовалъ себя ослпленнымъ и готовъ былъ поврить въ магическую силу Паганини и Листа, которыхъ исполненіе измняло вс музыкальныя условія и создавало поэзію, стоящую выше всхъ музыкальныхъ твореній.

— Итакъ, ваше сіятельство, можетъ быть, излечатъ его?— спросилъ поваръ, когда Андреа спускался по лстниц.

— Я это скоро узнаю,— отвтилъ графъ. Его- умственныя способности, съ одной стороны, закрыты для общества, такъ какъ его музыка никому не понятна, а, съ другой стороны, открыта для поэзіи. До сихъ поръ онъ упорно предавался никому недоступной музык, а я постараюсь направить его въ другую сторону. Вы первый, Джардини, указали мн этотъ путь, сказавъ, что вашъ жилецъ разсуждаетъ боле здраво, посл того какъ выпьетъ нсколько стакановъ вина.

— Да,— воскликнулъ поваръ,— я угадываю планъ вашего сіятельства!

— Если еще есть время пробудить его слухъ для поэзіи, то надо постараться, чтобы онъ былъ въ состояніи слушать и судить. Одно только вино можетъ мн послужить въ этомъ случа. Помогите мн, мой милый, поить Гамбара, вдь это не принесетъ вреда вамъ самимъ.

— Какъ, вы это понимаете, ваше сіятельство?

Андреа ушелъ, не отвчая, но внутренно смясь надъ проницательностью этого безумца. На другой день онъ пріхалъ за Маріанной, которая провела все утро за своимъ простымъ, но приличнымъ туалетомъ, поглотившимъ вс ея сбереженія. Такая перемна разсяла бы очарованіе человка пожившаго, но капризъ Андреа усплъ обратиться въ страсть. Покинувъ свою поэтическую нищету и обратясь въ простую мщанку, Маріанна наводила его на мысль о женитьб. Онъ помогъ ей ссть въ экипажъ и подлился съ ней своими планами. Она все одобрила и почувствовала себя счастливой, находя своего возлюбленнаго еще боле великодушнымъ и безкорыстнымъ, чмъ ожидала. Когда они пріхали на квартиру, Андреа велъ себя настолько вжливо и изысканно, что могъ очаровать самую добродтельную изъ женщинъ.

— Я заговорю съ вами о моей любви только въ ту минуту, когда вы разочаруетесь въ вашемъ Паоло,— сказалъ онъ Маріанн, возвращаясь на улицу Фруадманто.— Выбудете свидтельницей моихъ самыхъ искреннихъ стараній. Если они окажутся дйствительными, то, можетъ быть, я не въ состояніи буду разыгрывать роль друга, но тогда, Маріанна, я стану избгать васъ. Если я чувствую въ себ достаточно мужества, чтобы устраивать ваше счастіе, то, можетъ быть, у меня не хватитъ силъ видть его.

— О, не говорите такъ, великодушіе бываетъ иногда очень опасно,— отвтила она, едва удерживая слезы.— Но разв вы уже оставляете меня?

— Да,— сказалъ Андреа,— будьте счастливы и не отвлекайтесь.

Если врить повару, то перемна гигіеническихъ условій благотворно подйствовала на обоихъ супруговъ. Каждый вечеръ, выпивъ вина, Гамбара казался мене мрачнымъ, говорилъ больше и разумнй, наконецъ, онъ пожелалъ читать газеты. Андреа не безъ содроганія слдилъ за неожиданной быстротой своихъ успховъ, но, несмотря на то, что такія опасенія доказывали всю силу его любви, они не поколебали его великодушнаго ршенія. Наконецъ онъ долженъ былъ сознаться въ быстромъ исцленіи Гамбары отъ его странной болзни. Но если состояніе больного причинило ему нкоторую радость, то онъ былъ глубоко взволнованъ красотой Маріанны, которая, благодаря довольству, сіяла полнымъ блескомъ. Онъ приходилъ каждый вечеръ и серьезными разговорами и осторожнымъ противорчіемъ старался внести свтъ въ странныя теоріи Гамбара. Онъ пользовался полною ясностью взглядовъ послдняго во всхъ случаяхъ, которые не касались слишкомъ близко его маніи, и въ различныхъ отрасляхъ искусства старался заставить его признать принципы, примнимые къ музык. Все шло прекрасно, пока винные пары горячили мозги больного, но едва онъ вполн приходилъ въ себя, какъ снова впадалъ въ сумасшествіе. Но тмъ не мене теперь уже было легче разсять его окружающей обстановкой, и умъ его съ большею легкостью сосредоточивался одновременно на нсколькихъ предметахъ. Андреа, относившійся съ интересомъ художника къ этому наполовину медицинскому опыту, счелъ, наконецъ, возможнымъ испробовать послднее средство. Въ день перваго представленія оперы ‘Роберта Дьявола’, на репетиціи которой графъ присутствовалъ и ршилъ, что она способна открыть глаза больному, въ его отел долженъ былъ состояться обдъ. Джардини также присутствовалъ тамъ по странной фантазіи графа, не желавшаго раздлять драму и ея пародію. Посл второго блюда Гамбара, уже слегка выпившій, началъ мило шутить надъ самимъ собою, а Джардини сознался, что его кулинарныя нововведенія ни къ чорту не годятся. Андреа не пренебрегъ ничмъ, чтобы совершить это двойное исцленіе. Орвіето, монтефіасконе, привезенныя со всевозможнйшими предосторожностями, лакримакристи, джиро, вс вина ихъ дорогой родины вдвойн дйствовали на гостей, опьяняя ихъ и возбуждая воспоминанія. За дессертомъ музыкантъ и поваръ весело сознались въ своихъ заблужденіяхъ: одинъ напвалъ каватину Россини, а другой накладывалъ на тарелку сладкое, поливая его мараскиномъ Зара, въ честь французской кухни. Графъ воспользовался пріятнымъ настроеніемъ Гамбара, чтобы отвести его въ оперу, композиторъ подчинился съ кротостью ягненка. При первыхъ звукахъ увертюры, опьянніе Гамбара, казалось, разсялось и уступило мсто лихорадочному возбужденію, которое иногда настраивало въ униссонъ его мысли и воображеніе. Обычное несоотвтствіе между ними было, безъ сомннія, причиной помшательства. Главная мысль великой музыкальной драмы представилась ему во всемъ блеск простоты и прорзала, какъ молнія, глубокій мракъ, въ которомъ онъ жилъ. Благодаря музык, его прозрвшимъ глазамъ представился новый міръ и, встрчая еще прежде являвшуюся ему въ мечтаніяхъ обстановку, онъ воображалъ, что видитъ ее впервые. Ему казалось, что онъ переселился въ ту мстность, гд начинается его прекрасная Италія и которую Наполеонъ такъ основательно назвалъ ‘альпійскимъ откосомъ’. Воспоминанія перенесли его къ тому времени, когда его молодой отзывчивый умъ еще не былъ взволнованъ слишкомъ сильнымъ воображеніемъ. Онъ слушалъ молча, проникнутый почти религіознымъ почтеніемъ. Графъ также не хотлъ нарушать внутренней работы, происходившей въ его душ. До полуночи Гамбара оставался настолько неподвижнымъ, что завсегдатаи оперы приняли его за пьянаго, то есть за то, чмъ онъ былъ въ дйствительности. На возвратномъ пути Андреа началъ осуждать произведеніе Мейербера, чтобы пробудить Гамбара, все еще погруженнаго въ полусонъ, хорошо извстный всмъ охмелвшимъ людямъ.

