Д. Д. Минаев
Фельетоны
Содержание
ДНЕВНИК ТЕМНОГО ЧЕЛОВЕКА {*}
{* Фельетон печатается с сокращениями.}
[Июнь 1863]
А, бунт! Я так и жду содома!..
АКАДЕМИЧЕСКОЕ ПРЕДАНИЕ
(Из хроник Академии художеств)
РЕНЕГАТ
Фельетоны, Минаев Дмитрий Дмитриевич, Год: 1868
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Русский фельетон. В помощь работникам печати.
М., Политической литературы, 1958.
OCR Бычков М. Н.
Дневник темного человека
Академическое предание
Ренегат
Во многих демократических изданиях 60-х годов — в ‘Современнике’, ‘Искре’, ‘Будильнике’, ‘Гудке’ — сотрудничал Дмитрий Дмитриевич Минаев (1835—1889), талантливый поэт, сатирик и публицист. Ему принадлежат многочисленные стихотворные фельетоны, в которых он откликался на острые темы действительности. Для фельетонов Минаева характерно использование ритмического строя какого-нибудь популярного стихотворения. Это позволяет автору найти новые выразительные средства: содержание его фельетона или соотносится или контрастирует с текстом уже известного стихотворения, что приводит к своеобразному комическому эффекту. Таково, например, ‘Академическое предание’, построенное на ритмической основе баллады Жуковского ‘Иванов вечер’, что подчеркивает ироническое отношение Минаева к академической рутине, заставившей покинуть стены Академии ее лучших учеников, которые организовали затем артель передвижников.
Д. Д. Минаев вел в журнале ‘Русское слово’ фельетонное обозрение ‘Дневник темного человека’, получившее широкую известность в 60-е годы. ‘Дневник темного человека’ — это подробная сатирическая летопись российской действительности, написанная с демократических позиций.
После закрытия журнала ‘Русское слово’ Минаев продолжил свое фельетонное обозрение в журнале ‘Дело’ под названием ‘С невского берега’. В это время становятся весьма заметными его либеральные тенденции, появление которых еще в 60-х годах отметил Н. А. Добролюбов.
Мы перенесемся теперь в провинциальный мир. Первая наша встреча в этом мире — с пензенским мировым посредником 1). Несмотря на важную роль, какую занимают мировые посредники в деле крестьянского вопроса, нам очень часто случается встречать между ними людей с нравами и замашками крутогорских чиновников. Несколько времени тому назад мировые посредники только тем и отличались у нас от членов городской или земской полиции, что даром получали от г. Калиновского ‘Светоч’ 2), теперь же, когда ‘Светоч’ угас, и это последнее различие угасло.
Какого сорта люди попадают часто в мировые посредники, я узнал из следующего случая.
Знаю я одного молодого чиновничка, который принадлежит к типу тех полуотупевших канцелярских писцов, для которых высшая задача существования состоит в том, чтоб на службе переписать доклад без подчистки, а вовне службы сшить себе новую пару панталон и обсчитать извозчика или хозяйку. Чиновничек, о котором я говорю, был именно такой, тупость его только тем и была выносима, что молчалива и добродушна. Он постоянно всюду молчал или ухмылялся во все свое глупое лицо. Он жил очень бедно, потому что, имея семью, служил где-то в департаменте с жалованьем 12 рублей в месяц.
Недавно я его встретил каким-то сияющим, он, видимо, еще более даже, чем прежде, отупел от своей радости.
— Что такое с вами случилось? — спросил я.
— Место получил-с.
— Какое же?
— Мирового посредника в В-ой губернии.
Я просто онемел от удивления и в первую минуту не поверил его словам. Но он был прав, он действительно получил это место, хотя я очень сомневаюсь, чтоб этот будущий мировой посредник знал о том, что в России последовало уничтожение крепостного состояния.
Можете себе представить, какой мировой посредник выйдет из этого идиотика?
Возвращусь теперь к пензенскому мировому посреднику и к некоторым его распоряжениям. Письмо г. N из Пензы, помещенное в ‘Голосе’ {‘Голос’, No 152.} 3), дает нам для этого материалы.
В одной из волостей Керенского уезда волостной старшина отличался удивительной способностью никогда не быть трезвым, его художественная способность заразила также волостного писаря, который считал тот день потерянным, когда он не был пьян. Одно из сельских обществ несколько раз объясняло мировому посреднику, что для них весьма неудобны эти волостные поклонники Бахуса. Мировой посредник на жалобу эту не обратил никакого внимания. Так прошло почти два года. Однажды, когда крестьянам нужно было обратиться по делам к волостному старосте и писарю, они, как и всегда, нашли их занимающимися спиртовыми возлияниями и совершенно неспособными ни на какую работу.
Это окончательно возмутило поселян, и они тотчас же решили написать жалобу к мировому посреднику с просьбой дать им другого старшину и писаря. И вот общими силами было написано прошение и за подписью тридцати человек с тремя выборными было отправлено к мировому посреднику. Посредник встретил их словами Фамусова:
и объявил, что для разбора их жалобы он пожалует к ним сам… Через несколько дней он, действительно, приехал в селение. Все село, узнав об его приезде, сошлось около той избы, где он остановился.
И вот тут начинается домашняя расправа посредника. Прежде всего он крикнул зычным голосом:
— К чему собралось сюда целое село? Идите по домам!.. Мне нужны только те тридцать человек, которые подписали прошение.
Мужики возразили на это, что просьба подана от лица всего мира, а под просьбой только потому подписались тридцать человек, что они считали достаточным число этих подписей.
Посредник возвысил голос до начальнической ноты.
— Повторяю, что все должны идти по домам. Я буду только говорить с этими тридцатью крестьянами. Остальные марш по избам!..
Удивленная, растерявшаяся толпа не двинулась с места. Посредник быстро обратился к становому с трагическим восклицанием:
— Теперь уже ваше дело принять свои меры!..
Судя по восклицанию посредника, вы, пожалуй, подумаете, что случилось нечто вроде демонстрации, волнения?.. Ничуть не бывало. Становой пристав вошел в толпу, и она через минуту разбрелась в разные стороны, говоря: ‘Мы тебе, батюшка, верим — ты по правде живешь’.
Все разошлись. Перед посредником осталось только тридцать рукоприкладчиков к прошению. Тут новейший Соломон рассудил так: уж если я мировой посредник, то должен мирить между собою враждующие стороны, а потому потребовал, чтоб рукоприкладчики тотчас же, в его присутствии, покаялись (в чем?) и просил и прощенья у волостного старшины (в чем? не в том ли, что он пьяница?).
— Если же,— заключил он свою речь,— вы не хотите этого, то должны внести по три целковых штрафу.
Как вам нравится такое решение?
Мужики по общему невольному побуждению объявили, что они лучше внесут штраф. Деньги были собраны, и те из крестьян, у которых не было наличных денег, подверглись описи своих имуществ для уплаты штрафа, придуманного мировым посредником.
Суд был кончен. Волостные старшины и писарь продолжали по-прежнему предаваться своим возлияниям.
Возвратись из села,
Где, не ведая зла,
Спал художник до наших времен,
Сей угрюмый старик
Надевает парик,
И спешит в Академию он.
Не огромный этюд —
До этюдов ли тут! —
Отставной академик несет.
Не несет на эффект
Превосходный проект —
Плод упорных и долгих работ.
Но с туманным лицом
Пред знакомым крыльцом
Он вздохнул, покачав головой,
Весь он пылью покрыт.
Лишь в кармане торчит
Карандаш двадцатифутовой.
Вот по залам идет,
И бежит с него пот,
Точно в душу закрался недуг,
Пред картиною Ге 1)
Он в здоровой ноге
Боль подагры почувствовал вдруг.
Побледнев и дрожа
(Видят все сторожа),
Он изрек, задыхаясь от слез:
‘Даже в землю славян
Ты, проклятый Ренан 2),
Непотребные мысли занес!..
О, разврат! О, содом!’ —
И глядит он кругом,
Он знакомого стража зовет,
И седой инвалид,
Что у двери стоит,
На призыв его, молча, идет.
— ‘Объясни же мне, страж,
Я забрался куда ж?
Зала эта — не та, что была…
Пусть ты несколько прост,
Пусть высокий твой рост
В три погибели старость свела,
Но — я вижу — душа
У тебя хороша,
Лжи не знает твой честный язык.
Расскажи же сейчас,
Что случилось у вас?
Расскажи мне всю правду, старик!’
— ‘Что сказать! Как всегда
И в былые года,
Значит, выставку нонче стерег,
Да смотрел на господ,
Чтоб никто в этот год
Тут в калошах шататься не мог.
Аж измучился весь…
А об выставке здесь
Много толков наслышался… Что ж!..
Все пустая молва!
И шальные слова
Я давно уж не ставлю и в грош.
Вот Отела у всех
Был здесь поднят на смех,
А картина, как есть,— первый сорт,
Аль вон та, у окна —
(Литовченки она) 3),
Где за барышней гонится черт.
Все смеялись… Эге!.
Чем же хуже он Ге?
И чему тут дивилась толпа?
И разинувши рот,
Собирался народ?..
Значит, публика стала глупа…
И художников нет.
Был у нас здесь совет,
Рассуждать собирались не раз.
Для программ, говорят,
Вот для наших ребят,
Что с натурщиком шляются в класс.
Без задачи нельзя ж!..
Каждый пустится в блажь
И начальство сконфузит — поди!
Знаю я,— хоть солдат: —
То пиши, что велят,
Как указано, кистью води.
Заседает совет,
Думал долго, аль нет,
Но придумал же штуку — и вот
Всем поставил на вид:
Так и так, говорит,
Напишите, примерно, развод.
Чтобы был на плацу
Молодец к молодцу,
И ‘уру’ все кричали зараз…
Вот придуман чертеж
И зовут молодежь
Получать от начальства заказ.
И стряслась тут беда.
Собрались господа
(Всем им, значит, писать на медаль),
Все стоят да молчат,
А один депутат
Стал вперед да и вывел мораль.
Дескать, видите ль, нам
Не угодно программ,
Сами выберем… как бишь… сюжет.
По заказу опять
Не хотим мы писать
И отставки представим в совет.
Все и эдак и так,
Но тринадцать бумаг
Молодежь от себя подает,
И из залы потом
Все тринадцать гуртом
Вышли вон да и марш из ворот.
Весь совет онемел.
Даже я побледнел
И стоял у дверей сам не свой,
Точно дюжина львов,
Б[руни] 4), В[ен]иг 5) и Л[ьв]ов 6)
Заревели и подняли вой.
А профессор наш Т[о]н 7)
Говорить стал не в тон,
Кто ж оказии эдакой ждал!..’
— ‘Нет, безумный старик,
Лжет твой старый язык —
Ты неправду одну рассказал.
От конкурсных картин
Ученик ни один
Отказаться не смеет теперь,
Он не может уйти,
Не собьется с пути.
Не дерзнет рассуждать он, поверь’.
— ‘Нет, не чудилось мне,
Я стоял при огне —
В коридоре горят фонари,
Все художники вкруг
Собралися — и вдруг
Разбрелись по домам до зари’.
——
За Невою есть дом,
Заколочен кругом,
Точно гроб позабытый стоит,
Престарелый народ
В этом доме живет
И дичится людей и молчит.
Этот дом, чей же он?
Кто с давнишних времен
В нем живет и не выйдет на свет?
То — завещанный нам
Академии храм,
То — его одинокий совет.
По недовольной, кислой мине,
По безобидной воркотне,
По отвращенью к новизне
Мы узнаем тебя доныне,
Крикун сороковых годов!..
Когда-то, с смелостью нежданной,
Среди российских городов,—
Теоретически-гуманный,
Ты развивал перед толпой,
Из первой книжки иностранной,
Либерализм еще туманный,
Радикализм еще слепой.
Каратель крепостного ига,
Ты рабство презирал тогда,
Желал свободного труда,
Ты говорил красно, как книга,
О пользе гласного суда.
Предвестник лучшего удела,
Такую речь бросал ты в свет:
‘И слово самое есть дело,
Когда у всех нас дела нет!..’
Глашатай будущей свободы,
Ты в дни печали и невзгод
Сидел у моря — ждал погоды