Фантазер, Гамсун Кнут, Год: 1904 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 78 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Кнутъ Гамсунъ.

Полное собраніе сочиненій.
Томъ VIII.
Изданіе В. М. Саблина.

Въ стран полумсяца.
Фантазеръ.

Переводъ Л. Добровой

Изданіе третье.
Москва. —1910.
http://az.lib.ru

ФАНТАЗЕРЪ.

I

У окна, въ кухн приходскаго дома, стоитъ барышня-экономка, Марія фонъ-Лоосъ. Взоръ ея блуждаетъ далеко, вдоль дороги, подымающейся кверху. Она знаетъ тхъ двухъ, тамъ наверху, у забора: это не кто иной, какъ телеграфистъ Роландсенъ, ея собственный женихъ, и Ольга, дочь кистера. Уже второй разъ за эту весну видитъ она ихъ вмст, что бы это значило? Если бы фрекенъ фонъ Лоосъ въ эту минуту не была такъ занята, она прямехонько направилась бы къ этой парочк и потребовала бы объясненія.

Но есть ли у нея время? Съ часу на часъ ждали новаго пастора съ семьей, и всюду въ обширномъ дом чувствовалось величайшее напряженіе. Маленькаго Фердинанда поставили сторожить у слухового окна на чердак, онъ обязанъ былъ не спускать глазъ съ бухты, чтобы возвстить о прибытіи путешественниковъ, которыхъ долженъ ожидать горячій кофе. Имъ, можетъ быть, понадобится и чего-нибудь прохладительнаго, Росенгордъ, пароходная пристань, находится въ цлой мил разстоянія, а оттуда ихъ должна доставить лодка.

Кое-гд на поляхъ еще лежитъ снгъ и ледъ, но на двор уже май и погода стоитъ прекрасная, а день за Нордандомъ въ это время года дологъ и ясенъ. Сороки и вороны усердно поработали надъ своими гнздами, а на открытыхъ бугоркахъ уже зеленетъ трава. Лиліи въ саду пустили ростки среди самаго снга.

Однако, интересно знать, какого рода человкъ новый пасторъ? Весь приходъ заинтересованъ въ высшей степени этимъ вопросомъ. Правда, мсто пастора будетъ занято пока только временно. Но такое временное исполненіе должности можетъ продлиться и очень долгій срокъ въ этой области. Рыбачье населеніе бдно, а поздки въ сосднія, не имющія своихъ пасторовъ, церкви каждое четвертое воскресенье довольно-таки затруднительны. Поэтому этотъ приходъ не изъ такихъ, чтобы его другъ у друга стали оспаривать.

Повидимому, временный пасторъ — богатый человкъ, которому не приходится дрожать надъ каждымъ грошомъ. Экономка и дв служанки уже наняты, не пожалли запастись и другими вспомогательными силами для усадьбы: наняли двухъ работниковъ, взяли, кром того, и маленькаго Фердинанда, который долженъ быть всегда наготов, чтобы проворно выполнять порученія каждаго. На общину произвело самое благопріятное впечатлніе то, что пасторъ кажется такимъ состоятельнымъ. Авось, онъ не станетъ постоянно принимать подношенія и мзду, а взамнъ того самъ будетъ немножко помогать бднымъ людямъ. Напряженіе ожиданія было велико. Оба помощника пастора и два-три другихъ рыбака въ тяжелыхъ башмакахъ, собрались для встрчи внизу, у навса для лодокъ, они жевали табакъ, поплевывали и болтали.

Вотъ, наконецъ, и высокій Роландсенъ легко спустился по тропинк, разставшись съ Ольгой, и фрекенъ фонъ Лоосъ отошла отъ окна. Ужъ какъ-нибудь потомъ да выскажетъ она ему свое мнніе, нердко приходится ей привлекать къ отвту Ове Роландсена. Она была голландскаго происхожденія, говорила по бергенски и была такь быстра на языкъ, что собственный ея женихъ нашелъ нужнымъ дать ей прозвище, основанное на остроумной игр словъ въ ея фамиліи. Вообще, высокій Роландсенъ — человкъ остроумный и дерзкій.

Куда это онъ теперь направляется? Или у него въ самомъ дл намреніе встртить семью пастора? Разумется, онъ и сегодня не трезве, чмъ это съ нимъ часто бываетъ, въ петличк его торчитъ вточка лиліи въ бутонахъ, а шляпа сидитъ на голов немного криво, и вотъ такомъ-то вид онъ явится! Разумется, тамъ внизу, у навса, помощники предпочли бы, чтобы въ этотъ часъ — въ этотъ важный часъ — онъ вовсе бы не показывался.

Да и хорошо ли, въ самомъ дл, имть такой видъ, какой у него? Его крупный носъ слишкомъ нескроменъ для такого незначительнаго положенія, какое занимаетъ онъ въ жизни его хозяина, къ тому же случилось, что всю зиму онъ предоставилъ своимъ волосамъ расти безпрепятственно, отчего голова его все боле и боле стала походитъ на голову артиста. Невста его, чтобы отомстить за себя, говорила, что онъ иметъ видъ художника, кончившаго тмъ, что принялся за фотографію. Теперь онъ былъ уже тридцатичетырехлтнимъ малымъ, холостякомъ, онъ игралъ на гитар и проникновеннымъ голосомъ плъ церковныя псни, въ трогательныхъ же мстахъ онъ такъ смялся, что слезы такъ и текли у него. Вотъ, каковъ онъ былъ въ такихъ вещахъ! Онъ былъ смотрителемъ телеграфной станціи и уже десять лтъ жилъ въ здшнихъ мстахъ. Роландсенъ былъ, крупнаго и сильнаго сложенія, ему нечего было безпокоиться о томъ, какъ бы не попасть въ драку, если обстоятельства его вызывали на это.

Маленькій Фердинандъ вдругъ вздрогнулъ. Изъ слухового окна ему видно, какъ носъ блой лодки торговца Мокка огибаетъ косу, въ то же мгновенье онъ въ три отважныхъ прыжка спускается съ лстницы и кричитъ въ кухню: ‘Ну вотъ, они пріхали!’

‘Батюшка! Они ужъ пріхали!’ кричатъ пораженныя двушки-служанки. Но экономка не теряетъ разсудка, она уже служила здсь у предыдущаго пастора и знаетъ свое дло, какъ умная и практичная двушка. ‘Подавайте кофе’, вотъ все, что говоритъ она.

Маленькій Фердинандъ бжитъ со своей новостью дальше къ работникамъ. Т бросаютъ все, что въ данную минуту находится у нихъ въ рукахъ, проворно напяливаютъ праздничныя куртки и спшатъ къ навсу, чтобы предложить свои услуги. Въ общемъ, встрчать незнакомцевъ собралось человкъ десять.

‘Здравствуйте!’ говоритъ пасторъ изъ лодки, слегка улыбаясь, и снимаетъ свою мягкую шляпу. И вс люди на берегу почтительно обнажаютъ головы, а помощники кланяются такъ низко, что ихъ длинные волосы спускаются на самые глаза. Высокій Роландсенъ придаетъ всему этому немного меньше важности, чмъ прочіе, онъ стоитъ прямо, какъ свчка, однако, и его шляпа наклоняется низко.

Пасторъ — еще молодой человкъ съ рыжеватыми бакенбардами и въ веснушкахъ, ноздри его почти закрыты свтлыми волосами. Жена, изнемогшая отъ морской болзни, лежитъ въ каютк.

‘Вотъ мы и пріхали!’ говоритъ пасторъ въ отверстіе дверки въ каютку и старается помочь жен. На нихъ обоихъ надто удивительно старое толстое платье, которое не придаетъ имъ особеннаго привлекательнаго вида. Это, вроятно, верхнее платье, надтое ими для путешествія, а красивые наряды ихъ упакованы. У жены шляпа спустилась на затылокъ, ея блдное лицо съ большими глазами привлекаетъ взгляды мужчинъ. Помощникъ Левіанъ идетъ въ бродъ и переноситъ ее на землю, между тмъ какъ пасторъ справляется безъ посторонней помощи.

‘Мое имя Роландсенъ, телеграфистъ’, говоритъ высокій Роландсенъ, выступая впередъ. Онъ здорово выпилъ, и глаза у него стеклянные, но, такъ какъ онъ обладаетъ большимъ умньемъ жить, то походка его еще довольно увренна. О, этому дьяволу Роландсену не приходится запинаться, когда ему случается вращаться среди великихъ міра сего, и онъ распространяется въ краснорчіи, какъ это тамъ полагается. ‘Осмлюсь ли я’, — продолжаетъ онъ, обращаясь къ пастору, — ‘представить вамъ всхъ. Вотъ эти двое, кажется, помощники пастора, это — оба ваши работника, это — Фердинандъ.’

И пасторъ, и жена его киваютъ: ‘Здравствуйте, здравствуйте’, — скоро вс они научатся узнавать другъ друга. Да, да, а теперь дло въ томъ, чтобы перетащить вещи на берегъ.

Помощникъ Левіанъ заглядываетъ въ каютку, и, повидимому, снова собирается пуститься въ бродъ. ‘Разв тамъ нтъ дтей?’ спрашиваетъ онъ.

Никто не отвчаетъ ему, и вс смотрятъ на супруговъ.

‘Разв нтъ дтей?’ настаиваетъ помощникъ.

‘Нтъ’, отвчаетъ лодочникъ.

Лицо жены зарумянилось. Пасторъ сказалъ:

‘Мы только одни… Такъ заходите же получитъ на чаекъ, господа.’

Разумется, онъ богатъ. Это не такой человкъ, чтобы задерживать у бдныхъ людей то, что они заслужили. Предыдущій пасторъ никогда не думалъ о ‘чайкахъ’, онъ только всегда говорилъ: ‘Ну, вотъ и спасибо пока’.

Они стали подыматься наверхъ, и Роландсенъ взялъ на себя роль провожатаго. Онъ шелъ по снгу возл тропинки, уступая мсто другимъ, на немъ были лакированные ботинки, но это не заботило его, а куртку свою онъ разстегнулъ, несмотря на майскій втеръ.

‘А вотъ, врно, и церковь!’ сказалъ пасторъ.

‘Она, кажется, ветхая. Наврно, въ ней нтъ печи?’ спросила жена. ‘Ну, ужъ вы слишкомъ многаго отъ меня требуете’, отвчалъ Роландсенъ: ‘я не знаю, но, кажется, дйствительно, нтъ.’

Пасторъ былъ озадаченъ. Онъ, стало-быть, видлъ передъ собою не прихожанина, а такого субъекта, для котораго нтъ никакой разницы между буднями и праздниками. И пасторъ сталъ сдержанне съ незнакомцемъ.

Экономка стояла на крыльц, Роландсенъ и ее представилъ. Сдлавъ это, онъ откланялся и хотлъ уйти… ‘Подожди немножко, Ове!’ шепнула юмору фонъ Лоосъ. Но Роландсенъ не сталъ ждать, онъ снова поклонился и, пятясь, спустился съ лстницы. ‘Вотъ, должно быть, чудакъ’, подумалъ пасторъ.

Жена была уже въ комнатахъ. Она нсколько оправилась отъ морской болзни и уже осмотрла помщеніе. Она просила, чтобы самая свтлая и красивая комната была рабочимъ кабинетомъ пастора, затмъ для себя выбрала комнату, которую до сихъ поръ занимала юмфру фонъ Лоосъ.

II

Роландсенъ не сталъ ждать: онъ зналъ юмфру фонъ Лоосъ, а потому зналъ и то, что это значило. А онъ такъ неохотно длалъ что-нибудь, кром того, что ему самому хотлось сдлать.

Наверху на дорог встртилъ онъ рыбака изъ общины, который торопился, чтобы встртить пастора. Это былъ Енохъ, тихій и кроткій человкъ, всегда ходившій съ опущенными глазами и обвязывавшій платкомъ голову изъ за болзни ушей.

‘Ты опоздалъ’, сказалъ Роландсенъ мимоходомъ.

‘Онъ уже пріхалъ?’

‘Пріхалъ. Я пожалъ ему руку.’ И, обернувшись, Роландсенъ крикнулъ черезъ плечо: ‘Замть себ, что я скажу теб, Енохъ: я завидую, что у него такая жена.’

Это былъ самый врный, легкій и дерзкій способъ довести, что слдуетъ по адресу. Ужъ Енохъ-то позаботится о томъ, чтобы это дошло до людей.

Роландсенъ шелъ все дальше и дальше и дошелъ до водопада. Здсь была расположена маленькая фабрика рыбьяго клея купца Мокка, на ней работало нсколько двушекъ, надъ которыми Роландсенъ охотно подшучивалъ, когда ему случалось проходить мимо. Онъ былъ, дйствительно, сумасброднымъ малымъ въ этомъ отношеніи, — это всякій признаетъ. Сегодня онъ былъ въ превосходномъ настроеніи духа и простоялъ здсь дольше обыкновеннаго. Двушки, разумется, замтили, какъ славно онъ подвыпилъ.

‘Ну-ка, Рогна, скажи, какъ ты думаешь: почему собственно я такъ часто сюда прихожу?’ спросилъ Роландсенъ.

‘А я почемъ знаю?’ отвчала Рогна.

‘Ты, конечно, полагаешь, что меня привлекаетъ старый Лованъ.’

Двушки разсмялись.

‘Онъ сказалъ Лованъ, а подразумвалъ Адама.’

‘Я хочу спасти тебя’, сказалъ Роландсенъ.— ‘Ты должна намотать себ на усъ, что эти рыбаки вс страшные волокиты.’

‘Вы сами самый большой волокита’, сказала другая двушка. ‘У васъ вдь двое дтей. Постыдились бы!»

‘Такъ-то, Николина, такъ вотъ, что ты говоришь? Ты всегда была шиломъ въ моемъ мшк, Николина, это теб самой извстно. Но тебя, Рогна, я спасу, во что бы то не стало.’

‘Ступайте лучше въ юмфру фонъ Лоосъ’, сказала Рогна.

‘Какъ же плохо ты поняла меня’, продолжалъ Роландсенъ. ‘Сколько, напримръ, часовъ теб требуется, чтобы закоптить рыбныя головы, прежде чмъ ты завинтишь клапанъ?’

‘Два часа’, отвчала Рогна.

И Роландсенъ кивнулъ головой. Это онъ и самъ разсчиталъ. О, этотъ дьяволъ Роландсенъ прекрасно зналъ, зачмъ онъ каждый день является на фабрику, шныряетъ тутъ и выспрашиваетъ у двушекъ.

‘Не снимай же крышку, Пернилла, ты съ ума сошла!’ воскликнулъ онъ.

Пернила краснетъ. ‘Фридрихъ сказалъ, что я должна помшивать въ котл’, говоритъ она въ отвтъ.

‘Каждый разъ какъ ты подымаешь крышку, теплота испаряется’, поясняетъ Роландсенъ.

Но, когда вскор подошелъ Фридрихъ Моккъ, сынъ хозяина, Роландсенъ снова принялъ обычный тонъ всеобщаго смутьяна.

‘Не ты ли, Пернилла, служила одинъ годъ у фохта? Ты была тамъ такъ зла и сердита, что не била въ дребезги разв только одн подушки?’

Вс окружающіе расхохотались. Пернилла была вдь смиреннйшей душой въ мір. Она къ тому же жила въ нужд, впрочемъ она была дочерью раздувателя мховъ въ церковномъ орган, такъ что слегка принадлежала къ священству.

Когда Роландсенъ снова вернулся на дорогу, онъ опять увидалъ дочь кистера Ольгу. Она, конечно, ходила въ мелочную лавочку. Ну, и спшила, какъ только могла, чтобы уйти подальше, — стыдно было бы, если бы Роландсенъ подумалъ, что она ждала его.

Но Роландсенъ ни о чемъ подобномъ не думалъ, онъ зналъ: если бы они какъ разъ не подошли другъ къ другу вплотную, юная особа попыталась бы бжать отъ него и исчезнуть. И Роландсенъ ничего не имлъ бы противъ того, чтобы она отъ него ускользнула. Ужъ она-то ни въ коемъ случа не интересовала его.

Роландсенъ вернулся домой на станцію. Тамъ онъ принялъ торжественное выраженіе лица, чтобы удержать въ границахъ своего помощника, желающаго съ нимъ поболтать, Роландсенъ въ эту минуту не былъ пріятнымъ сослуживцемъ. Онъ заперся въ своей комнат, куда не было доступа никому, кром старухи прислуживавшей ему. Здсь онъ жилъ и здсь спалъ.

Это помщеніе — міръ Роландсена. Роландсенъ понимаетъ кое-что и кром пустяковъ да водки: онъ великій мечтатель и изобртатель. Въ комнат его пахло кислотами, лкарствами и аптекарскими снадобьями. Этотъ запахъ чувствовался уже на порог его комнаты, и каждый посторонній человкъ долженъ былъ замчать его. Роландсенъ объяснялъ, что держитъ въ своей комнат вс эти медикаменты для того только, чтобы парализовать запахъ того большого количества водки, которое онъ привыкъ употреблять. Но Ове Роландсенъ лгалъ въ своей великой скрытности.

На самомъ дл вс эти жидкости въ стаканахъ и кружкахъ употреблялъ онъ для своихъ опытовъ. Химическимъ путемъ открылъ онъ новый способъ производства рыбьяго клея, этотъ способъ долженъ былъ совершенно стереть съ лица земли способъ купца Мокка. Моккъ устроилъ свою фабрику съ большими расходами, транспортъ совершался съ трудомъ, а полученіе сырого матерьяла ограничивалось періодомъ лова, къ тому же дло эксплоатаціи отдалъ онъ своему сыну, а тотъ не былъ дловымъ человкомъ. Роландсенъ могъ получать рыбій клей изъ множества другихъ вещей, кром рыбьихъ головъ, а также и изъ многихъ отбросовъ, негодныхъ для Мокка, Кром того, онъ нашелъ способъ добывать изъ этихъ отбросовъ превосходное красящее вещество.

Если бы телеграфисту Роландсену не приходилось бороться съ бдностью и безпомощностью, его открытія наврно давно получили бы важное значеніе. Но здсь, въ этомъ кра, разъ навсегда деньги можно было достать только черезъ купца Мокка, а у Роландсена было полное основаніе не желать обращаться къ нему. Однажды онъ имлъ смлость замтить, что клей тамъ вверху на фабрик при водопад добывается слишкомъ дорогимъ способомъ, но Моккъ на это только махнулъ рукой, заявивъ, что его фабрика — золотое дно. Роландсонъ горлъ желаніемъ выступить съ результатами своихъ изслдованій. Онъ уже посылалъ образцы своихъ открытій химикамъ внутри страны и заграницу и получилъ извстія, что начало даетъ надежду на будущее. Но дальше онъ не шелъ. Ему еще оставалось представить всему свту чистую, прозрачную жидкость и добыть патентъ для всхъ странъ.

Разв Роландсенъ такъ, ни съ того, ни съ сего, появился тамъ у навса, чтобы встртить пастора? У господина Роландсена были свои соображенія при этомъ. Если пасторъ дйствительно богать, то онъ легко могъ бы ссудить ему сколько-нибудь денегъ для важнаго и чреватаго будущностью открытія. ‘Ужъ если никто другой не хочетъ этого сдлать, такъ сдлаю я!’ скажетъ, вн всякаго сомннія, пасторъ. Роландсенъ надялся.

Ахъ, Роландсенъ тамъ легко предавался надежд по самому незначительному поводу. Однако и разочарованіе привыкъ онъ выноситъ мужественно и стойко, онъ былъ гордъ, и ничто не могло сломить его. Вотъ, напримръ, и дочь Мокка, Элиза, она тоже не могла сломить его. Она была высока и красива, у нея была темноволосая смуглая голова и алыя губы, и насчитывала она двадцать три года. Были толки, будто капитанъ съ берегового парохода Генриксенъ является ея тайнымъ поклонникомъ, однако шли годы и годы, а ничего изъ этого не выходило. Какая была этому причина? Уже три года тому назадъ Ролансенъ, по юношеской глупости, бросилъ свое сердце къ ея ногамъ. Она была такъ любезна, что пожелала поднять его. Роландсену слдовало бы остановиться и отойти назадъ, а онъ пошелъ дальше и въ прошломъ году началъ было объясненіе. Она не нашла ничего лучше, какъ разсмяться въ лицо самонадянному телеграфисту, и этимъ ясно указала ему, какое разстояніе ихъ раздляетъ. Разстояніе между нимъ и ею, которая цлый годъ заставляетъ ждать своего ‘да’ даже капитана Генриксена. Посл этого случая Роландсенъ бросился, словно ужаленный, и сдлалъ предложеніе юмфру фонъ Лоосъ. Онъ хотлъ доказать, что отказъ въ боле высокой сфер еще не смертеленъ для него.

Но вотъ теперь снова пришла весна. А передъ весной сердцу почти невозможно устоять при всемъ желаніи. Она до послдней степени будоражила все живущее, своимъ ароматнымъ дуновеніемъ проникая въ самыя цломудренныя ноздри.

III.

Съ моря идетъ весенняя сельдь. Рыбаки лежатъ въ своихъ лодкахъ и цлый день осматриваютъ морскую даль въ подзорныя трубы. Гд птицы слетаются стаями и то тутъ, то тамъ комкомъ устремляются книзу, тамъ держится сельдь: хотя въ глубин и можно ее уже вылавливать стью, но вотъ въ чемъ главный вопросъ: будетъ ли она искать мелкихъ мстъ, закоулковъ и фіордовъ, гд все теченіе загораживаютъ мели. Потому что вдь именно тамъ, гд тснятся мели, замчается и оживленіе, слышны громкіе крики, появляется на поверхности моря много рыбаковъ и торговыхъ судовъ. А барышъ былъ бы, какъ песокъ морской.

Уловъ рыбы — игра счастья. Рыбакъ ставитъ свою сть и ждетъ результата, бросаетъ жребій и предоставляетъ исходъ судьб. Часто одна потеря слдуетъ за другой, его состояніе возрастаетъ или понижается и гибнетъ въ бурю, но онъ снова чинитъ лодку и снасти и выходитъ въ море. Иногда рыбакъ совершаетъ долгій путь до тхъ мстъ, гд другимъ везло счастье, и крпится и гребетъ цлую недлю по суровому морю и, наконецъ, приплываетъ на театръ дйствій слишкомъ поздно: игра кончена. Но главный выигрышъ еще, можетъ быть, гд-нибудь тутъ же у него на пути и ждетъ это и остановитъ и наполнитъ его лодку талерами. Никто не знаетъ, кому улыбнется счастье, и вс надются съ одинаковымъ правомъ…

Купецъ Моккъ былъ на посту, его рыбакъ съ неводомъ былъ уже въ лодк, и не отнималъ подзорной трубы отъ глазъ. У Мокка въ бухт была одна лодка и дв яхты. Он какъ разъ закончили свою поздку въ Лофоденъ за камбалой, вернулись, разгрузились и почистились, теперь Моккъ собирался грузить сельдь, для нея его палубы были завалены пустыми бочками. Онъ хотлъ также скупить сельдь, сколько удастся, съ этой цлью онъ запасся деньгами, чтобы воспользоваться временемъ, пока цны не поднялись.

Въ половин мая купцу удалось кое-что выловить неводомъ. Это было не Богъ всть что, всего полсотни бочекъ, однако, происшествіе это получило огласку и, нсколько дней спустя, на всхъ удобныхъ мстахъ стояли невода.

Однажды ночью случилось въ контор Мокка на фабрик воровство со взломомъ. Это было очень дерзкое преступленіе, потому что ночи теперь стояли совершенно свтлыя отъ вечера до утра, и все можно было разобрать и видть на далекое разстояніе. Воръ взломалъ дв двери и укралъ двсти талеровъ.