— Но что же вы нашли привлекательнаго въ этой безсвязной музык, если могли впасть въ состояніе лунатизма?— спросилъ Андреа но прізд домой,— Конечно, сюжетъ ‘Роберта Діавола’ не лишенъ интереса: Ольтеи очень удачно развилъ его въ драм, полной трудныхъ интересныхъ положеній, но французскіе писатели нашли возможность сочинить изъ этого самую смшную басню. Глупыя либретто Везари и Тикапедеране могутъ сравниться съ содержаніемъ ‘Роберта Діавола’. Это настоящій драматическій кошмаръ, гнетущій зрителей и не вызывающій никакихъ сильныхъ ощущеній! Мейерберъ предоставилъ діаволу слишкомъ красивую роль. Бертранъ и Алиса олицетворяютъ борьбу добра и зла, которая своими контрастами даетъ самый благодарный матеріалъ композитору. Прелестныя мелодіи должны были естественно чередоваться съ рзкимъ и грубымъ пніемъ, а въ партитур нмецкаго композитора демоны поютъ лучше святыхъ. Божественное настроеніе часто измняетъ ему, и если даже иногда композиторъ оставляетъ свою адскую музыку, то быстро утомляется и спшитъ вернуться къ ней. Нить мелодіи, которая никогда не должна прерываться въ такомъ обширномъ произведеніи, часто исчезаетъ въ музык Мейербера. Чувства и сердце не играютъ тамъ никакой роли. Тамъ совсмъ нтъ пріятныхъ мотивовъ, которые будятъ мечты и оставляютъ въ глубин души такое пріятное впечатлніе. Гармонія господствуетъ надъ всмъ, вмсто того чтобы служить фономъ, на которомъ выдляются группы музыкальной картины. Нестройные аккорды не трогаютъ слушателя, а только возбуждаютъ въ его сердц чувство, напоминающее то, которое онъ испытываетъ при вид акробата, висящаго между жизнью и смертью. Пріятное пніе ни на минуту не успокаиваетъ утомительнаго волненія. Можно подумать, что у композитора не было другой цли, какъ только выказать свои причуды и фантазію: онъ спшитъ воспользоваться всякимъ случаемъ, чтобы произвести странное впечатлніе, не заботясь ни о правд, ни о музыкальномъ единств, ни о безсиліи голосовъ, пропадающихъ отъ пеистовства оркестра.

— Перестаньте, мой другъ,— сказалъ Гамбара,— я еще нахожусь подъ впечатлніемъ прекраснаго адскаго пнія, которому звуки трубъ придаютъ особенный ужасъ. Это совсмъ новый пріемъ въ оркестр! Прерванныя каденціи такъ способствуютъ энергіи въ музык ‘Роберта’! А каватина четвертаго дйствія и финалъ перваго очаровали меня, какъ какая-то сверхъестественная сила. Нтъ, декламація самого Глюка не производила такого чудеснаго впечатлнія. Я удивляюсь такому умнью.

— Маэстро,— возразилъ Андреа улыбаясь,— позвольте не согласиться съ вами. Глюкъ долго размышлялъ, прежде чмъ писать. Онъ разсчитывалъ вс шансы и останавливался на одномъ план, который не позволялъ ему сбиваться съ дороги, хотя подробности онъ отдлывалъ потомъ по вдохновенію. Слдствіемъ этого являются энергическія ударенія и дышащая правдой декламація. Я согласенъ съ вами, что въ опер Мейербера замтно больше знаніе дла, но оно является недостаткомъ, когда не соотвтствуетъ вдохновенію. Въ этомъ произведеніи чувствуется тяжелая работа умнаго человка, набиравшаго свою музыку изъ милліоновъ забытыхъ оперныхъ мотивовъ, развивая ихъ и соединяя. Но съ нимъ случилось то, что всегда бываетъ въ подобныхъ случаяхъ: злоупотребленіе прекраснымъ. Этотъ искусный собиратель нотъ употребляетъ диссонансы, ржущіе при частомъ повтореніи ухо и пріучающіе его къ эффектамъ, съ которыми композиторъ долженъ обходиться очень осторожно, чтобы извлечь изъ нихъ при случа наиболе выгодное впечатлніе. Энгармоническіе переходы, повторяющіеся до пресыщенія, злоупотребленіе плагальной каденціей отнимаютъ наибольшую долю религіозной торжественности. Я знаю, что у всякаго композитора бываютъ свойственныя ему формы, къ которымъ онъ невольно возвращается, но необходимо слдить за собой и избгать этого недостатка. Картина, колоритъ которой представлялъ бы только синюю и красную краску, была бы далека отъ дйствительности и утомляла бы глазъ. Такимъ образомъ, почти одинаковый ритмъ во всей партіи Роберта придаетъ ей монотонность. Что же касается трубъ, о которыхъ вы говорили, то этотъ пріемъ давно извстенъ въ Германіи: то, что Мейерберъ выдаетъ за новость, всегда употреблялось Моцартомъ: хоръ демоновъ въ его ‘Донъ-Жуан’ поетъ именно такимъ образомъ.

