Эва.
Эва.
Повсть К. Р. Ленце.
(переводъ съ нмецкаго).
Ева, Ленце К. Р., Год: 1870
Время на прочтение: 69 минут(ы)
Былъ жаркій сентябрскій денекъ. Во всей природ царила глубокая тишина. Не слышно было ни пнія птицъ, ни шума листьевъ, только жужжали наскомыя, да солнце палило сверху немилосерднымъ образомъ.
Поэтому нтъ ничего удивительнаго въ томъ, что одинокій путникъ спшилъ поскоре перейдти вдоль по тропинк открытымъ лугомъ, чтобы достигнуть ближайшаго лса и отдохнуть подъ его гостепріимной тнью.
Путникъ этотъ былъ высокій, молодой человкъ, красивой наружности, съ окладистой бородой, проницательными темными глазами и съ безконечно грустнымъ выраженіемъ въ лиц. На видъ ему казалось около тридцати-шести лтъ, но на лбу успли уже образоваться легкія морщины, и улыбка рдко оживляла его почти мрачный взглядъ. Онъ оставилъ свою дорожную сумку въ гостинниц ближайшей деревни, гд онъ остановился, и теперь несъ въ рукахъ только альбомъ.
Войдя въ тнь густыхъ деревьевъ, путникъ снялъ съ головы легкую соломенную шляпу и началъ ею обмахиваться, осматриваясь вокругъ, не найдется-ли гд нибудь спокойнаго мстечка, гд-бы можно было въ волю отдохнуть. Лсъ уходилъ на вершину холма, мстами попадались маленькія лсныя проски, сквозь которыя можно было свободно видть близь-лежащее озеро и мощные горные хребты, которые возвышались на нсколько часовъ пути отъ проскъ.
Въ одной изъ этихъ проскъ виднлось большое распятіе, съ прекрасною рзьбою, а передъ нимъ стояла маленькая скамейка.
— Тутъ пріятно отдохнуть, подумалъ путникъ,— а можно пожалуй нарисовать картину, представляющую крестъ на переднемъ план, и передъ нимъ колнопреклоненную крестьянку, продолжалъ онъ вполголоса, и оставя въ сторон отлогія извилины дороги, сталъ прямо карабкаться наверхъ къ тому мсту, гд стоялъ крестъ. Добравшись туда, онъ бросился подъ дерево на мягкій роскошный мохъ — и положа голову на выпятившійся корень дерева, началъ любоваться чудесными окрестностями и голубымъ безоблачнымъ небомъ, которое виднлось сквозь втви.
Есть что-то особенное въ томъ настроеніи, которое овладваетъ человкомъ, когда онъ сидитъ одинъ въ лсу въ совершенномъ уединеніи. Позабываются печали и заботы, прохладный лсной воздухъ освжаетъ пылающій лобъ, въ псняхъ птичекъ слышатся радость и веселіе, какое-то спокойствіе, миръ и блаженство нисходитъ въ человческое сердце.
Точно такъ же и морщины на лбу нашего путника начали мало-по-малу сглаживаться, въ чертахъ его лица разлилось безконечное спокойствіе, а мысли понеслись высоко, высоко въ то свтлое, безконечное пространство, которое разстилалось надъ его головой.
Вдругъ послышался шумъ легкихъ шаговъ на песчаной дорог. Онъ поднялъ голову. Стройная молодая двушка шла съ холма, держа въ одной рук внокъ изъ цвтовъ, а другою поддерживала свое платье, такъ что можно было ясно разсмотрть ея маленькія ножки.
Путникъ не тронулся съ мста. Неподвижно лежалъ онъ, смотря на очаровательное существо, въ свтло-синемъ батистовомъ платьиц. Онъ видлъ, какъ двушка повсила свой внокъ у подножія креста и нсколько минутъ безмолвно молилась, потомъ сла на скамейку и устремила вдаль на окрестности пристальный печальный взглядъ.
Такимъ образомъ путникъ могъ теперь хорошо разглядть ея благородный профиль, тонкій носикъ, чистый двственный лобъ, маленькія коралловыя губки, круглый, упругій подбородокъ и большіе лучистые, темные глаза. Къ довершенію очерка нужно еще прибавить, что во всхъ движеніяхъ этого милаго, гибкаго созданія проглядывала неподражаемая грація, ея роскошные, золотистые волосы, гладко зачесанные за ухо, были собраны сзади въ толстый, густой узелъ, а два длинные, блестящіе локона падали небрежно на плечи.
— Кто-бы могла быть эта молодая двушка? придумывалъ путникъ,— какимъ образомъ попала она въ эту дикую мстность, откуда, и гд она живетъ — вроятно не очень далеко отсюда, на ней даже не надто шляпы…
Но тутъ размышленія его были прерваны, потому что двушка, сидвшая до сихъ поръ неподвижно, вдругъ быстро приводнялась съ своего мста — и простирая впередъ руки, съ какимъ то страстнымъ желаніемъ воскликнула:
— О, какъ бы мн хотлось вонъ отсюда, какъ можно дальше, туда — въ иной заманчивый свтъ, что-нибудь видть, слышать, пережить!
Потомъ она медленно опустила руки, и еще разъ пристальнымъ и нетерпливымъ взглядомъ посмотрла вдаль, затмъ поспшно оставила свое спокойное мсто и пошла опять прежней дорогой.
Звуки ея голоса, въ которыхъ слышалось такъ много грусти, проникли въ самое сердце путника. Тихонько закрылъ онъ свой альбомъ, и безшумно поднявшись съ мста, отправился вслдъ за прелестной двушкой, которая въ это время спшила взойти на холмъ.
Достигнувъ до самой вершины холма и повернувъ за уголъ, двушка скрылась отъ глазъ нашего путника.
Почти въ тоже самое мгновеніе онъ услыхалъ, какъ зазвенлъ колокольчикъ, скрипнула отворяемая дверь и съ шумомъ захлопнулась, а потомъ все затихло.
— Фея вернулась въ свой заколдованный замокъ, подумалъ смясь путникъ,— посмотримъ, не удастся ли мн снять съ нея вс чары колдовства и освободить изъ замка.
Сдлавъ еще нсколько шаговъ, путникъ обогнулъ тотъ-же зеленый уголъ, за которымъ скрылась молодая двушка,— и внезапный крикъ удивленія вырвался у него, потому что передъ его глазами вдругъ какъ изъ земли выросъ древній, величественный, срый замокъ, такой романтическій, такой живописный, что вполн заслуживаетъ описанія.
Половина рва, который прежде, окружалъ замокъ, была съ лицевой стороны засыпана и образовала собою широкую террасу, отъ нея шли комнаты съ нижняго этажа. Другая сторона рва была обращена въ нчто въ род пруда, черезъ который каменный мостикъ велъ во дворъ — просторный и всегда содержимый въ порядк. Въ середин двора находился глубокій колодезь съ большимъ высченнымъ изъ мрамора водоемомъ, осненнымъ громадными липами. Замокъ, существовавшій уже нсколько столтій, съ готическими окнами и жестью на крыш былъ построенъ въ вид полуквадрата, къ которому какъ бы прислонилась башня, основанная (какъ утверждаютъ) еще во времена римлянъ.
Какъ замокъ такъ и башня были обсажены плющомъ, дикимъ виноградомъ и всевозможными вьющимися растеніями, которыя смло и привольно взбирались до самой крыши — а тамъ віясь то кольцами, то фестонами, перебирались до самаго конька и оттуда свшивались длинными изящными звеньями. Передъ террасою, съ которой открывался великолпный видъ, лежалъ небольшой, но со вкусомъ расположенный цвтникъ, дале тянулся склонъ поросшій низенькою рощицей, постепенно переходившею въ лсъ.
Съ возрастающимъ удивленіемъ обходилъ путникъ издали это богатое помстье и при этомъ замтилъ, что только нижній этажъ обитаемъ, и два окна въ первомъ этаж отворены, въ остальныхъ же везд закрыты ставни, что придавало замку почти мрачный видъ.
— Замокъ и его несчастная обитательница интересуютъ меня, бормоталъ нашъ путникъ,— отчего ей такъ хочется уйдти отсюда — и почему это для нея невозможно? Ужь не замужемъ ли она за такимъ человкомъ, который ревнуетъ ее, тиранитъ и запираетъ? Ему стало вдругъ такъ жарко и душно, что онъ опять снялъ свою соломенную шляпу и началъ какъ прежде обмахиваться ею.
— Надо срисовать замокъ, продолжалъ онъ,— съ наружной стороны безъ всякаго позволенія, а видъ съ террасы — испросивъ прежде на то позволеніе. Но всякомъ случа я здсь останусь! Все такъ манитъ: живописное мстоположеніе, тайна, заключенная въ прелестномъ созданіи, великолпный воздухъ, отсутствіе друзей и свобода отъ моихъ узъ… хотя и минутная, добавилъ онъ съ горькою усмшкой.
Бросивъ еще послдній взглядъ на замокъ, онъ сошелъ съ горы — и черезъ четверть часа добрался до скромной гостинницы, въ которой онъ оставилъ свой дорожный мшокъ. Въ этой гостинниц нанялъ онъ на всю недлю маленькую, но веселенькую комнатку, изъ ея оконъ открывался видъ на озеро.
Въ то время, когда путникъ стоялъ у окна и старался въ наступившихъ сумеркахъ различить замокъ, въ дверь кто-то постучался, взошелъ хозяинъ гостинницы съ зажженной свчкой и съ неизбжной въ Германіи книжкой, въ которую записывались имена путешественниковъ.
— Смю ли я васъ просить вписать въ эту книгу ваше почтенное имя, сказалъ онъ, важно кладя на столъ книгу и держа въ рукахъ уже совсмъ приготовленное и окунутое въ чернила перо.
Путешественникъ подошелъ къ столу и провелъ задумчиво рукою по лбу, потомъ твердымъ и увреннымъ почеркомъ написалъ: Норбертъ.
Хозяинъ, прочтя такое простое имя, умрилъ немного свою важность.
— А чмъ изволите заниматься, осмлюсь васъ спросить?
Снова на минуту задумался Норбертъ, потомъ наклонился къ столу и написалъ: ‘художникъ’.
— А! художникъ!.. отвчалъ хозяинъ съ легкимъ презрніемъ и косясь на его дорожный мшокъ.
— Откуда же слдуетъ взять вашъ багажъ?
— Я оставилъ небольшой сундучекъ въ Б… на почт, и Норбертъ при этомъ назвалъ ближайшій городокъ,— вы можете прислать мн его завтра.
Физіогномія хозяина немного просвтлла при этихъ словахъ. Путешественникъ безъ багажа есть какъ бы лицо безличное, а маленькій сундучекъ во всякомъ случа гораздо лучше, чмъ простой дорожный мшокъ.
— Скажите мн пожалуйста, продолжалъ Норбертъ,— кому принадлежитъ вонъ тотъ прекрасный, старинный замокъ, и кто въ немъ живетъ?
— А-а! протянулъ хозяинъ съ важнымъ видомъ,— это совсмъ особенная исторія.
— Ну, разскажите же, сдлайте одолженіе, эту исторію,— кстати, не угодно ли вамъ покурить? и Норбертъ положилъ на столъ нсколько сигаръ и придвинулъ ихъ къ хозяину.
— Весьма любезно съ вашей стороны, улыбнулся тотъ съ довольнымъ видомъ, милостиво хотлъ онъ сказать, но вспомнилъ скромное имя господина Норберта, художника съ маленькимъ сундучкомъ,— и удовольствовался поэтому словомъ любезно.
— Вотъ видите ли, замокъ принадлежитъ уже нсколько столтій фамиліи Эбензее, но въ немъ долго никто не жилъ, такъ что замокъ почти превратился въ развалины. Четырнадцать лтъ тому назадъ присланы были въ замокъ каменьщики, маляры, обойщики. Они все въ немъ поправили, а когда работа была кончена, въ одно прекрасное утро пріхалъ въ замокъ господинъ баронъ съ своей единственной дочерью, которая была замужемъ за графомъ Вальденау,— вотъ ея-то дочь, молодая графини Эва и живетъ теперь въ замк одна съ ддушкой.
— А мать? прибавилъ Норбертъ.
— О, вотъ уже четыре года какъ она умерла. Она была несчастлива и много страдала, какъ говорятъ…. графъ Вальденау женился на ней изъ-за денегъ, дурно обходился съ своей женой, надлалъ много долговъ и впослдствіи совсмъ прогорлъ и кончилъ свою жизнь въ Америк въ самомъ бдственномъ положеніи. Это былъ тяжелый ударъ для графини и для господина барона, потому что онъ прежде любилъ графа какъ своего роднаго сына — и хотлъ завщать ему все свое состояніе, такъ какъ у него не было своихъ наслдниковъ. Но когда до него въ довершеніе всхъ исторій дошли слухи, что зять съ нетерпніемъ ждетъ его смерти и пускается въ спекуляціи, тогда пошло на разрывъ. Съ тхъ поръ баронъ презираетъ всхъ людей, не довряетъ никому и совсмъ удалилъ отъ общества свою внучку. Онъ нанялъ для графини Эвы француженку-гувернантку на пять лтъ, но въ прошедшемъ году она уже отошла отъ нихъ. Мн очень жаль бдную графиню, сказалъ хозяинъ сострадательно покачивая круглой большой головой,— ей только девятнадцать лтъ, такая молоденькая и такая добрая. Ей должно быть ужасно скучно жить въ такомъ уединеніи съ ддушкой, которому уже переступило за шестой десятокъ, посудите сами, какое же онъ можетъ доставить развлеченіе для молодой двушки! Да, такъ вотъ-съ какія дла-то! со вздохомъ заключилъ хозяинъ.— Вамъ больше ничего, надюсь, не понадобится? добавилъ онъ уже дловымъ тономъ,— въ такомъ случа позвольте пожелать вамъ спокойной ночи,— и онъ удалился, оставя Норберта въ задумчивости.
Прошла ночь — и настало свжее, росистое утро. Норбертъ наскоро собралъ вс рисовальные приборы — и по вчерашнему взошелъ на холмъ, расположился около креста и принялся набрасывать акварелью видъ окрестности.
Утро прошло, рисунокъ былъ совсмъ оконченъ, но никто еще не являлся. Начиная терять всякое терпніе, Норбертъ хотлъ уже встать съ своего мста и направиться къ замку, какъ вдругъ услышавъ шорохъ и шаги, онъ быстро обернулъ голову. Пожилая, прилично одтая женщина, съ маленькой корзинкой въ рукахъ, тяжелою походкою и съ серіознымъ видомъ шла по дорог. Но едва только она успла скрыться изъ виду, какъ вдругъ вчерашняя молодая двушка прошла мимо Норберта — такъ поспшно, что онъ едва могъ разсмотрть ее.
— Вальбурга! Вальбурга! кричала она задыхаясь.
— Что прикажете, графиня? раздался голосъ Вальбурги изъ чащи лса.
— Подожди минуту, ты позабыла захватить письмо.
— И то! отозвалась Вальбурга.
Норбертъ слышалъ, какъ он еще немного поговорили, потомъ графиня Эва медленными шагами пошла назадъ.
На минуту Норбертъ могъ полюбоваться ея красивымъ лицомъ, затмъ она вдругъ подняла глаза и казалась чрезвычайно удивленною, увидя совершенно посторонняго человка. Съ нкоторымъ любопытствомъ поглядла она на художника и на его ландшафтъ, потомъ ускоренными шагами пошла дальше.
— Теперь или никогда! подумалъ Норбертъ — и почтительно снявъ шляпу, приблизился къ ней съ поклономъ, который вполн обличалъ въ немъ свтскаго человка.
— Графиня, началъ онъ, и въ голос его послышалось какое-то странное смущеніе,— простите, что незнакомый человкъ осмливается говорить съ вами. Я немножко рисую — и вчера скитаясь въ этихъ мстахъ, совершенно случайно дошелъ до вашего замка и былъ положительно очарованъ его живописной прелестью. Графиня, у меня будетъ къ вамъ большая просьба: могу ли получить позволеніе срисовать замокъ?
Она спокойно выслушала эту рчь, устремивъ на художника большіе темные глаза.
— Замокъ этотъ не мой, отвчала графиня звучнымъ голосомъ,— но если вы желаете, я могу попросить объ этомъ моего ддушку.
— Если только это васъ не обезпокоитъ, быстро добавилъ Норбертъ.
— Нисколько, отвчала она.
— Могу ли я завтра получить оттъ?
— Если вы желаете, то можете получить его сегодня посл обда, и Эва съ легкимъ поклономъ хотла уже удалиться, но вдругъ остановилась.
— Не будетъ ли это нескромностію съ моей стороны, сказала она полузастнчиво,— если я попрошу васъ показать мн вашъ рисунокъ? Здсь мое любимое мсто, добавила она какъ-бы оправдываясь.
— Ахъ, какая прелесть!.. вскричала она въ восхищеніи, когда Норбертъ показалъ ей свой альбомъ.— Горы, деревья, озеро, все это передано такъ естественно, такъ врно! Какъ чудно, какъ въ зеркал, отражается деревня и тамъ пасущееся стадо! Какой вы счастливецъ, что умете такъ превосходно рисовать!
— Да, я буду считать себя счастливцемъ, если графиня удостоитъ принять отъ меня потъ этотъ маленькій рисунокъ… и онъ быстро вырвалъ листокъ изъ альбома и подалъ въ руки графини.
Легкая краска покрыла личико Эвы.
— Вы хотите отдать его мн? сказала она съ замшательствомъ,— нтъ, это уже слишкомъ много… я не могу этого принять, и она положила рисунокъ на скамейку.
— Хорошо, такъ мн придется уничтожить этотъ рисунокъ, сказалъ Норбертъ съ наружнымъ спокойствіемъ, но въ глубин души очень раздосадованный отказомъ графини.
— Уничтожить! воскликнула Эва.
— Конечно, если я однажды отдалъ, то не могу взять назадъ, и такъ… онъ схватилъ рисунокъ обими руками, готовясь его разорвать.
— То что вы разъ отдали — не принадлежитъ уже вамъ, слдовательно, вы не имете никакого права уничтожать. И съ ршительнымъ видомъ Эва взяла рисунокъ изъ рукъ художника.— Благодарю васъ, вашимъ подаркомъ вы доставили мн много радости. Сегодня за завтракомъ я непремнно переговорю съ ддушкой, а въ три часа вы можете придти за отвтомъ.
И прежде чмъ Норбертъ усплъ отвчать ей, она исчезла.
Она быстро взошла на гору, бережливо держа въ рукахъ свое сокровище. Дойдя до воротъ замка, графиня позвонила, старый слуга отворилъ двери.
— Все-ли приготовлено, Матвй? поспшно сказала она.
— Нтъ еще, но черезъ три минуты все будетъ готово, отвчалъ тотъ, взглянувъ на большіе старинные часы, которые висли посреди булавъ, мечей и щитовъ и часто приводили Эву въ отчаяніе своимъ однообразнымъ медленнымъ тиканьемъ. И теперь, не входя еще на лстницу, она бросила на нихъ гнвный взглядъ, потомъ поспшно пошла по широкой, темной лстниц.
Въ своей комнат она поставила рисунокъ на письменный столикъ — и заложа руки за спину, внимательно принялась его расматривать то вблизи, то издалека.
Потомъ, совсмъ по двичьи, принялась она упрекать себя за свое неосторожное, неловкое поведеніе.
— Вырвать рисунокъ у него изъ рукъ и потомъ убжать! О, какъ глупо, какъ необдуманно!…
У молодыхъ двушекъ есть особенная страсть: впослдствіи всегда раскаиваться въ своемъ поведеніи,— и достойно замчанія, какъ он чрезъ это чувствуютъ себя несчастными.
Румянецъ еще ярко горлъ на щекахъ Эвы, когда она взошла въ столовую. Матвй посмотрлъ на нее съ упрекомъ, потому что съ тхъ поръ, какъ онъ отперъ ей дверь, прошло уже не три, но цлыхъ пять минутъ, а Матвй пуще жизни любилъ соблюдать во всемъ точность.
Баронъ Эбензее, высокій, еще крпкій мужчина, съ блоснжными волосами, сидлъ за столомъ и протянулъ руку своей внучк. Эва наклонилась и поцловала ее, потомъ усвшись напротивъ ддушки, начала извиняться.
— Прости, милый ддушка, что я заставила тебя прождать, право, на этотъ разъ у меня была довольно основательная причина… и въ немногихъ словахъ она разсказала свою встрчу съ художникомъ и его просьбу, не упоминая однако о подаренномъ рисунк.
Баронъ Эбензее нахмурился.
— У меня нтъ ни малйшей охоты запружать свой замокъ различными художниками. Эти люди вырастаютъ какъ грибы, гд одинъ явится, туда стекается ихъ цлая дюжина.
— Но я прошу тебя, милый ддушка!.. на этотъ разъ онъ всего-на-всего одинъ, онъ такъ великолпно рисуетъ и смотритъ такимъ джентльменомъ… и кстати, какая прекрасная мысль пришла мн въ голову! продолжала Эва, хлопая въ ладоши,— какъ ты думаешь, ддушка, не согласится ли онъ мн давать уроки? Вдь ты знаешь, что брать уроки рисованія — мое давнишнее, страстное желаніе.
— Да, если ты хорошо будешь ему платить, то онъ многому тебя научить. Люди готовы на все изъ-за-денегъ, отвчалъ баронъ съ насмшливой улыбкой.
— Онъ смотритъ вовсе не бднякомъ, сказала Эва слегка-обиженнымъ тономъ,— и вроятно въ этомъ не будетъ особеннаго несчастія, если онъ согласится давать мн уроки два раза въ недлю. Учиться рисовать — это доставитъ мн большое удовольствіе… и она съ умоляющимъ видомъ посмотрла на ддушку.
— Ну, если это тебя такъ забавляетъ, то можешь спросить его, теб извстно, что моя касса въ твоемъ распоряженіи, и этими словами баронъ закончилъ разговоръ.
Эва сидла какъ на угольяхъ до тхъ поръ, покуда кончился обдъ, и баронъ удалился въ свою комнату. Тогда она стрлой побжала наверхъ по лстниц и чрезъ длинный корридоръ къ своей старой, врной служанк Вальбург, которая заботилась объ Эв съ самаго дтства, побила и сама вскормила ее.
— Валли, Валли, вскричала она съ сіяющимъ лицомъ,— большая новость, радостное извстіе! Знаешь ли, что случилось?— я буду учиться рисовать, ддушка позволилъ, подумай, какъ это чудесно, какъ это весело!
— Потише, потише, отвчала Вальбурга, съ восторгомъ смотря на свою любимицу,— такъ скоро ничто не длается. У кого же графиня будетъ брать уроки?
— Я теб сейчасъ все объясню.
И Эва усвшись на комодъ, который стоялъ около рабочаго стола старушки, снова разсказала свое маленькое приключеніе, но на этотъ разъ гораздо подробне.
— Ты увидишь, какія картинки я буду рисовать, продолжала она съ одушевленіемъ:— великолпные ландшафты, игривые жанры, сельскую, скромную жизнь, портреты… и тебя также непремнно нарисую, какъ ты здсь сидишь съ своей скучной корзинкой, наполненной разорванными чулками, въ черномъ плать, съ сдыми волосами, а на нихъ маленькій чепчикъ, за спиной у тебя окно, въ которое глядятся зеленыя втки… Говорю теб, что это выйдетъ чудесная картина.
Эва немного закинула назадъ свою маленькую, красивую голову, и нрищурясь смотрла на старушку.
— Нужно завести мастерскую и выстроить галлерею для моихъ рисунковъ. О, эта жизнь будетъ настоящимъ раемъ!.. и она спрыгнувъ съ комода, скорыми шагами начала взадъ и впередъ прохаживаться по комнат.— Теперь найдется много работы, часы будутъ летть, а не ползти по прежнему, и дни промчатся съ быстротой молніи.
Вдругъ Эва умолкла.
— Звонокъ! закричала она,— это онъ. Скажи поскоре Матвю, чтобы онъ провелъ господина въ большую залу, я сейчасъ прійду.
Вальбурга нашла постителя въ первой зал, онъ съ спокойнымъ любопытствомъ разсматривалъ оружіе.
— Ты что-то не очень похожъ на художника, подумала Вальбурга, которая воображала всхъ художниковъ съ длинными, нечесанными локонами, съ громаднымъ портфелемъ и съ блымъ зонтикомъ въ рукахъ.
— Не угодно ли господину пожаловать сюда, сказала она, отпирая ближайшую изъ дверей,— графиня сейчасъ придетъ.
Норбертъ слегка поклонился, и приподнявъ красную шелковую портьеру, вошелъ въ высокую, просторную залу, съ лпнымъ, богато-украшеннымъ потолкомъ, съ старинною мебелью, коврами и картинами. Все было убрано со вкусомъ и поражало своей древней прелестью, стоявшія вокругъ рдкости могли бы привести въ восторгъ каждаго любителя коллекцій.
Не долго пришлось дожидаться Норберту, онъ услыхалъ, какъ отворилась дверь,— и быстро обернувшись замтилъ маленькую, бленькую ручку, которая приподнимала портьеру. Показался стройный станъ Эвы — и такъ какъ она минуту пріостановилась, то ея величественная фигура, выдляемая краснымъ занавсомъ, который бросалъ чудный отсвтъ на ея личико, такъ поразила Норберта своей благородной красотой, что онъ невольно поклонился ей гораздо ниже обыкновеннаго.
— Вы пришли за отвтомъ, начала тотчасъ же Эва,— я съ большимъ удовольствіемъ могу объявить вамъ, что замокъ и садъ совершенно въ вашемъ распоряженіи.
— Вы очень добры, отвчалъ Норбертъ,— ни беру на себя смлость — съ избыткомъ воспользоваться вашимъ позволеніемъ. Напримръ, видъ съ террасы долженъ быть неподражаемо хорошъ, а замокъ такъ живописенъ, что я жду не дождусь, когда онъ будетъ на полотн. Примите мою глубочайшую благодарность, графиня, за ваше милостивое ходатайство, прибавилъ Норбертъ, сдлавъ уже нсколько шаговъ къ двери.
— Еще одно слово, воскликнула Эва, протягивая руки, какъ-бы намреваясь его удержать,— у меня къ вамъ будетъ большая просьба, господинъ… госп…
— Норбертъ, подсказалъ художникъ.
Эва признательно кивнула головою.
— Такая большая просьба, что едва ршаюсь высказать ее…
— Ваша просьба уже исполнена, перебилъ Норбертъ улыбаясь,— а потому не стсняйтесь особенно. Скажите мн совершенно откровенно, чего вы желаете?
— Согласитесь ли вы давать мн уроки рисованія?
И Эва съ умоляющимъ видомъ посмотрла на него.
— Уроки рисованія! воскликнулъ Норбертъ,— счастливая мысль!.. извините, блистательная, хотлъ я сказать. Конечно, съ большимъ, большимъ удовольствіемъ, когда же вы хотите начать? завтра, или сегодня же? Чмъ раньше, тмъ лучше.
— Вы, право, такъ добры, что ршаетесь на такое докучное дло, сказала графиня,— теперь я прошу сказать ваши условія, я съ большимъ удовольствіемъ прійму ихъ.
— Какъ, условія? сказалъ художникъ съ вытянутымъ лицомъ,— то-есть иначе сказать: денежное вознагражденіе, ну, графиня, добавилъ онъ ршительнымъ тономъ,— я даю уроки pour l’honneur, а не изъ-за денегъ, если вы не хотите меня больше оскорблять, то пожалуйста не заговаривайте объ этомъ. Принесите вашу шляпу и карандашъ, а бумага имется при мн. А рисовали вы прежде, или нтъ? прибавилъ онъ вдругъ, въ жару разговора онъ до сихъ поръ совсмъ забылъ ее спросить объ этомъ.
— Рисовала ли я? возразила Эва съ смущеніемъ,— да, но какъ! я никогда не брала уроковъ, горы, нарисованныя мною, выходили похожими на уродливыя, кротовыя норки, деревья — какъ растрепанныя облака, а вотъ недавно я нарисовала стадо коровъ, такъ Вальбурга спросила меня, зачмъ это я придлала овцамъ рога. Я боюсь, что вамъ понадобится со мною большое терпніе.
И Эва задумчиво вздохнула.
— Ну, Богъ знаетъ, сказалъ съ улыбкою Норбертъ,— во всякомъ случа мы сейчасъ же отправимся. Но сначала я вамъ кое-что нарисую для копированія, прежде чмъ дойдемъ до большаго.
— Да, это будетъ самое лучшее, воскликнула съ жаромъ Эва,— а въ то время какъ я буду длать маленькія попытки — вы начнете рисовать съ натуры чтобы не терять вашего драгоцннаго времени. Я вамъ укажу великолпное мсто — и очень не далеко отсюда.
Спустя дв минуты, можно было видть, какъ учитель и ученица перешли черезъ мостъ, потомъ взошли на холмъ, пошли вдоль по тнистой алле, въ конц которой и услись на каменныхъ ступенькахъ передъ маленькимъ храмомъ.
Отсюда открывался чудный видъ. Налво стоялъ замокъ, у подножія холма лежало темно-голубое озеро, дале шла величественная цпь альповъ, которыхъ остроконечныя вершины были увнчаны блестящимъ серебристымъ украшеніемъ вчныхъ снговъ. Около храма возвышались полукругомъ мощные буки и дубы, съ которыхъ раздавались сладкія псни птицъ, что еще усугубляло торжественную тишину природы.
Полюбовавшись немного всею этой картиной, Норбертъ разостлалъ передъ своей милой ученицей листъ бумаги, на которой онъ нсколькими штрихами нарисовалъ два большіе камня — и потомъ передавъ ей въ руки карандашъ, просилъ начинать. А самъ онъ въ свою очередь принялся снимать акварелью виды окрестности, но безпрестанно оборачивалъ голову, чтобы взглянуть на личико Эвы, разгорвшееся нжнымъ, кроткимъ румянцемъ отъ усердія къ работ — и это личико своею чистотою и невинностію казалось ему невыразимо симпатичнымъ. Она рисовала прилежно, со вниманіемъ смотря на оригиналъ и не говоря ни слова. Норбертъ ощущалъ такое гнетущее чувство отъ этой полной тишины, ему хотлось слышать снова ея голосъ, который звучалъ чудесною музыкой,— и онъ ломалъ себ голову, придумывая, съ чего-бы начать разговоръ.
— А на зиму вы тоже остаетесь здсь? спросилъ онъ наконецъ, чтобы что-нибудь сказать.
Она молча, не поднимая глазъ, кивнула головкой.
— Зимой здсь должно-быть порядкомъ скучно, продолжалъ Норбертъ.
Тогда она подняла глаза.
— Порядкомъ, вскричала Эва,— нтъ, этого слова слишкомъ мало! Страшное, ужасное одиночество! Когда день за день то-же блое покрывало одваетъ землю, птицы не поютъ, даже фонтанъ замерзаетъ и не шумитъ боле,— когда все тихо и мертво, солнце такъ рано заходитъ, вечера тянутся такъ безконечно долго,— мною тогда положительно овладваетъ полное отчаяніе.
Она уронила карандашъ, и сжимая крпко руки, сказала:
— Мн-бы хотлось поглядть на Божій свтъ, мн-бы хотлось путешествовать, послушать музыки, поглядть картины, изучить людей, пожить — хоть одинъ разъ пожить прежде чмъ умереть. Ея глаза пылали, и она казалась глубоко-разстроенною.
— А вы еще никогда не были въ свт? спросилъ художникъ, слушавшій ее съ большимъ участіемъ.
— Никогда! и она покачала головой почти съ мрачнымъ видомъ,— постоянно сижу здсь взаперти, всегда одна, безъ знакомыхъ, безъ друзей. Два раза въ годъ прізжаютъ къ намъ двое или трое сосднихъ помщиковъ, самые скучнйшіе люди, у которыхъ вмсто сердца какой-то огородъ, а вмсто мозга картофельныя гряды. Мы отдаемъ имъ визиты, больше нтъ ничего и никого. Ддушка не любитъ свта.
— Онъ совершенно правъ, перервалъ Норбертъ почти съ жаромъ.
— Правъ? спросила Эва съ очевидными, удивленіемъ.
— Да, правъ, повторилъ снова Норбертъ,— свтъ всегда обманываетъ и лжетъ, снаружи онъ кажется такимъ прекраснымъ, блестящимъ, обольстительнымъ, внутри же онъ полонъ нравственной испорченности, лицемрія, гнусности и низости.
— И вы также ненавидите людей? вскричала Эва,— но за что-же?
— Потому что я хорошо ихъ изучилъ, добавилъ коротко Норбертъ.
— Я не могу поврить, что люди настолько дурны, какъ мн приходится слышать. Право, право, вы обманываетесь! Ддушку я понимаю въ этомъ отношеніи, потому что онъ много извдалъ самыхъ горькихъ опытовъ, но почему же вс-то люди должны быть непремнно дурными, если въ одномъ обманешься? Можетъ-быть позже вы увидите, что вы несправедливо ихъ оскорбляли.
— Боюсь, что этого никогда не случится, сказалъ Норбертъ съ грустной улыбкой.
— А какими богатыми средствами вы можете располагать!.. Вы, мужчины, можете дйствовать и созидать, мы-же, бдныя женщины, не смотря на стремленіе къ дятельности, должны довольствоваться мелочами.
— Богъ знаетъ еще, сказалъ почти смясь Норбертъ,— можетъ-быть когда нибудь придетъ то время, когда вы будете искать этого ненавистнаго уединенія, полюбите его — и будете совершенно счастливы, не видя людей и ничего не слыша объ нихъ.
— Надюсь, что такое время никогда не настанетъ, отвчала съ энергіей Эва,— до этого надо много испытать разочарованій. Однако взгляните пожалуйста на этотъ камень, что я нарисовала, кажется, онъ никуда не годится,— не правда-ли?
Художникъ поправилъ рисунокъ, и поучалъ свою ученицу почти до самаго заката солнца, наконецъ Эва вспомнила, что время уже кончить первый урокъ.
На слдующій день урокъ быль назначенъ въ десять часовъ утра, Эва должна будетъ придти опять къ маленькому храму, и тамъ художникъ будетъ ожидать свою ученицу.
На мосту они разстались.
Эва побжала къ Вальбург разсказать объ первомъ урок, потомъ пошла въ залу, гд дожидался ея ддушка, которому она передала все вкратц. Когда же Эва упомянула, что художникъ отказался отъ денежной платы за уроки, то баронъ недоврчиво поднялъ брови.
— Это пустое притворство — для того чтобы ему заплатили побольше, растроганные его благородствомъ.
— Ддушка, какъ ты можешь думать подобнымъ образомъ! воскликнула молодая двушка.— Если бы ты только посмотрлъ на него….
— Благодарю за знакомство, отвчалъ холодно баронъ,— давай-ка лучше займемся шахматной игрой, это гораздо веселе.
Эва быстро встала чтобы исполнить его желаніе, но на глазахъ ея блестли слезы. Эва привыкла уже къ такимъ сужденіямъ ддушки — и хотя ей всегда было непріятно выслушивать ихъ, но никогда они не оскорбляли и не огорчали ее такъ больно какъ сегодня. Объ этомъ она конечно не думала. Она только чувствонала это, не отдавая себ отчета въ своемъ чувств.
Вечеръ прошелъ какъ обыкновенно. За шахматной игрой слдовалъ чай, потомъ каждый занялся чтеніемъ про себя, а въ десять часовъ Эва, пожелавъ ддушк спокойной ночи, ушла въ свою комнату.
Въ эту пору Эва боле всего скорбла объ утрат матери. Дорогая рука не покоилась боле съ благословеніемъ на юной головк, и т уста, которыя бывало постоянно съ такою нжностію желали ей спокойнаго, безмятежнаго сна, были теперь навсегда холодны и безмолвны. Сегодня Эва чувствовала себя какъ-то особенно мягко настроенною. Едва Вальбурга вышла изъ комнаты, молодая двушка открыла окно, и опершись обими ругами на подоконникъ, пристально вглядывалась въ ночную темноту. Тамъ тихо плескалъ фонтанъ, отъ цвтовъ струилось сладкое благоуханіе, Эва замтила вдали на деревн чуть-мерцавшій одинокій огонекъ, который отражался въ озер. Ниже и ниже склонялась головка графини и опустилась на руки, когда же Эва чрезъ нсколько минутъ приподняла свое личико, щеки ея были влажны, а рсницы мокры.
Слдующая недля пролетла какъ на крыльяхъ. Съ удвоеннымъ прилежаніемъ занималась Эва уроками рисованія и съ невинною гордостію радонамсь на свои успхи. Т часы, въ которые она брала уроки или болтала съ своимъ учителемъ, были самыми радостными въ ея жизни. Невыразимое довольство, ясность и какое-то радостное чувство, котораго Эва прежде никогда не испытывала, наполняли ея существо. И во вншнемъ образ жизни замтна была большая перемна. На щекахъ у ней горлъ яркій румянецъ, большіе глаза смотрли свтло и радостно на весь Божій міръ,— и туалетъ ея (всегда самый изысканный) теперь отличался еще большимъ вкусомъ, дабы не оскорбить, какъ она себ признавалась, эстетическаго чувства художника.
Съ самаго ранняго утра весело и громко звучалъ ея голосъ, ея ножки едва касались земли, она напоминала собою (какъ однажды замтилъ ей Норбертъ) въ одно и тоже время Эрато и Терпсихору.
Однажды посл обда художникъ ожидалъ Эву на обычномъ мст свиданія. Три часа, время урока, уже прошли, пробило половина четвертаго и наконецъ четыре, а Эва все еще не являлась. Норбертъ почти терялъ терпніе. Двадцать разъ вставалъ онъ съ мста и принимался прохаживаться по алле, длая возможныя и невозможныя догадки. Ужь не больна-ли Эва, или не ухала ли она? а то можетъ-быть ей уже наскучили уроки рисованія, или ддушка не пускаетъ ее?
Такъ мучилъ онъ себя до тхъ поръ, пока въ конц аллеи показалось блое платье графини. Норбертъ потшилъ ей на встрчу.
— Ради Бога, воскликнулъ онъ,— что такое случилось? Не заболли-ли вы, или можетъ-быть вы забыли меня, т. е. я хотлъ сказать, уроки рисованія?
— Ни то, ни другое, возразила Эва,— у насъ были гости.
— Гости? ревниво спросилъ Норбертъ,— но кто-же? вроятно какая нибудь старая дама съ своимъ дряхлымъ супругомъ, или дочери сосднихъ помщиковъ?
— На этотъ разъ: нтъ, смясь отвчала Эва,— у насъ былъ очень милый молодой человкъ, господинъ фонъ-Моллернъ, съ которымъ я игрывала еще въ дтств.
Норбертъ тихонько присвиснулъ.
— Я не видалась съ нимъ уже нсколько лтъ, наивно продолжала Эва,— онъ удивительно какъ развился, много путешествовалъ и только-что-пріхалъ изъ Парижа, объ которомъ онъ сообщилъ намъ много интереснаго. Свиданіе съ нимъ меня очень обрадовало. Но зачмъ это вы все хотите убирать? добавила Эва, очевидно удивленная, замтивъ, что Норбертъ укладываетъ весь рисовальный приборъ.
— Да вдь уже поздно теперь начинать урокъ, отвчалъ тотъ глухимъ голосомъ.
— Какъ поздно? мы можемъ еще почти цлый часъ работать. Господинъ Моллернъ разсказывалъ мн также объ тхъ великолпныхъ картинахъ, которыя находятся въ Рим,— и общалъ, если я когда нибудь поду въ Римъ, быть моимъ чичероне. Посмотрите-ка, перебила Эва сама себя,— сельская хижина, нарисованная мною, вышла весьма не дурно! не правда-ли? Въ Тирол непремнно должны быть такія живописныя хижины.
— Вроятно и объ этомъ вамъ тоже господинъ фонъ-Моллернъ разсказалъ? прибавилъ Норбертъ, съ ожесточеніемъ очинивая карандашъ.
Выраженіе его голоса заставило Эву поднять глаза.
— Что съ вами? да намъ врно нездоровится? воскликнула она потомъ, замтивъ его блдность.— Что вы чувствуете, господинъ Норбертъ? вамъ дурно?…
Мрачное выраженіе пробжало по чертамъ художника.
— Да, мн дйствительно нехорошо, отвчалъ онъ подавленнымъ голосомъ.
Эва сильно встревожились и спрашивала художника, не нужно-ли ему доктора. Норбертъ старался успокоить ее. Рисованіе же на этотъ разъ положительно не ладилось. Наконецъ Эва захлопнула книгу.
— У меня сегодня ничего, ничего не выходитъ, я такъ разсяна. Все думаю объ чудесахъ, что мн разсказывали,— и какъ-бы мн хотлось посмотрть ихъ!.. но увы! это невозможно.
— Молодой человкъ должно быть очень увлекательно разсказывалъ, сухо замтилъ Норбертъ.
— О, необыкновенно увлекательно! Да хотите — я васъ познакомлю съ нимъ? Онъ вдь скоро къ намъ опять прідетъ.
— Благодарю васъ! поспшно отвчалъ художникъ,— но я не падокъ на новыя знакомства. Однако пора разойтись, становится уже довольно сыро.
— Вы положительно нездоровы, сказала Эва серіозно.— Прошу васъ, поберегите себя — и лучше не приходите завтра на урокъ.
— Если это вамъ угодно, добавилъ художникъ съ принужденнымъ поклономъ.
— Вовсе нтъ, напротивъ, я бы очень желала, чтобы вы пришли, если только вамъ будетъ полегче, совершенно просто отвчала молодая двушка.
Разговаривая такимъ образомъ, они дошли до моста.
— Ну, прощайте, сказала Эяа, ласково протянувъ руку учителю,— а къ завтрему — если можете — выздоравливайте.
Норбертъ схватилъ протянутую ручку и на минуту слегка пожалъ ее, потомъ тотчасъ же выпустилъ,— и не говоря ни слова пошелъ подъ-гору.
— Или онъ боленъ, или у него какое-нибудь горе, подумала Эва, смотря съ участіемъ вслдъ за уходившимъ.— Если бы я могла чмъ нибудь помочь ему!… добавила она потомъ со вздохомъ, задумчиво приближаясь къ замку.
— Послушай, Вальбурга, говорила молодая двушка въ тотъ же вечеръ, когда старушка помогала ей раздваться,— ты бывало разсказывала мн много разныхъ исторій, а теперь давно уже я ничего не слышу отъ тебя.
— Это происходитъ оттого, что у графини теперь только и на ум: рисованіе да краски, отвчала Вальбурга немного-обиженнымъ голосомъ.
— Ахъ, что это теб въ голову приходитъ такой вздоръ! засмялась ея хорошенькая госпожа,— ну, садись же сюда… И подвинувъ кресло къ постели, она легко прыгнула въ него.
— Начинай же, добавила молодая двушка, съ удовольствіемъ прислоняясь головой къ подушкамъ,— только интересную исторію, а то я засну. Не знаешь-ли ты чего нибудь о привидніяхъ? Или объ старыхъ портретахъ, которые въ полночь, когда все погружено въ глубокій сонъ, оживаютъ?.. о призракахъ, блуждающихъ по длиннымъ корридорамъ стараго замка, катая ядра и гремя цпями?.. наконецъ исторію о разбойникахъ со взломомъ, кражею и побгомъ? ну, ну, чтоже ты молчишь, неужели до сихъ поръ ничего не придумала.
— Я знаю одну исторію, сказала медленно Вальбурга,— но въ ней нтъ ни привидній, ни разбойниковъ.
— Все равно, разскажи что знаешь, воскликнула Эва нетерпливо.
— Ты можетъ быть еще никогда не слыхала объ твоей бабушк Беат? добавила Вальбурга.— Внизу въ библіотек виситъ ея портретъ.
— Да, молодая двушка съ большими чсрными глазами и темными локонами.. Знаю, знаю, однажды я спросила ддушку, чей это такой портретъ, но онъ отвчалъ мн такъ холодно, коротко: ‘это портретъ моей покойной сестры’,— такъ что я больше не смла распрашивать. Разскажи же, что съ ней случилось?
‘Даннымъ давно уже’, начала Вальбурга, сложивъ руки на груди: ‘мн было только четырнадцать или пятнадцать лтъ, когда я въ первый разъ поступила въ услуженіе къ господину барону,— но я до сихъ поръ очень хорошо помню, какая красавица была госпожа Беата и притомъ какая добрая. Она казалось ангеломъ, слетвшимъ на землю, ея сердце было такое нжное, впечатлительное. Она лишилась матери, будучи еще совсмъ ребенкомъ, сестеръ у нея не было, только одни братья. Когда ея отецъ женился въ другой разъ, то Беата не сошлась съ своей мачихой, а ея сводная сестра, теперешняя баронесса Хальденъ, была еще совсмъ маленькой двочкой, такъ лтъ на двадцать моложе, когда Беату начали вывозить въ свтъ. Мачиха же была такая образованная дама, что вс люди съ именемъ или домогающіеся его составить — посщали ея домъ. На вечерахъ у баронессы собиралось разнообразное общество: музыканты, разнаго рода художники и писатели толпились въ ея гостинной — и большею частію до поздней ночи продолжались или литературные вечера, или концерты.’
‘Однажды, по окончаніи одного изъ этихъ празднествъ, пошла я въ комнату къ Беат, чтобы помочь ей раздться, такъ какъ я исправляла должность ея горничной. Но на этотъ разъ она не позволила мн снять съ себя даже булавки. ‘Я должна учиться сама все длать’ сказала она мн — и замтивъ, что я съ удивленіемъ смотрю на нее, пояснила мн спокойнымъ голосомъ: ‘я выхожу замужъ за бднаго художника’. Ахъ, любезная графинюшка, не могу теб сказать, какъ мн было нехорошо отъ этихъ словъ, потому что вдь я знала, какой твердый и жесткій характеръ былъ у господина барона. Но мои мольбы не привели ни къ чему: Беата хотя и кроткая была, но силу-то воли отъ оща наслдовала, а тотъ былъ какой-то желзный. Можешь представить, графинюшка, что изъ всего этого вышло. Баронъ и баронесса взбленились, мучили Беату, запирали, лишили наслдства, но вдругъ въ одинь прекрасный денекъ она исчезла’.
‘На слдующій день получаю я письмо — и въ немъ написано, что Беата вышла замужъ, совершенно счастлива и узжаетъ съ своимъ возлюбленнымъ мужемъ въ Италію, больше ничего. Много ночей не поспалось мн, все-то я думала объ милой госпож, хотлось мн хоть разочекъ взглянуть на нее, прежде чмъ умру,— вдь я отъ чистаго сердца любила ее мою голубушку’.
‘Прошло восемь лтъ, я все еще жила у твоего ддушки, вдругъ однажды принесъ мн какой-то мальчикъ письмо. Взглянула я на почеркъ, да такъ и себя не вспомнила, сорвала печать-то да и читаю: ‘Милая Балли, приходи сегодня вечеромъ въ семь часовъ ко мн, но не говори объ этомъ никому ни слова. Беата’.
‘Насилу, насилу дождалась я, покуда день пройдетъ, и едва только пробило половина седьмаго, я сейчасъ же отправилась въ путь. Право, если бы въ письм не было означено точнаго адреса, я бы никогда не рискнула взойти въ такой грязный домъ, къ которому я подошла. Взойдя на три лстницы на самый верхъ, я такъ вся дрожала, что принуждена была прислониться къ стн, а то бы не устояла на ногахъ, постучалась въ дверь, но голосъ, отозвавшійся на мой стукъ, совершенно былъ н незнакомъ. А вдь это все таки Беата меня окликнула, но какъ она измнилась, постарла, похудла, обдняла! Платье на ней было штопано да и перештопано, а вся мебель и комната такъ бдны и ветхи, что у меня просто сердце сжалось’.
‘Она бросилась ко мн на шею, и долго мы не могли ни слова вымолвить. Наконецъ она сдержала себя, у ней всегда былъ сильный характеръ, и стала распрашивать: какъ поживаетъ отецъ, мачиха, сестры и братья’.
‘Она строго наказала мн не говорить ни объ ея возвращеніи, ни объ нашемъ свиданіи. Я здсь спокойно умру, говорила она потомъ, и когда я съ ужасомъ посмотрла на нее, то она замтила: ‘ты мн кажется не вришь? но я знаю, чувствую, что скоро умру. Не утшай меня, только одна смерть можетъ доставить мн утшеніе’.— ‘Но гд же твой мужъ?’ спросила я. Она вдругъ вся поблднла. ‘Онъ умеръ’, отвчала Беата. ‘Бдное дитятко, но когда же, гд и отчего?’ Она разсмялась, но не приведи теб Господь слышать когда нибудь такой смхъ. ‘Онъ умеръ въ больниц, и знаешь ли отъ какой болзни?’ Она крпко сжала мою руку и шепнула на ухо: ‘отъ delirium tremens! знаешь ли ты, какого рода эта болзнь? помшательство отъ пьянства’. ‘Великій Боже, милое мое дитятко, что ты претерпла!’ ‘Я страдала, ужасно страдала’, вскричала Беата, ломая руки, ‘но не заставляй меня вспоминать объ томъ времени, а то я съ ума сойду. О Боже! пошли мн терпнія, дай мн силы вытерпть все до конца — и пошли мн этотъ конецъ скоре, скоре! ‘
Эва, полупривставъ и опершись на руку подбородкомъ, съ глубокимъ вниманіемъ слушала старушку.
— Дальше! сказала она наконецъ почти шопотомъ.
‘Каждый вечерь отправлмлась а къ Беат, продолжала Вальбурга,— днемъ же за ней ходила сестра милосердія. Беата разсказала мн, какъ она была счастлива вначал своего замужества, но потомъ настали тяжелыя времена: она стала открывать въ муж много недостатковъ, съ каждымъ днемъ онъ становился все грубе и вспыльчиве, такъ что жизнь для нея сдлалась невыносимою. Она ужасно страдала, особенно когда еще любила своего мужа. Ты не можешь понять, какая это мучительная пытка: разочаровываться постепенно въ любимомъ человк, отъ этого вдь сердце разбивается, это самое величайшее горе, которое только приходится испытывать на этомъ свт. Все остальное: ничего не значитъ въ сравненіи съ подобнымъ несчастіемъ. Впослдствіи она относилась ко всему равнодушно. Когда ея мужъ возвращался домой въ самомъ отвратительномъ состояніи, шумлъ, бранился, неистовствовалъ,— она оставалась холодна и спокойна. Какъ будто свинцовая тяжесть давила ей сердце и мозгъ. Она не могла ни объ чемъ думать, стала безчувственна ко всему и даже не плакала. Только посл смерти мужа, когда она возвратилась сюда, растаяла ледяная кора ея сердца — и теперь она снова могла мыслить и чувствовать. Однажды, когда я по обыкновенію пришла къ Беат, сестра милосердія отозвала меня въ сторону и объявила, что Беата проживетъ не боле двухъ дней. Мн ничего боле не оставалось длать, какъ побжать къ барону и разсказать ему обо всемъ. Я какъ теперь вижу господина барона, стоявшаго у письменнаго стола, когда я взошла къ нему въ кабинетъ. ‘Что теб нужно?’ спросилъ онъ. У меня совсмъ закружилась голова, и я долго не могла ничего проговорить. Въ комнат была такая мертвая тишина, только часы громко тикали, точно произнося: ‘говори скорй, говори скорй, времени мало!..— ‘Господинъ баронъ’, сказала я наконецъ вдругъ и звуки моего собственнаго голоса ужаснули меня,— ‘Беата здсь’. Онъ весь задрожалъ, какъ будто бы его ранили въ самое сердце. Но только на минуту оставался онъ недвижимъ, потомъ проговори гь совершенно явственно и громко: ‘никакой Беаты я не знаю’.
‘Я думала, что умру съ горя, услыхавъ эти слова. Ужъ и не помню, что я ему потомъ говорила. Я бросилась передъ нимъ на колни, просила, умоляла его. ‘Пойдемте поскоре со мной, Беата больна, она умираетъ, она раскаялась въ своемъ проступк’. Потомъ я вскочила, подала господину барону его шляпу и палку и вытащила его за руку въ дверь. На улиц я наняла карету, мы сли и похали. Трудно было старому барону взобраться по такимъ крутымъ лстницамъ, едва только подошли мы къ дверямъ Беаты, какъ услышали ужасный крикъ. ‘Отецъ!’ звала она. ‘Иду’, отвчалъ баронъ и кинулся въ ея комнату. Какого рода было это свиданіе — знаетъ только одинъ Богъ, черезъ два часа баронъ вышелъ отъ Беаты, и она уже лежала мертвая’.
— Бдная, задумчиво сказала Эва.— Балли, спросила она внезапно,— вдь ея мужъ былъ пвецъ, не правда-ли?
— Нтъ, онъ былъ живописецъ, отвчала Бальбурга почти шопотомъ и опустивъ глаза въ землю.
Эва безпокойно повернулась на другую сторону.
— Зачмъ ты разсказываешь мн такія грустныя исторіи? Зачмъ, зачмъ?… Спокойной ночи и она спрятала лицо въ подушки.
— Спокойной ночи, графиня, тихо отвчала Бальбурга и хотла уйдти изъ комнаты. Но только что она подошла къ двери, какъ Эва опять позвала ее.
— Валли! поди сюда!
Старушка вернулась. Тогда молодая двушка, приподнявшись на постели, крпко обими руками обняла Вальбургу и нжно поцловала ея морщинистыя щеки.
— Спокойной ночи, кротко повторила Эва, потомъ упала на подушки и закрыла глаза.
На другое утро, въ девять часовъ Эва дожидалась уже Норберта у храма — и когда услыхала его твердую, гибкую походку, яркій румянецъ разлился по ея тонкимъ чертамъ, и она еще ниже наклонилась къ своему рисунку. Посл первыхъ привтствій съ обихъ сторонъ, художникъ, весело усвшись на ступенькахъ храма, воскликнулъ: — О! здсь настоящая тишина и спокойствіе. Сегодня въ гостинниц, гд я остановился, было очень шумно, мн кажется, что хозяинъ слдуетъ русской пословиц: ‘люби жену какъ душу, а бей какъ шубу’. Съ самаго ранняго утра начались крики, брань и побои, и мн окончательно не дали заснуть. Несмотря на все добродушіе, этотъ народъ ужасно грубъ.
— Да, мужчины, начала-было Эва.
— Ну ужь извините, точно такъ же и женщины, перебилъ Норбертъ полу-шутя, полу-серіозно.— Если женщина дйствительно добра — она лучше всхъ мужчинъ, если же зла, то она хуже семи дурныхъ мужчинъ, ну а ужь если груба, то въ цломъ свт не найдешь боле ужаснаго зрлища.
— Совершенно справедливо, добавила Эва: — но вы должны же сознаться, что мужчины большею частію первые подаютъ поводъ къ ссор и бываютъ виновниками несчастныхъ браковъ. Ихъ себялюбіе, эгоизмъ, грубость и гнвное нетерпніе доводятъ часто бдныхъ женщинъ до отчаянія.
— Что вы сваливаете все на нашу голову?! воскликнулъ Норбертъ,— не могу же я не заступиться за нашъ полъ! Не врьте однако, что мы виновники несчастныхъ браковъ, наоборотъ, почти всегда, изъ десяти разъ восемь женщины сами бываютъ причиною. Ихъ суетность, капризы, недостатокъ въ мудрой уступчивости и кротости,— вотъ т свойства, которыя неоднократно уже разрушали семейное счастіе. Добрая и кроткая жена всегда иметъ большое вліяніе на своего мужа, она незамтно направляетъ и воспитываетъ его сердце. Я много разъ видалъ чудесные примры. Дурная же можетъ лучшаго мужа сдлать чортомъ.
Норбертъ всталъ со ступенекъ храма и быстрыми шагами принялся расхаживать взадъ и впередъ по алле. Эва смотрла на него съ удивленіемъ, однако черезъ нсколько минутъ художникъ владлъ собой.
— Нашъ разговоръ не совсмъ вжливъ, замтилъ художникъ полусмясь,— но когда разгорячишься, то думаешь объ одномъ только: какъ бы отстоять свое мнніе.
Говоря такимъ образомъ, Норбертъ открылъ альбомъ и показалъ Эв свой послдній рисунокъ.
— Видите, графиня, остается только подпустить блой краски — и рисунокъ готовъ, я думаю, что сегодня посл обда мы можемъ выбрать новое мсто. Но какая разсянность съ моей стороны! продолжалъ онъ, перебивая самъ себя,— я позабылъ захватить воды для разведенія красокъ, обыкновенно я ношу ее всегда при себ въ небольшой стклянк.
— Этому горю легко помочь, сказала Эва,— въ нсколькихъ шагахъ отсюда въ лсу протекаетъ источникъ… и она указала рукою но тому направленію, откуда слышалось легкое журчаніе и плескъ источника. Норбертъ положилъ свой альбомъ на землю, взялъ бутылку и направился къ указанному мсту, между тмъ какъ молодая двушка, опершись подбородкомъ на руку, внимательно смотрла ему вслдъ.
Рисовальный альбомъ лежалъ у ея ногъ, и втеръ шелестилъ его листьями. Сначала раскрылся одинъ листъ — и Эва увидала свой портретъ съ закинутою слегка головою и съ широко открытыми, какъ бы одушевленными глазами, потомъ открылся другой листъ — и она увидала себя же, сидящую у креста и смотрящую вдаль, еще новый листъ — опять была изображена Эва у приподнятой драпировки. Тутъ втеръ быстро перевернулъ нсколько рисунковъ одинъ за другимъ — и Эва снова видла себя, въ профиль, ко весь ростъ, въ старо-германскомъ наряд, въ вид Нормы, ангеломъ съ разввающимися крыльями и съ лучезарной звздой на голов… здсь книга осталась открытою. Норбертъ могъ возвратиться каждую минуту, Эва еще разъ наклонилась и осмотрлась кругомъ,— потомъ, протянувъ маленькую ножку, подсунула ее подъ переплетъ альбома, и захлопнувъ книгу, быстро взялась за карандашъ. Худож-никъ приближался, сильный испугъ выразился на личик Эвы, когда она, взглянувъ нечаянно на свой рисунокъ, увидала, что въ средин ландшафта стояло имя Норберта. Не долго задумываясь, она разорвала листокъ въ мелкіе клочки.
— Что это вы длаете? воскликнулъ удивленный Норбертъ, заставъ свою ученицу за такимъ страннымъ занятіемъ.
— Рисунокъ былъ такъ отвратителенъ, такъ нехорошо нарисованъ, я была такъ разсяна, бормотала смущенная Эва.
Норбертъ проницательно посмотрлъ на молодую двушку.— Вы тоже капризны? спросилъ онъ тихимъ голосомъ.
— Нтъ, вовсе нтъ! отвчала почти со слезами Эва.— Такъ надо было… иначе я ничего не могла сдлать…
Немного погодя, художникъ совершенно незамтно поднялъ одинъ клочокъ разорваннаго рисунка, ему попались на глаза три буквы — и это были начальныя буквы его имени.
Эва не могла себ объяснить страннаго поведенія своего учителя въ остальное время урока. То онъ становился неудержимо веселъ, смялся, передразнивалъ пніе птицъ, то вдругъ длался серіозенъ, задумчивъ, смялся про себя — и не подозрвая, что за нимъ наблюдаютъ, безпрестанно останавливалъ взоры съ восхищеніемъ на своей милой учениц. Наконецъ настало время кончать урокъ. Но художникъ намревался остаться у храма, увряя, что онъ положительно не чувствуетъ голода и подождетъ Эву здсь.
Не было еще трехъ часовъ, когда снова вернулась Эва, неся маленькую корзинку.
— Еще не народился такой человкъ, который, можетъ питаться однимъ воздухомъ, говорила она смясь,— вы видите во мн спасительницу вашей жизни… и она принялась вынимать изъ корзинки хлбъ, потомъ кусокъ холоднаго пирога, бифстекъ и бутылку вина.— Молчите, перебила она изъявленія благодарности Норберта,— кушайте поскоре, а потомъ уже мы начнемъ наше путешествіе но лсу. Я знаю одно мсто на ближайшемъ холму, оттуда видъ еще прекрасне, чмъ здсь. Ну, какъ вы теперь себя чувствуете? спросила Эва черезъ нсколько минутъ, когда художникъ осушилъ стаканъ вина за ея здоровье.
— Сильне Голіафа, воскликнулъ Норбертъ,— и готовъ теперь сопровождать васъ, дивная волшебница, хоть на конецъ свта.
— Avanti, смясь отвчала Эва,— и будемъ надяться на счастливое открытіе.
Быстрыми шагами прошли они по лсу, потомъ вышли на большой, открытый лугъ, посредин его художникъ остановился и внимательно посмотрлъ на небо, которое начало заволакиваться тучами.
— Ужь не боитесь-ли вы грома? насмшливо спросила Эва.
Они направились дальше, вошли снова въ лсъ, но тутъ уже трудно стало пробираться въ гористой мстности. Эва рдко нуждалась въ помощи, легко и свободно перепрыгивала она съ камня на камень, между тмъ какъ взоры Норберта были неудержимо прикованы къ ней.
— Наконецъ-то мы достигли желанной цли! весело воскликнула молодая двушка, взобравшись на самую вершину скалы и стоя на краю обрыва, который круто спускался въ озеро.— О, не правда ли, какое здсь очаровательное мсто?!.. Громъ гремитъ, добавила она вдругъ и посмотрла вокругъ себя, какъ будто ее кто нибудь звалъ.
Страшная, темная гроза висла въ воздух, тучи надвигались — и чмъ ближе, тмъ скоре.
— Надо воротиться назадъ, поспшно сказалъ Норбертъ,— можетъ-быть мы минуемъ дождь. Скоре, скоре, графиня!
— Да взгляните вы еще хоть разъ на окрестность, просила Эва,— а то что же мы даромъ-то проходили столько времени! Не пранда-ли, это зрлище грозы очень эффектно?
Норбертъ разсянно посмотрлъ вокругъ себя. Одна часть горы была ярко и рзко освщена солнцемъ, между тмъ какъ другую уже окутала срая пелена дождя, спускавшагося на всю окрестность, подобно густому покрывалу. На крыльяхъ втра прилетла и разразилась страшная гроза. Отъ ея дуновенія деревья гнулись какъ лозы, въ дикой пляск кружились сухіе листья, она хлестала по волнамъ озера, такъ что он пнились, яростно ломала сучья, разбрасывая ихъ то въ ту, то въ другую сторону. Буря хватила до Эвы, сорвала шляпку съ ея головы и понесла эту шляпку въ пропасть, молодая двушка пошатнулась и не могла устоять на ногахъ, такъ что Норбергъ поддержалъ ее, обнявъ одной рукой. Обильно падали крупныя градины, ослпительная молнія прорвала тучи — и превратила на мигъ все небо въ огненное море, затмъ снова съ страшною силою грянулъ небесный гласъ. Далеко прокатился ударъ грома, пробуждая тысячу отголосковъ. Молодая двушка, опираясь на руку Норберта, чувствовала себя какъ-бы оглушенною.
— Идите скорй, говорилъ художникъ, и ему нужно было почти кричать для того, чтобы Эва могла услыхать его слова.— Мы стоимъ на самомъ открытомъ мст, слдуйте за мной.
Крпко держа Эву за руку, онъ началъ вмст съ нею спускаться съ горы.
Градъ продолжался не боле, двухъ минутъ, за первымъ раскатомъ не было уже ни грома ни молніи, только дождь полилъ какъ изъ ведра. Путники промокли до костей. Норбергъ заботливо поглядывалъ на молодую двушку, но та пришла уже въ себя и улыбаясь кивала ему головой.
Спускъ съ горы былъ чрезвычайно труденъ: вслдствіе дождя стало очень скользко, а мокрыя платья затрудняли всякое свободное движеніе. Норбертъ выказалъ себя неутомимымъ: онъ поддерживалъ и велъ Эву, отстраняя сучья, заграждавшія дорогу, отводилъ втки, которыя чуть не хлестали въ лицо молодой двушки своей мокрой листвой,— однимъ словомъ, заботился обо всемъ, чтобы облегчить для нея трудный, утомительный путь. Они миновали нсколько молодыхъ деревьевъ, сломленныхъ или вырванныхъ съ корнемъ.
— Сколько бдъ надлала эта гроза! сказалъ Норбертъ и потомъ прибавилъ про себя: — такъ одно несчастное дло разбиваетъ цлую жизнь человка.
Онъ крпко стиснулъ губы, покачалъ головой, какъ бы желая прогнать вс мрачныя мысли на то время, когда съ нимъ не было его грустнаго прошлаго, а настоящее улыбалось ему такъ соблазнительно. Спшно прошли они черезъ лугъ.
— Вы многое можете выдержать, сказалъ художникъ.
— Но въ настоящемъ случа вы мн много помогли, отвчала Эва и при этомъ такъ доврчиво взглянули на художника, что онъ невольно крпко пожалъ ея маленькую ручку. Она покраснла, и не знала нсколько мгновеній куда двать глаза, потомъ опустила ихъ долу и въ продолженіи остальной дороги не проронила ни одного слова.
Между тмъ въ замокъ Эбензее, какъ разъ передъ началомъ грозы, явился гость. Господинъ фонъ-Моллернъ — высокій, сильный и широкоплечій мужчина, съ блокурыми густыми волосами и бородою,— пріхалъ изъ своего помстья на верховой лошади, посидть и поболтать нсколько времени съ сосдомъ. Господину фовъ-Моллерну на видъ казалось лтъ двадцать семь или двадцать восемь, онъ много путешествовалъ, былъ хорошо образованъ, любимецъ всего околотка, уважаемый высшими и обожаемый своими подчиненными.
Кто хоть разъ слышалъ его сильный, звучный голосъ и веселый, задушевный смхъ, или кто встрчалъ его открытый взглядъ и доброе выраженіе его лица, не отличавшагося особенной красотой, тотъ не скоро забывалъ Феликса Моллерна.
‘Онъ предсталъ предо-мной свжій и сильный, подобно молодому сосновому дереву, освщенному яркими лучами солнца’, таково было мнніе объ Феликс одной знакомой ему сентиментальной дамы — и дйствительно она не ошибалась.
Молодой человкъ услся на маленькомъ стул и вовсе не скрывалъ того разочарованія, которое онъ почувствовалъ, узнавъ что Эвы не было дома. Гроза безпокоила его больше, чмъ барона Эбензее, тотъ былъ увренъ, что Эва пріютилась въ какой нибудь хижин.