Алексей Будищев
Алексей Будищев
Фальшивая монета
Фальшивая монета
—————————————————-
Фальшивая монета, Будищев Алексей Николаевич, Год: 1897
Время на прочтение: 18 минут(ы)
Сергей Петрович подошел к окошку, вздрагивая и нервно позевывая, и заглянул на улицу. Маленький губернский городишко уже давно спал. Было тихо. Деревянные обильно смоченные дождем тротуары блестели, как разостланные холсты, и пропадали во мраке. Осенняя беззвездная ночь уныло глядела на землю. Луна точно скучала, томясь одиночеством, и при первой возможности спешила нырнуть в косматое облачко.
Сергей Петрович вздрогнул и подумал: ‘…Боже, как грустно! Что это Кремень не идет?’
Он зашагал по комнате, чистой и уютной, заключавшей в себе его кабинет и спальню. Затем он опустился, почти упал, в кресло около письменного стола и прошептал:
— Ах, Господи, да зачем же я в такую гнуснейшую историю-то впутался? Да где у меня голова-то была?
‘Да ведь мне завтра драться, — продолжал он мысленно, — на дуэли драться, когда я путем и пистолета в руках держать не умею! Фу, как это с моей стороны гнусно! Да ведь я даже и права-то не имею жизнью своей рисковать! Ведь у меня мать и десятилетний братишка на руках! Ведь они пить-есть просят и, если я убит буду, нищими пойдут! Ах, как это скверно, как это подло, как это глупо!’
Сергей Петрович снова заходил по комнате, нервно пощипывая светло-русые усики. В его серых глазах стояли слезы. А на его совсем юном лице блуждало выражение невылазной тоски и скорбного, недоумения.
‘Вот и Кремень тоже, — подумал он, — товарищем чего нет считается, а сам первый в секунданты вызвался, свидетелем смерти моей быть желает!’
Сергей Петрович опять подсел к столу.
‘Ах, Кремень, Кремень, — продолжал он мысленно, — зачем ты меня на поединок тащишь? Ведь я не хочу этого, понимаешь ли ты, не хочу! — Ведь я пугаюсь, если при мне громко орех расколют, а тут вдруг в меня стрелять станут, в меня, в живого человека, ни за что ни про что, здорово живешь, из-за подлейшей истории, из-за глупейшего венского стула, которому и цена-то медный грош!’
— Ах, Кремень, Кремень! — вслух простонал Сергей Петрович и вздрогнул.
В комнату вошла его мать Дарья Панкратьевна, худенькая старушка с добрым лицом.
— Ты что, Сереженька, стонешь? — спросила она, участливо заглядывая в глаза сына. — Али тебе неможется?
Сергей Петрович попробовал сделать веселое лицо.
— Нет, маменька, я ничего. Дело у меня спешное есть, это правда, а здоровье ничего. Вы мне, маменька, не мешайте, а то к сроку не сделаешь распеканция будет, а я распеканций как огня боюсь. Робок я, маменька, ах, как робок! — добавил он со вздохом.
Дарья Панкратьевна опустилась рядом на стул.
— Не скрывай от меня, Сереженька — заговорила она певуче. — Не вышло ли у тебя истории какой у Загогулиных? Больно уж ты рано вернулся оттуда, там, поди, только теперь самый разгар танцев-то! Не скрывай от меня, Сереженька! Уж не Варюшенька ли Загогулина обидела тебя чем, а? Ведь я знаю, все знаю! Вижу, что у тебя по ней сердечко болит! Так ведь? Она, може, какому другому кавалеру предпочтение оказала? Да? а ты ну, конечно, человек молодой да горячий: ‘фырк фырк’, шапку в охапку да в дверь. Так? Варюшенька-то, може, офицеру какому из новоприбывших предпочтение свое оказала, женский пол ух как до сабель-шпор падок! Ну, а ваш брат чиновничек небольшой, тоже известно с амбицией: мы, дескать перед офицерами в грязь лицом не ударим, мы, дескать и сами с усами! Футы, нуты! Да?
Дарья Панкратьевна хотела было ласково улыбнуться, но внезапно побледнела и глядела на сына как бы с недоумением и даже с испугом, так как Сергей Петрович поднялся при последних словах матери в сильнейшем волнении.
— С балу-то я, маменька, вернулся, это верно, — прошептал он, вздрагивая, — но что касается Варюшенькиного предпочтения, то я на него плюю! Да-с, плюю и даже не извиняюсь! И что касается офицеров тоже, то прошу вас маменька глаза мне ими не колоть. Нечего-с! Мы и сами не хуже их и, быть может, в скором времени им себя покажем. Покажем, маменька, покажем, покажем!
