Г. Санников. Восток, Мандельштам Осип Эмильевич, Год: 1935 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 6 минут(ы)

Осип Мандельштам.
Г. Санников. Восток

Стихи и поэмы 1925-34 г. Москва. ГИХЛ. 1935 г.

В посвящении книга определяется самим автором как пока еще неполное собрание сочинений.

Санников, бывший участник поэтической группы ‘Кузница’, с первых шагов прекрасно овладел техникой культурного традиционного стиха, обновленного и омоложенного усилиями лучших символистов.

При этом у Санникова наблюдается учет достижений футуристической поэзии. Новое звучит у него приглушенно, под сурдинку, в мягкой оболочке старого. Первый раздел книги Санникова хронологически совпадает с романтическими выпадами Н. Тихонова и Багрицкого. Уже значительно позднее, в одном из лирических отступлений, в поэме ‘Египтяне’, Санников говорит, характеризуя этот свой период:

Я вместе с Байроном угрюмым,
На бурю променяв покой,
Запоем пил из звездных рюмок
Ночей тропический настой.

По земному шару, который Маяковский обошел почти весь и всерьез, Санников начал весьма рискованное путешествие с Чайльд-Гарольдовой командировкой, давно утратившей всякий конкретный исторический смысл.

В этих стихах 26-27 года стучат машины океанских пароходов, волчьей шкурой сереет вздыбленная вода. Радио трубит в ответ стонущим путешественникам фокстроты, шимми и чарльстоны. Океаны бессмысленны и дики — они не наши — чужие. Следующий отдел — ‘Пески и Розы’. Язвы Востока прикрыты классической поэзией, мозаикой мечетей. Жалкая, постыдная жизнь и певучие сказочные узорные ковры:

Я тебе расскажу, красавица,
Только ты не хитри, не клянись,
Красота твоя очень славится,
Но ни к чорту не годна жизнь.

В подражаниях персидскому Санников удачно воспроизводит скупую лирику классиков пустыни, певцов небытия.

‘Подымется ветер,
Заметет следы,
И будто я не был,
Не будешь и ты’

А в совсем недавнем (34 г.) обращении к Фирдоуси говорит:

Мы в твой народный славы гул
Поэзии вплетаем ветви,
И при твоем тысячелетьи
Несем почетный караул.

‘Песнь о городе Тавризе’ посвящена тегеранскому восстанию 1908 года: тегеранские базары, море барашковых папах…

Когда поэт показывает свою лабораторию, это может быть и ценно и интересно: мысль борется с новым материалом. Но я решительно отказываюсь назвать ‘поэтической лабораторией’ большую часть опытов Санникова, посвященных росту народного хозяйства и технологии, скорее это кухня, не умеющая обращаться с продуктами.

Я имею в виду самые интересные по замыслу, деловые главы ‘Каучука’ и ‘Египтян’.

… Должны быть созданы нормы —
Научно обоснованная монополия…
………………………………
Вопрос о длине волокна
Для пролетарского государства
не безразличен.

Санников злоупотребляет свойством всякой разумной речи распадаться на смысловые единицы: обыкновенные части фразы он выдает за стихи… ‘Комиссия… в акте, на месте происшествия написанном, установила объективно…’

Хочется лишь выправить расстановку слов в таких стихах, как это сделал бы любой газетный корректор.

Это тем более досадно, что Санников стремится расширить область поэзии и чувствует огромную ответственность перед нашей современностью.

Он прощается с самодовлеющими, условными формами лирики, в которых мог спокойно преуспевать на радость эстетам. Но такая тематика, как наука, революционная практика, борьба и жизнь масс, требует творчества, а не списывания хотя бы из блестящей газетной статьи или из учебника химии.

В лучших отрывках своих поэм Санников достигает ‘сложной простоты’ — редкое умение, которое всегда радует в лирике.

Ничто не нарушает сна,
Повсюду шерстяные тени.
И кажет голые колени
Над городом луна.

В ‘Каучуке’ Санников говорит о горном каучуконосном растении тау-сагызе, словно о романтическом кавказском герое эпохи Марлинского:

При шапке крупного размера
Листвы игольчатой, с лица
Он выглядел довольно дико…

Блеском романтического костра озарено случайное открытие каучуконосного растения.

Здесь не что иное, как черпанье новизны при помощи старого ковша или искусное омоложение дряхлеющего литературного канона, иногда стихи Санникова звучат как дурная копия с ‘Эдды’ Боратынского, переложенного на хлопок.

