Фридрихъ Ницше и его философія.
(Критико-біографическій очеркъ Людвика Штейна).
Переводъ съ нмецкаго Н. Бердяева.
‘Unter Umstnden vergiftet eine solche ans Fnlnlz
gewachsene Giftbaumvegetation mit ihremDunste
weit hin auf Jahrtausendehin, das Leben…’ *).
(Nietzsche, Gtzendmmerung s. 101).
*) ‘При благопріятныхъ обстоятельствахъ такая ядовитая растительность, обязанная своимъ происхожденіемъ процессамъ разложенія, далеко распространяетъ свои зловредныя испаренія, отравляя жизнь на цлыя тысячелтія…’
Неоцинизмъ Ницше, повидимому, стремится стать въ настоящее время моднымъ философскимъ лозунгомъ. Исторія человческаго духа показываетъ намъ на безчисленныхъ примрахъ, что всегда и повсюду, гд только творческой сил философіи грозитъ опасность изсякнуть, гд начинаютъ исчезать геніи, способные къ созданію философскихъ системъ,— тамъ обыкновенно возобновляется прежняя система мышленія, воскресаетъ прежній мнимо-умершій методъ философскаго разсужденія. Такъ, въ настоящее время, въ нкоторыхъ университетахъ Англіи, отечества Милля и Спенсера, начинаетъ сильно шевелится нее, гегеліянство, а въ отдльныхъ университетахъ Германія, посл побды надъ нее-кантіанствомъ, мы видимъ первые признаки нее-фихтеанскаго движенія. Напротивъ того, молодая нмецкая литературная братія, которая уже съ половины ныншняго столтія постоянно обладаетъ своимъ оригинальнымъ философскимъ направленіемъ, обыкновенно противоположнымъ господствующему направленію катедеръ-философіи, готовится возвести на модный философскій престолъ, занимаемый раньше Бюхнеромъ и Молешоттомъ, затмъ довольно долго Шопенгауэеромъ, наконецъ Гартманомъ,— нее-цинизмъ Фридриха Ницше.
Конечно, по моему адресу направится не маю колкостей со стороны правоврныхъ и вслдствіе той же правоврности нетерпимыхъ сторонниковъ Ницше за то, что я осмлился окрестить его, какъ философа, именемъ нее-циника. Будутъ издваться надъ патентованною мудростью историка философіи, который не трактуетъ столь оригинальной философской индивидуальности Ницше, какъ ‘hominem sui generis’, не ставитъ его, такъ сказать, ‘hors concours’ въ интеллектуальномъ отношеніи, а укладываетъ въ прокрустово ложе школьной терминологіи и опредляетъ лишь къ одному изъ родовъ оружія большой философской арміи. Я съумю перенести эти насмшки со стороны поклонниковъ Ницше, тмъ боле, что психологически он вполн объяснимы и именно потому извинительны. Каждый убжденный приверженецъ какой бы то ни было выдающейся личности — будь онъ основателемъ новой религіи или вообще мыслителемъ — долженъ считать своихъ героевъ единственными въ своемъ род и несравнимыми въ ихъ величіи. Съ моментомъ, когда начинается сравненіе ихъ съ другими, исчезаетъ имвшее мсто раньше обоготвореніе, то, что перестаетъ быть единственнымъ въ своемъ род, не можетъ быть боле предметомъ поклоненія. Такъ, напр., если только правоврные какой-либо церкви начнутъ изслдовать различныя религіи, сравнивая ихъ другъ съ другомъ, то, наврное, скоро перестанутъ врить и въ свою собственную.
Однако, при изслдованіи исторіи человческаго духа, что составляетъ предметъ исторіи философіи, нельзя примнять другого метода, кром именно сравнительнаго. И тогда оказывается, что даже самый большой геній не является лишь простымъ продуктомъ исключительно своего времени, какъ этого хочетъ ученіе объ общественной сред, а скоре продуктомъ суммирующейся со временемъ умственной работы всхъ предшествовавшихъ поколній. Все, что до сихъ поръ было предметомъ поклоненія, потеряло съ теченіемъ времени свое исключительное положеніе именно потому, что постепенно подвергалось сравнительному изученію.
Мы не только не будемъ оспаривать того, что Ницше, какъ афористъ, геніаленъ, но, Напротивъ, докажемъ это. Но зато мы постараемся опровергнуть, какъ страшный самообманъ, тотъ фактъ, будто бы мысль его идетъ непремнно оригинальными, прежде никому неизвстными путями, какъ это часто онъ самъ нахально провозглашаетъ, а за нимъ съ глубокою врою повторяютъ его приверженцы {Ограничусь однимъ только примромъ: Д-ръ Максъ Цербстъ, одинъ изъ ницшеанцевъ, говоритъ въ своей брошюр (Dr. Max Zerbst ‘Nein und Ja’. Leipzig. 1892), на стр. 2-й: ‘Я томился въ поискахъ новаго божества!.. я его нашелъ — въ лиц Фридриха Ницше’.}. Главная задача философіи Ницше, переоцнка всхъ этическихъ цнностей, почти такъ же стара, какъ и сама западная философія. Первыми полусознательными выразителями этой идеи были въ Греціи софисты, а первымъ вполн сознательнымъ критикомъ моральныхъ цнностей былъ циникъ Антисеенъ.
Антисеенъ, Эпиктетъ, Агриппа изъ Неттесгейма и Руссо надолго предупредили Ницше въ этой основной мысли объ устраненіи господствующихъ этическихъ и культурныхъ идеаловъ и замщеніи ихъ возвращеніемъ къ непорочному природному состоянію. Прототипъ извстнаго призыва Руссо къ возвращенію на лоно природы мы находимъ еще у циниковъ, впервые высказавшихъ положеніе, что мудрецъ долженъ отказаться отъ всхъ искусственныхъ потребностей культуры, дабы жить ‘согласно природ’ ( ) (Діогенъ Лаэртъ, VI, 71). Мысль эта отъ циниковъ заимствована стоиками, мтко формулировавшими ее въ популярномъ афоризм. Отъ стоиковъ, среди которыхъ особенно усердно клялся этой формулой прежній рабъ Эпиктетъ, перенялъ ее, вроятно, Руссо — быть можетъ, еще при посредничеств французскаго скептика Петра Шаррона {Какъ это я раньше показалъ въ своемъ ‘Архив по исторіи философія’ (‘Archiv fr Geschichte der Philosophie’), т. VI, стр. 563.}. Самъ Ницше, несмотря на всю свою антипатію къ Руссо, очевидно, чувствовалъ, что его міровоззрніе исторически вяжется съ міровоззрніемъ только что названныхъ противниковъ культуры, въ одномъ мст мы у него читаемъ слдующее (‘Gtzendmmerung’, стр. 124): ‘И я тоже говорю о возвращеніи на лоно природы, но это собственно не представляетъ регресса, а скоре прогрессъ — прогрессивное приближеніе къ великой, свободной, грозной природ и естественному состоянію’.
Такой же прогрессъ и такое же приближеніе къ высшимъ ступенямъ благополучія подразумвались, конечно, и въ цинико-стоической формул въ той же мр, какъ и въ лозунг Руссо о ‘возвращеніи на лоно природы’. Только каждый изъ нихъ понималъ иначе это слово: ‘Природа’, толкуя его, конечно, всегда согласно своей собственной природ. По мннію циниковъ и стоиковъ, слово: ‘Природа’, или ‘естественное соcтояніе’, обозначаетъ отсутствіе всхъ потребностей, свободу природнаго состоянія въ противоположность безчисленнымъ требованіямъ культуры, направляющей и стсняющей вс человческія дйствія согласно современнымъ установившимся нормамъ, а потому тормозящей проявленія всего индивидуальнаго. Руссо, употребляя эти слова, имлъ въ виду равенство всхъ людей, что въ продолженіе всей жизни было его великой завтной мечтой, ею проникнуты вс его размышленія, и осуществленіе ея онъ считалъ наиболе возможнымъ именно при этомъ природномъ состояніи. Наконецъ, для Ницше, самаго утонченнаго гедоника {Послдователя того ученіи, что наслажденія, преимущественно тлесныя, составляютъ высшее благо. Основателемъ этой шкоды былъ Аристиппъ изъ Кирены.}, самаго необузданнаго теоретическаго поборника наслажденій, какой когда-либо являлся среди писателей и ршался, какъ бы шутя и даже съ явнымъ наслажденіемъ, раскрывать во всей нагот то, что до сихъ поръ лежало скрытымъ на самомъ дн души такихъ разв великихъ, типичныхъ преступниковъ, какъ Цезарь Борджіа,— для Ницше ‘природное состояніе’ равнозначно съ бурными чувственными удовольствіями, съ вакхическимъ веселіемъ, съ тми невоздержанными оргіями, какія своимъ постепеннымъ развитіемъ обязаны культу Діонисія въ Греціи.
Пусть читателю не кажется страннымъ, что здсь я называю Ницше гедоникомъ: стремясь къ цлямъ гедониковъ, онъ пользуется средствами циниковъ. Въ негативной части своего ученія, гд онъ безпощадно бичуетъ и опровергаетъ вс существующія этическія цнности, гд съ. дерзкою послдовательностью и безчеловчною яростью кроваво хлещетъ и разрушаетъ вс наши культурные идеалы, онъ является полнымъ циникомъ и уступаетъ Діогену, этому популярному типу древнихъ циниковъ, не въ строгой послдовательности, а въ подкупающей своею наивностью невозмутимости. Зато въ своихъ позитивныхъ цляхъ, т. е. въ тхъ новыхъ этическихъ цнностяхъ, которыя онъ хочетъ помстить на мсто старыхъ, мнимо имъ разрушенныхъ, онъ является гедоникомъ, предъ которымъ блднетъ Аристиннъ со своими невинными сравнительно и нсколько грубыми понятіями объ удовольствіяхъ и изъ рукъ котораго этотъ принципъ наслажденій вышелъ утонченнымъ до крайности
Тмъ не мене, дйствительно опаснымъ я считаю только неоцинизмъ Ницше, а вовсе не его гедонизмъ. То, что современному гнилому, нежизнерадостному поколнію, лишенному, благодаря пессимизму Шопенгауэра и Гартмана, всякой жизненной энергіи, преподносится, какъ противоядіе, порядочная доза лнящагося нектара, приготовленнаго по заимствованному у Вакха рецепту Ницше, я считаю резоннымъ и благотворнымъ. Мы сильно нуждаемся въ здоровой реакціи вновь пробуждающейся жизнерадостности противъ буддизма Шопенгауэра, разслабляющаго свжія жизненныя силы вашего юношества. Такимъ образомъ Ницше — гедоникъ, несмотря на все преувеличеніе и извращеніе самого принципа, не представляетъ для насъ явленія нежелательнаго, какъ соратникъ противъ отравляющаго жизнь пессимизма, тмъ боле, что конечный идеалъ его гедонизма, будущій ‘Uebermensch’, можетъ найти свое осуществленіе разв въ какомъ-нибудь заоблачномъ царств.
Однако тмъ тревожне опасенія, возбуждаемыя нео-цинизмомъ Ницше. Во-первыхъ, въ немъ мы находимъ систему, а во-вторыхъ, онъ является симптомомъ, характернымъ для психики современнаго общества. Такъ какъ вообще нигд не бываетъ случайностей, а въ духовномъ развитіи культурнаго человчества и подавно, то и одновременнаго появленія на сцен Ницше и Толстого вовсе нельзя считать явленіемъ случайнымъ. Исходя изъ противоположныхъ основаній и стремясь къ противоположнымъ цлямъ, Ницше и Толстой согласны съ собою въ томъ основномъ пункт, что оба одинаково отрицаютъ современную цивилизацію и обращаются къ вамъ со своимъ роковымъ призывомъ: ‘назадъ!’. Роковой характеръ этого явленія заключается не въ томъ, что оба эти автора вообще высказываютъ свои глубоко реакціонные принципы, а гораздо боле въ томъ, что это находитъ откликъ въ сердцахъ десятковъ тысячъ пылкихъ мечтателей, особенно же, что тысячи образованныхъ людей позволяютъ обманчивой реторик этихъ господъ вовлечь себя въ этотъ ретроградный круговоротъ мыслей. Вотъ т возбуждающіе опасенія признаки, которыхъ не можетъ игнорировать всякій другъ цивилизаціи, а тмъ боле философъ. Профессіональная философія надлала уже много бды своимъ упорнымъ игнорированіемъ явленій текущаго дня. Та же философія должна по отношенію къ такимъ современнымъ звздамъ, какъ Ницше и Толстой, занять заблаговременно опредленное положеніе, прежде чмъ подозрительныя и, какъ увидимъ дальше, полныя противорчій ученія этихъ господъ загнздятся въ сознаніи большого круга образованныхъ людей. Шопенгауэръ, напр., никогда не надлалъ бы столько бды, если бы профессіональная философія во-время выступила противъ нкоторыхъ изъ его пагубныхъ ученій, а не была лишь вынуждена неослабною симпатіей образованныхъ профановъ занять по отношенію къ нему опредленное положеніе и не отстала со своимъ мнніемъ о томъ, что давнымъ-давно уже было одобрено интеллигенціей. Катедеръ-философія должна заняться изученіемъ Ницше не только потому, что онъ философъ, но еще потому, что его появленіе иметъ нкоторый симптоматическій характеръ, что онъ далъ опьяняющую формулировку тому пресыщенію цивилизаціей, которое чувствуется инстинктивно многими образованными людьми, что онъ вотъ-вотъ готовъ сдлаться современнымъ героемъ въ философіи, моднымъ философомъ.
Нкоторое пресыщеніе цивилизаціей обыкновенно всегда сопутствуетъ всякой цвтущей эпох, какъ это доказываютъ примры циниковъ для греческой культуры, Эпиктета для греко-римской, Агриппы изъ Неттесгейма для эпохи возрожденія и Руссо для цивилизаціи XVIII столтія. Посл эпохи Перикла является первый циникъ Антисенъ, посл Юлія Цезаря и гордаго могущества римской имперіи — Эпиктетъ, посл блестящей эпохи возрожденія {И эпоха возрожденія у арабовъ показываетъ намъ аналогичное явленіе. Посл во я это то періода арабской культуры во время царствованія абассидовъ, слдовалъ философъ-скептикъ Al Ghаzzli, который въ своемъ сочиненіи ‘Tahаfnt-alfаlisifa’ (destructio philosophorum) возстаетъ съ такимъ же цинизмомъ, какъ позже Агриппа изъ Неттесгейма, противъ воякой философіи и утонченной цивилизаціи.} и нмецкаго гуманизма — Агриппа изъ Неттесгейма со своимъ трактатомъ: ‘de incertitudine et vanitate omnium scientiarum et artium’ (‘о недостоврности и тщет всякаго знанія и науки’), посл эпохи Вольтера — Руссо, наконецъ, посл эпохи Дарвина — Ницше и Толстой. Правильное повтореніе подобнаго явленія позволяетъ сдлать заключеніе о необходимой закономрности, которая, впрочемъ, легко можетъ быть объяснена психологически. Именно, когда цивилизація идетъ впередъ слишкомъ быстрыми шагами, такъ что современное поколніе съ трудомъ лишь поспваетъ за этими успхами и не въ состояніи безъ всякой передышки все это перенять и въ себ переработать, тогда появляется общая досада, чувство умственнаго отягощенія и пресыщенія цивилизаціей. Тогда часто чувствуется потребность въ нкоторомъ отдых, облегченіи. Благодаря такимъ настроеніямъ народнаго духа, періодически появляются типичные противники цивилизаціи, писатели, дающіе лишь удачную формулировку тому неудовольствію отъ избытка культуры, которое инстинктивно и полусознательно чувствуется уже цлыми тысячами людей.
