Время на прочтение: 18 минут(ы)
Русский фельетон. В помощь работникам печати.
М., Политической литературы, 1958.
‘Москвитянин’ о Копернике
Августейшие путешественники
Блестящие страницы в историю русского фельетона вписал Александр Иванович Герцен (1812—1870), перу которого принадлежат превосходные образцы этого жанра, публиковавшиеся в 40-х годах в журнале ‘Отечественные записки’, а в 60-х годах — в ‘Колоколе’. Талант Герцена-фельетониста заметен уже в его ранней публицистике, но в полную меру он проявился в период борьбы ‘Отечественных записок’ против органа официальной народности — журнала ‘Москвитянин’. Фельетоны Герцена — ‘Москвитянин о Копернике’, ‘Путевые записки г. Ведрина’ и др.— раскрыли новые черты этого жанра, возможность использования формы фельетона как пародии на другие жанры. Фельетон ‘Москвитянин о Копернике’ написан в виде рецензии на одну из статей этого журнала, а ‘Путевые записки г. Ведрина’ — как пародия на путевой дневник редактора ‘Москвитянина’ М. Погодина.
Фельетоны Герцена в ‘Колоколе’, которые были недоступны красному карандашу цензора, разоблачали преступную политику царя. Портреты представителей царской фамилии, мастерски нарисованные Герценом-фельетонистом (‘Августейшие путешественники’, ‘Правительственная агитация и журнальная полиция’ и др.), привели в бешенство придворные круги. Для фельетонов А. И. Герцена характерны публицистическая острота, сатирическая направленность, ясно выраженная образная основа. Большую роль в них играют афоризмы, заключающие замечательные по своему блеску, многозначности и остроте образы и мысли. Герцен часто переводит бытовые детали в социальный, политический план, что значительно повышает разящую силу его фельетонов, их эмоциональное воздействие на читателя.
‘МОСКВИТЯНИН’ О КОПЕРНИКЕ
8 9 No ‘Москвитянина’ напечатан ‘Голос за правду’ 1), голос благородного негодования за помещение Коперника2) в число Walhalla’s Genossen {Товарищей по Валгалле5) (нем.).— Ред.}. Гнев груди, из которой вырвался голос за правду, с самого начала обличает волнение, не позволяющее голосу оставаться в пределах логики, хронологии и даже приличия. Но самое это одушевление возбудило всю нашу симпатию: одни сильные чувства ничем не вяжутся. Такие голоса слушаются не умом, а сердцем: умом их не токмо не оценишь, но и не поймешь. Предупреждая злые толки, мы поднимаем наш слабый голос, чтоб объяснить некоторые резкие звуки мощного голоса за правду в 9 No ‘Москвитянина’. Голос, мало-помалу одушевляясь, возвещает в лирическом пафосе, как в Кракове Коперник духовно сочетался с великими мировыми именами Галилея 3), Кеплера 4), Ньютона, по следам которых шел и которых оставил далеко за собою… Холодные люди засмеются, холодные люди скажут, что это из рук вон, и присовокупят, что Коперник умер в 1543 г., Галилей — в 1642, Кеплер — в 1630, а Ньютон — в 1727. А у нас слезы навернулись на глазах от этих строк: как чисто сохранился ‘Голос за правду’ (ультраславянский) от греховной науки Запада, от нечестивой истории его! {‘Голос’ так твердо уверен, что в Европе XVII век был прежде XVI, что, не ограничиваясь вышесказанным местом, говорит: ‘К счастию, миновало то время, когда Галилей томился в темнице за те же самые истины, которые всенародно объявлял Коперник’.} Неужели Коперник не мог идти по следам и духовно сочетаться с гениями, которые жили после него, даже обогнать их только оттого, что умер прежде их? Это материализм! Случайное время рождения и жизни будто может иметь влияние на сочетание духовное? Ведь это не телесное сочетание! Конечно, холодным разумом этого не поймешь, но будто человек понимает одним разумом? Это западный софизм. Как же бы понимали люди, лишенные разума? Наконец, не надобно забывать, что ‘Голос за правду’ — голос, трепещущий от гнева. До хронологии ли раздраженному человеку? Он говорит, как пифия на треножнике 6), сам не зная что. Итак, ‘Голоса’ винить нечего. Можно бы, конечно, заметить, что редакторы ‘Москвитянина’ могли бы по-хладнокровнее слушать ‘Голос’ и поправить ошибки, но, впрочем, в условиях, требуемых законом, не сказано, чтоб редакторы знали, когда телесно жили великие люди, какое же право имеем мы от них требовать этого? Эти вздоры обыкновенно знают люди холодного разума, жалкие: им надобно чем-нибудь наполнить пустоту души, это знают нечестивые дети нашего века — века, который скоро заставит траву и каменья поднять голос и заставил уже недавно вдохновенного юношу молниеносным словом брякнуть на лире:
О век! Аравии бесплодная равнина,
Египта сладких мяс лишь алчная чета! {*}
{* 9 No ‘Москвитянина’. Прекрасное стихотворение г. Лихонина! Видно, что это еще первые опыты, язык как-то не поддается, но надежды большие.}
Знание — это сладкое мясо египетское, история и хронология — это Тифоном 7) обглоданные кости египетского мяса, а история европейской цивилизации — это просто ‘лишь алчная чета’.