Между тем автора горячо интересует стык между наукой и классовой борьбой. Каждая поэма изображает цикл классовых боев, протекающих в трудной и своеобразной обстановке среднеазиатских республик, и надо признать, что с расширением тематики лирическое дыхание автора заметно окрепло: ‘Песня комсомолки’ в ‘Египтянах’, баллада о коврике Пенде Гюль, который пламенеет в клубе рика, с портретом В. И. Ленина, замечательные ткацкие баллады, фрагмент ‘в невеселом городе Тавризе, где сады, сады, полюбил я лирику Гафиза и простую мудрость Саади’, — все это обязано своим рождением перевороту, перелому, наступившему в творчестве Санникова. Дело теперь для поэта уже не в узорности, не в орнаментике как таковой, не в изощренности так называемого восточного искусства, которое в ‘Египтянах’ иронически названо супрематистским. Шерсть, из которой ткутся ковры, прополоскана в коровьей моче. В цветных нитях бегут труды и дни дехканства.

Но читатель вправе спросить: удалась ли Санникову его основная задача?

Необходимо указать, что в ‘Каучуке’, несмотря на его перегруженность научными формулами, несмотря на песню шелестящих шин, настойчиво требующих труда, изобретательства, социального творчества, основное действие, т. е. борьба за советский каучук в обстановке классовых боев, дано сквозь дымку условной романтической поэмы. Байская дочь Рейхан, у которой отца раскулачили и отправили в Караганду, — ‘казачка, похожая на Офелию’. И в этом последнем обстоятельстве, конечно, никакой беды нет, но плохо то, что функционально, в силу нагрузки образа, эта кулацкая Офелия, поднимающая Алаш-Арду против Кызыл-аскеров с феодальным знаменем, на котором начертан старый закон — Адат, — оказывается героиней второй поэмы, просвечивающей сквозь первую.

Крепнущие кадры всевозможных специальностей, которые так дороги Санникову, не могут быть поэтически характеризованы с помощью переклички сегодняшнего героя и, например, Алеко из пушкинских ‘Цыган’. Для того, чтобы связать диалектическую часть ‘Египтян’ с романтической подосновой, Санников охотно прибегает к пародии, к едкой лирической иронии. Так, сравнивает он растерявшегося от личных и общественных неудач Кречетова с тенью Петрарки, вздыхающего по Лауре в долине реки Сарги, и ‘говорит о ‘кречетовской луне’. Подобными нитками, однако, не заштопаешь разрыва.

В ‘Египтянах’ не существует второй просвечивающей поэмы. Восстание басмачей здесь не опоэтизировано по Марлинскому, как авантюра Рейхан в ‘Каучуке’. Разрыв идет по другой линии: между изобразительной и деловой частью поэмы — ‘куполообразная, беспамятная, старая, окаменелая мечеть Тимура’. Тут же рядом бешеное и сложное движение:

Шумная тачанка,
Гражданская подруга,
Ухарство и лихость
Махновских ночей.
Тронулся навстречу
Город полукругом…

Санников великолепно понимает огромное историческое значение советской химии. Он сознает всю глубокую связь между творческими поисками этой революционнейшей отрасли нашего научного мышления и методами поэзии. Однако он только учится химии на глазах у читателя, сдает свои зачеты: ‘углерод четырехвалентен, одновалентен всегда водород’. ‘Полимеризация даст переворот — диметилдивинил элементов. Диметилдивинил, или CH₂ = С(CH₃) — С(CH₃) = CH₂. Все это правильно и к поэзии (здесь мы расходимся с любителями ‘изящного’ как такового) имеет самое близкое отношение, но здесь ровно ничего не сделано для взаимного сближения поэтической и химической мысли. Научный термин — только словесный знак, насыщенный понятиями. Водород — самый подвижный элемент в органической химии. Перемещаясь, вступая в соединения, он работает с удивительной дерзостью, как гимнаст на трапеции. Санников же работает на узорчатом персидском коврике. Высоту Тимуровой мечети он изображает хорошо, а дерзость органической химии передает экзаменационным лепетом.

Иногда с поэтом случаются курьезы, потому что для социально ценного содержания он не умеет найти естественной поэтической формы.

… Для промышленного применения
Через колбы, реторты и сетки, —
Достиженье советского гения,
Не предусмотренное пятилеткой.

Настоящий балаганный раешник, речь ярмарочного зазывалы с бойкой и нелепой рифмовкой отвлеченных слов.

Традиционно прозрачные ‘бахчисарайские’ строфы перемежаются с многоярусными формулами социологии и химии, грубо уложенными в стихи. Автор на одной странице бывает красноречив и многоязычен, традиционен, как старообразный школьник, и лихорадочно современен, как мастер революционного репортажа. Зрелость, косность, подражательность и новизна удивительно совмещаются в одном поэте.

