РАЗСКАЗЫ
Н. ОСНОВСКАГО.
МОСКВА.
Въ Типографіи Каткова и Ко.
1857
ЕДУЛЫЧЪ.
ЕДУЛЫЧЪ.
ФИЗІОЛОГИЧЕСКІЙ ОЧЕРКЪ.
(Посвящается И. И. Горскому).
Федулыч, Основский Нил Андреевич, Год: 1854
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Въ нашей первопрестольной, блокаменной столиц, въ прежнее время, между московскими егерями, встрчалось довольно много оригинальныхъ лицъ. Они живали обыкновенно у богатыхъ баръ-охотниковъ и потшали ихъ своими разсказами и проказами. Нын чудаки эти, къ сожалнію многихъ любителей посмяться, какъ-то перевелись.
Кто, напримръ, изъ старыхъ московскихъ охотниковъ не помнитъ Тимофея Лаврентьича, который страстно любилъ разсказывать про свою жизнь, богатую небывалыми и чудными охотничьими приключеніями, и терпть не могъ, если кто-нибудь изъ слушателей ему противорчилъ и замчалъ, что онъ лжетъ, при этомъ Тимофей Лаврентьичъ выходилъ изъ себя и начиналъ браниться. Да, чудный онъ былъ человкъ! Гд не былъ? чего не видалъ? На Кавказ охотился за фазанами, блаженной памяти съ Кази-Муллою. ‘Да больно — говорилъ Тимофей Лаврентьичъ — у этого татарина собака была плоха, я отъ него, дурака, и прочь.’ Въ Кіев Тимофей Лаврентьичъ шесть недль сорокой леталъ, въ которую его обратила вдьма. ‘Завидишь, бывало — говоритъ онъ — охотника, такъ волосы дыбомъ и встанутъ.’ Если кто сомнвался въ разсказ, тому Тимофей Лаврентьичъ читалъ стихи Пушкина:
Скребницей чистилъ онъ коня…
и приговаривалъ: ‘вотъ умный былъ человкъ и сочинитель, да врилъ же, а ты что?’
Или, кто позабылъ незабвеннаго Григорья Иваныча, имвшаго способность говорить безъ умолку двадцать-три часа въ сутки, и какъ говорить! Слушаешь, бывало, слушаешь, кажется и не монгольская рчь, а ровно ничего не понимаешь. Впрочемъ, можно было и не слушать, а спать, разсказчикъ не обижался. Григорій Иванычъ замчателенъ еще былъ тмъ, что имлъ чрезвычайно много родственниковъ: на большихъ и проселочныхъ дорогахъ, въ каждомъ почти увеселительномъ дом, подъ вывской елки, онъ находилъ кума или куму, къ которымъ непремнно завертывалъ перемолвить словечка два-три и возвращался раскраснвшись.
Или, кто не знавалъ Зураева, у котораго ягташъ былъ точно исправный пакгаусъ, чего только не было въ этомъ ягташ? и шило, и нитки, и ножницы, и запасное платье, и блье, и туфли, и водка, и закуска, и чайникъ, и камфорка, и удочки,— однимъ словомъ, все кром дичи. Случалось, Зураевъ вынетъ изъ ягташа складное зеркальце, поставитъ его на кочку въ болот, а самъ сядетъ на другую, достанетъ бритвы, мыленку, кисточку и начнетъ бриться. Спросишь: что это?
— Да ныньче праздникъ: нужно поскоблиться.
Къ числу этихъ-то оригиналовъ принадлежалъ и Федулычъ. Это было такое лицо, о которомъ мн хочется сказать поболе нежели о другихъ.
Я встртился съ нимъ въ первый разъ на охот: молодая собака моя, плохо выдрессированная, но которой я дорожилъ за ея отличную породу, испугавшись выстрла, ушла съ болота.
Разстроенный и разсерженный на нашихъ плохихъ егерей-дресспровщиковъ, я возвращался въ деревню, гд была моя квартира. Навстрчу попался мн крестьянинъ, къ которому я, естественно, и обратился съ вопросомъ:
— Не пробгала ли мимо тебя, любезный, собака?
— А ты самъ откол? спросилъ онъ меня.— Съ Москвы чтоль?
