ФРАНЦУЗСКІЙ АДВОКАТЪ XVIII-го СТОЛТІЯ
— Un avocat-journaliste au ХVIII-е sicle. Linguet. Par Jean Cruppi. Paris, 1896.
I.
II.
III.
IV.
Н. Карабчевскій.
‘Встникъ Европы’, No 3, 1898
Французский адвокат XVIII-го столетия, Карабчевский Николай Платонович, Год: 1898
Время на прочтение: 41 минут(ы)
Адвокатура во Франціи считаетъ вками свою исторію. Та общественное вліяніе и значеніе, которое она проявила въ нашемъ столтіи, давъ исторіи Франціи рядъ блестящихъ именъ, явилось не сразу и далось адвокатур не даромъ. Вторая половина ХVIII-го вка, эпоха непосредственно предшествовавшая ‘великой революціи’, бурно и тревожно пронеслась и надъ сословіемъ французскихъ адвокатовъ.
Типичнымъ дореволюціоннымъ адвокатомъ ХVIII-го столтія, обратившимъ на жизнь и задачи сословія вниманіе всей французской печати и публики, и въ конц концовъ, цною своей гибели, какъ адвоката, совершившимъ весь этотъ переворотъ, по всей справедливости долженъ почитаться Николай Лэнге, Лэнге вступилъ въ сословіе парижскихъ адвокатовъ въ 1764 году и съ позоромъ былъ исключенъ изъ него въ 1776 году подъ дружнымъ давленіемъ какъ наиболе видныхъ членовъ сословія, такъ и сплотившагося противъ него прокурорскаго надзора.
Недавно во французской литератур (въ 1895 г.) появилась книга Крюпи: ‘Un avocat-journaliste au ХVIII-me sicle — Linguet’, обратившая на себя вниманіе. Это добросовстное и талантливое историческое изслдованіе, посвященное личности Лэнге, необычайно ярко рисуетъ положеніе тогдашней адвокатуры, обнимая собою дятельность Лэнге именно какъ адвоката. Дятельность эта продолжалась сравнительно недолго, немного боле десяти лтъ, но она успла проявиться въ столь разнообразныхъ, яркихъ и плодотворныхъ формахъ, что представляетъ изъ себя по истин цлую эпопею. Въ 1776 году, когда Лэнге говорилъ въ судебномъ засданіи парламента въ послдній разъ, весь Парижъ столпился слушать его. Придворныя дамы, помщавшіяся за мстомъ старшаго предсдателя въ особой аристократической ниш-фонар, наравн съ остальною публикою, бшено апплодировали ему. При выход толпа такъ напирала, тснясь въ прославленному адвокату, что на смерть задавила подростка-лицеиста, случайно потерявшаго своего гувернера. Кучеръ, везшій Лэнге изъ Palais de Justice, немилосердно билъ своихъ клячъ, горланя во всю мочь: ‘да здравствуетъ Лэнге, эта умная голова’! Ему вторила вся уличная парижская толпа.
Въ теченіе 15 лтъ слава Лэнге, сначала какъ адвоката, а потомъ, по исключеніи изъ сословія, какъ журналиста, создавшаго впервые отрасль политическаго журнализма, была шумна и необычайна. Портреты, бюсты, медали съ его изображеніями шли такъ же ходко, какъ и изображенія Вольтера, въ музе восковыхъ фигуръ Парижа онъ занималъ мсто между королемъ прусскимъ и тмъ же Вольтеромъ. Дамы носили шляпки ‘ la Linguet’, а когда, несмотря на протесты части печати и публики, состоялось его исключеніе изъ сословія, модницы измнили только фасонъ шляпокъ, назвавъ ихъ ‘Linguet ray’.
Лудовикъ XV пожелалъ принять Лэнге въ торжественной аудіэнціи посл блестящей защиты имъ графа Моронжіе, не удостоивъ самого графа на выход даже поклономъ. По словамъ Крюпи, Лэнге одно время ‘былъ богомъ въ главахъ Лудовика XVI, оставаясь въ то же время дьяволомъ въ глазахъ его министровъ’, которыхъ онъ не переставалъ затрогивать и безпокоить. Не создавъ лично для себя карьеры, несмотря на то, что въ числ его кліентовъ былъ такой всемогущій впослдствіи сановникъ, какъ герцогъ д’Эгіонъ, не наживъ денегъ, которыя одно время сами плыли къ нему, когда, по общему признанію, онъ вдругъ незамтно сталъ первымъ адвокатомъ своего времени, Лэнге весь ушелъ въ общественную тревогу и въ общественное служеніе, благодаря свойствамъ своего непримиримаго и безпокойнаго характера,— быть можетъ, даже самъ не желая того.
Съ 1755 по 1793 годъ имъ написано множество книгъ, всего 80 томовъ. Сюда, кром самостоятельныхъ сочиненій по самымъ разнообразнымъ вопросамъ и отраслямъ знанія, вошли его судебныя рчи, защитительныя записки, журнальныя статьи, мемуары и проч. За исключеніемъ его ‘Mmoires sur la Bastille’, которой не миновалъ и онъ во время своей журнальной дятельности, большинство его сочиненій въ настоящее время забыто, но это объясняется, по мннію Крюпи, исключительно тмъ, что многочисленныя его писанія, зарождавшіяся въ пылу лихорадочной дятельности, были почти вс произведеніями минуты (de circonstance) и потому являются гораздо боле дйствіями, ‘длами’, нежели ‘писаніями’.
Шумъ, возбужденный этими спшными страницами воспоминаній, полемикъ и судебныхъ рчей, нердко полныхъ дйствительно новыхъ идей и захватывающаго интереса, смолкъ тотчасъ же, какъ смолкаетъ бряцаніе оружія немедленно посл битвы.
Чтобы оживить эти погребенныя творенія, чтобы дать имъ вновь лихорадочный трепетъ жизни, приходится воскрешать самыя событія, среди которыхъ они зародились, и выяснять цль, въ которой каждое изъ нихъ стремилось.
Если исполнить именно это, то удастся проявить, пожалуй, одну изъ оригинальнйшихъ фигуръ конца ХVIII вка, одну изъ тхъ типичныхъ личностей, въ которой всего полне, ярче и рельефне отразилась общая сумятица, всеобщій хаосъ идей тхъ нсколькихъ десятковъ лихорадочно-тревожныхъ годовъ, которые, непосредственно ей предшествуя, подготовили ‘великую’ французскую революцію.
Николай-Симонъ-Анри Лэнге родился въ Реймс въ 1736 г. Судьб угодно было, замчаетъ его біографъ, чтобы этотъ будущій срыватель Бастиліи появился на свтъ именно 14 іюля. Отецъ его былъ довольно замчательный человкъ. Онъ доживалъ свой вкъ въ Реймс въ качеств зятя мстнаго прокурора, занимая скромную должность судебнаго пристава, но ране онъ былъ профессоромъ въ ‘Collge de Navarre Paris’. Онъ былъ образованнымъ гуманистомъ, ему улыбалась карьера. Неожиданно онъ впалъ, однако, въ самый ярый пессимизмъ, потомъ предался магіи и спиритизму и кончилъ изступленными конвульсіями парижскаго діакона-проповдника. Королевское lettre de cachet совлекло его прямо съ каедры проповдника и отправило въ ссылку въ Реймсъ, холодный и напыщенный городъ, полный роялистскихъ традицій. Здсь онъ былъ дважды женатъ, имлъ много (10) дтей и, повидимому, совершенно успокоился и излечился отъ тревогъ своего мятежнаго духа.
Третій по счету сынъ его, Николай Лэнге, получилъ образованіе въ ‘Collge de Navarre Paris’, тамъ, гд отецъ его былъ нкогда профессоромъ. Здсь изучались по преимуществу древніе языки. Ученики могли говорить даже между собою и съ начальствомъ только по-латыни или по-гречески. Культъ классицизма, богомъ котораго считался Цицеронъ, былъ въ полномъ ходу. ‘Не считая этого, чему еще обучали тогда въ 28 коллежахъ Парижа’?— задается вопросомъ Крюпи.— ‘Des sottises’! (глупостямъ) — отвчаетъ на это Дону, ‘философіи вздора’!— прибавляетъ де-Местръ.
Но въ латыни и греческомъ вс были сильны. Въ 1750 г., на долю Лэнге выпали первые школьные успхи. Между товарищами онъ былъ провозглашенъ ‘императоромъ реторики’, и получилъ первую награду. Въ 1751 г. парижскимъ университетомъ ему были присуждены вс три первыя награды. Слдуетъ замтить, что во второй половин XVIII столтія знаменитйшими ‘тенорами’ латыни и греческаго языка считались Лагарпъ, Тюрго, Лэнге и Робеспьеръ. Только жизнь перваго изъ нихъ мирно протекла подъ снью парнасскихъ рощъ. Остальные три, хотя и въ противоположныхъ лагеряхъ, проявили собою истинныхъ революціонеровъ. Несмотря на все различіе ихъ натуръ и происхожденія, общая черта этихъ ршительныхъ революціонеровъ та, что они явились продуктомъ самаго строгаго и законченнаго ‘классическаго’ образованія. Судьба Лэнге связана съ судьбой знаменитаго дятеля революціи, Робеспьера, еще одною общею чертою. Головы обоихъ, увнчанные нкогда лаврами ‘императоровъ реторики’, скатились въ одну и ту же окровавленную корзинку палача, съ промежуткомъ лишь въ нсколько мсяцевъ.
Въ отличіе отъ названныхъ двухъ своихъ современниковъ, начавшихъ очень мирно свою житейскую карьеру,— Тюрго въ качеств товарища прокурора въ Париж, и Робеспьеръ въ качеств провинціальнаго адвоката въ Аррас — Лэнге съ первыхъ же своихъ шаговъ вступаетъ на путь протеста и возмущенія. Брошенный безъ связей, знакомствъ и безъ гроша въ карман на мостовую Парижа, онъ сразу проявляетъ по истин ‘великолпное’ пренебреженіе къ такъ называемымъ врнымъ классическимъ средствамъ и протореннымъ житейскимъ благоразуміемъ путямъ, чтобы проложить себ дорогу. Лэнге какъ бы намренно создаетъ себ самую трудную жизненную программу. Великодушно и безъ малйшихъ колебаній отказавшись въ пользу своихъ многочисленныхъ малолтнихъ сестеръ и братьевъ отъ доли слдовавшаго ему посл отца скромнаго наслдства, Лэнге очутился прежде всего въ самой жестокой нищет. Не теряя ни минуты, ему приходилось думать о своемъ существованія. У него являлась-было мысль сразу записаться въ адвокаты. Но сословіе тогдашнихъ адвокатовъ, въ сред которыхъ насиженныя мста адвокатской практики перекупались за большія деньги или передавались по наслдству, мало привлекало его. Обладая прекрасными математическими способностями, онъ мечталъ-было сдлаться инженеромъ (его брошюры ‘О свтовыхъ законахъ’ и ‘О воздушномъ телеграф’, имли нкоторый успхъ), но безъ спеціальной подготовки все это оказалось неосуществимымъ. Буквально подъ вліяніемъ голода, не безъ внутренней борьбы и душевнаго возмущенія, онъ на первыхъ порахъ принимаетъ мсто домашняго секретаря при герцог de Deux-Ponts, прославленномъ на всю Европу своею оригинальною и ослпительною роскошью магнат. Онъ былъ въ род нашего ‘великолпнаго’ князя Тавриды, съ тою впрочемъ разницею, что въ его жилахъ текла настоящая королевская кровь. Впослдствіи онъ былъ владтельнымъ княземъ Палатината и герцогомъ баварскимъ. Во время путешествія герцога по Европ съ визитами въ коронованнымъ особамъ, Лэнге въ числ другихъ обязанностей долженъ былъ скакать впереди въ качеств курьера и имть высшее шталмейстерское наблюденіе за его конюшней. При одномъ изъ такихъ путешествій слуга загналъ и бросилъ по дорог лошадь и, боясь отвтственности, свалилъ вину на Лэнге, утверждая, что тотъ продалъ ее въ одномъ изъ промежуточныхъ городовъ и утаилъ деньги. Вскор истина обнаружилась и невинность Лэнге стала очевидною, но это не помшало ему во время объясненій съ герцогомъ вести себя такъ горделиво, съ такимъ высокомрнымъ достоинствомъ, что онъ долженъ былъ оставить свое мсто.
Для характеристики нравовъ тогдашняго французскаго общества замтимъ, что этотъ случай съ лошадью, равно какъ и послдующіе слухи, уже вовсе лишенные основанія, о томъ, что Лэнге будто бы укралъ у своего школьнаго товарища Доро сто луидоровъ, появились черезъ 15 лтъ, въ разгаръ его адвокатской славы.
Сословіе парижскихъ адвокатовъ, настаивавшее на исключеніи его въ 1775 г., въ числ прочихъ обвинительныхъ пунктовъ занесло въ свой questionnaire слдующій знаменательный пунктъ: ‘вы злоупотребили довріемъ герцога de Deux-Ponts въ то время, когда состояли при немъ’?.. Въ своемъ отвт, опубликованномъ впослдствіи въ его мемуарахъ, Лэнге, опровергнувъ фактически это обвиненіе, съ справедливымъ негодованіемъ восклицаетъ: ‘Какъ бы то ни было, съ тхъ поръ прошло 17 лтъ. Мн теперь тридцать-восемь. Какая низость идти съ своими розысками въ невдомое дтство человка, который съ тхъ поръ въ теченіе боле десяти лтъ дйствуетъ на сцен, къ сожалнію, при слишкомъ ослпительномъ освщеніи, и въ дятельности котораго, тмъ не мене, вамъ не удалось найти и тни предосудительнаго ‘. Затмъ, по адресу своего главнаго противника въ сословіи, знаменитаго Жербье, прославленнаго своимъ наружнымъ благородствомъ и изысканнымъ краснорчіемъ, отъ котораго не уцлло, впрочемъ, и слда для потомства, онъ продолжаетъ: ‘Покопавшись глубже въ моемъ дтств, нашлось бы, можетъ быть, еще кое-что. Г. Жербье, выступая въ дл маркиза де-Брюнуа въ качеств его обвинителя, нашелъ же возможнымъ публично изобличать его и въ томъ, что, будучи пяти лтъ отъ роду, онъ больно ударилъ лакея, неловко несшаго его на рукахъ. Сторонники и друзья г. Жербье могли бы открыть и относительно меня, что я укусилъ свою кормилицу, будучи еще у груди, тогда вопросъ о моемъ исключеніи прошелъ бы уже безъ всякихъ затрудненій’!
Посл недолговременныхъ своихъ скитаній по Европ, въ качеств конюшаго и секретаря блистательнаго герцога де-Дё-Понъ, Лэнге поселяется въ Париж вмст со своимъ товарищемъ по коллежу, Дора, такимъ же бднякомъ, какъ и онъ самъ. Оба друга страстно упражняются во всевозможныхъ видахъ литературнаго творчества. Лэнге съ настоящею яростью и упорствомъ истаго работника, въ горделивомъ сознаніи своей интеллектуальной силы, которую онъ не умлъ пока ни направлять, ни сдерживать, умудряется въ такую эпоху, когда появленіе каждой книги считалось еще цлымъ событіемъ, въ какія-нибудь шесть лтъ (началъ свою литературную карьеру на 22 году) проявить себя во всхъ видахъ творчества, издать цлый рядъ сочиненій. Попутно онъ исправляетъ посредственные стихи пріятеля своего Дора и своимъ анонимнымъ сотрудничествомъ доставляетъ даже нкоторый успхъ его дтски задуманной и слабо написанной трагедіи ‘Зюлика’. Самъ онъ въ этотъ періодъ ставитъ на сцену полу-сатирическую комедію въ стихахъ: ‘Les filles-femmes’, имвшую нкоторый успхъ, о которой впослдствіи знатоки отзывались, что иные діалоги не посрамили бы самого Мольера. Но настоящіе литературные дебюты Лэнге, заронившіе столько горечи въ его сердце, благодаря дружному и кастовому недоброжелательству тогдашней критики, и за этотъ шестилтній періодъ все еще были впереди.
Въ 1762 году онъ издаетъ нсколько брошюръ въ защиту іезуитовъ и посланіе въ стихахъ на ту же тему. Это была несчастная мысль дебютировать съ защитою столь неблагодарной темы. Именно въ начал этого года парижскій парламентъ, къ великому удовольствію энциклопедистовъ и всхъ свободомыслящихъ, постановилъ объ изгнаніи іезуитовъ изъ предловъ Франціи. Постановленіе это строго приводилось въ исполненіе. Въ каждомъ дом искали іезуита, іезуитскія школы закрывались, іезуиты прятались и скрывались, какъ настоящіе прокаженные. Парламентъ, пользовавшійся въ то время огромной силой, оппонировавшій самому королю, сыгралъ этимъ одновременно въ руку и королю, и общественному мннію. Это не помшало ему, впрочемъ, въ томъ же году, испугавшись собственнаго свободомыслія, приказать истребить руками палача только-что появившіяся сочиненія Жанъ-Жака Руссо: ‘Emile’ и ‘Contrat Social’, а на придачу и нсколькихъ живыхъ людей, въ числ которыхъ былъ протестантъ Каласъ (невинно осужденный за убійство якобы собственнаго сына съ религіозной цлью) и пасторъ Рашетъ.
Лэнге, защищая іезуитовъ, возсталъ только противъ насилія со стороны побдителей. Въ постановленіи парламента объ изгнаніи цлаго класса людей онъ усматривалъ актъ, направленный противъ свободы мысли и личности,— хотя бы эта мысль и эти личности были одты въ рясы іезуитовъ. Стихи его были довольно неуклюжи, а брошюры оказались неудачными и успха не имли, такъ какъ ратовали за абстрактнаго общечеловка. Это не было тогда еще въ мод. Въ томъ же 1762 году онъ выступаетъ въ качеств историка, и печатаетъ ‘Исторію Александра Великаго’. Въ издававшемся тогда Гриммомъ повременномъ изданіи ‘La Correspondance’, такъ характеризуется это сочиненіе: ‘Г. Лэнге, молодой исторіографъ, даетъ публик сочиненіе, которое, къ сожалнію, недостаточно созрло въ тиши его кабинета. Не трудно догадаться, что въ сущности исторія царствованія Лудовика XIV-го послужила автору образцомъ, и въ этомъ все несчастіе. Впрочемъ, даже въ качеств посредственной исторіи оно заслуживаетъ нкотораго вниманія, такъ какъ написано недурно и читается не безъ удовольствія’.
Посл почтительнаго посвященія книги королю польскому Станиславу и очень скромнаго вступленія, въ которомъ Лэнге опредляетъ задачу писателя, какъ безкорыстнаго носителя нелицепріятной истины, съ первыхъ же строкъ текста онъ разражается слдующею тирадою:
‘Еслибы вс люди были разумны, быть можетъ, они умли бы лучше понимать значеніе тхъ похвалъ, которыми окружаютъ обыкновенно побдителей. Они бы не видли въ этомъ ничего другого, кром языка безсилія, которое ищетъ обезоружить жестокость. Они бы не связывали славы съ значеніемъ ‘побдителя’, значенія, которое, къ сожалнію, многіе короли считаютъ необходимымъ для своего величія, и такимъ образомъ исторія хотя бы нсколько отмстила за родъ человческій. Я не думаю, чтобы когда-либо существовали тираны, кинжалы которыхъ оказались бы столь пагубными для человчества, какъ прославленная дятельность Александра и Цезаря. Спокойная и обдуманная жестокость Тиверіевъ, Нероновъ, Домиціановъ, лишала Римъ лишь горсти гражданъ, на протяженіи многихъ лтъ. Но одно сраженіе, подобное сраженію при Арбеллахъ или Фарсал, стоило многихъ тысячъ людей, и опустошало цлыя страны. Многіе историки восхваляли Цезаря, и особенно стояли на томъ, что въ своихъ сраженіяхъ онъ погубилъ какъ разъ милліонъ людей. Если это такъ, то родъ человческій не имлъ боле лютаго врага. Калигула, Коммодъ, Геліогабалъ, въ сравненіи съ нимъ были чудомъ кротости и милосердія’.
Въ этой тирад уже чуется настоящій Лэнге. Истинная его природа, его свободомысліе, его наклонность идти наперекоръ общепринятымъ понятіямъ и мнніямъ, въ этомъ сочиненіи уже даютъ свои замтные ростки.
‘Нужно было,— говоритъ Крюпи,— имть нкоторое мужество, чтобы злословить насчетъ воинствующихъ королей въ такую минуту, когда Европа за шесть послднихъ лтъ только-что потеряла на поляхъ сраженій именно милліонъ людей. Надъ этимъ даже свободомыслящіе философы того времени не задумывались. Кто прочелъ опытъ молодого писателя, былъ только непріятно пораженъ фамильярною смлостью, съ которою онъ оскорбительно отзывался о ‘герояхъ’ — о Цезар и Александр. Исторія того времени, мало освдомленная, зато очень чопорная и врная разъ установленнымъ традиціямъ, вышивала свои узоры по готовой канв. Всякій новый источникъ принимался какъ оскорбленіе, всякій новый взглядъ — какъ заблужденіе. Монархи по преимуществу распредлялись на дв группы: группу героевъ и группу изверговъ. Это были не живые люди съ своими достоинствами и пороками, а манекены, оснащенные либо одною добродтелью, либо однимъ порокомъ. Критика, по поводу сочиненія Лэнге, наградила его прозвищемъ ‘защитника тирановъ’, прозвищемъ, которое впослдствіи, въ 1793 г., и стоило ему головы’.
Посл этой новой литературной неудачи, благодаря покровительству д’Аламбера, который обратилъ на него все-таки нкоторое вниманіе, Лэнге попадаетъ домашнимъ секретаремъ къ принцу де-Бово, главнокомандующему французскихъ войскъ, предпринявшихъ демонстративную компанію въ Португалію. Результатомъ этой поздки было только знакомство Лэнге съ испанскимъ языкомъ и испанскою литературою (впослдствіи онъ перевелъ на французскій языкъ избранныя драмы Кальдерона и Лопе де-Вега, и издалъ ихъ), а затмъ путешествіе по Европ.
Въ Ліон онъ чуть-было не затялъ устройства фабрики для изготовленія особаго, изобртеннаго имъ, мыла (по холодному способу изготовленія). Въ Голландіи онъ живо заинтересовался блистательными промышленными успхами крохотной страны, по сравненію съ бдной экономической жизнью могущественной Франціи того времени. Въ качеств ‘фланирующаго философа’, онъ въ 1763 г. возвратился во Францію, чрезъ Аббевиль (на Сомм, 157 килом. отъ Парижа), прежнюю столицу кантона Понтье, и ршился здсь остановиться и пожить нкоторое время. Никакихъ узъ родства или знакомства тутъ у него не было. Случайная остановка эта, тмъ не мене, опредлила всю его дальнйшую судьбу.
Городокъ былъ замкнутый, гордый своими прежними коммунальными вольностями, промышленный, дятельный, но очень подозрительный во всмъ вновь прибывающимъ. Лэнге чуть не приняли за англійскаго шпіона. Мэръ города (mayeur) Дюваль де-Сикуръ — по отзыву Крюпи — ‘дуракъ на подкладк фанатическаго зврства’ — едва не арестовалъ его (впослдствіи, въ 1766 г., именно этотъ Дюваль де-Сикуръ будетъ предсдательствовать въ возмутительномъ процесс кавалера де-Лабара, гд мы, въ качеств защитника, впервые встртимся съ Лэнге). Тутъ же, въ Аббевил, проживалъ и бывшій мэръ (представитель либеральной партіи) Дувиль, изъ породы смлыхъ и яростныхъ, хотя и скрытыхъ республиканцевъ. Это — будущій другъ Лэнге, но у власти былъ въ то время, побдившій его какъ разъ въ послднее время на выборахъ, Дюваль де-Сикуръ. Матросъ какой-то донесъ мэру, что Лэнге бродитъ по порту и всмъ интересуется. Лэнге позвали къ допросу. Онъ отвчалъ la Rousseau, что ‘изучаетъ природу и людей, останавливаясь всюду, гд находитъ предметы для своего изученія, утоляя жажду у перваго встрчнаго ручья’. Чтобы доказать, что онъ не опасный и не безпутный праздношатающій, и въ отплату за гостепріимство, Лэнге предложилъ городскому начальнику прочесть курсъ лекцій ‘по математик’. Обезоруженный мэръ согласился, поршивъ, однако, зорко наблюдать за нимъ. Лекціи имли огромный успхъ, особенно среди военной молодежи.
Тогда Лэнге остался въ Аббевил и поселился у нкой вдовы Деверите, прекрасной женщины, имвшей книжную торговлю. Сюда собирались вс ‘beaux esprits’ Аббевиля. Блестящій и остроумный говорунъ, Лэнге скоро сдлался здсь центромъ. Его пребываніе въ Аббевил стало настоящимъ событіемъ. Онъ вдругъ сдлался ‘великимъ’ человкомъ провинціи. Завязались дружескія отношенія, особенно съ бывшимъ мэромъ Дувилемъ. Чествуя въ лиц Лэнге философа, свалившагося неожиданно ему съ неба, отставленный мэръ испытывалъ двойное удовольствіе удовлетворять своимъ умственнымъ потребностямъ и досаждать Дювало де-Сикуръ. Онъ переманилъ Лэнге въ свой домъ и предложилъ ему заняться образованіемъ своего сына. Нсколько знакомыхъ семействъ послали своихъ дтей учиться вмст. Учениками его были, кром молодого Дувиля, Гайяръ Дэсталандъ, Дюманіель де-Савезъ, и знаменитый впослдствіи кавалеръ Лефевръ де-ла-Боръ.
Старику Дувило удалось втянуть Лэнге даже въ нкоторые мстные интересы. Такъ, онъ писалъ брошюры о судоходств Соммы и новомъ порт въ Аббевил. Не удержался онъ и отъ попутной характеристики нравовъ Аббевиля, пустивъ неожиданно выходки по адресу 59 двицъ, угрожавшихъ умаленію народонаселенія, благодаря скупости ихъ родителей. Не безъ основанія обрушился онъ въ спеціальной брошюр также на претензіи мстныхъ суконныхъ фабрикантовъ, требовавшихъ все новыхъ и новыхъ охранныхъ налоговъ и привилегій.
Все вмст взятое вооружило противъ него такъ называемую ‘благонамренную часть общества’ Аббевиля.
Въ одно прекрасное утро, по приказу Дюваля де-Сикура, у него былъ сдланъ неожиданно обыскъ. По счастью, ничего не нашли.
Несмотря на эти непріятныя осложненія, пребываніе въ Аббевил дало Лэнге много отрадныхъ минутъ и временное, хотя и незначительное, удовлетвореніе его самолюбію. Въ своихъ мемуарахъ онъ называетъ это время блаженныхъ временемъ, дававшимъ ему дышать полною грудью.
Его писательская энергія какъ бы воспрянула здсь заново. Въ 1764 г. имъ написаны въ Аббевил: памфлетъ, трагедія, финансовый проектъ и, кром того, пространный юридическій трудъ, озаглавленный: ‘О необходимости реформы въ отправленіи правосудія’.
Въ памфлет, весьма дерзкомъ и смломъ, озаглавленномъ (‘Les fanatismes des philosophes’, Лэнге съ новой точки зрнія развивалъ идеи Руссо о вред цивилизаціи. Онъ объявлялъ, что философы искони были злйшими врагами человческаго рода, и что ихъ фанатизмъ опасне даже всякаго религіознаго фанатизма. Онъ пытался установить, что самые отвратительные тираны имли своими воспитателями наиболе знаменитыхъ философовъ.
Философы всхъ временъ, по его мннію, были лишь ‘мерзкимъ исчадіемъ льстецовъ’, наклонныхъ разрушать счастье ‘малыхъ сихъ’ — и отнимать у нихъ единственное утшеніе — ‘блаженное невдніе’. Что касается до правителей, то ужъ если нужно ихъ учить кому, то не философамъ. Эти вс поступаютъ такъ же, какъ поступалъ ‘ростовщикъ’ Сенека, который, сфабриковавъ цликомъ Нерона, довелъ свой цинизмъ до того, что для этого же изверга сочинилъ свой знаменитый ‘Трактатъ о милосердіи’.
Трагедія, написанная имъ въ эту пору, была ‘Смерть Сократа’. Она никогда не была поставлена на сцену.
Экономическій этюдъ его, касаясь налоговъ или ‘королевской десятины’, внушаетъ ему, между прочимъ, такую тираду: ‘Видя богатаго человка, я не представляю его себ иначе, какъ несомаго на плечахъ всхъ несчастныхъ, рабочая сила которыхъ служитъ ему и пищею, и нарядомъ’. И во имя этого несчастнаго, Лэнге горячо протестуетъ противъ барщины того времени, на которую тратится лучшая народная кровь. О его сочиненіи юридическаго содержанія: ‘Реформа судопроизводства’, мы скажемъ нсколько ниже.
Неудовлетворенный своими литературными дебютами, осыпаемый градомъ хуленій и насмшекъ современной ему литературной критики, порвавшій, посл изданія своего памфлета противъ философовъ, связь даже съ д’Аламберомъ, который пытался-было ему покровительствовать, Лэнге снова остается одинокимъ, безъ всякихъ опредленныхъ занятій и безъ всякихъ средствъ къ жизни. Онъ быстро покидаетъ Аббевиль и, очутившись вновь въ Париж, чувствуетъ себя еще боле жалкимъ, непризнаннымъ и оскорбленнымъ.
Длая теперь справедливую и вполн благопріятную для Лэнге характеристику его литературной дятельности этого періода, отдавая должное глубин, а для того времени и поразительной новизн его, казавшихся лишь съ перваго взгляда парадоксами, идей, оцнивая по достоинству точность, ясность и силу его почти современнаго намъ стиля, Крюпи длаетъ ему лишь одинъ упрекъ: ‘Лэнге родился слишкомъ рано. Сразу онъ заговорилъ языкомъ Рошфора и Лассаля’. Лэнге даже шелъ дальше ихъ. Если согласиться съ Крюпи, этотъ казненный революціею ‘защитникъ тирановъ’, по своимъ идеямъ, былъ бы причисленъ нын къ анархистамъ.
Съ конца 1764 года начинается второй періодъ жизни и дятельности Лэнге.
Написавъ новую книгу: ‘Революція въ римской имперіи’, онъ въ вступленіи къ этой книг прощается съ литературой. Вотъ какую отповдь читаетъ ему по этому случаю Гриммъ въ своей ‘Correspondance’: ‘Лэнге только-что выпустилъ въ свтъ свою ‘Исторію революціи въ римской имперіи’ и въ своемъ вступленіи желаетъ распроститься съ литературой, при чемъ чистосердечно признаетъ, что его не завалили лаврами на этомъ поприщ. Онъ сознаетъ, что его произведенія почти сплошь оказались неудачными, хотя и не можетъ открыть причину этому. Я ее ему открою. Онъ пишетъ нестерпимо скучно. Парадоксы удаются только геніямъ. Я желаю добраго вечера г. Лэнге-автору, и много удачъ г. Лэнге-адвокату и его кліентамъ’.
Дйствительно, 12-го октября 1764 г., по настоянію и подъ вліяніемъ одного своего почтеннаго родственника, онъ, уже будучи 28 лтъ отъ роду (возрастъ нсколько устарлый для стажьера), вносится въ списокъ ‘стажіеровъ’ и сословія адвокатовъ при парламент (barreau des avocats au Parlement). ‘Стажъ’ въ то время длился четыре года.
Съ невеселыми мыслями и не съ большою охотою вступаетъ Лэнге въ сословіе современныхъ ему адвокатовъ. Въ его мемуарахъ можно отмтить слдующее мсто: ‘Меня никогда особенно не привлекала профессія адвоката. Съ нкоторою горечью ршаюсь я на этотъ шагъ. Но нужно же и мн стать чмъ-нибудь въ жизни. Я предпочитаю быть богатымъ поваромъ, нежели голодающимъ и къ тому же никмъ не признаннымъ умникомъ’.
Не слдуетъ думать, что роль адвоката дйствительно не соотвтствовала его истинному призванію. Вся его адвокатская дятельность докажетъ противное. Что касается до матеріальныхъ интересовъ, которые толкнули его на эту дорогу, то, въ оправданіе Лэнге, вспомнимъ хотя бы Жоржъ-Зандъ, которая первую свою, прославившую ее, повсть написала для того, чтобы имть ‘нсколько карманныхъ денегъ’.
Ране, чмъ слдить дале за Лэнге сперва въ качеств скромнаго, никому невдомаго ‘стажіера’, а вскор уже и шумно прославленнаго адвоката, попытаемся немногими чертами охарактеризовать тотъ новый міръ, въ который вступаетъ Лэнге.
Этотъ новый міръ — ‘Дворецъ Юстиціи’, ‘Palais de Justice’. Дворецъ въ полномъ значеніи слова, ибо тутъ дйствительно была резиденція королей. Сперва въ немъ жили только короли, которые самолично и творили правосудіе (Лудовикъ IX Святой). Потомъ здсь жили и короли, и царскіе совтники, которые составляли парламентъ (они неприхотливо помщались въ Консьержери, теперешней тюрьм). Творилось правосудіе уже сообща. Наконецъ, при Лудовик XII, парламентъ вполн завладлъ зданіемъ Дворца, а король, страдавшій подагрой и любившій здить для моціона на маленькомъ осленк, перебрался напротивъ, въ небольшой дворецъ, гд имлся большой садъ.
Мало-по-малу отправленіе правосудія вовсе отошло отъ королей къ парламенту. Сохранились только посщенія королями Palais de Justice въ экстренныхъ, торжественныхъ случаяхъ и торжественныя засданія въ присутствіи короля, которыя назывались ‘lits de Justice’.
Къ тому времени, которое насъ интересуетъ и въ которое дйствовалъ въ качеств адвоката Лэнге, парламентъ представлялъ изъ себя уже очень сложную и очень могучую машину общаго государственнаго управленія Франціи. Онъ въ то время былъ на дл ‘правительствующимъ’.
Своимъ политическимъ значеніемъ и возвышеніемъ парламентъ, главнымъ образомъ, обязанъ былъ тому, что служилъ одно время орудіемъ борьбы королевской власти съ феодальными порядками и притязаніями. Изданіе и примненіе драконовскихъ законовъ, для возвышенія королевскаго престижа, возложено было на парламентъ, короли, чтобы не имть личныхъ счетовъ съ надменными притязаніями все еще сильныхъ владтельныхъ особъ, въ этомъ какъ бы умывали руки.
Во время случайныхъ ослабленій королевской власти (передъ вступленіемъ на престолъ Франціи Генриха IV-го, въ малолтство Лудовика XIV), парламентъ никогда не упускалъ случая воспользоваться своимъ преобладающимъ положеніемъ для полновластнаго управленія страной. Какъ извстно, онъ призналъ недйствительнымъ духовное завщаніе Лудовика XIII и вовсе устранилъ регентство Маріи де-Медичи. Онъ же призналъ недйствительнымъ и духовное завщаніе самого ‘великаго’ короля Лудовика XIV, хотя при жизни его трепеталъ и преклонялся предъ нимъ раболпно.
Во второй половин XVIII-го столтія — по словамъ Крюпи — парламентъ судитъ, правитъ и представляетъ изъ себя тотъ центръ, куда стекаются и гд переплетаются интересы ршительно всего государственнаго строя Франціи.
Самъ король, со всею своею неограниченною властью, появляется среди него по праву еще деспотомъ, но въ дйствительности уже нердко почти обвиняемымъ, котораго то-и-дло осуждаютъ высокомрные судьи, сохраняющіе при этомъ лишь наружно торжественно-приниженный видъ все еще колнопреклоненныхъ врноподданныхъ.
Мы не будемъ касаться здсь всей сложной и своеобразной внутренней организаціи и вншняго устройства Дворца. Это отвлекло бы насъ слишкомъ далеко. Съ дятельностью Лэнге, какъ адвоката, связаны, главнымъ образомъ, судебные функціи и органы парламента. Поэтому на нихъ мы только и остановимся.
Чтобы понять обширные предлы судебной юрисдикціи парижскаго парламента, достаточно сказать, что онъ замнялъ собою девять нын существующихъ апелляціонныхъ палатъ почти по всмъ гражданскимъ и уголовнымъ дламъ, и что онъ же восполнялъ собою и ныншній верховный кассаціонный судъ, такъ какъ со всей Франціи дла стекались къ нему не только по апелляціямъ, но и на ревизію. Засданія его разбивались на сессіи по мсяцамъ въ году. Дла каждаго округа имли свою очередь. По замчанію Брюпи, были злополучные округа, которые нсколько лтъ подъ рядъ никакъ не могли попасть въ очередь. Во глав парламента стоялъ первый президентъ. Это былъ своего рода верховный властитель, окруженный всевозможными знаками отличій и почестями, имвшій свое роскошное помщеніе во Дворц. За нимъ шли президенты отдльныхъ палатъ (chambres), числомъ 20. Затмъ 150 членовъ парламента, и gens du roi — въ качеств прокурорскаго надзора. Это — высшіе чины парламента. Въ большинств своемъ все это были люди съ состояніемъ, съ предками, со связями при двор. Ихъ должности имли отчасти наслдственный характеръ. Нердко он переходили отъ отца къ сыну. Въ нихъ какъ бы косвенно играли лучи судейской несмняемости. Вс эти господа, большею частью воспитанные въ дух легкаго и безвреднаго янсенизма — очень умренные либералы, но за то очень большіе политиканы. Они умудряются одною рукою изгонять мракъ невжества изъ умовъ Франціи путемъ изгнанія іезуитовъ, а другою, и притомъ въ то же самое время, сжигать философскія, сочиненія лучшихъ умовъ той же Франціи.
За высшими чинами слдовали цлые баталіоны канцелярскихъ дятелей, состоящихъ при томъ же парламент, самыхъ разнообразныхъ наименованій, но съ строго замкнутыми задачами и обязанностями: служить безпрекословно видамъ и интересамъ парламента.
Какова же общая нравственная характеристика этого правящаго и судящаго безапелляціонно ‘парламентскаго сословія’ въ эпоху, которая насъ занимаетъ?
Не подлежитъ сомннію, что среди старинной французской магистратуры были люди съ стойкимъ и независимымъ характеромъ, хранители лучшихъ и благороднйшихъ традицій. Попадались они и среди парламентской клики временъ Лудовика XV-го. Напримръ, достаточно назвать Мальзэрба, президента одной изъ палатъ парламента (chambres des aides). Но именно къ концу XVIIІ-вка парламентская юстиція въ общемъ утратила уже свои прежнія добродтели. По словамъ Крюпи, юстиція эта ‘ходила уже тогда на двухъ своихъ костыляхъ’. Первый костыль была — продажность, проникшая изъ канцеляріи до высшихъ судейскихъ ступеней, и второй — вліяніе и закулисныя ходатайства. Вліяніе сильныхъ (приближенныхъ во двору) была такъ велико, что оно по истин считаюсь тою незримою осью, на которой въ сущности вращалась вся судебная машина.
Съ вншней стороны, однако, весь судебный ритуалъ былъ обставленъ необыкновенною торжественностью. Позолота потолковъ, ярко-красный пурпуръ и горностай судейскихъ мантій, освщенный въ вечернія засданія восковыми свчами, импонировали и рзали глазъ своимъ недосягаемымъ величіемъ.
Впрочемъ, если порыться въ архивахъ парламента, то окажется, что сохраненіе и такого вншняго престижа стоило уже не малаго труда. Крюпи приводитъ одну тираду изъ наказа старшаго предсдателя своимъ подчиненнымъ членамъ. Имъ внушается: ‘присутствовать боле аккуратно на засданіяхъ, слушать внимательно пренія, а не спать и не болтать о пустякахъ между собой, не бродить также по заламъ Дворца безцльно, увлекая за собой судей и изъ другихъ отдленій’.
Чтобы понять значеніе послдняго попечительнаго замчаніи, слдуетъ имть въ виду нкоторыя топографическія, а отчасти я историческія особенности этого ‘Дворца Юстиціи’. Съ выселеніемъ королей, къ нему придвинулся весь праздный, а за нимъ и торговый міръ уже и въ то время достаточно шумнаго Парижа.
Одно время и во двор, и въ стнахъ его шла самая оживленная, пестрая и разнообразная ярмарка. Въ знаменитой зал des Pas Perdus нарасхватъ раскупались мста для лавчонокъ и кіосковъ. Здсь велась самая оживленная и разнообразная торговля, особенно бойко шли ювелирное, парфюмерное и книжное дло. Можно себ представить, какая разнообразная толпа посщала этотъ вчный базаръ, особенно пока это было въ мод. Судейскія и адвокатскія тоги буквально должны были нырять среди волнъ разношерстной публики, среди которыхъ мелькали и лица молодыхъ, хорошенькихъ женщинъ. Оффиціальное предостереженіе, цитированное выше, не лишено, такимъ образомъ, своей бытовой и исторической пикантности.
Къ моменту вступленія Лэнге въ сословіе адвокатовъ парламента Дворецъ уже утратилъ нсколько свой специфически-ярмарочный видъ, но въ залахъ и корридорахъ его все еще было достаточно оживленно и шумно. Сюда являются для сообщенія другъ другу политическихъ новостей и для тонкихъ словопреній. Здсь разнаго рода новаторы и прожектёры въ умственной сфер, которыми киплъ до-революціонный Парижъ, не прочь принимать позы настоящихъ проповдниковъ. Торговые прилавки изъ залы des Pas Perdus были уже почти сплошь изгнаны, за исключеніемъ, однако, прилавковъ книгопродавцевъ, которые, наоборотъ, здсь-то и свили свои постоянныя гнзда. Они непрерывнымъ поясомъ охватывали собою стны обширной залы, гостепріимно давая пріютъ лишь 12 длиннымъ дубовымъ скамьямъ. Но это были не простыя дубовыя скамьи, предназначенныя для отдохновенія перваго встрчнаго: нтъ, это были скамьи особенныя, почти священныя. Каждая изъ нихъ носила свое особенное названіе: ‘Столбъ консультацій’, ‘Осторожность’, ‘Добрая вра’, ‘Святая Вероника’, ‘Горностаевая шпага’ и т. п.
Эти скамьи принадлежали адвокатскому сословію. Все сословіе, состоявшее изъ 600 человкъ, раздлялось на 12 группъ иди колоннъ, къ которымъ приписывались ‘стажіеры’. Каждая колонна имла въ зал des Pas Perdus свою скамью, надъ которой надзиралъ сосдній книгопродавецъ. Когда товарищи подвергали остракизму своего сочлена, деликатное порученіе объявить обвиненному роковую сентенцію возлагалось на соотвтствующаго книгопродавца. Такое изгнаніе со скамьи предрекало обыкновенно и самое исключеніе изъ сословія. Если провинившійся былъ чутокъ и догадливъ, онъ спшилъ самъ покинуть сословіе.
Итакъ, въ самомъ парламент оффиціально существовало сословіе адвокатовъ (это — настоящее barreau: les avocats au Parlement). Какова же была его организація, въ чемъ заключались его интересы, каково было общественное его значеніе? По словамъ Крюпи, это было замкнутое сообщество законниковъ съ полу-религіознымъ, во всякомъ случа очень набожнымъ и строга католическимъ оттнкомъ. Оно даже называлось: ‘собратствомъ св. Николая’. Не мало духовныхъ лицъ числилось еще въ его спискахъ. Ежегодный торжественный выборъ старшины сословія (batonnier) совпадалъ съ празднованіемъ св. ‘патрона ордена’ Николая Чудотворца, и приходился на 9-е мая.
Эти законники почти вс были довольно плохими ораторами, но зато они были отличными эрудистами, всецло поглощенными казуистикою и изученіемъ догмы права. Живя въ тискахъ мертвыхъ традицій, недоступные никакимъ новымъ вяніямъ и идеямъ, отъ души ненавидящіе протестантовъ, слегка подтрунивающіе надъ папой, но въ ужас творящіе крестное знаменіе при одномъ слов ‘разводъ’, они были еще мене либеральны и мене скептичны, чмъ сама магистратура, которая по крайней мр усиливалась играть извстную политическую роль.
Исполняя обязанности защитниковъ по уголовнымъ дламъ, стоя бокъ-о-бокъ со всми ужасами пытки, они не возмущались ею. Они серьезно дебатировали лишь доказательное значеніе ‘большихъ’ и ‘малыхъ’ допросовъ.
Въ общемъ, однако, это все были хорошіе люди и добросовстные труженики, зарывавшіеся въ свои фоліанты и отвтственные иски съ утра и до ночи. Они почти никогда не снимаютъ съ себя тоги и блыхъ брыжжей, они всегда адвокаты, всегда при исполненіи своихъ обязанностей. И по квартирамъ группируются они вокругъ Palais de Justice, чтобы быть ближе въ источнику общаго заработка. Чуждые всякимъ общественнымъ волненіямъ и политическимъ вяніямъ, эти законченные и безнадежные рутинёры — строгіе юристы, поглощенные либо пріобртеніемъ состоянія, либо забавляющіеся ‘цицеронствомъ’ (а ciceronner). Магистратура и прокуратура охотно ихъ терпитъ и даже поощряетъ, такъ какъ они ничмъ не мшаютъ имъ, не тормазятъ своимъ непрошенно-энергичнымъ или черезъ-чуръ страстнымъ отношеніемъ къ длу — ‘естественнаго’ хода правосудія. Въ государств сословіе просто не въ счету. Оно влечетъ къ себ только такъ называемыхъ ‘приличныхъ’ молодыхъ людей хорошихъ семействъ, отчасти талантливыхъ, но, главнымъ образомъ, лишенныхъ необходимыхъ наслдственныхъ рессурсовъ.
Можно себ живо представить т чувства отчужденія и затаенной вражды, которыя испытывалъ Лэнге ко всему этому новому міру, насыщенному условностями и традиціями, всегда и всюду противными его впечатлительной и экзальтированно-непримиримой натур. Къ тому же насчетъ дйствительно темныхъ и даже мрачныхъ сторонъ тогдашнихъ судебныхъ порядковъ у него уже окончательно составился довольно опредленный взглядъ. Почти непосредственно передъ вступленіемъ своимъ въ число адвокатовъ онъ выпустилъ въ свтъ два изъ своихъ наиболе удачныхъ сочиненія, оба юридическаго содержанія: ‘Реформа юстиціи’ и ‘Реформа гражданскихъ законовъ’. Гд и когда Лэнге усплъ изучить догму права, судопроизводства и ихъ исторію — остается его тайной, но по общепринятому мннію къ 1764 году онъ уже владлъ этими предметами съ тою полнотою знаній и широтою взглядовъ, которыя весьма выгодно выдляли названныя дв книги даже изъ ряда другихъ писаній Лэнге.
О современной ему судебной машин Лэнге, какъ и слдовало ожидать, былъ весьма невысокаго мннія. Въ ‘Реформ юстиціи’ онъ между прочимъ пишетъ: ‘Ране всего необходимо упразднить этотъ водопадъ судопроизводственныхъ осложненій, это паденіе тяжущихся со ступени на ступени инстанцій, паденіе, увлекающее ихъ въ пропасть, изъ которой ни одному уже не выбраться’. Онъ требуетъ введенія народнаго элемента (попросту присяжныхъ) въ коллегіальные суды (prsidaux), съ тмъ, чтобы они постановляли окончательные приговоры и ршенія, и жестоко издвается надъ остатками феодализма, мстными сеніоріальными судами, которые выродились въ настоящую каррикатуру (синьоры назначили вмсто себя baillis, которые нердко бывали невжественны и всегда продажны). Въ критик гражданскихъ законовъ Лэнге не мене радикаленъ. Онъ ярко обрисовываетъ ихъ невообразимый хаосъ, который приводитъ на практик къ тому, что въ процесс изъ-за ста пистолей адвокату приходится перерыть десятокъ фоліантовъ, ране нежели выудить что-либо подходящее.
Современное ему состояніе французскаго законодательства онъ живописуетъ въ слдующихъ немногихъ строкахъ: ‘представьте себ огромное поле, на которомъ раскиданы вперемежку голыши (обычаи) всевозможныхъ образованій и періодовъ и обломки кирпичей (указовъ, законовъ, ршеній), и людей, которые устремляются за ними, чтобы съ великимъ трудомъ собрать каждый разъ и сдлать изъ нихъ кучу, эти люди горделиво именуютъ себя архитекторами (я бы назвалъ ихъ мусорщиками). Такова наша юриспруденція и ваши господа юрисконсульты’.
Не лишено также интереса и то, какъ Лэнге отзывается объ адвокатахъ, своихъ будущихъ коллегахъ. ‘Въ святилищ богини правосудія,—говоритъ онъ,— есть люди, предназначенные передавать ей моленія прибгающихъ къ ея заступничеству. Имъ однимъ, подобно служителямъ оракуловъ въ древности, принадлежитъ право вопрошать богиню и говорить съ нею. Подобно этимъ священнослужителямъ, они очень ревниво слдятъ за тмъ, чтобы имъ было уплочено ране, нежели они откроютъ ротъ’. Можно себ довольно живо представить, какими косыми взглядами взглянули на Лэнге эти авгуры, узнавъ въ никому невдомомъ ‘стажіер’ дерзкаго автора двухъ названныхъ юридическихъ сочиненій, въ которыхъ колебались вс ‘священные’ устои тогдашняго судоустройства. На почетныхъ адвокатскихъ скамьяхъ, въ ожиданіи длъ, возсдали обыкновенно старики (les anciens) съ туго-набитыми портфелями, вокругъ нихъ почтительнымъ полукругомъ группировались молодые ‘стажіеры’. Для Лэнге, которому, по усвоенному ‘стажіерами’ обычаю, приходилось притворяться, что и онъ куда-то спшитъ, хотя у него не было еще ни одного дла, были особенно притягательны эти сословныя ‘говорильни’, эти маленькія фехтовальныя залы, гд наперерывъ молодежь пробовала остроту своего адвокатскаго оружія — языка. Лэнге сразу обратилъ здсь на себя вниманіе товарищей, по лишь къ своей невыгод. Его вызывающая, маленькая, но дерзкая фигура, его заносчивыя и жесткія тирады, его запальчивый тонъ, его простой и образный языкъ не правился старикамъ (aux anciens). А безъ ихъ авторитетной аппробаціи репутація молодого адвоката не могла быть сдлана.
Уже поздне, Лэнге, сознавъ неумстную колкость своихъ пріемовъ, заносилъ слдующую тираду въ свои мемуары:
‘Я бродилъ по Дворцу какъ потерянный, мою неловкость и неувренность въ себ принимали за дерзость, вс мои слова встрчались какъ злая насмшка или оскорбленіе. Я не зналъ тогда, что для того, чтобы имть легкій доступъ въ сословіе, нужно заручиться протекціею старшаго, нужно слдовать по его пятамъ, нужно укрывать его разрушеніе, нужно избавлять его усталую руку, а подчасъ и истощенную голову, отъ трудовъ, требуемыхъ общественнымъ довріемъ, посвятить ему собственную свою молодость, чтобы дожить, наконецъ, до той минуты, когда можешь поглотить чужую. Однимъ словомъ, въ качеств новаго Елисея слдовало дебютировать не иначе какъ подъ благодтельнымъ покровомъ ветхаго плаща пророка Ильи’.
Въ этой мрачной картин были, конечно, и преувеличенія. Однако посмотримъ на интимную жизнь сословія, отмтимъ, на чемъ держалось оно, въ чемъ были его блескъ, его слава,— и тогда, быть можетъ, намъ станетъ понятне, почему именно Лэнге, этотъ ‘анархистъ по идеямъ’, такъ не пришелся по вкусу современной ему адвокатур. Въ то время, когда вступилъ въ сословіе Лэнге, уже умеръ Кошэнъ, безсмертный Кошэнъ, которому ‘Римъ, Аины и Лондонъ соорудили бы памятники’,— по мннію его современниковъ,— но уцлвшая проза котораго, по отзыву Крюпи, совершенно неудобочитаема въ наши дни. ‘Скипетръ краснорчія онъ передалъ непосредственно въ руки Жербье’, который въ то время и былъ ‘орломъ сословія’. Въ ту пору судебное краснорчіе было чуждо простоты и особенно страдало неточностью выраженій. Это было нчто расплывчатое, звонкое, торжественное, испещренное безконечными латинскими цитатами изъ классиковъ, съ великими трудностями разысканными и притянутыми за уши къ мало подходящимъ случаямъ. Тогдашній форумъ краснорчія былъ въ сущности давно устарлою школою реторики. Каждый ораторъ преслдовалъ одну только задачу, по вншнимъ пріемамъ уподобиться Цицерону, тая въ себ надежду превзойти его благородствомъ и гармоничностью тона. По словамъ Крюпи, вс тогда ‘цицеронили’.
Судебный языкъ XVIII столтія неустойчиво колеблется, отыскивая еще себ пути между прошлымъ, которое рушится, и новымъ, которое еще ждетъ своихъ творцовъ въ лиц именно Лэнге и Мирабо. Только съ ихъ появленіемъ туманъ реторики на трибун окончательно проясняется, судебный языкъ находитъ новыя благородныя формы, находитъ точность, чистоту и ясность выраженій.
По отношенію къ судебному краснорчію, Лэнге явился въ ХVIII столтіи настоящимъ реформаторомъ. Посл первыхъ же, нсколько неувренныхъ шаговъ ‘стажіера’ онъ разомъ завоевываетъ положеніе перваго судебнаго оратора своего времени. Освобожденный самыми недостатками своими отъ всякой школы и предвзятыхъ формъ, онъ усплъ сразу найти тотъ дловой языкъ, простой и нервный, который свойственъ нашему современному краснорчію.
Понятно, съ какимъ отвращеніемъ и ужасомъ должны были взглянуть старики (les anciens) на дерзкаго и необузданнаго оратора. Старость признаетъ идеалы только въ прошломъ. Не даромъ еще въ 1698 г. ‘великій’ Дагессо уже оплакивалъ умаленіе краснорчія въ сословіи: ‘мы видимъ, какъ угасаютъ великіе люди, но не видимъ нарождающихся изъ ихъ праха’!— горька восклицалъ онъ. Точно также и XVIII вкъ считалъ своихъ знаменитостей недосягаемыми. Въ особенности славились: Терассонъ, Легуве, Буше, Аржи, Тренаръ, Анріонъ, Ранзеу, Римберъ и ‘легковсный’ Фальконэ, о которомъ говорили, что онъ ‘кричитъ во слдъ большимъ, чтобы имть ихъ практику’. Но слава несравненнаго Жербье выдляла его и изъ этой группы, и онъ, по выраженію Брюпи, ‘возвышался надъ всмъ сословіемъ, какъ дубъ возвышается надъ соснами’.
Бглая характеристика Жербье тмъ боле умстна здсь, что именно въ лиц этого типичнаго и прославленнаго оратора своего времени, возросшаго и воспитаннаго въ строгихъ преданіяхъ и традиціяхъ сословія, пришедшій съ втру Лэнге нашелъ сразу свою воплощенную противоположность, своего яростнаго противника, а впослдствіи и своего заклятого, непримиримаго врага.
Сопоставляя судьбу Жербье и Лэнге, Крюпи въ конц концовъ признаетъ ихъ обоихъ своего рода неудачниками. Онъ находитъ, что одинъ родился слишкомъ поздно, другой — слишкомъ рано. Жербье съ своимъ пристрастіемъ къ классицизму и убжденіями янсениста, съ пластичной фигурой и прекрасной наружностью, торжественный въ рчахъ, не большого ума, но за то души возвышенной, былъ въ сущности человкомъ еще XVII вка. За то Лэнге, некрасивый, съ выдающеюся впередъ нижнею челюстью, небольшого роста, подвижной и нервный, революціонеръ въ душ, весь повернутый лицомъ къ будущему, идетъ дале самыхъ передовыхъ идей своего вка даже и тогда, когда думаетъ, что съ ними сражается.
Былъ ли дйствительно талантливъ Жербье?— задается вопросомъ Крюпи, и самъ отвчаетъ на это:— ‘вроятно,— такъ какъ онъ отлично удовлетворялъ своему времени. Къ счастью для его славы, онъ былъ импровизаторъ. То немногое, что случайно уцлло изъ его рчей, пусто, звучно и не иметъ цны. Оно даетъ весьма малое представленіе о томъ, въ чемъ таилась его истинно-ораторская мощь’. Надо думать, что самый процессъ рчи, самые ораторскіе пріемы его побждали слушателей. Онъ славился голосомъ очаровательно-гармоничнымъ, единственнымъ въ своемъ род. Маю того, онъ въ совершенств владлъ арсеналомъ цитатъ и эффектомъ общихъ мстъ. Литературно-образованный, онъ не избгалъ чужихъ мнній и словъ, которыя искусно вплеталъ въ вид красивыхъ гирляндъ въ свои шаблонно-построенныя, но эффектно-декорированныя рчи. Онъ былъ незамнимымъ ораторомъ для такъ называемыхъ торжественныхъ случаевъ.
Въ самыхъ изысканныхъ выраженіяхъ онъ ловко умлъ импровизировать привтствіе королю или принцамъ крови, когда т неожиданно посщали судебныя засданія. Такъ въ Palais de Justice долго жили слова привтствія, сказанныя имъ Христіану VI, королю датскому, когда тотъ, въ качеств ‘знатнаго иностранца’, вступилъ въ судебное парламентское засданіе. Обращаясь къ королю, Жербье неожиданно восклицаетъ: ‘Montez au Capitole! Venez admirer ces augustes snateurs, ce corps antique et vnr! ‘Montez au Capitole’!— Этотъ ораторскій пріемъ былъ долго признаваемъ недосягаемымъ. Магистратура была особенно восхищена имъ. Адвокатура имъ гордилась. Эффектъ признавался классическимъ. Еще въ 1824 г., по словамъ Берье-отца, когда старики хотли укорить молодыхъ, то вспоминали Жербье и, поднявъ правую, задрапированную широкимъ рукавомъ тоги, руку, торжественно восклицали: ‘Montez, montez au Capitole’!
Первое, прославившее Лэнге, судебное дло былъ знаменитый процессъ кавалера Лефевра-де-Ла-Баръ и его соучастниковъ. Возникло оно въ конц 1765 года. Въ провинціальномъ город Аббевил, томъ самомъ, гд разглагольствовалъ нкогда Лэнге въ качеств фланирующаго философа, было изсчено, повидимому^ сабельными ударами деревянное изображеніе распятаго Христа,} очень чтимое населеніемъ. Такъ какъ прямыхъ виновниковъ этого кощунства открыто не было, несмотря на вс старанія властей и усилія духовенства, которое въ торжественныхъ шествіяхъ въ изсченному кресту возбуждало населеніе къ доносамъ и выдач, во что бы то ни стало, виновниковъ, то стоявшій во глав мстной юстиціи засдатель, уже извстный намъ Дюваль-де-Сіокуръ, пользуясь чисто чиновничьею покладистостью мстнаго генеральнаго прокурора Гике, испросилъ себ разршеніе возбудить совершенно новое обвиненіе (на что и было получено согласіе изъ Парижа), которое бы поглотило и, такъ сказать, всосало въ себя и нераскрытое въ сущности преступленіе объ оскорбленіи святыни. Дювалю-де-Сіокуру было предоставлено произвести нчто въ род повальнаго обыска, для раскрытія ‘кощунственнаго свободомыслія вообще въ город’. На этой отвратительной почв, насыщенной доносами и шпіонствомъ, и возникъ печальный процессъ Ла-Бара, который далъ Дювалю-де-Сіокуру подходящій случай свести свои, личные счеты съ семействами враждебныхъ ему лицъ (Дюваля, Ла-Бара и друг.).
Одинъ изъ заподозрнныхъ, молодой д’Эсталондъ, усплъ bфвремя бжать за границу, а несчастный кавалеръ Ла-Баръ, какъ наиболе скомпрометтированный, вмст съ ‘Энциклопедическимъ Словаремъ’ Вольтера, найденнымъ у него при обыск, былъ немедленно преданъ суду. Это былъ первый пробный шаръ Дюваля-де-Сіокура, который, въ компаніи еще двухъ судей, приговорилъ Ла-Бара въ выдернутію языка, смерти и сожженію трупа, а Вольтера, въ лиц его ‘Словаря’, къ торжественному сожженію рукою палача.
Въ такомъ положеніи вступилъ въ процессъ въ качеств защитника дотол никому невдомый ‘стажіеръ’ Лэнге.
Обращеніемъ къ нему Лэнге былъ всецло обязанъ тому обстоятельству, что, проживая въ Аббевил, былъ нкогда учителемъ въ дом отца одного изъ заподозрнныхъ,— Дюваля. Мы, къ сожалнію, не имемъ никакой возможности прослдить за всми захватывающими перипетіями этого процесса, подробно воспроизводимыми Крюпи на основаніи новыхъ, досел мало извстныхъ документовъ. Но мы должны опредлить въ немъ участіе Лэнге, какъ защитника. Въ чемъ, однако, могла проявляться тогда защита? Ордопансомъ, отъ апрля 1670 года, адвокатамъ была вовсе воспрещена словесная защита обвиняемыхъ передъ судомъ. Они имли право плэдировать только по гражданскимъ дламъ. Оставались: подача совтовъ, меморіи, защитительныя записки и ходатайства передъ высокопоставленными и вліятельными лицами.
Былъ еще одинъ надежный рессурсъ: печатаніе защитительныхъ записокъ, которыя въ выдающихся процессахъ быстро расходились по рукамъ, волновали умы и производили свое дйствіе на общественное мнніе. Но на этотъ разъ процессъ былъ исключительный, предварительное слдствіе производилось въ строжайшей тайн, и какъ предписывалось изъ Парижа отъ главнаго генеральнаго прокурора Жоли-де-Флери, ‘dans toute la rigueur de l’ordonnance’. Процессъ Ла-Бара находился подъ особою охраною царившаго въ то время еще сполна юридическаго принципа, который гласилъ, что въ преступленіяхъ ужасныхъ, выдающихся, достаточно и самомалйшихъ уликъ и основаній для преданія суду, и что въ подобныхъ экстренныхъ случаяхъ судейская совсть вправ даже нсколько уклоняться отъ закона…
Такой судья, какъ Дюваль-де-Сіокуръ, подъ снью подобнаго судопроизводственнаго режима, могъ уклоняться куда ему было угодно. И онъ дйствительно ‘уклонился’. Этотъ — по выраженію Крюпи — ‘ловкій плутъ’ умлъ отлично сочетать свои маленькіе личные счеты съ большими правительственными задачами, которыя затяли преслдовать въ процесс Ла-Бара. Посл осужденія Дамьена (покушеніе на жизнь короля), процессъ Ла-Бара считался едва ли не самымъ важнымъ процессомъ своего времени. Лудовикъ XV, котораго нкоторые придворные, горячо убжденные въ совершенной невиновности кавалера Ла-Бара, тщетно умоляли повліять на предстоящее ршеніе парламента, лишь съ наивною безнадежностью восклицалъ: ‘Какъ! хотятъ, чтобы я не далъ имъ защитить Царя Небеснаго, когда они только-что такъ отлично защитили царя земного!’ (намекъ на лютую казнь Дамьена).
При подобномъ положеніи дла вс адвокаты естественно глядли на аббевильскій процессъ какъ на дло совершенно погребенное. Можно было еще, пожалуй, навлечь и на себя лично непріятности. Лэнге принялся, однако, за защиту съ энергіей и скоро весь страстно предался ей. Въ своихъ мемуарахъ онъ отмчаетъ: ‘я вынесъ по поводу этого дла вс непріятности и огорченія, какія только возможны, мн не позволяли опубликовать ни одной защитительной записки. Приходилось ограничиваться только рукописною работою, которая стоила неимоврныхъ усилій и не успла спасти несчастнаго Ла-Бара’.
Приговоръ аббевильскаго суда о кавалер Ла-Бар былъ утвержденъ 5-го октября 1786 года. Дло прошло въ парламент почти незамтно, въ числ прочихъ 32-хъ, назначенныхъ въ слушанію на тотъ же день, длъ, подъ No 23-мъ, какъ будто рчь шла о какомъ-нибудь заурядномъ и безспорномъ иск по векселю.
Ла-Баръ былъ казненъ въ Аббевил и прахъ его былъ сожженъ и разсянъ по втру при апплодисментахъ аббевильскихъ ханжей. Любопытная подробность: главный генеральный прокуроръ Жоли-де-Флери, на обязанности котораго лежала проврка счета, представленнаго палачомъ Самсономъ, командированнымъ въ Аббевиль. для казни Ла-Бара, скинулъ со счета ‘за вырваніе языка’. Осужденный, въ этотъ моментъ казни, оказалъ нкоторое сопротивленіе, и галантный палачъ не сталъ настаивать. Генеральный прокуроръ, ‘свято соблюдая интересы казны’ вычеркнулъ изъ счета палача ‘незаработанныя’ въ дйствительности 20 ливровъ, ибо ‘языкъ вырванъ не былъ’. Палачъ получилъ выговоръ, а генеральный прокуроръ избжалъ начета контроля.
Но если, къ своему величайшему горю и отчаянію, Лэнге ничего не могъ сдлать для спасенія бывшаго своего ученика, кавалера Ла-Бара, за то благодаря ему, и только ему, были спасены остальные трое молодыхъ людей: Дувиль-де-Савезъ и Муаснель, которые томились въ аббевильской тюрьм во власти Дюваля де-Сіокура, ожидая своей очереди.
Процессъ Ла-Бара, ставшій всемірно-извстнымъ, благодаря возстановленію впослдствіи памяти невинно-осуждённаго, занижалъ лучшіе умы того времени и произвелъ огромное впечатлніе и на Беккарію. Всю честь защиты по этому длу общественное мнніе, одно время, приписывало исключительно Вольтеру. Но вотъ что самъ Вольтеръ пишетъ Кондорсё по это лгу поводу въ 1774 году: ‘Лэнге съ безкорыстнымъ и благороднымъ самоотверженіемъ принялъ на себя защиту обвиняемыхъ изъ Аббевиля. Если признавать за Лэнге т или другіе грхи, то нужно же признать, что въ числ его книгъ есть хорошія, и въ числ его. поступковъ — дивные ‘!
Крюпи, перелистовавшій самолично все архивное производство и особенно тщательно прокурорскую переписку по этому длу (не изданную вовсе), удостовряетъ, что Лэнге сыгралъ въ этомъ процесс гораздо боле важную роль, чмъ это можно было думать, особенно имя въ виду существовавшій въ т времена судопроизводственный порядокъ. По необходимости онъ вышелъ совершенно изъ легальныхъ рамокъ возможной тогда адвокатской защиты. Онъ совершилъ даже рядъ воспрещенныхъ дяній, напечатавъ безъ разршенія генералъ-прокурора послдовательно нсколько страстныхъ и вмст дльныхъ защитительныхъ записокъ. Онъ вывелъ на свжую воду всю гнусную подкладку этого дла, обрисовалъ роль Дюваля де-Сіокура въ процесс и добился наконецъ того, что по намеку свыше этотъ послдній былъ вынужденъ самъ отвести себя отъ предсдательствованія въ засданіи, въ которомъ судились трое молодыхъ людей, соучастниковъ Ла-Бара. По отзыву опять-таки того же Вольтера, въ защитительныхъ запискахъ своихъ по этому длу, какъ впрочемъ и въ большинств своихъ писаній, Лэнге ‘жёгъ, но свтилъ’ въ одно и то же время (Il brle, mais il eclaire)!
Записки его въ короткій срокъ разошлись въ такомъ количеств, читались съ такою жадностью и были изложены съ такою силою убдительности, что, по словамъ Вольтера, скоро уже не отыскивалось въ цлой Франціи ни одного судьи, который ршился бы осудить соучастниковъ Ла-Бара. И точно, по устраненіи Дюваля-де-Сіокуръ отъ разбирательства дла въ качеств предсдателя, участь обвиняемыхъ была обезпечена. Вс трое были торжественно оправданы. Дло это разомъ дало славу адвокату Лэнге, но дало ему и враговъ, и завистниковъ, сила я мощь которыхъ по тмъ временамъ могли быть страшны.
Вторымъ, не мене громкимъ дломъ, въ которомъ въ качеств все еще лишь пишущаго, а не плэдирующаго адвоката проявилъ силу своего таланта Лэнге, должно быть названо дло герцога д’Эгіона, нкогда всемогущаго губернатора Бретани.
Случайно ослабивъ свое вліяніе при двор и впавъ въ немилость, герцогъ неожиданно для себя, но къ великой радости многочисленныхъ своихъ завистниковъ, попалъ подъ судъ по обвиненію въ превышеніи власти и другихъ служебныхъ злоупотребленіяхъ. Одолвшая его ‘магистратура’ потирала уже руки въ ожиданіи того, что ‘скатится, наконецъ, голова’ этого высокомрнаго и гордаго вельможи, претензіи котораго ‘уравняетъ парламентъ’.
Изврившись въ консультаціи и меморіи другихъ наиболе знаменитыхъ адвокатовъ, напичканныхъ латинскими цитатами, римскимъ правомъ и не идущими вовсе къ длу законами, герцогъ, по собственной своей иниціатив, тайкомъ отъ нихъ, обратился къ содйствію Лэнге. Этотъ сразу поставилъ дло на надлежащую почву. Въ своихъ запискахъ въ защиту бывшаго всесильнаго властителя онъ такъ искусно и ловко привелъ въ связь съ инкриминируемыми дяніями всю неприглядную систему управленія тогдашней Франціи, такъ глубоко изучилъ слдственный матеріалъ, проявилъ такую эрудицію и такъ широко поставилъ затрагиваемые процессомъ вопросы, что общественное мнніе какъ-то разомъ поколебалось и стало склоняться въ пользу оправданія герцога д’Эгіона. По мннію самого Лэнге, въ томъ, что его сіятельный кліентъ будетъ оправданъ парламентомъ, не могло быть уже серьезнаго сомннія. Осторожный царедворецъ не внялъ, однако, энергичнымъ и настойчивымъ призывамъ своего защитника ‘торжественно оправдаться передъ лицомъ цлой Франціи’, и, воспользовавшись удобною минутою, черезъ всемогущую въ то время Дюбари, добился прекращенія дла по высочайшему повелнію. Лудовикъ XV, съ упоеніемъ читавшій ‘Эгіонаду ‘ (рядъ сочиненныхъ въ пользу герцога д’Эгіона записокъ Лэнге), отзывался о ней съ большой похвалой и, наконецъ, громогласно объявилъ: ‘нашъ кузенъ д’Эгіонъ оказался совершенно невиннымъ’.
Вскор герцогъ д’Эгіонъ вошелъ опятъ въ большую милость и былъ сдланъ полномочнымъ министромъ иностранныхъ длъ.
По поводу защитительныхъ записокъ Лэнге, по этому и другимъ дламъ, Крюпи замчаетъ, что когда онъ перечелъ ихъ въ ‘Annales du barreau de Paris’, то, помимо содержанія, онъ былъ пораженъ силою, простотою и нервностью ихъ слога, такъ что писанія современныхъ Лэнге адвокатовъ, даже самыхъ знаменитыхъ, рядомъ съ ними показались ему лишь пустою и никому не нужною мертвечиною. По отзыву современнаго Лэнге періодическаго изданія ‘Correspondance’, Гримма, Лэнге-адвокатъ имлъ высшій даръ — ‘простые единичные судебные случаи возводить на степень общихъ вопросовъ, способныхъ заинтересовать каждаго’. Безъ сомннія, это величайшая похвала адвокату, и притомъ адвокату того времени, когда общечеловческое этическое значеніе правосудія далеко еще не всми было сознано.
Разставаясь съ Лэнге, какъ съ защитникомъ герцога д’Эгіонъ, мы не можемъ, однако, пройти мимо слдующей характерной подробности. Другой, по словамъ Крюпи, на мст Лэнге добился бы черезъ своего сіятельнаго кліента всяческихъ милостей. Но у Лэнге вышла только ссора съ нимъ изъ-за гонорара. Когда писались записки, герцогъ требовалъ для себя защиты ‘самаго высокаго давленія’ и общалъ за это ‘золотой дождь’. Когда была напечатана первая записка, герцогъ въ счетъ гонорара прислалъ Лэпге сто луидоровъ и притомъ серебряной монетой. Слуги герцога притащили цлый мшокъ. Лэнге счелъ это за оскорбленіе, опрокинулъ его ногой и приказалъ унести обратно. Тогда герцогъ явился лично, извинился, уплатилъ золотомъ двсти луидоровъ, а въ будущемъ сулилъ самый роскошный гонораръ, отговариваясь лишь временнымъ стсненіемъ. Выросла цлая ‘Эгіонада’, но гонорара не прибывало. Будучи уже министромъ, герцогъ звалъ Лэнге иногда къ себ обдать, но о гонорар уже больше не заикался. Наконецъ, Лэнге, разсерженный подобной ‘забывчивостью’, написалъ ему письмо, которое начиналось такъ: ‘Г. герцогъ, когда вы обратились во мн, вы были между эшафотомъ и трономъ, я удалилъ васъ отъ перваго и приблизилъ къ послднему ‘. Затмъ онъ перечислялъ подробно вс свои труды, опредлялъ ихъ значеніе и цну, при чемъ по адресу своихъ товарищей по профессіи длалъ коварное указаніе на то, что т, не принеся ему ровно никакой пользы, озаботились, однако, полученіемъ своевременно своего гонорара впередъ, въ чемъ онъ, однако, не послдовалъ ихъ примру.
Отвтъ полновластнаго министра не заставилъ себя ждать. Раздосадованный, онъ со своей стороны упрекалъ Лэнге въ черной неблагодарности: ‘Разв не сажалъ я васъ на своихъ обдахъ посреди посланниковъ самыхъ могущественныхъ державъ!— восклицалъ герцогъ.— Кто изъ вашихъ товарищей можетъ похвастать этимъ’! Въ тотъ вкъ всеобщаго искательства и напудреннаго лакейства, когда самъ Вольтеръ тщетно мечталъ о томъ, чтобы имть счастье представиться королю, подобный упрекъ даже въ устахъ полномочнаго министра того времени не долженъ казаться черезъ-чуръ наивнымъ.
Взбшенный Лэнге окончательно разсорился съ герцогомъ, не пожелалъ принять отъ него никакой ‘милости’, но и не простилъ ему ‘своего гонорара’. Уже въ царствованіе Лудовика XVI, посл исключенія изъ сословія, Лэнге добился у парламента присужденія ему, ‘на точномъ основаніи законовъ Франціи’, съ бывшаго его кліента, герцога д’Эгіона, за оказанный ‘широкій и плодотворный трудъ’ адвоката — 23 тысячи ливровъ.
Въ качеств новаго ‘орла’ судебнаго краснорчія, Лэнге выступилъ только въ 1772 г. Извстно, что именно въ 1771 году старый парламентъ, посл неподчиненія приказу короля о распущеніи, былъ разогнанъ силою. Въ ночь съ 19-го на 20-е января, по распоряженію канцлера Мопу, вс члены парламента были арестованы и высланы на основаніи lettres de cachet. Вслдствіе этого судебная жизнь въ парламент на нкоторое время вовсе пріостановилась. Адвокаты ршились не выступать въ новомъ парламент, который былъ наскоро слаженъ канцлеромъ Мопу изъ парламентскихъ подонковъ на строго бюрократическихъ началахъ. Въ публик и пресс новый парламентъ былъ крайне непопуляренъ. Но это длилось не долго. Нкоторыя основанія реформы всетаки отвчали духу времени, упрощали судопроизводство, вводили устность процесса, а адвокатамъ была вновь предоставлена словесная защита обвиняемыхъ.
Въ виду формальной стачки (graive des avocats) сословія адвокатовъ, находчивый Мопу немедленно учредилъ особый классъ адвокатовъ-чиновниковъ, которые назывались, въ отличіе отъ первыхъ, avocats du Parlement. Они были крайне непопулярны. Скоро, однако, стакнувшіеся адвокаты должны были сдаться. Подъ вліяніемъ нужды и даже ‘голода’, они должны были приняться за работу. Мопу предвидлъ это. Онъ убдилъ сперва бднйшихъ 28 человкъ, а за ними пошли и остальные. Лэнге не былъ въ числ первыхъ, но за всми пошелъ и онъ.
Любопытно, какъ Мопу принудилъ сдаться и Жербье, который въ средствахъ не нуждался и могъ выдержать больше другихъ. Онъ арестовалъ на одну ночь въ Бастиліи двухъ сестеръ знаменитаго адвоката, какъ бы въ чемъ-то заподозрнныхъ, и выпустилъ ихъ тотчасъ, какъ только адвокатъ согласился надть тогу. Спустя нсколько мсяцевъ, уже не было и помину о старомъ парламент, вс устремились въ новый — ‘и жизнь въ Palais de Justice пошла съ новымъ блескомъ’. Наплывъ публики былъ огромный. Вс хотли слушать уголовныя дла и пренія адвокатовъ. Тутъ-то и развернулся во весь ростъ Лэнге въ качеств судебнаго оратора.
Судьб было угодно, чтобы на первыхъ же порахъ онъ схватился именно съ Жербье, все еще слывшимъ ‘великолпнымъ и недосягаемымъ’. Дло было крайне несложное. Лэнге ратовалъ за какого-то увчнаго безрукаго фермера, котораго, въ ‘справедливомъ гнв своемъ’, изувчилъ помщикъ. По словамъ Крюпи, Жербье, говорившій первымъ, былъ по обыкновенію ‘великолпенъ’. Публика была въ восторг. Лэнге, поднявшись для возраженія, сдлалъ видъ, что онъ совершенно потрясенъ рчью противника, и объявилъ, что такой чудной рчи онъ не слыхалъ во всю свою жизнь. Но этого мало, глядя на своего кліента, онъ замтилъ, что и тотъ въ восторг, что и тотъ сжигаемъ страстнымъ желаніемъ апплодировать. ‘Но, увы!— воскликнулъ Лэнге,— для этого ему не хватаетъ одной руки’! Взрывъ общаго хохота покрылъ слова находчиваго адвоката, и на другой же день въ газетахъ только и было рчи, что объ ораторскомъ успх Лэнге, побившаго ‘самого Жербье’.
Рчи, наиболе прославившія Лэнге, были произнесены имъ по дламъ маркиза де-Гуи, двицы де-Кампъ, супруги виконта де-Бамбель и, наконецъ, графа Моранжіе. Въ первомъ дл шла рчь о разлученіи супруговъ по иску маркизы, претендовавшей на скупость, неуважительность и даже жестокость своего мужа. Вся эта семейная трагедія окончилась, однако, простымъ фарсомъ, холодная иронія и жесткій сарказмъ Лэнге здсь развернулись съ полной силой. На основаніи подлинныхъ писемъ старющей, но не потерявшей еще всхъ своихъ прелестей маркизы, счетовъ изъ магазиновъ и подробнаго бюджета ежегодныхъ ея расходовъ, онъ доказалъ, какъ дважды два — четыре, что, отуманенная великолпіемъ окружающей ее знати, маркиза просто потеряла голову и ищетъ собственнаго своего разоренія. Процессъ окончился неизбжнымъ примиреніемъ супруговъ, доставивши адвокату лавры, а супругамъ — остроты, заимствованныя изъ рчи Лэнге, которыми ихъ стали нескончаемо угощать и въ свт, и въ печати.
Второе дло — двицы де-Кампъ, именуемой супругой виконта де-Бамбель, гораздо боле серьезно и даже принципіально. Молодая двица, протестантка, хорошей фамиліи, влюбилась въ католика виконта и была обвнчана съ нимъ лишь по протестантскому обряду пасторомъ. Виконтъ впослдствіи, увлекшись женщиной другой, не сталъ признавать своего перваго брака, не признавалъ ребенка и отказывался давать даже содержаніе. Все сословіе адвокатовъ, строго-католическое, находило, что браться за такое ‘невозможное дло’ постыдно. Генеральный прокуроръ Вакрессонъ, поднявшись для того, чтобы дать свое заключеніе противъ двицы де-Кампъ, началъ съ того, что прочелъ цлую отповдь Лэнге, приглашая молодыхъ адвокатовъ не искать себ примра въ Лэнге, который избралъ себ опасное искусство ‘покрывать все достойное уваженія сарказмами, а смлостью и дерзостью импонировать публик и судьямъ’. Посл трехчасового совщанія парламентъ вынесъ, однако, ршеніе, которымъ постановлялъ: ребенка отдать въ монастырь за счетъ виконта, ‘для воспитанія въ строгихъ правилахъ католицизма’, двиц де-Кампъ присудить 12 тысячъ ливровъ, а т мста записокъ и прошеній Лэнге, которыя въ чемъ-либо оскорбляли лица или нравы, уничтожить.
Благодаря публичности процесса, вс симпатіи были, однако, на сторон Лэнге и его симпатичной кліентки, которая вскор сдлала блестящую партію, выйдя замужъ за богатаго негоціанта вамъ-Робе, который увлекся ею именно въ теченіе процесса.
Чтобы боле полно охарактеризовать ораторскіе пріемы Лэнге, -остановимся еще съ нкоторою подробностью на его защит въ дл графа Моранжіе.
Въ 1779 году, процессъ Моранжіе надлалъ въ обществ очень много шуму.
Въ эпоху появленія первыхъ признаковъ революціи во Франніи общество ни разу еще не длилось такъ рзко на два противоположныхъ лагеря. Знать горячо защищала графа Моранжіе, а буржуазія стала ршительно на сторону его обвинителей: Дюжонквая и г-жи Веронъ, его бабки. Необходимо было примкнуть къ ‘моранжистамъ’ или къ ихъ противникамъ.
Въ этомъ дл Лэнге достигъ апогея своей славы. Найдя поддержку въ Вольтер, онъ, по словамъ Крюпи, предводительствовалъ знатью и повелъ ее къ одной изъ ея послднихъ побдъ.
Кліентъ Лэнге, графъ Моранжіе, представитель стариннаго рода, былъ генералъ-маіоръ, сынъ маршала королевскихъ войскъ и зять герцога Сентъ-Этіена. Это былъ, повидимому, типичный расточитель, вполн оцненный кликою ростовщиковъ, у которыхъ подпись его пользовалась особымъ почетомъ и благоволеніемъ.
По словамъ адвокатовъ, его противниковъ: Дру, Делакруа, Вермей и Фальконэ,— Моранжіе съ ловкостью, граничащей съ мошенничествомъ, достигалъ того, что, имя лишь 5 т. фунтовъ дохода, жилъ такъ, какъ будто у него ихъ было 60 тысячъ. Онъ занималъ палаццо, держалъ швейцара, кучера, выздного, четырехъ лакеевъ. Была у него и любовница, двица Марія Жоліо, стоившая ему довольно дорого.
Этотъ-то расточитель подписалъ на 300 тысячъ экю векселей на имя г-жи Веронъ.
Онъ не оспаривалъ своей подписи, но утверждалъ, что эти бумаги у него мошеннически выманены, и что валюты по нимъ онъ никогда не получалъ. Его противники, наоборотъ, утверждали, что валюта была уплачена сполна, и что кредиторы являются, такимъ образомъ, жертвою самаго наглаго обмана. Въ этомъ состояла вся суть дла.
Въ интересахъ разршенія именно этого спора, Вольтеръ написалъ свое извстное: ‘Письмо о теоріи вроятности въ юриспруденціи’.
Съ перваго взгляда казалось весьма страннымъ, чтобы такой опытный человкъ, какъ графъ, позволилъ себя такъ дерзко обойти.
Провинціальный судъ первой инстанціи, гд разбиралось дло, такъ и взглянулъ на искъ. Моранжіе былъ приговоренъ въ уплат 300 тысячъ экю, къ штрафу и публичному выговору. Лэнге принялъ защиту его уже въ парламент, т.-е. въ апелляціонной инстанціи. О рчи Лэнге современныя газеты отзывались слдующимъ образомъ: ‘Публика съ одинаковымъ восторгомъ слушала и читала рчь г. Лэнге. Въ теченіе нсколькихъ дней адвокатъ былъ ршительно осажденъ толпою любопытныхъ, приходившихъ за этою меморіею’. О самой рчи Крюпи отзывается такъ: ‘Особенно хорошо ея вступленіе. Хорошо тмъ благородствомъ тона, тою ясностью и безпартійностью, съ которою ораторъ представляетъ вс pro и contra дла. Въ начал онъ оставляетъ читателя подъ сомнніемъ, на что онъ въ особенности будетъ напирать. Зарождается любопытство и вниманіе. Это ораторскій пріемъ безусловно удачный. Общій планъ рчи распадается затмъ на три положенія, которыя предстоитъ развить и обосновать: могла ли вдова Веронъ дать взаймы 300 тыс. экю? Дала ли она эти 300 тыс. экю? Получилъ ли ихъ Моранжіе? Какъ видимъ, вполн простая и жизненная постановка спорныхъ вопросовъ въ защит, обычная для нашего времени, казалась, однако, истиннымъ ораторамъ того времени слишкомъ тривіальною. Для Цицерона и латинскихъ цитатъ не оставалось никакого мста при подобномъ построеніи защиты, и это почиталось большимъ грхомъ противъ элоквенціи’.
Чтобы составить себ понятіе о слог Лэнге, слог простомъ, нервномъ и ясномъ, почти современномъ намъ, приведемъ нсколько выдержекъ изъ этой рчи.
‘Чтобы дать взаймы извстную сумму,— говоритъ Лэнге,— господа, необходимо прежде всего ее имть. Вамъ говорили здсь, что госпожа Веронъ — вдова извстнаго банкира. Тридцать лтъ тому назадъ она овдовла, нтъ ничего, конечно, удивительнаго въ томъ, что о длахъ мужа она не имла никакого понятія — все состояніе такого рода коммерсантовъ заключено обыкновенно въ ихъ портфел. Вдовою она оказывается въ нищет, но она не жалуется, а смиренно покоряется своей участи. Вдругъ открывается, что покойный тайно передалъ одному своему другу-финансисту все свое огромное состояніе. Этотъ-то искусный сообщникъ, по имени Шофаръ, кассиръ пошлинныхъ откуповъ, длаетъ вдов визитъ. Онъ предлагаетъ ей, не въ вид возврата должнаго, а врне въ вид дара 260 тыс. экю золотомъ и нкоторое количество столовой серебряной посуды. Между ними возникаетъ борьба великодушій, начинается съ того, что вдова отказывается отъ этого роскошнаго подарка, добросовстный финансистъ настаиваетъ, не мене добросовстная вдова колеблется. Наконецъ, она отправляется съ вопросомъ въ юристамъ: можетъ ли она воспользоваться щедростью кассира? Получивъ, конечно, утвердительный отвтъ, она принимаетъ даръ. Вы, можетъ быть, подумаете, что теперь, гарантированная отъ нищеты такимъ непредвидннымъ обстоятельствомъ, она поспшитъ помстить свой капиталъ въ торговые обороты, или подъ закладныя, или употребитъ его на покупку титулованныхъ земель, которыя, доставивъ ей положеніе въ обществ, послужатъ ей мстомъ отдохновенія? Нтъ, господа, эта скромная вдова больше всего боится шума. Столь же молчаливая, сколько и состоятельная, она не обмолвилась ни словомъ о своемъ счасть даже дочери. Она отправляется въ нкоему нотаріусу Келье, и только ему одновременно ввряетъ и тайну, и золото, онъ же общаетъ ей безъ огласки пустить въ оборотъ ея капиталы. Аккуратно получая годовые проценты, вдова Веронъ не мняетъ вншней обстановки своей жизни. Она такъ скромно выдаетъ замужъ свою дочь, что никто не подумалъ бы, что въ ея распоряженіи есть довольно-таки полновсная шкатулка. Семья ростетъ. Рожденіе нсколькихъ дтей начинаетъ стснять богатую, но осторожную бабушку. Вообразивъ, что въ провинціи воспитаніе будетъ дешевле и жизнь будетъ легче, она покидаетъ столицу. Своимъ мстожительствомъ она выбираетъ Витри-Франсуа, и туда же увозитъ и свою шкатулку. Нотаріусъ, при ея отъзд изъ Парижа, возвращаетъ ей именно золотомъ т 260 т. экю, которыя онъ отъ нея золотомъ же и получилъ. Дальновидная капиталистка, уже тогда предвидвшая, что ей понадобится нкогда 300 тыс. экю, чтобы дать ихъ взаймы, постаралась съэкономить за это время изъ своихъ годовыхъ доходовъ еще 40 тыс., что округлило ея.капиталъ до 300 т. экю золотомъ, съ которыми она и путешествуетъ. Въ Витри ея скаредность нсколько ослабваетъ. Она занимается воспитаніемъ своего внука — столь извстнаго въ будущемъ — Дюжонквая. Этотъ-то баловень судьбы и есть будущій наслдникъ всего золота, существованіе котораго скрываютъ отъ него только для того, чтобы сдлать его боле достойнымъ этой роскоши. Ему предоставляютъ скромныхъ учителей. Бабушка готовитъ его въ магистратуру. Но какимъ образомъ этого юношу, думающаго, что онъ безъ средствъ, побудить избрать именно эту дятельность, столь почетную, гд право распоряжаться состояніями другихъ пріобртается полнымъ отреченіемъ съ своей стороны отъ всхъ способовъ, могущихъ обезпечить личное пріобртеніе? У вдовы Веронъ есть для этого очень простой способъ: открыть завсу, скрывающую отъ него его богатство. Въ день, избранный судьбою для разоблаченія этой тайны, она беретъ своего внука за руку и торжественными шагами вводитъ его въ святилище, гд покоится золото, долженствующее достаться ему. Выраженіе ея глазъ, жесты, осанка — все указываетъ на важность шага, на который она ршается. Дрожащей рукой открываетъ она шкафъ. Въ немъ появляются, въ стройномъ порядк, сложенные мшки монетъ, и когда юноша убдился, что все это, стоящее какъ въ столбняк — именно золото, старуха, цлуя его, говоритъ: ‘Возьми! Все это для тебя. Возьми’!
‘Посл такой торжественно убдительной церемоніи молодой Дюжонквай не противится больше планамъ своей бабушки. Поприще его дятельности опредлено, наиболе подходящимъ онъ оказывается для юридической карьеры. Тотчасъ же ршаютъ поскоре возвратиться въ Парижъ. По возвращеніи туда, необходимо имть ровно 300 т. экю. Эта сумма немного поубавилась во время житья въ Витри. Учителя будущаго судьи и содержаніе остальной семьи нсколько пощипали капиталы. Что длаетъ тогда древняя и осторожная правительница, одна заправляющая всми пружинами этой машины? У нея есть еще брилліанты и драгоцнности, входившіе въ составъ фидеикомисса г-на ПІотаръ. Отъ такихъ безполезныхъ вещей освобождаются. Ихъ продаютъ, и кому же? прізжимъ евреямъ, которые, захвативъ свою покупку, безслдно исчезаютъ. Изъ этой сдлки извлекаютъ какъ разъ нужныя 40 т. фунтовъ, и семейство является въ Парижъ, имя опять-таки ровно 300 т. экю золотомъ, чтобы одолжить ихъ графу Моранжіе ‘.
‘Нужно ли присовокуплять,— продолжаетъ Лэнге,— что скромный, щедрый Шотаръ, нотаріусъ и писцы, его служащіе, вс ихъ подлинныя записи и реестры безвременно погибли, безпощадное время похитило у этой погруженной въ отчаяніе семьи вс титулы, вс документы, которые такъ пригодились бы ей въ настоящую критическую для нея минуту. Бдняги адвокаты, у которыхъ въ 1770 г. спрашивали совта, можно ли принять даръ отъ богатаго кассира,— они тоже наврное умерли. Неудивительно,— это были, безъ сомннія, самые знающіе, а слдовательно и старйшіе. Они отошли въ вчность’…
Лэнге рисуетъ дале картину всей массы золота, повсюду путешествующей съ семьей. О существованіи его никто изъ членовъ семьи не иметъ понятія, знаетъ о немъ лишь только бабушка, и при такихъ-то обстоятельствахъ золото это на извозчичьемъ возк путешествуетъ изъ Парижа въ Витри. Рядомъ съ такимъ богатствомъ онъ рисуетъ намъ дйствительное положеніе въ сущности умирающей съ голоду семьи, принужденной продать евою обстановку въ Витри, чтобы уплатить мелкіе долги и наканун почти отъзда съ трудомъ добывающей 80 фунт. залогомъ пары серегъ.
Съ ожесточеніемъ и холодной ироніей подбираетъ адвокатъ цлый рядъ несообразностей. Затмъ онъ желаетъ установить, въ какое время и при какихъ обстоятельствахъ могла быть вручена графу Моранжіе эта огромная сумма въ 300 т. экю.
Въ своемъ показаніи графъ утверждалъ, что, желая занять 300 т. экю, онъ вошелъ въ переговоры съ молодымъ Дюжонкваемъ черезъ посредство какой-то свахи. Что этотъ ловко завлекъ его въ конуру, занимаемую Веронами въ третьемъ этаж дома улицы Сенъ-Жака, что тамъ онъ написалъ и подписалъ знаменитые векселя и попросилъ у своихъ кредиторовъ выдать ему немедленно лишь 1.200 фунт., отложивъ до другого дня полученіе всей остальной суммы.
Согласно этому разсказу, Дюжонквай, какъ ловкій плутъ, моментально завладлъ бумагами, затмъ, длая видъ, что онъ торопится, отсчитывая въ два мшка 1.200 фр. и провожая Моранжіе до его экипажа, съумлъ отвлечь вниманіе своей жертвы. Не требуя немедленнаго взноса валюты по векселямъ, которые такимъ образомъ остались ‘до завтра’ въ рукахъ Вероновъ. графъ ухалъ, получивъ лишь 1.200 фунтовъ.
На основаніи разсказа Дюжонквая, Лэнге рисуетъ слдующую картину доставленія графу общаннаго золота.
‘Повидимому, если только этому можно поврить, онъ приступилъ 23 сентября, т.-е. на другой день посл того, какъ векселя были подписаны, въ операціи доставки экю. Прежде всего Дюжонквай услся за столъ съ кучей золота, и мы застаемъ его за слдующимъ занятіемъ: онъ считаетъ деньги и раскладываетъ ихъ въ мшки по 600 и по 200 луи, что составитъ всего 13 мшковъ одного рода и 23 другого. Окончивъ эту операцію, онъ самъ переноситъ всю сумму и достигаетъ этого въ 13 пріемовъ. Каждый разъ онъ беретъ подъ мышку одинъ мшокъ въ 600 луи, а въ каждый изъ кармановъ — по одному въ 200. Однимъ словомъ, на исполненіе этого важнаго порученіи онъ употребляетъ почти все утро 23-го сентября, съ 7 1/2 ч. до часу дня. Доблестный Дюжонквай въ теченіе 6-ти часовъ совершилъ свои 13 рейсовъ, но такого рода фактъ физически невозможенъ, восклицаетъ Лэнге, и онъ пускается въ исчисленіе саженей, отдляющихъ первую ступень лстницы, ведущей въ Моранжіе отъ улицы Дюжонквая. Сдлавъ свои 13 концовъ, Дюжонквай прошелъ 5 1/2 миль, но едва ли самый лучшій ходовъ одоллъ бы это разстояніе въ 6 часовъ.
‘Такимъ образомъ,— продолжаетъ Лэнге,— еслибы Дюжонквай проходилъ это разстояніе лишь въ вид прогулки, не будучи обремененъ тяжелой ношей, если бы онъ шелъ по совершенно гладкой поверхности, не отступая ни на шагъ отъ прямого направленія, не отдыхая ни минуты во все продолженіе пути, то и тогда ему едва-ли бы хватило времени на прохожденіе всего этого разстоянія. Но онъ далеко не въ положеніи скорохода по гладкой дорог:— Дюжонквай нагруженъ, ему мшаютъ, дорога его полна препятствійЛэнге подробно, до мелочей останавливается на этой картин, и длаетъ это съ великимъ увлеченіемъ.
‘Представьте себ несчастнаго, бгущаго съ полными карманами — 3 фунта 4 унціи колотятъ его. по обимъ ногамъ во все продолженіе пути. Подъ мышкой у него 600 луи, т.-е. ровно 10 фунтовъ, мстность, по которой онъ идетъ, не горизонтальна, это — наклонная плоскость, склонъ которой направляется какъ разъ въ мсту отправленія, но это еще не все: никто не повритъ, чтобы можно было идти, не сворачивая съ прямого пути, по такой людной улиц, какъ улица Сенъ-Жака, по мостовой, постоянно расколачиваемой лошадьми и экипажами, переполненной идущими на работу ремесленниками, отъ которыхъ нельзя ожидать большого вниманія въ прохожимъ — уклоненія отъ прямого пути здсь неизбжны: значитъ, къ пяти съ половиной милямъ разстоянія нужно по крайней мр прибавить на эти отклоненія еще полъ-мили ‘.
Наконецъ, на этомъ подъем, на этой неудобной дорог оказывается еще препятствіе, находившееся тамъ именно 23-го сентября утромъ. Это препятствіе, столь же значительное, какъ и вытекающій изъ него аргументъ, составляетъ предметъ истиннаго ликованія Лэнге. ‘Это огромный камень, предназначенный для новой строящейся церкви св. Евгенія, который двигаютъ съ трудомъ. Улица загромождена кабестенами и приведенными для работъ 80-ю рабочими и толпой любопытныхъ. На этотъ разъ Дюжонквай уличенъ. Какимъ чудомъ могъ онъ совершить свои 23 рейса, протискиваясь въ толп и не потерявъ при этомъ ни одной минуты? Въ заключеніе Лэнге утверждаетъ, что весь разсказъ молодого Дюжонквая носитъ характеръ басни. Вероны не могли внести 300 т. экю.
Послднее слово было за парламентомъ. Тамъ процессъ начался съ назначенія докладчика, нкоего Гуденъ, очень уважаемаго астронома, но мало извстнаго юриста. Едва онъ взялся за дло, какъ опять начались волненія. Лэнге потребовалъ временнаго освобожденія арестованнаго Моранжіе, и въ этомъ требованіи крайне дерзко обошелся съ судьями провинціальнаго суда. Судьи эти были не кто иные, какъ бывшіе адвокаты, такимъ образомъ оказалось, что Лэнге обращался столь дерзко со своими же сотоварищами. Эти послдніе, какъ мы увидимъ посл, не простили ему этого. Парламентъ отказалъ въ просьб объ освобожденіи Моранжіе, и съ этого момента ярость партизановъ графа не знала границъ.
Судъ былъ ежедневно переполненъ враждующими заговорщиками и каждую минуту можно было опасаться рукопашной схватки. Лэнге не ходилъ по корридорамъ безъ провожатыхъ. ‘Онъ всегда окруженъ, писали въ газетахъ, толпою боле 60-ти человкъ военныхъ, рыцарей св. Лудовика или знатныхъ — все сторонниковъ графа, эти люди всюду слдуютъ за адвокатомъ и вмст съ нямъ навщаютъ графа въ тюрьм’.
Ожесточеніе придворныхъ противъ Вершейля (адвоката Вороновъ) дошло до крайняго ожесточенія.
Въ одно изъ первыхъ засданій апелляціоннаго суда ‘являются триста рыцарей св. Лудовика, они завладваютъ судебными мстами, самыми дерзкими рчами, угрозами, презрительными жестами стараются устрашить оратора и въ своей наглости доходятъ до того, что плюютъ на его платье’.
Вн суда тоже были не меньшія волненія. Провинціальные дворяне берутъ примръ съ парижскихъ. Они открываютъ подписку ‘исключительно среди знати’ для покрытія мелкихъ долговъ графа. Провансальская аристократія съ своей стороны длаетъ то же. Жеводанская аристократія споритъ, проситъ, переписывается съ Вольтеромъ.
Король, заинтересованный всмъ этимъ шумомъ, сперва держалъ себя вполн нейтрально. Дворъ напрасно добивался, чтобы дто было перенесено въ совтъ, на личное усмотрніе короля, Лудовикъ XV выслушивалъ все, но молчалъ. Наконецъ, однажды, прервавъ свое молчаніе, онъ проронилъ слдующую простую фразу: ‘Моранжіе или мошенникъ, или глупецъ’. Этого было достаточно, чтобы аристократія началк приходить въ отчаяніе.
Однако, мало-по-малу, Лудовикъ XV, увлекаясь охватившей всхъ лихорадкой процесса, ршился высказаться, и у него сорвалась ршающая формула: ‘король,— повторяли придворные,— готовъ держать пари 1.000 противъ одного, что Моранжіе и не дотрогивался до ста тысячъ экю. Лэнге хорошо сдлалъ, взявъ его защиту’!
Эта фраза короля, которую оспаривала противная сторона, становится самой реальной изъ ’22-хъ вроятностей’ которыми, по словамъ Вольтера, адвокату можно отстоять невинность кліента.
Наконецъ, наступаетъ день, когда защитникъ графа произноситъ рчь, которую мы отчасти цитировали, и на этотъ разъ даже противники преклонились передъ силою его таланта.
Лэнге въ мод, имъ занятъ весь Парижъ.
Приговоръ долженъ быть вынесенъ 4-го сентября 1773 г.
‘Съ утра,— говоритъ враждебная Лэнге газета,— весь апелляціонный судъ, съ 6-ти час., оказался въ засданіи, и масса любопытныхъ наполняла залы суда. Вдова Рошенъ, ея дв дочери и Дюжонквай съ 5-ти часовъ въ суд. Утромъ же въ большой зал появляется и Лэнге. Въ парадномъ, но не въ адвокатскомъ костюм, со шляпой на голов и при шпаг, онъ самоувренно прогуливается по заламъ и весело разговариваетъ съ придворными. Вс удивлены его спокойствію въ такую ршительную для графа минуту. Лэнге, если врить его сдержанности, очевидно заране знаетъ ршеніе суда. Толпа его окружаетъ, слдуетъ за нимъ по пятамъ, и онъ удаляется ‘.
Въ полдень происходитъ очень важное обстоятельство: ‘изъ совщательной комнаты выходятъ младшіе члены суда’.
Свдущіе люди объясняютъ толп всю важность этого выхода младшихъ членовъ суда.
Этотъ уходъ доказываетъ, что есть голоса за тяжкое уголовное наказаніе.
Дйствительно, только старшіе члены парламента одни компетентны обсуждать такого рода наказанія, и достаточно, если одинъ изъ членовъ парламента подастъ голосъ за смертную казнь, чтобы вс младшіе принуждены были воздержаться отъ подачи голоса. Въ настоящемъ случа легко было угадать, въ чемъ дло: судьи, сторонники оправданія графа, во-время убдились, что вс младшіе члены — на сторон Вероновъ, и тогда обвиненіе неминуемо. Одинъ изъ сторонниковъ Моранжіе подаетъ голосъ за смертную казнь, и вс клерки должны были немедленно удалиться.
Наконецъ, въ 6 ч. вечера, посл одиннадцатичасового лихорадочнаго ожиданія, отворяются двери совщательной комнаты. Два друга Лэнге, предсдатели отдленій, выходятъ первыми и во всеуслышаніе радостно выкрикиваютъ, что ‘Моранжіе оправданъ по всмъ пунктамъ’!
Дйствительно, черезъ минуту самъ первый президентъ спускается съ главной лстницы, окруженный толпою придворныхъ, наполнявшихъ зданіе суда. Приговоромъ векселй признаны безденежными, въ пользу Моранжіе присуждено 1.000 фунтовъ судебныхъ издержекъ, Дюжонквай сосланъ на три года, вдова Веровъ приговорена въ выговору и къ штрафу въ пользу бдныхъ.— Лэнге побдилъ.
‘Ко всмъ безчисленнымъ особенностямъ дла графа недоставало лишь одного — а именно, чтобы его оправданіе послужило ко вреду его адвоката, и чтобы результатомъ спасенія кліента явилась если не гибель, то по крайней мр крайняя опасность для его защитника’…
Такъ говорилъ Лэнге въ своихъ мемуарахъ, и въ его словахъ нтъ ничего преувеличеннаго, если принять во вниманіе, что въ тотъ самый моментъ, когда, напутствуемый апплодисментами Вольтера и представленный королю, онъ походилъ на тріумфатора,— его сотоварищи, съ помощью не разъ побжденнаго имъ публично прокурорскаго надзора, направляли вс свои усилія къ тому, чтобы исключить Лэнге изъ сословія.
11-го февраля 1774 года, всего пять мсяцевъ спустя посл оправданія Моранжіе, когда Лэнге готовился уже выступить въ новомъ громкомъ процесс маркизы Бетлонъ противъ маршала де-Брольи — это имъ удалось. Въ теченіе цлаго десятка лтъ сословіе сперва съ испугомъ, а потомъ съ негодованіемъ и ужасомъ видитъ, какъ этотъ пришедшій съ втра смльчакъ завладваетъ вниманіемъ публики, кліентовъ, увлекаетъ за собою суды и парламентъ, и смло выхватываетъ знамя перваго адвоката своего времени.
‘На каждый вкъ достаточно одного Лэнге’!— съ ужасомъ восклицаетъ Жербье,— и ‘святое собратство’, дружно сомкнувшись, глухо вторитъ ему. Къ Лэнге предъявляютъ формальное обвиненіе, и посл долгой и упорной борьбы съ обихъ сторонъ,— борьбы, проявившейся въ крайне рзкой и безтактной форм,— достигаютъ того, что парламентъ соглашается, наконецъ, утвердить постановленіе сословія о совершенномъ исключеніи Лэнге изъ списка адвокатовъ.
Мы приведемъ здсь только голый перечень обвинительныхъ пунктовъ, предъявленныхъ противъ Лэнге:
1) ‘Вы не любите римскаго права’.
2) ‘Вы оскорбляли сословіе, вашъ тонъ — не тонъ сословія. Вы можете навлечь на него т непріятности, которыя навлекаете лично на себя’.
3) ‘Журналъ, изданіе котораго вы предпринимаете, не совпадаетъ съ занятіями, свойственными адвокатур’ (Онъ приступилъ къ изданію ‘Литературнаго и политическаго журнала’, имвшаго вскор огромный успхъ).
4) ‘Вы слишкомъ мало скрываете ваше недовольство существующими законами’.
5) ‘У васъ недоразумнія съ герцогомъ д’Эгіономъ изъ-за гонорара’.
6) ‘Вы злоупотребляли довріемъ герцога де-Дё-Понъ, когда были къ нему близки’.
Этимъ и исчерпывался весь обвинительный актъ!