ЭПОСЪ УМИРАЮЩАГО ЯЗЫКА.
ЭПОСЪ УМИРАЮЩАГО ЯЗЫКА.
I.
II.
III.
IV.
V.
Вра Джонстонъ.
‘Міръ Божій’, No 10, 1897
Эпос умирающего языка, Джонстон Вера Владимировна, Год: 1897
Время на прочтение: 30 минут(ы)
Мало найдется людей въ Европ, которые не были бы искренне удивлены, услышавъ, что на свт есть довольно обширная и въ высшей степени самобытная и изящная ирландская литература. А между тмъ, въ ирландской королевской академіи, въ дублинскомъ университет и въ двухъ-трехъ другихъ большихъ библіотекахъ Соединеннаго королевства наставлены цлыя полки и навалены цлыя кипы рукописей, писанныхъ въ продолженіи многихъ столтій забытыми теперь тружениками, учеными и поэтами, когда-то великаго кельтскаго народа.
Мало кто знаетъ о нихъ, мало кому приходитъ охота разобраться въ старинномъ творчеств языка, которому современные ирландцы образованныхъ слоевъ должны учиться, какъ иностранному. Но т немногіе, которые имли смлость взяться за это кропотливое и неблагодарное дло, утверждаютъ, что въ этихъ рукописяхъ найдется все — исторія и поэзія, богословіе и миологія, астрономія и языковдніе, цвтъ средневкового знанія и письменности.
Ирландскій народъ думалъ, творилъ и плъ въ т далекія времена, когда его олавы, барды, разносившіе просвщеніе изъ центровъ кельтской жизни по самымъ далекимъ окраинамъ острова, отмчали главныя черты сагъ и поэмъ зарубками на своихъ посохахъ съ тмъ, чтобы потомъ развивать ихъ въ псни, смотря по требованіямъ мстности и характеру слушателей, пользуясь ими, какъ сухимъ матеріаломъ, изъ котораго они умли создавать великолпныя эпопеи. Ирландскій народъ думалъ, творилъ и плъ сравнительно еще недавно, въ первой половин восемнадцатаго вка, когда его творчество изъ народнаго и безличнаго уже давно обратилось въ творчество отдльныхъ писателей, біографіи которыхъ ни мало не легендарны, каждый изъ которыхъ иметъ свою опредленную физіономію, свою личную заслугу, какъ Ломоносовъ, Фильдингъ или Руссо. Такихъ писателей ‘Chronological account of Irish writers’ насчитываетъ больше четырехъ сотъ. Цлое богатство историческихъ, этнографическихъ и другихъ матеріаловъ.
А между тмъ, кто-нибудь слыхалъ о нихъ въ Европ въ наши дни?
Даже современные ирландцы, взрощенные на англійскій ладъ, и т зачастую даже не подозрваютъ о ихъ существованіи, наивно утверждая что по-кельтски ‘нечего читать’, что поэтому кельтскій языкъ изучать не стоитъ, такъ какъ онъ, вдобавокъ еще, ‘портитъ чистоту англійскаго произношенія’.
Исторія и гражданственность рода человческаго неудержимымъ потокомъ стремятся впередъ, поднимая на самый верхъ волны то одинъ народъ, то другой. Народы, создавшіе великую санксритскую литературу, потомъ ассиро-вавилоняне, потомъ Египетъ, давшій основаніе греческому просвщенію, по свидтельству все еще существующихъ древнихъ писателей,— вс, одинъ за другимъ, перебывали ни гребн этой могучей волны. Пришелъ чередъ и кельтовъ.
Какъ раскопки Трои открывали Шлиману одинъ слой культуры за другимъ, свидтельствуя не только о длинномъ ряд вковъ, въ продолженіи которыхъ поколніе за поколніемъ селились на старыхъ пепелищахъ, но и о томъ, что народность, къ которой принадлежали эти поколнія, не все была одна и та же,— такъ и другія раскопки, въ самыхъ разнообразныхъ мстностяхъ Европы, везд показываютъ, что прежде римскаго просвщенія тамъ господствовало просвщеніе кельтовъ.
Долина Зальцбурга, гд находятъ знаменитое синее стекло, секретъ котораго потерянъ, и разные предметы, по рисунку и выдлк, прознанные кельтскими, Ліонъ, и по сей день носящій имя Луга (Lugh), полубога, одного изъ миическихъ первоучителей кельтской расы, сверъ Шотландіи, съ его живучими поврьями и сказаніями,— вс трое равно свидтельствуютъ о быломъ просвщеніи кельтовъ. Но въ Ирландіи оно просуществовало дольше, чмъ гд бы то ни было, независимо отъ другихъ народовъ и не смшиваясь съ ними. Кельтскія врованія и идеалы, ихъ законодательство и общественное устройство, ихъ искусство и литература царствовали долго и самодержавно — музеумы Европы въ томъ порука — отъ предловъ Греціи и до Испаніи, отъ Италіи и до Исландіи,
Но пробилъ и ихъ часъ. Волна человческаго прогресса, поднявъ ихъ на большую высоту, постепенно и незамтно, смшивая ихъ силу и культуру съ новйшими, мене просвщенными народами, замняя ихъ врованія новыми врованіями, оставила ихъ внизу и позади. И тогда, какъ съ горечью говоритъ Дугласъ Хайдъ (Douglas Hyde), ирландскій патріотъ и писатель, ‘ирландскій языкъ, самая необходимая изъ всхъ единицъ, составляющихъ отдльную національность, исчезъ, исчезъ какъ день поздней осенью, уступающій мсто ночи почти безъ промежуточныхъ сумерокъ,— исчезъ со своими пснями, балладами, сказаніями, романами и всей словесностью’.
Происхожденіе самаго древняго ирландскаго письма теряется во мрак языческихъ временъ. Это такъ-называемый огамъ. Онъ состоитъ изъ разнообразныхъ совокупленій горизонтальныхъ и наклонныхъ линій, обыкновенно выдолбленныхъ вдоль угольной линіи на камняхъ, посохахъ и металлическихъ украшеніяхъ. Если посохи странствующихъ пвцовъ дйствительно состояли изъ многихъ длинныхъ и плотно прилегающихъ другъ къ другу дощечекъ, какъ утверждаютъ нкоторые ученые, и могли развертываться подобно веру, то можно сказать, что каждый такой посохъ былъ цлой книгой весьма почтенныхъ размровъ. Впрочемъ, не смотря на значительное количество огамовъ, сохранившихся до вашихъ дней, о нихъ трудно сказать что-нибудь наврное, такъ какъ они все еще недостаточно изслдованы.
Относительно того, что еще до христіанства Ирландія была страною грамотной, вс старинные и новйшіе изслдователи одинаково согласны. Многіе приводятъ примръ вельможи Фіача, который, будучи обращенъ въ христіанство, могъ читать латинскій псалтырь на другой же день. Французскій ученый d’Arbois de Jubainville находитъ, что это возможно, Фіачъ не могъ не знать азбуки огамовъ, а латинская азбука и огамы отличались другъ отъ друга только формой буквъ.
Настоящая ирландская азбука, приписываемая св. Патрику, какъ и все остальное въ дл христіанскаго просвщенія, на первый взглядъ кажется чмъ-то восточнымъ, не имющимъ ничего общаго съ другими азбуками западной Европы. Но при ближайшемъ знакомств съ ней становится очевидно, что она, какъ и вс остальныя, только видоизмненіе азбуки латинской. Но трудно поврить, чтобы понятіе о буквахъ впервые было занесено въ Ирландію св. Патрикомъ, т. е. только въ III — IV вк по P. X. Статочное ли дло, чтобы страна, которая, по свидтельству всхъ народныхъ сказаній, а также и рукописныхъ историческихъ матеріаловъ, была посщаема и греками, и финикіянами въ продолженіи цлыхъ вковъ, не имла бы письменнаго способа для своихъ вншнихъ торговыхъ и политическихъ сношеній? По всей вроятности, ирландская азбука старше ея христіанства, да очень возможно и то, что и самый огамъ не боле, какъ нчто въ род стенографическаго изображенія буквъ, занесенныхъ въ Ирландію другими, боле культурными народами въ неизслдованныя исторіей времена.
Съ христіанствомъ теченіе ирландской письменности входитъ въ боле спокойное и врное русло. Къ чести римскихъ просвтителей страны, исторія показываетъ, что они ни мало не навязывали ей своего языка, а напротивъ, позволили ирландской письменности идти и развиваться бокъ-о-бокъ съ латинской. Наступило время блистательнаго процвтанія монастырской науки и литературы. На искусныхъ книгописцевъ былъ великій запросъ и ихъ трудъ оплачивался такъ хорошо, что мастерство ихъ сдлалось въ высшей степени почтеннымъ. Бдняки, желавшіе учиться, легко получали поддержку и деньгами и книгами отъ самого народа.
Скандинавія, весь сверъ Европы, Франція и Испанія были въ постоянныхъ сношеніяхъ съ Ирландіей. Ея монастыри, порты и ярмарки посщались южными кельтами, греками, саксонцами, бритами, римлянами и даже египетскими монахами. Широкая морская дорога пролегала въ Ирландію со всхъ сторонъ. Непроглядная тьма уже охватила остальную феодальную Европу, когда въ Ирландіи звзда просвщенія продолжала блистать съ неизмнной яркостью. Воспоминаніе объ этомъ времени живо еще и до сихъ поръ въ памяти народной. До сихъ поръ еще разсказываются по деревнямъ сказки и преданія о высокой степени просвщенія духовенства той эпохи.