Для всего прихода это было дломъ неслыханнымъ, котораго никто не могъ взять въ толкъ. Даже старожилы въ первый разъ въ жизни слышали о воровств со взломомъ у Мокка. Еще маленькіе гршки по сил возможности могли водиться за жителями прихода, но воровство, да еще не простое, а со взломомъ, — этого никогда еще не случалось. Тутъ-то и появился чужой отрядъ рыбаковъ, на который и пало у всхъ подозрніе.

Однако, этотъ чужой отрядъ имлъ доказательства, что въ ночь совершенія кражи онъ со всми своими людьми на борту стоялъ въ цлой мил разстоянія отъ фабрики и сторожилъ сельдь.

Моккъ былъ этимъ душевно опечаленъ. Итакъ, дло сдлано кмъ-нибудь изъ общины.

Въ этомъ случа купца не такъ интересовалъ вопросъ о деньгахъ, нтъ, онъ даже тутъ же заявилъ, что воровство совершено глупо, потому что воръ не взялъ больше. Но огорчало вліятельнаго торговца и покровителя общины то, что его обокралъ одинъ изъ прихожанъ. Не онъ ли принялъ на себя половину расходовъ по налогамъ на разныя нужды общины? И разв контора его хоть когда-нибудь отказывала въ помощи нуждающемуся, достойному помощи?

Моккъ назначилъ награду за поимку преступника. Почти ежедневно появлялись въ этихъ мстахъ новые рыбаки, и на всхъ этихъ людей должно было производить странное впечатлніе то, что купца Мокка могли такъ обокрасть. Какъ мстный король торговли, онъ назначилъ четыреста талеровъ вознагражденія. Пусть весь міръ видитъ, что дло тутъ не въ крупной сумм денегъ.

Новый пасторъ принялъ горячее участіе въ исторіи похищенія, и въ Троицынъ день, когда проповдь должна была касаться Никодима, пришедшаго къ Іисусу ночью, пасторъ ршилъ воспользоваться этимъ обстоятельствомъ, чтобы напасть на вора. ‘И вотъ вы приходите ночью’, сказалъ онъ, ‘и вламываетесь въ домъ и похищаете наше имущество. У Никодима не было зла въ сердц, онъ былъ трусливъ и выбралъ ночь для своего посщенія, но шелъ онъ къ Іисусу вдь ради души своей. А что нын сдлали вы? Ахъ, какая дерзость овладла нын міромъ! Пользуются ночью для грабежа и грховъ. Да постигнетъ же наказаніе виновнаго, выведемъ его на свтъ Божій!’

Новый пасторъ словно постепенно вылуплялся изъ яичка, подобно турухтану. Это была его третья проповдь, а онъ уже многихъ привелъ къ покаянію. Когда онъ стоялъ на каедр, онъ былъ такъ блденъ и страненъ на видъ, что походилъ на безумнаго. Нашлись въ общин такіе люди, которымъ достаточно было и одного воскресенья, чтобы они уже не посмли боле вернуться къ дурной жизни. Да, даже юмфру фонъ Лоосъ смирилась, эта въ панцырь одтая двица со всею ея рзкостью и угловатостью. Об двушки поставленныя подъ ея начало, замтили это къ большой своей радости.

Много народу стояло теперь въ бухт, и многіе изъ нихъ порадовались ущербу, нанесенному купцу. Моккъ ужъ больно много власти забралъ, по ихъ мннію, со своей торговлей въ двухъ мстечкахъ, своей рыбной ловлей, своей фабрикой и многочисленными судами, чужіе рыбаки придерживались своихъ собственныхъ торговцевъ, которые были обходительны и благодушны и не носили ни блыхъ воротничковъ, ни перчатокъ изъ оленьей кожи, какъ длалъ Моккъ. Покража была ему подломъ за его высокомріе. Да и не сталъ бы этотъ ‘добрый’ Моккъ назначать ужъ такъ много денегъ ради чего-либо подобнаго, скоре же берегъ бы онъ эти денежки на покупку сельдей въ случа хорошаго улова. Ужъ не такъ же онъ богатъ, чтобы деньги его было нельзя и пересчитать, какъ звзды на неб. Воръ, можетъ быть, окажется Богъ знаетъ кмъ, можетъ быть, имъ самимъ, или его сыномъ Фридрихомъ, а пока людямъ будетъ казаться, что онъ можетъ швырять деньги, словно сно, хотя на самомъ дл онъ находится въ затруднительныхъ обстоятельствахъ. Толкамъ не было конца и на земл, и на суш.

Моккъ понялъ, что ему слдуетъ показать, какъ по правд обстоитъ это дло. Вдь рыбаки собрались тутъ изъ пяти приходовъ, они разнесутъ его объясненіе по домамъ, по семьямъ своимъ и лавочникамъ. И вдоль и вширь разнесется молва о томъ, что такое представляетъ, изъ себя этотъ Моккъ изъ Росенгорда.

Въ слдующій разъ, когда Мокку нужно было създить на фабрику, онъ нанялъ для этой поздки пароходъ. Отъ стоянки парохода фабрика была въ мил разстоянія, и стоило это ему не малыхъ денегъ, но для Мокка деньги были наплевать. Много взглядовъ съ бухты привлекло это зрлище, когда Моккъ прослдовалъ на пароход со своей дочерью Элизой на борту. Онъ былъ, такъ сказать, господиномъ корабля, когда стоялъ на мосткахъ въ своей шуб и съ роскошнымъ краснымъ шарфомъ на пояс, несмотря на лтнее время. Когда отецъ и дочь высадились на беретъ, судно тотчасъ повернуло и совершило обратный путь: каждый могъ видть, какое именно единственное значеніе имло это путешествіе. За это многіе изъ чужихъ рыбаковъ преклонились предъ могуществомъ Мокка.

Но Моккь сдлалъ и больше того. Онъ не могъ забытъ оскорбленія, нанесеннаго ему. И онъ вывсилъ новый плакатъ, общая тотчасъ же отдать самому вору эти четыреста талеровъ, если онъ явится. Подобнаго рыцарства никогда и никому не случалось видть. Не долженъ ли каждый признать теперь, что Моккъ стремится не къ тому, чтобы спасти какіе-то несчастные украденные пфенниги? Однако, молва не вполн улеглась: если воръ тотъ, котораго подозрваютъ, то ужъ онъ-то не явится и на этотъ разъ — нтъ!

Великій Моккъ попалъ такимъ образомъ въ безвыходное положеніе. Подкапывались подъ каждый его планъ. Двадцать лтъ былъ онъ великимъ Моккомъ, и вс почтительно уступали ему дорогу, теперь, очевидно, люди кланялись ему уже не съ такимъ уваженіемъ какъ прежде. А между тмъ онъ вдь былъ кавалеромъ, королевскаго ордена. Какимъ бариномъ онъ сдлался! Онъ былъ покровителемъ общины, рыбаки боготворили его, мелкіе торговцы ему рабски подражали. У Мокка была болзнь желудка, вроятно явившаяся послдствіемъ его знатнаго, княжескаго образа жизни, и какъ только они обострялась, онъ надвалъ свой широкій красный шарфъ на животъ. И вотъ торговцы сосднихъ мстечекъ тоже завели себ красные шарфы, эти жалкіе выскочки, которымъ Моккъ давалъ жить лишь изъ милости и состраданія. Они словно хотли хвалиться, какъ признакомъ высшаго благосостоянія, тмъ, что отъ вкусной и обильной пищи якобы пріобли катарръ.

Моккъ пришелъ какъ то въ церковь въ скрипучихъ башмакахъ и прошелъ впередъ съ рзкимъ шумомъ, и что же — многіе побросали свою обувь въ воду и къ воскресенью высушили ее, чтобы она хорошенько поскрипывала на церковномъ полу. Во всемъ Моккъ являлся великимъ примромъ, которому вс подражали.

IV.

Роландсенъ сидитъ въ своей комнат и длаетъ опыты. Изъ окна ему видно, что знакомая ему втка на извстномъ дерев въ лсу покачивается вверхъ и внизъ. Кто-нибудь, врно, качается на дерев, но листва слишкомъ густа, чтобы можно было что-нибудь разсмотрть за ней. И Роландсенъ продолжаетъ свою работу.

Сегодня работа что-то не идетъ. Онъ пробуетъ взять гитару и сыграть жалобную псенку, но и это не удается. Пришла весна, и кровь у Роландсена кипитъ.

Пріхала Элиза Моккъ, онъ ее встртилъ вчера вечеромъ. Онъ былъ гордъ, держалъ носъ кверху и сумлъ сдержатъ себя, повидимому, она хотла ему доставить маленькую радость какимъ-нибудь дружескимъ словомъ, но онъ отнесся къ этому холодно.

‘Я привезла вамъ поклонъ отъ телеграфистовъ изъ Росенгорда’, сказала она.

Роландсенъ не поддерживалъ дружбы съ телеграфистами, онъ не былъ склоненъ къ товариществу. Она, вроятно, хотла этими словами опять подчеркнуть разстояніе между ними, о! онъ попомнитъ ей это, онъ ей за это еще заплатитъ.

‘Вы должны когда-нибудь принести мн свою гитару’, сказала она.

Это могло озадачить другого, не уклониться же было отъ такой чести, однако, Роландсенъ уклонился. Въ свою очередь онъ ршилъ сейчасъ же отплатить ей. Онъ сказалъ.

‘Съ удовольствіемъ. Вы получите мою гитару когда угодно’.

Изъ этого можно было видть, какъ онъ на нее смотритъ. Словно это вовсе не Элиза Моккъ, особа, которая можетъ добыть себ хоть десять тысячъ гитаръ.

‘Нтъ, благодарю васъ’, отвчала она, ‘но мы все же могли бы поупражняться немножко’.

‘Я вамъ ее доставлю’.

Тогда она закинула голову назадъ и сказала:

‘Мн ея вовсе не нужно съ вашего позволенія’.

Его дерзость подйствовала. Мстительное чувство улеглось въ немъ, онъ пробормоталъ:

‘Я только хотлъ отдать вамъ единственное, что у меня есть’.

Онъ низко поклонился ей и ушелъ,

Онъ пошелъ къ квартир кистера. Ему хотлось навстить его дочку Ольгу. Весна пришла и Роландсену необходимо было имть возлюбленную, вдь не легко было справляться съ такимъ большимъ сердцемъ. Къ тому же у него были свои соображенія, чтобы ухаживать за Ольгой. Ходили слухи, будто Фридрихъ Моккъ засматривается на дочку кистера, и Роландсенъ хотлъ оттереть его, да, этого ему хотлось. Фридрихъ былъ братомъ Элизы, еслибы онъ остался съ носомъ, это было бы не дурно для всей семьи. Съ тому же Ольга и сама по себ во всякомъ случа стоитъ того, чтобы за ней поухаживать. Родандсенъ зналъ ее еще совсмъ маленькой двчуркой, доходы ея семьи были довольно-таки скромны, такъ что она должна была до конца донашивать свои платьица, прежде чмъ получить новыя, но она была свжа и хороша, и ея обносочки очень шли къ ней.

Роландсенъ два дня подъ рядъ навщалъ ее. Это было возможно только вслдствіе того, что онъ прямо шелъ къ ней въ домъ и каждый разъ вручалъ отцу ея какую-нибудь книгу. Ему непремнно нужно было всучить эту книгу старику кистеру, который не просилъ о ней, да и не желалъ ея. Роландсенъ же стоялъ на своемъ и выказывалъ величайшую горячность по поводу книги. ‘Это самыя полезныя книги на свт’, говорилъ онъ, ‘и я добьюсь, чтобы он получили самое широкое распространеніе, вотъ, пожалуйста’.

Онъ спросилъ кистера, понимаетъ ли онъ что нибудь въ стрижк волосъ. Но кистеръ во всю свою жизнь никогда не занимался волосами, вотъ Ольга, та гораздо больше въ этомъ смыслитъ, потому что она слдитъ въ этомъ отношеніи за всмъ домомъ. Тогда Роландсенъ обратился съ самыми убдительными просьбами къ Ольг, чтобы она подрзала ему волосы. Она покраснла и спряталась. ‘Я не могу’, сказала она. Но Роландсенъ снова нашелъ ее и такъ просилъ, что ей пришлось сдаться.

‘Какъ вы хотите подстричься?’ спросила она.

‘Какъ вы хотите’, отвчалъ онъ: ‘иначе не можетъ и быть’.

Онъ обернулся къ кистеру, и старичку стало такъ не по себ отъ его дерзости, что онъ быстро утомился и удалился въ кухню.

Роландсенъ, оставшись одинъ съ Ольгой, прикинулся высокопарнымъ и сталъ говорить возвышеннымъ слогомъ:

‘Когда вы изъ темноты улицы въ втреный вечеръ входите въ освщенную комнату, то свтъ отовсюду такъ и струится вамъ въ глаза, не правда ли?’.

Ольга не поняла, что онъ подразумваетъ подъ этимъ, но отвчала: ‘Да’.

‘Да, сказалъ Роландсенъ. ‘Такъ случается и со мной, когда я прихожу къ вамъ’.

‘Что, здсь ужъ не нужно стричь больше?’ спросила Ольга.

‘Отчего же, стригите, стригите себ смло. Вамъ самимъ лучше знать. Видите: вы хотли убжать и спрятаться. Но сталъ ли бы я лучше отъ этого? Разв молнія можетъ погасить искру?’.

Онъ, должно быть, совсмъ съ ума сошелъ.

‘Если бы вы не шевелили головой, я бы лучше могла справиться’, сказала она.

‘Я, стало быть, не долженъ смотрть на васъ? Послушайте, Ольга, вы помолвлены?’.

Ольга не была готова къ этому вопросу. Она къ тому же была не такъ ужъ смла и опытна, чтобы выслушать что-нибудь подобное безъ смущенія.

‘Я? нтъ’, — вотъ все, что она отвтила.— ‘Да мн, думается, и такъ живется, какъ нельзя лучше. Ну, теперь мн остается только подравнять’.

Ей хотлось дать ему почувствовать, что она подозрваетъ его въ нетрезвости. Но Роландсенъ не былъ пьянъ, а только немного утомленъ: ему пришлось здорово поработать послднее время, вс чужіе рыбаки задавали большую работу телеграфу.

‘Нтъ, только не кончайте’, взмолился онъ! ‘подстригите меня еще разикъ или два и довольно’.

Ольга засмялась.

‘Да нтъ, вдь это же смысла не иметъ’.

‘Ахъ, ваши глаза, словно звзды-близнецы’, сказалъ онъ. ‘А вашъ смхъ такъ дйствуетъ на меня словно солнце’.

Она сняла съ него покрывало, почистила его щеткой и стала собирать волосы съ пода. Онъ бросился помогать ей, руки ихъ встртились. Она была молоденькая двушка, ея дыханіе обввало его и обдавало жаромъ. Схвативъ ея руку, онъ замтилъ, что платье ея на груди заколото только обыкновенной, дешевой булавкой.

‘Нтъ, зачмъ вы это длаете!’ сказала она, заикаясь.

‘Ни зачмъ. Да, то-есть, я хотлъ поблагодарить васъ за вашу услугу. Если бы я не былъ окончательно помолвленъ, я бы влюбился въ васъ’.

Она поднялась съ полу, собравъ въ руки его волосы, онъ же все еще оставался на полу.

‘Вы испортите свое платье’, сказала она и вышла…

Когда кистеръ вернулся, Роландсенъ снова старался выказать оживленіе, показалъ свою остриженную голову, и напялилъ шляпу до самыхъ ушей, чтобы видно было, какъ она стала велика ему. Затмъ вдругъ, взглянувъ на часы, объявилъ, что ему пора въ контору, и ушелъ.

Роландсенъ отправился въ лавку, гд попросилъ показать ему булавки и брошки, и притомъ на самыя высокія цны. Выбралъ онъ имитацію камеи и попросилъ отсрочки платежа, но не получилъ на это согласія, такъ какъ долгу-де за нимъ и такъ достаточно. Тогда, взявъ дешевенькую стеклянную булавочку подъ агатъ и уплативъ за нее нсколько шиллинговъ, Роландсенъ ушелъ изъ лавки.

Это было вчера вечеромъ…

Теперь Роландсенъ сидитъ въ своей комнат и не можетъ работать. Онъ беретъ шляпу и выходить изъ дому посмотрть, кто это качается на дерев въ лсу. Тотчасъ же его охватываетъ львиное бшенство: это юмфру фонъ-Лоосъ подаетъ ему знаки и теперь ждетъ его. Какъ бы ему укротить ея жадность!’

‘Здравствуй’, сказала она. ‘Какъ ты обкорналъ себ голову!’

‘Я всегда стригу волосы къ весн’, возразилъ онъ.

‘Въ прошломъ году я тебя стригла. На этотъ разъ я ужъ оказалась не нужна’.

‘Я не хочу съ тобою спорить’, сказалъ онъ.

‘Не хочешь?’

‘Нтъ. И нечего теб стоять тутъ и трясти весь лсъ до самыхъ корней, чтобы весь свтъ тебя видлъ’.

‘Да и теб, собственно, нечего стоять и ломаться передо мной’, сказала она.

‘Теб слдуетъ, наоборотъ, стоять внизу, на дорог, и махать мн оливковой втвью’, продолжалъ Роландсенъ.

‘Ты самъ остригъ себ волосы?’

‘Нтъ, это Ольга’.

Да, Ольга, которая, можетъ быть, станетъ когда нибудь женою Фридриха Мокка, остригла ему волосы. Онъ вовсе не желалъ скрывать этого, наоборотъ, онъ хотлъ это выставить на видъ.

‘Какъ, Ольга?’

‘Ну, такъ что же? Вдь не отцу же ея было это длать?’

‘Ты доведешь до того, что въ одинъ прекрасный день все разстроится между нами’, сказала юмфру фонъ-Лоосъ.

Съ минуту онъ постоялъ въ раздумьи. ‘Можетъ быть, это было бы и лучше’, отвчалъ онъ, наконецъ.

Она воскликнула: ‘Что ты говоришь!’

‘Что я говорю? Я говорю, что весной окончательно теряешь голову. Посмотри на меня: ну, замтно ли, что весна хотъ сколько-нибудь тревожитъ меня?’

‘На то ты и мужчина’, отвчала она коротко и добавила:

‘Но я не желаю соперничать съ Ольгой’.

‘Правда, что пасторъ богатъ?’ вдругъ спросилъ онъ.

Юмфру фонъ-Лоосъ отерла глаза и стала снова практичной и благоразумной какъ всегда.

‘Богатъ? Я думаю, онъ бденъ, какъ церковная крыса’.

Еще одна надежда погибла для Роландсена.

‘Посмотрлъ бы ты всю его одежду’, продолжала она. ‘А потомъ посмотрлъ бы одежду его жены. У нея есть дв нижнія юбки, которыя… Но онъ безподобный пасторъ. Слыхалъ ты, какъ онъ проповдуетъ?’

‘Нтъ’.

‘Онъ проповдуетъ, какъ лучшіе проповдники, какихъ я только слышала’.

‘Такъ ты уврена, что онъ не богатъ?’

‘Во всякомъ случа, онъ просилъ отпускать ему въ кредитъ въ лавк’.

Въ это мгновеніе весь свтъ померкъ въ глазахъ Роландсена и онъ собрался итти.

‘Ты уходишь?’ спросила она.

‘Да чего ты собственно отъ меня хочешь?’

Такъ вотъ какъ обстояло дло! Новый пасторъ наполовину возродилъ ее, и она вооружилась кротостью, но прежняя природа въ ней проснулась.

‘Я одно скажу теб’, заявила она: ‘ты слишкомъ далеко заходишь’.

‘Хорошо’, сказалъ Роландсенъ.

‘Ты наносишь мн кровную обиду’.

‘Тоже хорошо’, опять сказалъ Роландсенъ.

‘Я не выдержу этого, я покончу съ тобой’.

Роландсенъ опять задумался. И, подумавъ, сказалъ:

‘Я когда-то думалъ, что это ужъ навсегда. Съ другой стороны я не Богъ, я не могу этому помочь. Длай, какъ хочешь’.

‘Ну, вотъ и прекрасно’, сказала она горячо.

‘Въ первый вечеръ тутъ въ лсу ты не была такъ равнодушна. Я цловалъ тебя и ничего не слыхалъ отъ тебя, кром легкаго визга’.

‘Я вовсе не визжала’, протестовала она.

‘И я люблю тебя больше жизни и думалъ, что ты будешь моей собственностью, моей славной… Гм-гм! Такъ-то’.

‘Не огорчайся изъ-за меня, — сказала она съ горечью, — но съ тобою-то что будетъ?’

‘Со мной? Какъ знать. Это не интересно’.

‘Только ты не думай, что у тебя что нибудь выйдетъ съ Ольгой. Она выйдетъ за Фридриха Мокка’.

‘Ахъ, вотъ какъ’, подумалъ Роландсенъ: ‘весь міръ это знаетъ’. Полный раздумья, двинулся онъ впередъ, и юмфру Лоосъ послдовала за нимъ. Они дошли до нижней дороги и пошли дальше.

‘Теб идутъ короткіе волосы’, сказала она, ‘но какъ они скверно острижены, совсмъ неровно’.

‘Не можешь ли ты одолжить мн триста талеровъ?’, спросилъ онъ.

‘Триста талеровъ?’

‘На шесть мсяцевъ’.

‘Я все-таки не дала бы ихъ теб. Вдь все кончено между нами’.

Онъ кивнулъ головой и сказалъ: ‘ну, вотъ и прекрасно’.

Однако, когда они дошли до забора приходской усадьбы, гд Роландсену нужно было повернуть, она сказала: ‘Къ сожалнію, у меня нтъ трехсотъ талеровъ для тебя, будь здоровъ, до скораго свиданія’. Сдлавъ нсколько шаговъ, она еще разъ обернулась и спросила:

‘Нтъ ли у тебя еще блья, которое нужно помтить’.

‘Откуда?’, отвчалъ онъ, ‘я съ тхъ поръ не получилъ ничего новаго’.

Она ушла. Роландсенъ чувствовалъ облегченіе и думалъ: ‘Если бы ужъ это былъ послдній разъ!’

На столб забора былъ прибитъ плакатъ, и Роландсенъ прочиталъ его: это былъ плакатъ коммерсанта Мокка: четырехсотъ талеровъ за открытіе вора. Даже самъ воръ долженъ былъ получить это вознагражденіе, если явится.

‘Четыреста талеровъ!’, подумалъ Роландсенъ.

V.

Нтъ, семья новаго пастора не была богата, она была дальше отъ богатства любой семьи. Бдная молодая женщина принесла съ собою только легкомысленныя аристократическія привычки и хотла имть такой большой штатъ прислуги. А вдь ей и самой-то нечего было длать, такъ какъ въ дом не было дтей. Хозяйству же она никогда не обучалась, и ея маленькая дтская головка полна была разныхъ смшныхъ и нехозяйственныхъ выходокъ. Милый, прелестный крестъ семьи, вотъ что такое она была.

Господи Боже мой, съ какой кротостью затялъ добрый пасторъ эту смшную борьбу со своей женой, чтобы внести въ домъ немного порядка, немного осмотрительности. Четыре года тщетно бился онъ съ нею. Онъ подбиралъ съ полу нитки и бумажки, клалъ каждую вещь на свое мсто, закрывалъ за нею двери, смотрть за печами и слдилъ за вентиляторомъ. Когда жена выходила изъ дому, онъ обходилъ вс комнаты, чтобы посмотрть, въ какомъ вид она ихъ оставила, повсюду находилъ онъ ея шпильки, гребень былъ весь въ волосахъ, носовые платки валялись по угламъ, а стулья были завалены платьемъ. Пасторъ огорчался и приводилъ все въ порядокъ. Въ юности своей, когда онъ жилъ въ одной убогой комнатк, у него больше было уютности, чмъ теперь.