Подливая вино Гамбара, Андреа старался возбудить въ немъ истинное музыкальное чувство, противорча и доказывая, что его назначеніемъ въ этомъ мір было искать новыя поэтическія формы для выраженія собственныхъ мыслей, а не преобразовывать искусство вн его предловъ.

— Вы ничего не поняли въ этой великой музыкальной драм, дорогой графъ,— сказалъ небрежно Гамбара.

Затмъ онъ подошелъ къ роялю, попробовалъ тонъ и, свъ передъ нимъ, размышлялъ нсколько минутъ, какъ бы собираясь съ собственными мыслями.

— Во-первыхъ, знайте, сказалъ онъ,— что при моемъ тонкомъ слух я понялъ работу наборщика, о которой выговорите.— Да, эта опера набрана съ любовью, но только не у другихъ композиторовъ, а изъ сокровищницы богатаго воображенія композитора, который съ помощью науки извлекъ оттуда лучшую музыку. Я вамъ сейчасъ объясню эту работу.

Онъ всталъ и унесъ свчи въ сосднюю комнату, но прежде чмъ ссть опять за рояль, выпилъ полный стаканъ Джиро, которое возбуждаетъ почти такъ же сильно, какъ старыя токайскія вина.

— Видите ли,— сказалъ Гамбара,— эта музыка не создана ни для неврующихъ, ни для тхъ, кто никогда не любилъ. Если вы никогда въ нашей жизни не испытывали ужаснаго вліянія злого духа, который мшаетъ преслдовать вашу цль и приводитъ къ печальному концу ваши лучшія надежды, однимъ словомъ, если вы никогда не замчали на этомъ свт хвостъ вертящагося чорта, то опера ‘Робертъ’ должна быть для васъ тмъ же, что Апокалипсисъ для неврующихъ въ будущую жизнь. Если въ несчастій или преслдованіи вы поймете генія зла, эту обезьяну, ежеминутно уничтожающую дла Бога, если вы представите себ этого генія не любящимъ, но обладающимъ женщиной почти божественной чистоты и испытывающимъ благодаря этой любви радости отца, предпочитающаго для своего сына вчныя страданія съ собой вчному блаженству съ Богомъ, если вы, наконецъ, представите себ душу матери, витающей надъ головою сына, чтобы спасти его отъ ужасныхъ обольщеній отца,— вы пріобртете только слабое понятіе о той громадной поэм, которой не достаетъ очень малаго, чтобы соперничать съ ‘Донъ-Жуаномъ’ Моцарта. Я признаю, что ‘Донъ-Жуанъ’ стоитъ выше по своему совершенству. ‘Робертъ Діаволъ’ представляетъ идеи, а ‘Донъ-Жуанъ’ возбуждаетъ чувство. До сихъ поръ эта опера является единственнымъ музыкальнымъ произведеніемъ, въ которомъ гармонія и мелодія уравновшены: въ этомъ заключается ея превосходство надъ ‘Робертомъ’, такъ какъ послдняя отличается большимъ музыкальнымъ богатствомъ. Но къ чему послужитъ это сравненіе, если оба произведенія прекрасны, благодаря своимъ собственнымъ достоинствамъ? Мн, страдающему отъ постоянныхъ ударовъ демона, Робертъ понятнй, чмъ вамъ, онъ кажется мн разнообразнымъ и въ то же время полнымъ единства. Правда, благодаря вамъ, я перепесся въ ту чудную страну мечтаній, гд наши чувства возвышаются, а міръ кажется необъятнымъ. (Наступила минута молчанія). Я еще вздрагиваю,— говорилъ несчастный музыкантъ,— вспоминая проникшій въ глубину моей души четырехразмрный темпъ литавровъ, которымъ открывается увертюра, а соло тромбона, флейтъ, гобоевъ и кларнета наполняютъ душу фантастическимъ сіяніемъ. Andante въ ut минор заставляетъ уже предчувствовать тему воззванія въ монастыр и усиливаетъ значеніе этой сцены, придавая ей оттнокъ чисто духовной борьбы. Я дрожалъ въ ту минуту!

Гамбара ударилъ по клавишамъ и сталъ мастерски развивать тему Мейербера, подражая манер Листа. Звуки рояля напомнили цлый оркестръ, управляемый музыкальнымъ геніемъ.

— Вотъ стиль Моцарта!— воскликнулъ онъ.— Посмотрите, какъ этотъ нмецъ подбираетъ аккорды, какой искусной модуляціей онъ разсиваетъ ужасъ и переходитъ на доминанту ut. А слышу звуки ада! Занавсъ поднимается. Что я вижу? Единственное въ своемъ род зрлище, которое мы назвали бы адскимъ: оргію сицилійскихъ кавалеровъ. А въ этомъ хор, въ этомъ вакханическомъ allegro выражаются вс необузданныя человческія страсти, вс нити, которыми руководитъ дьяволъ! Вотъ нчто врод радости, охватывающей людей, которые танцуютъ надъ пропастью и сами причиняютъ себ головокруженіе. Какое движеніе въ этомъ хор! Дйствительная наивная жизнь буржуазіи слышится въ полномъ простоты пніи Рембо. Этотъ добрякъ обновляетъ мн душу, говоря Роберту, подъ вліяніемъ вина, о зеленющихъ поляхъ плодородной Нормандіи. Такимъ образомъ, воспоминаніе о любимой родин освщаетъ минутнымъ блескомъ это мрачное начало. Затмъ слдуетъ чудесная, такъ прекрасно выражающая сюжетъ баллада въ ut мажор, которой аккомпанируютъ хоръ. Робертъ тотчасъ же длается понятнымъ. Гнвъ принца, оскорбленнаго вассаломъ, кажется уже неественнымъ. Но онъ успокоивается, такъ какъ вмст съ Алисой, наступаютъ воспоминанія о дтств, выраженныя въ allegro la мажоръ, полнымъ движенія и прелести. Слышите ли вы крики невинности, которую начинаютъ преслдовать съ самаго начала этой адской драмы?— ‘Нтъ, нтъ’,— проплъ Гамбара.— Воспоминанія о родин, пережитыхъ тамъ волненіяхъ, о дтств снова оживаютъ въ сердц Роберта. Но вотъ является тнь матери, возбуждающая тихія религіозныя размышленія. Въ красивомъ романс mi мажоръ, полномъ религіознаго одушевленія, встрчается великолпная гармоническая и мелодическая прогрессія на слова:

На неб, какъ и на земл,

Его мать будетъ молиться за него.

Начинается борьба между неизвстными силами и однимъ человкомъ, въ жилахъ котораго течетъ адское пламя. Чтобы вы лучше ознакомились съ этимъ, вотъ вступленіе Бертрана, во время котораго великій музыкантъ заставляетъ оркестръ повторить, какъ воспоминаніе, балладу Рембо. Сколько умнья въ этомъ! Какая связь между всми частями, какая прекрасная обрисовка! Діаволъ побжденъ, онъ прячется и дрожитъ. Съ ужасомъ Алисы, узнающей въ немъ діавола, нарисованнаго на стн деревенской церкви, начинается борьба двухъ принциповъ. Музыкальная тема развивается съ удивительнымъ разнообразіемъ! А вотъ и необходимый для всякой оперы антагонизмъ, выраженный въ прекрасномъ речитатив между Бертраномъ и Робертомъ, напоминающемъ Глюка:

Ты никогда не узнаешь, какъ сильно я люблю тебя.

‘Демоническій la миноръ, ужасный басъ Бертрана раскрываютъ его намренія, которымъ суждено уничтожить вс усилія этого необузданнаго характера. Тутъ все мн кажется страшнымъ. Найдется ли виновный въ преступленіи? Сыщетъ ли палачъ свою жертву? Сгубитъ ли несчастіе геніальность артиста? Убьетъ ли болзнь больного? Спасетъ ли ангелъ-хранитель христіанина?. Вотъ и финалъ, сцена игры, въ которой Бертранъ мучаетъ сына и возбуждаетъ въ немъ ужасное волненіе. Робертъ, разоренный, желающій въ бшенств всхъ убить, все предать огню и мечу, дйствительно кажется его сыномъ. Какая страшная радость слышится въ словахъ Бертрана: ‘Я смюсь надъ твоими ударами, Робертъ!’ Какъ прекрасна венеціанская баркаролла финала! Какіе смлые переходы предшествуютъ новому появленію на сцен этого негоднаго отца, желающаго вернуть Роберта къ игр? Это начало дйствуетъ угнетающе на тхъ, кто въ глубин сердца развиваетъ темы, придавая имъ т размры, которыхъ желалъ композиторъ. Одну только любовь можно противопоставить этой великой симфоніи, въ которой незамтно ни монотонности, ни употребленія однихъ и тхъ же пріемовъ: она отличается связностью и разнообразіемъ, служитъ примромъ величія и простоты. Я отдыхаю и переношусь къ изящному двору. Мн слышатся остроумныя, немного грустныя фразы Изабеллы и хоръ женщинъ, раздленный на дв части — подражаніе мавританскому характеру Испаніи. Въ этомъ мст ужасная музыка смягчается, какъ успокоивающаяся буря, и переходитъ въ прелестный, какъ цвтокъ, кокетливый дуэтъ, ничмъ не напоминающій предшествующей музыки. Посл лагернаго шума героевъ, ищущихъ приключеній, рисуется любовь. Я чувствую благодарность къ поэту! Мое сердце не можетъ боле устоять. Если бы я не чувствовалъ въ этомъ прелестей французской комической оперы, если бы я не слышалъ милыхъ шутокъ женщины, умвшей любить и утшать, я не выдержалъ бы торжественной музыки, съ который появляется Бертранъ. ‘Позволю ли я!’ отвчалъ онъ сыну, когда тотъ общаетъ обожаемой принцесс одержать побду подъ знаменемъ, которое она ему вручила. Къ надежд, что любовь исправитъ игрока, присоединяется взаимная страсть самой красивой изъ женщинъ, такъ какъ вы наврно представляете себ эту восхитительную сициліанку съ ея ястребинымъ взглядомъ, увреннымъ въ добыч? (Какъ музыкантъ сумлъ это истолковать!) Но человческой надежд противится, адъ, восклицая торжественно: ‘Къ теб, Робертъ Нормандіи!’ Разв вы не восхищаетесь мрачной, полной ужаса, протяжной и прекрасной музыкой, написанной на слова: ‘Въ ближайшемъ лсу’! Въ ней можно найти красоты ‘Освобожденнаго Іерусалима’, также какъ и испанскій хоръ и маршъ, напоминающій рыцарство того времени. Сколько оригинальности въ этомъ allegro и модуляціи литавровъ! Сколько прелести въ воззваніи къ турниру! Въ немъ выражается вся рыцарская жизнь того времени, мн кажется, что я одновременно читаю рыцарскій романъ и поэму. Разсказъ кончается. Вы думаете, что музыкальный источникъ истощенъ, что вы никогда не слышали ничего подобнаго, а между тмъ вы видли только одно выраженіе человческой жизни. ‘Буду ли я счастливъ или несчастливъ!’ говорятъ философы. ‘Буду ли я осужденъ или спасенъ?’ говорятъ христіане.

Здсь Гамбара остановился на послдней фраз хора и сталъ съ грустью развивать ее. Затмъ онъ всталъ и выпилъ еще большой стаканъ Джиро. Этотъ полуафриканскій напитокъ снова покрылъ краской его лицо, поблднвшее отъ чуднаго страстнаго исполненія оперы Мейербера.