До сихъ поръ сохранилось письмо монаха Куміана, жившаго въ начал седьмого вка, о которомъ профессоръ Стоксъ говорить слдующее: ‘По моему, это сочиненіе поразительно именно обширностью своей учености. Кром св. писанія и латинскихъ авторовъ, оно упоминаетъ греческихъ писателей, какъ Оригенъ, Кириллъ, Пахомій, который стоитъ во глав реформъ въ монастырской жизни Египта. Куміанъ разсуждаетъ о календаряхъ македонянъ, евреевъ и коптовъ, употребляя греческія, еврейскія и египетскія названія мсяцевъ и цикловъ, и сообщаетъ, что онъ былъ посланъ за нсколько лтъ предъ тмъ въ числ депутаціи ученыхъ, чтобы убдиться насчетъ обычая римской церкви относительно празднованія Пасхи. Достигнувъ Рима, они остановились на одномъ двор съ грекомъ, евреемъ, египтяниномъ и скиомъ, которые сказали имъ, что во всемъ мір принято праздновать Пасху римскую, а не ирландскую’.
Установить время первыхъ писанныхъ документовъ Ирландіи едва ли возможно. Во-первыхъ, датчане и англичане были слишкомъ усердными ревнителями въ дл уничтоженія всякой ирландской старины, и можно сказать безошибочно, что остатки ея письменности, существующіе въ ныншнихъ библіотекахъ, составляютъ очень и очень незначительную часть, по которой трудно судить о томъ, что въ былыя времена составляло достояніе всей съ незапамятныхъ временъ грамотной страны. Во-вторыхъ, старинные переписчики Ирландіи имли весьма скверную привычку: переписывая, они передлывали правописаніе словъ на новый ладъ и даже замняли вс выходившіе изъ употребленія обороты новйшими. Этимъ они оказывали услугу своей стран, длая старинныя рукописи доступными пониманію своихъ современниковъ, и вмст создавали непреодолимое затрудненіе для любознательности своихъ потомковъ. И самый искусный знатокъ не ршится теперь сказать, что та или другая рукопись дйствительно произведеніе второго вка, только подновленное и исправленное сообразно съ грамматикой и вкусомъ двнадцатаго или тринадцатаго,— такъ какъ весьма возможно, что въ ней просто-на-просто заключается произведеніе гораздо позднйшихъ вковъ, которое народная молва понапрасну приписываетъ какому-нибудь стародавнему любимому поэту.
Самымъ первымъ поэтомъ Ирландіи считается Амерджинъ, братъ Эвира, Ира и Эремона, милезійскихъ царей, покорившихъ страну за много сотъ лтъ до P. X. Благоговйныя чувства человка, познавшаго Бога въ природ, достигаютъ въ его стихахъ рдкой высоты и величія. Въ нихъ звучитъ что-то незнаемое и высокое, положительно напоминающее ‘голосъ изъ вихря’, вщавшій многострадальному Іову: ‘разв вы присутствовали при построеніи основъ міра и отверзались ли когда предъ вами врата смерти’…
Вотъ построчный переводъ одной изъ его поэмъ:
‘Я втеръ, дышащій надъ поверхностью морской,
‘Я волна океана,
‘Я ропотъ валовъ морскихъ,
‘Я телецъ семи сраженій,
‘Я коршунъ на утес,
‘Я солнечный лучъ,
‘Я самое прекрасное среди растеній,
‘Я храбрость дикаго кабана,
‘Я лосось въ вод,
‘Я озеро на равнин,
‘Я слово познанія,
‘Я остріе копья въ битв,
‘Я Богъ, творящій помысломъ своимъ.
‘Кто озаряетъ свтомъ нагорную стычку, если не я?
‘Кто возвщаетъ ростъ луны?
‘Кто указываетъ солнцу мсто его заката?’ и т. д.
Ради сравненія, привожу нсколько строкъ изъ Бхагавадгиты, священной книги индусовъ, написанной по опредленію европейскихъ ученыхъ, дв или три тысячи лтъ тому назадъ, хотя сами индусы и считаютъ ее гораздо древне:
‘Между сынами великой Матери, я тотъ, который все собою наполняетъ,
‘Я лучистое солнце среди свточей небесныхъ,
‘Между втрами я царь-втеръ,
‘Я мсяцъ въ обители звздъ,
‘Между способностями человка я разумъ,
‘Я сознаніе существъ,
‘… Между неподвижнымъ я Гималайскій хребетъ,
‘Между деревьями я фиговое дерево, я пвецъ небесный…’ и т. д.
Другой великій поэтъ языческой Ирландіи жилъ въ третьемъ вк уже нашей эры. Впрочемъ, несмотря на сравнительную близость эпохи, его языкъ полонъ такихъ древнихъ словъ и выраженій, что современные переводчики никакъ не могутъ согласиться насчетъ ихъ точнаго смысла. Его поэзія можетъ служить образчикомъ пасторальной. Напримръ:
‘Майскій день, прелестное время,
‘Какъ прекрасны краски,
‘Черные дрозды распваютъ свои саги,
‘Ахъ, если бы Лагхай была здсь!
‘Кукушки не умолкаютъ,
‘Какъ пріятно встрчать великолпіе этого времени,
‘На опушк развсистаго лса, ласточки рютъ надъ потокомъ,
‘Быстроногія лошади тянутся къ вод.
‘Верескъ развваетъ по воздуху свои втви, словно длинные волосы и т. д.’.
Несмотря на то, что эти строчки не могли не пострадать отъ двойного перевода, довольно и ихъ, чтобы сказать, что народъ еще не достигшій высокой степени культуры, не могъ бы производить поэтовъ, подобныхъ ихъ автору. Просвщенность ирландцевъ начала христіанской эры, можно даже сказать, ихъ утонченный вкусъ станутъ еще удивительне, если мы примемъ во вниманіе, что, по увреніямъ всхъ знающихъ людей, прелесть древнихъ ирландскихъ стихотвореній заключается гораздо больше въ изяществ и законченности вншней отдлки, чмъ въ глубин и богатств темъ.
Изысканность и прихотливость литературнаго вкуса, развитыя насчетъ дйствительнаго творчества мысли, всегда и везд признакъ очень знаменательный, безошибочно указывающій на упадокъ жизненныхъ силъ народа. Раблэ, порою ржущій правду въ самыхъ грубыхъ выраженіяхъ и грязныхъ образахъ, но зато полный молодыхъ силъ, дышащій здоровьемъ мысли и нравственно-врнымъ чутьемъ, и такая писательница, какъ m-lle де-Скюдери, манерная, изысканная, но совершенно пустая и глубоко-безнравственная, не могли бы умститься въ одномъ вк. Величественный и глубокій, но бдный словами Амерджинъ долженъ быть отдленъ отъ автора ‘Майской псни’ не только длиннымъ рядомъ вковъ, но и кореннымъ различіемъ, происшедшимъ въ дух народномъ, его вкус, мысли, нравственной плодовитости. ‘Майская псня’ граціозна и мила, даже въ современномъ читател она вызываетъ свжее, хотя немножко грустное настроеніе, словомъ, настроеніе весеннее. Но и только. Величественное въ природ уже не дйствуетъ на оскудвшій сравнительно съ Амерджиномъ духъ ея автора: у него только и есть глаза и уши для ‘хорошенькаго’. Зато онъ много искусне Амерджина. Все это, вмст взятое, наглядно показываетъ, какъ старъ былъ ирландскій народъ въ третьемъ вк по P. X., то-есть, уже тогда, когда другія страны Европы едва-едва начинали собирать этнографическія единицы, изъ которыхъ предстояло выработаться ихъ будущимъ національностямъ.
Нравственные идеалы языческой Ирландіи выражены очень ярко въ діалог ‘Наставленія царевичу’, о которомъ ученые говорятъ, что онъ существовалъ ‘задолго до христіанской эры’.
Царевичъ спрашиваетъ отца:
‘— Какъ ты велъ себя, когда былъ юношей?’
Царь отвчаетъ:
‘— Я былъ веселъ на пирахъ, страшенъ въ сраженіяхъ, но бдителенъ и остороженъ. Я заботился о друзьяхъ своихъ, я былъ врачемъ больныхъ, я былъ милостивъ со слабыми, но взыскателенъ съ упрямыми. Несмотря на то, что я обладалъ познаніями, я былъ склоненъ къ молчаливости. Я былъ могучъ, но не высокомренъ. Я не былъ тщеславенъ, хотя былъ доблестенъ. Говоря о человк въ отсутствіи его, я хвалилъ, а не бранилъ его, ибо только такимъ поведеніемъ мы показываемъ, что обладаемъ учтивостью и просвщеніемъ… Если захочешь исполнить завтъ мой, ты не будешь смяться надъ старыми, хотя самъ ты юнъ, ни надъ бдными, хотя самъ ты носишь богатое платье… Не будь ни безпеченъ, ни пристрастенъ, ни скулъ, ни празденъ, ни завистливъ, потому что вс таковые суть предметъ ненависти какъ для боговъ, такъ и для людей’…
Въ этомъ род діалоги растянуты на многихъ страницахъ, и опять-таки показываютъ, что ирландцы языческихъ временъ были не дикарями, которые, подобно всмъ юнымъ племенамъ, только и умли сражаться, предаваться воровскимъ набгамъ да пьянымъ пирушкамъ, а, напротивъ, народомъ много пожившимъ, много подумавшимъ, собравшимъ богатый жизненный опытъ, который усплъ выработаться въ совершенно опредленный идеалъ нравственности.
Нельзя не замтить, однако, что, несмотря на свои неоднократные совты сыну придерживаться безпристрастности, самъ мудрый царь далеко не безпристрастенъ въ своихъ отзывахъ о женщинахъ. Впрочемъ, женщины могутъ утшаться тмъ, что вс черезчуръ строгіе ихъ судьи, начиная съ царя Соломона и кончая Шопенгауэромъ, находили въ вопрос слишкомъ личный интересъ, чтобъ оставаться безпристрастными. Очевидно, древнія ирландки ‘насолили’-таки порядкомъ царственному мудрецу, потому что на вопросъ ‘о, внукъ великаго Кона, какъ мн распознавать характеры женщинъ?’ онъ отвчаетъ:
‘— Я знаю ихъ, но не могу найти словъ, чтобы описать ихъ. Сужденія ихъ неразумны, он легко забываютъ любовь, он въ высшей степени настойчивы въ своихъ причудахъ и любятъ все суетное, он склонны давать неосновательныя общанія и употреблять бранныя слова, он кичатся другъ предъ другомъ числомъ людей, выражающихъ желаніе жениться на нихъ, он упрямы во вражд и не умютъ веселиться на пирахъ, ихъ трудно склонить къ примиренію, он сварливы и многословны. Пока зло не сдлается добромъ, пока солнце не скроетъ свта своего, пока звзды небесныя не падутъ на землю, до тхъ поръ женщина останется, какъ я описалъ ее. Горе тому, сынъ мой, вожделнія котораго стремятся къ дурной женщин и который работаетъ на нее. Горе всякому, у кого злая жена!’
Это звучитъ ужъ совсмъ по современному. Никто бы не удивился, еслибъ подъ этимъ плодомъ ‘ума холодныхъ наблюденій и сердца горестныхъ замть’ стояло имя Золя, Ибсена или любого изъ ныншнихъ спеціалистовъ по этому спорному вопросу.
Поэзія Ирландіи до сихъ поръ сохранила достоинства, совершенно независимыя отъ исключительно археологическаго интереса. Законодательство ея, такъ называемые ‘Brehon Laws’, отъ слова ‘brehon’ — судья, надъ которыми работаетъ теперь профессоръ дублинскаго университета Аткинсонъ, общаютъ привлечь вниманіе не однихъ юристовъ. Но ярче всего ея самобытное творчество сказалось въ ея великолпныхъ эпическихъ поэмахъ.
Ихъ очень много, а варіантовъ и пересказовъ на каждую изъ нихъ безчисленное количество, но, несмотря на мстныя племенныя разногласія, въ главныхъ чертахъ он удивительно однородны. Писаны он неровно, иногда стихомъ, иногда прозой, иногда и стихомъ, и прозой. Стихотворная часть, обыкновенно произносимая нараспвъ, какъ и у нашихъ былинщиковъ, носитъ характеръ боле древній. Это даетъ нкоторымъ ученымъ поводъ предполагать, что нкогда вс поэмы цликомъ были въ стихахъ, но что съ теченіемъ времени, по мр того, какъ это наслдіе старины начинало позабываться, новыя поколнія олавовъ замняли утерянныя строфы прозою, передавая только самый смыслъ ихъ. Существуетъ такъ же предположеніе, что въ позднйшія времена олавы стали записывать и сочинять смшаннымъ стилемъ уже сознательно, такъ какъ ихъ слушатели были слишкомъ привычны къ нему.
Нкоторыя ирландскія поэмы дышать именно тою архаическою важностью и безстрастностью, какая найдется только въ очень древнихъ сказаніяхъ о чисто стихійныхъ герояхъ въ род Прометея, или нашего Святогора-богатыря, другія берутъ происхожденіе уже въ христіанскихъ, можно сказать, почти историческихъ временахъ. Соотвтственно ихъ древности он раздляются на три періода:
1) періодъ миическій,
2) періодъ войнъ между Конкобаромъ-Макъ-Нессой, царемъ Улы (ныншній Ульстеръ), и Мы въ, царицей Конота, или же по ирландски Конахта,
и 3) періодъ странствованій Оссіана.
Передвиженія и вражда до-историческихъ племенъ, вождей которыхъ потомство возвело на степень боговъ, составляютъ темы поэмъ миическаго періода. Нкоторые ученые думаютъ, что иныя изъ нихъ касаются выходцевъ съ погибшаго материка Атлантиды, которые искали убжища въ ныншней Португаліи, Испаніи и Ирландіи. Исчезновеніе Атлантиды теперь признанный фактъ. Фактъ и то, что народамъ, населявшимъ когда-то этотъ громадный материкъ, надо было куда-нибудь дваться, когда ихъ земля начала рушиться и исчезать. И естественне всего предположить’ что они спаслись на ближайшія земли, къ числу которыхъ, конечно, принадлежитъ Ирландія. Но исторія родилась, быть можетъ, цлыя тысячелтія посл этого великаго событія въ жизни земного шара, и ничего положительнаго о немъ сказать не можетъ. Но если даже и допустить, что самыя древнія легенды Ирландіи ведутъ рчь о ближайшихъ потомкахъ тхъ людей, которые были свидтелями его, то все-таки намъ плохая надежда понять настоящій смыслъ этого темнаго въ своей ветхости языка, этихъ странныхъ и сложныхъ противорчивыхъ образовъ.
Миическій періодъ представляетъ слишкомъ безнадежную путаницу правдоподобнаго съ небывалымъ, жизни съ вымысломъ, боговъ со смертными и разобраться въ немъ чрезвычайно трудно, хотя матеріаломъ этотъ періодъ совсмъ не богатъ, сравнительно съ двумя послдующими даже бденъ. Отъ одного вида длиннйшихъ кельтскихъ именъ той эпохи у непривычнаго человка начинаетъ рябить и въ глазахъ, и въ мозгу, а изобразить ихъ русскими буквами совершенно превышаетъ мои силы. По этимъ двумъ причинамъ, я оставляю этотъ періодъ въ сторон. Хотя, конечно, съ чисто научной точки зрнія, космогонія и миологія древнихъ кельтовъ имютъ громадныя, совершенно самобытныя достоинства, по значенію ни мало не уступающія греческимъ миамъ или норвежской Калевал.
Перехожу къ цариц Мивъ и Конкобару.
Въ т времена, то-есть, приблизительно незадолго до P. X., Ирландія длилась на нсколько воинскихъ союзовъ, изъ которыхъ, подобно рыцарскимъ орденамъ среднихъ вковъ, каждый обладалъ особымъ уставомъ и тайными обтами, обязательными для каждаго новаго воина, при его посвященіи. Самымъ свернымъ изъ этихъ союзовъ были воины Красной Втви, во глав которыхъ стоялъ Конкобаръ-Макъ-Несса, такъ что второй періодъ ирландскаго эпоса извстенъ также подъ именемъ періода Красной Втви.
Главный герой и богатырь этой эпохи Сетанта, сынъ Суалтама, по прозвищу Кахулавъ, ‘кроткій, прекрасный и непобдимый’. Привожу о немъ нсколько сказаній, заимствуя ихъ изъ ‘Исторіи Ирландіи’ Стандиша О’Грэди, а также и изъ другихъ источниковъ.
Посвященіе Кахулана. Темной ночью въ мсяц Огней Белена, Катва, друидъ и звздочетъ, смотрлъ на небо, чтобы узнать будущее. Кахуланъ стоялъ подл него. Кахуланъ горячо привязался къ старику друиду и радовался, когда тотъ позволялъ ему присутствовать при его таинственныхъ работахъ.
Старикъ спросилъ:
— Сетанта, исполнилось ли теб шестнадцать лтъ?
— Нтъ еще, отецъ.
— Царь Конкобаръ будетъ противиться твоему посвященію въ воины его. Но звзды небесныя открыли мн, что тотъ, которому сынъ Нессы пожалуетъ завтра оружіе, сдлается великимъ воиномъ, имя котораго будетъ памятно многіе вка во всхъ концахъ земли. Ты получишь оружіе завтра, но вслдъ затмъ ты вернешься въ кругъ подростковъ-товарищей. Сила твоя еще не достигла полной зрлости, и рано теб становиться въ ряды взрослыхъ воиновъ.
Въ тотъ же день, окруженный дворомъ, воинствомъ царства и юными товарищами Кахулана, царь Конкобаръ, сынъ Нессы, выдалъ воину-мальчику полное боевое вооруженіе. А Кахуланъ произнесъ обты Красной Втви и наложилъ на себя обычный тайный зарокъ. Получивъ оружіе изъ рукъ царя, мальчикъ долго осматривалъ его, потомъ онъ сталъ бить копья одно о другое и пробовать крпость щита остріемъ меча своего. И копья разбились въ мелкія дребезги, и погнулся мечъ, и щитъ испещрился дырами во многихъ мстахъ.
— Хрупкое оружіе ты выдалъ мн, о царь!— сказалъ Кахуланъ.
Тогда царь пожаловалъ ему другое вооруженіе, которое было и тяжело и крпче. Но и его Кахуланъ легко разбилъ на куски.
— Это оружіе еще хуже, о сынъ Нессы! Хотя я все еще не вышелъ изъ дтскихъ лтъ, но не пристало теб, о предводитель Красной Втви, издваться надо мною, да еще предъ лицомъ всего клана Рури, въ самый тотъ день, когда на меня возложены обты и оружіе воина Красной Втви.
Конкобаръ былъ много утшенъ зрлищемъ великой силы въ такомъ юномъ тл, а своеволіе дитяти много забавило его.
Кахуланъ стоялъ предъ царемъ, оглядывая быстрымъ окомъ толпу доблестныхъ мужей, окружавшихъ его, и глаза на дтскомъ лиц его сверкали ярче, чмъ отточенный клинокъ драгоцнной сабли. Конкобаръ подозвалъ одного изъ своихъ тлохранителей и послалъ его во дворецъ, откуда тотъ скоро возвратился, неся щитъ, мечъ и копья, которые могучій царь хранилъ въ запас для себя самого. Кахуланъ долго потрясалъ ими, гнулъ ихъ и билъ ихъ одно о другое, но оружіе не поддавалось, не ломалось и даже не гнулось.
— Это хорошее оружіе, сынъ Нессы!— сказалъ Кахуланъ.
Вслдъ затмъ конюшіе подвели двухъ сильныхъ коней и боевую колесницу, и царь отдалъ ихъ Кахулану. Однимъ прыжкомъ юноша очутился въ колесниц. Широко разставивъ крпкія ноги, онъ долго топтался на мст, и отъ тяжести его колесница нагибалась то налво, то направо, трясясь, скрипя и треща подъ нимъ. Наконецъ, ось треснула пополамъ и скоро весь тяжелый снарядъ распался на куски.
— Скверную колесницу ты далъ мн, о царь!— сказалъ мальчикъ.
Одна за другой, три колесницы были подведены къ нему, и одну за другой онъ изломалъ ихъ вс три.
— Это плохія колесницы, о предводитель Красной Втви! Неопытенъ тотъ воинъ, который согласится ринуться въ бой съ такою ненадежною гнилушкой подъ ногами.
Наконецъ, царь подозвалъ къ себ Кошря-Мендъ-Маху, сына своего, а приказалъ ему взять съ собою Лэга-воина и выкатить чудесную колесницу, находившуюся на его попеченіи, и запречь двухъ лошадей: сро-блую кобылицу и еще другого вороного жеребца, который только-что былъ принесенъ въ даръ самому царю Келькаромъ, сыномъ Утера. А Лэгу-воину царь повеллъ быть возницей и оруженосцемъ Кахулана и выбрать себ вс доспхи и одяніе, соотвтствующіе этому званію, и облачиться въ нихъ. Ибо и самому царю, и всему его врному воинству стало теперь ясно, что непобдимый орелъ воинской доблести былъ посвященъ въ тотъ день Конкобаромъ стать въ ряды ихъ.
Какъ соколъ, низвергающійся съ утеса, надъ главой котораго бушуетъ втеръ, или какъ весенній вихрь, безпрепятственно несущійся надъ гладкой равниной, или какъ быстрый олень, впервые поднятый съ логовища стаей свирпыхъ псовъ и стремглавъ спасающійся отъ нихъ на открытомъ пол, такъ кони новаго воина предстали очамъ сыновъ Улы, и сильная рука Лэга не могла сдержать ихъ. Одна блая, другая черная, лошади рвались впередъ, будто пламя растилалось подъ копытами ихъ. Земля подъ ними дрожала и трескалась. Отъ быстроты этого неудержимаго бга тяжелыя колеса цльной бронзы,— сливаясь, мелькали какъ два круга красно-желтаго пламени, и вся колесница гудла и стонала, будто живая, ибо, воистину, полчища демоновъ войны вселились въ нее.
Дрогнуло сердце Кахулана, лишь только онъ заслышалъ далекій гулъ, громовые раскаты колесъ и бшеное ржаніе бгуновъ. Лэгъ, выпрямившись во весь ростъ, стоялъ въ колесниц, изо всей силы стараясь укротить коней. Поровнявшись съ собраніемъ, онъ умрилъ ихъ бгъ, но отъ разгорвшейся оси еще долго слышалось слабое гудніе. Такъ затихаетъ рыкъ дикаго звря, который только-что весь извивался и прядалъ въ припадк бшеной злобы, а теперь отдыхаетъ, еще не придя въ себя.
Все сборище подняло радостный неумолчный кличъ въ честь Кахулана. А онъ самъ, Сетанта, сынъ Суалтама, съ разбга прыгнулъ въ колесницу, съ короткимъ восклицаніемъ воина-побдителя и сталъ, вертя копье надъ головою.
И не одни смертные дали волю шумному восторгу, когда величайшій изо всхъ великихъ богатырей Эрина, вооруженный съ ногъ до головы, будто для боя, впервые сталъ въ боевую колесницу предъ царемъ, доблестными князьями клана Рури, храбрымъ воинствомъ и всмъ народомъ столицы Эманіи {Эманія — римское имя Эмаинъ-Махи.},— самый воздухъ гудлъ и стоналъ, полный невидимыхъ зрителей: то кричали дикіе духи лсовъ и демоны, обитатели воздуха, ибо знали и они, что свершилось посвященіе того, имя котораго раздастся во всхъ концахъ земли и не забудется многіе вка.
Движеніемъ руки Кахуланъ приказалъ Лэгу дать полный бгъ лошадямъ, и колесница взвилась и исчезла въ одно мгновеніе ока. Три раза облако пыли, среди котораго сверкало оружіе, двигались ретивые кони и виднлся неясный образъ могучаго богатыря, исчезало и показывалось снова. Какъ птица на быстрыхъ крыльяхъ, такъ и юный герой на боевой колесниц три раза облетлъ вокругъ укрпленныхъ стнъ столицы Эманіи’.
…Посл того его доспхи были повшены въ оружейной самого царя. А Кахуланъ вернулся къ мальчикамъ товарищамъ, игралъ, учился и спалъ, какъ и они, но долго еще не выходилъ сражаться вмст съ остальными воинами Красной Втви.
Борьба съ царицей Мивъ. Прошли года. Царица Мивъ, поссорившись съ Конкобаромъ-Макъ-Нессой изъ-за священнаго быка, поднялась на него. Съ нею шли вс подвластные ей князья и воины, и слава великолпной царицы была такова, что къ ней примкнуло много другихъ добровольныхъ союзниковъ. И по великолпію и численности, отъ начала вковъ не бывало въ Ирландіи войска, подобнаго этому. Воинамъ Красной Втви, населявшимъ Улу, предстояла трудная задача одолть непріятеля, во многъ разъ превосходившаго ихъ числомъ. Но на нихъ было наслано бдствіе еще горше этого: отъ колдовства волшебницы, дружественной цариц Мивъ, на сверъ Ирландіи спустился ‘друидическій туманъ’. Воины и правители Улы потеряли разумъ. Одинъ изъ нихъ принялся воздвигать высочайшій погребальный курганъ въ память друга, котораго онъ только воображалъ умершимъ, и такъ былъ занятъ этой работой, что не понималъ ни слова, когда съ нимъ заговаривали о чемъ-нибудь другомъ. Другой выхалъ, со всми слугами и вассалами, на великолпную охоту и, день за днемъ, билъ звря, съ превеликимъ успхомъ и увлеченіемъ, и не подозрвая, что зврь этотъ — его же собственный многочисленный скотъ, въ ужас разбгавшійся отъ его лютыхъ псовъ по полямъ и лсамъ. Старый Суалтамъ, отецъ Кахулана, посланный сыномъ предупредить царя, что полчища вражьи нагрянули съ юга и стоятъ уже въ нсколькихъ шагахъ отъ границы, потерплъ полнйшую неудачу: Конкобаръ не могъ взять въ толкъ, ‘о чемъ болтаетъ старикъ, и продолжалъ пировать, окруженный празднымъ воинствомъ своимъ. Два сына Конкобаровы, забывъ, что оба они храбрые витязи-красавцы, о которыхъ слава шла не въ одной Ирландіи, вдругъ вообразили себя блками и гонялись другъ за другомъ по верхушкамъ деревъ, прыгая и цпляясь за втви, съ глупымъ стрекотаніемъ и смхомъ. Некому было защитить страну, некому даже понять, какая великая бда угрожаетъ ей.
Но Кахуланъ избгъ общей участи. ‘Друидическій туманъ’ не подйствовалъ на него. Не успвъ захватить свое лучшее оружіе, даже не предупредивъ врнаго Лэга, онъ поспшилъ къ рчк Унъ-Для, на южномъ берегу которой раскинулся вражій станъ. Воинская слава Кахулана, не смотря на его молодость, была такъ велика, что одного его имени было довольно, чтобъ смутить гордую Мивъ. Она послала ему навстрчу своего полководца Фергюсъ Макъ-Роя, поручивъ ему предварительные переговоры.
Въ старые годы этотъ Фергюсъ-Макъ-Рой былъ на служб у Конкобара. Онъ былъ заслуженный воинъ Красной Втви и обладалъ великой мудростью. Никто лучше его не могъ внушить юношеству правила совершенной воинской чести и доблести, и благородныя семьи Улы посылали своихъ мальчиковъ учиться у него. Кахуланъ былъ въ числ его питомцевъ съ ранняго дтства, его рзвость, великодушіе и громадная сила обратили на него вниманіе суроваго наставника и старый воинъ привязался къ мальчику всмъ сердцемъ.
Но несмотря на врную службу Фергюса, Конкобаръ поступилъ съ нимъ коварно и, въ награду за великую услугу, вроломно обманулъ его. Не снеся кровной обиды, Фергюсъ ушелъ на югъ и царица Мивъ сдлала его вождемъ всей своей рати. Но сдлавшись врагомъ родной земли, Фергюсъ-Макъ-Рой не умлъ охладить свое теплое сердце: онъ не забылъ своихъ бывшихъ питомцевъ, которые теперь уже вс успли возрости и сдлаться славными витязями, и, несмотря на годы разлуки, Кахуланъ продолжалъ быть его любимцемъ.
О встрч этихъ двухъ большихъ людей старинная псня разсказываетъ такъ:
‘Еще и солнце не проснулось, а уже старый Фергюсъ отъхалъ далеко въ лсъ. Онъ спустился на землю и веллъ возниц чутко стеречь лошадей, не двигаясь съ мста и не отлучаясь отъ нихъ. А самъ пошелъ одинъ одинешенекъ въ частый лсъ, высматривая въ лсной глуши засаду, откуда Кахуланъ билъ враговъ по ночамъ, метая въ ихъ станъ камни изъ пращи, самъ оставаясь невидимъ. Фергюсъ вскарабкался на высокій пригорокъ и, глубоко вздохнувъ, зычнымъ голосомъ кликнулъ: Сетанта — дтское имя, старое имя! Услыхавъ тотъ призывъ, Кахуланъ и не вспомнилъ, что то кровный врагъ призываетъ его. Оружіе онъ забросилъ въ кусты, выбжалъ изъ тайника, гд никто не могъ отыскать его уже столько дней, и стрлою понесся по лсу. Онъ упалъ на грудь стараго учителя своего и обнималъ его, со многими слезами и поцлуями… Онъ устроилъ мягкое ложе изъ звриныхъ шкуръ, чтобы Фергюсъ отдохнулъ на немъ. Въ чистомъ лсномъ поток онъ накололъ на копье двухъ лососокъ, а въ болот по низовью его убилъ изъ пращи двухъ дикихъ гусей. Онъ зажарилъ ихъ на яркомъ огн и досталъ изъ колесницы сосудъ со сладкимъ медомъ. И до самой вечерней звзды шло пированіе, а разговорамъ не было конца’…
Сперва южная царица надется подкупить Кахулана, потомъ общаетъ ему свою дочь, красавицу Фіонаваръ и цлое царство, во тотъ не сдается. По прежнему, по ночамъ онъ бьетъ воиновъ въ стан ея, а днемъ скрывается въ лсной дебри, забавляясь двумя дроздами, которыхъ онъ умлъ приручить такъ хорошо, что птички эти летали за нимъ даже въ битву. Фергюсъ-Макъ-Рой принужденъ нсколько разъ вызжать на свиданія съ нимъ и почти каждый разъ застаетъ его лежащимъ на спин, съ черной красноносой птичкой на пальц, которую онъ учитъ свистать свои любимыя псни. Переговоры кончаются тмъ, что Кахуланъ общаетъ не разить больше враговъ невидимой рукой, но на слдующемъ условіи: ни воинъ, ни союзникъ царицы Мивъ не долженъ переходить границы, пока Кахуланъ въ силахъ каждый день биться то съ однимъ, то съ другимъ изъ ея отборныхъ витязей въ открытомъ поединк. Самый цвтъ южнаго войска гибнетъ въ этой борьб, но сразить Кахулана, даже изнуреннаго ежедневной борьбой, опасеніями за родину и недоумніемъ, отчего ни одинъ воинъ Улы не является къ нему на помощь, никому не удается. Долгое время его одиночными усиліями полчища Мивъ задержаны на южномъ берегу Унъ-Діи, но спасти Улу отъ иноплеменнаго вторженія ему не удается даже тогда, когда чары колдовства разсиваются и вся Красная Втвь спшитъ къ нему на помощь.
Смерть Кахулана. Война длится долго, и гд бы ни показался Кахуланъ, жители, прятавшіеся по лсамъ, возвращаются въ дома и снова берутся за заброшенныя работы, они врятъ, что ямъ нечего бояться, пока Кахуланъ защищаетъ ихъ. Несмотря на свое громадное численное превосходство, войско Мивъ не завоевало бы Улы, если бы Кахуланъ не погибъ въ западн, въ которую быль завлеченъ сверхъестественнымъ вмшательствомъ.
Подобно Аин Паллад, Афродит и другимъ олимпійцамъ въ троянской войн, за Кахулана и противъ него сражаются разные боги и полубоги кельтской рассы. Таинственный кланъ Кайлитинъ, злые волшебники, не принадлежащіе ни къ богамъ, ни къ смертнымъ, преслдуетъ Кахулана въ его послдней битв, порою принимая видъ боговъ или предковъ, которыхъ боготворитъ родъ Кахулана.
Легенда о смерти Кахулана полна глубокаго мистицизма, врожденнаго въ каждомъ истомъ ирландц, и до сихъ поръ она служитъ любимой темой для музыкальныхъ и стихотворныхъ произведеній.
Черный скакунъ Кахулана погибъ въ сраженіи, но блая волшебная кобылица, посланная на землю служить одному Кахулаву, исчезаетъ обратно въ ‘Отраву Вчной Юности’. Лэгъ находится при послднемъ вздыханіи и самъ герой израненъ на смерть. Умирая, Лэгъ говоритъ:
‘— Прощай, о, милый господинъ мой и товарищъ дтскихъ игръ! До самой кончины міра ни у одного слуги не будетъ господина лучше тебя.
‘И наклонился Кахуланъ и поцловалъ Лэга и сказалъ:
‘— Прощай, милый Лэгъ! Боги Эрина покинули насъ, нтъ больше удержу клану Кай литинъ, и чего ждать вамъ впереди — я не знаю. Но до конца ты оставался вренъ и преданъ мн. Семнадцать лтъ прошло съ тхъ поръ, что началась ваша дружба, и ни разу не обмнялись мы сердитымъ словомъ’.
Тогда духъ вышелъ изъ Лэга и онъ умеръ. А Кахуланъ, поднявъ глаза, увидлъ на свер малое озеро, называемое Лохъ-анъ-Танайгтъ {Неподалеку отъ города Дундаякъ, но въ настоящее время оно также зовется Лохъ-анъ-Кладовъ, озеро Меча, потому что въ другомъ варіант Кахуланъ забрасываетъ свой мечъ въ озеро передъ смертью.}, и, шатаясь и падая, дошелъ до него и, припавъ на берегу, напился студеной воды. Тогда лихорадка, палившая его, пріостановилась на время.
Потомъ онъ поднялся и увидлъ на свер высокій каменный столбъ, поставленный надъ могилой древняго воина, погибшаго въ невдомомъ бою. Имя тому столбу было Каригъ-анъ-Кампанъ. На верхушк его сидлъ черный воронъ, съ срою шеею, который отлетлъ, лишь только Кахуланъ приблизился. Достигнувъ камня, Кахуланъ прислонился къ нему, потому что, отъ слабости, разсудокъ его колебался и онъ плохо видлъ.
Потомъ онъ отстегнулъ пряжку {Этихъ пряжекъ, о которыхъ такъ часто говорятся въ сказаніяхъ этого періода, большая коллекція,въ Дублинскомъ музеум. Он похожи на брошки, съ непомрно длинной булавкой и сдланы очень тонко и красиво изъ такъ-называемой золотой бронзы, которая почти не поддается сырости.} на груди своей и стянулъ долой свой изорванный плащъ. Онъ обернулъ имъ верхушку камня, гд было выбито углубленіе, и потомъ, продвъ концы его у себя подъ руками, привязалъ себя къ столбу. Слабо дйствовали его пальцы и узелъ вышелъ слабый, но, отъ тяжести богатырскаго тла, онъ скоро сталъ тугъ и крпокъ.
Такъ исполнилось пророчество древняго барда: чтобы умереть ему не сиди и не лежа, а чтобъ умереть ему стоя.
Увидвъ Кахулана издали, войско Мивъ отступило назадъ, ибо воины ея говорили, что Кахуланъ безсмертенъ, что Лу-Ламфада (богоподобный предокъ Кахулана) снова появился на земл, оставивъ волшебную страну, и что, соединившись, они отомстятъ врагамъ своимъ страшною местью. Отъ того воины Мивъ попятились, увидя, что Кахуланъ все еще на ногахъ. А лучи заходящаго солнца ярко горли въ его ужасъ наводящемъ шлем. Такъ стоялъ Кахуланъ, даже въ предсмертныхъ мукахъ внося смущеніе во вражій строй и оставаясь до конца врной защитой для родины.
‘И стоялъ Кахуланъ, умирая, а кровь, сочившаяся изъ многихъ ранъ его, собиралась въ одну струю и пробиралась алой, извилистой полоской въ прозрачныя воды чистаго озера. Глаза его слдили, какъ текла по камнямъ жизнь его, а въ глубин разума его было много разныхъ помысловъ. Тмъ выменемъ, изъ прибрежнаго камыша выплылъ водяной зврекъ, привлеченный запахомъ свжей крови, и, проскользнувъ по камешкамъ къ тому мсту, гд кровь втекала въ озеро, сталъ лакать ее, изрдка поглядывая вверхъ, какъ то длаетъ кормящійся песъ. Увидвъ то, Кахуланъ улыбнулся въ послдній разъ и сказалъ:
— О, жадная водяная собаченка! Часто, въ дтскихъ годахъ, гонялся я за родичами твоими въ ркахъ и озерахъ Муртемніи. Ты отомстилъ мн за нихъ: я умираю, а ты пьешь мою кровь. Но я не жалю, что доставилъ теб кровавый пиръ. Пей, пей, счастливый зврекъ! И для тебя, въ томъ нтъ сомннія, настанетъ часъ скорби.
‘И было ему видніе. Онъ увидлъ, будто Лэгъ подъхалъ къ нему на его черномъ кон, и былъ радъ, потому что Лэгъ прикладывалъ къ его ранамъ цлебную жидкость. И Кахуланъ сказалъ:
— Скачи прямо въ Эманію, о, Лэгъ! Скажи Конкобару, что здсь, въ Муртемніи, я буду биться за родину свою до послдняго вздоха. Передай привтъ мой дяд моему, великому царю Улы, и всей Красной Втви. А потомъ пойди къ Эмеръ (жен Кахулана) и скажи, чтобы она не плакала въ разлук со мной и сократила срокъ своей печали. Пока живу, я никогда не забуду ея.
‘Тогда Лэгъ сердито нахмурилъ брови и сказалъ:
— О, Кахуланъ! прекрасной Эмеръ, твоей несравненной жены, ты не долженъ забывать ни во вки вковъ.
‘И отъхалъ Легъ, и, прислушиваясь къ конскому топоту, удалявшемуся на сверъ, Кахуланъ почувствовалъ тоску и одиночество несказуемыя. И снова кланъ Кайлитинъ окружилъ его. Со злобнымъ смхомъ злые волшебники дразнили его и говорили:
— Да погибнешь ты, собака! И вс, подобные теб, будутъ покинуты и позабыты и погибнутъ въ скорби и отчаяніи. Ранняя смерть и бдствія — вотъ ихъ удлъ, ибо мы правимъ людьми и богами,.и міръ видимый и міръ невидимый въ рукахъ нашихъ.
‘И они кружились вокругъ него, выкрикивая срамныя слова и торжествуя.
‘Но имъ не удалось устрашить Кахулана. Живой родникъ непоколебимаго мужества открылся въ душ его, и мощь его безпредльнаго духа поддерживала его.
‘О вдругъ злые духи шарахнулись прочь и исчезли, будто имъ привидлось нчто страшное. Оглянулся Кахуланъ и увидлъ, что подл него стоитъ невдомое дитя необычайнаго вида, и, взявъ Кахулана за руку, дитя сказало:
— Не слушай этихъ сыновъ зла, о братъ мой! Ихъ побда неврна и торжество ихъ кратковременно.
‘А Кахуланъ сказалъ:
— Кто ты, о богъ, обратившій потомковъ злого Кайлитина въ бгство?
‘Такъ умеръ Кахуланъ, кроткій, прекрасный и непобдимый’…
Этой поэмой и ея варіантами заканчивается эпосъ эпохи Конкобара и Мивъ. Собственно о Кахулан легенды создавались еще долгое время. Напримръ, та, въ которой Христосъ посылаетъ ангела за нимъ въ адъ, чтобы вывести его оттуда, или та, котцрая разсказываетъ, что незадолго до проповди св. Патрика, во многихъ мстахъ Ирландіи народъ видлъ Кахулана и Лэга, несшихся на воздушной колесниц и громко возвщавшихъ пришествіе новой вры. Существуетъ также средневковое преданіе о монах, которому, на молитв, было дано видніе ада, гд въ огн неугасимомъ мучились многіе знаменитые язычники и между ними Кахуланъ.
Но такого рода произведенія, разумется, нельзя помстить на ряду съ остальнымъ эпосомъ Красной Втви.
Женитьба, подвиги и смерть Кахулана окружены многими чудесными, смахивающими на сказку обстоятельствами, но самъ онъ считается достоврнымъ историческимъ лицомъ. Время его подвиговъ опредляется самымъ началомъ христіанской эры, такъ какъ въ годъ Рождества Христова ему было уже восемнадцать лтъ. А между тмъ, какъ не безъ гордости замчаютъ многіе ирландскіе писатели, несмотря на эту громадную давность, память народная сохранила образы, имена и событія, воспваемые этимъ древнимъ эпосомъ, съ замчательной отчетливостью. Анахронизмъ — явленіе, небывалое въ этомъ цикл сказаній.
Объясненіе этому удивительному явленію можно найти въ двухъ чертахъ ирландской исторіи: 1) олавы, вковые хранители старинныхъ преданій, были люди грамотные, которые записывали выдающіяся черты каждаго изъ нихъ, съ великимъ тщаніемъ, и школы которыхъ существовали въ Ирландіи чуть-что не до самыхъ среднихъ вковъ, бокъ-о-бокъ съ распространявшимся христіанствомъ, 2) древнія ирландскія сказанія — не дтскій неумлый лепетъ зарождающагося народа, а послднее слово старой годами и опытомъ расы, плодъ забытой нами, сошедшей со сцены житейской, но вполн законченной цивилизаціи, у которой были твердо установившіеся идеалы и условія общественной жизни, а также великое умнье обращаться съ даромъ слова.
Не даромъ этруски, которыхъ зарождающійся Римъ засталъ уже вполн возмужалымъ племенемъ, съ развитымъ искусствомъ и гражданственностью, считаются многими учеными только втвью великаго кельтскаго племени.
Щедрой, привтливый, гостепріимный, но неврный въ дружб и нершительный Конкобаръ или Коноръ-Макъ-Несса совершенно врный типъ благороднаго кельта, вполн отвчающій описаніямъ многихъ древнихъ римскихъ и греческихъ писателей. Веселость, общительность, добродушіе, великая страсть къ забавамъ, вмст съ тмъ непостоянство и слишкомъ большая впечатлительность, порождавшія коварство — вотъ черты, которыя приписывались кельтамъ и Страбономъ, и Юліемъ Цезаремъ. Но не надо забывать, что Юлій Цезарь познакомился съ галлами, когда т уже достигли эпохи упадка. Съ такими царями, какъ Конкобаръ-Макъ-Несса во глав, кельты встртили свою дряхлость, вслдъ за которой скоро наступило уничтоженіе: въ его царствованіе воины Красной Втви были стерты съ лица земли, чего не могло бы случиться съ народомъ молодымъ, полнымъ жизненныхъ силъ.
Фергюсъ-Макъ-Рой, ‘великій изгнанникъ’, храбрый, мудрый и врный въ дружб, въ большой душ котораго какъ бы совмстились вс добрыя качества изъ ‘наставленій царевичу’, Оліоль, немощный и покорный супругъ царицы Мивъ, сама царица, честолюбивая жестокая и хитрая, молодой витязь Фердія, сынъ Домана, сынъ Дэри, задумчивый и скорбный, тоскующій по былому величію своего народа, Лэгъ, прибгающій къ пснямъ странствующаго барда, какъ къ средству размыкать грусть, Эмеръ, поэтически прелестная жена Кахулана, и десятки другихъ совершенно сложившихся опредленныхъ типовъ — вотъ богатство этого періода ирландской словесности. Ихъ жизненная правда, близость ихъ чертъ и чувствованій къ нашимъ просто поразительны, если вспомнить, какъ далеко ихъ время отъ нашего. Яркость описаній, врность людскихъ характеровъ и великолпная образность языка должны бы доставить этимъ поэмамъ почетное мсто въ европейской литератур всхъ вковъ, быть можетъ, поставить ихъ совершенно заслуженно на ряду съ Гомеромъ.
Кром Гомера, нигд ежедневная жизнь языческой Европы не отразилась такъ ярко и такъ полно, какъ въ ирландскомъ эпос.
Желающій познакомиться хотя сколько-нибудь съ народами, населявшими большую часть Европы до P. X., поневол долженъ смотрть на нихъ сквозь далеко небезпристрастные, а слдовательно, и неврные очки римскихъ и греческихъ писателей, которые смотрли на весь міръ съ высоты своего величія и даже сочинили слово ‘варваръ’, въ его обидномъ смысл, для всхъ, кто не былъ грекомъ и римляниномъ. У европейской читающей публики вообще до сихъ поръ не было иной возможности узнать, какъ жила, какъ думала, къ чему стремилась великая раса, представители которой находились и въ Галліи, и въ Бельгіи, и въ Сверной Италіи, и въ Германіи, и во всей остальной Западной Европ, которая воевала въ стародавнія, забытыя времена съ Римомъ и Греціей и посылала колонистовъ въ Малую Азію.
А узнать объ этомъ подробне и, по всей вроятности, врне, наука можетъ, пока Ирландія не окончательно забыла свой старинный говоръ, пока трудности ея стариннаго книжнаго языка все еще могутъ быть облегчены и объяснены родственными имъ живыми формами. Задавшись этою цлы? Французъ de Jubamville много сдлалъ для науки, но область его изученія была недостаточно широка, чтобы дать результаты боле общаго интересы, онъ разработалъ только миологію ирландцевъ сравнительно съ миологіями другихъ кельтскихъ племенъ.
Познакомить Европу съ кельтской древностью по ирландскимъ источникамъ, конечно, прямое дло самихъ ирландцевъ. Но ирландцы ропщутъ на судьбу и ненавидятъ англичанъ, не длая ничего, что бы сняло поклепъ хотя бы съ ихъ славнаго прошлаго.
А жаль. Описаніе битвъ и домашняго быта въ ирландскихъ сказаніяхъ полны подробностей, которыя способны пополнить множество пробловъ въ нашемъ знакомств съ древней Европой, да и вообще пролить новый свтъ на т исчезнувшія племена, отъ которыхъ пошла большая часть европейскихъ народовъ. Картины общественной и семейной жизни, которыми изобилуютъ эти сказанія, изображаютъ не исключительно древнихъ ирландцевъ: он сохранили память о многихъ чертахъ, общихъ всей кельтской рас, населявшей когда-то полъ-Европы. Творенія старинныхъ, но все еще не позабытыхъ писателей въ томъ порука.
Посидоніусъ, писавшій во времена Цицерона, мимоходомъ упоминаетъ, что у южныхъ галловъ былъ обычай на пирахъ отдавать самый лучшій кусокъ воину, который долженъ былъ бороться за него со всми желающими. Человкъ, знакомый съ ирландскимъ эпосомъ, вспомнитъ, что на этомъ обыча построена одна изъ самыхъ распространенныхъ въ Ирландіи легендъ, въ которой завистливый Брикріу сетъ раздоръ между самыми дружными воинами Красной Втви изъ-за этого ‘куска героевъ’. Она даже разсказываетъ, что ‘кусокъ’ этотъ состоялъ изъ ‘семилтняго борова и семилтней коровы, которые отъ рожденія были вскормлены пшеницей и свжимъ молокомъ’, что на закуску вслдъ за ними герой получалъ ‘сто пшеничныхъ пироговъ, замшанныхъ на меду’, которые запивались такимъ кувшиномъ вина, что въ немъ могли помститься ‘три воина родомъ изъ Улы’.
Юлій Цезарь говоритъ, что во время его войнъ съ галлами, они уже перестали употреблять боевыя колесницы, но что прежде галлы всегда сражались, съ колесницъ, какъ персы въ своихъ войнахъ съ греками. Ирландскія же сказанія не только подтверждаютъ слова римскаго историка, но даже даютъ подробное описаніе колесницъ и сообщаютъ, что возница ихъ былъ вмст и оруженосцемъ и другомъ владтеля колесницы и что у него были совсмъ особыя воинскія обязанности, нчто въ род ныншнихъ полевыхъ жандармовъ. Напримръ, Кахуланъ говоритъ Лэгу: ‘Если я начну уступать врагу, возбуждай, упрекай меня, издвайся надо мною такъ, чтобы ярость гнва и злобы своей возросли во мн, но если врагъ станетъ уступать мн, ты долженъ хвалить и славить меня и говорить мн ласковыя слова, чтобы мужество мое отъ того стало еще больше’…
Греческій писатель Діодоръ Сицилійскій говоритъ о друидахъ: ‘Эти философы и лирическіе поэты, называемые бардами, имютъ большое вліяніе какъ въ мирное, такъ и въ военное время. Друзья и враги покорны имъ. Когда встрчаются дв арміи, съ мечами наголо и копьями, готовыми къ длу, они (друиды) бросаются промежъ сражающихся и успокоиваютъ ихъ, будто укрощая дикихъ зврей. Такъ, даже среди самыхъ дикихъ варваровъ страсти подчиняются правленію мудрости, и богъ войны платитъ дань музамъ’… Это показаніе тоже подтверждается не очень древней рукописью, разсказывающей, какъ во время страшной рзни, когда въ одну ночь погибло больше тысячи мужчинъ и женщинъ, ‘поднялся пророкъ-поэтъ, обладающій острымъ словомъ, славный пвецъ Фергюсъ-Финбхоль, и вс ученые люди поднялись вслдъ за нимъ и стали пть молитвословія, добрые стихи и прекрасныя преданія, чтобы смягчить и успокоить воюющихъ. Тогда они перестали умерщвлять и калчить, услышавъ музыку поэтовъ, и выронили оружіе на землю. А поэты подняли это оружіе и протснились къ нимъ и обняли ихъ объятіемъ примиренія’…
Въ особенности Юлій Цезарь упоминаетъ о многихъ обычаяхъ галловъ, о которыхъ ирландскій эпосъ говоритъ гораздо подробне. Такимъ образомъ, классическіе писатели съ одной стороны и ирландскіе барды — съ другой часто указываютъ на поразительное сходство, даже одинаковость въ нкоторыхъ обычаяхъ кельтовъ, жившихъ въ разныхъ концахъ Европы.
Третій періодъ ирландскаго эпоса, извстный подъ общимъ именемъ ‘Странствованій Оссіана’, представляетъ большія затрудненія.
Сказанія этого періода были собраны и изданы шотландцемъ Макъ-Ферсономъ въ конц прошлаго столтія. Подъ названіемъ ‘Псенъ Оссіана’ они были очень распространены по всей Европ. Клошитокъ, Гёте и итальянецъ Сезаротти переводили ихъ, Вальтеръ-Скоттъ и Ламартинъ многое заимствовали изъ нихъ для своихъ собственныхъ произведеній, Наполеонъ возилъ за собой отдльный сундучекъ, въ которомъ хранились псни Оссіана.
Но новйшія изслдованія показали, что Макъ-Ферсонъ, въ виду литературныхъ красотъ своего труда, не постснялся многое передлать по своему, многое присочинить. А главное, вольно или невольно, онъ совершенно перепуталъ эпохи различныхъ событій, и герои второго и даже перваго періода у него являются современниками дйствующихъ лицъ третьяго. Блестящій, образованный писатель надлалъ такихъ анахронизмовъ и ошибокъ, въ какихъ никогда не бывали повинны даже неграмотные сказочники Ирландіи — явленіе, очень знаменательное. Современные ирландскіе изслдователи склонны сомнваться даже въ дйствительности кельтскаго происхожденія псевдолегендъ, изданныхъ Макъ-Ферсономъ. Но такіе строгіе обвинители заходятъ слишкомъ далеко. Трудъ Макъ-Ферсона не сплошная выдумка, а только апокрифъ, ловкій и даже почти невинный подлогъ, если на него смотрть съ чисто литературной точки зрнія.
Но несмотря на множество своихъ промаховъ и ошибокъ, обладая громаднымъ талантомъ и очень развитымъ художественнымъ чутьемъ, Макъ-Ферсонъ не могъ не создать цлой школы подражателей. И благодаря ихъ недостатку строгой критики и научной разборчивости, поэмы оссіаническаго періода много потеряли, исказившись порою до неузнаваемости. Самъ же Макъ-Ферсонъ былъ слишкомъ даровитъ, чтобы не оставить глубокаго слда и собственно на народной памяти. И собиратели народнаго эпоса, какъ въ Ирландіи, такъ и въ Шотландіи, и до сихъ поръ колеблются, что приписать подлинному творчеству древности, а что вліянію личнаго вкуса Макъ-Ферсона.
Въ дйствительности лицъ, упоминаемыхъ Оссіаномъ, историческіе ирландскіе писатели всхъ вковъ не сомнваются, или, по крайней мр, пытаются не сомнваться. Китингъ, одинъ изъ лучшихъ старинныхъ историковъ, вставляетъ длинный аргументъ по этому поводу въ одно изъ своихъ сочиненій, чего онъ никогда не длаетъ по поводу Кахулана, ‘по всей вроятности, считая его вн сомннія’, какъ замчаетъ Дугласъ Хайдъ.
Періодъ Оссіана также называется періодомъ феніевъ, то-есть, сподвижниковъ Фина, въ память которыхъ крайняя партія противниковъ англійскаго вліянія въ Ирландіи и до сихъ поръ зоветъ себя феніями. Финъ и его феніи, весьма возможно, были дйствительными лицами, боевые подвиги которыхъ дали основаніе множеству басенъ. Но Оссіана едва ли слдуетъ считать историческимъ лицомъ, хотя онъ и жилъ въ сравнительно историческія времена, нсколько вковъ поздне Кахулана и его современниковъ.
Скоре всего Оссіанъ просто антропоморфическое олицетвореніе языческихъ стремленій и понятій, продолжавшихъ кое-какъ доживать свой вкъ, когда золотой вкъ Ирландіи давно уже миновалъ.
Оссіанъ, сынъ Фина, иначе Фингала, продремавъ чудеснымъ образомъ нсколько вковъ въ ‘Стран Вчной Юности’, возвращается жъ среду смертныхъ ко времени св. Патрика. Къ его появленію новыя вянія, понятія и требованія римскаго христіанства уже успли окрпнуть. Приверженцы родной старины уже не могли встрчать поощренія отъ новыхъ вожаковъ народной мысли. Правда, католическое духовенство не мшало существовать школамъ языческой поэзія бардовъ еще очень долгое время, но сторонники языческаго строя должны были скрывать свое тяготніе къ идеаламъ прошлаго и стыдиться ихъ.
Финъ, отецъ Оссіана, былъ послднимъ свободнымъ и не вы родившимся представителемъ древней Ирландіи, послднимъ настоящимъ выразителемъ языческой доблести, безъ страха и упрека. Отъ этого онъ такъ дорогъ народу, что народная фантазія влагаетъ въ уста его сына неумолчныя рчи о подвигахъ отцовскихъ и его врныхъ феніяхъ, приписывая этому сыну баснословно долгій вкъ.
Ученый іезуитъ, от. Киганъ, ирландецъ, жившій и умершій въ Америк, насчитываетъ сто тысячъ строкъ въ эпическихъ твореніяхъ, относящихся къ періоду Оссіана. Но даже если мы уменьшимъ это число на половину, то выйдетъ нсколько увсистыхъ томовъ — замчательная плодовитость у народа, уже достигшаго дряхлости. Содержаніе поэмъ очень разнообразно. Въ иныхъ феніи сражаются съ драконами и волшебниками — черта, свойственная средневковымъ романсамъ и другихъ европейскихъ народовъ, — въ другихъ съ чужестранными рыцарями. Въ одной Оссіанъ описываетъ свое пребываніе въ ‘Стран Вчной Юности’ въ продолженіи трехсотъ лтъ. Дв или три состоятъ почти исключительно изъ именъ рыцарей, падшихъ въ самыхъ значительныхъ сраженіяхъ этого цикла. Въ одной изъ самыхъ длинныхъ описываются, каждый въ отдльности, триста охотничьихъ псовъ, принадлежавшихъ Фину и его сподвижникамъ, и т. д.
Но во всхъ замтенъ большой упадокъ героическаго духа. Вообще, ихъ слогъ и общій характеръ представляетъ великую разницу съ характеромъ и слогомъ предъидущаго періода. Въ нихъ нтъ больше прежней шири и выси, нтъ прежняго размаха, нтъ великолпной образности языка. Ихъ масштабъ меньше, ихъ фабула и исполненіе слабе. Любовнымъ похожденіямъ, о которыхъ прежде не было и помину, отводится значительное мсто въ ‘Бгств Дермота и Грани’, самой распространенной легенд этого періода. Громадное количество совершенно ненужныхъ эпизодовъ и отступленій ослабляетъ силу общаго впечатлніе. Боевая колесница совершенно забыта, и феніи сражаются пшіе или конные и прибгаютъ къ защит кольчуги, о которой нтъ ни слова въ період Красной Втви. Да и самое повствованіе настроено не въ такомъ высокомъ тон и постоянно сбивается на комическій и даже низменный тонъ. Юморъ начинаетъ проникать въ священную прежде область пснопній, слагать которыя могли только посвященные друиды и олавы, юморъ даже пытается помыкать былыми величавыми пріемами, отжившими свой вкъ.
Значительное мсто въ третьемъ період занимаютъ діалоги между Оссіаномъ и св. Патрикомъ. Въ подлинности ихъ нтъ сомннія, хотя требовательность изслдователей, въ этомъ случа, должна руководиться не столько языкомъ, много потерпвшимъ, какъ и вс литературные памятники Ирландіи, отъ вковыхъ переписываній, сколько весьма замчательнымъ тономъ, которому нтъ примра ни въ предъидущей, ни въ послдующей литератур страны.
Діалоги эти представляютъ послднія попытки умирающаго, но все еще не изврившагося язычества поспорить съ торжествующимъ христіанствомъ. Оссіанъ, сынъ послдняго изъ великихъ язычниковъ, и св. Патрикъ, христіанинъ, воспитанный въ понятіяхъ и предубжденіяхъ римской образованности, не совсмъ понимаютъ другъ друга. Но оба совершенно искренни и каждый изъ нихъ, въ своемъ род, большой человкъ. Оттнокъ трогательной, примиренной, старческой кротости, смсь добродушнаго юмора и безнадежной печали — вотъ характерныя черты рчей Оссіана. Любопытство, не безъ примси сочувствія, и невольная почтительность со стороны гордаго римлянина, покорность и вмст робкая, хотя и мткая насмшливость со стороны представителя древней Ирландіи, все вмст заставляетъ звучать эти діалоги удивительно странно и отводитъ имъ совершенно обособленное мсто въ третьемъ період ирландскаго эпоса.
Въ одномъ изъ своихъ романовъ, Вальтеръ Скоттъ, самый извстный изъ послдователей Макъ-Ферсона, такъ изображаетъ эти діалоги:
Оссіанъ. Патрикъ, пвецъ псалмовъ, если ты не станешь слушать одинъ изъ моихъ разсказовъ, хотя ты никогда не слыхалъ его прежде, я буду принужденъ сказать теб, что ты едва ли чмъ лучше осла.
Патрикъ. Говорю теб, сынъ Фингала, когда я распваю псалмы,— выкрикиваемыя тобою росказни старыхъ бабъ мшаютъ моимъ благочестивымъ упражненіямъ.
Оссіанъ. Не смй сравнивать твои псалмы со сказаніями о голо-рукихъ феніяхъ, не то я не призадумаюсь отвинтить отъ плечей твою бритую голову (тонзура)’.
Въ этомъ вид діалоги римскаго святого съ ирландскимъ язычникомъ извстны боле или мене всей читающей Европ. Но, сравнительно съ подлинникомъ, они не боле, какъ жалкое искаженіе. Въ подлинник нтъ аляповатой грубости: Оссіанъ не сварливый дикарь, Патрикъ не заурядный ханжа. Патрику, христіанину и римлянину, должно было казаться невроятнымъ, чтобы у варваровъ-язычниковъ могли существовать добродтели, совершенно сходныя съ христіанскими. Для Оссіана, взрощеннаго въ пантеизм друидовъ, былъ не мене невроятенъ и непонятенъ образъ Господа Вседержителя въ узкой римской форм личнаго божества, требовательнаго и гнвливаго. Тмъ не мене, говоря разными языками и плохо понимая другъ друга, Патрикъ и Оссіанъ сдержанны, даже изысканны въ своихъ рчахъ. И браннымъ словамъ, и грубымъ угрозамъ въ нихъ не было мста. Чтобъ убдиться въ этомъ, стоитъ только познакомиться со слдующими немногими отрывками изъ оригинальныхъ сказаній.
‘Патрикъ. Не говори о Фин, не говори о феніяхъ, ибо этимъ ты гнвишь Сына Божія, и Онъ никогда не впуститъ тебя въ крпость свою и не пошлетъ теб хлба насущнаго.
Оссіанъ. Если бы я сталъ говорить о Фин и о феніяхъ между нами, о Патрикъ, принесшій новое, и совсмъ не громко, то Онъ не могъ бы услышать, что я упоминаю имена ихъ.
Патрикъ. Финъ въ оковахъ ада. Ласковый человкъ, раздававшій золото, теперь находится въ обители мученій, въ наказаніе за непослушаніе Богу. За то, что онъ забавлялся псовой охотой, за то, что посщалъ школы бардовъ каждый день, за то, что не обращалъ вниманія на Бога, Финъ теперь въ цпяхъ. Горе теб, древній старикъ, говорящій безумныя рчи. За общеніе съ Богомъ хоть одинъ часъ стоитъ отдать всхъ феніевъ Эрина.
Оссіанъ. О Патрикъ, опирающійся на кривой посохъ, дерзокъ отвтъ твой. Если бы Оскаръ былъ здсь, твой посохъ уже давно былъ бы изломанъ на куски. Если бы сынъ мой Оскаръ и Богъ встртились для борьбы на Нокъ-на-Вин и я бы увидлъ своего сына опрокинутымъ, я сказалъ бы, что Богъ, дйствительно, обладаетъ великою силой. Какъ можетъ быть, чтобы Богъ и Его свящевство были лучше, чмъ Финъ, верховный царь феніевъ, великодушный и непорочный. Вс добродтели, которыя ты и твое священство называетъ законами Царя надзвзднаго, украшали феніевъ Фина, и крпко, должно быть, ихъ мсто теперь въ раю Божьемъ. Если бы выше его или ниже его было мсто лучше, чмъ рай, Финъ ушелъ бы туда и вс его феніи за нимъ… Патрикъ, спроси Бога, помнитъ ли Онъ то время, когда феніи были еще живы, и видлъ ли Онъ когда-либо, въ западныхъ странахъ или въ восточныхъ, людей, равныхъ имъ на пол брани?..’.
Патрикъ усталъ спорить и, несмотря на предубжденіе, заинтересованъ людьми, которыхъ украшали ‘вс добродтели Царя надзвзднаго’. Онъ говоритъ: ‘Оссіанъ, сладостенъ мн голосъ твой, благословеніе да будетъ съ душою Фина’, и проситъ его разсказать о феніяхъ.
‘Оссіанъ. Мы, феніи, никогда не говорили неправды, никто не могъ укорить васъ во лжи. Правдою и силою нашихъ рукъ выходили мы цлы и невредимы изъ всхъ опасностей…
Патрикъ. Оставимъ споръ, немощный старикъ, лишенный разума. Пойми, что Богъ пребываетъ въ небесахъ, среди ангельскихъ ликовъ, а Финъ и его воины терпятъ вчныя муки.
Оссіанъ. Да падетъ великій стыдъ на Бога, который не хочетъ спасти Фива отъ узъ страданія, ибо если-бы не онъ, а Богъ былъ въ оковахъ, мой господинъ сразился бы за Него. Услышавъ, что кто-нибудь терпитъ боль или стсненіе, Финъ всегда спшилъ помочь ему серебромъ или золотомъ и боролся и бился за него, пока не выходилъ побдителемъ. Въ великой обид я на вашего Бога, находясь среди его священства, безъ пищи, безъ одежды, безъ музыки, безъ золота для раздачи бардамъ, безъ омовеній, безъ охотъ, безъ Фина, безъ общенія съ благородными женщинами, безъ забавъ, безъ мста, подобающаго мн, безъ новостей о подвигахъ брани и ловкости…
Патрикъ. Не говори ни о чемъ, кром жертвъ Господу, ибо если ты будешь говорить о другомъ, ты не войдешь въ обитель святыхъ.
Оссіанъ. Я сдлаю такъ, какъ Онъ хочетъ, о Патрикъ! Я перестану говорить о Фин и феніяхъ, страшась навлечь на нихъ гнвъ Его, если правда, о священникъ, что прогнвить Бога такъ легко’.
Творчество бардовъ и народный эпосъ кончаются этими діалогами. Вслдъ за ними въ ирландской письменности наступаетъ эпоха отдльныхъ авторовъ, продолжавшихъ писать по-кельтски вплоть до половины восемнадцатаго вка, когда англійскій языкъ окончательно вытснилъ кельтскій среди образованныхъ классовъ и сдлался книжнымъ языкомъ страны.
Кельтскій языкъ находится при послднемъ издыханіи и ему больше не создать новой народной словесности. Надписи на камняхъ, тлющія кучи обращающихся въ прахъ рукописей, да незамысловатый говоръ полуграмотныхъ людей — вотъ и все, что осталось отъ великолпія прежнихъ временъ. Тмъ не мене, говоря, будто кельтскій языкъ исчезъ, какъ осенній день, ‘уступающій мсто ночи, почти безъ промежуточныхъ сумерокъ’, Дугласъ Хайдъ позволяетъ себ поэтическую вольность, весьма понятную въ скорбящемъ патріот, но непростительную въ ученомъ.
Кельтская культура несравненно древне римской, и, принявъ во вниманіе, что останки ея существуютъ еще и по сей день, человкъ, придерживающійся аналогіи, не можетъ не признать, что яркій ‘день’ кельтскаго языка не только имлъ свои ‘сумерки’, но что эти сумерки продолжались удивительно долгое время.
И, быть можетъ, именно въ этой продолжительности и заключается самое вское свидтельство въ пользу мощи и красоты, которыми этотъ языкъ обладалъ въ далекой, позабытой древности.
Дублинъ. 1896.