Сначала его просьбы и упреки дйствовали на жену, она признавала, что онъ правъ, и общала исправиться. Она тогда на слдующій же день съ ранняго утра принималась за уборку всего дома съ верху до низу, серьезное отношеніе мужа къ жизни трогало и потрясало это дитя: теперь и оно должно было вырости, и дитя доходило до крайности, но вскор снова опускалась, и черезъ нсколько дней домъ приходилъ въ такое же состояніе, какъ и прежде. Она вовсе не замчала, что все снова принимало такой безпорядочный видъ и поражалась, когда мужъ опять начиналъ указывать ей на ея вчныя ошибки. ‘Я разбила эту чашку, она вдь недорогая’, говорила она.— ‘Но вдь осколки лежатъ здсь уже со вчерашняго утра’, отвчалъ онъ.

Однажды она пришла и заявила, что служанку Олину нужно разсчитать: служанка Олина ворчала на то, что госпожа пасторша уноситъ изъ кухни всевозможныя вещи и бросаетъ ихъ, гд попало.

Затмъ пасторъ сталъ все больше и больше ожесточаться, онъ пересталъ упрекать ее ежедневно, съ сжатыми губами, стараясь меньше терять словъ, ходилъ онъ по комнатамъ и давалъ всевозможныя распоряженія. И жена не препятствовала этому: она привыкла къ тому, чтобы кто-нибудь стоялъ за нею и наводилъ порядокъ. Но зачастую пасторъ отъ души жаллъ ее. Добродушная и худенькая, въ плохонькихъ платьицахъ, ходила она взадъ и впередъ, никогда не вздыхая о своей бдности, хотя съ дтства привыкла къ хорошей жизни. Она могла сидть и шить и передлывать свои много разъ передланныя платья и быть довольной и щебетать псенки, какъ молоденькая двушка. Затмъ въ ней снова просыпалось дитя, и добрая жена оставляла свою работу, бросала все, какъ было, и уходила на волю. День и два столы и стулья могли оставаться заваленными скомканными полотнищами платьевъ. Куда она ходила? Отъ прежней жизни дома сохранила она любовь къ хожденію по лавкамъ, ей доставляло удовольствіе что-нибудь выбрать. Ей всегда необходимо было купить какой-нибудь платочекъ, остатокъ ленты, гребенку, цвточную воду, зубной порошекъ, или что-нибудь врод спичечницъ или дудочекъ. ‘Купи лучше что-нибудь одно крупное’, думалъ пасторъ, ‘хотя бы это было дорого, введи меня въ долги. Я попробую написать для народа коротенькую назидательную книжку, чтобы уплатить этотъ долгъ’.

Цлые годы они проспорили. Бывали частыя столкновенія между ними, но супруги любили другъ друга, и, когда пасторъ не слишкомъ вмшивался во все, то все шло, какъ по маслу. Но у него была утомительная привычка зорко смотрть за всмъ, даже издали, даже изъ окна своего рабочаго кабинета, вчера онъ замтилъ, что дождь мочитъ дв подушки, выставленныя на дворъ. ‘Позвать что-ли?’ — подумалъ онъ. Вдругъ онъ увидалъ, что жена, которая выходила, возвращается, спасаясь отъ дождя. ‘А вдь она не возьметъ подушекъ!’, подумалъ пасторъ. И жена побжала наверхъ въ свою комнату, Пасторъ крикнулъ въ кухню, тамъ никого не было, и онъ слышалъ, что юмфру копошится въ молочной. Пасторъ отправился самъ и внесъ въ домъ подушки.

На этомъ дло могло бы и кончиться. Но пасторъ не въ состояніи былъ удержать своего языка, этакой былъ онъ ворчунъ. Вечеромъ жена хватилась подушекъ. Ихъ уже внесли. ‘Он мокрыя’, сказала она. ‘И были бы еще мокре, если бы я не внесъ ихъ’, сказалъ пасторъ. Тогда жена переменила тонъ, сказала: ‘Это ты ихъ внесъ? Напрасно: я бы приказала двушк’. Пасторъ горько усмхнулся: ‘Тогда он и теперь висли бы подъ дождемъ’. Жена обидлась. ‘Изъ-за нсколькихъ капель дождя не стоило бы теб такъ ворчать. Цлый день не знаешь, что длать съ тобой, ты суешь свой носъ повсюду!’ — ‘Мн, конечно, еще можно было бы оставить это’, продолжалъ онъ, ‘но посмотри: вотъ и сейчасъ бльевая лоханка на постели!’ Жена отвчала: ‘Я ее сюда поставила, потому что не было другого мста’. ‘Если бы у тебя былъ спеціальный столъ для стирки, то и онъ былъ бы заваленъ посторонними вещами’, возразилъ онъ. Жена потеряла терпніе и сказала: ‘Господи, какъ ты не сносенъ, ты, должно быть, боленъ, право. Нтъ, я больше этого не вынесу!’ Она отвернулась, сла и надулась.

Но она долго этого не выдержала. Черезъ минуту все, уже было забыто, ея доброе сердце все простило. Ужъ такая счастливая у нея была натура.

А пасторъ все больше сидлъ въ своемъ кабинет, гд не такъ замтны были разные домашніе безпорядки. Онъ былъ выносливъ и крпокъ, настоящій рабочій конь. Онъ разспросилъ помощниковъ относительно частной жизни прихода, и все, что онъ узналъ, было весьма не утшительно. Затмъ онъ писалъ строгія или увщевательныя письма то тому, то другому изъ членовъ общины, и если это не помогало, отправлялся самъ навстить гршника. Его опасались, боялись. Онъ никого не щадилъ. Самостоятельно выслдилъ онъ, что у его собственнаго помощника, по имени Левіана, есть сестра, легкомысленная и слишкомъ любезная съ парнями-рыбаками двушка. Онъ позвалъ ея брата и послалъ его къ ней съ письмомъ и съ такимъ наставленіемъ: ‘Отдай ей и скажи, что я зоркими глазами буду слдить за ней…’

Купецъ Моккъ пріхалъ и пастора позвали въ гостинную. Посщеніе было кратко, но многозначительно. Моккъ желалъ протянуть пастору руку помощи, если бы помощь понадобилась кому-либо къ приход. Пасторъ благодарилъ и сердечно порадовался. Если онъ раньше не зналъ этого, то теперь онъ долженъ былъ получить увренность, что Моккъ изъ Росенгорда является покровителемъ каждаго человка. Какой богатый и важный этотъ Моккъ, онъ внушилъ почтеніе даже пасторш — горожанк,— ужъ наврно въ булавк, которую онъ носитъ въ галстух, настоящіе камни.

‘Съ ловомъ сельдей дло идетъ хорошо’, сказалъ Моккъ: ‘мн опять досталась одна заводь, хотя, положимъ, всего въ двадцать бочекъ, но все-таки это будетъ маленькимъ толчкомъ для слдующаго лова. Вотъ я и подумалъ, что не слдуетъ пренебрегать и своими обязанностями по отношенію къ ближнимъ’.

‘Это врно!’ — сказалъ пасторъ. ‘Такъ и слдуетъ!… Двадцать бочекъ, разв это немного? Я такъ мало понимаю въ этихъ длахъ’.

‘Да, вотъ тысяча бочекъ, это побольше’.

‘Подумай только: тысяча!’, сказала жена.

‘А чего я самъ не доловлю, я у другихъ скупаю’, продолжалъ Моккъ. ‘Чужому отряду посчастливилось вчера въ ловл: я тотчасъ и скупилъ у нихъ все. Я хочу нагрузить вс свои барки сельдями’.

‘У васъ большія предпріятія’, сказалъ пасторъ.

Моккъ согласился, что предпріятія его начинаютъ расширяться. ‘Это собственно старыя, наслдственныя предпріятія, но я расширилъ ихъ и открылъ новыя отдленія. Все это для дтей’.

‘Господи, такъ сколько же собственно у васъ мастерскихъ, фабрикъ и лавокъ?’ оживленно спросила пасторша.

Моккъ засмялся и отвтилъ:

‘Да, право, я и самъ не знаю, сударыня, это еще нужно подсчитать’.

И Моккъ на минутку забылъ въ этой болтовн свои огорченія и заботы, онъ очень любилъ, когда его разспрашивали о его длахъ.

‘Хорошо-бы было, если бы ваша большая булочная, что въ Росенгорд, была поближе!’ — сказала пасторша, выказывая этимъ свою хозяйственность: ‘мы здсь печемъ такія плохія булки’.

‘У фохта живетъ будочникъ’.

‘Да, но онъ не продаетъ хлба’.

Пасторъ при этомъ замтилъ: ‘Къ сожалнію, онъ слишкомъ неумренно пьетъ. Я написалъ и ему наставленіе.

Моккъ просидлъ съ минуту, молча. ‘Ну, такъ я открою здсь отдленіе моей пекарни’, сказалъ онъ.

Онъ былъ всемогущъ и длалъ, что хотлъ. Одно слово — и явилась булочная.

‘Подумай только!’ — воскликнула пасторша, выражая глазами изумленіе.

‘Погодите, мы доставимъ вамъ хлба, сударыня. Я тотчасъ телеграфирую рабочимъ, это будетъ недолго: всего недли дв’.

Но пасторъ молчалъ. Была ли въ этомъ нужда, если экономка и вс его служанки пекли хлбъ сами? А такъ хлбъ обойдется дороже.

‘Мн нужно поблагодаритъ васъ за то, что вы такъ любезно открыли мн кредитъ въ своихъ лавкахъ’, сказалъ пасторъ.

‘Да!’ сказала жена и этимъ снова выказала свою хозяйственность.

‘Ну! это само собою разумется. Все, что вамъ угодно — къ вашимъ услугамъ!’

‘Это удивительно, какъ все и вс находятся въ вашей власти’, сказала жена.

Моккъ возразилъ: ‘Не совсмъ все къ моей власти. Я, напримръ, никакъ не могу найти своего вора’.

‘Это, прямо, невроятная исторія!’ воскликнулъ пасторъ. ‘Вы даже самому вору общаете вознагражденіе, а онъ не является’.

Моккъ покачалъ головой.

‘Обокрасть васъ — это самая черная неблагодарность!’ сказала жена.

Моккъ ухватился за это. ‘Съ вашего позволенія, сударыня, я никакъ не ожидалъ этого. Нтъ, никакъ не ожидалъ. Я не зналъ, что я такъ поставилъ себя въ народ’.

Пасторъ замтилъ: ‘Вроятно, дло въ томъ, что обокрали того, у кого было, что украсть. Воръ зналъ, куда ему итти’.

Такимъ образомъ пасторъ очень наивно высказалъ правду. Купца опять направили-было на путь истины. Если бы вс смотрли на дло такъ, какъ пасторъ, то какъ сильно сократилось бы оскорбленіе, нанесенное воромъ.

‘Однако, люди бродятъ вокругъ да около и сплетничаютъ’, сказалъ онъ. ‘Это меня огорчаетъ, мн это больно. Здсь такъ много чужихъ людей, которые не щадятъ меня. И моя дочь Элиза принимаетъ это такъ близко къ сердцу. Ну, да впрочемъ’, прибавилъ онъ, вставая: ‘все это только эпизодъ. Да, такъ вотъ: если вы, господинъ пасторъ, наткнетесь гд-нибудь на бдность въ общин, будьте такъ добры, вспомните меня’.

Моккъ вышелъ. Пасторская чета произвела на него очень пріятное впечатлніе, и онъ будетъ рекомендовать ее всмъ, кому придется. Вдь это во всякомъ случа не повредитъ имъ? Или какъ? Какъ далеко зашли толки въ обществ? Его сынъ Фридрихъ вчера пришелъ и разсказалъ, что пьяный рыбакъ крикнулъ ему съ лодки: ‘Ну, что! ты явился самъ, да и получилъ награду?’

VI.

Дни стояли теплые, пойманную сельдь нельзя было вынимать изъ воды, чтобы она не портилась, вынимать можно было только въ дождливую погоду и въ холодныя ночи. Затмъ время лова и совсмъ прошло, рыбаки стали сниматься. Дома къ тому же уже ждали полевыя работы и нельзя было обойтись безъ нихъ.

А ночи были такія же свтлыя и солнечныя. Погода была точно нарочно устроена для прогулокъ и мечтаній. Всю ночь напролетъ молодежь была на дорог и пла и махала въ воздух ивовыми втками. Со всхъ острововъ и островковъ неслось птичье пніе: тутъ были и пыжики, и морскія сороки, и чайки, и гагары. И тюлень высовывалъ изъ воды свою насквозь мокрую голову и снова погружался въ свое подводное царство.

И Ове Роландсенъ тоже размечтался по-своему. По ночамъ доносилось изъ его комнаты пніе, игра на гитар, а большаго нельзя было и требовать отъ человка его лтъ. Онъ плъ и перебиралъ струны не изъ чистаго восторга, а только желая разлечься и облегчить душу въ ея великой работ по открытіямъ. Роландсенъ поетъ и поетъ изо всхъ силъ, онъ въ большомъ огорченіи, и надо же найти этому исходъ. Разумется юмфру фонъ-Лоосъ опять приходила, она не хотла унизить ихъ любовь пустяками, она крпко держалась за ихъ помолвку. Съ другой стороны Роландсенъ вдь не Богъ, онъ не умлъ сдерживать своего широкаго сердца, весной всегда срывавшагося съ цпи. Не легко было коротко и ясно порвать съ невстой, когда она этого не понимала.

Роландсенъ опять пошелъ внизъ къ квартир кистера. Ольга сидла снаружи у дверей. Но теперь сельдь стояла въ цн, восемь оръ за тонну, времена были хорошія, и въ общину притекли добрыя денежки. Ольга, должно быть, отлично это знала. Или что нибудь другое запало ей въ голову? Но разв Роландсенъ былъ изъ тхъ людей, которыми можно пренебрегать? Она вскользь посмотрла на него и снова принялась за свое плетенье.

Роландсенъ сказалъ: ‘Какой у васъ видъ! Ваши взгляды — стрлы, они ранятъ меня’.

‘Я васъ не понимаю’, возразила Ольга.

‘Такъ. Или вы думаете, что самъ-то я себя лучше понимаю? Вотъ я стою передъ вами и этимъ нсколько облегчаю вамъ задачу вскружить мн голову’.

‘Тогда вамъ ужъ лучше бы не стоять здсь’, сказала Ольга.

‘Сегодня ночью я подслушалъ кое-какія слова въ своей душ, но они остались недосказанными. И вотъ не долго думая, я ршилъ принести сюда разгадку ихъ значенія. Если вы согласны, вы можете помочь мн въ этомъ’.

‘Я? Что я могу тутъ сдлать?’

‘Такъ, такъ’, сказалъ Роландсенъ. ‘Вы не ласковы сегодня, вы постоянно прячетесь въ свою раковину. И все-таки волосы ваши скоро откажутся держаться на вашей голов, такъ они пышны’.

Ольга смолчала.

‘Слыхали вы, что у органиста Борре есть дочь, на которой я могъ бы жениться?’

Тутъ Ольга разразилась хохотомъ и взглянула на него.

‘Нтъ, вамъ бы, право, не слдовало смяться. Я отъ этого только еще больше съ ума схожу по васъ’.

‘Вы сумасшедшій!’ тихо замтила Ольга и лицо ея вспыхнуло.

‘Я даже думаю: очень можетъ быть, что она нарочно смется, чтобы еще больше вскружить мн голову. Вдь прежде чмъ убить гуся или утку, имъ вкалываютъ въ голову маленькую булавочку, чтобы они распухли и стали вкусне!’

Ольга быстро возразила: ‘Нтъ, я совсмъ не такая, не думайте такъ обо мн!’ Она встала и хотла итти домой.

‘Если вы войдете въ домъ, я тоже пойду за вами и спрошу вашего отца, прочиталъ ли онъ мои книги’, сказалъ Роландсенъ.

‘Отца нтъ дома’.

‘Такъ. Я, собственно, не хочу итти къ вамъ. Но какъ вы жестоки и неприступны сегодня, Ольга! Мн не удается вытянуть изъ васъ ни одного дружелюбнаго слова. Я для васъ — ничто, вы уничтожаете меня’.

Ольга снова разсмялись.

‘Итакъ, у Boppe есть дочь’, сказалъ Роландсенъ, ‘ее зовутъ Перниллой. Я ужъ походилъ кругомъ да около и освдомился. Ея отецъ — раздуватель мховъ въ церкви’.

‘Да что у васъ: на каждомъ пальц по возлюбленной, что-ли?’ простодушно спросила Ольга.

‘Мою невсту зовутъ Маріей фонъ-Лоосъ’, отвчалъ онъ. Но мы поршили, что все должно быть кончено между нами. Можете ее спросить. Она врно теперь скоро удетъ’.

‘Да, мама, я иду’, крикнула Ольга, обращаясь къ окну.

‘Ваша мать не звала васъ, она только взглянула въ окно.

‘Да, но я знаю, что я ей нужна’.

‘Ага! Ну, такъ теперь я пойду. Видите ли, Ольга, бы также отлично знаете, что вы и мн нужны, однако, не говорите мн: да, я иду’.

Она открыла дверь. Теперь она наврно думаетъ, что онъ, Роландсенъ, уже не высшее сравнительно съ нею существо, а это надо было снова поправить. Пристало ли ему терпть такой грубый отказъ? И онъ началъ говорить о смерти, высказывая довольно странныя мысли. Что означало для него теперь: смерть! Смерть вовсе ужъ не такъ противна ему. А вотъ похороны, т хотлось бы ему обставить по своему. Онъ самъ отлилъ бы колоколъ для погребальнаго звона, и языкомъ этого колокола былъ бы бычачій хребетъ — вотъ какъ онъ былъ бы глупъ. А пасторъ долженъ былъ бы произнести самую короткую рчь въ мір, онъ просто поставилъ бы ногу на его могилу и сказалъ бы: признаю тебя умершимъ и сгнившимъ отнын и во вки!

Но Ольга замтно скучала и ужъ не робла. На воротничк красовалась у нея сегодня красная лента, придавая ей видъ настоящей дамы, никто уже не могъ бы разглядть и обычной булавки на ея груди.

‘Я еще основательне возстановлю свою репутацію’, подумалъ Роландсенъ. ‘А я думалъ, изъ этого что-нибудь выйдетъ. Моя прежняя невста, что въ приход, помтила начальными буквами массу моихъ вещей, такъ что все мое имущество помчено теперь какъ будто Ольгой Роландсенъ. Это показалось мн небеснымъ знаменіемъ. Однако теперь я прошу прощенья и возблагодарю себя за сегодняшній день’. Сказавъ это, Роландсенъ приподнялъ шляпу и ушелъ. Вотъ какъ хорошо онъ кончилъ этотъ разговоръ. Однако, будетъ странно, если она по этому случаю немного не помечтаетъ о немъ.

Что же это такое? Даже дочь кистера отвергла его. Прекрасно! Но разв не всякому ясно, что все это — только кривлянье. Зачмъ же иначе она сидла у двери, когда видла, что онъ подходить? И зачмъ она украсила себя этимъ шелковымъ бантомъ, словно благородная дама?

Черезъ нсколько вечеровъ спустя самомнніе Роландсена, однако, было опять посрамлено. Изъ своего окна онъ увидлъ, какъ Ольга направилась къ складамъ Мокка. Она оставалась тамъ до поздняго вечера, а на обратномъ пути Фридрихъ и Элиза провожали ее. Гордый Роландсенъ, конечно, долженъ былъ бы спокойно усидть на мст, долженъ былъ бы просто подобрать какую-нибудь мелодію или пробренчать на струнахъ какой-нибудь маршъ, и ужъ во всякомъ случа думать о своихъ собственныхъ длахъ, вмсто всего этого онъ схватилъ шляпу и бросился въ лсъ. Сдлавъ большой крюкъ, онъ много ниже тхъ троихъ вышелъ на дорогу. Тутъ онъ остановился, перевелъ духъ и медленно пошелъ къ нимъ навстрчу.

Но т трое необычайно долго не показывались, Роландсенъ не видалъ и не слыхалъ ихъ. Онъ посвистывалъ и напвалъ про себя, какъ будто они были гд-нибудь тутъ въ лсу и могли наблюдать его. Наконецъ онъ увидалъ ихъ, они безъ стыда медленно шли себ въ этотъ поздній часъ, и никто изъ нихъ, очевидно, не торопился домой. Съ длинной соломенкой въ зубахъ и ивовой вточкой въ петлиц пошелъ онъ къ нимъ навстрчу, оба кавалера раскланялись мимоходомъ, а барышни кивнули ему въ отвтъ на его поклонъ.

‘Какъ вы разгорячены’, сказалъ Фридрихъ, ‘гд это вы были?’

Роландсенъ отвтилъ ему черезъ плечо: ‘Это все весна, я привтствую весну въ своихъ скитаніяхъ’.

Это вовсе не была болтовня, а чистйшая истина! Ого, какъ медленно, равнодушно и непреклонно прошелъ онъ мимо нихъ, онъ даже былъ въ силахъ отнестись сверху внизъ къ Элиз Моккъ. Но едва скрылись они у него изъ глазъ, онъ бросился въ лсу на землю и чувствовалъ себя только смущеннымъ и побитымъ. Ольга-то Богъ съ ней, и разъ она отъ него ускользнула, то… онъ досталъ изъ кармана агатовую булавочку, старательно переломилъ ее на дв части и бросилъ. Но тамъ была дочь Мокка, Элиза, которая была высока и загорла на солнц, и, когда улыбалась, то слегка видны были ея блые зубы. Ее самъ Богъ послалъ ему на пути. Она не сказала ему ни слова и, можетъ быть, завтра уже удетъ домой, и всякая надежда погибнетъ.

Такъ было хорошо.

Но тамъ дома у станціи стоитъ юмфру фонъ-Лоосъ и ждетъ его. Онъ уже повторилъ ей однажды: то, что прошло, прошло и что ей лучше ухать. И юмфру фонъ-Лоосъ отвчала, что она не заставить его дважды повторять это, потому, прощай! Но вотъ она теперь снова стоитъ и ждетъ его.

‘Вотъ теб кисетъ для табаку, который я теб общала’, сказала она. ‘Если только ты примешь его’.

Онъ не взялъ его, а отвтилъ: ‘Кисетъ? Я кисетовъ не употребляю’.

‘Вотъ какъ!’ сказала она и опустила руку.

И онъ принудилъ себя смягчить свои слова:

‘Вы, можетъ бытъ, кому-нибудь другому общали кисетъ. Подумайте: можетъ быть, пастору? Женатому человку’.

Она не поняла, какъ дорого стоила ему эта маленькая шутка, и не могла воздержаться, чтобы не сказать ему: ‘Я видла на дорог двухъ дамъ: изъ-за нихъ, конечно, ты и былъ тамъ?’

‘Что вамъ за дло до этого?’

‘Ове!’

‘Отчего вы не узжаете? Вдь вы же видите, что такъ продолжаться не можетъ’.

‘Все шло бы такъ прекрасно, если бы ты не былъ такимъ сокровищемъ, которое бгаетъ за каждой юбкой’.

‘Или вы хотите совсмъ взбсить меня?’ закричалъ онъ. ‘Прощайте!’

Юмфру фонъ-Лоосъ крикнула ему вслдъ: ‘Да! ужъ хорошо гусь, нечего сказать! Я слышу о теб самыя, что ни на есть, скверныя вещи.’

Ну, иметъ ли смыслъ подобное чрезмрное безсердечіе? И не выиграла ли бы во стократъ такая-то вотъ бдная душа, если бы она хоть немного опечалилась истинной скорбью любовной? Словомъ, Роландсенъ отправился въ бюро, тотчасъ же привелъ въ дйствіе аппаратъ и попросилъ одного коллегу со станціи Росенгордъ прислать ему съ ближайшей оказіей полъ-боченка коньяку. Потому что, право, эти колебанія, эта вчная суета такъ безсмысленны!

VII.

На этотъ разъ Элиза Моккъ не жалетъ времени для посщенія фабрики. Она оставляетъ обширный Росенгордъ и здитъ туда только изрдка, чтобы немножко смягчить въ глазахъ отца долгое пребываніе здсь, тотъ едва ли и одной ногой бывалъ бы въ приход, если бы могъ избжать этого.