Что за дело, кто прежде кого жил! Дело в корнесловии фамилии. Тут ‘Голос’ дома. Мы и прежде никогда не сомневались, что Коперник был поляк, но доказательства на это были бедны: родился в Польше от поляков, имевших чисто славянскую фамилию. ‘Голос’ идет гораздо далее: он доказывает филологически не только польское происхождение Коперника, но и выводит самое объяснение его планетного движения из корнесловия его фамилии. Не смейтесь, а слушайте. Коперник, Копырник — это трава, у этой травы корни — во-первых, в земле, во-вторых, в богемских словах koprnet, trpnut, strnut {Цепенеть, терпеть, застыть (чешек.).— Ред.} и в польских pocorniec, cierpnae, scierpnae {Быть смиренным, страдать, одеревенеть (польск.).— Ред.}. (Ну, гг. немцы, родственны ли вам эти звуки? Нет!) Мало-помалу наша трава превращается в добродетель и из жербжицы делается Покорник. Итак, Коперник, proprie sic dictum {Собственно говоря (лат.).— Ред.}.— Покорник. Слово, которое могло бы быть и русским, замечает ‘Голос’, если б было принято. Это совершенно справедливо! Но ‘Голос’ не ограничивается этим, а тотчас же усваивает его русскому языку для того, чтоб доказать милым каламбуром, что Коперник потому и был гениальный астроном, что он был Покорник. ‘В Копернике,— говорит ‘Голос’,— мы не столько удивляемся беспредельной мысли, сколько религиозной покоре, которая дала ему средства и силы постигнуть тайну мировращения’. Странно, конечно, покажется многим, как Галилей, живший после Коперника, сидел (по ‘Голосу’, прежде рождения Коперника) в тюрьме именно за ту же покору и как учение Коперника было объявлено нерелигиозным, но вы опять забываете, что все это можно узнать из костей сладкого египетского мяса. Странно и то, отчего же никто из доминиканцев 8), базилианцев 9), например хоть Заремба 10), который принимал Коперника в духовное звание, не дошел покорой до движения земной планеты,— все они были люди препокорные и прекопырные. Странно только с первого взгляда, со второго вы усмотрите, что Коперник был покорник в квадрате: раз по жизни да раз по фамилии,— как же ему было не добраться до объяснения солнечной системы? Это ясно, как дважды два четыре. Приобретение русскому языку слова покоры очень важно, и на нем останавливаться нечего, мы знаем многих, решившихся идти далее и подписываться ‘копырнейшими слугами’.
Филолого-мистическое изыскание есть только пьедестал, с которого ‘Голос’ начинает свой выговор Германии вообще, Баварии и Швабии в частности. Можно себе представить, как ‘Голос’, после всех gtrpnut, krpnet, в справедливом гневе трактует неуместную дерзость германцев поставить памятник славянину! Он называет современное состояние Германии (а может, и всего Запада) ‘временем игрищ безумных’. Поделом! Что, у германцев мало, что ли, великих людей? Три века тому назад завелся как-то у соседей, и то чудом, покорой, гений, опередивший самого Ньютона, умершего сто с чем-то лет тому назад,— и того давай! Это ни на что не похоже! Ведь мы не ставим памятников Гете или Шиллеру. Коперник писал не для немцев, писал для соотечественников: это ясно из того, что он писал по-латыни и посвящал папе римскому великие творения свои. Разве не довольно Европе, что она унаследовала, поняла, развила великую мысль, более отгаданную гением, нежели изложенную наукообразно? Разве не довольно ей, что она же поставила гения в возможность сделать свое открытие предшествовавшим развитием астрономии, подав ему ‘Альмагесту’ Птоломея 11) и все последующие труды до XVI века? Мало ей памятники воздвигать… Нет, копырнейшие слуги, много будет! Мы можем читать и не читать Коперника, можем думать, что он дальше повел науку Ньютона, основанную на Копернике, мы можем ему ставить памятники и не ставить,— нам он свой человек, с своим человеком что за церемония? А немцы не приставай! Мы всегда с негодованием смотрели, как какие-нибудь французы ставят памятники корсиканцам, женевцам, швабам… A propos {Кстати (фр.).— Ред.}, Бавария виновата — пусть несет кару, а бедные швабы — ни телом, ни душой, даже нам стало немного жаль их. Какой-то из редакторов ‘Conversation’s Lexicon’ написал, что Коперник происхождения швабского, конечно, ошибка непростительная, хотя и менее грубая, нежели сделал ‘Голос’, считая Коперника последователем Ньютона. Не знать, где и от кого родился Коперник, не мешает знать его великое деяние, а думать, что Коперник открыл движение земли, имея перед собою теорию тяготения Ньютона, показывает совершенное незнание предмета. По несчастию, ‘Голос за правду’ узнал о жалкой ошибке ‘Conversation’s Lexicon’ в самое то время, когда гнев его достиг высшей степени. ‘Как,— говорит он,— поляка Коперника производить от т… швабов’. ‘Голос’, задыхаясь от гнева, заикнулся на т… Жаль, что редакторы не доглядели этого т… Мы уверены, что крепкое словцо, начинающееся с т.., вовсе не обидно, но поле толкования широко: мало ли прилагательных с т? — таврический, темный, тупой, толстый, трогательный и проч. Шваб Шиллер не был ни толст, ни туп. Фихте и Гегеля, может, и считают редакторы ‘Москвитянина’ тупыми и толстыми, но зато, наверное, согласятся, что они не таврические…
После этой выходки ‘Голос’ слабеет, перелом совершился, он становится нежен, добродушен, близок к милому лепету детей. Он рассказывает нам, что великий астроном Коперник знал механику. Какой был Коперник? Да не знал ли он и геометрии? ‘Тихо-Браге 11) написал стихи в честь его инструменту, названному paralactkum, искусство его в живописи доказывает портрет его, снятый им самим’. Каков сюрприз после точки с запятой! Наконец, ‘Голос’, утихая, говорит, как бы выводом и последним словом своим, следующие красноречивые строки: ‘Заключим воспоминание о знаменитом Копернике свидетельством Мостлина, по мнению которого день кончины его был 19 января, а не 15 или 24 мая, не 19 февраля и 1 июня’.
