ФРЕСКИ КАУЛЬБАХА ВЪ БЕРЛИНСКОМЪ МУЗЕ.
ФРЕСКИ КАУЛЬБАХА ВЪ БЕРЛИНСКОМЪ МУЗЕ.
В. Лесевичъ.
Фрески Каульбаха в Берлинском музее, Лесевич Владимир Викторович, Год: 1874
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Складчина. Литературный сборникъ составленный изъ трудовъ русскихъ литераторовъ въ пользу пострадавшихъ отъ голода въ Самарской губерніи
С.-Петербургъ, 1874
Фрески Каульбаха, украшающія берлинскій музей, принадлежатъ къ числу новйшихъ художественныхъ произведеній, пользующихся особенно-громкою извстностью, какъ въ западной Европ, такъ и у насъ. Тысячи русскихъ путешественниковъ, ежегодно устремляющихся за границу черезъ Эйдкуненъ, никогда почти не минуютъ Берлина, не осмотрвъ произведеній искусствъ, хранящихся въ музе, и въ особенности каульбаховскихъ картинъ. Въ нихъ есть для насъ нчто новое, нчто такое, подобнаго чему въ отечеств, мы ничего видть не можемъ, и потому мы невольно останавливаемся передъ этими картинами, невольно относимся къ нимъ съ напряженнымъ вниманіемъ.
Постивъ лтомъ берлинскій музей, вы встртите передъ фресками Каульбаха не однихъ только художниковъ, изучающихъ фрески эти въ качеств спеціалистовъ и знатоковъ, но и массу разнообразнйшей публики, привлеченной европейской славой Каульбаха. Если изъ массы зрителей, толпящихся передъ картинами, вы выдлите, во-первыхъ, восторгающихся по рутин и лицемрію и, во вторыхъ, тхъ, которые только и поражены, что встрчей съ чмъ-то совершенно для нихъ непостижимымъ, подавляющимъ своею колоссальностью и многосложностью, то останется еще не жало и такихъ, которые, будучи не компетентны въ спеціальныхъ вопросахъ: — эстетическихъ, археологическихъ, техническихъ, — возбуждены главнымъ образомъ къ размышленію надъ содержаніемъ картинъ, пытаются проникнуть въ ихъ основную мысль, стараются оцнить ее по отношенію къ тому складу понятій, который они усвоили, который ими почитается за врный. Въ этомъ послднемъ отношеніи, картины Каульбаха наиболе интересны конечно и большинству тхъ, которые знакомы съ ними только по снимкамъ, дающимъ, вообще говоря, крайне слабое понятіе о художественномъ впечатлніи оригинала и передающимъ врно одно только, лишенное прелести и блеска, содержаніе.
Дв стны громадной залы, заключающей въ себ главную лстницу музея, покрыты тми шестью картинами, о которыхъ я теперь говорю. Эти шесть картинъ представляютъ: разселеніе племенъ, процвтаніе Греціи, взятіе Іерусалима Титомъ, битву на Каталаунскихъ поляхъ, крестовые походи и вкъ реформаціи. Он, такимъ образомъ, связаны между собою единствомъ сюжета и представляютъ одно величественное цлое. Сюжетъ ихъ — судьбы человчества съ древнйшихъ временъ.
Представьте себя стоящимъ на верхней площадк лстницы между двуня колоссальными статуями конеукротителей, невольно принимаемыхъ вами за символы торжества разума надъ грубой силой, окиньте взоромъ картины одну за другой: съ правой стороны у васъ разселеніе племенъ, процвтаніе Греціи и взятіе Іерусалима, съ лвой — каталаунская битва, крестовые походы и реформація. На первой изъ этихъ картинъ передній планъ занятъ изображеніемъ трехъ группъ различныхъ по своему типу племенъ, идущихъ врознь по направленію отъ башни, высящейся за ними въ глубин картины. Средняя группа уноситъ своихъ фетишей, лвая угоняетъ стада, правая — мчится впередъ со своими конями. Выше башни, на неб, виднъ грозный образъ Іеговы, ниспосылающаго кары на отважныхъ строителей, виднющагося у подножія башни и окружающихъ своего повелителя, гордо сидящаго на трон. На второй картин вы видите беретъ моря, покрытый народомъ, слушающимъ псни Гомера, подъзжающаго къ берегу на лодк, окруженной нереидами. Вдали — толпа пляшущихъ юношей, вверху — боги, шествующіе по небу. Третья картина представляетъ вступающаго въ Іерусалимъ Тита, онъ виднъ въ глубин картины на кон, окруженный своими легіонами. На переднемъ план — группа пораженныхъ ужасомъ евреевъ и, между ними, закаливающій себя первосвященникъ. Вправо отъ этой группы видны охраняемые ангелами христіане, влво — предающійся бгству Агасеръ. Верхъ картины занятъ изображеніемъ разгнваннаго Іеговы, окруженнаго пророками и предшествуемаго ангелами. На четвертой картин вы видите жестокую битву. Аэцій съ мечемъ въ рук, осняемый крестомъ, во глав христіанъ — съ одной стороны, Аттила, потрясающій бичемъ, впереди гунновъ — съ другой. Согласно легенд, художникъ изобразилъ эту битву не только между живыми на земл, но и между тнями убитыхъ, подымающимися къ небу и продолжающими въ воздух отчаянную борьбу. Женщины, плачущія надъ окровавленными трупами, дополняютъ картину, смягчая въ то-же время ея суровый характеръ. Пятая картина, подобно тремъ первымъ, состоитъ изъ двухъ частей, въ первой, имющей мсто на земл, передъ вами проходитъ шествіе крестоносцевъ. Здсь вы видите Петра пустынника, восторженно-молящагося на колнахъ, и Готфрида, подымающаго внецъ свой къ небу, занятону второю частью картины, представляющею олицетвореніе врованій крестоносцевъ. Шестая картина, наконецъ, представляетъ героя реформаціи, Лютера, центральнымъ лицомъ всей сложной композиціи. Лютеръ стоитъ на возвышеніи среди обширнаго храма, въ рукахъ его евангеліе, которое онъ раскрылъ и поднялъ надъ головою. Вокругъ него размщены группы его сподвижниковъ и современниковъ, служившихъ реформаціи, а также и тхъ, которые поднимались на поприщ наукъ, литературы, искусствъ, просвщенія вообще. Здсь же видна масса лицъ, взятыхъ изъ другихъ эпохъ, тутъ увидите ни и Абеляра, и Бэкона Веруламскаго и Шекспира, и вообще всхъ тхъ, которые въ теченіе долгаго періода времени отъ XII до XVII вка, по иде художника, состояли въ нравственной связи съ духомъ эпохи, олицетворенной главнымъ лицомъ картины.
Первое впечатлніе, производимое этими картинами поразительно. Но о первомъ впечатлнія я говорить не буду: эстетическая сторона разсматриваемаго предмета дйствуетъ слишкомъ сильно на зрителя и мшаетъ ему мыслить объективно и критически. Отршимся отъ перваго впечатлнія, устранимъ изъ мысли весь тотъ вншній блескъ, въ которомъ является передъ нами избранный художникомъ сюжетъ, и тогда выскажемъ о немъ свое мнніе.
Художникъ, избравшій сюжетомъ жизнь человчества, всего прежде — историкъ. Мыслитъ онъ образами, ими передаетъ намъ свои воззрнія, но образы эти могутъ и должны имть ту же ясность и опредленность, какъ и изложеніе словесное. Мы всего прежде относимся поэтому къ Каульбаху какъ къ историку и хотимъ знать, въ какой мр успшно овладлъ онъ предметомъ, за который взялся.
Взглядъ на исторію очень измнился, какъ извстно, въ послднее время. То, что недавно еще исключительно привлекало представителей. этой науки:— жизнь политическихъ вождей, интриги ихъ приближенныхъ, войны, сраженія, побды и т. п. вншнія событія отошли теперь далеко на задній планъ и уступили мсто явленіямъ, обнаруживающимъ внутреннее состояніе и развитіе всего человческаго общества. Экономическія и политическія условія общественнаго быта, нравы, врованія, умозрнія, наростаніе и упадокъ знаній, — вотъ элементы, изученіе которыхъ даетъ содержаніе наук объ обществ (соціологіи), а слдовательно я исторіи, какъ части ея. Изучая явленія внутренней жизни человчества, историкъ, съ одной стороны, опирается на богатый матеріалъ, добытый учеными изслдователями, научно-возстановившими массу фактовъ, начиная съ глубочайшей древности, съ другой — на т руководящія начала, которыя выработаны мыслителями, посвятившими себя изслдованію процесса жизни общественной. Поле здсь чрезвычайно обширно: я, поневол, ограничусь указаніемъ на весьма немногое. Открытіе санскрита (считая конечно не отъ Сассети, а отъ Вилькинса и Джонса) было открытіемъ новаго міра для Европы. Послдствія его для науки неисчислимы. Оно указало на князь между племенами, считавшимися до того во всхъ отношеніяхъ далекими другъ другу, указало на связь между языками этихъ племенъ, на родственныя черти ихъ первоначальныхъ религій и дало богатый во всхъ отношеніяхъ матеріалъ для возстановленія культуры предковъ нашихъ — арійцевъ. Изслдованія въ области исторія семитическихъ племенъ были не мене плодотворны, они вдвинули въ общій строй исторической жизни то изъ этихъ племенъ, которое доле всхъ остальныхъ племенъ земнаго шара имло свою обособленную исторію, спутывавшую и затемнявшую понятіе о единств и связи исторія человчества. Укажу, наконецъ, на успхи изслдованія доисторической эпохи, которые дали такой драгоцнный матеріалъ для введенія въ исторію, для пролога ея. Они выяснили многое, остававшееся спорнымъ и загадочнымъ, и окончательно устранили миичность изъ представленія о зар жизни человчества. О другихъ пріобртеніяхъ науки я не упоминаю, такъ какъ и сказаннаго достаточно для моей цли. Переходя затмъ къ вліянію на исторію тхъ мыслителей, которые дали руководящія начала для приведенія въ порядокъ и связь всей обширной и постоянно возрастающей массы матеріала, я ограничусь также только главными, существенно-важными чертами. Мыслителя, отршившіеся отъ сбивчивыхъ умозрній, созданныхъ путемъ творческаго произвола и фантазіи, установили ту несомннную истину, что измненія, непрестанно претерпваемыя жизнью человчества, подобно всмъ измненіямъ, совершающимся въ природ, подчинены законамъ. Важнйшій изъ этихъ законовъ есть, конечно, констатированіе опредленной послдовательности въ совершающихся въ общественной жизни измненіяхъ, послдовательности, общій характеръ которой заключается въ постоянно возрастающемъ преобладаніи свойствъ отличительно-человческихъ надъ свойствами общими человку и животнымъ. Умственная дятельность, являющаяся первенствующимъ и руководящимъ элементомъ среди этихъ свойствъ, и поставлена поэтому наукою какъ центральная цпь общаго хода развитія, съ каждымъ звеномъ которой соотвтственныя звенья другихъ параллельно ей развивающихъ элементовъ находятся въ связи. И, наконецъ, въ ход развитія самой этой цпи подмчена правильность, а именно послдовательная смна безсознательно-наивнаго склада понятій, уподоблявшаго весь міръ собственной природ человка и усматривавшаго повсемстно человкоподобныя явленія, боле зрлымъ фазисомъ, сознательно-творческимъ, произвольно-измышляющимъ объясненія вншней и внутренней природы посредствомъ чисто-умозрительныхъ комбинацій, въ свою очередь уступающихъ мсто третьему и окончательному фазису развитія умственной дятельности — сознательно-критическому, ищущему установленія міроразумнія на положительной почв наблюденія, опыта, сравненія, и принимающаго за истину только то, что доказано этимъ чисто-научнымъ путемъ.
Такимъ образомъ, пониманіе исторіи, съ тхъ поръ, какъ въ ея область вступила строгая, объективная наука, потерпло коренное измненіе и по содержанію, и по складу. Вмст съ тмъ оно получило полную опредленность я ясность, внесенныя въ него духомъ естествознанія, который прежде былъ ей чуждъ.