Элиза Моккъ все пышне и пышне цвла годъ отъ года, платья у ней были красныя, блыя и желтыя, и ее стали называть ‘фрекенъ’, хотя отецъ ея не былъ ни священникомъ, ни докторомъ. Она была, подобно солнцу и звздамъ, выше всхъ.

Она какъ-то пріхала на станцію, чтобы отправить нсколько телеграммъ, Роландсенъ былъ дежурнымъ. Поклонившись ей, какъ знакомой и разспрашивая ее, какъ она поживаетъ, онъ въ то же время быстро покончилъ съ дловой стороной и при томъ не надлалъ ошибокъ.

‘Тутъ два раза поставлено одно за другимъ слово: ‘страусовыя перья’. Я не знаю, нарочно это?’

‘Два раза?’ спросила она. ‘Покажите-ка. Господи Боже! вдь и въ самомъ дл. Одолжите, пожалуйста, перышко.’

Снимая перчатку и переписывая, она продолжала: ‘Этотъ купецъ въ город наврно посмялся бы надо мною. Ну, теперь, кажется, хорошо?’

‘Теперь хорошо.’

‘А вы все еще здсь?’ сказала она, оставаясь сидть на томъ же стул. ‘Изъ года въ годъ я вижу васъ здсь.’

Роландсенъ прекрасно зналъ, что онъ длаетъ, не прося перевода съ этой станціи на другое мсто. Ужь, конечно, было же что-нибудь, что держало его здсь крпко-на-крпко.

‘Надо же быть гд-нибудь’, отвчалъ онъ.

‘Вы бы могли перевестись въ Росенгордъ. Тамъ все же лучше!’

Однако, едва замтный румянецъ залилъ ея щеки, такъ что она, пожалуй, ужъ пожалла о сказанномъ.

‘Мн не дадутъ мста на такой большой станціи.’

‘Это правда, вы еще слишкомъ молоды.’

Онъ слегка улыбнулся жалкой улыбкой. ‘Во всякомъ случа, очень любезно съ вашей стороны думать, что причина именно въ этомъ.’

‘Если бы вы перебрались къ намъ, у васъ все-таки было бы побольше общества. Доктора, живущіе по сосдству, бухгалтеры и конторщики. И потомъ туда постоянно прізжаютъ всевозможныя диковинныя суда, и разные люди снуютъ по пристани.’

‘Капитанъ Генриксенъ съ берегового парохода,’ подумалъ Роландсенъ.

Однако, какую цль могла имть такая безмрная любезность? Или Роландсенъ вдругъ сталъ совершенно другимъ? Онъ вдь зналъ, что его дурацкая любовь была совершенно безнадежна, къ этому вдь ужь нечего прибавить. Уходя, она протянула ему руку, даже предварительно не натянувъ перчатку. Шелкъ такъ и шуршалъ, когда она спускалась по лстниц.

А Роландсенъ попрежнему сгорбившись услся къ столу, и отослалъ телеграммы. Тысячи удивительныхъ чувствъ проносились у него въ душ, теплота этой нжной руки проникала его всего. Если хорошенько подумать, не все еще обстоитъ такъ скверно, открытіе могло принести большія денежки, если бы онъ только смогъ достать гд-нибудь триста талеровъ. Онъ — обанкротившійся милліонеръ. Но вдь въ одинъ прекрасный день онъ еще можетъ найти выходъ изъ своего положенія!

Пришла жена пастора, она хотла отправить телеграмму отцу. Ко времени этого посщенія Роландсенъ оправился и уже чувствовалъ себя не ничтожествомъ, а большимъ бариномъ. Онъ обмнялся съ пасторшей лишь нсколькими незначительными фразами. Зато пасторша оставалась на станціи дольше, чмъ это было необходимо, приглашала его къ себ поговорить.

Вечеромъ онъ опять встртилъ пасторшу на дорог къ станціи, и она не пошла дальше, а остановилась. Врно, ей ничего здсь не нужно было, разъ она остановилась.

‘Вы вдь играете на гитар?’

‘Да. Подождите немножко, тогда вы услышите, какъ я играю.’

И Роландсенъ пошелъ за гитарой.

Пасторша ждала. Значить, ей собственно ничего не было нужно, разъ она ждала.

Роландсенъ сплъ ей нчто о своей милой и о своемъ друг, врномъ, какъ золото, псенка была простенькая, но голосъ у него былъ большой и прекрасный. У Роландсена была своя цль, задерживая пасторшу на дорог: вдь могло же случиться, что кто-нибудь пройдетъ въ это время по дорог, гуляя. Случалось же это раньше.

Они снова стали разговаривать другъ съ другомъ, такъ что прошло не мало времени. Онъ иначе говорилъ, чмъ ея мужъ, пасторъ, его рчь звучала, словно голосъ изъ чуждаго міра, а, когда онъ вдавался въ свои возвышенныя фразы, она широко открывала глаза, словно прислушивающаяся двочка.

‘Да, да. Господь съ вами!’ сказала она, уходя.

‘Должно быть, именно онъ со мной,’ отвчалъ онъ.

Она изумилась: ‘Вы такъ въ этомъ уврены? Почему это?’

‘У него есть на то основаніе. Разумется, онъ Богъ надъ всмъ твореніемъ, но ничего божественнаго нтъ въ томъ, чтобы разыгрывать изъ себя Бога надъ зврьми и камнями. Мы, люди, одни длаемъ его тмъ, что онъ есть. Отчего бы ему и не быть съ нами.’

И, пуская въ свтъ эту великолпную рчь, Роландсенъ имлъ очень довольный видъ. Пасторша размышляла о немъ, идя домой. Ого! голова, которую онъ носитъ на плечахъ, не случайно же сдлала такое открытіе.

Однако, вотъ явился и коньякъ. Роландсенъ самъ притащилъ боченокъ съ маленькой пристаньки подъ навсомъ, онъ не пошелъ со своей ношей въ обходъ, а шелъ прямо среди бла дня, неся боченокъ подъ своей сильной рукой. Такъ былъ онъ близокъ его сердцу. И, однако же, пришло время, когда Роландсенъ пострадалъ за всю неосторожность. Наступили ночи, когда онъ всюду сталъ разыгрывать роль большого барина и вмст съ тмъ разгонять чужихъ рыбаковъ, которые, какъ водится, подстерегали двушекъ.

Въ одно изъ воскресеній въ церкви появился отрядъ рыбаковъ, въ которомъ вс люди были пьяны. Посл службы они стали таскаться по дорог и не ухали назадъ на своихъ лодкахъ, у нихъ съ собой была водка, они все больше напивались и оскорбляли прохожихъ. Вверху на дорог пасторъ бесдовалъ съ ними, но ничего изъ этого не вышло, поздне явился и фохтъ въ фуражк съ золотымъ кантомъ. Тогда нкоторые изъ нихъ ушли къ берегу, но трое, и между ними большой Ульрихъ, не пожелали уступить.— Надо замтить, что они на берегу, — кричали они, — а потому двушки имъ принадлежатъ.— Въ середин стоялъ Ульрихъ, а Ульриха знаютъ и въ Коротен и въ Финмаркен. Попробуй-ка кто-нибудь подступиться!

Многіе жители прихода собрались на шумъ: одни, похрабре, стояли поодаль отъ дороги, другіе лежали между деревьями въ лсу, вс съ жаднымъ любопытствомъ глядли на большого Ульриха, когда тотъ выкидывалъ свои штуки.

‘Я прошу васъ вернуться въ лодки’, сказалъ фохтъ, ‘не то мн придется иначе заговорить съ вами.’

‘Позаботьтесь о томъ, чтобы вернуться домой въ фуражк’, отвчалъ Ульрихъ.

Фохтъ подумывалъ о томъ, чтобы взять нсколькихъ человкъ и связать этихъ сумасшедшихъ

‘Берегись сопротивляться мн, когда на моей голов эта фуражка’, сказалъ фохтъ.

Тогда Ульрихъ и товарищи его схватившись за бока расхохотались чуть не до дурноты. Въ дло вмшался отважный парень рыбакъ, онъ получилъ ударъ въ голову и его сильно поколотили. Ульрихъ говорилъ: ‘Теперь слдующій!’

‘Подайте веревку’, закричалъ фохтъ, увидавъ кровь. ‘Сбгайте кто-нибудь и принесите скоре веревокъ. Его надо арестовать’.

‘А сколько васъ?’ кричалъ непобдимый Ульрихъ. И снова вс трое захохотали до коликъ.

Но вотъ пришелъ большой Роландсенъ, спускаясь внизъ по дорог, онъ шелъ спокойнымъ, увреннымъ шагомъ, и глаза у него были стеклянные. Онъ совершалъ свой обычный обходъ. Онъ поклонился фохту и занялъ твердую позицію.

‘А! вотъ Роландсенъ!’ воскликнулъ Ульрихъ.

‘Хотите видтъ Роландсена, дарни?’

Фохтъ сказалъ: ‘Онъ совсмъ озврлъ. Онъ одного ужь избилъ до крови. Но теперь мы его свяжемъ.’

‘Свяжемъ?’

Фохтъ кивнулъ: ‘Я не хочу больше этого видть.’

‘Это глупости’, сказалъ Роландсенъ: ‘къ чему связывать? Вамъ только стоитъ позволить мн сказать ему словечко.’

Ульрихъ подошелъ, обратился къ Роландсену съ фамильярнымъ привтствіемъ и затмъ нанесъ ему ударъ. Онъ, правда, почувствовавъ, что наткнулся на нчто крпкое и массивное, немного отодвинулся, но все таки продолжалъ кричать: ‘Здравствуй, телеграфистъ Роландсенъ! Я называю тебя твоимъ полнымъ именемъ и званіемъ, чтобы ты зналъ, кто ты таковъ’. На этомъ дло пока и остановилось. Роландсену уже не хотлось пропустить случая подраться и онъ сталъ жалть, что такъ не кстати промедлилъ и не нанесъ перваго удара самъ. Онъ долженъ былъ отвтить своему противнику, чтобы не дать борьб на этомъ прекратиться. Они переругивались и хвастались оба, словно по нотамъ, какъ это длаютъ между собою пьяные, когда одинъ говоритъ: ‘Ну-ка, подойди, я-те такъ садану, что…’ а другой отвчаетъ: ‘Да ужъ коли ты сунешься, такъ такую сдачу получишь…’ Окружающіе ихъ находили, что съ обихъ сторонъ недурно сказано. Пока фохтъ смотрлъ, какъ гнвъ и недовольство все сильне и сильне разбирали телеграфиста, тотъ смялся въ промежуткахъ своихъ хвастливыхъ рчей.

Вдругъ Ульрихъ ущипнулъ его за носъ, и лишь тогда Роландсенъ вышелъ изъ себя. Вытянувъ руку впередъ, онъ схватилъ врага за куртку. Но это былъ промахъ: разорвавъ ее, онъ выпустилъ Ульриха, разв можно было удержать его за куртку? Онъ сдлалъ нсколько прыжковъ вслдъ врагу, скрежеща и обнажая зубы. Тутъ, наконецъ, и вышло кое-что изъ всего этого.

Когда Ульрихъ попробовалъ нанести ему ударъ по затылку, Роландсенъ сразу узналъ спеціальность своего противника. Но Роландсенъ въ свою очередь былъ мастеромъ и спеціалистомъ въ размашистомъ, тяжеломъ плоскомъ удар всей ладонью по челюсти, ударъ сворачивалъ челюсть на сторону. Послдствіемъ такого удара являлось страшное головокруженіе, такъ что и нельзя было устоять на ногахъ. Ничего не сломаешь при этомъ, и крови нтъ, разв немного въ носу и во рту. Посл такого удара, нкоторое время человкъ не въ состояніи двинуться съ мста.

Вотъ такой ударъ вдругъ и поразилъ Ульриха, онъ покатился къ самому краю дороги. Ноги ослабли, подкосились подъ нимъ, какъ у мертвеца, и головокруженіе оглушило его. Роландсенъ же, хорошо усвоившій языкъ этихъ забіякъ, крикнулъ: ‘Ну, теперь слдующій!’ Онъ длалъ видъ, что ему страшно весело, словно ничего не зная о томъ, что и его рубашка разорвана у ворота.

Но ‘слдующими’ явились товарищи Ульриха, которые оба теперь присмирли, смутились и уже не держались за бока отъ хохота.

‘Ахъ, вы, — дтки!’ крикнулъ имъ Роландсенъ. ‘Я могу раздавить васъ, такъ что только мокренько будетъ.’

Фохту удалось вразумить этихъ двухъ чужаковъ, поднять своего товарища и стащить его на бортъ, на нейтральную почву. Роландсену онъ сказалъ: ‘А васъ я долженъ поблагодарить’.

Но когда Роландсенъ увидалъ, что трое чужаковъ вопреки его желанію удаляются внизъ по дорог, то онъ до послдней минуты не переставалъ кричать имъ: ‘Приходите-ка опять завтра вечеромъ. Разбейте только стекло на станціи въ окн, я ужъ буду знать, что съ вами длать. Прощалыги!’

Какъ всегда, онъ придалъ этому слишкомъ много важности, и, не переставая, болталъ и хвастался. Зрители мало-по-малу стали расходиться по своимъ дламъ. Въ это время вдругъ подходитъ къ Роландсену дама, глядя на него блестящими глазами, и протягиваетъ ему руку. Это была пасторша. Она тоже стояла здсь и видла всю эту сцену.

‘Какъ это было хорошо!’ сказала она: ‘Ульрихъ не забудетъ этого.’

Она замтила, что рубашка его разорвана. Солнце выжгло у него на ше коричневый обручъ, но подъ нимъ видно было голое блое тло.

Роландсенъ собралъ на груди рубашку и поздоровался. Ему было пріятно, что жена пастора на глазахъ у всхъ такъ внимательна къ нему, укротитель буяновъ теперь могъ пожать и плоды своего торжества. Въ благодарность онъ ршилъ, что нелишне будетъ немного обласкать словами этого ребенка. Кром того, какая она бдная женщина! башмаки, надтые на ней, долго не прослужатъ, и вообще, кажется, не очень-то о ней заботятся.

‘Не злоупотребляйте такими глазами’, сказалъ онъ.

Это навело краску на ея щеки.

Онъ спросилъ: ‘Вы врно скучаете здсь по городу?’

‘О, нтъ’, — возразила она, — ‘здсь тоже хорошо. Послушайте, не можете ли вы сейчасъ итти со мной и зайти къ намъ?’

Онъ поблагодарилъ: нтъ, ему нельзя. Контора открыта по воскресеньямъ, какъ и по понедльникамъ. ‘Но я очень вамъ благодаренъ’, сказалъ онъ. ‘Есть одна вещь, въ которой я завидую пастору, это — вы’.

‘Что?’…

‘При полномъ почтеніи къ нему, я поневол и вполн завидую ему.’

Такъ, вотъ оно и случилось. Нужно еще поискать, подобнаго Роландсену, когда рчь шла о томъ, чтобы распространить немного радости вокругъ.

‘Вы шутникъ!’ отвчала она, оправившись.

Роландсенъ, идя домой, разсуждалъ, что онъ во всхъ отношеніяхъ можетъ быть доволенъ сегодняшнимъ днемъ. Въ приподнятомъ и побдоносномъ настроеніи онъ благодарилъ самого себя за то, что юная пасторша такъ часто съ нимъ разговариваетъ: онъ хитеръ, онъ лукавъ. Онъ суметъ отшить юмфру фонъ-Лоосъ, и разорвать вс ея женскія сти. Онъ не сметъ этого сдлать прямо, нтъ, нтъ, но есть и другой путь. Какъ знать, можетъ быть, пасторша и окажетъ ему эту услугу, разъ они стали добрыми друзьями.

VIII.

Ночью пасторскую чету разбудило пніе. Никогда не переживали они ничего подобнаго, пніе доносилось снизу со двора. Солнце уже озаряло землю, чайки проснулись, было три часа.

‘Мн, кажется, кто-то поетъ’, крикнулъ пасторъ жен въ ея комнату.

‘Это у меня подъ окномъ’, отвчала она.

Она прислушивалась. Она прекрасно узнала голосъ этого сумасшедшаго Роландсена, и слышала его гитару тамъ внизу, однако, онъ ужъ черезчуръ дерзокъ: поетъ о своей несравненной возлюбленной, а обращается прямо къ ней. Она горла негодованіемъ.

Пасторъ вышелъ въ комнату и выглянулъ въ окно.

‘Это, какъ я вижу, телеграфистъ Роландсонъ’, сказалъ онъ нахмурившись. ‘Онъ недавно получилъ полъбоченка коньяку. Просто срамъ, что длается съ этимъ человкомъ.’

Но жена не смогла такъ сурово взглянуть на все это: этотъ славный телеграфистъ могъ драться, какъ крючникъ, а пть какъ божественный юноша, этимъ онъ значительно разнообразилъ ихъ тихую и благонравную безжизненность.

‘Это, какъ видно, серенада’, сказала она и засмялась.

‘Которую ты не можешь же принять благосклонно’, прибавилъ пасторъ. ‘Или ты думаешь иначе?’

Вчно нужно ему къ чему-нибудь придраться. Она отвтила: ‘Ну, это ужъ не такъ опасно. Это просто забавная шутка съ его стороны, вотъ и все!’

Въ душ же добрая жена ршила никогда впередъ не строить глазки Роландсену и не увлекать его на такія безумныя выходки.

‘Вотъ, онъ, кажется, начинаетъ ужъ новую псню’! воскликнулъ пасторъ, подойдя къ окну и забарабанивъ по стеклу пальцами.

Роландсенъ поднялъ голову. Тамъ стоялъ пасторъ, самъ пасторъ, собственной персоной. Пніе прекратилось. Роландсенъ притворился смущеннымъ, простоялъ одно мгновеніе, словно огорошенный, а затмъ вышелъ со двора.

Пасторъ сказалъ: ‘Гмъ, а какъ спокойно безъ него было бы!’ — Онъ далеко не былъ опечаленъ тмъ, что лишь однимъ своимъ появленіемъ, уже достигъ такихъ благихъ результатовъ. ‘А теперь онъ завтра же получитъ отъ меня и посланіе’, сказалъ онъ: ‘я ужъ давно обратилъ вниманіе на его неприличный образъ жизни.’

‘А не лучше ли будетъ, если я скажу ему, что мы вовсе не желаемъ слушать по ночамъ его пніе.’

Пасторъ продолжалъ, не обращая ни малйшаго вниманія на предложеніе своей жены.

‘А затмъ я отправлюсь къ нему и поговорю съ нимъ!’ Пасторъ сказалъ это такъ многозначительно, словно Богъ знаетъ, что могло случиться, если онъ пойдетъ къ Роландсену.

Пасторъ вернулся въ свою комнату и продолжалъ размышлять, лежа. Онъ ни въ коемъ случа не станетъ щадить этого легкомысленнаго, полоумнаго господина, который такъ кривляется и безпокоить весь приходъ своими выходками. Онъ не станетъ длать различія между людьми, а будетъ посылать обличенія, какъ Петру, такъ и Ивану, требуя отъ всхъ къ себ уваженія. Нужно просвтить эту темную общину. Онъ, напримръ, не забылъ сестру своего помощника Левіана. Она не исправилась, и пасторъ не считалъ возможнымъ больше держать ея брата въ качеств помощника. Горе постило домъ Левіана: его жена умерла, и на похоронахъ ея пасторъ окончательно понялъ этого человка. Это была такая исторія, отъ которой волосы могли встать дыбомъ: когда добрый Левіанъ долженъ былъ опустить свою жену въ могилу, онъ вспомнилъ, что запродалъ тушу теленка Мокку. Амбары Мокка были по дорог на кладбище, дни стояли уже недостаточно холодные, чтобы сохранить мясо свжимъ, онъ и захватилъ тушу теленка съ собою. Пасторъ узналъ объ этомъ отъ Еноха, этого глубоко смиреннаго человка съ ушной болзнью, и тотчасъ позвалъ къ себ Левіана.

‘Я не могу дольше держатъ тебя помощникомъ’. сказалъ пасторъ. ‘Твоя сестра живетъ и погибаетъ у тебя въ дом, а ты не слдишь за ней, спишь всю ночь, между тмъ какъ мужчина шляется къ теб въ домъ.’

‘Къ сожалнію,’ согласился помощникъ, ‘иногда это бываетъ.’

‘А къ этому еще и другое: ты везешь жену свою въ могилу, а съ нею вмст везешь и тушу теленка! Простительно ли это?’

Рыбакъ взглянулъ на пастора, виднью ничего не понимая, и нашелъ его неправымъ. Его покойная жена была такой заботливой, она первая напомнила бы ему, если бы могла, чтобы онъ захватилъ съ собою теленка.— Вдь дорога то одна, сказало бы это усопшее дитя человческое,

‘Если господинъ пасторъ предъявляетъ такія требованія, то никогда не найдетъ порядочнаго помощника.’

‘Это ужъ мое дло,’ продолжалъ пасторъ, ‘во всякомъ случа ты освобождаешься отъ должности.’

Левіанъ опустилъ голову и взглянулъ на свою фуражку. Право, эта обида напрасно стряслась надъ нимъ, сосди будутъ злорадствовать по этому случаю.

Пасторъ пришелъ въ негодованіе: ‘Господи Боже мой! неужто ты не можешь, наконецъ, заставить этого человка жениться на твоей сестр?!’

‘Какъ вы можете, господинъ пасторъ, думать, что я не старался объ этомъ!’ отвчалъ Левіанъ. ‘Да дло въ томъ, что она не совсмъ то уврена, который именно.’

Пасторъ открылъ ротъ: ‘Который именно?..’

А когда онъ, наконецъ, понялъ, онъ всплеснулъ руками. Потомъ онъ еще разъ кивнулъ головой:

‘Итакъ, я возьму себ другого помощника.’

‘А кого же именно?’

‘Я не обязанъ сообщать теб объ этомъ, но это будетъ Енохъ.’

Мужикъ задумался. Онъ зналъ Еноха, ему приходилось имть кое-какія дла съ этимъ человкомъ.

‘Такъ это будетъ Енохъ!’ — вотъ все, что онъ сказалъ на это, выходя.

Енохъ занялъ его мсто. Это была скрытная натура, онъ никогда не ходилъ, выпрямившись, а постоянно опускалъ голову на грудь, и основательно смотрлъ на вещи. Поговаривали, будто онъ не очень-то честный товарищъ на мор: много разъ ловили его на томъ, какъ онъ подставлялъ ножку другимъ. Но это наврно была только клевета и навты. Съ вншней стороны онъ, правда, не походилъ ни на графа, ни на барина, — платокъ на ушахъ безобразилъ его. Къ этому у него была скверная привычка, встртивъ кого-нибудь на дорог, прикладывать палецъ сначала къ одной ноздр, потомъ къ другой и при этомъ фыркать. Но Господь Богъ не обращаетъ вниманія на вншній обликъ человка, а у этого смиреннаго его служителя, конечно, было лишь похвальное желаніе немножко почиститься, прежде чмъ подходить къ людямъ. Когда онъ приходилъ куда-нибудь, то говорилъ: ‘Миръ вамъ!’ а, уходя, провозглашалъ: ‘Миръ да будетъ съ вами!’ Все, что онъ носилъ, было основательно обдумано. Даже большой ножъ, висвшій у пояса, носилъ онъ съ такимъ видомъ, какъ будто хотлъ сказать: а вдь, къ прискорбію, есть и такіе люди, у которыхъ нтъ даже пояса. Въ послдній жертвенный день Енохъ обратилъ на себя общее вниманіе крупнымъ приношеніемъ: онъ положилъ на алтарь банковый билетъ. Неужто онъ столько заработалъ за это время? Конечно, могло быть и такъ, что высшая сила присоединила свою лепту къ его шиллингамъ. У Мокка въ лавк онъ ничего не былъ долженъ, его сти висли безъ употребленія, а семья его была прилично одта. Дома онъ за всмъ слдилъ строго. У него былъ сынъ, истинный образецъ юноши хорошаго, кроткаго поведенія. Этотъ юноша плавалъ на рыбную ловлю въ Лофоденъ, такъ что имлъ полное право вернуться домой съ синимъ якоремъ на рук, однако, онъ этого не сдлалъ. Отецъ съ раннихъ лтъ научилъ его страху Божію и смиренію: благодать покоится надъ тмъ, кто ведетъ себя тихо и скромно, думалъ Енохъ.

