ЭРАЗМЪ РОТЕРДАМСКІЙ, КАКЪ САТИРИКЪ
ЭРАЗМЪ РОТЕРДАМСКІЙ, КАКЪ САТИРИКЪ
II.
——
А. Г. Преображенскій.
‘Отечественныя Записки’, No 8, 1879
Эразм Ротердамский, как сатирик, Преображенский Александр Григорьевич, Год: 1879
Время на прочтение: 47 минут(ы)
Теперь, познакомившись съ біографіей Эразма, насколько намъ казалось необходимымъ для уясненія генезсиса его сочиненій до реформаціи, мы можемъ обратиться къ изученію самыхъ произведеній, согласно съ предположенной цлью — преимущественно сатирическихъ.
Изъ всхъ многочисленныхъ сочиненій Эразма ‘Похвала глупости’ пользовалась наибольшей извстностью какъ у современниковъ, такъ и въ потомств: она обезпечила за авторомъ славу сатирическаго писателя по преимуществу. Чтобы поближе познакомиться съ сатирической манерой Эразма, а вмст съ тмъ и со всми явленіями политической, религіозной и соціальной жизни, которыя возбуждали справедливое негодованіе нашего гуманиста, считаемъ необходимымъ остановиться прежде всего на этой сатир. ‘Похвала глупости’, какъ было уже сказано, задумана Эразмомъ во время обратнаго путешествія изъ Италіи, а написана скоро по прізд въ Англію въ дом Томаса Мора. Вспоминая во время скучной дороги о друзьяхъ, только-что покинутыхъ въ Италіи, Эразмъ между прочимъ часто думалъ о Т. Мор, съ которымъ предстояло скоро увидться. Имя друга наводитъ его на мысль восхвалить людскую глупость: ‘Ты спросишь, говоритъ онъ въ письм къ нему:— какая Паллада внушила мн эту мысль?— Прежде всего твое родовое прозвище — Morus, столько же близкое къ Моріи (глупости), сколько ты далекъ отъ нея на самомъ дл… Потомъ а полагалъ, что эта игрушка моего ума теб будетъ пріятна особенно, такъ какъ ты обыкновенно находишь большое удовольствіе въ такого рода шуткахъ (намекъ на эпиграммы), т. е., если не ошибаюсь, въ такихъ, которыя съ одной стороны не совсмъ-то лишены учености, а съ другой — далеки отъ дерзости’. Увренный въ томъ, что сатира встртитъ множество враговъ, потому что многіе увидятъ въ ней свое изображеніе, Эразмъ тутъ же, такъ какъ письмо служило вмсто предисловія, спшитъ прибавить въ свое оправданіе: ‘можетъ быть, не будетъ недостатка въ порицателяхъ, которые найдутъ, что такія шутки слишкомъ легкомысленны для теолога и не въ мру язвительны для скромности христіанина, начнутъ кричать, будто я возобновляю древнюю комедію или разыгрываю роль какого-нибудь Лукіана, на все дко нападая’. Но — оправдывается Эразмъ — Гомеръ, Виргилій, Овидій, Плутархъ и другіе не мене знаменитые писатели позволяли себ шутливыя тэмы, каковы: ‘война мышей и лягушекъ’, ‘поэма объ орх’ и т. п. Не надо, кром того, забывать, что шутки иной разъ приносятъ людямъ гораздо больше пользы, чмъ какія-нибудь высокопарныя, замысловатыя рчи, въ которыхъ восхваляется риторика, философія, властитель, война… Притомъ же, говорить противъ порока безъ указанія на личности никому не запрещено, ‘ибо, прибавляетъ Эразмъ:— еще вопросъ — язвитъ ли только или, скоре, учитъ и убждаетъ тотъ, кто критикуетъ жизнь людей, не нападая ни на кого лично?’ Такъ объясняетъ самъ авторъ происхожденіе и цль своей сатиры. Прежде, чмъ высказывать какія-либо сужденія объ этомъ произведеніи, мы познакомимся съ его содержаніемъ.
Олицетворенная въ образ почтенной богини, глупость является въ многочисленное собраніе своихъ почитателей и съ каедры произноситъ краснорчивое слово въ похвалу самой себ. ‘Какъ бы ни говорили обо мн смертные, начинаетъ она:— знаю даже, что самые глупйшіе невыгодно отзываются о глупости, однако, одна я, и одна только а, моими божественными свойствами доставляю веселіе богамъ и людямъ. Достаточнымъ доказательствомъ сего служитъ уже то, что при первомъ появленіи моемъ въ это. многочисленное собраніе для произнесенія рчи, у всхъ васъ просіяли лица какимъ-то новымъ, необычнымъ веселіемъ, внезапно изгладились морщины на чел, и вы выразили одобреніе взрывомъ какого-то радостно-пріятнаго смха, такъ что, при взгляд на присутствующихъ здсь, мн кажется, будто вс вы, подобно гомерическимъ богамъ, выпили нектара, смшаннаго съ непенте {Зелье, которое подмшивали къ вину, думая, будто оно придаетъ веселости пьющему.}, между тмъ, какъ досел вы сидли печальные и тревожные, какъ будто только-что вышли изъ пещеры Трофонія’. Все пріятное въ жизни смертныхъ, по мннію оратора, совершается подъ покровительствомъ глупости: отнимите ее, и люди, увидвъ себя и дла свои въ истинномъ свт, будутъ несчастнйшими тварями. Но, можетъ быть, спросятъ: не нахально ли провозглашать собственныя достоинства, пть самой себ хвалебный гимнъ? Почтенный ораторъ отвчаетъ на это: во-первыхъ, никто лучше глупости не знаетъ ея свойствъ, во-вторыхъ, ее ободряютъ примры многихъ высокопоставленныхъ лицъ, которыя подкупаютъ риторовъ и поэтовъ, чтобы изъ ихъ льстивыхъ устъ слышать собственныя похвалы, т. е. чистйшую ложь. Прежде, однако, чмъ приступить къ длу — исчисленію своихъ достоинствъ, глупость считаетъ нужнымъ разсказать кое-что о своемъ происхожденіи и воспитаніи.
‘Отцомъ моимъ не были ни Хаосъ, ни Оркусъ, ни Сатурнъ, ни Япетъ — никто вообще изъ старинныхъ, отжившихъ боговъ, мой родитель — Плутусъ, этотъ единственный отецъ боговъ и людей, что бы ни говорили противъ того Гомеръ, Гезіодъ и даже самъ Юпитеръ’. Почему же? Потому, что его волей совершалось и совершается все божеское и человческое: по его велнію возникаютъ войны, заключаются мирные договоры, имъ держится власть, законы, искуства, браки, словомъ — онъ заправляетъ общественными и частными длами. Родилась она (а въ ныншнія времена вдь и это обстоятельство важно) на островахъ блаженныхъ, гд въ изобиліи произрастаютъ всевозможныя благовонныя травы и цвты. Здсь воспитали ее дв прекрасныя нимфы — ‘пьянство’ и ‘невжество’ (temulentia et apaedia), ея спутницами были: самолюбіе, лесть, лность, сладострастіе, безразсудство… ‘Теперь, чтобы кому-нибудь не показалось, возглашаетъ глупость: — будто я несправедливо присваиваю себ имя богини, будьте внимательне и выслушайте, сколько благодяній дарую я безмертнымъ и смертнымъ, какъ широко ‘распространяется дйствіе моей божественной силы’. Возьмите человческую жизнь съ начала и до конца, не глупости ли мы обязаны своимъ рожденіемъ? Всмъ извстно, что мужчины, замышляя плодить дтей, прибгаютъ къ помощи ея, говорятъ женщинамъ всевозможный вздоръ, даже стоикъ отлагаетъ въ сторону всю свою серьзность, кром, впрочемъ, бороды, этого общаго съ козломъ знака мудрости. Что же касается двшекъ, то он едва-ли ршились не выходить ‘замужъ, еслибы не были глупы, еслибы знали, сколькихъ болзней стоитъ рожденіе дтей, съ какими заботами связано ихъ воспитаніе. ‘Такимъ образомъ, заключаетъ богиня:— моей опьяняющей и веселой забав обязаны своимъ происхожденіемъ мрачные философы (мсто которыхъ теперь заступили люди, слывущіе въ народ подъ именемъ монаховъ), порфироносные цари, благочестивые священники и трижды святйшіе первосвященники’. Но этого мало: давъ людямъ жизнь, глупость длаетъ ее пріятной, потому что, по выраженію Софокла, ‘глупому живется пріятно’. Какой возрастъ самый счастливый? Конечно — дтскій и старческій, когда человкъ отличается именно глупостью. Старость справедливо называютъ болзнью, но каково было бы переносить ее, еслибы старикъ, лишившись смысла, вмст съ тмъ не освобождался отъ всхъ бдствій, которыми терзается мудрецъ? Только благодаря ‘глупости’, онъ иной разъ, ‘подобно Плавтовскому старику, возвращается къ извстнымъ тремъ буквамъ’ (a-m-o). Въ другомъ мст этого же сочиненія, Эразмъ еще разъ высказываетъ ту же мысль. ‘Дйствіемъ моей божественной силы, говоритъ глупость:— происходитъ то, что старики, дожившіе до Несторовыхъ лтъ, почти лишившіеся человческаго образа, безъ языка, безъ зубовъ, сдые, лысые… такъ еще интересуются жизнью, такъ ребячатся, что иной краситъ волосы, другой прикрываетъ лысину чужими волосами, третій пользуется зубами, взятыми, быть можетъ, взаймы у какой-нибудь свиньи, четвертый жалобно вздыхаетъ по какой-либо двочк и превосходитъ юношу въ любовныхъ похожденіяхъ. Нкоторые, уже спустившись одной ногой въ гробъ и заказавъ по себ поминки, женятся на нжной юной красавиц, да еще безъ приданаго — для другихъ, конечно, это, впрочемъ, такъ часто случается, что почти вмняется въ похвалу’. Но еще забавне смотрть на старухъ, наполовину умершихъ отъ древности, похожихъ на трупъ, съ ‘адской’ наружностью, которыя, однакоже, постоянно твердятъ: ‘жизнь такъ прекрасна!’. Забавно видть, какъ он растягиваютъ морщины, подкрашиваются, платятъ большія деньги какому-нибудь фаону. Посл дтей и стариковъ со старухами, первое мсто по глупости занимаютъ женщины, и он, безъ сомннія, счастливе мужчинъ. Въ самомъ дл, что занимаетъ ихъ? чмъ наполняется ихъ жизнь? Заботами о своей наружности, при помощи которой он, впрочемъ, ивой разъ тиранически властвуютъ даже надъ самими тиранами.
Пирушки, такъ услаждающія горькую жизнь смертныхъ, игра въ кости, псни, пляски, все это — дары тароватой глупости. Наконецъ, дружба и супружество, эти, повидимому, крпчайшія уэы, соединяющія людей, зиждутся на ней же. ‘Въ самомъ дл, смотрть сквозь пальцы, ошибаться и быть слпымъ къ порокамъ друга, принимать иногда значительные недостатки за доблести и удивляться имъ — разв это далеко отъ глупости?’ ‘Увы! какъ мало заключалось бы браковъ, еслибы женихъ обстоятельно изслдовалъ, какія шуточки шутила еще до замужества эта деликатная съ виду и стыдливая двушка? Во сколько разъ меньше сохранилось бы заключенныхъ супружескихъ союзовъ, если бы большая часть женскихъ продлокъ не скрывалась отъ мужчинъ, благодаря ихъ небрежности или тупоумію’. Да и всякіе вообще союзы, по мннію глупости, держатся на томъ же незыблемомъ основаніи: едва ли, напримръ, могли бы существовать добрыя отношенія между рабомъ и господиномъ, между царемъ и подданными, когда бы люди не были слпы но отношенію другъ къ другу и къ самимъ себ?
Мало того: ораторъ глубоко убжденъ, что вс великія дянія и высокія искуства въ мір происходятъ отъ глупости. Примромъ можетъ служить война: ‘Что глупе, говоритъ богиня:— какъ заводить по неизвстнымъ причинамъ такого рода борьбу, отъ которой об стороны гораздо больше получаютъ вреда, чмъ пользы? О тхъ, что убиты, нтъ рчи, конечно, какъ о мегарійцахъ. Но когда уже съ обихъ сторонъ стоятъ желзные ряды, когда раздаются звуки военной трубы, какая, спрашивается, польза въ мудрецахъ, истощившихся надъ занятіями, едва переводящихъ духъ въ слабой холодной груди?— Напротивъ, тутъ нужны плотные, здоровые люди, у которыхъ много отваги и мало ума. Но скажутъ, что и на войн умъ (consilium) играетъ важную роль! Согласна — въ вожд, да и то умъ военный, а не философскій, такъ что дло это удается паразитамъ, сводникамъ, разбойникамъ, убійцамъ, мужикамъ, олухамъ, мотамъ и другому подобнаго закала отребію, а ужъ никакъ не просвщеннымъ философамъ’. Сократъ своею жизнью и смертью доказалъ до очевидности, какъ безполезны философы въ длахъ государственныхъ, недаромъ мудрость довела его до тюрьмы и яда. Куда вы ни поверните мудреца, везд онъ — настоящій ‘оселъ съ лирою’: на пирушк онъ наврное не кстати заведетъ серьзныя разсужденія, въ пляск — точно медвдь и во всякомъ случа никуда не годится, какъ скоро нужно купить, продать, вообще умно обдлать свои дла, что обыкновенные смертные, т. е. покровительствуемые глупостью, такъ ловко умютъ, длать. Извстно, что вс вещи, подобно Алкивіадовымъ силенамъ, имютъ двоякій видъ: что на первый взглядъ кажется, какъ говорится, смертью, въ дйствительности, если заглянуть внутрь, оказывается жизнью, и наоборотъ: ученость, напримръ, оказывается невжествомъ, власть — рабствомъ, красота — безобразіемъ и т. д. Стоитъ только открыть ящикъ, и все приметъ совершенно иной видъ, такъ что вся жизнь смертныхъ въ сущности есть не что иное, какъ комедія, въ которой всякій въ чужой маск выходитъ на сцену и играетъ свою роль, пока режиссеръ не сведетъ его съ подмостокъ’. А, между тмъ, попробуйте назвать вещи ихъ собственными именами: скажите, напримръ, знатному, что онъ низокъ, рабу, что онъ господинъ — васъ назовутъ жалкимъ глупцомъ. Поэтому, истинная Минерва, т. е. глупость, совтуетъ слдовать лучше умной пословиц: съ волками жить, по волчьи и выть. И если ты желаешь быть дйствительно умнымъ человкомъ, то не вскрывай силеновъ, зажмурься и ‘Заблуждайся пріятнымъ образомъ’, тогда ты не будешь испытывать чувства стыда и безчестія, потому что у такихъ людей нтъ чести. Что за бда, если какой-нибудь такъ называемый мудрецъ освищетъ тебя, лишь бы самъ себ апплодировалъ — вотъ истинная мудрость.
Такова главная мысль ‘Похвалы глупости’. Во второй части сатиры, къ которой мы теперь обращаемся, Эразмъ перебираетъ вс классы и сословія съ ихъ бросавшимся въ глаза умственнымъ и нравственнымъ убожествомъ. Безъ сомннія, это — лучшая, удачнйшая часть памфлета. Чтобы составить полное понятіе о всемъ томъ, противъ чего ратовалъ Эразмъ цлую жизнь свою, мы позволимъ себ нсколько выписокъ.
По убжденію глупости, всякій наслаждается счастьемъ тмъ боле, чмъ больше безумствуетъ, лишь бы только это безуміе относилось къ такому роду, который свойственъ намъ и распространенъ повсемстно. Эта мысль легко объясняется примрами: ‘Имя безумнаго (говоритъ глупость) даютъ тому, ‘то, видя тыкву, принимаетъ ее за женщину, потому что это рдко случается. Напротивъ, кто въ самодовольномъ и блаженномъ заблужденіи иметъ жену, общую со многими, а клянется, будто она врне Пенелопы, того безумнымъ не называютъ, такъ какъ вс видятъ, что это случается сплошь и рядомъ’. Къ такого же рода безумцамъ глупость относитъ и тхъ, которые все презираютъ, за исключеніемъ охоты за зврями, утверждая, будто они ощущаютъ необычайное удовольствіе всякій разъ, когда слышатъ безобразные звуки роговъ и завываніе собакъ. ‘Думаю даже, остритъ новая Минерва: — что запахъ собачьяго помета имъ кажется запахомъ корицы. А сколько утхи, когда понадобится разрзать дичь! Убивать быковъ и барановъ прилично низкой черни, разрзать же звря можетъ только человкъ благороднаго происхожденія. Съ обнаженной головой, преклонивъ колни, онъ важно разрзаетъ дичь особеннымъ, для этой цли предназначеннымъ ножомъ, потому что неприлично совершать сіе дйствіе какимъ-нибудь обыкновеннымъ, — ржетъ съ извстными жестами извстныя части животнаго, по опредленному церемоніалу. Между тмъ, нмая толпа, стоящая вокругъ, съ благоговніемъ, точно впервые, взираетъ на это священно-дйствіе, кота видитъ его уже въ сотый разъ. Кому удается вкусить добычи, тотъ увренъ, что у него прибавилось не малое количество знатности. Постоянно преслдуя такимъ образомъ и пожирая зврей, эти люди сами перерождаются въ зврей, а между тмъ, убждены, что ведутъ царскій образъ жизни’. Какъ все это ни глупо, ни кто, однакоже, этого не подозрваетъ. Посмявшись вслдъ за тмъ надъ безразсудными любителями воздвигать безцльныя и безполезныя постройки, ораторъ причисляетъ къ той же категоріи и алхимиковъ, которые замышляютъ измрить видъ, вещей при помощи новаго таинственнаго искуства и гоняются по суш и по морю за какой-то квинтэссенціей. Сладкая надежда такъ увлекаетъ ихъ, что, не жаля трудовъ и издержекъ, они съ удивительной находчивостью изобртаютъ всегда что-нибудь такое, чмъ бы снова обмануть себя, и этотъ пріятный обманъ устраиваютъ себ до тхъ поръ, пока за растратой всего у нихъ не остается средствъ на постройку печи. Однако, и тутъ они не перестаютъ грезить сладкими сновидніями, по мр силъ воодушевляя другихъ къ достиженію такого же счастія.’. Въ ‘Разговорахъ’ Эразмъ, какъ увидимъ впослдствіи, изображаетъ алхимика въ нсколько иномъ вид, но объ этомъ рчь впереди, теперь же, посмотримъ, въ какихъ краскахъ рисуетъ онъ предметъ своего всегдашняго отвращенія — суевріе. Читая эти краснорчивыя строки, не разъ повторишь любимое восклицаніе сатирика: ‘Боже, какъ превратны сужденія людей!’
Мы видли, что, по мннію Эразма, извращенность понятій (supersticies или perversitas, какъ онъ выражается) составляетъ главный источникъ общественныхъ и частныхъ бдствій, но нигд онъ не проводитъ этой мысли съ такой рзкостью, какъ въ ‘Похвал глупости’. Глупость начинаетъ свою критику съ самаго обыкновеннаго вида суеврія: ‘Безъ сомннія, въ моей партіи всецло принадлежатъ люди, которые восхищаются чудесами и чудовищной ложью, слушая и разсказывая (небылицы) другимъ, они не могутъ насытиться сказками, въ которыхъ идетъ дло о такихъ необыкновенныхъ вещахъ, какъ упыри, домовые, привиднія, черти и другія подобнаго рода чудесныя явленія, и чмъ дальше эти сказки отъ истины, тмъ больше имъ врятъ, тмъ охотне щекочутъ ими свой слухъ. И все это иметъ большое значеніе не только въ смысл простого препровожденія времени, но часто служитъ средствомъ вымогательства у лицъ духовнаго званія и проповдниковъ. Къ людямъ этого сорта относятся и т, которые избрали себ какое-нибудь, хоть и глупое, однакожъ, пріятное убжденіе, напримръ, что не погибнешь въ тотъ день, когда посмотришь на деревянную статую или икону какого-нибудь Полиема — Христофора, или что, привтствуя скульптурное изображеніе Варвары по предписанной формул, выйдешь невредимымъ изъ сраженія, или что тотъ, кто обращается къ Эразму по извстнымъ днямъ, съ опредленнымъ количествомъ свчей и молитвъ, очень скоро сдлается богачемъ…’ Не мало найдется купцовъ, солдатъ, судей, увренныхъ въ томъ, что они займутъ ближайшее мсто возл Христа, когда пожертвуютъ грошъ на покупку индульгенціи, сходятъ на поклоненіе въ Кампостелло или въ Римъ. ‘Кто, наконецъ, глупе тхъ, восклицаетъ воодушевившаяся ораторша:— которые, бормоча ежедневно по семи стиховъ изъ священныхъ псалмовъ, общаютъ сами себ высшее блаженство. Распространено убжденіе, что эти магическіе стишки открылъ святому Бернарду какой-то демонъ, шутникъ, конечно, впрочемъ, больше пустой, чмъ искусный, сыгравшій очень жалкую роль, когда его ловко обошли’. Интересно примчаніе къ этому мсту, сдланное Листріемъ. Комментаторъ резсказываетъ, какъ демонъ, встртившись съ Бернардомъ, началъ хвастаться, будто знаетъ семь мстъ въ псалтыри, ежедневное чтеніе которыхъ ведетъ прямо на небо. Святой мужъ, разумется, любопытствуетъ узнать, какія это мста, но демонъ отказывается открыть секретъ. Тогда св. Бернардъ говоритъ какъ-бы равнодушно: ‘Ничего не значитъ! потому что я ежедневно просматриваю всю псалтырь, гд находятся, конечно, и твои семь стиховъ’. Не желая поощрять столь благочестивый обычай, бсъ выдалъ секретъ. ‘И все это, прибавляетъ глупость: — столь глупое, что мн самой становится стыдно, одобряется не только простымъ народомъ, но и профессорами духовнаго званія’. О святыхъ, обладающихъ спеціальными качествами, напримръ, помогать на мор, въ земледліи, грабеж, зубной боли — говорить нечего, ихъ безчисленное множество. Посмотрите на богатство храмовъ, сіяющихъ серебромъ и золотомъ! Откуда это? Отъ приношеній, разумется, и еще какихъ!… Иной жертвуетъ за храбрый побгъ съ поля битвы, другой за то, что удачно обманулъ простоту, ограбилъ бдняка, третій — за благополучное уклоненіе отъ побоевъ рогоносца-мужа… Только жаль: никто не возблагодаритъ Господа за изгнаніе глупости изъ головы своей.
Въ такомъ непривлекательномъ свт изображаетъ намъ Эразмъ современное ему умственное я нравственное состояніе простого народа. По глубокому убжденію сатирика, и едва-ли ошибочному, это изуврное невжество массы создавалось, поддерживалось и развивалось стараніями самихъ ея руководителей — школьныхъ учителей, теологовъ, монаховъ и духовенства, отчасти вслдствіе ихъ собственнаго невжества, отчасти изъ своекорыстія и подлости. Ихъ-то всего мене расположенъ былъ щадить Эразмъ.
Мы пропускаемъ характеристики стихотворцевъ, діалектиковъ, юристовъ и математиковъ, вс они похожи другъ на друга въ одномъ отношеніи: не замчая, подобно нашему метафизику, рва и камня подъ носомъ, углубляются въ пустыя, безсодержательныя тонкости, универсаліи, формы, раздленія, quidditates, оссеіtates, formalitates, instantia и т. п. Послушаемъ лучше, что говоритъ глупость о теологахъ и монахахъ, такъ невыносимо досаждавшихъ Эразму.
Приступая къ теологамъ, богиня прежде всего останавливается въ раздумь, не пройти ли ихъ молчаніемъ, чтобы не раздражить этотъ могучій честолюбивый классъ, ‘потому что они тотчасъ же поражаютъ перунами того, къ кому мало благосклонны. Но этотъ гордый народъ по истин достоинъ сожалнія, когда посмотришь, какъ они не могутъ выпутаться изъ стей, разставленныхъ себ своей же собственной изобртательностью: до того они погрязли въ силлогизмахъ, королларіяхъ, пропозиціяхъ и тому подобномъ хлам. А между тмъ они убждены, по глупости конечно, что въ состояніи разршить самые мудреные вопросы: ‘какъ созданъ и на чемъ держится свтъ, какими путями перешелъ къ потомству грхъ, какимъ образомъ, въ какой мр и въ какое именно время вскормленъ Христосъ въ утроб св. Двы’… ‘Но, продолжаетъ ораторъ:— это все избито. Достойными сихъ великихъ и просвщенныхъ мужей считаются вещи (которыхъ они не могутъ коснуться безъ особеннаго воодушевленія) въ род слдующихъ: …Возможно ли предложеніе: Богъ-отецъ ненавидитъ сына, можетъ ли Богъ принять видъ женщины, дьявола, осла, тыквы, булыжника? Какимъ образомъ тыква стала бы проповдовать, творить чудеса? и т. д. Можно ли будетъ посл воскресенія пить и сть? Они уже теперь опасаются голода и жажды!’ Комментаторъ, о которомъ мы упомянули выше, замчаетъ при этомъ: ‘скажи пожалуйста, любезный читатель, какой благочестивый слухъ не придетъ въ ужасъ отъ подобныхъ вещей, хотя бы даже и въ самомъ дл врно было то, что они трактуютъ объ нихъ, и однакоже нкоторые ведутъ споры о вещахъ еще боле несообразныхъ и нетолько въ публичныхъ школахъ, но и въ проповдяхъ передъ народомъ’. Сама глупость заключаетъ эту тираду такимъ образомъ: ‘Методъ схоластиковъ длаетъ эти тончайшія тонкости еще тоньше, тяжъ что скоре можно выбраться изъ лабиринта, чмъ изъ непроходимыхъ дебрей реалистовъ, номиналистовъ, томистовъ, альбертистовъ, оккамистовь, скотистовъ, я назвала еще не вс школы, а только главныя. Во всхъ этихъ тонкостяхъ столько учености, столько трудности, что апостоламъ, думаю, нуженъ былъ бы иной духъ, еслибы они захотли помриться силами съ этими новаго рода теологами’. Особенно много они философствуютъ и препираются относительно таинства причащенія’ стараясь въ точности опредлить, какъ и когда совершается пресуществленіе хлба, спорятъ о крещеніи, тогда какъ апостолы крестили, вовсе не разбирая формальнымъ матерьяльныхъ, дйствующихъ и конечныхъ причинъ этого таинства. Теологи же извратили простую молитву Господню, затемнили понятіе о грх, различая opus operans и opus operatum’. За всмъ этимъ у нихъ не остается времени прочитать екавшіе и посланія св. Павла, такъ усердно они занимаются тонкими вопросами! Но этого мало: проповдуя мудрость слою въ шмеляхъ, они считаютъ себя атлантами, благодаря которымъ держится міръ. При такомъ искуств въ аргументаціи имъ ничего боле не остается, какъ идти противъ турокъ и сарацинокъ, ‘ибо кто будетъ такъ холоденъ, чтобы не воспламениться отъ ихъ тонкихъ доводовъ? Кто столь тупоуменъ, чтобы не очнуться отъ такихъ стрлъ? Кто на столько зорокъ, чтобы не ослпнуть отъ глубокой нагоняемой ими тьмы’? Презирая законы грамматики, эти почтенные люди говорятъ такимъ языкомъ, что непосвященный въ эту тарабарщину ни слова не разберетъ въ ихъ высокоумныхъ рчахъ. Мы уже видли, какъ Эразмъ въ письмахъ характеризовалъ парижскихъ теологовъ, приводившихъ его жъ ужасъ своимъ жаргономъ.
‘Къ блаженному состоянію теологовъ весьма близки т, которые называютъ себя въ народ религіозными и монахами (religiosi et monachi) {Эразмъ часто пользуется этой игрой словъ. Монахъ — пустынникъ, отшельникъ, а между тмъ куда ни глянешь, везд встртятъ этого пустынника.} — оба прозвища ложны, потому что, съ одной стороны, большая часть ихъ очень далеки отъ религіи, съ другой — никто такъ часто не встрчается на всякомъ мст, какъ они’. Хотя вс проклинаютъ ихъ, принимаютъ даже встрчу съ ними за зловщее предзнаменованіе, однакоже сами они пребываютъ въ блаженномъ самодовольств, отнюдь не смущаясь мнніемъ другихъ. Ихъ невжество Эразмъ характеризуетъ въ весьма энергическихъ выраженіяхъ: ‘Высшимъ благочестіемъ, говоритъ онъ устами глупости: — они почитаютъ такую степень невжества, когда совсмъ не умютъ читать. Они убждены, что необычайно услаждаютъ слухъ святыхъ, когда въ церквахъ ревутъ ослиными голосами свои псалмы, которые она только считываютъ, но которыхъ совершенно не разумютъ. Нкоторые изъ нихъ хвастаются неопрятностью и нищенствомъ, съ громкимъ ревомъ просятъ хлба, стоя у дверей, толкутся во всхъ собраніяхъ, среди экипажей, на корабляхъ, къ большому, конечно, ущербу другихъ нищихъ. Вотъ какимъ образомъ эти прелестные люди своею грязью, невжествомъ, грубостью, безстыдствомъ являютъ намъ образъ апостоловъ (по ихъ собственнымъ словамъ). Но что всего прекрасне, это то, что они все длаютъ по предписанному, пользуясь какъ бы математическими разсчетами, неисполненіе коихъ было бы преступленіемъ.’ Благочестіе такимъ образомъ заключается, по ихъ мннію, въ извстномъ цвт одежды, въ числ узловъ на башмакахъ, въ. числ часовъ для сна и т. п. ‘Однако, вслдствіе подобныхъ пустяковъ, они ставятъ ни во что не только всхъ постороннихъ (не монаховъ), но презираютъ другъ друга, эти люди, исповдующіе апостольскую любовь, поднимаютъ цлыя бури изъ-за препоясанія одежды инымъ способомъ, изъ-за платья, окрашеннаго нсколько темне’. Остерегаясь прикосновенія къ деньгамъ, какъ яда, они не думаютъ воздерживаться отъ пьянства и разврата. Забавне всего то, что они пекутся ‘не о томъ, чтобы уподобиться Христу’, а о томъ, какъ бы не походить другъ на друга. Заботясь о различіи, они обращаютъ большое вниманіе на названіе ордена — отсюда minores и minimi, августинцы, бернардинцы, буллисты, бригиты, вильгельмиты, якобинцы, ‘какъ будто не достаточно простого названія христіанина’.
Главнымъ орудіемъ монаховъ, какъ извстно, была проповдь и исповдь. Чтобы и здсь не оставить ихъ безъ вниманія, Эразмъ рисуетъ живую картину проповдника-монаха, кричащаго на всевозможные голоса и жестикулирующаго самымъ не* пристойнымъ образомъ. Содержаніе проповдей вполн достойно сихъ важныхъ мужей: нердко можно слышать нчто въ род слдующаго: слово Iesus иметъ по-латыни только три окончанія, это не безъ таинственнаго смысла — означаетъ троичность лицъ, подъ окончаніями: s, m, и слдуетъ разумть summus, medius, ultimus и т. п. Въ заключеніе проповди, они берутъ, обыкновенно какую-нибудь басню изъ ‘зерцала историческаго’ или изъ римскихъ дяній ‘Gesta romanorum’ и объясняютъ ее аллегоричесжи, тропологически и аналогически… Все это, впрочемъ, нисколько не удивительно, потому что вполн согласно съ глупостью и невжествомъ монаховъ, гораздо удивительне то, что при всемъ этомъ они находятъ простодушныхъ слушателей, большею частью купцовъ и женщинъ. Женщины особенно благоволятъ къ монахамъ, безъ сомннія потому, что имютъ обыкновеніе на исповди поврять имъ тайные замыслы противъ мужей.
Перебирая затмъ вс классы духовенства, Эразмъ не щадить епископовъ, кардиналовъ и самихъ папъ. Его сатира много выигрываетъ оттого, что картинамъ дйствительности онъ предпосылаетъ изображеніе идеала. Возьмите для примра епископа. Что означаетъ его блая одежда, какъ не чистоту христіанской жизни, какой смыслъ имютъ два рога на его митр, какъ не полнйшее знаніе Новаго и Ветхаго Завта, что знаменуетъ посохъ, какъ не попеченіе о душахъ стада Христова? Но ‘заботу объ овцахъ они предоставляютъ самому Христу или вручаютъ ее братіи (какъ называютъ монаховъ) и викаріямъ’, оправдывая имя свое только въ томъ, что касается надзора за сборами. Особенно далеко уклонились отъ идеала епископы нмецкіе: они пренебрегаютъ даже вншностью, какъ, напримръ, благословеніями, живутъ подобно сатрапамъ и рыцарямъ и убждены, что отдать Богу храбрую душу епископъ долженъ не иначе, какъ на пол сраженія. Само собой разумется, что начальству подражаютъ и подчиненные: священники тоже весьма храбро сражаются бранью, каменьями, иногда даже и мечомъ за право десятины, разыскиваютъ въ старинныхъ книгахъ различныя мста, при помощи которыхъ стараются убдить простой народъ, что онъ долженъ платить своимъ пастырямъ боле одной десятой. Странно, разумется, что въ тхъ же самыхъ книгахъ они не замчаютъ словъ, очень ясно говорящихъ объ обязанностяхъ священника. Подобно своимъ собратьямъ-монахамъ, они все исполненіе своего долга ограничиваютъ тмъ, что бормочутъ нсколько затверженныхъ молитвъ и притомъ такъ невнятно, что нетолько Богу, но и самимъ молящимся трудно что-нибудь разобрать. Заботу о благочестіи они, вроятно, изъ скромности, предоставляютъ народу. Что касается кардиналовъ, то эти высокіе князья церкви давнымъ-давно отказались бы отъ своего важнаго сана, еслибы вздумали подражать своимъ образцамъ-апостоламъ, которыхъ они представляютъ собой: не въ мод нын апостольская бдность, трудолюбіе, любовь къ человчеству, самоотверженіе…
Ныншніе папы тоже совсмъ измнились: видно соревновать со Христомъ въ бдности, трудахъ, размышленіи, подавленіи страстей — не совсмъ легко и пріятно, для этого Noни слишкомъ робки. Благодаря глупости, паш/ живутъ счастливо, потому что ‘кто сталъ бы безъ нея добывать себ это мсто всякими средствами и добытое сохранять мечомъ, ядомъ и всякаго рода насиліемъ? Сколько удобствъ убыло бы у нихъ, еслибы хоть разъ вмшалась мудрость. Мудрость! сказала я, нтъ, хотя бы единая кайля той соли, о которой уаоминаетъ Христосъ’. По словамъ глупости, при двор римскихъ первосвященниковъ столько богатствъ, почестей, отпущеній, индульгенцій, пошлинъ, коней, драбантовъ, секретарей (другія вещи умалчиваются, какъ неудобныя для скромнаго слуха), что о бодрствованіи — постахъ, слезахъ, молитвахъ и другихъ благочестивыхъ подвигахъ не можетъ быть рчи. ‘Теперь весь трудъ они предоставляютъ Петру и Павлу, у которыхъ довольно свободнаго времени, блескъ же и удовольствія берутъ на себя. Благодаря мн, никакой родъ людей не живетъ пріятне и спокойне, такъ какъ папы уврены, что вполн удовлетворяютъ Христа, если исполняютъ обязанность епископа только въ томъ, что касается таинственнаго и почти театральнаго убранства, церемоній, титуловъ честнйшихъ, святйшихъ, благословеній и проклятій. Творить чудеса — вещь устарлая, неприличная нашему времени, учить народъ — трудно, толковать св. писаніе — схоластика, молиться — дло праздности, проливать слезы — жалко и достойно женщинъ, жить въ нужд — грязно, быть побжденнымъ — постыдно и недостойно того, кто самихъ высокихъ царей едва допускаетъ поцловать себ ногу, наконецъ, умереть — непріятно, а вознестись на крестъ — позорно. Остается одно оружіе — милостивыя благословенія, о которыхъ упомянулъ Павелъ, затмъ, они весьма щедры на отршенія, запрещенія, осужденія, переосужденія, анаемы, мстительныя гранаты и тотъ страшный Перунъ (война), единымъ мановеніемъ котораго они ниспосылаютъ души смертныхъ дальше тартара. Святйшіе во Христ отцы и намстники Христа это оружіе ни на кого не направляютъ сильне, какъ на тхъ, кто, по внушенію дьявола, осмливается умалить и обрзать наслдіе Петра. Хотя сей апостолъ и говоритъ въ евангеліи: ‘мы все оставили и послдовали за Тобой’, однакожъ, его наслдіемъ называютъ пола, города, пошлины, сборы у заставъ (рогtoria) и области. Когда они, воодушевленные ревностью о Христ, сражаются за это наслдіе огнемъ и желзомъ, не безъ обильнаго пролитія христіанской крови, то думаютъ, что именно въ это время апостольски защищаютъ свою невсту — церковь Христову, храбро изгоняя тхъ, кого они называютъ врагами, какъ будто существуютъ какіе-нибудь боле зловредные враги церкви, чмъ нечестивые первосвященники…’ Къ великому сожалнію, святйшіе намстники Христа забываютъ, что война — это дикое безчеловчное зло, приличное разв только хищнымъ животнымъ — послана на землю фуріями, и ужъ папамъ, конечно, всего мене слдовало бы упражняться въ этомъ похвальномъ занятіи. Мы знаемъ, кого собственно иметъ Эразмъ при этомъ въ виду.
Впрочемъ, и свтскіе властители, о которыхъ глупость вела передъ этимъ рчь, не лучше папъ понимаютъ и исполняютъ свой долгъ. Еслибы они обладали хоть каплей мудрости и понимали, къ чему обязываетъ ихъ ихъ высокое званіе, то не могли бы мы спать, ни сть, нетолько жить спокойно, какъ они дйствительно живутъ у насъ. ‘Но теперь, при моемъ покровительств, смло утверждаетъ глупость:— вс попеченія они предоставляютъ богамъ, заботясь о спокойствіи собственной персоны, они не допускаютъ къ себ никого, кром тхъ, кто уметъ говорить пріятное, чтобы какъ-нибудь не нарушилось ихъ спокойствіе. Они думаютъ, что хорошо исполняютъ родъ властителя, если прилежно охотятся, содержатъ хорошихъ коней, если для собственной выгоды продаютъ должности и мста, ежедневно изобртаютъ новые способы, чтобы разстроить благосостояніе гражданъ, обратить ихъ средства въ собственный фискъ, но всегда подъ такимъ наименованіемъ, которое прикрываетъ личиной справедливости даже то, что несправедливо въ высшей степени. Королямъ, какъ это ни прискорбно, подобны, въ силу необходимости, и окружающіе ихъ придворные. Несмотря на то, что рдко можно найти существо боле безличное, раболпное по отношенію къ высшему, и боле дерзкое, наглое по отношенію къ низшему, эти господа всегда и во всемъ желаютъ занимать первыя мста. Умть льстить, искажать пристойнымъ образомъ лицо — вотъ вся наука придворнаго. За этими главными, такъ сказать, обязанностями остаются второстепенныя: да, питье, игра, волокитство за чужими женами, вроятно, чтобы побольше уподобиться Зевсу. А между тмъ, каждый изъ нихъ возводитъ родъ свой къ Энею, Бруту или Артуру, показываетъ цлыя галлереи портретовъ и бюстовъ своихъ славныхъ предковъ, исчисляетъ ддовъ и праддовъ, иной разъ весьма мало отличаясь отъ нмого изображенія ихъ’.
Въ заключеніе своей рчи, глупость съ поразительной дерзостью берется доказать, что даже въ св. писаніи много мстъ, восхваляющихъ ея достоинства. Правда, нкоторымъ слушателямъ толкованія ея могутъ показаться произвольными, но въ этомъ случа она строго держится богословскаго метода, примровъ котораго искать очень недолго. Мы позволимъ себ привести здсь эпизодъ, разсказываемый ораторомъ. Кажется давнымъ-давно извстно всякому христіанину, что ‘вся религія Христова ничего другого не заключаетъ въ себ, какъ кротость, терпимость, презрніе къ жизни’, однакожъ, многіе понимаютъ и толкуютъ ее совсмъ въ противоположную сторону. ‘Недавно, повствуетъ глупость:— я сама присутствовала при богословскомъ спор, что я длаю весьма часто. Когда нкто спросилъ, гд именно въ св. писаніи находится мсто, повелвающее побждать еретика скоре огнемъ, чмъ разумными доводами, то одинъ суровый старикъ, судя по выраженію лица — теологъ, гнвно отвтилъ: сей законъ постановленъ Павломъ въ словахъ: еретика, по двукратномъ увщаніи, избгай — devita. Такъ какъ онъ про взнесъ эти слова съ особеннымъ удареніемъ, и большая часть присутствовавшихъ удивилась, недоумвая, что могло случиться съ этимъ человкомъ, то онъ изъяснилъ, что еретика должно лишать жизни de vita tollend um haereticum. Для большей убдительности этотъ уважаемый богословъ построилъ силлогизмъ. ‘Сказано: зловредный человкъ не иметъ права жить, всякій еретикъ зловреденъ, слдовательно и т. д.’ фактъ этотъ самъ по себ, разумется, не имлъ бы особеннаго значенія, еслибы высказанное мнніе осталось при старик, прискорбно то, что вс присутствовавшіе (а тамъ было много почтенныхъ особъ) вполн согласились съ нимъ ‘et in earn sententiam itum est pedibus et qnidem peronatis’. Это мсто приводятъ обыкновенно для характеристики вротерпимости Эразма. Такъ какъ впослдствіи намъ придется говорить о взглядахъ Эразма подробне, то теперь мы ограничимся замчаніемъ, что описанный соборъ дйствительно имлъ мсто въ Лондон въ 1512 году. И тамъ, если теологи подобнымъ образомъ толкуютъ слова писанія, что глупости, само собой очевидно, позволяется еще боле, и она дйствительно показываетъ себя. ‘Впрочемъ, заключаетъ наша ораторша: — если слова мои покажутся напыщенными или пустыми, то имйте въ виду, что ихъ говорила глупость и притомъ женщина, однако, не забывайте также и греческой пословицы: ‘часто и глупый мужъ говоритъ разумный вещи’, допустимъ, что это можно отнести и въ женщинамъ. Замчаю, что вы ждете эпилога, но вы совсмъ одурли, если полагаете, что я до сихъ поръ помню, что сказала посл того, мамъ извергла такую кучу словъ. Древняя пословица говоритъ: ненавижу памятливаго собутыльника, новая: ненавижу памятливаго слушатели. И такъ, славяне жрецы глупости, живите, пейте, благоденствуйте, рукоплещите’.
Таково содержаніе прославленной сатиры. Въ ‘Похвал глупости’ Эразмъ въ краткихъ, но меткихъ и энергическихъ словахъ сказалъ все то, что прежде и посл говорилъ на разные лады въ своихъ многочисленныхъ произведеніяхъ. ‘Похвалу глупости’ по справедливости можно назвать программой всей его литературной дятельности, потому что здсь затронуты вс вопросы, обращавшіе на себя его вниманіе: крайне жалкое невжество и суевріе простого народа, развращенность, жадность и невжество монаховъ всхъ орденовъ и степеней, схоластика въ школ, наук и проповди, развратъ римской куріи и, наконецъ, деспотизмъ, корыстолюбіе и страсть къ войнамъ свтскихъ властителей. Такъ понималъ, какъ мы отчасти видли, свое произведеніе и самъ авторъ, въ письм къ Мартину Дорпію, лувенскому теологу, онъ говоритъ: ‘въ ‘Похвал глупости’ я стремился къ той же цли, какъ и въ другихъ сочиненіяхъ, только инымъ путемъ… Подъ видомъ шутки, въ Моріи идетъ дло но объ иномъ чемъ, какъ и въ Enchiridio’.
Талантливое, изящное изложеніе во вкус образованной публики, остроуміе и неподдльный юморъ и, наконецъ — самое главное-смлость мысли доставили этому небольшому памфлету, написанному въ теченіи всего одной недли, успхъ необыкновенный, рдко встрчающійся въ лтописяхъ литературы. ‘Эта книжонка, говоритъ Эразмъ:— стараніями тхъ же людей, которые побуждали меня написать ее, была отправлена во Францію и тамъ издана… Насколько равнодушно отнеслась къ ней публика, достаточно видно изъ того, что въ теченіи нсколькихъ мсяцевъ ее перепечатали больше семи разъ, и притомъ въ различныхъ мстахъ. Я самъ удивляюсь, чмъ могла она такъ понравиться’. А книжка, дйствительно, понравилась: со всхъ сторонъ раздавались лестные отзывы и, что особенно важно было для Эразма, похвалы шли отъ публики избранной, мнніемъ которой онъ такъ интересовался. ‘Это сочиненіе, не безъ самодовольства замчаетъ сатирикъ:— нравится образованнымъ людямъ всего свта: епископамъ, архіепископамъ, королямъ, кардиналамъ, пап Льву, который прочелъ его отъ начала до конца и отнесся съ большой похвалой объ ум автора’. Книга начала, распространяться особенно съ тхъ поръ, какъ Листрій (изд. Фроб. 1514 года) написалъ къ ней комментаріи, въ которыхъ оказалась надобность, такъ какъ щеголеватый языкъ, изобиловавшій классическими украшеніями, миологическими намеками и цитатами, многимъ читателямъ былъ не подъ силу. Примчанія Листрія весьма интересны: поясняя слова и выраженія, комментаторъ (говорятъ, по указанію самого Эразма) нердко вдается въ критику современныхъ порядковъ не мене самого сочинителя. Обращикъ примчаній мы видли. Это изданіе перепечатывалось потомъ много разъ, часто съ новыми вставками, у Фробеня, А льда и другихъ. Первый переводъ (французскій) относится къ 1517 году. Скоро ‘Похвала глупости’ стала извстна въ переводахъ на вс европейскіе языки.
Сатира могла не понравиться монахамъ и теологамъ, которымъ досталось здсь всхъ боле, но сначала, до появленія переводовъ, они не понимали ея. Только Мартинъ Дорній, человкъ впрочемъ довольно образованный между своей братьей, въ весьма вжливой форм замтилъ Эразму, что онъ лучше сдлалъ бы, еслибы совсмъ не написалъ этого, по его выраженію, ‘несчастнаго’ произведенія. Это письмо (1615 годъ) задло Эразма за живое, быть можетъ, потому, что онъ лично зналъ Дорпія и не могъ отказать ему въ нкоторомъ уваженіи. Въ длинномъ отвтномъ посланіи (выше мы приводили изъ него нкоторыя мста) онъ признается, что почти раскаевается въ этомъ грх, но тутъ же замчаетъ: ‘эта книжонка принесла мн нсколько славы или, если хочешь, извстности’. Правда, онъ выражаетъ при этомъ сожалніе о такой извстности, потому что не любитъ славы, возбуждающей въ комъ-нибудь зависть или ненависть. Но, судя по тону письма, имемъ основаніе думать, что объ этомъ раскаяніи и сожалніи говорится только для приличія, въ сущности, онъ и здсь не отказывается отъ мысли, высказанной въ письм къ Томасу Мору. Недаромъ онъ часто длалъ прибавки въ новыхъ изданіяхъ. Если сатира не нравится, разсуждаетъ онъ, то только теологамъ и монахамъ, да и то лишь потому, что они не понимаютъ ни но гречески, ни но латыни, иначе, прочитавъ сочиненія какого-нибудь Поджіо, они едва ли ршились бы назвать автора ‘Похвалы глупости’ нескромнымъ или нечестивымъ. Въ немалую заслугу онъ ставитъ себ также и то, что воздержался отъ указаній и намековъ на личности. Въ этомъ отношеніи, Эразму дйствительно надо отдать полную справедливость: извстно, какъ мало церемонились въ т времена. Достаточно вспомнить ‘письма темныхъ людей’, авторы которыхъ, скрывъ свои имена, нисколько не стснялись называть по именамъ тхъ, кого хотли осмять.
Лучшимъ комментаріемъ и нагляднйшей иллюстраціей къ ‘Похвал глупости’ служатъ ‘Пословицы’ (Adagia), ‘Разговоры’ (Colloquia) и письма. Спшимъ оговориться: разсматривая Adagia и Colloquia въ связи съ ‘Похвалой глупости’, мы не держимся хронологическаго порядка, полагаемъ, что другого рода тсное сродство, связывающее названныя произведенія, оправдываетъ нашъ пріемъ: мы имемъ въ виду связь логическую.
Было уже сказано, что первое изданіе ‘Пословицъ’ вышло въ Париж въ 1500 году, вскор по возвращеніи Эразма изъ Англіи. Мы видли, что это былъ первый дебютъ нашего сатирика за литературномъ и ученомъ поприщ, такъ какъ незначительныя предшествовавшія сочиненія имли характеръ ученическій, приготовительный (за исключеніемъ нкоторыхъ писемъ), только ‘Пословицы’ доставили скромному священнику, извстному и уважаемому въ тсномъ кружк друзей, почетное мсто въ республик ученыхъ. Въ первомъ изданіи, впрочемъ, число пословицъ, выбранныхъ на скорую руку изъ греческихъ и латинскихъ писателей, не превышало 800. Собирателя не безъ основанія упрекали въ сухости, но это былъ только очеркъ и программа труда, который въ скоромъ времени долженъ былъ составить громадный фоліантъ: уже въ изданіи Альда (1508) число пословицъ превосходило 3000. Въ предисловіи, Эразмъ подробно объясняетъ, какую цль преслдовалъ онъ, издавая Adagia. Сборникъ долженъ былъ принести четырехъ родовъ пользу: во-первыхъ, для философіи, во-вторыхъ, для назиданія, въ третьихъ, для краснорчія, т. е. служить источникомъ, откуда можно было бы брать украшенія миологическія и риторическія, наконецъ, въ четвертыхъ — ‘пословицы’ должны были замнитъ словар и облегчить такимъ образомъ знакомство съ классическими писателями. Такой арсеналъ античной мудрости и языка какъ нельзя боле соотвтствовалъ потребностямъ времени, дйствительно облегчая, при недостатк лексическихъ и грамматическихъ пособій, пониманіе древнихъ, творенія которыхъ торопливо разыскивались и издавались теперь повсемстно. Читатель находилъ здсь множество греческихъ стиховъ (изъ одного Гомера боле 2,000), выраженій и отдльныхъ словъ въ хорошемъ перевод на латинскій языкъ, съ историческими, грамматическими, миологическими, анекдотическими толкованіями, множество отзывовъ о современныхъ дятеляхъ, иногда некрологи и цлыя біографіи, я, наконецъ, что для насъ особенно важно, множество сатирическихъ выходокъ противъ современныхъ порядковъ (эти вступленія появились въ первый разъ въ изданіи Фробеня 1515 г.). Фробень, рекомендуя юношеству книгу своего друга, указываетъ на то, что она незамнима ‘какъ для выработки краснорчія, такъ и для уразумнія именитыхъ древнихъ писателей’. Понятно, что современники Эразмовы и лучшіе люди XVII столтія приходили въ восторгъ отъ этой книги, блистательно обнаруживавшей въ автор свтлый, независимый умъ, литературный талантъ и необычайно-громадную начитанность древнихъ классиковъ. Даже враги Эразма, безцеремонно бранившіе сочиненія его, всегда отдавали честь пословицамъ.
Интересно замтить, что камнемъ преткновенія для новйшей критики служило неврное будто бы опредленіе пословицы и безпорядочное расположеніе ихъ въ книг {Chasles. De Adagiis D. Erasmi Bot (1862).}. По меньшей мр, странно было бы требовать отъ Эразма научнаго опредленія въ теперешнемъ смысл. По его словамъ, ‘пословица есть часто повторяемое изреченіе, выраженное какимъ-либо замысловатымъ, необыденнымъ способомъ’ (Paroemia est celebre dictum, scita quapiam novitate insigne). Но Эразмъ не гонялся за точностью, онъ включилъ въ свое собраніе, на ряду съ пословицами въ тсномъ смысл, неудобопонятныя фразы, идіотизмы и даже отдльныя слова.
Не имя въ виду давать подробный отчетъ объ этомъ во многихъ отношеніяхъ замчательномъ сочиненіи, мы укажемъ только на т пословицы, въ толкованіи которыхъ Эразмъ высказывается, такъ сатирикъ. Такъ какъ сатирическія вылазки касаются большей частью политики (Голздмъ называетъ даже все сочиненіе политической сатирой), то мы обратимъ наше вниманіе исключительно на нихъ.
Къ лучшимъ и краснорчивйшимъ страницамъ принадлежитъ объясненіе пословицы: ‘Жукъ нападаетъ на орла’ (scarabaeus aquitain petit). Проводя искусную параллель между орломъ и властителемъ, Эразмъ въ черныхъ краскахъ рисуетъ намъ обоихъ хищниковъ.
Подъ именемъ жука Эразмъ разуметъ монаха, съ забавнымъ типомъ котораго мы уже знакомы изъ ‘Похвалы глупости’. ‘Есть животное, впрочемъ едва ли даже животное, потому что ему недостаетъ нсколькихъ чувствъ, существо изъ самой низкой породы наскомыхъ, называемое у грековъ постыднымъ именемъ , а у римлянъ scarabaeus, отвратительное на видъ, еще отвратительне запахомъ и отвратительнйшее голосомъ… Зарождается оно въ навоз… въ немъ живетъ, вращается, наслаждается, блаженствуетъ… плодится оно необычайно быстро и обильно’. ‘Я знаю, говоритъ Эразмъ словами глупости:— что жукъ всмъ извстенъ, такъ какъ онъ всюду встрчается, гд только есть навозъ, впрочемъ не у всхъ жуковъ одинаковъ наружный видъ (разумй различные ордена, о которыхъ толковала глупость)’. И эти*то навозныя существа раздлили съ свтскими властями господство надъ міромъ… Чтобы объяснить самое выраженіе: scarabaeus aquitain petit, Эразмъ пространно разсказываетъ апологъ (принадлежащій, по словамъ Лукіана, Эзопу) о войн жука съ орломъ. Вотъ въ краткихъ словахъ содержаніе. Орелъ преслдуетъ зайца. Не находя убжища, несчастный трусишка проситъ у жука защиты и пріюта. Тронутый несчастіемъ зайца, великодушный жукъ держитъ длинную витіеватую рчь, въ которой доказываетъ могучему царю птицъ, что долгъ сильнаго защищать слабыхъ, а не обижать, что если онъ нарушитъ священное право неприкосновенности очага, то долженъ опасаться самъ… Грубо оттолкнувъ защитника, орелъ разрываетъ зайца на клочки. Жестокую ненависть затаилъ оскорбленный жукъ и ршился отомстить, но онъ шьетъ, что ‘слпой Марсъ, подобно Купидону и Плутусу’, часто даетъ перевсъ несправедливой сторон, потому, не думая вступать въ открытый бой, замышляетъ извести поколніе орловъ. Съ этой цлью онъ забирается въ гнздо орла и выпиваетъ яйца. Даже Юпитеръ, который по просьб орла согласился-было спрятать орлиныя яйца, скоро долженъ былъ выбросить ихъ, потому что предусмотрительный жукъ подложилъ къ нимъ навозу, запахъ котораго такъ непріятно дйствуетъ на божественный носъ. Кто знаетъ, какъ долго длилась бы эта война, еслибы боги на общемъ совт не запретили жуку враждовать съ орломъ въ теченіи 30-ти дней, пока орлица высиживаетъ дтей {Scarabaeus — памфлетъ, написанный вскор посл битвы при Мариньяно.}.
‘Война заманчива для неизвдавшихъ ее’ — прекрасная пословица! Еслибы безумные шовинисты почаще (думаетъ Эразмъ) повторяли и вдумывались въ нее! Кажется, давнымъ давно сказано умное слово, а между тмъ, и до сихъ поръ изъ пустыхъ поводовъ затваются и варварски ведутся дикія убійства, и не язычниками, а христіанами. Удивительне всего то, что это явно возмутительное зло одобряютъ нетолько міряне, но и священники, епископы (особенно нмецкіе), не юноши, что было бы еще понятно, но и старцы, и нетолько плебеи, но главнымъ образомъ владтели, священнйшая обязанность которыхъ состоитъ именно въ отклоненіи этого зла. Къ сожалнію, нтъ недостатка ‘въ юрисконсультахъ и теологахъ, которые подстрекаютъ къ этому злу, подливая масла въ огонь’. Естественнымъ слдствіемъ этого является фактъ, что война въ ныншнее время — дло весьма обыкновенное, удивляются даже людямъ, которымъ она не нравится, такъ что ‘считается нечестіемъ, можно сказать, даже ересью, не одобрять дло самое злодйское и самое жалкое’. Изобразивъ затмъ вооруженнаго съ ногъ до головы воина, Эразмъ восклицаетъ: ‘зачмъ вздумалось теб преобразиться въ такого ужаснаго звря? Ни одинъ зврь не будетъ звремъ въ сравненіи съ тобой’?
‘Получивъ Спарту, украшай ее’. Въ объясненіи этой пословицы Эразмъ напоминаетъ, что государямъ особенно полезно повторятъ ее почаще, потому что, стремясь увеличить область завоеваніемъ какого-нибудь незначительнаго городка, они истощаютъ, раззоряютъ до основанія отцовское наслдство, подвергая его бдствіямъ войны. Въ подтвержденіе этой горькой истины, Эразмъ приводитъ рядъ примровъ изъ исторіи: напоминаетъ о Ксеркс, Кир, Александр, изъ новыхъ указываетъ на Карла Бургундскаго, Карла V и его отца Филиппа.
Къ указаннымъ пословицамъ можно прибавить Sileni Alcibiadis’ какъ одну изъ самыхъ характеристическихъ. Эразмъ затрогиваетъ здсь почти вс т предметы, о которыхъ трактовала глупость. Для объясненія самаго выраженія онъ упоминаетъ объ извстномъ эпизод изъ Платонова ‘Пира’ — какъ Алкивіадъ сравниваетъ Сократа съ Силеномъ, и указываетъ, что Sileni въ переносномъ смысл означаютъ прекрасныя качества, скрывающіяся подъ безобразной наружностью (собственно большія статуи Силеновъ, внутри которыхъ хранились драгоцнныя и изящныя маленькія статуи). Въ томъ смысл, какъ употребляетъ это сравненіе Алкивіадъ относительно Сократа, Силенами, толкуетъ Эразмъ, можно назвать Сократа, Діогена, Эпиктета и проч., но — прибавляетъ онъ не безъ горькой ироніи — въ ныншнія времена приходится понимать вещи наоборотъ — наружность приличная, за то внутренность никуда не годится. ‘Если кто поглубже заглянетъ въ сущность и природу вещей, тотъ откроетъ, что никто боле не удалился отъ истинной мудрости, какъ люди, считающіе своей профессіей абсолютную мудрость (absolutem ргоfоtentes sapientiam), основываясь только на своихъ пышныхъ титулахъ, шапкахъ мудрецовъ, блестящихъ поясахъ, перстняхъ, украшенныхъ камнями. Истинную и безхитростную (germanam) мудрость нердко найдешь въ какомъ-нибудь незначительномъ человк, по общему мннію, простяк, полу-дурак, умъ котораго просвщенъ не тонкимъ, какъ говорятъ, духомъ Скота, а небеснымъ духомъ Христа, и иногда ея оказывается гораздо боле у него, чмъ у многихъ трагическихъ личностей теологовъ, у магистровъ нашихъ, надутыхъ своимъ Аристотелемъ, набитыхъ кучею силлогизмовъ, опредленій, заключеній и предложеній’. Отъ этихъ господъ [мудрецовъ мало отличается и наша знать, хвастающаяся предками, въ совершенств однакожь играющая роль жалкихъ и постыдныхъ рабовъ. Радомъ съ свтскими властями, Эраэмъ не забываетъ напомнить читателю и монаха: суда по большой бород, блдному лицу, склонившейся ше, капишону, поясу, по серьзному и мрачному выраженію лица, его можно принять за самого Павла, но всмотрись повнимательне, и ты откроешь въ этомъ почтенномъ отц ‘игрока’ кутилу, шута, даже разбойника и тирана’. ‘Можетъ быть, ты встртишь многихъ епископовъ, въ которыхъ будешь подозрвать въ нкоемъ род небесныхъ вышечеловческихъ мужей, когда смотришь на торжественное посвященіе, когда созерцаешь ихъ новое облаченіе, блестящую камнями и золотомъ митру, украшенный камнями посохъ, вообще все это таинственное вооруженіе съ ногъ до головы, но выверни наизнанку Силена, и ты найдешь не что иное, какъ воина, мнялу, тирана. И ты придешь къ заключенію, что т торжественные знаки были простой комедіей’. Несмотря однакожъ на все это, многіе утверждаютъ, будто церковь составляютъ именно монахи, епископы и папы. И вотъ уже сотый разъ Эразму приходится съ особенною настойчивостью разъяснять извстную истину, что папы и епископы — только служители церкви, которую составляютъ вс врующіе, еще разъ упрекнуть этихъ служителей, что они называютъ еретиками и врагами церкви всякаго, кто осмлится хоть на одну сотую уменьшить ихъ доходы. ‘Но если врага церкви нужно ненавидть, прибавляетъ онъ:— то еще вопросъ: можетъ-ли быть кто либо боле пагубнымъ врагомъ церкви, чмъ нечестивый папа’?
Можно было бы много привести и еще примровъ подобныхъ характеристикъ, но и сказаннаго, думаемъ, достаточно, мы имли въ виду коснуться только одной стороны разсматриваемаго произведенія. Эразмъ нападаетъ здсь, какъ мы видимъ, всего боле на свтскія власти и преимущественно за ихъ страсть къ войнамъ: онъ не скупится на титулы разбойниковъ, грабителей, тирановъ, пиратовъ… Не странно ли слышать такіе отзывы отъ Эразма, который состоялъ въ переписк со всми государями Европы, получалъ отъ одного жалованье, отъ другого — подарки?.. Для врнаго сужденія объ этихъ выходкахъ не надо забывать тогдашняго политическаго состоянія Европы: постоянныя войны изъ пустыхъ причинъ (а Эразмъ, какъ мы видли, зналъ это наврное) и притомъ съ наемными солдатами, не мене опустошавшими страну во время мира, чмъ и во время войны, глубоко возмущали мирную душу гуманиста {См. Seeb. 809.}. Онъ никогда не говоритъ о войн безъ того, чтобы не разразиться стованіями, проклятіями или самой злой насмшкой, въ голов его никакъ не могутъ соединиться понятія солдата и христіанина. ‘Что общаго у тебя со крестомъ, о, злой солдатъ!’ восклицаетъ онъ въ ‘жалоб мира’:— вдь это знакъ того, кто завоевывалъ не сраженіемъ, а смертью, кто спасалъ, а не разрушалъ. Знакъ спасенія ты носишь въ то время, когда спшишь убить твоего брата, посредствомъ креста разрушаешь то, что спасено имъ’.
Здсь, кажется, будетъ умстнымъ коснуться политическихъ взглядовъ Эразма, потому что, не зная ихъ, мы не можемъ справедливо отнестись къ его сатир на свтскія власти… Свои политическіе идеалы Эразмъ высказалъ въ ‘Institutio principis christiani’, по крайней мр полне, опредленне и ясне, чмъ гд либо. Основная мысль Эразма заключается въ томъ, что христіанскій государь — не господинъ народа, но отецъ и блюститель его интересовъ, ибо царская власть не есть божественное или наслдственное право, а даръ народа. Поэтому, государь долженъ всегда помнить, что народъ столько же существуетъ для него, сколько и онъ самъ для народа, государство — не имніе царя, народъ — не стало рабовъ, а общество свободныхъ людей. Эразмъ настойчиво убждаетъ Карла, что быть государемъ въ свободномъ государств гораздо почетне, чмъ властвовать надъ рабами: даже Богъ самъ, надлившій ангеловъ и человка свободной волей, не пожелалъ быть царемъ рабовъ и автоматовъ. Изъ этого основного принципа легко вывести заключеніе, въ чемъ должны состоять обязанности христіанскаго монарха. Онъ долженъ заботиться о составленіи справедливыхъ (а не прибыльныхъ какъ это бываетъ) законовъ, объ уменьшеніи налоговъ и объ отклоненіи войны, во что бы то ни стало. Законы должны быть немногочисленны, просты и гуманны: слдуетъ стремиться не къ кар преступленій, а къ предупрежденію ихъ (Эразма возмущаетъ смертная казнь за воровство). Самъ государь долженъ повиноваться имъ наравн съ послднимъ подданнымъ. Матерьяльное благосостояніе народа есть лучшая гарантія отъ преступленій и безпорядковъ: доводить бдняка до голода и кражи не гуманно, да и не безопасно. Было бы поэтому очень важно, еслибы неравенство имуществъ сократилось до возможнаго minimum’а. ‘Я не говорю (прибавляетъ Эразмъ), чтобы слдовало отнимать собственность, но чтобы приняты были мры, которыя предупреждали бы скопленіе богатствъ массы въ рукахъ немногихъ’. Во всякомъ случа необходимо уничтожить какіе бы то ни было налоги на предметы необходимости, какъ: хлбъ, соль, пиво, вино, платье… Полезно также сократить непроизводительные классы общества, уменьшить, напримръ, число монаховъ и монастырей. Солдаты совсмъ не должны существовать. ‘Не думай’, говоритъ Эразмъ молодому Карлу:— ‘что христіанство состоитъ въ обрядахъ, т. е. въ соблюденіи правилъ и постановленій церкви… Не думай, что ты исполнилъ свой долгъ предъ Христомъ, если послалъ флотъ противъ турокъ, если построилъ церкви или монастырь?’ Въ заключеніе онъ еще разъ энергически напоминаетъ, что главнйшая священнйшая обязанность государя — сохраненіе мира. ‘Христосъ основалъ, говоритъ онъ:— безкровную монархію, онъ желалъ, чтобъ эта монархія всегда пребывала таковою: Христосъ съ удовольствіемъ называетъ себя ‘княземъ мира’. Да соблаговолитъ же онъ, чтобы твоими стараніями и твоей мудростію положенъ былъ конецъ безумнымъ войнамъ. Воспоминаніе прежнихъ золъ сдлаетъ намъ миръ желаннымъ, бдствія прошедшихъ временъ удвоятъ цну благодяній, доставленныхъ тобой’. Таковы политическія идеи нашего сатирика, идеи, воспроизведенныя въ иной форм его другомъ Т. Моромъ и Рабле. Если мы сопоставимъ теперь идеальнаго принца съ орломъ, изображеннымъ въ пословицахъ, или съ государемъ, котораго описываетъ глупость, то Institutio представится намъ, подобно Моровой ‘Утопіи’, ничмъ инымъ, какъ злой сатирой. Мы понимаемъ, изъ какого источника вытекали эти сарказмы и инвективы: дйствительность слишкомъ рзко противорчила идеальнымъ стремленіямъ гуманиста!
Переходимъ къ ‘Colloquia’. Они, безъ сомннія, должны занять мсто наряду съ ‘Похвалой глупости’ и ‘Пословицами’. ‘Никогда, говоритъ О. de Laur:— легкій, граціозный, веселый сатирическій геній Эразма, никогда его тонкая иронія, дкій, неистощимый юморъ не высказывались съ большимъ блескомъ’. Въ Colloquia Эразмъ, въ самомъ дл, счастливо соперничаетъ съ своимъ учителемъ по этой части — Лукіаномъ: многіе разговоры до сихъ поръ сохранили всю свжесть и прелесть веселаго юмора и тонкаго остроумія… Исторію произведенія мы уже знаемъ отчасти. Colloquia написаны не сразу, Эразмъ началъ ихъ въ молодости, а кончилъ въ старости, прибавляя при новыхъ изданіяхъ тотъ или другой діалогъ. Сначала они совсмъ не предназначались для печати. Поводомъ къ изданію послужило слдующее обстоятельство: нкто Боллоніусъ тайкомъ продалъ одинъ списокъ Фробеню, который не замедлилъ выпустить ихъ въ свтъ въ 1518 г. съ именемъ Эразма. Беатъ Ренанъ снабдилъ книжку предисловіемъ, гд упоминалось, что ‘Разговоры’ писаны Эразмомъ лтъ 20 тому назадъ въ Париж. Изданіе вышло очень неисправное, переполненное грубыми ошибками. Черезъ мсяцъ въ Лувен появилось новое изданіе. Ревнивый къ своей слав стилиста, Эраэмъ отказывается отъ Фробеневой книжки, не отрицая однакожъ, что дйствительно, диктовалъ когда-то нчто подобное своему ученику въ Париж. Въ 1522 году Фробень напечаталъ Colloquia съ значительными прибавленіями новыхъ діалоговъ и съ посвященіемъ своему сыну Эразмію. Съ тхъ поръ ‘Разговоры’ выходили довольно часто и мало по малу составили приличный томикъ.
Какія же идеи развиваетъ Эразмъ въ Colloquia? Какія цли преслдуетъ онъ?. Когда, наравн съ нкоторыми другими сочиненіями, ‘Разговоры’ подверглись нападеніямъ со стороны католиковъ и схоластиковъ и авторъ нашелся вынужденнымъ (что случалось вообще довольно часто) защитить свое произведеніе, онъ говорилъ: едва ли справедливо упрекать автора за то, что полезно для изящной латинской рчи и благочестія, въ особенности, если взять во вниманіе, что правила грамматики ‘горьки’, этика Аристотеля недоступна, теологія Скота еще мене (даже и зрлымъ людямъ она мало приноситъ пользы для развитія здраваго ума (ad parandam bonam mentem). Итакъ, предназначаемые для юношества ‘Разговоры’ должны были, по мысли автора, служить руководствомъ къ изученію языка и утвержденію въ pietate — въ добрыхъ нравахъ. Мы увидимъ сейчасъ, какъ наставляетъ Эразмъ юношество.
Вс ‘Разговоры’ можно раздлить на дв категоріи: одни (преимущественно ‘Lusus pueriles, Salntandi,— percontandi,— bene precandi formulae, Convivium poлticum) учатъ говорить по-латыни, другіе касаются различныхъ вопросовъ религіи и жизни.. Мы выберемъ наиболе интересные и характеристическіе: ‘Реregrinatio religionis ergo’ и ‘Рыбояденіе’, безъ сомннія, занимаютъ первое мсто, какъ по смлости мысли, такъ по остроумію и живости. Затмъ идутъ: ‘Харонъ’, ‘Всадникъ безъ лошади’, ‘Исповдь солдата’, ‘Солдатъ и картезіанецъ’, ‘Ангельскія похороны’ и нкоторые другіе.
Мы видли, какъ зло смется Эразмъ въ ‘Похвал глупости’ надъ врою* въ иконы, реликвіи, путешествія къ святымъ мстамъ. Часто онъ нападаетъ на эти и подобныя суеврія въ другихъ своихъ сочиненіяхъ, особенно въ письмахъ, но нигд онъ не высказывается такъ рзко, какъ въ ‘Peregrinatio’. Тутъ онъ не уступаетъ даже авторамъ ‘Писемъ темныхъ людей’. Многое, описываемое въ этомъ діалог, Эразмъ видлъ собственными глазами во время путешествія въ Вользингамъ я Кентербюри. Разговоръ начинается дерзкой насмшкой надъ Яковомъ Компостельскимъ: святой мужъ улыбается, когда принимаетъ дары отъ поклонниковъ, слегка киваетъ головой и подаетъ благочестивымъ странникамъ раковины, которыми изобилуетъ сосдній морской берегъ. Вотъ образчикъ тона, въ которомъ ведется разговоръ: Менедемъ: ‘Ну, какъ поживаетъ несравненный мужъ Яковъ?’ Ogygius: ‘Похуже обыкновеннаго!’ Менед.: ‘Отчего же? отъ старости? Ogyg.: ‘Болтунъ! Разв не знаешь, что святые не етарются’. Весьма забавенъ разсказъ Огигія о письм, будто бы присланномъ отъ Пресвятой Двы. По сличеніи почерка этого письма съ эпитафіей Беды и рукописаніемъ, присланномъ съ неба Св. Эгидію, нельзя сомнваться въ подлинности… Почеркъ Несомннно обличаетъ руку ангела ab Epistolis. Мало по малу собесдники переходятъ къ послднему путешествію въ Вользингамъ, гд находился знаменитый храмъ Маріи Приморской. Монастырь пр’ этомъ храм населенъ особаго рода канониками* амфибіями, принимающими, смотра по обстоятельствамъ, видъ то монаховъ, то бльцовъ (на случай, напримръ, папской анаемы на кого-либо). Въ Вольвингам два храма. Богоматерь, уступившая honoris causa, лучшій храмъ своему сыну, обитаетъ въ неотстроенномъ, впрочемъ, и ея помщеніе великолпно: сіяетъ камнями, золотомъ и серебромъ, въ церкви, правда, нсколько темно, но это вполн приличествуетъ священному мсту. Въ числ многихъ чудесъ, совершившихся въ Вользингам, одно заслуживаетъ особеннаго вниманія. Каноники разсказываютъ, будто нкій рыцарь, спасавшійся отъ врага и поручившій себя защит ев’ Двы, чудесно проскочилъ на кон чрезъ весьма небольшое отверстіе (изображеніе рыцаря съ клинообразной бородкой можно’ и теперь видть на стн).— ‘Къ востоку отсюда, разсказываетъ Огигій:— находится часовня, полная чудесъ, туда отправился я. Насъ принялъ другой путеводитель. Тутъ мы помолились нсколько. Тотчасъ намъ показываютъ суставъ человческаго пальца, самый большой изъ трехъ, а цлую его и спрашиваю: чей это остатокъ?— Св. Петра, говоритъ путеводитель^ Апостола? переспросилъ я!— Да!— Наблюдая величину сустава, который казался мн гигантскимъ, а произнесъ: должно быть, Петръ былъ мужъ громадной величины!’ Но тутъ одинъ изъ спутниковъ разсмялся, и каноникъ уже не хотлъ показывать другихъ диковинъ. Къ числу рдкостей Вользингама принадлежитъ источникъ, который, говорятъ, началъ струиться здсь по* повелнію Божіей Матери. ‘Тоже говорятъ, разсказываетъ Огигій:— о крест Господнемъ, который приватно и публично показывается въ столькихъ мстахъ, что если бы снести вс обломки’ то они тяжестью своею могли бы равняться грузовому кораблю, и, однакоже, Господь поднялъ свой крестъ!’ — ‘И теб не кажется это удивительнымъ?’ спросилъ Меяедемъ.— ‘Новымъ, можетъ быть, но никакъ не удивительнымъ, ибо Господь, такъ увеличившій его, всемогущъ.’ На возвратномъ пути изъ Вользингама друзья сочли долгомъ засвидтельствовать свое почтеніе и ом Кентерберійскому. Приложившись къ проломленному черепу мученика, они съ благоговніемъ осмотрли развшенный поствамъ орудія, коими святой мужъ умерщвлялъ свою плоть. Потомъ имъ показали невроятное количество череповъ, подбородковъ, зубовъ, пальцевъ, рукъ, къ которымъ нужно было приложиться,— ‘и этому не было бы конца, если бы одинъ изъ поклонниковъ, человкъ нсколько суровый (Колетъ), не положилъ предла этой страсти показывать. Граціанъ Pullus (такъ звали этого поклонника) не могъ сдержать своего негодованія, когда ему поднесли для цлованія руку какого-то святаго, покрытую гноемъ и кровью. ‘Напослдокъ насъ повели, продолжаетъ Огигій: — въ разницу, вытащили сундучекъ, покрытый черною ко* жею, поставили его на столъ и открыли: тотчасъ вс помолились, преклонивъ колни’.— ‘Что же въ немъ было?’ спрашиваетъ Менедемъ.— ‘Нсколько рваныхъ кусковъ полотна, носившихъ слды мокроты: этими платками, говорятъ, благочестивый мужъ вытиралъ всякаго рода нечистоту, въ которой человческое тло недостатка не иметъ’. Сравнивая эти мста съ извстнымъ 11-мъ письмомъ темныхъ людей, мы вынуждены отдать, предпочтеніе Эразму.
Въ ‘Рыбояденіи’ осмивается католическій формализмъ, преимущественно посты, которые, какъ мы знаемъ, такъ несносны были для Эразма. Разговариваютъ мясникъ и рыбникъ. Мясникъ весьма остроумно доказываетъ, что постъ, столь выгодный для продавцевъ рыбы и столь вредный для здоровья христіанъ, есть установленіе человческое. По его мннію, даже Моисей въ этомъ отношеніи несравненно либеральне, такъ какъ позволяетъ іудеямъ цлый годъ питаться мясомъ овецъ, возъ, куропатокъ… Да и вообще (думаетъ онъ) наша религія гораздо боле идетъ іудеямъ, чмъ христіанамъ, какими ихъ желаетъ видть евангеліе: такъ много въ ней странныхъ предписаній объ исповди, эпитиміяхъ, форм одежды, о брак со всевозможными степенями духовнаго и плотскаго родства. По поводу всего этого, собесдники заводятъ рчь о сил и непогршимости папскихъ постановленій, причемъ мясникъ основательно замчаетъ, что вс эти буллы и декреты — совсмъ не канонъ, такъ какъ одни противорчатъ другимъ. Онъ сомнвается даже, чтобы устами отцовъ собора говорилъ духъ святой. Неудивительно (замчаетъ все тотъ же мясникъ), что вс эти мелчайшія постановленія и опредленія затемнили человческую совсть. По обыкновенію, Эразмъ приводитъ для подтвержденія этихъ разсужденій краснорчивые факты. Мясникъ разсказываетъ, напримръ, странную исторію про нкоего Политреска. Врачи и друзья убждаютъ этого благочестиваго мужа, лежавшаго на смертномъ одр, сть мясную и молочную пищу по средамъ и пятницамъ, такъ какъ отъ этого зависитъ его жизнь. Какъ человкъ истинно религіозный, Политреекъ готовъ умереть скоре, чмъ выпить ложку молока, но этотъ же удивительный мужъ, съ совершенно спокойной совстью, уничтожаетъ тутъ же свое долговое обязательство, нисколько не подозрвая, что это — воровство. Въ этомъ же діалог Эразмъ разсказываетъ два случая изъ собственной жизни: о жить быть въ Монтегю (см. въ 1 глав) и о приключеніи въ Фрейбург. Во время пребыванія въ этомъ город, усердные друзья, знавшіе, что Эравмъ не выноситъ постной пищи, вздумали въ постъ угостить его курицей. Изъ уваженія къ народному врованію, Эразмъ не прикоснулся къ мясу, тмъ не мене, по отьзд его изъ Фрейбурга, быстро распространяется молва, что курица съдена (‘какъ будто 10,000 душъ было погублено’). А между тмъ, въ этомъ же благочестивомъ город во время четыредесятницы напиваются до безчувствія, дерутся, играютъ около церкви, такъ что иной разъ не слышно проповди — и никто не думалъ этимъ возмущаться. ‘Удивительное извращеніе сужденій!’ восклицаетъ рыбникъ. Въ конц діалога Эравмъ еще разъ пересчитываетъ множество странныхъ понятій о добр и зл.
Предметамъ своего всегдашняго отвращенія — монахамъ и солдатамъ — Эразмъ посвящаетъ нсколько діалоговъ, изъ которыхъ наибольшаго вниманія заслуживаютъ: 1) ‘Исповдь солдата’, 2) ‘Разговоръ солдата и картезіанца’, 3) ‘Харонъ’, 4) ‘Всадникъ безъ лошади’, 5) ‘Ангельскія похороны’, 6) ‘Погребеніе’ и 7) ‘Кораблекрушеніе’. Во всхъ этихъ разговорахъ Эразмъ нападаетъ, какъ на самую профессію солдата, такъ и за его личность, гораздо энергичне, чмъ на монаха. Монахъ является у него скорй смшнымъ и жалкимъ, нежели отвратительнымъ, напротивъ того, наемный солдатъ, принужденный въ мирное время жить грабежомъ, разбоемъ и воровствомъ, отвратителенъ, ибо видитъ, по словамъ Эразма, врага не столько въ непріятельскомъ лагер, сколько во всякой мирной хижин.
Въ ‘Исповди солдата’ Эраэмъ заставляетъ нкоего Тразимаха, только-что возвратившагося съ поля сраженія, откровенно разсказать о своихъ похожденіяхъ своему пріятелю Ганнону. Разговоръ ведется съ обихъ сторонъ чрезвычайно живо и остроумно. Встртивъ Тразимаха въ одежд воина, Ганнонъ выражаетъ невольное удивленіе, какимъ образомъ этотъ человкъ, который храбростью нисколько не уступаетъ дикой коз, вдругъ преобразился въ солдата.— ‘Надежда на добычу сдлала меня храбрымъ!’ отвчалъ Тразимахъ. Но (признается онъ), отягченный преступленіями, которыхъ въ военномъ званіи совершено имъ гораздо боле, нмъ во всю предшествовавшую жизнь, онъ воротился съ пустымъ карманомъ. На разспросы пріятеля о ход сраженія Тразимахъ могъ только сказать: стамъ такой шумъ, смятеніе, звуки трубъ, громы роговъ, ржаніе лошадей, крики людей, что я ничего не могъ замтить, что тамъ происходило, ибо еле чувствовалъ, гд нахожусь самъ’. Поэтому, вс т пріятные разказчики, такъ обстоятельно повствующіе, кто, когда, что и гд сказалъ или сдлалъ во время битвы (какъ будто сами они были посторонними наблюдателями) — не что иное, какъ самые безсовстные лгуны. Какъ истинный воинъ, Тразимахъ считаетъ дозволеннымъ свое ремесло, состоящее въ убиваніи людей и обезчещиваніи двушекъ, какъ воинъ христіанскій и благочестивый, онъ нисколько не боится ада, потому что поручилъ себя покровительству святой Варвары и возложилъ непоколебимую надежду на святаго Христофора, образъ котораго онъ ежедневно созерцаетъ. Мы уже видли, какъ разсуждаетъ Эразмъ объ этихъ святыхъ-спеціалистахъ. Въ діалог ‘Кораблекрушеніе’ онъ еще разъ возвращается къ этому сюжету. Моряки, такъ же, какъ и солдаты, имютъ своихъ особенныхъ покровителей, между которыми первое мсто занимаетъ Божія Матерь, хотя она, какъ извстно, никогда не бывала на мор. Любопытно объясненіе этого суеврія: Адольфъ, одинъ изъ разговаривающихъ въ этомъ діалог, замчаетъ: ‘Нкогда о мореплавателяхъ заботилась Венера, потому что, какъ думали, сама родилась отъ моря, но, такъ такъ она прекратила свое попеченіе, то этой недвственной матери послдовала мать-Два’. Ближайшіе по этой части помощники Маріи — Яковъ Компостельскій и Христофоръ Парижскій, затмъ (по словамъ Адольфа, бывшаго на корабл во время бури) многіе призываютъ на помощь Марію Синайскую, какого-то Петра, Доминика, ому, Викентія и такъ дале. Одинъ изъ пассажировъ такъ перепугался, что далъ безумный обтъ поставить Христофору Парижскому свчу, величиною съ самого святого. Сосдъ замтилъ просителю, что онъ едва ли будетъ въ состояніи исполнить общаніе, если продастъ все свое имущество (такъ какъ статуя Христофора — гигантскихъ размровъ). ‘Молчи, дуракъ! (отвтилъ молящійся) ужели думаешь, что я говорю отъ души? Если я достигну земли, то не дамъ ему и сальной свчки’.
Въ ‘Разговор солдата съ картезіанцемъ’ выведенъ наемный солдатъ почти такого же закала, какъ и въ ‘Исповди’. Только-что возвратившись съ войны, онъ заходитъ къ картезіанцу, своему бывшему пріятелю. Оба начинаютъ подсмиваться надъ профессіей другъ друга. ‘Почему ты, спрашиваетъ солдатъ:— никому не поручилъ полечить твои мозги, прежде чмъ броситься въ такое рабство?’ Картезіанецъ ловко защищается и, въ свою очередь, задаетъ пріятелю вопросъ: ‘Скажи, пожалуйста, куда двались хорошіе медики, когда ты, покинувъ дома молодую жену и дтей, отправился на войну, нанявшись за ничтожную плату перерзывать горло людямъ, да еще съ опасностью для собственной кожи?’. Въ такомъ тон ведется диспутъ о преимуществахъ той и другой профессіи. Симпатіи Эразма, очевидно склоняются на сторону меньшаго зла — монашества. Онъ заставляетъ солдата сознаться, что только жажда наживы увлекаетъ людей на войну, что все жалованье и добыча отъ такого количества грабежей, святотатствъ и воровства пропивается, проигрывается, растрачивается на женщинъ, причемъ въ награду получается (какъ и въ настоящемъ случа) изрядное количество рубцовъ — этихъ трофеевъ дракъ за игрой и попойками, да испанская проказа. Говорятъ, будто Эразмъ, изображая такого надленнаго рубцами и болзнью солдата, мтилъ на Гуттена.
Къ этому же разряду діалоговъ, т.е. на тэму о войн совсмъ тмъ, что къ ней относится, можно причислить ‘Харона’ и ‘Всадника безъ лошади’. ‘Харонъ’ написанъ во время войны Карла V съ Францискомъ. Эразмъ, со смхомъ сквозь слезы, оплакиваетъ здсь печальную участь безчисленныхъ жертвъ войны. Содержаніе разговора — настоящая война. Харонъ хлопочетъ о новомъ большомъ и крпкомъ транспортномъ судн, такъ какъ его старая утлая ладья не въ состояніи поднять громаднаго количества вновь прибывающихъ тней: три монарха повергли весь христіанскій міръ въ жестокую безчеловчную войну, къ чему грозитъ присоединиться еще вражда, происходящая отъ разницы въ мнніяхъ. Аласторъ, одинъ изъ разговаривающихъ лицъ, съ грустью замчаетъ, что на ‘жалобу мира’ и ‘Эпитафію’ не обращаютъ ни малйшаго вниманія, потому что у фурій слишкомъ много помощниковъ. Одтыя въ мантію, эти твари проникаютъ во дворцы, подстрекаютъ въ войн, утверждая, будто война по евангелію есть нетолько дло справедливое, но даже нчто ‘святое и благочестивое’. ‘Чего нельзя сдлать подъ личиной религіи’? восклицаетъ при этомъ Эразмъ. Харонъ проситъ совта у Аластора насчетъ лодки. Послдній замчаетъ, что эта забота — пустяки, такъ какъ Вулканъ можетъ произвести необходимыя работы. ‘Такъ-то такъ, отвчаетъ Харонъ:— да у насъ матерьялу нтъ’. Аласторъ: ‘Что я слышу? разв здсь совсмъ нтъ лсу?— Харонъ:— ‘Истреблены даже рощи, что находились въ Елисейскихъ Доляхъ’. Аласторъ:— ‘Для чего же?’. Харонъ:— ‘Для сожженія тней еретиковъ, такъ что ^теперь мы вынуждены выкапывать уголь изъ ндръ земли’.— Въ отмщеніе властителямъ, презрвшимъ его ‘жалобу’, и ревнителямъ благочестія, истреблявшимъ ‘лса для сожженія еретиковъ’, Эразмъ могъ только сказать устами Харона: ‘у меня нтъ привиллегированныхъ — гребутъ монархи, гребутъ и кардиналы, каждый въ свой чередъ, не меньше, чмъ ничтожные плебеи, все равно — учились ли они этому искуству, или не учились’.
Совсмъ въ иномъ род ‘Всадникъ безъ лошади’. Этотъ живой юмористическій діалогъ скоре напоминаетъ ‘Похвалу глупости’, чмъ суровую инвективу ‘Пословицъ’. Несторій даетъ совты Гарпалу, простяку-деревенщин, какъ пройдти въ дворянство. Прежде всего менторъ предлагаетъ купить это достоинство, такъ какъ Цезарь продаетъ по дешевымъ цнамъ, но у Гарпала слишкомъ много самолюбія: онъ знаетъ, что надъ такими дворянами народъ смется. Тогда Несторій проектируетъ слдующій планъ: во первыхъ, слдуетъ удалиться изъ отечества и вступить въ общество юношей дйствительно знатнаго происхожденія, затмъ необходимо пріобрсти рыцарское облаченіе и надть на палецъ кольцо, украшенное камнемъ: если купить не ша что, то можетъ служить позолоченная мдь и фальшивый камень, дале нужно выбрать изображеніе для украшенія щита. Но тутъ является затрудненіе, какую эмблему выберетъ Гарпалъ, который нетолько не участвовалъ ни въ одномъ сраженіи, но и издали не видалъ его? Единственная пролитая имъ кровь — кровь гусей, которыхъ онъ храбро и въ большомъ количеств рзалъ, живя въ деревн. Но изобртательный Несторій нашелся: онъ совтуетъ изобразить серебрянный ножъ и три золотыя гусиныя головы на красномъ фон, ибо краснотою гусиная кровь нисколько не уступаетъ человчьей. Щитъ будетъ прибитъ къ дверямъ гостинницы, гд остановится новый рыцарь. Въ такомъ же род предполагается и фасонъ шлема, верхняя часть коего должна представлять собачью голову съ опущенными ушами. Теперь остается фамилія и девизъ, но изобрсти ихъ довольно трудно, потому что Гарпалъ родился въ малоизвстной ничтожной деревушк. По счастью, недалеко отъ деревни есть гора съ обрывомъ. Несторій тотчасъ ршилъ, что новый рыцарь будетъ прозываться: ‘Гарпалъ, рыцарь золотой скалы’ (eques ab aurea тире). Девизомъ избрано изреченіе: ‘была не была’ (omnis jacta eit alea). Дале идутъ совты, какъ долженъ себя вести новый рыцарь, именно: ему необходимо сдлаться игрокомъ, пьяницей, мотомъ, неизлишне также украситься ‘испанской проказой’, потому что иначе его никто не сочтетъ за истиннаго рыцаря. Денегъ всегда можно достать займомъ, и чмъ больше кредиторовъ, тмъ лучше: извстное дло, что это самые врные слуги. Прислугу слдуетъ держать проворную, чтобы оправдывала пословицу: ‘плохо не клади, другихъ въ грхъ не вводи’. ‘И тотъ рыцарскій догматъ слдуетъ соблюдать: справедливо и прилично рыцарю освобождать путника-плебея отъ денегъ, ибо что можетъ быть недостойне, какъ то, что подлый купецъ въ изобиліи иметъ деньги, а рыцарю нечего издержать на женщинъ и игру’. Въ конц-концовъ можно обманомъ жениться на знатной и богатой двушк. На случай, если обнаружится ложь, есть убжище — война: это море покроетъ всякія злодйства.
Переходимъ къ монахамъ. Имъ, какъ сказано, посвящаются ‘Ангельскія похороны’ и ‘Погребеніе’. Говорятъ, Эразмъ имлъ въ виду принца Карпи, Рудольфа Агриколу и Христофора Лонголія. Вотъ вкратц содержаніе обоихъ діалоговъ. Въ ‘Ангельскихъ похоронахъ’ бесду ведутъ еотимъ, человкъ простодушный и доврчивый, и Филекоусъ (любитель новостей). еотимъ только-что возвратился съ похоронъ: слды печали еще не исчезли на его лиц. Умеръ нкто Евсевій, человкъ знатный и ученый. На смертномъ одр сей блаженный мужъ далъ обтъ Господу, что будетъ ‘вести борьбу во имя Христа по правиламъ святого Франциска’. По поводу этого обта собесдники начинаютъ разсуждать о монашеств, и оба приходятъ къ заключенію, что странно посвящать себя Богу, когда уже въ крещеніи всякій посвященъ Христу, притомъ же и въ евангеліи ничего не говорится о монахахъ. Описавъ въ весьма забавныхъ чертахъ самые похороны (одваніе трупа въ францисканскую мантію), еотимъ излагаетъ семь тайныхъ правилъ францисканскаго ордена, будто бы открытыхъ св. Франциску самимъ Христомъ. Изъ этихъ правилъ наиболе интересны пятое и шестое. Пятое заключается якобы въ такомъ общаніи Господа: всякій, кто желаетъ зла ордену (а такихъ увы! немало), никогда не достигнетъ половины возраста, назначеннаго Богомъ, и погибнетъ гнуснйшей смертью, шестое говоритъ, напротивъ, что покровители ордена, хотя бы вели самую нечестивую жизнь, оканчиваютъ ее наилучшимъ образомъ. Но кто же можетъ считаться покровителемъ ордена? ‘О, ужели не понимаешь? Кто даетъ, кто одваетъ, кто устраиваетъ кухню, тотъ и любитъ’. Разсуждая о томъ, какъ францисканская одежда, надтая на трупъ, спасаетъ душу и тло гршника, Филекоусъ, между прочимъ, замчаетъ, что удостоившіеся такой чести трупы даже не гніютъ, потому что у червей оказалось бы въ случа нападенія на блаженное тло больше мужества, чмъ у злыхъ демоновъ.
Почти такая же тэма и ‘Погребенія’. Здсь описываются похороны двухъ знатныхъ мужей — Георгія, суеврнаго, глуповатаго богача, и Корнилія, истинно благочестиваго и разумнаго бдняка. Еще не усплъ больной Георгій кончить исповдь, какъ его домъ наполнился монахами четырехъ орденовъ, явился также и приходскій священникъ. Возмутившись тмъ, что больной исповдался у францисканца, этотъ послдній угрожаетъ умирающему отказомъ въ мропомазаніи, причащеніи и погребеніи подъ тмъ предлогомъ, что онъ, пастырь, не иметъ никакого понятія о совсти своей овечки, за которую долженъ дать отвтъ передъ Господомъ. Монахи ожесточились: одинъ доминиканецъ, хвастаясь своей степенью баккалавра, упрекаетъ священника въ невжеств и дурномъ поведеніи. Совсмъ не желая оставаться въ долгу, священникъ колетъ монахамъ глаза тмъ, что они втираются въ дома богатыхъ людей, развращаютъ посвященныхъ Богу двъ, упрекаетъ ихъ и еще во многомъ другомъ, что неудобно пересказывать въ наше время. Перебранк не видлось конца, еслибы больной не удовлетворилъ обихъ сторонъ, ршивъ исповдоваться и у священника и заплатить ему за исповдь, молитвы и прочее. Но едва ушелъ патеръ, какъ поднялась новая буря — въ домъ явились еще четыре ордена — нищенствующіе, къ которымъ скоро присоединился пятый, носившій названіе крестоносцевъ (отрасль августинцевъ), ‘столь же необходимый для круглаго счета орденовъ, какъ для телеги пятое колесо’. У крестоносцевъ завязывается брань съ остальными. Больной долженъ былъ и ихъ примирить, пообщавъ всмъ орденамъ равную плату и дозволивъ всмъ присутствовать при погребеніи, за исключеніемъ пятаго, которому Георгій не позволилъ быть на обд, ибо не безъ основанія опасался, что можетъ произойти драка. Этотъ удивительный больной, умвшій такъ чудесно умиротворять, былъ изъ военачальниковъ, имлъ громадное состояніе, нажитое грабежомъ, святотатствомъ и искуствомъ въ ариметик: Георгій доносилъ своему королю, что содержитъ 30,000 войска, а на самомъ дл кормилъ не боле семи тысячъ, причемъ и изъ этого числа далеко не всмъ платилъ жалованье, хотя это было для него легко, такъ какъ онъ безъ церемоніи бралъ контрибуціи съ своихъ и чужихъ одинаково. Къ высокимъ и по истин благочестивымъ дяніямъ сего достойнаго мужа должно отнести его духовное завщаніе, въ которомъ онъ предписываетъ жен и дтямъ поступить въ монастырь и завщаетъ большую часть состоянія на монастыри. Посл главныхъ распоряженій, умирающій подробно и обстоятельно предписалъ чинъ похоронъ, опредливъ въ точности, сколько монаховъ и какихъ орденовъ должны нести гробь, кто будетъ плакать, и такъ дале. Подъ конецъ больному прочли папскую индульгенцію, освобождающую его отъ огня чистилища, и облачили въ мантію св. Франциска.
Совсмъ иначе готовился къ смерти Корнилій. Исповдавшись и причастившись у приходскаго священника, онъ все остальное время посвящаетъ бесд съ семьей, заповдуетъ матери любить дтей и всмъ другъ друга. Духовную Корнилій написалъ задолго до болзни, ибо считалъ предсмертныя завщанія ничмъ инымъ, какъ бредомъ сумасшествія.
Такими изображалъ Эразмъ солдатъ и монаховъ. Въ числ наиболе распространенныхъ суеврій, вра въ упырей, въ явленія демоновъ и подобныхъ диковинъ занимала не послднее мсто. Чтобы показать изъ какого рода источника могутъ происходить чудесные разсказы, Эразмъ написалъ забавный діалогъ ‘Заклинаніе’ (Exorcismus sive Spectrum). Нкто Полусъ, веселый малый, охотникъ позабавиться и позабавить другихъ, задумалъ подшутить надъ приходскимъ священникомъ, умственный кругозоръ котораго не переступалъ за предлы требника. Спрятавшись въ кусты (дло происходило не далеко отъ Лондона), Полусъ началъ издавать по вечерамъ раздирающіе могильные звуки. Днемъ онъ уврялъ Фавна (такъ звали священника), что это — крики гршной души, которую онъ, Фавнъ, долженъ спасти изъ власти демона посредствомъ заклинаній. Сострадательный Фавнъ готовъ сдлать доброе дло. Очертивъ кругъ, онъ въ сопровожденіи другого духовнаго лица, Полусова пріятеля, начинаетъ творить ежедневно заклинанія, во время которыхъ Полусъ съ компаніей веселыхъ пріятелей искусно разыгрываетъ роль демоновъ и гршной души, принадлежавшей когда-то тоже нкоему Фавну. Угнавъ это послднее обстоятельство, бдный заклинатель чуть не помшался, разсказывая потомъ виднное и слышанное, онъ незамтно для себя самого привиралъ цлую массу небывалыхъ диковинъ. Неутомимый на выдумки Полусъ закончилъ свою шутку тмъ, что подбросилъ на престолъ приходской церкви письмо, якобы отъ души Фавна, спасенной заклинаніями. Въ письм общалось Фавну-заклинателю вчное блаженство. ‘И прежде этого, заключаетъ одинъ изъ собесдниковъ:— я не имлъ обыкновенія придавать большаго значенія сказкамъ, которыя разсказываются въ народ о привидніяхъ, а съ этого времени еще мене, потому что многое выдается за истину легковрными людьми, подобными Фавну, на основаніи писемъ, сочиненныхъ съ подобнымъ же искуствомъ’.
Ту же самую цль разоблаченія хитрости обманщиковъ Эразмъ, по его собственнымъ словамъ, преслдуетъ и въ нкоторыхъ другихъ діалогахъ: въ ‘Алхимик’, ‘Hippopiano’, ‘Ptochologia’ и ‘Convivio fabuloso’. Мы упомянемъ только о двухъ первыхъ. Насмшки надъ алхимикомъ въ т времена — не рдкость. Еще Чосеръ издвался надъ этими добродушными тружениками, неутомимо раскалявшими свои тигли и до пота толокшими спеціи. Эразмъ изображаетъ намъ алхимика — пройдоху, открывающаго философскій камень въ глупости, жадности и легковріи людей. Священникъ, разыгрывающій роль алхимика, ловко надуваетъ ограниченнаго богатаго старика Бальбина. Льстивой рчью онъ завлекаетъ Бальбина въ предпріятіе, которое общаетъ хорошую прибыль, затмъ поселяется въ его дом, устроиваетъ лабораторію и день за днемъ выманиваетъ у старика подъ разными предлогами деньги, которыя немедленно прокучиваетъ въ веселой компаніи. Другой алхимикъ, выведенный въ ‘Птохологіи’, обманываетъ простоту инымъ способомъ: онъ вкладываетъ въ уголь нсколько серебра и затмъ весьма выгодно продаетъ свой секретъ.
Чтобы покончить съ ‘Разговорами’, намъ остается теперь сказать нсколько словъ о тхъ діалогахъ, гд Эразмъ высказываетъ свои мысли о брак, объ образованіи женщинъ, о назначеніи ихъ въ обществ и семь. Какъ всегда, здравые и гуманные взгляды Эразма и относительно этого предмета представляютъ поразительный контрастъ съ общераспространенными грубыми понятіями о женщин, какъ рабын и хозяйк. Несмотря на то, что самъ Эразмъ не зналъ семейной жизни, онъ никогда не превозносилъ безбрачія, какъ это бываетъ въ подобныхъ случаяхъ, напротивъ, онъ неутомимо (по своему обыкновенію) порицалъ вынужденное, а потому соединенное съ тайнымъ развратомъ двство. Мы уже видли, въ какомъ изобиліи пускаетъ онъ стрлы своего остроумія противъ монаховъ, задававшихся спеціальной цлью ловить неопытную молодежь въ искусно разставленныя сти. Въ діалог ‘Двица, ненавидящая супружество’, Эраэмъ даетъ молодымъ людямъ орудіе распознавать этихъ ловцовъ, ‘гуляющихъ, какъ онъ выражается, по всему міру’. Благоразумный и благовоспитанный юноша уговариваетъ двушку, уже обрекшую себя монашеской жизни, оставить свое намреніе или, по крайней мр, не спшить окончательнымъ ршеніемъ. Резоны, приводимые Эвбуломъ (такъ звали этого юношу), уже извстны намъ: спасаться можно везд, я вн монастыря даже удобне, монастырь — могила, ибо, разъ попавши въ сти, уже трудно выбраться. Изъ слдующаго діалога (‘Двица раскаивающаяся’) мы узнаемъ, что совты Эвбула оказали желаемое дйствіе, и Катарина оставляетъ свое необдуманное намреніе. Къ сожалнію, не вс двушки такъ серьзно размышляютъ о выбор жизненной дороги, прибавляетъ Эразмъ. Замтимъ мимоходомъ, что оба діалога ведутся чрезвычайно деликатно, что было большой рдкостью въ Эразмовы времена.
Итакъ, супружеская жизнь предпочтительне. Но вдь и бракъ, какъ мы знаемъ изъ разсужденій ‘глупости’, далеко не всегда ведетъ къ счастію. Въ разговор ‘жена-браконенавистница’ Эразмъ пытается указать практическіе способы устроить наилучшимъ образомъ супружескія отношенія. Его домострой, разумется, далеко не то, что Сильвестровъ — средневковой, однакоже и Эразмъ (впрочемъ, по необходимости) признаетъ, что жена, по писанію, должна подчиняться мужу и иной разъ уступать ему, хотя бы онъ и не былъ правъ. Въ этомъ, конечно, не было бы необходимости, еслибы существовалъ разводъ (о трудности котораго сожалетъ Эразмъ), но такъ какъ въ ныншнія времена онъ почти невозможенъ, то ничего лучшаго не остается, какъ путемъ взаимныхъ уступокъ, сколько возможно, длать жизнь сносною. Изъ множества средствъ къ достиженію этого, находящихся въ распоряженіи жены, Эразмъ рекомендуетъ прежде всего не слдовать примру Ксантиппы, потому что не вс мужья — Сократы. Ничего нтъ хуже, какъ раздражать мужа постоянной бранью и упреками, особенно при постороннихъ. Въ крайнемъ случа, жена можетъ пожаловаться на мужа его родителямъ или родственникамъ, но ни въ какомъ случа не своимъ. Не безполезно также примниться, безъ особенныхъ униженій, къ привычкамъ и вкусамъ мужа, напримръ, если онъ любитъ музыку, то не лниться пть, когда онъ играетъ ‘на арф’.
Но вс эти мры, конечно, рекомендуются только въ случа необходимости, гораздо лучше предупреждать самое зло въ корн, а это возможно лишь въ томъ случа, когда женихъ и невста вполн соотвтствуютъ другъ другу умственно, нравственно и физически. Сколько несчастій въ супружеств происходитъ отъ подлости, невжества и предразсудковъ. Двушки, воспитываемыя большей частью въ суетности, не въ мру любятъ блескъ, знатность, титулы, а мужчины выше всего цнятъ богатство. Такимъ образомъ и происходятъ несчастные браки. Къ этому слдуетъ прибавить еще родительскіе разсчеты. Отецъ и мать нердко имютъ въ виду гораздо боле собственныя выгоды, чмъ счастье дтей. Примръ неравнаго брака Эразмъ описываетъ въ діалог ‘Неравное супружество’ (Impar conjugium). Безобразный, покрытый проказой и ничего, кром болзни, не имющій рыцарь женится на семнадцатилтней красавиц. ‘Сколь превратны сужденія людей!’ восклицаетъ по обыкновенію Эразмъ. А если плебей поцлуетъ благородную двицу, вс закричатъ, что совершено преступленіе, достойное смерти. И вотъ, къ несчастію человчества, существуетъ законъ, имющій обязательную силу: что соединено Богомъ, человкъ не разлучаетъ. По мннію Эразма, бракъ въ такихъ случаяхъ не долженъ имть обязательной силы, такъ какъ онъ заключенъ dolo et malo.
Какъ скоро въ бракъ вступаютъ лица, равныя по общественному положенію, нравственно и физически подходящія другъ другу, женщин ничего боле не остается, какъ свято соблюдать обязанности жены и матери. Въ числ материнскихъ обязанностей, Эразмъ, между прочимъ, высоко ставитъ, чтобы мать сама была кормилицей дтей своихъ (объ этомъ трактуется въ особенномъ діалог: Puerpera). Чтобы быть хорошей матерью и женою въ нравственномъ смысл, женщина должна быть образована совершенно такъ же, какъ и мужчина. Въ письмахъ Эразма можно найти много мстъ, гд онъ съ юношескимъ восторгомъ восхваляетъ новое поколніе женщинъ, посвящающихъ себя наукамъ. ‘Сцена длъ человческихъ превращается, говоритъ онъ напримръ, въ одномъ письм:— монахи не знаютъ наукъ, а женщины въ ладу живутъ съ книгами’. Въ особенности же высоко ставитъ онъ женское образованіе въ ‘Разговор аббата и ученой женщины’. Не можемъ не остановиться на этомъ прекрасномъ діалог. Почтенный аббатъ, явившись въ комнату ученой женщины, пораженъ удивленіемъ при вид множества греческихъ и латинскихъ книгъ, вмсто обычной обстановки женскаго будуара. Онъ выражаетъ сожалніе, что молодая женщина не понимаетъ, въ чемъ состоитъ пріятность жизни. ‘Чмъ измряешь ты пріятность?’ спрашиваетъ Магдалія.— ‘Сномъ, отвчаетъ аббатъ:— пирами, свободой длать что угодно, деньгами и почестями’.— ‘А если мн чтеніе хорошей книги доставляетъ больше удовольствія чмъ теб охота, кутежи или игра въ кости? спрашиваетъ Магдалія. Разв ты не находишь, что а живу пріятно?— Аббатъ: Я пересталъ бы жить.— Магдалія. ‘Я не спрашиваю, что для тебя самое пріятное, но въ чемъ должно заключаться пріятное?’ — Аббатъ. ‘Я не желалъ бы, чтобы мои монахи часто обращались съ книгами’.— Магдалія. ‘А мой мужъ весьма одобряетъ пои занятія. Но почему же теб не нравится это въ монахахъ?’ — Аббатъ. ‘Потому, что нахожу ихъ мене послушными: они ссылаются на декреты, декреталіи, на Петра и Павла’.— Магдалія’ ‘А разв ты приказываешь что-либо противное Петру и Павлу?’ — Аббатъ. ‘Чему они учатъ, я не знаю, но я не жалую монаха, который уметъ возражать, и не желаю, чтобы кто-нибудь былъ умне меня’.— Магд. ‘Этого возможно избжать, если постараться сдлаться сколь возможно мудрымъ’.— Аббатъ. ‘Досуга нтъ’.— Магдалія. ‘Какимъ образомъ?’ — Аббатъ. ‘Нтъ времени’.— Магдалія. ‘Нтъ времени, чтобъ быть мудрымъ?’ — Аббатъ. ‘Нтъ’.— Магдалія. ‘Что же мшаетъ?’ — Аббатъ. ‘Длинныя молитвы, забота о хозяйств, охота, лошади, придворная служба’. Дале, Магдалія доказываетъ аббату, что обязанность женщины заключается въ заботахъ о хозяйств и въ воспитаніи дтей, обязанность, которой она безъ помощи книгъ, безъ образованія, исполнить не можетъ. Аббатъ допускаетъ, что дама можетъ читать книги, но только французскія, а ни въ какомъ случа не латинскія и греческія, исполненныя непристойностей. Магдалія замчаетъ, что французскія книги въ этомъ отношеніи могутъ поспорить съ латинскими.— ‘Да я не о томъ говорю’, отвчаетъ аббатъ.— ‘Объясни же, въ чемъ дло?’ спрашиваетъ Магдалія.— Аббатъ. ‘женщины безопасне отъ священниковъ, если он не знаютъ по-латыни.— Магдалія. ‘Благодаря вашимъ стараніямъ, въ этомъ нтъ никакой опасности, такъ какъ вы прилежно печетесь о томъ, чтобы не знать по-латыни’. Аббатъ ссылается тогда на общее мнніе, но Магдалія очень дльно замчаетъ, что мнніе глупой толпы — не законъ для разумнаго человка, напротивъ, слдуетъ заботиться о томъ, чтобы измнить старое, отжившее и потому вредное. Какъ, однако, ни разумно защищаетъ она женское образованіе, аббатъ остается равнодушнымъ ко всмъ доводамъ и выражаетъ мысль, что онъ ни за что не согласился бы быть мужемъ ученой жены: сколько ни учись, сколько ни убивай здоровье и время, а умирать придется въ конц-концовъ (аргументируетъ онъ), и умирать, не поживъ, какъ слдуетъ. Выведенная изъ терпнія, Магдалія ссылается на примръ Божьей Матери, которая, какъ извстно, прилежно читала книги, но аббатъ и при этомъ остается твердъ, какъ скала’
Къ этимъ краснорчивымъ строкамъ мы ничего не имемъ прибавить, вспомнимъ только, что это говоритъ писатель XVI столтія, когда варварскія понятія о женскомъ образованіи были еще въ полной сил. Счастливыя исключенія, какъ семья Мора, Билибальда Пиркгеймера, Маргарита и десятокъ другихъ представляются слабо мерцающими звздочками на темномъ горизонт, и Эразмъ съ юношескимъ восторгомъ и свтлой надеждой на лучшее будущее привтствуетъ появленіе ихъ… Если иногда, какъ, напримръ, въ ‘Похвал глупости’ и въ разговор: ‘Богатые нищіе’, онъ смется надъ легковріемъ женщинъ, надъ ихъ слабостью къ монахамъ и духовникамъ, склонностью къ сварливости, то онъ иметъ въ виду слабую сторону своихъ современницъ, совсмъ не желая унижать существъ ихъ, какъ женщинъ.
Но вліянію на умы современниковъ Эразма, Colloquia занимаютъ первое мсто посл ‘Похвалы глупости’. Хотя авторъ предназначалъ ихъ только въ руководство юношеству, однако, разсматриваемые въ нихъ вопросы, какъ мы могли убдиться,— слишкомъ серьзны и важны для учебника, книга скоро сдлалась популярною среди всей образованной публики. Дан. Гейнзіусъ, восхваляя Эразма, какъ борца съ ‘общественными заблужденіями и болзнями’, писалъ Петру Скриверію въ 1636 году, т. е. спустя ровно сто лтъ посл смерти Эразма: ‘никогда онъ ‘Эразмъ) не выражалъ эту идею (т. е. борьбы съ общественными болзнями) лучше, чмъ въ прекраснйшей книжк ‘Разговоры’, гд онъ играетъ роль не тяжелаго и угрюмаго медика, но веселаго и дружелюбнаго, все, что здсь упоминается, о чемъ говорится, взято прямо изъ жизни (е media vita) для улучшенія ея’. Не говоримъ о похвалахъ друзей. Дйствія его враговъ указываютъ, насколько ‘Colloquia’ считались опасной книгой. Въ 1524 году въ Париж вышло подложное изданіе ‘Разговоровъ’ Эразма,— со множествомъ измненій. Въ предисловіи говорится, что авторъ самъ нашелъ, что многія мста отзываются Лютеровой ересью, что онъ раскаевается въ своемъ грх и потому въ новомъ изданіи измняетъ вс еретическія мста, особенно гд дло идетъ о монахахъ, обтахъ, пилигримствахъ, индульгенціяхъ и тому подобномъ. Эразмъ возмутился этой дерзостью и не замедлилъ печатно разсказать всю исторію. Эти измненія, по его словамъ, сдланы чрезвычайно неискусной рукой, необыкновенно глупо и подло, такъ что поддлку тотчасъ можно отличить отъ оригинала. Самую обстоятельную и (замтимъ кстати) характеристическую для самого Эразма защиту ‘Разговоровъ’ находимъ въ письм его къ лувенскимъ теологамъ. ‘Говорятъ (пишетъ онъ), что въ Collcquia есть ересь, напримръ, въ ученіи о постахъ, индульгенціяхъ, обтахъ. Положимъ, что и такъ, но обвинять автора все-таки нтъ никакого основанія, во-первыхъ потому, что эдиктъ императора вышелъ 6-го мая 1522 г., а книга — раньше, во-вторыхъ — авторъ изъясняетъ совсмъ не догматическіе вопросы, но формы латинской рчи, хотя мимоходомъ и прибавлено кое* что, служащее къ утвержденію въ добрыхъ нравахъ, въ-третьихъ — авторъ не отвчаетъ за мннія разговаривающихъ лицъ, ибо изъ-того, что скажетъ Эвбулъ или Магдалія, еще не слдуетъ, что и онъ также думаетъ’. Впрочемъ, даже въ этомъ письм Эразмъ отстаиваетъ нкоторыя свои мысли, высказанныя въ ‘Разговорахъ’, напримръ, онъ утверждаетъ, что глупо поступаютъ т, которые, покидая семью, идутъ искать спасенія въ Римъ или Іерусалимъ. По требованію нкоторыхъ враговъ Эразма, Сорбонна запретила юношеству читать Colloquia. Жалуясь на это варварское распоряженіе, Эразмъ справедливо замчаетъ, что ни съ чмъ несообразно питать дтей глупыми пснями кормилицъ и нянекъ, напротивъ, слдуетъ предлагать имъ здоровую пищу. Такова была судьба ‘Разговоровъ’ во Франціи. И въ Англіи также была запрещена продажа (благодаря стараніямъ нкоего Стандиція). Въ письм къ кардиналу Вольси, Эразмъ требуетъ справедливости, такъ какъ, по его убжденію, въ Colloquia нтъ ничего еретическаго и безнравственнаго. Зачмъ говорятъ, что старику не въ лицу писать такія легкомысленныя книжки? Тогда про вся* наго старика, учащаго дтей, можно будетъ сказать, что онъ занимается не своимъ дломъ. Дайте, наконецъ, книгу на испытаніе (говоритъ онъ) и не друзьямъ только, а безпристрастнымъ судьямъ. Если не найдутъ въ ней ничего вреднаго, то зачмъ же запрещать употребленіе ея въ школахъ? Епископъ Линкольнскій (Langland) уговариваетъ Эразма перестать писать эти разговоры, потому что они не нравятся многимъ, но Эразмъ отвтилъ на это очень умно: онъ знаетъ во-первыхъ, что наоборотъ — книга нравится многимъ друзьямъ, во-вторыхъ, совтуетъ епископу прочитать ее съ начала до конца: онъ и самъ найдетъ въ ней много неглупыхъ и интересныхъ вещей.
Наконецъ, нкоторые приняли насмшки на собственный счетъ. Къ числу таковыхъ принадлежитъ между прочимъ Эколампадій. Передъ нимъ Эразмъ счелъ нужнымъ извиниться: въ письм къ нему онъ говоритъ, что подъ длинноносымъ и черноволосымъ Циклопомъ (въ діалог ‘Evangelio forus’) онъ разумлъ своего слугу Николая Каннія. Въ конц-концовъ, Эразмъ нашелся вынужденнымъ написать тотъ упомянутый нами трактатъ ‘о польз разговоровъ’, гд подробно объясняетъ смыслъ и цль каждаго отдльнаго діалога. Основная мысль этой апологіи уже намъ извстна: Эразмъ настойчиво защищаетъ все, высказанное въ Colloquia, и притомъ со ссылками на авторитетъ святыхъ отцовъ (напримръ, на Августина въ вопрос о монашеств).
Намъ остается теперь, для полной характеристики Эразмовой сатиры до реформаціи, сказать нсколько словъ объ его переписк. Письма представляютъ троякій интересъ: во-первыхъ, какъ матерьялъ для біографіи Эразма и характеристики его воззрній, такъ какъ въ интимной бесд съ друзьями онъ высказывается гораздо откровенне, чмъ въ другихъ сочиненіяхъ, во-вторыхъ, они драгоцнны, какъ источникъ для изученія эпохи, ибо Эразмъ переписывался со всмъ тогдашнимъ образованнымъ міромъ, и наконецъ, въ третьихъ — на что мы и обратимъ вниманіе, письма интересны, какъ произведеніе литературное. Съ этой послдней точки зрнія, какъ было уже нами замчено, до сихъ поръ ихъ мало изучали. Припомнимъ, что современники Эразма читали ихъ точно такъ-же, какъ и ‘Похвалу глупости’, ‘Пословицы’ и ‘Разговоры’. Не говоря о томъ, что нкоторыя письма (какъ напримръ къ Лютеру и кардиналу Майнцкому) издавались тогда же въ свтъ, всякое письмо, пока доходило до адресата (на что Эразмъ часто жалуется), читалось любителями хорошей латыни, списывалось и ходило по рукахъ… Общее впечатлніе, производимое письмами на читателя, слдующее: въ письмахъ до реформаціи, за исключеніемъ жалобъ на бдность, тонъ веселый, игривый, мы часто встрчаемся съ насмшкой и рдко съ инвективой на монаховъ, схоластику, войну и другихъ враговъ bonarum litterarum, напротивъ, въ письмахъ второго періода ясно слышится грустная нота: веселый сатирикъ пораженъ удивленіемъ передъ новой ‘птицей’, появленія которой онъ совсмъ не ожидалъ и не желалъ, онъ часто жалуется, что лютеране не мене схоластиковъ и монаховъ угрожаютъ наукамъ. И вотъ почти въ каждомъ письм онъ старается отдлить свое дло отъ дла Лютера, почти всякій разъ говоритъ о томъ, что его мирной натур противны крайности, ведущія къ раздраженію и возбужденію страстей (ad Editionem, какъ онъ любитъ выражаться). Впрочемъ, объ этомъ мы говорили уже выше.
Теперь, познакомившись съ наиболе важными, по нашему мннію, сочиненіями Эразма, мы позволимъ себ сказать нсколько словъ о значеніи его, какъ сатирическаго писателя. Одинъ новйшій критикъ метко называетъ ‘Похвалу глупости’ прологомъ великой религіозной драмы XVI столтія. Современные католики говорили: ‘Эразмъ снесъ яйцо, Лютеръ только высидлъ птицу’. Этими словами опредляется значеніе Эразма по отношенію къ реформаціи. Правда, и до Эразма, и нетолько въ Германіи, но и во всхъ другихъ странахъ католическаго міра, насмшки надъ монахами, духовенствомъ, даже надъ римскими злоупотребленіями, раздавались нердко, но эти нападки носили характеръ случайный, мстный: только Эразмъ, благодаря своему громадному вліянію, сдлалъ новые взгляды боле или мене общимъ достояніемъ. Онъ воспиталъ новое поколніе въ Германіи, отчасти во Франціи и Англіи и, такимъ образомъ, проложилъ путь нетолько авторамъ ‘Писемъ темныхъ людей’ и проповди самого Лютера, но и свободнымъ мыслителямъ XVIII вка. Мы видли, въ какой степени весь современный образованный міръ, начиная съ королей и кончая послднимъ школьнымъ учителемъ, благоговлъ передъ Эразмомъ, смотрлъ на его слова, какъ на изреченія оракула, подобно тому, какъ въ XVIII вк смотрли на приговоры Вольтера. Интересно спросить: въ чемъ заключалась тайна этого почти безпримрнаго вліянія? Мы едва-ли ошибемся, если скажемъ: въ геніальномъ здравомъ смысл и въ громадномъ сатирическомъ талант. Эразмъ коснулся почти всхъ важнйшихъ вопросовъ, интересующихъ человчество, и почти на вс изъ нихъ далъ боле или мене удовлетворительные отвты, какіе могъ дать тогда независимый умъ, владвшій всми доступными эпох знаніями. Мы не говоримъ о многихъ взглядахъ Эразма, перешедшихъ или тогда же въ общечеловческое достояніе, или распространявшихся впослдствіи, особенно въ XVIII вк, какъ, напримръ, идея вротерпимости, воспитательныя идеи — о всемъ этомъ говорилось уже достаточно, но даже и въ тхъ случаяхъ, гд онъ не былъ въ состояніи разршить вопроса, онъ ставилъ его такимъ образомъ, что пролагалъ дорогу свободному изслдованію.