Поэмы ‘Каучук’ и ‘Египтяне’ похожи на ранние географические карты с неосвоенными пространствами. Санников, например, берет в типографскую рамку интересные цифровые сводки, нумеруя их как строфы. Цифры сами по себе замечательно выпуклы. Но какое здесь неуважение к числу, непонимание образной творческой природы числового мышления. Чтобы цифры советской статистической науки заговорили поэтическим языком, надо и над ними проделать такую же положительную работу, как и над словом. Голое цитирование даже самого замечательного факта — только типографский прием. Никакой дерзости и новизны в этом приеме нет. Гораздо важнее то, что происходит внутри поэтического хозяйства Санникова, т. е. внутренняя сдача позиций белому пятну поэтически не освоенного факта. При этом всегда условно сохраняется видимость, и только видимость, оживленного лиро-эпического рассказа, и больше того: манера автора всякий раз в таких случаях приобретает невероятную бойкость. Образное оживление таких мест идет за счет воспоминаний из древней истории: ‘по Геродоту, солдаты Ксеркса были в хлопковых одеждах, Искандер, прободая Персию, видел муслины нежные’…

Но как только дело доходит до прозаического мяса, до упорствующего сырья, — Санников решительно перестает изобретать, но стучит на пишущей машинке:

А дело в том, что добровольно
Никто не вызвался поехать
На саранчовый фронт возглавить
Борьбу за хлопок многопольный.

Метрически однозначащие девятисложные строчки являются здесь обыкновенными единицами прозаической речи, притом очень дурно построенной, т. к. естественная живая проза не терпит однообразия: абсолютно однородные части не соединяются в ткань.

Сотрудничество советского поэта с широчайшими кадрами строителей социализма, с работниками науки, с колхозниками, с красноармейцами должно быть поэтически образующей силой, должно найти свое прямое отражение в самой структуре произведения, в каждой клетке поэтической ткани. Когда Санников заканчивает: ‘Египтянин победил’, т. е. высокосортный, культурный хлопок засеял сотни тысяч колхозных гектаров — с исторической необходимостью, несмотря на все происки врага, то хозяйственная победа является здесь последним звеном поэтической композиции.

Однако нельзя передоверять своей поэтической работы даже рожденному в коллективных усилиях жизненному факту, нельзя украшаться этим фактом, только регистрируя его.

Научная формула должна претвориться в дышащее слово, сложнейшие элементы строительства — в поэтическую химию — в единый и целеустремленный стиль. Партийная мысль должна быть не изложена, а продолжена в поэтическом порыве.

1935

Примечания

Подъем (Воронеж), 1935, No 5, с. 78—82. Печ. с исправлениями неточностей в стихотворных цитатах и подзаголовке сборника.

Рец. на кн.: Санников Г. Восток: Стихи и поэмы 1925—1934. М.: ГИХЛ, 1935. Работа над рецензией шла во второй декаде июня 1935 г. 15 июня Рудаков писал жене: ‘Оська пишет рецензию на навозного Санникова и хвалит его (из уважения к Белому, кот&lt,орый&gt, его хвалил), а я говорю: вы обычно ругаете хорошее, а это первый случай, что хвалите плохое. Он злится…’ (Рудаков, 15 июня 1935). Он же передает разговор Мандельштама с М. М. Подобедовым, возглавлявшим редакцию ‘Подъема’: ‘… Подобедов красноречиво вынул из кармана желтенький ‘Восток’ и сказал О. Э-чу: ‘Какая пакость — и печатает Москва’. О. Э.— ему: ‘Я не могу ругать у него все огульно’. На пути с кладбища &lt,в этот день хоронили жену П. И. Калецкого.— Комм. у О. Э. &lt,…&gt,: ‘Задал я работы Подобедову — читает Санникова’. На мои общие (не формулированные) возражения, начиная кипятиться: ‘Что за чистоплюйство! Мы не можем из книжки в 1000 стихов выбрать 300 прекрасных, хотим, чтобы была гладенькая, обструганная книга. Я не могу так швыряться поэтами, отмежевываться…» (Рудаков, 20 июня 1935, далее — описание разговора, в котором Мандельштам предпочел Санникова Багрицкому).

Санников, Григорий Александрович (1899—1969) — советский поэт, много писал о достижениях социалистического строительства. Благожелательное отношение к нему Мандельштама частично объясняется благорасположением к Санникову и А. Белого, написавшего о нем статью.

Поэма ‘Египтяне’. Имеется в виду стихотворный роман Г. Санникова ‘В гостях у египтян’.

Осип Мандельштам. Г. Санников. Восток

Примечания

Читайте также:

Осип Мандельштам.
Г. Санников. Восток