Пока пасторъ размышлялъ такимъ образомъ, лежа въ постели, настало утро. Этотъ несносный телеграфистъ Роландсенъ совершенно разрушилъ его ночной покой, и въ шесть часовъ онъ, наконецъ, всталъ. Оказалось, что жена его тихонько одлась и уже вышла.

Поздне, въ то же утро, она пришла къ телеграфисту Роландсену и сказала: ‘Вамъ бы не слдовало пть у насъ по ночамъ’.

‘Я ужъ самъ вижу, что сдлалъ оплошность, я думалъ застать юмфру фонъ-Лоосъ, а ея и не было.’

‘Такъ вы пли для юмфру?’

‘Да. Это была неудавшаяся маленькая утренняя серенада, вотъ и все.’

‘На этотъ разъ я спала въ этой комнат’, сказала пасторша.

‘А прежде, до вашего прізда тамъ помщалась юмфру.’

Пасторша ничего больше не сказала, глаза ея стали безсмысленны и потускнли.

‘Да, да, благодарю васъ,’ сказала она, уходя, ‘это такъ славно звучало, но вы не должны больше этого длать.’

‘Я общаю вамъ, что не буду. Если бы я зналъ… я бы, конечно, не осмлился…’ Роландсенъ, казалось, готовъ былъ провалиться сквозь землю.

Вернувшись домой, пасторша сказала:

‘Меня что-то сегодня ко сну клонитъ!’…

‘Это не удивительно’, отвчалъ пасторъ. — ‘Ты почти глазъ не сомкнула изъ-за этого крика сегодня ночью.’

‘Лучше всего будетъ отпустить юмфру’, сказала жена.

‘Юмфру?’

‘Вдь онъ ея женихъ, ты знаешь. У насъ никогда не ночамъ не будетъ покоя.’

‘Я сегодня же напишу ему.’

‘Проще всего было бы отпустить юмфру.’

Пасторъ подумалъ, что это вовсе не было бы проще всего, потому что эта перемна повлечетъ за собою только новые расходы. Кром того юмфру фонъ-Лоосъ была очень старательна, безъ нея не было бы никакого порядка. Онъ вспомнилъ, какъ было вначал, когда его жена хозяйничала сама, да, этого онъ никогда не забудетъ.

‘А кого ты возьмешь вмсто нея?’ спросилъ онъ.

Жена отвтила: ‘Я лучше сама стану выполнять ея работу.’

Пасторъ горько засмялся и сказалъ: ‘Да, тогда-то работа ужъ будетъ выполнена.’

Огорченная и обиженная жена возразила: ‘Вдь я же все время свободна, мн больше и длать нечего, какъ заниматься хозяйствомъ. Ничего особеннаго нтъ въ томъ, что длаетъ юмфру.’

Пасторъ умолкъ. Не было никакого смысла спорить, да поможегъ ему Господь! ‘Нельзя отпустить юмфру’, сказалъ онъ. Тутъ онъ замтилъ, что жена сидитъ передъ нимъ въ своихъ стоптанныхъ башмакахъ, ему стало больно смотрть на нее и, уходя, онъ добавилъ: ‘надо бы намъ, право, пойти выбрать теб при первой возможности пару башмаковъ’.

‘Ну, да вдь теперь лто’, возразила она.

IX.

Послднія рыбачьи лодки были готовы съ отплытію, ловъ подходилъ къ концу. Купецъ Моккъ скупилъ всю сельдь, гд только могъ, и никто не слыхалъ, чтобы онъ гд-нибудь задержалъ уплату, только послдняго рыбака попросилъ онъ о краткой отсрочк, пока телеграммой выпишетъ деньги съ юга. Однако, люди тотчасъ зашептались:— ‘Ага, вотъ и онъ сидитъ на мели!’

Но купецъ Моккъ былъ такъ же могуществененъ. какъ и раньше. Среди другихъ своихъ предпріятій общалъ онъ булочную пасторш, и вотъ булочная уже строилась, пріхали рабочіе, фундаментъ былъ уже заложенъ. Пасторш доставляло истинное наслажденіе ходить туда и наблюдать, какъ ея булочная подымается отъ земли. Но теперь надо было приступать къ кладк стнъ, а для этого необходимо было имть другихъ рабочихъ, вотъ уже послана телеграмма, говорилъ Моккъ.

Булочникъ фохта лишь тутъ спохватился. Тамъ, гд наставленіе пастора осталось безсильнымъ, подйствовалъ Моккъ со своимъ фундаментомъ. ‘Если публик нуженъ хлбъ, такъ будетъ хлбъ и безъ булочной’, говорилъ булочникъ. Однако люди прекрасно понимали, что несчастный тщетно пытается бороться: Моккъ задавить его.

Роландсенъ сидитъ въ своей комнат и пишетъ пространное объявленіе за собственной своей подписью. Онъ нсколько разъ перечитываетъ его и приходитъ къ заключенію, что все въ немъ въ порядк. Затмъ онъ суетъ его въ карманъ, беретъ шляпу и направляется къ контор Мокка.

Родандсенъ все ждалъ и ждалъ, не удетъ ли, юмфру фонъ-Лоосъ, но она не узжала, пасторша не отказала ей.— Роландсенъ разсчиталъ неврно, когда надялся, что пасторша окажетъ ему эту услугу, тогда онъ снова сталъ разсудителенъ и подумалъ: спустимся же на землю, мы никого не обморочили.

Къ тому же Роландсенъ получилъ отъ пастора письмо весьма серьезнаго и строгаго содержанія. Роландсенъ не утаивалъ, что оно разстроило его, разсказывая объ этомъ повсюду. ‘Письмо это вполн заслуженное’, говорилъ онъ, ‘и оно принесло ему пользу, ни одинъ пасторъ не принимался за него съ самой конфирмаціи’.

Роландсенъ шелъ даже дальше и утверждалъ, что пастору слдуетъ побольше обличать къ усовершенствованію и благодати каждаго.

Но никто и не подозрвалъ, что въ то самое время, когда такая благодать и усовершенствованіе, повидимому, постигли телеграфиста Роландсена, онъ, мудрилъ больше прежняго и ходилъ полный самыхъ странныхъ плановъ. ‘Сдлать мн это или не длать?’ бормоталъ онъ про себя. А, когда его объявленная невста, юмфру фонъ-Лоось, сегодня съ ранняго утра явилась подсматривать за нимъ и снова стала его корить этой дурацкой серенадой въ пасторат, онъ оставилъ ее съ многозначительными словами: ‘Хорошо же, я это сдлаю!’

Роландсенъ вошелъ въ комнату Мокка и поклонился. Былъ онъ совершенно трезвъ. Отецъ и сынъ стоять, каждый у своей стороны конторки, и пишутъ. Старый Моккъ предложилъ ему стулъ, но Роландсенъ отказался приссть.

‘Я пришелъ только вотъ зачмъ: это я сдлалъ взломъ у васъ.’

Отецъ и сынъ пристально и изумленно оглядываютъ его.

‘Я пришелъ сознаться. Было бы нехорошо съ моей стороны еще дольше скрываться, и безъ того дло достаточно скверно’.

‘Оставь насъ однихъ’, говоритъ старый Моккъ.

Фридрихъ выходить.

Моккъ спросилъ: ‘Вы въ своемъ ум сегодня?’

‘Это я сдлалъ!’ вскрикнулъ Роландсенъ. Оказывается голосъ его хорошъ не только для пнія, но и для крика.

Прошло нсколько минутъ. Моккъ мигалъ глазами и размышлялъ: ‘Вы говорите, это вы?’

‘Да.’

Моккъ продолжалъ думать. Его крпкому лбу пришлось не мало разршить задачъ въ продолженіе его жизни, онъ привыкъ быстро взвшивать все.

‘Вы и завтра не откажетесь отъ своихъ словъ?’

‘Да. Теперь я не намренъ дале скрывать своего проступка. Я получилъ отъ пастора наставленіе, которое сдлало меня другимъ человкомъ.’

Началъ ли Моккъ врить телеграфисту? Или онъ бесдовалъ съ нимъ только ради формы?

‘Когда сдлали вы взломъ?’ спросилъ онъ

Роландсенъ назвалъ ночь.

‘Какъ вы сдлали это?’

Роландсенъ точно показалъ, какъ онъ это сдлалъ.

‘Въ ящик, вмст съ банковыми билетами лежало нсколько бумагъ, видли вы ихъ?’

‘Да. Тамъ были какія-то бумаги.’

‘Вы взяли ихъ вмст съ билетами. Гд он?’

‘У меня ихъ нтъ. Бумаги? Нтъ.’

‘Это былъ полисъ на страховку моей жизни.’

‘Полисъ на страховку жизни? Врно. Теперь я вспомнилъ. Я долженъ сознаться. что я сжегъ его.’

‘Такъ. Вотъ это вы напрасно сдлали. Мн стоило большихъ хлопотъ получить другой полисъ.’

‘Я былъ самъ не свой, у меня ни одной ясной мысли не было. Я прошу васъ простить мн все.’

‘Тамъ былъ другой ящикъ со многими тысячами талеровъ, отчего вы не взяли ихъ?’

‘Я ихъ не нашелъ.’

Моккъ кончилъ свои размышленія. Сдлалъ ли телеграфистъ это, или не сдлалъ, но всякомъ случа для Мокка это былъ превосходный преступникъ, какого лучше и не придумаешь. Онъ, разумется, не станетъ молчатъ объ этомъ, а, наоборотъ, станетъ говорить о немъ каждому, кого встртитъ, оставшіеся здсь еще чужіе рыбаки увезутъ эту новость съ собою и распространятъ ее между торговцами вдоль всего побережья. Моккъ былъ спасенъ.

‘Я никогда не слыхивалъ, чтобы вы такъ у кого-нибудь… чтобы вы что-нибудь раньше такое длали’, сказалъ онъ.

На это Роландсенъ отвтилъ отрицательно: нтъ, у рыбаковъ никогда онъ ничего не бралъ. Онъ не ощипывалъ голаго. Ужъ брать, такъ брать въ банк.

‘Такъ вотъ оно какъ! Но какъ вы могли сдлать въ у меня?’ спросилъ Моккъ задушевнымъ тономъ.

Роландсенъ продолжалъ: ‘Я набрался храбрости. Къ сожалнію, это случилось со мною въ пьяномъ вид.’

Не было ничего невозможнаго въ томъ, что признаніе это покоится на истин.

Этотъ безумный телеграфистъ ведетъ безпокойную жизнь, доходы его не велики, коньякъ изъ Росенгорда тоже денегъ стоитъ.

‘Къ сожалнію, приходится еще добавить’, сказалъ Роландсенъ: ‘что у меня ничего не осталось отъ этихъ денегъ, чтобы вернуть вамъ.’

Моккъ сдлалъ равнодушное лицо. ‘Это не важно’, возразилъ онъ. ‘Меня огорчаютъ только вс эти низкія сплетни, которыя вы возбудили вокругъ меня, вс эти толки и подозрнія, какъ относительно меня, такъ и семьи моей.’

‘Въ этомъ отношеніи я думаю кое-что сдлать.’

‘Что же вы можете сдлать?’

‘Я сорву вашъ плакатъ со столба у прихода, а на его мсто наклею мой собственный.’

Опять проявилось все безстыдство этого парня.

‘Нтъ, этого я не требую’, сказалъ Моккъ. ‘Вамъ и такъ уже тяжело придется, несчастный вы человкъ. Но не хотите ли вы вмсто этого написать здсь объясненіе?’ и Моккъ указалъ на мсто Фридриха.

Пока Роландсенъ писалъ, Моккъ сидлъ и разсчитывалъ. Все это важное происшествіе повернулось къ лучшему. Это стоитъ денегъ, но деньги пропадутъ недаромъ, имя его станетъ еще боле уважаемымъ въ стран.

Моккъ прочиталъ объясненіе и сказалъ: ‘Да, такъ хорошо. Ну, само собою разумется, я не имю намренія злоупотреблять этимъ.’

‘Это въ вашей власти’, отвчалъ Роландсенъ.

‘У меня нтъ никакихъ причинъ разглашать эту исторію съ деньгами. Она останется между нами’.

‘Въ такомъ случа я самъ долженъ буду выступить съ объясненіемъ’, сказалъ Роландсенъ: ‘въ письм пастора ясно сказано, что нужно приносить покаяніе.’

Моккъ открылъ свой несгораемый шкафъ и досталъ оттуда множество банковыхъ билетовъ. Теперь-то и представляется ему случай показать, кто онъ таковъ. И никто, разумется, не узнаетъ, что внизу, въ бухт, ждетъ чужой рыбакъ, какъ разъ разсчитывающій за проданную Мокку сельдь на эти деньги, безъ которыхъ онъ и не можетъ ухать.

Моккъ отсчиталъ четыреста талеровъ и сказалъ:

‘Я не хочу обижать васъ, но я привыкъ всегда исполнять свое слово. Я назначилъ четыреста талеровъ, они принадлежатъ вамъ.’

Роландсенъ направился къ двери. ‘Я заслужилъ ваше презрніе’, тихо произнесъ онъ.

‘Мое презрніе!’ воскликнулъ Моккъ. ‘Постойте! два слова…’

‘Ваше благородство уничтожаетъ меня. Вы не только не требуете моего наказанія, но еще награждаете меня.’

Моккъ не могъ пощеголять тмъ, что лишился двухсотъ талеровъ изъ-за воровства. Но, если онъ наградитъ вора суммою вдвое большей, все дло пріобртетъ истинный блескъ.

‘Васъ постигло несчастье, Роландсенъ. Вы потеряете мсто. Я ничего не потеряю изъ-за этихъ денегъ, для меня это пустяки, а для васъ он будутъ на самомъ дл поддержкой на первое время. Подумайте же объ этомъ.’

‘Не могу’, сказалъ Роландсенъ.

Тогда Моккъ взялъ банковые билеты и положилъ ихъ въ карманъ его куртки.

‘Пусть это будетъ въ долгъ’, попросилъ Роландсенъ.

И этотъ рыцарь среди королей торговли пошелъ на это. ‘Хорошо, пусть это будетъ въ долгъ!’ Хотя онъ прекрасно зналъ, что никогда не получитъ этихъ денегъ обратно.

Роландсенъ стоялъ, осунувшись, словно несъ самую тяжелую ношу, какую случалось ему выносить въ жизни. Это были печальныя минуты.

‘А теперь возвращайтесь снова на путъ истинный’, сказалъ Моккъ, ободряя его: ‘эта ошибка вполн поправима.’

Роландсенъ въ глубочайшемъ смиреніи поблагодарилъ за все и вышелъ. ‘Я воръ!’ заявилъ онъ фабричнымъ двушкамъ, проходя мимо. И во всемъ имъ сознавался.

Онъ направился къ церковному забору. Тамъ онъ сорвалъ плакатъ Мокка и замнилъ его своимъ собственнымъ. На немъ было написано только, что воръ — онъ, а не кто другой. А завтра — воскресенье, много прихожанъ пройдетъ тутъ.

X.

Повидимому, Роландсенъ погрузился въ раскаяніе. Когда плакатъ прочитанъ былъ всмъ приходомъ, онъ сидлъ у себя одинъ и избгалъ показываться людямъ на глаза. Это производило смягчающее впечатлніе, удрученный своимъ преступленіемъ, телеграфистъ не бравировалъ своей порочностью. Истина же заключалась въ томъ, что у Роландсена теперь не было времени шататься по дорог, онъ по ночамъ проявлялъ неутомимую дятельность въ своей комнат. Множество лекарственныхъ пузырьковъ съ образцами должны были быть упакованы въ ящички и разосланы по почт и на востокъ, и на западъ. Телеграфъ тоже былъ у него въ ходу днемъ и ночью. Надо было это сдлать, пока его не прогнали со станціи.

Скандальная исторія съ Роландсеномъ стала извстна и въ пасторат, и юмфру фонъ-Лоосъ, имвшая подобнаго жениха, стала предметомъ всеобщаго сожалнія. Пасторъ призвалъ ее въ свой кабинетъ и имлъ съ нею продолжительное отеческое объясненіе.

Юмфру фонъ-Лоосъ отправится къ телеграфисту и покончитъ съ нимъ, слуга покорная!

Она застала Роландсена въ смиренномъ и покаянномъ настроеніи, но это ея не тронуло.

‘Хорошихъ новостей я наслушалась о теб’, сказала она.

‘Я надялся, что вы придете, я хотлъ просить васъ имть ко мн снисхожденіе’, отвчалъ онъ.

‘Снисхожденіе? Нтъ, знаешь ли! Я скажу теб, Ове, что у меня голова изъ-за тебя пошла кругомъ. И я не потерплю, чтобы ты длалъ видъ, что мы съ тобой знакомы. Я не хочу имть дла съ негодяями и мошенниками, я пойду своей прямой и честной дорогой. Разв я не предупреждала тебя въ свое время, а ты не хотлъ меня слушать? Разв помолвленные люди бгаютъ за чужими горничными и ведутъ себя, словно сокровище, которое еще нужно завоевать? И, наконецъ, ты воруешь у людей деньги и на большой дорог виситъ твое покаяніе на показъ всмъ. Мн такъ стыдно, что я мста не нахожу, я готова провалиться сквозь землю. Нечего разговаривать, я хорошо тебя знаю, ты ничего не сумешь сказать, кром наглостей или безсмысленныхъ восклицаній. Я-то любила тебя чистосердечно, а ты по отношенію ко мн былъ словно прокаженный, ты всю жизнь мою осквернилъ своимъ воровствомъ. Все, что ты теперь хочешь сказать, ничего не стоитъ. Слава Теб, Господи! Теперь вс говорятъ, что ты соблазнилъ и обезчестилъ меня. Пасгоръ говоритъ, что я тотчасъ же должна бжать отъ тебя, такъ неодобрительно смотритъ онъ на это. Не пробуй только теперь запираться, Ове, потому что ты все равно останешься гршникомъ передъ Богомъ и передъ людьми, и на самомъ дл ты пропащій человкъ и извергъ рода человческаго. И если я еще говорю теб ‘Ове’, то ты ни въ коемъ случа не надйся, что все можетъ опять возобновиться между нами. Я полагаю, мы и незнакомы больше теперь, а тмъ боле незнакома я съ вами. Никто столько не сдлалъ для тебя, сколько я, это ужь я врно знаю, но легкомысліе не оставляло тебя въ поко, ты постоянно меня обманывалъ, хотя, къ сожалнію, и я не безъ грха была, смотря на все сквозь пальцы и не желая открытъ глаза на тебя.’

И вотъ этотъ жалкій человкъ стоялъ и не смлъ оправдываться. Никогда не видывалъ онъ ея въ такомъ возбужденіи, такъ сильно потрясло ее его неслыханное преступленіе. Покончивъ съ этой рчью, она была въ совершенномъ изнеможеніи.

‘Я исправлюсь’, сказалъ онъ.

‘Ты? исправишься?’ подхватила она и горько засмялась. ‘Но даже и это не поможетъ. Потому что ты не можешь уничтожить того, что было, а я изъ благородной семьи, я не могу допустить, чтобы ты замаралъ меня. Я говорю именно то, что есть. Посл завтра я узжаю съ почтовой лодкой, но я не желаю, чтобы ты приходилъ къ навсу провожать меня, и пасторъ то же говоритъ. Я сегодня разъ навсегда прощаюсь съ тобою и благодарю тебя за хорошія минуты, какія были между нами, а o злыхъ не хочу помнить.’

Она энергично повернулась и пошла къ двери. У двери она сказала: ‘Но ты можешь, если хочешь, спрятаться тамъ наверху, противъ навса, въ лсу и помахать мн платкомъ на прощанье. Но мн это все равно’.

‘Дай же мн руку’, сказалъ онъ.

‘Нтъ, этого я не сдлаю. Ты самъ вдь лучше меня знаешь, что ты сдлалъ своей правой рукой’.

Роландсенъ пригнулся чуть не до земли. ‘Но разв мы не будемъ переписываться?’ сказалъ онъ. ‘Хоть два-три слова?’

‘Я писать не буду. Никогда въ жизни! Какъ часто ты въ шутку говорилъ, что все должно бытъ кончено, а теперь я стала достаточно хороша для тебя. Но теперь все это ложь. Адресъ мой — Бергенъ, домъ моего отца, — на случай, если ты напишешь, но я не прошу тебя объ этомъ’.

Когда Роландсенъ поднимался по ступенькамъ въ свою комнату, у него было, наконецъ, ясное сознаніе, что онъ уже не женихъ больше. ‘Какъ странно’, подумалъ онъ, ‘еще секунду назадъ я былъ съ ней внизу на двор’.

Это былъ для него день горячки: ему оставалось уложить послдніе образцы, чтобы можно было послать ихъ посл завтра съ почтовой лодкой, а тогда нужно будетъ собрать свои пожитки, чтобы быть готовымъ къ переселенію. Всемогущій телеграфный инспекторъ былъ уже на пути къ нимъ.

Разумется, Роландсену дадутъ ршительную и немедленную отставку. Относительно службы упрекнутъ его не въ чемъ, и купецъ Моккъ, вліятельный человкъ во всхъ вдомствахъ, тоже не станетъ ему поперекъ дороги. Однако, справедливость должна итти своимъ порядкомъ.

Трава теперь уже покрывала поляны, и лсъ одлся листьями, теплыя ночи воцарились кругомъ. Бухта опустла, вс рыбаки снялись, и суда Мокка отправились съ сельдью къ югу. Наступило лто.

Сіяющая погода по воскресеньямъ вызывала изъ домовъ прихожанъ цлыми толпами, множество народа сновало и по вод и на суш. У берега стояли суда и яхты изъ Бергена и Гаугезунда, а хозяева ихъ сушили камбалу. Изъ года въ годъ прізжали они и занимали свои мста. Въ церковь ходили они во всемъ парад, въ цвтныхъ рубахахъ изъ домашней ткани, съ цпочками для часовъ, сплетенными изъ волоса, на груди. Но благодаря сухой погод изъ глубины фіорда приходили печальныя всти о лсныхъ пожарахъ, лтнее тепло несло съ собою не одн только радости.

Енохъ вступилъ въ свою должность и былъ съ вчными своимъ платкомъ на ушахъ настоящимъ пасторскимъ помощникомъ со всею подобающей серьезностью. Молодежь забавлялась этимъ зрлищсьгъ, но старики находили, что царскія врата посрамлены подобной обезьяной во образ человка, и обращались къ пастору съ предложеніемъ помочь горю. Разв не могъ Енохъ затыкать уши ватой? Енохъ объявилъ, что онъ никакъ не можетъ освободиться отъ повязки на ушахъ, такъ какъ страдаетъ отъ ревматизма всей головы. Устраненный помощникъ Левіанъ злорадно смялся надъ своимъ замстителемъ Енохомъ, говоря, что тому, должно быть, изрядно жарко среди дня носитъ повязку на ушахъ.

Бдняга Левіанъ съ самаго дня своего униженія не переставалъ преслдовать своего замстителя. Когда бы ни отправился онъ ночью на рыбную ловлю за камбалой, онъ непремнно устраивался съ этой цлью у береговъ Еноха и этимъ мшалъ послднему удить. Если ему нужна была мачта или деревянный ковшъ, онъ отправлялся за деревомъ въ сосновый лсъ Еноха у берега моря. Вскор стало извстно, что юмфру фонъ-Лоосъ отъ стыда покидаетъ приходъ. Купецъ Моккъ соблаговолилъ пожалть погибшаго телеграфиста и ршилъ сдлать попытку предотвратить этотъ разрывъ. Собственными руками снялъ онъ признаніе Роландсена со столба и заявилъ, что повшено оно было здсь совершенно противъ его воли. Затмъ онъ явился во дворъ пастората. Моккъ былъ вполн удовлетворенъ, онъ уже услышалъ о томъ подавляющемъ впечатлніи, которое произвело на всхъ его отношеніе къ вору, теперь люди снова кланялись ему, какъ въ добрые старые дни, — да, его почитали даже больше, чмъ прежде. Вдь одинъ только и былъ такой Моккъ на всемъ побережьи!

Его вмшательство оказалось безуспшнымъ. Юмфру фонъ-Лоосъ плакала отъ умиленія, что Моккъ явился собственной своей особой, но никто не былъ бы въ состояніи заставить ее забыть все происшедшее съ Роландсеномъ, никогда въ жизни не можетъ наступить примиреніе. Моккъ получилъ такое впечатлніе, что подъ этимъ ршительнымъ заявленіемъ кроется вліяніе пастора.

Когда юмфру спустилась внизъ подъ навсъ для лодокъ, пасторъ и его жена сопровождали ее. Оба пожелали ей добраго пути и смотрли, какъ она усаживалась въ лодку.

‘О Боже! а я уврена, что онъ тамъ лежитъ въ лсу наверху и сожалетъ обо всемъ’, сказала юмфру фонъ-Лоосъ и вытащила платокъ изъ кармана.

Лодка отчалила и понеслась подъ сильными ударами веселъ.

‘Вотъ я его вижу!’ закричала юмфру, приподымаясь наполовину. Словно она хотла броситься на берегъ. Затмъ она начала изо всхъ силъ махать платкомъ по направленію кь лсу. И лодка исчезла за косой.

Роландсенъ пошелъ домой лсомъ, какъ онъ всегда это длалъ за послднее время, но на полпути, у забора пастората, онъ снова вернулся на дорогу и пошелъ ею. Итакъ, вс образцы были разосланы, ему нечего больше длать, оставалось только ждать результата. Не всякомъ случа это не продлится долго. Чувствуя особенно хорошее настроеніе духа, онъ пощелкивалъ пальцами.

На нкоторомъ разстояніи впереди его дочь кистера Ольга сидла у дороги на камн. Чего ей тамъ нужно? Роландсенъ задумался. Она врно идетъ изъ лавки и теперь ждетъ кого-нибудь. Черезъ нсколько минутъ къ ней подошла Элиза Моккъ. Что же это: неразлучны что ли он стали об? Эта тоже остановилась у дороги и, казалось, ждала.

‘Обрадуемъ-ка барышенъ своимъ униженіемъ и провалимся сквозь землю’, сказалъ себ Роландсенъ и углубился въ лсъ. Подъ ногами его затрещали сухіе сучья, шаги его были слышны, это былъ непріятный выходъ, и онъ отвергъ его. ‘Можетъ быть, слдуетъ снова выйти на дорогу’, подумалъ онъ: ‘не стоитъ слишкомъ восхищать ихъ своимъ бгствомъ.’ И онъ опять вышелъ на дорогу.

Но теперь это былъ дйствительно смлый шагъ — лицомъ лицу встртиться съ Элизою Моккъ. Его сердце забилось тяжелыми ударами, горячая волна обдала его съ ногъ до головы, и онъ остановился. Онъ и раньше то ничего не могъ добиться, а съ тхъ поръ обнаружился такой большой проступокъ съ его стороны. Пятясь назадъ, онъ опять отступилъ въ лсъ. Если бы онъ, по крайней мр, очутился вн этого нерасчищеннаго пространства, трескъ сучьевъ прекратился бы, а тамъ начинался и верескъ. Въ два прыжка онъ перепрыгнулъ черезъ хворостъ и былъ спасенъ. Но вдругъ онъ остановился. Что за дьяволъ заставляетъ его скакать здсь? Или онъ уже не Ове Роландсенъ? Онъ съ упорствомъ вернулся къ тому же мсту и сталъ шагать по сухимъ сучьямъ, сколько душ его было угодно.

На дорог онъ увидалъ что барышни сидятъ все на томъ же мст. Он разговаривали и Элиза ковыряла землю зонтикомъ. Роландсенъ снова остановился. Нтъ людей боле осторожныхъ, какъ сорванцы. ‘Я воръ’, думалъ онъ, ‘какъ можетъ у меня хватить дерзости показаться? Кланяться мн что ли, чтобы барышни кивнули мн?’ И онъ еще разъ скользнулъ въ лсъ. Какой же онъ круглый дуракъ, что все еще носится со своими чувствами, или ему не о чемъ думать больше? Черезъ два-три мсяца онъ будетъ богатымъ человкомъ: наплевать ему на любовь. И онъ отправился домой.

Можетъ ли быть, чтобы он все еще тамъ же сидли? Онъ вернулся и сталъ высматривать. Къ нимъ присоединился Фридрихъ, вс трое шли къ нему навстрчу. Онъ бросился обратно, сердце словно подпрыгнуло у него въ груди до самого горла. Хорошо, если они не видали его! Они остановились, онъ слышитъ, какъ Фридрихъ говоритъ:

‘Шш! Мн послышалось, кто-то есть въ лсу!’

‘Нтъ, это такъ’, отвчаетъ Элиза.

‘А, можетъ бытъ, она сказала это нарочно, потому что видла!’ подумалъ Роландсенъ. ‘Разумется, онъ еще ничто пока, но мы еще поговоримъ черезъ два мсяца! А что такое сама-то она представляетъ собою? Деревянную Мадонну, дочь какого-то Мокка изъ Росенгорда! Богъ съ ней совсмъ!’

На крыш станціи стоялъ на желзномъ шпил флюгеръ, птушокъ. Роландсенъ пришелъ домой, поднялся на крышу и ударилъ рукой по шпилю, птушокъ накренился назадъ, и имлъ такой видъ, какъ будто собирался пропть. Такъ ему и надо стоять. Такъ-то лучше!

XI.

Наступило время, когда дни тянулись вяло: только жалкая рыбная ловля для домашняго обихода, — вотъ и все, чмъ люди вознаграждаютъ себя въ теплыя свтлыя ночи. Ежевика и картофель растутъ, а луговая трава волнуется, въ каждомъ дом изобиліе сельдей, а коровы и козы даютъ молоко ведрами и все-таки остаются тучными и гладкими.

Моккъ со своею дочерью Элизой ухалъ домой, Фридрихъ снова одинъ распоряжается на фабрик и въ лавк. И распоряжается Фридрихъ неважно: онъ воспламенился любовью къ морю и въ высшей степени неохотно прозябаетъ на земл. Капитанъ Генриксенъ съ берегового парохода почти общалъ доставить ему мсто штурмана на своемъ пароход, но, кажется, изъ этого ничего не выйдетъ. Спрашивается, не можетъ ли Моккъ купить своему сыну пароходъ въ собственное его распоряженіе? Онъ это сдлаетъ и часто говоритъ объ этомъ, но Фридрихъ боится, что это невозможно. Фридрихъ уметъ взвшивать обстоятельства. У него отъ природы мало свойствъ моряка, онъ — типъ осторожнаго и положительнаго юноши, который въ будничной жизни длаетъ всякаго дла ровно столько, сколько это необходимо. Онъ заимствовалъ свои качества отъ матери и не является уже настоящимъ Моккомъ. Но вдь такимъ-то и слдуетъ быть, если хочешь съ блескомъ пройти свое житейское поприще: не длать слишкомъ много, а, наоборотъ, немного меньше того, что признано будетъ нужнымъ.

Какъ это могло случиться съ Роландсеномъ, этимъ дерзкимъ сорванцомъ, даже при всей его эксцентричности? Теперь онъ сталъ воромъ въ глазахъ людей и, наконецъ, потерялъ мсто. И вотъ пошелъ онъ по свту со своей обремененной совстью, и полинявшее пальто его все больше и больше изнашивается, и ни у кого другого не могъ онъ найти себ комнатки, кром какъ у раздувателя мховъ Борре. Тутъ Ове Роландсенъ и поселился. Борре могъ бы быть славнымъ малымъ, но онъ былъ очень бденъ и въ хижин его было меньше, чмъ у другихъ, запасовъ сельди. Кром того, его дочь Пернила была убогимъ созданьемъ, а потому на домъ его не обращали большого вниманія. Приличному человку и не пристало жить у него.

Говорили, будто Роландсенъ, можетъ быть, и смогъ бы сохранить свое мсто, если бы явился къ инспектору телеграфа съ боле сокрушеннымъ сердцемъ, но Роландсенъ съ тмъ и пришелъ, чтобы ему дали отставку, и у инспектора не было повода помиловать его. А стараго Мокка, посредника, не было въ это время.

Пасторъ сталъ относиться снисходительне къ Роландсену. ‘Я слышалъ, что онъ меньше сталъ пить’, говорилъ онъ, ‘и я не смотрю на него, какъ на совсмъ ужъ безнадежнаго. Онъ, напримръ, самъ утверждаетъ, что мое письмо побудило его сознаться въ преступленіи. Иногда порадуешься, видя, что твоя дятельность не безъ результата’.

Пришелъ канунъ Иванова дня. На всхъ возвышенностяхъ зажглись вечеромъ костры, вся рыбацкая молодежь собралась вечеромъ у костровъ, и по всему приходу раздавались звуки гармоникъ и скрипокъ. Огонь въ кострахъ не долженъ былъ сильно разгораться, но отъ нихъ по обычаю долженъ былъ распространяться сильный запахъ, это было самое важное, поэтому въ огонь кидали сырого мху и можжевельнику, чтобы шелъ густой дымъ съ пріятнымъ запахомъ. У Роландсена теперь, какъ и въ прежнія времена, не хватило стыда, чтобы держаться подальше отъ этого народнаго праздника, онъ сидлъ на высокомъ пригорк и бренчалъ на гитар и плъ, такъ что пніе его раздавалось по всей долин. Когда онъ спустился къ кострамъ, вс замтили, что онъ пьянъ, какъ сапожникъ,

Онъ сталъ ломаться, выкрикивая свои громкія фразы. Какимъ онъ былъ, такимъ и остался.

Внизу по дорог прошла Олъга. Она вовсе не намрена была остаться тутъ, проходя только мимо по дорог. Ахъ, она, разумется, могла бы выбрать другую дорогу, но Ольга была такъ молода, призывъ гармоники поднялъ ее, ея ноздри дрожали, буря счастья обнимала ее, она была влюблена. Раньше, днемъ она ходила въ лавку, Фридрихъ Моккъ и сказалъ ей такъ много, что она должна была понять его, хотя онъ говорилъ очень осторожно. Не могло разв случиться, что и онъ, какъ она, выйдетъ вечеромъ погулять?

Она встртила пасторшу. Он обнялись и заговорили ни о комъ иномъ, какъ о Фридрих Мокк. Онъ былъ королемъ въ приход, такъ что даже сердце пасторши втайн склонялось къ нему, онъ былъ такой славный, осторожный человкъ и каждымъ шагомъ своимъ показывалъ, что стоитъ на земл, а не витаетъ въ облакахъ. Въ конц концовъ пасторша замтила, что юная Ольга сильно смущена.

‘Однако, милочка, что это ты такъ притихла? Ужь не влюблена ли ты въ молодого Мокка?’

‘Вотъ именно’, прошептала Ольга и залилась слезами.

Пасторша остановилась. ‘Ольга, Ольга! Ну, а онъ тоже къ теб хорошо относится?’

‘Мн кажется.’

Тогда глаза пасторши стали снова неподвижны и безсмысленны и тупо смотрли въ пространство.

‘Да, да’, сказала она, наконецъ, улыбнувшись. ‘Дай Богъ теб счастья. Вотъ увидишь, все пойдетъ хорошо.’ И она удвоила свою любезность по отношенію къ Ольг.

Когда он подошли къ пасторату, пасторъ растерянно метался тамъ взадъ и впередъ. ‘Тамъ лсъ горитъ’, крикнулъ онъ, ‘я увидалъ изъ моего окна!’ И онъ сталъ собирать топоры, заступы и людей и готовитъ свою лодку подъ навсомъ. Горлъ лсъ Еноха.

Но раньше пастора посплъ бывшій его помощникъ Левіанъ. Левіанъ возвращался съ рыбной ловли, онъ, какъ и всегда, заслъ передъ лсомъ Еноха немного поудитъ. На обратномъ пути онъ увидалъ, что маленькое, свтлое пламя бжитъ по мысу и растетъ. Онъ тряхнулъ головой и, повидимому, понялъ, что означаетъ это пламя. А когда внизу у приходскаго навса онъ увидалъ озабоченно суетящихся людей, то понялъ, что это дутъ на помощь, онъ сейчасъ повернулъ лодку и сталъ грести обратно, чтобы явиться на мсто первымъ. Это былъ очень достойный поступокъ со стороны Левіана — позабыть всякую вражду и торопиться на помощь въ своему врагу.

Онъ причалилъ и направился вверхъ къ мысу, прислушиваясь къ треску огня. Левіанъ, не торопясь, подвигался впередъ, осторожно оглядываясь на каждомъ шагу, вскор увидалъ онъ Еноха, подбгавшаго туда же, гд былъ и онъ. Величайшее любопытство охватило Левіана, онъ спрятался за кустъ и сталъ наблюдать. Енохъ, бы имя опредленную цль къ виду, не глядитъ ни вправо, ни влво, а только бжитъ и бжитъ впередъ. Или онъ открылъ своего противника и теперь хочетъ разыскать его? Когда онъ былъ совсмъ близко, Левіанъ выскочилъ. Енохъ вздрогнулъ и остановился. Онъ растерянно засмялся и сказалъ:

‘Горитъ… жалко… несчастье!’

Тотъ оправился и отвтилъ:

‘Это врно перстъ Божій.’

Енохъ нахмурился: ‘Зачмъ ты здсь?’ спросилъ онъ.

Вся ненависть Левіана вспыхнула: ‘Ага! Жарко теб приходится здсь съ твоей повязкой на ушахъ!’

‘Убирайся-ка ты отсюда’, сказалъ Енохъ, ‘это врно ты и поджегъ.’

Но Левіанъ былъ глухъ и слпъ. Еноху, казалось, хотлось стать именно на то мсто, на которомъ стоялъ Левіанъ.

‘Берегись!’ закричалъ Левіанъ. ‘я уже оторвалъ теб одно ухо, какъ бы не сдлалъ того же и съ другимъ.’

‘Убирайся!’ повторилъ Енохъ и бросился на него.

Левіанъ заскрежеталъ зубами отъ ярости. Онъ громко крикнулъ: ‘Вспомни-ка ту ночь на фіорд. Ты вытаскивалъ мои удочки и я теб взялъ да и оторвалъ ухо!’

Вотъ почему Енохъ вчно носилъ на ушахъ повязку: у него было одно только ухо. Оба сосда имли зубъ другъ противъ друга и оба имли достаточное основаніе молчать объ этомъ дл.

‘Ты все равно, что убійца’, сказалъ Енохъ.

Слышно было, какъ пасторская лодка шумно причалила къ берегу, съ другой стороны слышенъ былъ трескъ все приближающагося пожара. Енохъ оглянулся и, желая устранитъ Левіана, выхватилъ ножъ, у него былъ великолпный ножъ.

‘Левіанъ вытаращилъ глаза и закричалъ: ‘Если ты только осмлишься грозить мн ножомъ, тебя увидятъ. Вотъ люди! Они ужъ пріхали.’

Енохъ спряталъ ножъ. ‘Зачмъ теб стоятъ здсь. Уйди!’ сказалъ онъ.

‘А чего ты именно здсь ищешь?’

‘Это тебя не касается. Я на этомъ мст кое-что спряталъ. А теперь сюда подходить огонь.’

Но Левіанъ не хотлъ уступить изъ упорства ни на пядь! Вотъ приближается и пасторъ, онъ, конечно, слышалъ ихъ ссору съ берега, но что за дло было теперь Левіану до пастора?

Лодка причалила, вс люди выскочили на берегъ съ топорами и заступами, пасторъ мимоходомъ поздоровался и сказалъ нсколько словъ:

‘Эти костры въ Ивановъ день преопасная штука, Енохъ, искры разлетаются во вс стороны. Ну, гд намъ начинать?’

Енохъ совсмъ потерялъ голову, пасторъ схватилъ и потащилъ его, такъ что онъ не могъ продолжать свою ссору съ Левіаномъ.

‘Откуда втеръ?’ спрашивалъ пасторъ. ‘Пойдемъ, покажи намъ, гд рыть канаву?’

Но Енохъ стоялъ, какъ на угольяхъ, ему нужно было не спускалъ глазъ съ Левіана, и онъ отвчалъ пастору, словно помшанный.

‘Не давай несчастью побждать тебя’, продолжалъ пасторъ: ‘опомнись! Надо же тушить огонь!’ и онъ взялъ Еноха подъ руку.

Нкоторые ушли впередъ и стали, нсколько отступя отъ огня, рыть канаву сами. Левіанъ все еще стоялъ на томъ же клочк и переводилъ духъ, онъ ступилъ ногой на каменную плитку, лежавшую у скалы. Ничего онъ тутъ не спряталъ, все это враки, — подумалъ онъ, нагибаясь. Но, покопавшись немножко въ земл подъ плитою, онъ увидалъ платокъ. Этотъ платокъ принадлежалъ Еноху, это былъ тотъ самый платокъ, который тотъ раньше носилъ на ушахъ. Левіанъ поднялъ его, въ немъ лежалъ пакетъ. Онъ развязалъ платокъ, развернулъ бумагу — въ ней были деньги, много денегъ. Банковые билеты. А среди банковыхъ билетовъ большой блый документъ.

Левіанъ въ высшей степени пораженъ: да это краденыя деньги! Онъ развертываетъ бумаги и разбираетъ по складамъ.

Енохъ увидалъ это, испустилъ хриплый крикъ, онъ вырвался отъ пастора и бросился къ Левіану съ ножомъ въ рукахъ.

‘Енохъ! Енохъ!’ кричалъ пасторъ, стараясь догнать его.

‘Вотъ онъ воръ!’ кричитъ Левіанъ имъ навстрчу.

Пасторъ думалъ, что Енохъ такъ пораженъ пожаромъ, что не соображаетъ, что длаетъ. ‘Спрячь ножъ!’ сказалъ онъ ему.

Левіанъ продолжалъ:

‘Вотъ преступникъ, обокравшій Мокка!’

‘Что такое?’ спросилъ пасторъ, ничего не понимая.

Енохъ тогда мгновенно бросился на своего врага, стараясь овладть пакетомъ.

‘Я это отдамъ господину пастору’, воскликнулъ Левіанъ, ‘пусть увидитъ господинъ пасторъ, что за человкъ у него въ помощникахъ!’

Обезсиленный Енохъ прислонился къ дереву, лицо его было сро. Банковые билеты, платокъ и документъ ничего не сказали пастору.

‘Вотъ гд я ихъ нашелъ!’ говорилъ Левіанъ, дрожа съ головы до ногъ: ‘онъ ихъ спряталъ подъ каменную плитку. Тамъ имя Мокка, бъ этой бумаг.’

Пасторъ прочелъ. Онъ не зналъ, что и думать, онъ взглянутъ на Еноха и сказалъ: ‘Это полисъ страхованія жизни, который Моккъ потерялъ, не такъ ли?’

‘Но тутъ и деньги, которыя тоже онъ потерялъ’, сказалъ Левіанъ.

Енохъ собрался съ силами. ‘Это, наврно, ты положилъ ихъ туда.’

Свистъ и шумъ горящаго лса приближались, кругомъ становилось все жарче и жарче, но эти трое людей не двигались съ мста.

‘Я ничего не знаю’, повторилъ Енохъ, ‘это Левіанъ положилъ сюда.’

‘Здсь двсти талеровъ. Откуда у меня можетъ быть двсти талеровъ? А платокъ разв не твой? Разв ты не носилъ его на ушахъ?’ спросилъ Левіанъ.

‘Да. Разв не носилъ?’ сказалъ и пасторъ.

Енохъ молчалъ.

Пасторъ перелисталъ банковые билеты. ‘Здсь не хватаетъ до двухсотъ талеровъ’, сказалъ онъ.

‘Онъ ужъ сколько-нибудь истратилъ’, прибавилъ Левіанъ.

Енохъ стоялъ, тяжело дыша, цдя сквозь зубы:

‘Я ничего не знаю, однако, замть себ, Левіанъ, я теб этого никогда не забуду.’

У пастора въ глазахъ зарябило. Если воръ былъ Енохъ, то Раландсенъ только игралъ комедію съ письмомъ, въ которомъ пасторъ увщевалъ его. И зачмъ онъ это длалъ?

Жаръ сталъ такъ силенъ, что вс трое спустились къ морю, огонь настигалъ ихъ и здсь. Имъ пришлось ссть въ лодку и отчалить.

‘Во всякомъ случа это полисъ Мокка’, сказалъ пасторъ. ‘Мы заявимъ объ этомъ. Греби къ дому, Левіанъ.’

Енохъ казался равнодушнымъ и смотрлъ прямо передъ собой, какъ ни въ чемъ не бывало.

‘Да, да, заявимъ обо всемъ, я тоже на этомъ настаиваю’, сказалъ онъ.

Пасторъ спросилъ уныло: ‘Вотъ какъ?’ и невольно закрылъ глаза отъ ужаса передъ всми этими исторіями.

Жадный Енохъ! Онъ былъ слишкомъ простъ: заботливо спряталъ онъ эту обличительную бумагу, значенія которой онъ не понялъ. На ней было много штемпелей и говорилось въ ней о большой сумм денегъ, онъ думалъ, что черезъ нсколько времени можно будетъ ухать и размнять бумагу. Онъ былъ не такъ богатъ, чтобы бросить ее.

Пасторъ оглянулся и посмотрлъ на пожаръ. Въ лсу шла работа: валились деревья, виднлась уже широкая, темная канава. Много людей сбжалось туда.

‘Огонь угаснетъ самъ собою’, сказалъ Левіанъ.

‘Ты думаешь?’

‘Какъ дойдетъ до березоваго лса, такъ и прекратится.’

И лодка съ тремя людьми плыла въ самую глубину бухты, ко двору фохта.

XII.

Вернувшись домой вечеромъ, пасторъ заплакалъ. Столько ужасныхъ грховъ накопилось вокругъ него! Онъ былъ сраженъ и горько потрясенъ, кром того и жена его ужъ не получитъ новыхъ башмаковъ, которые ей такъ сильно нужны: придется отдать крупную жертву, принесенную на алтарь Господу Богу Енохомъ, потому что это были деньги краденыя. И пасторъ тогда опять прогоритъ.

Онъ тотчасъ поднялся наверхъ, къ своей жен. Ужъ на порог охватилъ его порывъ негодованія и отчаянія. Его жена шила. Вокругъ нея на полу валялись куски матеріи, кухонная тряпка и вилка лежали на кровати вмст съ газетами и лоханкой. Одна изъ ея ночныхъ туфель валялась на стол. На комод лежали березовая втка, покрытая листвой, и огромный булыжникъ.

Пасторъ, по старой привычк, сталъ подбирать вещи съ полу и укладывать все на мсто.

‘Напрасно ты это длаешь’, сказала она: ‘я бы сама поставила туфлю на мсто, когда покончила бы съ шитьемъ.’

‘Ну какъ ты можешь сидть въ такомъ хаос и шить?’

Жена почувствовала себя глубоко уязвленной и ничего не отвтила.

‘Зачмъ здсь этотъ камень?’ спросилъ онъ.

‘Такъ, я нашла его внизу, на дорог, онъ мн понравился!’

Онъ взялъ пучки увядшей травы, лежавшіе у зеркала, и собралъ ихъ въ газетную бумагу.

‘Можетъ бытъ, и это на что нибудь нужно?’

‘Нтъ, эта трава ужъ слишкомъ завяла. Это щавель, я хотла приготовить изъ него салатъ’.

‘Ужъ онъ съ недлю пролежалъ здсь’, сказалъ пасторъ.

‘Онъ оставилъ слдъ на политур.’

‘Да, вотъ видишь, полированной мебели никому не слдовало покупать, это все ни къ чему.’

Тогда пасторъ разразился злымъ смхомъ. Жена бросила шитье и вскочила.

Всю жизнь не даетъ онъ ей покою и отравляетъ ей существованіе своимъ непониманіемъ. И снова разразилась одна изъ тхъ нелпыхъ и безплодныхъ вспышекъ, которыя въ продолженіе четырехъ лтъ постоянно возникали между ними съ нкоторыми промежутками. Пасторъ пришелъ лишь затмъ, чтобы попросить жену согласиться на отсрочку въ покупк башмаковъ. Досада разбирала его. Да вдь и шло же все по-дурацки съ тхъ поръ, какъ юмфру фонъ-Лоосъ ухала и жена взяла на себя управленіе домомъ.

‘Вотъ что еще: не можешь ли ты, наконецъ, немножко благоразумне распоряжаться въ кухн?’ сказалъ онъ.

‘Благоразумне? Мн кажется, я распоряжаюсь благоразумно. Разв дло идетъ хуже, чмъ прежде?’

‘Вчера, я видлъ, помойное ведро было полно кушанья.’

‘Теб не слдовало бы совать носъ во все, тогда дло шло бы лучше.’

‘Намедни я замгилъ, что въ ведро выброшено огромное количество сливочной каши, оставшейся отъ обда.’

‘Да, двушки такъ отвратительно объли ее, что я не могла больше подать ее на столъ.’

‘А еще я видлъ тамъ массу киселя.’

‘Молоко скислось. Ну, что же я могла противъ этого сдлать?’

‘Дня два тому назадъ я видлъ вареное и очищенное яйцо въ помойномъ ведр.’

Жена молчала, хотя и въ этомъ пункт она вполн могла бы оправдаться.

‘Вдь мы совсмъ не въ такихъ блестящихъ обстоятельствахъ’, сказалъ пасторъ, ‘а за яйца, какъ теб извстно, мы платимъ деньги. А тутъ на дняхъ еще отдали кошк яичное пирожное.’

‘Это осталось отъ обда. Однако, я должна сказать, что ты не своемъ ум, теб бы слдовало обратиться къ доктору.’

‘Я самъ видлъ, какъ ты держала кошку на рукахъ и поднесла къ ея морд сливочникъ. И все это ты длаешь при прислуг. Потихоньку он смются надъ тобой.’

‘Он вовсе не смются. А ты, ты душевно-больной.’

Въ конц концовъ пасторъ снова ушелъ въ свой кабинетъ. И жена опять была свободна.

На слдующее утро за завтракомъ ни одна изъ служанокъ не могла замтить, чтобы она была сердита или печальна. Всякая забота словно соскочила съ нея, казалось, она, благодаря Бога, забыла всю ссору. Счастливая легкость ея характера помогла ей во всемъ и давала возможность переносить житейскія невзгоды. Пасторъ снова почувствовалъ себя умиленнымъ. Ужъ лучше бы ему держать языкъ за зубами и не касаться хозяйственныхъ длъ, новая экономка, которую они выписали, ужъ наврно находится теперь на дорог къ сверу.

‘Къ сожалнію, теб невозможно будетъ купить башмаки. Пожертвованіе, полученное мною отъ Еноха, придется вернуть обратно: онъ укралъ эти деньги.’

‘Что ты?!’

‘Да, подумай только: это онъ совершилъ кражу со взломомъ у Мокка. Вчера онъ въ этомъ самъ сознался у фохта.’ И пасторъ разсказалъ все.

‘Такъ Роландсенъ вовсе не сдлалъ этого?’ сказала жена.

‘А ужъ этотъ. Этотъ безпутный, шутъ гороховый!.. Но ужъ съ башмаками придется теб подождать.’

‘Ну, такъ что жъ такое!’

Она всегда была такова: доброе, безпредльно великодушное дитя! И никогда не слышалъ пасторъ, чтобы она пожаловалась на свою бдность.

‘Право если бы ты только могла надть мои башмаки’, сказалъ онъ, и у него было такъ мягко на сердц.

Тутъ жена отъ души разсмялась: ‘Да! А ты — мои! Ха-ха-ха!..’ Она толкнула его тарелку, такъ что та упала на полъ и разбилась, вмст съ нею упала и холодная котлетка.

‘Постой, я принесу теб другую тарелку’, сказала жена и выбжала изъ комнаты.

‘Ни малйшаго сожалнія объ убытк!’ подумалъ пасторъ: ‘ни тни подобной мысли! А вдь тарелка денегъ стоитъ!’

‘Ты вдь не станешь сть эту котлетку?’ воскликнула жена, вернувшись.

‘А что же намъ съ нею длать?’

‘Ну, ужъ ее-то, право, можно кошк отдать’.

‘Однако, я не въ такихъ хорошихъ обстоятельствахъ, какъ ты’, сказалъ онъ, омрачаясь снова. И опять разыгралась бы настоящая ссора, если бы жена не смолчала. Но радость обоихъ была все же испорчена.

День спустя опять распространиласъ крупная новость: Роландсенъ исчезъ.

Узнавъ о находк въ лсу и о сознаніи Еноха, онъ сказалъ съ большимъ раздраженіемъ: ‘Ну, ужъ это слишкомъ! Хотъ бы мсяцемъ поздне!’ Раздуватель мховъ Борре слышалъ это. Посл этого вечеромъ Роландсена не могли найти ни въ дом, ни на улиц. А лодка Борре, вытащенная на берегъ у пастората, пропала вмст съ веслами, рыболовными принадлежностями и всмъ, что въ ней было.

Моккъ въ Росенгорд тотчасъ получилъ извстіе о томъ, кто былъ истиннымъ воромъ, но, странное дло, онъ совсмъ не торопился пріхать и разобрать дло снова. Можетъ быть, старый Моккъ зналъ, что длаетъ. Телеграфистъ Роландсенъ вытянулъ у него вознагражденіе, которое теперь ему придется снова выдать, а это самомъ дл было ему неудобно. Онъ быть настолько ‘истиннымъ Моккомъ’, что не могъ затрудняться разными мелочами въ длахъ чести, но въ данную минуту онъ былъ въ стсненныхъ обстоятельствахъ. Многія дла, предпринятыя Моккомъ, требовали большихъ расходовъ, а чистыя деньги ужъ не текли ркой. Главный запасъ сельди. лежалъ у агентовъ въ Берген, но цны стояли низкія, онъ не продавалъ. Съ нетерпеніемъ ждалъ Моккъ конца лта, тогда вся рыбная ловля прикончится и цны станутъ повышаться. Кром того, Россія затяла войну, земледліе падетъ въ этой громадной стран и населенію понадобятся сельди.

Нсколько недль Моккъ избгалъ показываться въ приход. Не общалъ ли онъ еще пасторш булочную, и что онъ теперь ей скажетъ?

Фундаментъ стоялъ, и все было распланировано, но дома все-таки не было. Опять начались сплетни, будто Моккъ затрудняется довести до конца постройку для булочной. Зашло такъ далеко, что придворный булочникъ фохта сталъ снова пить. Онъ чувствовалъ себя спокойне, булочная не будетъ готова въ какую-нибудь недлю, у него есть еще время погулять. Пастору донесли о томъ, какъ этотъ человкъ опустился, и онъ собственной особой явился къ нему, однако, и это, повидимому, не помогло, такъ твердо булочникъ чувствовалъ почву подъ ногами.

И, въ самомъ дл, пастору, этому работнику на нив Господней, много было дла, несмотря на то, что онъ не щадилъ себя, работы скоплялось все больше и больше. Вотъ теперь пришлось устранить еще одного помощника самаго усерднаго изъ всхъ, Еноха. Нсколько дней спустя посл приключенія съ нимъ, Левіанъ снова пришелъ и выказалъ сильное желаніе снова занять прежнее мсто.

‘Теперь, я полагаю, господинъ пасторъ, вы видите, что никто не способенъ быть лучшимъ помощникомъ, чмъ я.’

‘Тебя подозрваютъ въ томъ, что ты поджогъ тогда лсъ.’

‘Это все лгутъ разные плуты и мошенники’, возразилъ Левіанъ.

‘Пусть такъ. Ты все равно не будешь помощникомъ.’

‘Кто же будетъ имъ на этотъ разъ?

‘Никто. Я обойдусь безъ помощника.’

Такъ силенъ и твердъ и справедливъ былъ пасторъ во всхъ отношеніяхъ. А теперь у него было особенное основаніе безпощадно относиться къ себ: вчная нужда въ дом и неудачи на служб могли совершенно деморализовать и ослабить его, временами онъ допускалъ себя до такихъ преступныхъ мыслей! Не заключить ли ему, напримръ, миръ съ Левіаномъ, который со своей стороны докажетъ ему такъ или иначе свою благодарность? Дале: Моккъ изъ Росенгорда предложилъ ему свою помощь на случай чьей-нибудь нужды въ приход, хорошо, но разв онъ самъ не бдне всхъ, отчего же ему не обратиться къ Мокку на помощью для одной бдной семьи и не взять этой поддержки для себя? Тогда и башмаки явились бы у жены. Да ему и самому кое-что нужно: нсколько книгъ кое-какой философіи, вдь онъ изсыхаетъ, вертясь, какъ блка въ колес, и ни на шагъ не развивается. А тутъ еще тотъ фанфаронъ Роландсенъ внушилъ, видите ли, жен, что это люди сдлали Бога тмъ, что онъ есть. Онъ при случа еще вмшается въ это дло и заткнетъ ротъ, кому слдуетъ.

Наконецъ явился Моккъ. И явился такимъ же, какъ всегда: важнымъ и величественнымъ, дочь его Элиза была съ нимъ. Изъ вжливости онъ немедленно навстилъ пастора, какъ бы для того, что бы никто не подумалъ, что онъ уклоняется отъ своего общанія. Пасторша спросила о булочной. Моккъ объяснилъ, что ему не было никакой возможности торопиться съ постройкой: булочная все равно не можетъ быть пущена въ ходъ въ этомъ году, такъ какъ надо дать фундаменту оссть. Тутъ пасторша испустила восклицаніе разочарованія, пасторъ же чувствовалъ нкоторую радость.

‘Спеціалисты объяснили мн это’, сказалъ Moккъ, ‘вотъ я и долженъ воздержаться. Къ слдующей весн фундаментъ осядетъ на нсколько дюймовъ. А что тогда длать со срубомъ, если поставить его теперь же?’

‘Да, что длать тогда со срубомъ?’ повторилъ пасторъ.

Впрочемъ, Моккъ далеко не былъ въ подавленномъ настроеніи. Лтнее время проходило, рыбная ловля совершенно окончилась, и агенты только что увдомили его по телеграфу, что цны быстро подымаются. Моккъ не могъ утерпть, чтобы не разсказать этого пастору и его супруг. Зато пасторъ могъ въ свой очередь сообщить ему новость о томъ, гд находится Роландсенъ: на остров, далеко на мир, на запад, живетъ онъ, совершенно какъ дикій. Эту новость принесли пастору нкіе мужъ съ женой.

Моккъ немедленно послалъ лодку, чтобы привезли Роландсена.

Дло было въ томъ, что извстіе о приключеніи съ Енохомъ явилось для Роландсена неожиданностью: теперь онъ былъ свободенъ, но четырехсотъ талеровъ для Мокка у него не было. Тутъ онъ въ тишин ночи взялъ лодку Борре съ стями и со всми принадлежностями и ухалъ. Полторы мили плылъ онъ по открытому морю, гребъ всю ночь и утромъ пріискалъ себ уединенный островокъ, къ которому и причалилъ. Всевозможныя морскія птицы кружились надъ нимъ.

Роландсенъ былъ голоденъ, сначала онъ думалъ набрать себ чайковыхъ яицъ на завтракъ, но оказалось, что изъ яицъ уже вылупились птенчики. Тогда онъ выплылъ на рыбную ловлю, и это удалось ему лучше. И вотъ изо дня въ день сталъ онъ жить, питаясь рыбой, скучая и царствуя на островк. На случай дождливой погоды онъ нашелъ пріютъ подъ выступомъ необычайно красивой скалы. Ночью онъ спалъ на зеленой лужайк, и солнце никогда не заходило для него.

Прошли дв, три недли, онъ страшно исхудалъ, но взглядъ его становился все благородне отъ развивавшейся въ немъ твердости духа, и онъ не намренъ былъ сдаваться. Онъ ничего не боялся, кром того, что кто-нибудь явится и обезпокоитъ его. Ночи дв тому назадъ къ острову причалила лодка, на ней сидли мужчина и женщина, собиравшіе пухъ. Они хотли высадиться на островъ, но Роландсенъ ни за что не хотлъ допуститъ этого, онъ издали замтилъ ихъ, у него было время прійти въ неистовство, и, съ маленькимъ якоремъ въ рукахъ, онъ проявилъ такое искусство въ фехтованіи, что испуганная пара тотчасъ отъхала отъ островка. Тогда Роландсенъ захохоталъ и похожъ былъ въ это время на страшнаго дьявола со своимъ исхудалымъ лицомъ.

Однажды утромъ птицы зашумли сильне обыкновеннаго и разбудили Роландсена, а было такъ рано, почти ночь. Онъ увидалъ лодку уже совсмъ близко. Роландсену было очень досадно, что онъ не замтилъ ее раньше. И явилась эта лодка совершенно не кстати для него, прежде, чмъ онъ окончательно приготовился прикинуться бсноватымъ, она уже причалила и ему нельзя уже было оттолкнуть ее и забросать людей каменьями.

Двое людей съ фабрики Мокка, отецъ и сынъ, сошли на берегъ, и старикъ поздоровался съ Роландсеномъ.

‘Я совершенно не радъ теб и что-нибудь съ тобой сдлаю’, заявилъ Роландсенъ.

‘А что же именно?’ спросилъ старикъ и взглянулъ на сына съ нкоторымъ опасеніемъ.

‘Само собой разумется, я тебя задушу. Что ты на этотъ счетъ думаешь?’.

‘А мы пріхали съ порученіями, которыя далъ намъ къ теб самъ Моккъ’.

‘Ну, разумется, Моккъ самъ далъ вамъ порученіе. Я знаю, что ему надо’.

Тогда молодой парень тоже вмшался въ разговоръ и заявилъ, что Борре требуетъ свою лодку и удочку.

Роландсенъ воскликнулъ съ горечью: ‘Вотъ какъ? Да что онъ, съ ума что ли сошелъ? А я то что же стану длать? Я живу на пустомъ остров, мн нужна же будетъ лодка, когда я ршусь вернуться къ людямъ, а удочкой я долженъ ловитъ рыбу, чтобы не умереть съ голоду. Передайте ему мой поклонъ’.

‘А кром того новый телеграфистъ веллъ вамъ передать, что на ваше имя пришли и ждутъ важные телеграммы.’

Роландсенъ такъ и подскочилъ. Какъ! Уже?!— Онъ сталъ разспрашивать обо всемъ, получилъ отвты и ужъ больше не отказывался хать съ ними. Парень гребъ въ лодк Борре, а Роландсенъ похалъ со старикомъ.

На носу стояла корзина для провизіи, въ Роландсен проснулась надежда, нтъ ли тамъ чего нибудь състного. Онъ хотлъ спросить:— Есть у тебя да съ собою?— Но изъ сильнаго самолюбія удержался и болтовней старался заглушить въ себ голодъ.

‘Какъ Моккь узналъ, что я здсь?’

‘Объ этомъ заговорили въ округ. Одинъ мужчина съ женой видли васъ здсь разъ ночью, вы ихъ страшно напугали’.

‘Да чего имъ было здсь нужно!.. Ты подумай: я нашелъ у острова новое мсто для рыбной ловли, и вотъ мн приходится узжать отсюда.’

‘А сколько же вы хотли прожить тамъ?’.

‘А что теб?’, возразилъ коротко Роландсенъ.

Его тянуло къ корзин, онъ чуть не изнемогалъ изъ-за своей гордости, однако, онъ сказалъ: ‘Какая у тебя отвратительная корзина. Едва ли въ ней можно хранить что-нибудь нужное. Что въ ней такое?’.

‘Если бы у меня было столько мяса, и сала, и масла, и сыра, сколько перебывало въ этой корзин, мн бы хватило этого на многіе и многіе годы’, отвчалъ старикь.

Роландсенъ харкнулъ и сплюнулъ въ море.

‘Когда пришли телеграммы?’, спросилъ онъ.

‘Да ужъ давненько’

На полъ-дорог лодки съхались: отецъ и сынъ хотли закусить изъ своей корзины. Роландсенъ озирался во вс стороны. Старикъ сказалъ:

‘У насъ тутъ кое-какая да, не хотите ли?’ И онъ протянулъ корзину Роландсену.

Тотъ отстранилъ ее рукою и отвтилъ: ‘Я лъ всего съ полчаса назадъ и притомъ полъ всего, необходимаго для человка. Впрочемъ ты едва ли имешь хоть нкоторое понятіе, до чего аппетитный видъ иметъ эта поджаристая булочка. Нтъ, спасибо, я только посмотрю, только понюхаю!’ И Роландсенъ продолжалъ болтать и посматривать на вс стороны: ‘Да, да, мы-таки въ довольств живемъ тутъ на свер. Я убжденъ, что у каждаго найдется мясной окорочекь въ запас. Да и сальца вволю. Но въ этой жизни есть что-то животное!’ Роландсенъ принялъ мрачный видъ и сказалъ: ‘Ты спросилъ, сколько я разсчитывалъ там остаться? Конечно, я остался бы тамъ до жатвы и посмотрлъ бы на паденіе звздъ. Я большой любитель явленій природы и мн нравится, когда цлый міръ разбивается на кусочки.’

‘Да, это что-то такое, чего мн не понялъ.’

‘Цлый міръ. Когда одна звзда вышибаетъ другую звзду съ ея пути и сбрасываетъ ее въ пространство.’ Они все еще продолжали свой завтракъ.

‘Вы дите совсмъ, какъ свиньи, право’, сказалъ наконецъ, Роландсенъ, ‘и какъ это помщается въ вашихъ чревахъ вся эта пища!’

‘Ну, вотъ мы и кончили!’ сказалъ старикъ добродушно.

Лодки разъхались, и люди снова взялись за весла. Роландсенъ улегся на дн лодки, чтобы заснуть.

Они пріхали посл полудня, и Роландсенъ прямо отправился на станцію за телеграммами. Это были прекрасныя новости относительно его открытія. Новое предложеніе патента изъ Гамбурга и еще боле выгодное предложеніе изъ другого торговаго дома черезъ контору. Но Роландсенъ былъ такой странный чудакъ, что бжалъ въ лсъ и долго сидлъ тамъ одинъ прежде, чмъ добыть себ что-нибудь пость. Восторгъ сдлалъ его мальчишкой, ребенкомъ съ безпомощными руками.

XIV.

Онъ направился къ контор Мокка и вошелъ туда съ видомъ человка, возстановившаго свое доброе имя, съ видомъ льва. Его видъ, наврно, теперь поразитъ семейство Моккъ въ самое сердце, Элиза поздравитъ его, можетъ быть, а чистосердечная дружба такъ нужна была ему теперь!

Онъ былъ разочарованъ. Онъ засталъ Элизу передъ фабрикой въ бесд съ братомъ, она такъ мало обратила вниманія, что едва отвтила на его поклонъ. И оба продолжали свой разговоръ. Роландсенъ не остановился и ничего не спросилъ о старомъ Мокк, а прямо прошелъ наверхъ въ контору и получалъ въ дверь. Она была заперта. Онъ снова спустился внизъ и сказалъ: ‘Вашъ отецъ посылалъ за мной, гд я могу его видть?’

Оба они не торопились отвчать ему, а сперва покончили свою бесду, и затмъ только Фридрихъ сказалъ: ‘Отецъ тамъ наверху у шлюзовъ’.

— Они могли бы сказать мн это раньше, какъ только я пришелъ — подумалъ Роландсенъ. Оба были полны равнодушія къ нему, они допустили, чтобы онъ напрасно пошелъ въ контору, и не предупредили его.

‘Нельзя ли послать за нимъ?’ спросилъ Роландсенъ.

Фридрихъ медленно отвтилъ: ‘Если отецъ ушелъ къ шлюзамъ, то это значитъ, что ему нужно тамъ быть.’

Смущеніе отразилось въ глазахъ Роландсена, онъ взглянулъ на обоихъ.

‘Вамъ придется еще разъ прійти’, сказалъ Фридрихъ.

И Роландсенъ согласился съ этимъ, сказавъ только: ‘да, да!’ и ушелъ.

Однако, сдлавъ нсколько шаговъ, онъ сжалъ губы и одумался. Вдругъ онъ вернулся назадъ и сказалъ безъ всякихъ предисловій: ‘Если я пришелъ, то не затмъ, чтобы видть кого-либо, кром вашего отца, поняли?’

‘Приходите позже’, сказалъ Фридрихъ.

‘И если я пришелъ еще разъ, то только затмъ, чтобы сказать, что въ третій разъ я ужъ не приду.’

Фридрихъ пожалъ плечами.

‘Вотъ идетъ отецъ’, сказала Элиза.

Старый Моккъ подошелъ. Онъ нахмурился и съ раздраженнымъ видомъ прошелъ въ контору впереди Роландсена. Тамъ онъ сказалъ: ‘Прошлый разъ я предложилъ вамъ стулъ, теперь я этого не сдлаю.’

‘Нтъ, разумется, нтъ’, сказалъ Роландсенъ. Однако, онъ и теперь не принималъ къ сердцу этого гнва.

Но старому Мокку жестокость не доставляла никакого удовольствія. Съ его стороны жесткость по отношенію къ Роландсену была понятна, но у него же было слишкомъ много превосходства, чтобы прибгать къ ней. Онъ сказалъ: ‘Вы, конечно, знаете, что произошло?’

Роландсепъ отвчалъ: ‘Меня здсь не было, могло произойти многое, что вы знаете, а я нтъ.’

‘Такъ я сообщу вамъ’, сказалъ Моккъ. И въ эту минуту онъ являлъ собою подобіе маленькаго бога, въ рук у котораго судьба человка. ‘Сожгли ли вы на самомъ дл мой полисъ?’ спросилъ онъ.

‘Врне всего то’, началъ Роландсенъ, ‘что, если вы желаете меня допрашивать…’

‘Вотъ онъ’, сказалъ Моккъ и показалъ бумагу.

‘Деньги также нашлись. Все это лежало въ платк, который принадлежалъ не вамъ.’

Роландсенъ не возражалъ.

Моккъ продолжалъ: ‘Онъ принадлежалъ Еноху.’

Эта торжественность поневол разсмшила Роландсена, и онъ сказалъ, шутя: ‘Вотъ увидите, что воръ Енохъ.’

Но шутка его не понравилась Мокку, это была далеко не почтительная шутка. ‘Вы оставили меня въ дуракахъ’, сказалъ онъ, ‘и наказали меня на четыреста талеровъ.’

Роландсенъ, стоявшій передъ нимъ со своими драгоцнными телеграммами, все-таки не хотлъ быть серьезнымъ. ‘Давайте разберемтесь въ этомъ немножко.’

Тогда Моккъ заговорилъ рзко: ‘Прошлый разъ я простилъ васъ, теперь я этого не сдлаю.’

‘Я пришелъ уплатить вамъ деньги.’

Это взорвало Мокка: ‘Эти деньги не имютъ для меня больше значенія. Вы обманщикъ, знаете ли вы это?’

