П. И. КАРЕЛИН
Ф. М. ДОСТОЕВСКИЙ В ЗАКЛЮЧЕНИИ
Ф. М. ДОСТОЕВСКИЙ В ЗАКЛЮЧЕНИИ
ПРИМЕЧАНИЯ
Ф. М. Достоевский в заключении, Достоевский Федор Михайлович, Год: 1920
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Ф. М. Достоевский. В забытых и неизвестных воспоминаниях современников
С.-Пб., ‘АНДРЕЕВ И СЫНОВЬЯ’ 1993
А. Г. Достоевская пишет в своих ‘Воспоминаниях’ (М., 1987. С. 275—276) о редактировании писателем в 1873 г. журнала-газеты князя В. П. Мещерского ‘Гражданин’: ‘На первых порах своей новой деятельности Федор Михайлович сделал промах — именно, он поместил в ‘Гражданине’ (в статье князя Мещерского ‘Киргизские депутаты в С.-Петербурге’) слова государя императора, обращенные к депутатам. По условиям тогдашней цензуры речи членов императорского дома, а тем более слова государя могли быть напечатаны лишь с разрешения министра императорского двора. Муж не знал этого пункта закона. Его привлекли к суду без участия присяжных. Суд состоялся 11 июня 1873 г. в С.-Петербургском окружном суде. Федор Михайлович… был приговорен… к двум суткам ареста на гауптвахте… По поводу своего ареста Федору Михайловичу пришлось познакомиться с тогдашним председателем С.-Петербургского окружного суда Анатолием Федоровичем Кони, который сделал все возможное, чтобы арест мужа произошел в наиболее удобное для него время’.
А. Ф. Кони помог отнести второй арест Достоевского (первый, как известно, был в 1849 г. по делу петрашевцев) на более удобное для него время — вторую половину марта 1874 г., когда он фактически уже перестал быть редактором ‘Гражданина’. Судя по воспоминаниям А. Г. Достоевской, околоточный явился за ее мужем 21 марта 1874 г. Местом заключения назначили гауптвахту на Сенной площади. Мемуаристы отмечают, что в камере с Достоевским находился какой-то ремесленник, а дежурный офицер был ‘преумнеющий’, который говорил с писателем о романе ‘Преступление и наказание’ и ‘вообще разговаривал с ним по душе’.
В Центральном государственном архиве литературы и искусства в материалах литературоведа 1920-х гг. П. И. Карелина нам удалось найти воспоминания этого офицера.
Не сумею вам в точности сказать, но было это наверно в 70-х годах и никак не позже. Служил я тогда на Сенной надзирателем. Служба была скучная, надоедная однообразием, получал я до того мало, что, можно сказать, с воды на квас перебивался с семьей. Много лет кряду служил я надзирателем, много, скажу я вам, и народа перевидал. А кого только у нас не бывало?! Особенно запомнился мне писатель Достоевский. Одним часом с ним был посажен и купеческий сын Александров из Апраксиного.
Когда утром я пришел на дежурство, то служитель, который сменялся, сказал мне, что у нас двое новых сидят. ‘Один из них писатель’, — прибавил он.
— А почему ты знаешь? — спросил я.
— А они мне сами об этом сказывали.
Посмотрел в реестр заключенных, вижу фамилии и в самом деле Достоевский и Александров.
Ну, думаю, шутку, значит, сыграла с ним жизнь. Однако любопытствую: какой из себя Достоевский. Всего о нем я не знал, но кое-что из сочинений читать приходилось.
Захожу в камеры, а они оба сидят на койке взлохмаченные, неумытые и режутся в карты.
Карты и игры у нас в заведении запрещались начальством и при упущении строго взыскивалось с виновных. Я к ним и обращаюсь: ‘Нельзя, мол, господа, здесь в карты играть’, а Достоевский собрал карты, сжал колоду в руке и говорит:
— Милый человек, мы о судьбе своей гадаем, разве не разрешается это?
Вижу, что они хотят меня на словах обойти, — напускаю серьезность и еще раз повторяю: ‘Судьба тут ни причем, о ней можно размышлять и в мыслях иметь, а карты, пожалуйста, без скандалу. Так что я должен буду их все равно отобрать…‘
Александров этот и говорит тогда: ‘Бросьте, Федор Михайлович, ему их в рыло. Что со скотиной и говорить!’
Но Достоевский стал его успокаивать и тут же уговаривать меня: ‘Голубчик, ты вот из дома, от жены, от детей пришел, отстоишь свое время, да и опять к ним, а как нам быть? О домашних ничего не знаешь, жена не приходит второй день — бросишь на картах и легче станет ведь…’
Я, конечно, опять-таки понимаю, что беспокойство о домашних тут ни причем, но только обговорил он-таки меня. Совсем заговорил до того, что я даже не только карты у них не отобрал, но и за водкой разной для Александрова ходил.
Я тогда почему-то думал, что Достоевский из жидов. С наружности он что ли на них походил — не знаю, но будто не русской крови — это я после слышал2.
Как-то приметил я, что Достоевский молится на ночь. Станет в темном углу и долго стоит, сложив руки на груди, а когда кончит молитву, опустится на колени, поклонится, достанет крест нательный, поцелует и сейчас же спать ложится, чтобы не было разговоров.
Днем Достоевский много читал3 или писал письма. Дадут денег, велят купить бумаги и пакетов, а потом все отсылали со мною или с другими дежурными. Это им офицером дозволялось.
Ходил я раз в гостиницу, носил письмо к какому-то господину — редактору. Господин этот приказал передать Федору Михайловичу книжку журнала и деньги4.
Достоевский, получив деньги, хотел одарить меня, но я положительно отказался.
— Позвольте вам услужить, хотя это и не дозволяется правилами, но чтобы за деньги, то ни за какие! — говорил я писателю, а он все не верил, что я не хочу денег, что я отказываюсь от них.
— Вот уж чего не понимаю: русский человек, а деньгами не интересуешься, — сказал он.
Я тогда очень этими словами обиделся, обиднее еще было, что купчик насмехался и надо мной и над бедным Федором Михайловичем.
— Не хотите, чтобы за спасибо делал, то поищите себе других… — сказал я.
Достоевский очень расстроился, стал уверять, что он ошибся в суждении обо мне и попросил у меня прощения.
Мы тут же, конечно, примирились, и Достоевский даже купчика склонил на мою сторону: тот стал меня на ‘вы’ называть. Только не думаю, чтобы Александров в полное уважение или сочувствие ко мне вышел. Ему стыдно должно быть было Достоевского.
В скором времени Достоевский был отпущен. Александров оставался после него недели две.
Когда Достоевский уходил, я помогал складывать ему вещи, и он подарил мне бутылку романеи, которую употреблял с чаем.
Печатается по рукописи, хранящейся в Российском государственном архиве литературы и искусства, ф. 553, оп. I, ед. хр. 1077.
1 Это не соответствует ‘Воспоминаниям’ А. Г. Достоевской (М., 1987), которую в первый же день пропустили к мужу, хотя, возможно, это неточная передача того факта, что, как отмечает А. Г. Достоевская, вечером 21 марта 1874 г. ее не пустили к мужу.
2 Ложные слухи, основанные на том, что русские предки писателя жили на территории Польши и Литвы.
3 Достоевский читал ‘Отверженные’ В. Гюго.
4 Речь идет о В. П. Мещерском и о журнале-газете ‘Гражданин’.