Последние слова Сергей Петрович даже выкрикивал волнуясь и притопывая ногою. Но он внезапно замолчал, увидев ошеломленное и огорченное лицо матери,
— Маменька, — прошептал он, становясь пред старушкой на колени и ловя её руки, — маменька, простите меня, самолюбца проклятого, огорчил я вас и обидел, и все потому, что у меня дела по горло, а вы ко мне с расспросами пристаете, простите меня, маменька!
Глаза Дарьи Панкратьевны сразу повеселели.
— Ох, сынок, да неужто же у тебя с офицерами ничего не вышло? — спросила она все еще с недоумением на лице. — А я думала-думала, гадала-гадала. Вижу, ты пришел рано и все по комнате бегаешь и все стонешь, слышу! Я даже карты раскладывала, и все тебе скверно выходило: туз пиковый прямо на сердце твое упал, и в доме червонном тебя хлопоты пиковые ожидали. И все пики и все пики! Я даже расплакалась. Терпеть я не могу пиковой природы!
Сергей Петрович поцеловал руки матери. Он хотел было что-то сказать, но Дарья Панкратьевна перебила его.
— И все это оттого, Сереженька, — снова заговорила она, — оттого беспокоюсь я, потому что вижу, больно уж вы с Кремнем офицеров невзлюбили. И все из-за дам! До прихода ихнего вы и сами были первыми кавалерами, и теперь, конечно, вам обидно. Но что делать, смириться надо! Вы — люди маленькие, а офицер всегда первым танцором и первым кавалером был, есть и будет. Не перебивай, Сереженька! Да. Когда я молодая была, был у меня офицер знакомый с фамилией громкой такой. Пантюхиным его звали. Его еще убили где-то: не то в траншее, не то в трактире. Путать я теперь слова-то эти стала, которые помудреней. Так вот офицер этот самый, бывало, усищи свои закрутит, шпорой брякнет да и скажет: ‘У меня на каждом волоске усов по исправничихе сидит!’ И что же ты думаешь? ведь сидели, убей меня Бог, сидели! Не поверишь ли, и из нашего города он тоже исправничиху увез! Да. Только, по счастию, на первой станции бросил ее. Эта исправничиха-то, по правде сказать, женщина сырая была, не так уж чтоб молодая! Видно, для офицерского призванья не стоящая!
Дарья Панкратьевна рассмеялась, любовно сияя сыну глазами. Сергей Петрович развеселился тоже.
— Ну, я тебе, Сереженька, мешать не буду, — промолвила Дарья Панкратьевна, поднимаясь со стула. — Покойной ночи, сыночек!
Сергей Петрович пошел за матерью, провожая ее до двери.
— Покойной ночи, маменька. А Вася спит? — вспомнил он на пороге о младшем брате.
— И-и, давным-давно. Поди, десятый сон видит! Покойной ночи, Сереженька!
— Покойной ночи, маменька!
Дарья Панкратьевна исчезла в темном коридорчик. Сергей Петрович остался один. Он снова заходил по комнате, но волнение его несколько стихло.
‘И чего я так волновался-то? — думал он. — Дуэль наша, наверное, ничем не кончится. Я в Полозова не попаду, а Полозов умышленно мимо выстрелит. Зачем ему убивать меня? Если я сегодня ему стула не уступил, так в другой раз я ему, пожалуй, десять стульев уступлю. Сегодня я просто не в духе был и на Варюшу рассердился. Полозов, наверное, все это прекрасно понимает’.
— Да, конечно же, он меня убивать не станешь! — прошептал Сергей Петрович вслух и повеселел еще более. Но, тем не менее, он подсел к столу, чтобы перебрать кое-какие бумаги. — На случай смерти’, пояснил он, хотя сейчас он уже ни капельки не верил в возможность смерти. Он выдвинул ящик, начал перебирать бумаги и внезапно нашел между листами медную монету, весьма странную: на обеих сторонах её было выбито по орлу. Сергей Петрович долго рассматривал эту монету, соображая, откуда она могла попасть к нему в ящик. Наконец он вспомнил: ее принес ему Вася два года тому назад. Мальчик нашел ее на улице. Такие монеты дорого ценятся фабричными и мастеровыми, завзятыми игроками в орлянку, и изготовляются специально для этой игры. С такою монетою в руке хороший игрок-шулер нередко выигрывает изрядную сумму, но, будучи изловлен на месте преступления, жестоко побивается всеми играющими сообща, не исключая и таких же, как и он, шулеров, которые даже бьют обыкновенно ожесточеннее и возмущаются проделкой сильнее.