‘Позволите вы мн дать вамъ объясненіе? Нтъ? Но вдь это же ужъ слишкомъ неразумно. Чего же вы въ такомъ случа отъ меня хотите?’

‘Я хочу преслдовать васъ судомъ’, сказалъ Моккъ.

Вошелъ Фридрихъ и занялъ свое мсто у конторки. Объ услыхалъ послднія слова и увидалъ отца въ раздраженіи, что съ нимъ случалось очень рдко.

Роландсенъ сунулъ руку въ карманъ за телеграммой и сказалъ: ‘Такъ разв вы не желаете получить ваши деньги?’

‘Нтъ’, возразилъ старый Моккъ. ‘Вы можете внести ихъ на суд.’

Роландсенъ остановился. Онъ уже не походилъ на льва, при ближайшемъ разсмотрніи онъ былъ въ некрасивомъ положеніи, и его могли схватить крпко на крпко. Хорошо же! Когда Моккъ бросилъ на него вопросительный взглядъ, словно недоумвая, зачмъ Роландсенъ все еще стоитъ здсь, онъ отвтилъ, ‘Я жду, чтобы меня арестовали.’

Моккъ сказалъ въ замшательств: ‘Здсь? Нтъ, вы можете итти домой и приготовиться.’

‘Очень вамъ благодаренъ. Мн еще нужно послать нсколько телеграммъ.’

Эти слова смягчили Мокка, вдь не людодъ же онъ былъ. ‘Вы можете располагать и сегодняшнимъ и завтрашнимъ днемъ, чтобы собраться и привести ваши дла въ порядокъ’, сказалъ онъ.

Роландсенъ поклонился и вышелъ.

Внизу все еще стояла Элиза, и онъ прошелъ мимо, не кланяясь. Что потеряно, то потеряно, съ этимъ ужъ ничего не подлаешь. Она тихонько окликнула его, и онъ вытаращилъ на нее глаза, смущенный и пораженный.

‘Я только хотла сказать вамъ, что… это не такъ ужъ опасно.’

Онъ не понялъ ни единаго словечка, какъ не понялъ и того, что теперь она сдалась ему. ‘Мн нужно итти домой послать нсколько телеграммъ’, сказалъ онъ.

Она подошла къ нему, грудь ея дышала тяжело, она оглядывалась и, казалось, опасалась чего-то. Она сказала: ‘Отецъ, можетъ быть, былъ ужь очень строгъ. Но это пройдетъ.’

Роландсену было досадно. ‘Это ужъ, какъ отцу вашему будетъ угодно’, отвчалъ онъ.

Вотъ оно какъ! Однако, она все еще тяжело дышала: ‘Что вы на меня такъ смотрите? Или вы меня ужъ не узнаете?’

Милость, одна только милость. Онъ отвчалъ: ‘Узнаютъ или не узнаютъ людей, смотря по тому, какъ они сами того желаютъ.’

Пауза. Наконецъ Элиза проговорила: ‘Вы должны, однако же, признаться, что то, что вы сд… Ну, да вы сами больше всхъ отъ этого страдаете.’

‘Пусть, пусть я страдаю отъ этого больше всхъ. Я только совершенно не желаю вмшательства всхъ и каждаго. Отецъ вашъ только долженъ арестовать меня.’

Не говоря ни слова, она отошла отъ него.

Онъ ждалъ два, онъ ждалъ три дня, но никто не являлся за нимъ въ домикъ Борре. Онъ жилъ въ величайшемъ напряженіи. Онъ приготовилъ свои телеграммы и хотлъ отправить ихъ въ тотъ самый моментъ, когда его схватятъ, онъ хотлъ принять наиболе выгодное предложеніе и продать патентъ. Тмъ временемъ онъ не оставался празднымъ: онъ сносился съ иностранными домами относительно того — другого, велъ переговоры о покупк водопада противъ фабрики Мокка, о страхованіи транспортовъ. Вс эти заботы лежали на его плечахъ.

Но Моккъ вовсе не былъ человкомъ способнымъ преслдовать ближняго. Наоборотъ, дла его опять обстояли прекрасно, а въ хорошія времена ему было гораздо пріятне проявлять благосклонность къ людямъ. Новая телеграмма его агентовъ изъ Бергена поставила его въ извстность о томъ что сельдь его продана въ Россію. Если Мокку нужны деньги, то ихъ тотчасъ же можно выслать. Итакъ, онъ снова былъ на высот величія.

Когда, посл цлой недли ожиданія ничего не измнилось въ положеніи вещей, Роландсенъ снова отправился къ контор Мокка. Напряженіе и неизвстность изнурили его, и онъ хотлъ добиться ршенія.

‘Я ждалъ цлую недлю, а вы все не сажаете меня подъ арестъ’, сказалъ онъ.

‘Молодой человкъ, я взвсилъ это дло’, снисходительно отвтилъ Моккъ.

‘Старый человкъ, вы должны немедленно привести это дло къ концу!’ горячо сказалъ Роландсенъ. ‘Вы полагаете, что можете цлую вчность раздумывать и заставлять меня ждать и любоваться на ваше великодушіе, но я приму, наконецъ, мры: я самъ отдамся правосудію.’

‘Сегодня я во всякомъ случа ожидалъ отъ васъ иныхъ рчей.’

‘Я покажу вамъ, какихъ именно рчей вамъ ждать отъ меня’, воскликнулъ Роландсенъ съ излишней высокопарностью и бросилъ передъ Моккомъ свои телеграммы на столъ. Носъ его казался еще больше прежняго, потому что лицо его очень исхудало.

Моккъ скользнулъ взглядомъ по телеграммамъ. ‘Вы пустились въ изобртенія?’ сказалъ онъ. Однако, чмъ дальше онъ просматривалъ телеграммы, тмъ внимательне онъ къ нимъ относился и былъ, повидимому, уже серьезно заинтересованъ. ‘Рыбій клей?’ сказалъ онъ, наконецъ, и снова сталъ перечитывать телеграммы сначала.

‘Это, повидимому, нчто много общающее?’ продолжалъ онъ и взглянулъ на Роландсена. ‘Это фактъ, что вамъ предлагаютъ такую высокую сумму за изобртеніе этого клея?’

‘Да.’

‘Въ такомъ случа поздравляю васъ. Но тогда вы, показавшій себя съ такой почтенной стороны, тмъ боле не должны быть невжливы со старикомъ.’

‘Въ этомъ вы, разумется, правы. Но напряженіе этихъ дней страшно меня разстроило. Вы общали арестовать меня, а между тмъ ничего изъ этого не вышло.’

‘Я долженъ объяснить, какъ это случилось: въ это дло вмшались другіе. Я и хотлъ было арестовать васъ.’

‘Кто вмшался?’

‘Женщины, знаете ли. У меня есть дочь. Элиза сказала: не нужно.’

‘Это очень странно’, сказалъ Роландсенъ.

Моккъ снова заглянулъ въ телеграммы. ‘Это прекрасно. А не можете ли вы немного познакомить меня съ вашимъ открытіемъ?’

И Роландсенъ немного его познакомилъ.

‘Итакъ, мы въ нкоторомъ смысл конкурренты’, сказалъ старый Моккъ.

‘Не въ нкоторомъ смысл только. Съ того момента, какъ я отошлю свой отвтъ, мы становимся конкуррентами въ самомъ дл.’

‘Вотъ какъ?’ сказалъ Моксъ пораженный. ‘Что вы хотите этимъ сказать? Разв вы хотите открыть фабрику?’

‘Да. Противъ вашего водопада есть другой, гораздо больше вашего. Шлюзовъ тамъ не понадобится.’

‘Это водопадъ Левіана.’

‘Я его купилъ.’

Моккъ нахмурился и сталъ соображать. ‘Въ такомъ случа мы дйствительно станемъ конкуррентами’, сказалъ онъ.

Роландсенъ прибавилъ: ‘При чемъ вы потеряете.’

Однако, разговоръ этотъ возбуждалъ все большее и большее раздраженіе въ крупномъ барин, который не привыкъ къ этому и не могъ этого хладнокровно выноситъ. ‘Вы, однако, удивительно часто забываете, что вы еще въ моихъ рукахъ’, сказалъ онъ.

‘Укажите только на меня. Потомъ будетъ и мой чередъ.’

‘Ахъ, что же вы хотите сдлать?’

Роландсенъ отвчалъ: ‘Я разорю васъ.’

Вошелъ Фридрихъ. Онъ тотчасъ замтилъ, что разгорается ссора, и его раздражило, что отецъ тотчасъ не покончитъ съ этимъ неблагодарнымъ долгоносымъ телеграфистомъ.

Роландсенъ громко сказалъ: ‘Я предлагаю вамъ слдующее: мы используемъ изобртеніе сообща. Мы будемъ содержать фабрику вмст, и я буду руководить ею. Мое предложеніе потеряетъ силу черезъ двадцать четыре часа.’ Съ этимъ Роландсенъ вышелъ изъ комнаты, оставивъ на стол свои телеграммы.

XV.

Начиналась осень, лсъ шумлъ, море было желто и холодно, и звзды на неб казались больше. Но у Ове Роландсена уже не было времени наблюдать звздопада, хотя онъ все еще оставался любителемъ природы. На фабрику Мокка за послднее время ежедневно приходило много крестьянъ, тутъ они разрушали, тамъ строили сообразно съ распоряженіями Роландсена, руководившаго всмъ. Онъ превзошелъ вс трудности и пользовался теперь величайшимъ почетомъ.

‘Я всегда, собственно говоря, цнилъ этого человка», говорилъ старый у Моккъ.

‘А я нтъ’, возражала Элиза изъ гордости, ‘подумаешь, какъ онъ сталъ важенъ. Точно онъ спасъ насъ, право’.

‘Ну, ужъ до такой-то степени дло не доходило…’

‘Онъ поклонится и даже не ждетъ отвта. Идетъ себ мимо.’

‘У него много дла.’

‘Онъ втерся въ нашу семью, вотъ это врно’, говорила Элиза и губы ея блднли. ‘Гд бы мы ни были, и онъ тутъ. Но, если только онъ что нибудь думаетъ на мой счетъ, такъ въ этомъ то, по крайней мр, онъ ошибается.’

Элиза ухала въ городъ.

И все-таки все шло своимъ чередомъ, повидимому, и безъ нея обходились. Но дло было въ томъ, что съ той минуты, какъ Роландсенъ повелъ дла сообща съ Моккомъ, онъ далъ себ слово неустанно работать и не давать себ времени мечтать о другомъ. Можно помечтать весной, а потомъ и довольно! Но нкоторые люди всю жизнь мечтаютъ и неисправимы въ этомъ отношеніи. Такой была юмфру фонъ-Лоосъ изъ Бергена. Роландсенъ получилъ отъ нея письмо о томъ, что его она ни чуть не меньше уважаетъ, чмъ себя, потому что онъ не замаралъ себя воровствомъ, а только разыгралъ комедію. И что она беретъ назадъ свой разрывъ съ нимъ, если только еще не поздно.

Въ октябр Элиза Моккъ вернулась. Говорили, что помолвка ея окончательно ршена, и ея женихъ Генрикъ Бурнусъ Генриксенъ, капитанъ съ берегового парохода, пріхалъ въ гости къ Мокку. Въ большой зал въ Росенгорд долженъ былъ состояться балъ, нмецкій оркестръ, бывшій въ Финмаркен и возвращавшійся домой, былъ приглашенъ туда играть на флейтахъ и тубахъ. Весь приходъ приглашенъ былъ на балъ, Роландсенъ, какъ и прочіе, а также дочь кистера, Ольга, которая должна была явиться туда въ качеств будущей супруги Фридриха. Но пасторской чет нельзя было попасть къ Мокку на балъ: назначенъ былъ новый пасторъ, и его со дня на день ждали, а добраго временнаго пастора отправляли въ другой приходъ на сверъ, гд другая община осталась безъ пастора. Онъ со своей стороны ничего не имлъ противъ того, чтобы сять и жать на новой нив, здсь работа его не всегда сопровождалась удачей. На одно плодотворное дло могъ онъ во всякомъ случа оглянуться съ отрадой: онъ настоялъ на томъ, чтобы сестра Левіана вспомнила, наконецъ, о томъ человк, который имлъ намреніе на ней жениться. Это былъ приходскій плотникъ, при томъ же плотникъ, хранившій немало шиллинговъ въ изголовь своей постели. Когда они стояли передъ алтаремъ и пасторъ внчалъ ихъ, онъ испытывалъ чувство живйшаго удовольствія. Путемъ неутомимаго усердія все-таки совершенствуешь такъ или иначе нравы.

‘Ахъ, все постепенно устроится, благодаря Бога!’ думалъ пасторъ. Въ собственномъ его хозяйств опять стало немного больше порядка, пріхала новая экономка, она была въ лтахъ и солиднаго нрава, такъ что онъ собирался взять ее съ собою и на новое мсто. Все, повидимому, шло къ лучшему. Хотя пасторъ былъ строгимъ наставникомъ, однако, на него, не сердились за это: когда онъ спустился къ пристаньк, многіе, оказалось, собрались тутъ для проводовъ. Что касается Роландсена, то онъ не хотлъ упустить этого случая, чтобы показать свою любезность, лодка Мокка уже стояла тутъ съ тремя гребцами, ожидая его, но онъ не хотлъ отчалить раньше, чмъ пасторская чета благополучно пустится въ путь. Пасторъ почувствовалъ къ Роландсену благодарностъ за это вниманіе, несмотря на все происшедшее между ними. И, какъ въ свое время помощнику Левіану было предоставлено вынести пасторшу на беретъ, такъ теперь пасторъ предоставилъ ему же и внести ее въ лодку. Судьба, повидимому, хотла улыбнуться и ему, такъ какъ пасторъ общалъ со своей стороны сдлать все возможное, чтобы онъ получилъ снова мсто помощника.

Итакъ, повидимому, все шло къ лучшему.

‘Если бы мн не нужно было на югъ, а вамъ на сверъ, то мы могли бы отправиться вмст’, сказалъ Роландсенъ.

‘Да’, отвчалъ пасторъ. ‘Однако, позвольте намъ думать, дорогой Роландсенъ, что, несмотря на то, что одинъ изъ насъ идетъ на югъ, а другой на сверъ, мы все-таки въ конц концовъ встртимся вс въ одномъ мст!’ Такъ постоянно держалъ свое знамя этотъ добрый пасторъ, не зная усталости.

Жена его сидла на носу въ своихъ неказистыхъ старыхъ башмакахъ, они были починены, но тотчасъ опять стали отвратительно гадки на видъ. Но это не печалило пасторшу, глаза ея еще больше блестли, она радовалась, что детъ на новое мсто, гд можно будетъ посмотрть, что тамъ такое. Съ нкоторымъ горемъ думала она объ одномъ большомъ булыжник, укладк котораго съ собой пасторъ ршительно воспротивился, хотя камень былъ такъ красивъ.

Они отчалили. И вс стали махать шляпами, фуражками и платками, и съ берега и съ лодки звучали прощальныя привтствія.

Затмъ Роландсенъ тоже слъ въ лодку. Ужъ сегодняшній-то вечеръ ему придется провести въ Росенгорд, гд празднуется двойная помолвка. Онъ не хотлъ пропустить этого случая оказать свою любезность. Такъ какъ на лодк Мокка не было вымпела на мачт, онъ досталъ у лодочниковъ великолпный красный съ блымъ вымпелъ, который и веллъ прикрпить на мачту передъ отплытіемъ.

Онъ пріхалъ къ вечеру. Сразу видно было, что торговый домъ справляетъ праздникъ: окна въ обоихъ этажахъ ярко свтились, а въ гавани и на судахъ всюду виднлись флаги, хотя было ужъ совсмъ темно. Роландсенъ сказалъ гребцамъ: ‘Теперь ступайте на берегъ и пошлите трехъ другихъ на смну: въ полночь я опять ду на фабрику.’

Фридрихъ тотчасъ встртилъ Роландсена. Онъ былъ въ хорошемъ настроеніи духа: теперь у него явилась серьезная надежда сдлаться штурманомъ на береговомъ пароход, онъ женится и сможетъ самъ что-нибудь зарабатывать. Старый Моккъ тоже былъ доволенъ и надлъ орденъ, которымъ наградилъ его король, когда здилъ въ Финмаркенъ. Что же касается Элизы и капитана Генриксена, то, конечно, на нихъ стоило посмотрть, но они, наврно, ворковали гд-нибудь въ укромномъ уголк.

Роландсенъ выпилъ два стакана и старался запастись спокойствіемъ духа. Со старымъ Моккомъ нужно было ему побесдовать о длахъ: онъ изобрлъ краску. Эта краска казалась сущимъ пустякомъ, а между тмъ, быть можетъ, ей то и суждено быть именно самымъ доходнымъ продуктомъ, кром того Роландсену нужны машины и аппараты для дезинфекціи. Пришла Элиза. Она взглянула прямо въ лицо Роландсену и громко съ нимъ поздоровалась, кивнувъ головой.

Онъ всталъ и поклонился, но она уже прошла мимо.

‘Она такъ занята сегодня’, сказалъ старый Моккъ.

‘Итакъ, это ршено и подписано, какъ только начнется ловъ въ Лофодён’, сказалъ Роландсенъ, снова усаживаясь.— О, какъ мало это его безпокоило.— ‘Еще, я думаю, намъ нанять бы пароходъ, которымъ могъ бы управлять Фридрихъ.’

‘Можетъ быть, Фридрихъ получитъ теперь другое мсто. Но мы еще поговоримъ объ этомъ, до утра у насъ есть еще время.’

‘Я узжаю въ полночь.’

‘Ну, послушайте!’ воскликнулъ Моккъ.

Роландсенъ всталъ и коротко сказалъ: ‘Въ полночь!’ Вотъ какимъ непоколебимымъ и твердымъ хотлъ онъ быть.

‘Я, право, думалъ, что вы хоть переночуете здсь. По такому-то случаю! Вдь можно же дйствительно сказать, что случай не совсмъ обыкновенный.’

Они пошли по комнатамъ, смшались съ толпой и болтали то съ тмъ, то съ другимъ. Когда Роландсенъ познакомился съ капитаномъ Генриксеномъ, они выпили вмст, какъ добрые знакомые, хоть въ первый разъ только видли другъ друга. Капитанъ былъ добродушнымъ, нсколько тучнымъ господиномъ.

Тутъ заиграла музыка: обдали въ трехъ комнатахъ, и Роландсенъ такъ ловко устроился, что очутился у стола, у котораго не было никого изъ важныхъ гостей. Старый Моккъ, обходя столы, нашелъ его и сказалъ: ‘А вы здсь? Ну, что жъ. А я думалъ…’

Роландсенъ отвтилъ: ‘Очень вамъ благодаренъ, вашу рчь мы и отсюда услышимъ.’

Моккъ покачалъ головой: ‘Нтъ, я не скажу никакой рчи!’ Онъ удалился съ лицомъ, выражавшимъ величайшую озабоченность, повидимому, что-нибудь это да означало.

Обдъ шелъ своимъ чередомъ, вина лилось много, и много было шуму. Когда подали кофе, Роландсенъ отошелъ въ сторонку и написалъ телеграмму. Это былъ отвтъ на письмо юмфру фонъ-Лоосъ: ‘Вовсе не поздно. Прізжай, какъ можно скоре. Твой Ове.’

Это тоже было хорошо, все было хорошо и великолпно! Онъ самъ отнесъ телеграмму на станцію и глядлъ, какъ ее отправляли. Затмъ онъ вернулся назадъ. У столовъ стало теперь оживленне прежняго, многіе мняли мста. Элиза подошла къ нему и протянула руку. Она извинилась, что раньше прошла мимо него.

‘Если бы вы только знали, какъ вы опять хороши сегодня’, сказалъ онъ, принимая свтскій и любезный тонъ.

‘Въ самомъ дл?’

‘Да, я впрочемъ всегда это думалъ. Вдь я старый вашъ поклонникъ, знаете. Нтъ, вы только вспомните, что не дале, какъ въ прошломъ году, я даже прямо-таки сдлалъ вамъ предложеніе.’

Такой тонъ, конечно, могъ ей не понравиться, она вскор ушла. Но черезъ нсколько минуть онъ снова очутился рядомъ съ нею. Фридрихъ открылъ танцы со своею невстой, балъ начался, такъ что никто не замтилъ, какъ они разговаривали.

Элиза сказала: ‘Да! я могу передать вамъ привтъ отъ одной вашей доброй знакомой: отъ юмфру фонъ-Лоосъ.’

‘Вотъ какъ?’

Она услыхала, что я выхожу замужъ и желала бы быть у меня экономкой. Она, кажется, очень старательна. Вамъ впрочемъ лучше знать, чмъ мн.’

‘Да, она, кажется, очень старательна, но она не можетъ быть экономкой у васъ.’

‘Нтъ?’

‘Потому что я только что послалъ ей телеграмму и предложилъ ей другое мсто. Она моя невста.’

Гордая Элиза изумленно взглянула на него. ‘Я думала, между вами все кончено’, сказала она.

‘Ну, все-таки, знаете ли, старая любовь… Оно, правда, было все кончено, но….’

‘Да… такъ’, сказала она опять.

‘Я долженъ сказать, что вы никогда не были такъ очаровательны, какъ сегодня!’ продолжалъ онъ съ величайшей любезностью. ‘И потомъ это платье, этотъ темно-красный бархатъ!’ И этими словами остался онъ тоже доволенъ, кто бы заподозрлъ за ними хотя какое-нибудь замшательство.

‘Особенно-то вы ее никогда не любили’, сказала она.

Онъ замтилъ, что глаза ея увлажнялись и поразился этимъ, этотъ глухой голосъ тоже смущалъ его, и лицо его вдругъ измнилось совершенно.

‘Гд же ваше великое спокойствіе?’ воскликнула она, улыбаясь.

Онъ пробормоталъ: ‘Вы его отняли у меня.’

Тогда она только одинъ разъ провела рукой по его рук и ушла. Она бжала дальше черезъ всю комнату, никого не видала, ничего не слыхала, а только все бжала и бжала. На порог стоялъ ея братъ, онъ окликнулъ ее, она прямо повернула къ нему свое смющееся лицо, а по щекамъ ея текли крупныя слезы, затмъ она скользнула вверхъ по лстниц прямо въ свою комнату.

Черезъ четверть часа къ ней пришелъ отецъ. Она обняла его за шею рукою и сказала: ‘Нтъ, я не могу.’

‘Такъ! Ну, такъ не надо. Но теб нужно все-таки прійти опять и потанцовать, про тебя спрашиваютъ. И что такое ты сказала Роландсену? Онъ такъ перемнился. Ты опять была невжлива съ нимъ?’

‘Нисколько, нисколько.’ ,

‘Такъ ты должна сейчасъ же какъ-нибудь поправить это. Въ полночь онъ узжаетъ.’

‘Въ полночь?’ Элиза тотчасъ оправилась и сказала: ‘Сейчасъ иду.’

Она пришла внизъ и поговорила съ капитаномъ Генриксеномъ. ‘Я не могу!’ сказала она.

Онъ ничего не отвтилъ.

‘Можетъ быть, я виновата, но я не могу иначе.’

‘Да, да’, вотъ все, что онъ сказалъ ей.

Она не могла объясняться больше, и, такъ какъ капитанъ оказался совсмъ скупъ на слова, то съ нимъ на томъ и было покончено. Элиза пошла на станцію и телеграфировала юмфу фонъ-Лоосъ въ Бергенъ, чтобы она ‘не врила предложенію Ове Роландсена, потому что онъ опять только пошутилъ. Письмо слдуетъ. Ольга.’

Потомъ она вернулась домой и приняла участіе въ танцахъ. ‘Это правда?’ спросила она Роландсена.

‘Да.’

‘Я ду съ вами на фабрику. У меня тамъ есть дло.’

И она снова погладила его по рук.

Кнутъ Гамсунъ.

ФАНТАЗЕРЪ.

I

II

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

XI.

XII.

XIV.

XV.

Читайте также: