Евгения, или Письма к другу, Георгиевский Иван Сергеевич, Год: 1818 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 25 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

ЕВГЕНІЯ,
или
письма къ другу,
СОБРАННЫЯ
Иваномъ Георгіевскимъ.

Любовь и дружба… вотъ чмъ можно
Себя подъ солнцемъ утшать.
Карамзинъ.

ЧАСТЬ I.

САНКТПЕТЕРБУРГЪ.

Въ Типографіи В. Плавильщикова, 1818.

Печатать позволено:

съ тмъ, чтобы по напечатаніи, до выпуска изъ Типографіи, представлены были въ Цензурный Комитетъ: одинъ экземпляръ сей книги для Цензурнаго Комитета, другой для Департамента Министерства Народнаго Просвщенія, два экземпляра для ИМПЕРАТОРСКОЙ Публичной Библіотеки и одинъ для ИМПЕРАТОРСКОЙ Академіи Наукъ.

С. П. Б. Августа 9 дня, 1818 года.

Цензоръ, Стат. Совт. и Кавалеръ
И. Тимковскій.

ПИСМО I.

Я видлъ… Небеса отверзлись передъ твоимъ другомъ! Я видлъ красоту — рдкое, единственное торжество природы. Воображеніе, рисовавшее въ прелестныхъ видахъ образъ божества моего, повергло къ стопамъ ея волшебную пснь свою.

Я сидлъ на зеленомъ ковр, подъ тнію втвистаго вяза. При подошв горы, въ облакахъ теряющейся. Съ гордаго чела ея съ шумомъ низвергавшей водопадъ, дробится, кипитъ, стонетъ и съ яростію уноситъ волны свои въ прелестную долину. Тихое стадо то ходитъ, то останавливается вокругъ пастуха, воспвающаго подл горы удовольствія безпечной и независимой жизни. Громъ падающей горы, нжные звуки свирли, неподражаемое сліяніе тьмы со свтомъ на небесномъ свод — все занимало меня, и я былъ вн себя отъ восхищенія. Склоняю взоръ свой въ долину… Милый другъ, неизвстной мн огонь пробжалъ въ одно мгновеніе по всмъ моимъ членамъ.

По изпещренному цвтами лугу величественно приближается къ водопаду прекрасная, несравненная незнакомка. Три улыбающіяся Граціи сопровождаютъ ее, какъ Богиню. Большіе глаза ея блистаютъ яркимъ свтомъ, проникающимъ въ самую глубину сердца. Нжныя розы, смшавшись съ лилями, улыбаются на прелестныхъ ея ланитахъ. Черные локоны небрежно стелются по вол рзваго втра. Она идетъ медленно, едва касается цвтовъ, смиренно преклоняющимся передъ нею. Я весь обратился въ зрніе, и съ жадностію пожираю ея прелести.

Она бросила на меня бглый взглядъ, тихо подошла къ водопаду, нсколько минутъ смотрла на кипящія волны, на играющее въ нихъ солнце: медленно разлучала взоры свои съ сими (очаровательными предметами и — наконецъ изчезла. Другъ твой остался неподвиженъ, подобно пораженному молніей.

Блуждающіе взоры невольно клонятся въ ту сторону, гд сокрылось сіе солнце. Ни бархатный лугъ, ни шумъ водопада, ни восторги соловья, ни жалобы горлицы — ничто не трогаетъ меня: въ одну минуту небо превратилось для меня въ ужасную пустыню. Встаю, иду къ тмъ мстамъ, по коимъ она проходила, какое-то пламя течетъ по всмъ моимъ жиламъ, грудь поднимается, сердце сильно бьется, я изнемогаю. Хочу удалиться, непреоборимая сила останавливаетъ меня, лобызаю слды изчезнувшаго призрака.

Послдніе лучи солнца умираютъ на вершинахъ дерев, ночь вступаетъ въ мста сіи, и я принужденъ ихъ оставишь.

ПИСМО II.

Драгоцнное спокойствіе, куда ты сокрылось? На быстрыхъ крылахъ улетаешь ты отъ страждущихъ подъ бременемъ мученія! Глубокіе вздохи, любезный другъ, изторгаемые любовію, были для меня всегдашнею тайною. Томные взоры — ничего, ничего не могло читать въ нихъ мое сердце. Какъ все перемнилось! Другъ твой безпрестанно вздыхаетъ, томится, мучится, плачетъ!

Гд ваша небесная прелесть, милыя мои занятія? Врные друзья мой великіе геніи — ничего не говорятъ растерзанному сердцу. Державины, Гораціи, Тассы, оставьте несчастнаго! Божественные звука ваши теряются въ пространств воздуха.

Къ теб прибгаетъ сыръ твой, благодтельная природа! Гласъ нжной матери прольетъ утшеніе во глубину стующаго сердца.

Гд воображеніе мое, сія пламенная, божественная сила? Оно творило для меня другой міръ, населяло его совершенными жителями, и я раздлялъ счастливую жизнь съ сими богами. Явилось небесное существо, и сіи сладостныя мечты изчезли, подобно туману предъ лицемъ солнца.

Невдомое божество наполняетъ всю мою природу. Безпрестанно мечтать о немъ, безпрестанно благоговть передъ нимъ — вотъ единственная потребность души твоего друга! Когда благодтельный сонъ осняетъ меня, она является мн въ небесномъ сіяніи, я повергаюсь передъ нею, простираю къ ней руки и разскаю мракъ, меня окружающій. Иногда изторгаюсь я изъ круга людей, лечу въ ндро уединенія, и въ полной мр предаюсь чувству, меня увлекающему. Другъ мой, я вижу ее въ каждомъ предмет, она наполняетъ собою цлую вселенную, она для, меня — все.

Какъ стсняется грудь моя! Милой другъ безъ тебя я былъ бы на, краю пропасти. Ты раздлишь со мною пожирающія меня чувствованія, бремя мученія моего будетъ сносне и, можетъ быть…

О слабый смертный! Теб стоять противъ такаго могущества? Другъ мой, соберемъ вс силы не объятной природы, и тогда покушенія наши будутъ тщетны!

ПИСМО III.

Любезный другъ, я былъ совершенно независимъ, всегда находилъ во глубин души источникъ чистаго удовольствія? Внималъ ли гласу вдохновенныхъ пвцовъ, длилъ ли время съ милыми сердцу моему, или бесдовалъ съ духомъ природы, жизнь моя была спокойна, она была подобна тихому, свтлому источнику. И какая буря посл небесной тишины! Я жилъ, и не живу боле. Волшебный призракъ разрушилъ вс прелести существеннаго наслажденія!

Лишиться тебя, драгоцнная свобода, для меня было ужасне всего на свт. Увы! Питомецъ твой уже недостоинъ тебя въ изступленіи лобызаетъ онъ свои оковы. Нтъ, нтъ — мое рабство выше самой свободы. Оно возноситъ меня на степень счастливымъ духовъ, созерцающихъ красоту небесную. Благословляю васъ, священныя узы!

Соединить судьбу свою съ ея судьбою, и въ объятіяхъ любви вкушать наслажденія, извстныя однимъ жителямъ неба… но жребій мой брошенъ: мечтать о безконечномъ блаженств и терпть вс ужасы мученія — вотъ удлъ твоего друга!

Если бы мн позволено было устремить на нее еще одинъ взглядъ, указывая на растерзанное сердце, я сказалъ бы божеству моему: вотъ храм, въ которомъ воздается теб достойное поклоненіе! Если бы она обратила на меня благосклонный взоръ, я умеръ бы у ног ея счастливйшим изъ смертныхъ. Минута высочайшаго блаженства дороже цлыхъ вковъ холоднаго спокойствія.

Но зачмъ ничто не отвчаешь, на мои стенанія?…

ПИСМО IV.