Сергей Петрович повертел найденную монету в руке, положил ее на стол и прошептал:
— Ах, да что же это Кремень не идет?
Затем он задвинул ящик стола и, подперев руками голову, задумался, припоминая свое столкновение с Полозовым, всю эту преподлейшую историю, разыгравшуюся с ним часа два тому назад. А все это вышло совершенно неожиданно, замечательно просто, до некоторой степени комично, а пожалуй, даже и глупо.
Сергей Петрович Ласточкин вместе со своим сослуживцем Кремневым, которого попросту он называет Кремнем, были на вечере у Загогулиных. Там же было и несколько человек офицеров: из них молоденький и почти безусый Полозов и крупный черноволосый Колпаков были особенно ненавистны Ласточкину и Кремневу, так как Полозов весьма заметно и с большим успехом ухаживал за Варюшенькой Загогулиной, а Колпаков волочился за Наденькой Томилиной, предметом нежной страсти Кремнева. Это обстоятельство и было причиной столкновения. Сергей Петрович подошел к Варюшеньке просить ее на третью кадриль, но получил отказ: девушка уже дала свое слово Полозову, и это взорвало юношу. Он решил ни с кем не танцевать третьей кадрили и поместился на стул, чтобы преследовать вероломную девушку во время танцев негоующим взглядом. И в эту минуту к нему подошел Полозов, оказывается, этот стул был поставлен им для себя, и молодой офицер вежливо просил очистить место. Сергей Петрович хотел было поспешно вскочить со стула и даже извиниться, но в этот момент он поймал на себе как бы насмешливый взгляд Варюшеньки, и его точно укусила муха. Он продолжал сидеть. Офицер, конфузясь, повторил просьбу, но Сергей Петрович молча продолжал смотреть на раскрасневшееся личико девушки, даже слегка развалясь на стуле, и тогда Полозов положил руку на плечо Сергея Петровича, и тот услышал: ‘Невежа!’ В то же время глаза Варюшеньки загорелись как бы насмешливей. Ласточкин побелел как полотно, сбросил с своего плеча руку Полозова, и все маленькое зальце Загогулиных услышало: ‘Сам невежа! И от невежи слышу!’
Эти слова выкрикнул Сергей Петрович.
Полозов вспыхнула как девушка. Он, казалось, не знал, что предпринять. Но к нему подскочил Колпаков и, поймав его за локоть, увлек за собою, нашептывая ему что-то на ухо. Через минуту Полозов возвратился к Ласточкину и пригласил его на пару слов в соседнюю комнату. Сергей Петрович последовал за ним. У многих гостей были весьма вытянутые физиономии, а Варюшенька даже рассыпала на пол кедровые орешки. Сергей Петрович вышел из комнаты красный как рак.
— Ну, что? Как? — подскочил к нему Кремнев.
— Вызван на дуэль, — отвечал Сергей Петрович, растерянно улыбаясь.
— И что же, принял вызов?
— Принял!
Глаза Кремнева сверкнули восторгом.
— Молодец, от души поздравляю! — выкрикнул он радостно. — Так и надо. Надо проучить этих господ. Больно уж они прытки! Ты знаешь, Наденька тоже не пошла со мною на третью кадриль, видите ли, приглашена Колпаковым! А ты знаешь, что это значит — третья кадриль?
Ласточкин хотел сказать ‘отстань’ и сказал ‘знаю’.
Между тем Кремнев поймал его за пуговицу.
— Постой, ведь тебе нужен секундант? — спросил он. — Так я, голубчик, к твоим услугам. Я твой друг до гроба и все за тебя оборудую! Ты не беспокойся! Я о дуэлях много в книжках читал. Это интересно. Ты иди и ложись спать, а я их, голубчиков, на пятнадцать шагов. Знай наших! Нужно учить военщину! Так ты иди, а мы, черт возьми, в грязь лицом не ударим. Так ты иди, а я на пятнадцать шагов. Ах, да. Нет ли у тебя папирос? — У меня табак скверный. Спасибо. Так ты иди, а я на пятнадцать шагов!
Кремнев направился к Колпакову.
Сергей Петрович смотрел в окно, припоминая все это. Он вздрогнул и вскочил с кресла. Мимо окна мелькнула фигура Кремнева. Он быстро прошел в полосе бросаемого окном света, согнувшись и нагруженный какими-то свертками. Сергей Петрович на цыпочках, чтобы никого не будить, отправился отпирать ему дверь. Через минуту Кремнев был уже у него в комнате, оживленный и даже веселый.
— Поздравь — шептал он — все обставлено мною наилучшим образом: пятнадцать шагов, завтра в восемь часов утра, в осиновой роще. Нужно бы нанять извозчиков, да я поскупился. Ничего, и пешком прогуляемся. До рощи рукой подать. А это вот тебе вещи разные, — говорил Кремнев, ставя на пол свертки и скидывая пальто.
— А ты еще не спишь? — продолжал он затем, — Это не хорошо: тебе нужен сон, а то рука дрожать будет. Это я тоже в книжке вычитал. У меня вообще, брат наклонности эдакие, знаешь ли…
‘На пятнадцать шагов, — думал в то же время с тоскою Сергей Петрович, — только пятнадцать! — Ну, чтобы хоть двадцать хоть восемнадцать! Ах, Господи Боже мой!’
— Так на пятнадцать? — переспросил он.
— Да, да на пятнадцать — с восторгом повторил Кремнев. — Я, брат шутить не люблю! Они было двадцать пять а я атанде-с, сказал Липранди! Да!
— Очень нужно было спорить — заметил Сергей Петрович и с тоскою смотрел на принесенные Кремневым свертки.
— А это что за вещи? — спросил он.
Кремнев снова оживился и принялся распаковывать свертки.
— А это, брат, наинужнейшие вещи, вот это пистолеты! Видишь?
‘Беда, как они нужны мне, — подумал Сергей Петрович, — не прожил бы я, что ли, без дряни-то этой!’
— Ты посмотри только, — с восхищением продолжал Кремнев: — жерло-то какое? А? Что-с? Тут ведь пуля-то с кулак: шлепнет в голову, так только мокро станет! Эти пистолеты дорого стоят! Да ты что бледнеешь-то! — Я ведь их не покупал. Мне их Колпаков дал. — А это вот лаковые сапоги, ты лаковые сапоги завтра наденешь, так красивее. Сапоги я у Костерева взял, совсем новенькие! — А это фуражка, твоя-то потерта, а эта сейчас с иголочки — шик! Фуражку я у Чибисова выпросил. Всех, брат, обегал и обобрал! Зато ты, брат, не хуже офицера завтра будешь. Таким щеголем пойдешь, что ай-люли! Мы, брат, в грязь лицом не ударим. Ну, а теперь спать! — добавил он, расставив в порядке принесенный им вещи. — Да! — вдруг спохватился он, — завтра, когда ты в него целить будешь, в Полозова, так непременно с одного плеча пальто вот эдак вот спусти! Это замечательно красиво! Ну, а теперь, — спать, — повторил он.
— Да что-то не хочется, — прошептал Сергей Петрович с тоскою. Его голос упал.
— Нет, нет, спать! — А мамахен спит?
— Спит!
— Ну, и отлично. Раздевайся. А я вот здесь, на диванчике, пристроюсь. Да чего же ты столбом-то стоишь?
Сергей Петрович медленно стал раздеваться.
‘Господи, на пятнадцать шагов! — думал он, — а этот, друг и товарищ, радуется, точно на свадьбу меня обряжает. Пистолеты достал такие, что взглянуть страшно! Ах, народ, народ!’
— Да-с, на пятнадцать шагов, — говорил, между тем, с дивана уже совсем раздетый Кремнев. — При этом, — продолжал он: — перед тем, как вам сходиться, я брошу монету, мы так условились, а вы, т.е. ты и Полозов, раньше скажете: орел или решетка, там кто чего хочет. И кто отгадает, чем монета вверх упадет, тому стрелять первому. — Слышишь?
Кремнев стал укрывать ноги, а Сергей Петрович думал: ‘Стрелять! Боже мой, в какую я вдрюпался историю! А они радуются, все радуются! Хороши товарищи! — Стрелять! в меня будут стрелять, как в какую-нибудь заразную лошадь! — Маменька, если бы ты знала это? — Кто же тебя кормить будет, если меня убьют? — Родителей кормить, ведь это заповедь Божья! — А где о дуэли написано? в каких книгах? в каких откровениях? — Сергей Петрович потихоньку заплакал, отвернувшись к стене, он уж слышал легкое похрапывание Кремнева. Ведь ты не одного меня убьешь, Полозов, а трех: меня, маменьку и Васю!’ думал Сергей Петрович и горько плакал. Он так и заснул весь в слезах.
Через час Сергей Петрович проснулся в смертельном испуге. Ему снилось что-то ужасное, но неведомое, которое надвигалось на него, как косматое чудовище, как холодная лавина, и ему хотелось кричать и отбиваться руками. Он даже проснулся с этим желанием кричать и отмахиваться и должен был произвести над собой некоторое усилие, чтоб воздержаться. Он широко раскрыл глаза: его сердце громко стучало, а голова слегка кружилась. Он посмотрел на потолок, скупо озаренный полуопущенной лампой, и силился вспомнить то, что мелькнуло ему во сне, как огонек спасительного маяка, мелькнуло и внезапно погасло. И он вспомнил. Он вспомнил о найденной им монете с двумя орлами и о фразе Кремнева: ‘я буду бросать монету’, как о чем-то тесно связанном. Но все же Сергей Петрович некоторое время не понимал их странного взаимоотношения. Не понимал и силился постичь. И наконец он понял. И тогда ему захотелось пойти разбудить Кремнева и сказать ему о своей находке, как бы посланной ему самою судьбою. Он уже поставил было ноги на пол, но снова убрал их в кровать. Он проделал то же самое несколько раз, колеблясь и борясь с собою и чувствуя головокружение от этой утомительной борьбы. Наконец он решился и, холодея и вздрагивая, подошел к дивану, на котором спал Кремнев.
— Паша! — позвал он, тормоша приятеля за плечо. — Паша!
Тот не просыпался, а только чмокал губами, точно он ехал на ленивой лошади, а не спал на диване.
— Паша! — повторил Сергей Петрович, еще усерднее тормоша приятеля и вздрагивая всем телом.
Тот проворчал нечто непонятное: ‘А брысь ты кчот!’
Но Сергей Петрович понял, так как и раньше неоднократно будил Кремнева. Это должно было выражать: ‘А убирайся ты к черту’, после чего обыкновенно уже следовало и пробуждение. И на этот раз Кремнев действительно тотчас же проснулся.
— А? что? — спросил он, садясь на диване. Сергей Петрович подсел к нему и рассказал о найденной им монете. К его удивленно, Кремнев сразу понял, в чем дело.
— Прелестная вещь, — сказал он, — это велико-лепно! Я возьму эту монету с собою и брошу ее перед поединком. И ты будешь знать, что как она не вертись, а упасть ей вверх орлом. Да! И ты крикнешь ‘орел’, да предупредишь Полозова.
— Я вовсе не то хотел сказать, — прошептал в замешательстве Сергей Петрович, опуская глаза, — я вовсе не то, я хотел сказать, что как будто сама судьба…
— Ну, да, как будто сама судьба. Я так и понял, — ответил Кремнев весело.
— То есть, вовсе не судьба, а слепой случай — прошептал Сергей Петрович.
— Ну, да, слепой случай…
— И вовсе не слепой случай — с раздражением почти крикнул Ласточкин. — Одним словом, я на это не согласен. Это подлость!
— Не согласен? — переспросил Кремнев, зевая.
Сергей Петрович шел уже к себе на кровать.
— Не согласен, — повторил он хмуро. — Да ты не думай, — отозвался он с постели злым голосом, — что я эту монету где-либо специально для этого случая приобрел. Можешь завтра утром спросить Васю, если не веришь мне!
Кремнев снова зевнул.
— Я вовсе не сомневаюсь, но глупо, что ты ломаешься!
Сергей Петрович скрипнул кроватью. ‘Господи Боже мой, — думал он, — до чего я унизился. Бросить фальшивую монету, эдакая нелепость!’ Он с головою завернулся в одеяло, силясь заснуть. Но сон не шел к нему. Его кровать постоянно поскрипывала. Он стал читать про себя молитвы все, какие знал. Он утомился, в его голову полезли удивительные нелепости. Он одеревенел и незаметно для самого себя забылся.
Сергей Петрович вскочил с постели. Перед ним стоял Кремнев.
— Вставай, — говорил он, — время идти. — Он уже был одет и умыт, и от его волос приятно веяло влагой ‘Идти’, — подумал Ласточкин, и его сердце упало. Но, тем не менее, он направился к умывальнику, как бы совершенно подчиняясь воле товарища.
‘Ужас, ужас’, думал он, обильно смачивая голову.
— А ты посмотри только, — между тем говорил ему Кремнев, — какие я тебе сапожки-то достал — фурор! Да не забудь зубы почистить.
‘Зубы почистить! — думал Сергей Петрович, — это перед смертью-то! очень надо!’ но, тем не менее, он взял в руки щеточку.
Затем он медленно стал одеваться.
— Ах, да! — обратился к нему Кремнев — ты еще не надумал насчет монеты-то? Помнишь, о которой говорил мне ночью?
— Подло это, — прошептал Сергей Петрович, натягивая сапоги.
— И вовсе ничего нет подлого, — возразил Кремнев, любуясь сапогами на ногах Ласточкина.
— Ты вот стрелять не умеешь, а Полозов, говорят, в карту попадает. Так это тоже подло вызывать на дуэль не умеющего стрелять! — добавил он тотчас же.
— Подло это, — снова повторил Сергей Петрович и пошел за пиджаком, болтая руками как трудно больной.
Кремнев рассердился.
— Ну, как знаешь!
Ласточкин надел пиджак.
— Ну, чего же ты стоишь? — почти крикнул ему Кремнев. — Надевай новую фуражку!
Сергей Петрович заволновался.
— Сейчас, сейчас, я только пойду мысленно прощусь с маменькой.
— Постой, — остановил его на пороге Кремнев, — зубы вычистил? покажи!
Сергей Петрович полуоткрыл рот.
— Прекрасно. Теперь иди, а мы этому офицерью покажем!
Ласточкин вернулся обратно бледный, как полотно.
— Ну, надевай новую фуражку, — обратился к нему Кремнев снова.
Сергей Петрович вздрогнул.
— Сейчас, я набью только одну папиросочку — проговорил он, силясь хоть оттянуть минуточку. Ему хотелось плакать. Он подошел к столу, болтая руками, и увидел монету. Он оглянулся на Кремнева, тот стоял спиною к нему и надевал пальто. Сергей Петрович, чувствуя головокружение, потянулся рукою к монете, быстро схватил ее в кулак и поспешно сунул к себе в карман.
‘На всякий случай’, — подумал он с жалкой улыбкой. Ему как будто немного стало легче. Он быстро набил папиросу и, закурив ее, подошел к товарищу.
— Идем, — прошептал он: — я готов! Веди же меня!
Кремнев подал ему пальто.
Они вышли из дому, до осиновой рощи было не более версты. Молодые люди направились по деревянному тротуару, завернули затем направо, перешли небольшой мостик и очутились в поле. Силуэт осиновой рощи внезапно выдвинулся из-за холма, точно роща выскочила оттуда, желая удивить, а, пожалуй, даже и испугать путешественников. И Сергей Петрович действительно испугался и как-то растерялся. Его сердце опять затосковало и заныло, то мучительно замирая, то колотясь, как пойманная птица. Кремнев шел сзади него с пистолетным ящиком под мышкой и с удовольствием поглядывал на лаковые сапоги своего товарища.
— А ты совсем молодцом, — говорил он ему, слегка толкая его в спину. — Сзади да если смотреть на ноги, то тебя, пожалуй, за офицера можно принять!
‘Господи, — подумал Сергей Петрович о Кремневе, — да что он издевается, что ли, надо мною? Человек на смерть идет, а он о лаковых сапогах, будь они прокляты, разговаривает!’
— Паша, — позвал он жалобно.
— Что? — Кремнев выровнялся с его плечом.
— Ничего, — прошептал Сергей Петрович и добавил — А ведь меня убьют, Паша! чувствую я, убьют! — Он весь как-то сразу понурился, как расслабленный.
Кремнев удивленно вскинул на товарища глаза. Он, казалось, был ошеломлен словами приятеля.
— Как убьют? За что убьют? — спросил он.
— Паша, да неужели ты не понимал раньше, куда и зачем поведешь меня? Ах, Паша! что будет с маменькой? Горе, одно горе! Чувствую и сознаю, робок я и смешон, да, смешон, но сколько слез-то тут, сколько слез-то!
Сергей Петрович ткнул себя в грудь кулаком и всхлипнул.
Кремнев вспыхнул всем лицом. Он только сейчас ясно понял, куда ведет своего товарища, что там, в осиновой роще, его, быть может, уже ждут люди с пистолетами и что через каких-нибудь полчаса его друг может упасть на землю с разбитой головою, как никому ненужная собака. А раньше Кремневу казалось, что он поведет друга на какое-то развлечение, в роде танцев, красивое, воспетое в книжках и весьма одобряемое в самом приличном обществе.
— Ах, Сереженька, — сконфуженно прошептал Кремнев, — уж не вернуться ли мне за монеткой с двумя орлами?
Ласточкин молчал. Они уже вошли в рощу. Роща называлась ‘осиновой’, вероятно, потому, что там не было ни одной осины. Стройные березы и могучие дубы, уже пожелтевшие, но еще величественные, обступили путников. Молодая рябинка, вся осыпанная огненно-красной листвой, стояла посреди полянки и точно горела и не сгорала. Веселые дрозды, перелетывая, кричали тут и там. Серое осеннее утро дышало чем-то затхлым. Лес точно оплакивал кончину лета, но плакал гордо и спокойно, как плачут могучие духом.
— Сейчас мы будем на месте и, кажется, нас уже ждут, — прошептал Кремнев. — Слышишь?
Сергей Петрович остановился и прислушался. Из лесу справа доносился как бы тихий говор. Он вздрогнул, внезапно схватил локоть Кремнева и вдруг заговорил, торопясь и сбиваясь, приближая свое бледное лицо к лицу товарища.
— Паша, голубчик, та монета со мною, понимаешь? — говорил он, как в лихорадочном бреду. — Вот возьми ее и делай то, что хотел. Понимаешь? Да… Ах, — он тронул себя за виски, ах, Паша, у меня кружится голова! Я трус, Паша, подлый трус. Но что будет с маменькой? Господи, Боже мой!
Он сунул монету в руку Кремнева, его голова тряслась.
— Да! Пусть — я подлец, Паша, но он, Полозов, взял у меня Варюшеньку, а я ее в сердце, вот здесь, выносил, — заговорил он снова с искаженным лицом, будто измятым муками. — Чувствуешь? Я ее пять лет здесь носил и о прибавке жалованья мечтал! Так каково же мне это было, когда он ее с налету взял? А ведь я вижу это: Варюшенькины глазки лгать не умеют! Да, он пришел и взял! И я уступил. Варюшеньку уступил! А стула не уступлю! Нет! Не уступлю, Паша!
Губу Ласточкина дергало. Он бледнел все больше.
— Не уступлю! Толкайся, да меру знай! Я — чиновник, а не ветошка, не судомойка! Возьми, когда так, Паша, монету! — добавил он сиплым шепотом.
Сергей Петрович стал утирать слезы. Кремнев опустил монету в карман и вздохнул:
— Ах, женщины, женщины!
В его карих глазах тоже стояли слезы.
— А ты приосанься, — шепнул он Сергею Петровичу, незаметно смахивая слезы. — Сейчас мы выйдем на ту самую поляну, знаешь, около старой березы-двойняшки? Пpиocaньcя, не ударь в грязь лицом. Слышишь? Нас ждут.
— Я его не убью, — шепотом же отвечал Ласточкин, очевидно, думая о Полозове. — Я только первым промах дам, чтобы ему было стыдно убивать меня! Понимаешь? Первым дам промах! И дуло вот так, вверх, поставлю! Чтобы он честность мою видел! И пожалел! Да! Не меня, нет… А мамашу и Васю! Понимаешь?
Он хотел двинуться вперед.
— Постой на минутку, — остановил его Кремнев, — я поправляю на тебе фуражку.
Он поставил пистолетный ящик на землю и передвинул фуражку Сергея Петровича слегка набекрень.
— Ну, вот так. Подай тебе Бог! — Он поцеловал товарища в губы.
Затем он откашлялся, точно собираясь петь, и, оправив на себе пальто, поднял с земли ящик.
Они снова двинулись в путь и через минуту вышли на большую поляну. Их уже ждали. На поляне, около старой березы, росшей двумя стволами, стояли три офицера: черноволосый Колпаков, тоненький — Полозов и рыженький, весьма подвижной, не известный ни Кремневу ни Сергею Петровичу. Рыженький что-то рассказывал, держа шашку, как зонтик, и семеня ножками, точно изображая идущую барыню, а Колпаков хохотал во все горло, слегка запрокидываясь назад. Сергей Петрович отыскал глазами Полозова. Тот стоял несколько поодаль от товарищей, слегка побледневший, и натянуто улыбался. Его взгляд встретился со взглядом Сергея Петровича, и офицер отвел глаза. Колпаков увидел Кремнева и закричал:
— А, милейший, а мы вас ждем уже десять минут!
Они поздоровались и приступили к делу. Колпаков отмерил расстояние. Вскоре Кремнев вручил Ласточкину заряженный пистолет.
— Иди сюда, стань здесь, — говорил он, бледнея, волнуясь и суетясь, как это бывает, когда выносят из дому покойника.
Между тем Полозов уже стоял на месте. Оказалось, произошло маленькое недоразумение. Позабыли бросить монету.
— Канальство! — говорил Колпаков, — жребий-то бросить и забыли! Скандал в благородном семействе!
Кремнев вынул из кармана монету. Сергей Петрович хотел схватить его за руку, но передумал. Он стоял бледный, потупив глаза.
— Орел или решка? — крикнул Кремнев, высоко подбрасывая монету.
— Орел! — прошептал Сергей Петрович, придвигаясь к Кремневу и сразу холодея всем телом.
Полозов хотел было двинуться туда же, но внезапно передумал, остался на месте и натянуто улыбнулся.
— Решка! — сказал он.
Монета, кувыркаясь, мелькала в воздухе. Рыженький, Колпаков и Кремнев смотрели на нее, подняв головы, как на невиданную птицу. Монета, слегка шлепнув, упала на влажную землю.
— Орел! — крикнул Кремнев, склоняясь над нею, и протянул руку, чтобы взять ее.
Голова Ласточкина слегка кружилась. Ему казалось, что в лесу шумел ветер.
— А па-а-звольте! — вдруг поймал руку Кремнева Колпаков.
— Монета с двумя орлами! — звонко произнес он, оглядывая монету.
Рыженький метнулся к нему. Ласточкин похолодел.
— Фальшь! — продолжал Колпаков. — То-то вы, миленький, так храбрились! даже пешечком приперли! — обратился он к Ласточкину. — А!
— Это все ваши штучки! И какая же вы др-рянь!
Кремнев пробовал протестовать и весьма энергично наскакивал на Колпакова, ловя его за пуговицы. — Эта монета попалась к нему случайно: ее дали ему сдачи, а он не доглядел. И только. Это счастье его товарища.
‘И охота ему спорить!’ подумал Ласточкин с отвращением.
— Вздор! — крикнул, выходя из себя, Колпаков.
— Это все ваши штучки! — обратился он к бледному, как мертвец, Ласточкину.
Внезапно офицер замахнулся и швырнул монету в лицо Сергея Петровича. Монета ударила его в губы. Он вздрогнул, жалко улыбнулся, хотел что-то сказать но вдруг круто повернулся и зашагал к старой березе. Он слышал, как все еще протестовал Кремнев, наскакивая на Колпакова. ‘И охота ему!’ снова подумал он с отвращением. На березе весело кричали дрозды.
‘Ах, дали бы ему стрелять первому — в то же время думал Полозов. — Для чего, право, Колпаков затеял всю эту историю? — Полозов чувствовал себя неловко и не знал, что ему теперь надлежит делать.
— Колпаков! — тихо позвал он.
‘Опозорен, опозорен, опозорен! — думал, между тем, Сергей Петрович. — Маменька, Вася, Варюшенька, простите вы меня, подлого!’ Пистолет дрожал в его руке. Ласточкин пошатывался. Он подошел к старой березе и обхватил её ствол рукою. Кремнев, все еще споря с Колпаковым, смотрел на спину товарища, ничего не понимая. Он видел, что локоть Сергея Петровича поддался вперед и вверх. Он слегка склонил голову, как бы желая что-то откусить зубами. Кремнев не успел опомниться, как грохнул выстрел, а Сергей Петрович споткнулся, точно кланяясь в ноги старой березе и прося у неё прощенья.
Когда офицеры и Кремнев подбежали к Ласточкину, он лежал ничком, уткнувшись лицом в землю. Кремнев стал тормошить товарища и с усилием перевернул его на спину. Остановившиеся глаза Сергея Петровича были полны слез. Слезы еще не высохли и на его белых, как мел, щеках. А вместо его свежих и молодых губ зияла обожженная с изорванными краями рана.
— Господи, — простонал, рыдая, Кремнев, — как я покажусь теперь на глаза Дарьи Панкратьевны?
Рыженький офицерик распоряжался, чтобы вызвать сюда оставленных неподалеку извозчиков, кричал неистово, махал шашкой:
— Сюда! Сюда! Ей вы!
Как я покажусь теперь на глаза Дарьи Панкратьевны, — рыдал Кремнев.
— Какой Дарьи Панкратьевны? — робко спросил его Полозовы
Он был бледен и взволнован.
— Матери его, — рыдал Кремнев, — как я покажусь ей? Что она с Васенькой делать теперь будет?
— С каким Васенькой? — снова спросил Полозов.
— С братом малюсеньким его. Ведь он один был у них поилец и кормилец! Единственный ведь он у них был, Господи… — Кремнев кулаком утирал слезы.
К распростертому трупу с шумом подкатили извозчичьи дрожки.
Полозов думал: ‘Какое несчастие, какое несчастие!’ Кремнев, рыдая, пытался приподнять окоченевшего друга на дрожки, и не мог.
— Что же вы столбом-то стоите? — крикнул он Полозову. — Помогите мне положить его в дрожжи! Идите, ведь это же свинство!
Полозов бегом бросился к Кремневу. ‘Убежать бы куда-нибудь, — думал он, — скрыться бы куда-нибудь от всех этих ужасов! Ф-фа!’
Источник текста: Сборник ‘Степные волки: Двадцать рассказов’ 2-е издание. 1908 г.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.