Удивительный был способ двух мудрых графов, Витте и Коковцова, брать деньги с народа:
1) Брать рубль себе и рубль на ветер.
2) Рубль в казну и рубль на праздность!…
Народ не только 800 миллионов уплачивал ежегодно в казну: он еще сверх этого выкидывал вон из кармана тоже 800 миллионов, недополучая их на той работе, какую мог бы сработать, и не работал, потому что это время был пьян.
Таким образом, винная монополия была удивительною ‘системою налога’, при которой народ уплачивал вдвое больше, чем сколько получала казна. Казне на войско и министерства нужно 800 миллионов. Ну и скажи: ‘Подай 800 миллионов’. — Нет, казна церемонилась, хитрила и говорила: ‘Я ничего не беру, а только ты имей удовольствие! Погуляй немножечко!’ — Нечего делать, народ ‘гулял’. Но при этом не только платил за водку, но и прогуливал работу! — Вот этой-то ‘прогулянной работы’ вовсе не нужно было казне! Не нужно было вовсе лишних 800 миллионов, которые казне не попадали, а выбрасывались на ветер.
Два графа плакались: ‘Откуда же мы будем брать деньги на содержание государства, если народ не станет пить!??’ Удивительное рассуждение! Да бери полной горстью из того кармана, в котором за упразднением ‘пития’ сейчас сохраняется лишних один миллиард шестьсот миллионов чистоганом. Так и бери прямо двумя горстями деньги, которых поистине слишком много!!!
На 1) прибавке работы и 2) отсутствии ‘пития’ (считаю один налог казне) народ удерживает каждый день у себя в кармане 4 585 651 рубль!! А прибавляя сюда и стоимость материала водки и производства водки, народ теперь ежедневно сохраняет до восьми миллионов рублей в кармане. Я думал, что от прекращения проклятого ‘пития’ народ начнет заметно богатеть года через 2-3. Но, оказывается, он уже сейчас богатеет, — применительно к крошечному бюджету бедняка! Поистине, Царь ‘обул и одел’ бедноту августовским распоряжением. Мне в сентябре пришлось выслушать рассказ ‘совсем со стороны’:
— У нас, на Путиловском заводе, есть последние рабочие, глупые и ничего не умеющие. Им нельзя ничего умного поручить. Пропорционально они и получают гроши. Они всегда были пьяны и ходили, как хулиганы, босые и оборванные. Так верите ли: эти-то босяки теперь все и одеты, в сапогах. И так как они питаются Бог знает чем, то говорят смеясь: ‘Не знаем, куда денег девать!! Не на что тратить’.
Не могу передать радости услышать это. Да это всякий поймет. Мы, образованные люди, сразу удесятерились в энергии, ибо воочию стало перед нами спасение народа, — и как же не кинуться в работу, видя таковое! Ведь бывалое зрелище в воскресенье, как люди стоят гуськом на улице, ожидая открытия ‘монополии’, — с понурыми головами, тоскливым взглядом, худыми испитыми лицами, — это зрелище гасило всякую энергию, всякую надежду у образованного человека… Гасило надежду на книгу, на школу, на живое слово… Поистине, мы, образованные люди, были так же несчастны, как сам несчастный пьющий народ. И Русь была не ‘Святая’, а- ‘пьяная’…
Мы-то, мы, образованные люди, вовсе непьющие, воскресли благодаря прекращению окаянного ‘пития’. Если Бог даст совершенно прекратить ‘питие’, — если Государь прозрит все ‘оговорочки’ и ‘подтасовочки’ и одолеет ‘питие’ во всех его даже ‘поползновениях’ (суть героизма) — Царство Его будет благословенно и никогда не умрет в тысячелетней памяти истории как величайшего социального и религиозно-нравственного реформатора. Он облагородит ‘без рассуждений’ свой народ. Он один и единым решением даст ему больше, чем сколько дали все школы и сколько дает вся литература. Положит больше в суму ему, чем все экономические реформы, чем социальные утопии и мечты. Великое историческое, от стен Кремля потекшее — ‘Быть по сему’ докажет себя. И против этого доказательства никто не возразит.
Вся наша старая история, — трудного и страдальческого накопления Царской власти — станет в Свете и Силе, в Смысле и Добре. Вдруг все озолотится… И как старым добрым серебром покроются башенки московские. Поистине перекрестятся в усыпальницах все цари ‘до нас’… ‘Ну, вот, мы же знали, для чего копим власть… Мы это смутно чувствовали, что придет час, когда нужно будет все царство поворотить на ‘другой румб’, и тогда с большой-то силой после нас кто-то поворотит. А без большой силы корабль будет все биться, все шлепаться, и разрушится, и разобьется. Потому что было некому его поворотить’.
И цари оправдаются в своей суровости. А народ объяснится в своем долготерпении.
Господа, а еще: ведь время оставшееся и энергия накопленная пойдут на что-то благородное. Ей-ей, мы восстановим турниры или что подобное. Появятся народные певцы, и мы их будем народно слушать. Мы во всем облагородимся. Водка разъедала кровь народную, пиво — еще сквернейшее водки — разжижало ее. Кровь-то в нас соберется, кровь уцелеет. Мы будем благороднее, чище любить. Господь даст — падет и проституция, это хулиганство и помои пола. Больше будет влюбленности в обществе, — влюбленность разовьется розовою краской на щеках народных. Право же, если не появятся рыцари, то появится нечто рыцарственное в нравах, в обращении, в приемах говорить и вести себя. Появится старый погибший культ ‘прекрасной дамы’… Ей-ей, господа: Реймский собор, вещественно разрушенный, невещественно вновь подымется среди нас… И мы услышим и музыку, и молитву.
Впервые опубликовано: ‘Новое время’. 1914. 17 окт. N 13865.