После этого трогательного места ‘Голос’ умолкает. Последние строки убедительны: конечно, если Коперник умер 19 января, то во все прочие дни и месяцы того года он не умирал {Хотя в 10 No ‘Москвитянина’ и сделана оговорка, что ‘в статье о Копернике Регенсбург переставлен с Дуная на Рейн, а Коперник послан по следам Галилея, Кеплера и Ньютона, между тем как он им предшествовал, благодаря излишнему усердию г. корректора’, но такая остроумная поправка показалась так забавною моему корректору, что я никак не мог отказать ему в просьбе напечатать эту статью.— Ред. <'Отечественных записок'>.}.
АВГУСТЕЙШИЕ ПУТЕШЕСТВЕННИКИ
По смерти Николая уничтожилось постыдное стеснение в праве русским путешествовать за границей. Добрые дела редко проходят даром, едва Александр II отрезал веревку, на которой нас держал его отец, как собственная семья его воспользовалась больше всех дарованным правом удободвижимости. Снова на всех дорогах Европы (кроме английских!) показались великие князья, охотящиеся по немецким невестам, и бывшие немецкие невесты в русском переводе с патромониальными именами 1). Снова вдовствующая императрица дала Европе зрелище истинно азиатского бросанья денег, истинно варварской роскоши. С гордостью могли видеть верноподданные, что каждый переезд августейшей больной и каждый отдых ее равняются для России неурожаю, разливу рек и двум-трем пожарам. Снова всякие немецкие князья потащились mit Weiss und Kind {С женами и детьми (нем.).— Ред.}, начитавшись в Либиге 2) и Молишоте 3) о непитательности картофеля, на русские хлеба в Ниццу.
Александра Федоровна 4), воспитанная в благочестивых правилах евангелически-потсдамского абсолютизма и расцветшая в догматах православно-петербургского самовластия, не могла тотчас прийти в себя и найтиться после высочайшей потери. Ей было больно видеть либеральное направление нового императора, ее смущал злой умысел амнистии, возмутительная мысль об освобождении крестьян. Она с ужасом увидела, как эти величавые сваи, на которых держалась николаевская плотина (эти немецкие и русские Клейнмихели 5), покачнулись. Призрак, мучивший ее тридцать лет, восстал из рвов Петропавловской крепости, из-под снегов Сибири и грозил пальцем во фригийской шапке 6). В самом деле, как ей было не трепетать, когда террористы и люди баррикад, вроде Ланского 7) и Сухозанета 8) принимались за кормило судна, так ловко поставленного на мель ее покойником, что без англо-французской помощи его бы никто и не стащил. Предвидя 10 августа и 21 января 9), оплакивая николаевскую форму мундиров и великих сподвижников ‘незабвенного’, императрица оставила революционный дворец и изволила проследовать в Берлин.
Там ее ждал новый удар, шедший из близкой руки. Королевственный брат ее, плохо различающий призвание полов и сверх того человек, зашибающий хмелем, вдруг пожаловал императрицу — отгадайте чем? — чином драгунского полковника. И вот ей пришлось на старости лет ‘снимать одежду черную’ и нарядиться в костюм, о котором прусская газета говорит — ‘вполовину фантастический, вполовину драгунский!’. Таким августейшим андрогином 10) и вдовствующим драгуном предстала она перед корпусом офицеров, который был тронут до слез, что и ожидать следовало от их звания немцев.
Что, если бы императрице, с своей стороны, назначить его самого, любезного и королевственного братца, августейшей директрисой в Смольный монастырь? Посмотрели бы мы, как бы он явился на акт декольте, с голыми руками и в рейтузах или в мундире бывшего Кейзер-Николаус регимента-полка, с крахмальной юбкой с кринолинами и… брандебурами! 11). Пусть бы он на себе примерил, что значит путать полы.
Это раскрыло глаза императрице, она с каждым шагом в Европе больше и больше переходит на нашу сторону, и из императрицы-полковника становится гражданин-императрица. Простота завелась удивительная, никаких этикетов. Одним добрым утром является старый служивой, постучал в дверь, выходит кухарка.— ‘Кого вам?’ — ‘Императрицу. Дома, что ли?’ — ‘Как же, как же, пожалуйте в столовую, оне укладывают драгунский мундир в чемодан’.— Служивой идет.— ‘Помните ли, императрица, как я вас в Потсдаме маленькую вытащил из воды в саду?’ — ‘Ах, боже мой, точно, точно — вот, истинно, гора с горой не сойдется, а человек с человеком все же иное встретится’. И она стала вспоминать, как Дон Карлос о счастливых днях ‘Аранхуэца’ 12) в Потсдаме. Что ей теперь Ланской и Сухозанет, что ей освобождение крестьян — она соболезнует о польских судьбах Ломбардии 13) — дайте нам Кавура 14) и освобождение Италии!
Ну разумеется, с такими мыслями в голове нечего было и думать проезжать Австрию. В ее лета подвергаться австрийскому преследованию, аресту, тюрьме, Шпильбергу 15), Carcere duro {Строгому заключению в карцере (ит.).— Ред.} — хуже всякого Мандта 16). Да и что такое Австрия? Гнездилище рабства и абсолютизма, то ли дело Швейцария.
Швейцария? Эта страна без царя, эта страна, в которой самые горы напоминают la montagne de 93 {‘Гора’ (партия депутатов Конвента) 1793 года (фр.).— Ред.} и время геологического террора. Страна, в которой государственные преступники вроде Телля 17), этого Пестеля 18) с большей удачей, считаются великими людьми, в которой говорятся открыто такие страшные и возмутительные вещи, что русское правительство сочло необходимым послать туда глухого Криднера 19) посланником, чтобы он не набрался зажигательных теорий.
Все это старые предрассудки. Die Burgerin Kaiserin {Гражданка императрица (нем.).— Ред.} в Женеве окружена толпами девушек с букетами, они делают ей книксен и поют Standchen ‘fur unsere Alexandrine’ {Серенаду для нашей Александрины (нем.).— Ред.}, музыка и слова нарочно сочинены ad hoc {К этому (лат.).— Ред.} каким-то германским поэтом, потерявшимся на Альпах {Аугсбургская газета рассказывает, что вдовствующая императрица, бывши в Женеве, платила ежедневно 7 000 франков за квартиру и 25 000 франков на харчи. Если это не правда, пусть оправдываются в этом преступлении.}.
Но в Пьемонте она уже окружена не невинными девушками, а виновными возмутителями общественного порядка — Борромеи, Литта 20) (почти то же, что Чарторижские и Потоцкие 21), находящиеся в эмиграции). Она берет на руки маленького Борромео и со слезами на глазах желает, чтобы он увидел скорее свою родину, что в переводе значит, чтоб скорее прогнали из Ломбардии законного императора и его австрийцев.
Давно ли у Карла Альберта 22) был отнят русский полк, или, лучше, у полка было отнято имя Карла Альберта за то, что он, проведя целую жизнь в преступлениях и в своей запачканной трокадерской шинели, почувствовал недостойное помазанника Божия угрызение совести и дал своему народу человеческие права? Покойник шутить не любил и слабостей не прощал. Но забыт ‘незабвенный’, и его неутешная вдова весело пенит бокал и на шумном пиру сама провозглашает тост за конституционного короля Сардинии.
Скоро ли тост Маццини? 23) Да не выпить ли и за Кошута? 24) Насолила же им Австрия!
Такова обаятельная сила русского самодержавия, что, я думаю, эти господа сделают со мной чудо, которое не в состоянии был бы совершить самый к. к {Keiserlich koniglicher [императорско-королевский (нем.).— Ред.]} св. Непомук 25),— примирят меня с Австрией, которую я ненавижу как человек, как славянин, как друг Италии.
Но какой бы ни был либерализм сардинского двора 26) все же он не идет до уничтожения личной собственности и коммунизма, все же Ницца не Икария Кабэ 27). Опыт распространения communa bonorum {Счастливого государства (лат.).— Ред.} решительно не удался императрице. Какая-то англичанка наняла дом с садом, понравился сад императрице, она в него — гулять, но англичанка говорит: ‘Позвольте, не торопитесь, сад я наняла не для высочайшего, а для собственного своего удовольствия, bag pardon Mame {Прошу прощения, Мадам (англ.).— Ред.}!’ — да и дверь на ключ. Какова смелость! Она, верно, не знает, что в России ее послали бы солдатом на Кавказ или в каторжную работу лет на тридцать.
Не за то ли обошли одного Ратацци 28), министра внутренних дел, русской кавалерией, что он не умел отомстить такой афронт и не поручил солдатам, возвратившимся из Крыма, взять приступом сад Англичанки!
Демократически проводя время с разными пиэмонтскими губернскими секретарями и советниками губернского ниццкого правления, наша православная протестантка поехала к папе римскому. Пий IX 29) вспомнил молодость, как он сам служил офицером в Guardia Nobile {Папская гвардия (ит.).— Ред.}, надел лучший подрясник и, как вежливый кавалер, приосанившись, сам отправился с визитом. Об их святом tete-a-tet’e {Наедине (фр.).— Ред.} никто ничего не знает, быть может, он просил императрицу перекрестить Русь в католическую, а может быть, объяснял пользу и выгоду своего открытия иммакулатного зачатия 30).
Особенно приятно нас поражает, что в Риме, в этом старом городе из всех старых городов, августейшая больная порхает, как бабочка. Мы, право, начинаем думать, что преданность и слепая любовь выдумали беспокойным и заботливым сердцем опасность, в которой находится здоровье императорствующей вдовицы,— где же доказательства? В Петербурге лет до пятидесяти она танцевала, одевалась, шнуровалась, завивалась. В Ницце — пикники, dejeunes flottants {Завтраки на воде (фр.).— Ред.} на море, музыка, parties fines {Кутежи (фр.).— Ред.} — не знаю, что. В Риме — туда, сюда, суета суетствий: старую ли штуку освещения св. Петра выдумают или вечный жирандоль 31) зажгут — наша Александра Феодоровна тут как тут. Какую надо иметь приятную пустоту душевную и атлетические силы телесные, какую свежесть впечатлений, чтоб так метаться на всякую всячину, чтоб находить zu himlisch {Слишком небесным (нем.).— Ред.} то захождение солнца, то восхождение ракет, чтоб находить удовольствие во всех этих приемах, grands leves, petits leves {Большие или малые приемы (у французских королей) (фр.).— Ред.}, представлениях, плошках, парадах, полковой музыке, церемонных обедах и обедах запросто на сорок человек, в этом неприличном количестве свиты, в этих табунах лошадей, фрейлин, экипажей, штатс-дам, камергеров, камердинеров, лакеев, генералов, наших послов, идущих с Востока и Запада на поклонение, и не наших принцев с своими durchlauchtige Gemahlinen {Сиятельными супругами (нем.).— Ред.}! Чье здоровье вынесет эдакую барщину!
Когда Николай был в Риме, ехавши от товарища по службе и друга своего короля неаполитанского, он делал смотр храму св. Петра, все нашел в порядке и написал на куполе: ‘Здесь я был такого-то числа и молился об матушке России’. Хоть оно и не совсем уместно и вовсе не по форме было для главы восточной церкви беспокоить бога с чужой квартиры, но, видно, он молился усердно, да и не об одной матушке России, а и об матушке своих детей, и бог услышал высочайшую молитву!
А вы, мужички, платите, вам не привыкать стать.
ГОСУДАРЬ В AVENUE MARIGNY {*}
{* Авеню Марини (фр., улица в Париже).— Ред.}
А где же первая! В первом листе ‘Колокола’ она напечатана ровно десять лет тому назад по случаю путешествия ‘вдовствующей императрицы-родительницы’. Через десять лет нам приходится сказать несколько слов о путешествии уже, конечно ‘не вдовствующего’, императора. Тут что-то мистическое, вообще между нами и великим путешественником есть таинственные соотношения, о которых мы непременно посоветуемся с Юмом 32). Мы вместе были в Вятке в 1837 году, и он, приехавши в Париж, остановился в той же улице, в которой останавливались мы в 1847 году, так что государь мог бы написать последнее ‘письмо из Avenue Marigny’ в ‘Современник’, если б Валуев 33) не запретил его.
Но к делу. Начало путешествия, или, как русские газетные надзиратели выражаются, ‘высочайшего проследования’, вам известно, а цель!
— Нет! А интересно бы знать!
— Очень.
— Ну, а как ее вовсе нет?
Во-первых, мы решительно не верим, чтоб государь приехал в Париж за делом. За делом теперь никто не ездит, министрами и перепиской, графами и телеграфами можно покончить не только всякое дело, но всякое безделье. Александру Николаевичу захотелось погулять, Наполеону — показать такую piece de resistance {Важную штуку (фр.).— Ред.} как Le Tzar {Царь (фр.).- Ред.}, вот, ‘мол, каких подымаем’… А с Турцией, что будет, то будет, ей к фатализму не привыкать стать.
Во-вторых… мы находим первую причину достаточной, а, по Лейбницу 34), где есть достаточная причина, там других искать не надобно.
Александр Николаевич сослужил Наполеону службу, а сам душу отвел от петербургской скуки. Византийски-дармштатская 35) набожность дошла до удушающих размеров в Зимнем дворце, а тут вместо развлечения — австрийские и турецкие славяне, с которыми надобно говорить по-немецки, чтоб понять их русские чувства и их беседы с православными постницами ее величества. Какой там благочестивейший самодержец ни будь, столько благочестия не вынесешь. Жить невозможно.
Напрасно французы сердятся, что государь не привез с собой преподобную императрицу,— это большое счастье и большой такт. Пусть она молится о его здоровье и его сохранении от всех козней и недугов Франции, а он немного вздохнет на свободе. Его дело мужское… и точно, времени он не пропустил ни секунды. Из Агриппининой Колонии беспокоится, телеграфирует, чтоб Будберг 36) бежал в кассу Varietee {Варьете (фр.).— Ред.} и взял бы ложу. Шнейдершу 37) захотелось посмотреть в дюшессе Герольдштатской 38). Что же тут такого? Вещь она не новая, но хорошая, т. е. Мlle Shneider. Ей лет сорок, а что говорил его величество король английский Георг IV, большой знаток по этой части, о трех f — вы думаете, фантазия, физиономия, фигура… нет, просто fat, fair, forty {Жирный, белокурый, сорока (лет), (англ.).— Ред.}. Итак, приехавши в 4 1/2 часа в Париж, мы переменили белье и в 8 — в Varietee.
Государю по справедливости хотелось по образу-подобию покойного Александра Павловича въезд в Париж сделать верхом. Последнюю станцию он, кажется, уж сидел на коне. Но ему объяснили, что этого нельзя, потому что Александр I взял Париж войсками, а теперь Париж берет Александра II любезностями, следственно, Парижу следовало бы ехать навстречу верхом, но размеры не позволяют. Делать нечего, спешился император, а тут закрытая карета да марш маршем в Avenue Marigny.
Надобно же было развлечься, вот Mlle Schneider и пригодилась. Из театра — пешком домой. На другой день — на выставку, тут русские лошади свидетельствуют, до какого совершенства их родители довели свое ремесло, и русские камни говорят в пользу геологических переворотов, сделавшихся в землях, находившихся под удельным управлением и министерством государственных имуществ. Из конюшни государь завел Наполеона в трактир закусить {О Корещенке и Мабиле 45 мы прочли в Journal de Geneve.}, кушанье все было русское, даже шампанское, говорят, привозили нарочно из Тверской губернии.
Ведь это для нас с вами ничего… а вы войдите в положение человека — отец был нравный, сына до тридцати держал в ежовых руках, а после — утомительная скука величия, жизнь-священнодействие… затем святая жена, Адлерберг 39)… медведь, медведь,.. Адлерберг, завести земскую управу… прогнать земскую управу — тут и Баранов 40) не поможет. К тому же, беспрестанно надобно разить врагов престолоотечества и у себя, в собственном доме, встречать людей, подозрительных по своим связям с полицией, как Шувалов… а вместо десерта — шептанья монастырок ее величества, толкующих о Кирилле, Мефодии 41) и сыне их Погодине 42)… что хотите говорите, все же лучше смотреть, как пляшет вышедшая из ребячества Шнейдер и как поет вышедшая из голоса Тереза, все же лучше идти с хорошим человеком в трактир к Корещенке… или, наконец, одному в Jardin Mabilee {Сад Мабиля (фр.).- Ред.}.
Представьте папу — говорят, что он везет на выставку с Антонелли 43) свое изобретение ‘безгрешного зачатия’,— представьте его проповедующего в Jardin Mabilee l’mmaculee conception {Концепцию непорочного зачатия богородицы (ит.).— Ред.}. Для него зрелище Mabill’я показалось бы разверстым небом. Или, если ваше православие отказывается следить за главою римской церкви, представьте, что было бы с Филаретом 44), если б он увидел лет шестьдесят тому назад ‘канканоплясание жен мабилийских в вертограде их’.
Не будем строги к строгим мира сего!
Кстати, к строгостям: поляки по большей части выехали из Парижа, Чарторижский en tete {Во главе (фр.).— Ред.}, один из них даже удалился вертикально, поднявшись в воздушном шаре. Это нам подало прекрасную мысль начать в Сибири агитацию: пусть от мала до велика, от Муллы до Шамана, от Вотяка до Остяка — все зовут государя осчастливить Сибирь посещением. Может, для его приезда начальство велит всем полякам выехать оттуда.