— Изъ Москвы, отвчалъ я, досадуя на неумстное любопытство.
— Ты видно стрлецъ?
— Да, охотникъ.
— У отца Алекся стоишь, или у Ваньки Бражнаго?
— У священника. Ты собаку-то не видалъ-ли.
— Собаку, таку подружейную?
— Да, охотничью, отвчалъ я, нсколько обрадованный.
— Рябую?
— Рябую, повторилъ я въ нетерпніи.
— И въ ожерелк? продолжалъ допрощикъ.
— И въ ожерелк.
Допрощикъ на минуту задумался, и почесавъ затылокъ, отвчалъ:
— Нтъ, братецъ мой, не видалъ, а ты бы лучше сходилъ, прибавилъ онъ: — вонъ за энтотъ лсъ, тамъ во враг, за рчкой, зпашь, наше стадо пасется, такъ можетъ статься пастухъ видлъ. Тамъ и тетеревьевъ найдешь, мы наднясь косили, такъ зайцы подъ ногами такъ и шныряютъ.
Поблагодаривъ моего мучителя, какъ слдовало, за совтъ, я хотлъ бжать, сожаля о напрасно потерянномъ времени, но повернувшись, наткнулся на охотника, который держалъ на свор мою собаку.
— Врно ваша-съ? сказалъ онъ мн съ улыбкой: — должно быть еще молодая-съ? Не задлъ ли ее кто-нибудь зарядомъ? Это нердко бываетъ-съ. Въ компаніи не слдуетъ ходить съ молодыми собаками, а то какъ разъ испортишь.
Обрадованный находкою собаки, я пустился съ новымъ товарищемъ обратно въ болото.
Охотникъ этотъ былъ Федулычъ. Мы съ нимъ познакомились покороче. Онъ сталъ навщать меня довольно часто и постоянно со провождалъ на охоту, когда я полевалъ около Москвы. Вдаль онъ не любилъ пускаться.
Федулычъ былъ нкогда человкъ если не богатый, то и не бдный, содержалъ каретное завденіе и имлъ небольшой капиталъ, но вслдствіе своей доброты и чрезвычайной доврчивости къ человческому роду, а также по милости нкоторыхъ любителей новыхъ экипажей и чужихъ капиталовъ, остался безо всего, то-есть безъ всякихъ средствъ къ существованію, но Федулычъ былъ философъ и съ твердостью истиннаго стоика выдерживалъ вс удары судьбы.
Я принадлежалъ къ числу тхъ людей, къ которымъ Федулычъ былъ искренно привязанъ, не смотря на то, какъ ни хотлось мн, по свойственному всмъ людямъ любопытству, но никакъ не удалось узнать, кто былъ причиною его упадка? Отвтъ былъ всегда одинъ и тотъ же: ‘Ахъ, какіе вы странные? на что же это вамъ знать, не все ли равно, кто бы ни былъ: дворянинъ-съ, помщикъ своего имнія’ и боле ни слова. Однажды только, подъ веселый часъ, Федулычъ сказалъ, что должникъ его былъ большой чудакъ и до того привыкъ подписывать векселя, что, подписывая поздравительное письмо къ матери, началъ такъ: ‘къ сему заемному письму…’
Росту Федулычъ былъ довольно большаго, нсколько сутуловатъ, худощавъ, на лиц его, постоянно задумчивомъ, выражались доброта и простосердечіе, въ глазахъ видна была кротость и совершенная покорность судьб. Федулычъ былъ молчаливъ, рдко вмшивался въ разговоры и скоре былъ наблюдатель, нежели собесдникъ, но когда разговоръ касался охоты, онъ оживлялся и на пасмурномъ грустномъ лиц его являлась улыбка, въ это время онъ былъ въ своей сфер.
Федулычъ любилъ чрезвычайно природу, народныя гулянья и охоту.
По цлымъ часамъ сиживалъ онъ иногда на берегу какой нибудь рчки, сверкающей между изумрудныхъ береговъ, и слдилъ за ея струями, катящимися вдаль, то прислушивался къ болтливому щебетанью птицъ, то, наклонивъ къ себ головку полеваго цвтка, долго, долго смотрлъ на него и потомъ улыбался. Богъ знаетъ, о чемъ думалъ Федулычъ въ эти минуты, и какія мысли роились въ его голов.
Любовь къ народнымъ гуляньямъ тоже была развита довольно сильно въ натур Федулыча. Гд бы ни было сборище, подъ Новинскимъ, въ Сокольникахъ, у Спаса во Спасскомъ, подъ Симоновымъ, подъ Донскимъ, на скачк, на бгу, вы смло могли спорить и держать пари, что Федулычъ тамъ.
Но его господствующею страстью была страсть къ охот съ ружьемъ и лягавою собакою. Федулычъ, какъ говорится, былъ записной охотникъ, но отличительная черта его характера отъ большинства прочей стрляющей братіи была та, что онъ никогда не лгалъ, какъ слдуетъ истому охотнику, то-есть къ одной убитой пар бекасовъ не прибавлялъ неубитыхъ паръ пяти дупелей или что-нибудь въ род этого.
Съ открытіемъ весны Федулычъ начиналъ странствовать по лсамъ и болотамъ: одна болзнь только могла остановить его въ город. Однако же, до Петрова дня онъ не длалъ ни одного выстрла, а ходилъ въ поля, какъ самъ говаривалъ, для удовольствія собакъ: ‘он, бдныя, зиму-то залежались, вотъ я ихъ и проведу-съ.’ Ничмъ нельзя было доставить большаго утшенія Федулычу, какъ тмъ, чтобы попросить его взять вашу собаку прогуляться. ‘Хорошо — говорилъ онъ — очень хорошо-съ, я завтра зайду за вашимъ Боярдомъ или Оскаромъ, мы отправимся въ Мытищи.’ И на другой день, когда вы, выражаясь поэтически, предавались еще Морфею, а прозаически — спали, Федулычъ являлся, одтый въ блую холстинную блузу, блую же пуховую шляпу, бралъ вашу собаку и отправлялся путешествовать. Ноги у него были желзныя, усталости онъ ршительно не зналъ никогда, даже въ послдніе годы своей жизни, не смотря на то, что ему было далеко за шестьдесятъ.
Любимымъ мстомъ охоты и просто прогулки для Федулыча было село Мытищи, лежащее на Ярославскомъ шоссе, въ пятнадцати верстахъ отъ Москвы, и интересное во многихъ отношеніяхъ. Врядъ ли въ обширномъ русскомъ царств вы найдете другое селеніе, которое было бы такъ оживлено въ продолженіе весны и лта, какъ Мытищи.
Едва наведутся на ркахъ паромы, посл вскрытія воды и пообсохнутъ нсколько дороги, какъ изъ дальнихъ мстъ Малороссіи и даже Сибири, повалятъ многочисленныя толпы пшеходовъ, съ посошками въ рукахъ и кузовами, черезъ Мытищи въ Троицкую лавру на поклоненіе мощамъ св. преподобнаго Сергія Чудотворца. Чмъ гуще начнетъ одваться лсъ, чмъ чаще и выше сдлается трава, то-есть чмъ ближе подходитъ рабочая пора, тмъ замтне и замтне рдютъ толпы чернаго народа. Съ половины мая, по троицкой дорог начинаютъ сновать взадъ и впередъ экипажи всхъ возможныхъ форматовъ и временъ, начиная съ кареты сооруженной въ царствованіе Анны Іоанновны, до щегольской іохимовской коляски, и отъ громаднаго въ два этажа делижанса, мучителя лошадей, нагруженнаго пассажирами всхъ возможныхъ званій и характеровъ, до бговыхъ дрожекъ управляющаго, дущаго смиренно куда-нибудь въ сторону для сбора оброку или для домашней сельской расправы.
Мытищи въ это время становятся центромъ остановки для всхъ дущихъ и идущихъ богомольцевъ, каждый изъ нихъ волей или неволей считаетъ какъ бы обязанностью напиться здсь чаю. Притомъ же бойкія мытищенскія двки, торгующія кипяткомъ, такъ наметались въ дл своей торговли, что зачастую усаживаютъ почти насильно путниковъ за самоваръ. Забавно смотрть, какъ иногда двадцати-пудовой пилигримъ, какой нибудь торговецъ саломъ, отдувается въ Петровки чайкомъ.
Для охотника Мытищи интересны тмъ, что и по правую и по лвую сторону села находятся очень хорошія болота, въ которыхъ во время пролета держится довольно дичи.
Главное же, чмъ славятся Мытищи — это колодцы, которые черезъ трубы, проведенныя въ Москву, снабжаютъ большую часть ея обывателей вкусною, холодною и прозрачною какъ кристалъ водою. Вода эта, разумется, на мст еще боле вкусная, составляетъ причину распиванія чаевъ.
Это-то знаменитое село было для нашего чудака настоящимъ Эльдорадо, родиной и, можно сказать, почти пунктомъ помшательства. Гд бы ни былъ Федулычъ, въ какую бы сторону ни пошелъ онъ изъ Москвы, хоть бы въ діаметрально-противоположную, а ужь въ завтное мстечко завернетъ. Крпко любилъ и твердо зналъ онъ Мытищи, и Мытищи въ свою очередь его знали. Спросите, бывало, любаго пятилтняго мальчишку: что, есть у васъ охотники? и онъ отвтитъ вамъ: ‘нтъ нынче никого еще не было, одинъ дядюшка Федулычъ прошелъ вечеромъ на рчку’.
Однажды я съ двумя товарищами отправился въ Мытищи и хотлъ было пригласить съ собою Федулыча, но намъ сказали, что онъ ушелъ куда-то еще наканун, врно, подумали мы, туда же, однако обманулись, въ Мытищахъ Федулыча не было.
На другой день довольно сильный дождь, начавшійся почти съ самаго утра, помшалъ охот и прогналъ насъ въ село домой изъ болота. Скучно, а длать нечего. Принялись съ горя за самоваръ. Ждемъ, авось не разгуляется ли, но дождь все сильне и сильне, такъ и рубитъ. Небо обложилось кругомъ, и надежда, что погода прояснится, совершенно исчезла. Время было за полдень, мы уже стали подумывать о возвращеніи въ Москву. Вдругъ слышимъ, на улиц раздается знакомый голосъ, взглянули въ окно — Федулычъ, вода съ него такъ ручьями и льетъ. Ну, подумали мы, еще не велика диковинка, что Федулычъ и во время дождя явился въ Мытищи, онъ хаживалъ сюда и въ крещенскіе морозы.
— Откуда батюшка? спросили мы.
— Изъ бутырскаго болота-съ (въ одной верст отъ Москвы, въ четырнадцати отъ Мытищъ).
— Что врно дичи нтъ?
— Какъ нтъ-съ, есть и очень много, я паръ шесть дупелей однихъ нашелъ, такъ и остались. Ружье замокло, все оскается-съ.
— Зачмъ же ты сюда-то припожаловалъ?
— Ахъ, какіе вы странные! отвчалъ Федулычъ: — я отъ дождя зашелъ, да, признаться, и чайку захотлось, а ужь здсь вода, вы сами знаете, какая.
Мы пригласили чудака напиться чаю и потомъ вмст въ Москву.
— Нтъ-съ отвчалъ онъ: — чайку я попью-съ, это очень хорошо-съ, а за Москву покорнйше благодарю: я посушусь здсь немного, промою ружье, да на вечернее поле опять въ бутырское болото отправлюсь, дупельковъ-то нужно подобрать-съ.
— Исполать теб! подумалъ я:— не тяжелъ ты на ногу и сильно любишь Мытищи, когда пришелъ въ нихъ за четырнадцать верстъ отъ дождя.
Каждому мытищинскому колодцу Федулычъ придавалъ особенное цлебное и минеральное свойство: въ одномъ, по его мннію, вода пахла порохомъ, въ другомъ срой, въ третьемъ отзывалась чмъ-то горькимъ, въ иномъ была соленая или кислая, а въ нкоторыхъ чуть не кипла и т. п.
— Да помилуй, скажешь бывало ему съ досадой: — какая же тутъ соленая вода? вода какъ и во всхъ колодцахъ, обыкновенная.
— Нтъ не обыкновенная-съ! попробуйте-ка, ну, какже-съ, это чистая соль, а вотъ въ томъ колодц, что за вами, полынью отзывается.
Уврить Федулыча, что онъ ошибается, поколебать его убжденіе было невозможно.
Нужно замтить, что Федулычъ къ концу почти каждаго слова прибавлялъ частичку съ. Не знаю, было ли это слдствіемъ деликатности (Федулычъ былъ пределикатная особа, онъ даже своей собак говорилъ вы) или укоренившейся привычки въ то время, когда онъ былъ еще сидльцомъ.
Иногда на Федулыча находили минуты непонятнаго упрямства. Однажды онъ простудилъ ноги и вздумалъ уврять меня, что у него шпатъ. Ни я, ни другіе его знакомые, ни докторъ, котораго я просилъ помочь ему, не могли убдить Федулыча, что у него не шпатъ, а просто простуда.
— Нтъ шпатъ-съ, возражалъ онъ съ сердцемъ, что бывало съ нимъ чрезвычайно рдко — шпатъ-съ какой бываетъ и у лошадей, надо идти лчиться въ Мытищи, а ваши лкарства мн не помогутъ, все это вздоръ-съ!
Въ другой разъ Федулыча постила перемщающаяся лихорадка, и онъ настаивалъ и старался доказать и убдить, что у него ни что иное какъ хандра, и заключилъ тмъ, что ему опять-таки пора идти для поправленія здоровья въ Мытищи, лихорадка была жестокая, параксизмы сильные и продолжительные, время стояло сырое и холодное, потому что наступилъ ноябрь, но не смотря на болзнь и дурную погоду, Федулычъ отправился въ Мытищи и тамъ, въ одномъ изъ колодцевъ, выкупался, или, по его выраженію, принялъ горячую ванну, и, что замчательно и странно, лихорадка дйствительно оставила Федулыча.
— Вотъ я и здоровъ, говоритъ онъ съ торжествующимъ видомъ: — и пересталъ хандрить. Удивляюсь я, прибавлялъ онъ: — зачмъ это къ нмцамъ здятъ? У насъ свои воды — да, пожалуй, еще и почище ихнихъ будутъ-съ.
Добръ Федулычъ былъ до крайности, о чужомъ несчастій горевалъ боле нежели о своемъ собственномъ, и нердко вдавался въ филантропію: любилъ онъ, напримръ, ловить рыбу на удочку, но ни самъ онъ, ни кто изъ его знакомыхъ не знали, какой вкусъ имла вынутая имъ рыба? Поймаетъ, бывало, положимъ, хоть окуня, подведетъ его тихонько къ берегу, сниметъ осторожно съ крючка, полюбуется, улыбнется и пуститъ опять въ рчку. Еслибъ вамъ вздумалось спросить: для чего онъ это сдлалъ? онъ отвтитъ вамъ: вопервыхъ, что вы странные, вовторыхъ, что онъ самъ охотникъ, и что у него свой планъ, и, наконецъ, втретьихъ, что окунь очень любитъ воду и ему на берегу душно. Тоже иногда почти самое происходило и въ болот, найдетъ дичь, поразгоняетъ ее и воротится домой съ пустымъ ягташемъ. Спросишь:
— Видно дичи нтъ?
— Какъ нтъ, есть и очень много: въ мытищинскомъ лугу оставилъ пары три дупелей, подъ Рупосовымъ пятокъ, да въ девиртисман штукъ шесть или семь.
— Зачмъ же ты ихъ оставилъ скажешь ему:— кто-нибудь прідетъ и перебьетъ!
— Нтъ-съ, до субботы некому пріхать, а я завтра пойду опять повеселиться по тмъ же мстамъ.
Случалось, что и завтрашній день кончался такой же продлкой. Но не подумайте, что дичь осталась неубитою оттого, что Федулычъ былъ плохой стрлокъ: нтъ онъ стрлялъ очень хорошо, а такъ просто, изъ филантропіи, такой стихъ на него найдетъ.
Честсенъ онъ былъ до идеальности. Однажды онъ нашелъ значительную сумму денегъ и не только отказался отъ слдующей ему законной части, но даже отъ всякаго вознагражденія.
Безкорыстіе его было примрное. Имлъ онъ хорошую собаку, за которую одинъ мой знакомый давалъ ему большія деньги, но Федулычъ отказался отъ предлагаемой суммы.
— Помилуй! сказалъ я ему: — на эти деньги можно купить орловскаго рысака.
— Пусть онъ съ рысакомъ-съ и отыскиваетъ дупелей, отвчалъ Федулычъ съ саркастической улыбкой: — а я самъ охотникъ и свою собаку не продамъ ни за какія деньги.
Собственности, кром ружья, собаки и нкоторыхъ охотничьихъ принадлежностей, Федулычъ не имлъ никакой. Встртилъ я его, однажды, на улиц: въ одной рук была у него подушка, въ другой кувшинъ съ собачьимъ кормомъ, черезъ плечо на погон висло ружье, у ногъ шла собака, повся хвостъ,— тоже большой философъ.
— Куда это? спросилъ я Федулыча.
— Перезжаю-съ, отвчалъ онъ мн очень серьзно.
Вотъ ужь истинно могъ сказать съ древнимъ философомъ: omnia шеа mecum porto.
Я полюбопытствовалъ взглянуть на новую квартиру Федулыча.
— Зайдите, зайдите, обогрйтесь, говорилъ онъ:— видите, на двор сиверка какая-съ.
Но согрться въ этомъ новомъ жилищ не было никакой возможности, потому что чертоги эти были ни что иное, какъ каретный сарай, посреди котораго устроена была печь для какихъ-то работъ, но она немогла нагрвать сарая, изобилующаго щелями, и втеръ свободно разгуливалъ во вс стороны.
Прежде всего Федулычъ занялся устройствомъ логова для своей собаки, потомъ накормилъ ее, положилъ на мсто и, довольный, отправился ко мн пить чай.
Если случалась надобность въ деньгахъ, то Федулычъ прямо не просилъ ихъ никогда, а скажетъ бывало, что онъ сбирается на охоту. Зная его характеръ, спросишь, нужны деньги?
— Да-съ, пожалуйте мн двугривенный, чайку надо купить.
И больше двугривеннаго не давайте, ни за что на свт не возьметъ, и за это постарается какъ нибудь отблагодарить васъ: или дичи принесетъ, или придетъ увдомить, что въ такомъ-то мст нашелъ много дупелей, то не угодно ли хать повеселиться.
Въ пищ и пить Федулычъ былъ чрезвычайно какъ воздерженъ. На вопросъ мой: сколько онъ проживаетъ денегъ? отвчалъ, что таки порядочно, копекъ двадцать-пять въ недлю. Отвтъ этотъ разсмшилъ меня.
— Чтожь тутъ смшнаго? замтилъ Федулычъ, нсколько обидвшись.— Я живу, слава Богу, хорошо-съ.
— Да какъ же можно, сказалъ я, принявши серьзную мину:— чтобъ двадцати-пяти копекъ было достаточно на недлю?
— А вотъ какъ-съ, отвчалъ онъ: — семь фунтовъ хлба стоятъ семь копекъ, полчетверика картофелю тоже семь копекъ, два десятка огурцовъ три копйки, на копйку луку и на столько же квасу, я и длаю себ винегретъ-съ.
— Да вдь нужно масло, уксусъ, замтилъ я, желая продолжить разговоръ.
— Нтъ, не нужно-съ: отъ масла бываетъ изжога, а вмсто уксусу я употребляю квасъ, это очень хорошо-съ, у насъ же лавочникъ длаетъ прекислый, въ ротъ взять нельзя, глазъ такъ и ведетъ-съ. Такъ вотъ и девятнадцать копекъ, да еще нужно копекъ шесть для собаки на кормъ, я для нея покупаю у нищихъ черствые куски хлба, это очень выгодно и хорошо-съ.
Не смотря на вс невыгоды и лишенія, не смотря на эту сренькую жизнь, Федулычъ никогда ни на кого не жаловался, ни на что не ропталъ. Когда угодно, бывало, спросите его:
— Ну, каково поживаешь?
Отвтъ постоянно было одинъ и тотъ же:
— Слава Богу, хорошо-съ, очень хорошо, дай Богъ всякому.
Однажды только, когда у Федулыча пропала любимая собака, онъ былъ неутшенъ, и на вопросъ о его жить-быть посл обычныхъ: ‘хорошо и дай Богъ всякому,’ прибавлялъ: ‘да такъ даже, что ужь и надоло-съ’.
Въ послдній годъ своей жизни Федулычъ пустился въ торговлю. Капиталъ (изъ пятнадцати рублей) составленъ и дло пошло быстро. Федулычъ началъ скупать и продавать разные, по его выраженію, самородные антики. Подъ антиками онъ разумлъ всякую дрянь, негодную къ употребленію, изломанную фарфоровую куклу, изорванную, запачканную картинку, и т. п. Спросишь бывало его:
— На что ты купилъ это блюдечко? оно разбито и никуда негодно.
— Ахъ, какіе вы странные, отвчаетъ Федулычъ:— блюдечко это саксонское, посмотрите, какъ цвтокъ нарисованъ на немъ, словно живой, да нтъ, прибавлялъ Федулычъ — вы не художникъ, на эти вещи нуженъ охотникъ.
Весь подобный хламъ, разумется, не находилъ на себя охотника, а уврить антикварія, что онъ ошибается, и что разбитыя блюдечки и чашки никому не нужны, не было возможности. Болзнь остановила торговые обороты Федулыча. Приходитъ онъ однажды ко мн. Взглянулъ я на него — страсть! Желтый, худой!
— Что это съ тобой? Врно простудился, ты на себя не похожъ, а все оттого, что шлялся въ дурную и холодную погоду, съ утра до ночи, по болотамъ.
— Нтъ-съ, это не оттого, отвчалъ Федулычъ:— а у меня холера-съ.
— Что ты говоришь! опомнись, у насъ холера давнымъ давно прошла, о ней и не слыхать, у тебя просто желчь разлилась и глаза-то точно золотые.
— Нтъ-съ, не желчь, возразилъ Федулычъ:— а холера-морбусъ, она прошла для другихъ, а для меня еще только начинается, да это ничего, пройдетъ-съ, все проходитъ-съ, а вотъ я къ вамъ съ просьбой, не откажите, вы всегда были добры ко мн.
— Говори, что теб надо? что могу то сдлаю.
— Я привелъ къ вамъ мою собаку, хочу ее оставить у васъ, я знаю, вы не выгоните ея, она была мн врный слуга и вамъ послужитъ, не даромъ хлбъ стъ. Собака умная, добрая-съ, грубаго слова отъ меня не слыхала, а мн съ ней видно боле не охотиться, я ужь отмаячилъ-съ, прошелъ свой трактъ-съ.
Тутъ Федулычъ взглянулъ на собаку и задумался, вроятно, прощаясь мысленно съ своимъ неизмннымъ спутникомъ, собака тоже стояла невесело, поджавши хвостъ, какъ бы предчувствуя разлуку съ человкомъ, который длилъ съ нею пополамъ послдній кусокъ хлба. Потомъ Федулычъ посмотрлъ мн прямо въ глаза, какъ бы желая прочесть въ нихъ ршеніе своей просьбы и отеръ нсколько слезинокъ съ желтыхъ, осунувшихся щекъ своихъ. Это рдко бывало съ Федулычемъ, по крайней мр, при людяхъ.
Мн стало тяжело, слезы готовились выступить: но я удержался, и даже старался, помнится, улыбнуться, чтобъ ободрить страдальца.
— Успокойся, сказалъ я:— собака твоя будетъ сыта, въ этомъ можешь быть увренъ, а теб совтую отправиться въ больницу, когда же поправишься и выздоровешь, то подемъ въ Мытищи на вальдшнеповъ.
При слов Мытищи на лиц больнаго появилась улыбка, вроятно, онъ вспоминалъ свои счастливые дни (если они были у него).
— Нтъ, повторилъ Федулычъ: — мн ужь не охотиться боле, не здить съ вамъ въ Мытищи, а въ болотахъ теперь дичь есть, прибавилъ онъ: — Прощай Херолъ.
Я отправилъ Федулыча съ человкомъ въ больницу. На другой день похалъ навстить его, но не засталъ уже въ-живыхъ. На этотъ разъ онъ не ошибся, дйствительно, часа черезъ три по прибытіи его въ больницу, у него открылась жестокая холера, и онъ пошелъ своимъ планомъ.