Ницше выразилъ подобное скрытое пресыщеніе цивилизаціей, развитое еще прежнимъ пессимистическимъ направленіемъ (послднее было первымъ его выраженіемъ), не только въ удачной, но даже въ очаровательной и соблазнительной форм. Рчь Ницше дышитъ поэзіей, ласкающей ваши чувства, отуманиваетъ и ошеломляетъ въ первый моментъ вашъ умъ, и лишь нкоторое время спустя къ вамъ возвращается сознаніе и вы спрашиваете себя, какъ можно было хотя бы одно мгновеніе серьезно относиться къ такимъ сумасброднымъ, преходящимъ границы здраваго смысла идеямъ.
Опасность Ницше заключается именно въ чарующей, волшебной прелести его рчи. Стоитъ лишь сдернуть съ его философскихъ идей ихъ воздушное, поэтическое покрывало и он сдлаются совершенно безвредными, ибо тогда станетъ виденъ слишкомъ ясно ихъ утопическій характеръ. Но въ той тонкой стилистической отдлк, въ какой онъ предлагаетъ свои парадоксы, послдніе дйствуютъ гипнотизирующимъ образомъ. Ницше — это, такъ сказать, литературный динамитчикъ. Большинство его афоризмовъ — это положительныя бомбы, которыми онъ старается, къ счастью до сихъ поръ безрезультатно, взорвать на воздухъ всю нашу цивилизацію, вс наши религіозные, этическіе и политическіе идеалы. И едва ли наша культура обладаетъ гд-нибудь такимъ скрытымъ уголкомъ, куда бы еще Ницше не усплъ положить одной изъ своихъ бомбъ. Съ истиннымъ искусствомъ разыскиваетъ онъ всякую partie honteuse нашей цивилизаціи, чтобы затмъ изобразить ее во всей ея нагот, и притомъ въ каррикатур, со свойственнымъ ему отвратительнымъ цинизмомъ. Однако, не только страсть Ницше рыться съ дьявольскимъ наслажденіемъ именно въ самой грязи вашей культуры напоминаетъ намъ во всхъ отношеніяхъ древній цинизмъ какого-нибудь Антисеена, а въ особенности талантливаго афориста Діогена,— нтъ точно также значительная часть его основныхъ мыслей, равнымъ образомъ критически-отрицательныхъ, какъ и положительно творческихъ, обнаруживаютъ боле чмъ простое и случайное сходство съ основными принципами древнихъ циниковъ.
Не даромъ Ницше въ своемъ первомъ филологическомъ сочиненіи большого достоинства (‘Beitrge zur Quellenkunde und Eritik des Lartiers Diogenes’, Bazel 1870, стр. 28 ff.) занялся изученіемъ цинизма. У циниковъ научился онъ многому, притомъ не только какъ филологъ. Подобно циникамъ Ницше, какъ увидимъ дальше, убжденный сенсуалистъ и номиналистъ. И если также его теорія познанія обнаруживаетъ осязательную шаткость и даже скрываетъ въ себ замтныя противорчія, то и въ этомъ отношеніи онъ находится въ духовномъ родств съ Антисеномъ, который разъ отрицаетъ возможность всякаго знанія, а другой разъ самъ въ 4-хъ книгахъ трактуетъ ‘о разниц между знаніемъ (Wissen) и мнніемъ (Meinen)’. И этика Ницше такъ же иметъ въ виду человческое счастіе, какъ и этика циниковъ и вообще какъ вс системы морали, если только мы станемъ въ нихъ доискиваться до самыхъ основаній. Пусть онъ себ разражается громами противъ всякаго эвдемонизма, противъ всякой утилитарной морали, а все-таки и et о конечныя этическія цли, если только можно доискиваться у него чего-нибудь подобнаго, заключаются въ конц концовъ въ блаженств. Только циники видли блаженство въ добродтели, которая, по ихъ мннію, требовала отсутствія всякихъ потребностей, тогда какъ Ницше видитъ конечную цль всего человческаго развитія въ неограниченномъ разцвт избытка силъ, въ бурной веселой жизни немногихъ избранныхъ ‘Uebermensch»емъ, ‘Философовъ будущаго’ (‘Zukunftsphilosophen), ‘Европейцевъ послзавтрашняго дня’ (‘Europer von Uebermorgen’).
Мало этого. ‘Аристократическій радикализмъ’, какъ удачно назвалъ Георгъ Брандесъ міровоззрніе Ницше (‘Deutsche Rundschau’, 1890, т. LXIII, стр. 52), былъ уже ясно и точно выраженъ въ ученіи циниковъ. Всякій циникъ, не смотря на вс свои демократическія и космополитическія ухватки, не мене Ницше презираетъ народную массу. Человкомъ въ полномъ смысл этого слова можетъ быть только мудрецъ-циникъ, остальная часть человчества едва лишь немногимъ стоитъ выше животныхъ. Этотъ мудрецъ-циникъ является во всхъ отношеніяхъ прототипомъ ‘будущаго философа’ и ‘Европейца послзавтрашняго дня’. У Целлера (‘Philosophie der Griechen’ И, 3, 267) мы находимъ слдующее описаніе: ‘Мудрецъ (циникъ) не терпитъ ни въ чемъ недостатка, такъ какъ ему принадлежитъ онъ везд, какъ у себя дома, и уметъ найтись во всхъ положеніяхъ, онъ непогршимъ и одинъ только по истин достоинъ любви, въ счастіи своемъ онъ безупреченъ. Будучи подобіемъ божества, онъ живетъ въ общеніи съ богами, вся жизнь его — сплошное празднество, и боги, другомъ которыхъ онъ состоитъ, ни въ чемъ ему не отказываютъ. Иное его отношеніе къ народной масс. Большинство тамъ душевные, рабы своего воображенія, граничащіе съ помшанными, если кто хочетъ найти человка, долженъ его искать днемъ съ фонаремъ. Нищета и безразсудство составляютъ общую долю обыкновенныхъ смертныхъ. Итакъ, все человчество распадается на 2 класса: одной стороны мы имемъ немногочисленныхъ мудрецовъ, съ другой — безчисленное множество, только незначительное меньшинство, благодаря своей добродтели и уму, блаженно, вс прочіе ведутъ несчастное, исполненное лжи существованіе’.
Да, вдь, близкій къ циникахъ стоикъ Клеансъ говоритъ прямо слдующее {Ср. того же автора: ‘Psychologie der Stoa’, T. II: теорія познанія стоиковъ.} ‘Значительное большинство людей отличается отъ животныхъ только своею вншностью. Мнніе массы, какъ всегда сбивчивое и нахальное, не заслуживаетъ вовсе вниманія’. Клеансъ характеризуетъ эту гордую духовную аристократію, представителями которой служатъ мудрецы циники и стоики, слдующимъ афоризмомъ: ‘Вовсе не широкая толпа способна обладать умнымъ, истиннымъ и справедливымъ сужденіемъ, это скоре составляетъ привилегію немногихъ избранныхъ’.
Наконецъ, идеалъ циниковъ и стоиковъ — мудрецъ, который одинъ только и можетъ быть вполн свободнымъ, истинно прекраснымъ и счастливымъ, или просто совершеннымъ, а потому и обладаетъ исключительнымъ правомъ быть царемъ, полководцемъ, ораторомъ, поэтомъ, жрецомъ,— однимъ словомъ, повелителемъ, идеалъ этотъ чрезвычайно подобенъ философскому идеалу Ницше, этому будущему ‘Uebermensch»у, который долженъ воплотить въ себ аристократическую мораль въ противоположность рабской морали широкой толпы. ‘Европеецъ послзавтрашняго дня’ Ницше съ исторической точки зрнія и по своей историко-философской связи является прямымъ потомкомъ типа ‘Мудреца позавчерашняго дня’ (‘Weise von Ehegestern’), созданнаго циниками и стоиками.
Установивъ фактъ, что Ницше, предъявляя свои требованія относительно необходимости созданія новаго рода аристократіи, основывался на примр циниковъ и стоиковъ, мы далеко еще не исчерпываемъ тхъ аналогій, которыя въ отдаленныхъ мстахъ представляетъ неоцинизмъ Ницше съ цинизмомъ древнихъ. Вполн цинично его страстное желаніе всми силами унизить институцію брака, то безграничное презрніе къ нему, которое только и могло вызвать слдующую ядовитую фразу: ‘Бракъ развратилъ даже наложничество’ (‘Auch das Concubinai ist corrumpirt worden — durch die Ehe’). Не мене цинично его презрніе къ демократіи, которая, по его мннію, не боле, какъ ‘стадо животныхъ’, и за мст которой онъ хотлъ бы видть господство тиранновъ, ярыхъ враговъ либерализма. Циниченъ его преувеличенный космополитизмъ (циники первые высказали принципъ космополитизма), благодаря ему, онъ не замчаетъ преимуществъ національнаго воспитанія, какъ неизбжной ступени для будущаго общечеловческаго воспитанія, и сильно подчеркиваетъ свой взглядъ за нмецкое государство, какъ на типъ ‘разлагающагося государства’. Вполн цинично его категорическое отрицаніе всхъ авторитетовъ, причемъ онъ доходитъ до отвратительныхъ нелпостей, позволяетъ себ низвергать Сократа въ ряды ‘черни’ я называть его ‘гороховымъ шутомъ’, упрекать Спинозу въ составленіи ‘душевныхъ ядовъ’ (‘geistige Giftmischerei’) и ‘лжемудрствованіи’ (‘Begriffs Spinneweberei’), потчивать Канта названіемъ ‘самаго дикаго психопата (‘der verwachsenste Begriffs Krappei’), какой когда-либо существовалъ’, именемъ Тартюфа или ‘великаго китайскаго мудреца изъ Кенигсберга’, называть старыя и новыя врованія д-ра Фр. Штраусса ‘кабацкимъ евангеліемъ’ (‘Bierbank-Ewangelinm’) и наконецъ Чарльза Дарвина считать ‘посредственнымъ умомъ’. Наконецъ, циничны его грубыя выходки противъ господствующей религіи, такія вещи, какъ названіе христіанства ‘метафизикой палача’ (‘Metaphysik des Henkers’), утвержденіе, будто ‘оно было до сихъ поръ величайшимъ несчастіемъ для человчества’, и много другихъ, не мене варварскихъ выраженій.
Недаромъ Ницше рекомендуетъ себя — и даже съ явнымъ кокетливымъ самодовольствомъ — какъ ‘Антихриста и имморалиста’. Это самый крайній циникъ, какого только произвела на свтъ всемірная литература. И едва-ли бы онъ имлъ что-нибудь особенное противъ термина ‘нее-цинизмъ’, какимъ я принужденъ былъ въ конц концевъ назвать его философію, подвергнувъ ее сперва тщательному сравнительному изслдованію. Вдь онъ и самъ говоритъ, что ‘цинизмъ есть единственная форма, при которой обыкновенный смертный встрчается съ искренностью, а всякій высшій человкъ (т. е. Ницше) долженъ имть всегда свои уши открытыми какъ для, такъ и для утонченнаго цинизма, и всякій разъ поздравлять себя со счастьемъ, когда видитъ предъ собою, все равно, безстыднаго-ли шута, или ученаго сатирика’ (‘Jenseits von Gut und Bse’, стр. 37). Поэтому-то такіе люди, какъ Галіяни, а въ особенности извстный своимъ необузданнымъ легкомысліемъ циникъ Стендаль (псевдонимъ Генриха Бейля), являются его любимыми писателями.
Опаснымъ въ этомъ нее-цинизм является подкупающая читателя афористическая форма, въ которой мысль никогда не выражается вполн точно, а набрасывается лишь бгло въ вид силуэта. Афоризмы въ философіи служатъ доказательствомъ недальновидности и лни ихъ авторовъ. Философы-афористыврод Монтэня, Ларошфуко, Паскаля, Лихтенберга, Гаманна и др., до сихъ поръ занимаютъ среди философовъ весьма скромное положеніе, такъ какъ они не выразили своихъ идей въ такой систематической послдовательности, какъ это сдлали, напр., Жанъ Поль или Шопенгауэръ. Такая невысокая стоимость афоризма въ философіи иметъ свои основанія. Тотъ, кто на философское мышленіе смотритъ, какъ на серьезный жизненный трудъ, а не какъ на простое лишь препровожденіе времени, считаетъ боле всего необходимымъ при распространеніи своихъ философскихъ идей тщательно взвшивать вс доводы за и противъ, осмотрительно предупреждать возможныя возраженія, и такимъ образомъ изслдовать предлагаемую идею до самыхъ тонкостей. Серьезный мыслитель старается убдить читателя не блестящимъ краснорчіемъ, а вскими доводами.
Другое дло афористъ. Онъ не убждаетъ, а только заговариваетъ. Сужденія свои онъ высказываетъ такъ категорически и съ такою поразительною самоувренностью, что читатель сразу робетъ и теряетъ свободу собственной критики. Впрочемъ, вдь это чрезвычайно легко однимъ пустячнымъ почеркомъ пера превзойти какого-нибудь Канта со всей его тяжелой, долголтней работою, тмъ боле, что афористъ считаетъ необходимымъ и опровергать что бы то ни было, а лишь противоречитъ, А вдь тщеславію средняго читателя льститъ не мало сознаніе, что онъ при помощи афориста въ какихъ-нибудь дв минуты далеко оставилъ за собою Канта.
Въ этомъ-то и заключается вся опасность. Афоризмъ ведетъ къ поверхностному сужденію и самомннію. Читатель ловкою формулировкою антитезы вводится въ заблужденіе относительно трудности разсматриваемой проблемы. Вмсто здоровой духовной пищи, афористъ предлагаетъ ему наркотическіе препараты, которые въ одно мгновеніе могутъ удовлетворить его потребности знанія, но дйствія которыхъ вскор дадутъ себя почувствовать. Ибо если кто хоть одинъ разъ подвергаетъ свою нервную систему дйствію подобныхъ наркотическихъ средствъ, то этимъ лишаетъ себя воспріимчивости къ здоровой пищ. Эпох нашей quasi-образованности и недоученности недоставало еще только, чтобы тонко разработанныя философскія проблемы потеряли всю свою глубину и богатство содержанія, благодаря изложенію афористовъ, и попали затмъ въ грубыя лапы пьяныхъ кабацкихъ ораторовъ.
И опасность эта въ настоящее время далеко не малая, такъ какъ афоризмы Ницше, судя по всмъ признакамъ, скоро привьются везд — и въ редакціяхъ газетъ, и во всхъ гостиныхъ и будуарахъ. Я безусловно признаю, что Ницше, какъ афористъ, по истин геніаленъ. И когда онъ утверждаетъ, что афоризмы, въ создаваніи которыхъ нѣ,тъ ему равныхъ среди нмцевъ, суть формы вчныя, то я на столько же согласенъ съ первою половиною этой фразы, на сколько не согласенъ со второй. Однако, Ницше не слдовало уже говорить слдующаго: ‘Моему честолюбію удовлетворяетъ сказать въ десяти фразахъ то, что другой едва лишь въ цлой книг выскажетъ, а пожалуй, даже не выскажетъ. Я далъ человчеству самое глубокое сочиненіе, какимъ оно когда-либо обладало,— моего ‘Zarathustra’, вскор же я ему дамъ также самое независимое’ (‘Gtzendmmerung’, стр. 129).
Въ такомъ тон можетъ говорить во всякомъ случа не серьезный мыслитель, а разв лишь фанатикъ-сектантъ или опьяненный аутогипнозомъ псевдо-пророкъ. Тонъ этотъ могъ бы соотвтствовать разв рчи генерала Бутся о своемъ посланничеств предъ ‘арміей спасенія’. Однако этотъ пророческій тонъ, эта самоувренность и самообожаніе имютъ для нкоторыхъ какую-то магическую, чарующую прелесть. Воздйствіе на массы основано на особой психологіи. Мы должны присмотрться сперва къ молитвенной практик какой-нибудь арміи спасенія, чтобы вліяніе ея затмъ стало для насъ психологически понятнымъ. Текстъ самъ по себ серьезный, хотя и пошлый, можетъ наэлектризировать толпу, если его станутъ напвать по самымъ извстнымъ уличнымъ мелодіямъ такъ долго, пока это не доведетъ толпы до нкотораго рода истерическаго припадка {Ницше употребляетъ недурной терминъ относительно ‘арміи спасенія’: ‘нравственное хрюканіе’.}. Здсь однако привлекательное дйствіе на толпу оказываетъ въ первый моментъ вовсе не серьезность текста, а именно этотъ площадный цинизмъ напва. Подобнымъ образомъ и Ницше удается часто воздйствовать на массы облекая философскій текстъ, самъ по себ серьезный, хотя и не новый, въ циническую форму, потворствующую тмъ грубымъ инстинктамъ, отъ которыхъ не можетъ освободиться совершенно даже облагороженный культурой человкъ, не смотря на содйствіе всей его нравственной энергіи. Большинство читающей публики наврное главное свое вниманіе обращаетъ на цинизмы въ философскомъ текст Ницше, точно такъ-же, какъ и разыскиваетъ, напр., въ стенографироранныхъ рчахъ парламентскихъ дятелей т мста, которыя отмчены словами: ‘движеніе’ или ‘громкій смхъ’.
Такимъ образомъ, мало-по-малу начинаетъ собираться подъ знаменами Ницше форменная ‘армія бдствія’ (‘Unheils-Armee’) нее-циниковъ. Молодые литераторы страстно пытаются получить у Ницше, такъ сказать, свое рыцарское посвященіе. Они собираютъ въ кучу безъ всякаго выбора и пониманія афоризмы Ницше, хватаютъ непереваренныя крохи его такъ-называемой системы, и, какъ это обыкновенно бываетъ съ апостолами всякаго новаго ученія, стараются превзойти въ нее-цинизм своего учителя — конечно, въ данномъ случа тщетно, такъ какъ послдній въ этомъ отношеніи достигъ высшей ступени, какая только возможна. Не будучи въ состояніи стать выше его талантомъ, они по крайней мр стараются копировать, подражать, разбавлять его концентрированный цинизмъ. Такимъ образомъ растетъ съ ужасной быстротой ницшеанская литература: Лаутербахъ, Бродтбекъ, Цербстъ, Гансонъ, безъимянный авторъ сочиненія: ‘Vox humana, auch ein Beichtbuch, Union, Berlin 1892’ — суть одни изъ передовыхъ знаменоносцевъ нее-цинизма {Людовикъ Бамбергеръ показалъ въ своей превосходной стать, напечатанной въ еженедльномъ журнал ‘Nation’ (за іюль 1892) подъ заглавіемъ ‘Unsere Neuesten’ и изобилующей тонкими замчаніями и удачными сатирическими колкостями, что нео-цинизмъ Ницше начинаетъ создавать школу и во Франціи. Посл появленія этой статьи Бамбертера М. Г. Вальберъ (псевдонимъ Шербюдье) помстилъ въ октябрской книжк ‘Revue des deux Mondes’ 1892 г. интересный, остроумный, но не особенно глубокій въ философскомъ отношеніи этюдъ о Ницше подъ слдующимъ заглавіемъ: ‘Le docteur Fr. Nietzsche et ses griefs contre la socit moderne’.}. Къ немногимъ пророчествамъ Ницше, которыя дйствительно исполнились, я причисляю слдующій перлъ: е Люди будущаго (Posthume Menschen) — какъ я, напримръ,— понимаются современниками хуже обыкновенныхъ, во зато ихъ больше слушаютъ. Точне: мы никогда не будемъ вполн поняты — и на этомъ-то основанъ нашъ авторитетъ’ (‘Gtzendmmerung’, стр. 3).
То, что Ницше дйствительно не понимаютъ, достаточно уже доказали появившіяся о немъ сочиненія, а послднее десятилтіе могло насъ убдить, что его будутъ слушать въ большей степени, чмъ это соотвтствуетъ здравому духовному развитію. Замчательно удачно остроумное замчаніе Ницше, что его авторитетъ основывается главнымъ образомъ на томъ, что его не понимаютъ. Но вдь по собственной вин Ницше формы, въ которыхъ онъ выражаетъ свои философскія идеи, служатъ причиною того, что онъ находитъ такъ мало истиннаго пониманія и что ему грозитъ печальная роль современнаго философскаго фетиша. Если кто иметъ свое собственное міровоззрніе и желаетъ подлиться имъ съ мыслящимъ человчествомъ, то никогда при этомъ не долженъ пользоваться афоризмами, которые представляютъ лишь въ неясной и загадочной форм идеи, какія должны быть выражены всегда съ такою законченностью.
Но, увы! не смотря на множество противорчій и на возможность различныхъ толкованій, нео-цинизму Ницше принадлежитъ ближайшая будущность, тмъ боле, что онъ заслужилъ себ вполн понятную съ психологической точки зрнія благосклонность философствующихъ женщинъ. Въ самомъ дл, намъ часто приходится наблюдать ту черту въ психологіи женщинъ, что типичные враги женскаго пола обладаютъ какъ разъ для нихъ какою-то дьявольскою привлекательностью. Ни одно изъ серьезныхъ философскихъ сочиненій не пріобрло такой извстности въ гостиныхъ и не сдлалось такимъ необходимымъ достояніемъ будуаровъ интеллигентныхъ женщинъ, какъ ‘Міръ, какъ воля и представленіе’. Теперь въ этомъ отношеніи Ницше наслдуетъ философскій престолъ Шопенгауэра. Да, онъ превосходитъ самого Шопенгауэра въ своемъ циническомъ презрніи къ женскому полу {‘Jenseits von Gut und Bse’, стр. 180—189.}, а это не мало, и именно потому иметъ вс виды на то, чтобы сдлаться философомъ-любимчикомъ у ‘хорошаго общества’.
Въ послдующемъ я постараюсь для тхъ, кто ищетъ боле глубокой оцнки философіи Ницше и скрывающейся въ ней опасности, изобразить его идеи безъ той отливающей различными цвтами мишуры, въ которую умышленно и чрезвычайно искусно облекъ ихъ авторъ. Если эти идеи лишить ихъ соблазнительныхъ, обманчивыхъ поэтическихъ формъ и перевести ихъ на языкъ трезвой философской прозы, а въ особенности изобразить каждую въ соотвтственной исторической связи, то при этомъ много потеряютъ он какъ въ своей новизн, такъ и въ сил доводовъ. Только раньше я скажу еще нсколько словъ о личности Ницше и о его литературномъ облик.
II.
Ницше, какъ человкъ и писатель.
Ницше, какъ писатель, и Ницше, какъ членъ общества — это дв замчательныя противоположности. Языкъ и перо представляли у него всегда удивительный контрастъ. ‘Никогда мн еще не приходилось встрчать на ряду съ такою плняющею обходительностью въ общественныхъ сношеніяхъ столь поразительно противоположной неучтивости въ литературныхъ произведеніяхъ’ — такъ характеризовалъ мн личность Ницше одинъ изъ членовъ базельскаго муниципалитета, имвшій возможность въ теченіе цлаго десятилтія наблюдать за нимъ въ университетской и общественной жизни. Въ гостиныхъ ‘хорошаго общества’ онъ былъ, что называется, бывалымъ свтскимъ человкомъ и замчательно пріятнымъ собесдникомъ, но стоило лишь ему ссть за письменный столъ, какъ тотчасъ онъ превращался положительно въ какого-то легендарнаго драконоборца. Въ высшей степени деликатный и изысканно вжливый во фрачномъ костюм,— въ халат и съ перомъ въ рук онъ отличался безпощадною кровожадностью и дьявольскою злобою.
Уже будучи профессоромъ въ Базел, онъ издвался самымъ безцеремоннымъ образомъ въ написанныхъ тогда афоризмахъ надъ Богомъ и міромъ, однако базельское общество, въ особенности же университетскія сферы, ничего еще не подозрвали. Его поведеніе въ обществ не отличалось ничмъ особеннымъ, не говоря уже о какихъ бы то ни было странностяхъ, такъ что до появленія его сочиненій: ‘Unzeitgemassen Betrachtungen’ и ‘Menschliches Allzu menschliches’ въ университетскихъ сферахъ звали о немъ не больше, какъ то, что онъ необыкновенно симпатичный профессоръ и превосходный филологъ, испортившій даже свои личныя отношенія къ близкимъ товарищамъ по профессіи, въ особенности къ педантамъ, сочиненіемъ своимъ: ‘Die Gebart der Tragdie aus dem Geiste der Musik’ (Leipzig, 1872).
Общее впечатлніе производилъ онъ симпатичное, хотя мужчинъ ничмъ особеннымъ не привлекалъ. Зато онъ пользовался громаднымъ успхомъ у женщинъ, которыя баловали его съ ранняго дтства. Родившись 15 октября 1844 года въ Рекен близъ Люцена, онъ сразу началъ свою жизнь въ женскомъ обществ — матери и сестры. Отца своего, бывшаго послднее время пасторомъ въ Наумбург при Заал, онъ потерялъ рано. Оля Гансонъ, одинъ изъ талантливйшихъ ницшеанцевъ, приписываетъ нжный, слишкомъ впечатлительный и нсколько женственный характеръ нашего философа той односторонней предпочтительности, которую послдній отдавалъ общенію съ интеллигентными, по большей части старшими, женщинами. Въ Базел, положимъ, онъ могъ только въ скромныхъ размрахъ удовлетворять этой склонности своего характера, но все-таки и здсь онъ имлъ при себ одно время сестру, которая занималась его домашнимъ хозяйствомъ. Но зато въ Ницц, Сильсъ-Мари, Лейпциг и Турин, гд онъ поперемнно проживалъ посл полученной въ 1879 г., вслдствіе разстроеннаго здоровья, отставки {Георгъ Адлеръ ошибается, говоря (‘Kord und Sttd’. В. LVI H. 168), будто бы Ницше получалъ полный пенсіонъ. Для этого его служба длилась слишкомъ не долго. Тмъ не мене онъ получалъ пенсіонъ въ 1.500 франковъ изъ суммъ, спеціально для этого ассигнованныхъ городомъ Базелемъ.}, онъ былъ положительно окруженъ женщинами. Въ интеллигентныхъ сферахъ Лейпцига, гд, между прочимъ, Ницше состоялъ въ весьма близкихъ дружескихъ сношеніяхъ съ однимъ изъ самыхъ извстныхъ историковъ философіи, считалось положительно праздникомъ, если когда-либо зимою нашъ философъ, становившійся все боле угрюмымъ, появлялся въ обществ. Ему достаточно было показаться, какъ, немедленно вокругъ него собирался кружокъ интеллигентныхъ женщинъ, съ глубокою врою взиравшихъ на него и его добрую философскую звзду.
Это исключительное предпочтеніе, какимъ Ницше пользовался у прекраснаго пола, имло ту хорошую сторону, что, благодаря ему, вншность его отличалась всегда педантичною опрятностью и изысканнымъ, вкусомъ. Въ Базел, напр., какъ передавалъ мн одинъ изъ его благодарнйшихъ учениковъ, онъ являлся на лекціи всегда элегантно одтымъ, лтомъ въ бломъ цилиндр и, если только позволяла погода, въ свтломъ костюм. Онъ былъ приглашенъ профессоромъ въ Базель, въ 1868 году 24-хъ лтъ отъ роду по рекомендаціи своего учителя Ритшля, еще не имя докторской степени, и проявилъ въ этой должности если не слишкомъ широкую, то, во всякомъ случа, интенсивную дятельность. Онъ главнымъ образомъ старался выбирать изъ среды посредственныхъ самыхъ талантливыхъ учениковъ и посвящалъ имъ особое вниманіе. Эти избранные ученики взирали на него съ почтительною благодарностью. Одинъ изъ нихъ, въ настоящее время уже выдающійся профессоръ, слушавшій у Ницше въ 1873—1874 гг. курсы о ‘до-платоновской философіи’ и о ‘жизни и сочиненіяхъ Платона’, слдующимъ образомъ описываетъ мн свои личныя впечатлнія, относящіяся къ тому времени: ‘Ницше тогда было 28 лтъ отъ роду, тмъ поразительне намъ казалось то искусство, какимъ онъ блисталъ притолкованіи философіи древнихъ. Онъ говорилъ медленно, тихо, безъ всякаго паоса, прерывая свою рчь замчательными задумчивыми остановками, называемыми, согласно нашему техническому термину, ‘Kunstpausen’. Лекціи сзои онъ обыкновенно читалъ изъ красивой большой тетради, переплетенной въ мягкую красную кожу. На педагогическихъ курсахъ {Ницше, какъ профессоръ университета, былъ обязанъ тамъ читать лекціи на ряду съ такими учеными, какъ Яковъ Буркгардтъ и Морицъ Гейне.} онъ началъ чтеніе греческой литературы самымъ труднымъ — ‘Эвменидами’ Эсхила. Онъ часто читалъ намъ блестящія лекціи о греческой трагедіи (его любимомъ вопрос въ то время), о началахъ греческой философіи, о философіи языкознанія и т. п., а иногда заставлялъ кого-нибудь изъ насъ читать лекцію безъ всякой подготовки, или же вслухъ, читать что-нибудь изъ ‘Исторіи Греціи’ Грота’.
Впервые онъ надлалъ въ Базел шуму цикломъ своихъ лекцій въ университетскомъ зал объ ‘извращенности современнаго воспитанія’. Въ критической части этихъ лекцій онъ развивалъ преимущественно’ мысли, какія находятся въ его ‘Unzeitgemssen Betrachtungen’. Однако, когда ему предстояло въ своей послдней лекціи дать что-нибудь положительное, указать способы улучшенія, онъ предпочелъ вдругъ прекратить лекціи, такъ какъ всегда робко избгалъ всякаго столкновенія съ общественнымъ мнніемъ. Это является характерной чертой для двойственности Ницше: будучи въ общежитіи весьма осторожнымъ и внимательнымъ, за письменнымъ столомъ онъ былъ до дерзости неустрашимымъ.
Т извстія, которыя распространялись относительно его положенія въ арміи во время нмецко-французской войны, ни на чемъ не основаны. Онъ вовсе не былъ офицеромъ конной артиллеріи, какъ это часто утверждаютъ {См. у Георга Брандеса (‘Deutsche Rundschau’ 1890, т. LXIII, стр. 52) и у Георга Адлера (‘Nord und Sud’, т. LV г. вып. 168). У другихъ авторовъ фантазія до того разыгралась, что они уже начали выводить параллели между Ницше и Эд. Фонъ-Гартманномъ на томъ основаніи, что будто они оба были офицерами въ дйствующей прусской арміи.}, а былъ прикомандированъ къ санитарному отряду, какъ я достоврно узналъ это въ кружк его базельскихъ друзей.
Центральное положеніе Базеля доставляло ему удобную возможность знакомиться со всмъ лучшимъ изъ того, ‘что произрастало между Парижемъ и Петербургомъ’ (‘Was zwischen Paris und Petersburg wchst’), однако особое предпочтеніе онъ всегда оказывалъ выдающимся людямъ своей второй родины, въ особенности же Якову Буркгардту, съ которымъ его соединяла тсная дружба, никогда не слабвшая, не смотря на всю частую измнчивость его настроеній и симпатій. Онъ питалъ глубокое уваженіе въ обимъ цюрихскимъ знаменитостямъ Готфриду Келлеру и Арнольду Бклину, которые, по его мннію, прокладывали новые пути для цивилизаціи Сверной Швейцаріи. Самая тсная дружба соединяла его также съ базельскимъ историкомъ церкви, проф. Овербекомъ.
Кром Буркгардта на Ницше оказала большое вліяніе личность Рихарда Вагнера и сочиненія Артура Шопенгауэра. Его первоначальное поклоненіе Вагнеру доходило до того, что, по его собственнымъ словамъ изъ предисловія къ посвященному Вагнеру сочиненію: ‘Geburt der Tragdie’, о чемъ бы онъ ни думалъ, онъ чувствовалъ присутствіе Вагнера и сообразно этому писалъ. А впечатлніе отъ сочиненій Шопенгауэра на него было настолько сильное, что съ первыхъ же страницъ онъ почувствовалъ, съ какимъ вниманіемъ онъ будетъ читать каждую строку, взвшивать каждое слово этого автора, не исключая даже тхъ ошибокъ, какія будутъ попадаться.
Попидимому, еще во времена своего отрочества онъ любилъ задумываться надъ вопросомъ о происхожденіи нравственныхъ понятій. По крайней мр еще 13 ти лтъ, т. е. въ возраст, когда ‘въ душ человка пребываютъ мысли отчасти о дтскихъ играхъ, отчасти о Бог’ (‘Halb Kinderspiele, halb Gott im Herzen’), онъ посвятилъ этому вопросу свой первый дтскій литературный опытъ, гд сдлалъ Бога отцомъ зла (‘Zur Geneniogie der Moral’, 2 Aufl., Leipzig 1892. Предисловіе). Самъ онъ относитъ начало своей сознательной борьбы съ господствующимъ міровоззрніемъ къ 1872 г., такъ какъ въ своемъ сочиненіи ‘Gtzendmmerung’ (стр. 61), появившемся въ 1889 г., онъ говоритъ, что уже 17 лтъ борется съ притупляющимъ вліяніемъ современной науки. Онъ, повидимому, считаетъ появленіе своего ‘Geburt der Tragdie’ въ 1872 году первымъ объявленіемъ этой войны. Однако, подобно нкоторыхъ другимъ мыслителямъ, онъ подвергается сильной иллюзіи относительно времени нарожденія своихъ идей. Быть можетъ, эти идеи, составившія поздне все его ‘я’, уже тогда предчувствовались имъ смутно, однако ясныя очертанія он получили значительно позже. По крайней мр я не былъ въ состояніи уловить характерныхъ чертъ философіи, а особенно соціологіи Ницше ни въ его ‘Geburt der Tragdie’, ни въ ‘Unzeistgemsscn Betrachtungen’, ни даже въ первомъ изданіи ‘Menschliches, Allzu menschliches’. Правда, онъ остается всегда вренъ своей оригинальной литературной манер. Львиные когти проглядываютъ уже въ первыхъ афоризмахъ, только въ ‘Menschliches, Allzumenschliches’ онъ этими когтями лишь слегка теребитъ нашу цивилизацію, въ то время какъ въ позднйшихъ онъ ее безпощадно терзаетъ. Ницше, быть можетъ, нравъ лъ томъ, что афоризмы, написанные зимою 1876—1877 годовъ въ Сорренто и составившіе содержаніе ‘Menschliches, Allzumenschliches’, включаютъ въ себ мысли стараго происхожденія, только онъ ошибается, полагая, что это т же самыя идеи, которыя въ позднйшихъ сочиненіяхъ ‘выразились лишь въ боле зрломъ, ясномъ, спи немъ и полномъ вид’ (‘Zur Genealogie der Moral’, Предисловіе), т, методъ сталъ ‘боле зрлымъ и яснымъ’, сами же идеи не окрпли, но вообще стали другими. И этому могло содйствовать не мало сочиненіе его друга, Поля Ре (Poul Re): ‘Der Ursprung der moralischen Empfindungen’ (Chemnitz 1877), не смотря на то, что, читая эту книгу, Ницше ‘при каждомъ предложеніи, при каждомъ вывод’ говорилъ про себя: ‘нтъ’. Всегда такъ бываетъ, — чмъ больше энергическихъ возраженій вызываетъ въ насъ какая-нибудь книга, тмъ сильне она возбуждаетъ нашу дятельность. По моему убжденію, Поль Ре развязалъ языкъ дремлющему въ Ницше систематику философіи, точно такъ же, какъ, наоборотъ, сочиненія Ницше направили мысли его друга Ре по тому пути, который явствуетъ изъ сочиненія послдняго: ‘Die Entstehung des Gewissens’, появившагося въ 1885 г. и игнорированнаго Ницше, не смотря на ихъ продолжительную дружбу.
Въ исторіи человческой мысли много примровъ подтверждаетъ тотъ фактъ, что мы впервые овладваемъ, какъ слдуетъ, дремлющей въ насъ -мыслью, когда она просыпается и становится вполн сознательной, благодаря встрчнымъ противорчіямъ. Такъ, напр., Лейбницъ, какъ извстно, написалъ свое цнное философское сочиненіе: ‘Nouveaux Essais sur l’entendement humain’, какъ, возраженіе на сочиненіе Лока: ‘Essays concerning human understanding’, и притомъ сперва лишь исключительно для самого себя. Поэтому — si parva licet componere magnis — Ницше, очень вроятно, могъ получить отъ Поля Ре толчокъ къ сознательному и боле зрлому воспріятію тхъ идей, которыя раньше могли ему мерещиться, въ то время, какъ онъ еще не находилъ адекватныхъ выраженій, могущихъ ихъ, какъ слдуетъ, формулировать.
Только сочиненія 80-хъ годовъ представляютъ высшую ступень въ. сущности и развитіи того, что можно назвать вторымъ періодомъ мышленія Ницше.
Исходная точка его Immoralismus’а, сознательной ‘переоцнки всхъ этическихъ цнностей’ теперь уже установилась и никогда уже не упускается изъ виду. Въ первомъ изданіи своего: ‘Morgenrthe, Gedanken ber die Moralischen Vorurtheile 1881’ {Самое полное пониманіе и самую тонкую оцнку сочиненій Ницше, въ особенности же ‘Morgenrthe’, я нашелъ въ небольшой, весьма талантливой и напрасно оставленной безъ вниманія стать Карла Шпиттелера: ‘Friedrich Nietzche aus seinen Werken’, помщенной въ воскресномъ приложеніи въ ‘Bund’ (1888, стр. 3 ff). Достойно вниманія въ этой стать, между прочимъ то, что она относятся къ тому времени, когда Ницше еще проживалъ въ Турин, какъ не признанный, наполовину забытый мыслитель, когда его сочиненія, сдлавшіяся извстными боле широкому кругу читателей лишь посл его болзни, значили для солидной прессы не больше той массы произведеній, которыя годятся лишь на оберточную бумагу. Я убдительно рекомендую познакомиться съ этой превосходной характеристикой Ницше, какъ писателя.}, равно какъ и ‘Die frhliche Vissenschaft, la gaya szienza 1882’ онъ уже смло объявляетъ, открытую войну господствующей морали, а въ: ‘Also Sprach Zarathustra, ein Buch fr Alle und Keinen’ (вып. I—III, 1884 и вып. IV, 1891) война эта получаетъ мистическій характеръ. Затмъ съ чудовищной быстротою слдуютъ одно за другимъ: ‘Jenseits von Gut und Bse, 1888’, самое законченное изъ его сочиненій, ‘Zur Genealogie der Moral, 1888’, сиcтематическое изложеніе его нравственныхъ принциповъ, наконецъ, ‘Die Gtzendmmerung, oder wie man mit dem Hammer philosophirt, 1889’ {ба его сочиненія, направленныя противъ Вагнера и относящіяся къ тому времени: ‘Der Fall Wagner 1888’ und ‘Nietzche contre Wagner 1889’, могутъ быть здсь оставлены безъ вниманія, какъ не представляющія никакого интереса въ философскомъ отношеніи.}, его послднее сочиненіе, самое объемистое и положительно переполненное блестящими остроумными замчаніями.
Въ начал 1889 г. почти одновременно съ изданіемъ ‘Gtzendmmerung’ постигла Ницше та катастрофа, неминуемость которой близкіе друзья его предвидли. Повидимому, великимъ нмецкимъ мыслителямъ рдко суждено наслаждаться плодами своихъ жизненныхъ трудовъ. Какъ разъ только что появились первые признаки тхъ страстно желанныхъ для Ницше общеизвстности и призванія, какъ духъ его скрылся отъ насъ за той страшной завсой, которой не пришлось уже больше подняться.
Я упоминаю здсь объ этомъ извстномъ конц, постигшемъ столь богато одаренную личность и надлавшемъ столько шума (тактичне было бы совсмъ умолчать объ этомъ), лишь въ качеств предостереженія противъ отвратительной привычки заключать отъ болзни философа къ достоинству его сочиненій. Мн противно пользоваться этимъ печальнымъ, удручающимъ явленіемъ, какъ примромъ въ пользу вопроса о ‘Геніи и помшательств’, который разсматривается на различные лады еще со временъ Аристотеля до Вильгельма Дильтея и Ломбризо. Мною всегда овладваетъ отвращеніе, когда приходится читать и слышать грубые толки о ‘паденіи Ницше’, когда люди, не подверженные опасности лишиться того, чего лишился Ницше, уже потому хотя бы, что имъ нечего лишаться, пытаются разбирать по косточкамъ сочиненія Ницше и бредятъ объ ихъ патологическомъ характер. Истиннымъ знатокамъ Ницше я долженъ лишь указать на то, что даже послдніе труды его — предисловіе къ ‘Gtzendmmerung’, отмченное числомъ 30 сентября 1888 г., и ‘Dionysos Dithyramben’, появившееся осенью 1888 г. и присоединенные къ послдней части ‘Also sprach Zarathustra’ — такъ-же мало заключаютъ въ себ признаковъ предстоящей уже въ скоромъ времени катастрофы, какъ и любое его произведеніе 80-хъ годовъ. Какъ разъ въ своемъ послднемъ сочиненіи: ‘Gtzendmmorung’ онъ стоитъ на самой высот своего я итературнаго творчества.
По скольку я чувствую себя вынужденнымъ энергично бороться противъ всего міровоззрнія Ницше, по стольку же я охотно соглашаюсь съ тмъ, что его произведенія даже въ тхъ случаяхъ, когда они непріятно поражаютъ насъ своимъ циническимъ содержаніемъ, въ литературномъ отношеніи принадлежатъ къ самымъ замчательнымъ и привлекательнымъ, какими только обладаетъ всемірная литература. Если кто ищетъ литературнаго наслажденія, тотъ его найдетъ у Ницше въ его сил рчи, кркой не достигъ даже Шопенгауэръ, въ его мастерскихъ сопоставленіяхъ, въ его сил воображенія, изливающейся неисчерпаннымъ бурнымъ потокомъ образовъ и сравненій. Но если кто ищетъ серьезнаго философскаго ученія, если кто надется, что этотъ нее-цинизмъ въ состояніи измнить философію, разслабленную чрезмрнымъ скептицизмомъ и — увы! все распространяющимся пессимизмомъ, для того послдующія страницы, посвященнныя изслдованію сущности міровоззрнія Ницше, да будутъ служить предостерегающей доской съ надписью: ‘Lasciate ogni speranza, voi ch’eiitrate’.
Отъ внимательнаго изслдователя, который видитъ поразительно быстрое пульсированіе нашей нервной жизни, не можетъ ускользнуть то, что идеи Ницше запускаютъ самые глубокіе и крпкіе корни тамъ, гд почва и безъ того уже сильно разрыхлена и изрыта. Декаденты нашей молодой нмецкой литературы и писатели fin de siecle’я составляютъ въ настоящее время большой генеральный штабъ увеличивающейся съ каждымъ днемъ арміи ницшеанцевъ. Эту замчательно пеструю компанію объединяетъ одна общая цль превозношенія Ницше.
Конечно, весьма отрадно, что въ настоящее время повяло въ философіи боле свжимъ втеркомъ. ‘Вкъ естествознанія’ до того пресытилъ человчество массою фактовъ, что оно теперь жаждетъ причинъ. Жаль только, что втромъ этимъ воспользовался для своихъ парусовъ прежде всего Ницше, мысли котораго носятся по безбрежному морю. Какъ освжительно могла бы подйствовать на наше разслабленное поколніе здоровая, антипессимистическая философская реформа, а сколько бды надлаетъ, вроятно, преподнесенный намъ Ницше ‘Шопенгауэризмъ наизнанку’.
Конечно, недалекіе, посредственные умы теорія Ницше сьуметъ освободить отъ того пессимистическаго кошмара, который въ послдніе годы такъ подавляюще дйствовалъ на всякое мыслительное творчество. Они жадно набросятся на это сумасбродное оптимистическое ученіе, принимая его за здоровый горный воздухъ и не замчая, что воздухъ этотъ не чистъ и точно также наполненъ вредными міазмами, только уже другими. Анархистически-аристократическое міровоззрніе Ницше не даетъ никакихъ видовъ на то освобожденіе, котораго ждетъ съ радостною надеждою наше революціонное поколніе, правда, оно счастливо проплываетъ мимо Харибды — пессимизма, но зато у Сциллы — здраваго человческаго разсудка — наврное потерпитъ крушеніе.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
