Фенелонъ, воспитатель Герцога Бургонскаго.
Ла Гарпъ.
‘Встникъ Европы’. Часть XLIII, No 4, 1809
![[]](https://electronic-library.ru/wp-content/uploads/2023/05/text_0030oldorfo-1.png)
Фенелон, воспитатель Герцога Бургонского, Лагарп Фредерик Сезар, Год: 1809
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Воспитаніе Принца Бургонскаго, которому по наслдству принадлежала корона Лудовика XIV, дда его, было предметомъ соперничества первыхъ людей Французскаго Двора, первыхъ по личнымъ достоинствамъ и знатности происхожденія. Бовилье, главный надзиратель Принца, назначалъ помощникомъ своимъ Фенелона — Лудовикъ поврилъ добродтельному Бовилье и слав, и Фенелонъ былъ призванъ ко Двору, дабы образовать Монарха.
Гордость могла бы веселиться такимъ избраніемъ и честолюбіе величаться такою честію — но въ душ Фенелона, какія чистйшія, несравненно благороднйшія чувства! И такъ сія великая душа, исполненная любовію къ человчеству, будетъ трудиться для его блага, она перельетъ въ душу юнаго Принца тотъ пламень, которымъ животворится сама, съ которымъ, какъ нкогда съ таинственнымъ огнемъ Весты, охранявшимъ, пока не угасалъ онъ на олтаряхъ, судьбу могущественнаго Рима, былобы сопряжено блаженство Франціи, естьли бы только навсегда сохранился онъ въ душ ея Государей. Сколь щастливымъ почитаетъ себя Фенелонъ! мысли его не будутъ уже безплодны, его живйшія желанія исполнятся и обратятся, въ благотвореніе. Все то, что нкогда въ уединенномъ кабинетъ мечталъ онъ для щастія народовъ, посется имъ въ душу питомца, и наконецъ произраститъ плоды благоденствія и славы. Голосъ его проникнетъ въ сію неизпорченную душу: онъ будетъ лишать ее истиною и добродтелію, напечатлетъ на ней свое подобіе. Таковы наслажденія Фенелона! Такова, смю сказать, была великая мысль Создателя, когда изрекъ Онъ: сотворимъ человка по образу и по подобію Нашему!
Исполненный сими высокими надеждами, Фенелонъ съ восторгомъ посвящаетъ себя трудамъ превосходнаго своего званія. Принадлежать не себ, но совершенно своему питомцу, не позволять себ ни одного слова, которое не было бы урокомъ, ни одного поступка, который не былъ бы наставительнымъ примромъ, согласить почтеніе, принадлежащее младенцу, назначенному быть нкогда Монархомъ, съ тою покорностію, которой надлежитъ подчинить его, чтобы онъ научился со временемъ повелвать, говорить ему о сан великомъ для пріученія къ обязанностямъ величія, противиться склонностямъ, развиваемымъ лестію, порокамъ, усиливающимся отъ обольщенія, незыблемою твердостію и чистотою нравовъ удерживать въ должныхъ предлахъ надменное чувство независимости, естественное всякому Принцу, питать чувствительность его, не изнживая сердца, часто, не уменьшая довренности его, длать ему упреки, или наказывая, сохранить его дружбу, разпространяя понятіе о должностяхъ, ограничивать въ немъ понятіе о могуществ, наконецъ никогда не обманывать ни воспитанника своего, ни Государства, ни собственной совсти — таковы обязанности человка, которому говоритъ Государь: даю теб моего сына, къ которому взываютъ народы: дай намъ отца!
Къ симъ общимъ трудностямъ надлежитъ пріобщить частныя, соединенныя въ особенности съ характеромъ молодаго Принца. Имя щастливыя свойства, онъ въ то же время имлъ и вс недостатки, наиболе несовмстные съ игомъ повиновенія: высокомріе, не внемлющее урокамъ и раздражаемое прошивурчіемъ, перемнчивый нравъ, чрезмрную вспыльчивость и тайную склонность презирать людей, склонность, которая обнаруживалась каждую минуту — таковы были порочныя качества, которыя надлежало изкоренить Фенелону, и которыя только онъ одинъ изкоренить могъ до основанія. Два преткновенія, равно погибельныя, предлежали ему — или уступить отъ безсилія и усталости недостаткамъ столь упорнымъ, или неосторожною жестокостію раздражишь и навсегда обезобразишь душу сію, столь пылкую и надменную. Но Фенелонъ не могъ быть жестокимъ, и умлъ не быть слабымъ. Онъ зналъ, что каждый характеръ повинуется тайной, непобдимой сил, которая никогда не можетъ быть уничтожена, а разв только обманута и постепенно направлена къ лучшей цли. Герцогъ Бургонскій имлъ высокомрную душу, исполненную пламенемъ властолюбія: наставникъ умлъ обратить сіе опасное свойство на пользу человчества и добродтели. Не слишкомъ осуждая въ питомц своемъ гордое мнніе, что онъ сотворенъ быть повелителемъ народовъ, онъ безпрестанно давалъ ему чувствовать, что суетная гордость его довольствовалась слишкомъ малымъ, когда прельщала его однимъ случайнымъ могуществомъ, которое получилъ онъ въ наслдство, подобно всмъ, пріобртающимъ по смерти родителей имніе, и не влекла его къ тому владычеству, которымъ плняются истинно великія души, владычеству дарованій, приводящихъ насъ въ изумленіе, и добродтелей, обожаемыхъ, восхитительныхъ. Такъ, мало по малу, проникалъ онъ въ сію неизпорченную душу, которой пламенная чувствительность требовала одной только пищи: онъ разтворялъ ее тмъ сладкимъ удовольствіемъ, которое находимъ въ мысли, что мы любимы, тмъ благороднымъ чувствомъ, которое неразлучно съ благотвореніемъ, тою рдкимъ извстною славою, которою награждаемъ самихъ себя, когда одерживаемъ надъ собою побду. Предавался ли молодой Герцогъ изступленіямъ пылкаго своего нрава — его оставляли одного, оставляли до тхъ поръ, пока не проходила сія буря, которая возпрепятствовала бы ему услыхать увщанія разсудка. Вс получали повелніе приближаться къ нему въ молчаніи, съ робкою покорностію, съ лицемъ печальнымъ и мрачнымъ, самыя упражненія его были на время прекращаемы, казалось, что вс убгали его сообщества, и еще не почитали его способнымъ къ занятіямъ благоразумнымъ: тогда молодой человкъ, приведенный въ ужасъ своимъ уединеніемъ, смущаемый тою робостію, которую читалъ на всхъ лицахъ, не въ состояніи будучи сносить ни самаго себя, ни присутствія другихъ, стремился въ объятія своего наставника и умолялъ, чтобы онъ примирилъ его съ самимъ собою. Тогда искусный учитель, пользуясь своими преимуществами, давалъ чувствовать Принцу, сколь изступленіе его было постыдно, сколь горестенъ жребіи человка, окруженнаго робкими, разливающаго окрестъ себя уныніе. Отеческій голосъ его проливался въ сердце, открытое для истины и раскаянія, и слезы питомца орошали его колна. Такъ Фенелонъ искалъ въ самой душъ Принца тхъ оружій, которыми побждалъ его недостатки, онъ просвщалъ его собственною его совстію, онъ наказывалъ его стыдомъ передъ самимъ собою — наказаніе спасительное, ибо униженіе предъ другими есть обида, а униженіе передъ собственнымъ нашимъ сердцомъ есть урокъ благотворный.
Съ такимъ же искуствомъ побждалъ онъ и втренность ума его и перемнчивость его нрава. Юность принимаетъ познанія съ жадностію, но скоро утомляется ученіемъ: ей въ тягость продолжительная работа, которая бываетъ тягостною и для самаго зрлаго возраста. Фенелонъ, желая изкоренить въ питомц своемъ непостоянство, ему естественное, старался показывать, будто соображается съ его склонностями въ то самое время, когда онъ самъ питалъ ихъ или производилъ. Разговоръ, въ который непримтно, какъ будто безъ намренія, заводитъ онъ молодаго Принца, пробуждалъ въ немъ свойственное лтамъ его любопытство. Взоры его пробгали, одно за другимъ, вс познанія, для него необходимыя, которыхъ пріобртеніе казалось ему особенною милостію наставника, а лишеніе наказаніемъ жестокимъ. Искусство учителя сохраняло порядокъ и связь въ сихъ привлекательныхъ занятіяхъ, казавшихся любопытному питомцу однми разнообразными забавами. Онъ пріучался къ труду и чувствовалъ цну познаній. Великая тайна воспитателя состояла въ томъ, что онъ всегда обходился съ нимъ, какъ съ человкомъ совершеннымъ, и никогда не давалъ чувствовать, что почитаетъ его младенцемъ. Урокъ для всхъ воспитателей! Вы много выиграете, естьли вселите въ питомцевъ своихъ высокое мнніе о томъ, что они сами способны сдлать, вы легче овладете ихъ довренностію, естьли будете показывать къ нимъ уваженіе! Ихъ возрастъ иметъ всю простоту самолюбія и не способенъ имть подозрительности, съ нимъ неразлучной.
Прибавьте къ симъ важнымъ трудамъ, въ сей постоянной заботливости, нжную, привлекательную кротость Фенелона, его неизмняемое терпніе, гибкость его ума, неизтощимость его въ изобртеніи способовъ, когда надлежало быть полезнымъ — и вы не будете удивляться той быстрой перемн, которую скоро замтили въ молодомъ Герцог, сдлавшемся напослдокъ любимцемъ Двора и народа. Ахъ! естьлибъ возможно было пробудить отъ смертнаго сна поколнія, почившія во мракъ гроба, тогда бы услышали мы отъ нихъ трогательныя похвалы воспитаннику Фенелона, похвалы, которыя послжили бы славнйшимъ панегирикомъ для воспитателя. Они сказали бы намъ: ‘Мы видли сего прелестнаго Принца, котораго младенчество приводило насъ въ трепетъ, котораго юность возвратила намъ надежду, котораго зрлый возрастъ изумлялъ насъ и приводилъ въ восхищеніе, котораго безвременная смерть заставила насъ проливать слезы. Мы видли его, столь обходительнаго и доступнаго въ кругу великолпнаго Двора, столь сострадательнаго къ нещастнымъ, обожаемаго въ своемъ семейств, привязаннаго къ порядку, спокойствію, законамъ, мы видли его, предводительствующаго войсками: онъ былъ отцемъ своихъ мужественныхъ солдатъ, подпорою ихъ въ труд, попечителемъ въ болзняхъ и ранахъ, мы видли его, чувствительнаго къ удовольствіямъ изящныхъ наукъ, привязаннаго къ Философіи, благотворительствующаго Лафонтену, мы видли его, проливающаго слезы о бдствіяхъ народа, и увы! слишкомъ скоро повелло намъ Провидніе оросишь слезами безвременную гробницу его: въ то самое время, когда жесточайшіе, совокупные удары поражали великаго Лудовика, узрли мы низходягцую во гробъ надежду ‘Франціи, чудесное созданіе Фенелона!’
Къ довершенію похвалы воспитателя и воспитанника скажемъ, что нжная дружба соединяла ихъ до самаго гроба. Герцогъ Бургонскій всегда почиталъ Фенелона отцемъ. Прочтите ихъ трогательную переписку — душа ваша будетъ проникнута пріятными чувствами любви и удивленія. Герцогъ, приходя въ возрастъ, боле и боле наполнялъ себя великими правилами, внушенными въ него воспитаніемъ: естьлибъ судьба дозволила ему царствовать, то безъ сомннія Фенелонова нравственность была бы политикой трона. Онъ мыслилъ — по крайней мр такъ позволяемъ себ думать, прочитавъ книги, сочиненныя для его воспитанія — онъ мыслилъ, что люди, сбросивъ съ себя иго невжества и суеврія, не могутъ подчинены быть никакому другому игу, кром законовъ, которыхъ живый образъ представляется намъ въ Государяхъ правосудныхъ, что всякой Монархъ, имя въ рукахъ своихъ дв великія пружины могущества, золото и желзо, и обязанный успхамъ просвщенія успхами общей покорности, тмъ боле обязанъ хранить естественныя права народовъ, принесшихъ подъ защиту престола все то, чего не могутъ уже они охранять силою собственною, что власть, все сдлавшая для самой себя, обращается въ преступленіе, когда упускаетъ что-нибудь для блага народовъ, что нтъ никакого оправданія передъ тми народами, которые спокойны и повинуются, что вопли повиновенія священны, и ропотъ нещастія, невнятный Государю, возносится къ престолу Бога, что никогда не позволено обманывать ни подданныхъ своихъ, ни враговъ, которымъ Государи, естьли возможно имъ, не должны давать чувствовать ни слабость излишнюю, ни силу обременительную, что положеніе народовъ, укоренившихся въ предлахъ твердыхъ, и немогущихъ уже, какъ прежде, погибельными переселеніями измнять лица вселенной, противно войн, которая не иное что, какъ бдственная болзнь гордыхъ царей и честолюбивыхъ министровъ, что, наконецъ, изключая одни нещастія, посылаемыя самою Природою, разрушительную язву и голодъ, производимый неплодіемъ, всякое бдствіе народа есть незагладимое преступленіе правителя {Фенелонъ имлъ нещастіе пережить своего питомца. Услышазъ о смерти его, воскликнулъ онъ въ сокрушеніи сердца: вс радости мои на земл миновались! и самъ очень скоро послдовалъ за нимъ въ могилу. Не знаю, воздвигла ли Франція памятникъ образователю того Принца, котораго царствованіе, вроятно, избавило бы ее отъ многихъ нещастій, постигнувшихъ вмст съ нею и всю Европу. Въ нашемъ Отечеств многіе умютъ удивляться добродтелямъ сего человка, истинно великаго какъ дятельностію для блага людей, такъ и искуствомъ изображать свои мысли и чувства языкомъ, для всхъ равно привлекательнымъ. Я видлъ въ саду И. В. Л., находящемся верстахъ въ 30 отд Москвы, въ подмосковномъ его селъ Савинскомъ, скромную урну, посвященную памяти Фенелона. На ровномъ мст, гд прежде было топкое болото, явились тнистыя рощи, пересляемыя прекрасными дорожками и орошенныя чистою, прозрачною какъ кристалъ водою. Расположеніе сада прекрасно, лучшее въ немъ мсто есть Юнговъ островъ (котораго рисунокъ приложенъ къ сему No). Вы видите большое пространство воды. Берегъ осненъ рощею, въ которой мелькаетъ Руссова хижина! На самой средин озера Юнговъ островъ) съ пустынническою хижиною и нсколькими памятниками, между которыми замтите мраморную урну, посвященную Фенелону. На одной сторон урны изображена Госпожа Гюйонъ, другъ Фенелона, а на другой Ж. Ж. Руссо, стоящій въ размышленіи передъ бюстомъ Камбрейскаго Архіепископа. Артистъ выбралъ ту самую минуту, въ которую Женевскій философъ воскликнули для чего не могу быть слугою Фенелона, чтобы удостоиться быть его камердинеромъ. Островъ осненъ разными деревьями: елями, липами, березами и другими, его положеніе чрезвычайно живописно, сего пріятне быть на немъ во время ночи, когда сіяетъ полная луна, воды спокойны, и рощи, окружающія берегъ, отражаются въ нихъ какъ въ чистомъ зеркал. Это мсто невольно склоняетъ васъ къ какому-то унылому, пріятному размышленію. Ж.} .