Гд я? Другъ мой, гд я? Изъ бездны ада въ одно мгновеніе восхищенъ въ ндро лучезарнаго неба! Тонкій огонь проникъ въ самые сокровенные изгибы моего бреннаго состава…. О природа, какъ тсны твои предлы! Небесная радость подавляетъ меня, подобно тяжкому бремени. Я изнемогаю, разрушаюсь, умираю..

Милый другъ! Приличіе привлекло меня въ блестящее собраніе. Я сидлъ одинъ и проклиналъ тягостныя узы, налагаемыя обществомъ. Я тосковалъ о сладостномъ уединеніи, скорбь мою питавшемъ, имъ занимался въ кругу шумнымъ удовольствій, оглушавшихъ мои чувства! Вдругъ необыкновенное движеніе, подобно волнамъ, разлилось, по всему собранію. Молодые мущины тснятся, женщины съ безпокойствомъ смотрятъ, и нжный румянецъ покрываетъ щеки ихъ, старики на минуту оставляютъ карты, и невольною улыбкою приносятъ жертву явившейся красот. Любопытство противъ воли влечетъ друга твоего въ толпу тснившихся ея почитателей. И чтожъ? О небо! Я увидлъ божество свое… Громъ грянулъ надъ твоимъ другомъ! Колна мои колеблются, я трепещу подобно преступнику.— Она склонила на меня взоръ свой, другъ мой, какое то пламя объемлетъ меня, мои взоры помрачаются, я ослабваю, опираюсь о стну и едва могу броситься въ кресла. И въ семъ изнеможеніи вкушаю восторг, коего душа, моя никогда еще не ощущала. Какую жизнь разливаетъ она въ кругу всего собранія! Ея взгляды, улыбка, движенія, голосъ — все сыплетъ розы удовольствія вокругъ нее. Съ жадностію всякой ловитъ слезы ея. Но она старается сокрытъ сію Грацію, которая все въ ней внчаетъ. О небесное существо, тмъ боле ты поражаешь, очаровываешь, чмъ боле скрываешь божественныя свои достоинства! Другъ мой, я смотрю на нее, все забываю и весь обращаюсь въ наслажденіе.

Но что я почувствовалъ, милой мой, что я почувствовалъ, какъ она, посл скромнаго сопротивленія, начала играть на гитар, сопровождая приятные звуки нжнымъ, прелестнымъ, волшебнымъ голосомъ! Небесное согласіе, меня восхитившее, проникло во глубину самаго сердца. Никогда, смертный не извлекалъ подобныхъ звуковъ. Рука ея перестала бгать по струнамъ, послдній вздохъ умеръ уже на сихъ устахъ: все еще слушаетъ, и — вдругъ во всхъ мстахъ раздаются громкія рукоплесканія! Съ величественнымъ наклоненіемъ головы, съ прелестною улыбкою обратилась она къ собранію и вскор изчезла, подобно молніи.

Какое мрачное безмолвіе! Скука разлила ядъ свой во всемъ обществ. Я спшу въ уединеніе, чтобы въ полной мр насладишься своимъ блаженствомъ.

ПИСМО V.

Какая тьма окружала взоры твоего друга! Какая мрачная завса покрывала таинственное чело природы! Ты, небесное существо, ты открыло мн прелести міра! И прежде обтекалъ я взоромъ своимъ вселенную, но красоты ея длали на душу мою слабое впечатлніе.

Въ глазахъ моихъ — поврить ли, другъ мой? все было, все было совершенно безъ цли.— Отъ монады до человка, говорилъ я себ, все страждетъ. Другъ мой, какая перемна! О божество мое! Я смотрю и каждой предмет говоритъ мн: наслаждайся! Шопотъ листьевъ, журчаніе источника, нжные вздохи птицъ, благовоніе цвтовъ, ясное небо — все нжитъ, все восхищаетъ мой чувства!— Тамъ, подъ тнію втвистой ивы, пастухъ поетъ на свирли свое счастіе. Пастушка, бросая страстные взоры, надваетъ на него внокъ, собственною рукой сплетенный.

Все въ природ радуется, вс наслаждается! А другъ твой? О Танталъ, о Танталъ!… Вотъ мой жребій! Нтъ, нтъ, не врь мн! Видть ея божественныя совершенства — уже ли не наслажденіе? О жители неба, не завидую вашему блаженному жребію! Милый другъ, посмотри самъ на сіе рдкое соединеніе высочайшихъ прелестей! Не излила ли природа всхъ даровъ на свое любимое твореніе?

Небо, не похить у счастливыхъ смертныхъ даннаго тобою сокровища! Безъ нее земля обратится въ дикую, мрачную пустыню’ Она, она только можетъ украсить сію темницу!

Милый другъ, вс мысли мои въ ней родятся и умираютъ!— Я безпрестанно слышу., какъ нжный голос ея льется въ быстрыхъ, рзвыхъ перекатахъ, безпрестанно вижу, какъ сія очаровывающая улыбка, какъ сей небесной взоръ трогаютъ, поражаютъ каждаго до глубины сердца. Одинъ образъ твой, несравненная, божественная красота, восхищаетъ меня до небесъ твоего отечества!

ПИСМО VI.

Она меня любитъ! Небесный жаръ проницаетъ мои чувства, я возношусь надъ самимъ собою. О!— Престолъ міра и Евгенія — другъ твой не поколебался бы въ выбор!

Счастливый случай познакомилъ меня съ ея рдкими родителями, и я увидлъ ее въ ихъ семейств. Я въ смущеніи едва могъ сказать ей нсколько несвязныхъ слов. Начинаю говорить, голос, самый умъ — все мн измняетъ.— Одни глаза… въ нихъ она могла читать мою душу. Милый другъ, съ какою жадностью смотрю я на все въ ея святилищ! Какая везд простота! И какой вкусъ! Все тутъ говоритъ, все улыбается, все настроиваетъ тебя къ веселому расположенію! Жанъ-Жакъ и Ричардсонъ, какъ я завидую вашей участи! Новая Элоиза и Кларисса лежатъ на ея столик. Счастливый Карамзинъ, она бесдуетъ также съ твоими Граціями! Любовь и дружба, соплетшись руками, наравн передъ нею въ воздух, пламенникъ и миртовая втвь сливаются въ одно знаменіе небеснаго наслажденія.! Прекрасная картина! Въ сторон, на другомъ столик, видишь рукодлье и гитару. Цвты разливаютъ благовоніе въ семъ храм простоты и вкуса, соловей потъ — умираетъ въ восторгахъ.

Солнце бросало яркіе лучи, вся природа томилась, между тмъ предлагаютъ итти въ сад. Я изумился, но, будучи готовъ броситься въ самый огонь съ божественною Евгеніею, поспшно встаю, подхожу къ ней съ робостію. О счастіе! Рука небеснаго существа въ рук твоего Эраста! Ахъ, какъ желалъ бы я цлую вчность переносить съ нею жары Ливійскіе! Входимъ въ садъ — сладостная прохлада и оживляетъ и нжитъ томящіяся чувства. Вковыя деревья, переплетшись втвями, возвышаются до облаковъ и составляютъ повсюду зеленые своды. Лучь Солнца падаетъ на нихъ, играетъ, теряется. Бархатный коверъ луговъ манитъ подъ тнь каждаго дерева и предлагаетъ приятное отдохновеніе.— Чистый ручеекъ тихо катитъ струи свои посреди сада, кажется, онъ не можетъ разстаться съ прелестными мстами. Гора, осняемая втвистыми деревьями, величественно подъемлетъ гордое чело свое. Дерновыя ступени ведутъ на верх ея, гд переплетшіяся акаціи составляютъ прекрасную бсдку, защищаемую отъ жара втвистыми ивами.— Входимъ въ сей храмъ. Мы одни.— Евгенія садится на дерновую скамью и указываетъ мн мсто подл себя. Но — другъ твой на колняхъ передъ нею, подобно преступнику, ожидаетъ страшнаго приговора….. Жизнь, или смерть… Различныя движенія души рисуются поперемнно на прелестномъ лиц ея, молчаніе запечатлваетъ уста, ужасная неизвстность! Я трепещу, едва дышу, разрушаюсь… Торжествуй, наконецъ она сказала, съ перваго взгляда я почувствовала жъ теб то, чего никогда еще не чувствовала, сказала и — съ быстротою молніи сокрылась во глубину лса. О другъ мой, божественное согласіе восхищаетъ мою душу, и на земл я вкушаю вс наслажденія неба. Одно слово открыло мн рай!

Я встаю, собираю послднія силы, бгу изъ сада, вхожу въ домъ и вижу ее въ объятіяхъ нжной матери, сердечная скорбь видна въ чертахъ ихъ. Такое зрлище остановило меня и я смотрю на нихъ, безъ движенія, подобно хладному мрамору. Какъ? Достойная жертвенниковъ цлаго міра покрыта мракомъ стованія!… Мысль, что я сему причиною разтерзала мое сердце. Но ангельская улыбка несравненной дочери прояснила чело лучшей изъ матерей, и меня возвратила жизни. Пламенныя чувствованія пожираютъ мена, я оставляю ихъ, чтобы предаться въ полной мр движеніямъ души своей. Очаровательное до свиданія безпрестанно волнуетъ сердце, для нее одной бьющееся. О любовь! О святая любовь! Другъ мой, я забываюсь, я теряюсь въ упоеніи небесной радости.—

ПИСМО VII.

Любезный другъ, какъ я грубо ошибался усянное терніемъ поприще было для меня единственнымъ знаменіемъ жизни. Воображеніе мое съ жаромъ рисовало смерть въ образ благотворнаго генія. Юное сердце не могло еще узнать божественной тайны своей природы. Я смотрю на нее и душа моя утопаетъ въ наслажденіи. Высочайшее блаженство и ничтожество…. О небесное Существо, ты показало мн всю цну жизни! Безъ тебя я умеръ бы не живши! Протекшіе дни, вы потеряны невозвратно!

Я сижу передъ нею, и вс чувства мои сливаются въ одинъ жадный слухъ. Слова изъ. волшебныхъ устъ ея! О Демосенъ, о Цицеронъ, никогда краснорчіе ваше не дйствовало съ такою силою на вашихъ слушателей, съ какою дйствуетъ она на мое сердце. Говоритъ ли о добродтели, думаешь, что видишь въ образ ея самую добродтель, съ небесъ сошедшую: разсуждаешь ли и благоразуміи, или о вкус, никогда подобная основательность не соединялась съ такою разборчивостію.— Я вн себя отъ восхищенія и едва могу произнести передъ нею: Евгенія!… Моя Евгенія!

Я провожу цлые дни съ нею и безпрестанно перехожу отъ удовольствія къ удовольствію, отъ очарованія къ очарованію. Ломоносовъ, Державинъ, Дмитріевъ, часто мы восхищаемся прелестными цвтами волшебныхъ садовъ вашихъ. И одна счастливая мысль, одна удачное выраженіе, одно сильное слово переносятъ насъ въ другой міръ.— Воображеніе, въ вольной игр своей, рисуетъ новыя картину время, останови быстрый полет свой! Ты летишь! Гд твоя прежняя убійственная медленность?

Иногда изливаетъ она чувствованія свои на гитар. Вс движенія ея нжнаго сердца относятся къ твоему счастливому другу. Я забываю все, утопая въ пламенныхъ восторгахъ и отвчаю ей однимъ молчаніемъ. Но глаза, лице, руки, все говоритъ ей.

Другъ мой, какъ тягостно время, которое не посвящено божественной Евгеніи! съ какою заботливостію она сама ищетъ случая, избавиться скучныхъ свидтелей! Мы спшимъ въ садъ, гд другъ другу передаемъ мысли свои въ полной свобод, слушаемъ страстные восторги соловья, рвемъ незабудочки. Мы приближались къ незабвенной гор, невольный румянецъ покрылъ ея прелестныя ланиты, и она потупила свои взоры. О мсто священное, достойное храма!

ПИСМО VIII.

Прекрасный вечеръ зоветъ насъ на лоно природы.

Здсь въ обширной долин, разсяны пасущіяся стада. Тамъ, въ тнистой рощ, все наполняетъ радостію пернатыхъ пвцовъ. Тамъ тихій втерокъ колеблетъ златую ниву, единственное утшеніе трудолюбиваго земледльца. Здсь лучи солнца, сливаясь съ широкимъ озеромъ, позлащаютъ гладкую его поверхность. Другъ мой, часто восхищался я симъ прелестнымъ мстоположеніемъ, часто провождалъ цлые часы на семъ холм подъ снію столтняго дуба и всегда съ новымъ удовольствіемъ, съ новыми движеніями сердца, смотрлъ съ него во вс стороны. Но что я почувствовалъ, когда божественная Евгенія одушевила присутствіемъ своимъ сію картину? Лугъ, лсъ, поле, сіи воды, сіи цвты, разливающіе благоуханіе — все приняло новый видъ, новую прелесть. Я вкушалъ…. но можно-ли изъяснить такое наслажденіе!

Свирль пастуховъ собирала стада, по разнымъ мстамъ разсявшіяся. Звуки ея перенесли насъ въ ндра благословенной Аркадіи, восхитительная мечта, сказала Евгенія, за чмъ небо не украсило земли подобною страною? Глубокій вздохъ вырвался изъ ея груди, тонкое облако покрыло сіи божественные взоры. Другъ мой, въ одно мгновеніе вся природа измнилась въ лиц своемъ. Гд красота сихъ мстъ, до небесъ меня, возносившая? Но она бросила веселый взгляд — земля и небо — все наполнилось радостію. О неизъяснимое существо! Жизнь и смерть моя въ одномъ твоемъ взор.

Мы пошли по улыбающемуся берегу величественнаго озера и противъ воли остановили взоръ на прекрасной роз, окруженной непроходимымъ терніемъ. Прелестной цвток, говоритъ Евгенія, украшаетъ такое уединеніе и разливаетъ запахъ свой въ неприступномъ мст. Онъ долженъ украшать грудь твою, воскликнулъ я, и бросился въ середину тернія. Мои руки растерзаны — Громкое ахъ отозвалось во глубин моего сердца, но я уже лечу къ ней съ драгоцнною добычею. Съ робостію устрашенной горлицы кидается она мн на встрчу. О небо, уста ея касаются моихъ устъ!…

ПИСМО IX.

Жестокіе люди, возвратите мн драгоцнный день! Другъ ной, сколь, ко я потерялъ времени! Одно воспоминаніе терзаетъ меня. Быть недовольнымъ самимъ собою и свтомъ, и разливать вокругъ себя шумное веселье — тягостный удлъ!

Нсколько дней я радовался тому, что милую Евгенію увижу въ кругу блестящаго общества. Для моего самолюбія было лестно сравнить божество свое со смертными: я надялся въ шуму большаго свта найти что нибудь новое, необыкновенное. Въ самомъ дл, громъ музыки, всеобщее движеніе, блескъ одеждъ, разнообразіе лицъ, богатое освщеніе — все сіе сдлало на чувства мои сильное впечатлніе. Но одна минута, и обольщеніе исчезло. Евгенія, какъ солнце, блистаетъ среди многолюднаго собранія, но толпа ея обожателей, подобно облаку, скрываетъ ее отъ взоровъ того, который одинъ уметъ цнишь ея достоинства. Другъ мой, я смотрлъ на нее и наслаждался, внималъ небесному ея голосу и былъ вн себя. Теперь одинъ шумъ оглушаетъ слухъ мой, ядъ несносной скуки пожираетъ меня. Какой вечеръ! Онъ безконеченъ, какъ вчность.

Евгенія исторгается изъ толпы и подходитъ къ твоему счастливому другу. Какая скука, какое принужденіе, сказала она мн, я пришла къ теб чтобъ облегчишь сердце свое. Милый другъ, я отдохнулъ. Но строгое приличіе вскор ее заставляетъ опять меня оставить. Мгновенное блаженство мое исчезло, какъ прелестное сновидніе исчезаетъ въ минуту. пробужденія. Шумное увеселеніе — какая скука! какое бремя! Никогда, никогда я не бывалъ въ такомъ мрачномъ, ужасномъ уединеніи, какъ въ кругу сего многолюднаго собранія. Гд пламенные восторги, наполняющіе мою душу въ тихой бесд съ несравненною Евгеніею? Гд сіе упоеніе радости, до небесъ меня возносящее? Гд мой рай?—

Наконецъ общество расходится, вн себя отъ восхищенія, едва не вскричалъ я: берег, берегъ! Спшу освободиться изъ шумнаго собранія. Съ какими усиліями старался я до той минуты оживлять въ памяти картины своего счастія, чтобы пролить хотя слабое утшеніе въ душу свою, изнемогшую подъ бременемъ принужденія. Евгенія, нтъ, никогда вы не пойдемъ въ круг большаго свта, докол будемъ находишь волшебный міръ во глубин собственнаго сердца. Время летитъ: надобно съ жадностію ловить драгоцнныя минуты блаженства.

ПИСМО X.

Евгенія въ легкомъ плать, подобно ангелу, садится на прекрасную лошадь, которая, гордясь своимъ всадникомъ, съ яростію роетъ землю и покрываетъ брозды пною. Другъ Мой, посмотри, съ какою важностію бросаетъ она на об стороны улыбающіеся взоры! Толпы зрителей о, кажется, самые домы устремляются къ божеству твоего друга.

Мы летли прямо къ водопаду. Здсь я увидлъ ее въ первый разъ! Здсь я почувствовалъ новое бытіе! Взоры націи нечаянно упали на сіе втвистой дерево и встртились! Ахъ, съ какимъ краснорчіемъ выражаютъ они вс движеній страстнаго сердца! Мы долго смотрли на клубящуюся буграми пну, на сребряный дождь брызговъ, долго внимали сему грому, разливающемуся по окрестнымъ мстамъ, долго намряли глазами высоту, безпрестанно низвергающую съ чела своего ужасную громаду, и — уносимъ впечатлніе, возвышающее насъ надъ самими собою.

Любопытство влечетъ Евгенію изъ улыбающейся долины на грозную скалу, окруженную вчными мраками. Современныя земл сосны печально потрясаютъ на ней своими вершинами, шумъ втвей разливаетъ тайную робость по сердцу нашему, крикъ врановъ оглашаетъ сію дикую пустыню. Блдный мохъ внчаетъ угрюмое чело утеса: цвт его соединяетъ, кажется, смерть съ жизнію, царствующею при подошв во всей своей пышности. Взоръ Евгеніи, привыкшій покоиться на улыбающейся природ, остановился съ удивленіемъ на сей мрачной картин. Здсь, сказалъ я ей, здсь, Евгенія, скитался я день и ночь, когда, увидвши тебя въ первый разъ, я ни вки впечатллъ образ твой въ глубин моего сердца. Симъ печальнымъ соснамъ, сей угрюмой скал, сей дикой пустын поврялъ я горесть свою: Посмотри, она неизгладимыми буквами напечатлна на каждомъ дерев! Другъ мой, нжная слеза блеснула на длинныхъ ея рсницахъ и мы поспшили въ долину.

Свши на лошадей, мы полетли на крылахъ втра. Холмы, стремнины мелькаютъ безпрестанно и въ одно мгновеніе исчезаютъ.

Другъ твой, мой милый, другъ твой былъ на краю пропасти, лошадь моя упала и я стремглавъ несусь въ бездну. Къ счастію, широкій кустъ удерживаетъ меня. Исторгшись изъ челюстей смерти, я лечу къ своей Евгеніи, и чтожъ? О небо! Она лежитъ безъ чувствъ подл лошади… Но благовоніе цвовъ, чистый воздухъ, старанія мои скоро возвратили ее жизни. Она открыла небесные глаза, увидла меня на колняхъ передъ собою и съ пламеннымъ чувствомъ воскликнула: тебя ли вижу я, или это тнь твоя къ себ меня призываетъ! О, другъ мой, она такъ сожалла о твоемъ Эраст!..

ПИСМО XI.

Другъ мой, она моя, она моя въ глазахъ самаго свта. Все, о чемъ я написалъ къ теб, было только зарею моего блаженства. Посмотри, ахъ, посмотри, съ какою она нжностію ловитъ каждый случай, чтобы бросить новую розу на поприще моей жизни.

О какъ я былъ великъ, когда Евгенія, передъ лицемъ людей, передъ лицемъ Бога, сказала: люблю тебя! Я благоговлъ передъ собою!

ПИСМО XII.

Нтъ, не завидуй мн! Никто, кром меня, не можетъ достойно любить Евгеніи.

Но она должна меня бояться, меня бояться! И ктожъ? Евгенія! Евгенія должна бояться меня! Слова сіи, тысячу разъ не длавшія на меня никакого впечатлнія, поразили душу мою. О божество моего сердца, вс дни моей жизни будутъ посвящены единственно теб, я буду угадывать, предупреждать твои небесныя желанія. Другъ мой, сказала она мн посл священнаго обряда, любовь соплела приятныя узы, насъ соединившія, любовь поможетъ намъ исполнить наши взаимныя обязанности. Но — ужасная мысль! Такъ, милый мой, будь справедливъ, не притворяйся никогда!… Если исчезнетъ твоя любовь…. Глубокій вздохъ прервалъ ея слова и горячая слеза прокатилась по лицу ея. Бросившись къ ней на шею, другъ мой, я умиралъ отъ горести! О небесное существо!.. Какъ! Она говоритъ о моей перемн!.. О, скоре измнится вся природа, нежели сіе сердце!..

Въ райскомъ согласіи чувствованій мы вкушаемъ безконечное блаженство. Дни летятъ непримтно и исчезаютъ, подобно быстрой молніи.

ПИСМО XIII.

Жилища царей, великолпные чертоги, сколь слабо сіяніе ваше предъ. Симъ небеснымъ блескомъ, которой божественная Евгенія разливаетъ въ моемъ скромномъ убжищ! Сія тихая обитель сдлалась ея святилищемъ! Другъ мой, я благоговю, и проливаю слезы радости!.

При всей привязанности къ простот, твой другъ приносилъ иногда дань своенравному приличію. Такъ, въ жилище свое я позволялъ входъ блестящему великолпію. Но едва вступила несравненная Евгенія подъ кровъ мой, она свергла съ меня тягостное иго подражанія. Прелестная простота повсюду плняетъ взоръ мой, привыкшій наслаждаться красотами природы, тонкій вкусъ внчаетъ сію приятную небрежность. Это достойно твоего любопытства.

Садъ мой,— какъ онъ перемнился! Деревья уже въ полной свобод разпространяютъ втви свои во вс стороны. Какъ приятно покоиться подъ ихъ снью! Ручеекъ радостно пробгаетъ мсто прежней своей неволи. Какъ сладостно внимать его рзвому журчанію! Мягкая мурава стелется, подобно зеленому ковру, между деревьями. Какое завидное ложе! Посреди сего Эдема взоры мои ищутъ и не находятъ прежняго моего сада. О небесная Евгенія!

И домашніе — милый мой, какъ они чувствуютъ благодтельное вліяніе ея! Они всегда благословляли десницу твоего друга, но одна непостижимая Евгенія умла пролить особенную прелесть на тягостное бремя зависимости. Если бы ты посмотрлъ, съ какою улыбкою раздаетъ она отличія заслугамъ въ присутствіи всхъ. Какая благородная гордость на чел удостоившагося торжественной награды! Какъ стыдится преступившій законы ея! Во взорахъ, на лиц, написано чистосердечное раскаяніе, врная порука исправленія. Семейство мое — не смйся — составляетъ маленькое государство. И какая мудрая, кроткая, благодтельная на престол царица!

Ахъ, еслибы ты хоть одинъ взглядъ бросилъ на мое тихое жилище, ты положилъ бы странническій жезлъ свой и сказалъ: здсь обитаетъ счастіе, коего тщетно ищутъ въ шум большаго свта!

ПИСМО XIV.

Вы, которые говорите, что не можете понять, какимъ образомъ ядъ скуки не отравляетъ чистыхъ удовольствій во глубин вчности… Вы не видали божественной Евгеніи! Безконечная Красота — о, милліоны вковъ — одно мгновеніе! Дни, мсяцы летятъ на быстрыхъ крылахъ и другъ твой ихъ не примчаетъ.

Я смотрю на луну сего величественнаго чела, смотрю на прекрасныя розы сихъ улыбающихся ланитъ, смотрю на блестящій рядъ перловъ, сокрытыхъ подъ сими волшебными устами, смотрю на сію прелестную грудь, на сію живость, на сію неподражаемую важность… чувства мои мятутся, кровь пламенетъ, сердце сильно бьется, и я едва могу произнесть: Евгенія. Но когда она мн улыбнется, напечатлваетъ горячіе поцлуи на устахъ моихъ, милый другъ.

О дружба, священная дружба,какъ огонь твой холоденъ въ сравненіи съ пожирающимъ пламенемъ любви!

Но счастливъ тотъ, чьи чувствованія раздлены между любовью и дружбою. Онъ часто возносится надъ природою, надъ самимъ собою и не изнемогаетъ отъ своихъ восторговъ. Онъ изливаетъ ихъ въ, ндра нжнаго сердца, все съ нимъ раздляющаго.

Другъ мой, когда я погружаю вс свои мысли, все существо свое въ тонкое облако сихъ поражающихъ глазъ, какъ я чувствую, что человкъ живетъ единственно для счастія! О, самый адъ съ нею былъ бы для меня Эдемомъ!.

ПИСМО XV.

Едва заря начинаетъ разсвать мракъ ночи, я вырываюсь изъ объятій сладкаго сна и бгу въ садъ встртить приближающееся солнце. Огненное море, выступившее изъ береговъ своихъ, разливаетъ на восток волны свои во вс стороны, и царь дня выходитъ изъ чертога своего во всемъ величіи, бросаетъ кроткій взгляд на землю, и воды, поля, лса, горы — все, все встаетъ и все улыбается! Хоръ пернатыхъ поетъ хвалу озарившему рощи сіи свтилу, земля приноситъ въ жертву ему свои благовонія. Раздляю торжество природы, ищу цвтовъ, и, не насытивъ еще жадныхъ взоровъ великолпіемъ сей картины, лечу уловить первой взглядъ несравненной Евгеніи. Она открываетъ волшебные глаза свои, обращаешь на друга твоего нжный, улыбающійся взоръ, и я срываю съ устъ ея пламенный поцлуй.

Посл веселаго завтраку мы идемъ, съ поспшностію въ садъ вмст принести дань удивленія природ. Сіи тополи, сіи переплетшіеся каштаны, кажется, благодарятъ ту, которая даровала имъ свободу. Ахъ, другъ мой, какъ взоры наши любятъ бгать по сей роскошной риз земли, волнующейся передъ нами! Съ какою жадностію пьемъ мы чистой воздух, растворенный благовоніемъ! Но едва жаръ начнетъ заступать мсто сладостной прохлады, мы удаляемся подъ кровъ своего скромнаго жилища. Небесная Евгенія беретъ гитару. Если бы ты послушалъ, какіе волшебные звуки! Милой мой, почему ты не со мною?—

Иногда она садится за рукодлье, между тмъ я повряю бумаг безконечное блаженство, коимъ наслаждаюсь въ кругу сего совершеннаго міра. Восхищеніе исторгаетъ изъ рукъ моихъ перо, и я читаю ея строки оной. Другъ мой, глаза ея оживляются, по розовымъ щекамъ катится слеза чувствительности. Внцы, рукою славы соплетаемые, сколь вы ничтожны въ сравненіи съ сею безцнною слезою! Какъ я торжествую въ сію минуту!

Иногда она рисуетъ. Милый мой, сами Граціи водятъ ея рукою. Какъ она сливаетъ природу съ искуствомъ и искуство съ природою! Но что всего важне, прекрасная душа ея всегда отражается на картин, подобно какъ солнце въ чистомъ источник. Иногда я читаю вслухъ какую нибудь книгу, ознаменованную печатію генія. Какъ часто сердца наши встрчаются! Я живо чувствую, что мы созданы другъ для друга! Между тмъ обдъ. Яствы просты, но вкусны.

Посл стола мы садимся на диванъ. Въ разговорахъ, прерываемыхъ пламенными поцлуями, сливаемъ свои души и вкушаемъ чистйшія удовольствія. Несравненная Евгенія въ восторг поетъ любимую мою псню. Потомъ, остановившись передъ соловьемъ, она напваетъ разныя трели, и онъ, мало по малу одушевляясь, теряется наконецъ въ смлыхъ, быстрыхъ, нжныхъ перекатахъ. Въ праздничные дни вс домашніе, по знаку, собираются въ особую комнату и Евгенія, подобно чадолюбивой матери, раздляетъ награды заслугамъ, каждой осыпаетъ ее благословеніями и по всему дому раздаются восклицанія радости.

Когда приятная свжесть оживляетъ томящуюся землю, мы спшимъ на лоно природы. Прекрасная роща, примыкающаяся ко хребту высокой горы, принимаетъ насъ подъ снь свою, и мы пьемъ сладостную прохладу подъ сводомъ развсистыхъ липъ. Любопытство ведетъ насъ на вершину горы. Какой обширный, какой разнообразный, какой волшебный видъ поражаетъ наши взоры! Здсь, внизу, вырывается съ шумомъ водометъ, бросаетъ во вс стороны серебряный дождь брызговъ, чрезъ минуту сливается и составляетъ прелестный ручей, бгущій въ улыбающуюся долину. Тамъ синетъ теряющійся вдали лсъ, волнуемый, подобно морю, дыханіемъ втра. Тамъ отягченныя плодами деревья, нагнувшись, смотрятся въ чистое озеро и манятъ подъ кровъ своей, тни. Здсь, на берегу, живописно разбросаны хижины, тамъ пестрютъ стада и раздаются нжные звуки свирли. Тамъ земледлецъ точитъ свою косу, тамъ подруга его собираетъ богатую жатву. И взоръ, гоняясь съ жадностію за разбросанными чертами сей картины, теряется въ безконечности. Солнце, любуясь, кажется, прелестнымъ видомъ, медленно склоняется къ западу, еще разъ выглядываетъ изъ за горъ и скрывается. Веселыя псни земледльцевъ напоминаютъ намъ, что должно разстаться съ симъ волшебнымъ мстомъ.

Но если погода удерживаетъ насъ дома, мы бесдуемъ съ Тассомъ, съ Гте, съ Державинымъ.— Съ какимъ искуствомъ рисуютъ они красоты природы и съ какою легкостію возносятся надъ нею! Мы читаемъ, останавливаемся, восхищаемся, разсуждаемъ, и непримтно наступаетъ время ужина. Смхи и удовольствія услаждаютъ нашъ легкій и приятный столъ. Наконецъ мы повергаемся въ объятія сна: мечты и тогда безпрестанно рисуютъ намъ разныя картины нашего блаженства. Слдующій день общаетъ удовольствія дня прошедшаго съ новыми прелестями, съ новыми очарованіями… Милый мой, небесная Евгенія даетъ всему вид новый. Та же картина, но какъ она украситъ, оживитъ ее! Каждой взоръ ея, каждая улыбка, каждое движеніе раждаютъ новую Грацію.

ПИСМО XVI.

Въ окрестностяхъ нашего города во многихъ мстахъ разсяны деревни. Часто восхищался я прелестнымъ ихъ мстоположеніемъ, часто слушалъ, какъ румяная заря разливаетъ въ никъ шумное движеніе, часто смотрлъ, какъ послдній лучь солнца умираетъ на сихъ высокихъ домикахъ, и никогда вообразить не могъ, чтобы счастливыя въ глазахъ моихъ жилища заключали въ себ вс ужасы жестокаго убожества. Мой другъ, бдная мать смотритъ на четверыхъ своихъ младенцевъ, слышитъ вопли ихъ и не можетъ подать имъ руки помощи. О, какъ она рыдаетъ, стонетъ, терзается! Жестокій владтель ихъ, жаля богатыхъ крестьянъ… отдалъ мужа ея въ военную службу.— Едва вступила Евгенія въ хижину сихъ несчастныхъ жертвъ бдности, вс единогласно воскликнули: ахъ, благодтельница наша!.. Мать, облившись слезами, съ тяжкимъ вздохомъ сказала: мы думали, что небо забыло насъ бдныхъ! Евгенія извиняется передъ нею и, подобно ангелу утшителю, отираетъ горестныя ея слезы. Расточая нжныя ласки, она раздала дтямъ маленькіе подарки, и милые малютки, прыгая отъ радости, наполнили комнату криками веселія. Мы сли и начали разговаривать съ несчастною матерью. Она излила передъ нами свои страданія и облегчила стсненное свое сердце. Мы положили ей небольшое жалованье и общали часто посщать ея жилище. Другъ мой, она хочетъ говорить, но слова умираютъ на устахъ ея.. Бросившись къ ногамъ Евгеніи, едва могла она произнести въ слезахъ: Ангелъ мой хранитель!.. О, что я чувствовалъ въ сію незабвенную минуту!

Прошедши нсколько домиковъ, мы вступаемъ подъ кровъ другой хижины. Деньги, или цпь — раздается намъ на встрчу изъ внутренности дома. Что такое?— спрашиваетъ Евгенія голосомъ посланника неба. Ахъ, сударыня, со слезами на глазахъ, отвчаетъ ей покрытый сдинами старецъ: господинъ мой сверхъ оброка требуетъ еще подарка. Посл сына моего осталось скудное имніе и я вс тягости несъ вмст съ другими. А теперь ручьи слезъ прервали дрожащій его голос — у меня ничего нтъ, кром трехъ сиротъ, моихъ внуковъ! Евгенія отдала прикащику деньги, и старикъ, какъ пораженный громомъ, стоялъ вн себя отъ нечаянной радости. Приведши бдныхъ малютокъ, онъ повергся вмст съ ними предъ Евгеніею. Милый другъ, отъ умиленія текутъ у меня слезы. Евгенія оставила ему нсколько денегъ, и мы общались всегда помогать ему. Онъ провожаетъ насъ со слезами и благословляетъ небо.

Вышедши изъ деревни, мы вступили въ прекрасный лсъ, соединяющій одно селеніе съ другимъ. Хоръ птицъ оглашаетъ радостію сіи очаровательныя мста, и я начинаю дышать свободне. Восхищаясь красотами природы, мы непримтно входимъ въ деревню. Подл одной хижины, съ печальнымъ видомъ, сидитъ надъ сохою земледлецъ, поднимаетъ иногда глаза къ небу и вздыхаетъ — такое зрлище поразило меня до глубины сердца. Природа, думалъ я, ты улыбаешься, а твои дти страждутъ!.. Мы приближались къ сему несчастному, и онъ, увидвши Евгенію, всталъ съ поспшностію, и съ чувствомъ горести сказалъ: благодтельница наша, мы думали, что лишились тебя на вки. Какъ дла твои идутъ, спросила у него Евгенія: что ты такъ задумался? Ахъ, какъ мн не задуматься, отвчалъ онъ со вздохомъ. Настало время посва, а у меня ни зерна нтъ смянъ, почти всю недлю бываю на барщин, не могу обработывать всей земли своей, у меня родится мало хлба. Ныншнее лто работалъ иногда по праздникамъ, и усплъ воздлать все поле, но нигд не могу достать для посва зеренъ… и слезы не дали ему всего договорить, онъ, казалось, былъ въ отчаяніи. Она бросилась ко мн на шею, и трогающимъ голосомъ сказала, милый мой! Евгенія, отвчалъ я, какъ мало ты меня знаешь! Она велла, ему итти за нами, и мы летли домой, чтобы скоре отереть горестныя слезы. Я приказалъ дать ему нужное количество ржи, между тмъ Евгенія принесла его дтямъ нсколько драгоцнныхъ для ихъ возраста бездлокъ.

О Евгенія!… Милый мой, чмъ боле я узнаю ее, тмъ боле открываю въ ней небесныхъ качествъ!

ПИСМО XVII.

Какой прекрасный день, сказала Евгенія. Небо съ такою кротостію улыбается! И мы, поклонившись бесдовавшему съ нами Омеру, поспшили на лоно природы. Съ чувствомъ удовольствія попираемъ ногами мягкій лугъ, украшенный цвтами, бжимъ подъ тнь сихъ липъ, сихъ тополей, сихъ столтнихъ вязовъ, и мало помалу проницаемъ въ самую глубину теряющагося въ облакахъ лса. Восхищаясь торжественнымъ безмолвіемъ, вокругъ насъ царствующимъ, мы не примчаемъ, какъ грозныя тучи, спираясь со всхъ сторонъ, помрачаютъ воздухъ и сокрываютъ величественный зракъ солнца. Среди дня самая мрачная ночь низпускается на землю. Бурный втръ страшно воетъ и повсюду разливаетъ ужасъ. Сіи современные міру дубы, потрясая верхи свои, гнутся, трещатъ и угрожаютъ другу твоему своимъ ужаснымъ паденіемъ. Зври съ дикимъ ревомъ бгутъ во глубину лса, пастухъ, оставя разсявшееся стадо, возноситъ къ небу трепещущія руки. Одинъ отчаянный крикъ ворона мшается со свистомъ втра. Мы бжимъ, останавливаемся, опять бжимъ, опять останавливаемся: съ боязненнымъ чувствомъ обнимаемъ другъ друга. Наконецъ мы укрываемся въ охотничьей хижин. Частыя деревья, горы, пропасти — передъ нами, вс ужасы блдной смерти — надъ головою. Молнія, разская, густой мракъ, браздитъ необозримое пространство воздуха и освщаетъ трепещущую природу. Но непроницаемое облако, набросивъ на окрестность тнь свою, мгновенно скрываетъ отъ насъ ужасы разрушенія. Черезъ минуту молнія обрисовываетъ новыя картины и ослпляетъ взоры блескомъ своимъ. Вдругъ грянулъ громъ: страшный ударъ отъ вратъ востока катится и умираетъ на предлахъ запада. Умолкъ — и природа, въ новомъ ужас, погрузилась въ мертвое безмолвіе. Но сильный порывъ втра снова повергаетъ все въ бездну хаоса. Вотъ еще ужасный ударъ надъ кровомъ нашимъ! Горы сіи поколебались въ своихъ основаніяхъ, ужасный грохотъ разлился по всему лсу и дождь ливмя. Небо, кажется, разверзло свои ндра: оно грозитъ потопить землю. Вотъ новая туча несется на чорныхъ крылахъ, разслась и — въ одно мгновеніе вздулися рки. Тамъ она бросила огонь изъ ндра своего, разлила вс ужасы пожара, здсь съ трескомъ разскла величественную скалу до небесъ возносившуюся. Дождь, бурный втръ, смертоносная молнія, громъ, сей хаосъ. О другъ мой, еще ударъ, и весь міръ погребенъ подъ собственными развалинами! Что мы передъ такою силою? Ничто. Но — о божественная Евгенія, я въ твоихъ объятіяхъ. Потрясайтесь, потрясайтесь основанія вселенныя! Низпровергнитесь, я не ужасаюсь! Еще гремитъ! Вотъ еще облако! Новые ужасы!…

Утомилась свирпствовавшая буря. Одинъ зефиръ шепчетъ въ листахъ сей акаціи, сихъ высокихъ каштановъ. Остановились потоки, съ небесъ шумвшіе, только крупныя капли падаютъ съ сихъ широкихъ втвей. Умолкъ страшный громъ, основанія земли потрясавшій, едва слышны глухіе перекаты въ отдаленности. Природа въ недоумніи не сметъ, кажется, предаться полной радости. Но является солнце, и все оживилось. Невидимой рукою нарисованная радуга смотрится въ обширномъ озер. Рыбы плещутся въ вод, лучи солнца играютъ въ сихъ перлахъ, покрывшихъ улыбающуюся долину. Мотылекъ перелетаетъ съ одной розы на другую, трудолюбивая пчела, цлуя нжныя лиліи, душистые ландыши, собираетъ собственной запасъ и богатые дары человку. Между тмъ безпечный жаворонокъ кружится въ воздух и оглашаетъ его своею радостью. Тамъ свирль собираетъ разсявшіяся стада на мсто паствы, здсь конь выглядываетъ изъ-за втвистаго осокоря и бжитъ на тучную долину. Тамъ земледлецъ спшитъ къ оставленному плугу, и, припвая веселую псню,— проводитъ бразду за браздою, тамъ другой повряетъ ндру земли свою надежду — свое единственное богатство. Тамъ счастливая чета поспшно возвращается изъ города и пьетъ наполненный благоуханіемъ воздух. Опираясь на плечо своего сына, старик медленно слдуетъ за ними, и хочетъ еще разъ взглянуть на прелести природы. Здсь величественная риза яснаго неба тихо волнуется въ зеркал чистой рки, которая, нехотя, оставляетъ мста сіи: тамъ лебедь, поднявши грудь, съ гордостію разскаетъ ровную поверхность воды. Вотъ по бархату луга съ важностію выступаетъ павлинъ и выказываетъ свои звзды! Изъ ближняго селенія несутся радостныя псни, и лса, горы, долины тысячу разъ повторяютъ приятные звуки. О другъ мой, я смотрю на землю, смотрю на небо, все улыбается, все радуется! Смотрю на Евгенію… и сія прелестная картина получаетъ въ глазахъ моихъ истинную цну свою.

ПИСМО XVIII.

Я каждый день долженъ удаляться, на нсколько часовъ отъ небесной Евгеніи. Гражданскій міръ каждое мгновеніе напоминаетъ мн міръ моей Евгеніи мучительною своею противоположностію съ нимъ. О время, думаю я, лети, лети скоре. Но оно остановилось. Часы такъ безконечны, какъ цлая вчность.

Истинный любовникъ, другъ мой, какъ онъ нетерпливъ! Кажется, подлалъ бы въ одну минуту то, чего другой въ часъ сдлать не въ состояніи. Если бы у всхъ была Евгенія отъ чего бы невинности, цлые годы между страхомъ и надеждою ждать приговора?

Съ какимъ нетерпніемъ я лечу въ ндро своего неба! Евгенія иногда смотритъ въ ту сторону, съ которой я долженъ возвратиться, иногда поетъ мою любимую псню, или играетъ на гитар. О, какъ сильно бьется мое сердце! Я весь горю, бгу съ поспшностію, бросаюсь къ ней на шею, срываю пламенный поцлуй и все забыто. Милой мой, съ какимъ избыткомъ она награждаетъ меня за необходимую жертву должности!

Но, жестокая… какъ иногда мучитъ она твоего друга! Часто въ восторг желалъ бы я умереть на сихъ волшебныхъ устахъ, и важный взоръ ея, противъ воли, меня останавливаетъ. Я смотрю на безпредльное море сихъ прелестей, и не смю къ нимъ прикоснуться. Но когда она съ нжностію устремитъ на меня взоръ свой, изъ котораго переливается въ грудь мою какое то пламя. Жители неба уже ли не завидуете вы участи смертнаго?

Другъ мой, она всесильно управляетъ моимъ сердцемъ. И какъ сладостно повиноваться божественной вол, движимой однимъ желаніемъ моего блаженства! Сіе безконечное согласіе, сіе рдкое сліяніе двухъ сердецъ, любезный другъ, вотъ истинное наслажденіе, до небесъ насъ возвышающее!

ПИСМО XIX.

Гд я? Ахъ, что ты сдлала? Божественная Евгенія, что ты сдлала? Самое воображеніе съ робостію измряетъ ужасное между нами разстояніе. Двадцать миль — о небо! Кто далъ теб твердость произнести такой приговор надъ своимъ другомъ? Если бы одна искра сего пламени была въ твоемъ сердц, о, ты не потребовала бы отъ меня подобной жертвы. Но какъ душа моя предана теб! Я благоговю передъ самыми мученіями, коимъ ты съ жестокостію меня подвергаешь.

Я въ отлучк по твоему длу. Она непремнно требовала, чтобъ я похалъ самъ. Всы правосудія должны склониться на сторону справедливости, но конца, по порядку длъ, надобно ожидать цлую вчность. Когда бы я ни спрашивалъ: скоро ли ршеніе, всегда получаю въ отвт несносное завтра. Повренный твой, человк честный, свдущій въ судебныхъ длахъ, и я, къ чему я здсь? Евгенія — я въ ссылк, не правда ли? Прихавши сюда, я искалъ разсянія въ ндр общества, но везд находилъ одну скуку. Со мною говорятъ, я ничего не слышу, ничего не понимаю. Я вижу одну ее, ее одну слушаю, объ ней одной стую. Вотъ стелется до прежнему коверъ зелени. По прежнему волнуется въ поле златое море, тамъ возвышается густой лсъ, здсь умираетъ въ восторгахъ соловей: но я ничего не чувствую, кром ужасной пустоты во глубин сердца. Въ горести бросаюсь подъ тнь липы. Ахъ, гд небесное удовольствіе, которое я вкушалъ съ тобою во мрак прохладнаго лса? Самое солнце — о, такъ ли оно оповщаетъ меня съ божественною Евгеніею? Я встаю съ поспшностію, бгу, не зная куда, въ изнеможеніи бросаюсь на землю.

Скоро ли воскресну я въ твоемъ присутствіи, моя Евгенія?

ПИСМО XX.

Евгенія по смерти своего дяди должна получить богатое наслдство, но жадность родственниковъ оспориваетъ ея справедливое требованіе. Едва кончилъ я твое дло, опять съ нею разлученъ.— Я живу вдали отъ нее уже цлую недлю. Недлю! Цлый год, цлый вк?

Несносное богатство!.. Оно пригнело меня въ такое жалкое состояніе, оно мучитъ также цлые милліоны людей, могущихъ быть безъ него счастливыми. Но когда, облегчая жребій человчества, я вижу теплыя слезы признательности, въ сіи минуты богатство возноситъ меня на степень владыкъ земныхъ. Для чего судьба по лицу земли нея разлила всхъ даровъ своихъ съ такою же щедростію, съ какою опоясала воздухомъ міріяды міровъ, въ пространств вращающихся? Тогда бдный не проклиналъ бы дня своего рожденія, тогда кровь, человческая не лилась бы ркою, тогда и я, о мой, милой, тогда и я, не оставилъ бы своей Евгеніи.

Ахъ, безъ нее самое вообряженіе мое тупетъ. Я былъ въ домашнемъ театр у одного изъ здшнихъ жителей, свдущаго въ древдей и, новой словесности. Играли Жанну д’Аркъ. И сіе твореніе, которое рисуетъ живыми красками и адъ, и землю, и небо, которое можетъ спорить, о внк со всми произведеніями Геніевъ которое равняется съ самою Саконталою — другъ мой, и оно сдлало на меня одно слабое впечатлніе.

ПИСМО XXI.

‘Спши, спши подъ кровъ жилища нашего, безъ тебя осиротвшаго, возврати спокойствіе своей Евгеніи. Ахъ, я слишкомъ много полагалась на свои силы! Душа моя, привыкши покоиться въ твоей, каждую минуту летитъ къ теб на встрчу. Возвратись скоре: съ тобою улетли вс мои радости, он съ тобою и возвратятся. Я беру гитару, чтобы поврить ей тоску свою, но рука моя отказывается: я извлекаю одни несогласные звуки. Сажусь за рукодлье, и все только порчу. Бросаю любимое: свое занятіе, иду къ окну, и смотрю въ ту сторону, въ которую ты отправился. О мой милой, въ первый разъ въ жизни недовольна я собою. Какая перемна! Другъ мой, ты не узнаешь своего сада! Любимыя твои герани, лиліи, розы — вс он — не сердись на меня — вс он безъ тебя скоро увянутъ. Съ какимъ удовольствіемъ прежде лила я жизнь на ихъ нжные стебли! А нын? Я твои цвты совсмъ позабыла. И соловей твой сидитъ пригорюнившись, какъ сиротка. Какъ все мрачно! Какъ везд пусто! Нтъ, милой мой, никогда, никогда боле ты меня не оставишь. Для чего терпть намъ такое мученіе, когда мы можемъ вкушать небесныя удовольствія? Если жестокая необходимость заставитъ тебя удалиться изъ сихъ мстъ, которыя любуются прекраснымъ полднемъ твоей жизни, Евгенія твоя послдуетъ за тобою черезъ моря, черезъ горы, черезъ степи, на край свта, — въ бездну самаго ада.’

ПИСМО XXII.

Улыбайся, нжная природа, сынъ твой снова вкушаетъ безконечное блаженство. Мрачное облако печали исчезло съ быстротою туманнаго призрака, о мой другъ, одна улыбка божественной Евгеніи, и вздохи стенанія, жалобы — все погребено во мрак вчнаго забвенія.

Я держалъ въ рукахъ Тассовы ночи, смотрлъ, и ничего не понималъ, ничего не чувствовалъ. Вдругъ подаютъ мн писмо, и я узнаю руку, небесной Евгеніи. Покрываю поцлуями сію драгоцнную бумагу. Наконецъ, пришедши въ себя, разламываю печать, читаю… И, что жъ? О небо! Она терпитъ тоже, что терпитъ другъ твой. Я бросаюсь съ поспшностію въ повозку, безпрестанно оставляю за собою поля, лса, горы, селенія, и думаю, что я прикованъ къ одному мсту. Но вотъ наконецъ прелестныя окрестности города, который Евгеніею для меня сталъ Эдемомъ. Тамъ наслаждались мы прохладою тни, тамъ слушали жалобы горлицы, тамъ внимали шуму низвергающагося водопада, тамъ ловили умирающіе лучи солнца. Чувства мои оживляются, тихая теплота пробгаетъ по всему тлу. Кровь обращается быстре, глаза покрываются непроницаемымъ облакомъ,— приближаюсь къ своему жилищу… О, какъ стснилось у меня дыханіе! Въ восхищеніи повергаемся мы на шею одинъ другому,не можемъ произнести ни слова, но слезы текутъ ручьями, смшавшись, облегчаютъ сердца наши. О! Кто посл тягостной разлуки, ко груди своей не прижималъ единственной для его сердца, — тотъ не знаетъ еще божественнаго восторга.

Я привтствую вс предметы въ дом, и смотрю на нихъ съ новымъ удовольствіемъ. Съ поспшностію бгу въ садъ и лобызаю сіи цвты, ея руками питаемые’ О Другъ мой, везд я хожу и все мн улыбается!

Прелестныя мста! Никогда взоры мои не были къ вамъ равнодушны, но я смотрлъ на васъ съ безпечностью владтеля. Нтъ, никогда не ловилъ я съ такою жадностію всхъ оттнокъ красотъ вашихъ. О милый мой, чтобы почувствовать всю цну своего блаженства, надобно — жестокое условіе — надобно онаго лишиться, — по крайней мр на время.

ПИСМО XXIII.

Ея большіе глаза не сіяли никогда подобнымъ пламенемъ. Какъ много говоритъ взглядъ сей счастливому твоему другу! Она — порадуйся моему блаженству — она съ меньшею строгостію умряетъ мое изступленіе. Какъ мало я страдалъ въ разлук! Довольно одной минуты восторга, чтобъ забыть цлую вчность мученія. Я могу себ вообразить, съ какимъ участіемъ соловей раздлялъ съ нею горесть разлуки! Посмотри — она бжитъ къ нему, изливаетъ передъ нимъ нжныя жалобы своимъ ангельскимъ голосомъ, и онъ въ томныхъ перекатахъ хрипитъ, стонетъ, вздыхаетъ. Смертный, пади и благоговй! Ея священной вол повинуется сама природа.

Цлый день реввшій втръ истощилъ наконецъ всю свою ярость, и тишина, окруженная вчными прелестями, низпустилась съ улыбкою на землю. Мы спшимъ раздлить общее торжество, проходимъ подъ сводомъ каштановъ, ограждающихъ садъ нашъ, и по дерновымъ уступамъ спускаемся къ ручью. Евгенія обращаетъ вокругъ себя смющіеся взоры, мы садимся въ лодку и другъ дикой разскаетъ серебряныя струи своего Нила.— При помощи тихаго втра я лечу въ обширное озеро, принимающее воды нашего источника. Развсистыя ивы, нагнувшись, глядятся въ чистое зеркало, озлащаемое лучами солнца.— Сіи воды, сіи деревья, сіе улыбающееся небо, посреди, божественная Евгенія — о другъ мой, я бросаю весло и сижу вн себя отъ восхищеніи. ‘Въ какой волшебной міръ перенесенъ я!’ противъ воли вырвалось изъ глубины моего сердца. Милой мой, сказала нжнымъ голосомъ Евгенія, природа безъ тебя не была столь прекрасною!

Гд же храмъ твой, блаженство? Гд курятъ теб вчныя благовонія? Любезный другъ, рай и адъ не во глубин ли нашего сердца? Поставь злодя посреди лучезарнаго неба, о, весь адъ будетъ гнздиться въ душ его.

ПИСМО XXIV.

Я сижу и скрашиваю себя: чтобы я былъ безъ Евгеніи? Милый другъ, одна любовь усыпаетъ розами поприще нашей жизни. Посмотри вокругъ себя — все любитъ и все наслаждается! Голубь съ нжностію ласкается, воркуетъ и лобызаетъ свою подругу. Вслушайся, соловей говоритъ: я горю, я горю. И тигры и львы, забывши свою ярость, приносятъ дань взаимной склонности. О, какъ соплетаются деревья и шепчутъ одно другому! Тополь вздыхаетъ о топол, ива объ мн. А тамъ плющъ вьется около столтняго вяза. Рзвый втерокъ съ жадностію цлуетъ нжные цвты, сіи перлы богатой природы. Посмотри — съ какою поспшностію одна струя бжитъ за другою! Он боятся, чтобы во множеств водъ не потерять другъ друга. И два ручья, смшавши волны свои, съ большимъ веселіемъ протекаютъ тучные долы. Самое солнце такъ нжно склоняетъ взоры свои на улыбающуюся землю! И небо съ такою благостію льетъ животворную росу на томящіяся нивы! Вся природа, другъ мой, не иное что, какъ безконечный храмъ, въ коемъ любви курится вчная жертва.

И что безъ нее сія вселенная? Міріядами солнцевъ увнчанная темница. Мой другъ, божественная Евгенія съ такою улыбкою смотритъ на меня. О, что я чувствую!..

Конецъ первой части.

ЕВГЕНІЯ,илиписьма къ другу,СОБРАННЫЯИваномъ Георгіевскимъ.