В мирные времена, предшествовавшие 1848 году, Николай Павлович, любивший обтекать разные страны и дивить своей талией, лосинными панталонами и славно вычищенными ботфордами немцев, был однажды в Вене. Тогда еще царствовал не нынешний государь, так удачно начавший счастливое правление свое тем, что перевешал военнопленных генералов, сдавшихся Паскевичу 45), а глупенький, больной и юродивый предшественник его. Был парад. Когда куда приезжал Николай, менее пятидесяти тысяч человек не сгонялось. Идет полк за полком, и идет, наконец, и Кейзер Николая полк, австрийский император дремал на огромной серой лошади, отвесив еще больше свою габсбургскую губу,— вдруг шум: увидевши свой полк, Николай со свойственной ему храбростью стал перед ним, принял рапорт, провел молодцом солдатиков и понесся во весь карьер доложить императору, что все обстоит благополучно. В Австрии все делается тихо и во весь карьер ездят шагом. Дремавший Фердинанд открыл глаза и обомлел: на него летит Николай, ‘с видом сумрачным и строгим’, с обнаженной саблей, ближе, ближе. Фердинанд повернул свою лошадь, в первый раз дал ей шпоры, да тягу. Николай, бледный с досады,— за ним, тот — от него, вдоль по венским улицам. ‘Bruder,— кричит ему,— не бойсь, treue Schwester — Hebe widmet dir mein Herz {Брат… сердце мое посвящает тебе верную братскую любовь (нем.).— Ред.}’. Наконец, где-то перехватили Фердинанда, но на парад он не поехал, а воротился во дворец и лег в постель. О Азаис, о Азаис, с твоими ‘компенсациями’! 46) Кому могло прийти в голову, что через двадцать пять лет сын покойного Николая Павловича сыграет такую же сцену на более мирном поприще, и именно в Palais de Justice {Дворец юстиции (фр.).— Ред.} во Дворце Возмездий. Государь приехал в суд не по делу, а взглянуть, все ли в порядке. Какие-то адвокаты прокричали: ‘Vive la Pologne!’ {Да здравствует Польша! (фр.).— Ред.}. Сделали они это скорее как комплимент, зная, что во всех манифестах и разных указах государь говорит о своей любви к Польше и о своих истинно родительских попечениях об ней. Крик этот не понравился сторожам-блюстителям благочиния, и они закричали: ‘A la porte!’ — на друзей Польши. Государь, воображая, что ‘A la porte!’ кричат на него, и вспомнив, вероятно, что он друг Польши, повернул оглобли и — назад со всей свитой… Разные старики, парики, каратели заблуждений человеческих, Шесдестанжи, Тролонги 47) — ждут, ждут, а уже государь катит в другое место, где также будут кричать ‘Vive la Pologne!’ Он может, впрочем, доехать от Порт-Сент-Мартена до Оттоманской Порты — этот анекдот его сделает незабвенным в Париже.
Отделался бы он поскорей от Польши да и гулял бы себе спокойно по выставкам. Только не такими шутками, как вержболская таможенная амнистия. Впрочем, когда же было обдумано что-нибудь дельное, пока чемоданы осматривают? Злые языки говорят, что это не амнистия, а виза паспорта в Париж. Так французы и поняли.
P. S. Журналы от 12 рассказывают, что по дороге из Верса опять кричали при проезде Александра II с Наполеоном: ‘Да здравствует Польша!’. Наполеон сказал: ‘Они неисправимы’, государь отвечал: ‘Лучшее доказательство, что их надо оставить’. И потом попросил (что ему делает величайшую честь), чтоб выпустили арестованных за этот крик. В России в Сибири — тысячи поляков, даже не кричавших, а только думавших: ‘Да здравствует Польша!’. Мы полагаем, что и их всех освободят, мнение государя не может меняться с градусами широты и долготы.
В составлении комментариев принимал участие Л. Н. Арутюнов.
»МОСКВИТЯНИН’ О КОПЕРНИКЕ’
Фельетон впервые опубликован в журнале ‘Отечественные записки’, 1843, No 11, в отделе ‘Смесь’. Печатается по тексту: А. И. Герцен, Собрание сочинений, т. II, АН СССР, М. 1954.
1) ‘Москвитянин’ — см. коммент. к стр. 72. ‘Николай Коперник (Голос за правду)’ — статья литератора-ремесленника С. П. Победоносцева, показавшая полную невежественность автора, не замеченную издателями ‘Москвитянина’.
2) Н. Коперник (1473—1543) — польский астроном, создатель теории гелиоцентрической системы мира.
3) Г. Галилей (1564—1642) — итальянский астроном, физик, механик.
4) И. Кеплер — см. коммент. к стр. 77.
5) Валгалла (старосканд.) — дворец бога Одина, куда после смерти переносятся души павших героев. В Германии так назывался один из дворцов, где помещены бюсты знаменитых немцев.
6) Пифия — древнегреческая прорицательница в Дельфах, которая пророчествовала, сидя на треножнике.
7) Тифон — огромное стоголовое чудовище — дракон в греческой мифологии.
8) Доминиканцы — монахи католического ордена Доминика (оси. в 1215 г.).
9) Базилианцы — члены католического монашеского ордена, который наиболее широко распространил свое влияние в Польше.
10) Заремба — польский дворянский род, многие члены которого были воеводами и епископами.
11) Птолемей (II в.) — древнегреческий ученый, книга которого ‘Великое математическое построение астрономии в XVIII книгах’, иначе: ‘Мэгистэ’, или ‘Альмагест’, содержит свод всех астрономических сведений своего времени.
12) Тихо Браге (1546—1601) — датский астроном.
‘АВГУСТЕЙШИЕ ПУТЕШЕСТВЕННИКИ’
Первая статья опубликована в журнале ‘Колокол’, 1857, No 1, вторая — в ‘Колоколе’, 1867, No 243. Печатаются по тексту ‘Колокола’.
1) Патромоннальные — родственные имена.
2) Ю. Либих (1803—1873) — немецкий химик.
3) Я. Молешотт (1822—1893) — голландский ученый — философ и физиолог.
4) Александра Федоровна (1798—1860) — жена Николая I, дочь прусского короля Фридриха-Вильгельма III.
5) П. А. Клейнмихель (1793—1869) — министр Николая I, управляющий путями сообщения, близкий к царю человек.
6) Фригийская шапка (фригийский колпак — головной убор древних фригийцев в Малой Азии. Стал эмблемой свободы.
7) С. С. Ланской (1787—1862) — министр внутренних дел в 1855—1861 гг.
8) Н. О. Сухозанет (1794—1871) — военный министр в 1856—1861 гг., противник буржуазных реформ в армии.
9) 10 августа 1792 г.— падение монархии во Франции. 21 января 1793 г.— день казни Людовика XVI.
10) Андрогин (греч.) — двуполое существо.
11) Брандебуры — украшение мужской верхней одежды в виде шнуров с кистями.
12) ‘Как Дон Карлос о счастливых днях ‘Аранхуэца’…— Аранхуэс — летняя резиденция испанского короля, где Дон Карлос провел несколько счастливых дней. ‘Дои Карлос’ — драма Ф. Шиллера.
13) Ломбардия — итальянская провинция, захваченная Австрией. Освобождена от иностранного ига (1859) в результате борьбы итальянского народа под руководством Гарибальди.
14) К. Б. Кавур (1810—1861) — лидер итальянских либералов, сторонник объединения Италии под властью короля, использовал для этого успех народного движения под руководством Гарибальди.
15) Шпильберг — крепость в Австрии, место заключения политических преступников. Там содержался М. А. Бакунин.
16) М. М. Мандт (ум. в 1858) — придворный врач Николая I.
17) Вильгельм Телль — герой народного сказания о борьбе швейцарского народа в XIV в. против австрийского ига.
18) П. И. Пестель (1793—1826) — идеолог декабристского движения, основатель и руководитель Южного общества декабристов.
19) П. А. Криднер (ум. в 1858) был послом в Вашингтоне и Берне.
20) Борромеи и Литта — итальянские дворянские семьи, из которых вышел ряд либеральных деятелей итальянского освободительного движения середины XIX в.
21) Чарторижские и Потоцкие — польские дворяне, принимавшие большое участие в государственной и общественной деятельности.
22) Карл-Альберт — король Сардинии, в 40—50-х годах XIX в., выступавший за освобождение итальянских провинций, захваченных Австрией.
23) Д. Мадзини (Маццини, 1805—1872) — итальянский буржуазный революционер.
24) Л. Кошут (1802—1894) — венгерский политический деятель, борец за независимость Венгрии в период революции 1848—1849 гг.
25) Св. И. Неномук — чешский священник, впоследствии провозглашенный святым.
26) Либерализм сардинского двора — см. коммент. к стр. 85.
27) Э. Кабе (1788—1856) — французский утопический социалист, автор романа-утопии ‘Путешествие в Икарию’.
28) У. Ратацци (1808—1873) — итальянский государственный деятель, министр внутренних дел Сардинского королевства в 1855—1858 гг.
29) Пий IX (1792—1878) — папа римский в 1846—1878 гг.
30) Иммакулатное зачатие — непорочное зачатие Богородицы.
31) Жирандоль — прибор для освещения.
32) Д. Юм (1711—1776) — английский философ, утверждавший непознаваемость мира.
33) П. А. Валуев (1814—1890) — министр внутренних дел в 1861—1868 гг.
34) Лейбниц — см. коммент. к стр. 77.
35) Византийско-дармштадтская набожность — т. е. православно-лютеранская.
36) А. Будберг (1820—1881) — русский дипломат, занимавший должность посла в ряде стран Европы.
37) Г. Шнейдер — опереточная певица.
38) ‘Дукесса Герольдштейнская’ — название оперетты.
39) В. Ф. Адлерберг (1790—1884) — министр императорского двора с 1852 по 1872 г.
40) Баранов.— Речь идет, очевидно, о Э. Т. Баранове (ум. в 1884), генерал-губернаторе Лифляндской, Эстляндской и Курляндской губерний, а затем Виленской, Ковенской, Гродненской и Минской.
41) Кирилл и Мефодий — славянские просветители, проповедники христианства у славян в IX в.
42) М. П. Погодин (1800—1875) — историк, реакционный публицист, защитник самодержавия и православия.
43) Антонелли — очевидно, итальянский художник Антонелло да Мессина (ок. 1430—1479).
44) Филарет (ок. 1560—1633) — патриарх русской церкви.
45) Корешенко, Мабиль — рестораторы.
46) И. Ф. Паскевич (1782—1856) — русский военный деятель, командовавший войсками в русско-персидской и русско-турецкой войнах 20-х годов XIX в., жестоко подавил польское восстание 1830—1831 гг.
47) ‘О Азаис, о Азаис, с твоими ‘компенсациями’!’ — Речь идет о работе французского философа Пьера Азаиса (1811).
48) Г. Л. Шестестанж, Р. Т. Трелонг — французские политические деятели.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