— Для полноты произведенія,— продолжалъ онъ,— великій артистъ даетъ намъ только одинъ комическій дуэтъ, который позволяетъ себ демонъ: обольщеніе бднаго трубадура. Онъ сопоставляетъ шутку съ ужасомъ, причемъ эта шутка поглощаетъ жизненную правду этого великаго фантастическаго творенія: чистую и спокойную любовь Алисы и Рембо будетъ всю жизнь волновать преждевременная месть. Только возвышенныя души могутъ понять благородство, которымъ дышатъ эти комическія аріи: вы не найдете въ нихъ ни мишурнаго итальянскаго блеска, ни французской шаблонности. Въ ихъ величіи есть что-то олимпійское: въ нихъ слышится и горькій смхъ божества, и удивленіе трубадура, обращающагося въ донъ-Жуана. Безъ этого величія мы вернулись бы слишкомъ скоро къ общему колориту оперы, который съ такимъ бшенствомъ выражается въ уменьшенныхъ септимахъ и переходитъ въ адскій вальсъ, ставящій насъ лицомъ къ лицу съ демонами. Съ какою силой si bemol-ный куплетъ Бертрана выдляется въ адскомъ хор, выражая съ безнадежнымъ ужасомъ среди демоническаго пнія свою отцовскую привязанность! Какой прелестный переходъ при появленіи Алисы! Я еще слышу эти небесные звуки, напоминающіе пснь соловья посл бури. Такимъ образомъ, главная мысль выражается въ деталяхъ, такъ какъ шуму демоновъ нельзя было противопоставить ничего, кром чудесной аріи Алисы:

Когда я покинула Нормандію!

‘Нить мелодіи, блистая лучемъ надежды, проходитъ, какъ искусная вышивка по всей гармоніи. Геніальность композитора ни на минуту не покидаетъ его. Слышите ли вы tremolo въ оркестр? Роберта требуютъ на собраніе демоновъ. Бертранъ возвращается на сцену и здсь наступаетъ самый интересный музыкальный моментъ. Слдующій за этимъ речитативъ, представляющій борьбу неба и ада, можно сравнить съ произведеніями самыхъ великихъ музыкантовъ. Передъ вами адъ и крестъ. Слдуютъ угрозы Бертрана Алис, наиболе патетическій моментъ въ музык: геній зла распространяется въ любезностяхъ, основываясь, какъ всегда, на личной выгод. Появленіе Роберта даетъ намъ великолпное тріо и устанавливаетъ первое обязательство между двумя враждебными силами и человкомъ. Обратите вниманіе, какъ это ясно выражено,— сказалъ Гамбара, передавая эту сцену со страстью, поразившей Андреа.— Весь музыкальный нотокъ съ самаго начала стремился къ этой борьб трехъ голосовъ. Могущество зла торжествуетъ. Алиса убгаетъ, и вы слышите дуэтъ между Бертраномъ и Робертомъ. Діаволъ захватываетъ въ свои когти его сердце, разрываетъ его и овладваетъ имъ, онъ Пользуется всмъ: честь, надежда, вчныя наслажденія мелькаютъ передъ глазами Роберта, онъ, подобно Искупителю міра, поставленъ на кровлю храма, ему указываютъ на земныя сокровища, источника зла.

‘Наконецъ, въ заключеніе, вотъ тема, которою начинается опера:

Инокини, почивающія подъ этими холодными плитами,

Слышите ли вы меня?

‘Дйствіе оканчивается allegro vivace (вакханалія). Вотъ настоящее торжество ада! Какъ очаровываетъ, какъ охватываетъ нашу душу эта музыка! Адскія силы захватили свою добычу, он держутъ ее крпко и торжествуютъ! Погибъ прекрасный геній, предназначенный царствовать и побждать! Демоны ликуютъ: нищета задушитъ генія, страсть погубитъ рыцаря.

Здсь Гамбара сталъ по своему развивать вакханалію, импровизируя красивыя варіаціи и подпвая мелодичнымъ голосомъ, который, казалось, выражалъ его внутреннія страданія.

— Слышите ли вы жалобы отвергнутой любви?— продолжалъ онъ.— Изабелла призываетъ Роберта въ то время, когда поетъ хоръ рыцарей, отправляющихся на турниръ. Въ этомъ хор слышатся мотивы второго акта, и такимъ образомъ длается понятнымъ, что третье дйствіе совершилось въ сфер дйствительности. Жизнь беретъ свое. Хоръ смолкаетъ при приближеніи чаръ ада, которыя приноситъ Робертъ вмст съ талисманомъ, чудеса третьяго акта продолжаются. Здсь начинается дуэтъ обольщенія, въ его ритм выражаются грубыя желанія человка, который на все ршится. Принцесса жалобными стенаніями старается привести въ себя своего возлюбленнаго. Здсь композиторъ очутился въ очень затруднительномъ положеніи, но онъ вышелъ изъ него побдителемъ. Какая прелестная мелодія въ этой каватин: ‘Ради тебя самого!’ Женщины были сильно взволнованы этой сценой и прекрасно поняли ея смыслъ. Одного этого отрывка было бы достаточно для того, чтобы опера имла успхъ: всмъ женщинамъ кажется въ эту минуту, что ихъ обольщаетъ какой-нибудь рыцарь. Я еще никогда не слышалъ такой страстной и драматической музыки! Цлый міръ ожесточается противъ проклятаго. Этотъ финалъ можно упрекнуть въ сходств съ финаломъ изъ ‘Донъ-Жуана’, но въ положеніяхъ громадная разница: въ нихъ свтится благородная увренность въ Изабелл и искренняя любовь, которая спасетъ Роберта, онъ съ пренебреженіемъ отвергаетъ адскую власть, которою располагаетъ, между тмъ какъ Донъ-Жуанъ упорствуетъ въ своемъ невріи. Вообще этотъ упрекъ можно сдлать всмъ композиторамъ, писавшимъ финалы посл Моцарта, потому что финалъ ‘Донъ-Жуана’ представляетъ изъ себя классическую форму, которая будетъ всегда употребляться. Наконецъ, религія торжествуетъ надъ всмъ, ея голосъ звучитъ надъ цлымъ міромъ, утшая несчастныхъ, помогая кающимся. Весь театръ волнуется при возгласахъ хора:

Несчастные или преступные, спшите сюда!

‘При ужасномъ волненіи разнузданныхъ страстей божественный голосъ не былъ слышенъ, но въ этотъ критическій моментъ сіяющая блескомъ католическая церковь можетъ громить. Я былъ удивленъ, что посл столькихъ музыкальныхъ богатствъ композиторъ нашелъ еще новыя сокровища для ‘Хвалы Провиднію’, напоминающей Генделя. Является растерянный Робертъ съ разрываклцимъ душу крикомъ: ‘Если бы я могъ молиться’! По требованію ада, Бертранъ преслдуетъ своего сына и длаетъ послднюю попытку. Алиса вызываетъ мать, и вы слышите величественное тріо, къ которому сводится вся опера: торжество души надъ тломъ, добра надъ зломъ. Религіозное пніе заставляетъ умолкнуть адскіе голоса. Счастіе сіяетъ. Но тутъ музыка начинаетъ ослабвать: я видлъ церковь, вмсто того чтобы слышать счастливое пніе ангеловъ или молитву праведныхъ душъ, радующихся соединенію Роберта и Изабеллы. Мы не должны были чувствовать себя подъ гнетомъ адскихъ чаръ, мы должны бы уйти съ надеждой въ сердц. Для меня, католическаго композитора, нужна другая молитва. Мн хотлось бы послушать, какъ Германія будетъ бороться съ Италіей, что сдлалъ бы Мейерберъ, чтобы бороться съ Россини. Но тмъ не мене, несмотря на этотъ легкій недостатокъ, композиторъ можетъ сказать себ, что посл этой пятичасовой музыки парижане все-таки предпочитаютъ вншніе эффекты внутреннему глубокому содержанію музыкальнаго произведенія. Вы слышали возгласы одобренія, вызванные этой оперой? Она выдержитъ пятьсотъ представленій! Французы поняли эту музыку только потому, что…

— Въ ней есть мысли,— сказалъ графъ.

— Нтъ, потому что она представляетъ борьбу, въ которой гибнетъ столько людей, и потому что каждый человкъ находитъ въ ней общее со своими воспоминаніями. И я, несчастный, почувствовалъ себя удовлетвореннымъ, услышавъ эти небесные голоса, о которыхъ я такъ много мечталъ.

Посл этихъ словъ Гамбара впалъ въ музыкальный экстазъ и началъ импровизировать прелестную въ мелодическомъ и гармоническомъ отношеніи каватину, подобной которой Андреа никогда не слышалъ. Ея тема напоминала ‘О filii et filiae’, по изобиловала украшеніями, доступными только геніальному музыканту. Андреа охватилъ живой восторгъ, передъ нимъ разсивались тучи, открывалось голубое небо, появлялись ангелы, поднимающіе завсу святилища, небесный свтъ лился потоками. Скоро наступила тишина. Графъ, удивленный тмъ, что ничего боле не слышитъ, посмотрлъ на Гамбара, который, устремивъ глаза въ одну точку, бормоталъ слово: ‘Богъ’. Графъ подождалъ той минуты, когда композиторъ спустился изъ міра грезъ, куда унесло его вдохновеніе, и постарался, пользуясь моментомъ просвтленія, вразумить его.

— Итакъ,— сказалъ онъ, подавая полный стаканъ вина,— вы видите, что этотъ нмецъ сумлъ написать прекрасную оперу, не занимаясь теоріей, между тмъ какъ музыканты, пишущіе грамматики, могутъ быть отвратительными композиторами.

— Значитъ вамъ не нравится моя музыка?

— Я этого не говорилъ. Но если бы вмсто того, чтобы стремиться выразить идеи и доводить до крайности ваши принципы, заставляющіе васъ измнять цли, вы просто постарались бы возбудить въ насъ чувства, васъ бы лучше поняли. Но это могло быть только въ томъ случа, если вы вообще не ошиблись относительно вашего призванія, потому что вы также великій поэтъ.

— Какъ,— сказалъ Гамбара,— двадцатипятилтній трудъ былъ бы потерянъ! Мн пришлось бы изучать несовершенный языкъ людей въ то время, когда въ моихъ рукахъ ключъ къ ‘божественному глаголу’! О, я умеръ бы, если вы были бы правы!..

— Вы? Нтъ. Вы велики и сильны, вы начали бы снова вашу жизнь, а я поддерживалъ бы васъ. Мы представляли бы благородный союзъ богача и артиста, понимающихъ другъ друга.

— Искренни ли вы?— спросилъ внезапно пораженный Гамбара.

— Я уже говорилъ вамъ, что вы боле поэтъ, чмъ музыкантъ.

— Поэтъ! Поэтъ! Это все-таки лучше, чмъ ничего. Скажите мн по правд, кого вы больше цните, Моцарта или Гомера?

— Я одинаково восхищаюсь и тмъ, и другимъ.

— Честное слово?

— Честное слово.

— Гм! Еще одинъ вопросъ. Что же вы думаете о Мейербер и Байрон?

— Вы въ вашемъ разбор такъ близко сопоставили ихъ.

Карета графа была готова. Композиторъ и его благородный врачъ быстро спустились по лстниц и черезъ нсколько минутъ были у Маріанны. Войдя въ комнату, Гамбара бросился обнимать жену, но она отступила на шагъ, отвертывая лицо. Мужъ также отодвинулся и упалъ на руки графа.

— О,— сказалъ Гамбара глухимъ голосомъ,— лучше было бы оставаться безумнымъ…

Затмъ онъ опустилъ голову и упалъ.

— Что вы сдлали? Онъ мертвецки пьянъ!— воскликнула Маріанна, бросая на мужа взглядъ, въ которомъ жалость боролась съ отвращеніемъ.

Графъ съ помощью лакея поднялъ Гамбара и положилъ его на постель. Уходя, онъ съ ужасомъ почувствовалъ, что радость наполняла его сердце.

На другой день Андреа пропустилъ обычное время своего визита. Онъ начиналъ уже бояться, что обманулся и продалъ слишкомъ дорого довольство и свое благоразуміе этому бдному семейству, котораго покой былъ навсегда нарушенъ.

Наконецъ, явился Джардини, принесшій записку отъ Маріанны.

‘Приходите,— писала она,— зло не такъ велико, какъ вы этого желали, жестокій!’

— Ваше сіятельство,— сказалъ поваръ въ то время, когда Андреа одвался,— вы прекрасно угощали вчера вечеромъ, но согласитесь, что, за исключеніемъ чудесныхъ винъ, вашъ поваръ не подалъ ни одного блюда, достойнаго находиться за столомъ настоящаго знатока. Я надюсь также, вы не будете отрицать, что блюдо, поданное мной въ тотъ день, когда вы сдлали мн честь сидть за моимъ столомъ, заключало въ себ квинтъ-эссенцію тхъ, которыя осквернили вчера вашу великолпную посуду. Проснувшись сегодня утромъ, я вспомнилъ о вашемъ общаніи предоставить мн мсто главнаго повара. Я считаю себя причисленнымъ къ вашему дому.

— Нсколько дней назадъ мн пришла та же мысль,— отвтилъ Андреа.— Я говорилъ о васъ секретарю австрійскаго посольства: вы можете перебраться черезъ Альпы, когда пожелаете. Въ Кроаціи у меня есть замокъ, который я рдко посщаю, вы будете тамъ исполнять должность привратника, дворецкаго и повара, за что будете получать двсти франковъ жалованья. Ваша жена будетъ вамъ помогать и получитъ то же жалованье. Вы будете продлывать ваши опыты in anima vili, то есть надъ желудками моей прислуги. Вотъ чекъ къ моему банкиру на издержки но путешествію.

Джардини, по неаполитанской привычк, поцловалъ руку графа.

— Ваше сіятельство,— отвтилъ онъ,— я принимаю чекъ, но отказываюсь отъ мста. Для меня было бы безчестьемъ измнить моему искусству и отказаться слышать мннія тонкихъ знатоковъ, живущихъ только въ Париж.

Когда Андреа пришелъ къ Гамбар, послдній всталъ къ нему навстрчу.

— Мой великодушный другъ,— сказалъ онъ съ самымъ открытымъ видомъ,— или вы вчера злоупотребляли моею слабостью, чтобы посмяться надо мной, или вы сами находились подъ вліяніемъ паровъ восхитительныхъ винъ нашего Лаціума. Я предпочитаю остановиться на послднемъ предположеніи: мн пріятне сомнваться въ вашемъ желудк, чмъ въ вашемъ сердц. Какъ бы то ни было, я навсегда отказываюсь отъ вина, злоупотребленіе которымъ повлекло вчера за собой такіе безумные поступки. Когда я подумаю, что осмлился… (онъ съ ужасомъ взглянулъ на Маріанну). Что же касается плохой оперы, которую вы заставили меня выслушать, то я думалъ о ней: это все-таки произведеніе посредственности, это все тотъ же наборъ нотъ. Это подонки той амброзіи, которую я вкушаю, передавая услышанную мной небесную музыку. Я понялъ происхожденіе этихъ отрывистыхъ фразъ: ‘Хвала Провиднію’ слишкомъ напоминаетъ Генделя, хоръ рыцарей, отправляющихся на бой, почти то же самое, что шотландская арія изъ ‘Блой Дамы’. Вообще опера нравится только потому, что тамъ собрано все, даже народные напвы. Я долженъ оставить васъ, мой дорогой другъ, потому что съ самаго утра у меня въ голов бродятъ мысли, которыя призываютъ меня къ музык и бесд съ Богомъ. Я хотлъ только увидть васъ и поговорить съ вами. До свиданья, пойду просить прощенія у музы. Мы будемъ сегодня обдать вмст, но только безъ винъ, по крайней мр, для меня. О, я ршилъ это…

— Я прихожу въ отчаяніе,— сказалъ Андреа покраснвъ.

— О, вы возвращаете мн сознаніе, которое давно покинуло меня!— воскликнула Маріанна.— Другъ мой, другъ мой, это не наша ошибка, онъ не желаетъ выздоравливать!

Черезъ шесть лтъ въ январ 1837 года вс артисты, имвшіе несчастіе сломать свои духовые или струнные инструменты, приносили ихъ на улицу Фруадманто, гд въ скверномъ грязномъ дом, въ пятомъ этаж, жилъ старый итальянецъ Гамбара. Прошло уже пять лтъ съ тхъ поръ, какъ жена покинула его, предоставивъ самому себ. Онъ перенесъ много несчастій. Инструментъ, названный panharmonocon, съ которымъ онъ надялся пріобрсти состояніе, былъ проданъ полиціей на площади Шателе вмст съ пачкой исписанной нотной бумаги. На другой день посл продажи въ эти партитуры завертывались на рынк плоды, масло и рыба. Такимъ образомъ, три большія оперы этого несчастнаго, которыя старый неаполитанскій поваръ, сдлавшійся простымъ лавочникомъ, считалъ собраніемъ разныхъ безсмыслицъ, разсялись по Парижу на лоткахъ торговцевъ. Какъ бы то ни было деньгами, вырученными отъ этой продажи, было заплачено за квартиру и судебныя издержки. По словамъ стараго неаполитанскаго торговца, продававшаго на улиц Фруадманто остатки отъ готовившихся наканун богатыхъ обдовъ, синьора Маріанна послдовала въ Италію за однимъ знатнымъ миланцемъ, и никто не могъ сказать, что съ ней случилось. Утомленная пятнадцатилтней нищетой, она, можетъ быть, разорила графа чрезмрною роскошью, потому что они любили другъ друга такъ сильно, что неаполитанецъ во всю свою жизнь не встрчалъ другого примра подобной страсти.

Въ конц того же января, однажды вечеромъ торговецъ Джардини и двушка, пришедшая за ужиномъ, болтали о Маріанн, столь прекрасной, скромной, преданной и ‘кончившей между тмъ, какъ и вс остальныя’. Внезапно торговецъ, его жена и двушка увидли на улиц худую съ потемнвшимъ лицомъ, напоминавшую скелетъ женщину, разсматривавшую номера, стараясь найти какой-то домъ.

— Ессо la Marianna (вотъ Маріанна)!— сказалъ по-итальянски торговецъ.

Маріанна узнала въ бдномъ торговц неаполитанскаго повара, но не могла понять, какимъ образомъ онъ дошелъ до того, что сталъ торговать объдками. Она вошла и сла страшно усталая, такъ какъ пришла изъ Фонтенбло. Она шла по четырнадцать лье въ день и питалась подаяніями отъ Турина до Парижа. Она поразила своей нищетой даже этихъ нищихъ! Отъ ея необыкновенной красоты остались только прекрасные, но болзненные и потухшіе глаза. Одно только не измнило ей — несчастіе. Она была хорошо принята старымъ музыкантомъ, который не скрывалъ своего удовольствія.

— А, вотъ и ты, моя бдная Маріанна,— сказалъ онъ ласково.— Пока тебя не было, ‘они’ продали и мой инструментъ, и мои оперы!

Трудно было при возвращеніи этой самаритянки убить тучнаго теленка, но все-таки Джардини далъ остатокъ осетрины, двушка заплатила за вино, Гамбара предложилъ хлбъ, синьора Джардини постлала скатерть, и несчастные поужинали на чердак композитора. На вопросы объ ея приключеніяхъ Маріанна отказалась отвчать и только, поднявъ свои красивые глаза къ небу, сказала тихо Джардини:

— Женатъ на танцовщиц!

— Какъ вы будете жить?— спросила двушка.— Дорога убила васъ и…

— Состарила,— сказала Маріанна.— Нтъ, это сдлали не усталость, не нищета, а горе.

— Но почему же вы не присылали ничего вашему мужу?— спросила двушка.

Маріанна въ отвтъ только посмотрла на нее и этимъ задла ее за живое.

— Скажите, она еще гордится!— воскликнула та.— И къ чему это послужитъ ей?— спросила она потихоньку у Джардини.

Въ этомъ году музыканты отличались осторожностью и денегъ, полученныхъ за починку ихъ инструментовъ, было недостаточно для пропитанія этого несчастнаго семейства. Жена заработывала также очень мало, и поэтому оба принуждены были примнять свои таланты въ самой низшей сфер. Они отправлялись вечеромъ въ Елисейскія Поля и пли тамъ дуэты, которымъ несчастный Гамбара аккомпанировалъ на скверной гитар. По дорог жена, закрывавшая лицо во время такихъ экскурсій, заставляла его выпить нсколько рюмокъ водки на бульвар Сентъ-Оноре, такъ какъ безъ этого онъ дурно игралъ. Оба становились передъ публикой, сидвшей на стульяхъ, и одинъ изъ величайшихъ геніевъ того времени, непризнанный Орфей современной музыки, исполнялъ отрывки изъ своихъ партитуръ, получая въ награду за нихъ нсколько су. Когда какой-нибудь диллетантъ, случайно находившійся тамъ, не узнавалъ, изъ какой оперы была эта музыка, онъ спрашивалъ женщину, одтую на подобіе греческой жрицы, протягивавшей ему металлическій кружокъ, въ который она собирала милостыню:

— Откуда этотъ мотивъ, милая моя?

— Изъ оперы ‘Магометъ’,— отвчала Маріанна.

А такъ какъ Россини написалъ второго Магомета, то диллетантъ говорилъ сопровождавшей его дам:

— Какъ жаль, что итальянскіе артисты не даютъ не игранныхъ еще оперъ Россини. Какая прекрасная музыка!

Гамбара улыбался.

Одинъ разъ необходимо было заплатить ничтожную сумму въ тридцать шесть франковъ за комнату, въ которой жили несчастные супруги. Лавочникъ не хотлъ отпускать въ кредитъ водки, которой Маріанна поила мужа, чтобы заставить его хорошо играть. Поэтому Гамбара игралъ такъ плохо, что публика была неумолима и металлическій кружокъ вернулся пустымъ. Было уже девять часовъ вечера, когда одна прекрасная итальянка, графиня Массимилла ди-Варезе, сжалилась надъ несчастными, дала имъ сорокъ франковъ и, узнавъ въ Маріанн венеціанку, стала разспрашивать ихъ. Графъ Эмиліо просилъ разсказать исторію ихъ жизни, и Маріанна исполнила это, не жалуясь ни на Бога, ни на людей.

— Сударыня,— сказалъ подъ конецъ Гамбара, бывшій совсмъ трезвымъ,— мы жертвы нашего собственнаго превосходства. Моя музыка прекрасна. Но когда она переходитъ въ идеи, то ее могутъ понять только геніальные слушатели, такъ какъ они только въ состояніи развить ее. Мое несчастіе заключается въ томъ, что я, слыша пніе ангеловъ, вообразилъ, что люди поймутъ его! То же самое случается иногда съ женщинами: когда ихъ любовь принимаетъ божественныя формы, мужчины не понимаютъ ихъ боле.

Эта фраза стоила сорока франковъ, которые дала Массимилла, она вынула изъ кошелька еще золотую монету и сказала Маріанн, что она напишетъ Андреа Маркосини.

— Не пишите ему, сударыня,— сказала Маріанна,— и да сохранитъ васъ Богъ всегда прекрасной!

— Позаботимся о нихъ,— сказала графиня своему мужу.— Онъ остался вренъ идеалу, который мы убили.

Увидвъ золотую монету, старый Гамбара заплакалъ. Потомъ въ его голов мелькнуло воспоминаніе о его прежнихъ научныхъ трудахъ, и бдный композиторъ, утирая слезы, сказалъ фразу, которой обстоятельства придали особенную трогательность:

— Вода есть сожженное тло.

Парижъ, іюнь, 1837.

ГАМБАРА.

Читайте также: