Естественная история религии, Юм Дэвид, Год: 1757 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 67 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Давидъ Юмъ.

Естественная исторія религіи

Діалоги о естественной религіи.

О безсмертіи души

О самоубійств.

Переводъ съ англійскаго Софіи Церетели.

Юрьевъ.
Печатано въ типо-литографіи Эд. Бергмана.
1909.

Естественная исторія религіи.

Введеніе.

Если вообще всякій вопросъ, касающійся религіи, иметъ крайне важное значеніе, то два такихъ вопроса по преимуществу привлекаютъ къ себ наше вниманіе, а именно: вопросъ объ основаніи религіи въ разум и вопросъ объ ея происхожденіи въ природ человка. Къ счастью, на первый вопросъ, наиболе важный изъ двухъ, можетъ быть данъ самый очевидный или, по крайней мр, самый ясный отвтъ. Весь строй природы свидтельствуетъ о разумномъ творц, и ни одинъ разсудительный изслдователь, по серьезномъ размышленіи, ни минуты не будетъ въ состояніи воздержаться отъ вры въ первичные принципы истиннаго теизма, истинной религіи. Но другой вопросъ, касающійся происхожденія религіи въ природ человка, представляетъ нсколько больше трудностей. Вра въ невидимую разумную силу, правда, пользовалась очень широкимъ распространеніемъ среди человческаго рода во всхъ странахъ и во вс времена, но, во-первыхъ, она, быть можетъ, не была настолько всеобщей, чтобы не допускать исключеній, а во вторыхъ, вызванныя ею идеи вовсе не отличались единообразіемъ. Съ одной стороны, были открыты нкоторые народы, совсмъ не обладающіе религіозными взглядами,— если только можно врить путешественникамъ и историкамъ, съ другой стороны, нтъ такихъ двухъ народовъ и врядъ-ли найдутся два такихъ человка, которые въ точности сходились-бы въ этихъ своихъ взглядахъ. Итакъ, преконцепція эта {This preconception, т. е. вра въ невидимую разумную силу, составляющая основу религіи.} повидимому не порождается какимъ-либо первичнымъ инстинктомъ, или-же первоначальнымъ естественнымъ впечатлніемъ, врод тхъ, которые даютъ начало себялюбію, половой любви, любви къ потомству, признательности, мстительности,— вдь каждый изъ этихъ инстинктовъ, какъ оказалось, свойственъ безусловно всмъ народамъ и всмъ эпохамъ, и каждому изъ нихъ всегда отвчаетъ точно-опредленный объектъ, къ достиженію котораго онъ неукоснительно стремится. Основные-же религіозные принципы [очевидно] должны быть вторичными, т. е. такими, которые легко могутъ быть извращаемы въ силу различныхъ случайностей и причинъ, и дйствіе которыхъ въ нкоторыхъ случаяхъ, вслдствіе необычайнаго стеченія условій, можетъ быть совершенно предотвращено, Разсмотрніе тхъ принциповъ, которые порождаютъ первичную вру, а также тхъ случайностей и причинъ, которыя даютъ направленіе ея дйствіямъ, и составляетъ предметъ настоящаго изслдованія.

Глава I.
Первичной религіей людей былъ политеизмъ.

Мн думается, что если мы разсмотримъ развитіе человческаго общества, [переходъ его] отъ грубыхъ началъ [общественности] къ состоянію боле совершенному, то окажется, что политеизмъ, или идолопоклонство,— и былъ и необходимо долженъ былъ быть первичной и самой древней религіей человчества. Мнніе это я постараюсь подтвердить при помощи нижеслдующихъ аргументовъ.

Что около 1700 лтъ тому назадъ все человчество исповдовало политеизмъ — это фактъ неоспоримый. Принципы сомннія и скептицизма, которыхъ придерживались нкоторые философы, а также теизмъ, да и то не вполн чистый, наблюдаемый у одного или двухъ народовъ,— не представляютъ собою возраженій, достойныхъ вниманія. Обратимся затмъ къ ясному свидтельству исторіи. Чмъ дальше мы углубляемся въ древность, тмъ больше находимъ мы человчество погруженнымъ въ политеизмъ: никакихъ признаковъ, никакихъ симптомовъ другой, боле совершенной религіи. Самыя древнія преданія человческаго рода все еще показываютъ намъ эту систему въ роли общенароднаго и господствующаго исповданія. Сверъ, югъ, востокъ, западъ — единогласно свидтельствуютъ о томъ-же факт. Что-же можетъ быть противопоставлено столь полной очевидности?

Итакъ, въ древнее время, поскольку сохранились намъ отъ него письменныя или историческія свидтельства, человчество, повидимому, повсемстно исповдовало политеизмъ. Станемъ-ли мы утверждать посл этого, что въ еще боле древнія времена, до ознакомленія съ письменами, или-же до изобртенія какихъ-бы то ни было искусствъ и наукъ, люди придерживались принциповъ чистаго теизма? Другими словами, что люди открыли истину, будучи невждами и варварами, но впали въ заблужденіе, лишь только пріобрли познанія и образованіе?

Утверждая это, мы не только противорчимъ всякой вроятности, но и тому, что мы знаемъ изъ наличнаго опыта относительно взглядовъ и мнній варварскихъ народовъ. Вс дикія племена Америки, Африки и Азіи придерживаются идолопоклонства, нтъ ни единаго исключенія изъ этого правила. Это настолько врно, что еслибы какой-нибудь путешественникъ перенесся въ нкоторую неизвстную страну и увидалъ, что жители ея образованы и знакомы съ искусствами и науками, то — хотя и при данномъ предположеніи есть шансы противъ принадлежности ихъ къ теизму — онъ тмъ не мене, до дальнйшаго разслдованія вопроса, не могъ-бы опредленно высказаться по этому поводу, но если-бы онъ увидалъ, что жители эти — невжды и варвары, онъ могъ-бы сразу признать ихъ за идолопоклонниковъ, причемъ возможность ошибки съ его стороны врядъ-ли была-бы допустима.

Повидимому не подлежитъ сомннію, что, согласно съ естественнымъ развитіемъ человческой мысли, невжественная масса уже должна обладать какимъ-нибудь низменнымъ, незатйливымъ представленіемъ о высшихъ силахъ, прежде чмъ она въ состояніи будетъ достигнуть понятія о томъ совершенномъ Существ, которое внесло порядокъ во все мірозданіе. Мы имемъ столько-же основаній воображать, что люди жили во дворцахъ раньше, чмъ въ хижинахъ и избахъ, или-же, что они изучали геометрію раньше земледлія, какъ и утверждать, будто они представляли себ, что Божество есть чистый духъ, всевдущій, всемогущій и вездсущій, раньше, чмъ рисовали его въ образ хотя могущественнаго, но ограниченнаго существа, обладающаго человческими страстями и стремленіями, человческими членами и органами. Духъ нашъ постепенно переходитъ отъ боле низменнаго къ боле высокому, отвлекаясь отъ того, что несовершенно, онъ образуетъ идею совершенства, а понемногу начиная различать боле благородныя стороны своей собственной организаціи отъ боле грубыхъ, онъ научается переносить на свое божество только эти первыя, придавая имъ притомъ гораздо большую возвышенность и утонченность. Ничто не въ состояніи нарушить этотъ естественный ходъ мысли, кром разв какого-нибудь очевиднаго и неопровержимаго аргумента, который непосредственно могъ-бы ввести духъ въ чистые принципы теизма и заставить его разомъ перескочить то огромное разстояніе, которое отдляетъ человческую природу, отъ божественной. Но, хотя я и допускаю, что тщательное изслдованіе порядка и организаціи вселенной даетъ намъ въ руки такой аргументъ, однако я совсмъ не думаю, чтобы это соображеніе могло оказать вліяніе на человчество, когда послднее строило свои первыя, грубыя представленія о религіи.

Причины тхъ объектовъ, которые слишкомъ привычны намъ, никогда не возбуждаютъ нашего вниманія или любопытства, и какъ-бы необычайны или удивительны ни были эти объекты сами по себ, грубая и невжественная толпа проходитъ мимо, не находя нужнымъ разсматривать или изучать ихъ. Адамъ въ раю, сразу вступающій въ жизнь при полномъ обладаніи всми своими способностями, естественно изумился-бы, какъ это и изображено у Мильтона,— изумился-бы великолпію природы, небесъ, воздуха, земли, своихъ собственныхъ органовъ и членовъ, и невольно спросилъ-бы: откуда это удивительное зрлище? Но невжественное, во всемъ нуждающееся животное (какимъ является человкъ при первомъ зарожденіи общества), обуреваемое столь многочисленными потребностями и страстями, не иметъ времени восхищаться видимой правильностью природы, или-же задавать вопросы о причин тхъ объектовъ, къ которымъ оно постепенно привыкало съ самаго дтства. Напротивъ, чмъ правильне и единообразне, т. е. чмъ совершенне оказывается природа, тмъ боле человкъ къ ней привыкаетъ и тмъ мене склоненъ онъ изслдовать и разсматривать ее. Какое-нибудь уродливое существо выбуждаетъ его любопытство и признается имъ за чудо. Оно тревожитъ его своею новизною, оно тотчасъ-же повергаетъ его въ трепетъ, заставляетъ его приносить жертвы и молиться. Но животное, обладающее всми своими членами и органами, кажется ему обычнымъ зрлищемъ и не вызываетъ въ немъ никакихъ религіозныхъ представленій или чувствъ. Спросите его: откуда произошло это животное? Онъ скажетъ: отъ совокупленія своихъ родителей. А эти послдніе откуда? Отъ совокупленія своихъ родителей. Нсколько такихъ отодвиганій удовлетворяютъ его любопытство и удаляютъ объекты на такое разстояніе, что онъ совершенно теряетъ ихъ изъ виду. Не воображайте, что онъ подниметъ вопросъ хотя-бы о томъ, откуда происходитъ первое животное, а тмъ мене о томъ, откуда произошла вся система, или-же общій строй вселенной. Если вы сами зададите ему подобный вопросъ, не ожидайте, что онъ станетъ безпокоить свой умъ такой чуждой для него, такой неинтересной темой, которая, къ тому-жс, такъ сильно превышаетъ предлы его способностей.

Дале, еслибы люди съ самаго начала путемъ умозаключенія отъ строя природы пришли къ вр въ единое верховное Существо, они-бы никогда уже не могли оставить это врованіе и предаться политеизму,— вдь т-же самые принципы разума, которые съ самаго начала могли-бы породить и распространить среди человчества такой величественный взглядъ, должны-бы съ тмъ большей легкостью быть въ состояніи и сохранить его. Первое открытіе и обоснованіе какой-нибудь доктрины гораздо трудне, чмъ поддержаніе и сохраненіе ея.

Между историческими фактами и умозрительными взглядами существуетъ большое различіе, и знаніе первыхъ передается совсмъ инымъ путемъ, чмъ знаніе вторыхъ. Историческій фактъ, устно передаваемый очевидцами и современниками, при каждомъ послдующемъ разсказ претерпваетъ искаженія и наконецъ можетъ сохранить разв едва замтное сходство съ первичнымъ истиннымъ фактомъ, на которомъ онъ былъ основанъ. Неустойчивость памяти людей, ихъ любовь къ преувеличеніямъ, ихъ безпечность и беззаботность,— вс эти факторы, если только ихъ воздйствіе не исправляется при помощи книгъ и письменныхъ документовъ, вскор извращаютъ разсказы объ историческихъ событіяхъ: вдь аргументы и разсужденія не играютъ въ данномъ случа почти никакой роли и не могутъ возстановить истину, разъ послдняя исчезла изъ этихъ разсказовъ. Такъ напримръ, предполагаютъ, что миы о Геркулес, Тезе и Вакх сперва были основаны на дйствительныхъ, историческихъ фактахъ, которые были искажены при передач. Съ умозрительными же взглядами дло обстоитъ совсмъ иначе. Если эти взгляды основаны на аргументахъ достаточно ясныхъ и очевидныхъ, чтобы убдить большинство людей, то аргументы эти, сначала способствовавшіе распространенію данныхъ взглядовъ, будутъ способствовать и ихъ сохраненію въ первоначальной чистот. Если-же эти аргументы скоре туманны и недоступны обычному пониманію,— соотвтствующіе взгляды навсегда останутся достояніемъ немногихъ лицъ, и лишь только люди перестанутъ разсматривать эти аргументы,— соотвтствующіе взгляды немедленно-же будутъ утрачены и преданы забвенію. Какую-бы сторону этой дилеммы мы ни взяли, должно оказаться невозможнымъ, чтобы обоснованный при помощи разсужденій теизмъ былъ первичной религіей человчества, а впослдствіи, благодаря своему извращенію, далъ начало политеизму и всмъ различнымъ суевріямъ языческаго міра. Если обоснованіе при помощи разума очевидно {Reason, when obvious, prevents these corruptions.} — оно предупреждаетъ такого рода извращенія, еслиже оно туманно — оно длаетъ соотвтствующіе принципы совсмъ недоступными познанію толпы, которая одна только и можетъ извратить какой-либо принципъ или взглядъ.

Глава II.
Происхожденіе политеизма.

Итакъ, если мы хотимъ удовлетворить свое любопытство относительно вопроса о происхожденіи религіи, мы должны обратиться мыслью къ политеизму, этой первичной религіи невжественнаго человчества.

Еслибы люди приходили къ иде о невидимой разумной сил при помощи созерцанія произведеній природы, они никогда не могли бы имть [объ этой сил] иного представленія, кром представленія объ единомъ существ, дарующемъ существованіе и строй этому огромному механизму и располагающемъ вс его части сообразно единому строго-опредленному плану, или-же сообразно связной систем. Вдь хотя людямъ съ извстнымъ складомъ ума и можетъ не показаться полной нелпостью возможность того, чтобы нсколько независимыхъ другъ отъ друга и обладающихъ высшей мудростью существъ вошли другъ съ другомъ въ соглашеніе съ цлью задумать и выполнить одинъ строго-опредленный планъ,— однако это предположеніе остается вполн произвольнымъ: если мы и вправ допустить его возможность, то мы должны признать, что вроятность или необходимость его ничмъ не доказывается. Вс вещи въ мір очевидно носятъ на себ характеръ цльности, все въ немъ ко всему принаровлено, единая цль преобладаетъ въ цломъ и это единообразіе приводитъ духъ нашъ къ признанію единаго творца, потому что представленіе о нсколькихъ творцахъ, не отличающихся другъ отъ друга ни аттрибутами, ни дйствіями, только затрудняетъ наше воображеніе, не давая никакого удовлетворенія уму. Статуя Лаокоона, какъ мы узнаемъ изъ Плинія, была твореніемъ трехъ художниковъ, но еслибы намъ этого не сказали, мы безъ сомннія никогда не вообразили-бы, что группа фигуръ, высченная изъ одного камня, исполненная по единому плану,— сработана и задумана не однимъ скульпторомъ. Приписываніе одного какого-нибудь дйствія совокупности нсколькихъ причинъ — во всякомъ случа не естественное и не очевидное предположеніе.

Съ другой стороны, если, оставивъ произведенія природы, мы постараемся найти слды проявленія невидимой силы въ разнообразныхъ и противорчивыхъ событіяхъ человческой жизни, мы необходимо будемъ приведены къ политеизму и къ признанію нсколькихъ ограниченныхъ и несовершенныхъ божествъ. Бури и грозы разрушаютъ то, что питается благодаря солнцу, солнце уничтожаетъ то, что поддерживаетъ свое существованіе влагою росъ и дождей. Война можетъ идти благопріятно для народа, страдающаго отъ голода вслдствіе суровой погоды. Болзни и моръ могутъ опустошить цлое царство, утопающее въ изобиліи. Одинъ и тотъ же народъ можетъ не пользоваться въ одно и то-же время одинаковымъ успхомъ на мор и на суш, а народъ, сейчасъ одерживающій верхъ надъ своими врагами, при перемн счастья можетъ быть вскор принужденъ сложить передъ ними-же оружіе. Однимъ словомъ, теченіе событій, или-же то, что мы называемъ планомъ частнаго Провиднія, такъ полно разнообразія и неустойчивости, что, если мы припишемъ непосредственное руководство имъ разумнымъ существамъ, мы должны будемъ признать наличность противорчія въ ихъ намреніяхъ и цляхъ, постоянной борьбы между противоположными силами, а у одной и той-же силы — наличность раскаянія или-же измненія намренія, вызываемыхъ или безсиліемъ или-же непостоянствомъ съ ея стороны. У каждаго народа есть свой богъ-покровитель, каждый элементъ подчиненъ отдльной невидимой сил, или-же отдльному агенту. Вдомство каждаго бога отдлено отъ вдомства другихъ, а поступки одного и того-же бога не всегда опредленны и неизмнны: сегодня онъ оказываетъ намъ покровительство, завтра — бросаетъ насъ на произволъ судьбы. Молитвы и жертвоприношенія, обряды и церемоніи, въ зависимости отъ того, хорошо или худо они соблюдаются,— вотъ источники милости или враждебности бога, а также всхъ удачъ и бдствій, которыя можно наблюдать среди людей.

Итакъ, мы можемъ вывести отсюда, что первыя религіозныя идеи у всхъ народовъ, исповдовавшихъ политеизмъ, были вызваны не созерцаніемъ произведеній природы, но заботами о житейскихъ длахъ, а также тми непрестанными надеждами и страхами, которые побуждаютъ къ дйствію духъ человка. Въ связи съ этимъ мы видимъ, что вс идолопоклонники, раздливъ вдомства своихъ божествъ, прибгаютъ къ тому невидимому агенту, власти котораго они непосредственно подчинены и въ вдніи котораго находится надзоръ за кругомъ дйствій, совершаемыхъ ими въ тотъ или другой моментъ. Юнона призывается во время бракосочетанія, Люцина при рожденіи, Нептунъ выслушиваетъ молитвы моряковъ, а Марсъ — моленія воиновъ. Земледлецъ обрабатываетъ свое поле подъ покровительствомъ Цереры, а купецъ признаетъ власть Меркурія. Предполагается, что каждое естественное явленіе находится подъ управленіемъ какого-нибудь разумнаго агента, и нтъ такого счастливаго или несчастнаго событія въ жизни, которое не могло-бы стать предметомъ особыхъ — просительныхъ или благодарственныхъ молитвъ {‘Fragilis et laboriosa mortalitas in partes ista digessit, infirmitatis suae memor, ut portionibus coleret quisque, quo maxime indigeret’. Plin. lib. II, cap. 5.— Уже во времена Гесіода насчитывались 30000 божествъ (Opera et Dies, v. 252). Но кругъ ихъ обязанностей все еще кажется превышающимъ ихъ число. Вдомства различныхъ божествъ были настолько дифференцированы, что существовалъ даже богъ чиханія (Arist. Probl. sect. 33, cap. 7). Вдомство совокупленія, сообразно присущимъ ему значенію и важности, было раздлено между нсколькими божествами.}.

Дйствительно, необходимо допустить, что для того, чтобы вывести интересы людей за предлы настоящаго или-же привести ихъ къ какому-нибудь заключенію относительно невидимой разумной силы, требуется вліяніе на нихъ какого-либо аффекта, который побуждалъ-бы къ дятельности ихъ мысли и разсудокъ, какого-либо мотива, который наталкивалъ-бы ихъ на первый вопросъ [объ этой невидимой, разумной сил]. Но къ какому-же аффекту мы прибгнемъ здсь съ цлью объяснить столь важное по значенію дйствіе? Очевидно, не къ спекулятивной любознательности или-же чистой любви къ наук. Это — мотивъ слишкомъ утонченный для столь грубыхъ умовъ, онъ привелъ-бы [первобытныхъ] людей къ вопросамъ о міропорядк, т. е. къ предмету слишкомъ необъятному, слишкомъ широкому для ихъ узкаго кругозора. Итакъ, слдуетъ предположить, что на подобныхъ варваровъ не могло повліять ничто иное, какъ обыденные человческіе аффекты, тревожныя заботы о счасть, страхъ передъ грядущимъ несчастьемъ, боязнь смерти, жажда мести, стремленіе удовлетворить голодъ и другія потребности. Обуреваемые подобнаго рода надеждами и страхами — въ особенности-же послдними — люди съ трепетнымъ любопытствомъ изслдуютъ теченіе будущихъ причинъ и разсматриваютъ разнообразныя, противорчивыя происшествія человческой жизни. И въ этомъ безпорядочномъ зрлищ ихъ смущенныя, изумленныя очи усматриваютъ первыя смутныя проявленія божества.

Глава III.
Продолженіе предыдущаго.

Мы помщены въ этотъ міръ какъ-бы въ огромный театръ, причемъ истинныя пружины и причины всего происходящаго въ немъ отъ насъ совершенно скрыты и у насъ нтъ ни достаточнаго знанія, чтобы предвидть т бдствія, которыя безпрестанно угрожаютъ намъ, ни достаточной силы, чтобы предупредить ихъ. Мы вчно балансируемъ между жизнью и смертью, здоровьемъ и болзнью, избыткомъ и нуждою,— все это распредляется между родомъ людскимъ тайными, невдомыми причинами, дйствіе которыхъ часто бываетъ неожиданнымъ и всегда — необъяснимымъ. Такимъ образомъ, эти невдомыя причины становятся постояннымъ предметомъ нашихъ надеждъ и страховъ, и если наши аффекты находятся въ постоянномъ возбужденіи благодари тревожному ожиданію грядущихъ событій, то и воображеніе наше также работаетъ, создавая представленія объ этихъ силахъ, отъ которыхъ мы находимся въ такой полной зависимости. Еслибы люди могли расчленить природу согласно требованію самой вроятной или, по крайней мр, самой понятной философской системы, они нашли-бы, что эти причины ничто иное какъ особый составъ, особое строеніе минимальныхъ частицъ ихъ собственныхъ тлъ и вншнихъ объектовъ, и что вс эти событія, въ которыхъ люди такъ заинтересованы, порождаются правильно и постоянно функціонирующимъ механизмомъ [природы]. Но эта философская система превышаетъ пониманіе невжественной массы, которая можетъ составить только общее и смутное представленіе о невдомыхъ причинахъ, хотя воображеніе ея, постоянно работающее надъ однимъ и тмъ-же предметомъ, и должно стремиться къ образованію объ этихъ силахъ какой-нибудь спеціальной и отчетливой идеи. Чмъ больше люди разсматриваютъ, какъ эти причины сами по себ, такъ и неустойчивость ихъ дйствій, тмъ меньше удовлетворенія даютъ имъ эти изысканія, и въ конц концовъ они-бы наврное — хотя и неохотно — оставили попытку, связанную съ такими трудностями, еслибы не воспрепятствовала этому одна, свойственная человческой природ, склонность, приводящая ихъ наконецъ къ такой систем, которая до нкоторой степени удовлетворяетъ ихъ.

Въ человчеств наблюдается общее стремленіе представлять все существующее подобнымъ себ и приписывать каждому объекту т качества, съ которыми люди близко знакомы и которыя они непосредственно сознаютъ въ себ. Мы усматриваемъ въ лун человческія лица, въ облакахъ — цлыя арміи, и если только эта наша естественная склонность не сдерживается опытомъ и размышленіемъ, мы приписываемъ злую или добрую волю каждой вещи, которая причиняетъ намъ страданіе, или-же доставляетъ намъ удовольствіе. Вотъ почему такъ часто употребляется и такъ красива бываетъ prosopopoeia [олицетвореніе] въ поэзіи, гд олицетворяются деревья, горы и потоки, а вс неодушевленныя части природы надляются чувствами и аффектами. Хотя эти поэтическія фигуры и выраженія не оказываютъ вліянія на вру, они однако могутъ послужить доказательствомъ существованія въ нашемъ воображеніи извстной склонности, безъ наличности которой они не могли-бы быть ни красивыми, ни естественными. Къ тому-же, какой-нибудь рчной богъ или какая-нибудь гамадріада не всегда принимаются за чисто-поэтическія или-же воображаемыя лица,— иногда они могутъ войти въ совокупность дйствительныхъ врованій невжественной толпы, вдь въ представленіи послдней каждая роща, каждое поле находятся во власти особаго генія, или-же особой невидимой силы, обитающей въ нихъ и оказывающей имъ свое покровительство. Даже и философы не могутъ вполн освободиться отъ этой естественной слабости, они часто приписывали неодушевленной матеріи страхъ передъ пустымъ пространствомъ, симпатіи, антипатіи и другіе аффекты человческой природы. Неменьшая нелпость повторяется, когда мы обращаемъ взоръ свой вверхъ и перенося, какъ это слишкомъ часто бываетъ, человческіе аффекты и слабости на божество, представляемъ его себ завистливымъ и мстительнымъ, капризнымъ и пристрастнымъ, однимъ словомъ — подобнымъ злобному и безразсудному человку во всхъ отношеніяхъ, кром свойственной божеству высшей силы и власти. Поэтому неудивительно, что человчество, находящееся въ полномъ невдніи относительно причинъ и въ то-же время сильно озабоченное своей будущей судьбой, тотчасъ-же признаетъ свою зависимость отъ невидимыхъ силъ, обладающихъ чувствомъ и разумомъ. Невдомыя причины, постоянно занимающія мысли людей, проявляясь всегда одинаково, считаются принадлежащими къ одному роду или виду, и немного времени надо для того, чтобы мы приписали имъ мышленіе, разумъ, аффекты, иногда даже члены и обликъ человка, съ цлью сдлать ихъ еще боле похожими на насъ.

Всегда замчается, что, чмъ больше образъ жизни человка зависитъ отъ случая, тмъ сильне предается человкъ суеврію, въ частности это наблюдается у игроковъ и мореплавателей, которые изъ всхъ людей всего меньше способны къ серьезному размышленію, но зато особенно полны всякихъ легкомысленныхъ и суеврныхъ представленій. ‘Боги’, говоритъ Коріоланъ у Діонисія, {[Dion. Halle], ib. VIII, 83.} ‘оказываютъ вліяніе на всякое предпріятіе, въ особенности-же на войны, исходъ которыхъ столь неопредленъ’. Такъ какъ вся человческая жизнь, особенно до установленія порядка и хорошаго управленія, находится во власти неожиданныхъ случайностей, то естественно, что во времена варварства всюду преобладаетъ суевріе, заставляющее людей самымъ серьезнымъ образомъ изслдовать т невидимыя силы, которыя распоряжаются ихъ счастьемъ, или-же ихъ невзгодами. Незнакомые съ астрономіей, а также со строеніемъ растеній и животныхъ, и слишкомъ мало любознательные, чтобы быть въ состояніи замтить изумительную приспособленность конечныхъ причинъ, люди все еще пребываютъ въ невдніи первичнаго, верховнаго творца и того безконечно-совершеннаго духа, который одинъ своею всемогущею волей внесъ порядокъ въ весь строй природы. Такая величественная идея слишкомъ превышаетъ ихъ узкія представленія, которымъ не доступны ни наблюденія надъ красотой творенія, ни пониманіе величія творца. Оми признаютъ свои божества, несмотря на все ихъ могущество и незримость, только за особый видъ человческихъ существъ, быть можетъ вышедшихъ изъ среды людей и сохранившихъ вс человческіе аффекты и стремленія, равно какъ члены и органы человческаго тла. Такія ограниченныя существа, несмотря на то, что они распоряжаются судьбами людей, конечно неспособны, каждое въ отдльности, распространить свое вліяніе на все и поэтому число ихъ должно быть сильно умножено для того, чтобы соотвтствовать разнообразію событій, случающихся на всемъ протяженіи природы. Такимъ образомъ, каждая страна снабжается толпою мстныхъ божествъ, а въ силу этого политеизмъ и преобладалъ раньше и все еще преобладаетъ среди большей части невжественнаго человчества. {Нижеслдующіе стихи изъ Еврипида такъ подходятъ къ данному случаю, что я не могу не привести ихъ:

, ,

&#964, , .

, ,

Hecuba 956 sqq.

‘Ничто не надежно въ мір — ни слава, ни счастье. Боги вносятъ смуту вовсе живущее, смшиваютъ каждую вещь съ ея противоположностью для того, чтобы мы вс, въ силу своего невжества и своей неувренности, оказывали имъ особое поклоненіе и почтеніе’.}

Любой изъ человческихъ аффектовъ можетъ привести насъ къ иде невидимой разумной силы: какъ надежда, такъ и страхъ, какъ благодарность, такъ и печаль. Но если мы изслдуемъ собственное сердце, или-же будемъ наблюдать то, что происходитъ вокругъ насъ, мы увидимъ, что людей гораздо чаще повергаютъ на колна грустные, а не пріятные аффекты. Благополучіе легко принимается нами какъ нчто должное и мы не особенно задаемся вопросами объ его причин или автор, оно вызываетъ въ насъ веселое настроеніе, энергію и оживленность и позволяетъ намъ съ живымъ наслажденіемъ предаваться всякимъ удовольствіямъ, какъ общественнымъ, такъ и чувственнымъ, а при такомъ настроеніи духа у людей нтъ ни времени, ни охоты думать о неизвстныхъ и невидимыхъ сферахъ. Съ другой стороны, каждый несчастный случай тревожитъ насъ и наталкиваетъ на изслдованіе вызвавшихъ его причинъ. Въ насъ просыпается страхъ за будущее и духъ нашъ, погруженный въ недовріе, ужасъ и меланхолію, прибгаетъ ко всевозможнымъ средствамъ, чтобы умиротворить т тайныя разумныя силы, отъ которыхъ, какъ онъ предполагаетъ, исключительно зависитъ наша судьба.

У всего народнаго духовенства нтъ боле излюбленной темы, какъ выясненіе преимуществъ горя въ томъ смысл, что оно возбуждаетъ въ людяхъ должное отношеніе къ религіи, умряя ихъ самоувренность и чувственность, которыя, въ дни благополучія, заставляютъ ихъ забывать о божественномъ провидніи. И тема эта не составляетъ исключительнаго достоянія современныхъ религій, древніе также ею пользовались. ‘Судьба, говоритъ одинъ греческій историкъ {Diod. Sic. lib. III, 47.}, никогда не даровала человчеству щедро, безъ зависти, полнаго счастья, она всегда примшивала ко всмъ своимъ дарамъ какое-нибудь бдствіе, чтобы путемъ каръ заставить людей почитать боговъ, которыхъ они, при непрерывномъ благополучіи, легко могутъ оставить безъ вниманія и забыть’.

Какой возрастъ, или-же какой періодъ жизни всего боле преданъ суеврію? Самый слабый и робкій. А какой полъ? На это слдуетъ дать тотъ-же отвтъ: ‘Проводниками и примрами всякаго рода суеврій’, говоритъ Стравонъ {Lib. VII, 297.}, являются женщины. Он побуждаютъ мущинъ къ благочестію, къ молитв и къ соблюденію религіозныхъ праздниковъ. Рдко можно найти человка, живущаго вдали отъ женщинъ и тмъ не мене соблюдающаго вс эти обряды. Ввиду этого ничто не можетъ быть мене вроятнымъ, чмъ разсказъ о су шествованіи среди Гетовъ разряда лицъ, пребывавшихъ въ безбрачіи и тмъ не мене бывшихъ фанатиками религіи.’ Такой способъ разсужденія могъ-бы привести насъ къ неважному мннію о набожности монаховъ, еслибы мы не знали изъ опыта,— во времена Стравона быть можетъ и не столь обычнаго,— что можно пребывать въ безбрачіи, можно исповдовать цломудріе и тмъ не мене поддерживать самыя близкія сношенія съ робкимъ и благочестивымъ поломъ и пользоваться съ его стороны самыми полными симпатіями.

Глава IV.
Боги не разсматривались какъ творцы или устроители міра.

Единственное теологическое положеніе, относительно котораго мы встртимся съ почти всеобщимъ согласіемъ человчества, состоитъ въ признаніи существованія невидимой разумной силы въ мір. Но относительно того, верховна-ли эта сила, или подвластна чему-нибудь, принадлежитъ-ли она исключительно одному существу, или-же распредлена между нсколькими, какіе аттрибуты, качества, связи и принципы дйствія слдуетъ приписать этимъ существамъ, относительно всхъ этихъ пунктовъ существуетъ самое крайнее разногласіе среди народныхъ теологическихъ системъ. Наши предки въ Европ до возрожденія наукъ врили, какъ и мы теперь вримъ, въ существованіе единаго верховнаго Бога, творца природы, власть котораго, сама по себ неограниченная, тмъ не мене часто приводится въ исполненіе при посредств ангеловъ его и [другихъ] подначальныхъ ему исполнителей, осуществляющихъ его святыя намренія. Но они врили и въ то, что вся природа полна другихъ, невидимыхъ силъ: фей, лшихъ, эльфовъ, призраковъ — существъ обладающихъ большей силой, большимъ могуществомъ, чмъ люди, но во многомъ уступающихъ тмъ небеснымъ силамъ, которыя окружаютъ престолъ Бога. Предположимъ однако, что кто-нибудь въ т времена сталъ-бы отрицать существованіе Бога и ангеловъ его: вдь неправда-ли, что его нечестіе по справедливости заслуживалось названія атеизма, даже если-бы онъ продолжалъ допускать, съ помощью какого-нибудь страннаго, причудливаго разсужденія, что народные разсказы объ эльфахъ и феяхъ вполн правильны и твердо обоснованы? Разница между такимъ лицомъ и истиннымъ теистомъ неизмримо больше, чмъ разница между нимъ-же и лицомъ, безусловно отрицающимъ всякую невидимую, разумную силу. И было-бы ошибкой, основываясь на случайномъ сходств названій, безъ наличности совпаденія ихъ значеній, объединять такіе противоположные взгляды подъ однимъ именемъ.

Всякому, кто правильно разсмотритъ этотъ вопросъ, будетъ ясно, что боги политеистовъ нисколько не лучше эльфовъ или фей нашихъ предковъ и такъ-же мало заслуживаютъ благочестиваго поклоненія или почитанія. Эти мнимо-религіозные люди въ дйствительности представляютъ собою родъ суеврныхъ атеистовъ и не признаютъ такой сущности, которая соотвтствовала-бы нашей иде о божеств, не признаютъ они въ качеств первоначала — духа или мысли, не признаютъ ни верховной власти, ни верховнаго управленія [міромъ], ни божественныхъ предначертаній или божественной цлесообразности въ стро вселенной.

Когда молитвы китайцевъ остаются неисполненными, они бьютъ своихъ идоловъ {P&egrave,re le Compte.}. Лапландцамъ служитъ въ качеств бога первый попавшійся камень, имющій необычайную форму {Rgnant, Voyage de Laponie.}. Египетскіе миологи, въ объясненіе почитанія животныхъ, говорили, что боги, спасаясь отъ насилій своихъ враговъ, рожденныхъ отъ земли людей,— принуждены были сперва скрываться подъ видомъ животныхъ {Diod. Sic., lib. I, 86. Lucian., de sacrificiis, 14. Овидій также упоминаетъ объ этомъ преданіи, Met. lib. V, у. 321. Также и Manilius, lib IV, 800.}. Кавніи, малоазійскій народъ, ршивъ не допускать къ себ чужеземныхъ боговъ, въ опредленныя времена года регулярно собирались, облаченные въ полное вооруженіе, ударяли по воздуху своими копьями и проходили такимъ образомъ вплоть до границъ своей страны: все это, говорили они, длается для того, чтобы изгнать чужеземныхъ боговъ {Herod., lib. I, 172.}. Даже и безсмертные боги, заявляли нкоторые германскіе народы Цезарю,— не чета Свевамъ {Caesar, Comm, de bello Gallico, lib. IV, 7.}.

‘Много зла’, говоритъ Діона у Гомера Венер, раненой Діомедомъ {II. V, 382.}, ‘много зла, дочь моя, сдлали боги людямъ: и много зла сдлали въ отвтъ люди богамъ’. Стоитъ намъ только раскрыть какого-нибудь классическаго автора, чтобы напасть на подобныя грубыя представленія о богахъ, и Лонгинъ {[De subllmit.], cap. IX.} не безъ основанія замчаетъ, что если понимать эти идеи о божественной природ буквально, то он заключаютъ въ себ истинный атеизмъ.

Нкоторые писатели удивлялись {P&egrave,re Brumoy, Thtre des Grecs и Fontenelle, Histoire des Oracles.}, что нечестивыя выходки Аристофана не только терплись, но даже публично исполнялись на сцен и стяжали рукоплесканія Аинянъ, народа до такой степени суеврнаго и до того ревниво оберегавшаго общественную религію, что въ это-же самое время онъ предалъ Сократа смерти за его воображаемое невріе. Но эти писатели не обращаютъ вниманія на то, что смхотворные и пошлые образы, въ которые воплощаетъ этотъ комикъ боговъ, не только не казались древнимъ нечестивыми, но какъ разъ соотвтствовали подлиннымъ представленіямъ ихъ объ ихъ божествахъ. Можетъ ли быть боле преступный или низкій образъ дйствій, чмъ поведеніе Юпитера въ ‘Амфитріон?’ Однако, эта пьеса, изображавшая любовныя похожденія Юпитера, считалась настолько пріятной для него, что ее давали въ Рим, по постановленію властей, когда государству угрожали чума, голодъ или вообще какое-нибудь общественное бдствіе {Arnob., lib. VII, 507 H.}. Римляне предполагали, что, подобно всмъ старымъ развратникамъ, Юпитеръ будетъ очень польщенъ разсказами объ его былыхъ подвигахъ, свидтельствующихъ объ его прежней доблести и сил, и думали, что нтъ другой темы, боле способной удовлетворить его тщеславіе.

Лакедемоняне, говоритъ Ксенофонтъ {De Laced. Rep. 13.}, во время войны всегда совершали молитвы самымъ раннимъ утромъ для того, чтобы предупредить своихъ враговъ и въ качеств первыхъ просителей расположить боговъ въ свою пользу. Мы узнаемъ изъ Сенеки {Epist. XLI.}, что молящіеся въ храмахъ обыкновенно вступали въ соглашеніе съ привратникомъ, или же нисшимъ служителемъ храма, съ цлью получить мсто поближе къ изображенію божества, въ разсчет на то, что ихъ молитвы и просьбы будутъ такимъ образомъ лучше услышаны. Тирійцы, осажденные Александромъ, надли цпи на статую Геракла, чтобы помшать переходу этого бога на сторону непріятеля {Quint. Curtins, lib. IV, cap. 3 Diod. Sic. Hb. XVII, 41.}. Августъ, дважды потерявшій свой флотъ благодаря бурямъ, запретилъ носить Нептуна вмст съ другими богами въ процессіяхъ и воображалъ, что такимъ образомъ онъ достаточно отмстилъ за себя {Suet, in vita Aug., cap. 16.}. Посл смерти Германика народъ былъ такъ разгнванъ противъ своихъ боговъ, что побивалъ ихъ камнями въ храмахъ и открыто отрекался отъ врноподданичества имъ {Id. in vita Cal., cap. 5.}.

Мысль о приписаніи созданія и устройства вселенной этимъ несовершеннымъ существамъ никогда даже и не возникаетъ въ воображеніи какого-нибудь политеиста или идолопоклонника. Гесіодъ, творенія котораго наравн съ твореніями Гомера заключали въ себ каноническую систему небесъ {Herod., lib. II, 53. Lucian., Jupiter confutatus, de luctu, Saturnus etc.}, Гесіодъ, говорю я, предполагаетъ, что и боги и люди одинаково были порождены невдомыми силами природы { &#969,. Hesiod., Opera et Dies, v. 108.}. На протяженіи всей теогоніи этого автора Пандора является единственнымъ примромъ сотворенія или-же произвольнаго созданія, но и она была сотворена богами исключительно въ пику Промеею, который снабдилъ людей огнемъ, похищеннымъ имъ изъ небесныхъ сферъ {Theog., v. 570.}. Повидимому, древніе миологи вс безъ исключенія скоре придерживались идеи порожденія, чмъ идеи творенія или-же образованія, порожденіемъ-же объясняли они и начало вселенной.

Овидій, жившій въ ученую эпоху и обучившійся у философовъ принципамъ божественнаго творенія или-же образованія міра, найдя, что подобная идея не согласуется съ народной миологіей, которую онъ излагаетъ, оставляетъ эту идею такъ сказать не связанной со своей системой, отдленной отъ нея. Quisquis fuit ille deorum {Metam., ib. I, v. 32.}, говоритъ онъ. Кто-бы изъ боговъ ни разсялъ хаосъ и ни водворилъ порядокъ во вселенной… Онъ знаетъ, что это не могъ быть ни Сатурнъ, ни Юпитеръ, ни Нептунъ, вообще ни одно изъ божествъ, признаваемыхъ идолопоклонствомъ. Его теологическая система ничему не научила его въ данномъ отношеніи и онъ самъ оставляетъ этотъ вопросъ столь-же неопредленнымъ.

Діодоръ Сицилійскій {Lib. I, 6 et seq.}, начиная свой трудъ съ перечисленія наиболе разумныхъ мнній относительно происхожденія міра, не называетъ божества или разумнаго духа [въ качеств творца вселенной], хотя, какъ это видно изъ его историческаго труда, онъ былъ гораздо боле склоненъ къ суеврію, чмъ къ нечестію. Въ другомъ мст {Lib. III, 20.}, говоря объ Ихтіофагахъ, народ, живущемъ въ Индіи, онъ заявляетъ, что ввиду крайней трудности объяснить ихъ происхожденіе, мы принуждены заключить, что они являются аборигенами, т. е. что родъ ихъ не иметъ начала и они ведутъ его отъ вчности, какъ справедливо выразились нкоторые физіологи, трактуя вопросъ о происхожденіи природы. ‘Но въ такого рода вопросахъ’, прибавляетъ историкъ, ‘вопросахъ, превышающихъ вс способности человка, легко можетъ случиться, что т, которые всего больше разсуждаютъ, знаютъ всего меньше, достигая въ своихъ разсужденіяхъ лишь видимости истины, въ дйствительности-же находясь страшно далеко отъ подлинной истины и отъ фактовъ’.

Странное мнніе, на нашъ взглядъ, для открытаго и ревностнаго приверженца религіи {Тотъ-же авторъ, способный доказывать происхожденіе міра безъ участія Божества, признаетъ нечестивымъ объясненіе при помощи естественныхъ причинъ обычныхъ житейскихъ происшествій, какъ-то: землетрясеній, наводненій, бурь, и набожно приписываетъ ихъ гнву Юпитера или Нептуна — прямое доказательство того, откуда онъ черпалъ свои идеи о религіи. См. lib. XV, с. 48, р. 364. Ex edit. Rhodomanni.}! Но въ древнія времена вопросъ о происхожденіи міра вообще могъ лишь въ силу случайности войти въ религіозныя системы, или-же трактоваться теологами. Одни философы считали своей задачей созданіе теорій о происхожденіи міра, но и они лишь очень поздно пришли къ мысли воспользоваться въ качеств первопричины всего духомъ или высшимъ разумомъ. Въ т дни объясненіе происхожденія вещей безъ помощи божества настолько не считалось нечестивымъ, что алесъ, Анаксименъ, Гераклитъ и другіе, придерживавшіеся этой космогонической теоріи, не призывались къ отвту, тогда какъ Анаксагоръ, первый несомннный теистъ среди философовъ, быть можетъ былъ первымъ изъ всхъ, обвиненныхъ въ атеизм {Легко будетъ объяснить, почему алесъ, Анаксимандръ и т первые философы, которые въ дйствительности были атеистами, могли быть въ то-же время очень правоврными язычниками, и почему, съ другой стороны, Анаксагоръ и Сократъ, будучи настоящими теистами, въ древнія времена естественно должны были считаться нечестивцами. Слпы’, никмъ не руководимыя силы природы, будучи въ состояніи породить людей, могли породить и такія существа, какъ Юпитера или. Нептуна, которые, въ качеств самыхъ разумныхъ, самыхъ могущественныхъ существъ въ мір, были вполн подходящими объектами для почитаніи. Но гд признается существованіе высшаго разума, первопричины псего, тамъ эти своенравныя существа, если они вообще существуютъ, должны казаться слишкомъ подвластными и зависимыми и въ силу этого должны быть исключены изъ разряда божествъ. Плагонъ (dc leg. lib. X, 886 D) указываетъ въ качеств причины обвиненія, предъявленнаго къ Анаксагору, тотъ фактъ, что онъ отрицалъ божественность звздъ, планетъ и другихъ сотворенныхъ объектовъ.}.

Секстъ Эмпирикъ разсказываетъ {Adversus Matheni. lib. VI, 54.}, что Эпикуръ, еще мальчикомъ, однажды читалъ со своимъ учителемъ слдующіе стихи изъ Гесіода:

‘Первымъ возникъ хаосъ, старйшее изъ существъ, затмъ земля, широкоразстилающаяся, земля, опора всего’.

Юный ученикъ тутъ впервые проявилъ свойственный ему духъ пытливости, спросивъ: ‘а откуда-же произошелъ хаосъ?’ Учитель сказалъ ему на это, что онъ долженъ обратиться за ршеніемъ подобнаго рода вопросовъ къ философамъ, вслдствіе этого указанія Эпикуръ бросилъ филологію и вс другія научныя занятія, чтобы отдаться той наук, отъ которой онъ только и могъ надяться на полученіе удовлетворительнаго отвта на эти возвышенные вопросы.

Толпа врядъ-ли когда-либо заходила въ своихъ изысканіяхъ такъ далеко, или-же выводила свои религіозныя теоріи изъ разсужденій, разъ даже филологи и миологи, какъ мы видимъ, рдко проявляли достаточную для этого проницательность. И даже философы, разсуждавшіе на подобныя темы, охотно принимали наиболе грубую теорію и допускали общее происхожденіе боговъ и людей изъ ночи и хаоса, изъ огня, воды, воздуха, вообще изъ всего, что они признавали въ качеств главенствующаго элемента.

И не только при первомъ своемъ происхожденіи считались боги зависимыми отъ силъ природы,— втеченіе всего своего существованія они были подвластны господству судьбы или рока. Вспомните о сил необходимости, говоритъ Агриппа римскому народу, о той сил, которой должны подчиняться даже боги {Dionys. Halic., lib. VI, 54.}. Согласно съ этимъ взглядомъ и Плиній младшій {Epist. lib. VI, 20.} говоритъ намъ, что во время мрака, ужаса и смятенія, царившихъ при первомъ изверженіи Везувія, нкоторые пришли къ заключенію, что вся природа разрушается и что боги и люди гибнутъ одною, общей для всхъ гибелью.

Итакъ, съ нашей стороны большая снисходительность, если мы удостаиваемъ названія религіи такую несовершенную теологическую систему и ставимъ ее на одну доску съ позднйшими системами, основанными на боле врныхъ и боле возвышенныхъ принципахъ. Что касается меня, то я едва-ли соглашусь признать достойными почетнаго названія теизма даже принципы Марка Аврелія, Плутарха и нсколькихъ другихъ стоиковъ и академиковъ, хотя принципы эти гораздо боле угонченны, чмъ языческое суевріе. Вдь если миологія язычниковъ похожа на старую европейскую систему духовныхъ существъ, съ исключеніемъ изъ нея Бога и ангеловъ и съ оставленіемъ однихъ эльфовъ и призраковъ, то про вру этихъ философовъ по справедливости можно сказать, что она исключаетъ Божество и оставляетъ однихъ ангеловъ и эльфовъ.

Глава V.
Различныя формы политеизма: аллегорія, культъ героевъ.

Но нашей главной задачей въ настоящій моментъ является разсмотрніе грубаго политеизма толпы и выведеніе его различныхъ видоизмненій изъ тхъ принциповъ человческой природы, отъ которыхъ эти видоизмненія проистекаютъ.

Всякій, кто приходитъ при помощи аргументовъ къ существованію невидимой разумной силы, долженъ исходить въ своемъ разсужденіи изъ удивительной цлесообразности объектовъ природы и долженъ предполагать, что міръ есть произведеніе этого божественнаго существа, первичной причины всхъ вещей. Но обыкновенный политеистъ, вмсто того, чтобы придти къ подобной иде, обоготворяетъ каждую часть вселенной и представляетъ себ, что вс наиболе замчательныя произведенія природы сами по себ являются реальными божествами. Солнце, луна и звзды, все это — боги, согласно его теоріи, источники обитаемы нимфами, а деревья — гамадріадами. Даже обезьяны, собаки, кошки и другія животныя часто становятся въ его глазахъ священными и пробуждаютъ въ немъ религіозное благоговніе. Такимъ образомъ, какъ ни сильна склонность людей врить въ наличность невидимой разумной силы въ природ, у нихъ сказывается столь-же сильная склонность останавливать свое вниманіе на чувственныхъ, видимыхъ объектахъ, а стремленіе примирить эти противоположныя склонности приводитъ ихъ къ соединенію невидимой силы съ какимъ-нибудь видимымъ объектомъ.

Отведеніе различнымъ божествамъ отдльныхъ вдомствъ также можетъ быть причиной введенія въ обыденныя системы политеизма нкоторой доли аллегоріи, какъ физической, такъ и моральной. Богъ войны естественно будетъ представленъ гнвнымъ, жестокимъ и необузданнымъ, богъ поэзіи — изящнымъ, вжливымъ и любезнымъ, богъ торговли — въ особенности въ раннее время — вороватымъ и плутоватымъ. Я согласенъ съ тмъ, что аллегоріи, приписываемыя Гомеру и другимъ миологамъ, часто бывали до такой степени натянутыми, что люди здравомыслящіе готовы были совершенно отвергнуть ихъ и разсматривать исключительно какъ продукты воображенія и фантазіи критиковъ и комментаторовъ. Но что аллегорія дйствительно играетъ роль въ языческой миологіи — это оказывается неоспоримымъ при малйшемъ размышленіи. Купидонъ — сынъ Венеры, музы — дочери Памяти, Промеей — мудрый братъ, Епимеей — неразумный. Гигіея, богиня здоровья, происходитъ отъ Асклепія, бога медицины. Кто-же не увидитъ въ этихъ примрахъ и во многихъ другихъ ясныхъ слдовъ аллегоріи? Когда предполагается, что богъ вдаетъ извстнымъ аффектомъ, событіемъ, или извстной системой дйствій, то почти неизбжно приходится приписывать ему генеалогію, аттрибуты и приключенія, соотвтствующія его предполагаемой сил и власти, и вести все дальше аналогію и сравненія, которыя такъ естественно приходятся по душ людямъ.

Конечно, мы не должны ожидать безусловно совершенныхъ аллегорій въ качеств продуктовъ невжества и суеврія, ибо трудно найти произведеніе ума человческаго, которое требовало-бы боле тонкой обработки и рже выполнялось-бы съ успхомъ, чмъ аллегорія. Что Страхъ и Ужасъ являются сыновьями Марса — это правильно, но почему они рождены имъ отъ Венеры? {Hesiod. Theog., 935.} Правильно и то, что Гармонія — дочь Венеры, но почему отецъ ея — Марсъ? {(Hesiod. Theog.), ibid, et Plut, in vita Peiop., 19.} Что Сонъ братъ Смерти — понятно, но зачмъ представлять его влюбленнымъ въ одну изъ Грацій? {Iliad. XIV, 267.} А разъ древніе миологи впадаютъ въ такія грубыя и очевидныя ошибки, то, конечно, мы не имемъ основаній ждать отъ нихъ тхъ тонкихъ и подробно-развитыхъ аллегорій, которыя нкоторые пытались выводить изъ ихъ вымысловъ.

Лукрецій видимо былъ прельщенъ сильнымъ аллегорическимъ элементомъ, наблюдаемымъ въ языческихъ вымыслахъ. Онъ сперва обращается къ Венер, какъ къ той производящей сил, которая оживотворяетъ, обновляетъ и украшаетъ вселенную, но вскор уже миологія вовлекаетъ его въ несообразности, когда онъ, напримръ, молитъ это аллегорическое лицо усмирить гнвъ ея любовника Марса: идея эта заимствована не изъ аллегоріи, а изъ народной религіи и Лукрецій, будучи эпикурейцемъ, не могъ допустить ее, не впадая въ непослдовательность.

Народныя божества такъ мало превосходятъ людей, что, когда люди питаютъ сильное чунство почтенія или благодарности къ какому-нибудь герою или народному благодтелю, ничто не можетъ быть съ ихъ стороны боле естественнымъ, какъ превратить его въ бога, и постоянно пополнять, такимъ образомъ, небеса рекрутами, набираемыми среди человчества. Существуетъ предположеніе, что большинство боговъ древняго міра нкогда были людьми и что они обязаны своимъ апоозомъ восхищенію и любви къ нимъ народа. Дйствительная исторія ихъ приключеній, искаженная преданіемъ и возвышенная примсью чудеснаго элемента, сдлалась богатымъ источникомъ вымысла, въ особенности-же когда она прошла черезъ руки поэтовъ, аллегористовъ и жрецовъ, которые поочередно старались все сильне и сильне возбуждать удивленіе и изумленіе невжественной толпы.

Живописцы и скульпторы тоже внесли свою долю въ священныя тайны религіи: подаривъ людей чувственными изображеніями ихъ божествъ, которымъ они придали человческій образъ, они сильно подняли народное благочестіе и дали опредленность его объекту. Вроятно вслдствіе отсутствія этихъ искусствъ въ грубыя и варварскія времена люди обоготворяли растенія, животныхъ и даже грубую, неорганизованную матерію, приписывая божественность такимъ неподходящимъ объектамъ только для того, чтобы не остаться безъ чувственнаго объекта поклоненія. Еслибы какой-нибудь сирійскій скульпторъ въ раннюю эпоху могъ создать врный образъ Аполлона, коническій камень, Геліогабалъ, никогда не былъ-бы предметомъ такого глубокаго поклоненія и не былъ-бы принятъ въ качеств изображенія бога солнца {Herodian, lib. V, 3, 10. Юпитеръ Аммонъ быль, по свидтельству Курнія, такого-же рода божествомъ (lib. IV, cap. 7). Арабы и Пессинунтцы [жители города Пессинунта въ М. Азіи] также обоготворили безформенныя каменныя глыбы (Arnob., lib. VI, 496 d.): такъ сильно превосходили они безуміемъ египтянъ.}.

Стильпонъ былъ изгнанъ ареопагомъ за утвержденіе, что Минерва, находящаяся на Акропол,— не божество, а произведеніе скульптора Фидія {Diog. Laert., lib. II, 116.}. Какую-же степень разумности должны мы ожидать отъ религіозной вры простого народа у другихъ націй, если даже аиняне и ареопагиты въ состояніи были придерживаться такихъ грубыхъ представленій?

Итакъ, вотъ каковы общіе принципы политеизма, имющіе свое основаніе въ человческой природ и почти независящіе отъ каприза или случайности. Такъ какъ причины, ведущія за собою счастье или несчастье, вообще очень мало извстны и весьма неустойчивы, то тревожная забота [о нашей судьб] приводитъ насъ къ стремленію составить себ опредленную идею о нихъ и мы не находимъ лучшаго выхода, какъ представить ихъ въ качеств разумныхъ, обладающихъ волею, агентовъ, подобныхъ намъ самимъ и лишь нсколько превосходящихъ насъ силою и мудростью. Благодаря ограниченной мощи этихъ агентовъ и сильному приближенію ихъ къ человческой слабости, возникаетъ разнообразное раздленіе и размежеваніе ихъ власти, въ силу чего и происходитъ аллегорія. Т-же принципы естественно приводятъ къ обоготворенію смертныхъ, выдающихся по сил, храбрости или уму, и порождаютъ культъ героевъ, а вмст съ тмъ и исторію, смшанную съ баснями, и миологическую традицію, во всхъ ея дикихъ и необъяснимыхъ формахъ. А такъ какъ невидимый духовный разумъ — слишкомъ утонченный объектъ для пониманія толпы, то люди естественно соединяютъ его съ какими-нибудь чувственными представленіями: напримръ, съ наиболе бросающимися въ глаза явленіями природы, или-же со статуями, изображеніями и картинами, при помощи которыхъ боле утонченный вкъ олицетворяетъ своихъ боговъ.

Почти у всхъ идолопоклонниковъ, къ какой-бы эпох или стран они ни принадлежали, замчается совпаденіе въ этихъ общихъ принципахъ и представленіяхъ, и даже т частные характеры и вдомства, которые они приписываютъ своимъ божествамъ, не слишкомъ отличаются другъ отъ друга {Cp. слова Цезаря по поводу религіи Галловъ. De bello Gallico, lib. VI, 17.}. Греческіе и римскіе путешественники и завоеватели безъ особеннаго труда находили всюду свои собственныя божества и говорили: вотъ Меркурій, вотъ Венера, вотъ Марсъ, а это — Нептунъ, какими-бы названіями ни обозначались эти незнакомые боги. Богиня Герта, почитавшаяся нашими предками, Саксами, согласно Тациту {De moribus Germ., 40.} является, повидимому, ничмъ инымъ, какъ Mater Tellus Римлянъ, и очевидно, что онъ не ошибался въ своемъ предположеніи.

Глава VI.
Происхожденіе теизма изъ политеизма.

Ученіе о единомъ верховномъ божеств, творц природы,— очень древнее, оно распространилось среди великихъ и многолюдныхъ націй и было воспринято всми классами и слоями общества. Но всякій, кто подумалъ-бы, что это ученіе обязано своимъ успхомъ преобладающей сил тхъ неоспоримыхъ основаній, на которыхъ оно несомннно зиждется, доказалъ-бы, что онъ мало знакомъ съ невжествомъ и ограниченностью людей, а также съ ихъ неискоренимыми предубжденіями въ пользу излюбленныхъ ими суеврій. Даже въ настоящее время, даже въ Европ, если вы спросите простолюдина, почему онъ вритъ во всемогущаго творца вселенной, онъ никогда не упомянетъ о красот конечныхъ причинъ, которыхъ онъ совершенно не знаетъ, онъ не выставитъ своей руки и не попроситъ васъ разсмотрть гибкость и разнообразіе суставовъ въ его пальцахъ, отмтитъ тотъ фактъ, что вс они сгибаются въ одну сторону, что противовсомъ къ нимъ является большой палецъ, что внутренняя сторона руки мягка и снабжена мясистыми частями,— вообще отмтить вс т условія, которыя длаютъ этотъ членъ приспособленнымъ къ той цли, для коей онъ былъ предназначенъ. Ко всему этому простолюдинъ давно привыкъ и смотритъ на все это съ равнодушіемъ и безразличіемъ. Онъ разскажетъ вамъ о внезапной, неожиданной смерти такого-то, о паденіи и ушибахъ другого, о чрезмрномъ зно одного времени года, о холод и дождяхъ другого,— все это онъ приписываетъ непосредственному воздйствію провиднія. И именно такія событія, которыя для правильно-разсуждающихъ людей являются главнйшими затрудненіями при допущеніи верховнаго разума, для него оказываются единственными аргументами въ пользу послдняго.

Многіе теисты, даже самые ревностные и утонченные среди нихъ, отрицали частное провидніе и утверждали, что Верховный духъ или-же первый принципъ всхъ вещей, установивъ общіе законы, управляющіе природой, предоставляетъ имъ свободное и непрерывное теченіе и не нарушаетъ каждый разъ установленнаго порядка событій особыми велніями. Они говорятъ: мы заимствуемъ главный аргументъ въ пользу теизма изъ стройной связи установленныхъ правилъ и изъ строгаго ихъ соблюденія, при помощи этихъ-же принциповъ мы бываемъ въ состояніи опровергнуть важнйшія возраженія противъ теизма. Но большинство людей такъ плохо понимаютъ это, что каждый разъ, какъ они видятъ человка, приписывающаго вс явленія естественнымъ причинамъ и отрицающаго частное вмшательство Божества, они склонны бываютъ подозрвать его въ самомъ грубомъ невріи. Философія въ небольшой доз, говоритъ лордъ Бэконъ, длаетъ людей атеистами, но философія въ большомъ объем примиряетъ ихъ съ религіей. Люди, подъ вліяніемъ суеврныхъ предубжденій, придаютъ значеніе не тому, чему слдуетъ, когда-же это имъ не удается и когда они, по небольшомъ размышленіи, открываютъ правильность и единообразіе теченія природы, тогда вся ихъ вра приходитъ въ колебаніе и рушится. Но когда, посл дальнйшаго размышленія, они приходятъ къ убжденію, что какъ разъ эта правильность и это единообразіе являются сильнйшимъ доказательствомъ преднамренности и высшаго разума, они возвращаются къ покинутой ими вр и оказываются теперь въ силахъ установить ее на боле твердомъ, боле прочномъ основаніи.

Разные перевороты въ жизни природы, безпорядки, диковинки, чудеса,— хотя все это и наиболе противорчитъ плану мудраго управителя, однако оно-то и возбуждаетъ въ человк самыя сильныя религіозныя чувствованія, такъ какъ причины явленій именно въ такихъ случаяхъ кажутся наиболе неизвстными и необъяснимыми. По той-же причин, хотя сумасшествіе, бшенство, ярость и воспламененное воображеніе и низводятъ людей почти на уровень животныхъ, однако они-то часто считаются именно такимъ состояніемъ духа, при которомъ мы только и можемъ вступать въ непосредственное общеніе съ Божествомъ.

Такимъ образомъ, мы можемъ придти къ тому общему заключенію, что разъ въ сред тхъ націй, которыя приняли доктрину теизма, толпа все еще строитъ послднюю на ирраціональныхъ и суеврныхъ принципахъ, значитъ она приводится къ этому мннію не процессомъ аргументаціи, но нкоторымъ теченіемъ мыслей, боле соотвтствующимъ ея развитію и способностямъ.

Легко можетъ случиться, что, хотя люди, принадлежащіе къ какой-нибудь идолопоклоннической націи и допускаютъ существованіе нсколькихъ ограниченныхъ божествъ, однако есть у нихъ какое-нибудь одно Божество, которое они длаютъ объектомъ своего особеннаго почитанія и поклоненія. Они могутъ предположить или, что при распредленіи власти и территоріи между божествами ихъ нація была подчинена юрисдикціи именно этого божества, или, судя о небесныхъ объектахъ по образцу земныхъ, они могутъ представить себ одного какого-нибудь бога въ качеств владыки или верховнаго судьи надъ остальными богами, [притомъ такого владыки), который, хотя и одинаковой природы съ этими послдними, тмъ не мене иметъ надъ ними власть, подобную той власти, которою земной владыка пользуется надъ своими подданными и вассалами. Все равно, будетъ-ли этотъ богъ считаться ихъ спеціальнымъ патрономъ, или-же общимъ владыкою неба, въ обоихъ случаяхъ его подданные будутъ стараться всевозможными ухищреніями заслужить его милость, и нтъ такой хвалы, или такого преувеличенія, которыми они не воспользовались бы въ своихъ обращеніяхъ къ нему, предполагая, что онъ, подобно имъ самимъ, падокъ на восхваленія и лесть. По мр того, какъ страхи или несчастья людей становятся все боле крайними, они выдумываютъ все новые способы лести, и всякій, кто превзойдетъ своего предшественника въ придумываніи возвышенныхъ титуловъ для своего божества, въ свою очередь наврное будетъ превзойденъ своимъ преемникомъ, который изобртетъ еще боле новые и пышные хвалебные эпитеты. Такъ продолжаютъ они, пока наконецъ не будетъ достигнута сама безконечность, которая уже длаетъ невозможнымъ дальнйшее движеніе впередъ. И хорошо еще если, стремясь идти все дальше и представить себ возвышенную простоту, люди не вовлекутся въ необъяснимую таинственность и не погубятъ разумную природу своего божества, на которой только и можетъ быть основано раціональное поклоненіе или обоготвореніе. Пока они ограничиваются представленіемъ о совершенномъ существ, творц вселенной, они случайно приходятъ въ согласіе съ принципами разума и истинной философіи, хотя приходятъ они къ этому представленію не при помощи разума, который въ сильной степени имъ и не свойственъ, но при посредств восхваленій и страховъ, присущихъ самому пошлому суеврію.

Мы часто наблюдаемъ среди варварскихъ націй, а иногда и среди цивилизованныхъ, что когда изсякнетъ весь запасъ лести по отношенію къ неограниченнымъ властителямъ, когда каждое человческое качество въ нихъ будетъ превознесено до крайности, тогда ихъ подобострастные придворные начинаютъ въ конц концовъ приписывать имъ истинную божественность и указывать на нихъ народу, какъ на предметъ обожанія. Тмъ боле естественно, что ограниченное божество, которое вначал считается лишь непосредственнымъ авторомъ частныхъ благъ и золъ въ жизни, въ конц концовъ станетъ представляться людьми въ качеств верховнаго творца и преобразователя вселенной.

Даже тамъ, гд это представленіе о верховномъ божеств уже установлено, хотя оно должно естественно уменьшить служеніе другимъ божествамъ и унизить всякій (другой) объектъ почитанія,— однако, если данная нація придерживалась мннія о существованіи какого-либо подчиненнаго бога-покровителя, какого-либо святого или ангела, обращенія людей къ этому божеству мало по малу начинаютъ усиливаться и посягать на обожаніе, подобающее ихъ верховному божеству. Два Марія, будучи сперва только хорошей женщиной, мало по малу узурпировала многіе аттрибуты Всемогущаго, пока реформація не положила предла этому процессу. Богъ и св. Николай играютъ одинаковую роль во всхъ молитвахъ и просьбахъ Москвитянъ.

Подобнымъ образомъ божество, изъ-за любви превратившееся въ быка для того, чтобы похитить Европу, а изъ-за честолюбія свергшее съ престола своего отца Сатурна, стало затмъ Optirmis Maximus у язычниковъ. Подобнымъ-же образомъ, Богъ Авраама, Исаака и Іакова сдлался верховнымъ божествомъ или Ягве евреевъ.

Якобинскій орденъ {Названіе доминиканскихъ монаховъ но Франціи, они имли въ Париж домъ и капеллу св. Іакова, въ которыхъ находили пріютъ паломники, шедшіе въ Santiago de Compostela, отсюда и названіе этого ордена.}, отрицавшій непорочное зачатіе, никогда не имлъ успха со своей доктриной, хотя политическія соображенія и мшали римско-католической церкви осудить ее. Вся популярность выпала на долю Кордельеровъ {Т. е. Францисканцевъ, называются такъ вслдствіе веревки, которой они опоясываются.}. Но въ 15-омъ столтіи, какъ мы узнаемъ отъ Булэнвиллье {Histoire abrge, р. 499.}, одинъ итальянскій Кордельеръ сталъ утверждать, что втеченіе тхъ трехъ дней, когда Христосъ былъ погребенъ, связь его упостасей была нарушена, такъ что его человческая природа не могла быть истиннымъ объектомъ почитанія втеченіе этого періода. Даже не обладая даромъ предвиднія, не трудно было-бы предсказать, что такое грубое и нечестивое богохульство не могло не вызвать анаемы со стороны народа. Это послужило поводомъ для сильныхъ нападокъ со стороны Якобинскаго ордена, который, такимъ образомъ, былъ нсколько вознагражденъ за свои неудачи въ борьб противъ непорочнаго зачатія.

Вмсто того, чтобы отдлаться отъ этой склонности къ восхваленію, фанатики религіи всхъ временъ запутывались благодаря ей въ самыхъ странныхъ нелпостяхъ и противорчіяхъ.

Гомеръ въ одномъ мст называетъ Океанъ и Тееиду первичными родоначальниками всхъ вещей, согласно съ установленной миологіей и съ преданіями Грековъ, но въ другихъ мстахъ онъ не можетъ удержаться отъ воздаянія этого почетнаго титула Юпитеру, царствующему божеству, которое онъ въ силу этого называетъ отцомъ боговъ и людей. Онъ забываетъ, что каждый храмъ, каждая улица были наполнены предками, дядьями, братьями и сестрами того-же Юпитера, который въ дйствительности былъ ничмъ инымъ, какъ выскочкой, отцеубійцей и узурпаторомъ. Такое-же противорчіе можно найти и у Гесіода, и оно тмъ мене извинительно, что ясно-высказаннымъ намреніемъ послдняго было составленіе истинной генеалогіи боговъ.

Еслибы существовала такая религія (и мы дйствительно можемъ подозрвать въ подобной непослдовательности религію магометанскую), такая религія, которая иногда придавала-бы Божеству самыя возвышенныя черты, какъ творцу неба и земли, иногда-же низводила-бы его, съ точки зрнія его силъ и способностей, почти на одинъ уровень съ людьми, и въ то-же время приписывала-бы ему сотвтственныя немощи — аффекты и пристрастія — моральнаго характера, такая религія, исчезнувъ съ лица земли, также стала-бы приводиться какъ примръ тхъ несообразностей, которыя порождаются грубыми, пошлыми, первобытными представленіями человчества, становящимися въ противорчіе къ свойственной послднему склонности къ лести и преувеличенію. Ничто не могло-бы сильне доказать божественное происхожденіе любой религіи, чмъ открытіе того, что она свободна отъ противорчій, столь свойственныхъ человческой природ (къ счастью, такъ и обстоитъ дло съ христіанствомъ).

Глава VII.
Подтвержденіе вышеизложенной доктрины.

Несомннно, что хотя толпа, согласно своимъ первоначальнымъ понятіямъ, и представляетъ себ Божество, какъ существо ограниченное и считаетъ его лишь частной причиной здоровья или болзни, изобилія или нужды, счастья или неудачи, однако, когда ей внушаютъ боле возвышенныя идеи, она считаетъ опаснымъ не соглашаться съ послдними. Неужели вы скажете, что ваше божество конечно и ограничено въ своихъ совершенствахъ, что оно можетъ быть побждено нкоторой высшей силой, что оно подвержено человческимъ аффектамъ, страданіямъ и немощамъ, что оно иметъ начало, а также можетъ имть и конецъ? Этого толпа не сметъ утверждать и думая, что безопасне согласиться на боле возвышенныя панегирики Божеству, она старается пріобрсти его милости при помощи притворной восторженности и преданности. Въ качеств подтвержденія къ этому мы можемъ замтить, что согласіе толпы въ данномъ случа — чисто словесное, и что она не въ силахъ представить себ т возвышенныя качества, которыя она какъ будто приписываетъ Божеству. Ея истинное представленіе о послднемъ, несмотря на вс ея напыщенныя рчи, остается такимъ-же скуднымъ и поверхностнымъ, какъ и раньше.

Первичный разумъ, являющійся первоначаломъ всхъ вещей, говорятъ Маги, открывается непосредственно только духу и уму нашему, но онъ помстилъ солнце въ качеств своего образа въ видимую вселенную и лучи, которые это блестящее свтило разсиваетъ по земл и по небу, являются слабымъ отраженіемъ славы, пребывающей въ боле высокихъ сферахъ. Если вы хотите избжать неудовольствія этого божественнаго Существа, вы никогда не должны становиться обнаженной ногой на землю, не должны плевать въ огонь и заливать его водою, хотя-бы онъ пожиралъ цлый городъ {Hyde, de rel. veterum Persarum.}.

Кто можетъ выразить словами совершенство Всемогущаго? говорятъ магометане. Даже самыя благородныя изъ его твореній по сравненію съ нимъ ничто иное, какъ прахъ и мусоръ. Насколько боле недоступными для человческихъ представленій должны быть его безконечныя совершенства! Его улыбка и милость навсегда длаютъ людей счастливыми, и наилучшій способъ пріобрсти эту милость для вашихъ дтей, это — отрзать у нихъ, пока они еще младенцы, кусочекъ кожи, величиною въ полушку. Возьмите, говорятъ католики, два кусочка сукна {Т. н. scapulaire.}, величиною въ одинъ квадратный дюймъ или полтора, прикрпите ихъ углами къ двумъ веревочкамъ или тесемкамъ, длиною около 16-и дюймовъ, перекиньте послднія черезъ голову такъ, чтобы одинъ изъ кусочковъ сукна лежалъ на вашей груди, а другой на спин, прикасаясь къ вашей кож: нтъ лучшаго средства для снисканія милости безконечнаго Существа, пребывающаго во вки вковъ.

Геты, которыхъ обыкновенно называютъ безсмертными, вслдствіе ихъ твердой вры въ безсмертіе души, были истинными теистами и унитаріями. Они признавали свое божество, Замолксиса, за единственнаго истиннаго бога и утверждали, что объектомъ почитанія всхъ остальныхъ народовъ являются одн фикціи и химеры. Но разв ихъ религіозные принципы были боле утонченными благодаря этимъ претензіямъ на возвышенность? Черезъ каждые четыре года на пятый они приносили въ жертву человка, котораго отправляли посломъ къ своему божеству, чтобы извстить послднее о своихъ нуждахъ и потребностяхъ, а когда гремлъ громъ, они бывали такъ возмущены этимъ, что въ отвтъ на вызовъ божества пускали въ него стрлы и не отказывались отъ борьбы съ нимъ, не считая ея неравной. По крайней мр, вотъ что разсказываетъ Геродотъ о теизм безсмертныхъ Гетовъ {Lib. IV, 94.}.

Глава VIII.
Приливъ и отливъ политеизма и теизма.

Замчательно, что принципы религіи подвергаются въ человческомъ дух чему-то врод прилива и отлива и что у людей наблюдается природная склонность подниматься отъ идолопоклонства къ теизму, и отъ теизма снова спускаться къ идолопоклонству. Толпа, т. с. собственно все человчество за исключеніемъ немногихъ, будучи невжественной и непросвщенной, никогда не возноситъ взоръ свой къ небесамъ и не проникаетъ со своими изслдованіями въ скрытое строеніе растительныхъ и животныхъ организмовъ настолько глубоко, чтобы открыть верховный духъ или первичное провидніе, внесшее порядокъ въ каждую часть природы. Она разсматриваетъ вс эти чудесныя произведенія съ боле узкой, эгоистической точки зрнія и считая, что ея собственное счастье или несчастье зависятъ отъ тайнаго вліянія и непредвидннаго стеченія вншнихъ объектовъ, она съ постояннымъ вниманіемъ слдитъ за неизвстными причинами, которыя управляютъ всми этими естественными событіями и распредляютъ удовольствія и страданія, благо и зло, дйствуя властно, но безмолвію. Къ этимъ неизвстнымъ причинамъ люди обращаются во всякомъ критическомъ случа и это общее представленіе, этотъ смутный образъ являются постоянными объектами человческихъ надеждъ и страховъ, желаній и опасеній. Мало по малу дятельное воображеніе людей, не довольствуясь этимъ отвлеченнымъ, непрестанно занимающимъ его, представленіемъ объектовъ, начинаетъ придавать послднимъ большую опредленность и воплощать ихъ въ образы, боле соотвтствующіе свойственному людямъ способу представленія. Оно изображаетъ ихъ чувствующими, разумными существами, подобными людямъ, поддающимися любви и ненависти и склоняющимися на подарки и просьбы, на молитвы и жертвы. Отсюда — начало религіи, и отсюда-же — начало идолопоклонства или политеизма.

Но та-же безпокойная забота о счасть, которая порождаетъ идею объ этихъ невидимыхъ разумныхъ силахъ, не позволяетъ человчеству долго останавливаться на первомъ, простомъ представленіи о нихъ, какъ о могущественныхъ, но ограниченныхъ существахъ, какъ о властелинахъ судьбы людской, но рабски подчиненныхъ року и теченію природы. Преувеличенныя восхваленія и лесть, [воздаваемыя людьми божествамъ], еще боле возвышаютъ ихъ идею о послднихъ, доведя свои божества до крайнихъ предловъ совершенства, они наконецъ создаютъ аттрибуты единства и безконечности, простоты и духовности. Такія утонченныя идеи, въ силу нкотораго несоотвтствія своего обычному пониманію, не долго остаются въ своей первоначальной чистот, они должны быть поддержаны при помощи представленій о боле низко-стоящихъ посредникахъ или о подчиненныхъ агентахъ, которые посредничаютъ между человчествомъ и его верховнымъ божествомъ. Эти полубоги или среднія существа, боле причастныя человческой природ и боле близкія намъ, становятся главными объектами поклоненія и постепенно вводятъ обратно то идолопоклонство, которое раньше было изгнано при помощи пылкихъ молитвъ и панегириковъ, произносимыхъ боязливыми и немощными смертными. Но такъ какъ эти идолопоклонническія религіи съ каждымъ днемъ вдаются въ боле грубыя и пошлыя представленія, он наконецъ сами себя разрушаютъ, и благодаря тмъ гнуснымъ представленіямъ, которыя он образуютъ о своихъ божествахъ, он заставляютъ теченіе повернуть снова въ сторону теизма. Но при этомъ поперемнномъ поворот человческихъ мнній такъ велико бываетъ стремленіе возвратиться вновь къ идолопоклонству, что крайняя осторожность оказывается не въ силахъ дйствительно предотвратить подобный возвратъ. И это понимали нкоторые теисты, въ частности евреи и магометане, это доказывается тмъ, что они изгнали скульптуру и живопись и не позволяли изображать даже человческія фигуры при помощи мрамора и красокъ, опасаясь какъ бы въ силу слабости, свойственной всему человчеству, не возникло отсюда идолопоклонство. Слабый умъ людей не можетъ удовлетвориться представленіемъ божества въ качеств чистаго духа и совершеннаго разума, а между тмъ присущіе имъ страхи не позволяютъ имъ приписывать этому божеству малйшій оттнокъ ограниченности и несовершенства. Они колеблются между этими противоположными мнніями, одна и та-же слабость влечетъ ихъ внизъ, отъ всемогущаго и духовнаго божества къ ограниченному и тлесному, а отъ ограниченнаго и тлеснаго божества къ стату или [вообще] къ видимому изображенію послдняго. Одно и то-же стремленіе къ возвышенію влечетъ ихъ вверхъ, отъ статуи или матеріальнаго образа къ невидимой сил, а отъ невидимой силы къ безконечно-совершенному божеству, творцу и владык вселенной.

Глава IX.
Сравненіе этихъ религій съ точки зрнія преслдованій и терпимости.

Политеизмъ или-же идолопоклонство, будучи основаннымъ исключительно на общераспространенныхъ преданіяхъ, страдаетъ тмъ крупнымъ недостаткомъ, что онъ можетъ узаконить любой обычай, любое мнніе, какими-бы варварскими или извращенными они ни были, и предоставить полный просторъ для эксплуатаціи легковрія мошенничествомъ, такъ что наконецъ нравственность и человколюбіе [совершенно] будутъ изгнаны изъ религіозныхъ системъ человчества. Въ то-же время, идолопоклонство иметъ то очевидное преимущество, что, ограничивая силы и функціи своихъ божествъ, оно естественно удляетъ долю божественности и богамъ другихъ сектъ, другихъ націй, а также длаетъ возможнымъ согласованіе различныхъ божествъ, обрядовъ, церемоній и преданій {Веррей Флаккъ, цитируемый Плиніемъ (lib. XXVIII, cap. 2), утверждаетъ, что передъ осадой какого-либо города римляне имли обыкновеніе призывать бога, патрона данной мстности, и общая ему боле высокія почести, чмъ т, которыми онъ пользовался до сихъ поръ, старались подкупить его на измну его старымъ друзьямъ и почитателямъ. Имя бога, патрона Рима, поэтому строго хранилось въ тайн, изъ опасенія, какъ-бы враги республики не сумли такимъ-же образомъ переманить этого бога на службу себ, ибо считалось, что безъ знанія имени ничего подобнаго не могло-бы быть сдлано. Плиній говоритъ, что принятая въ данномъ случа формула воззваніи сохранялась до его времени въ жреческомъ ритуал. А Макробій передалъ намъ образецъ этой формулы, заимствованный изъ ‘Res reconditae’ Саммоника Серена.}. Теизмъ противоположенъ политеизму какъ по своимъ преимуществамъ, такъ и по своимъ недостаткамъ. Такъ какъ эта система предполагаетъ существованіе одного единаго божества, которое является верхомъ разума и благости, то, при правильномъ проведеніи, она должна была-бы изгнать все легкомысленное, неразумное и безчеловчное изъ богопочитанія и поставить передъ людьми самый разительный примръ и самые увлекательные мотивы справедливости и благожелательности. Эти большія преимущества теизма правда не перевшиваются (ибо это невозможно), но нсколько ослабляются неудобствами, проистекающими изъ пороковъ и предубжденій человчества. Разъ признается одинъ единственный объектъ поклоненія, почитаніе другихъ божествъ считается нелпымъ и нечестивымъ. Мало того, это единство объекта повидимому естественно требуетъ единства вры и религіозныхъ церемоній и даетъ ловкимъ людямъ предлогъ представлять своихъ противниковъ безбожниками, заслуживающими какъ божескаго, такъ и человческаго мщенія. Ибо разъ каждая секта уврена, что именно ея вра и ея богопочитаніе вполн угодны божеству, и разъ никто не можетъ представить себ, чтобы одному и тому-же существу доставляли удовольствіе различные и противоположные обряды и принципы, то различныя секты естественно впадаютъ во вражду и взаимно изливаютъ другъ на друга свое священное рвеніе и свою злобу, самыя неистовыя и непримиримыя изъ всхъ человческихъ страстей.

Духъ терпимости, характеризующій идолопоклонниковъ и въ древности и въ новое время, вполн очевиденъ для всякаго, кто хоть нсколько знакомъ съ сочиненіями историковъ или путешественниковъ. Когда Дельфійскаго оракула спросили, какіе обряды, какое служеніе всего угодне богамъ, онъ отвтилъ: т, которые закономъ установлены въ каждомъ город {Xen. Memor., lib. I, 3, 1.}. Даже жрецы въ это время были, повидимому, въ состояніи допустить возможность спасенія иноврцевъ. Римляне обыкновенно принимали боговъ покоренныхъ народовъ и никогда не оспаривали аттрибутовъ тхъ мстныхъ и національныхъ божествъ, территорію которыхъ они занимали. Религіозныя войны и преслдованія, производившіяся идолопоклонниками египтянами, правда являются исключеніемъ изъ этого правила, но въ ихъ объясненіе древніе авторы приводятъ исключительныя и необычайныя основанія. Различныя египетскія секты обоготворяли различные виды животныхъ и божества эти, пребывавшія въ постоянной вражд, вовлекали своихъ приверженцевъ въ такую-же борьбу. Почитатели собакъ не могли долго жить въ мир съ поклонниками кошекъ или волковъ {Plut, de Iside et Osiride, c. 72.}. Но тамъ, гд это основаніе не было налицо, египетское суевріе далеко не отличалось особенной непримиримостью, какъ это обыкновенно воображаютъ. Вдь мы узнаемъ изъ Геродота {Lib. II, 180.}, что очень богатыя суммы были даны Амазисомъ на возведеніе вновь Дельфійскаго храма.

Нетерпимость почти всхъ религій, утверждавшихъ единство Бога, столь-же замчательна, какъ противоположный принципъ, свойственный политеистамъ. Непримиримый, узкій духъ евреевъ хорошо извстенъ, магометанство выступило съ еще боле кровавыми принципами, да и до сихъ поръ оно предаетъ, правда уже не сожженію, не костру, но проклятію, вс остальныя секты. Если-же изъ числа христіанскихъ народовъ, англичане и датчане стали придерживаться принциповъ терпимости, то эта особенность была результатомъ твердой ршимости гражданскихъ властей, шедшей въ разрзъ съ непрестанными усиліями духовенства и фанатиковъ.

Ученики Зороастра закрывали двери неба передъ всми, кром Маговъ {Hyde, de relig. vet. Pers.}. Ничто не могло такъ помшать распространенію завоеваній Персовъ, какъ неистовства этого народа противъ греческихъ храмовъ и статуй. Посл паденія персидскаго царства, Александръ, въ качеств политеиста, тотчасъ-же возстановилъ культъ вавилонянъ, который прежніе ихъ владыки постарались уничтожить, будучи монотеистами {Arrian, de Expеd., lib. III, 16. Id., lib. VII, 17.}. Даже слпая приверженность этого завоевателя къ греческому суеврію не помшала ему приносить жертвы согласно вавилонскимъ обрядамъ и ритуалу {Id. ibid.}.

Политеизмъ такъ общителенъ, что даже крайняя свирпость и антипатія, съ которою онъ встрчается въ противоположныхъ религіяхъ, не въ силахъ вызвать въ немъ отвращеніе и держать его вдали отъ этихъ религій. Августъ сильно хвалилъ своего внука, Кая Цезаря, за то, что послдній, проходя черезъ Іерусалимъ, не снизошелъ на принесеніе жертвы по еврейскому закону. Но почему собственно Августъ такъ сильно одобрилъ этотъ поступокъ? Да просто потому, что эта религія признавалась язычниками низменной и варварской {Sueton. in vita Augusti, c. 93.}.

Я осмливаюсь утверждать, что никакое извращеніе идолопоклонства и политеизма такъ не гибельно для общества, какъ извращеніе теизма {Corruptio optimi pessima.}, когда оно доведено до крайней степени. Человческія жертвы карагенянъ, мексиканцевъ и многихъ варварскихъ народовъ {Большинство народовъ повинно въ принесеніи человческихъ жертвъ, хотя, быть можетъ, это нечестивое суевріе никогда особенно не преобладало среди цивилизованныхъ народовъ, если исключить отсюда карагенянъ, ибо тирійцы очень скоро отмнили этотъ обычай. Жертва разсматривается въ качеств дара, но дли того, чтобы преподнести Божеству лиръ, нужно уничтожить послдній и сдлать его безполезными для людей, нужно сжечь твердое, пылить жидкое и умертвить живое. Не имя лучшаго способа оказать Божеству услугу, мы сами себ наносимъ вредъ и думаемъ, будто выражаемъ такимъ путемъ по крайней мр искренность своей доброй воли и своего поклоненіи. Такимъ образомъ, наша разсчетливая набожность обманываетъ насъ самихъ, причемъ мы воображаемъ, будто обманываемъ божество.} едва-ли превосходятъ своимъ числомъ жертвы инквизиціи и преслдованій, практиковавшихся въ Рим и Мадрид. Уже помимо того, что пролитіе крови могло быть въ первомъ случа меньшимъ, чмъ во второмъ, уже помимо этого, говорю я, въ первомъ случа человческія жертвы, будучи выбираемы по жребію, или по какимъ-нибудь вншнимъ знакамъ, не въ такой сильной степени наносятъ ущербъ остальной части общества [какъ во второмъ], когда роковое мщеніе инквизиторовъ возбуждается такими качествами, какъ добродтель, знаніе и любовь къ свобод, и когда по изъятіи [лицъ, отличающихся подобными качествами] изъ общества, послднее остается въ состояніи самаго постыднаго невжества, развращенія и рабства. Незаконное убійство одного человка тираномъ гораздо вредне, чмъ смерть тысячи людей благодаря чум, голоду или любому бдствію, уничтожающему всхъ безъ разбора.

Въ храм Діаны въ Ариціи, около Рима, всякій, убивавшій наличнаго жреца, по закону имлъ право стать его преемникомъ {Strabo, lib. V, 1239. Sueton. in vita Cal. 35.}. Весьма странное учрежденіе! Повидимому, если общераспространенныя суеврія часто оказываются варварскими и кровавыми но отношенію къ мірянамъ, то для духовенства они по большей части бываютъ выгодными.

Глава X.
То-же съ точки зрнія смлости или приниженности.

Сравнивая теизмъ и идолопоклонство, мы можемъ сдлать еще нсколько другихъ замчаній, которыя также подтвердятъ общераспространенное наблюденіе, что искаженіе наилучшаго ведетъ къ возникновенію наихудшаго.

Когда божество представляется безконечно превосходящимъ человчество, врованіе это — въ общемъ правильное — въ связи съ суеврными страхами способно бываетъ повергнуть духъ человка въ самую крайнюю угнетенность и приниженность, представляя монашескія добродтели, какъ то: умерщвленіе плоти, покаяніе, смиреніе и пассивное страданіе, единственными, подобающими человку, качествами. Но когда боги признаются лишь немного превосходящими человчество, причемъ многіе изъ нихъ считаются вознесенными [на степень божества] изъ этого послдняго, нисшаго состоянія, тогда мы бываемъ свободне въ своихъ обращеніяхъ къ нимъ и даже можемъ иногда, не впадая въ богохульство, стремиться къ соперничеству и соревнованію съ ними. Отсюда возникаютъ активность, подъемъ духа, храбрость, великодушіе, любовь къ свобод и вс т добродтели, которыя ведутъ къ возвышенію любого народа.

Герои язычества въ точности соотвтствуютъ католическимъ святымъ и магометанскимъ дервишамъ. Мсто Геркулеса, Тезея, Гектора, Ромула теперь заняли: Доминикъ, Францискъ, Антоній и Бенедиктъ. Вмсто уничтоженія чудовищъ, сверженія тирановъ, защиты родины,— бичеваніе и постъ, трусость и смиреніе, полное подчиненіе и рабское послушаніе: нотъ что стало теперь средствомъ достигнуть божескихъ почестей среди людей.

Сильнымъ побудителемъ для благочестиваго Александра въ его военныхъ предпріятіяхъ было его соревнованіе съ Геркулесомъ и Вакхомъ, которыхъ онъ по справедливости считалъ превзойденными собою {Arrian. passim.}. Когда Бразидъ, этотъ великодушный и благородный спартанецъ, палъ въ битв, жители Амфиполя, на защиту которыхъ онъ сталъ, чтили его, какъ героя {Thucid., lib. V, II.}. Вообще, вс основатели государствъ и колоній у грековъ были возведены на эту нисшую степень божественности тми, кто воспользовался плодами ихъ трудовъ.

Это дало поводъ Макіавелли замтить {Discorsi, lib. VI.}, что доктрины христіанской религіи (подъ которой онъ подразумваетъ католичество, ибо другихъ видовъ христіанства онъ не зналъ), рекомендующія одно пассивное мужество и страданіе, привели къ угнетенію человческаго духа и склонили людей къ рабству и подчиненію. Замчаніе это несомннно было-бы справедливымъ, еслибы въ человческомъ обществ, не было много другихъ условій, вліяющихъ на духъ и характеръ религій.

Бразидъ однажды поймалъ мышь, но будучи укушенъ ею, выпустилъ ее. Даже самое презрнное изъ существъ, сказалъ онъ, можетъ жить въ безопасности, если только у него хватаетъ мужества для самозащиты {Plut. Apopht.}. Белларминъ терпливо и смиренно позволялъ сть себя блохамъ и другимъ отвратительнымъ наскомымъ. Мы будемъ на неб въ награду за наши страданія, говорилъ онъ, а у этихъ несчастныхъ существъ нтъ ничего, кром радостей этой жизни {Bayle, article Bellarmine.}. Такова разница между принципами греческаго героя и католическаго святого.

Глава XI.
То-же, съ точки зрнія разумности или нелпости.

Я приведу еще одно замчаніе, служащее той-же цли и являющееся новымъ доказательствомъ того, что извращеніе самаго лучшаго ведетъ къ возникновенію наихудшаго. Если мы разсмотримъ безъ предубжденія древнюю языческую миологію въ томъ вид, какъ ее даютъ намъ поэты, мы не найдемъ въ ней тхъ чудовищныхъ нелпостей, которыя мы сначала склонны были-бы предполагать въ ней. Разв трудно представить себ, что т-же самыя силы или начала, каковы-бы они ни были, которыя образовали этотъ видимый міръ, людей и животныхъ, произвели также особый видъ разумныхъ существъ, боле тонко организованныхъ и обладающихъ большею властью, чмъ вс остальныя? Легко представить себ, что эти существа могутъ быть капризными, мстительными, страстными, чувственными .. вдь и среди насъ ни одно условіе такъ не способно породить подобные пороки, какъ пользованіе безграничной властью. И однимъ словомъ, вся эта миологическая система такъ естественна, что кажется боле чмъ вроятнымъ, чтобы она дйствительно была осуществлена гд-нибудь среди того огромнаго разнообразія планетъ и міровъ, которое заключено во вселенной.

Главнымъ возраженіемъ противъ этой системы по отношенію къ нашей планет является тотъ фактъ, что она не удостовряется никакими безусловными доказательствами, никакимъ авторитетомъ. Древнее преданіе, на которое ссылаются языческіе жрецы и богословы,— весьма слабое основаніе, кром того, оно передало намъ такую массу противорчивыхъ свдній, причемъ каждое изъ нихъ опирается на одинаковый авторитетъ,— что, наконецъ, сдлалось совершенно невозможнымъ отдать которому-нибудь изъ нихъ предпочтеніе. Такимъ образомъ, вс полемическіе труды языческихъ жрецовъ должны содержаться въ немногихъ томахъ, а все ихъ богословіе должно состоять скоре изъ преданій и суеврныхъ обрядовъ, чмъ изъ философскихъ аргументовъ и преній.

Но когда основнымъ принципомъ какой-нибудь народной религіи является теизмъ, то это послднее основаніе до такой степени соотвтствуетъ здравому разуму, что философія бываетъ въ состояніи вполн слиться съ подобной богословской системой. А если другіе догматы этой системы содержатся въ какой-нибудь священной книг, врод Алькорана, или-же устанавливаются какимъ-нибудь явнымъ авторитетомъ, напримръ авторитетомъ Римскаго папы, тогда спекулятивные мыслители естественно соглашаются съ подобной теоріей и принимаютъ ее, тмъ боле, что она внушается имъ на первыхъ-же ступеняхъ воспитанія и кром того обладаетъ извстной степенью связности и единообразія. Но такъ какъ вс эти признаки безъ исключенія несомннно окажутся обманчивыми, то философія вскор откроетъ, что ея новый сотоварищъ — совсмъ ей не пара, и вмсто того, чтобы регулировать каждый принципъ но мр того, какъ они движутся впередъ вмст, философія на каждомъ шагу будетъ сбиваться съ пути и служить цлямъ суеврія. Вдь не говоря уже о тхъ неизбжныхъ противорчіяхъ, которыя должны быть согласованы другъ съ другомъ и устранены, можно съ полнымъ основаніемъ утверждать, что всякое народное богословіе, въ особенности-же схоластическое, иметъ своего рода склонность къ нелпостямъ и противорчіямъ. Еслибы это богословіе не выходило за предлы разума и здраваго смысла, его доктрины казались-бы слишкомъ легкими и общеизвстными. По необходимости приходится возбуждать изумленіе, прибгать къ таинственности, стремиться къ темнот и неясности и [такимъ образомъ] давать возможность проявлять свои заслуги тмъ приверженцамъ, которые ищутъ только случая укротить свой непокорный разумъ съ помощью вры въ самые непонятные софизмы.

Исторія церкви въ достаточной степени подтверждаетъ эти соображенія. Когда возникаетъ какой-нибудь [богословскій] споръ, нкоторые люди всегда берутся съ достоврностью предсказать исходъ его. То мнніе, которое всего боле противорчитъ здравому смыслу, говорятъ они, безъ сомннія одержитъ верхъ, даже въ томъ случа, если общіе интересы самой системы не требуютъ подобнаго результата. Хотя участники спора могутъ втеченіе нкотораго времени перебрасывать другъ другу упрекъ въ ереси,— въ конц концовъ послдній всегда останавливается на сторон разума. Утверждаютъ, что всякій, кто только обладаетъ достаточными свдніями въ этой области, чтобы знать опредленіе аріанства, пелагіанства, эрастіанства, социніанства, савелліанства, евтихіанства, несторіанства, моноелитства и т. д., уже не говоря о протестантизм, судьба котораго еще неопредленна,— легко убдится въ истин этого замчанія. Такимъ-то образомъ, любая [теистическая] система становится въ конц концовъ особенно нелпой только потому, что вначал она была разумной и философской.

Противопоставлять потоку религіозныхъ аргументовъ схоластики такія слабыя положенія, какъ: невозможно, чтобы одна и та-же вещь и была и не была, цлое больше части, два и три составляютъ пять,— это то-же, что претендовать на остановку движенія океана при помощи тростниковаго стебля. Вы хотите противопоставить нечестивый разумъ — священной тайн? Нтъ такого наказанія, которое было-бы слишкомъ велико въ сравненіи съ вашимъ нечестіемъ, и т-же костры, которые нкогда зажигались для еретиковъ, теперь послужатъ къ уничтоженію философовъ.

Глава XII.
То-же, съ точки зрнія сомннія или убжденности.

Мы ежедневно встрчаемся съ людьми, которые такъ скептически относятся къ исторіи, что утверждаютъ, будто ни одинъ народъ никогда не могъ врить въ такіе нелпые принципы, какими были принципы греческаго и египетскаго язычества, въ то-же время, эти люди такъ догматичны по отношенію къ религіи, что они думаютъ, будто подобныя-же нелпости не могутъ быть найдены ни въ какихъ другихъ вроисповданіяхъ. Такихъ предубжденій придерживался Камбизъ, онъ весьма нечестиво осмялъ и даже ранилъ Аписа, великаго бога египтянъ, который его непосвященному зрнію казался ничмъ инымъ, какъ большимъ, пятнистымъ быкомъ. Но Геродотъ {Herod., lib. III, с. 38.} по справедливости приписываетъ этотъ страстный поступокъ настоящему сумасшествію или-же душевному разстройству: иначе, говоритъ онъ, Камбизъ никогда не оскорбилъ-бы публично никакихъ установленныхъ обрядовъ богопочитанія. Ибо, продолжаетъ онъ, каждый народъ бываетъ всегда наиболе удовлетворенъ своимъ собственнымъ богопочитаніемъ и думаетъ, что онъ въ данномъ отношеніи превосходитъ вс остальные народы.

Надо сознаться, что римско-католическая секта — очень ученая, и что ни одно другое вроисповданіе, кром англиканскаго, не можетъ оспаривать того, что римско-католическая церковь — самая ученая изъ всхъ христіанскихъ церквей. Однако, знаменитый арабъ, Аверрозсъ, несомннно слышавшій объ египетскихъ суевріяхъ, заявляетъ, что изъ всхъ религій самой нелпой и безразсудной является та, послдователи которой, создавъ свое божество, съдаютъ его.

И дйствительно, я думаю, что во всемъ язычеств нтъ такого догмата, который давалъ-бы столько поводовъ для насмшекъ, какъ догматъ о пресуществленіи: онъ до такой степени нелпъ, что не поддается никакимъ аргументамъ. Существуетъ даже по этому поводу нсколько занимательныхъ анекдотовъ, они, правда, до нкоторой степени вольнодумны, однако сообщаютъ ихъ, по большей части, сами католики. Однажды, какъ разсказываютъ, священникъ, по недосмотру, вмсто причастія далъ причастнику жетонъ, случайно попавшій въ число опрсноковъ. Причастникъ терпливо прождалъ нкоторое время, думая, что жетонъ размягчится у него на язык, но замтивъ, что онъ остается цлымъ, вынулъ его. ‘Вы, кажется, ошиблись’, вскричалъ онъ, обращаясь къ священнику, ‘вы, кажется, дали мн Бога Отца: онъ такой крпкій и жесткій, что я не могу его проглотить’.

Одинъ извстный полководецъ, находившійся въ то время на служб въ Московіи, явившись въ Парижъ для излеченія своихъ ранъ, привезъ съ собою молодого турка, взятаго имъ въ плнъ. Нкоторые доктора Сорбонны (которые въ общемъ столь-же догматичны, какъ Константинопольскіе дервиши), жаля бднаго турка, который долженъ былъ подвергнуться вчнымъ мукамъ только потому, что никто его не просвтилъ, очень настоятельно предлагали Мустаф перейти въ христіанство и ради ободренія общали ему много добраго вина въ этомъ мір и рай въ мір будущемъ. Трудно было устоять передъ столь могучими приманками, итакъ, посл того, какъ Мустафа былъ вполн просвщенъ и обученъ катехизису, онъ наконецъ согласился принять крещеніе и причаститься св. Тайнъ. Но священникъ, для закрпленія и упроченія всего сдланнаго, ршилъ продолжать свои поученія и на слдующій день началъ ихъ съ обычнаго вопроса: ‘сколько существуетъ боговъ?’ ‘Ни одного,’ отвчаетъ Бенедиктъ,— ибо таково было его новое имя. ‘Какъ ни одного!’ вскричалъ священникъ. ‘Конечно,’ отвтилъ добросовстный новообращенный, ‘вы все время говорили мн, что существуетъ только одинъ Богъ, а вчера я его сълъ.’

Таковы доктрины нашихъ братій, католиковъ, но мы до такой степени привыкли къ этимъ доктринамъ, что никогда не удивляемся имъ, хотя въ какой-нибудь будущій вкъ вроятно трудно будетъ убдить нкоторые народы, что человческія, двуногія существа могли нкогда исповдовать подобные принципы. И въ то-же время, тысяча шансовъ противъ одного на то, что у самихъ этихъ народовъ будетъ въ ихъ вроисповданіи что-нибудь столь-же нелпое, къ чему они будутъ относиться съ самой слпой и благочестивой врой.

Я жилъ однажды въ Париж, въ одной гостинниц съ Тунисскимъ посланникомъ, который, проведя нсколько лтъ въ Лондон, возвращался къ себ чрезъ Парижъ. Какъ-то разъ я увидалъ, что его Мавританское превосходительство стоитъ подъ воротами и забавляется разглядываніемъ прозжающихъ мимо пышныхъ экипажей. Случайно тою дорогой проходило нсколько капуциновъ, никогда не видавшихъ турка, тогда какъ онъ, со своей стороны, хотя и привыкъ къ европейскимъ костюмамъ, но никогда не видалъ забавной фигуры капуцина: трудно выразить то взаимное восхищеніе, которое они внушили другъ другу! Но еслибы капелланъ посольства вступилъ въ споръ съ этими Францисканцами, ихъ взаимное удивленіе было-бы не меньшимъ. Такимъ образомъ, вс люди дивятся другъ на друга и никакъ не вбить имъ въ голову, что африканская чалма нисколько не хуже и не лучше европейскаго капюшона. ‘Онъ очень хорошій человкъ,’ сказалъ князь Саллійскій [prince of Sallee] про де-Рюйтера {Де-Рюйтеръ — голландскій адмиралъ, жившій въ XVII в.}, ‘жалко, что онъ христіанинъ.’

Предположимъ, что докторъ Сорбонны говоритъ жрецу изъ Саиса: ‘какъ можете вы поклоняться порею и луку?’ ‘Если мы имъ и поклоняемся,’ отвчаетъ жрецъ, ‘мы однако не димъ ихъ.’ ‘Но разв кошки и обезьяны — не странные объекты для обоготворенія?’ спрашиваетъ ученый профессоръ. ‘Они по крайней мр столь-же пригодны для этой цли, какъ реликвіи или-же истлвшія кости мучениковъ,’ отвчаетъ его не мене ученый противникъ. ‘Разв не сумасбродство съ вашей стороны,’ настаиваетъ католикъ, ‘рзать другъ друга изъ-за вопроса: что предпочтительне — капуста или огурецъ?’ ‘Да,’ отвчаетъ язычникъ, ‘я соглашусь съ этимъ, если вы сознаетесь, что еще боле сумасбродны т, которые сражаются изъ-за предпочтенія того или другого тома софистики, тогда какъ десять тысячъ такихъ томовъ не стоятъ одного кочня капусты или одного огурца {Странно, что египетская религія, несмотря на всю свою нелпость, такъ сильно была похожа на еврейскую, что даже самые геніальные писатели древности не были въ состояніи замтить между ними какое-нибудь различіе. Въ высшей степени замчательно, что и Тацитъ и Светоній, упоминая о сенатскомъ декрет, изданномъ при Тиверіи, о декрет, которымъ изгонялись изъ Рима вс исповдовавшіе еврейскую и египетскую религіи, несомннно считаютъ эти религіи одинаковыми, и, повидимому, даже самый декретъ былъ основанъ на этомъ предположеніи. ‘Actum et de sacris Aegyptiis Judaiclsque pellendis, factumquc patrum consuttum, ut quatuor milia libertini generis ea superstitione infecta, quis idonea actas, in insulam Sardiniam veherentur, coercendis illic latrociniis et, si ob gravitatem coeli interissent, vile damnum, ceteri cederent Italia, nisi certam ante diem profanes ritus exuissent.’ Tacit, ann. lib. II, c. 85. ‘Externas caeremonias, Aegyptios Judaicosque ritus compescuit, coactis qui superstitione ea tenebantur religiosas vestes cum instrumento omni comburere, etc.’ Sueton., Tiber, c. 36. Эти мудрые язычники, замтивъ нчто тожественное въ общемъ облик, характер и дух обихъ религій, сочли разницу въ ихъ догматахъ слишкомъ незначительной, чтобы заслуживать вниманія.}’.

Всякій посторонній наблюдатель легко придетъ къ заключенію (къ сожалнію, постороннихъ наблюдателей очень немного), что еслибы для установленія любой народной религіи не требовалось ничего, кром указанія нелпостей другихъ религіозныхъ системъ, то всякій приверженецъ любого суеврія могъ-бы привести достаточныя основанія въ пользу своей слпой, фанатической привязанности къ тмъ принципамъ, въ которыхъ онъ воспитывался. Но и при отсутствіи обширнаго знанія, необходимаго для обоснованія подобной увренности (быть можетъ, это даже и лучше, что оно отсутствуетъ) у человчества нтъ недостатка въ запас религіознаго усердія и вры. Діодоръ Сицилійскій {Lib. I, 83.} иллюстрируетъ это при помощи замчательнаго примра, котораго онъ самъ былъ свидтелемъ. Въ то время, какъ Египетъ трепеталъ передъ однимъ именемъ Рима, одинъ легіонеръ случайно совершилъ святотатственный и нечестивый поступокъ, убивъ кошку, весь народъ въ крайнемъ изступленіи напалъ на него и правитель, несмотря на вс свои старанія, не въ силахъ былъ спасти его, Я увренъ, что какъ римскій сенатъ, такъ и римскій народъ того времени не были-бы столь-же щекотливы по отношенію къ собственнымъ національнымъ божествамъ. Нсколько времени спустя, они весьма откровенно предоставили Августу мсто въ небесныхъ сферахъ и вроятно свергли-бы ради него съ престола любого изъ небожителей, еслибы имъ показалось, что Августъ желаетъ этого. Presens divus habebitur Augustus, говоритъ Горацій. Это весьма важный фактъ: [надо сказать, что и] у другихъ народовъ и въ другія эпохи къ подобному-же факту относились также не вполн безразлично {Когда Людовикъ XIV взялъ подъ свое покровительство Іезуитскую коллегію въ Клермон, община приказала помстить королевскій гербъ надъ воротами, а для того, чтобы очистить ему мсто, велно было снять крестъ. Это дало поводъ для слдующей эпиграммы:

Sustutit hinc Christi, posuitque insignia Regis:

Impia gens, alium nescit habere Deum.}.

Несмотря на всю святость нашей священной религіи, говоритъ Туллій {De nat. deor. I, 29.}, ни одно преступленіе такъ не обычно среди насъ, какъ святотатство. Между тмъ, разв кто-либо слышалъ, чтобы египтянинъ осквернилъ храмъ кошки, ибиса или крокодила? Нтъ такихъ мученій, говоритъ тотъ-же авторъ {Tusc. Quaest. lib. V, 27.} въ другомъ мст, которымъ не согласился-бы подвергнуться египтянинъ, лишь-бы не нанести вреда ибису, аспиду, кошк, собак или крокодилу. Итакъ, вполн справедливы слова Драйдена, говорящаго, ‘Какого происхожденія ни былъ-бы ихъ верховный богъ, происходи онъ отъ бревна, или отъ камня, или отъ какого-нибудь иного грубаго матеріала,— его поклонники столь-же храбро защищаютъ его, какъ еслибы онъ родился отъ листоваго золота’. (Absalom and Achitophel).

Мало того, чмъ презрнне матеріалъ, изъ котораго состоитъ божество, тмъ большее обожаніе способно оно вызвать въ сердцахъ своихъ обольщенныхъ приверженцевъ, они упиваются тмъ, что постыдно [въ ихъ религіи) и кичатся божествомъ своимъ, стойко перенося ради него насмшки и презрніе его врагомъ. Десять тысячъ крестоносцевъ стекаются подъ священныя знамена и открыто гордятся именно тми сторонами своей религіи, которыя ихъ противниками признаются наиболе предосудительными.

Я знаю, что въ египетской богословской систем встрчается одно затрудненіе,— вдь немногія системы такого рода вполн свободны отъ таковыхъ. Принимая во вниманіе способъ размноженія кошекъ, является несомнннымъ, что одна ихъ пара втеченіе пятидесяти лтъ могла-бы заполнить своимъ потомствомъ цлое царство, а еслибы и къ этому потомству стали относиться съ такимъ-же благоговйнымъ обожаніемъ, то еще черезъ двадцать лтъ не только было-бы легче найти въ Египт бога, чмъ человка, какъ это и было, по словамъ Петронія, въ нкоторыхъ мстностяхъ Италіи, но эти боги въ конц концовъ уморили-бы съ голоду людей, такъ что у самихъ боговъ не осталось-бы ни жрецовъ, ни поклонниковъ. Поэтому, вполн вроятно, что этотъ мудрый народъ, наиболе славившійся въ древнія времена своимъ благоразуміемъ и здравой политикой, предусматривая столь опасныя послдствія, оставлялъ все свое обожаніе на долю взрослыхъ боговъ и свободно, безъ всякаго сомннія и раскаянія, топилъ священныхъ новорожденныхъ или-же маленькихъ боговъ-сосунковъ. Такимъ образомъ, обычай отступленія отъ принциповъ религіи ради временныхъ интересовъ никоимъ образомъ не долженъ считаться изобртеніемъ новйшихъ временъ.

Ученый и философъ, Варронъ, разсуждая о религіи, не претендуетъ на высказываніе чего-либо, кром вроятностей и видимостей: таковы были его здравый смыслъ и его умренность! Но страстный, ревностный Августинъ поноситъ благороднаго римлянина за его скептицизмъ и сдержанность, самъ-же онъ обнаруживаетъ самую безусловную вру и увренность {De civit. Dei, lib. III, c. 17.}. Однако, одинъ языческій поэтъ, современникъ этого святого, по неразумію считаетъ религію послдняго такою ложной, что даже, какъ онъ говоритъ, дти, при всемъ своемъ легкомысліи, не могли-бы поврить въ нее {Claudii Rutilii Numitiani iter, lib. I, v. 394.}.

Разъ ошибки — столь обыденная вещь, то странно-ли, что каждый [врующій] является такимъ положительнымъ и догматичнымъ, и что рвеніе часто растетъ пропорціонально ошибк? Moverunt, говоритъ Спартіанъ, et ея tempestate Judaei bellum quod vetabantur mutilare genitalia {In vita Adriani, 14.}.

Если вообще былъ такой народъ, у котораго — или такая эпоха, въ которую — народная религія потеряла весь свой авторитетъ надъ человчествомъ, то мы могли-бы считать, что [это случилось] въ Рим, во времена Цицерона, что невріе открыто -воздвигло тамъ свой тронъ и что самъ Цицеронъ, въ каждой своей рчи, въ каждомъ своемъ дйствіи оказывался самымъ явнымъ его ревнителемъ. Но повидимому, какія-бы скептическія вольности ни позволялъ себ этотъ великій человкъ въ своихъ сочиненіяхъ и философскихъ бесдахъ, однако въ обыденной жизни онъ избгалъ обвиненій въ деизм и нечестіи. Даже передъ собственной своей семьей и передъ женой своей Теренціей, которой онъ въ высшей степени доврялъ, ему хотлось казаться истинно-религіознымъ человкомъ, и отъ него осталось адресованное къ жен письмо, въ которомъ онъ серьезно проситъ ее принести жертву Аполлону и Асклепію въ благодарность за его выздоровленіе {Lib. XIV, epist. 7.}.

Набожность Помпея была гораздо боле искренней: все его поведеніе во время гражданскихъ войнъ свидтельствуетъ о большомъ уваженіи къ предсказаніямъ, снамъ и пророчествамъ {Cicero de divin., lib. II, c. 24.}. Августъ былъ зараженъ всевозможными суевріями, подобно тому, какъ о Мильтон сообщаютъ, что его поэтическій геній никогда не расцвталъ обильно и пышно весною, такъ и Августъ отмчаетъ, что въ это время іода его способность видть сны никогда не достигала такого совершенства и никогда не заслуживала такого доврія, какъ въ остальную часть года. Кром того, этотъ великій и талантливый императоръ обыкновенно сильно безпокоился, когда ему случалось спутать обувь и надть башмакъ съ правой ноги на лвую {Sucton. Aug. c. 90, 91, 92. Plin. lib. II. c. 5.}. Однимъ словомъ, нельзя сомнваться въ томъ, что приверженцы установленныхъ суеврій и въ древнее время были столь-же многочисленны во всхъ слояхъ общества, какъ многочисленны въ настоящее время такіе-же приверженцы современной религіи. Вліяніе древняго суеврія было столь-же всеобщимъ, хотя и мене сильнымъ, такое-же количество людей было привержено ему, хотя ихъ приверженность и не казалась такой сильной, безусловной и положительной, [какою она является теперь].

Мы можемъ отмтить, что, несмотря на догматическій, повелительный характеръ всякаго суеврія, убжденность религіозныхъ людей во вс времена бываетъ скоре притворной, чмъ истинной, и врядъ-ли хоть до нкоторой степени приближается къ той твердой вр и увренности, которыя руководятъ нами въ обыденныхъ жизненныхъ длахъ. Люди даже сами передъ собою не смютъ сознаться въ тхъ сомнніяхъ, которыя мучатъ ихъ по поводу подобныхъ вопросовъ, они придаютъ цну [одной] слпой вр и скрываютъ отъ самихъ себя свое дйствительное невріе при помощи самыхъ усердныхъ клятвъ и самаго крайняго ханжества. Но природа оказываетъ отпоръ всмъ ихъ усиліямъ и не дозволяетъ тому неясному, мерцающему свту, который только и можетъ быть достигнутъ въ этой темной области, равняться съ сильными впечатлніями, доставляемыми здравымъ смысломъ и опытомъ. Обычное поведеніе людей опровергаетъ ихъ слова и показываетъ, что въ подобныхъ вопросахъ вра ихъ является какимъ-то неизъяснимымъ душевнымъ актомъ, среднимъ между невріемъ и убжденіемъ, но гораздо ближе подходящимъ къ первому, чмъ ко второму.

Такимъ образомъ, разъ духъ человка является, повидимому, до такой степени шаткимъ и неустойчивымъ, что даже теперь, когда столь многія лица находятъ интересъ постоянно обрабатывать его при помощи рзца и молотка, они тмъ не мене оказываются не въ состояніи выгравировать на немъ богословскіе принципы на сколько-нибудь продолжительное время,— насколько-же боле должно быть приложимо послднее къ древнимъ временамъ, когда существовало сравнительно такъ мало носителей священныхъ обязанностей? Неудивительно, что видимость была тогда очень обманчива и что люди въ нкоторыхъ случаяхъ казались безусловно неврующими и врагами установленной религіи, не будучи таковыми или, по крайней мр, не сознавая ясно своихъ собственныхъ взглядовъ на данный предметъ.

Другой причиной, длавшей древнія религіи гораздо боле неустойчивыми, чмъ современныя, являлось то обстоятельство, что первыя были основаны на преданіи, а вторыя на св. писаніи, причемъ преданія въ этомъ первомъ случа были сложны, противорчивы и, во многихъ случаяхъ, сомнительны, такъ что они совершенно не могли быть сведены къ какому-нибудь образцу или канону и дать опредленные принципы вры. Разсказы о богахъ были столь-же безчисленны, какъ папистскія легенды, и хотя почти каждый врилъ въ часть этихъ разсказовъ, однако никто не могъ врить въ ихъ совокупность, не могъ даже знать ее, но въ то-же время вс должны были признавать, что ни одна отдльная часть этихъ разсказовъ не обоснована лучше остальныхъ. Преданія разныхъ городовъ и націй тоже были во многихъ случаяхъ совершенно противоположными и нельзя было указать основанія для предпочтенія одного изъ нихъ другимъ. А такъ какъ существовало безконечное число разсказовъ, преданіе о которыхъ было далеко не установленнымъ, то переходъ отъ самыхъ основныхъ принциповъ вры къ ненадежнымъ и сомнительнымъ фикціямъ былъ совсмъ незамтенъ. Поэтому, лишь только кто-либо подходилъ ближе къ языческой религіи и разсматривалъ ее по частямъ, какъ она расплывалась точно облако, она никогда не могла быть построена на твердыхъ догматахъ и принципахъ, и хотя это не отклоняло большинства людей отъ столь нелпой вры — вдь разв могутъ люди быть разумными?— однако это вызывало въ нихъ большую долю сомннія и колебанія по отношенію къ ихъ принципамъ и даже въ состояніи было побуждать нкоторые умы, извстнымъ образомъ настроенные, къ дйствіямъ и мнніямъ, имвшимъ всю видимость безусловнаго неврія.

Къ этому можно прибавить, что вымыслы языческой религіи были сами по себ легкими, изящными и простыми, въ нихъ не было ни дьяволовъ, ни морей изъ сры, ни вообще ничего такого, что могло особенно устрашить воображеніе. Кто могъ воздержаться отъ улыбки, думая о взаимной любви Марса и Венеры, или о любовныхъ похожденіяхъ Юпитера и Пана? Въ данномъ отношеніи, это была истинно-поэтическая религія,— разв только что въ ней было слишкомъ много легкомыслія, неподходящаго къ боле серьезнымъ родамъ поэзіи. Мы знаемъ, что она была воспринята бардами новаго времени и послдніе говорили о богахъ, которыхъ они признавали фиктивными, не съ большей свободой и не съ меньшей непочтительностью, чмъ это длали древніе по отношенію къ дйствительнымъ объектамъ своего поклоненія.

Совершенно неправильно заключеніе, будто религіозная система, не оказавшая глубокаго впечатлнія на духъ народа, по тому самому должна была быть безусловно отвергнута всми здравомыслящими людьми и что противоположные принципы, вопреки тмъ предубжденіямъ, въ которыхъ воспитываются люди, большею частью устанавливались при помощи аргументовъ и разсужденій. Не знаю, не будетъ-ли боле вроятнымъ обратное заключеніе. Чмъ мене настоятельнымъ и навязчивымъ является любой видъ суеврія, тмъ меньше вызываетъ онъ неудовольствіе и негодованіе людей и тмъ меньше возбуждаетъ въ нихъ вопросовъ относительно своего обоснованія и происхожденія. Въ то-же время очевидно, что власть всякой религіозной вры надъ умомъ человка неустойчива и непостоянна, что она подчинена каждому колебанію настроенія и зависитъ отъ наличности разныхъ событій, поражающихъ воображеніе. Разница тутъ только въ степеняхъ, представитель древняго міра на протяженіи цлой рчи поперемнно будетъ переходить отъ нечестія къ суеврію {Подтвержденіемъ къ этому является слдующее замчательное мсто изъ Тацита: ‘Praeter multipliees rerum humanarum casus caelo terraque prodigia et fulminum monitus et futurorum praesagia, laeta tristia, ambigua manifesta, nec enim unquain atrocioribus populi Romani cladibus magisve iustis indiciis approbatum est non esse curae dels securitatem nostram, esse ultionem.’ Hist. lib. I. 3. Ссора Августа съ Нептуномъ свидтельствуетъ о томъ-же, если бы императоръ не врилъ въ то. что Нептунъ дйствительно существуетъ и владычествуетъ надъ моремъ, чмъ быль-бы обоснованъ его гнвъ? А если онъ врилъ въ это, то не безуміемъ-ли съ его стороны было дальнйшее раздраженіе этого божества? То-же замчаніе приложимо и къ восклицанію Квинтиліана при извстіи о смерти его дтей. Lib. VI, Praef.},— современный человкъ часто думаетъ то-же, хотя и бываетъ боле остороженъ въ выраженіяхъ.

Лукіанъ прямо говоритъ {Philopseudes, 3.}, что всякій, кто не врилъ въ самыя безсмысленныя басни язычества, почитался народомъ за нечестивца и безбожника. И дйствительно, разв сталъ-бы этотъ изящный писатель направлять всю силу своего остроумія и своей сатиры противъ народной религіи, еслибы религія эта не была общимъ предметомъ вры для его соплеменниковъ и современниковъ?

Ливій {Lib. X, cap. 40.} признаетъ столь-же откровенно, какъ это сдлало-бы любое духовное лицо ныншняго времени, общее невріе своего вка, но зато онъ столь-же строго и осуждаетъ его. Можно-ли однако воображать, что народное суевріе, бывшее въ состояніи ввести въ заблужденіе такого умнаго человка, не могло-бы сдлать того-же и съ большинствомъ народа?

Стоики наградили своего мудреца множествомъ пышныхъ и даже нечестивыхъ эпитетовъ, признавая, что онъ одинъ является богатымъ, свободнымъ, царемъ и равнымъ безсмертнымъ богамъ. Они забыли добавить, что по уму-разуму онъ не уступаетъ любой старух, ибо ничто не можетъ быть боле жалкимъ, чмъ т мннія, которыхъ придерживается секта стоиковъ по отношенію къ религіознымъ вопросамъ, напр. когда они серьезно соглашаются съ авгурами, что если воронъ каркаетъ слва — это хорошее предзнаменованіе, а если грачъ шумитъ съ той-же стороны, то это — предзнаменованіе дурное. Панецій былъ единственнымъ греческимъ стоикомъ, относившимся съ нкоторымъ сомнніемъ къ предсказаніямъ и вщаніямъ {Cicero de divin, lib. I, cap. 3 et 7.}. Маркъ Антонинъ {Lib. I, 17.} разсказываетъ, что онъ самъ получалъ отъ боговъ много совтовъ во сн. Эпиктетъ {Ench. 17.}, правда, запрещаетъ обращать вниманіе на языкъ грачей и вороновъ, но это не потому, что они не вщаютъ истины, а лишь оттого, что они не могутъ предсказать намъ ничего кром того, что мы сломаемъ себ шею, или что имніе наше будетъ конфисковано, а это, по его мннію, такія событія, которыя вовсе насъ не касаются. Такимъ образомъ, стоики соединяютъ философскій энтузіазмъ съ религіознымъ суевріемъ, сила ихъ ума, цликомъ направленная въ сторону этики, оказалась истощенной, когда дло коснулось религіи {Я согласенъ съ тмъ, что стоики не были вполн правоврными съ точки зрнія установленной религіи, но на основаніи приведенныхъ примровъ видно, что они длали ей много уступокъ, народъ-же несомннно принималъ ее цликомъ.}. Платонъ {Eutypliro, 6.} влагаетъ въ уста Сократа утвержденіе, что взведенное на него обвиненіе въ нечестіи обосновывалось исключительно тмъ, что онъ отрицалъ такія басни, какъ кастрацію Урана его сыномъ Сатурномъ и сверженіе Сатурна съ престола Юпитеромъ. Однако, въ одномъ изъ послдующихъ діалоговъ {Phaedo.}. Сократъ признается, что ученіе о смертности души было общераспространеннымъ среди народа мнніемъ, Есть-ли здсь противорчіе? Да, несомннно, но его обнаруживаетъ не Платонъ, а народъ, религіозные принципы котораго вообще всегда бываютъ составлены изъ самыхъ непримиримыхъ элементовъ, въ особенности-же въ такую эпоху, когда суеврія такъ легко и свободно воспринимаются имъ {Образъ дйствій Ксенофонта, въ его собственной передач, въ одно и то-же время является несомнннымъ доказательствомъ общаго легковрія людей того времени и свойственной всмъ временамъ безсвязности людскихъ мнній относительно религіозныхъ вопросовъ. Этотъ великій полководецъ и философъ, ученикъ Сократа, человкъ, высказавшій нсколько въ высшей степени тонкихъ мыслей относительно божества, обнаружилъ слдующіе признаки грубаго языческаго суеврія. По совту Сократа онъ вопросилъ оракула, прежде чмъ ршился отправиться въ экспедицію противъ Кира (De exped. lib. III, p. 294, ex edit. Leuncl.). Въ ночь, слдующую за захватомъ полководцевъ, онъ видлъ сонъ, которому придалъ большое значеніе, признавъ его однако двусмысленнымъ (id. р. 295). И онъ, и вся его армія считаютъ чиханіе за очень счастливое предзнаменованіе (id., р. 300). Затмъ, придя къ рк Кентриту, онъ видитъ другой сонъ, которому и его товарищъ, полководецъ Хирозофъ, придаетъ большое значеніе (id., lib. IV, p. 323). Греки, страдая отъ холоднаго, свернаго втра, приносятъ ему жертву, посл чего онъ сразу утихаетъ, какъ свидтельствуетъ объ этомъ историкъ (id., р. 329). Ксенофонтъ тайно гадаетъ на жертвахъ, прежде чмъ принимаетъ опредленное ршеніе относительно основанія колоніи (Lib. V, р. 359). Онъ самъ былъ очень искуснымъ авгуромъ (id. р. 361). Результатъ жертвоприношенія заставляетъ его отказаться отъ единоличнаго командованія арміей, которое ему предлагаютъ (Lib. VI, р. 373). Клеандръ, спартанецъ, хотя и очень желавшій получить это командованіе, отказывается отъ него по той-же причин (id. р. 372). Ксенофонтъ упоминаетъ о нкогда виднномъ имъ сн и объ его толкованіи, при первой своей встрч съ Киромъ (id. р. 373). Онъ упоминаетъ также о мст схожденія Геракла въ адъ такъ, какъ будто-бы вритъ въ это, и говоритъ, что слды этого схожденія еще сохранились (id., р. 375). Онъ чуть не уморилъ съ голоду армію, не желая вести ее въ бой вопреки предзнаменованіямъ (id. р. 382, 383). Его другъ Евклидъ, авгуръ, сперва не врилъ, чтобы онъ не принесъ съ собою денегъ изъ экспедиціи, не врилъ до тхъ поръ, пока самъ не сотворилъ жертвоприношенія и не убдился на основаніи внутренностей жертвенныхъ животныхъ [въ истин его словъ]. (Lib. VII, р. 425). Тотъ-же философъ, составивъ проектъ о копяхъ, имвшій цлью увеличеніе доходовъ Аинъ, посовтовалъ аинянамъ предварительно обратиться къ оракулу (De rat. red. р. 392). Что все это благочестіе не было простымъ притворствомъ ради политическихъ цлей, это явствуетъ какъ изъ самихъ фактовъ такъ и изъ духа данной эпохи, ибо тогда врядъ-ли можно было достигнуть чего-либо при помощи ханжества. Кром того, Ксенофонтъ, какъ это видно изъ его Меморабилій, 6еллъ въ то время чмъ-то врод еретика, чмъ никогда не бываетъ ни одинъ политическій ханжа. Въ силу того-же основанія я утверждаю, что Ньютонъ, Локкъ, Кларкъ и др., будучи приверженцами аріанства или социніанства, вполн искренне придерживались исповдуемой ими вры, и я всегда выставляю этотъ аргументъ противъ нкоторыхъ вольнодумцевъ, настаивающихъ на томъ, что указанные философы непремнно должны были быть лицемрами.}.

Тотъ-же Цицеронъ, который въ кругу своей семьи старался выказывать себя истинно-религіознымъ, находясь въ открытомъ засданіи суда, безъ стсненія отзывался объ ученіи о будущей жизни, какъ о безсмысленной басн, къ которой никто не можетъ относиться серьезно {Pro Cluentio, cap. 61.}. Цезарь, въ изображеніи Саллюстія {De bellо Catil., 51.}, говоритъ такимъ-же языкомъ въ открытомъ засданіи Сената {Цицеронъ (Tusc. Quaest. lib. 1, cap. 5), Сенека (Hpist. 24), а также Ювеналъ (Sat. 2, 149) утверждаютъ, что не найдется ни одного ребенка, ни одной старухи, которые были-бы достаточно глупы, чтобы врить въ разсказы поэтовъ о будущей жизни. Но почему-же Лукрецій такъ превозноситъ, въ такомъ случа, своего учителя за то, что онъ избавилъ насъ отъ этихъ ужасовъ? Быть можетъ, большинство людей было тогда такъ-же настроено, какъ описываемый Платономъ Кефалъ (de Rep. lib. 1, 330 D), который, будучи молодымъ и здоровымъ, смялся надъ этими разсказами, а состарвшись и сдлавшись немощнымъ, началъ врить въ ихъ истину. To-же самое нердко можно наблюдать даже и въ настоящее время.}. Но что на основаніи всхъ этихъ вольностей нельзя заключать о господств полнаго и безусловнаго неврія и скептицизма среди народа,— это слишкомъ очевидно, чтобы вызывать сомннія. Хотя нкоторыя стороны національной религіи и не оказывали прочнаго воздйствія на душу людей, зато другія ея стороны тсне сливались съ послдней: и главною задачей философовъ-скептиковъ было доказать, что и т и другія стороны одинаково мало обоснованы. Къ этому искусственному пріему прибгаетъ Котта въ діалогахъ о ‘природ боговъ’. Онъ опровергаетъ всю систему миологіи, постепенно переходя вмст съ правоврными отъ боле значительныхъ миологическихъ разсказовъ, въ которые врили вс, къ боле легкомысленнымъ, надъ которыми вс смялись. Отъ боговъ — къ богинямъ, отъ богинь — къ нимфамъ, отъ нимфъ — къ фавнамъ и сатирамъ. Его учитель, Карнеадъ, прибгалъ къ подобному-же способу разсужденія {Sext. Empir., advers. Mathern. lib. IX, 429.}.

Въ общемъ, самыя крупныя и наиболе замтныя различія между миологической религіей, основанной на преданіи и систематической или-же схоластической религіей, сводятся къ слдующимъ двумъ пунктамъ: первая часто оказывается боле разумной, такъ какъ состоитъ исключительно изъ множества разсказовъ, причемъ разсказы эти, хотя и не обоснованы, но не заключаютъ въ себ явныхъ нелпостей и логическихъ противорчій, кром того, религія эта оказываетъ такое слабое и поверхностное вліяніе на душу людей, что, хотя-бы она и была принята всми, она, къ счастью, не оставляетъ слишкомъ глубокаго впечатлнія на ихъ аффектахъ и разсудк.

Глава XIII.
Нечестивыя представленія о Божественной природ въ народныхъ религіяхъ того и другого рода.

Первичная религія человчества порождается, главнымъ образомъ, тревожнымъ страхомъ за будущее, а какія представленія о невидимыхъ, невдомыхъ силахъ естественно возникаютъ у людей, разъ они находятся подъ гнетомъ какихъ-либо мрачныхъ чаяній, это легко себ представить. Всевозможныя картины мщенія, строгости, жестокости и лукавства непремнно должны представать передъ взоромъ устрашеннаго врующаго и еще боле усиливать подавляющіе его отчаяніе и ужасъ. Разъ духомъ уже овладла паника, недремлющее воображеніе создаетъ все новые объекты ужаса, тогда какъ та глубокая тьма или — что еще хуже — тотъ едва-мерцающій свтъ, которымъ мы окружены, рисуютъ намъ эти призраки божества въ самыхъ страшныхъ обликахъ, какіе только можно себ вообразить. И нельзя себ представить такой извращенности и порочности, которой эти запуганные фанатики не приписали-бы, вполн охотно и безъ колебаній, своему божеству.

Таково, повидимому, естественное состояніе религіи, если ее разсматривать съ одной точки зрнія. Но если мы, съ другой стороны, обратимъ вниманіе на тотъ духъ восхваленія и превозношенія, который необходимо входитъ во всякую религію и является результатомъ именно только что описанныхъ ужасовъ, то мы должны будемъ ожидать возобладанія совершенно противоположной системы богословія. Въ ней божеству должны будутъ приписываться всяческія добродтели, всякія превосходства, и никакое преувеличеніе не будетъ считаться дйствительно соотвтствующимъ тмъ совершенствамъ, которыми одарено это божество. Какія только хвалебныя выраженія ни будутъ придуманы, они тотчасъ-же принимаются [этой религіей] безъ сообразованія съ какими-либо аргументами или фактами. Достаточнымъ подтвержденіемъ для нихъ считается то обстоятельство, что они даютъ намъ боле величественныя идеи о божественныхъ объектахъ нашего почитанія и преклоненія.

Такимъ образомъ, существуетъ какъ-бы противорчіе между различными началами человческой природы, входящими въ составъ религіи. Свойственный намъ страхъ подсказываетъ намъ представленіе о сатанинскомъ, злобномъ божеств, наша склонность къ лести ведетъ насъ къ признанію божества совершеннаго и благого. Вліяніе-же этихъ противоположныхъ началъ на людей различно, въ зависимости отъ различнаго развитія ихъ ума.

Среди очень варварскихъ и невжественныхъ народовъ, напр. среди африканцевъ и индйцевъ, и даже среди японцевъ, народовъ, не могущихъ образовать высокихъ идей о сил и знаніи, можетъ воздаваться поклоненіе существу, которое они сами признаютъ за существо злобное и гнусное, хотя, быть можетъ, они и будутъ воздерживаться отъ произнесенія такого сужденія всенародно, или-же въ храм этого божества, когда есть основаніе подозрвать, что оно слышитъ ихъ упреки.

Такія грубыя, несовершенныя представленія о Божеств долго держатся у всхъ идолопоклонниковъ и можно безусловно утверждать, что сами греки никогда отъ нихъ окончательно не освобождались, Ксенофонтъ {Mem. lib. I, 1, 19.}, въ похвалу Сократу, говоритъ, что этотъ философъ не раздлялъ общепринятаго мннія, будто боги знаютъ лишь нкоторыя вещи, другихъ-же не знаютъ, онъ утверждалъ, что боги знаютъ все, что длается, говорится и даже думается. Но такъ какъ подобный философскій взглядъ слишкомъ превосходитъ пониманіе его соплеменниковъ {Среди древнихъ необычайнымъ философскимъ парадоксомъ почиталась та мысль, что мстонахожденіе боговъ не ограничивается небесами, а распространяется на весь міръ. Это мы узнаемъ изъ Лукіана, Hermotimus sive De sectie, 81.}, то намъ незачмъ изумляться, если въ своихъ книгахъ и разговорахъ послдніе очень откровенно порицали тхъ-же боговъ, которымъ они поклонялись въ храмахъ. Надо отмтить, что въ частности Геродотъ во многихъ мстахъ своихъ сочиненій не стсняясь приписываетъ богамъ зависть, чувство, наиболе свойственное низкой и сатанинской натур. Тмъ не мене, языческіе гимны, исполнявшіеся при общественныхъ богослуженіяхъ, не содержатъ ничего, кром хвалебныхъ эпитетовъ, несмотря на то, что богамъ приписываются въ нихъ самые варварскіе и отвратительные поступки, Когда поэтъ Тимоей произносилъ гимнъ въ честь Діаны, въ которомъ онъ перечислялъ съ величайшими восхваленіями вс поступки и свойства этой жестокой, капризной богини, одинъ изъ присутствовавшихъ сказалъ: ‘пусть дочь твоя станетъ подобной той богин, которую ты восхваляешь’ {Plut., de superst., 10.}.

Но по мр того, какъ люди возвышаютъ свою идею о божеств, совершенствуется лишь представленіе ихъ о сил и знаніи послдняго, но не о его благости. Напротивъ, пропорціонально предполагаемому увеличенію знанія и авторитетности Божества, естественно усиливается страхъ людей передъ послднимъ, ибо они уврены, что никакая скрытность не можетъ утаить ихъ отъ его испытующаго ока и что ему открыты даже самые затаенные уголки ихъ души. Поэтому, они непремнно должны стараться не выражать ему явнаго порицанія или неодобренія: съ ихъ стороны допустимы только похвалы, восхищеніе, восторгъ. И если мрачныя чаянія людей заставляютъ ихъ приписывать божеству такія правила поведенія, которыя среди людей заслужили бы крайнее порицаніе, они все-же должны притворно хвалить это поведеніе и восторгаться имъ, разъ это — поведеніе объекта ихъ молитвенныхъ обращеній. Такимъ образомъ, можно безусловно утверждать, что народныя религіи, такъ, какъ он понимаются наиболе грубыми своими приверженцами, дйствительно являются видомъ даймонизма, и чмъ выше поднимается уровень силы и знанія божества, тмъ ниже опускается, безъ сомннія, уровень его доброты и благожелательности, какими-бы хвалебными эпитетами ни награждали его устрашенные обожатели. Идолопоклонники, быть можетъ, употребляютъ лживыя слова, противоречащія ихъ тайной мысли, но у боле экзальтированныхъ врующихъ самая мысль можетъ пріобртать оттнокъ лживости, противорча, такимъ образомъ, ихъ внутреннему чувству. Сердце ихъ втайн чувствуетъ отвращеніе къ подобнымъ мрамъ жестокаго, неумолимаго мщенія, но разсудокъ не осмливается не признавать ихъ совершенными и достойными восхищенія. И добавочное страданіе этой внутренней борьбы — еще усиливаетъ весь тотъ ужасъ, во власти котораго вчно томятся эти несчастныя жертвы суеврія.

Лукіанъ {Necyomantia, V.} замчаетъ, что молодой человкъ, читающій исторію боговъ по Гомеру и Гесіоду и видящій, какъ сильно превозносятся ихъ раздоры, войны, несправедливости, совершаемыя ими кровосмшеніе, прелюбодянія и другіе безнравственные поступки, впослдствіи бываетъ очень удивленъ, когда, познакомившись со свтомъ, узнаетъ, что законъ караетъ за т самые поступки, которые его учили приписывать высшимъ существамъ. Быть можетъ, существуетъ еще боле сильное противорчіе между представленіями, которыя даютъ намъ нкоторыя позднйшія религіи и прирожденными намъ идеями великодушія, кротости, безпристрастія и справедливости, сообразно съ возрастаніемъ ужасовъ этихъ религій, увеличиваются и наши варварскія представленія о божеств {

Вакхъ, существо божественное, въ языческой миологіи считается изобртателемъ пляски и театра. Театральныя представленія въ древнее время входили даже въ составъ общественнаго богослуженіи въ самыхъ торжественныхъ случаяхъ, во время чумы ими часто пользовались какъ средствомъ умиротворить оскорбленныхъ боговъ. Но въ позднйшее время духовенство усердно преслдовало ихъ, и театръ былъ признанъ однимъ ученымъ духовнымъ лицомъ за преддверіе ада. Для того, чтобы показать еще очевидне, что религія можетъ изображать божество въ еще боле безнравственномъ и суровомъ свт, чмъ это длали древніе, мы приведемъ одно длинное мсто изъ автора, который обладалъ и вкусомъ и воображеніемъ, и безусловно не былъ врагомъ христіанства. Это — Chevalier Ramsay, писатель, имвшій столь похвальную склонность къ правоврію, что его разумъ никогда не находилъ затрудненій даже въ тхъ доктринахъ, которыя всего боле смущаютъ вольнодумцевъ, т. е. въ ученіи о троичности, воплощеніи и искупленіи. Одно его человколюбіе, котораго у него, повидимому, былъ большой запасъ, возмущалось противъ доктрины вчнаго возмездія и предопредленія. Онъ выражается слдующимъ образомъ: какія странныя представленія имлъ-бы какой-нибудь индусскій или китайскій философъ о нашей святой религіи, еслибы онъ судилъ по тмъ ея схемамъ, которыя даются нашими современными вольнодумцами и фарисеями учеными всевозможныхъ сектъ! Согласно гнусной и слишкомъ ужъ вульгарной теоріи этихъ неврующихъ насмшниковъ и легковрныхъ писакъ, ‘Богъ евреевъ былъ самымъ жестокимъ, несправедливымъ, пристрастнымъ и причудливымъ существомъ. Онъ создалъ, около 6000 лтъ тому назадъ, мущину и женщину и помстилъ ихъ въ чудный садъ, который находился въ Азіи и отъ котораго не осталось никакихъ слдовъ. Этотъ садъ былъ украшенъ всевозможными деревьями, источниками и цвтами. Богъ дозволилъ людямъ пользоваться всми плодами въ этомъ прекрасномъ саду, за исключеніемъ плодовъ одного дерева, которое было посажено въ самой его середин и обладало тайнымъ свойствомъ сохранять [за людьми] постоянное здоровье, постоянную силу, какъ тлесную, такъ и духовную, развивать ихъ природныя силы и длать ихъ мудрыми. Дьяволъ вошелъ въ тло змя и уговорилъ первую женщину отвдать этого запрещеннаго плода, она склонила своего супруга сдлать то-же. Въ наказаніе за это пустяшное любопытство, за эту естественную жажду жизни и знанія, Богъ не только выгналъ нашихъ прародителей изъ рая, но приговорилъ все ихъ потомство къ временнымъ бдствіямъ, а большую его часть къ вчнымъ мученіямъ, хотя души этихъ невинныхъ дтей имютъ такъ-же мало отношенія къ душ Адама, какъ къ душамъ Нерона и Магомета: вдь по мннію выдумщиковъ, баснописцевъ и миологовъ временъ схоластики, вс души создаются чистыми и вндряются въ смертныя тла, лишь только образуется зародышъ. Чтобы выполнить варварскій, пристрастный декретъ о предопредленіи и возмездіи, Богъ оставилъ вс народы въ темнот, идолопоклонств и суевріи, не давъ имъ никакого спасительнаго знаніи, никакой надежды на милосердіе: только одинъ народъ въ частности намтилъ онъ себ въ качеств избранника. Однако этотъ избранный народъ былъ самымъ глупымъ, неблагодарнымъ, мятежнымъ и вроломнымъ народомъ. Посл того какъ Богъ продержалъ, такимъ образомъ, большую часть человчества втеченіе почти 4000 лтъ въ состояніи отверженности, онъ вдругъ измнился и почувствовалъ расположеніе и къ другимъ народамъ, кром евреевъ. Тогда онъ послалъ въ міръ своего Единороднаго Сына въ образ человка, чтобы онъ смягчилъ гнвъ Отца, удовлетворилъ его мстительное правосудіе, а затмъ умеръ во искупленіе грха. Однако очень немногіе народы слышали это евангеліе, остальные-же, хотя и оставленные въ полномъ невжеств, вс безъ исключенія приговорены къ вчнымъ мукамъ, безъ всякой возможности помилованія. большинство тхъ народовъ, которые слышали евангеліе, измнило лишь нкоторыя изъ своихъ умозрительныхъ понятій о Бог и нкоторыя вншнія формы богослуженіи, ибо въ другихъ отношеніяхъ огромная масса христіанъ оставалась съ точки зрнія нравственности такою-же порочной, какъ остальное человчество, она даже была еще боле развращенной и преступной, такъ какъ обладала большимъ просвщеніемъ. За исключеніемъ очень небольшого числа избранныхъ, вс другіе христіане, такъ-же какъ и язычники, останутся навсегда осужденными, великая жертва, принесенная за нихъ, останется недйствительной и безполезной. Богъ вчно будетъ наслаждаться ихъ мученіями и богохульствами, и хотя онъ можетъ при помощи одного fiat измнить ихъ сердца, тмъ не мене они навсегда останутся необращенными и необратимыми, потому что Ногъ навсегда останется неумиротворимымъ и непримиримымъ. Правда, все это превращаетъ Бога скоре въ жестокаго ненавистника душъ, чмъ въ существо, любящее ихъ, въ жестокаго, мстительнаго тирана, въ безсильнаго или злобнаго демона, скоре чмъ но всемогущаго, благодтельнаго отца духовъ. Но все это — тайна. Поступки Божества имютъ тайныя, непроницаемыя основанія, и хотя оно кажется намъ несправедливымъ и варварскимъ, однако мы должны врить въ противоположное, ибо то, что въ насъ есть несправедливость, преступленіе, жестокость и самая черная злонамренность, въ немъ оказывается справедливостью, милостью и высшей благостью.’ Вотъ какъ неврующіе вольнодумцы, іудействующіе христіане и фаталисты-ученые исказили и обезчестили высокія таинства нашей святой вры, вотъ какъ они смшали природу добра и зла, преобразили самыя чудовищныя страсти въ божественные аттрибуты и превзошли язычниковъ въ богохульств. приписавъ вчному существу въ качеств совершенствъ то, что среди людей является самыми страшными преступленіями. Боле грубые язычники удовлетворялись обожествленіемъ сладострастія, кровосмшенія и прелюбодянія, но ученые сторонники предопредленія обожествили жестокость, гнвъ, ярость, мщеніе и вс самые гнусные пороки.’ (См. ‘Философскіе принципы естественной и откровенной религіи,’ трудъ Chevalier Ramsay, ч. II, стр. 401.)

Тотъ-же авторъ утверждаетъ въ другихъ мстахъ своего труда, что армянское и молинистское ученія очень мало помогаютъ длу: и такимъ образомъ, отказавшись отъ всхъ признанныхъ христіанскихъ сектъ, онъ принужденъ выставить свою собственную теорію, являющуюся видомъ оригенизма и признающую предсуществованіе душъ какъ людей, такъ и животныхъ, а также вчное спасеніе и обращеніе всхъ людей, животныхъ и дьяволовъ. Но такъ какъ эта идея принадлежитъ исключительно ему, мы можемъ не разсматривать ея. Мннія этого остроумнаго автора показались мн очень любопытными, но я, разумется, не ручаюсь за ихъ правильность.}. Только одно и можетъ сохранить въ неприкосновенности истинные принципы морали въ ихъ примненіи къ оцнк человческаго поведенія, а именно: безусловная необходимость этихъ принциповъ для существованія общества. Если по обычному представленію властителямъ дозволяется слдовать этической систем, нсколько отличной отъ той, которая должна руководить поступками частныхъ лицъ, то тмъ боле это дозволительно тмъ высшимъ существамъ, аттрибуты, взгляды и природа которыхъ совершенно намъ неизвстны. Sunt superis sua jura {Ovid, Metam., lib. IX, 499.}. У боговъ существуютъ особыя, имъ однимъ присущія, правила справедливости.

Глава XIV.
Дурное вліяніе народныхъ религій на нравственность.

Тутъ я не могу не отмтить одного факта, который, быть можетъ, достоинъ привлечь къ себ вниманіе тхъ, кто длаетъ предметомъ своего изслдованія человческую природу. Несомннно, что какимъ-бы возвышенными’ ни было то словесное опредленіе, которое любая религія дастъ своему божеству, однако многіе изъ ея приверженцевъ, даже, быть можетъ, большинство изъ нихъ, всегда стараются снискать милость божества не при помощи добродтели и нравственности,— хотя одно только это и можетъ быть угоднымъ совершенному существу, но или при помощи соблюденія мелочныхъ обрядовъ, безмрнаго усердія, восторженнаго экстаза, или путемъ вры въ таинственныя и нелпыя положенія. Лишь меньшая часть [книги] Седеръ {У Юма Sadder.— Быть можетъ, Юмъ разуметъ подъ этой книгой ‘Seder Olam rabba’ — родъ комментаріи къ Библіи, начиная съ Адама до Александра Великаго (изд. Neubauer’омъ въ Medieval Jewish Chronicles, II. Anecdota Oxoniensia, Semitic series, vol. I, part. VI, Oxf. 1895, p. 26 67).}, равно какъ и Пятикнижія, посвящена правиламъ нравственности, и мы можемъ быть уврены, что именно эта часть всегда мене всего соблюдалась и принималась во вниманіе. Когда древнихъ римлянъ посщала какая-нибудь эпидемія, они никогда не приписывали своихъ бдствій собственнымъ порокамъ и не помышляли о раскаяніи и искупленіи. Они не вспоминали о томъ, что они — грабители вселенной, что ихъ честолюбіе и скупость разоряютъ землю и повергаютъ богатые народы въ нужду и нищенство. Они только провозглашали диктатора, который долженъ былъ вбить гвоздь въ дверь {Назывался онъ Dictator davis figendae causa. T. Livii, 1. VII, c. 3.} и воображали, что этотъ пріемъ достаточенъ для умиротворенія разгнваннаго божества.

Въ Эгин одна изъ партій, составивъ заговоръ, варварски и измннически умертвила семьсотъ своихъ согражданъ, убійцы дошли до такой степени бшенства, что, когда одинъ несчастный бглецъ сталъ искать убжища въ храм, ему отрзали руки, которыми онъ цплялся за ограду, и, вы неся его за предлы священнаго мста, немедленно-же умертвили. Этимъ нечестивымъ поступкомъ, говоритъ Геродотъ, (а не рядомъ другихъ жестокихъ убійствъ) они оскорбили боговъ и приняли на себя неискупимую вину {Lib. VI, 91.}.

Даже еслибы мы предположили то, чего никогда не бываетъ, т. е., что можно было-бы найти такую народную религію, въ которой прямо заявлялось-бы, что божескую милость можно снискать только одною нравственностью, еслибы былъ основанъ спеціальный орденъ священнослужителей для вндренія этого принципа [въ души врующихъ] путемъ ежедневныхъ проповдей и при помощи всевозможныхъ пріемовъ убжденія, тмъ не мене предубжденія оказались-бы столь укоренившимися въ людяхъ, что, за недостаткомъ какого-либо иного суеврія, они сочли-бы за сущность религіи именно посщеніе этихъ проповдей, а не добродтель и нравственность. Возвышенный прологъ къ законамъ Залевка {Онъ приводится у Diod. Sic., lib. XII, 120.} не внушилъ Локрамъ, поскольку намъ это извстно, какихъ-либо боле здравыхъ понятій о способахъ угодить божеству, чмъ т понятія, которыя были свойственны другимъ грекамъ.

Итакъ, отмченный нами фактъ иметъ всеобщую примнимость, но тмъ не мене — объяснить его довольно затруднительно. Указанія на то, что люди всегда снизводятъ своихъ боговъ до сходства съ собою самими и смотрятъ на нихъ какъ на видъ человческихъ существъ, только нсколько боле могущественныхъ и разумныхъ,— указанія на это недостаточно: оно не устраняетъ затрудненія. Ибо нтъ такого глупаго человка, который, судя при помощи своего природнаго разума, не счелъ-бы добродтель и честность за самыя драгоцнныя качества, которыми можетъ обладать человкъ. Но почему-же не приписать такого-же взгляда божеству? Почему не свести всю религію, или-же главнйшую ея — часть, къ этимъ качествамъ?

Недостаточно также будетъ сказать, что нравственность трудне примняется на практик, чмъ суевріе, въ силу чего первая и отвергается. Уже не говоря о чрезмрныхъ самоистязаніяхъ Браминовъ и Талапойновъ {Сіамское названіе буддійскихъ аскетовъ или монаховъ.}, несомннно, что постъ Рамаданъ, во время котораго несчастные турки втеченіе цлаго ряда дней, часто въ самую жаркую пору года, притомъ въ одномъ изъ самыхъ жаркихъ климатовъ всего свта, остаются безъ пищи и питья отъ восхода до заката солнца, этотъ Рамаданъ, говорю я, долженъ представляться даже самымъ порочнымъ и испорченнымъ людямъ гораздо боле суровымъ, чмъ исполненіе какой-либо нравственной обязанности. Четыре поста, принятые у Москвитянъ, и суровыя испытанія, которымъ подвергаютъ себя нкоторые католики, должны казаться боле непріятными, чмъ кротость и благоволеніе. Однимъ словомъ, всякая добродтель, разъ только люди хоть немного привыкли осуществлять ее на дл,— пріятна, а всякое суевріе всегда непріятно и тягостно.

Быть можетъ, слдующій отвтъ можетъ считаться за истинное разршеніе затрудняющаго насъ вопроса. Т обязанности, которыя человкъ исполняетъ въ качеств друга или родителя, какъ будто являются ничмъ инымъ, какъ долгомъ его по отношенію къ его благодтелю, или къ его дтямъ, и онъ не можетъ пренебречь этими обязанностями, не порвавъ всхъ узъ природы и нравственности. Сильная склонность можетъ побуждать его къ исполненію этихъ обязанностей, чувства порядка и нравственнаго долга присоединяютъ свою силу къ сил этихъ естественныхъ узъ, и человкъ, разъ онъ дйствительно добродтеленъ, склоняется къ исполненію своего долга безъ всякаго усилія или старанія. Даже въ томъ, что касается добродтелей боле суровыхъ и боле основанныхъ на размышленіи, какъ то: духа общественности, сыновняго долга, умренности или честности, даже здсь, по нашему представленію, сознаніе нравственной обязанности уничтожаетъ всякую претензію на религіозную заслугу и добродтельное поведеніе считается не превышающимъ того, что составляетъ нашъ долгъ по отношенію къ обществу и къ намъ самимъ. Во всемъ этомъ суеврный человкъ не находитъ ничего такого, что онъ совершилъ-бы ради своего божества, или что могло-бы снискать ему особую милость, особое покровительство послдняго. Онъ не сознаетъ, что самый надлежащій методъ служенія божеству есть способствованіе счастью его твореній. Онъ продолжаетъ отыскивать боле непосредственные способы служенія Верховному Существу, надясь успокоить тотъ ужасъ, которымъ онъ терзаемъ, и вс предлагаемые ему поступки, если только они не служатъ никакой жизненной цли, или-же особенно насилуютъ его естественныя склонности, именно эти поступки онъ и исполняетъ особенно охотно, и какъ разъ въ силу тхъ самыхъ причинъ, которыя должны были бы привести его къ безусловному отказу отъ нихъ. Они кажутся ему тмъ боле чисто-религіозными, чмъ меньше въ нихъ примси какихъ-либо иныхъ мотивовъ или соображеній, и если ради этихъ поступковъ человкъ жертвуетъ большею частью своего покоя и удобствъ, его заслуга выростаетъ въ его глазахъ пропорціонально тому усердію и той преданности, которые онъ проявляетъ. Если человкъ отдастъ назадъ заемъ, или возвращаетъ долгъ, этимъ онъ нисколько не одолжаетъ свое божество, потому что онъ былъ обязанъ совершить вс эти справедливые поступки и потому что ихъ совершили-бы многіе, даже еслибы во вселенной не существовало Бога. Но если человкъ пропостится цлый день или подвергнетъ себя суровому бичеванію,— въ такихъ поступкахъ, по его мннію, скажется прямое служеніе Божеству, никакой иной мотивъ не могъ-бы склонить его къ такимъ суровостямъ [по отношенію къ себ]. При помощи этихъ явныхъ знаковъ преданности онъ несомннно пріобртетъ милость Божества и будетъ въ состояніи надяться на вознагражденіе ввид божественнаго покровительства и безопасной жизни въ здшнемъ мір и вчнаго блаженства въ будущемъ.

Благодаря этому, во многихъ случаяхъ величайшія преступленіи оказывались совмстимыми съ суеврнымъ благочестіемъ и набожностью. Благодаря этому, по справедливости, считается рискованнымъ выводить какія-либо достоврныя заключенія о нравственности человка на основаніи того усердія или той точности, съ которыми онъ исполняетъ свои религіозныя обязанности, хотя-бы даже самъ онъ врилъ, что длаетъ это искренно. Мало того, было даже подмчено, что самые гнусные и черные поступки скоре способствовали пробужденію суеврныхъ страховъ и возрастанію религіознаго рвенія. Бомилькаръ, составивъ заговоръ съ цлью предать смерти весь Карагенскій сенатъ и посягнуть на свободу своей страны, пропустилъ удобный случай вслдствіе того, что постоянно сообразовался съ разными предзнаменованіями и предсказаніями. Т, кто замышляетъ самыя преступныя и самыя опасныя предпріятія, обыкновенно бываютъ самыми суеврными людьми, какъ замчаетъ по этому поводу одинъ древній историкъ {Diod. Sic., lib. XX, 43.}. Ихъ набожность и вра обыкновенно растутъ параллельно ихъ страхамъ. Катилина не довольствовался установленными божествами и обрядами, принятыми національной религіей: терзаемый страхомъ, онъ искалъ новыхъ изобртеній подобнаго рода {Cic. Catil., I, 6, Sallust., de bello Catil., 22.}, о чемъ онъ наврное никогда-бы и не помыслилъ, еслибы оставался хорошимъ гражданиномъ, подчиняющимся законамъ своей страны.

Къ этому можно прибавить, что по совершеніи преступленія пробуждаются угрызенія совсти и тайные страхи, не дающіе покоя душ и заставляющіе насъ прибгать къ религіознымъ обрядамъ и церемоніямъ ради искупленія нашихъ грховъ. Все, что ослабляетъ или разстраиваетъ внутреннее равновсіе,— служитъ интересамъ суеврія, и ничто такъ не пагубно для нихъ, какъ мужественная, стойкая добродтель, которая или предохраняетъ насъ отъ несчастныхъ, печальныхъ случайностей, или-же учитъ насъ переносить ихъ. При такомъ спокойномъ, свтломъ состояніи духа никогда не встаютъ эти призраки ложнаго божества. Съ другой стороны, если мы поддадимся естественнымъ, неупорядоченнымъ внушеніямъ нашихъ робкихъ, боязливыхъ сердецъ, тогда Верховному Существу будутъ приписываться всевозможныя жестокости — вслдствіе терзающихъ насъ страховъ, и всевозможные капризы — вслдствіе тхъ пріемовъ, къ которымъ мы прибгаемъ, чтобы умиротворить его. Жестокости — капризы: качества эти, какъ-бы они ни были замаскированы словами, составляютъ, какъ мы это можемъ повсюду наблюдать, господствующую, характерную черту божества въ народныхъ религіяхъ. Даже священнослужители, вмсто того, чтобы исправлять эти извращенныя представленія человчества, часто бываютъ готовы поощрять и развивать ихъ. Чмъ страшне рисуется божество, тмъ послушне и податливе длаются люди по отношенію къ его служителямъ: и чмъ непостижиме требуемые божествомъ способы снисканія его расположенія, тмъ неизбжне является для насъ необходимость разстаться съ нашимъ естественнымъ разумомъ и довриться руководству и управленію духовенства. Такимъ образомъ, можно заключить, что искусственныя мры, къ которымъ прибгаютъ люди, только способствуютъ усиленію свойственныхъ намъ [суеврныхъ] слабостей и безумствъ, по никогда не порождаютъ ихъ спервоначала. Ихъ корень лежитъ глубже въ нашей душ и источникомъ его являются существенныя и всеобщія свойства человческой природы.

Глава XV.
Общее заключеніе.

Хотя тупость грубыхъ и невжественныхъ людей настолько велика, что они въ состояніи не узрть верховнаго творца въ наиболе явныхъ произведеніяхъ природы, съ которыми они вполн свыклись: однако кажется невроятнымъ, чтобы человкъ съ здравымъ умомъ отвергъ эту идею, разъ она ему будетъ внушена. Намреніе, цль, планъ очевидны во всемъ и лишь только наше пониманіе расширится до разсмотрнія первоначальнаго происхожденія этой видимой системы міра, мы принуждены бываемъ принять съ самымъ глубокимъ убжденіемъ идею о нкоторой разумной причин, или о разумномъ творц. Точно также и единообразные законы, управляющіе всей организаціей вселенной, естественно, если не неизбжно внушаютъ намъ представленіе о единств и недлимости этого разума,— если только предубжденіи нашего воспитанія не противодйствуютъ этой, столь разумной, теоріи. Даже противорчія въ природ, обнаруживаясь всюду, становятся доказательствами нкотораго связнаго плана и свидтельствуютъ о единомъ намреніи, о единой,— хотя и необъяснимой и непостижимой,— цли.

Повсюду переплетены и смшаны добро и зло: счастье и несчастье, мудрость и глупость, добродтель и порокъ, нтъ ничего чистаго и безусловно цльнаго. Вс преимущества сопровождаются невыгодами, всеобщее возмездіе господствуетъ во всхъ условіяхъ жизни и существованія и, несмотря на самыя фантастическія желанія съ нашей стороны, мы не въ силахъ составить себ представленіе о безусловно-желательномъ состояніи или положеніи. Напитокъ жизни, по образному представленію поэта, всегда бываетъ составленъ изъ содержимаго двухъ сосудовъ, находящихся въ обихъ рукахъ Юпитера, если-же дается чаша совершенно чистаго питья, то ея содержаніе черпается, какъ говоритъ намъ тотъ-же поэтъ, исключительно изъ сосуда, находящагося въ лвой рук божества.

Чмъ изысканне благо, даруемое намъ въ небольшой доз, тмъ чувствительне сопровождающее его зло, и этотъ единообразный законъ природы допускаетъ лишь немногія исключенія. Самый блестящій умъ граничитъ съ помшательствомъ, высшія проявленія радости порождаютъ глубочайшую меланхолію, самыя упоительныя удовольствія сопровождаются крайней усталостью и отвращеніемъ, самыя обольстительныя надежды уступаютъ мсто серьезнйшимъ разочарованіямъ. И вообще, ничто не даетъ такого спокойствія (ибо о счасть нечего и мечтать), какъ умренный и воздержный образъ жизни, т. с. соблюденіе во всемъ середины — въ границахъ возможности — и нчто врод безчувственности ко всему.

Такъ какъ въ истинныхъ принципахъ теизма въ сильной степени заключается все благое, великое, возвышенное, упоительное, то, въ силу аналогіи съ природой, можно ожидать, что все низкое, нелпое, подлое, ужасающее также найдетъ себ мсто въ религіозныхъ вымыслахъ и химерахъ.

Если всеобщая склонность врить въ невидимую, разумную силу и не есть первичный инстинктъ, то, будучи все-таки общимъ свойствомъ человческой природы, она можетъ разсматриваться какъ родъ отмтки или печати, наложенной божественнымъ творцомъ на его творенія, и, конечно, ничто такъ не въ состояніи возвеличить человчество, какъ тотъ фактъ, что оно является, такимъ образомъ, избраннымъ изъ всхъ другихъ твореній и что на немъ запечатлнъ образъ, или-же отпечатокъ Творца вселенной. Но взгляните на этотъ образъ, какъ онъ воплощенъ въ народныхъ религіяхъ вселенной! Какъ искажено божество въ нашихъ представленіяхъ о немъ! Какіе капризы, нелпости, какая безнравственность приписываются ему! Вдь оно ставится несравненно ниже даже того облика,

который мы естественно должны были-бы приписывать въ обыденной жизни всякому здравомысляющему и добродтельному человку!

Какое это благородное преимущество для человческаго разума — достигать познанія Верховнаго Существа и быть способнымъ заключать на основаніи видимыхъ произведеній природы о такомъ возвышенномъ начал, какимъ является ея Верховный Творецъ! Но переверните медаль обратной стороной: бросьте взглядъ на большинство народовъ и эпохъ, изслдуйте т религіозные принципы, которые фактически господствовали въ мір: врядъ-ли васъ можно будетъ убдить въ томъ, что они — нчто большее, чмъ бредъ больныхъ людей, или-же вы скоре будете склонны смотрть на нихъ, какъ на игривую фантазію обезьянъ въ образ людей, чмъ какъ на серьезныя, положительныя, догматическія утвержденія существа, которое величается существомъ разумнымъ.

Вслушайтесь въ словесныя увренія людей: ничто такъ недостоврно, какъ ихъ религіозные принципы! Разсмотрите ихъ жизнь: и вы врядъ-ли поврите, что они хоть сколько-нибудь полагаются на эти принципы.

Самое сильное и искреннее усердіе не дастъ намъ гарантіи противъ лицемрія, а самое явное нечестіе сопровождается тайнымъ страхомъ и угрызеніями совсти.

Нтъ такихъ явныхъ богословскихъ нелпостей, которыя не были-бы порою принимаемы людьми величайшаго ума и развитія. Нтъ такихъ строгихъ религіозныхъ правилъ, которыя не соблюдались-бы [иногда] самыми сладострастными и самыми опустившимися людьми.

Невжество есть мать благочестія: это изрченіе стало пословицей и подтверждается всеобщимъ опытомъ. [Съ другой стороны] поищите народъ, совершенно не имющій религіи: если вы вообще найдете таковой, будьте уврены, что онъ стоитъ лишь на нсколько ступеней выше животныхъ.

Есть-ли что-либо боле чистое, чмъ нравственныя правила, включенныя въ нкоторыя богословскія системы? Есть-ли что-либо боле извращенное, чмъ т поступки, къ которымъ приводятъ эти системы?

Отрадныя картины, рисуемыя врой въ будущую жизнь, упоительны и привлекательны, но какъ быстро разсиваются он при представленіи ужасовъ, которые овладваютъ человческимъ духомъ боле прочно и на боле продолжительное время!

Въ цломъ — это загадка, энигма, необъяснимая тайна. Сомнніе, недостоврность, отказъ отъ всякаго сужденія — вотъ, повидимому, единственный результатъ самаго тщательнаго изслдованія даннаго вопроса. Но такова немощь человческаго разума и такъ непреодолимо-заразительно общее мнніе, что даже это намренное сомнніе съ трудомъ могло-бы быть выдержано, еслибы мы не расширяли свой кругозоръ и, противопоставляя одинъ видъ суеврія другому, не возбуждали ихъ другъ противъ друга, сами-же, пользуясь ихъ взаимнымъ гнвомъ и распрями, не удалялись благополучно въ спокойную, хотя и туманную, область философіи.

Юрьевъ.Печатано въ типо-литографіи Эд. Бергмана.1909.

Естественная исторія религіи.

Введеніе.

Читайте также:

Юрьевъ.
Печатано въ типо-литографіи Эд. Бергмана.
1909.