Если посл вышесказаннаго, едва намтившаго нкоторыя главныя черты современной науки объ обществ, и имвшаго единственною цлью возбудить въ ум читателя ту ассоціацію идей, которая неизбжно возникаетъ въ ум сколько-нибудь образованнаго читателя при напоминаніи ему объ этихъ главныхъ чертахъ, — если посл вышесказаннаго обратимся мы опять къ Каульбаху и спросимъ: стоитъ ли онъ на той высот, до которой достигла современная наука, овладлъ ли онъ ея содержаніемъ, усвоялъ ли ея основныя положенія, правильно ли передалъ усвоенное своимъ языкомъ, языкомъ живописи, то, для отвта на эти вопросы, намъ придется разобрать обширное твореніе его сначала въ цломъ, потомъ по частямъ, на которыя онъ самъ раздлилъ его.
Всего прежде, гд у Каульбаха введеніе въ исторію, каковъ у него прологъ ея? Отвтомъ на это служитъ первая его картина, я отвтъ не можетъ не поражать насъ своею странностью. Ужели, въ самомъ дл, руководящая точка зрнія у Каульбаха мистическая. Все, въ первой картин. какъ сюжетъ, такъ и обработка его говоритъ за такое предположеніе, но стоящая рядомъ картина процвтанія Греціи разрушаетъ такое обвиненіе Каульбаха при самомъ его зарожденіи, она гордо отстаиваетъ честь Каульбаха, не позволяя примнить къ нему то, что сказалъ Гейне о Корнеліус. На этой картин, также какъ и на первой, ни видимъ олицетвореніе народныхъ врованій: здсь Зевсъ, Гера, Фебъ, Афродита шествуютъ въ облавахъ. Каульбахъ, очевидно, не мистикъ, онъ пользуется только символикой какъ художественнымъ раскрытіемъ міросозерцанія данной эпохи, не боле. Но и въ такомъ случа, первый шагъ его въ области исторіи все же таки очень неудаченъ. Что значатъ эти типы, опредлившіеся уже при совмстномъ жительств, подъ вліяніемъ однихъ и тхъ же естественныхъ законовъ, что значитъ этотъ первобытный монотеизмъ, возможный только посл долгаго развитія и неизбжно исходящій изъ политеизма, который, въ свою очередь, иметъ исходною для себя точною фетишизмъ? Дале, почему нтъ намека даже на до-историческую эпоху, также вамъ нтъ его и на послдующее развтвленіе племенъ? Если ужъ било допущено обобщеніе, идеализированіе взятаго конкретнаго факта, то, очевидно, необходимо было сдлать это такъ, чтобы не только фантазія, но и знаніе наше было удовлетворено. Безъ этого весь блескъ художественнаго исполненія израсходованъ напрасно и колоссальная картина обращается въ колоссальную ложь.
Но если исходная точка исторіи избрана Каульбахомъ неудачно, то еще неудачне избранъ имъ заключительный моментъ ея. Представить вкъ реформаціи, хотя бы распространенный произвольно до начала XVII вка, какъ завершеніе развитія человчества, есть ошибка и большая ошибка. Если Каульбахъ — допустимъ смягченіе его мысли — хотлъ сказать, что въ теченіе представленной имъ эпохи положены начала, отъ которыхъ потомъ не отступало человчество, то и это такая же большая ошибка. Еслибы Каульбахъ и здсь не путался между наукой и традиціонными воззрніями, какъ онъ путался при начал своего труда, то ему всего прежде необходимо было бы устранить реформацію съ той картины, которой у него пришлось быть послдней. Реформація, какъ реставрація прошедшаго, не была шагомъ въ будущее, а потому штандпунктъ ея давно уже обойденъ. Шагъ въ будущее, послдствія котораго ни и теперь переживаемъ, былъ сдланъ совершенно независимо отъ роформаціи. Этотъ шагъ былъ началомъ движенія независимаго разума, ринувшагося подъ вліяніемъ возродившагося духа древней мысли, къ независимому изученію дйствительности не ради цлей вншнихъ, но ради ея самой. Ошибочно, поэтому, даже я въ современную реформаціи эпоху ставить Лютера во глав умственнаго движенія въ томъ случа, если художникъ, не желая вовсе исключить его, ршился взять вкъ реформаціи сюжетомъ для картины, предшествующей заключительной. То же значеніе, которое теперь иметъ картина реформаціи, длаетъ ее вовсе негодною даже и помимо главенства въ ней Лютера, такъ какъ нельзя же било пройти молчаніемъ развитіе науки въ два послдніе вка и не показать обусловленную этимъ развитіемъ постановку философскихъ, политическихъ и общественныхъ вопросовъ нашего времени. Если Каульбахъ окончилъ свою исторію человчества реформаціею, то онъ всего бы лучше сдлалъ, еслибы не начиналъ ее.
Если, затмъ, мы остановимся надъ промежуточными моментами, избранными Каульбахомъ между разселеніемъ племенъ и вкомъ реформаціи, то должны будемъ признать, что моменты эти избраны боле или мене неудачно.Счастливе другихъ выборъ момента для второй картины. Это дйствительно характеристика цлой эпохи, такъ живо напоминающая ‘Da Ihr noch die schne Welt regieret’ Шиллера, эпохи важной въ исторіи развитія чиловчества, но въ исполненіи картины — разработанной, въ сожалнію, не достаточно полно. Сюжеты остальныхъ картинъ совершенно неудачны. Взятіе Іерусалима, фактъ частный, малозначительный, не въ состоянія восполнить отсутствія характеристики сблизившаго народности и космополитизировавшаго ихъ Рима, безсознательно подготовившаго элементы главной изъ міровыхъ монотеистическихъ системъ. Битва на Каталаунскихъ равнинахъ съ успхомъ могла бы дать мсто изображенію того паденія умственнаго и общественнаго, до котораго доведенъ былъ міръ вслдствіе паденія древней цивилизаціи и торжества германцевъ. Явленіе это гораздо обще и глубже, чмъ каталаунское побоище, но ему съ патріотически-нмецкой точки зрнія, врующей въ призваніе германцевъ для обновленія человчества, придается совершенно ложное значеніе. Гунны грозили серьезною опасностью европейской цивилизаціи, но нельзя не признавать однакоже, что и торжество германцевъ сдлало ей очень много зла. При томъ же, неудачный натискъ гунновъ былъ явленіемъ преходящимъ, тогда какъ торжество германцевъ на долгое время оставило въ исторіи глубокіе слды. Каталаунская битва, поэтому, ни въ какомъ случа не должна бы исключать собою картины состоянія міра въ варварскую эпоху, отъ паденія Западной Имперіи до первыхъ проблесковъ возстановленія погибшей образованности при Карл Великомъ и Алкуин. Безъ этой картины, слдующая за нею — картина возстановленія древней цивилизаціи и возрожденія свободной умственной дятельности лишается должнаго освщенія и принадлежащаго ей значенія. У Каульбаха она пропущена: крестовые походы, какъ явленіе боле вншнее, ничего не объясняющее, а напротивъ для себя требующее объясненія, не въ состояніи замнять картины возрастанія умственныхъ силъ и обусловленнаго имъ развитія общественной жизни, начиная съ XII, и еще ршительне съ XIII вка. Передъ нами нтъ главныхъ, блестящихъ дятелей, подготовлявшихъ броженіе этого времени, начиная съ X вка, нтъ арабовъ съ ихъ философами, учеными, мистиками, съ сокровищами наукъ, спасенными ими отъ всеобщаго крушенія древняго міра, нтъ посредниковъ между ними и европейцами — средневковыхъ евреевъ, переводчиковъ, комментаторовъ, пропагандистовъ среди латинской расы науки, философіи, своевольной мистики, нтъ ихъ послдователей, творцевъ колоссальныхъ энциклопедій, скептиковъ, авторовъ всевозможныхъ еретическихъ положеній, аверроистовъ, уже въ XIII вк не пугавшихся ни какой смлости мысля. Глазъ, останавливающійся на Петр Аміенскомъ и Готфрид Бульонскомъ, напрасно ищетъ Рожера Бэкона, Леонарда Пизанскаго, Іоахима ди Фіоре, Петра Пармскаго и т. д., напрасно ищетъ массы пропагандистовъ теолого-философской двойственности мысли, авторовъ гороскопа религій и хоть намека на сказанія: о трехъ кольцахъ, трехъ лжецахъ и т. п., напрасно ищетъ, наконецъ, великаго Данте, этого карателя лжи и зла и проповдника необходимости общедоступной науки для народа. Ихъ нтъ у Каульбаха, а какъ понять безъ нихъ окончательное возрожденіе мысли въ XV и XVI вк. Съ одними Готфридами, Петрами Аміевскими и имъ подобными средніе вка не далеко бы ушли и не закончились бы провозглашеніемъ свободы мысли и эпохою великихъ открытій и изобртеній.
Въ частности, картины Каульбаха задуманы врядъ ли удачне, чмъ сдлавъ выборъ ихъ сюжетовъ, опредляющій собою общую картину развитія человчества по мысля автора. Если брать картины независимо отъ ихъ значенія въ общей связи избранныхъ Каульбахомъ моментовъ, то лучшею слдуетъ признать, я думаю, битву гунновъ. Превосходство этой картины надъ остальными признаютъ и нмцы, и на этотъ разъ я раздляю ихъ мнніе. Въ самомъ дл, въ одной этой картин только и отсутствуетъ спинолизмъ, обременяющій другія картины, а потому она одна не лишена единства. Это прекраснйшая иллюстрація народной легенды, иллюстрація, сохранившая весь грозный, мрачный колоритъ этой легенды, иллюстрація полная такаго правдиваго движенія, столь вдохновенная, что не создай Каульбахъ, кром ея, ничего больше, и тогда онъ все же былъ достоинъ стать въ числ первыхъ художниковъ нашего времени. Мы, русскіе, сознательно или нтъ, тяготемъ, какъ кмъ-то уже было замчено, къ сюжетамъ, представляющимъ столкновеніе нравственной я стихійной силъ. Торжество или возможность торжества послдней такъ болзненно сжимаетъ ваше сердце, такъ глубоко захватываетъ весь нашъ психическій строй, что для живописи едва-ли и существуетъ другой сюжетъ, который бы сильне возбуждалъ насъ. По этой причин ‘Послдній день Помпеи’ Брюлова и ‘Отшествіе Іуды’ Ге пользуются у насъ такою славою, популярностью и симпатіями, какія не выпали на долю ни одной другой картины. У Брюлова мы видимъ самый моментъ гибели сознательнаго, у Ге моментъ этотъ только намченъ какъ неизбжный, это разница не существенная, не препятствующая намъ одинаково любить об эти картины и, отвлекаясь отъ вопросовъ исполненія, ставить ихъ выше битвы гунновъ Каульбаха, гд исходъ трагедіи иной. Тмъ не мене однакоже и здсь есть достаточно захватывающихъ мотивовъ, и если впечатлніе ваше не будетъ испорчено суесловіемъ какого-нибудь лже-знатока, то вы долго не отойдете отъ этой картины.
Остальныя картины задуманы гораздо мене удачно. Кром реформаціи, вс он страдаютъ двойственностью, избыткомъ символизма и неизбжно-происходящею оттого искусственностью общаго строя каждой. Вкъ же реформаціи, хотя и лишенъ двойственности и обособленныхъ символовъ, страдаетъ однакожъ искусственностью боле всхъ остальныхъ. Это произведеніе должно быть причислено къ неудачнйшимъ по мысли. Для пяти картинъ Каульбахъ избралъ опредленныя событія и на ихъ фон развилъ т мотивы, намтилъ т общія черты, которыя, по его взгляду, должны характеризовать цлую эпоху. Для реформація онъ не избралъ никакаго такаго фанта. Здсь, въ условномъ мст сосредоточилъ онъ массу личностей отъ Абеляра до Шекспира — теологовъ, философовъ, ученыхъ, поэтовъ, музыкантовъ, путешественниковъ, изобртателей, — размстилъ ихъ группами и во глав всхъ поставилъ Лютера. Что же вышло? Полнйшая разрозненность, рзко противорчащая насильственному сосредоточенію. Не только группы лишены взаимной связи между собою, не только нтъ связи между всми ими и одиноко стоящей среди толпы фигурой Лютера, но и между лицами отдльныхъ группъ также не существуетъ связующаго начала. Смотришь и не понимаешь зачмъ здсь вся эта масса людей? Каульбахъ очевидно подражалъ ‘Аинской школ’ Рафаэля, но подражаніе его чисто-вншнее, безъ-идейное, окончательно губящее его собственное произведеніе невольнымъ вызовомъ къ сравненію. У Рафаэля есть опредленная мысль, между всми группами и фигурами его существуетъ связь, такъ какъ цль у нихъ общая. Совсмъ не то у Каульбаха, втснившаго въ стны своего храма самую пеструю и нравственно-разрозненную толпу и тмъ сдлавшаго изъ своей картины, по замчанію одного нмецкаго критика, ребусъ, разгадать который не подъ силу всего прежде ему самому.
Общее заключеніе мое изъ всего сказаннаго выше — слдующее.
Исторія развитія человчества продумана Каульбахомъ, очевидно, слабо и метафизично. Въ томъ представленія, которое онъ передалъ намъ шестью разсмотрнными картинами, начала не существуетъ совсмъ, а конецъ воплощенъ въ момент, избранномъ ложно е истолкованномъ нелпо. Событія, представляющія главныя эпохи развитія человчества, взяты неудачно: значеніе имютъ они или чисто-вншнее или, обладая внутреннимъ значеніемъ, обработаны неполно или неврно. Прогрессивность развитія исторической жизни хотя и обозначена, но руководящее въ ней значеніе умственной дятельности не проведено: истинные героя и представители человчества отсутствуютъ въ большей части картинъ, тогда какъ нкоторые второстепенныя личности прославлены не въ мру. Узеій націонализмъ и остатки традиціоннихъ воззрній, наконецъ, пробиваясь тамъ-сямъ, портятъ боле или мене почти вс картины. Картины эти не удовлетворяютъ поэтому современнаго человка, и посл перваго обаянія, производимаго ихъ блестящею художественною вншностью, они, за исключеніемъ второй е четвертой, оставляютъ одно безплодное утомленіе, не вознаграждаемое даже тмъ впечатлніемъ, которое ‘Процвтаніе Греціи’ и ‘Битва гунновъ’ производятъ вн связи съ остальными.
Кто нибудь станетъ утверждать, пожалуй, вмст съ поклонниками Каульбаха, что, имя въ виду зрителей всхъ состояній и сословій, художникъ долженъ былъ держаться традиціонныхъ воззрній, долженъ былъ избрать простые и наглядные сюжеты, долженъ былъ, однимъ словомъ, написать именно то, что онъ написалъ, а не что другое. Такую защиту я считаю недостигающей цли: всего прежде очевидно, что картины Каульбаха ни въ какомъ случа и ни при какомъ выбор сюжетовъ не могутъ быть понятны всмъ и каждому, затмъ, если защитники Каульбаха хотятъ выдвинуть впередъ стремленіе его создать прочную связь между своими произведеніями и публикою, преимущественно же наимене образованною частью ея, то имъ слдуетъ держаться взгляда, діаметрально-противоположнаго тому, котораго они теперь держатся. Конечно, художникъ долженъ посвящать свои силы искусству не ради искусства, конечно, онъ долженъ бить не паразитомъ общества, а слугою его, но разв слдуетъ изъ этого, что ему необходимо измнять своимъ убжденіямъ, выдавать за правду то, что считаетъ неправдой, поучая — лгать? Взваливать такое обвиненіе на Каульбаха врядъ ли справедливо: произведенія его полны увлеченія и искренности. Нтъ сомннія, что въ нихъ онъ не кривитъ душой, что въ нихъ высказался не только талантъ его, но и его знанія и его убжденія. Поэтому-то ни и имемъ право утверждать, что Каульбахъ, какъ художникъ, могъ бы стоять на висот уровня современныхъ требованій образованнаго общества, могъ бы дйствительно служить распространенію истинныхъ и здравыхъ воззрній, если бы онъ обладалъ тмъ, безъ чего художникъ нашего времени, избирающій такой сюжетъ, какой онъ избралъ, не долженъ браться за кисть — знаніями и органически-связанными съ ними убжденіями.