Эразм Ротердамский, как сатирик, Преображенский Александр Григорьевич, Год: 1879 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 42 минут(ы)

ЭРАЗМЪ РОТЕРДАМСКІЙ, КАКЪ САТИРИКЪ.

Эразма Ротердамскаго изучали и изучаютъ до сихъ поръ, преимущественно какъ гуманиста или какъ предшественника Лютера. Нельзя, конечно, отрицать, что распространеніе итальянскаго гуманизма въ Европ и борьба съ средневковымъ католицизмомъ были важнйшими сторонами долголтней дятельности Эразма, но знакомство съ его сочиненіями, въ особенности съ письмами, приводитъ къ убжденію, что Эразмъ прежде всего — литераторъ, сатирикъ-публицистъ. Съ этой точки зрнія значеніе Эразма далеко не выяснено: ему не отведено подобающаго мста въ исторіи литературы, несмотря на то, что о немъ писано очень много. Причина этого заключается отчасти въ томъ, что его біографами были въ большинств случаевъ теологи, собственно же историки литературы мало занимались изученіемъ его произведеній. Этимъ же объясняется пристрастная оцнка дятельности Эразма вообще: протестанты, за весьма немногими исключеніями, видли и видать въ немъ не боле, какъ трусливаго, непослдовательнаго угодника сильнымъ міра, ему не прощаютъ до сихъ поръ враждебнаго отношенія къ реформатору, католики, напротивъ, нетолько не врятъ въ его православіе, но подозрваютъ даже въ атеизм. Въ предлагаемой стать мы пытались оцнить въ Эразм сатирическаго писателя. Прежде, однако, чмъ приступить къ знакомству съ Эразмомъ и его сатирою, мы сочли неизлишнимъ сказать нсколько словъ о наиболе выдающихся новйшихъ сочиненіяхъ объ Эразм {Боле подробную библіографію см. Historiche Zeitschrift, Bd. 33. 1875 г. въ стать Geiger’а, библіографическій листокъ у Feug&egrave,re’а: Erasme, за vie et ses oeuvres, Paris, 1874 r., Revue critique 1877 r. No 16, Allgemeine deutsche Biographie 1877 г. въ стать — Erasmus, и Real-Encyclopoedie von Herzog und Plitt 1877 г. въ стать — Erasmus. Книга Pennigton’а (The life and character of Erasmus. bond. 1875 г.) есть извлеченіе изъ Jortin’а, Seebom’а и Drummond’а, авторъ смотритъ на Эразма съ точки зрнія православнаго англиканскаго священника.}.

Большая часть европейской публики знаетъ Эразма по извстному бойкому очерку Низара. Правда, подъ перомъ талантливаго критика довольно отчетливо рисуется живой образъ благородной и скромной личности нашего сатирика, по Низаръ часто упускаетъ изъ вида одно важное обстоятельство: именно забываетъ, что Эразмъ совсмъ не изъ тхъ трусливыхъ и отчасти легкомысленныхъ людей, какимъ онъ представляетъ его. Въ нсколько иномъ и гораздо боле истинномъ свт изображаетъ намъ Эразма другой французскій писатель Durand de Laur. Подобно Burigny, D. de Laur, долго и внимательно изучавшій сочиненія Эразма, проникнутъ глубокимъ сочувствіемъ къ личности и идеямъ сатирика-гуманиста. Нельзя не пожалть, что нкоторые недостатки въ изложеніи и распредленіи матерьяла длаютъ почтенное двухъ-томное сочиненіе D. de Laur’а почти непреодолимымъ для читателя, спеціально не заинтересованнаго эпохой гуманизма. Нмецкая литература гораздо бдне сочиненіями объ Эразм. Посл дльной статьи Эргардта (въ энциклопедіи Эрша и Грубера) явилась только одна книга Штихарта. Авторъ касается одной стороны дятельности Эразма — его отношеній къ католицизму и реформаціи. Къ сожалнію, недостаточное историко-біографическое освщеніе длаетъ иногда непонятными выписки изъ эразмовыхъ произведеній. Изъ сочиненій англійскихъ заслуживаютъ особеннаго вниманія: cThe Oxford reformers’, Seebohm’а и cErasmus, his life and character, as shown in his correspondence and works’, Drummond’а. Книга Зибома собственно есть изслдованіе о Колет, объ Эразм трактуется лишь настолько, насколько автору казалось это необходимымъ для уясненія исторіи англійскаго гуманизма. Тмъ не мене, для занимающагося Эразмомъ изслдованіе Зибома драгоцнно: сообщая множество новыхъ и интересныхъ данныхъ объ образ мыслей и характер Колета, Зибомъ выясняетъ вліяніе Колета на развитіе Эразма, особенно его богословскихъ взглядовъ. Къ сожалнію, французскіе писатели мало пользовались этимъ превосходнымъ этюдомъ. Книга Друммонда мало даетъ новаго: къ заслугамъ автора слдуетъ отнести обстоятельное и врное изложеніе содержанія большей части эразмовыхъ сочиненій и добросовстное изученіе литературы объ Эразм.

Что касается русской литературы, то у насъ, сколько извстно, есть только одна небольшая спеціальная статья объ Эразм, принадлежащая профессору Петрову. Почти не касаясь ни біографіи, ни сочиненій, г. Петровъ даетъ коротенькую характеристику Эразма, какъ человка, гуманиста и реформатора. Не можемъ сказать, чтобы портретъ, набрасываемый г. Петровымъ, вполн соотвтствовалъ оригиналу. ‘Это былъ типъ (говоритъ г. Петровъ) отвлеченнаго гуманиста, преданнаго всецло однимъ только древнимъ литературамъ. Въ настоящей дйствительной жизни не было у него никакихъ сильныхъ интересовъ, а, стало быть, ее было и побужденій къ достойной практической дятельности’ (стр. 497). Мы воздерживаемся отъ возраженій въ надежд, что вся наша статья послужитъ опроверженіемъ этого взгляда. Относительно другой статьи, помщенной въ ‘Библіотек для чтенія’ (1836 г., томъ семнадцатый, августъ), мы распространяться не будемъ, такъ какъ она взята изъ Fraser’s Magazine.

Изъ сочиненій самого Эразма русской публик извстна ‘Похвала Глупости’ (имени переводчика не обозначено). Переводъ плохой и неполный:выпущена (любопытно было бы узнать,— почему) цлая третья часть, притомъ самая интересная и характеристическая, какъ для самого Эразма, такъ и для эпохи {Вотъ, полное заглавіе: ‘Похвала глупости, сочиненіе Дезидерія Эразма Ротердамскаго писанное за 330 лтъ передъ симъ’, Москва, 1838 г.}.

Въ заключеніе-нсколько словъ о план предлагаемой статьи. Хотя мы не раздляемъ взгляда большей части біографовъ Эразма, находящихъ полное противорчіе въ его дятельности до и посл реформаціи, хотя мы убждены, что Эразмъ во всю жизнь свою, сначала и до конца, оставался самимъ собой, соглашаемся однакожъ, что реформа Лютера даетъ нсколько иное направленіе литературной дятельности нашего сатирика. Мы приняли это дленіе жизни Эразма на два періода и на этотъ разъ ограничимся знакомствомъ съ Эразмомъ и его сатирою до реформаціи (собственно до 1522—23 гг).

Эразмъ родился въ Ротердам въ 1466 году {Собственно годъ рожденія Эразма не извстенъ, за 1466-й — большинства показаній.} съ 27-го на 28-ое октября. Онъ былъ незаконнорожденный — обстоятельство, доставившее ему немало огорченій впослдствіи. Говорятъ, остроуміе, живость ума и настойчивость въ характер Эразмъ наслдовалъ отъ отца, г впечатлительностью же и нжностью сердца обязанъ матери. Къ сожалнію, мы имемъ весьма скудныя свднія о его родителяхъ. Объ отц его, Герард, извстно только, что, какъ предпослдній изъ десятка братьевъ, онъ предназначался благочестивыми родителями къ монашеской жизни. Но любовь спасла его отъ заключенія въ монастырскія стны: онъ увлекся прекрасной Маргаритой, дочерью одного медика изъ Ревенбергена. Что такое была Маргарита, объ этомъ трудно сказать что-либо положительное: сколько можно судить по ея постоянной привязанности къ Герарду, по нжной заботливости о дтяхъ, прижитыхъ вн брака, это была, кажется, любящая, полная чувства женщина.

Новорожденнаго назвали по имени отца Герардомъ (Gerardus Gerardi), но этому варварскому имени не суждено было прославиться въ потомств: не отставая отъ другихъ гуманистовъ переводившихъ свои, какъ думали, варварскія (особенно нмецкія) имена на латинскій или греческій языкъ, и Эразмъ назвалъ себя Desiderius-Erasmus и по-латыни, и по-гречески. Первоначальнымъ воспитаніемъ и образованіемъ мальчика руководилъ отецъ. Обстоятельство это важное: благодаря ему, на Эразмову долю выпало въ этомъ отношеніи лучшее, что тогда могло представляться. Надо знать, что въ то самое время, какъ Маргарита, желая скрыть свой позоръ, отправилась изъ Тергова, гд жили отецъ и мать Герарда, въ Ротерданъ, Герардъ убжалъ искать счастья въ Италію. Хотя, занимаясь тамъ перепиской латинскихъ книгъ и изученіемъ юриспруденціи, онъ едва ли усплъ сдлаться вполн образованнымъ человкомъ того времени, т. е. гуманистомъ, однако онъ вернулся на родину, узнавъ цну новыхъ наукъ. Тотчасъ по возвращеніи, Герардъ (уже въ священническомъ сан, который онъ принялъ, благодаря ложному извстію о смерти Маргариты), распорядился отдать Эразма въ Девентерскую школу къ Александру Гегію: очевидно, схоластическая школа Петра Винкеля (въ Тергов), гд до того времени учился его сынъ, и роль пвчаго при Утрехтскомъ собор, которую также исполнялъ Эразмъ нкоторое время, не удовлетворяли образованнаго и заботливаго родителя.

Девентерская школа, имвшая столь ршительное вліяніе на судьбу Эразма, представляетъ весьма характеристическое явленіе XV столтія. Формализмъ въ религіи и схоластика въ преподаваніи еще въ половин XIV ст. вызвали протестъ на родин Эразма. Герардъ Гротъ основалъ, какъ извстно, особыя братства, нчто въ род монастырей для бльцовъ, которыя должны были противодйствовать университетамъ и монастырскимъ школамъ, служившимъ разсадниками схоластики и опорою папства. Дло Грота продолжалъ Радевинъ и затмъ знаменитый ома Кемпійскій, между учениками котораго не послднее мсто занимаетъ и Александръ Гегій. Правда, Гегію не удалось окончить свое образованіе въ Италіи, какъ другимъ его товарищамъ, но благодаря, содйствію друзей, особенно же Рудольфа Агриколы, который снабжалъ его книгами и указаніями, Гегій съ успхомъ преподавалъ латинскій языкъ и отчасти греческій. Здсь-то Эразмъ впервые познакомился съ музами: онъ выучилъ, говорятъ, наизусть Горація и Теренція. Но Гегій былъ гуманистъ только на половину: его ученики на ряду съ Цицерономъ и Виргиліемъ долбили еще Петра Ломбарда съ компаніей — участь, которой не избжалъ, конечно, и Эразмъ. Одаренный быстрыми способностями, въ особенности же изумительно обширной и врной памятью, мальчикъ оказалъ замчательные успхи и обратилъ на себя вниманіе Гегія, несмотря на то, что въ Девентер училось нсколько сотъ дтей и молодыхъ людей. Рейнгольдъ (Beatus Renanus, другъ, поклонникъ и помощникъ Эразма по изданію его сочиненій) разсказываетъ, будто Іоаннъ Синтелій, приведенный въ восхищеніе познаніями ребенка, воскликнулъ: ‘честь уму твоему, Эразмъ, ты со временемъ достигнешь высшей степени учености’. По всей вроятности, Эразму сносно жилось въ Девентер, потому что отецъ и мать, имвшіе кое-какія средства, не переставали о немъ заботиться, но уже на 13-мъ году онъ лишился нжной матери, а вскор потомъ и заботливаго отца, умершаго, какъ говорятъ, съ тоски по Маргарит.

Теперь для мальчика наступаетъ пора невзгодъ и испытаній: жадные опекуны и назойливые монахи начинаютъ употреблять всевозможныя средства, чтобы заманить его въ монастырскія стны, откуда, по его любимому выраженію, ‘разъ будучи пойманъ, уже не выберешься’. Неподдльнымъ чувствомъ сожалнія и грусти проникнуто письмо Эразма къ Ламберту Груннію, папскому секретарю — письмо, въ которомъ онъ разсказываетъ объ этомъ період своей жизни. ‘Нтъ боле жалкаго вида рабства, восклицаетъ онъ: ко Христу, говорятъ они (монахи), слдуетъ бжать даже противъ води родителей, власть которыхъ ничего не значитъ въ сравненіи съ вдохновеніемъ св. Духа, какъ будто между монахами не бываетъ чертей, или какъ будто вс, надвшіе клобукъ, непремнно вдохновлены духомъ Христа, между тмъ какъ, по большей части, эти люди руководятся страстями, глупостью, невжествомъ, уныніемъ или, наконецъ, заботой о праздности и чрев’.

