Е. И. Замятин
‘Энергия’
Сборник первый и второй. Изд-во, типогр. ‘Энергия’.
КОММЕНТАРИИ
‘Энергия’, Замятин Евгений Иванович, Год: 1914
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Замятин Е. И. Собрание сочинений: В 5 т. Т. 4. Беседы еретика
М., ‘Дмитрий Сечин’, ‘Республика’, 2010.
Есть такие одеяла: лоскутные, косячковые тож. И чего-чего нету только в одеяле таком: и ситцу кусок с малиновыми разводами, и бархату клок, молью малость травленного, и пестрядины лоскут — и в лоскуте домовитый и крепкий, и черного вдовьего крепа косячок, виды видавший…
Сшить одеяло такое — не оберешься хлопот. А толку чуть: по швам разлезается, и в глазах — очень уж рябо. Так вот и сборники эти.
Ситец с разводами — повесть Тимофеева ‘Сухие сучки’. Не жалеет слов Тимофеев, разводит узоры — нужные и ненужные (дьякон Иона), на целых полтораста страниц. И выходит — ситец так себе, дешевенький. О глуши уездной, о сердцевине русской — писать бы Тимофееву народными русскими словами, и простыми, и меткими, и крепкими. А Тимофеев — нет-нет да и загнет вроде того, что ‘огонек выявляется из темноты угла’… И расцветают в повести дурного вкуса разговоры.
Бархат, молью травленный, — ‘Светлый бог’ Айзмана, сказка в четырех действиях. Как же не бархат: сюжет-то какой драгоценный. Альгамар, светлый еврейский пророк, пылом речей родит веру в народе, что в счастливый назначенный день все полетят с Альгамаром тем в Палестину из Гренады неверной… Но от речей Альгамара, Айзманом сказанных, — не очень-то полетишь: разве по-горбуновски, это — да. И жалко глядеть на истравленный молью бархат.
Пестрядинный, чистый и крепкий, лоскут — рассказ К. Волгина ‘Антипка’. Человеку с даром мало-мальским — не нужен ему мудреный сюжет. Как будто и ни о чем рассказал Волгин: ну, вот, не взяли мальчонку, Антипку, в город на ярмарку, а Антипка, малый характерный, исхитрился добраться до города сам. И ни о чем как будто — а хорошо.
И еще лучше покажется, коли прочесть бок о бок сшитый с Волгиным рассказ Карашева ‘Огонь’. Придумщик нынче народ пошел, — да хоть бы придумывали-то с толком. А то вот Карашев — эка, хватил: есть у него в рассказе огненный царь Огневик, и у того Огневика дочь… Ильмарель! В русских-то сказках да былях получше ‘Ильмарели’ ничего Карашев не нашел?
Не красит Карашева и соседство с Никандровым: никандровский рассказ в первой его половине, по чести сказать, — недурен. Во второй половине — есть пересол.
Три рассказа этих — Волгина, Карашева и Никандрова — сметаны в одно белыми нитками: никчемушным заглавием для всех трех рассказов — ‘Молодое растет’. От заглавия такого все одеяло лоскутное — отнюдь крепче не стало, а белые нитки — глаза мозолят.
Не токмо рассказы о детях — есть в сборниках (в первом) и для детей сказка: ‘Дары северного ветра’ Серошевского. Что и толковать, хорошо сказал сказку Серошевский. Но есть такая же, помнится, схожая очень — русская сказка, и… лучше она 136 страниц Серошевского.
Черным крепом врезаны в пестрое лоскутное одеяло тюремный рассказ И. Вольнова ‘Осенью’ и этапный рассказ К. Лигского ‘Via dolorosa’ {‘Путь страданий, крестный путь’ (лат.).}. Голодовки, избиение, бунт тюремный, тяжкий путь в кандалах… И без прикрас мудреных найдет это к сердцу ход. Но все же — как Вольнов написал, не годится так писать: как-нибудь, поскорей, абы-абы. До того ‘как-нибудь’, что был все время у Вольнова тюремный начальник — Алтынов, а на 170-й странице — вдруг Алтынов в Воротникова обернулся.
Добрая хозяйка, рачением которой сшито затейливое косячковое одеяло, — А. В. Амфитеатров. И столько, видать, было хозяйке хлопот, что на свое-то рукоделье времени сколько надо и не хватило. Оттого и вышло, что в ‘Юности одной певицы’ и в ‘Сестре Елене’ — то и знай, увязаешь в болоте. А какая бы была повесть хорошая о помещичьем отродье, — кабы только было время написать эту повесть покороче: короче-то ведь писать — куда трудней и куда медленней, чем так вот, с присесту, как само напишется.
Зато в фельетоне своем (первый сборник — ‘Времена и нравы’) — зубаст Амфитеатров по-старому: так насел на Розанова, что от Василья Васильича только перышки по ветру летят. Розанову — поделом за скверные его писанья в ‘Новом времени’ о Войтинском (о воспоминаниях его тюремных в ‘Русском богатстве’). Да только что пользы с Розановым биться — он ведь как гидра Лернейская: одну ему голову оттяпать — вырастут две и вдвое облыгать будут.
Пестрое одеяло сборников оторочено, по положенью, кружевами стихов. И мало кружев этих — так, для прилику только — и не из очень кружева дорогих. Стихи Тэффи — фабричной поделки, бездушны. Стихи Астрова — душевней, но по части внешности есть грехи (напр., стих. IV, ‘Этой ночью’). Стихи Ивана Свистова (экой псевдоним звучный!) — самые, пожалуй, любопытные: и нечистый у него, и водяник, и огненный Илья, и лес дремучий. Пока — все это не очень ладно слажено. Да есть хоть на что надежду положить.
Наособицу стоит сказать о серьезной материи — о статье Новорусского ‘Пределы науки’ (одна-единственная научная статья в обоих сборниках). Написана статья на тот предмет, чтобы в краску вогнать Оливера Лоджа, ученого англичанина. Еще бы: Оливер Лодж, физик немало известный, на почтенном съезде (Британской ассоциации наук) взял да и ляпнул в конце своей речи, что он, мол, убежден в посмертном существовании личности человека, и не как-нибудь так убежден, а фактами, научно обследованными… И вот — Новорусский горою стал за науку, но… Есть огнепоклонники — и есть наукопоклонники. Огнепоклонники — огню только поклоны кладут, а чтоб, например, путное какое-нибудь дело для огня найти, запрячь его, скажем, в двигатель какой-нибудь (взрывной) — это уж огнепоклонникам не с руки, это уж будет дело людей, к огню куда меньше почтительных. Так вот и с наукопоклонниками. Проку от них — не очень уж много: будоражат науку — не они, рушат и творят не они. Оттого Новорусскому, наукопоклоннику, не по вкусу, видать, ереси новых ученых, вроде учения об электронах, вроде учения о разложимости материи. Оттого об электронной теории, изящнейшей и на математических основах поставленной, наукопоклонник ворчит: здесь ‘научная мысль вернулась на старые пути отвлеченных абстракций’, — на пути никудышные, сказал бы Новорусский, если б по-русски хотел говорить. Оттого наукопоклонник учение о разложимости материи, рожденное радием, величает ‘скороспелым’ (стр. 297) и, видать, — охотно обозвал бы его покрепче как-нибудь: еще бы, тут ведь карачун старому огню, старой науке… Больше всего окорнало статью Новорусского то, что сам-то он громовые речи без останову держит, а Лоджу-бедняге — словечка сказать не дал. Оливер Лодж — имя в науке немаленькое, уж не меньше ведь Новорусского. Не так уж безразлично, что в самом деле за еретические опыты были в руках Лоджа. Уж хоть бы речь-то Лоджа доподлинную привел Новорусский, и то бы лучше было.
1914
Впервые: Ежемесячный журнал. 1914. No 3. С. 156—157 (подпись: Евг. 3.).
Печатается по: Сочинения. Т. 4. С. 493-496.
…рассказ Карашева ‘Огонь’. — Здесь, видимо, опечатка: имеется в виду Владимир Александрович Амфитеатров-Кадашев (1888-1942).
Не красит Карашева и соседство с Никандровым… — Имеется в виду рассказ Николая Никандровича Никандрова (наст. фам. Шевцов, 1878—1964) ‘Искусство’.
…он ведь как гидра Лернейская… — Лернейская Гидра — в греческой мифологии чудовищная девятиголовая змея, жившая в Лернейском болоте, считалась непобедимой, поскольку вместо отрубленных голов у нее вырастали новые. Победа над чудовищем стала одним из 12 подвигов Геракла: он прижигал место отрубленной головы горящей головней.
…чтобы в краску вогнать Оливера Лоджа… — Английский физик Оливер Лодж (1851-1940) пытался научными методами обосновать спиритизм и телепатию. Несостоятельность таких попыток, в частности, показал И. И. Мечников.