Мальчику минуло 14 лтъ. Несмотря на свою молодость, онъ начинаетъ уже серьзно помышлять о выбор университета. Но Петръ Винкель, первый учитель, дядя и главный опекунъ Эразма и его старшаго брата {Эразмъ говоритъ объ этомъ брат только разъ въ упомянутомъ письм къ Груннію и то не прямо. Op. III, Арр. CCCCXLIII.}, отсылаетъ племянниковъ въ Герцогенбушь въ находившееся тамъ братство съ цлью, чтобы молодые люди, занимаясь науками, привыкали мало но малу къ монастырской жизни, которой должны будутъ посвятить себя навсегда. Соображенія Винкеля не были, однако, врно разсчитаны: въ Герцогенбуш одинъ изъ учителей захотлъ, говорятъ, испытать терпніе Эразма и наказалъ его безъ всякой вины розгами. Эразмъ былъ слабенькій мальчикъ, съ чувствительной, нервной натурой, онъ не вынесъ, конечно, этого опыта и серьзно заболлъ лихорадкой. Посл трехлтняго пребыванія въ Герцогенбуш, онъ возвратился въ Терговъ съ твердымъ намреніемъ никогда не вступать въ монастырь, никакія убжденія опекуновъ и монаховъ не могли его поколебать. Въ томъ же самомъ письм къ Груннію Эразмъ съ негодованіемъ разсказываетъ объ этихъ убжденіяхъ: монахи хотли запугать его воображеніе сказками о козняхъ, которыя будто бы строитъ дьяволъ людямъ, живущимъ вн монастырскихъ стнъ.

Къ несчастію, въ Тергов его ожидалъ Винкель, который совсмъ не былъ расположенъ поощрять похвальныя стремленія юноши къ наукамъ: онъ заговариваетъ о постриженіи, сначала, разумется, ласковымъ, а потомъ и повелительнымъ тономъ, когда замтилъ въ племянник нкоторое упорство. Въ одинъ прекрасный день онъ внезапно объявляетъ, что о наукахъ и объ университет думать нечего, такъ какъ средствъ почти не осталось. Случилось и другое обстоятельство, которое привело Эразма къ ршенію испытать ненавистную монастырскую жизнь: братъ его, сначала общавшій дйствовать за одно, вмст пуститься въ жизнь и поддерживать другъ друга, въ ршительную минуту измнилъ. За стаканомъ вина, до котораго онъ былъ порядочный охотникъ, онъ забылъ обрат и согласился на убжденія хитраго и настойчиваго Винкеля поступить въ монастырь, въ надежд на привольную, беззаботную и веселую жизнь. Петръ (такъ звали его) раскаялся: но это было, говорятъ Эразмъ: покаяніе Іуды, и дай Богъ, чтобы онъ, по его примру, повсился# прежде чмъ совершилъ это’.

И такъ, семнадцатилтній юноша, столь сильно полюбившій науки, остался одинъ, безъ средствъ и безъ поддержки. Съ грустными мыслями зашелъ онъ однажды въ близь лежащій монастырь (эммаусскій или штейнскій) къ товарищу по девентерской школ, нкоему Корнелію Верденскому. Этотъ Корнелій (онъ былъ старше Эразма) усплъ уже побывать въ Италіи и теперь, ради удобства, поселился въ монастыр, гд жилось весело и привольно. Выслушавъ жалобы друга на судьбу, на принужденія Винкеля, на свою неопытность и невозможность въ такомъ раннемъ возраст окончательно опредлить свое призваніе, коварный Корнелій начинаетъ рисовать Эразму райскія картины спокойной жизни въ монастыр, гд, въ тихой кель, можно сколько угодно предаваться ничмъ не прерываемой бесд съ музами. Чего же было желать Эразму? Вдь онъ только о томъ и думалъ, чтобы получить возможность учиться, притомъ же, въ монастырь можно было поступить, не постригаясь въ монахи, по крайне# мр на нкоторое время. И вотъ, не долго думая, онъ поступаетъ въ штейнскій монастырь. Сначала жизнь игла сносно: монахи ухаживали за нимъ, не мшали ему читать любимыхъ поэтовъ. Но это продолжалось не боле года. Эразмъ долженъ былъ въ конц концовъ надть монашеское платье, а вмст съ тмъ подчиниться монастырскому режиму во всей строгости: исполнять посты, послушанія, вставать по ночамъ на молитву, принимать участіе въ кутежахъ, попойкахъ и похожденіяхъ братіи. Такъ прошло два съ половиною года. Когда, впослдствіи, Эразма приглашали снова вступить въ этотъ монастырь, онъ отозвался такимъ образомъ: ‘я вспоминаю наши обыкновенные разговоры, столь безсодержательные, столь грязные и далекіе отъ христіанскаго духа, помню наши винныя бутылки, столь неприличныя духовному званію, весь нашъ образъ жизни, отъ котораго, по отнятіи церемоній, не вижу, что останется!!.’ {Ор. III, Арр. VIII.}

Монастырская жизнь вредно отозвалась на слабомъ здоровья Эразма: въ сырой комнат онъ не разъ заболвалъ лихорадкой, отъ безсонныхъ ночей, такъ какъ онъ не могъ скоро засыпать, если его будили ночью, развилась чрезвычайная, болзненная чувствительность. Но худа безъ добра не бываетъ: Эразмъ изучилъ здсь во всхъ мелочахъ и подробностяхъ монастырскую жизнь и близко познакомился съ тмъ ‘гуляющимъ по всему міру’ монахомъ, котораго онъ такъ мтко, такъ характеристично и забавно изображаетъ намъ въ своей сатир. Не пропали даромъ и безсонно проведенныя ночи, посвящавшіяся (въ обществ Корнелія, а потомъ Германа, котораго Эразмъ училъ латинскому языку) чтенію и перечитыванію латинскихъ поэтовъ. Незамтно вырабатывался тотъ легкій, плавный, античный стиль, которымъ такъ восхищались современники. Тутъ же познакомился Эразмъ, вроятно, при содйствіи Корнелія, съ итальянскими гуманистами. Уже въ первыхъ письмахъ онъ защищаетъ Лавр. Валлу отъ нападокъ Корнелія и съ восторгомъ называетъ его аттической музой, suavem medullam, изъ этихъ же писемъ узнаемъ, что онъ знакомъ и съ Поджіо. Къ этому же времени относятся и первыя попытки Эразма на литературномъ поприщ. Любопытно, что въ этомъ случа онъ не избжалъ обыкновенной участи увлекающихся поэзіей молодыхъ людей: онъ пробовалъ свои силы во всхъ родахъ стихотворства, пока не пришелъ къ убжденію, что не родился поэтомъ. Изъ его прозаическихъ произведеній этого времени заслуживаютъ вниманія: ‘De contemptu mundi’ и ‘Anti-barbarorum liber’. Первое сочиненіе замчательно тмъ, что Эразмъ (впрочемъ, по Просьб и отъ имени одного изъ своихъ друзей), совершенно противъ своихъ убжденій, защищаетъ монашество. Какъ ни искусно подбираетъ онъ доводы на монашество, онъ не можетъ, однако, удержаться, чтобы не прибавить въ заключеніе сочиненія, что въ сущности нужно быть только христіаниномъ, что разница не большая, монахъ ли ты или не монахъ. ‘Anti-barbarorum’—неоконченное сочиненіе и дошло до насъ не въ первоначальномъ, а въ исправленномъ вид, почему мы и не будемъ останавливаться на немъ. Эразмъ защищаетъ древнихъ отъ упрека монаховъ, утверждавшихъ, будто древніе развращаютъ христіанина, съ его доводами мы познакомимся впослдствіи.

Благодаря своему знанію латинскаго языка, Эразмъ въ это же время полагаетъ первое основаніе своимъ, дошедшимъ впослдствіи до громаднаго количества, дружественнымъ связямъ съ высокопоставленными людьми.

Первымъ изъ друзей-меценатовъ Эразма былъ Генрихъ, епископъ Камбрэ. Онъ-то и выручилъ его изъ монастыря. Собираясь отправиться въ Римъ за кардинальской шапкой, Генрихъ, чтобы не ударить лицомъ передъ итальянскими епископами, желалъ имть при себ секретаря, хорошо говорящаго по латыни. Эразмъ какъ и Рейхлинъ когда-то, оказался вполн подходящимъ человкомъ, такъ какъ произносилъ безукоризненно. Къ сожалнію, путешествіе не состоялось, и Эразму пришлось прожить около 5-ти лтъ при двор Генриха безъ всякихъ опредленныхъ занятій. Въ это время онъ принялъ санъ священника, въ которомъ и оставался до конца жизни. Потерявъ надежду на путешествіе въ Италію, Эразмъ не покинулъ, однако, надежды на продолженіе занятій науками: ему хотлось выучиться греческому и еврейскому языкамъ, съ которыми онъ былъ еще слишкомъ мало знакомъ. Ближайшимъ мстомъ, гд можно было осуществить это желаніе, былъ Парижъ. Эразмъ начинаетъ просить Генриха, чтобы он отправилъ его туда.

Со времени переселенія въ Парижъ жизнь Эразма измняется — начинаются ‘годы странствій’. Правда, гуманисты вообще любили переселенія, но Эразмъ, кажется, превзошелъ всхъ своихъ собратій въ этомъ отношеніи, онъ не даромъ называлъ себя Одиссеемъ. Мы встртимся съ нимъ нсколько разъ въ Париж, въ Орлеан, въ Голландіи, Англіи, Германіи и въ Италіи. Такимъ образомъ оправдывалъ онъ на дл свои космополитическія воззрнія: ‘я всякаго считаю соотечественникомъ, кто посвятилъ себя культу повсюду почитаемыхъ музъ’, часто повторяетъ онъ въ письмахъ.

Запасшись деньгами и общаніемъ Генриха — выплачивать ежегодную пенсію, Эразмъ прибылъ въ Парижъ, знаменитый въ т времена своей Сорбонной, у которой ‘даже стны пропитались богословіемъ’. Онъ поселился здсь въ коллегіи Монтэгю (Mons acutus). Что значила тюрьма въ сравненіи съ этой прославленной Монтэгю? Управлялъ ею тогда нкто Іоаннъ Стандонкъ, человкъ, по отзыву Эразма, не безъ добродушія и честности, но крайне тупой и односторонній. Заботясь о душахъ своихъ питомцевъ, онъ безъ милосердія мучилъ ихъ гршную плоть. Надо полагать, что извстный разсказъ Эразма въ разговор ‘Рыбояденіе’ нсколько преувеличенъ, но если и половина правды, то и тогда слдовало бы исполнить приговоръ Понократа — сжечь и школу, и начальника за безчеловчное обращеніе съ учениками. Стандонкъ заставлялъ, говоритъ Эразмъ: — ‘спать на такихъ жесткихъ кроватяхъ, питаться такой грубой пищей и въ такомъ маломъ количеств, истощаться столь чрезмрнымъ бодрствованіемъ и трудами, что многіе молодые люди, счастливо одаренные отъ природы и подававшіе прекрасныя надежды, посл года испытанія умирали, лишались зрнія, сходили съ ума, покрывались проказой!!.. Тухлыя яйца и испортившаяся рыба составляли обычную пищу, кислое вино и вонючая вода изъ сосдняго колодца — обычное питье несчастныхъ. Въ спальняхъ можно было задохнуться отъ вони. ‘Я не говорю, прибавляетъ Эразмъ:— о достойныхъ удивленія истязаніяхъ розгами, ихъ не избгали даже невиновные: имлось вдь въ виду, какъ они говорятъ, обуздывать гордость душевную’. Легко вообразить, какъ хорошо чувствовалъ себя здсь Эразмъ, съ своимъ слабымъ организмомъ, Эразмъ, который не выносилъ запаха рыбы и печнаго дыма… Если прибавить къ этому скудость духовной пищи, то мы поймемъ, почему онъ съ такимъ отвращеніемъ говоритъ всегда про эту коллегію… И теологамъ, которыхъ онъ хорошо узналъ здсь, онъ мстилъ тмъ же, какъ и монахамъ — своей тонкой насмшкой. Въ одномъ изъ писемъ онъ забавно описываетъ этихъ ученыхъ людей. ‘Я разучился писать. Что случилось, что Эразмъ потерялъ свое перо? Нчто, въ самомъ дл, странное, но врное: я, этотъ старый теологъ, недавно сдлался скотистомъ: проси небо, если любишь меня, чтобъ оно обратило это обстоятельство къ наилучшему концу. Мы такъ варились въ бредняхъ твоего соотечественника (вдь Скотъ, о которомъ такъ же спорили многія страны, какъ о Гомер, въ особенности присвоивается Англіи), что, мн мажется, едвали пробудились бы, хотя бы самъ Стенторъ ревлъ намъ въ уши. Какимъ же образомъ, спросишь ты, могу я писать такія вещи: въ такомъ глубокомъ сн? Молчи, непосвященныя! Ты не имешь никакого понятія о теологическомъ сн, многіе нетолько пишутъ во сн, но и ухаживаютъ за двами, попиваютъ и сикофанствуютъ. Я убдился теперь на опыт, что многія вещи кажутся невозможными, пока, не испытаешь’ {Op. III, Ep. LXXXV.}. Описывая дале одного стараго теолога-скотиста, онъ говоритъ, что этотъ ученый мужъ въ своихъ книгахъ ‘навязалъ такихъ силлогистическихъ узловъ, что и самъ никогда не развяжетъ ихъ, собралъ столько тайнъ, что никогда самъ не будетъ въ состояніи понять ихъ, если не сдлается пророкомъ’. ‘Что, еслибы ты посмотрлъ на Эраэма, который сидитъ, разинувъ ротъ, среди этихъ святыхъ скотистовъ, когда Гриллардъ читаетъ лекцію, съ своей высокой каедры? Еслибы ты посмотрлъ на его сморщенный лобъ, вперившіеся глаза, на лицо, полное мучительныхъ мыслей? Ты сказалъ бы, что это другой человкъ. Они говорятъ, что тайнъ сего ученія не можетъ уразумть тотъ, кто иметъ какое-либо отношеніе въ музамъ или граціямъ’. ‘Вотъ почему, прибавляетъ онъ въ заключеніе, приходится говорить, кухонной латынью и безъ здраваго смысла’. Только этимъ способомъ можно надяться быть своимъ въ обществ этихъ людей’. гли….

Въ этомъ ученомъ мст Эразмъ прожилъ около года. Здоровье его разстроилось, онъ отправился на родину лечиться. Яковъ Баттъ (воспитатель сына маркизы Анны de Weeua), съ которымъ Эразмъ подружился еще во время пребыванія своего въ Камбрэ, пріютилъ его въ своемъ дом. Чтобъ облегчить участь своего друга, онъ, рекомендовалъ его маркиз. Но первые меценаты Эразма были гораздо таровате на словахъ, чмъ на дл, онъ переживалъ самую трудную пору своей жизни. Мы читаемъ цлый рядъ писемъ то къ Генриху, то въ маркиз, то къ Якову — и все на одну грустную тему — о высылк денегъ, ему нужно учиться греческому языку, а платить учителю нечмъ, купить книгъ не на что…

Біографы не пропускаютъ, разумется, случая упрекнуть Эразма, въ попрошайничеств, униженіяхъ и лести. Конечно, оправдать Эразма нельзя, но не слдуетъ забывать, что въ т времена смотрли на это гораздо снисходительне, не забудемъ, кром того, что Эразмъ далеко не изъ тхъ льстецовъ, которые всякій дороже своихъ покровителей готовый назвать великою добродтелью. Не довольствуясь письмами, Эразмъ каждый годъ лично навщалъ своихъ меценатовъ (поздки эти, впрочемъ, предпринимались главнымъ образомъ для поправленія ‘стекляннаго здоровья’). Одно изъ такихъ путешествій Эраэмъ съ обычнымъ юморомъ описалъ въ письм къ своему ученику лорду Монджою, съ пятерымъ мы скоро познакомимся. По обледенлой дорог, засыпанной въ иныхъ мстахъ угорами снга, пробирался однажды Эразмъ въ замокъ маркизы, еле держась на кон, готовомъ споткнуться каждую минуту. ‘Каковаже была, думаешь ты, храбрость твоего Эразма? Робкій всадникъ, онъ сидлъ и пугался? не мене, чмъ его лошадь. Всякій разъ, лишь только она начинала шевелить ушами, я чувствовалъ, что храбрость моя исчезаетъ, у меня билось сердце, какъ только лошадь падала на колни…’ Наградой за это трудное путешествіе былъ ласковый, радушный пріемъ со стороны маркизы, она общала пенсію въ 100 флориновъ, но какъ уже сказано, подобно Генриху, лниво платила деньги, потому что тратила ихъ на ‘Фаона’ {Фаонъ — любовникъ Сафо.}, интересовавшаго ее гораздо боле, чмъ ‘безсмертіе’, которое сулилъ ей Эразмъ. Такимъ образомъ, Эразму ничего другаго не оставалось, какъ добывать деньги собственнымъ трудомъ — уроками. Но къ этому средству, онъ прибгалъ весьма неохотно (хотя въ сочиненіяхъ своихъ часто восхваляетъ высокое учительское званіе), отвергъ просьбы и даже слезы (пишетъ онъ Николаю Вернеру, пріору штейнскаго монастыря) присоединявшіяся къ просьбамъ. Говорю, сущую правду безъ всякаго преувеличенія… Я, отказывался и отказываюсь отъ такихъ предложеній не по легкомыслію: ни за что не позволю, чтобы мн помшали заниматься божественными науками (онъ всегда считалъ своей профессіей теологію). Я пришелъ сюда не затмъ, чтобы учить или собирать золото, но чтобы учиться… Епископъ Камбрэ любитъ меня на удивленіе, его общанія щедры, но дары, которые онъ присылаетъ, говоря, откровенно, не щедры’… {Ор. III. App. ep. CLI.}.

Благодаря счастливой случайности, между учениками Эразма оказался одинъ знатный англичанинъ, который сдлался лучшимъ другомъ своего учителя и поддерживалъ его во всю жизнь. Этоо былъ лордъ Монджой, учившійся въ Париж. Съ нимъ-то Эразмъ впервые (осенью 1499 г.) отправился въ Англію. Это было первое, самое пріятное и, можетъ быть, самое плодотворное для его развитія путешествіе. Совсмъ противъ ожиданій, онъ встртилъ здсь людей, которые умли цнить новыя, гуманныя науки и не меньше его горли желаніемъ водворить въ своемъ отечеств музъ и грацій, бывшихъ здсь въ такомъ же пренебреженіи, какъ и на материк. Люди эти были Колетъ, Томасъ Моръ, Гроцинъ и Линакръ. Вс они, особенно же Колетъ и Моръ, играютъ слишкомъ важную роль въ жизни Эразма, и мы считаемъ неизлишнимъ сказать нсколько словъ объ его отношеніяхъ къ нимъ. Какъ Т. Моръ, такъ и Колетъ, принадлежали-къ числу тхъ немногихъ близкихъ друзей Эразма, которыхъ онъ любилъ дйствительно: можетъ быть, сюда нужно причислить только Якова Батта, Рейнгольда, семью Фробеня. Эразмъ часто говоритъ о Мор въ своихъ письмахъ. Судя по этимъ отзывамъ можно думать, что онъ любилъ его нетолько за просвщенный и честный образъ мыслей и любовь въ древней литератур, но и за открытый, пріятный, веселый характеръ. Извстно, что Эразмъ любилъ посл дневныхъ трудовъ отдыхать вечеромъ въ кругу друзей за стаканомъ вина, любилъ шутить и острить съ пользой для ума и для сердца. И, можетъ быть, ни съ кмъ не проводилъ онъ такъ пріятно этихъ вечеровъ, какъ съ Т. Моромъ. Говорятъ, ихъ первое знакомство началось со взаимныхъ остротъ. Не зная другъ друга, они толковали въ теченіе цлаго обда о_исхоластик (въ дом лорда-мэра). Пораженный знаніемъ и остроуміемъ собесдника, Эразмъ воскликнулъ: ‘ты или Моръ, или никто’. ‘А ты, не долго думая отвчалъ сэръ Томасъ: — или Эразмъ, или дьяволъ’. Когда Эразму случалось жить у Мора, они нердко упражнялись вмст въ сочиненіи эпиграммъ на монаховъ и схоластиковъ, Моръ навелъ его на мысль переводить Лукіана, Мору посвятилъ Эразмъ свое лучшее сатирическое произведеніе ‘Похвалу глупости’. Разсказывая въ одномъ изъ писемъ о семь Мора, о его жить-быть, Эразмъ въ самыхъ теплыхъ выраженіяхъ восхваляетъ своего друга за тихое, кроткое, философское обращеніе съ супругой щеголихой и отчасти Ксантиппой, за образцовое воспитаніе дтей, можетъ быть даже, этимъ отзывамъ обязанъ Т. Моръ, до нкоторой степени, своей славой образцового супруга и отца. Дружба продолжалась до конца жизни. Когда, Моръ былъ казненъ, Эразмъ писалъ: ‘мн кажется, что съ Моромъ угасла моя собственная жизнь, ибо мы были одна душа въ двухъ тлахъ’. Нкоторое охлажденіе (какъ можно судить по переписк друзей) наступило тогда, когда Т. Моръ сдлался канцлеромъ. Эразму, очевидно, не нравилась ограниченная, упорная ортодоксальность, которой онъ никакъ не ожидалъ отъ своего друга. Можетъ быть, этимъ объясняется та холодность, съ которой говоритъ Эразмъ о заключеніи своего друга въ темницу: ‘дай Богъ, говоритъ онъ, чтобы онъ никогда не вмшивался въ это опасное дло (разводъ Генриха) и предоставилъ бы теологамъ теологическій вопросъ’. Нсколько инаго рода дружба связывала Эразма съ Колетомъ. Если съ Т. Моромъ онъ чувствовалъ себя боле или мене на равной ног, то по отношенію къ Колету, по крайней мр первое время, онъ былъ ученикомъ. Человкъ стойкаго, гордаго и независимаго характера отъ природы, дятельный и истинно благочестивый христіанинъ, но, вмст съ тмъ, совершенно свободный отъ суеврій, Колетъ съ перваго раза произвелъ на Эразма глубокое впечатлніе. ‘Когда я слушаю моего друга Колета, писалъ Эразмъ вскор посл перваго знакомства, я думаю, что предо мною самъ Платонъ’. И это въ самомъ дл было такъ. Надо знать, что, при всей сил своего здраваго смысла, Эразмъ не могъ устоять противъ вліянія схоластики, онъ пріхалъ въ Англію полусхоластическимъ теологомъ и нердко въ разговорахъ съ друзьями, принималъ подъ свою защиту средневковую теологію. Часто заходила рчь про ому Аквината. Эравмъ защищалъ сего великаго учителя, доказывая, что онъ изъ всхъ схоластиковъ заслуживаетъ наибольшаго уваженія, такъ какъ обнаруживаетъ знакомство съ св. писаніемъ и классической литературой. Нсколько разъ Колетъ ничего не возражалъ на эти апологіи, но однажды, ‘какъ бы подъ наитіемъ какого то духа’, сказалъ: ‘зачмъ ты превозносишь этого человка? Если бы у него было поменьше нахальства (nisi habuisset multum arrogantiae), онъ не взялся бы опредлять все съ такой поспшностью и смлостью, если бы онъ не обладалъ въ нкоторой мр мірскимъ духомъ, то не сталъ бы заражать ученія Христова своей свтской философіей’. Результатомъ этихъ разговоровъ было внимательное изученіе омы и затмъ полный разрывъ со схоластикой: Эразмъ скоро убдился, что ‘Summa teologiae’, предназначавшаяся омою въ руководство для начинающихъ теологовъ, въ сущности ничего инаго не представляетъ, какъ подборъ (на тысячахъ страницъ) праздныхъ и вздорныхъ вопросовъ (въ ‘Похвал глупости’ Эразмъ даетъ о нихъ понятіе), имющихъ весьма слабую связь со здравымъ смысломъ и христіанской моралью’ Таковы были отношенія Эразма къ его лучшимъ англійскимъ друзьямъ. Что касается Гроцина, Линакра и нкоторыхъ другихъ, то эти люди не были такъ близки къ нему, какъ Т. Моръ и Колетъ. Впрочемъ, и ихъ высоко цнилъ онъ, какъ людей образованныхъ, общество которыхъ въ высшей степени полезно для занимающагося изученіемъ древнихъ. ‘Кто не удивится глубокимъ и обширнымъ познаніямъ Гроцина?’ пишетъ онъ. ‘Что можетъ быть проницательне, возвышенне и остроумне сужденій Линакра?’ Мы не упоминаемъ о другихъ, какъ напр., о Латимер, Вульси, Пэс, потому что о нихъ придется говорить впослдствіи.

Весьма естественно, что среди такихъ просвщенныхъ людей Эраэму жилось въ Англіи гораздо пріятне, чмъ въ Париж. Его письма, относящіяся къ этому времени, дышатъ юморомъ и неподдльною веселостью. ‘Тутъ есть нимфы’ — писалъ онъ Фаусту Андрелину, своему парижскому другу — ‘нимфы съ божественнымъ лицомъ, и ты предпочелъ бы ихъ твоимъ музамъ. Существуетъ, кром того, обычай, котораго нельзя похвалить вдоволь: везд, куда ни придешь, тебя обнимаютъ, уходишь — объятія, возвращаешься — новые поцлуи…’ Черезъ Т. Мора и Монджоя Эразмъ познакомился съ королевской семьей, съ малюткой Генрихомъ VIII, который будетъ играть такую важную роль въ судьб его и его друзей. Нкоторые друзья увлекаютъ его въ необычный, но пріятный образъ жизни: онъ длается, по его собственнымъ словамъ, порядочнымъ охотникомъ, изряднымъ наздникомъ, довольно ловкимъ и развязнымъ придворнымъ, научается граціозно кланяться, пріятно улыбаться…

Соединяя, такимъ образомъ, полезное съ пріятнымъ, прожилъ Эразмъ въ Англіи (большею частью къ Оксфорд) около полутора года. Въ 1500 году онъ слъ въ Дувр на корабль, чтобы отплыть во Францію. На пути его постигли непріятныя приключенія, о которыхъ мы считаемъ нужнымъ упомянуть, такъ какъ они, подобно пребыванію въ монастыр, не остались безъ вліянія на его сатиру. На таможн въ Дувр у него отняли самымъ грубымъ образомъ 20 фунтовъ подъ тмъ предлогомъ, будто англійскіе законы запрещаютъ вывозъ монеты. ‘Я подвергся кораблекрушенію, прежде чмъ взошелъ на корабль’, писалъ онъ по этому поводу. Мало того: его самого задержали, какъ плнника, пока друзья не выхлопотали ему свободнаго пропуска. Другое приключеніе случилось на дорог изъ Голландіи въ Парижъ: Эразмъ путешествовалъ въ обществ одного англичанина, они наняли погонщика до Парижа, но на полдорог погонщикъ останавливается противъ воли пассажировъ на постояломъ двор и отказывается хать дальше, между тмъ, плату требуетъ сполна. Эразмъ вообразилъ, что его хотятъ ограбить и убить. Цлую ночь они поочередно съ англичаниномъ караулятъ другъ друга. На зар, Эразмъ открываетъ окно и поднимаетъ отчаянный крикъ. Кое-какъ, посл долгихъ пререканій и грубыхъ выходокъ со стороны погонщика, ему удалось расплатиться за ночлегъ и лошадей. Мы увидимъ ниже, какъ горько жалуется нашъ сатирикъ на всякую грубость, съ какимъ отвращеніемъ говоритъ онъ о матросахъ, наемныхъ солдатахъ, грубыхъ работникахъ и подобныхъ людяхъ.

Благодаря этимъ двумъ случайностямъ, Эразмъ вернулся въ Парижъ пшкомъ, съ разстроеннымъ здоровьемъ и пустымъ карманомъ. Скудная и трудная жизнь потекла по прежнему. Лихорадка, давнишній недугъ его, возвратилась съ новой силой. Вильгельмъ Копъ, лучшій и образованнйшій врачъ и другъ Эразма, не могъ ему помочь. Тутъ-то Эразмъ обратился съ просьбой о -помощи къ св. Женевьев, общаясь, въ случа выздоровленія, написать ей благодарственные стихи. Страннымъ, конечно, представляется этотъ поступокъ, когда вспомнишь, какъ нещадно смялся Эразмъ, черезъ 20 лтъ въ одномъ изъ ‘разговоровъ’, надъ врачебной силой святыхъ, и мы склонны придать ироническій смыслъ его разсказу объ этомъ исцленіи: ‘я выздоровлъ не вслдствіе помощи врача, говоритъ онъ, котораго призывалъ, но св. Женевьевы, славнйшей двы, которой останки покоятся здсь въ монастыр канониковъ (canonici regulares) и ежедневно творятъ чудеса. Ея вмшательство было милостью съ ея стороны и весьма полезно для меня… Здсь шелъ дождь почти три мсяца безъ перерыва. Сена вышла изъ береговъ и затопила городъ. Рйку св. Женевьевы понесли въ соборъ Богоматери, епископъ и весь университетъ слдовали въ торжественной процессіи. Каноники показывали дорогу, самъ аббатъ и вс монахи путешествовали пшкомъ. Съ тхъ поръ погода у насъ прекрасная!’ {Ор. III. App. ер. CLIV.} Общее впечатлніе переписки этого времени довольно грустное. Эразмъ осаждаетъ своихъ меценатовъ настойчивыми просьбами о высылк пенсій, проситъ Якова Батта своимъ краснорчіемъ поддержать его письмо къ маркиз, позво ляетъ ему даже солгать что-нибудь въ пользу друга, уяснить благодтельниц, что стыдъ мшаетъ ему говорить откровенно о бдности, требуетъ двойной пенсіи, потому что съ сотней флориновъ немыслимо пуститься въ Италію, куда ему необходимо отправиться для окончанія занятій греческимъ языкомъ. Разумется, эти просьбы были напрасны. Къ довершенію огорченій, скоро ему пришлось совсмъ лишиться своихъ первыхъ меценатовъ. Смерть похитила прежде всего самого Батта, который такъ любилъ Эразма и такъ врилъ въ его славную будущность. ‘Можно ли сомнваться, что Эразмъ не погибнетъ, когда не стало Батта?’ восклицаетъ не безъ основанія нашъ сатирикъ. Маркиза скоро вышла замужъ, что для него было совершенно все равно, какъ еслибы она умерла. Наконецъ, умеръ и епископъ Генрихъ. На смерть своего благодтеля Эразмъ сочинилъ дв или три эпитафіи, за которыя получилъ 6 флориновъ. Пришлось ограничиться грустной остротой: ‘нужно же было, чтобы онъ остался вренъ себ и по смерти!’

Между тмъ, слава Эразма, какъ ученаго и литератора, быстра начинаетъ распространяться по Европ. Въ 1500 г. вышло первое изданіе знаменитаго сборника ‘пословицъ’ (Adagia). Мы не будемъ останавливаться на этомъ сочиненіи, потому что намъ придется говорить о немъ въ другомъ мст. Года черезъ три посл ‘пословицъ’ появился ‘Enchiridion militis christiani’ (настольная книжка христіанскаго воина),— небольшое сочиненіе, написанное по просьб одной несчастной женщины, желавшей, при помощи Эразма, исправить распущенное поведеніе своего супруга — военнаго. Въ письм къ Колету Эразмъ такимъ образомъ опредляетъ цль этого сочиненія: ‘я написалъ, говоритъ онъ, ‘Enchiridion’ не для того, чтобы выставить на показъ свой умъ и краснорчіе, но чтобы исцлить отъ заблужденія тхъ, кто полагаетъ, будто религія состоитъ въ пустыхъ церемоніяхъ и соблюденіи вншнихъ обрядовъ, поистин, іудейскихъ!’ {Ор. III, ер. CII.}. Со отвтственно съ этой практической цлью, книга должна была, разршить два вопроса: во первыхъ, въ чемъ состоитъ истинное христіанское благочестіе, во вторыхъ — указать на случаи уклоненія отъ него. Выходя изъ положенія, что человческая природа боле наклонна къ добру, чмъ ко злу (какъ думалъ Августинъ и, впослдствіи, Лютеръ), Эразмъ пытается указать надлежащую цль природному стремленію. Эта цль — Христосъ, который есть не что иное, какъ милость, простота, терпніе, чистота, однимъ словомъ, все то, чему онъ училъ или, говоря другими словами, евангеліе. Но вопросъ въ томъ, какъ понимается и прилагается евангельское ученіе большинствомъ христіанъ. Тутъ, къ сожалнію, обнаруживается, что большинство полагаетъ религію въ простомъ формализм, въ исполненіи обрядовъ. И вотъ, Эразмъ не можетъ удержаться, чтобы не направить стрлъ своего остроумія противъ этихъ псевдо-христіанъ. ‘Если ты долженъ почитать останки Павла, положенные въ ящичекъ, то почитай также и духъ Павла, который ветъ отъ его писаній…. Ты чествуешь изображеніе образа Христова, высченное изъ дерева, или камня, или написанное на полотн, во сколько кратъ съ большимъ благоговніемъ ты долженъ чествовать умъ его, выраженный силою св. Духа въ евангельскихъ писаніяхъ…. Ты взираешь въ нмомъ удивленіи на тунику или платокъ, про которые говорятъ, будто они принадлежали Христу, между тмъ, читая изреченія Христа, ты смежаешь твои глаза отъ дремоты’. Всего боле, по своему обыкновенію, Эразмъ нападаетъ на монаховъ: ‘мн стыдно сказать, съ какимъ суевріемъ большинство ихъ соблюдаетъ мелочныя церемоніи, установленныя людьми, не лучшими, чмъ они сами, и притомъ церемоніи, имвшія вначал совершенно иную цль, съ какой ненавистью эти люди требуютъ выполненія ихъ другими, съ какой увренностью полагаются на нихъ, какъ быстро входятъ въ роль судей чужаго поведенія, какъ настойчиво стоятъ за нихъ. Они думаютъ, что такими дйствіями заслужатъ царство небесное, и если какъ нибудь случится, что они показали нкоторое рвеніе въ исполненіи ихъ, то воображаютъ себя равными Павлу или Антонію’ и т. д. Мы воздерживаемся отъ дальнйшихъ выписокъ, потому что встртимся съ подобными же тирадами, когда будемъ разсматривать собственно сатирическія произведенія Эразма… Мы хотли только указать, какимъ образомъ отражалось на литературной дятельности Эразма его близкое знакомство съ монашеской жизнью съ одной стороны, съ другой знакомство съ такими людьми, какъ Колетъ и нкто Витрарій, Сент-Омерскій монахъ, образецъ идеальнаго христіанскаго пастыря.

Обращаемся къ нашему разсказу. ‘Enchiridion’ и ‘Пословицы’, такъ мтко угадавшія злобу дня, имли необыкновенный успхъ. Соотечественники предложили Эразму занять каедру въ лувенскомъ университет, отъ чего онъ, разумется, отказался, такъ какъ хорошо зналъ, что за народъ теологи. Послдовало другое предложеніе, боле щекотливаго характера — произнести привтственную рчь эрцгерцогу австрійскому, по его возвращеніи изъ Италіи. Мы упоминаемъ объ этомъ случа, какъ характеристическомъ для Эразма. Эразмъ хорошо зналъ, что лесть есть необходимое условіе всякаго похвальнаго слова, и интересно посмотрть, какъ онъ оправдывалъ себя. Въ упомянутомъ уже письм къ Колету онъ говоритъ, что никогда не испытывалъ боле непріятныхъ ощущеній, чмъ въ этомъ случа, гд по необходимости приходилось льстить. ‘Я нашелъ, однакожъ, новый способъ, прибавляетъ онъ, въ дести соблюсти свободу слова и въ свободномъ слов польстить’. Способъ, къ которому онъ прибгъ, чтобъ сдлать полезными эти похвалы, кажется — тотъ же самый, который употребилъ Плиній въ своемъ панегирик Траяну, т. е., похвалы представилъ въ такомъ вид, что он могли казаться совтами и увщаніями. Эразмъ краснорчиво доказывалъ молодому принцу, что длами мира онъ достигнетъ гораздо большей и лучшей славы, чмъ всевозможными громами побдъ — любимая Тэма, къ которой не разъ впослдствіи возвращался нашъ сатирикъ.

Вскор посл этого, уступая просьбамъ друзей, Эразмъ постимъ во второй разъ Англію, столь близкую ему теперь. Онъ пробылъ здсь около полугода, занимался изученіемъ св. писанія, замышлялъ издать комментаріи Лавр. Валлы, а свободное время посвящалъ переводамъ нкоторыхъ греческихъ писателей, особенно Лукійз, который такъ блинокъ былъ ему по таланту. Въ письмахъ этого періода Эразмъ Часто заводитъ рчь о внутреннемъ самоусовершенствованіи, о томъ, что пора ученія проходитъ, что время посмотрть на себя, какъ на человка сложившагося, зрлаго. ‘Я ршился’, говоритъ онъ, ‘сосредоточить вс заботы на размышленіи о смерти и на совершенствованіи собственной души.’ Но эти смиренно благочестивыя помышленія не мшали ему заботиться объ устройств своихъ земныхъ длъ: онъ прибавилъ къ прежнимъ друзьямъ нсколько новыхъ, въ числ чихъ первое мсто занимаетъ архіеп. Варамъ, знакомство съ которымъ такъ занимательно описываетъ онъ. Эразмъ посвятилъ Примасу стихотворный латинскій переводъ эврипидовой Гекубы. За преподнесенный трудъ Варамъ отблагодарилъ чрезвычайно незначительной суммой, совсмъ противъ ожиданій Эразма. Возвращаясь съ дачи архіепископа, гд происходила аудіенція, Гроцинъ спросилъ у Эразма: сколько получилъ онъ отъ щедротъ владыки? Эразмъ въ шутку произнесъ громадную цифру, пріятель покачалъ головой въ знакъ сомннія и заставилъ его признаться. Удивляясь такой разсчетливости, Эразмъ началъ спрашивать у Гроцина, отъ чего она зависитъ — отъ скупости ли, бдности, или, наконецъ, отъ того, что его даръ не понравился? ‘Ни одна языкахъ причины, отвчалъ Гроцинъ, ‘но подозрніе, что, быть можетъ, гд нибудь это произведеніе преподнесено кому нибудь: другому’. Дйствительно, впослдствіи съ Эразмомъ случился такой грхъ, одинъ только разъ, да и то по вин Беата Ренана, налогъ разъ подозрніе было несправедливо и сильно оскорбило Эразма.

Благодаря своей репутаціи знатока латинскаго языка, Эразмъ устроилъ теперь поздку въ Италію,’ въ качеств руководителя дтьми придворнаго врача Боэріо. Правда, юношеское рвеніе увидть страну Виргилія и Цицерона успло значительно охладть въ немъ — ему было уже около 40 лтъ — за всмъ тмъ онъ радъ, былъ воспользоваться благопріятнымъ случаемъ: его интересовали рукописи, вновь издававшіяся книги, хотлось познакомиться и, можетъ быть, помриться силами съ итальянскими гуманистами, все еще смотрвшими на нмцевъ, англичанъ и французовъ, какъ на грубыхъ варваровъ. Въ 1506 году пускается онъ въ. далекій и трудный путь въ обществ двухъ воспитанниковъ. Въ прекрасномъ діалог ‘Гостинница’ (Diversorium) описываетъ онъ свои путевыя впечатлнія въ Германіи. Эти живыя характеристики такъ и просятся на страницы современнаго романа,: Бертульфъ въ шутливомъ тон разсказываетъ Вильгельму (имена разговаривающихъ лицъ) про нмецкія гостинницы, о которыхъ послдній, привыкшій къ французской любезности, не иметъ никакого понятія. ‘Подъзжая къ постоялому двору, вы не встртите, повствуетъ Бертульфъ:— ласковаго хозяина, приглашающаго васъ на ночлегъ. На ваши призывы, въ окно высовывается голова, точно голова черепахи, и молчаніемъ даетъ знакъ, что мсто найдется и для людей, и для лошадей. Конюха не полагается, вамъ указываютъ только мсто, гд можете сами поставить вашихъ лошадей’ Наконецъ, вы входите, таща съ собой весь багажъ, въ общую залу, уже биткомъ набитую гостями всевозможныхъ націй и ранговъ, гд царствуетъ неменьшая смсь языковъ и лицъ, чмъ на вавилонской башн въ древности, вс вмст: и князь, и монахъ, и погонщикъ, и купецъ, и ученый. Отъ испареній и дымныхъ печей въ комнат почти невозможно дышать. Поздно вечеромъ появляется слуга, лысый съ суровымъ взглядомъ старикъ, сосчитываетъ, де говора ни слова, гостей, кладетъ въ каминъ дрова и удаляется. Проходитъ еще добрый часъ: старый Ганимедъ, наконецъ, появляется снова, накрываетъ столъ, кладетъ полотенца, деревянныя ложки и прочее. Вся компанія усаживается за столъ и начинаетъ услаждаться сперва сухарями, намоченными въ бульон, затмъ соленой рыбой и, наконецъ, червивымъ сыромъ. Если вамъ не нравится вино и вы спросите другого, вамъ отвтятъ: ‘здсь останавливались князья и маркизы и никто не жаловался на мое вино, если не нравится, ищи себ другой гостинницы’. Посл ужина, тотъ же Ганимедъ собираетъ деньги за ночлегъ и препровождаетъ гостей въ общую спальную, волей-неволей вы должны укладываться на постель, на которой блье мняется не боле раза въ полгода’.

Какъ прожилъ Эразмъ въ Италіи, гд онъ былъ, что длалъ и что вывезъ оттуда — объ этомъ мы можемъ судить по весьма немногимъ письмамъ, сохранившимся отъ этого періода. Онъ былъ, между прочимъ, въ Турин, Болонь, Венеціи, Паду и въ Рим, боле или мене продолжительное время оставался въ Болонь, Венеціи и Рим. Въ Болонь ему пришлось быть свидтелемъ событія, оказавшаго значительное вліяніе на его лучшее сатирическое произведете — ‘Похвалу глупости’. D. de Laur приписываетъ даже Эразму знаменитый въ свое время памфлетъ: ‘Julius е coelo exclusus’. Событіе, про которое идетъ рчь, — торжественное вступленіе папы Юлія II въ Болонью. Одинъ изъ біографовъ {Nisard, стр. 26.} живо представляетъ себ Эразма, который, прижавшись у стны, съ ироническимъ выраженіемъ въ лиц, наблюдаетъ эту торжественную процессію и задумываетъ свою нещадную сатиру, которую впослдствіи признаютъ достойною костра. Неизвстно, разумется, съ какимъ выраженіемъ смотрлъ Эразмъ на эту военно-религіозную процессію, но скоре съ грустнымъ, чмъ веселымъ. Здсь же, если врить разсказамъ Эразма, онъ дважды подвергался опасности потерять жизнь: по блой одежд его принимали на улиц два раза за одного изъ зачумленныхъ медиковъ, которые носили на плечахъ куски благо полотна.

Гораздо пріятне провелъ онъ время въ Венеціи у Альда Мануччи и въ Рим. Пересмотрвъ и увеличивъ число пословицъ во время пребыванія въ Болонь, Эразмъ спросилъ у Альда: согласенъ ли онъ печатать ихъ въ своей типографіи? Альдъ, конечно, не замедлилъ прислать утвердительный отвтъ. Эразмъ переселился въ Венецію и провелъ здсь наипріятнйшимъ образомъ 8 мсяцевъ въ дом Азулана, Альдова тестя. День незамтно проходилъ въ спшной работ у типографскаго станка, за корректурами и дополненіями, вечеръ посвящался отдыху за стаканомъ вина въ кругу друзей. Кружокъ составляли, кром семьи Альда: Іеронимъ Алеандръ, съ которымъ впослдствіи Эразму придется разойтись, Баттиста Эгнаціо и Амвросій Ноланъ. Вс они были рады видть Эразма въ своей сред, вс помогали ему доставленіемъ рукописей и выписокъ въ окончаніи знаменитаго сборника. Враги его говорили впослдствіи совершенно неосновательно, будто онъ игралъ жалкую роль въ типографіи и запятналъ, хром того, свою репутацію неумреннымъ употребленіемъ вина, оно ему было совершенно необходимо для поддержки организма, теперь еще боле сдлавшагося ‘стекляннымъ’ отъ каменной болзни.

По окончаніи печатанія пословицъ, Эразмъ покинулъ Венецію и направился къ Риму въ обществ новаго ученика Александра (сына шотландскаго короля Якова IV), двадцатилтняго епископа. Къ большому огорченію Эразма, этотъ прекрасный, по его словамъ, юноша недолго сопровождалъ его: изъ Сіенны онъ былъ вызванъ своимъ отцомъ и вскор палъ жертвой ненавистнаго Эразму Марса {Александръ подарилъ Эразму перстень съ изображеніемъ Термина. На этомъ-то перстн вырзалъ Эразмъ извстную, навлекшую на него упреки въ гордости надпись: cedo nulli.}. Въ Рим Эразма приняли съ распростертыми объятіями. Достаточно сказать, что его удостоили дружбы и покровительства, между прочимъ, такія лица, какъ Іоаннъ Медичи — впослдствіи папа Левъ X, Рафаэль — кардиналъ церкви Сен-Джорджіо и кардиналъ Гримани, знакомство съ которымъ такъ живо разсказано Эразмомъ въ одномъ изъ писемъ. Къ сожалнію, Эразмъ поздно познакомился съ этимъ просвщеннымъ кардиналомъ. Побуждаемый Петромъ Бембо, онъ, не безъ колебаній и нкотораго страха, ршился сдлать визитъ Гримани. Дло было посл обда. Пріхавъ къ дону, онъ ни души не встрчаетъ ни во двор, ни у крыльца, отдаетъ лошадь слуг и ршается войти въ домъ. Къ удивленію, въ передней нтъ никого. Эразмъ проходитъ рядъ комнатъ и, наконецъ, у дверей кардинальскаго кабинета встрчаетъ стриженаго грека-камердинера, который объясняетъ ему, что кардиналъ занятъ съ высокой особой. На обычный вопросъ: что вамъ угодно? Эразмъ отвчалъ: ‘засвидтельствовать почтеніе кардиналу, еслибы это возможно было сдлать, не безпокоя его, но такъ какъ онъ занятъ, то я приду въ другой разъ’. Грекъ уходитъ къ кардиналу, между тмъ Эразмъ засматривается на прекрасный видъ, открывавшійся изъ окна. Конечно, какъ только онъ объявилъ свое имя, тотчасъ его приняли. Кардиналъ обошелся съ нимъ чрезвычайно любезно, цлыхъ два часа уговаривалъ его остаться навсегда въ Рим, гд и общество, и климатъ гораздо боле соотвтствуютъ ему, чмъ суровый сверъ, въ заключеніе, показалъ ему свою богатую библіотеку и представилъ племянника, который все время долженъ былъ, по требованію кардинала, стоять, между тмъ какъ Эразмъ сидлъ.

По этому эпизоду можно судить, какъ ласково приняли Эразма въ Рим. Несмотря однакожъ на это, онъ не могъ доле оставаться здсь, его звали въ Англію старые друзья. Извщая о вступленіи Генриха VIII на престолъ, Монджой между прочимъ писалъ о молодомъ монарх: ‘еслибъ ты зналъ, какимъ героемъ онъ являетъ себя! Какую питаетъ любовь къ добру и справедливости, какую ревность къ ученымъ! Я могу поклясться, что ты поспшилъ бы на крыльяхъ прилетть, чтобъ увидть эту новую благодтельную звзду’. Съ неменьшимъ восторгомъ отзывался въ эту пору о Генрих и Эразмъ, не предвидя, конечно, что за благодтельная звзда всходила на горизонт. Монджой ободрялъ дале своего стараго учителя: ‘Будь увренъ, конецъ твоимъ несчастіямъ приближается: ты скоро будешь около англійскаго короля, который скажетъ теб: будь богатъ, будь знатнйшимъ изъ поэтовъ!’ Затмъ онъ извщаетъ, что въ Англіи уже получены ‘Пословицы’, что вс въ восторг отъ этого сочиненія, что санъ архіепископъ кэнтербрійcкій не можетъ разстаться съ книгой и общаетъ автору бенефицію, если онъ согласится вернуться въ Англію {Op. III, Ер. X.}. Эразму предстоялъ выборъ. Онъ предпочелъ Англію и скоро пустился въ обратный путь снять черезъ Германію.

Описанное нами путешествіе въ Италію было единственное въ жизни Эразма, онъ пробылъ здсь около 3 лтъ, видлъ лучшіе города и лучшихъ людей этой классической страны. Интересно спросить: что вынесъ онъ отсюда? Ему было, какъ мы уже сказали, 40 лтъ: учиться было, значитъ, поздно, какъ и самъ онъ говорилъ въ одномъ письм, да едвали и было нужно: латинскій и греческій языки были для него родными, изучить еврейскій онъ уже не надялся и не желалъ. Правда, въ Паду онъ съ удовольствіемъ посщалъ домъ Марка Муэура, пользуясь случаемъ говорить по гречески, но лекціями этого знаменитаго грека онъ не интересовался, потому что самъ былъ не мене и не хуже знакомъ съ греческой литературой. Такимъ образомъ, въ этомъ отношеніи пребываніе въ Италіи не имло особеннаго значенія. Но за то оно было важно для его литературной славы: Альдово изданіе ‘Пословицъ’ и переписка съ итальянцами, за вязавшаяся вслдствіе личныхъ знакомствъ, сдлали его царемъ гуманистовъ по сю сторону Альповъ, скоро его станутъ называть ‘свтомъ’, ‘звздою’, ‘солнцемъ’, ‘Гомеромъ’ Германіи и тому подобными именами. Наконецъ, что для насъ особенно интересно, знакомство съ папскимъ дворомъ, съ высшимъ итальянскимъ духовенствомъ, съ выдающимися гуманистами-пуристами (какъ Бембо) и безбожниками дало пищу его сатир. На обратномъ пути онъ составилъ планъ своей знаменитой ‘Похвалы глупости’, въ которой такъ жестоко осмялъ римскую курію и высшее католическое духовенство.— Въ ‘Разговорахъ’ и ‘Цицероніанц’ онъ не забылъ забавныхъ поклонниковъ Цицерона.

Напрасно Эразмъ, покидая Италію, мечталъ, что найдетъ въ Англіи золотыя горы. Правда, друзья встртили его съ прежнимъ радушіемъ, но король, занятый войной, мало заботился о процвтаніи наукъ въ своемъ царств. Эразмъ жилъ, какъ и прежде, большей частью щедротами своихъ друзей — сначала у Т. Мора, гд написалъ ‘Похвалу глупости’, а потомъ въ Кембридж, въ коллегіи королевы, занимаясь преподаваніемъ греческаго языка, работая надъ своимъ стилистическимъ, однимъ изъ скучнйшихъ для теперешняго читателя сочиненіемъ: ‘De copia verborum. et renirn’, надъ объясненіемъ Іеронима Новаго Завта и, наконецъ, Надъ переводами изъ Лукіана (къ этому времени относится переводъ Icaro — Menippe). Онъ переписывался теперь главнымъ образомъ съ Колетомъ и Аммоніо, папскимъ легатомъ при англійскомъ двор, человкомъ образованнымъ и веселымъ. Мы упомянемъ объ одномъ письм къ Колету. Колетъ, со свойственной ему прямотой и откровенностью, не разъ упрекалъ Эравма въ попрошайничеств и униженіяхъ. Эразмъ не особенно доволенъ былъ этими упреками. Разъ онъ писалъ между прочимъ своему другу, извщая о своемъ намреніи преподнести епископу рочестерскому переводъ толкованія Василія Великаго на Исаію, въ надежд получить подарокъ: ‘О, нищенство! Я знаю, ты ужъ улыбаешься! Но я самъ себя ненавижу и ршился найти какое-либо положеніе, которое избавило бы меня отъ этого нищенства, или наконецъ — подражать Діогену’. Колетъ отвчалъ: ‘ты хорошо сдлаешь, и для меня, и для себя самого, если станешь подражать Діогену, довольствуясь немногимъ, въ бдности, будешь ты королемъ королей, можетъ быть, ты достигнешь счастья и богатства, презирая ихъ… Но я знаю, парадоксы эти не въ твоемъ вкус.’ Затмъ онъ прибавляетъ: ‘хотя у меня и нтъ чужихъ сокровищъ для другихъ, однако, если ты униженно просишь, то у меня есть немного своихъ денегъ для тебя, если не стыдишься настаивать, то моя скудость скудно облегчитъ твою’ {App. Ep. IV.}. Съ какимъ уваженіемъ ни относился Эразмъ къ своему другу, какъ ни привыкъ онъ писать въ просительномъ тон, однакожъ гордость заговорила въ немъ: ‘Что можетъ быть, писалъ онъ въ отвтъ:— унизительне, презрнне меня, который такъ долго публично нищенствуетъ въ Англіи… Я ненавижу свою судьбу, потому что она не позволяетъ мн сохранить стыдливость’ {Ор. III, Ep. CL.}. Эти кажущіяся размолвки, впрочемъ, нисколько не ослабили крпкой дружбы. Эразмъ помогалъ совтами Колету, озабоченному теперь устройствомъ коллегіи св. Павла (Колетъ былъ деканомъ собора), рекомендовалъ ему учителей, ни г садъ руководства (Соріа verborum), наконецъ, время отъ времени друзья видались и дважды путешествовали вмст по Англіи — въ Волзингамъ и во гробу омы Бекета. Оба путешествія послужили матерьяломъ для прекраснаго живаго діалога: ‘Регепgrinatio religionis ergo’, къ которому мы еще возвратимся.

Къ сожалнію, мы не можемъ долго останавливаться на интересныхъ въ своемъ род отношеніяхъ Эразма къ Аммоніо, который своимъ веселымъ нравомъ такъ по вкусу пришелся ему Въ переписк съ этимъ итальянцемъ въ полномъ блеск выказывается легкое, игривое остроуміе Эразма. Въ одномъ письм онъ проситъ, напримръ, друга прислать ему бутылку критскаго вина, потому что англійское жидкое пиво плохо уживается съ его каменной болзнью, въ другомъ — по случаю отъзда Аммоніо въ качеств латинскаго секретаря Генриха на континентъ — совтуетъ ему во время битвы сражаться съ безопасной дистанціи, нисколько не воспрещая оказывать храбрость въ чернильной войн и т. п. Что касается остальныхъ друзей и покровителей, то съ ними Эразмъ поддерживалъ по прежнему самыя любезныя отношенія, только сердце Вульси оставалось холоднымъ, потому что свободное обращеніе Эразма съ высшими вопросами религіи не нравилось кардиналу.

Такъ прожилъ Эразмъ въ Англіи около пяти лтъ почти безвыздно, только разъ онъ здилъ на короткое время въ Парижъ. Въ 1514 году онъ простился съ этой гостепріимной страной и переселился въ Германію. Этотъ періодъ жизни Эразма, до окончательнаго разрыва съ У. Фон-Гуттеномъ и Лютеромъ, представляетъ одну изъ наиболе свтлыхъ страницъ. Его слава, какъ гуманиста и теолога, достигаетъ своего апогея. Весь образованный міръ, особенно же нмцы, спшатъ заплатить ему дань уваженія и удивленія. Его путешествія принимаютъ видъ блестящихъ тріумфовъ.

Тотчасъ по возвращеніи изъ Англіи, Эраэмъ направился по Рейну въ Базель къ знаменитому типографщику-издателю Фробеню, который уже усплъ перепечатать самовольно венеціанское изданіе ‘Пословицъ’. Вся Германія поднялась на ноги. Въ Страсбург и Шледштадт ему длаютъ торжественныя встрчи. Наравн съ молодымъ поколніемъ гуманистовъ ‘Эразміанцевъ’, его дружбы ищутъ убленные сдинами старцы, съ честью послужившіе bonis litteris. Старый шледштадтскій профессоръ Яковъ Вимпфелингъ, несмотря на болзнь и преклонныя лта, хочетъ отправиться въ Базель, чтобы удостоиться чести быть въ обществ Эразма. Глухой старикъ Ульрихъ Цазіусъ, лучшій знатокъ римскаго права, называетъ автора ‘Пословицъ’ Баррономъ, новымъ Цицерономъ, звздой, свтомъ Германіи и смиренно шутливо проситъ удостоить его письмо отвтомъ.

Билибальдъ Пиркгеймеръ, просвщенный сенаторъ Нюренберга, вступаетъ въ число друзей Эразма и завязываетъ съ нимъ самую любезную переписку, продолжающуюся цлую жизнь. Въ Базель прізжаютъ взглянуть на него съ тмъ, чтобы имть право сказать: ‘я видлъ Эразма’, будущіе дятели реформы — Цвингли и Эколампадій. Послдній, какъ знатокъ еврейскаго языка, предлагаетъ Эразму содйствіе по паданію текста св. писанія и считаетъ себя счастливымъ, что удостаивается такой чести. Въ Базел ему оказываютъ самый радушный и любезный пріемъ самъ Фробень, братья Амербахи, сыновья знаменитаго Фробенева предшественника, Беатъ Ренанъ и медикъ Герардъ Листрій, комментаторъ ‘Похвалы глупости’. Само собой разумется, что знакомство съ Фробенемъ и изданіе у него сочиненій еще боле распространяютъ кругъ читателей и почитателей Эразма.

Интересно посмотрть, какъ относится Эразмъ къ своей слав, какъ пользуется своими связями и вліяніемъ. Въ письмахъ къ высокопоставленнымъ особамъ и во множеств посвятительныхъ предисловій къ своимъ сочиненіямъ и изданіямъ онъ, какъ извстно, не скупился на льстивыя выраженія, потому что смотрлъ на нихъ, какъ на выраженіе вжливости, отнюдь не придавая имъ значенія лести. Точно такимъ-же образомъ относится юнъ и къ похваламъ, которыя слышитъ отъ другихъ: онъ принимаетъ ихъ благосклонно и охотно отвчаетъ всмъ, искавшимъ его знакомства и покровительства. Такъ, напримръ, Цазіусу онъ пишетъ: ‘объ одномъ прошу тебя, не продолжай отягчать меня ненавистными титулами, чтобы не подать повода насмшливымъ людямъ издваться надо мной. Въ самомъ дл, кто не разсмется, слыша’ что Эразма называютъ ‘великимъ’, когда онъ такъ малъ во всякомъ смысл этого слова, или ‘счастливымъ’, когда видятъ, что фортуна никакихъ благодяній не оказала ему?’ Въ особенности-же охотно поощряетъ онъ молодыхъ людей, отъ которыхъ чаетъ прока для bonae litterae или для исправленія ‘извращенныхъ людскихъ понятій’. Такъ смотрлъ онъ на Эколампадія, Ренана, У. Фон-Гуттена, Лютера, Меланхтона и многихъ другихъ. Его письма, какъ увидимъ впослдствіи, въ такихъ случаяхъ полны самаго живаго сочувствія къ новому молодому поколнію. Пользуясь всомъ у высокихъ особъ, онъ готовъ употребить свое вліяніе всякій разъ въ пользу друзей bonarum litterarum. Всего характеристичне въ этомъ отношеніи его участіе въ дл Рейхлина. Когда тяжба пошла на разсмотрніе въ Римъ и старый гебраистъ попросилъ его защиты, Эразмъ, тотчасъ по возвращеніи изъ Базеля въ Лондонъ (нкоторые полагаютъ, будто онъ видлся съ Рейхлиномъ на обратномъ пути изъ Базеля), пишетъ кардиналамъ Рафаэлю и Гримани, прося ихъ поддержать Рейхлина. Въ письмахъ къ Рафаэлю, между прочимъ, говорится: ‘я прошу и умоляю тебя, во имя уваженія къ наук, которой твоя милость (celsitudo) всегда изволила оказывать покровительство, да найдетъ въ теб благоволеніе удрученный горемъ удивительный мужъ Іоаннъ Рейхлинъ. Оказывая ему помощь, ты окажешь услугу наук и всмъ ученымъ… Ему одолжена вся Германія, гд онъ впервые далъ толчекъ изученію греческаго и еврейскаго языковъ. Этотъ мужъ обладаетъ глубокимъ знаніемъ языковъ и всевозможными достоинствами, извстенъ всему христіанскому міру своими книгами, которыя онъ издалъ, удостоенъ высокой милости у императора Максимиліана, у котораго онъ служитъ совтникомъ (a consiliis), уважается и почитается въ собственной стран, гд онъ занимаетъ должность судьи, иметъ репутацію, на которой до сихъ поръ не замчено ни малйшаго пятна. Кром того, его преклонныя лта и сдые волосы заслуживаютъ уваженія, Вотъ почему онъ иметъ право пожинать теперь плоды того ученія, которому съ честью посвящалъ себя цлую жизнь… Вс лучшіе люди нетолько въ Германіи, но въ Англіи и Франціи, смотрятъ какъ на дло весьма недостойное, что столь почтеннаго и одареннаго человка затрудняютъ такими ненавистными препирательствами и притомъ о матеріи, которая не стоитъ, по моему мннію, выденнаго яйца, какъ говорится въ шутливой пословиц. Пусть будетъ далекъ отсюда духъ злобы и раздора. Теперь, когда короли примирились, благодаря твоей мудрости, глупо, чтобы ученые люди затвали взаимную вражду книгами и бранью, чтобы въ то время, какъ первые довольствуются мирнымъ оружіемъ, послдніе сражались перьями, омоченными въ ядъ. Во сколько разъ было бы лучше, еслибы этотъ человкъ былъ возвращенъ къ своимъ занятіямъ почтенными науками, вмсто того, чтобы тратить трудъ, деньги и время на пустыя препирательства!..’ {Op. III, Ер. CLXVII.}. Таковъ былъ Эразмъ, какъ человкъ и гуманистъ.

Въ слдующемъ (1515) году Эразмъ предпринялъ второе путешествіе въ Базель: онъ привелъ къ концу свой многолтній трудъ, начатый и обработанный при содйствіи и совтахъ Колета. Мы говоримъ объ исправленномъ греческомъ текст Новаго Завта съ примчаніями и латинскимъ переводомъ. Мы, конечно, не будемъ распространяться о значеніи этого Изданія, бывшаго долгое время въ церковномъ и частномъ употребленіи и послужившаго краеугольнымъ камнемъ для научной критики текста св. писанія, для нашей цли достаточно будетъ нсколькихъ замчаній о комментаріяхъ Эразма. Эти комментаріи показываютъ, до какой степени сильна была въ Эразм сатирическая жилка. Не ограничиваясь критикой текста, разъясненіемъ смысла писанія или историческими объясненіями, онъ часто, по своей любимой манер, проводитъ рзкую параллель между простой евангельской жизнью и далеко уклонившейся отъ христіанскаго идеала современной дйствительностью. Его дкой критик подвергаются здсь почти вс тже явленія, о которыхъ съ другой точки зрнія и въ иномъ тон трактуется въ ‘Похвал глупости’, ‘Разговорахъ’, ‘Пословицахъ’. Въ IX гл., 43 Дян., гд говорится о пребываніи Петра у Симона-кожевника, Эразмъ длаетъ такого рода примчаніе: ‘столь великій гость — самъ глава апостоловъ — удостоилъ своимъ посщеніемъ такого низкаго хозяина! Въ наше время, богатства церкви возросли до громаднаго количества!..’ {Такъ читается это мсто въ изданіи Леклерка, въ первомъ изданіи было сказано: ‘Въ наше время три королевскія палаты едва могутъ вмстить викарія Петрова’ Dr. 1, 820.} по поводу другого мста, онъ пишетъ: ‘Іеронимъ, при толкованіи этихъ словъ (М. XXIII, осуждаетъ суевріе нкоторыхъ современныхъ ему женщинъ, которыя, подобно фарисеямъ съ ихъ филактеріями, носятъ съ собой маленькія евангелія, кусочки дерева отъ честнаго Креста и другія вещи подобнаго рода… Если этотъ святой мужъ высказалъ такія мысля относительно слабыхъ женщинъ, заслуживающихъ во всякомъ случа нкотораго снисхожденія, что сказалъ бы онъ, еслибы явился въ теперешній міръ и увидлъ молоко Маріи, показываемое повсюду за деньги и чествуемое столько же, какъ и св. тло Христово, чудесное масло, куски крестнаго древа въ такомъ количеств, что еслибы ихъ снести вс въ одно мсто, они потребовали бы цлаго транспортнаго корабля, еслибы онъ увидлъ капюшон св. Франциска, выставленный въ одномъ мст, въ другомъ — сорочку Маріи (intimam vestem), въ одной церкви гребень Анны, въ другой — сапогъ Іосифа, въ третьей — туфли омы Кэнтербрійскаго и т. д.’. Легко вообразить, какое впечатлніе должны были производить подобныя толкованія. Недаромъ Лютеръ съ такой жадностью читалъ эту книгу…

Изданіе ‘Новаго Завта’ и приведенное къ концу въ слдующемъ (1516) году изданіе твореній блаженнаго Іеронима, изъ которыхъ первое посвящалось Льву X, а второе — архіепископу Вараму, были, такъ сказать, послднимъ цвткомъ въ внк ученой Славы Эразма. Благодарственныя и хвалебныя письма, присылавшіяся къ Нему со всхъ концовъ Европы, свидтельствуютъ о безпримрномъ уваженіи и удивленіи современниковъ. Но если ученики, Сторонники и почитатели громко прославляли Эразма, то, къ этому Исе времени, начинаютъ возвышать голосъ и враги его. О монахахъ и схоластикахъ и говорить нечего: съ ними онъ давнымъ давно велъ и будетъ вести до конца жизни жестокую войну своимъ обычнымъ оружіемъ — насмшкой, гораздо трудне и непріятне было бороться съ учными противниками. Изданіе ‘Новаго Завта’ вызвало полемику, отнявшую у Эразма много силъ, времени и спокойствія. Враги распадались на дв группы: одни, какъ Мартинъ Dorpius — лувенскій теологъ, Lefebre d’Etaples (Faber Stapulensis) — старинный парижскій товарищъ Эразма и Яковъ Latomus — лувенскій профессоръ, не соглашались съ нимъ въ немногихъ, сравнительно неважныхъ вещахъ, касавшихся критики текста, другіе, напротивъ, шли дале и обвиняли его въ аріанской и пелагіанской ереси. Къ послднимъ принадлежали: a) Эдуардъ Лэ (Leus) — впослдствіи архіепископъ Йоркскій, человкъ мелочно-самолюбивый, завидовавшій слав Эразма, поле мика съ этимъ неугомоннымъ врагомъ доставила Эразму не мало горькихъ минутъ, b) еще боле сильнымъ и назойливымъ врагомъ былъ испанскій теологъ Яковъ Лопецъ Stunica, борьба съ нимъ была особенно трудна потому, что Стуника хорошо зналъ латинскій, греческій и еврейскій языки и долго изучалъ св. писаніе, c) наконецъ, преемникъ Стуники, испанецъ Sanctius Caranza, мало уступалъ первымъ двумъ въ назойливости и рзкости нападокъ. Въ многочисленныхъ защитительныхъ письмахъ и апологіяхъ Эразмъ старался доказать, что эти нападки и обвиненія происходятъ изъ зависти, нетерпимости и тупоумія. Въ планъ нашъ не входитъ подробный разборъ этой полемики, замтимъ только, что, помимо зависти и личной вражды, у враговъ Эразма были дйствительныя основанія для подобныхъ обвиненій, съ чмъ онъ никакъ не хотлъ согласиться, впрочемъ, до реформаціи враги мало вредили ему.

Условія матерьяльной жизни Эразма теперь значительно улучшились. Его назначили секретаремъ-совтникомъ эрцгерцога и потомъ императора Карла V. Правда, обязанности были боле номинальныя, но за то онъ получалъ, хотя по обыкновенію не всегда аккуратно, довольно значительное жалованье, у него были, кром того, бенефиція и пенсіи въ Англіи, наконецъ, не мало присылалось подарковъ отъ различныхъ друзей и почитателей. Въ особенности, ревностно заботился о его судьб Карлъ V. Крон должности секретаря, онъ желалъ доставить Эразму епископское мсто. Отношеніе Эразма къ этому факту въ высшей степени характеристично, и мы считаемъ нелишнимъ упомянуть о немъ. Дло произошло въ 1516 году, во время пребыванія Эразма въ Голландіи. Карлъ хлопоталъ о назначеніи ему епископскаго мста въ Сициліи и съ этой цлью писалъ пап, отъ котораго зависло утвержденіе въ должности. Эразма вызвали изъ Антверпена въ Брюссель ко двору. Тотчасъ по прибытіи, онъ такимъ образомъ описалъ это приключеніе Петру Эгидію, своему старинному антверпенскому другу, у котораго онъ не разъ живалъ на перепуть въ Англію: ‘хочешь ли услышать новость, которая заставитъ тебя смяться? Лежа на боку, я получилъ было то самое, чего многіе достигаютъ посл долгихъ усилій. Католическій король чуть-чуть не сдлалъ было меня епископомъ. Гд же? спросишь ты. Не на краю Индіи, откуда нашъ Барбирій, правитель народовъ, которыхъ никогда не увидитъ, получаетъ золото, но у сицилійцевъ, когда-то настоящихъ грековъ, и теперь еще охотниковъ поболтать и поострить. Но, къ моему удовольствію, дло это не состоялось: оказалось, что назначеніе этого епископства принадлежитъ пап. Скоро посл этого король писалъ пап, прося его утвердить это назначеніе, согласно съ его видами. Вотъ что происходило въ Брюссел, пока мы, занимаясь науками, отдыхали въ Антверпен, и это было причиной, почему канцлеръ (Sylvagius) веллъ вызвать меня. Еслибы я предчувствовалъ это, то не спшилъ бы переселеніемъ. Лишь только я прибылъ сюда, друзья, знавшіе объ этомъ, поздравляли меня и желали счастья. Что до меня, то я не могъ удерживаться отъ смха. Впрочемъ, я благодарилъ ихъ за усердіе, но предупредилъ, чтобы на будущее время они не принимали на себя этого труда, потому что я не промняю моего покоя ни на какое епископство, какъ бы ни было оно блестяще’ {Ор. III, Ep. CCXIX.}. Въ такомъ же шутливомъ тон разсказываетъ Эразмъ эту исторію и въ письм къ Аммоніо.

Не мене почетное предложеніе послдовало изъ Франціи. Устрой вая Coll&egrave,ge de France и желая доставить своему государству первое мсто въ ученой европейской республик, честолюбивый Францискъ I выразилъ желаніе пригласить Эразма, чтобы онъ въ качеств главы ученыхъ украсилъ собою его столицу. Дло произошло такимъ образомъ. Кром друзей прежняго времени, каковъ былъ, напримръ, извстный намъ врачъ Копъ, у Эразма во Франціи, какъ и везд, было много, если такъ можно сказать, учено-литературныхъ друзей, съ которыми онъ велъ любовную дружественную переписку. Въ числ ихъ были люди вліятельные: Gl. Petit (Gl. Parvus), королевскій духовникъ и придворный проповдникъ, ученый теологъ, Etienne Poncher (Poncherius) парижскій епископъ (съ нимъ часто видлся Эразмъ при двор Карла, когда жилъ у Tunstall’я) и, наконецъ, Gд. Бюдэ. Эти-то друзья и навели Франциска на мысль о приглашеніи Эразма. Переговоры велись черезъ Бюдэ, и причины неудачнаго исхода ихъ надо искать, помимо другихъ обстоятельствъ, въ своеобразныхъ отношеніяхъ Эразма къ представителю французскаго гуманизма. Вотъ въ немногихъ словахъ исторія этихъ интересныхъ отношеній. Своими замчательными комментаріями на пандекты и изслдованіями о древней нумизматик (de asse) Бюдэ былъ извстенъ всему образованному міру: его считали лучшимъ знатокомъ греческаго языка. Эразмъ, занятый идеей водворенія и распространенія bonarum litterarum, желалъ воспользоваться способностями и познаніями французскаго ученаго: не доставало хорошаго греческаго словаря, который могъ быть составленъ Бюдэ. Итакъ, въ видахъ пользы для завтныхъ bonne litterae, онъ написалъ Бюдэ изъ Базеля любезное коротенькое письмо, въ которомъ съ обычнымъ искуствомъ восхвалилъ великаго собрата по оружію. Бюдэ отвтилъ не мене любезно, и интересная переписка завязалась. Къ сожалнію, несмотря на обоюдныя любезности, искренней дружбы не установилось между двумя вождями гуманистовъ. Не мене ученый и честолюбивый, но далеко не столь талантливый, Бюдэ, какъ ни возвышенны были его воззрнія на науку, не могъ побдить въ себ нкоторой, быть можетъ, не ясно сознаваемой зависти къ слав Эразма: ему хотлось самому играть первую роль, по крайней мр, во Франціи {Христфоръ Лонгодій, одинъ изъ цицероніанцевъ по сю сторону Адыговъ, чрезвычайно мтко характеризуетъ Бюдэ и Эразма. Ор. III. Ep. CCCLXXXII.}. Этимъ, по нашему мннію, объясняется та непонятная уклончивость, какъ бы неохота, съ которой онъ выполняетъ порученіе короля относительно приглашенія Эразма. Въ письмахъ по этому поводу онъ даетъ замтить, что на королевскія слова, какъ они ни лестны, полагаться много нельзя, что самъ онъ, Бюдэ, весьма мало извлекъ пользы отъ двора и т. п. Само собой разумется, что на такія приглашенія Эразмъ не могъ дать сразу утвердительный отвтъ: онъ общался посовтоваться съ друзьями, благодарилъ за честь, утверждалъ, что предложеніе доставляетъ ему истинную радость, потому что Франція, почти родная для него страна, обладаетъ къ тому же такимъ свтиломъ, какъ высоко-ученый Бюдэ. Въ такомъ же род написаны были письма Копу и самому Франциску. Въ конц концовъ изъ переговоровъ ничего не вшило, и Эразмъ остался въ Голландіи. Здсь провелъ онъ большую часть этихъ шести лтъ (до переселенія въ Базель), жилъ главнымъ образомъ въ Лувен, нердко впрочемъ путешествуя по Голландіи, Германіи и Англіи. Мы не будемъ слдить за его путешествіями и обратимся къ его учено-литературнымъ трудамъ.

Преобладающее направленіе Эразмовой сатиры въ этотъ періодъ — политическое. Во время путешествій по Германіи онъ видлъ свжіе слды постоянно возобновлявшихся войнъ: раззоренныхъ жителей, сожженныя деревни и города, бродягъ-солдатъ, занимавшихся разбоемъ и грабежомъ и г. д. Съ другой стороны, наблюдая придворную жизнь, изучая дипломатическія сношенія, центромъ которыхъ была въ это время Фландрія, онъ убждался въ ничтожеств причинъ для этихъ войнъ, причинъ, заключавшихся главнымъ образомъ въ честолюбіи и родовыхъ счетахъ Карла, Генриха, Франциска и папы. И вотъ въ 1515 году, въ обществ англійскихъ друзей, выполнявшихъ въ Голландіи дипломатическія порученія Генриха, именно: Tunstal’а, Sampson’а и Т. Мора, онъ пишетъ свой ‘Institutio principis christiani’ и внушаетъ своему другу ‘Утопію’ {См. Seebohm: стр. 346 и слд.}, въ новомъ изданіи ‘Пословицъ’ прибавляетъ знаменитую притчу о ‘Жук, нападающемъ на орла’ (1515 года). Впрочемъ, ко всмъ этимъ сочиненіямъ мы еще возвратимся. Къ этому же времени (вроятно 1517 года) относится и ‘жалоба мира’ (Querela pacis), гд олицетворенный миръ, подобно тому, какъ и ‘Глупость’, произноситъ краснорчивое слово на тэму, что его гонятъ отвсюду, что ему нтъ житья ни въ городахъ, ни при дворахъ, ни въ школахъ, номиналисты ведутъ жестокую войну съ реалистами, доминиканцы съ францисканцами и, наконецъ, короли, которые одни могли бы пріютить его, всю жизнь проводятъ въ войнахъ или приготовленіяхъ къ нимъ. Кром того, Эразмъ по прежнему занимался возстановленіемъ и. исправленіемъ текста отеческихъ писаній (Ириней), и классиковъ (Цицеронъ), началъ свои парафразы на апостольскія посланія и затмъ на евангелія, издавалъ свои прежнія сочиненія, напримръ, въ 1517 году въ Лувен вышло собраніе его писемъ, а въ слдующемъ году — дополненное у Фробеня, наконецъ, въ 1522 году онъ издалъ (уже во второй разъ) ‘Colloquia’.

Мы не будемъ останавливаться на другихъ сторонахъ обширной дятельности нашего сатирика, какъ, напримръ, на его заботахъ объ устройств гуманистической школы въ Лувен, на борьб по этому случаю съ лувенскими профессорами-теологами, и заключимъ ршеніемъ вопроса: какое положеніе занялъ Эразмъ по отношенію къ реформаціи, начало которой относится къ этому времени. Было бы излишне, конечно, вдаваться здсь въ подробный разборъ его отношеній къ реформ и реформаторамъ потому, во-первыхъ, что намъ придется говорить объ нихъ при разсказ о второмъ період жизни Эразма, во-вторыхъ — предметъ этотъ боле или мене всякому хорошо извстенъ, поэтому мы изложимъ въ краткихъ словахъ только сущность дла.

Эргардтъ, какъ и многіе другіе, полагаетъ, будто у Эразма не было убжденій, были только взгляды, оттого будто онъ и не принялъ дятельнаго участія въ реформ Лютера, оттого, сочуи ствуя цли стремленій реформатора, не одобрялъ съ самаго начала средствъ и способовъ, къ какимъ прибгалъ онъ для достиженія этой цли. Никто не станетъ, разумется, спорить о томъ, что у Лютера оказывалось гораздо боле энергіи, когда дло шло о проведеніи своихъ взглядовъ въ жизнь, но разв стремленіе къ мирной реформ не есть плодъ столь же глубокихъ и горячихъ убжденій, какъ и насильственная, крутая борьба съ старыми порядками? Вдь и Эразмъ во всю жизнь свою едвали съ меньшей ненавистью вооружался противъ формализма и суеврія, чмъ Лютеръ. Разница топко въ томъ, что онъ, возвышаясь цлой головой надъ узкимъ и грубымъ фанатизмомъ Лютера, приходилъ въ отчаяніе, когда видлъ, что лютеране не меньше старыхъ католиковъ увлеклись буквой и нетерпимостью. Впрочемъ, обратимся къ свидтельству фактовъ.

Смена раздора лежали въ богословскихъ воззрніяхъ и личномъ характер Эразма и Лютера, смена-же, если можно такъ сказать, взаимнаго сочувствія и согласія — въ общности стремленій того и другого, въ искреннемъ желаніи обоихъ помочь печальному состоянію церковнаго ученія и практики. Если, съ одной стороны, у Эразма было слишкомъ много здраваго смысла, чтобы принять догматъ Лютера о благодати, и слишкомъ много гуманнаго чувства, чтобы одобрить его крутыя и грубыя дйствія, то, съ другой стороны, онъ не могъ не цнить въ Лютер силы и искренности убжденія, безкорыстія въ побужденіяхъ. Ихъ личныя сношенія начались съ часто упоминаемаго письма Лютера. Въ льстивыхъ выраженіяхъ Лютеръ писалъ (1519 г. 28-го марта) великому гуманисту, что уже давнымъ давно бесдуетъ съ ‘украшеніемъ и надеждой’ ныншняго вка, и сожалетъ, что незнакомъ съ нимъ лично, теперь, когда его темное имя сдлалось извстнымъ Эразму вслдствіе ‘незначительной исторіи’ съ индульгенціями, онъ ршается засвидтельствовать свое почтеніе великому ученому. Въ отвт на это письмо Эразмъ въ самой вжливой и любезной форм совтуетъ Лютеру воздержаться отъ увлеченій въ борьб съ католицизмомъ и старой теологіей, не переносить на судъ народной толпы вещей, подлежащихъ обсужденію ученыхъ и образованныхъ людей. ‘Въ Англіи, писалъ онъ между прочимъ:— многія высокопоставленныя особы одобряютъ твои сочиненія, даже и здсь у тебя есть сторонники… Что до меня касается, то я остаюсь свободнымъ, насколько возможно, чтобъ удобне служить наукамъ, и мн кажется, что кроткой умренностью большаго можно достигнуть, нежели насиліемъ. Вдь Христосъ подчинилъ своему закону весь міръ именно такимъ образомъ’… Вотъ почему онъ считаетъ долгомъ предупредить реформатора, чтобы онъ не увлекался раздраженіемъ, ненавистью и суетностью. Впрочемъ, прибавляетъ онъ, ‘я говорю объ этомъ не за тмъ, чтобъ заставить тебя поступать такимъ образомъ, но чтобы ты всегда продолжалъ такъ дйствовать, какъ началъ,’ {Ор. III, ер. ССССXXVII.} т. е. хочетъ сказать Эразмъ: въ твоихъ первыхъ дйствіяхъ ты былъ благоразуменъ, такимъ и оставайся.

И такъ, Эразмъ не скрылъ передъ Лютеромъ, что не нравилось ему въ его образ дйствій. Гораздо откровенне и обстоятельне высказывается онъ въ письм къ Альберту, кардиналу-архіепископу майнискому, покровителю молодаго У. Фон-Гуттена и Фабриція Капитона. Въ этомъ замчательномъ письм онъ выразилъ свой взглядъ на Лютера, на реформу, на религіозную терпимость и общее состояніе церкви. Вотъ содержаніе письма. Прежде всего Эразмъ старается выдлить себя изъ числа какъ друзей, такъ и враговъ Лютера: ‘я, говоритъ онъ:— ни обвинитель Лютера, ни покровитель, ни судья’… По его мннію, этого человка, обладающаго несомннно прекрасными задатками, слдовало бы призвать въ лоно церкви, а не принуждать къ покорности. ‘Нын же, нкоторые извстные мн теологи не увщеваютъ, не научаютъ Лютера, но неистовыми криками передъ народомъ предаютъ этого человка, поражаютъ его ядовитыми ругательствами, ничего не имя на устахъ, кром ересей, еретиковъ, схизмъ и ересіарховъ’. И это длаютъ люди, вовсе не читавшіе сочиненій своего врага. ‘Извстно, что въ книгахъ Лютера они осудили, какъ еретическія мысли, то самое, что читаемъ въ книгахъ Беральда и Августина, какъ православное’. Что касается до самого Эразма, то онъ пытался, съ своей стороны, сколько могъ, умрить озлобленіе монаховъ, но это было напрасное стараніе, потому что они жаждутъ крови человка, а не обращенія его на путь истинный. Но что всего прискорбне, такъ это то, что они сами виноваты во всемъ этомъ, потому что возмутили честную и благочестивую душу Лютера: ‘объ индульгенціяхъ говорилось такимъ образомъ, что даже простые люди не могли выносить этого… всю религію полагали въ обрядахъ и церемоніяхъ’. ‘Когда вышли въ свтъ книги Лютера, то они, придравшись къ этому (velut ansam nacti), стали соединять въ одно и языки, и bonas litteras, и дло Рейхлина, и дло Лютера, и мое’… ‘Прежде всего, что общаго имютъ bona studia съ дломъ вры? Потомъ, что мн до дла Рейхлина и Лютера’? (Лувенъ, 1-го ноября 1519 г.) {Op. Ш, ер. CCCCLXXVII.}.

У. Фон-Гуттенъ долженъ былъ, какъ извстно, или передать письмо Альберту, или уничтожить его, но онъ счелъ за лучшее напечатать его, какъ случилось и съ упомянутымъ выше письмомъ къ Лютеру. Монахи, особенно доминиканцы, стали еще съ больщей энергіей проповдовать, что родоначальникъ всего зла — Эразмъ: онъ участвовалъ въ составленіи ‘писемъ тмныхъ людей’, ему принадлежитъ ядовитый памфлетъ объ Юлі II) онъ помогаетъ сочинять книги самому Лютеру. По натур своей, Эразмъ мене всего способенъ былъ принять дятельное участіе въ этой завязывавшейся драм, но онъ еще. надется на хорошій исходъ ея и не ршается порвать связи съ реформаторомъ. Въ слдующемъ году онъ писалъ Льву X, не скрывая своего сочувствія къ Лютеру: ‘я незнакомъ съ Лютеромъ и не читалъ его книгъ, за исключеніемъ, можетъ быть, десяти-двнадцати страницъ, да и то урывками. Но и изъ того, что прочелъ, я заключилъ, что, по моему мннію, онъ чрезвычайно способенъ изъяснять таинственныя (т. е., свящ.) писанія въ дух отцовъ — дло весьма полезное въ нашъ вкъ, когда исключительно предаются пустымъ тонкостямъ и пренебрегаютъ дйствительно нужными вопросами. Ботъ почему я одобрилъ въ немъ хорошее, а не дурное, или лучше сказать — я одобрилъ въ немъ славу Христа. Я былъ изъ первыхъ, которые предвидли опасность этого дла, клонившагося къ насилію, а ни въ комъ нтъ такой ненависти ко всякому насилію, какъ во мн. Вотъ почему я находилъ такъ далеко, что просилъ даже тайкомъ Фробеня, чтобы онъ не печаталъ его книгъ, часто и настойчиво писалъ моимъ друзьямъ, умоляя, чтобы они уговорили этого человка соблюдать христіанскую кротость въ своихъ сочиненіяхъ и ничего не длать такого, что могло бы возмутить миръ церкви. Когда, два года тому назадъ, онъ самъ написалъ мн, я съ любовью уговаривалъ его не длать того, чего а желалъ бы избжать, и жаль, что онъ не послдовалъ этому совту. Письмо это, какъ я слышалъ, представлено твоему святйшеству съ цлью, кажется, предубдить противъ меня, хотя оно должно было бы скоре увеличить снисхожденіе ко мн твоего святйшества. Въ самомъ дл, что упущено тамъ изъ вида, относительно чего я долженъ былъ уговорить его? Я длаю это вжливо, правда, но въ такихъ ддахъ большаго можно достигнуть вжливостью, чмъ суровостью, кром, того, а писалъ незнакомому человку. Предписывая ему дале методу дйствій, я прибавилъ, чтобъ мой поучительный тонъ не оскорбилъ его: ‘я пишу это не затмъ, чтобы давать теб указанія, какъ ты долженъ дйствовать, но въ надежд, что ты будешь, продолжать, какъ началъ’, намекая, разумется, на то, что прежде, по его собственной вол, онъ дйствовалъ сообразно съ моими желаніями… Въ самомъ дл, это было такъ, и многіе, подобно мн, сочувствовали здсь всему, что было въ немъ хорошаго’ {Op. III, ер. DXXIX.}. Дале идетъ изложеніе причинъ, почему онъ не писалъ и не желаетъ писать противъ Лютера: кроткія мры, по его мннію, приведутъ трагедію къ боле мирной катастроф.

Папская булла, объявленная въ Германіи вскор посл этого письма, убдила Эразма, какъ мало можно было полагаться на миролюбіе и кротость Льва X. Мы могли бы привести множество мстъ изъ переписки этого времени, въ которыхъ Эразмъ высказываетъ свой взглядъ на интересующія насъ событія, но, не желая утомлять вниманіе читателя, мы ограничимся только однимъ письмомъ, написаннымъ черезъ годъ посл обнародованія буллы. Изъ этого письма мы увидимъ, что не нравилось нашему мирному гуманисту въ дйствіяхъ католиковъ и лютеранъ. ‘Я боюсь (пишетъ Эразмъ Ричарду Пэсу 5-го іюня 1521 г.), что доминиканцы и нкоторые теологи неумренно воспользуются своей побдой, особенно лувенскіе, у которыхъ есть спеціальная ко мн вражда и которые нашли въ Іероним Алеандр орудіе, въ высшей степени соотвтствующее цли. Человкъ этотъ слишкомъ безуменъ по природ, чтобы нуждаться въ подстрекательствахъ, но, несмотря на это, онъ иметъ подстрекателей, которые могутъ самаго умреннаго человка довести до бшенства. Оскорбительнйшіе памфлеты (libelli virulentissimi) издаются обими сторонами, и Алеандръ вс ихъ приписываетъ мн, хотя я не подозрвалъ о существованіи многихъ изъ нихъ, прежде чмъ узналъ это отъ него. Хотя Лютеръ не отрекся отъ своихъ сочиненій въ присутствіи самого императора, тмъ не мене ‘Вавилонское плненіе’, одно изъ этихъ сочиненій, приписывается мн. Плодовитый я долженъ быть авторъ, если способенъ былъ написать столько памфлетовъ, трудясь до послднихъ силъ надъ исправленіемъ текста Новаго Завта, издавая св. Августина, не говорю о другихъ занятіяхъ. Да погибну я, если во всхъ сочиненіяхъ Лютера есть хоть строчка, принадлежащая мн, если во всхъ изданныхъ памфлетахъ найдется хоть одинъ, котораго бы я былъ авторомъ: совершенно напротивъ — а стараюсь удержать другихъ. Теперь они приняли другой путь и утверждаютъ, что Лютеръ заимствовалъ нкоторыя доктрины изъ моихъ сочиненій, какъ будто онъ мене заимствовалъ изъ посланій св. Павла. Наконецъ, я ясно увидлъ, что политика нмцевъ клонилась къ тому, чтобы запутать меня волею-неволею въ лютерово дло — поистин не разсчетливый разсчетъ (inconsultum consilium), ибо ничмъ нельзя было меня скоре удалить отъ нихъ. Да и какую могъ я оказать пользу Лютеру, еслибы сдлался участникомъ его опасности? Единственный результатъ былъ тотъ, что двоимъ пришлось бы погибнуть вмсто одного. Я не могу достаточно надивиться, съ какимъ задоромъ пишетъ онъ свои сочиненія, которыми навлекъ, конечно, великую ненависть на всхъ друзей politiorum studiorum. Многія изъ его доктринъ и увщаній, безспорно, превосходны, и я желалъ бы, чтобы онъ не запятналъ непростительными ошибками всего, что было хорошаго въ его сочиненіяхъ. Пиши онъ все въ самомъ благочестивомъ дух, я все-таки не имю ни малйшей наклонности рисковать своей жизнью за истину. Не всякій способенъ на мученичество, и, къ сожалнію, я боюсь, что въ случа смятенія послдую примру св. Петра. Когда папы и императоры опредляютъ, что врно, я слушаю, и это согласуется съ благочестіемъ, когда же они приказываютъ несправедливое, я подчиняюсь, ибо этого требуетъ безопасность. Вотъ почему а думаю, что хорошимъ людямъ позволительно поступать такимъ образомъ, когда нтъ надежды на успхъ. Они приписываютъ мн также книгу объ Юлі (Julius е coelo exclusus): такъ твердо ршились они не оставить безъ вниманія никакихъ попытокъ, лишь бы повредить мн и наукамъ, успха которыхъ они не могутъ видть равнодушно {Op. III, ep. DLXXXIII.}.

Высокопоставленные друзья, меценаты и покровители Эразма начинаютъ серьзно приступать къ нему съ требованіемъ, чтобъ онъ поднялъ руку на Лютера и передъ цлымъ міромъ засвидтельствовалъ свой православный образъ мыслей, но онъ еще держится разъ принятаго нейтралитета. ‘Никто лучше тебя не знаетъ, пишетъ онъ Монджою:— какъ я дорожилъ всегда миромъ и ненавидлъ войну. Еслибы въ сочиненіяхъ Лютера все было врно, то и въ такомъ случа я все-таки не могъ бы сочувствовать его задорной дерзости. Я лучше согласенъ ошибаться въ какихъ-нибудь вещахъ, чмъ изъ-за истины приводить міръ въ такое смятеніе… Ты пишешь, что я въ состояніи успокоить это смятеніе: еслибы-то это было справедливое предсказаніе! Въ такомъ случа этой трагедіи и совсмъ бы не произошло’{Op. III, ep. DCVI.}. Это письмо Эразмъ писалъ, уже собравшись переселиться изъ Голландіи въ Базель. Со времени этого переселенія начинается второй періодъ жизни нашего сатирика, періодъ разочарованій и огорченій. Мы прерываемъ здсь нить нашего разсказа и обращаемся къ сатирическимъ произведеніямъ Эразма.

А. Г. Преображенскій.

‘Отечественныя Записки’, No 7, 1879

ЭРАЗМЪ РОТЕРДАМСКІЙ, КАКЪ САТИРИКЪ.

Читайте также: