Энциклопедисты, Дюкро Луи-Пьер, Год: 1906

История
Время на прочтение: 306 минут(ы)
Скачать в PDF

ЭНЦИКЛОПЕДИСТЫ

П. ДЮКРО

Переводъ съ французскаго А. Т.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
Типографія И. Н. Схороходова (Надеждинская, 43).
1906.

ПРЕДИСЛОВІЕ.

Что такое ‘духъ XVIII вка’, т.-е. чмъ этотъ вкъ отличается отъ предшествующихъ ему эпохъ, какія новыя идеи завщалъ онъ слдующимъ поколніямъ, словомъ, какова въ сущности его роль въ общей исторіи цивилизаціи? Я нашелъ, что лучшій отвтъ на эта вопросы даетъ изученіе Энциклопедіи и энциклопедистовъ.
По времени своего появленія Энциклопедія совпадаетъ съ серединой столтіи, она начинаетъ печататься въ 1761 г.
По своему содержанію она резюмируетъ вс идеи, вс знанія, разсянныя въ тогдашнихъ книгахъ. И, наконецъ, въ ней сотрудничаютъ вс лучшіе писатели того времени: Энциклопедія — это какъ бы восемнадцатый вкъ, воплощенный въ словар.
Очень врно было сказано: ‘Энциклопедія это самое большое дло того времени, это цль, къ которой тянулось все, что ей предшествовало, это источникъ всего, что произошло потомъ, а слдовательно — настоящій центръ исторіи мысли восемьнадцатаго вка’ {Brunetire. L’volution des genres dans l’histoire de la littrature. Hachette 1890. I. 210.}. Въ предлагаемой книг я взялъ на себя смлость изложить эту исторію, вс проблемы, которыя она затрагиваетъ, все, что ее подготовляетъ, вс наиболе существенныя философскія и соціальныя послдствія, порожденныя ею.
Хотя я и буду говорить только о прошедшемъ, но современный интересъ этой темы совершенно очевиденъ. Въ той непрерывной войн, которую, начиная съ XVI вка, ведутъ два непримиримыхъ врага, католицизмъ и свободная мысль, Энциклопедія дала одну изъ самыхъ ярыхъ, одну изъ самыхъ ршительныхъ битвъ. Разв сейчасъ Францію нельзя раздлить на людей, боле или мене покорныхъ незыблемому догматизму Боссюэ, и тхъ, кто, съ тми или другими оговорками, принимаетъ наслдство Вольтера и великой революціи?
Свою книгу я стремился сдлать научной, а не полемической, я пытался быть прежде всего безпристрастнымъ и правдивымъ. Но есть такія темы, и я спшу заявить, что избранная мною тема именно принадлежитъ къ ихъ числу, гд авторъ долженъ открыто стать на сторону, конечно, не одной изъ воюющихъ сторонъ, но за или противъ тхъ идей, около которыхъ кипитъ битва. И когда вокругъ Энциклопедіи загорятся жаркіе споры по самымъ разнообразнымъ, самымъ важнымъ вопросамъ, я не буду вы скрывать своего личнаго мннія, вы выставлять его. Чтобы читатель сразу зналъ, въ какомъ дух написана моя книга, я напомню слова Ренана, которыя могли бы служить эпиграфомъ къ моей книг:
‘Мы принимаемъ наслдство трехъ великихъ теченіи новаго времени: реформаціи, философіи и революціи, не имя ни малйшаго желанія исповдывать символы вры XVI вка, или стать вольтерьянцами, или повторить 1798 и 1848 г. Намъ нтъ ршительно никакой нужды снова продлывать то, что уже сдлано нашими отцами.
Освобожденіе, вотъ дло, совершенное ими. Мы съумемъ продолжать вести его дальше’.
Я позволю себ прибавить, что Энциклопедія, о которой такъ часто говорятъ, такъ мало ее зная, до сихъ поръ ни разу не явилась предметомъ сколько-нибудь пространнаго изслдованія, а между тмъ всмъ извстно, какое важное значеніе иметъ она для историка цивилизаціи. Во Франціи только одинъ Pascal Daprat говорилъ объ ‘Энциклопедистахъ’ въ своей брошюрк, или защитительной рчи, которую я не считаю для себя удобнымъ критиковать (Librairie Internationale, 1866). 3а границей Rosenkranz посвятилъ Энциклопедіи три существенныхъ главы своего Дидро (Diderot’s Leben nnd Werke. Leipzig 1866, 2 vol.), а John Morley эпизодическую главу своего труда: Diderot and the Encyclopoedists (Macmillan. 200 1.).
Посл такихъ бглыхъ изслдованій, французу дозволительно писать объ Энциклопедіи и XVIII вк обобщающую работу. По цлому ряду причинъ, она была не изъ легкихъ. И я не льщу себя мыслью, что мн удалось преодолть вс эти трудности.
Примчаніе. Книга французскаго професора Дюкро была выбрана редакціей для помщенія въ журнал еще въ 1902 г. Но ни ни серьезный научный тонъ, ни полная объективность автора, ни предметъ ея, чуждый всякой политики и злободневности, не могли спасти книгу отъ цензурной гильотины. Три раза цензура запрещала переводъ ‘энциклопедистовъ’. Трижды редакція пыталась добиться разршенія, пользуясь разными ‘вяніями’, и трижды исторія энциклопедіи ХVIII в. во Франціи была признана вредной и опасной въ XX и. въ Россіи. Никакихъ фактическихъ основаній для воспрещенія цензура не могла принести, но ссылалась на ‘духъ’ книги, ‘не отвчающій видамъ правительства’. Любопытно, между прочимъ, что книгу Дюкро редакція выбрала, пользуясь высоко-похвальной оцнкой ея, сдланной въ ‘Журнал мин. Народ. Просвщ.’ г-номъ Лансономъ, бывшимъ учителемъ французскаго языка при двор императора Александра III. Такимъ образомъ, даже рекомендація лица, мене всего подозрительнаго въ глазахъ департамента полиціи и министерскаго журнала, не спасла книги отъ казни.
Какъ увидятъ читатели, книга Дюкро очень интересна, написана живымъ и увлекательнымъ языкомъ, и не заключаетъ въ себ ничего ‘противоправительственнаго’ или ‘субверсивнаго’. Лучшее доказательство безграничнаго произвола цензуры, которая душила всякую свтлую мысль въ зародыш и закрывала для читателей цлыя области знанья. Ред.

ГЛАВА ПЕРВАЯ.

Предшественники энциклопедистовъ.

1) Возрожденіе и Реформація. — 2) Вольнодумцы (Libertins). — 3) Декартъ и Бэйль.— 4) Англійскіе дэисты.

I.

Три крупныхъ явленія господствуютъ въ религіозной исторіи и характеризуютъ общій духъ среднихъ вковъ. Это прежде всего власть церкви. Затмъ католическая доктрина, предписывающая разуму молчать, а плоти умерщвлять себя. И въ третьихъ преслдованіе каждаго, кто не подчиняется этой власти, кто не примыкаетъ къ этой доктрин.
Эти три явленія сплетаются и взаимно подчиняются другъ другу. Разв власть церкви не вытекаетъ изъ самой доктрины, которой она учитъ? Царство Божіе, говоритъ она, принадлежитъ не тмъ, кто живетъ во времени, кто предается плотскимъ наслажденіямъ, но тмъ, кто уходить отъ своего вка и укрощаетъ плоть, держитъ суровый постъ, отталкиваетъ отъ себя семейныя права и обязанности {‘Побда христіанства на тысячу лтъ убила гражданскую жизнь’. Ренанъ, ‘Маркъ Аврелій’. Послушайте, что говоритъ Боссюэ: ‘Законы божьяго града и законы земные различны’. (Max. et rfl sur la comdie)… Истинные сыны божія жаждутъ только неба… Къ этимъ урокамъ христіанство добавляетъ слдующія совты: отказаться отъ наслажденія, жить въ тл, какъ бы не имя тла, отречься отъ всего, все отдать бднымъ, чтобы владть только богомъ однимъ. Безбрачіе есть подражаніе жизни ангеловъ, преданныхъ только Богу и цломудренному упоенію его любовью. (Disc. sur l’histoire unive. p. II ch. XIX). И наконецъ еще: ‘Бракъ предполагаетъ вожделніе… это зло, говоритъ св. Августинъ, порочность злоупотребляетъ имъ, бракъ пользуется имъ лучше, а двственность и воздержаніе поступаютъ еще лучше, избгая его’. (Max. et. rfl sur la comdie VI).}. Отнын избранники божіи не міряне, а только духовныя лица. Отказываясь отъ міра, они образуютъ покорное воинство церкви, а она, при ихъ помощи, будетъ управлять міромъ. Разв не священнослужители, т.-е. аскеты, чистые тломъ, должны вести, а слдовательно и управлять другими людьми, погруженными въ порочныя наслажденія, преданными злу и гибели? При помощи парадоксальнаго обхода, проповдуя отреченье отъ всего земного, средневковая церковь завоевала себ власть надъ міромъ. Вольтеръ самъ не звалъ, сколько мткости въ его шутк, когда говорилъ: ‘Люди приносятъ обтъ бдности — и въ силу этого обта получаютъ до 200.000 экю дохода, и они-же, вслдствіе обта смиренія, деспотически царятъ надъ человчествомъ’. Въ средніе вка крестъ былъ символомъ и покорности, и господства: покорности людей передъ богомъ и господства священника, служителя божія, надъ людьми. Мы видимъ, какъ власть церкви вытекаетъ изъ самой ея доктрины, т.-е, какъ теократія основывается на аскетизм. Отнын священникъ является представителемъ бога, и противиться священнику значитъ противиться богу. ‘Церковь это богъ’, говоритъ св. Іоаннъ-Златоустъ. Еретики, т.-е. враги церкви и враги бога, должны подвергнуться жестокимъ преслдованіямъ въ интересахъ ихъ-же души, которую надо спасти, хотя бы наперекоръ имъ самимъ: ‘Всякое врованіе не католическое, говоритъ св. Августинъ, влечетъ за собой вчныя муки, и вротерпимость есть истинная жестокость’. Такимъ образомъ средневковая католическая доктрина, или то, что было ея душой, христіанскій аскетизмъ, роковымъ образомъ толкалъ церковь къ двумъ вещамъ — къ завоеванію неограниченной власти и къ тому, чтобы сдлать эту власть орудіемъ самой безпощадной нетерпимости.
И философы XVIII вка будутъ бороться одновременно и противъ власти, и противъ доктрины и нетерпимости церкви. Вотъ какъ они это поведутъ. Вс моральныя и политическія теоріи, которыя они будутъ проводить къ своихъ книгахъ, могутъ въ конечномъ анализ свестись къ тремъ идеямъ, развивающимся различно, но составляющимъ какъ бы руководящія идеи всей ихъ философіи: природа, разумъ и гуманность. Какъ разъ эти три идеи составляютъ противовсъ тремъ принципамъ, по моему мннію, резюмирующимъ духъ среднихъ вковъ и управляющимъ ихъ исторіей. Во имя природы и ея законныхъ требованій философы начнутъ войну противъ католическаго аскетизма, создавшаго теократію, во имя разума они будутъ бороться противъ наивной вры въ сверхъестественное. Призывая къ терпимости, они произнесутъ приговоръ надъ религіозными преслдованіями. Мы увидимъ, какъ они противопоставятъ теократіи — гражданскую власть, основанную на естественномъ прав, доктрин воздержанія и отреченія — раціонализмъ естественной морали и, наконецъ, фанатизму — права гуманности.
Итакъ, XVIII вкъ является живой антитезой среднихъ вковъ. Для средневковой церкви идеальный человкъ это монахъ, т.-e. тотъ, кто побдилъ свою плоть, закрылъ глаза на красоту природы, отрекся отъ радостей семьи, отъ общественныхъ удовольствій. н, напротивъ, философія XVIII вка учитъ, что каждый человкъ хотлъ бы быть ‘естественнымъ человкомъ’ и ‘гражданиномъ’, т.-е. безъ всякихъ угрызеній пользоваться всми наслажденіями, и чувственными. и духовными, которыя такъ щедро предлагаетъ природа, и добиваться всхъ правъ, всхъ преимуществъ, связанныхъ съ общественнымъ укладомъ. Скептическаго энциклопедиста, человка природы, человка свтскаго, раздляетъ отъ Божьяго человка среднихъ вковъ, догматика и аскета, безконечное разстояніе, какъ отъ неба до земли. И философы были правы, такъ упорно противопоставляя вкъ крестовыхъ походовъ вку энциклопедіи, нтъ ничего боле противорчащаго, боле враждебнаго наивной вр крестоносцевъ, какъ критическій разумъ энциклопедистовъ. Только философы напрасно думали, будто одинъ только ихъ ‘просвщенный вкъ’ разогналъ мракъ средневковаго католицизма.
Въ этой глав я хочу показать какъ много было просвтителей на длинномъ пути отъ вка святого Людовика до вка Вольтера, т.-е. указать вкратц, кто былъ предтечами Энциклопедіи.
Природа, разумъ и гуманность, эти три руководящія идеи, къ которымъ сводятся, какъ къ основнымъ принципамъ, вс теоріи XVIII вка, должны были логически родиться одна изъ другой и одна посл другой. Дйствительно, если природа хороша и вс ея наслажденія законны, то что же надо думать о религіи, угрожающей вчными муками сыну природы, если онъ поддается влеченью къ дозволеннымъ наслажденіямъ, голосу невинныхъ страстей? Тоть первая должна была поднять протестъ противъ христіанскаго ригоризма, потому что ея требованія боле властны, чмъ требованія духа, и потому, что все-таки прежде чмъ философствовать, надо жить. Очень врныя слова Массильона о вольнодумцахъ его времени, можно примнить къ самой исторіи свободной мысли: ‘Начинаютъ со страстей, сомннія приходятъ потомъ.’ Но они являются какъ слдствія взбунтовавшихся страстей, и отнын религіи приходится бороться съ новыми врагами. Это — царство скептицизма, оно можетъ длиться долго, но всегда будетъ только переходной эпохой, человкъ — существо прежде всего дятельное, рожденное не для того, чтобы отрицать, чтобы вчно взвшивать свои сужденія, но чтобы утверждать или врить. Отъ лниваго и пассивнаго сомннія человкъ вернется къ вр, и, конечно, къ вр въ ту самую способность, которая пробудила въ насъ сомннія, т.-е. въ человческій разумъ. И вотъ, посл природы, разумъ предъявляетъ свои права. Легко предвидть, какія будутъ отсюда послдствія. Непогршимыя утвержденія церкви сначала поколеблены сомнніями, потомъ, конечно, для неврующихъ ниспровергнуты разумомъ. Нельзя больше признать за церковью право преслдовать во имя столь шаткой религіи, со всхъ сторонъ раздадутся негодующіе протесты противъ ея нетерпимости, противъ того, что они назовутъ ея гнуснымъ фанатизмомъ.
Таково логическое развитіе трехъ великихъ преобладающихъ принциповъ XVIII вка. Исторія свободной мысли, въ своихъ главныхъ чертахъ, подтверждаетъ наши взгляды. Я сейчасъ укажу боле подробно, какъ въ XV вк итальянскій Ренессансъ прежде всего реабилитировалъ плоть.
Потомъ, какъ переходъ ко второму періоду, въ XVI вк, вслдъ за Монтэнемъ прокрадываются сомннія и, украдкой притаившись подъ плащомъ тхъ, которыхъ зовутъ вольнодумцами и пиррониками, проскальзываютъ они въ XVII вкъ.
Затмъ разумъ требуетъ слова и въ первый разъ, посл античнаго міра, говоритъ громко и твердо въ лиц Декарта, быть можетъ, самаго опаснаго врага церкви, одному авторитету онъ противопоставляетъ другой, противоположный и неопровержимый.
Наконецъ, сомннія и критическій разумъ, соединенный въ одномъ человк, приводятъ къ третьей ступени человческой мысли: Бэйль, скептикъ и резонеръ, провозглашаетъ вротерпимость. Теперь философы могутъ явиться, ихъ главныя идеи уже разсяны понемногу по всему свту, имъ остается только развить ихъ, облечь ихъ въ боевыя и громкія формулы. Я попытаюсь изложить, по возможности, коротко и точно, это медленное приближеніе человческой мысли къ торжествующей философіи, къ побдоносному разуму ХVIII вка. И тутъ же я укажу, какимъ вкамъ, какимъ мыслителямъ, философы обязаны, конечно, не всми своими теоріями, но тми основными истинами, которыя подготовили и сдлали возможною энциклопедію.
Философамъ надо прежде всего бороться противъ католицизма. Объявивъ себя непогршимымъ, католицизмъ долженъ былъ черезъ вс вка остаться вренъ себ въ своихъ основныхъ догмахъ.
Въ томъ же вид, въ которомъ онъ царилъ въ средніе вка, онъ хотлъ властвовать и во времена энциклопедистовъ, все такой же неподвижный и враждебный всякому прогрессу человческаго разума.
‘И вотъ она религія, — восклицаетъ Боссюэ, — всегда единая, или врне — все та же отъ начала міра’, вдь ‘церковь осталась незыблемой, церковь не измняется никогда’. Дйствительно, зачмъ же ей мняться? ‘Католическая истина дана Богомъ и также совершенна, какъ онъ’. Обо всхъ философахъ или ученыхъ, которые сомнвались въ догмат, или колебали одну изъ основъ авторитета церкви, можно сказать, что они сражались за разумъ, и готовили побду науки и философіи. Но среди всхъ предшественниковъ Энциклопедистовъ, мы укажемъ здсь, характеризуя въ главныхъ чертахъ ихъ трудъ, только тхъ людей и т группы, которые больше всего содйствовали возстановленію трехъ принциповъ, являющихся въ нашей работ и исходной точкой и связью.
Въ нихъ трехъ выразились вс стремленія XVIII-го вка, и ихъ какъ девизъ можно написать на фронтон энциклопедіи:
Природа, разумъ и гуманность.

II.

Прежде всего займемся природой: ‘Единственная религія, направленная противъ природы, — сказалъ Паскаль, — единственно всегда бывшая’. По христіанской доктрин, человкъ самъ по себ не способенъ искать истину, длать добро, заслужить счастье, или хотя бы испытывать его. ‘Мы жаждемъ истины, скажетъ опять съ своимъ горькимъ краснорчіемъ авторъ ‘Мыслей’, а находимъ въ себ только неувренность. Мы ищемъ счастья, а находимъ только горе и смерть. Мы не способны не желать истины и счастья, и мы не способны ни къ увренности, ни къ счастью. Это желаніе дано намъ и какъ кара, и для того, чтобы мы чувствовали, откуда упали’. Послушайте съ другой стороны земную молитву, бывшую на устахъ всхъ философовъ XVIII вка. ‘О Природа, восклицаетъ Дидро, повелительница всего сущаго, и вы прелестныя дочери, Добродтель, Разумъ, истина, будьте навки единственными нашими Божествами. Вамъ подобаетъ фиміамъ и хвала на земл. Укажи намъ, Природа, что долженъ длать человкъ, чтобы добиться счастья, жажду котораго мы зажгли въ немъ’ {Это обращеніе написано Дидро для барона Гольбаха въ конц его ‘Системы природы’.}. А вдь это обращеніе къ Природ есть только, прозвучавшій сквозь вка, отголосокъ тхъ кликовъ радости и освобожденія, которыми итальянскій Реннессансъ, выйдя изъ печальныхъ среднихъ вковъ, праздновалъ свое возвращеніе къ античной свобод, т.-e. къ естественной свобод.
Въ Италіи XV-го вка должны мы искать родоначальниковъ позднйшихъ философовъ. Средне-вковой аскетизмъ слишкомъ ужъ насиловалъ естественные инстинкты человчества. Какъ готическіе соборы того времени не могли быть доведены до конца по намченному замыслу, потому что это былъ вызовъ, брошенный законамъ тяготнія, т.-е. природ вещей, также и соціальный строй среднихъ вковъ никогда не могъ быть окончательно завершенъ, онъ быль также дерзкимъ вызовомъ человческой природ. Напрасно вра была полна искренности и глубины, реальность жизни оказалась сильне.
Первой взбунтовалась Италія, воскресивъ въ себ мужество и ясность древняго міра. Древній міръ, какъ бы воскресшій въ итальянскихъ гуманистахъ, не зналъ мрачныхъ угрызеній, терзающихъ совсть гршника, потому что угрызенія, совсть, грхъ, были понятіями чуждыми обществу, гд жить нравственно значило пользоваться предписаніямъ природы {Надо замтить, что слово природа, въ смысл закономрнаго хода вещей, не существуетъ въ примитивныхъ языкахъ, такъ какъ для первобытнаго человка все одинаково чудесно, въ ветхомъ завт мы тоже ни найдемъ философскаго понятія, которое было въ первый разъ высказано греками и ихъ римскими учениками въ слов природа. Зато послушайте Марка Аврелія: ‘Все, что благо для тебя, благо и для меня, о Космосъ. Что для тебя своевременно, не можетъ быть вы запоздалымъ, вы раннимъ для меня. Т немногіе дни, которые даны человку для земной жизни, человкъ долженъ прожить согласно природ, а когда наступитъ время уйти, покориться съ кротостью, какъ олива, которая, падая, благословляетъ дерево, породившее ее, и втку, носившую ее’.}.
Воля христіанина гетерономна, т.-e. моральный законъ предписывается ей извн, волей вншней и высшей, и первое велніе этой суровой морали состоитъ въ томъ, что врующій долженъ сокрушить своего внутренняго врага, свою плоть, источникъ всякаго зла и всякой скверны. Онъ знаетъ, что если онъ не выйдетъ побдителемъ изъ этой неустанной внутренней борьбы, въ день Божьяго гнва ждетъ его адъ: dies irae, dies illa. Рай отверзется только для борцовъ Господа, для тхъ, кто убилъ въ себ ветхаго человка, т.-е. естественнаго человка. Но именно этотъ естественный человкъ былъ истиннымъ мудрецомъ для древняго міра. Античная душа по существу автономна, правила жизни она получаетъ не свыше, а сама создаетъ себ ихъ, она знаетъ зло, только какъ предлъ человческой природ, а не какъ врага, вчно готовящаго западню. Она не знаетъ также войны двухъ соперничающихъ началъ, которыя мы носимъ въ себ, войны духа и плоти. Ея дло не въ томъ, чтобы обезпечить побду духа надъ плотью, но удержать въ равновсіи, развить прекрасную гармонію всхъ силъ души и тла. Таково языческое пониманіе жизни, плнившее людей итальянскаго Реннессанса. Risorgimento — это пробужденіе всего человка, тла и души, это реабилитація путемъ искусства — природы, которой надо повиноваться, и тлесной красоты, которую надо созерцать. Это радость жизни, безъ надежды на потустороннюю загробную жизнь, радость жить и наслаждаться, всей своей душой и всми своими чувствами, всмъ тмъ, что даетъ цну здшней жизни {Слдовательно, философія Возрожденія, какъ и философія ХІІІ-го вка, была отрицаніемъ духа христіанства, если, какъ говоритъ Паскаль, ‘христіанская вра только устанавливаетъ испорченность природы и искупленіе Іисуса Христа и если съ другой стороны наша жизнь хороша только надеждой на жизнь будущую’.}.
Итальянское возрожденіе оставило намъ два совершенно отдльныхъ наслдства, одно чисто литературное и которое можно было бы назвать умреннымъ духомъ правой возрожденія, другое наслдство — преимущественно философское. которымъ мы обязаны, главнымъ образомъ, крайнимъ умамъ лвой возрожденія. Дйствительно, въ самой Флоренціи были съ одной стороны литераторы, ученые, художники, которые, идя по стопамъ Данте и Петрарка, влюбленные исключительно въ древнее искусство и литературу, не ршились принести христіанскую традицію въ жертву античной культур. Это отъ нихъ въ 17-мъ вк черезъ Ронсара и Плеяду пришелъ во Францію культъ античнаго міра, и порожденная имъ классическая литература съ языческимъ вкусомъ и христіанской душой. А съ другой стороны были ученые и философы, боле смлые, порвавшіе частью открыто, частью въ силу выводовъ, вытекающихъ изъ ихъ трудовъ, съ католической доктриной церкви. Это и было тмъ освободительнымъ дломъ, которое продолжали философы 18 го вка, и’отъ Италіи, говорить Даламберъ въ своей ‘Вступительной рчи’, получили мы науку, распустившуюся такимъ пышнымъ цвтомъ по всей Европ’. А вдь начиная съ этой эпохи, наука своими открытіями разрушала авторитетъ библейскихъ разсказовъ. Уже система Коперника, гд земли не является центромъ міра, противорчила исторіи сотворенія міра, и уменьшала мистическую драму воплощенія. Сорокъ лтъ спустя итальянецъ, Джіордано Бруно утверждалъ, что не только земля планета, вращающаяся вокругъ солнца, но что само солнце — свтило, вращающееся въ пространств. Центра міра не было больше нигд, потому что міръ безконеченъ. Кром того наука своей чисто раціоналистической, т.-е. внушенной свободнымъ духомъ древности методой, учила новымъ пріемамъ мышленія, совершенно противоположнымъ схоластической дисциплин и христіанскому догматизму.
Даламберъ понималъ это и въ своей Вступительной рчи, начавъ свой историческій обзоръ наукъ съ ренессанса, онъ назвалъ эту эпоху эпохой ‘Возрожденія идей’. Итакъ, любить древній міръ для ученыхъ значило любить природу, изучать ее для вся самой, не стараясь согласовать ее съ Книгой Бытія. Для философа это значило возвращаться къ античному натурализму, т.-e. смотрть на природу не какъ на врага, удаляющаго человка отъ Бога, но какъ на друга, живущаго одной жизнью съ человкомъ и одинаково съ нимъ проникнутаго Божественнымъ духомъ. Вотъ чмъ вдохновлялась философская доктрина, исповдуемая съ боле или мене осторожною туманностью и Бруно, и Ванини, и Кампанелла (котораго такъ часто цитируетъ и восхваляетъ Вольтеръ), и столькими другими свободными умами, возстановившими, гораздо раньше Дидро, античный натурализмъ, діаметрально противоположный евангельскому Богу Творцу, Богу Провиднію.
Установивъ, или врне, возстановивъ согласно античному духу науку и естественную философію, дятелямъ Возрожденія оставалось только ввести свой натурализмъ въ нравы, пронести въ жизнь античное правило: vivere secundum naturam (жить согласно природ). Это и сдлали, не безъ извстнаго цинизма, т, кого можно назвать крайней лвой Возрожденія. Это были неустрашимые новоторы, во имя природы, взятой ими въ руководители, они весело бросили за бортъ, весь моральный и религіозный багажъ среднихъ вковъ. Въ любопытномъ трактат Лоренца-Валла, De voluptate ae de vero bono, написанномъ въ 1430-мъ году, мы видимъ сторонника этихъ новшествъ Антоніо Бокаделли, автора непристойной поэмы (Hermaphroditue). Послдователь Эпикура, онъ борется противъ стоицизма своего времени, иначе говоря, противъ монашества. ‘Вы думаете, говоритъ онъ своимъ противникамъ, что природа безпощадна, а человкъ дуренъ, что начало и конецъ всякой мудрости — это покорность и аскетизмъ. Мы, ученики Эпикура, думаемъ, что все созданное природой хорошо и драгоцнно, что человкъ долженъ стать ея ученикомъ и слдовать евангелію, которое она диктуетъ ему и которое есть евангеліе наслажденія. Мораль установлена не Богомъ, но людьми, въ интересахъ полезности и сохраненія общества. Наши чувства должны развиваться, потому что въ нихъ источникъ наслажденья. Безбрачіе отвергается природой и надо бы прогнать на край свта тхъ, кто первый выдумалъ женскіе монастыри’. Справедливыя или нтъ, эти смлыя попытки освободить вс проявленія человческаго существа, должны были оставить неизгладимое воспоминаніе, какъ бы традицію независимости и свободнаго изслдованія, которая перейдетъ по наслдству къ позднйшимъ мыслителямъ. Въ мою задачу не входить оцнка всего дла Возрожденія. Я могу только опредлить его духъ, съ интересующей меня точки зрнія, и въ моемъ бгломъ очерк исторіи свободной мысли указать точне роль эпохи Возрожденія. Итальянцы 15-го вка брали уроки мышленія и жизни не у традиціи, но у великой наставницы древнихъ, у природы. Порвавъ сразу и съ ложной наукой, и съ схоластикой, и съ религіозной моралью, то-есть, съ тройнымъ ученіемъ церкви, они, какъ ученые, стали наблюдать природу, какъ философы полюбили, почти обоготворили ее, и, наконецъ, какъ моралисты, смло пошли за ней. Ихъ наука, ихъ философія, ихъ естественная мораль найдутъ во Франціи преемниковъ, не боле смлыхъ, но боле счастливыхъ. Въ заключеніе мы можемъ сказать, что начиная съ эпохи Возрожденія, религіозному супранатурализму, полновластно царившему въ умахъ и сердцахъ, будетъ, наконецъ, противопоставленъ голосъ природы, до сихъ поръ презираемой и проклинаемой. Она предъявить свои права на вниманіе и любовь людей, у нея также будутъ свои ученики, свои поклонники, изъ которыхъ самый крупный Раблэ.
‘Я разскажу вамъ, говорить Пантагрюэль, что я прочелъ у древнихъ апологистовъ: Физисъ, т.-e. Природа, родила Красоту и Гармонію, но Антифизисъ, который во вс времена былъ противенъ Природ, позавидовалъ этому прекрасному и почтенному рожденію, и породилъ отвратительныхъ и уродливыхъ чудовищъ, противныхъ Природ, а имя имъ Matagots, Cagots, Papelards, Caphars, Chattemittes’. Вс эти чудовища съ ихъ противоестественной жизнью и обликомъ, ‘какъ-то — ихъ обтами цломудрія. нищетой и послушаніемъ’, навсегда изгнаны изъ аббатства Теллема, этого свободнаго братства, гд братъ Жанъ установить свою религію, идущую въ разрзъ со всми остальными. Въ это аббатство допустятъ только людей, ‘хорошо сложенныхъ и естественныхъ, которые будутъ сами управлять собой не подъ звуки колокола, но по указанію здраваго смысла и взаимнаго соглашенія, потому что у людей свободныхъ, хорошо рожденныхъ и образованныхъ, есть природный инстинктъ, толкающій ихъ на путь добродтели’. Самъ, подобно Пантагрюэлю, регулируя свой день не подъ звукъ колоколовъ, но ‘по часамъ своего желудка’. Раблэ садится съ дьявольской алчностью за пышный пиръ, который Природа накрыла для своихъ жизнерадостныхъ учениковъ. Онъ стоитъ между эпикурейцами Возрожденія и вольнодумцами XVII вка, и радостно протягиваетъ послднимъ свою божественную чашу, которая пойдетъ по рукамъ и въ Тампл, и въ Pomme-de-Pin, вливая въ этихъ ненасытныхъ пьяницъ и опьяненіе, и нечестивость. ‘Раблэ, говорить забавный отецъ Гарасъ, настольная книга всякаго вольнодумства, это бездльникъ, мало-по-малу высасывающій духъ набожности’. Замтимъ мимоходомъ, что аббатство Теллема закрыто сектантамъ ‘всхъ религій’ и что его основатель, какъ это уже было отмчено, еще боле враждебенъ ‘мрачной догм и суровой морали Кальвина, чмъ католической церкви съ ея снисходительной системой покаянія’ {P. Stapfer. Rabelais. Colin. 1889.}. Дйствительно, тотъ же Антифизисъ помимо Папаготовъ ‘порождаетъ бсноватыхъ Кальвиновъ, лжеучетелей Женевы’. Можно-ли не соглашаться съ тми, кто считаетъ Лютера и Кальвина вольными или невольными философами-предшественниками XVIII вка?
Дйствительно, съ перваго взгляда кажется, что Реформація сильно помогла свободной мысли, потому что она нанесла такіе ужасные удары непримиримому врагу свободной мысли, католической религіи. Реформація совершилась и во имя религіознаго чувства, не желавшаго посредниковъ между христіаниномъ и Богомъ, и во имя нравственнаго сознанія, оттолкнувшаго ложный идеалъ святости, предложенный церковью своимъ врующимъ. Заявить, какъ это сдлалъ Лютеръ, ‘что вс христіане — священники’, значило уничтожить католическую іерархію, низложить епископовъ и ихъ главу — папу.
Кром того, положить конецъ универсальности церкви, значило разрушить однимъ ударомъ одинъ изъ основныхъ принциповъ теократіи. Религіозная власть, какъ это сказалъ гд-то Шереръ, можетъ быть высшей властью гражданской только при условіи, чтобы вс признали это верховенство, чтобы церковь для всхъ являлась представительницей истинно божественнаго права. раздробленная, необязательная для всхъ, словомъ некатолическая власть церкви лишена корней, виситъ въ воздух, обнажена для позднйшихъ нападокъ философовъ: вотъ что Реформація сдлала съ властью церкви. Что касается до самой доктрины, то, не входя въ догматическія подробности, я укажу только, что осужденіе аскетизма и безбрачія духовенства также подрывало основы церкви. ‘Бракъ, сказалъ Лютеръ, есть вещь почтенная и божественная’. Какъ извстно, онъ самъ женился. Самый выдающійся ученый католицизма XVII вка говоритъ о брак Лютера: ‘Лютеру, пишетъ Боссюэ, было тогда 45 лтъ. Этотъ человкъ, который во имя религіозной дисциплины провелъ въ безукоризненномъ воздержаніи всю молодость, не постыдился въ такіе, уже преклонные года, и когда весь свтъ думалъ, что онъ возстановляетъ Евангеліе, разстаться съ своей совершенной жизнью и отступить назадъ.’
Отступилъ-ли Лютеръ и, женившись, палъ-ли онъ? Пусть онъ самъ говоритъ за себя: ‘О, какъ томилось мое сердце безъ близкихъ, когда я былъ смертельно боленъ въ Смалкалд. Я думалъ, что не увижу больше мою жену и моихъ маленькихъ дтей. Какъ больно было мн отъ этой разлуки. Никто не свободенъ на столько отъ плоти, чтобы не чувствовать этого природнаго влеченья: связь и общеніе, соединяющія мужчину и женщину, великое дло’. Лютеру же принадлежатъ эти, полные наивной и цломудренной нжности, слова: ‘Еще школьникомъ я слышалъ, какъ моя хозяйка въ Эйзенахъ говорила: нтъ ничего слаще на земл, какъ быть любимымъ женщиною. И какъ она была права.’ Эти простыя фразы показываютъ намъ лучше философскихъ разсужденій, насколько мораль протестантизма была гуманне и соціальне, чмъ мораль, которую она хотла замнить. Но если мы вспомнимъ три главныя идеи XVIII вка, мы увидимъ, что Лютеръ, съ одной стороны, приближаетъ насъ, а съ другой, удаляетъ отъ Вольтера. Онъ возвращается къ природ, потому что возвращается къ браку, освящаетъ его и семью. Но его мораль остается религіозной, т.-e. сверхъестественной и по происхожденію, и по концу. Это не есть естественная мораль французскихъ философовъ. Затмъ въ принцип протестантизмъ, конечно, сочувствуетъ разуму, потому что принципъ этотъ есть индивидуализмъ. Въ то время, какъ по опредленію Боссюэ, ‘особенность католика предпочитать своимъ чувствамъ общія чувства всей церкви’, протестантъ самъ создаетъ себ свою вру. Съ библіей въ рукахъ творитъ онъ свое собственное христіанство. Но это только принципъ реформаціи, въ дйствительности, были составлены и предписаны врующимъ символы вры, быть можетъ и необходимые для настоящихъ религіозныхъ общинъ, но страннымъ образомъ ограничивающіе на практик тотъ индивидуальный разумъ, къ которому вначал взывали. И, наконецъ, разумъ самъ по себ, дйствительно-ли онъ свободенъ, вдь Лютеръ, пренебрежительно называвшій его Frau Vernunft, часто видлъ въ немъ дьявольское навожденіе. Въ сущности протестантизмъ приносилъ самостоятельность разума въ жертву непогршимому авторитету, конечно, не человка, но книги. Правда, ее можно было ‘разсматривать’ и даже терзать во всхъ направленіяхъ, но въ нее все-таки надо было врить, потому что она дана Богомъ. Библія для Лютера есть слово Божіе, lautere Gotteswort. Наконецъ, открытая нетерпимость реформаторовъ, проклинавшихъ на небесахъ, а подчасъ и сжигавшихъ на земл тхъ, кто не думалъ какъ они, — что было у нея общаго съ гуманностью, т.-е. съ широкой симпатіей философовъ ко всмъ людямъ, врующимъ и неврующимъ?
Но тутъ есть еще нчто: фактически протестантизмъ, установивъ новую церковь, вернулъ къ религіи, хотя и подъ другимъ знаменемъ, тхъ, кто, оторвавшись отъ католицизма, перешелъ бы къ свободной мысли.
До сихъ поръ философія завоевывала всхъ, кого теряла религія, теперь многіе убгутъ изъ католической церкви, остановятся на томъ пути къ свободной мысли въ другой церкви, гд можно, конечно, разсуждать, но гд разуму отведено опредленное мсто. Лютеръ самъ отлично видлъ, что, неся міру новую вру, т.-e. ожививъ религіозное чувство, готовое потухнуть въ душахъ многихъ, онъ оторвалъ ихъ отъ свободной мысли, отъ естественной морали, уже готовой ихъ завоевать: ‘Если бы мое ученіе не явилось, произошла бы революція безпорядочная, бурная. Она породила бы паденіе всякой религіи и обратила бы христіанъ въ учениковъ Эпикура’. Въ эту эпоху настоящими предтечами философовъ надо считать не столько реформаторовъ, сколько гуманистовъ. Напримръ, Эразмъ, о которомъ Лютеръ говоритъ, что онъ ‘носитъ въ себ Эпикура и Лукіана’, Эразмъ, отстаивающій разумъ и человческую свободу, т.-е. способность человка итти самому, помимо благодати, къ добру и къ истин: ‘Пусть кто хочетъ, восклицаетъ Эразмъ, прочтетъ ученіе Сократа и стоиковъ о добродтели и пусть докажетъ, если посметъ, что разумъ слпъ, безуменъ и нечестнъ. А вдь для Лютера добродтель этихъ философовъ древности была тмъ же, чмъ она была для святого Августина. этого перваго учителя о благодати: блестящимъ порокомъ. Въ общемъ къ реформаторамъ можно примнить то, что Монтэнь говорилъ о схоластикахъ своего времени: ‘Каждый старается какъ можно лучше украсить и усилить свою вру всмъ, что можетъ сдлать его разумъ, это орудіе гибкое, податливое, приспособляющееся къ каждому лицу. Корень обычныхъ впечатлній не разсматривается, не смотрятъ, гд ошибка, гд слабость. Разсматриваютъ только развтвленія, не спрашиваютъ себя, врно-ли это, не сказалъ-ли Гальенъ чего-нибудь достойнаго, но спрашиваютъ, сказалъ ли онъ это такъ или иначе’. Если богъ схоластиковъ дйствительно Аристотель, то богъ реформатовъ это Библія, и для каждаго изъ этихъ врующихъ законъ ихъ различныхъ боговъ есть верховный законъ. Здсь мы уже далеко отходимъ отъ смлыхъ мыслителей энциклопедіи. Для нихъ, по смлому выраженію одного изъ философовъ, реформація ‘только предчувствовала истину’.

III.

Для вольнодумцевъ ХII вка Раблэ былъ только забавникомъ, властителемъ ихъ думъ, или, врне, ихъ сомнній, будетъ Монтэнь. Онъ станетъ руководителемъ этихъ умовъ, не дисциплинированныхъ, развинченныхъ, которые еще не вритъ и еще не знаютъ, и могутъ только повторить сами себ его знаменитые: ‘Почемъ я знаю?’
Извстны слова Гюэ о судьб ‘Опытовъ’: всякій помщикъ, который хотлъ чмъ-нибудь выдлиться отъ простыхъ охотниковъ на зайцевъ, держалъ экземпляръ этой книги на своей каминной полк. Мы можемъ прибавить, что также каждый ‘мыслитель’ XVIH вка, въ отличіе отъ святошъ, будетъ имть въ своей библіотек и постоянно перелистывать книжку ‘Опытовъ’. Госпожа Дю-Дефанъ, не любившая философовъ, хотла бы бросить въ огонь вс эти толстыя книги, за исключеніемъ, говорила она, ихъ общаго отца Монтэня. Слпая ясновидящая, какъ ее называли, на этотъ разъ видла очень ясно, если бы она преодолла скуку, навваемую на нее толстою книгою энциклопедистовъ, она нашла бы тамъ во многихъ мстахъ все того же Монтеня, цитированнаго или ограбленнаго.
Что же привлекало къ мудрому Монтеню такихъ компрометирующихъ его ученикомъ, и почему простыя мечты, ‘такія легкомысленныя и такія суетныя’, должны были обратиться въ XVII вк въ ‘одно изъ кабалистическихъ твореній вольнодумцевъ’, какъ говорилъ отецъ Гарасъ, а потомъ въ XVIII въ настольную книгу энциклопедистовъ? Saint-Beuve уже показалъ (вс читавшіе Port-Royal знаютъ, съ какой тонкостью наблюденій и гибкостью стиля онъ это сдлалъ), какъ Ліонтень, ‘будучи прежде всего человкомъ природы’, идетъ въ разрзъ съ благодатью, т.-е. съ новымъ человкомъ, т.-е. съ христіанствомъ {Port-Royal livre III, chap. II.}.
Я не буду разыскивать — это уже столько разъ было сдлано — вс смена скептицизма, такъ щедро разсыпанныя въ ‘Опытахъ’. Не буду я также спрашивать себя: была-ли задняя мысль автора — мысль религіозная или скептическая. Я просто хотлъ бы точне указать, что заимствовали у Монтэня, такъ, какъ они его понимали, и вольнодумцы, и энциклопедисты. Въ пышной рощ Опытовъ т и другіе рвали плоды по своему вкусу и каждый срзалъ себ стрлы, судя потому, какимъ способомъ боролся онъ съ общимъ врагомъ — церковью. Для вопроса, занимающаго насъ, у Монтэня можно отличить три различныхъ стороны: прежде всего его скептицизмъ по отношенію къ человческому разуму, затмъ сомннія, которыя онъ выражаетъ (все равно раздляя ихъ или нтъ) по поводу Божественнаго Откровенія, и, наконецъ, въ третьихъ самая его манера сомнваться или врне та ловкая тактика, съ которою онъ высмиваетъ религію (конечно, не истинную), не подвергая себя опасности попасть на костеръ.
Вольнодумцы, которые, какъ мы увидимъ, не врятъ ни во что, но отнюдь не желаютъ говорить объ этомъ печатно, пользуются не только замчаніями Монтэня, направленными противъ вры, но и его осторожной тактикой.
Свои безбожныя слова они говорятъ въ уголку и на ухо, имъ не нужна эта двусмысленная манера говорить, эти оговорки или грубыя утвержденія, годныя только для глупцовъ, которыми Монтэнь сбиваетъ съ толку наивнаго читателя, а читателю проницательному отлично уметъ сказать, какъ разъ обратное тому, что напечатано. Напротивъ, энциклопедисты именно у тактика и въ то же время у нечестивца будутъ брать уроки осторожности и безврія. Вдь если Монтэнь въ своей книг любитъ истину или, по крайней мр вроятность, не идущую до костра, то и они, въ свою очередь и по тмъ же причинамъ, любятъ въ энциклопедіи шуточки, не идущія до Бастиліи. Монтэнь слишкомъ хорошій католикъ, чтобы дурно говорить о чудесахъ, онъ нападаетъ только на языческія чудеса и съ удовольствіемъ вышучиваетъ ихъ. Самое большее, мимоходомъ онъ выскажетъ общую истину, ‘что человческій умъ великій кудесникъ’ (онъ не говоритъ языческій умъ). Что же нужно сдлать, чтобы примнить къ чудесамъ и догмамъ христіанства то, что онъ говоритъ объ языческой догм? Просто также разсуждать, чтобы перейти отъ однихъ къ другимъ, надо сдлать только полуоборотъ. Читателю предоставляется сдлать этотъ шагъ. Что касается Монтэяя, то его религія ‘незыблема’ (совсмъ, какъ у энциклопедистовъ), и онъ не только не хочетъ смущать другихъ, во, напротивъ, укрпляетъ ихъ, указываетъ имъ на благочестивое поведеніе животныхъ: ‘Слоны имютъ нкоторое отношеніе къ религіи, совершивъ различныя очищенія и омовенія, они подымаютъ хоботъ, какъ руку, и, устремивъ глаза на восходящее солнце, въ теченіе нсколькихъ часовъ стоятъ, погруженные въ созерцаніе и размышленіе’. А теперь, царь природы, человкъ, постарайся понять, и вы, считающіе себя внцомъ творенья, поучайтесь трогательнымъ примрамъ этихъ животныхъ. Энциклопедисты, несмотря на все богатство своего воображенія въ такихъ вещахъ, не найдутъ для поученія врующихъ ничего лучше этихъ благочестивыхъ слоновъ.
Но почему же здсь, какъ и во многихъ мстахъ своей книги, какъ напримръ въ апологіи Раймонда Зейбонда, этомъ неизчерпаемомъ арсенал для будущихъ пиррониковъ, почему Монтэнь находитъ удовольствіе сравнивать васъ съ животными? Онъ хочетъ унизить и ослабить человческій разумъ, высмять ‘груду глупостей человческой науки’, и эту надменную философію, ‘которая хвастаетъ тмъ, что нашла горошину въ пирог’. Здсь философы измняютъ предводителю своей банды, они считаютъ, что своей энциклопедіей они распространяютъ науку и прославляютъ разумъ. Никогда ни одинъ вкъ не слышалъ (Монтэнь сбжалъ бы отъ этого) такого перезвона философическихъ мозговъ. Поэтому философы предоставятъ Монтэню вс его шутки и щелчки по адресу разума, это не входитъ въ игру энциклопедистовъ, потому что они также смлы въ своихъ раціоналнетическихъ утвержденіяхъ, какъ Монтэнь робокъ въ своихъ ‘догадкахъ’. Они не унаслдуютъ отъ Монтэня и его стиля, хотя съ удовольствіемъ сдлали бы это. Приведя одно мсто изъ ‘Опытовъ’, Дидро восклицаетъ, что за эту страницу Монтэня онъ отдалъ бы лучшую изъ своихъ страницъ, то читатель не можетъ съ нимъ не согласиться. Надо сознаться, что сказать о стил энциклопедистовъ только то, что онъ не стоитъ стиля Монтэня — это очень снисходительно. Жить, какъ Раблэ, о сомнваться, какъ это длаетъ иногда Монтэнь, будетъ называться въ слдующемъ вк вольнодумствомъ нравовъ и вольнодумствомъ вры. Эти свободомыслящіе люди дополняли свое воспитаніе, благодаря эпикурейцамъ возрожденія, съ которыми они знакомились различнымъ способомъ. Въ свит Екатерины Медичи во Францію пріхали итальянцы, которые привезли въ своихъ сундукахъ рецепты и для излченія больного тла отъ недуговъ, и для освобожденія гршной души отъ угрызенія. Такимъ итальянцемъ былъ, напримръ, Руджіери, который, по словакъ Бэйля, всю жизнь составлялъ гороскопы и умеръ атеистомъ. Были среди нихъ и не такіе шарлатаны, боле опасные для установленной религіи, какъ, напримръ, философъ пантеисть Бруно, защищавшій въ Сорбон смлый тезисъ: ‘Intellectus in inveetigando sitliber non ligatus’ (умъ въ изслдованіи да будетъ свободенъ, а не связанъ). Наконецъ, Ванини, имвшій во Франціи друзей и многочисленныхъ учениковъ, котораго слушали и чествовали въ столькихъ большихъ городахъ, пока этотъ ‘бдный мотылекъ, прилетвшій изъ глубины Италіи, не сгорлъ на костр Лангедока’ {Ванини былъ сожженъ въ Тулуз въ 1619 году.}. Многіе, по словамъ Ла-Брюера, ‘окончательно губятъ себя длинными путешествіями’, главнымъ образомъ, по Италіи. Это подтверждается примромъ Баро, который, какъ говорить Gui-Patin, ‘ухалъ въ Италію съ нсколькими зернами вольнодумства, а вернулся уже совершенно конченнымъ’. Наконецъ, многіе итальянцы пробрались черезъ горы не лично, но въ своихъ книгахъ, продававшихся изъ рукъ въ руки. Напримръ, странныя книги Кардана, переведенныя въ 1556 г. нкіимъ Ришардомъ Бланкомъ, книги, въ которыхъ первое мсто занимала природа — мать людей, и гд очень убдительно излагались возраженія магометанъ противъ христіанской религіи. Онъ былъ не очень благочестивъ, говорить Бэйль, и изъ его доктринъ можно вывести, ‘что у насъ душа такая же смертная, какъ и у собаки’. Высказавшись по поводу ереси Кардана и Ванини, отецъ Гарасъ прибавляетъ: ‘съ нкоторыхъ поръ у насъ появилась шайка атеистовъ, которые состряпали смсь изъ всхъ этихъ выдумокъ’. А онъ былъ въ курс вольнодумства, потому что его книга вышла въ 1623 году.
Что эти атеисты и вольнодумцы были достаточно многочисленны, чтобы внушить серьезное опасеніе церкви, — это доказывается не столько спорными подсчетами Ляну и отца Мерсена, сколько набожнымъ ожесточеніемъ, съ которымъ набрасываются на нихъ, и съ кафедры, и въ книгахъ, Боссюэ, Бурдалу, Масильонъ и Оаскаль.
Вольнодумцы не писали по той простой причин, какъ развязно говоритъ отецъ Гарасъ, ‘что хворостъ боится огня’.
Но современники оставили намъ подробныя свднія объ ихъ образ мыслей и жизни. Мы находимъ ихъ, прежде всего, у проповдниковъ, боровшихся противъ нихъ, у Бэйля, который, подъ видомъ опроверженія, тщательно воспроизвелъ и усилилъ вс ихъ нападки на религію. И, наконецъ, у этого неосторожнаго отца Гараса, этого крикуна, который, желая высмять и оскорбить ересь и кощунство, наивно вульгаризировалъ и распространилъ ихъ.
Что касается ихъ нравовъ, то мы можемъ признать вмст съ ихъ поносителемъ, что большинство изъ нихъ ‘принадлежало къ ордену Бутылки, что они расцвли въ Париж, какъ ливера вокругъ винныхъ бочекъ’. Но даже, если это было и такъ, все-таки они были не хуже той толпы лицемрныхъ царедворцевь, которые были набожны, потому что король былъ набоженъ, и, по словамъ автора ‘Персидскихъ писемъ’, имли такую благочестивую вншность, что врядъ-ли были христіанами въ душ.
Они, конечно, были не правы, что слишкомъ много философствовали съ кубкомъ въ рук, какъ Сократъ въ Пир. Но ихъ ли вина, что въ XVII вк нельзя было быть безбожнымъ и въ то же время не былъ безнравственнымъ, хотя бы по репутаціи?
Мораль такъ не осторожно была поставлена въ зависимость отъ религіи и отъ одной только религіи, что, отталкивая религію, приходилось неизбжно отказываться и отъ морали, которая или должна быть религіозной, или совсмъ не быть. ‘Нтъ морали, сказалъ Боссюэ, кром той, которая основана на таинствахъ’. Разъ таинства вызываютъ сомннія, то у морали нтъ больше устоевъ. Тогда была извстна только исключительно религіозная мораль, и безвріе было фатальнымъ переходомъ къ безнравственности. И обратно, преступать установленную мораль, значило оскорблять неразрывную съ ней религію, и вольнодумцамъ казалось, что, развлекаясь и наслаждаясь, они идутъ противъ церкви и ея служителей, они были безнравственны по безврію.
Быть можетъ, со мной согласятся также, что, если янсенизмъ имлъ въ ХVIII вк то преобладающее вліяніе, которое ему не безъ основанія приписываютъ, то совершенно естественно, что ужасныя требованія его аскетической морали возмутили человческую природу и, не желая быть подавленной, она разнуздалась, бросилась въ худшія крайности. Общество, желавшее вмст съ янсенистами стать ангеломъ, кончило тмъ, что стало звремъ сначала съ вольнодумцами, а позже съ повсами временъ регентства. Такъ въ Англія реакція противъ пуританъ, противъ святыхъ арміи Кромвеля кончилась распущенностью нравовъ при Карл П. При этомъ корол проснулась веселая Англія и тогда, какъ въ эпоху регентстаа, вольнодумство, говоритъ Гринъ, ‘стало отличіемъ истиннаго дворянства’.
Въ конц XVII вка набожность Людовика XIV и связанная съ ней обязанность придворныхъ казаться такими же набожными, какъ и онъ, должна была вызвать названныя печальныя послдствія. Т, кто не былъ свободенъ среди бла дня, становился распутнымъ при закрытыхъ дверяхъ. Отсюда эта застольная философія, такъ скандализировавшая отца Гараса. Теперь мы можемъ себ позволить судить о вольнодумцахъ немножко иначе, чмъ судили о нихъ отецъ Гарасъ и проповдники того времени, т.-e. иначе, чмъ это длали ихъ враги. Надо думать, что изъ 50 тысячъ парижанъ атеистовъ, насчитанныхъ отцомъ Мерсеномъ, и о жизни которыхъ мы ничего не знаемъ, не вс 50 тысячъ были пьяницами, какъ сказалъ Гарасъ, и что безъ сомннія въ тогдашнемъ содом можно было бы найти нсколько честныхъ людей, не врующихъ, не только потому, что это давало имъ возможность удовлетворять, какъ говорилъ Бурдалу, ‘ихъ грязныя желанія’ {Бэйль, жизнь котораго намъ извстна, былъ безукоризненно честнымъ человкомъ, а Спиноза святымъ. Giu Potin писалъ одному изъ своихъ друзей за нсколько дней до Фронды: ‘Ноуе, близкій другъ Гасенди, пригласилъ насъ троихъ поужинать въ его загородныя домикъ, гд мы будемъ кутить, но какъ кутить! Ноуе пьетъ только воду и никогда не пробовалъ вина. Гасенди, такой хворый, что не сметъ пить, и воображаю, что если попробуетъ, то весь сгоритъ. Я тоже почти не пью и все-таки это будетъ кутежъ, но философскій, а быть можетъ и хуже. Мы вс не боимся буки, исцлились отъ угрызеній этого тирана нашея совсти и, быть можетъ, подойдемъ довольно близко къ алтарю’. (Письма).}. Эти люди не могли жить и думать по своему т.-е. честно, но въ разрзъ предписаніямъ и догматамъ церкви, не подпадая анаем Боссюэ и оскорбленіемъ отца Гараса. Не надо забывать, что это было несчастьемъ того времени, въ немъ нельзя обвинять Боссюэ, но можно желать появленія Вольтера. Янсенизмъ умеръ къ концу вка, мистицизмъ Фенелона осужденъ въ Рим и протестанты изгнаны изъ Франціи. Офиціальная церковная доктрина всюду торжествуетъ.
Куда же скроется независимая мысль? Она скроется въ невріе, потому что церковь требуетъ безграничнаго подчиненія незыблемой догм. Для Боссюэ ‘новшество’ это то, что отличаетъ всякую ересь, то, за что она впередъ осуждена. Ересь вольнодумцевъ часто состояла въ томъ, что они во имя разума протестовали противъ традиціоннаго суеврія. Извстно, что вра въ колдуновъ существовала еще въ XVII вк, и что Раблэ думалъ, ‘въ этомъ, какъ и во всемъ необыкновенномъ, надо выбирать между врующими душами и сомнвающимися умами’. А въ XVI вк любимый авторъ вольнодумцевъ Монтень, встртивъ колдунью, сказалъ, что она ‘скоре заслуживаетъ чемерицы, чмъ цикуты’. Во всякомъ случа здравый смыслъ вольнодумцевъ смялся надъ нелпыми суевріями, и богословье обращало ихъ спасительный скептицизмъ въ суевріе.
Какъ видно, церковь, борясь съ суевріями, въ то же время поддерживала и освящала главное — источникъ всхъ остальныхъ: вру въ дьявола. И вольнодумцы особенно старались разрушить власть этого послдняго, такъ какъ они врили въ дьявола еще мене, чмъ въ Бога {‘Общее мнніе среди христіанъ, говоритъ Бэйль, что, если есть черти, то есть и Богъ и что т, кто совсмъ не врятъ въ Бога, не врятъ и въ существованіе чертей. (Dictionnaire art. Ruggeri)’.}.
Посмотримъ теперь, какъ вольнодумцы проложили пути и подготовили умы къ появленію Вольтера. Они осмливаются сами, самостоятельно, размышлять о религіи — это и является ихъ главной характерной чертой.
Вотъ въ этомъ-то и заключалась — по убжденію всхъ догматиковъ, боровшихся съ ними — ихъ главная и преступная ересь. Отличительное свойство еретика (говоритъ Боссюэ), т.-е. того. кто иметъ свои собственныя особыя мннія — это привязываться къ своимъ мыслямъ. Вольнодумцы — это ‘самочинные’ умы, ‘любознательные’ или же ‘сбившіеся съ прямого пути’. У нихъ много общаго съ Монтэнемъ, который ‘соединялся лишь съ самимъ собой’, и съ ‘реформаторами’, замнившими индивидуальнымъ сужденіемъ все міровое ученіе церкви. Только въ отличіе отъ ‘реформаторовъ’ они противопоставляли господствующей ортодоксальности не индивидуальную вру, а независимый скептицизмъ, въ отличіе отъ Монтэня они нападали на религію не съ помощью неясныхъ, имющихъ двойственный смыслъ словъ, — а прямо называя вещи своими именами, говоря ‘Іисусъ Христось’ тамъ, гд Монтэнь говорилъ ‘Пиагоръ’ — тогда какъ думалъ, быть можетъ, совсмъ о другомъ. Все это говорилось, разумется, между собою и при закрытыхъ дверяхъ, а публично они, — также какъ и Монтэнь въ своей книг, — громко заявляютъ о полной покорности святой непогршимой римской церкви. Печальный конецъ Ванини и заключеніе въ тюрьму Теофиля научили ‘вольнодумцевъ’ молчанію въ общественныхъ мстахъ, вотъ почему они приняли девизъ итальянскихъ скептиковъ: ‘Intus ut libet, forie ut mos est’ (тайно гд угодно, открыто гд можно).
На улицахъ, въ толп ‘въ силу благопристойности и требованій государства’, вс они были прекрасными христіанами, но въ своемъ тсномъ кругу, за столомъ языки развязывались и тогда они проявлялись въ истинномъ свт: in vino veritas.
Никогда, быть можетъ, — и это нужно отмтить — не говорили о церкви въ такихъ смлыхъ и непочтительныхъ выраженіяхъ: это уже не были традиціонныя шутки надъ монастырями и монахами, теперь осмливались входить въ святилище съ насмшками на устахъ и издвательствамъ подвергались основы и даже догмы религіи. ‘Зачмъ — говорили они, напримръ — нужно ломать голову надъ изученіемъ такихъ вопросовъ столь малаго значенія, какъ воплощеніе Мессія, евхаристія и другія тонкости религіи? Это хорошо лишь для слабыхъ умовъ черни и ханжества женщинъ’. Чего только не говорятъ намъ объ ад? Однако, замчали они, ‘никто никогда не возвращался оттуда’ не давалъ намъ свдній о немъ! Это пугало на коноплянник, страшное только для дтей’. Затмъ, какъ согласить вчныя муки съ благостью Бога? Что касается рая — то это, конечно, такая же химера, какъ и адъ, и, кром того, если бы онъ былъ дйствительно такимъ, какимъ его намъ рисуютъ — то онъ былъ бы въ высшей степени скучнымъ. ‘Что могутъ длать въ раю Енохъ и Илія съ утра до вечера?’ Но существуетъ ли, наконецъ, и самъ Богъ? можетъ быть, во всякомъ случа здсь, на земл, его присутствіе не замтно, особенно, если обратимъ вниманіе на то, какъ распредлено добро и зло. ‘Вольнодумцы — говоритъ Боссюэ — объявляютъ войну Божественному провиднію и самымъ сильнымъ возраженіемъ противъ него считаютъ распредленіе жизненныхъ благъ и страданій между людьми, распредленіе несправедливое, неправильное, безъ всякаго различія между добрыми и злыми. За этимъ возраженіемъ неврующіе укрпляются, какъ въ неприступной крпости’ {Sermons sur la Providence.}.
Но, если все это ложно, — то значитъ не только церковь? но и библія лгала? ‘Дйствительно, библія весьма милая книга, въ которой содержится множество прекрасныхъ вещей, но врядъ ли можно заставить врить свтлый разумъ всему, что тамъ находится, вплоть до хвоста собаки Товита. На первыхъ же страницахъ мы встрчаемъ змя, ведущаго бесды. Это было безъ сомннія тогда, когда животныя говорили. Затмъ Господь Богъ былъ мало предусмотрителенъ, выбравъ змя для искушенія Евы, такъ какъ вс женщины боятся змй. Богъ проклялъ его и обрекъ на ползанье, что же, раньше онъ ходишь — или леталъ?’ Изъ библейскихъ сказаній — приходили они къ выводу — необходимо уничтожить добрую половину. Въ сущности, вс эти фантастическіе разсказы, чудеса, непонятныя догмы — не что иное, какъ изобртеніе священнослужителей для своихъ собственныхъ выгодъ’.
Если мы воспроизвели вс эти выраженія отца Гараса, то потому, что на него, очевидно, можно положиться: онъ не выдумываетъ богохульствъ. Если онъ повиненъ въ нкоторомъ сгущеніи красокъ при описанія нравовъ вольнодумцевъ, настолько грязныхъ по его словамъ, что ‘вся вода Сены не могла бы смыть ихъ пятенъ’, то, наоборотъ, онъ рисуетъ совершенно правдиво ихъ насмшливый атеизмъ, вс здсь есть — вольные обороты, шутовскія словечки, сохраненъ даже тонъ и насмшливое зубоскальсгво.
Эта книга казалась настолько врной въ ту эпоху, когда была написана — что ее называли тогда, по словомъ Ноде: ‘l’Athisme rйduit en art’. Читая слова ‘вольнодумцевъ’ въ книг Гарасса — можно подумать, что мы уже въ восемнадцатомъ столтіи: они выражались, шутили, издвались такъ же, какъ впослдствіи самъ Вольтеръ, и Дидро былъ правъ, когда писалъ: ‘У васъ были современники при Людовик XIV’ {Art. Encyclopdie.}.
Если мы откроемъ въ ‘Энциклопедіи статью эпикуреизмъ’, то увидимъ ясно выраженную связь между двумя столтіями. Отъ Гассевди и его послдователей Шаппелля, Мольера, аббата де Шолье, прямой путь шелъ къ дому Нинонъ де-Ланкло, затмъ черезъ школы Отейля, Ане и Темиля — мы приходимъ къ школ Sceaux, гд встрчаемъ Фонтенелля и наконецъ Вольтера. Вотъ, приблизительно весь рядъ этихъ эпикурейцевъ и скептиковъ, которые протягиваютъ другъ другу руки изъ одного вка въ другой, черезъ сатурналіи регентства.
Вольнодумцы являются предшественниками философовъ, какъ Шатонефъ былъ крестнымъ отцемъ Вольтера. Можно-ли, однако, сказать что ‘вольтеріанство’ цликомъ предшествовало Вольтеру и что вольнодумцевъ ничто не отдляетъ отъ Энциклопедистовъ?
Конечно, мы этого не говоримъ, между тми и другими все же остается большое разстояніе, энциклопедистовъ отъ вольнодумцевъ отдляетъ уже одно лишь появленіе Декарта и Бэйля и все то, чмъ обогатили и углубили эта два великіе ума свободную мъісль.
Вс вольнодумцы только сомнвающіеся, но не учителя, они уходили отъ церкви, но не объявляютъ ей открыто войны, и даже возраженія, какія они длаютъ противъ ея догмъ, въ своемъ тсномъ замкнутомъ кружк, не имютъ за собой какого-либо принципа, который выдивгался бы ими противъ принципа авторитета.
Ихъ умъ не поднимается такъ высоко, онъ довольствуется высмиваньемъ подробностей, во не мечтаетъ создать истинныя и разумныя убжденія на мст ихъ утраченной вры — и даже не совсмъ безнадежно утраченной. Несмотря на вс ихъ отрицанія, вра у нихъ вновь вспыхиваетъ въ страшный часъ, какъ плохо потушенная свча, прежде чмъ совсмъ погаснуть.
Очень немногіе изъ нихъ въ эту, по выраженію Монтэня, роковую минуту нашей встрчи со смертью сохраняли, какъ Сентъ-Эвремонъ, веселое расположеніе духа истиннаго вольнодумца. На вопросъ священника, постившаго его передъ смертью, не желаетъ ли онъ примириться съ церковью, Сентъ-Эвремонъ отвтилъ: ‘Я очень бы желалъ примириться… съ аппетитомъ’.
Большинство изъ нихъ, какъ говоритъ Бэйль, въ послднія минуты жизни вновь возвращались на лоно церкви: ‘вс они умирали такъ же, какъ и вс врующіе, исповдовавшись и пріобщившись’. И Бэйль объясняетъ это той причиной, на которую мы уже указали выше. ‘Почти вс т, кто жили безъ религіи, еще только сомнвались, но не пришли къ увренности’. Въ ту эпоху только религія обладала или претендовала на обладаніе непоколебимой увренностью, и отказаться тогда отъ религій значило обречь себя, какъ сказалъ Монтэнъ объ атеистахъ своего времени, ‘на т поверхностныя впечатлнія, которыя, рождаясь въ оргіяхъ освобожденнаго ума, влекутъ насъ въ туманную область фантазій’.
Скоро эта увренность, которой до тхъ поръ недоставало вольнодумцамъ, искавшимъ ее за предлами вры, была найдена: Декартъ, исходившій, какъ и они, изъ сомннія, безъ помощи откровенія ‘нашелъ истину, непоколебимую какъ скала’.
Такъ оправдалось выраженіе Дидро: ‘скептицизмъ первый шагъ къ истин’.
И дйствительно, въ развитіи человческаго духа разв скептицизмъ — даже ироническій скептицизмъ вольнодумцевъ, не выше слпой и нетерпимой вры, противополагающей свободному изслдованію священную и потому не переходимую границу?
Мене скептики, въ извстномъ смысл, чмъ нкоторые ханжи, вольнодумцы думали, что послднее слово во всемъ должно принадлежать разуму, и они ждали только ясной, разумной истины, чтобы принять ее.
‘Это — люди, желающіе получитъ только то — говорить Арно, что можно узнать при свт разума’ {Dixi&egrave,me lettre M. de Vaucel.}.
Эта смутная еще вра въ разумъ, которая покрывала ихъ скептицизмъ, была окончательно освобождена и провозглашена Декартомъ.

IV.

Вс ‘безпринципные вольнодумцы’ похожи на тхъ скоросплыхъ дтей, которые, освободившись слишкомъ рано отъ материнскаго присмотра, не умютъ еще пользоваться своей независимостью иначе, какъ въ форм неповиновенія. Тоже было и съ свободной мыслью, преждевременно ускользнувшей изъ подъ опеки церкви, для которой она не была опасна, пока дйствительно не достигла вмст съ Декартомъ зрлаго возраста.
‘Большинство безбожниковъ нашего вка, говоритъ Бурдалу, безбожники по легкомыслію, а не но глубокому разуму’.
Энциклопедисты будутъ атеистами по разуму, чего недоставало первымъ, то вторые получатъ отъ Декарта, тогда какъ вольнодумцы, просто ‘заблудшіе умы’ — могли противопоставить католическому, т.-е. универсальному авторитету церкви, только свои частныя, отдльныя ‘мннія’, Декартъ обращается къ принципу, еще боле универсальному, чмъ принципъ церкви, къ ‘естественному чистому разуму’, общему всмъ здравомыслящимъ людямъ, и хотя Декартъ въ то же время открыто выражалъ уваженіе къ законамъ своей страны и ‘религіи своего дтства’, тмъ не мене дальновидные умы, какъ Боссюэ, предчувствовали уже громадную опасность, грозящую религіи отъ этого новаго требованія признавать за истину лишь то, что мы ясно понимаемъ, и съ ужасомъ указывали, что ‘противъ церкви готовится великій походъ подъ именемъ картезіанской философіи’. Уже самъ Декартъ, хотя и боялся быть отмченнымъ церковью, далъ объясненіе строенію вселенной чисто механическое, т.-е. вполн раціоналистическое. Т, кто явится посл него, боле послдовательные и боле картезіанцы, чмъ онъ самъ, распространятъ на всю область мысли его критическій методъ, они скажутъ себ какъ сказалъ Малуэ: ‘Непостижимость тайнъ откровенія ужаснула моя разумъ, методъ Декарта, который отрицается теологами, поразилъ меня: я не могъ понять, почему его можно примнять въ одной области разсужденій и исключать въ другой’ {Malouet, Mmoires, 1874, Plon, I, 68.}. ХVIII вкъ примнитъ этотъ методъ ко всмъ вопросамъ и Шамборъ восклицаетъ съ полнымъ основаніемъ: ‘Декартъ далъ намъ универсальное орудіе!’
Универсальный разумъ, т.-e. разумъ, провозглашенный верховнымъ судьей во всхъ вещахъ — не въ этомъ-ли сущность всего XVIII вка? Въ литератур, напримръ, ни у энциклопедистовъ, ни у кого-либо изъ ихъ современниковъ — нельзя искать ни поэтическаго воображенія, ни краснорчивой страстности Боссюэ, Расина или Паскаля.
Философія, культъ разума, вотъ что, по мннію д’Аламбера, составляетъ ‘вкусъ вка’. Но, главнымъ образомъ, XVIII вкъ былъ занятъ изслдованіемъ и разршеніемъ картезіанскимъ методомъ политическихъ и религіозныхъ вопросовъ, оставленныхъ безъ отвта предыдущимъ вкомъ. Разумъ, примненный къ политик, это ‘духъ законовъ’. ‘Божественныя музы, — восклицаетъ Монтескье, — я чувствую, что вы меня вдохновляете. Вы хотите, чтобы я говорилъ только во имя разума: это самое прекрасное, самое благородное, самое тонкое чувство!’ И разумъ, по своему объясняющій религію, это духъ энциклопедіи. Такимъ образомъ энциклопедисты могутъ сколько-угодно смяться надъ теоріей ‘вихрей’ и спиритуализмомъ Декарта, они все же прекрасно знаютъ и моментами открыто и громко говорятъ о о томъ, чмъ они обязаны самому смлому освободителю въ мір человческой мысли. ‘Энциклопедія’ на первыхъ же страницахъ заявляетъ, что Декартъ ‘стряхнулъ гнетъ авторитета, этимъ бунтомъ онъ оказалъ философіи боле существенную услугу, чмъ вс т, какія были ею получены отъ его знаменитыхъ послдователей’. Декартъ освободилъ не только философію, но и вообще всю человческую мысль, и ни его предшественникамъ, начиная съ среднихъ вковъ, ни его послдователямъ не удалось сказать ничего боле новаго и боле революціоннаго, какъ эти простыя слова: ‘Я долженъ считать истиннымъ только то, что мн ясно представляется таковымъ’.
Итакъ, отнын истиннымъ было не то, что декретировала церковь, какъ въ католицизм, не то, что написано въ библіи, какъ хотло протестанство, истиной было только то, что человкъ, при свт своего сознанія, считалъ истиннымъ.
И эту истину — это нужно замтить — должны будутъ принять вс скептики и сами вольнодумцы, такъ какъ Декартъ началъ сомнваться вмст съ ними, для того, чтобы заставить ихъ разсуждать вмст съ собой. ‘Чувства обманываютъ, говоритъ онъ имъ, человческія мннія противорчатъ другъ другу, нельзя точно пронести границу между бодрствованіемъ и сномъ, однимъ словомъ, нтъ ничего безспорнаго, за исключеніемъ одного: я, котораго обманываетъ вс окружающее, который сомнвается во всемъ, я не могу, однако сомнваться въ моемъ сомнніи, т.-e. въ моей мысли. Сказать — я думаю, значитъ сказать я существую (cogito ergo sum), и въ этомъ не можетъ быть сомннія, это непоколебимо, потому что это очевидно для разума’. А этотъ разумъ ничмъ не отличается отъ частнаго разума вольнодумцевъ, такъ какъ Декартъ ршилъ не искать боле никакой науки кром той, которая могла бы находиться въ немъ самомъ.
Такъ была провозглашено Декартомъ, въ одно и тоже время и вмст съ вольнодумцами, и противъ нихъ (онъ принялъ ихъ скептицизмъ и превратилъ его въ его же противоположность), — абсолютное господство разума!
Въ слдующемъ вк былъ сдланъ еще одинъ дальнйшій и ршительный шагъ: сомннія высказаны были на этотъ разъ противъ догмъ церкви, кто же подсказалъ ихъ философамъ? конечно, разумъ.
Честь и слава разуму, уничтожившему ложныхъ боговъ. Брутъ былъ нкогда провозглашенъ властителемъ народа за то, что убилъ тирана: восемнадцатый вкъ обожествилъ разумъ за то, что онъ низвергъ тиранническаго Бога Израиля и его ложныхъ пророковъ!
Изъ трехъ великихъ принциповъ восемнадцатаго вка — первый природа долженъ былъ родиться среди художниковъ, влюбленныхъ въ прекрасныя формы, и ему воздала честь Италія ренесанса, второй принципъ — разумъ появился, какъ и слдовало ожидать, въ стран здраваго смысла и въ вкъ, по преимуществу, классическаго разума, что касается терпимости, то она могла быть провозглашена лишь въ дйствительно свободной стран, т.-е. въ такой, которая не походила бы на Францію Людовика XIV. Въ семнадцатомъ вк существовала маленькая страна, гд царила полная свобода мысли и слова, страна, гд Спиноза могъ опубликовать свой смлый ‘Теолого-политическій трактатъ’, Это была Голландія, служившая въ семнадцатомъ вк, по выраженію Байля, оплотомъ европейской свободы.
‘На мою долю выпало рдкое счастье — пишетъ Спиноза въ предисловіи къ своему ‘Трактату’ — жить въ республик, гд каждому предоставлена полная свобода думать и врить въ Бога, какъ онъ желаетъ’.
Наконецъ, принципъ терпимости нашелъ себ самаго лучшаго защитника въ скептик, бывшемъ довольно религіознымъ, ‘чтобы серьезно говорить о религіи и поддерживать ея права на уваженіе, и достаточно независимымъ въ то же время отъ различныхъ религіозныхъ формъ, чтобы думать, что истина не составляетъ привиллегіи такого-то вроисповданія или такой-то теологической школы’. Въ Голландіи въ это время жилъ человкъ, обладавшій достаточной независимостью ума, чтобы перемнить два раза религію, и у котораго, въ сущности, было лишь одно твердое убжденіе: что никто не можетъ обладать всей истиной нераздльно.
Нужно замтить, что терпимость всегда связана съ извстнымъ скептицизмомъ: примръ этого — Монтэнь, и Бэйль зналъ Монтэня наизусть. Тотъ, кто считаетъ себя обладателемъ абсолютной истины, не можетъ воздержаться отъ извстнаго презрнія къ людямъ, думающимъ иначе, чмъ онъ, что является началомъ нетерпимости.
Только скептикъ могъ писать въ XVI в. такія фразы: ‘Нужна огромная ясность духа, чтобы убивать людей’, или ‘Нужно придавать весьма высокую цну своимъ догадкамъ, чтобы изъ-за нихъ зажарить человка живьемъ’ {Essais liv. III chap. XI.}.
Такимъ образомъ, свободной Голландіи, и въ Голландіи скептику Бэйлю, — было какъ бы предопредлено провозгласить міру, — такъ долго ее не признававшему, — религіозную терпимость.
Бэйль, дйствительно, былъ не только, — какъ его называетъ Жозефъ де-Мэстръ, ‘отцомъ современнаго безврія’ изъ этомъ смысл, самымъ крупнымъ предтечей Энциклопедіи и Вольтера, — онъ былъ также и первымъ глашатаемъ той благородной идеи гуманности, которая станетъ затмъ честью восемнадцатаго вка. Было бы слишкомъ долго перечислять заимствованія всякаго рода, какія длали наши философы изъ ‘Dictionnaire critiqne’: въ конц концовъ не отъ вина, если Бэйль говорилъ обо всемъ. Разв Де-Мэстръ и Бональдъ не пользовались сами аргументами Бэйля противъ разума и неврія? Вс они запасались провизіей на томъ большомъ ‘рынк’, который былъ открытъ Бэйлемъ для всхъ другихъ партій.
Было бы однако большой ошибкой считать энциклопедистовъ простыми продолжателями Бэйля, потому что въ нкоторыхъ вопросахъ они говорили какъ разъ обратное тому, что доказывалъ онъ. Если мы отбросимъ мелкія заимствованія, сдланный ‘энциклопедіей’ изъ ‘критическаго словаря’ (аргументы противъ библіи, чудесъ, и пр.), и остановимся — какъ всегда длали въ этомъ изслдованіи — только на дйствительно новомъ, что принесъ Бэйль свободной мысли — то мы должны будемъ воздать ему честь за слдующія три великія открытія: онъ, прежде всего, ясно отдлилъ нравственность отъ религіи. Бсть-ли вра единственный или даже лучшій способъ быть честнымъ человкомъ? Бэйль категорически отвчаетъ — нтъ! ‘Неронъ былъ набоженъ, былъ ли онъ отъ этого мене жестокъ? Крестоносцы, совершавшіе жестокія опустошенія въ Болгаріи, не были разв врными сынами церкви? Солдаты, которые грабятъ, насилуютъ и убиваютъ {‘Penses sur la Com&egrave,te’.}, разв они деисты или философы’?
По мннію Бэйля, вполн можно быть еретикомъ или даже атеистомъ и оставаться добродтельнымъ. Можно было бы сослаться на его собственный примрь: когда онъ былъ честнымъ человкомъ? Когда былъ католикомъ или когда перешелъ въ протестанство? Можно сказать, что онъ первый смло секуляризировалъ нравственность: философы будутъ только продолжателями Бэйля, когда приступятъ къ разработк ученія естественной нравственности.
Итакъ, нравственность независима отъ религіи: къ счастью для нравственности, — такъ какъ религія не основывается на разум, и въ этомъ другое открытіе Бэйля: онъ не только различаетъ религію отъ разума, но онъ ихъ формально противополагаетъ другъ другу. Повидимому, говоритъ Бэйлъ, ‘религія служитъ только для того, чтобы разрушить небольшое количество здраваго смысла, который мы получили отъ природы’ {Critique gnrale, 110.}. И дале: ‘какихъ только опустошеній не длаютъ въ человческомъ ум религіозные предразсудки. Они настолько вытсняютъ изъ него естественныя идеи справедливости, что люди длаются неспособными отличать добрые поступки отъ дурныхъ’ {Nouvelles de la Rpublique des lettres, 356.}.
Здсь Бэйль идетъ не только дальше Декарта и его учениковъ (которые пытались согласить разумъ и вру), но даже дальше самого Локка, для котораго религія выше разума, по мннію Бэйля, она противоположна ему.
Но каково же заключеніе Бэйля? Приносить ли онъ вру въ жертву разуму? Нтъ.
Если вра не разумна, то разумъ ‘развратенъ и безпокоенъ’ и не ведетъ никуда, намъ только кажется, что онъ руководитъ людьми, въ дйствительности ими управляютъ страсти и предразсудки. Вра, какова бы она ни была, даже вполн абсурдная, — заслуживаетъ, чтобы ее сохранили, къ такому заключенію — серьезно или нтъ — приходитъ Бэйль.
Не таковъ выводъ философовъ.
Бэйль, судя по крайней мр по его писаніямъ, — и скептикъ, и врующій въ одно и то-же время. Энциклопедисты же, наоборотъ, будутъ раціоналистами ‘ атеистами, лишь только осмлятся, какъ Дидро и Гльбахъ, быть послдовательными до конца. Если они отрицаютъ Бога, то врятъ въ науку и въ безконечный прогрессъ человчества, посредствомъ завоеваній науки,— все это отрицаетъ авторъ ‘Dictionaire critique’, тогда какъ дли Бэйля самое большое удовольствіе было унизить человка, дломъ чести философовъ было освобожденіе и въ то же время возвышеніе его.
Переходимъ, наконецъ, къ третьему открытію Бэйля: оно, какъ намъ кажется, вытекаетъ логически изъ двухъ первыхъ. Если атеистъ можетъ быть честнымъ человкомъ, какое право иметъ государство его преслдовать? И затмъ, если религія, если всякая религія не разумна — то не глупо-ли преслдовать васъ за то, что мы ее отрицаемъ?
Изъ этого ясно видно, какъ относительный скептицизмъ Бэйля приводить его къ терпимости.
‘Какъ права истины могутъ измряться только на индивидуумахъ, такъ и истина можетъ дйствовать лишь тогда, когда сдлается частной (даже терминъ вольнодумцевъ!) и такъ сказать индивидуальной’. Естественный выводъ изъ этой относительности знанія (какъ станутъ говорить поздне) — таковъ: ‘Какая же истина должна быть обязательна для человка? Та-ли, которая прилагается къ Петру и Ивану и становится частной, особой для Ивана и Петра? А такъ какъ истины самой но себ, абсолютной, не существуетъ среди людей, то какъ же она можетъ быть обязательной?’ И Бэйль прибавляетъ слдующія весьма многозначительныя слова: ‘Сражаться съ заблужденіями ударами палокъ, не такая-же ли это нелпость, какъ вести осаду бастіоновъ съ помощью рчей и силлогизмовъ?’ Бэйль въ своей борьб съ фанатизмомъ прибгаетъ къ помощи насмшекъ, совершенно вольтеровскихъ по духу и тому.
‘Великій князь московскій, Василій, приказалъ принести себ тысячу блохъ, приказъ людямъ врить въ ту или иную религію равносиленъ по невозможности московскому приказанію’ {*) Commentaire philosophique, chap. VI, 2-me portis. О Бэйл: Фаге (Dixhuitime si&egrave,cle) и главнымъ образомъ Брюнетьеръ (Etudes critiques zur l’Histoire de la littrature franaise, V-e srie), который первый показалъ съ своей обычной ясностью все то, чмъ обязанъ Бэйлю Вольтеръ и его друзья. Статья ‘Терпимость’ въ Энциклопедіи отсылаетъ насъ къ ‘Compelle intrare’. Бэйль первый дйствительно понимаетъ терпимость, потому что онъ проповдуетъ ее и гугенотамъ, и католикамъ. Если онъ обвиняетъ герцога де-Гиза, то не щадить и принца Конде, считая, что Варфоломеевская ночь останется вчнымъ позоромъ для католической религіи, онъ въ то-же время думаетъ, что казнь Серве является гнуснымъ пятномъ на первыхъ временахъ реформаціи. Но ‘даже у протестантовъ можно прослыть за еретика, если будешь горячо говорить о терпимости, какъ это длалъ я’.}.
Мы показали, какъ, выходя изъ католическихъ среднихъ вковъ, міръ вновь нашелъ — или изобрлъ три великія идеи — природы, разума и человчности, — которыя Энциклопедія противопоставляетъ доктрин церкви, ея всемогуществу и нетерпимости. Если къ именамъ, который мы уже называли, прибавимъ имя Фонтенелля, скромно подготовлявшаго антирелигіозную философію восемнадцатаго вка и обучавшаго его искусству сдлать ее понятной для всхъ, даже для маркизъ, — то мы будемъ имть почти полный списокъ авангарда арміи энциклопедистовъ {О Фонтенелл у La Harpe, Corresp. lit. II, 263, Faget (XVII Si&egrave,cle) J. Denis (Le ХVIII si&egrave,cle dans le XVII, Caen), Brunetire (Manoel de l’Histoire de la littrature franaise 229). Брюнетьеръ отмчаетъ вполн справедливо дв идеи, завщанныя Фонтенеллемъ вку энциклопедистовъ: общность наукъ и постоянность законовъ природы.}.
Однако большинство историковъ и сами энциклопедисты утверждаютъ, что своими революціонными идеями и лучшими орудіями борьбы энциклопедія обязана англійскимъ деистамъ и свободной Англіи. Постараемся точно опредлить теперь мсто англійскаго деизма въ исторіи свободной мысли наканун появленія энциклопедистовъ.

V.

Вольнодумцы — какъ мы уже показали, были только робкими скептиками. Сомнніе не годится для массъ, для тхъ, кого Монтэнь называетъ ‘простыми умами’, сомнніе — удобная подушка лишь для очень сильныхъ головъ, для ‘избранныхъ’, для первыхъ рядовъ тхъ, кого онъ называетъ людьми великаго духа, сильными и свтлыми натурами.
Маленькая армія вольнодумцевъ тмъ мене была страшна для церкви, что они тщательно прятали свое знамя. Въ конц регентства католицизмъ едва не встртилъ ни своемъ пути другую опасность: не скептицизмъ робкій и точно стыдящійся самаго себя, и не задавленный протестантизмъ, а новую соперничающую съ нимъ религію, способную выставить противъ догмъ откровенія свои точныя утвержденія и воздвигнуть свой алтарь противъ его алтаря. Одинъ моментъ деизмъ казался для церкви этимъ опаснымъ врагомъ. Эта новая религія — пророкомъ которой былъ Герберть-де-Шербюри, — появилась въ Англіи въ первой половин семнадцатаго вка. Въ своей книг ‘De veritate’, вышедшей въ 1624 г.— онъ провозглашаетъ принципомъ деизма — разумъ (recta communieque ratio) и излагаетъ свое credo истины, которыя люди познаютъ только разумомъ, ‘общія понятія’ являются основой всякой религіи, т.-e. существованія Бога, необходимость религіи, но такой, гд добродтель и благочестіе считались бы главнымъ основаніемъ, ‘раскаянія, наказанія и награды въ этой жизни и въ будущей — вотъ, по выраженію Шербюри — пять столповъ первоначальной и универсальной религіи’. Все остальное, отдльныя догматы или странные обряды только ‘изобртеніе священниковъ’. Истинный Богъ проявляется въ книг природы и тамъ, среди природы нужно поклоняться ему, а не въ храмахъ, куда его заточили, и гд его умаляютъ.
Та-же мысль заставитъ Дидро воскликнуть впослдствіи: ‘Освобождайте Бога!’ Зрлище природы — не лучшее ли доказательство существованія Бога?
Вы смотрите на часы, — говорить Гербертъ Шербюри атеистамъ гораздо раньше Вольтера, — которые идутъ въ теченіе двадцати четырехъ часовъ, и заявляете, что они сдланы искуснымъ мастеромъ, и въ-то же время вы думаете, что машина, называемая вселенной, работающая въ теченіе множества вковъ, не требуетъ самаго искуснаго и самаго могущественнаго часовщика?
Міръ никогда не видлъ такой простой и ясной религіи и въ то же время религіи такой гостепріимной: она принимала вс существенныя истины, дйствительно, доказанныя всми существующими и существовавшими религіями! Кто тогда не былъ деистомъ, когда для этого нужно было такъ мало! Новые учителя, начиная съ Шербюри, постоянно повторяютъ слово ‘природа’, которое будетъ для восемнадцатаго вка терминомъ для обозначенія міровой тайны: ‘Все, что ни заключается въ природ, — говоритъ Вольтеръ о Шербюри, — казалось ему нелпостью’. Философы будутъ сначала думать, какъ Шербюри и Вольтеръ, и исповдывать религію природы, ‘естественную’ религію, до тхъ поръ, пока нкоторые изъ нихъ, какъ Гольбахъ и Дидро, не перейдутъ отъ этой религіи къ атеизму, еще боле ‘естественному’.
Но французскіе философы и англійскіе деисты — о чемъ совершенно забываютъ — были предварительно подготовлены и какъ бы вооружены для борьбы съ религіей откровенія французскими скептиками и голландскими глашатаями вротерпимости въ шестнадцатомъ и семнадцатомъ столтіяхъ. Забываютъ, напримръ, то громадное вліяніе, какое оказалъ французскій духъ на Англію въ эпоху Карла II, этого пенсіонера Людовика XIV, т.-е. въ ту самую эпоху, когда деизмъ сталъ распространяться въ Англіи. И разв самъ отецъ деизма — Гербертъ Шербюри — не окончилъ свою знаменитую книгу ‘de Veritate’ {Шефтесбюри въ молодости также былъ въ Париж и прожилъ годъ въ Голландіи съ Бэйлемъ и Леклеркомъ.} (въ 1624 г.) въ томъ же Нариж, въ своемъ отел въ улиц Tournon, посл долгаго пребыванія во франціи? За годъ до этого въ Париж было уже, какъ точно сообщаетъ посл отецъ Мерсевъ — 50.000 деистовъ или атеистовъ, для него это было одно и тоже (athei et deistae).
Все это были, конечно, отдльныя искры, но ихъ было совершенно достаточно, чтобы зажечь у насъ этотъ свточъ свободной мысли, который, по словамъ нашихъ философовъ, они будто бы получили изъ рукъ англійскихъ деистовъ, чтобы поднять его надъ Франціей и надъ всмъ міромъ.
Замтимъ еще, что даже выраженіе ‘естественная религія’ встрчается въ первый разъ въ работахъ одного француза Жана Бодэна, въ заключеніе своей книги, написанной въ 1588 г. правда, XVII вк), во копіи ея, весьма многочисленныя, циркулировали въ рукопись онъ говоритъ слдующее: ‘Не лучше ли было бы принято самую древнюю и самую истинную изъ всхъ религій — религію природы, естественную религію (naturae religionem)?’ Что касается названія ‘деистъ’, то его мы встрчаемъ во Франціи въ первый разъ значительно ране появленія книги Герберта — въ ‘Instruction chr&egrave,tienne’ Вире, написанной въ 1559 г. ‘Т, кто называютъ себя новымъ именемъ деистовъ, признаютъ Бога, во не почитаютъ Іисуса Христа. Они считаютъ баснями ученіе евангелистовъ, нкоторые изъ нихъ врятъ въ безсмертіе души, другіе принадлежатъ къ сект Эпикура’. Мы не далеки, очевидно, отъ ‘естественной религіи’ (если мы уже не перешагнули черезъ все въ нкоторыхъ пунктахъ), и Герберту будетъ принадлежать заслуга только боле точной ея формулировки. Вспомнимъ теперь, въ краткомъ обзор, какіе были въ Англіи главные представители, — такъ часто упоминаемые въ восемнадцатомъ вк, — этой новой, проповдуемой Гербертомъ религіи: мы опредлимъ затмъ, что заимствовали у нихъ энциклопедисты {Въ глав ‘Дидро’ мы подробно разсмотрли вліяніе, чисто литературное, англійскихъ авторовъ на нашихъ писателей восемнадцатаго вка. Мы тамъ же показали, что заимствовали наши французскіе мыслители у собствено англійской философіи.}.
Прежде всего, самъ основатель этой религіи — Гербертъ де Шербюри — тонкій умъ и мечтатель, Блоунтъ — слишкомъ смлый и странный переводчикъ ‘Жизни Аполлонія Тіанскаго’ — Филострата (1680), Толандъ — коварный авторъ ‘Христіанства безъ тайнъ’ (1696), Коллинзъ — не врующій ученикъ благочестива о Локка, впервые громко назвавшій себ ‘свободнымъ мыслителемъ’ (‘А discourse of Free-thinking’, въ 1713 г.), Шефтесбюри, — пріятный юмористъ, котораго Дидро переведетъ затмъ весьма свободно въ своемъ ‘Essai sur le Mrite’, Вульстонъ, самый страстный противникъ чудесъ и ‘великій апостолъ партіи’, работа котораго ‘Le Christianisme aussi ancien que la Cration’ (1730) была ‘библіей деистовъ’ — говоритъ Скельтонъ въ своемъ ‘Disme rvl’ (1748), Чеббъ, который по словамъ Вольтера, — не былъ послдователемъ Іисуса Христа, но смотрлъ на Іисуса Христа, какъ на своего послдователя, и, наконецъ, Болингброкъ, самый поверхностный, но не уступающій въ блеск и скептицизм всмъ остальнымъ, и котораго очень часто называли прямымъ учителемъ Вольтера.
Ученіе и доктрины всхъ этихъ независимыхъ мыслителей много разъ подробно излагались {Прежде всего въ истинно философской, не имющей себ равной книг Лехлера: Geschichte des Englischen Deismus, 1841, затмъ Лесли Стефинъ ‘History of english tought in the 18-teenth centory (1876). Отмтимъ также интересное изслдованіе (слишкомъ протестантское по нашему мннію) М. Ed. Sayone: Les deistes anglais et le christianisme, principalement depuis Toland jusqu’а Chubb, Pischbacha 1882. Наконецъ Паттиссонъ далъ очень интересный опытъ изученія англійскаго деизма (къ которому мы еще возвратимся) въ анонимной работ, подъ заглавіемъ: Essays and Reviews, London 1863.}, мы хотимъ только опредлить здсь возможно точне то, чмъ были обязаны англійскимъ деистамъ французскіе философы восемнадцатаго вка.
Если врно, что и на томъ, и на другомъ берегу Ламанша почти одновременно была начата борьба противъ религіи откровенія, протинь ея тайнъ и чудесъ, то весьма важно прежде всего указать, какъ различны были условія этой борьбы въ той и другой стран. Тогда какъ у насъ Боссюэ, напримръ, въ каждомъ ‘измненіи’ видлъ только безчинство, достойное наказанія и сурово распекалъ пастора Жюрье, назвавшаго ‘жестокимъ и варварскимъ’ ученіе, осуждающее диссидентовъ, — въ Англіи, въ ту же эпоху, въ различіи религіозныхъ мнній видли лишь основаніе дли терпимости. Кром того, тогда какъ въ Англіи традиціонную религію защищали въ духовенств — такіе первоклассные ученые какъ Берклей, въ литератур знаменитые писатели, какъ Аддисонъ, Свифтъ, Попъ, — а деизмъ проповдывали маленькіе, незамтные люди: журналистъ Толандъ, студентъ Тиндаль, рабочій перчаточникъ Чеббъ, — во Франціи мы видимъ совершенно обратное явленіе.
Пороки аббата Дюбуа и глупости сорбонистовъ были весьма слабыми аргументами въ пользу религіи, противниками которой былъ умъ Вольтера и страстность Дидро. Презираемое и въ то же время нетерпимое духовенство естественно должно было возбудить у насъ противъ господствующей религіи боле горячую ненависть, чмъ у нашихъ сосдей: наши философы, гораздо боле рзкіе, чмъ деисты, будутъ прямо говоритъ о необходимости раздавить церковь.
Но есть еще боле существенное различіе между Деистами и философами. Въ Англіи протестанство — этотъ компромиссъ между слпой врой и свободнымъ разумомъ — дало возможность создать другой компромиссъ, допускавшій соединеніе открытаго деизма и искренней религіозности: примромъ этого является самъ основатель деизма — Гербертъ, который два раза въ день горячо молился въ кругу своихъ слугъ. Во Франціи, наоборотъ, скептицизмъ и духъ изслдованія въ религію совершенно не допускались, тамъ можно было быть или католикомъ, или философомъ. Естественная религія, — деизмъ — будетъ тамъ въ семнадцатомъ вк только головной религіей, а никакіе остатки религіознаго чувства не помшаютъ философамъ въ ихъ борьб съ ортодоксальной религіей быть безжалостными и независимыми, какъ холодный разумъ. Въ эпоху Вольтера у васъ на одной сторон былъ разумъ, на другой католицизмъ.
Въ Англіи, въ эпоху деизма, далеко не одни деисты — какъ это часто думали — но и ршительно вс подвергали анализу свою религію съ помощью разума, сами теологи — я подразумваю противниковъ деистовъ, — принимали вполн, — какъ Локкъ, — ‘разумное христіанство’. Весь вкъ былъ раціоналистичнымъ (saculum rationalieticum), вс и въ самыхъ различныхъ областяхъ подтверждали это: и поэтъ Аддисонъ въ своемъ ‘произведеніи очевидность христіанской религіи’, и филологъ Бентля (Bentley) въ своихъ ‘рчахъ’ и астрономъ Ньютонъ въ письм, — вс они желаютъ принести въ пользу христіанства вполн разумныя неопровержимыя доказательства. И деисты, и ортодоксы сходились въ одномъ пункт: существуетъ, какъ корень, какъ начало всхъ религій — одна естественная религія, религія природы. Деисты на этомъ и останавливались: ихъ разумъ не шелъ дальше этой религіи, тогда какъ разумъ ортодоксовъ считаетъ возможнымъ принять истины религіи откровенія, доказывая, что существуетъ согласіе между разумомъ и откровеніемъ. Ясно видно теперь то разстояніе, которое отдляетъ съ одной стороны англиканское духовенство отъ французскаго, а съ другой — англійскихъ деистовъ отъ философовъ восемнадцатаго вка, и вслдствіе этого понятно, насколько возможне и ближе было соглашеніе между противниками въ Англіи, чмъ во Франціи. Такого епископа какъ Бутлеръ, напр., и такого деиста, какъ Толандъ, отдлялъ только ровъ, и разумъ былъ тмъ мостомъ между ними, который легко позволялъ перейти съ одной стороны на другую. Но между французскими энциклопедистами и теологами была непереходимая бездна, первые признавали только разумъ, вторые же изгоняли и запрещали его, когда дло шло даже не о пониманіи, а просто — и это главное — объ изслдованіи и обсужденіи существующихъ догматовъ. Во Франціи лишь одни христіане были дйствительно религіозны, и лишь одни философы являлись истинными и безстрашными поборниками разума. ‘Когда знаменитый Локкъ, — говоритъ Вольтеръ въ ‘Diner du comte do Bonlainvilliers’ — желая сохранить въ одно и тоже время и обманы религіи откровенія, и нрава человчества, — писалъ свою книгу ‘Christianisme raisonnable’, то у него было только четыре ученика: достаточное доказательство того, что христіанство и разумъ не могутъ существовать вмст’.
Какимъ же образомъ и на какихъ основаніяхъ столько историковъ могли говорить, будто англійскій деизмъ былъ отцомъ французской философіи восемнадцатаго вка? Если мы вспомнимъ вс смлые полеты мысли Монтэня и въ особенности Бэйля, и вс дерзкія выходки нашихъ вольнодумцевъ по адресу библейскихъ разсказовъ, то мы тщетно будемъ искать то дйствительно новое и не высказанное еще, чему могли бы научить Вольтера и Дидро англійскіе деисты, появившіеся посл столькихъ свободныхъ французскихъ умовъ!
Это прекрасно отмтилъ Баррюэль, когда, изучая въ 1803 г. происхожденіе ‘якобинства’, писалъ: ‘говорятъ, что предшественниковъ нашихъ философовъ нужно искать въ Англіи, я не могъ бы подписаться подъ этимъ утвержденіемъ. Исторія старинныхъ якобинцевъ показываетъ, что эта секта существовала очень давно, но она скрывалась въ подпольныхъ клубахъ. Въ эпоху, когда появился Вольтеръ, ихъ называли вольнодумцами’ {Comp. d’Argeuson, VII, 15 мая 1753 г. и Брюветьеръ, первый показавшій истинные размры того, что заимствовали французскіе философы у Англіи (Revue des Deux-Mondes 1-e novembre 1889 r. et Evolutions des genres, 1, 161.}.
Но почему же тогда французскіе философы, не переставая, говорятъ о Тиндаляхъ и Болингброкахъ, почему они безъ конца ихъ коментируютъ и повторяютъ неустанно, что Англія научила ихъ свободно мыслить? Прежде всете потому, что Англія была въ большой мод и было выгодно ссылаться на ея примръ и на свободу, которой пользовались англійскіе мыслители въ своей стран, открыто борясь за свои убжденія, затмъ для того, чтобы противопоставить французскому католицизму не только легкомысленныхъ и не послдовательныхъ скептиковъ, какими были вольнодумцы, ихъ истинные предшественники, — но также и уважаемыхъ писателей и ученыхъ, научное значеніе и солидность которыхъ они искусно преувеличивали. Они берутъ у нихъ то аргументъ, то шутку противъ чудесъ и откровенія: напримръ, они вмст съ Вульстономъ высмиваютъ свиней, въ которыхъ, по заклинанію Христа, вселились бсы, и волхвовъ, нарочно пришедшихъ съ Востока для того, чтобы принести въ даръ Іисусу ладонъ и мирру. (Прекрасный подарокъ для ребенка!)
Но кто же не видитъ, что такого рода остроты и шутки давно уже были ходячей монетой у вашихъ скептиковъ и вольнодумцевъ и что нашимъ философамъ не было никакой нужды итти къ деистамъ, чтобы научиться сомннію въ библіи и высмиванію, боле или мене тонкому, ея наивныхъ коментаторовъ. Англійскіе деисты не могли быть для энциклопедистовъ, какъ это часто повторяли — дйствительными иниціаторами — но они были для нихъ полезными союзниками и добрыми товарищами въ ихъ общемъ крестовомъ поход противъ ортодоксіи, которая здсь претендовала на примиреніе разума съ библіей, и тамъ приносила этотъ самый разумъ въ жертву догматамъ, которыхъ нельзя было обсуждать.
Подводя итоги, мы видимъ, что французскіе философы расширили и въ то же время упростили споръ, поставивъ — гораздо боле открыто и боле ршительно, чмъ это длали деисты — разумъ и вру другъ противъ друга. Они боролись съ религіей не только во имя лучше понятой библіи, той библіи, которая является основной книгой для всего англійскаго воспитанія, но, главнымъ образомъ, во имя здраваго смысла, т.-e. разума толпы, и во имя послднихъ открытій астрономіи, т.-е. научнаго разума. Боле смлые и боле послдовательные, чмъ ихъ англійскіе предшественники, они сдлали окончательный выводъ изъ всхъ доводовъ, которые накопили до нихъ вс свободные мыслители противъ догматовъ откровенія, и изъ тхъ возраженій, которыя дали Ньютонъ и Бюрнетъ, какъ бы помимо своей воли, — противъ истинности библейскихъ разсказовъ. Они формулировали этотъ выводъ съ свойственной французскому языку ясностью и логичностью, и съ пылкимъ воодушевленіемъ благородныхъ душъ, охваченныхъ негодованіемъ противъ преслдованій варварскаго духовенства: вотъ почему англійскій деизмъ былъ только кратковременнымъ кризисомъ въ исторіи религіозныхъ идей, тогда какъ философія XVIII-го вка должна была стать однимъ изъ самыхъ важныхъ событій въ исторіи всего человчества!

ГЛАВА ВТОРАЯ.

Созиданіе энциклопедіи.

1. Глава предпріятія — Дидро.— 2. Первые работники. Полу-энциклопедисты: Монтескье, Бюффонъ, Дюкло, Тюрго.— 3. Главные работники: де-Жокуръ, Mapмонтелъ, Волътеръ, Даламберъ.— 4. ‘Вступительная рчь’.

I.

Три величайшихъ литературныхъ памятника XVIII вка появились почти въ одно время: Монтескье издалъ ‘Духъ законовъ’ въ 1748, а Бюффонъ первые три тома своей ‘Естественной исторіи’ въ 1749. Спустя два года родилась ‘Энциклопедія’: она явилась объединеніемъ современныхъ изслдованій природы и общества, т.-е. синтезомъ научнаго духа Бюффона и политическаго — Монтескье.
Вдохновлялась-ли она революціоннымъ духомъ той эпохи и сообщала-ли она его своимъ читателямъ? Вотъ этотъ вопросъ и будетъ цлью нашихъ дальнйшихъ подробныхъ изслдованіи, когда мы будемъ оцнивать и разбирать ея содержаніе. Замтимъ пока, что моментъ былъ прекрасно выбравъ, разъ желали разрушить зданіе, уже сильно расшатанное тми самыми руками, которыя должны были защищать его: парламенты своимъ упорнымъ строптивымъ сопротивленіемъ королевскимъ эдиктамъ значительно ослабили, если не ему, то по крайней мр, престижъ королевской власти, и въ-то же время ненужные споры янсенистовъ и іезуитовъ весьма серьезно скомпрометировали религію. Члены парламентовъ и теологи точно взапуски подготовляли тріумфъ философіи, и такимъ образомъ боле, чмъ когда либо, Франція стала увлекаться философствованіемъ: разсуждали свободно везд, ‘за столомъ, передъ слугами, на прогулкахъ, въ кафе, въ партер оперы’, {Barbier 1748 et d’Argenson 1749.} и эти разсужденія приводили къ двойному выводу: съ одной стороны, благодаря рзкимъ нападкамъ на правительства, пришли, если не къ открытымъ громкимъ заявленіямъ, то, по крайней мр, къ постояннымъ ‘размышленіямъ о революціи и республиканскомъ правительств’, {D’Argenson, 1748.} и съ другой стороны, въ новой книг, на которую набросилось, общество. ‘Les Moeurs’ Туссэня (друга Дидро) предлагалось ‘создать естественную религію на развалинахъ всякаго вншняго культа’.
Это было выраженіе прокурора Ормессона, длавшаго докладъ о книг въ парламент. Сами современники прекрасно сознавали уже въ середин вка пріобртенія сдланныя свободной мыслью. Даламберъ въ первыхъ же словахъ своей ‘Destruction des Jsuites’ отмчалъ. что ‘средина вка, казалось, была предназначена создать эпоху въ исторіи человческаго духа, подготовивъ революцію въ идеяхъ’.
Въ этотъ критическій моментъ появилась ‘энциклопедія’. Независимо отъ своего содержанія, она заимствуетъ у безпокойной эпохи, породившей ее, и у своете главы — Дидро, — а философская смлость его хорошо была извстна среди литературнаго общества, — общій смыслъ и духъ, что и объясняетъ намъ предубжденіе противъ нея со стороны правительства и церкви. ‘Люди осторожные и привязанные къ религіи были заране настроены противъ этой новой книги’ {Mm. de Luynes, dit. Dussieux, XI, p. 385.}.
Она ставитъ своей задачей обсужденіе всхъ вопросовъ и, конечно, прежде всего тхъ, которые занимаютъ и волнуютъ общественное мнніе въ данный моментъ, затмъ, такъ какъ этотъ трудъ представлялъ собою словарь, то онъ долженъ былъ собрать какъ бы въ одномъ арсенал и тмъ самымъ придать большую силу всмъ религіознымъ ‘ересямъ’ и всмъ философскимъ доктринамъ, которыя были такъ мало ортодоксальны, что ихъ уже тогда называли ‘материалистическими’ {De Luynes. febrier 1752. Въ то время такой терминъ былъ, правда, нсколько преждевременнымъ.}, и, наконецъ, потому, что, называя себя научнымъ, этотъ словарь даетъ неопредленнымъ пожеланіямъ реформъ именно то, чего имъ недоставало, чтобы сдлаться дйствительно опасными: точную и систематическую формулировку. Таковы были въ дйствительности опасенія, которыя внушала энциклопедія (справедливо или нтъ — это мы увидимъ впослдствіи) сторонникамъ королевской власти и церкви. Энциклопедія должна была имть враговъ и, дйствительно, ихъ имла даже раньше своего появленія въ свтъ, и Даламберъ былъ нравъ, говоря позже ‘о желаніи очернить энциклопедію даже тогда, когда она еще не существовала’ {Encyclopdie, t. III. Avertissement. Кондорсе также говоритъ въ своей ‘Vie de Voltaire’: ‘Трудъ, въ которомъ должны были свободно говорить о теологіи, нравственности, юриспруденціи, долженъ былъ испугать вс политическія е религіозныя партіи’. А аббатъ Iraihl: ‘Существовало убжденіе, что вс принципы будутъ ниспровергнуты, а законы Божескіе и человческіе уничтожены этимъ планомъ — соединить въ одно вс науки и вс искусства’.}.
Эти предварительныя замчанія дадутъ намъ возможность лучше понять превратность исторіи энциклопедіи, которую мы и хотимъ прослдить. Замтимъ прежде всего, что мысль создать энциклопедію, т.-e. составить обзоръ человческихъ знаній, не была вполн новой. Не говоря уже о древнихъ, которые поняли вмст съ Аристотелемъ, что вс науки образуютъ одно органическое цлое, мы встрчаемъ и въ средніе вка, главнымъ образомъ, въ XIII вк, настоящія энциклопедіи, носившія названія ‘соображеній’, ‘зеркалъ’ и т. д. (speculum, summa, universitas, opus majus). Уже въ 470 г. одинъ африканецъ, Феликсъ Капелла, написалъ своего рода энциклопедію наполовину въ проз, наполовину въ стихахъ, которые и заучивались на память въ школахъ, и которая носила странное названіе: ‘De nuptiis Philologiae et Mercurii’ (буквально ‘о брак филологіи съ Меркуріемъ)’.
Въ XIII вк мы находимъ книги Сорлэна ‘Image du monde’ (въ стихахъ), ‘Trsor’ Брунетто Латини (около 1266 г.) и особенно ‘Віbliotheca mundi’ или ‘Speculum majus’ Винцента Де-Бовэ {Винцентъ де-Бовэ — бутарика, 1875 г. in — 8.}, трудъ, который былъ чрезвычайно популяренъ въ средніе вка и даже поздне, что доказывается большимъ числомъ рукописей и теперь еще находимыхъ въ библіотекахъ. Въ XVI вк, не говоря о педантичной и ученой поэм ‘Semaine’, которая въ семь дней давала возможность подняться на ту вершину, гд ‘энциклопедія, въ знакъ побды, внчаетъ своихъ любимцевъ вчной славой’ {Дю-Барта, въ своей книг ‘Babylone’ о поэм ‘Semaine’ говоритъ: ‘Сравните любопытный отрывокъ изъ мемуаровъ Маргариты-де-Валуа’ (Меmoires, liv. II): ‘читая прекрасную книгу природы, мы находимъ такъ много чудеснаго о ея создател, душа длаетъ изъ этихъ познаній лстницу, послдней и самой высшей ступенью которой является Богъ, — и стремится, восхищенная, къ обожанію чудеснаго свта и блеска этой непостижимой сущности, совершая полный кругъ, душа желаетъ только слдовать за этой цпью Гомера, за этой пріятной энциклопедіей’.}.
Мы встрчаемъ еще въ области чисто научной ‘циклопедію’ (‘Cyclopedia’ 1541), опубликованную въ Базел Рингельбергомъ, которая вполн отвчала горячему желанію той эпохи знать все, или, но крайней мр, все изучить. ‘Въ XVI вк, какъ и въ XVIII — справедливо сказалъ Сентъ-Безъ — энциклопедія была ‘излюбленнымъ конькомъ’. У Рингельберга было очень много продолжателей: изъ нихъ наиболе крупный — нмецкій теологъ XVII вка Альстедъ, написавшій по-латыни ‘Энциклопедію всхъ наукъ’ (1620 г.) въ четырехъ томахъ in folio, которая, по словамъ Бэйля, достаточно удовлетворяла запросамь французовъ и получила большое распространеніе во Франціи.
Мы приходимъ, такимъ образомъ, къ послдователю всхъ этихъ энциклопедистовъ, къ Эфраиму Чэмберсу, трудъ котораго, опубликованный въ 1727 г., въ конечномъ результат вызвалъ къ жизни и великій словарь Дидро {Названіе труда Чэмберса было: ‘Cyclopedia or Universel Dictionary of the arts and science, состоялъ онъ изъ 2-хъ томовъ in folio, подробности о немъ у Морлея ‘Diderot and the encyclopediste Лондонъ, 1868 г. t. I, p. 117 и ‘Oeuvres de Diderot, dit Asszat, t I.}. Произошло это слдующимъ образомъ: французскій издатель Ле-Бретонъ поручилъ англичанину Мильсу и нмцу Селліусу перенести словарь Чэмберса для французскихъ читателей. Но нмецъ возвратился къ себ на родину, а англичанинъ умеръ прежде, чмъ переводъ былъ оконченъ, тогда Ле-Бретонь обратился къ аббату Гюа-де-Малинъ, затмъ къ Даламберу и, наконецъ, къ Дидро.
Послдній энергично принялся за работу и ‘во всемъ слдуя плану Чэмберса’ {Томъ II: ‘Avertissement’.}, по крайней мр вначал, придалъ энциклопедіи необычные размры и совершенно новый характеръ. Дидро привлекъ многочисленныхъ сотрудниковъ, съ которыми мы впослдствіи познакомимся, и до конца остался руководителемъ этого громаднаго предпріятія.
Привиллегія на ‘Энциклопедію’ была утверждена 21-го января 1746 г. канцлеромъ д’Агэссо. Благочестивый и нетерпимый католикъ д’Агэссо, давшій, какъ говорятъ, разршеніе аббату Право печатать первые томы ‘Cleveland’ лишь при условіи, что Клевеландъ обратится въ католика въ послднемъ ток, — этотъ самый д’Агэссо, по жестокой ироніи судьбы, явился крестнымъ отцомъ новорожденнаго чудовища — энциклопедіи. Какъ это могло произойти? Если врить Редереру, Малербъ ‘ловко убдилъ д’Агэссо, что энциклопедія поможетъ янсенистамъ раздавить іезуитовъ, которыхъ канцлеръ не любилъ’ {Reederer: ‘Oeuvres’ Paris. Didrot, 1856, IV. стр. 166.}. Несомннно, что Малербъ дйствительно велъ переговоры съ канцлеромъ, но ни для того, — какъ вытекаетъ изъ разсказа Редерера, — чтобы посмяться надъ нимъ, свиданіе состоялось потому, что Малербъ пожелалъ познакомить д’Агэссо съ Дидро и рекомендовать вниманію канцлера энциклопедическій словарь. ‘Планъ энциклопедіи былъ выработанъ вмст съ самымъ добросовстнымъ и самымъ просвщеннымъ сановникомъ, канцлеромъ д’Агэссо. Дидро былъ ему представленъ, какъ одинъ изъ авторовъ, принимавшихъ наиболе близкое участіе въ этомъ труд. Д’Агэссо выразилъ желаніе побесдовать съ нимъ, и я знаю, что канцлеръ пришелъ въ восторгъ отъ ума Дидро и былъ очарованъ бесдою съ нимъ, д’Агэссо былъ чрезвычайно заинтересовавъ этой работой, громадную пользу которой онъ сразу почувствовалъ {Малербъ: ‘Мемуары o свобод печати’ ‘Mmoires sur la libert de la presse’. Paris. Pillet, 1827, стр. 89.}. Такимъ образомъ только какъ другъ науки, а не какъ янсенистъ, д’Агессо отнесся благосклонно къ предпріятію энциклопедистовъ. Онъ побуждалъ Дидро начать словарь точно такъ же, какъ поощрялъ и Лелонга въ предпринятомъ имъ созданіи ‘Исторической библіотеки’, такъ же, какъ онъ находилъ издателей Потье для его ‘Pandectoe Jnstinianae’ и Терросону для его ‘Исторіи римскаго права’.
Первый томъ ‘Энциклопедіи’ появился 1-го іюля 1761 г. Одни хвалили его, другіе критиковали и даже издвались. Аббатъ Рейналь, — который, ознакомившись съ ея проспектомъ, объявилъ въ своихъ письмахъ этотъ трудъ шедевромъ, — посл выхода перваго тома писалъ, что ‘энциклопедія’ ‘иметъ и своихъ противниковъ и своихъ сторонниковъ’ и что, по его мннію, и т, и другіе — правы.
Онъ съ похвалой отзывается о философскомъ дух, которымъ проникнутъ весь трудъ, но порицаетъ его за нкоторое многословіе и ненужныя мелочи. Поэтъ Бонневаль, стяжавшій, правда, репутацію злого насмшника, привтствовалъ появленіе словаря слдующимъ четверостишіемъ:
Voici donc l’Encyclopdie!
Quel bonheur pour les ignorante!
Que cette docte rapsodie
Fera maitre de faux savants!
(Вотъ, наконецъ, энциклопедія! Какое счастье для всхъ невждъ! Сколько эта мудрая рапсодія породитъ ложныхъ ученыхъ!)
Наконецъ, одинъ независимый и очень справедливый критикъ Клеманъ, который заслуживаетъ извстности не только благодаря злому каламбуру Вольтера {Вольтеръ называетъ его Клеманъ — мародеръ, дйствительно онъ ‘мародерствовалъ’ во владніяхъ Вольтера, такъ какъ осмлился посл него написать въ 1749 году тоже ‘Меропу’.}, писалъ лорду Уальддеграву, посл восторженной похвалы по адресу письма Дидро къ о. Бертье: ‘Вы говорили, что благодаря своей многоучености и необузданному воображенію Дидро задушитъ насъ словами и фразами. Это, дйствительно, мнніе общества о его первомъ том. Но, въ конц концовъ, я предпочитаю излишество недостатку’.
Такимъ образомъ, если врить этимъ безпристрастнымъ и даже скоре благосклоннымъ свидтелямъ, энциклопедія на первыхъ же порахъ встртила очень свободную критику со стороны своихъ читателей, не принадлежавшихъ ни къ одной партіи, а такіе были даже и въ восемнадцатомъ вк.
Два первые тома благополучно вышли и уже печатался третій, когда работа была внезапно остановлена указомъ Совта (7 февраля 1725 г.). ‘Всякая гроза приходила отъ іезуитовъ’ {Barbier, 7 fevrier 1752. Д’Аржансонъ говоритъ почтя въ тихъ же выраженіяхъ: ‘эта гроза идетъ отъ іезуитовъ’.}
Въ чемъ же іезуиты обвиняли энциклопедистовъ? Существуютъ два весьма различныхъ объясненія: прежде всего имъ ставили въ вину то, что они, вопреки своимъ заявленіямъ, являются врагами церкви. И нужно признать, что философы, желая прежде всего научить читать между строкъ, не имли права жаловаться на то, что ихъ понимали съ полуслова. Затмъ энциклопедисты конкурировали съ іезуитами, издававшими большой ‘Dictionnaire de Trvoux’, такимъ образомъ, энциклопедисты не только оскорбляли подозрительное благочестіе своихъ противниковъ, но задвали и ихъ авторское самолюбіе, что, быть можетъ. было гораздо боле тяжкой виной.
Іезуиты, пользовавшіеся тогда большимъ вліяніемъ при двор, благодаря сил своего покровителя епископа Мирпуа {Самымъ страстнымъ врагомъ энциклопедіи былъ епископъ Мирпуа. Онъ обратился съ своими жалобами къ самому королю и сказалъ ему со слезами на глазахъ, что ‘больше нельзя скрывать, что религія гибнетъ въ королевств (Malesherbes, ‘Mm. sur la libert de la presse’).} воспользовались первымъ удобнымъ случаемъ, чтобы остановить работу, которая выполнялась безъ нихъ и даже противъ нихъ. Отношеніе іезуитовъ вполн опредлилось въ инцидент съ извстнымъ аббатомъ де-Прадомъ: онъ защищалъ въ Сорбонн 18-го марта 1751 года диссертацію на степень доктора, которая не вызвала ни одного серьезнаго возраженія, но въ ней постарались найти самыя страшныя намренія {Диссертація начиналась сенсуалистскимъ положеніемъ: ‘Вс человческія знанія ведутъ свое происхожденіе изъ чувствъ, тамъ же, какъ втви отъ ствола питающаго ихъ дерева’. Кром того, аббатъ воспроизвелъ свою статью: ‘Certitude’, написанную для энциклопедіи. Наконецъ, одно изъ положеній, вызвавшее наибольшій гнвъ, слдующее: ‘Исцленія Іисуса Христа, если ихъ отдляютъ отъ пророчествъ, которыя, по нашему мннію, носятъ отпечатокъ божественности, — не могутъ считаться чудесами, такъ какъ въ нкоторыхъ чертахъ своихъ вполн аналогичны съ исцленіями эскулапа’.}.
Богословскій факультетъ, парламентъ, парижскій архіепископъ, — вс взапуски спшили осудить несчастнаго аббата, самымъ большимъ преступленіемъ котораго было сотрудничество въ энциклопедіи. Сорбонна 18-го ноября, одобривъ единогласно положенія диссертаціи аббата Прада, заявила 30-го декабря, слдуя священной формул, что она въ ужас отъ нихъ (horrait sacra facilitas). За аббатомъ видли Дидро, это онъ, не называя своего имени, отвчалъ на нападки богослововъ. Янсенисты, желавшіе отнять у іезуитовъ честь безпощадной ненависти къ матеріалистамъ, проявляли еще большее негодованіе, надясь этимъ путемъ вернуть себ милости двора {Д’Арженсонъ, 5 февраля 1752.}.
Одинъ изъ іезуитовъ, оксерскій епископъ монсиньоръ де Кайлю, выступилъ въ пастырскомъ посланія въ защиту ‘святости религіи, отрицаемой аббатомъ де Прадъ’. Дидро отвтилъ ‘Апологіей аббата де Прада’ {Онъ написалъ третью часть, первыя дв были написаны аббатомъ Ивономъ (Ivon). Дидро въ ‘Avertissement’ говорить: эта третья часть столько же защита вступительныхъ статей энциклопедіи, откуда я извлекъ мое первое положеніе (вс наши идеи ведутъ свое происхожденіе изъ чувствъ), сколько и защита моего тезиса’. Это было признаніемъ того, что аббатъ громко отрицалъ въ первой части Апологіи, т.-e., что инкриминнруемое положеніе было солидарно съ темой энциклопедіи.}. Нсколько положеній, которыя аббатъ поддерживалъ въ своей диссертаціи, были признаны ‘вредными для общества, противорчащими авторитету книгъ Моисея, оскорбительными для католическаго богословія’ {Булье (Bouillier) Revue bleue, 1882 r., II, 462, говоритъ: ‘Нкоторыя главы въ ‘Апологіи аббата де Прада’ приписывались, но безъ всякаго доказательства, Дидро’. Дйствительно, неопровержимыхъ доказательствъ нтъ, но существуетъ весьма основательное предположеніе, что отрывки, приводимые нами въ текст и совершенно не напоминающіе манеру думать и писать аббата, но скоре стиль, весьма легко узнаваемый его естественнаго защитника — Дидро, принадлежатъ этому послднему.}.
Дидро разсматриваетъ инкриминируемыя положенія, а затмъ противополагаеть благочестивымъ доносамъ теологовъ неприкосновенныя права науки и разума. Монсиньоръ Кайлю (Сауше) смшалъ въ своихъ анафемахъ энциклопедистовъ, автора ‘Духа законовъ’ и автора ‘Естественной исторіи’ и выступилъ съ упреками противъ послдняго за то, что онъ отклонился отъ разсказа библіи. ‘Какъ! восклицаетъ Дидро, потому что Іисусъ Навинъ приказалъ солнцу остановиться, нужно будетъ отрицать, подъ страхомъ анафемы, что земля движется!
Если при нервомъ же открытіи, которое будетъ сдлано въ астрономіи, физик или естествознаніи мы должны будемъ ученому, сдлавшему его, снова нанести то оскорбленіе, которому подвергся Галилей, то тогда разобьемъ лучше микроскопы, растопчемъ телескопы и будемъ апостолами варварства’. Наука независима отъ теологіи и естествоиспытатель въ своихъ изслдованіяхъ долженъ ‘совершенно отвлечься отъ мысли о существованій Бога и возводить явленія лишь къ ихъ механическимъ причинамъ’. Вс эти принципы изобртены ‘для того, чтобы устрашить мелкіе умы, проводящіе свою жизнь то взывая о чуд, то вопія о беззаконіи’!
‘Болзнью того времени, вполн справедливо сказалъ Кайлю, было желаніе аппелировать къ суду разума посл суда вры’, но лекарство, которое онъ предлагалъ принести въ ‘жертву разума’ не было особенно по вкусу больнымъ того вка — Энциклопедистамъ, которые отвчали устами Дидро: ‘Если послушать ихъ, то окажется, что люди могутъ войти въ лоно христіанства лишь, какъ скотъ въ загонъ, и что нужно отказаться отъ здраваго смысла, чтобы усвоить нашу религію’.
И, дйствительно, не было ли ироніей со стороны ученика Яисеніуса совтовать въ 1752 г. принести въ жертву церкви свой разумъ въ то время, когда гордые протесты янсенистовъ противъ папскихъ буллъ и ихъ миндальныхъ чудесъ компрометировали въ одно и тоже время и авторитетъ церкви и святость религіи! Дидро воспользовался этимъ аргументомъ ad nominem и съ полнымъ основаніемъ сумлъ быть краснорчивымъ, не прибгая къ декламаціи. ‘Оксерскій епископъ оканчиваетъ свое пасторское поученіе (Instruction pastorale) весьма патетическимъ заключеніемъ, въ которомъ онъ призываетъ священниковъ своей епархіи всми силами бороться съ невріемъ и его успхами’ Я не желаю порицать этого усердія. Я хотлъ бы, чтобы этотъ призывъ нашелъ откликъ у всхъ сыновъ церкви и объединилъ бы усилія врующихъ противъ потока безврія. Но какъ возможенъ столь счастливый исходъ? Признаетъ ли епископъ, призывающій къ этому врующихъ, что непреклонное противодйствіе декретамъ церкви, волненія, которыя онъ повсюду возбуждалъ, споры, которымъ онъ давалъ нищу въ теченіе сорока лтъ создали гораздо боле равнодушныхъ и неврующихъ, чмъ вс философскія творенія!
‘Покорится ли онъ? Склонитъ ли онъ къ земл свою непокорную голову? О, жестокіе враги Іисуса Христа, устанете-ли вы когда-нибудь нарушать миръ въ Его церкви? Это вы поощряли народъ съ любопытствомъ поднимать глаза на предметы, предъ которыми онъ покорно лежалъ распростертый, мы поощряли его размышлять тамъ, гд онъ долженъ былъ врить, разсуждать, когда онъ долженъ былъ обожать.
‘Невроятная смлость, съ которой ваши фанатики переносили преслдованія, почти уничтожила назидательные примры мучениковъ.
‘Неврующіе видли, какъ радовались мученики наказаніямъ, которымъ подвергала ихъ государственная власть, и говорили: ‘Чудо ничего не доказываетъ: дли него нуженъ лишь безумецъ, желающій умереть, и нсколько палачей, которые убиваютъ его.
‘Зрлище вашихъ ‘конвульсій’ вотъ что пошатнуло свидтельство чудесъ. Неврующіе видли въ столиц королевства ваши ловкія штуки, возведенныя въ божественныя чудеса, и говорили, ‘Чудо не доказываетъ ничего, оно требуетъ лишь ловкихъ плутовъ и глупыхъ свидтелей {Did. t I p. 481.}’.
Однако министръ д’Арженсонъ снялъ запрещеніе съ труда, которыя былъ ему посвященъ. Что же касается пасторскихъ посланій епископовъ {Архіепископъ парижскій написалъ противъ энциклопедистовъ посланіе, епископъ Монтобанъ написалъ второе, къ которому Оксерскій епископъ д’Оксеръ присоединилъ свое пасторское поученіе.}, продаваемыхъ на улицахъ Парижа, содержаніе которыхъ выкрикивалось во всеуслышаніе. то они произвели столько шуму, что вызвали желаніе прочитать философовъ даже въ тхъ, которые до сей поры не читали ничего, кром своего катехизиса {Barbier 1752, janvier.}.
Разсказывали также, что іезуиты, завидуя слав, которую далъ словарь ихъ врагамъ, похитили бумаги Дидро, расчитывая самимъ окончить работу и захватить въ свои руки предпріятіе, являвшееся препятствіемъ ихъ планамъ. ‘Къ несчастью, — говоритъ Гриммъ, — они забыли похитить у философа также и его голову и его талантъ {Grimm, t. II, p. 298.}, и имъ пришлось снова просить энциклопедистовъ продолжать свою работу. Какъ же это было сдлано? Путь, который былъ выбранъ, прекрасно рисуетъ тиранію и трусливость власти. умющей быть снисходительной или деспотической только на половину: открыто не посмли отмнить указъ, изданный противъ энциклопедіи три мсяца назадъ, но и г-жа Помпадуръ и нсколько министровъ просили Даламбера и Дидро ‘вновь взять на себ работу въ энциклопедіи’. Если г-жа Помпадуръ покровительствовала энциклопедистамъ, то, конечно, не изъ любви къ философіи и ни изъ одного лишь удовольствія прослыть покровительницей искусствъ и наукъ и услышать лестныя сравненія себя съ Минервой {Д’ Арженсонъ, 7-го мая 1752 г.: ‘Правительство, сказалъ Даламберъ въ предисловіи къ третьему тому (1753 г.), казалось желало, чтобы предпріятіе не было оставлено. Издатели объявили себя успокоенными довріемъ правительства’. Наконецъ, намекая на неудачную попытку іезуитовъ, Даламберъ иронически прибавлялъ: ‘Они должны были слать нашими замстителями, и до сихъ поръ еще остаются ими’.}. Была еще причина: энциклопедисты были врагами іезуитовъ, которые вели войну съ г-жей Помпадуръ. Благодаря поддержк парижскаго архіепископа, — яраго врага фаворитки, — отцы Гриффе и Дюма достигли того, что она получила званіе придворной дамы при королев. Итакъ, вражда добрыхъ отцовъ была самымъ лучшимъ средствомъ для того, чтобы вызвать защиту г-жи Помпадуръ, защиту, кром того, далеко не такую дятельную, какъ это обыкновенно предполагаютъ. Тмъ не мене, отчасти благодаря ей энциклопедисты въ 1752 г. получили возможность продолжатъ свое предпріятіе.
Третій томъ появился въ ноябр 1753 г. съ весьма важнымъ предисловіемъ Даламбера, такъ лавировали энциклопедисты, избгая подводныхъ скалъ, съ осторожностью, приводившей въ отчаяніе Вольтера, до 1757 г., и до выхода въ свтъ седьмого тома. Къ этому времени энциклопедіи имла 4000 подписчиковъ, заплатившихъ каждый по 280 ливровъ за первые десять томовъ, такимъ образомъ и издатели и авторы имли вс основанія быть довольными, какъ вдругъ надъ энциклопедіей съ разныхъ сторонъ разразилось нсколько грозъ. Прежде всего появился знаменитый памфлетъ противъ ‘Cacounacs’.
Такъ одинъ анонимный частный пасквилянтъ нашелъ остроумнымъ назвать энциклопедистовъ въ плоской и беззубой брошюр, о которой мы скажемъ нсколько словъ ниже.
Къ несчастью, если Дидро могъ сказать, какъ Вольтеръ, что съ такими врагами онъ справится самъ, то точно также онъ могъ молиться и объ избавленіи его отъ друзей. Ближайшій его сотрудникъ, самъ Даламберъ, побуждаемый Вольтеромь, — помстилъ въ седьмомъ том (1757 г.) злосчастную статью ‘Genиve’ (Женева), которая вызвала не только громовый отвтъ Жанъ-Жака Руссо ‘sur les spectacles’, но еще боле страстные протесты со стороны женевскихъ пасторовъ, они отвергала наименованіе ихъ социніанами {Объ этомъ долгомъ спор между Даламберомъ, женевскими пасторами и Ж.-Ж. Pycco см. въ ‘Introduction’ Брюнеля къ его изданію Lettre d’Alembert sur les spectacles (Hachette 1896).}, которое могло быть похвалой въ устахъ Даламбера, но въ которомъ они видли только тяжкое оскорбленіе {Ересь, отрицающая св. Троицу и божественность Іисуса Христа.}. Вскор затмъ одинъ философъ, который, хотя и ни былъ сотрудникомъ ‘энциклопедіи’, но былъ столько же компрометирующимъ, сколько уоерднымь другомъ энциклопедистовъ, Гельвецій издалъ свою книгу о ‘Дух’. Философы могли сколько угодно критиковать его, авторъ тмъ не мене длалъ видъ, будто онъ открылъ тайну всего философскаго міра {‘Философія долго будетъ чувствовать возмущеніе умовъ, которое было вызвано почти везд его трудомъ. Слишкомъ свободно проповдуя дурную, ложную саму по себ, мораль Гельвеціи будетъ виновенъ во всхъ тхъ стсненіяхъ, которымъ подвергнутся наши глубокіе умы, оставшіеся еще у насъ’ (Grimm IV, 80).}.
Со времени покушенія Дамьена (январь 1757 г.) католическая партія была при двор боле могущественна, чмъ когда-либо, драконовскій законъ (объявленный 16-го апрля 1757 г.), правда, слишкомъ варварскій, чтобы его примнять буквально, опредлялъ всякому автору и издателю сочиненія ‘возмутительнаго’ содержанія одно наказаніе: смерть. И вотъ смерти, не энциклопедистовъ, но ‘Энциклопедіи’ потребовалъ парламентъ черезъ прокурора Омеръ Жоли де Флери {3-го сентября 1859 г. папа Клеменnъ III въ своемъ посланія ‘Ut primum’ осудилъ энциклопедію, ‘какъ книгу содержащую ложное, развращающее гибельное ученіе, приводящее къ отрицанію и презрнію религій’. Picot.: Mm, pour servir а l’hist. ecclesiastique pendant le dix — huiti&egrave,me si&egrave,cle’ t. IV, p. 7.}. Въ своемъ громовомъ ‘поученіи’ Жоли де Флери, искусно смшивая доктрины Гельвеція съ доктринами энциклопедистовъ, называлъ книгу ‘О Дух’ ‘сокращеніемъ’ ‘этого слишкомъ извстнаго произведенія’ (Энциклопедіи), которая должна была бы быть книгой всхъ званій, а стала — собраніемъ всхъ заблужденій, трудъ который намъ не переставали хвалить, какъ памятникъ, длающій честь генію науки, и который сталъ теперь въ сущности ея безчестіемъ. Не должно-ли наконецъ правосудіе взять въ свои руки мечъ и поразить всхъ безбожныхъ писателей, которыхъ осуждаетъ религія и стыдится отечество’?
Такимъ образомъ, тотъ самый парламентъ, который все время отличался своей янсенистской оппозиціей декретамъ церкви и который два года спустя (1759 г.) будетъ протестовать въ своихъ заявленіяхъ противъ ‘неправильныхъ путей неограниченной власти’ по случаю ‘lettres de cachet’ и смло взывать къ ‘нравамъ націи’, осмлился теперь упрекать энциклопедію въ ‘разрушеніи религіи и въ возбужденіи духа независимости въ народахъ’. Какъ много основанія имлъ Вольтеръ для того чтобы воскликнуть: ‘Кому служите вы, г. Омеръ? Боже мой, какъ это глупо!’ Однако все же не посмли сжечь энциклопедію, какъ это сдлали съ книгой ‘О Дух’, вслдствіе громадныхъ затрать, вложенныхъ въ это предпріятіе. Парламентъ поручилъ девяти коммиссарамъ-теологамъ или адвокатамъ тщательно разсмотрть инкриминируемыя статьи, но пока они работали надъ этой почтенной задачей, постановленіемъ Государственнаго Совта было просто на просто уничтожена привиллегія энциклопедіи {Постановленіе парламента, назначающее цензоровъ и запрещающее типографіямъ е книжнымъ магазинамъ продавать ‘энциклопедію’, было издано 6-го февраля 1759 г. Ршеніе Государственнаго Совта отъ 8-го марта 1759 г. напоминаетъ, что король, разршивъ привиллегію энциклопедіи 21-го января 1746 г., долженъ былъ распорядиться о запрещеніи первыхъ двухъ томовъ указомъ отъ 7-го февраля 1752 г., ‘но принимая во вниманіе пользу, которую могъ бы оказать этотъ трудъ въ нкоторыхъ отношеніяхъ Его величество не счелъ удобнымъ тогда-же отмнить привилегію и удовольствовался лишь распоряженіемъ о боле суровой цензур слдующихъ томовъ. Несмотря на эти мры, его величество получилъ свднія, что авторы названнаго труда, злоупотребляя снисходительностью, которую проявили по отношенію въ нимъ, выпустили пять новыхъ томовъ, вызвавшихъ такой же скандалъ, какъ и первые, которые обратили уже на себя вниманіе правительства. Его величество призналъ, что, посл этихъ повторяющихся злоупотребленій, невозможно оставлять доле привилегію, что та польза, какую можетъ оказать этотъ трудъ успхамъ наукъ и искусствъ, никогда не покроетъ того непоправимаго вреда, который можетъ причинить онъ нравственности и религіи, желая предупредить такой результатъ, впредь въ своемъ совт по докладу канцлера отмнилъ и отмняетъ привиллегіи, полученныя 21 января 1746 г., запрещаетъ продажу появившихся ужи томовъ и изданіе новыхъ подъ страхомъ примрныхъ наказаній’.}.
Книжнымъ магазинамъ было приказано возвратить подписчикамъ по 72 ливра: сумма, уплаченная впередъ за слдующіе томы. Спустя два мсяца Даламберъ разстался съ Дидро, ниже мы скажемъ по какимъ причинамъ. Въ теченіе этого періода іезуиты шумно праздновали пораженіе энциклопедистовъ: по рукамъ ходилъ эстампъ въ форм медали, изображавшій религію, исходящую съ облаковъ и попирающую невріе, съ надписью по латыни: Morosophia impia calcata (Безумная и нечестивая мудрость поверженная въ прахъ’ {Iraihl: Querelles litter, IV, 150.}. Прибавимъ еще, что Руссо также порвалъ отношенія съ Дидро и сталъ однимъ изъ самыхъ горячихъ противниковъ ‘Клики Гольбаха’.
Вольтеръ настойчиво убждать Дидро оставить энциклопедію и почти стыдилъ его за то, что онъ не послдовалъ примру своего осторожнаго товарища — Даламбера. Не можетъ-ли онъ, но крайней мр, работать за границей, ‘вдали отъ фанатиковъ и плутовъ’?
Дидро былъ непоколебимъ: ‘гд я былъ вс эта послдніе дни. когда была такая прекрасная погода? Я сидлъ въ темной комнат, портя глаза и свряя рисунки съ объясненіями’ {Правительство, говоритъ Гриммъ, зная, что вопросъ идетъ о предпріятіи, покрайней мр, въ три милліона (Вольтеръ въ своемъ введеніи къ ‘философскому словарю’ говоритъ даже о 7 милліонахъ), не заботилось, что работа будетъ окончена за-границей и что выгоды отъ этого попадутъ въ карманы иностранцевъ. Такимъ образомъ правительство и хотло и не хотло въ одно и то же время или скоре не знало, чего хочетъ. Какъ верхъ непослдовательности была оставлена привиллегія на томы рисунковъ, которые, однако должны были служить лишь поясненіемъ текста, печатанье котораго было запрещено. Морисъ Турнё въ стать въ ‘Temps’ отъ 17 августа 1895 г. (Diderot et Catherine II) ярко рисуетъ т затрудненія и тотъ трудъ, который выпалъ на долю Дидро съ 1758 г.: съ одной стороны ему нужно было заставить книжные магазины ршиться на дло, оффиціально запрещенное, съ другой онъ долженъ былъ самъ исполнять все то, что его сотрудники общали, но не осмливались ему доставить. Онъ долженъ былъ также окончить описаніе искусствъ и ремеслъ, которое было одной изъ самыхъ важныхъ причинъ громаднаго успха Энциклопедіи, но также и предметомъ всякаго рода хлопотъ и объясненій съ коммиссарами и членами Акаденіи наукъ’.}. Онъ приготовлялъ, расчитывая на покровительство Малерба и Сартина, послдніе тошл, которые онъ хотлъ выпустить вс сразу, чтобы избжать новыхъ замед-еній.
И затмъ онъ съ нетерпніемъ жаждалъ — этому легко можно поврять — ‘покинуть эту каторгу’ и увидть конецъ того труда, которому онъ носвятилъ боле двадцати лтъ жизни. Съ 1758 г., оставшись одинъ во глав предпріятія и хорошо понимая, что ‘нужно быстро итти впередъ, чтобы быть долго полезнымъ и новымъ’, — онъ значительно увеличилъ число своихъ сотрудниковъ и стмъ ‘скоре издателемъ, чмъ неторомъ’. Тмъ не мене, онъ до конца остался дйствительнымъ главой, — по словамъ Вольтера ‘Атласомъ’, — энциклопедіи.
Онъ постоянно понукалъ и пришпориваль своихъ, слишкомъ лнивыхъ, коллегъ: ‘Они такъ толстокожи, что я никакими шпорами не могу заставить ихъ итти скоре, они приводять меня въ бшенство, они изводятъ меня своей медленностью’. Онъ нашелъ себ драгоцннаго помощника въ лиц кавалера де Жокура, бывшаго, начиная съ 1758 г., истиннымъ factotum’омъ энциклопедіи.
‘Этотъ человкъ, — говоритъ — Дидро, шесть-семь лтъ подрядъ провелъ среди своихъ шести — семи секретарей читая, работая, диктуя тринадцать — четырнадцать часовъ въ сутки’.
Благодаря этому трудолюбивому Жокуру, котораго Богъ создалъ для того, ‘чтобы стряпать статьи’ и, главнымъ образомъ, благодаря той неустанной энергіи, которой былъ одаренъ самъ Дидро, умвшій всхъ заинтересовывать своимъ предпріятіемь и постоянно подогрвавшій сотрудниковъ и покровителей, — онъ могъ, наконецъ, воскликнуть въ 1764 г. въ письм къ m-lle Воланъ: ‘Земля, земля’! Энциклопедія была окончена {Только черезъ два года типографъ Ле-Бретонъ разослалъ послдніе экземпляры подписчикамъ, указаннымъ Сартиномъ. И эта разсылка была сдлана тайно. Энциклопедія состояла изъ 17 томовъ текста, боле 7 томовъ рисунковъ, она была издана въ 4.250 экземплярахъ, 4.100 экземпляровъ были проданы по 750 ливровъ за экземпляръ, доходъ книгопродавцевъ былъ боле двухъ милліоновъ (Mmoire sur l’Encyclopdie, par Lunean de Boisjermain t. III). Башомонъ (Bachaumont 11 mai 1777) говоритъ, доходъ книгопродавцевъ достигалъ громаднаго капитала въ 3.240.798 ливровъ, подписчики должны были, въ конц концовъ, заплатить 984 ливра. ‘Большинство авторовъ за свои статьи получали совершенные пустяки’, говоритъ Лэнге. (Lingot, Mm et plaidoyers, Amsterdam 1773 г.).}.

II.

Литераторы восемнадцатаго вка были одержимы невинной маніей возводить храмы, одни — слав, другіе — любви или дружб, самый знаменитый изъ нихъ, Вольтеръ, столько воздвигъ ихъ за свою жизнь, что его прозвали Тамилеромъ. Энциклопедія весьма часто сравнивалась ими съ тмъ храмомъ мудрости, о которомъ говоритъ Люкрецій и который воздвигло ученіе философовъ противъ предразсудковъ того времени. Мы показали, какъ мало-по-малу, борясь съ бурями и другими препятствіями, выросталъ этотъ энциклопедическій храмъ и какую энергію долженъ былъ проявлять главный руководитель работъ, чтобы довести постройку до конца. Кто же были ихъ работники, которые одинъ за другимъ приносили свой камень для этого гигантскаго зданія?
Если бы мы хотли исчерпать эту задачу, то должны были бы ознакомиться со всмъ ‘обществомъ литераторовъ’, — такъ назвалъ Дидро своихъ сотрудниковъ: дальше мы увидимъ, каковъ былъ духъ этого общества, теперь мы остановимся на нсколькихъ членахъ его. энциклопедія не есть созданіе неподвижной, постоянной группы врныхъ сотрудниковъ.
3а исключеніемъ, быть можетъ, одного Дидро, который до конца стоялъ во глав предпріятія, какъ архитекторъ, и непоколебимаго Жокура бывшаго краеугольнымъ камнемъ зданія, — къ концу работы мы встрчаемъ очень мало сотрудниковъ перваго періода. Многіе написали лишь нсколько статей, другіе сотрудничали подрядъ въ нсколькихъ томатъ или въ одномъ, были, наконецъ и такіе какъ Монтескье, давшіе лишь одну статью. Въ этомъ, очевидно, причина безсвязности и даже противорчій, которыя мы увидимъ, когда познакомимся съ содержаніемъ этого труда. Но уже теперь видно, — а списокъ.сотрудниковъ покажетъ это еще лучше, — что энциклопедія была какъ бы коллективнымъ трудомъ восемнадцатаго вка, она прекрасно знакомитъ насъ съ общимъ его духомъ и представляетъ громадный интересъ для историка-философа.
Число сотрудниковъ увеличивается по мр того, какъ подвигается впередъ работа, ихъ было двадцать, когда готовился первый томъ (1751 г.), къ III тому (1753 г.) число ихъ приблизительно возросло до тридцати пята, въ VI том (1756 г.) многія статьи не были приняты, но тмъ не мене въ VII том (1757 г.) мы видимъ новыхъ авторовъ. Въ общемъ можно считать, вроятно, отъ 50 до 60 сотрудниковъ энциклопедіи.
Статьи не подписывались, но обозначались буквами, что въ сущности равнялось подписи, такъ какъ въ начал тома давался ключъ ко всмъ этимъ анаграммамъ.
Статьи, въ конц которыхъ не стояло никакой буквы, принадлежали Дидро, какъ автору, т же, которыя были отмчены звздочкой, принадлежали Дидро, какъ издателю.
Прежде всего къ сотрудничеству были привлечены выдающіеся спеціалисты той эпохи, которые должны были посвятить общество въ тайны своей науки или своего искусства. Въ научномъ отдл, — не говоря о Даламбер, котораго мы будемъ изучать отдльно — Добантонъ пишетъ по вопросамъ естественной исторіи, Барть, Троншзнъ и Луи по медицин, Деландъ — бывшій комиссаръ флота — трактуетъ о морскомъ искусств. Леблону, извстному своей ‘Statistique de l’officier’ поручено было военное’ искусство, равработку вопросовъ права — взялъ на себя Буше д’Аржи, чиновникъ парламента и авторъ ‘Gode rural’, тогда только что выходившаго въ свтъ. О музык писалъ авторъ ‘Devin du village’ (Руссо). Объ архитектур — Гумье, и будущій авторъ ‘Салоновъ’ о живописи — Ландуа, объ охот — лейтенантъ охотничьяго отряда въ версальскомъ парк — Леруа. Наконецъ въ словесныхъ наукахъ грамматика объяснялась самымъ знаменитымъ филологомъ эпохи — Дюмарзе, тогда уже написавшимъ свою ‘Histoire des tropes’, его замнилъ съ 1767 г. Бозе, будущій авторъ ‘Grammaire genrale’ и издатель дополненнаго изданія труда ‘Синонимы’ аббата Жирара. Составить полный списокъ всхъ сотрудниковъ энциклопедіи и ихъ главныхъ статей было бы очень ни трудно, но читать его было бы весьма скучно.
Тотъ, кто хотлъ бы знать эти имена, можетъ получить вс свднія, просмотрвъ предисловія къ нкоторымъ томамъ.
Теперь мы перейдемъ къ тмъ, кого можно было бы назвать ‘великими энциклопедистами’, но прежде, чмъ разстаться съ спеціалистами боле или мене извстными, обогатившими или загромоздившими словарь своими статьями, боле или мене хорошо написанными, скажемъ съ улыбкой нсколько похвальныхъ словъ тмъ хитрымъ или искреннимъ церковникамъ, которыхъ Вольтеръ называлъ ‘философами въ сутан’. Ихъ спеціальностью было способствовать ‘акклиматизація’ теологіи среди злостныхъ выходокъ вольнодумцевъ, которые, — какъ напримръ Дюмарсе, — жестоко ‘не взлюбили Бога’. Повидимому, если не вс, то нкоторые изъ этихъ святыхъ энциклопедистовъ въ простот сердца работали въ дьявольскомъ произведеніи вполн искренно, такъ какъ ‘дьяволъ’ энциклопедіи умлъ прятать свои когти отъ служителей церкви, и эти послдніе давали въ словарь почти всегда совершенно благонамренныя статьи. Аббатъ Ивонъ, напр. въ статьяхъ ‘Богъ’ и ‘Душа’ разсказывалъ такія назидательныя вещи, что Вольтера ‘тошнило’. Другіе, повидимому, руководились дипломатическими соображеніями: такъ аббатъ Мале, профессоръ теологіи въ наварской коллегіи, имлъ обыкновеніе говорить: ‘Не будемъ разрывать съ философами!’ и вслдствіе этого онъ работалъ съ ними, не порывая въ то-же время отношенія и съ церковью, отъ которой онъ получилъ хорошій каноникатъ въ Верден въ то самое время, когда сотрудничалъ въ энциклопедіи, аббатъ Мореле (съ которымъ мы еще встртимся), чтобы имть возможность трактовать теологію ‘исторически, а не догматически’ посылалъ свои статьи отъ имени наивнаго аббата Тампоне.
Таковы были главные поставщики энциклопедіи.
Кром этой арміи ‘постоянныхъ работниковъ’, были также и волонтеры, — энциклопедисты случайные, — помощь которыхъ хотя и не была регулярной, тмъ не мене, была весьма цннымъ пріобртеніемъ для энциклопедіи, они давали ей престижъ своей славы. Мы подразумваемъ Монтескье, Бюффона, Дюкло и Торго. Ихъ сотрудничество, даже эфемерное, позволило энциклопедистамъ съ полнымъ правомъ заявлять, что ‘среди враговъ ихъ труда нтъ ни одного изъ славныхъ писателей, длающихъ честь націи’.
Ознакомимся теперь въ краткомъ обзор съ этими драгоцнными сотрудниками энциклопедіи, слава которыхъ достигла зенита задолго до ихъ участія въ великомъ труд, — но слав энциклопедіи былъ бы нанесенъ большой ущербъ, если бы они остались вдали отъ нея.
Монтескье далъ Дидро только одну статью, притомъ еще неоконченную и довольно посредственную, — ‘вкусъ’, но духъ Монтескье живетъ во всей энциклопедіи. Почти вс авторы статей по политик въ энциклопедіи вдохновляются Монтескье, и постоянно цитируютъ, если только не грабятъ его произведенія. Да и не могло быть иначе: Гриммъ прекрасно замтилъ о главномъ труд Монтескье, что онъ произвелъ цлую революцію въ умахъ, а работавшіе въ большомъ словар и были какъ разъ тми умами, которые наиболе усердно читали его. Самъ Монтескье былъ энциклопедистомъ задолго до энциклопедіи и въ двойномъ смысл этого слова: по широт и разнообразію своихъ знаній, такъ же, какъ и по смлости своихъ соціальныхъ сатиръ, онъ первый нападалъ почти на вс т злоупотребленія и на ту нетерпимость, съ которыми впослдствіи поведутъ войну энциклопедисты: безбрачіе священниковъ, монашескіе обты, пытка, инквизиція, деспотизмъ и само папство — противъ всхъ этихъ устарвшихъ институтовъ Монтескье первый возвысилъ голосъ, и это было сдлано имъ съ такой страстностью и вмст съ тмъ съ такимъ здравымъ смысломъ, которые встрчаются очень рдко у его подражателей. Онъ уже впервые примнилъ разумъ къ изученію политическихъ фактовъ и нтъ ничего, вплоть до знаменитаго ‘естественнаго государства’ философовъ, что не имло бы своего несчастнаго предшественника въ троглодитахъ ‘Lettres persanes’. Можно сказать, наконецъ, что по громадности собранныхъ матеріаловъ и, въ особенности, по своему глубокому критическому духу, главный трудъ Монтескье ‘Духъ законовъ’ является превосходной соціальной энциклопедіей, сотрудники Дидро не могли сдлать ничего лучшаго, какъ вдохновляться имъ, что и случилось на самомъ дл.
Если нкоторыя статьи энциклопедистовъ напоминаютъ Монтескье, то это происходитъ весьма часто отъ того, что, въ ковычкахъ или безъ нихъ, работы эти принадлежатъ въ сущности самому Монтескье. Безъ сомннія, авторъ ‘Духа законовъ’, политическій идеалъ котораго, какъ извстно, весьма сильно отличался отъ идеала энциклопедистовъ {Политическій идеалъ Монтескье такъ хорошо извстенъ, что мы можемъ только указать авторовъ, которые, — какъ Жане, Сорель и Фаге, — подробно разобрали его въ своихъ книгахъ.}, былъ очень далекъ отъ восхищенія всми ихъ парадоксами, ихъ складомъ ума и, въ особенности, ихъ партійнымъ духомъ. То, что онъ сказалъ однажды о Болингброк, нападавшемъ на ‘естественную религію’, онъ, конечно, думалъ и объ ученикахъ англійскаго свободнаго мыслители, проявившихъ свою смлость нсколько иначе, чмъ ихъ учитель: ‘Крайне гибельно учить людей, что на нихъ нтъ никакой узды’. Отталкивали-ли его слишкомъ дерзкіе и рзкіе голоса философской партіи (‘я не созданъ для этой страны’, — писать онъ аббату Гаско), или онъ дйствительно думалъ, что сказалъ уже все о важнйшихъ вопросахъ политики, что могъ сказать, но онъ согласился только ‘одной ногой вступить въ прекрасный дворецъ энциклопедіи’, на предложеніе Даламбера написать статьи ‘демократія’ и ‘деспотизмъ’ онъ отвтилъ отказомъ и удовольствовался боле скромной темой, которая, онъ былъ увренъ, не заставитъ его повторяться и не нарушитъ его покоя, дйствительно имъ заслуженнаго.
‘Я не хотлъ бы писать статей на предложенныя темы, — отвтилъ онъ Даламберу.— По этимъ вопросамъ я извлекъ изъ своей головы все, что тамъ было. Мой мозгъ — это форма, которая отливаетъ одни и т же отпечатки’.
Однако, каковы бы ни были мотивы, изъ-за которыхъ Монтескье держался нсколько въ сторон отъ энциклопедистовъ и, несмотря на нкоторое различіе, ясно бросающееся въ глаза между ‘Духомъ законовъ’ и духомъ энциклопедіи, — несомннно, что Монтескье первыя сражался, — хотя оружіемъ, которое онъ, къ несчастью, никому не передалъ, — за т же принципы, въ защиту которыхъ выступили затмъ энциклопедисты:— за разумъ и гуманность.
Въ V т. энциклопедія, въ прекрасной восторженной стать о Монтескье, Даламберъ вполн врно опредляетъ то, чмъ обязаны разумъ и гуманность автору ‘Духа законовъ’. ‘Онъ былъ для изученія законовъ тмъ, чмъ Декартъ дли философіи’, затмъ онъ прибавляетъ: ‘имъ всегда руководила любовь къ общественному благу’. И Даламберъ съ гордостью напоминаетъ, что первый томъ энциклопедіи открыто хвалилъ Монтескье въ то время, когда ‘никто еще не смлъ возвысить голоса въ его защиту’. Онъ бы могъ прибавить, что авторъ, больше всего писавшій для энциклопедіи, — кавалеръ Жокуръ, работалъ у смертнаго одра Монтескье, котораго онъ не оставилъ до его послдней минуты {‘Кавалеръ де-Жокуръ не покидалъ его до послдней минуты’ (герцогиня д’Эгильонъ аббату де Гаско).} и что при его погребеніи присутствовалъ только одинъ литераторъ — Дидро {‘За гробомъ Монтескье почти никто не шелъ, изъ представителей литературы присутствовалъ одинъ Дидро’. (Гриммъ, т. II, стр. 149).}, это былъ послдній долгъ, — вполн законной благодарности, — который заплатилъ редакторъ энциклопедіи автору ‘Духа законовъ’.
Когда Даламберъ писалъ восторженныя похвалы Монтескье и присоединялъ ‘свою печаль къ сожалніямъ всей Европы’, Монтескье уже былъ на вершин славы, а въ свтъ выходилъ только пятый томъ Энциклопедіи. Если бы Монтескье умеръ, когда готовился послдній томъ. т.-е. на десять лтъ позже, то является вопросомъ, — расточалъ-ли бы Даламберъ свои похвалы съ такой же горячностью? Это весьма сомнительно, такъ какъ и Даламберъ и его друзья значительно выросли въ этотъ промежутокъ времени, а по мр того, какъ выростали энциклопедисты, неизбжно, какъ мы увидимъ, уменьшалось все, что не они. Бюффонъ испыталъ это на себ, онъ умеръ значительно позже Монтескье и претендовалъ на славу, не будучи энциклопедистомъ. Авторъ ‘Естественной Истеріи’ приписывалъ Вольтеру желаніе ‘пережить всхъ своихъ современниковъ’, но такая участь выпала какъ разъ на долю его самого: только одного года онъ не дожилъ до взятія Бастиліи, онъ видлъ, во всякомъ случа, окончаніе энциклопедіи, гд все его сотрудничество ограничилось общаніемъ статьи ‘природа’ въ 1751 г., которую онъ написалъ лишь въ 1765 г. За свое презрніе къ энциклопедистамъ и ихъ труду, послдніе иначе не называли Бюффона, какъ ‘краснобай’. Въ заголовк своего труда Бюффомъ, какъ извстно, написалъ ‘Natnram amplectitur omnem’ (‘Всю природу обнимаетъ’). Что дало поводъ Даламберу иронически прибавить: ‘qui trop embrasse mal etreint’ (кто за многимъ гонится — малое получаетъ).
Но самъ Даламберъ, этотъ сбившійся съ своего пути геометръ, повторялъ ту-же ошибку и та-же поговорка могла быть примнена и къ нему. Въ конц концовъ, если энциклопедисты не любили Бюффона, то Бюффонъ воздавалъ имъ сторицей, особенно онъ не переносилъ Даламбера, желавшаго властвовать въ академіи и достигшаго своей цли. Онъ первый порвалъ съ самовластнымъ постояннымъ ‘секретаремъ’ и однажды во время засданія въ своемъ отвт маршалу Дюра (18 мая 1775) осмлился въ очень прозрачныхъ выраженіяхъ упрекнуть его и его друзей въ нетерпимости:— ‘Царство мнній достаточно обширно, чтобы каждое могло въ немъ жить спокойно. Не такъ-ли? Мы вс требуемъ терпимости, ну, такъ выкажемъ же ее сами и первые подадимъ примръ. Что можетъ быть боле вреднымъ, какъ зрлище писателей, задыхающихся въ облакахъ лести или захлебывающихся желчью!’
Бюффонъ хотлъ только одного, чтобы его оставши спокойно наслаждаться своими трудами и своей славой, онъ презиралъ — говоритъ Гриммъ — ярмо всякихъ партій. Въ своей ‘Естественной исторіи’ Бюффонъ пишетъ: ‘Орелъ гордъ и трудно покоряется. Онъ живетъ одинокимъ’. Такъ жилъ Бюффовъ въ своемъ одиночеств въ Монбар и, вдали отъ шумныхъ собраній и тсныхъ ужиновъ, гд Дидро а его друзья расточительно тратили лучшую часть своего времени и своего ума, — воздвигалъ постепенно тотъ памятникъ, который по величію своему равнялся, какъ говорили, величію природы и который, во всякомъ случа, своимъ прекраснымъ стилемъ и гармоничной пропорціональностью своихъ частей, являлся контрастомъ безпорядочности я всхъ недостатковъ энциклопедіи и контрастомъ весьма невыгоднымъ для энциклопедистовъ. Послдніе постарались тогда новліять на общественное мнніе, измнить его по отношенію къ Бюффону. ‘Я также хорошо могъ бы сочинять фразы о льв’ — восклицалъ Даламберъ, а Гриммъ съ своей нмецкой грубостью писалъ: ‘Истинной естественной исторіи міра еще нтъ, она еще должна быть написана. Перо Бюффона было бы хорошо для подобнаго труда, но желательно было бы, что бы его голова была также блестяща, какъ и его стиль’. Тактика энциклопедистовъ ясна: извлечь выгоду изъ нсколько напыщенной и вычурной фразы Бюффона, для того, чтобы умалить значеніе ученаго, воспользовавшись слабостями, если не писателя, то стилиста.
Потомство, однако, не нашло возможнымъ поставить въ вину даже самые устарлые теперь отрывки стиля о лошади или соловь тому, кто былъ однимъ изъ крупнйшихъ ученыхъ, однимъ изъ самыхъ смлыхъ мыслителей восемнадцатаго вка. Въ послдующихъ работахъ ему была воздана полная справедливость, и это длалось съ тмъ большимъ удовольствіемъ, что, возвышая его, въ то же время унижали его враговъ и, — скажемъ не колеблясь, — его завистниковъ. Намъ кажется, однако, что въ одномъ пункт слишкомъ поспшили принести этихъ послднихъ въ жертву слав великаго натуралиста. Бюффонъ спокойно смотрлъ съ своего берега, на которомъ удерживалъ его двойной титулъ графа и интенданта королевскихъ садовъ, на бурю, вызванную энциклопедіей, чтобы осмлиться порицать его за это, нужно было-бы не читать его удивительныхъ страницъ, которыя онъ написалъ въ своемъ уединеніи. Въ шумной жизни партіи не могутъ быть созданы такія произведенія какъ ‘Естественная исторія’ или ‘Духъ законовъ’. Будемъ признательны Бюффону за его прекрасный трудъ, но не будемъ забывать также, что было большимъ счастьемъ не только для Каласовъ и Сирвеновъ, — о которыхъ, быть можетъ, слишкомъ много говорили, — но и для всхъ тхъ безчисленныхъ жертвъ безконечныхъ злоупотребленій стараго режима, для всхъ, кого пороли, потому что они были крестьянами, кого вшали за то, что они не были благороднаго происхожденія, кого пытали, хоти за ними, быть можетъ, не было никакой вины, — для всхъ нихъ было большимъ счастьемъ, говорю я, что Вольтеръ, несмотря на свои недостатки, и энциклопедисты, несмотря на свою мелочность, не раздляли невозмутимой ясности духа Бюффона. Большое счастье, что эти недовольные и эти борцы не заперлись для спокойной работы въ высокой башн, которую отдляли отъ всего остального міра тринадцать садовъ, расположенныхъ террасами, и откуда счастливый владлецъ замка писалъ своимъ друзьямъ, погруженнымъ въ парижскій водоворотъ: ‘Истинное счастье — это спокойствіе {Cоrresp. md. par Nadault de Buffon, t. I, p. 83.}. Безуміе энциклопедистовъ заключалось въ желаніи исправить міръ, мудрость-же Бюффона, какъ мудрость Филинта, состояла въ томъ, чтобы принимать людей такъ, какъ они есть, и злоупотребленія считать пороками, свойственными человческому обществу.
‘Нужно поступать такъ, какъ поступаютъ монахи, говорилъ онъ, нужно оставлять ‘mundum ire quomodo vadit’ (міръ идти такъ, какъ онъ идетъ). Но есть эпохи, когда было бы большимъ несчастьемъ, если бы существовали въ мір одни лишь Филинты, — и такой эпохой была именно та, когда жилъ Бюффонъ. Желчная критика Руссо противъ мольеровскаго Филинта, какъ она ни преувеличена, была довольно умстна наканун революціи: ‘Филинтъ одинъ изъ тхъ среднихъ людей, которые находятъ, что все идетъ хорошо, что неврно, будто народъ голоденъ, и которые, имя туго набитую мошну, находятъ неприличнымъ, когда выступаютъ въ защиту бдныхъ’. Мы можемъ только радоваться, что философы, настолько же страстные, насколько Бюффонъ былъ флегматиченъ, обладали дурнымъ вкусомъ къ протестамъ противъ несправедливостей, отъ которыхъ мы теперь, благодаря имъ, не страдаемъ больше.
Поспшимъ прибавить, что, если Бюффонъ и не принималъ участія какъ въ напрасныхъ бравадахъ, такъ и въ законныхъ требованіяхъ философовъ, то, тмъ не мене, благодаря самому духу и значенію его труда, онъ’ — хотлъ ли этого или нтъ — былъ, въ сущности, въ ихъ рядахъ.
Изъ двухъ идеаловъ, которые, какъ мы увидимъ дальше, защищаетъ энциклопедія, научнаго и соціальнаго, авторъ ‘Естественной исторіи’, если и оставался далекъ отъ второго, то прекрасно служилъ первому, а такъ какъ оба эти идеала были солидарны другъ съ другомъ, то Бюффонъ былъ, въ сущности. однимъ изъ самыхъ цннымъ помощниковъ энциклопедіи: наука, даже самая безпристрастная, неизбжно стремится къ освобожденію того разума, который энциклопедисты должны были окончательно поставить во глав угла. Но это еще не все: если энциклопедисты вообще почитаютъ науку, то особымъ уваженіемъ у нихъ пользуется естественная исторія, къ которой, какъ мы увидимъ, они стремятся свести вс другія. Какъ Задигъ, они воображаютъ, будто ‘проникли въ тайны природы и знаютъ изъ метафизики то, что было извстно ‘во вс времена, т.-е. почти ничего’.
Но эту науку о природ, которую они вс изучаютъ, никто въ восемнадцатомъ столтіи не углубилъ боле Бюффона и не объяснилъ ее лучше, чмъ онъ, онъ не только двинулъ ее впередъ своими полезными наблюденіями и грандіозными гипотезами, но, кром того, онъ еще и популяризировалъ ее, онъ заставилъ полюбить ее, познакомилъ съ ней самые широкіе и невжественные круги,— въ этомъ онъ также сходился съ энциклопедистами. И, наконецъ, духъ, который проникаетъ вс его изслдованія, тотъ же, который воодушевляетъ и энциклопедистовъ, и въ особенности Дидро: духъ исключительно научный, котораго не могутъ остановить ни метафизическіе, ни религіозные предразсудки.
Для изслдованія и толкованія фактовъ прилагается разумъ, одинъ только разумъ, такъ какъ ‘для умныхъ людей, говоритъ Бюффонъ, единственной истинной наукой является знаніе фактовъ’. Если философскія системы или разсказы библіи не совпадаютъ съ этими фактами и ихъ раціональнымъ объясненіемъ, — тмъ хуже для этихъ системъ и для этихъ фактовъ, такъ какъ ‘нужно двигаться по этому пути до крайняго пункта, къ которому онъ приводитъ’. А защитники религіи прекрасно знали, куда приводитъ путь, о которомъ говоритъ Бюффонъ и который называется экспериментальнымъ методомъ. Такимъ образомъ они ни на одно мгновеніе не заблуждались относительно философскаго значенія ‘Естественной исторіи’, и Бюффонь долженъ былъ прибгнуть къ хитростямъ и уловкахъ, чтобы спасти свою книгу отъ запрещенія и избжать ‘придирокъ теологовъ’, которые смшивали его въ своей ненависти съ ‘иконоборцами’ энциклопедіи. Мы увидимъ ниже, какъ нападки на ‘Естественную исторію’ въ апологетической литератур того времени чередуются съ нападками на энциклопедію. Точно также въ своей знаменитой филиппик противъ философовъ въ Академіи, Лефранъ-де-Помпиньянъ упомянулъ о Бюффон немедленно же посл Даламбера, а Баррюэль въ своихъ ‘Helviennes’ (1781 г.), направленныхъ противъ энциклопедистовъ, восклицаетъ: ‘намъ скажутъ, быть можетъ, что нельзя смшивать Бюффона съ этими фанатиками. Но сколько людей видятъ въ его усиліяхъ лишь простую предосторожность противъ нападокъ Сорбонны, а иногда и явную насмшку!’ Де Линьякъ выражается опредленне: ‘Какъ Бюффонъ не замтилъ, что, сходясь съ энциклопедистами на почв однихъ и тхъ же принциповъ, онъ тмъ самымъ принимаетъ участіе и въ ихъ преступныхъ замыслахъ’?
Итакъ, хотя Бюффомъ и питалъ мало расположенія къ энциклопедистамъ и презиралъ, — справедливо или нтъ — ихъ воинствующую философію, посл всхъ нашихъ замчаній вполн ясно для историка, обращающаго вниманіе, главнымъ образокъ, на общій смыслъ и значеніе работъ. — что у энциклопедистовъ, несмотря на вс ихъ оговорки, не было боле полезнаго союзника, а у теологовъ, несмотря на вс ихъ предосторожности, боле серьезнаго противника, чмъ великій раціоналистическій толкователь природы въ восемнадцатомъ вк.
Почти такое же положеніе, какъ Бюффонъ, занималъ еще одинъ энциклопедистъ — это Дюкло. Угрюмый, но въ то же время очень хитрый, ревниво оберегающій свою независимость, не презирая однако милостей двора, — Дюкло въ салонахъ своей эпохи производилъ впечатлніе дикаго кабана, внушающаго всмъ страхъ, дйствующаго клыками направо и налво, не считаясь ни съ какими приличіями, но однако никогда не теряющаго головы и всегда умющаго наносить свои удары весьма кстати. Ему принадлежитъ злая острота но адресу энциклопедистовъ: — ‘Они такого натворятъ, что кончатъ тмъ, что пошлютъ меня на исповдь). Исторіографъ Франціи и протеже г-жи Помпадуръ далъ въ энциклопедію только дв статьи: ‘декламація’ и ‘этикеть’, и этимъ покончилъ свои счеты со словаремъ. Напрасно Вольтеръ старался выдвинуть его впередъ въ партіи и заставить его взять подъ свое покровительство кандидатуру Дидро въ академія: Дюкло ничего не сдлалъ.
Какъ только появилась энциклопедія, онъ сталъ недоврять этимъ писателямъ, прячущимъ свои карты, которые, подъ ‘предлогомъ разрушенія предразсудковъ, стремятся расшатать основы нравственности и общества’.
Какъ, дйствительно, онъ мои’ прійти къ какому либо соглашенію съ этими врагами предразсудковь, когда онъ сказалъ и весьма основательно къ тому же, что ‘предразсудокъ — законъ для большинства людей’? Этотъ бретонецъ, съ холодными чувствами, котораго самъ король считалъ ‘честнымъ человкомъ’, упрямо отказывался итти въ ногу съ философами, рискованныя идеи которыхъ одновременно и отталкивали его, и внушали ему страхъ, вотъ почему Гриммъ нашелъ, что его ‘Considrations sur les moeurs de ce si&egrave,cle’ были написаны на ‘сомнительномъ язык’.
Тюрго — философъ и другъ Даламбера — не могъ, конечно, не участвовать въ энциклопедіи, въ пяти статьяхъ, одинаково блестящихъ онъ показалъ, что его знанія были настолько же разнообразны, насколько оригиналенъ былъ его умъ.
Въ стать ‘существованіе’ онъ выказалъ себя сенсуалистомъ, хотя и на свой ладь, и о немъ можно было, дйствительно, сказать, что въ этой стать ‘онъ началъ созидать на фундамент, заложенномъ Декартомъ, высокую философію {Ravaissou: La philosophie en France au XIX si&egrave,cle, 2 dit., 59.}’.
Въ стать ‘Ярмарки и рынки’ онъ доказываетъ, что существовавшія въ то время крупныя ярмарки являются скоре стсненіемъ для торговли, а не содйствіемъ ея процвтанію, потому что торговля развивается благодаря полной свобод рынковъ. Дале онъ указываетъ на неудобства и опасности вчныхъ вкладовъ, которые, удовлетворяя тщеславію жертвователя, навсегда сковываютъ свободу будущихъ поколній. ‘Если бы вс, жившіе на земл, сохранили бы памятники на своихъ могилахъ, то оказалось бы необходимымъ, чтобы найти земли для обработки. Снести вс эти безполезные монументы, потревожить прахъ мертвыхъ, и такимъ образомъ дать пищу живымъ’.
Когда Мирабо произнесъ впослдствіи свою извстную рчь объ имніяхъ духовенства, онъ вспомнилъ объ этой замчательной стать и привелъ ея послднія слова. Но самымъ лучшимъ изъ всего, написаннаго Тюрго для энциклопедіи, была статья ‘Этимологія’, оцнку которой мы предоставляемъ спеціалистамъ.
Въ этой стать, написанной въ 1753 г. (автору было тогда всего 26 лтъ), Тюрго устанавливаетъ на солидныхъ основаніяхъ методъ и принципы филологической науки, въ то время, какъ и для де-Бросса и для Куръ де-Жебелэна эти вопросы были еще весьма неясны.
‘Ни одно изъ трехъ орудія современной филологіи — исторія, фонетика и сравненіе — не ускользнули отъ этого мощнаго ума. Это было филологическое пророчество {Brachet: Dictionnaire des doubles, p. 50.}’. Къ сожалнію Тюрго не могъ остаться энциклопедистомъ, какъ государственный дятель, онъ долженъ быль отказаться отъ участія въ труд, запрещенномъ правительствомъ (1769 года).
Кром того, книга ‘О Дух’ произвела скандалъ и Тюрго не могъ одобрить претенціозныя глупости этого компрометирующаго друга энциклопедистовъ, о которомъ, а также о всхъ подобныхъ ему, — Тюрго писалъ:
‘Какъ я долженъ относиться къ декламатору, подобному Гельвецію, который сыплетъ горькими сарказмами о всхъ правительствахъ вообще и принимаетъ въ тоже время порученіе послать Фридриху цлую колонію работниковъ по финансовымъ вопросамъ, который, оплакивая несчастія своей родины, гд деспотизмъ дошелъ, по его словамъ, до послдней степени насилій и низости (что не совсмъ врно), возводитъ въ свои герои прусскаго короля и русскую царицу? Во всемъ этомъ и вижу только тщеславіе, только партійный духъ, экзальтированную голову, я не чувствую здсь ни любви къ человчеству, ни къ философіи’ {Corresp. ind. de Condorcet et de Turgot dit. par Ch. Henry, 1882, cha. ravay, p. 146.}.
Вотъ этотъ-то ‘партійный духъ, о которомъ онъ говоритъ здсь, и долженъ былъ удалить отъ энциклопедистовъ такого гордаго и независимаго писатели, какимъ былъ Тюрго. ‘Энциклопедію старались, — говоритъ Кондорсе, — будто бы не соглашаясь съ этимъ, представить, какъ книгу проникнутую извстнымъ сектанскимъ духомъ, а Тюрго полагалъ, что самимъ истинамъ, которыя желательно было распространить, нанесенъ былъ бы вредъ изложеніемъ ихъ въ труд, надъ которымъ тяготетъ, основательно или нтъ, подобное обвиненіе’.
Вс эти причины, скоре хорошо, чмъ плохо обоснованные, заставили Тюрго прекратить сотрудничество въ энциклопедіи, но онъ тмъ не мене оставался горячимъ сторонникомъ полезныхъ реформъ, которыя проповдывала энциклопедія и которыя въ одинъ прекрасный день онъ попытался осуществить, какъ мы увидимъ, при громкихъ одобреніяхъ энциклопедистовъ.

III

Теперь мы подошли къ тмъ, кого можно считать главными работниками словаря, къ тмъ, кто были лучшими помощниками и какъ бы адьютантами Дидро, весьма различными, однако, по блеску или послушанію, ихъ имена — де Жокуръ, Мармонтель, Вольтеръ и Даламберъ.
Самымъ прилежнымъ изъ всхъ нихъ былъ кавалеръ де Жокуръ, можно сказать, что безъ него энциклопедія, быть можетъ, и не была бы окончена, такъ какъ онъ написалъ, по крайней мр, половину ея. ‘Я замчаю, — сказалъ Вольтеръ Даламберу съ нкоторымъ преувеличеніемъ, ‘что кавалеръ Жокуръ написалъ три четверти энциклопедіи. Вашъ другъ былъ занятъ вроятно остальной частью?’ Статьи, написанныя Жокуромъ, были дйствительно безконечно боле многочисленны, чмъ статьи редактора, ихъ было такъ много и они были такъ разнообразны, что можно было удивляться въ равной степени и запасу его знаній, и способности работать: медицина, политика, литература, искусства и ремесла, — онъ все знаетъ, онъ обо всемъ пишетъ. Среди его безчисленныхъ статей, — намъ придется многія изъ нихъ цитировать при разбор энциклопедіи, — были и плохіе и посредственныя, были даже и хорошія (особенно о политик), были и такія, которыя въ сущности не принадлежали ему, но даже для того, чтобы дать столько компиляцій, нужно было безконечно много читать. Къ нему, дйствительно, можно примнять знаменитые стихи Вольтера объ аббат Трюбле: ‘Онъ нагромождалъ статью на статью, онъ компилировалъ, компилировалъ, компилировалъ, онъ, не переставая, писалъ и писалъ’. Но словарю онъ принесъ не только свой неустанный трудъ и свои универсальныя, званія, — но также и престижъ чистой, безъ единаго пятна, жизни и всмъ извстной религіозности. Для Дидро онъ быль драгоцннйшимъ пріобртеніемъ, потому что одновременно былъ и самымъ неутомимымъ работникомъ, и самымъ безупречнымъ человкомъ энциклопедіи.
Совершенно инымъ былъ Мармонтель. Дидро разсказываетъ въ своихъ ‘Salons’, что, когда Вольтеръ прочиталъ первую трагедію Мармонтеля ‘Denys le Tyran’, онъ воскликнулъ: ‘Изъ него никогда ничего не выйдеть: онъ не владетъ тайной творчества!’ У него однако, за неимніемъ другихъ, былъ секретъ находить себ одновременно покровителей при двор и восторженныхъ почитателей въ лагер энциклопедистовъ.
Его можно было встртить везд, т.-e. во всхъ тхъ милыхъ мстахъ Парижа, гд можно было или найти хорошій ужинъ, или извлечь нкоторыя выгоды для своей репутаціи, или для своего кошелька. Онъ одновременно втирается и въ энциклопедію, которая даетъ ему полезныхъ друзей, и ко двору, гд суметъ получить привиллегію на изданіе ‘Mercure’, и къ m-е Жофренъ, которая даетъ ему даровую квартиру, и, можно было бы прибавить, даже въ Бастилію, которая длаетъ его необычайно популярнымъ.
Его вступленіе въ энциклопедію было и блестящимъ, и вполн своевременнымъ. Онъ вошелъ туда въ 1751 г., т.-е. въ тотъ годъ, когда правительство само обязало авторовъ возобновить ихъ прерванныя работы, и вышелъ изъ ея состава въ 1757 г., въ критическій моментъ, когда покушеніе Дамьена вновь возвратило католической партіи все ея вліяніе при двор, т.-e. какъ разъ во время, чтобы избжать грозы, разразившейся надъ энциклопедіей въ 1758 г., и чтобы получить, въ томъ же году, изъ рукъ г-жи Помпадуръ выгодную привиллегію на изданіе ‘Mercure’, которая начала приносить ему на пятнадцать тысячь ливровъ ежегодной ренты.
Его статьи, посвященныя исключительно изящной литератур, занимаютъ далеко не послднее мсто въ словар, он гораздо выше статей Мале или Жокура по тому же вопросу, ихъ можно и теперь еще читать съ большимъ интересомъ, такъ какъ Мармонтель обладалъ не только чутьемъ устраивать свои дла, но и несомнннымъ чутьемъ и вкусомъ въ литератур. ‘Часто у него встрчаются, — справедливо говоритъ о немъ Вильмонъ, — идеи ложныя, потому что онъ слишкомъ ищетъ идей — новыхъ, но онъ всегда даетъ много поучительнаго и его ошибки заставляютъ думать!’ Вс статьи, напечатанныя въ энциклопедіи, были имъ собраны. какъ извстно, почти безъ измненій въ его ‘Elments de littrature’.
Въ то время, какъ начиналась борьба противъ церкви, съ появленія первыхъ томовъ энциклопедіи, гд былъ тотъ, кого привыкли видть въ восемнадцатомъ вк во глав этихъ борцовъ и который съ полнымъ правомъ называлъ себя въ конц вка ‘патріархомъ всхъ враговъ церкви’, гд былъ и что длалъ Вольтеръ? Съ 1750 г. онъ находился вдали отъ поля битвы, въ Берлин, гд заканчивалъ ‘Si&egrave,cle de Louis XIV’, трудъ, который долженъ былъ увнчать его славу.
Въ эту эпоху онъ не былъ еще королемъ общественнаго мннія, королемъ — Вольтеромъ, но, тмъ не мене, онъ былъ уже однимъ изъ самыхъ видныхъ писателей Франціи. Къ тому времени, когда онъ начинаетъ работать въ энциклопедіи, т.-e. въ 1755 г. Монтескье уже нтъ въ живыхъ, Бюффонъ издалъ только четыре или пять томовъ своей ‘Естественной исторіи’, его ‘Четвероногіе’ выходятъ съ 1749 по 1768 г. и только въ 1778 г. онъ написалъ главное свое произведеніе ‘Epoquer de la Nature’, онъ, конечно, первоклассный писатель, но только по своей спеціальности, тогда какъ Вольтеръ былъ уже знаменитъ почти во всхъ родахъ литературы. Онъ подарилъ Франціи ‘La Henriade’ (1723 г.), которая въ глазахъ всхъ современниковъ сдлала его великимъ поэтомъ, на сцен уже ставили его ‘Заиру’ (1732 г.) ‘очаровательную пьесу’, и ‘Mrope’ — его шедевръ, какъ прозаикъ — онъ тогда уже выступилъ съ первымъ своимъ брандеромъ ‘Lettres anglaises’ (1734 г.), затмъ онъ написалъ ‘Elments de la philosophie de Newton’ (1738 г.), гд проявилъ себя, какъ крупный ученый, а своими трудами ‘Si&egrave,cle de Louis XIV’ (1752 г.) и ‘Charles XII’, — прибавилъ къ своей слав поэта и философа еще и славу перваго историка своей эпохи. ,
Вчера еще его не признавали во Франціи, ‘считали его посредственностью во всемъ’, къ великому удивленію Гримма, недавно пріхавшаго въ Парижъ (1749 г.), но отъздъ его въ Берлинъ (въ 1750 г.) былъ, но словамъ того же Гримма, тмъ моментомъ, когда его родина ‘воздала ему должное’, съ этого времени слава его все возростала. Даламберъ, который всегда хвалитъ весьма осторожно, отводитъ ему съ 1751 г. почетное мсто въ своей ‘Вступительной рчи’, ‘мсто, которое принадлежитъ только ему среди великихъ поэтовъ’, затмъ онъ хвалитъ его прозу и даже гораздо больше, чмъ можно было ожидать отъ Даламбера, ‘никто лучше его не владетъ столь рдкимъ искусствомъ находить безъ всякаго усилія для каждой мысли наиболе отвчающее ей выраженіе’.
Наконецъ, восторженно отозвавшись о немъ, какъ объ историк, онъ сожалетъ, что, ‘просмотрвъ вс его многочисленныя и прекрасныя работы, онъ не можетъ воздать этому рдкому генію ту дань похвалъ, которую онъ заслуживаетъ и которую онъ уже столько разъ получалъ отъ своихъ соотечественниковъ, отъ иностранцевъ и даже отъ своихъ враговъ’. Правда, многое изъ сказаннаго Даламберомъ нужно отнести на счетъ желанія заманить Вольтера въ ‘Энциклопедію’, но несомннно также, что осторожный Даламберъ не выступилъ бы съ такой похвалой въ книг, предназначенной для большой публики, по адресу писателя, который не пользовался бы уже у нея весьма громкой и опредленной извстностью. Съ 11-го іюня 1749 г. онъ былъ для Дидро ‘Monsieur et cher maitre’. Когда онъ вошелъ въ составъ сотрудниковъ, Жанъ-Жакъ Руссо, посылая ему свою вторую ‘Рчь’, пишетъ, что онъ, конечно, не считаетъ этотъ подарокъ достойнымъ того, кому онъ посылается, но желаетъ этимъ выразить ему свое почтеніе, которое ‘мы, писатели, вс обязаны питать къ вамъ, какъ къ нашему глав’. Несомннно, сотрудничество Вольтера придало энциклопедіи особый блескъ, оно было принято съ восторгомъ и о немъ возвстили читателей Энциклопедіи съ большой торжественностью. ‘Вольтеръ далъ намъ для этого тома статьи ‘духъ’ и пр… и общалъ свое дальнйшее сотрудничество, о чемъ мы сочтемъ долгомъ своимъ напоминать ему отъ имени націи.
Однако, новыя идеи въ Париж развивались въ его отсутствіе очень быстро, онъ оставилъ Францію какъ разъ въ тотъ моментъ, когда философія объявила войну церкви. ‘Пока Вольтеръ отсутствовалъ, совершилась моральная революція’, вполн справедливо говоритъ Лакрстель и его слова подтверждаются современными свидтельствами. Но эта революція не могла, конечно, испугать Вольтера, и ему не нужно было особенно спшить, чтобы итти въ ногу съ энциклопедистами. И въ данномъ случа онъ сдлалъ поворотъ не потому, что былъ всегда склоненъ направлять свои крылья въ ту сторону, откуда дулъ втеръ: ему въ дйствительности не пришлось употреблять никакихъ усилій, чтобы оказаться на одномъ уровн съ философами, непокидавшими Парижа. Философія энциклопедіи была его собственной, такъ какъ т боги, которымъ воздавалось поклоненіе во ‘Вступительной рчи’, были Бэконъ, Локкъ и Ньютонъ, которыхъ самъ Вольтеръ перенесъ во Францію. Въ религіозныхъ вопросахъ Вольтеръ, на тридцать лтъ ране своихъ новыхъ друзей, проповдывалъ естественную религію въ ‘le pour et le contre’, а въ Берлин онъ закончилъ свое анти-религіозное воспитаніе вблизи того Фридриха, который, не переставая, будетъ бранить ‘гадину’ (‘L’infame’, Фридрихъ — первый далъ католической религіи это имя, ставшее впослдствіи боевымъ лозунгомъ вольнодумцевъ) и научитъ его говорить о Бог и религіи тономъ, которымъ онъ говорилъ, обращаясь къ своимъ гренадерамъ и конюхамъ. Но и посл своего пребыванія въ Берлин, какъ и до него, Вольтеръ не перестаетъ въ сущности врить въ Бога, въ Бога добрыхъ людей, разумется, такъ какъ, ‘кто пьетъ токайское, тотъ вритъ въ Бога’, пишетъ онъ въ 1738 г., онъ вритъ также, если хотите, и въ безсмертіе ‘Лизетты’, такъ онъ называетъ свою душу, во до сего времени, изъ уваженія къ французскому читателю, а также къ правительству, которое сажало въ Бастилію, — онъ щадилъ, на словахъ по крайней мр, Бога и Церковь, на которую онъ не осмливался нападать ‘прямо’. Но теперь, когда Вольтеръ увидлъ, что можно быть королемъ и атеистомъ, его смлость возросла и онъ былъ готовъ начать съ энциклопедистами войну противъ Всемогущаго тамъ, на небесахъ, лишь бы только уважали и ‘всемогущихъ’ здсь, на земл. Въ конц концовъ, простому придворному, который скоро станетъ владльцемъ замка Фарней, будетъ совсмъ не трудно прійти къ соглашенію, даже въ политической области, съ сыномъ слесаря изъ Лангра или пріемышемъ стекольщицы, потому что ни Дидро, ни Даламберъ въ своихъ требованіяхъ реформъ нисколько не будутъ, какъ это мы покажемъ дальше, врагами короля и государства.
Была, наконецъ, послдняя причина, длающая честь и Вольтеру и философамъ, и которая должна была заставить его войти въ энциклопедію: послдняя была, вдь, сокровищницей всхъ знаній, а Вольтеръ былъ воплощеніемъ духа своего вка. Въ 1737 г. онъ писалъ Тьеріо слдующія благородныя слова:
‘Нужно раскрыть вс двери своей души всмъ наукамъ и всмъ чувствамъ’. Примняя на практик, — и мы знаемъ, съ какимъ успхомъ, — этотъ прекрасный принципъ, онъ самъ былъ энциклопедистомъ задолго до энциклопедіи.
Застольный собесдникъ Фридриха, даже посл своего долгаго отсутствія, долженъ былъ только спросить, возвратясь, какъ сказалъ Фигаро: ‘о чемъ былъ вопросъ’, онъ былъ готовъ ко всему, а особенно къ войн противъ католической церкви, лишь только очутится въ ‘надежномъ убжищ отъ нападенія собакъ’, т.-е. въ своей крпости де Турнай.
Посмотримъ же на работу этого новаго энциклопедиста.
Сначала его участіе было очень скромнымъ: онъ былъ только ‘подручнымъ’ у Дидро и Даламбера. Вольтеръ, говорившія, что ‘похвалы ничего не стоятъ’ и хорошо это доказавшій, осыпалъ ими своихъ двухъ ‘учителей — энциклопедистовъ’, изъ которыхъ одинъ напоминаетъ ему Платона, другой Протагора. Потомъ, заимствуя свои комплименты изъ мифологіи, онъ заявилъ, что для того, чтобы поднять громадную тяжесть энциклопедіи, нужны были но меньшей мр силы Атласа и Геркулеса, соединенныя вмст.
Онъ очень радъ, что можетъ приносить для этого грандіознаго зданія свои жалкіе ‘кирпичи’, и безъ малйшаго возраженія онъ соглашается писать т статьи, которыя ему предлагаютъ.
Большинство изъ нихъ были чисто литературныя, авторъ вложилъ въ эти статья, — какъ хорошо замтилъ Лагарпъ, — только свой талантъ, но не свою страстность. Чтобы ихъ похвалить достаточно будетъ сказать, что он принадлежали изящному Вольтеру: ‘esprit’, ‘grce’, и другія статьи того же рода — вотъ доля Вольтера, вложенная имъ въ энциклопедію и въ тоже время это ея перлы.
Приступая къ работ въ 1755 г., онъ писалъ: ‘До тхъ поръ, пока я дышу, я буду служить славнымъ творцамъ энциклопедіи’. Спустя три года этотъ прекрасный энциклопедическій огонь погасъ по многимъ и разнообразнымъ причинамъ, на которыхъ интересно остановиться. Прежде всего при своемъ самолюбіи и умньи заставлять говорить о себ и о своихъ самыхъ мелкихъ произведеніяхъ, онъ долженъ былъ очень скоро устать отъ погребенія своей прекрасной прозы въ этихъ громадныхъ и дорогихъ томахъ in folio, гд очень немногіе читали его.
Въ 1759 г., онъ уже совтуетъ одному своему корреспонденту Бертрану ‘не разбрасывать своихъ работъ въ энциклопедіи’. Скоро онъ сумлъ освободить свои статьи и сдлать ихъ извстными, — какъ они этого заслуживали, — собравъ ихъ въ маленькомъ словар, гораздо боле удобномъ для того, чтобы пропагандировать его имя, чмъ многотомный и слишкомъ громоздкій энциклопедическій словарь. Одновременно онъ освобождался и отъ непріятнаго сосдства: быть первымъ или, по крайней мр, наиболе интереснымъ писателемъ вка и находиться въ близкомъ сосдств въ одномъ и томъ-же труд съ кучей ‘пустоголовыхъ’ и ‘глупыхъ болтуновъ’, подносившихъ обществу ‘рагу безъ соли’, или, какъ никому неизвстный Демаи въ стать ‘женщина’ — цлыя рапсодіи, точно,’написанныя, лакеемъ Жиль-Блаза’, — это было для человка со вкусомъ такой пыткой, которой долго не вынесешь.
Еслибы еще можно было управлять работами, быть главнокомандующимъ надъ всми этими ‘плохими солдатами’, наложить, однимъ словомъ, на все предпріятіе свою руку и прежде всего заставить его служить слав Вольтера! Къ этой цли онъ и стремится съ той смсью хитрости и упрямства, какія онъ умлъ влагать въ то, что задваетъ его за живое. Онъ даетъ сначала рядъ литературныхъ совтовъ энциклопедистамъ, и мы должны признать, что вс они весьма основательны.
Разумная краткость, вотъ что онъ, вполн резонно, проповдуетъ этимъ болтунамъ и что онъ самъ прекрасно выполняетъ въ своихъ статьяхъ: ‘Я хотлъ-бы, чтобы были только опредленія и примры’. Но въ особенности надо избгать декламаціи!
‘Это вполн искренно онъ ненавидитъ больше всего на свт. Нужно быть краткимъ… и немного пикантнымъ’, прибавляетъ онъ, какъ хорошій знатокъ своего времени.
Затмъ къ правиламъ стиля онъ присоединяетъ и правила поведенія.
Прежде всего нужно объединяться, ‘составить одну статью’ и противъ кого? единственно противъ фанатиковъ. ‘Однимъ словомъ я обращаю ваше вниманіе на ‘гадину’ (‘l’infame’), — это самое существенное’.
И съ точки зрнія этого существеннаго нужно умть пріобртать себ полезныхъ союзниковъ, находить покровителей, чтобы лучше унизить ‘les polissons prot&egrave,gs’ ‘привилегированныхъ плутовъ’.
Не нужно забывать, напримръ, что государственные люди нужны противъ служителей Бога,
Вы объявляете себя, — говоритъ онъ Даламберу, — врагомъ великихъ міра сего, и вы правы, но ‘эти великіе защищаютъ при случа, они могутъ сдлать добро, они никогда не станутъ преслдовать философовъ, если только философы удостоятъ войти въ соглашеніе съ ними’. Для него, бывшаго всегда ‘хорошимъ, примрнымъ подданнымъ короля’, является обязанностью отослать Станиславу (хотя бы онъ былъ и врагомъ энциклопедистовъ) свою ‘Исторію Петра Великаго’ (Histoire de Pierre le Grand), и вс знаютъ, что ‘г. де-Шуазель и г-жа де-Помпадурь длаютъ ему честь, выказывая ему свое весьма замтное покровительство’.
Вотъ къ чему приводитъ правило ‘никогда не нападать на того, кто сильне тебя’.
Но что же онъ узнаетъ въ одинъ прекрасный день? Морелле въ своей статью ‘Vision de Palissot’ осмлился вышутить принцессу де-Робекъ, которая приказала отнести себя, больную, за представленіе ‘Philosophes’ Палиссо. Немедленно же Вольтеръ вознегодовалъ!— Нападать на женщину, на умирающую! ‘Это открытая могила для нашихъ собратьевъ!’ Онъ рыцарь, какъ и подобаетъ автору Танкреда! Но дйствительно ли въ данномъ случа его интересуетъ женщина? Вдь онъ не побоялся показать намъ мнимаго автора ‘Ecossaise’ Kappe, ‘выпачканнымъ двумя поцлуями жены Фрерона’! Но между этими двумя женщинами безконечное разстояніе, а никто лучше его не замчаетъ разстояній, онъ прекрасно опредляетъ ихъ въ слдующей фраз: ‘Нужно смяться надъ Фреронами, надъ Шоме, но уважать домъ, съ особенности Монморанси’, а г-жа Робекъ была, дйствительно, одной изъ Монморанси.
Къ счастью въ энциклопедіи былъ одинъ мудрецъ, ‘дйствительный и единственный мудрецъ’ Даламберъ, умвшій такъ же хорошо какъ и Вольтеръ, ударить и спрятать свою руку, что всегда совтовалъ Вольтеръ. И согласно этому осторожному предписанію ‘собратья’ сваливали въ Сіоварь и ‘притворное правовріе’, и благочестивую ложь, а Вольтеръ приходилъ въ восхищеніе отъ ихъ умнья выворачиваться и искусства лгать. Не даромъ же онъ написалъ однажды свое знаменитое изреченіе: ‘Нужно лгать, какъ дьяволъ, не робко и не временно, а смло и постоянно’. Однако, если за искренность грозила опасность, называвшаяся Бастиліей, то и въ слишкомъ большой лжи было свое неудобство, тогда энциклопедія теряла все свое значеніе, она оказывалась безполезной, становясь безвредной, и Вольтеръ начиналъ жаловаться, что заходятъ слишкомъ далеко, т.-е. что лгутъ слишкомъ много и слишкомъ тяжело. Статьи по теологіи въ особенности ‘заставляютъ сжиматься его сердце’, очень тяжело печатать ‘какъ разъ обратное тому, что думаешь’. Забавно слышать это отъ того самаго Вольтера, который для того, чтобы не быть возведеннымъ на костеръ, запасался святой водой и такъ благочестиво пріобщался. (такъ какъ, въ конц концовъ, что такое причастіе, какъ не ‘скудный завтракъ?’) забавно слышать, говорю я, какъ Вольтеръ серьезно упрекаетъ Даламбера и его друзей въ недостатк храбрости и въ томъ, что они ‘позволяютъ унижать энциклопедію трусливымъ угодничествомъ передъ фанатиками’. Даламберъ разубждалъ его, совтуя ему прочитать статью ‘Figure’ или другія ‘еще боле сильныя’, и объяснялъ, что этотъ эзоповскій стиль никого не обманывалъ, однимъ словомъ употреблялъ вс усилія, чтобы успокоить этого ‘капризника’, желавшаго издали управлять арміей, не зная тысячи перипетій этой ученой войны, истиннымъ тактикомъ которой былъ, конечно, Даламберъ.
Что касается Дидро, то онъ, и посл привлеченія Вольтера въ энциклопедію, считалъ себя по прежнему дйствительнымъ редакторомъ ея. Неоднократно онъ забывалъ, или просто не желалъ, написать ему нсколько строкъ, которыя долженъ былъ написать, неловкость, или, быть можетъ, намренная дерзость, которая оскорбляла и поражала Вольтера.
Однажды Дидро два мсяца не отвчалъ ему, — Вольтеру, — котораго принцы и короли никогда не заставляли ждать такъ долго. ‘Когда я пишу прусскому королю, онъ длаетъ мн честь, отвчая мн не позже какъ черезъ недлю’.
Два года спустя, онъ жалуется Гримму во тому же поводу, но Дидро не обращаетъ никакого вниманія на вс эти стованія. Въ то же время онъ пишетъ г-ж Воланъ: ‘Нельзя вырвать единаго волоска у этого господина безъ того, чтобы онъ не сталь объ этомъ кричать на весь міръ’. Онъ хорошо знаетъ характеръ этого человка, который, — по его словамъ, — ‘желаетъ занимать вс пьедесталы’, но Дидро уметъ защищать свой.
Ясно, что Вольтеръ совсмъ не былъ, какъ это говорили, главой и учителемъ энциклопедической партіи. Ему не удалось, — какъ онъ хотлъ этого, — ‘объединить маленькое стадо’, т.-е. заставить его итти по указаніямъ его пастушескаго посоха.
Вотъ, въ общемъ, т причины, въ силу которыхъ онъ, не колеблясь, отдлился отъ своихъ друзей при первомъ признак опасности. Дйствительно, передъ бурей, вызванной книгой Гельвеція ‘О Дух’ въ 1768 г., онъ обращается въ бгство, Даламберъ — онъ это знаеть — хорошо освдомленъ, а онъ оставляетъ энциклопедію и Вольтеръ спшить вслдъ за нимъ ударить отступленіе, такъ какъ безспорно, что ‘если свобода иметъ нчто небесное, то спокойствіе еще лучше’.
Посл статьи ‘Исторія’ онъ не давалъ больше ничего для словаря, если не считать, впрочемъ, двухъ статей для третьяго тока, но ихъ онъ отправилъ къ Аржанталю, съ просьбой не выставлять его имени.
Тщетно Дидро умоляетъ его вернуться, ничто не могло боле заставить Вольтера выйти изъ своего убжища, онъ доходитъ даже до того, что требуетъ обратно свои вклады въ предпріятіе и просить Дидро возвратить ему вс его статьи и вс бумаги, относящіяся къ энциклопедіи. Дидро, изъ презрнія или просто по небрежности, не отвчаетъ на эту просьбу, которая, при повтореніи, становится требованіемъ: ‘Пусть онъ возвратитъ мн мои рукописи, — настаиваетъ Вольтеръ въ письм къ Даламберу, я не знаю, что можетъ оправдать его наглость’.
Но Вольтеру мало, что онъ самъ ушелъ изъ энциклопедіи, ему нужно, чтобы за нимъ послдовали вс, такъ какъ посл его ухода энциклопедія не должна больше существовать.
Чмъ станетъ она отнын ‘безъ свободы’ (т.-е. безъ Вольтера), безъ которой она не можетъ обойтись? Онъ берется обезпечить теперь энциклопедистамъ эту свободу, пусть они прідутъ печататься въ Лозанну, онъ ‘можетъ устроить ихъ очень хорошо’ и еще лучше будетъ управлять ими, когда они будутъ его гостями.
Но Дидро упорствуетъ, онъ предпочитаетъ стать боле ‘мягкимъ’, — какая жалость! покориться и ‘писать подъ вчнымъ гнетомъ, — какой позоръ’!
Затмъ, гибкій и изворотливый всегда ‘какъ ящерица’, онъ извивается и пользуется совершенно противоположными пріемами для достиженія своихъ цлей. То онъ поручаетъ Даламберу заявить отъ его имени всмъ тмъ, кто, какъ Дидро, не оставилъ энциклопедіи, что они ‘трусы’, то, наоборотъ, распускаетъ слухи, будто они могутъ очень дорого заплатить за свою смлость, ‘утверждаютъ, что враги энциклопедіи говорятъ: Oportet Diderot mori pro populo’. (Дидро слдуетъ умереть за народъ).
Дидро не отвчалъ ни звука до того дня, когда Вольтеръ имлъ наглость потребовать отъ него, чтобы онъ не только возвратилъ ему его бумаги, но и сжегъ бы ‘въ присутствіи д’Аржанталя’ его письмо ‘les Caconacs’.
Тогда Дядро отвчалъ ему очень сдержаннымъ письмомъ, въ которомъ объяснялъ почему, — вслдствіе обязательствъ съ французскими книгоиздательствами, — онъ не можетъ издавать ‘энциклопедію’ заграницей и закончилъ письмо такъ:
‘Не сердитесь же боле и, въ особенности, не требуйте у меня такъ настойчиво вашихъ писемъ, я пришлю намъ ихъ и безъ напоминаній и никогда не забуду этого оскорбленія’. ‘Статей вашихъ у меня нтъ, он вс у Даламбера и вы это хорошо знаете’. Вольтеръ, внезапно смягчившись, посл этого письма писалъ д’Аржанталю: ‘Если вы увидите милаго Дидро, скажите этому бдному рабу (Дидро былъ ‘рабомъ’ вслдствіе слова, даннаго книгоиздателямъ), что я его прощаю такъ же искренно, какъ сожалю о немъ. Дйствительно, у него не много свободнаго времени’.
Однако энциклопедія продолжаетъ издаваться безъ Вольтера и даже, какъ мы видли, противъ его желанія.
Что же предприметъ онъ, будетъ ли это ‘злое и необыкновенное дитя наслажденій’, — какъ называлъ его Дидро, — продолжать дуться на своихъ прежнихъ друзей? На это онъ не ршится, такъ какъ энциклопедисты, понемногу, станутъ въ Париж созидателями репутаціи, а Вольтеръ не врагъ самому себ, чтобы лишить свою славу такихъ прекрасныхъ рупоровъ.
Онъ снова поладить съ ними, т.-е. (это для него одно и то же) будетъ имъ льстить сверхъ всякой мры, не будетъ находить достаточныхъ похвалъ для ‘этой великой сокровищницы человческихъ знаніи’, являющейся ‘величайшимъ и самымъ прекраснымъ памятникомъ націи и литературы’, онъ будетъ даже имъ покровительствовать, или, по крайней мр, будетъ разсказывать, что онъ защищаетъ ихъ предъ своими великими друзьями, — принцами и королями, однимъ словомъ, онъ будетъ такъ много говорить, такъ много волноваться, что, не написавъ боле ни одной строки для словаря, явится для всхъ ‘главнымъ и полномочнымъ руководителемъ энциклопедіи’. н, дйствительно, онъ искренно съ ними, ихъ успхи и ихъ неудачи его то восхищаютъ, то огорчаютъ: ибо въ главномъ энциклопедисты и онъ всегда согласны: въ необходимости ‘уничтожить церковь’ (infame). Однако, теперь эта солидарность не мшаетъ ему высказывать о своихъ товарищахъ весьма свободныя сужденія, правда, онъ остерегается ясно формулировать ихъ въ своихъ письмахъ (он вдь ходятъ по рукамъ въ свт), но о его мнніяхъ легко можно догадываться при умньи читать между строкъ. Даже когда онъ хвалитъ ихъ, то длаетъ это съ такими преувеличеніями, точно говоритъ вамъ: ‘если я превозношу ихъ до небесъ, то потому, что я ихъ нисколько не боюсь и знаю, что публика всегда будетъ длать различіе между Вольтеромъ и Дидро’. При случа онъ и самъ могъ указать на это различіе.
‘Между нами говоря, — писалъ онъ д’Аржанталю, — гораздо легче усвоить ремесло Дидро, чмъ ремесло Расина’ — я, слдовательно, ремесло автора ‘Заиры’. И затмъ, объединяя въ одномъ презрніи всхъ ‘переписчиковъ’ энциклопедіи, онъ говоритъ: ‘гораздо легче переписывать ‘Targum’, чмъ мыслить’.
Онъ хорошо знаетъ и прекрасно говоритъ о томъ, что отличаетъ его, автора ‘Mondain’ и ‘Si&egrave,cle de Lonie XIV’ отъ всхъ тхъ, весь багажъ которыхъ состоитъ лишь въ ихъ философіи: ‘философскій духъ составляетъ характеръ литераторовъ, когда онъ соединяется съ хорошимъ вкусомъ, онъ образуетъ истиннаго писателя’. Въ пренебреженіи ко этому хорошему вкусу и упрекала ‘педантовъ’ энциклопедіи старая пріятельница Вольтера г-жа Дю-Дефанъ: ‘Вы воспитали мой вкусъ’, писала она Вольтеру, ‘ихъ мннія (энциклопедистовъ) могутъ согласоваться съ вашими и я ихъ охотно принимаю, но въ форм, въ манер они совершенно не походятъ на васъ’. И Вольтеръ не сдержался отвтить ей: ‘Какъ вы не почувствовали, что я думаю также, какъ вы? Но не забывайте, что я принадлежу партіи’. Въ большинств случаевъ онъ принадлежалъ только къ партіи Вольтера, такъ какъ у него срываются такія замчанія о своихъ союзникахъ: ‘моя маленькая партія меня очень занимаетъ. Признаюсь, вс мои сотоварищи не пользуются милостями Грацій’. Тактикой Палиссо будетъ хвалить Вольтера въ ущербъ энциклопедистамъ, на что Вольтеръ отвчалъ: ‘Вы заставляете меня краснть, когда говорите, что я выше тхъ, на кого вы нападаете. Я все же думаю однако, что пишу стихи лучше, чмъ они, и что я не хуже ихъ знаю исторію’. Если онъ позволяетъ себ болтать въ письмахъ такъ неосторожно на счетъ своихъ собратьевъ но оружію, то что же онъ долженъ говорить о нихъ въ тсномъ кругу?
Ознакомитъ насъ съ этимъ беретъ на себя принцъ де Линь въ своей книг ‘Sjour chez М. de Voltaire’, отрывокъ такъ хорошъ, что его нужно принести цликомъ: ‘Есть писатели (сказалъ ему принцъ де Линь), которыхъ вы, повидимому, уважаете.— Конечно сказалъ Вольтеръ, — и такихъ много: Даламберъ, напримръ, который, благодаря отсутствію воображенія, называетъ себя геометромъ, Дидро, который для того, чтобы заставить поврить, что оно у него есть, прибгаетъ къ ходульности и напыщенности, и Мармонтель, поэзія котораго, говоря между нами, темна и непонятна. Эта люди скажутъ, что я завистливъ {Къ этому замчанію Вольтера о Мармонтел мы можемъ присоединить недурной анекдотъ, разсказанный Фрерономъ: ‘Одинъ начинающій философъ отозвался однажды съ недостаточнымъ уваженіемъ о Расин и Буало въ присутствіи знаменитаго писателя (Вольтера).— Осторожне, — молодой человкъ, — сказалъ Вольтеръ, — они ваши учителя… Но молодой философъ настаивалъ на своимъ и сослался въ подтвержденіе своихъ мыслей на академика, котораго пвецъ Генриха IV самъ много хвалилъ, а именно на Мармонтеля’, весьма мало уважавшаго этихъ двухъ великихъ поэтовъ семнадцатаго вка. Тогда, — возразилъ умный старикъ съ очаровательной наивностью, — его стихи, вроятно, пользуются большой славой’. (Anne littraire, 1773, t. I, p. 17).}: пусть они прохаживаются на мой счетъ’. И его собратья не стснялись, дйствительно, злословить на его счетъ. Открыто они курили ему фиміамъ въ энциклопедіи, если онъ готовилъ новую работу, ее провозглашали предъ всмъ міромъ шедевромъ, но въ то же время вознаграждали себя за эти похвалы, длая въ письмахъ къ своимъ друзьямъ замчанія подобнаго рода: ‘Вольтеръ работаетъ надъ изданіемъ Корнеля. Бьюсь объ закладъ, что примчанія, которыми оно будетъ начинено — будутъ маленькими сатирами. Среди насъ я вижу дюжину лицъ, которыя, не поднимаясь на цыпочки, выше его головою (двнадцать человкъ, это было много! считая, въ томъ числ, конечно, и автора письма), этотъ человкъ является посредственностью во всхъ областяхъ’. Это, быть можетъ, и справедливо, но если-бы эту страшную фразу могъ прочитать Вольтеръ, можно представить себ неистовый гнвъ ‘патріарха’ противъ его дорогого ‘Платона — Дидро’! Но если Вольтеру и не было извстно это письмо Дидро, то онъ все же хорошо зналъ всхъ своихъ товарищей но энциклопедіи и могъ, судя по себ, составить врное представленіе о тхъ чувствахъ, которыя они питали другъ къ другу. Такъ, однажды, въ минуту искренности онъ писалъ имъ: ‘Дти мои, любите другъ друга… если можете’! и эта фраза является предсказаніемъ всего того, что намъ придется говорить дале объ энциклопедической партіи.
Въ большой энциклопедіи, однако, первое мсто занимаетъ не литература, — хотя бы даже статьи, написанныя по этимъ вопросамъ, вышли изъ подъ пера Мармонтеля или Вольтера, — а наука, и Даламберъ, съ перваго же тома, является ея глашатаемъ.
Своей знаменитой ‘Вступительной Рчью’, своими предисловіями и многочисленными научными статьями въ первыхъ семи томахъ, а также и по общему направленію, наконецъ, которое вмст съ редакторомъ онъ придалъ съ самаго начала всему труду, Даламберъ заслужилъ, чтобы потомство соединяло его имя съ именемъ Дидро каждыя разъ, когда говорится объ энциклопедій.
Даламберъ, хотя и былъ моложе Дидро на четыре года, въ моментъ появленія энциклопедіи пользовался уже большой извстностью, тогда какъ Дидро знали только въ тсномъ литературномъ кругу, какъ автора философскихъ этюдовъ и нсколькихъ разсказовъ, появившихся безъ подписи, д’Аржансонъ называетъ его еще въ феврал 1752 г. ‘нкто Дидро’. Въ 1742 г., двадцати пяти лтъ отъ роду, Даламберъ уже вошелъ въ академію наукъ, въ слдующемъ году его ‘Trait de dynamique’ сразу поставило его имя въ ряды первыхъ геометровъ Европы’ {‘Даламберъ’ — Жозефа Бертрана, Hachette, p. 36.}, наконецъ въ 1746 г. онъ получилъ премію, назначенную берлинской академіей автору лучшей работы о происхожденіи втра. Лебретонъ, какъ мы видимъ, выбралъ хорошаго помощника для Дидро.
Великолпныя общанія ‘Вступительной рчи’, которую мы разсмотримъ ниже, и восторженный пріемъ, оказанный ей обществомъ, повидимому, должны были неразрывно связать Даламбера съ судьбой энциклопедіи, самъ онъ въ предисловіи къ III тому заявлялъ о ршеніи ‘всмъ пожертвовать благу энциклопедіи’. Какія бы оскорбительныя нападки ни сыпались на энциклопедію, онъ ободрялъ себя и находилъ силы презирать ихъ, вспоминая ту басню Боккалини, которую Вольтеръ разсказалъ въ своемъ предисловіи къ ‘Alzire’: ‘Одному путешественнику очень докучалъ шумъ стрекозъ, онъ хотлъ ихъ убить, но гоняясь за ними, сбился съ пути, ему нужно было бы спокойно продолжать свой путь, и стрекозы умерли бы сами черезъ недлю’. Итакъ, въ 1754 г. Даламберъ взялъ на себя, — въ столь яркихъ и опредленныхъ выраженіяхъ, — новое обязательство предъ обществомъ. Черезъ четыре года онъ неожиданно порвалъ съ Дидро и оставилъ энциклопедію. Что же произошло и что могло бы оправдать такой внезапный поворотъ?
Надъ седьмымъ томомъ энциклопедіи въ 1758 г. разразился самый страшный кризисъ, который когда либо переживала энциклопедія. Даламберъ своей статьей ‘Genve’ вызвалъ краснорчивые парадоксы Руссо ‘Sur les spectacles’ (о зрлищахъ) и громкія жалобы женевскихъ пасторовъ, считавшихъ себя оклеветанными коварными поздравленіями Даламбера, восхищавшагося ихъ ‘социніанствомъ’.
Затмъ злополучная работа Гельвеція ‘о Дух’ произвела переполохъ въ лагер энциклопедистовъ, которые увидали себя въ одно и тоже время и превзойденными, и скомпрометированными этимъ ‘enfant terrible’ философіи. Жоли де Флери немедленно же направилъ свои ораторскія громовыя стрлы противъ Гельвеція и энциклопедистовъ. и, вслдствіе его страшнаго обвинительнаго акта, парламентъ и королевскій совтъ уничтожили привиллегію и запретили продажу энциклопедіи. Чтобы защитить себя отъ всхъ этихъ бурь, которыя, ударъ за ударомъ, разражались надъ философской партіей, Даламберъ поспшилъ порвать съ ней и осторожно укрылся въ своей норк.
Въ сущности его энциклопедическое усердіе никогда не было чрезмрнымъ: онъ былъ достаточно хорошо защищенъ отъ увлеченій не только тмъ, что онъ самъ называлъ ‘освжительной боязнью костровъ’, но также и естественной осторожностью скептическаго ума и сухого сердца. Весьма мало ‘чувствительный вопреки мод’, недоступный для той любви къ человчеству и страсти къ общественному благу, которыми проникнуты почти вс сочиненія этой эпохи, и которыя искупаютъ множество напыщенныхъ и ходульныхъ страницъ, — Даламберъ не достаточно уважалъ людей, чтобы ‘жертвовать своимъ спокойствіемъ, — по мткому замчанію Кондорсе, — неопредленной надежд быть полезнымъ’. Онъ самъ писалъ Вольтеру: ‘смйтесь надъ глупостью людей, я длаю также, какъ и Вы’.
И онъ длалъ даже больше, такъ какъ желалъ смяться надъ всмъ: ‘надъ Лабарромъ, такъ же, какъ надъ Юмомъ и Жанъ-Жакомъ’, и Вольтеръ долженъ былъ ему напомнить, что ‘теперь нельзя боле шутить, что острыя словечки не подходятъ боле къ эпох насилій’. А съ другой стороны Протагоръ (такъ называлъ Даламбера Вольтеръ) былъ слишкомъ убжденъ, какъ онъ утверждалъ самъ, что во всхъ вопросахъ можно найти дв стороны, а, слдовательно, говорить и за и противъ, онъ слишкомъ исключительно врилъ въ одн лишь математическія истины, чтобы сражаться съ заблужденіями своего времени со смлостью Жанъ-Жака или съ ожесточеніемъ Вольтера. ‘Я очень хотлъ бы служить разуму, — писалъ онъ этому послднему, — но я еще боле желаю быть спокойнымъ’. А энциклопедія въ 1758 г. была слишкомъ опорочена: тамъ было слишкомъ много компрометирующихъ товарищей, и, наконецъ, она являлась мишенью слишкомъ ‘низкихъ’ нападокъ Моро и Фрерона, чтобы можно было надяться на продолженіе работы тамъ вполн свободно и безопасно. Напрасно Малербъ объяснялъ со свойственнымъ ему здравымъ смысломъ, ‘что невозможно защищать религію, не снимая масокъ съ тхъ, кто на нее нападаетъ’. Очень чувствительный, какъ Вольтеръ, и очень нетерпимый, какъ вс энциклопедисты, Даламберъ не могъ допустить, чтобы Фрерону было позволено разоблачать вс погршности его перевода Тацита, или Моро изображать его, даже аллегорически, въ памфлет ‘les Cacouacs’. ‘Думаете-ли вы, — писалъ онъ Вольтеру по поводу этого нелпаго памфлета, — что жестокая сатира противъ насъ была послана изъ Версаля автору, съ приказаніемъ напечатать ее?! Я совершенно измученъ оскорбленіями и притсненіями всякаго рода, которыя энциклопедія навлекаетъ на насъ. Гнусныя сатиры, направленныя противъ насъ, вс т обличенія, тотъ шумъ, который поднимаютъ въ Версал вокругъ нашихъ именъ въ присутствіи короля, nemine reclamante (при общемъ молчаніи) новая и нестерпимая инквизиція, которой хотятъ подвергнуть энциклопедію, какъ намъ новыхъ цензоровъ, нелпе и несговорчиве которыхъ нельзя было бы найти и въ Гоа, — вс эти причины, въ соединеніи съ нкоторыми другими, принуждаютъ меня навсегда отказаться отъ этой проклятой работы’. Эти ‘другія причины’ поспшнаго бгства Даламбера открываетъ Дидро въ письм, которое было безъ сомннія продиктовано раздраженіемъ, но факты, изложенные въ немъ, должны быть врны, такъ какъ Дидро разсказываетъ М-elle Воланъ о своей бесд съ Даламберомъ. Послдній потребовалъ у издателей громадную сумму, напечатавъ на сторон свои собственныя статьи изъ энциклопедіи. И это, нужно думать, вполн врно, такъ какъ есть основанія полагать, что Даламберъ не былъ человкомъ безкорыстнымъ и тмъ гордымъ нищимъ, какимъ онъ иметъ обыкновеніе изображать себя предъ вами. Правда, онъ отказался отъ знаменитой ренты въ сто тысячъ ливровъ, которую ему предлагала Екатерина за воспитаніе великаго князя и изъ-за которой его друзья и онъ самъ подняли такой шумъ, но это было сдлано, говоритъ наивный Кондорсе, потому, что предложеніе исходило отъ ‘безпокойнаго двора, гд въ теченіе двадцати лтъ революція дважды опрокидывала тронь и гд перемна министерства часто была также гибельна, какъ и революція’, а вс хорошо знали, чмъ бывали эти кровавыя революціи, заставившія Вольтера сказать, несмотря на его традиціонныя шутки надъ романскими народами: ‘Я все-же предпочитаю быть французомъ, чмъ русскимъ’, и которыя вырвали у самого Даламбера слдующее искреннее признаніе о его ‘добромъ дл’ Екатерин, посл убійства Іоанна VI: ‘Я полагаю, что философія не должна слишкомъ хвалиться подобными учениками’. А затмъ Петербургъ былъ слишкомъ далекъ отъ Парижа, единственнаго мста, гд можно было пріятно жить въ восемнадцатомъ вк, — и вдобавокъ тамъ было страшно холодно: побывавъ тамъ, бдный Дидро дрожалъ до конца своихъ дней! Одобряя Даламбера за его мудрое ршеніе остаться у своего очага, зябкій Вольтеръ восклицалъ: ‘Врядъ ли пріятно одться въ шкуры куницъ и оставить тамъ свою собственную!’ Мы видимъ такимъ образомъ, что если Даламберъ не погнался за богатствомъ, то не потому лишь, какъ увряетъ Кондорсе, ‘что его таланты принадлежали родин’. Онъ справедливо думалъ и открыто говорилъ, что пользоваться милостями монарховъ выгодне и безопасне на разстояніи. По этой же причин онъ благоразумно отказался быть президентомъ академіи въ Берлин посл смерти Мопертюи. Но если онъ и ршилъ не хать ни въ Россію, ни въ Пруссію, то все же прекрасно допускалъ, чтобы деньги и изъ Пруссіи и изъ Россіи притекали къ нему, такъ какъ ‘любовь къ независимости, доходившая, — какъ онъ самъ говорилъ, — до фанатазма’, не мшала ему, однако, получать правильно его ‘маленькую бранденбургскую пенсію’, т.-е. 1200 ливровъ ренты, которую онъ, въ конц концовъ, дйствительно заслужилъ, долго переноси невроятно пренебрежительное обращеніе своего покровителя, эта же ‘любовь къ независимости’ не мшала ему и выпрашиватъ у Фридриха 2000 экю, на поздку въ Италію, и наконецъ, выклянчиватъ — слово вполн справедливо — милости Екатерины II.
Даламберъ ушелъ изъ энциклопедіи, гд, какъ ему казалось, больше ничего нельзя было получить, кром лишенія свободы и строгихъ осужденій. Онъ надялся одинъ моментъ, что Дидро возстановить себя въ глазахъ общества, оставивъ вмст съ тмъ энциклопедію. ‘Я не знаю, — писалъ онъ Вольтеру, — что предприметъ Дидро. Сомнваюсь, чтобы онъ продолжалъ работу безъ меня, если онъ останется, то тмъ самымъ приготовитъ себ хлопотъ и огорченіи на десять лтъ’.
Дидро, какъ извстно, остался одинъ продолжать тяжелый трудъ, но онъ потерялъ въ Даламбер своего самаго полезнаго помощника, мы увидимъ, дйствительно, какую важную и въ то же время интересную роль игралъ Даламберъ въ исторіи энциклопедіи. Прежде всего, онъ завербовалъ для нарождающагося словаря, который нуждался въ рекомендаціяхъ и похвалахъ, — самую большую трубу этого вка: мы говоримъ о Вольтер. Безъ сомннія, Вольтеръ былъ готовъ войти по первому зову въ эту юную милицію свободныхъ мыслителей, которые грозили захватить въ свои руки общественное мнніе, и не просилъ ничего, — по примру льва изъ басни, — кром участія въ длеж ея шумной славы. Но нужно бы.о еще умть сказать Вольтеру лестныя слова, которыхъ ожидало его требовательное самолюбіе, а это могъ съ успхомъ сдлать гораздо лучше, чмъ небрежный и грубый Дидро, — вкрадчивый и настойчивый Даламберъ: вдь онъ былъ способенъ прочитать (или, по крайней мр, сказать, что прочиталь: результаты одни и т-же) ‘три раза подъ рядъ ‘Si&egrave,cle de Louis XIV’, и съ такимъ удовольствіемъ, что онъ хотлъ бы ‘потерять память, чтобы имть возможность перечитать ее еще разъ’. Мы увидимъ сейчасъ, какъ ‘Вступительная Рчь’ заплатила ‘этому рдкому генію дань похвалъ, которую онъ вполн заслуживалъ’. Заполучивши Вольтера, нужно было — и это представляло гораздо большія трудности — удержать его въ своихъ рядахъ:. удержать Вольтера, желавшаго всегда и во всемъ быть первымъ! Затмъ, нужно было еще, — въ виду приказанія, даннаго энциклопедіи свыше, быть ортодоксальной, — постоянно напоминать ему объ этомъ, такъ какъ онъ, стоящій очень далеко отъ поля битвы, не всегда отдавалъ себ отчетъ въ трудностяхъ борьбы и хотя и рекомендовалъ другимъ длать ‘бархатныя лапы’, самъ не могъ пропустить ни одного случая, чтобы не показать когтей и не царапнуть.
‘Намъ доставитъ очень много труда и заботъ, — писалъ ему Даламберъ, — провести статью ‘литургія’ тмъ боле, что опубликовывается декретъ, предписывающій смертную казнь всмъ, кто напечатаетъ статьи, стремящіяся задть религію. Однако, съ нкоторыми смягченіями все пойдетъ хорошо, никто не будетъ повшенъ, и истина будетъ сказана. Да, у насъ плохи статьи по теологіи, но съ цензорами-теологами и съ привиллегіей я не врю въ возможность сдлать ихъ лучшими’. Правда, Вольтеру поручаются статьи незначительныя, почти исключительно литературныя, но это ничего не значитъ! ‘He вы-ли присылаете намъ то, что заставляетъ всхъ читать насъ’? Статья ‘мысль’, которую Вольтеръ проситъ для себя, уже отдана, но ему предлагаютъ взамнъ слово ‘воображеніе’, а ‘кто-же можетъ лучше справиться съ нимъ? Онъ можетъ сказать, какъ Гильомъ: ‘это я беру по праву’. Дидро и въ голову не приходило и некогда было говоритъ вс эти пріятныя вещи. Мы даже видли, что онъ но своей небрежности не отвчать на письма тому, которому и принцы считали за честь аккуратно отвчать на письма.
Такимъ образомъ, не Дидро, а Даламберъ воплощаеть и представляетъ для Вольтера энциклопедію, и когда въ Ферне онъ будетъ говорить о ней г-ж д’Эпинэ, то у него на устахъ постоянно будетъ г-жа Даламбера. Даламберъ — энциклопедистъ, который ему особенно по сердцу, и кром того, это истинный мудрецъ: Сократь безъ Алкивіада, античный характеръ, по таланту же — это Паскаль безъ суеврія.
Если мы видимъ Вольтера, которому. конечно, ‘комплименты ничего не стоятъ’, но который всегда знаетъ, что они могутъ ему принести, — если мы видимъ его, говорю я, расточающимъ такія похвалы Даламберу, — то можно догадаться, что онъ весьма сильно нуждается въ немъ. И, дйствительно, Даламберъ не только его уполномоченный передъ Дидро и энциклопедистами, но онъ еще и его поставщикъ литературныхъ и другихъ новостей: онъ ‘сообщаетъ ему вс текущія глупости’, Даламберъ учитъ его тому, что можно позволить себ говорить и о чемъ нужно молчать, смотря по тому, на чьей сторон въ данный моментъ перевсъ: на сторон философовъ или дешевыхъ педантовъ. Онъ же указываетъ ему, сообразуясь съ обстоятельствами, что подобаетъ хвалить и чему можно позволить себ ‘дать тумака’. Пусть онъ не довряетъ ‘одной дам, которая не любитъ философовъ’, — т.-е. m-me Помпадуръ, и даже ‘одному изъ ея большихъ друзей — де Шуазелю’, у котораго всегда Даламберъ ‘торчитъ, какъ бльмо на глазу’.
Въ этой партизанской войн они предостерегаютъ, одобряютъ и защищаютъ другъ друга, смотря по перипетіямъ борьбы, какъ ловкіе товарищи по оружію и какъ добрые ‘братья’, довольные другъ другомъ, они называютъ одинъ другого уменьшительными фамильярными именами: одинъ — Бертранъ, другой Ратонъ, только кому-то изъ двухъ придется таскать каштаны для другого! ‘Братъ Протагоръ, пишетъ Вольтеръ, довольствуется смхомъ и забываетъ ‘душить гадину’.
‘Вы свободны только съ вашими друзьями, когда двери закрыты… почему не выпускать разъ въ годъ хорошаго труда противъ фанатизма?’ Владтель Фернея говорилъ объ этомъ вполн спокойно въ ста пятидесяти лье отъ площади ‘Palais de justice’, гд сжигали книги, и Даламберъ прекрасно могъ, для защиты ханжества энциклопедіи, напомнить ему, что все это было лишь ‘эзоповскимъ языкомъ’ и что то-же самое можно найти и въ его маленькомъ ‘философскомъ словар’. Вольтеръ все это выслушалъ и вознаградилъ себя, давъ еще нсколько щелчковъ церкви (l’infame), которую, однако, онъ самъ продолжалъ ‘вншнимъ образомъ осыпать любезностями’. Въ конц концовъ, къ чему же стремились философы? Цль ихъ была, вопреки всмъ препятствіямъ, пріобртать возможно больше сторонниковъ, обращать въ свою вру возможно больше душъ. А для этой цли нужна была общая солидарность и единеніе, для достиженія которыхъ и для того, чтобы оставаться добрыми друзьями, необходимо было оказывать другъ другу услуги, — такъ напр. громко заявлять, не моргнувъ бровью, что Вольтеръ былъ значительно выше Корнеля и Расина, такъ какъ ‘Корнель резонируетъ, Расинъ повствуетъ, а Вольтеръ трогаетъ’. Въ отвтъ на это Вольтеръ писалъ, что въ Ферне ждутъ энциклопедію ‘для того, чтобы поучаться и услаждать конецъ своихъ дней’.
При такой игр Даламберъ и Вольтеръ стали лучшими друзьями въ мір. ‘Никогда еще не было, — говоритъ Maлe дю Панъ, — между писателями боле курьезнаго договора, чмъ тотъ, который связывалъ Вольтера и Даламбера. Вслдствіе молчаливаго соглашенія, заключеннаго между ними, поэтъ не переставалъ восхищаться литературными талантами геометра, а геометръ — философской глубиной поэта. Лишь только какой-нибудь противникъ направлялъ свое копье въ слабо защищенное мсто одного изъ нихъ, другой спшилъ ему на помощь. При такомъ союз власть ихъ простиралась отъ Камчатки до Пиренеевъ, но старикъ, не жившій въ столиц Франціи, несмотря на двадцать внковъ, надтыхъ ему на голову, прекрасно понималъ преимущества позиціи своего ловкаго товарища, управлявшаго въ Париж двумя академіями и державшаго въ своихъ рукахъ вс нити литературнаго міра {Mallet du Pan: Mm. et. Coresp. 1851. Amyot. t. 1. p. 51.}’. Эта послднія слова Мале дю-Пана заставляютъ насъ упомянуть о другой услуг, оказанной Даламберомъ ‘Энциклопедіи’: онъ былъ драгоцннымъ мостомъ, соединявшимъ не только Дидро и Вольтера, но также энциклопедистовъ и академію. Даламберъ, даже выйдя изъ состава редакціи энциклопедіи, не переставалъ редактировать чисто математематическія статьи и до конца остался однимъ изъ главныхъ вождей философской партіи, наиболе дятельнымъ посл Вольтера, боле, чмъ кто-либо другой, онъ прилагалъ усилія для того, чтобы собрать ‘маленькое стадо’, а чтобы лучше защищать его отъ ‘волковъ и лисицъ’ (отъ іезуитовъ и янсенистовъ), онъ сумлъ почти цликомъ ввести его въ неприкосновенное убжище — Академію {Объ этой новой роли Даламбера говоритъ подробно Брюнель въ своемъ ученомъ труд, къ которому мы можемъ отослать нашего читателя: Les philosophes et l’Academie franaise’. Hachette, 1884 г.}. Но въ своихъ интригахъ въ академіи, такъ же какъ въ договор съ фернейскимъ дьяволомъ, Даламберъ является только агентомъ энциклопедистовъ, это еще не Даламберъ издатель, а тмъ боле ни вдохновитель энциклопедіи. Чмъ же онъ былъ въ этой послдней роли? Если мы лишены возможности узнать это непосредственно (его бесды съ Дидро и другими энциклопедистами намъ неизвстны), то легко можемъ найти отвть на этотъ вопросъ, изучая его характеръ и его статьи. Такъ какъ онъ геометръ прежде всего, то ему, вроятно, нужно приписать кое-какой порядокъ, который мы встрчаемъ въ первыхъ томахъ ‘энциклопедіи’. Если есть въ нихъ нкоторая пропорціональность между трактуемыми предметами, то, безъ сомннія, честь за это принадлежитъ ему, а не главному издателю, который былъ, какъ извстно, воплощеніемъ безпорядочности. Но этимъ еще не исчерпывалось его значеніе для энциклопедіи: прекрасно владвшій собой, хотя и очень страстныя, что позволяло ему быть одновременно и ловкимъ человкомъ и сектантомъ, Даламберъ умлъ быть укротителемъ безмрнаго энтузіаста Дидро, и, если такъ можно выразиться, уравновшивать Вольтера, который, всегда колеблясь между двумя крайностями, то клялся посадить на академическое кресло наиболе скомпрометированнаго изъ всхъ авторовъ ‘Энциклопедіи’, самого Дидро, — то хвастался громогласно тмъ, что онъ самый благочестивый католикъ.
Даламберъ не одобрялъ всхъ этихъ безразсудныхъ выходокъ, онъ предпочиталъ тихонько раздавить чудовище, длая видъ, что оберегаетъ его, ‘съ суеврія нужно не срывать маску, но медленно и постепенно снимать ее и въ то же время не показывать своего лица и не позволять врагу захватить себя врасплохъ’.
Выпуская въ свтъ въ 1759 г. свои ‘Elments de littrature’, онъ, дйствительно, могъ публично высказать самъ себ ‘то утшеніе, что до сихъ поръ еще изъ всхъ его многочисленныхъ трудовъ не могли извлечь ни одного положенія, достойнаго порицанія’. И когда, спустя четыре года, брать ‘друга Помпиньяна’, епископъ города Пюи позволилъ себ ‘оскорбить его’ въ своемъ пасторскомъ поученіи, Даламберъ имлъ полное право возразить: ‘Вы помстили меня въ ряды враговъ религіи, на которую я никогда, однако-жъ, не нападалъ’. И это было почти врно: Даламберъ никогда не нападалъ на религію прямо.
Нужно ли упрекать его за эту изворотливость и эти предосгорожности? Онъ могъ оправдать свою тактику: въ то самое время, когда Даламберъ писалъ эта слова епископу Пюи, Гельвецій за то, что позволилъ себ пофилософствовать немного свободно, долженъ былъ перенести позоръ отреченія отъ своихъ словъ, а Руссо за своего ‘Эмиля’ былъ взятъ подъ стражу, и если Вольтеръ могъ безнаказанно смяться надъ многимъ и многими, то только потому, что между Фернеемъ и Парижемъ было сто пятьдесятъ лье и граница. Но въ Париж вс были въ рукахъ Омери и омеристовъ. Трудъ такихъ размровъ, какъ ‘энциклопедія’, нельзя было спрятать подъ плащъ, и отвтственность, кром того, падала на вс томы, ихъ нужно было печатать и издавать открыто, а для этого нужно было получить, т.-e. заслужить королевскую привиллегію.
Словомъ, для того, чтобы ‘Энциклопедія’ появилась, взбалмошный и наивный Дидро долженъ былъ неминуемо соединиться съ какимъ-либо искуснымъ хитрецомъ. который былъ бы его товарищемъ и руководителемъ. Для того, чтобы лавировать среди многочисленныхъ опасностей, ему необходимъ былъ именно Даланберъ, такъ какъ послдній былъ дйствительно незамнимымъ хитрецомъ и, по образному и мткому выраженію Баррюэля, ‘лисицей энциклопедіи’.

IV.

Прежде всего нужно было объявитъ обществу o выход энциклопедіи и подготовить его къ врному пониманію ея. Въ ноябр 1750 г. Дидро, въ краткомъ проспект, возвелъ фасадъ огромнаго монумента, въ іюл 1751 г. Даламберъ, въ ‘Вступительной рчи’, построилъ, такъ сказать, грандіозный вестибюль. Въ философскихъ обзорахъ онъ объяснилъ сначала, какъ зарождались науки, одн посл другихъ и одн отъ другихъ, и показалъ затмъ, кто были у различныхъ народовъ и въ различныя историческія эпохи — ученые и мыслители, наиболе содйствовавшіе развитію человческаго знанія, о богатствахъ котораго подробно будетъ говорить словарь. Постараемся же дать представленіе объ этой знаменитой рчи, освободивъ ее отъ всхъ надстроекъ, которыя создавались во время работы, отъ тхъ ‘лсовъ’, такъ сказать, которые окружали зданіе.
Громадный трудъ, предпринятый Дидро и Даламберомь, имлъ дв различныя цли: онъ долженъ былъ показать порядокъ и связь человческихъ знанія и, во-вторыхъ, онъ является объяснительнымъ систематическимъ словаремъ и долженъ, какъ таковой, одновременно заключать въ себ и общіе принципы наукъ и искусствъ, и наиболе существенныя подробности, составляющія самое тло и сущность ихъ.
Различныя науки, разсматриваемыя съ первой точки зрнія, т.-е. съ энциклопедической, связаны другъ съ другомъ цлью, звенья которой и нужно найти. Но для того, чтобы лучше установить эту энциклопедическую связь наукъ между собою, Даламберъ старается сперва отыскать въ самомъ отдаленномъ прошломъ человчества зарожденіе наукъ и установить ихъ историческую преемственность, т.-е. т причины, которыя заставляютъ ихъ появляться одн вслдъ за другими. Каждая наука только соединеніе нашихъ мыслей о ряд отдльныхъ предметовъ, и если мы хотимъ продолжить нашъ анализъ до конца и достигнуть самаго источника вашихъ знаній, то нужно захватить, такъ сказать, при ихъ рожденіи первичныя идеи, которыя возникаютъ въ васъ и, такимъ образомъ, какъ бы прослдить древнюю исторію человческаго духа. И, наконецъ, сама идея — не первичный фактъ въ этой исторіи, такъ какъ она сама порождается ощущеніемъ. Что узнаемъ мы посредствомъ ощущенія? Прежде всего о нашемъ существованіи, такъ какъ наши ощущенія — это мы сами, во-вторыхъ, мы познаемъ тла и, раньше всего, наше собственное, такъ какъ, если оно, какъ и вс другія, вн насъ, все-таки оно самое близкой къ намъ-самимъ. Затмъ, — и это третье завоеваніе духа, — необходимость сохранять наше тло заставляетъ насъ различать среди вншнихъ предметовъ, т, которые могутъ быть вамъ полезны или вредны, чтобы понемногу пріобртать одни и остерегаться другихъ.
Сдлаемъ еще одинъ шагъ: среди существъ, находящихся вн насъ, мы замчаемъ подобныя намъ и отсюда заключаемъ, что у нихъ т-же нужды, что и у насъ, и что въ нашихъ и ихъ интересахъ соединиться и помогать другъ другу. И вотъ съ этой цлью люди создаютъ рчь и общество.
Едва народится это общество, какъ наиболе сильные ужи начинаютъ притснять слабыхъ, тогда послдніе спрашиваютъ себя, есть-ли основанія для этихъ притсненій и, не находя ихъ, протестуютъ. Это крикъ природы, это начало нравственности, такъ-какъ это — утвержденіе естественнаго права, спавшаго въ глубин нашего созданія и внезапно пробужденнаго первымъ насиліемъ безъ достаточной причины, а, значитъ, и безъ справедливости. Наше тло, которому грозятъ со всхъ сторонъ самые разнообразные враги, скоро заставляетъ обратитъ вниманіе на самого себя и на необходимость искать во вн тхъ союзниковъ, которые помогутъ ему прежде всего жить, затмъ жить удобно,— и вотъ мы на пути прикладныхъ наукъ и полезныхъ искусствъ. По этому пути люди прошли три стадіи. На первой они изучали природу и, пытаясь извлечь изъ этого изученія пользу для себя, изобрли земледліе и медицину: вдь нужно было прежде всего думать, какъ прокормить себ и какъ сохранить свою жизнь. Но посл того, какъ поди долгое время реально и ‘на практик’ комбинировали тла, которыя они употребляли дли своихъ нуждъ, и посл того, какъ они создали чисто эмпирическую физику (таковы земледліе и медицина первыхъ вковъ), люди понемногу стали комбинировать только въ ум наиболе отвлеченный свойства тлъ, напримръ, протяженность и число и, такимъ образомъ, во второй стадіи возникли геометрія и ариметика. Наконецъ, разложивъ тла на ихъ составные элементы и отдливъ отъ нихъ идеи, которыя мы о нихъ имемъ, — чтобы основать на каждой изъ этихъ абстрактныхъ идей различныя науки, мы, идя обратно но нашимъ слдамъ, вновь возстановляемъ понемногу физическій міръ, возвращая тламъ ихъ свойства, реально ихъ создающія: мы возстановляемъ, напримръ, ихъ непроницаемость и движеніе и получаемъ механику, затмъ, изслдуя одновременно разстояніи и движеніе небесныхъ тлъ, мы основываемъ астрономію, — т.е. самое высшее примненіе объединенныхъ механики и геометріи.
Итакъ, наше тло и его нужды, требующія удовлетворенія, — такова была отправная точка нашихъ первыхъ изслдованій, которыя привели, въ конц концовъ, къ наиболе общимъ свойствамъ матерія: величин и протяженности. Вс наши относительныя знанія о тлахъ заключаются между этими двумя идеями. Однако эти знанія, — если и являются, быть можетъ, по времени первыми, — не остаются долго единственными, занимающими человческій духъ: дйствительно, выгода, которую люди увидли въ расширеніи и комбинированіи своихъ идей, рано показала имъ ту пользу, какую они могли бы извлечь, возведя въ искусство самое пріобртеніе этихъ идей и передачу ихъ другимъ. Это искусство — логика, затмъ люди, чтобы лучше сообщать другъ другу свои мысли, не ограничились тмъ, что стали приводить ихъ въ логическій порядокъ, а захотли также и выражать ихъ возможно боле красиво, и для этого усовершенствовали языки и дали имъ законы, выработанные грамматиками.
Но логика и грамматика обращались лишь къ уму, желая заставить его понять идеи, люди же хотли найти дорогу и къ сердцу себ подобныхъ, хотли заставить ближнихъ раздлять ихъ чувства и ихъ страсти, и тогда-то человческій гнвъ произвелъ на свтъ чудеса краснорчія.
Затмъ еще новый успхъ: до сихъ поръ жили только въ кругу своихъ современниковъ, — теперь же захотли одновременно жить и въ прошломъ и говоритъ съ будущими поколніями. Изъ этого благородного честолюбія, побуждающаго къ расширенію нашихъ знаній и продолженію вашей дятельности за предлы настоящаго, родилась Исторія, у которой немедленно же явилось дв помощницы: хронологія, размщающая людей во времени, и географія, указывающая ихъ мсто въ пространств.
До сихъ поръ мы перечисляли лишь первичныя идеи, которыя мы получаемъ непосредственно отъ тлъ, и науки, являющіяся результатомъ этихъ идей. Но есть другой источникъ идей, не мене плодотворныхъ, чмъ первыя: это т идеи, которыя образуемъ мы сами, воображая себ предметы, подобные тмъ тламъ, отъ которыхъ у насъ возникли первичныя идеи. Тогда — это была сама природа, которую мы вопрошали, чтобы вырвать у нея ея тайны, и т отвты, которые непосредственно она давала намъ, истолкованные нашимъ умомъ, становились понемногу науками о тл и дух, теперь же — природа, имитированная и преобразованная этой имитаціей лишь при посредств нашего воображенія, станетъ предметомъ различныхъ искусствъ: архитектуры, живописи, скульптуры, поэзіи и музыки, общая цль которыхъ услаждать ужъ и чувства и украшать человческую жизнь. Такимъ образомъ все всходитъ отъ человка и все къ нему же приводятъ, созданныя человкомъ науки и искусства не имютъ другой цли, какъ удовлетвореніе нуждъ его тла и капризовъ его воображенія.
Итакъ, Даламберъ написалъ въ общихъ чертахъ исторій прогресса человческаго духа и сдлалъ это, какъ философъ, т.-е. въ виду невозможности найти свидтельства, онъ разсказалъ, какъ и когда науки должны были родиться и породить за собой другія, эта философическая исторія поможетъ намъ составить теперь на порог энциклопедіи собственно энциклопедическую, т.-e. систематическую таблицу наукъ и искусствъ, или, какъ еще называетъ ее Даламберъ, ихъ генеалогическое древо.
Теперь вопросъ въ томъ, чтобы пользоваться этой исторіей наукъ, но не подчиняться ей, такъ какъ науки не укладываются логически въ томъ порядк, въ какомъ исторически они слдовали одна за другой, точка зрнія здсь мняется: наблюдатель долженъ занять позицію, такъ сказать, надъ обширнымъ лабиринтомъ человческихъ знаній и оттуда обнять однимъ взглядомъ науки и искусства, замтить т точки, гд они соприкасаются, пути, ведущіе отъ однхъ въ другимъ, и составить какъ бы карту человческаго знанія.
Но какого метода надо придерживаться, чтобы хорошо начертить эту громадную карту и чтобы быть увреннымъ въ ея правильности и врности границъ, проведенныхъ между различными странами этого интеллектуальнаго міра? Два способа предлагаетъ Даламберъ: одинъ — расположить науки по все боле и боле возрастающей сложности ихъ предмета, второй — расположить науки согласно тмъ различнымъ способностямъ человческаго духа, которыя затрагиваются той или иной наукой. Первая классификація боле естественна, потому что она покоится на самихъ реальностяхъ, которыя являются предметами наукъ, вторая — какъ бы ее ни примняли — не могла не быть нсколько произвольной, такъ какъ въ каждой наук всегда затрагиваются нсколько свойствъ человческаго духа. Даламберъ выбралъ, однако второй методъ, такъ же какъ сдлалъ это и Дидро въ своемъ проспект и самъ Бэконъ въ своемъ генеалогическомъ древ, которое служило образцомъ для Дидро и Даламбера. Послдуемъ за нимъ въ этомъ новомъ исканіи его ума и постараемся оцнить все значеніе его ‘рчи’.
Нашъ духъ обладаетъ, въ сущности, тремя главными способвостями: памятью, разумомъ и воображеніемъ, мы называемъ ихъ въ томъ порядк, какъ он проявляются въ примненіи къ тмъ предметамъ, которые изучаетъ нашъ духъ.
Выводя отсюда тотъ историческій порядокъ, которому онъ слдовалъ въ первой часта и который, безъ сомннія, привелъ его къ выбору этого метода раздленія, Даламберъ напоминаетъ, что о предметахъ мы имемъ сначала непосредственное знаніе, т.-e. полученное прямо и единственно отъ нихъ самихъ безъ помощи нашего размышленій, — и способность, получающая и сохраняющая эти знанія, — память, что касается нашей способности размышлять, — то она обращается на предметы или для того, чтобы ихъ понять, — тогда она носитъ названіе разума, — или для того, что имъ подражать, имитировать ихъ и тогда это — воображеніе. По мр того, какъ упражняются эти три способности, развиваются также и три различныя отрасли знанія: исторія — созданіе памяти, философія — плодъ разума, искусство — дитя воображенія.
Эти три разряда знаній образуютъ три главныя втви, идущія отъ общаго ствола человческаго разунія, въ свою очередь они также подраздляются на нсколько втвей, смотря по тому, являются ли предметами ихъ изученія матеріальныя или духовныя явленія.
Такъ, напримръ, при изученіи Бога, человка и природы — исторія можетъ имть слдующія подраздленія: священная исторія, относящихся къ Богу, общественная исторія, изучающая человка, затмъ исторія искусствъ и ремеслъ, т.-е.того употребленія, которое сдлать человкъ изъ твореній природы. Тоже можно сказать о другихъ способностяхъ — разум и воображеніи. Это распредленіе нашихъ званій, согласно тремъ нашимъ способностямъ, даетъ намъ еще одно интересное преимущество: оно можетъ дать намъ три параллельныя дленія всего писательскаго міра на ученыхъ, философовъ и поэтовъ, такъ какъ намять — достояніе первыхъ, разумъ — главная способность вторыхъ, а третьи — отличаются по преимуществу воображеніемъ.
Таково генеалогическое древо человческихъ знанія, возвышающееся не безъ извстной величественности у входа въ энциклопедію и на которое современники смотрли съ большимъ удивленіемъ.
Но произведеніе Дидро и его друзей не должно было быть только ‘энциклопедіей’, т.-e. трудомъ, гд можно было найти цпь человческихъ знаніи, оно должно было представлять собою нчто большее: какъ мы уже сказали, трудъ этотъ долженъ былъ быть объяснительнымъ систематическимъ словаремъ, откуда читатели знакомились бы въ области и искусствъ, и наукъ съ принципами, положенными въ ихъ основаніе, и одновременно съ наиболе важными деталями, составляющими предметъ тхъ и другихъ. Философское изложеніе происхожденія и связи наукъ, которымъ начинается ‘Вступительная рчь’, служило Даламберу для созданія его генеалогическаго древа, только что вами разсмотрннаго,— точно также теперь историческое изложеніе нашихъ знаній въ томъ порядк, какомъ они слдовали другъ за другомъ, будетъ служить ему для того, чтобы придать общій смыслъ и указать общую цль этого словаря и руководить самими авторами въ той манер, съ какой они должны будутъ передавать вс эти знанія своимъ читателямъ. Но исторія нашихъ знаній почти совпадаетъ съ исторіей великихъ геніевъ, освщавшихъ путь человчеству, такъ какъ имъ обязана наука своими самыми блестящими завоеваніями, а ‘энциклопедія’ своими самыми интересными страницами, вполн естественно, что Даламберъ написалъ на фронтон энциклопедическаго словаря самыя славныя имена мыслителей, которымъ онъ долженъ былъ воздать должное отъ имени науки и человчества.
Восходя затмъ къ эпох Возрожденія (какъ это длали и мы сами когда искали — хотя и съ другой точки зрнія — предшественниковъ энциклопедіи), Даламберъ показываетъ, какъ человческій духъ, посл долгаго сна въ средніе вка, обогатился сперва эрудиціей, затмъ заблисталъ въ искусствахъ и литератур и достигъ, наконецъ, зрлости въ изученіи философіи. Если здсь мы не находимъ, правда, того порядка, въ которомъ появлялись впервые главныя знанія (плоды воображенія предшествовали вмсто того, чтобы слдовать, — какъ было выше, — за пріобртеніями разума) — то это потому, что, вслдствіе долгаго невжества среднихъ вковъ, которымъ предшествовали вка свта, — возрожденіе идей въ эпоху Ренессанса должно было необходимо отличаться отъ первоначальнаго процесса ихъ возникновенія. Для этого, дйствительно, было очень много причинъ: найдены произведенія древнихъ, изобртено книгопечатанье и тотчасъ же засіяло со всхъ сторонъ знаніе. Стали изучать не природу, какъ длали первые люди, — а книги, т древнія книги, которыя, казалось, достаточно было открыть, чтобы стать ученымъ, а, кром того, всегда вдь читать было ‘легче, чмъ видть’. Появились т ученый Ренессанса, которые черпали обими руками изъ произведеній древности все, что было въ нихъ хорошаго и посредственнаго, но передавали намъ все это вмст, они давали въ то-же время возможность отдлить золото отъ мене драгоцнныхъ веществъ: такимъ образомъ, кропотливая ученость была необходима, чтобы привести насъ къ художественной литератур.
Писатели эпохи возрожденія сперва переводили, затмъ подражали тмъ несравненнымъ учителямъ древности, вс попытки сравняться съ которыми всегда оставались тщетными, понемногу, однако, стали стараться, по примру-же древнихъ, думать самостоятельно и на собственномъ язык и ‘воображеніе современныхъ писателей обновилось воображеніемъ древнихъ’.
Поэзія, которая расправила свои крылья съ Ронсаромъ, съ Малербомъ окончательно опредлила свой полетъ, тогда какъ Бальзакъ придалъ нашей проз особую плавность и благородство. Нашъ языкъ быль готовъ для шедевровъ и родился великій вкъ, — по преимуществу вкъ литературы, т.-е. артистическаго воображенія, за которымъ послдовалъ вкъ разума и философскихъ наукъ.
Главными учителями этого вка знанія, которые приготовили пришествіе философіи, были въ Англіи — Бэконь, во Франціи — Декартъ. Бэконъ, — первый изъ тхъ, кто въ тишин работалъ надъ расширеніемъ человческихъ знаній, долженствовавшихъ понемногу просвтить міръ, — краснорчивый философъ, который, сдлавъ перечисленіе всхъ наукъ, осмлился сказать людямъ: ‘Вотъ то немногое, что вы узнали, и все то, что вамъ остается еще изслдовать’, — предтеча и прямой вдохновитель энциклопедіи. Декартъ отважный, смлый умъ, который, свергнувъ гнетъ схоластики и авторитета, своимъ счастливымъ возмущеніемъ ‘оказалъ философіи услугу, быть можетъ, боле существенную чмъ вс, которыми она обязана его знаменитымъ послдователямъ’.
Такимъ образомъ, Даламберъ имлъ право заявить дале (воздавъ должную честь генію Ньютона и мудрости Локка), что ‘Англія обязана намъ знаніемъ той философіи, которую мы получили отъ нея’.
Въ данный моментъ, говоритъ онъ въ конц, Франція иметъ своихъ ученыхъ (и онъ могъ бы назвать самаго себя) и своихъ великихъ художниковъ слона и даже — а это не малое преимущество — первые говорятъ языкомъ вторыхъ: назовемъ только ‘Естественную исторію’, полную величія и благородства, ‘Духъ Законовъ’, ‘безсмертный памятникъ успховъ разума въ этомъ просвщенномъ вк’ и, наконецъ, ‘писателя, умвшаго лучше всхъ говорить обо всемъ и для всхъ, который былъ, и поэтомъ, и прозаикомъ, и философомъ, и ученымъ и обладалъ даромъ находить, безъ всякого усилія, для каждой мысли свойственное ей выраженіе’. Нужно-ли пояснять что рчь идетъ о Вольтер.
Попытаемся теперь, — ознакомивъ читателей, какъ могли, съ ея содержаніемъ, — оцнить эту ‘Вступительную рчь’, бывшую дйствительно въ XVIII в. литературнымъ событіемъ и о которой даже враги энциклопедіи говорили съ почтительнымъ удивленіемъ. Въ наше время хвалить ее безъ всякихъ оговорокъ уже невозможно, тотъ самыя прогрессъ науки, о которомъ съ такимъ энтузіазмомъ говорить Даламберъ и которому онъ самъ весьма содйствовалъ своими работами, — открылъ намъ, понемногу, нкоторые недостатки его произведенія. Одни изъ нихъ должны быть приписаны тому вку, который не могъ и подозрвать для выдвинутыхъ энциклопедистами великихъ задачъ тхъ новыхъ ршеній, которыя были найдены поздне, съ помощью наукъ тогда еще совершенно неизвстныхъ имъ: таковы, напримръ, историческая критика и филологія.
Что же касается ошибокъ или произвольныхъ утвержденій, за которыя отвтственность должна падать больше на Даламбера, то одни происходятъ вслдствіе его принадлежности къ партіи, нкоторые предразсудки и несправедливости которой нашли отраженіе и въ его ‘рчи’, его усилія возвыситься до спокойнаго безпристрастія рдко достигали цли. Другія ошибки были, наконецъ, просто ошибками вкуса, какъ, напримръ, сужденія о великихъ писателяхъ семнадцатаго вка, Даламберъ писалъ о нихъ кратко и сухо и мы ясно видимъ здсь математика, говорящаго о чуждой ему области — поэзіи. Такъ. напримръ, Даламберъ полагалъ, что онъ вполн охарактеризованъ Боссюэ, просто сказавъ, что тотъ не уступаетъ Демосфеву, и отдалъ должное Лафонтэну, замтивъ, что онъ почти заставляетъ забыть Эзопа и Федра.
Подобныя сужденія со стороны того, кто бралъ на себя долгъ размстить великихъ геніевъ человчества по соотвтствующимъ имъ рангамъ, врядъ ли могли внушить его читателямъ довріе къ его мнніямъ и его литературному вкусу.
Какъ философъ, Даламберъ длаетъ не мене грубыя ошибки, чмъ литераторъ: онъ ставилъ въ вину Деварта, — о которомъ въ другомъ мст своей ‘рчи’ говоритъ съ большой похвалой, — то, что онъ мало сдлалъ въ области математики, тогда какъ его математическія работы ‘составляютъ теперь самую прочную и самую безспорную часть его славы’. Здсь Даламберъ говоритъ, какъ ‘энциклопедистъ’, и если онъ былъ по отношенію къ Декарту, даже въ своей ‘вступительной рчи’ боле справедливъ, чмъ вся его партія, во тмъ не мене онъ все же не можетъ ни принести Декарта въ жертву Локку, такъ какъ Локкъ, по его мннію, ‘создалъ метафизику’. Протестантскій пасторъ Давидъ Булье краснорчиво отмститъ за вс дерзости энциклопедистовъ, сказанныя ими по адресу автора ‘Discours sur la Methode’: ‘вс т, кто со времени Декарта думаютъ и разсуждаютъ, обязаны ему этимъ драгоцннымъ даромъ разсужденія, который далъ вамъ уже рядъ превосходныхъ работъ. Ньютоны, Бейли, Лейбницы, Фонтенели (и самъ Локкъ, могъ бы онъ прибавить), вс они только ученики Декарта: кто можетъ похвалиться, — что сдлалъ въ области духа такъ много, какъ онъ’ {Pi&egrave,ces philosophiques et littraires, par. М. Bouillier, 1754.}.
Кром неловкостей литератора или несправедливостей человка партіи (мы могли бы привести еще много примровъ и тхъ и другихъ) въ ‘Рчи’ можно еще найти — какъ мы уже сказали — и ошибки, которыхъ Даламберъ не могъ не сдлать, будучи сыномъ своего вка. Такъ, напримръ, ставя первыхъ людей лицомъ къ лицу съ природой, онъ намъ представляетъ ихъ — какъ длали это вс писатели восемнадцатаго вка — занятыми исключительно полезнымъ, и не замчаетъ, что на ряду съ практическими званіями было еще съ самаго начала мсто для вещей, не мене цнныхъ. для первыхъ людей, хоти и совершенно безполезныхъ, — а именно для грезъ и поэзій. Этотъ исключительный утилитаризмъ, которымъ онъ надлялъ первыя человческія существа, заставлялъ его длать другую ошибку, также весьма распространенную въ его время: — онъ заявлялъ, что первые люди, убдившись въ выгодахъ, которыя дастъ объединеніе, создали, чтобы усилить и укрпить это единеніе, — рчь и общество.
Наконецъ, влюбленный въ абстракціи, какъ и вс философы его времени, Даламберъ видитъ даже, какъ рождаются эти абстракціи раньше времени, въ слишкомъ скороспломъ ум первыхъ людей, которые, по его словамъ, ‘отвлекаютъ отъ тлъ протяженность и опредляютъ свойства протяженности, — что является предметомъ геометріи’. Онъ не думаетъ, что первый геометръ — гораздо мене философъ, чмъ онъ воображаетъ — былъ тотъ, кто измрялъ поле или стволы деревьевъ, чтобы сдлать себ изъ нихъ хижину, и что первый, положившій основаніе ариметик, былъ вроятно дикарь, считавшій плоды съ своихъ деревьевъ или пойманныя имъ рыбы. Даламберъ полагаетъ, что первый математикъ былъ тотъ, который ‘изобрлъ счетъ, чтобы сдлать боле легкими комбинаціи протяженія’.
И это еще не все. Можно критиковать также и эту классификцію наукъ, которая составляетъ существенную часть его ‘Вступительной рчи’, и было бы не трудно поколебать даже корни его генеалогическаго древа. Даламберъ называетъ, — по мр того какъ он нарождаются, — различныя науки, относя первыя (исторію) къ памяти, вторыя (философію) къ разуму, а послднія (искусства) къ воображенію. Но спрашивается, почему же воображеніе слдуетъ посл разума, хотя, какъ это уже умно замтилъ Фьеве, ‘человкъ чувствуетъ и мечтаетъ раньше, чмъ размышляетъ, онъ испытываетъ страсти ране, чмъ комбинируетъ отвлеченныя понятія, онъ удивляется красотамъ природы ране, чмъ составляетъ уравненія: словомъ, онъ раньше молодъ, а потомъ старъ’.
Но предшествуетъ ли пробужденіе разума игр воображенія, или идетъ вслдъ за нимъ, все же весьма большимъ заблужденіемъ является также стараніе Даламбера отнести каждую науку къ какой-либо изъ нашихъ способностей, какъ мы увидимъ, Дидро также своей ‘системой’ обрекъ себя на это прокустово ложе и насильно втаскивалъ въ одну клтку теологію и садоводство по той причин, что об эти науки усваиваются одной и той-же способностью человческаго духа — разумомъ. Но эти ошибки классификаціи къ счастью не имли большого значенія для всего содержанія энциклопедіи. Важно-ли было, напримръ, что для сохраненія цльности научной системы Дидро установилъ какое-то энциклопедическое родство между теологами и садовниками! Главное было въ томъ, что читатель все же находилъ въ приличномъ раздленіи въ однхъ статьяхъ толкованіе догмъ, а въ другихъ — описаніе овощей.
Маніей вка было не только классифицировать науки, но и разсматривать вс существа и вс предметы сообразно тому, какія человческія способности затрогиваютъ эти науки и какія боле или мене искусственныя отношенія поддерживаютъ эти существа съ человкомъ.
Бюффонъ самъ писалъ въ 1749 г., т’-е. въ то время, когда. Даламберъ работалъ надъ своей ‘Вступительной рчью’: ‘Намъ кажется легче, пріятне и полезне разсматривать вс вещи въ связи съ нами, чмъ при какой-либо другой точк зрнія… Не лучше ли было бы на лошадью, которая принадлежитъ въ однокопытнымь животнымъ, помстить собаку многокопытную, которая иметъ обыкновеніе въ жизни дйствительно слдовать за лошадью (!), чмъ зебру, весьма мало намъ извстную и которая не можетъ имть никакой другой связи съ лошадью кром однокопытности’.
Изъ всхъ нашихъ критическихъ замчаній это послднее наиболе серьезно, такъ какъ оно касается самыхъ основъ ‘Вступительнои рчи’. Однако, Даламберъ — и вполн резонно — не былъ имъ особенно задтъ. Его бглый историческій очеркъ успховъ человческаго духа, а затмъ классификація наукъ, которую онъ попытался сдлать, вдохновляясь тми же самыми успхами, могли быть только временными и приблизительными. По мр того, какъ съ теченіемъ времени совершенствовались древнія науки и появлялись новыя, не только расширялся духовный горизонтъ человчества, но и измнялось положеніе отдльныхъ областей знанія, такъ какъ время уничтожало барьеры, возведенные нашимъ ученымъ невжествомъ между фактами, сходство которыхъ мы замтили только поздне.
‘Мы прекрасно понимаемъ, — весьма умно замтилъ Даламберъ, — что произвольность всегда будетъ царить въ подобномъ раздленіи (онъ говоритъ о своемъ генеалогическомъ древ) и, конечно, не можемъ думать, что наша система будетъ единственной или даже лучшей’. Лучшей она безъ сомннія была для той эпохи, въ которую была написана своимъ авторомъ, и о ней можно было бы сказать то же, что прекрасно сказалъ Даламберъ o картезіанскихъ вихряхъ: а именно, что ‘нельзя было тогда вообразить ничего лучшаго, такъ какъ нужно было пройти черезъ вихри, чтобы придти къ истинной систем міра’. Кто могъ бы отрицать дйствительно, что ‘Рчь’ Даламбера ни ведетъ насъ прямо въ классификаціи наукъ Огюста Конта, когда мы читаемъ у Littr, что ‘философія науки заключаетъ подчиненность наукъ между собою, законъ ихъ послдовательнаго развитія въ исторіи’, то не кажется ли намъ, что это отрывокъ изъ ‘Вступительной рчи’. И именно въ этомъ развитіи философіи науки произведеніе Даламбера занимаетъ видное мсто: это могучій синтезъ, — и во многихъ отношеніяхъ весьма оригинальный, — человческаго знанія. Спокойнымъ взоромъ охватываетъ Даламберъ огромную область, медленно завоеванную человческимъ умомъ, какъ бы для того, чтобы дать отдыхъ читателю отъ этого быстраго путешествія по такимъ обширнымъ и разнообразнымъ странамъ, онъ разбрасываетъ по пути множество интересныхъ подробностей и остроумныхъ замчаній.
Затмъ, время отъ времени, какъ бы для того, чтобы показать намъ, до какой степени онъ остается хозяиномъ своего предмета, онъ напоминаетъ намъ, что, съ одной стороны, ‘вселенная для того, кто сумлъ бы охватитъ ее однимъ взглядомъ, была бы однимъ фактомъ и одной великой истиной’, и что, съ другой стороны, вс различныя науки, объединяющія, каждая по своему, вселенную, не что иное, какъ ‘втви, идущія отъ одного ствола — человческаго духа’.
Итакъ, вся природа, ‘объединенная’ человческимъ разумомъ, вотъ высшая цлъ, къ которой стремились въ теченіе многихъ вковъ ученые и мыслители всхъ странъ, сознательно или безсознательно. На какомъ разстоянія отъ этой цли находились ученые XVIII вка — это мы хотли дать понять въ общихъ чертахъ при бгломъ обзор ‘Вступительной рчи’, подробне мы ознакомимся съ этимъ вопросомъ изъ тщательнаго изученія содержанія словаря. Тамъ мы должны найти, систематически размщенными вс т богатства человческаго духа, о которыхъ говоритъ Даламберь къ своимъ вступленіи. Эта ‘Вступительная рчь’ является для читателя какъ бы чекомъ, который будетъ оплаченъ ‘Энциклопедіей’, постепенно, томъ за томомъ.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ.

Обзоръ энциклопедіи.

1. Наука.— 2. Критика злоупотребленій.— 3. Уголовное законодательство.— 4. Политика. Энциклопедисты и французская революція.— 5. Религія.

I. Наука.

Авторы энциклопедіи стремились создать произведеніе научное и въ тоже время полемическое. Вполн естественно, что въ наше время мы интересуемся не столько научной стороной, сколько направленіемъ большого словаря. Вдь важнйшія изъ нашихъ теперешнихъ вольностей отвоеваны для насъ бойцами энциклопедіи. Но считать, какъ это почти всегда длаютъ, произведеніе Дидро и его друзей только военнымъ орудіемъ для пробитія бреши въ ‘предразсудкахъ’ стараго французскаго общества, значитъ чрезмрно умалять его значеніе. Современники, даже враждебнаго лагеря, увидли въ немъ не только орудіе разрушенія и старались упорно бороться не только противъ тенденціи, но и противъ заблужденіи энциклопедистовъ. Въ виду этого надо различать дв цли, замченныя энциклопедистами, и сначала воздать имъ должное, какъ ученымъ, и потомъ уже опровергать ихъ какъ ‘философовь’.
Энциклопедисты очень искренно хотли подвинуть впередъ науку и при помощи ея послужить человчеству. Они шли къ этой благородной цли тремя путями: прежде всего, старались ‘собрать вс открытія прежнихъ вковъ’. Затмъ длали эти открытія для всхъ понятными, изложивъ на общедоступномъ язык то, что до сихъ поръ было извстно только немногимъ посвященнымъ, ревниво хранящимъ тайны своего научнаго чернокнижія. Въ-третьихъ, они расчитывали ‘внести новыя цнности въ старую сокровищницу знаній’, подвести итоги наук, сдлать ее общедоступной, обогатить ее, — вотъ тройной идеалъ, который поставилъ себ и своимъ сотрудникамъ руководитель энциклопедіи. Но даже на первый взглядъ кажется мало вроятнымъ, чтобы энциклопедисты могли значительно обогатить сокровищницу человческихъ знанія. Ученые, какъ извстно, отнюдь не имютъ привычки зарывать въ словари свои открытія и обобщенія. Чтобы ни говорилъ Дидро, — энциклопедія существуетъ не для того, чтобы прибавлять ‘новыя богатства’ къ прежнимъ познаніямъ. И въ особенности его энциклопедія не иметъ никакого основаніи гордиться своими научными завоеваніями, хотя самъ Дидро благосклонно утверждалъ, что эти завоеванія могли бы составить нсколько томовъ. Самое важное въ энциклопедіи, ея главная цль, — ясно и точно изложить положеніе науки въ моментъ изданія словаря и этотъ моментъ долженъ быть какъ можно короче. Вдь всякая энциклопедія но существу недолговчна, поэтому ее надо издавать какъ можно быстре, такъ к&къ иначе она можетъ устарть раньше окончанія изданія. Посмотримъ же, какія услуги могла оказать энциклопедія современникамъ Дидро, такъ какъ было бы смшно и безполезно думать о критическомъ отношеніи къ ней ученыхъ нашихъ дней. О научныхъ словаряхъ можно сказать, повторяя выраженіе Бэкона, что послдній пришлецъ подобенъ змю Моисея, пожирающему всхъ змй фараоновыхъ волхвовъ. Поэтому, мы будекъ критиковать только то, что не зависитъ отъ научнаго прогресса, о чемъ мы можемъ судить приблизительно также, какъ и безпристрастные читатели XVIII вка. Напримръ, постараемся ршить, хорошо или худо была составлена энциклопедія, и какова была для того времени цнность самыхъ важныхъ и интересныхъ статей. На эти вопросы мы дадимъ отвты, по возможности короткіе, но точные и подкрпленные доказательствами. Можетъ быть, читатель найдетъ, что стоитъ поближе познакомиться съ изданіемъ, о которомъ такъ часто говорятъ, но такъ мало его знаютъ.
Прежде всего, если взять энциклопедію въ цломъ, это очень плохо составленная работа. Вдь первое правило хорошаго словаря — соразмрность величины статей и важность ихъ содержанія. Но, даже же требуя ни математической строгости, вы того, чтобы редакторъ вымрялъ статьи веревочкой, нельзя ни согласиться, что только при очень свободномъ отношеніи къ публик можно, напримръ, посвящать шесть строкъ Альпамъ и тутъ же рядомъ давать очень длинную замтку объ Арманъ, т.-е. о похлебк для возбужденія апетита у больной лошади. Нельзя не удивляться, когда объ Аинхъ написано полъ-столбца, а на предыдущей страниц помщено подробное описаніе способа приготовлять салатъ изъ артишохъ, ‘посл котораго вино кажется вкусне’. Авторомъ статьи былъ, конечно, самъ лакомкт Дидро. Когда въ другомъ мст видишь, что 65 столбцевъ посвящено эволюціи войскъ, о голос евнуховъ написана длинная диссертація, а о германцахъ всего нсколько строкъ, то нельзя не согласиться съ руководителемъ энциклопедіи, который съ горечью говорилъ: ‘Тутъ мы вздуты, точно у насъ водянка, а тамъ, — тощіе и ободраные, мы напоминаемъ скелеты’. Дидро обвиняетъ въ этомъ сотрудниковъ, непослушныхъ его наставленіяхъ. Были такіе, что приносили цлыхъ два тома о способ печатанія обоевъ, когда для этого достаточно было листка. Но онъ прежде всего долженъ былъ обвинять самого себя. Самъ философъ, онъ отводилъ философіи львиную долю и писалъ, напримръ, объ эклектизм 48 столбцовъ, цлую монографію вмсто замтки, т.-e. длалъ именно то, въ чемъ обвинялъ другихъ.
Но цльность всего произведенія нарушается не столько отсутствіемъ пропорціональности между значеніемъ и размромъ статей, сколько рзкими противорчіями въ нихъ. Ихъ не трудно узнать. Напримръ, мстами восхваляются искусства, роскошь, все, что придаетъ цну культурной жизни, и въ тоже время въ другомъ мсти Скиы превозносятся исключительно за то, что они ‘наивные варвары’. Иногда энциклопедисты оказываются вольтерьянцами, а иногда, если можно такъ выразиться, жанъ-жакобинцами (т.-е. послдователями Руссо). При этомъ они и не пытаются — да оно было бы дйствительно мудрено — примирить легкомысленныхъ ‘свтскихъ людей’ съ простодушными ‘обитателями маленькаго альпійскаго городка’. Въ стать Пасха (Pasques) поясняется, что праздникъ этого имени былъ установленъ въ память перехода черезъ Красное море. А въ другой стать на тоже слово только съ инымъ правописаніемъ (Pques) говорится, что это неврно. Такимъ образомъ читатель остается въ нершительности, между двумя противоположными утвержденіями. Даже въ XVIII вк у одного изъ самыхъ горячихъ пропагандистовъ энциклопедіи, у Гримма, вырывается слдующая краснорчивая жалоба: ‘Въ ней можно прочесть черное и блое объ одномъ и томъ же вопрос, на той же страниц, только написанное двумя различными перьями’. А что же надо сказать когда, почти на одной страниц, черное и блое написано однимъ и тмъ же перомъ? Такъ, напримръ, Дидро сильно нападаетъ на безбрачіе въ стать на это слово. И онъ же громогласно восхваляетъ его въ стать христіанство. Но это впрочемъ умышленное противорчіе, которое мы оцнимъ ниже, когда будемъ говорить о двойной игр энциклопедистовъ. Если же судить о нихъ, какъ объ ученыхъ, то надо сказать, что, въ цломъ, ихъ произведеніе страшно непослдовательно и что мстами больше похоже на хаотическій сборникъ, чмъ на общанный раціональный инвентарь наукъ. Энциклопедія слишкомъ врное отраженіе главнаго энциклопедиста, каждый часъ мнявшаго и настроеніе и даже взгляды, въ ней тоже постоянно мняется точка зрнія. Дидро самъ соглашался, что энциклопедію можно сравнить съ тмъ страннымъ чудовищемъ, о которомъ говорить Горацій въ своей ‘Поэтик’. Можно даже продолжить сравненіе: посредственность послднихъ томовъ даетъ право сказать, что энциклопедія тоже кончается рыбьимъ хвостомъ.
Если, оставивъ въ сторон построеніе всего произведенія, мы разсмотримъ дйствительную цнность статей, то насъ прежде всего поразятъ ошибки, странныя ошибки сотрудниковъ словаря. Дло не въ томъ, что энциклопедисты иногда ошибались, нельзя быть непогршимымъ на протяженіи 18-ти томовъ in-folio. Бэйль, знавшій въ этомъ толкъ, говорилъ, что легче найти феникса, чмъ большой словарь безъ ошибокъ. Но въ нкоторыхъ вопросахъ эти ошибки разсыпаны уже слишкомъ щедро, изъ чего можно заключитъ, какъ свободно они обращались съ нкоторыми предметами. Въ географіи, напримръ, — чтобы оставаться въ предлахъ наукъ, не мняющихся въ зависимости отъ времени, — энциклопедистамъ случалось принимать Пирей за человка. Фамилію Меланхтона (Шварцердъ) они выдали за названіе его родного города, забывая, — а можетъ быть и не зная, — что ученые XVII вка имли обыкновеніе переводить свои имена на латинскій или греческій языкъ, благодаря чему Ковэнъ (Cauvin) превращался въ Кальвина (Calvin), а Шварцердъ въ Меланхтона. Затмъ Аргинузійскіе (Argnuses) острова они обратили въ городъ. По поводу рки Азонъ (Asope) они совершенно сбиваютъ съ толку читателя, давая ей слдующее удивительное опредленіе: ‘Азіатская рка въ Море’. Наврядъ-ли кто-нибудь найдетъ оправданіе для этихъ ошибокъ въ томъ факт, что ихъ географы даютъ тамъ гораздо больше, чмъ мы въ прав ожидать отъ нихъ, — а именно, имена не существующихъ городовъ и царствъ (вроятно эти имена были неврно записаны въ плохихъ словаряхъ) и географическія откровенія. врод слдующихъ словъ объ Арменіи: ‘Мсто, гд находился земной рай’. Кажется, не будучи педантомъ, можно сказать, что вс эти промахи и наивности обличаютъ въ авторахъ довольно таки беззаботное отношеніе къ истин.
Рядомъ съ статьями просто ошибочными есть статьи нелпыя, вносящія комическій элементъ въ эти тяжеловсные томы in folio, Такъ философы, желающіе узнать что-нибудь о ‘допотопной философіи’, прочтутъ въ соотвтственной стать самыя основательныя доказательства, что ‘Адамъ не могъ быть философомъ’. Игроки могутъ не безъ удовольствія узнать, что колода картъ ‘изображаетъ четыре государственныхъ сословія: черви — духовныхъ лицъ или хоръ {По французски черви — coeur, а хоръ — choeur.} (sic). пики — военныхъ (легко догадаться почему), трефы — земледльцевъ {Trfle — значить и трефы, и клеверъ.} (тоже просто), а бубны, — горожанъ’. Читатель не понялъ бы наврное послдняго, но авторъ поясняетъ въ чемъ секретъ: ‘вдь ихъ дома выложены плитками’ {Carreau — бубны и каменныя плиты.}. Но надо умть ограничивать свои удовольствія и поэтому я позволю себ привести еще только одинъ примръ Въ стать глотать намъ сообщаютъ что ‘въ Лейден показываютъ ножикъ въ шесть дюймовъ, который былъ проглоченъ однимъ крестьяниномъ и потомъ вышелъ черезъ желудокъ’. Нечего и прибавить, что статья была написана хорошо извстнымъ вамъ сыномъ ножовщика.
Главная причина и главное оправданіе этихъ и многихъ другихъ недостатковъ то, что авторамъ пришлось работать очень смшно. Надо было идти вровень съ наукой, а она шла очень быстро въ ХVIII вк. Отсюда и еще одинъ недостатокъ энциклопедіи, послдній, который мы отмтимъ въ нашемъ безпристрастномъ обзор. Рядомъ съ плохо составленными статьями есть и такія, которыя совсмъ не составлены, а просто украдены. Конечно, энциклопедіи позволительно, даже обязательно пользоваться чужими трудами, такъ какъ, въ сущности, это не больше, какъ опись предшествующихъ открытій. Самъ Бейль говорилъ, правда съ излишней скромностью, о своемъ словар, что это ‘безформенная компиляція отдльныхъ отрывковъ, сшитыхъ другъ съ другомъ’. Но если энциклопедія должна резюмировать изслдованія ученыхъ, то должна-ли она списывать въ книги? Иногда энциклопедистъ приводитъ буквально цлыя чужія страницы, можетъ-ли онъ забывать, что для подобныхъ заимствованіи изобртены ковычки. Ну а въ изданіи Дидро ковычки также рдки, какъ часты заимствованія. Можно сказать, что энциклопедія кишитъ крадеными статьями. Даже лучшій другъ Дидро, Гриммъ, констатируетъ ‘постоянный грабежъ’.
Зато враги энциклопедіи кои время имли удовольствіе читать въ ‘Журнал Треву’, протесты авторовъ, ставшихъ энциклопедистами по невол, этотъ хоръ нападокъ звучитъ бы гораздо громче, если бы къ нему примкнули безчисленные ограбленные покойники и потребовали возвращенія своихъ идей и выраженій, во множеств разсянныхъ въ энциклопедіи и безъ лишнихъ церемоній присвоенныхъ похищеніями. Первымъ вступился бы, конечно, за свое добро Бейль. Правда, иногда его усиленно цитировали, но чаще просто потихоньку списывали, говоря о немъ съ умышленнымъ пренебреженіемъ, надменно опровергая его, чтобы лучше скрыть заимствованія. Посл Бейля шли Морери, авторы ‘Журнала Триву’, Гедрихъ (съ его нмецкимъ словаремъ древностей). Десландъ и Брюкеръ, съ ихъ исторіей философіи, и наконецъ литераторы, съ Монтэнемъ во глав. Его ‘Опыты’ были, какъ мы уже говорили, настольной книгой философовъ.
Какой-же выводъ сдлаемъ мы изъ вашей критики? Неужели энциклопедія никуда не годится? Мы сейчасъ увидимъ обратное. Мы пытались только установить, что, съ точки зрнія чисто научной, полученные результаты не соотвтствовали громадности труда, затраченнаго на это обширное предпріятіе. Словомъ, что все произведеніе оказалось гораздо ниже идеала, замченнаго Дидро. Это сознавалъ и онъ, и его друзья. Серванъ, — адвокатъ, котораго такъ прославляла партія философовъ, — говорилъ, правда явно преувеличивая: ‘Къ энциклопедіи надо относиться такъ, какъ Богъ относился къ Содому: онъ общалъ пощаду всему городу, если найдетъ въ немъ десять праведниковъ. Пощадимъ же и мы большой словарь, если найдемъ въ немъ хоть сотню хорошихъ статей’. Если бы мы теперь захотли извлечь изъ этого обширнаго труда то, что пережило прогрессъ науки и критики, то мы съ трудомъ нашли бы въ этихъ 18 томахъ in-folio, чмъ наполнить маленькій томикъ. Самый фактъ, что работа, — стоившая столькихъ трудовъ и резюмировавшая какъ-никакъ знанія самаго близкаго къ вамъ вка, — стала настолько непригодною, доказываетъ къ нашему и стыду, и къ нашей чести въ тоже время, что мы мало знаемъ, но за то непрестанно учимся. Полнйшее недовріе, которое встрчаетъ теперь энциклопедія, служитъ самымъ краснорчивымъ доказательствомъ дорогой для энциклопедистовъ теоріи безконечнаго прогресса человческаго ума.
Но, какъ бы мы ни критиковали энциклопедію, она все-таки служитъ представительницей новаго духа, духа научнаго изслдованія, и въ этомъ вся суть. Она старается противупоставить его старому образу мышленія, который можно назвать теологическимъ, то-есть анти-научнымъ! Энциклопедисты пропагандируютъ истинную науку, ту, для которой сомнніе служитъ исходной точкой, для которой нтъ ничего святого, а не добрую старую науку, царившую раньше, науку, руководимую, или врне сдерживаемую придирчивой теологіей. Въ ХVIII вк шведскіе ученые замтили извстныя измненія береговъ Балтійскаго моря. Тотчасъ-же Стокгольмскіе теологи доложили правительству, что ‘подобное наблюденіе шведскихъ ученыхъ не согласуется съ книгой Бытія и потому предосудительно’. Имъ отвтили, что Богъ создалъ и Балтійское море, и книгу Бытія, и если между этими двумя твореньями существуетъ противорчіе, то ошибку слдуетъ скоре искать въ нашихъ спискахъ Библіи, а не въ Балтійскомъ мор, являющимся подлиннымъ созданіемъ Божіимъ. Вотъ направленіе энциклопедіи. Будь она только неудобоваримой научной кашей, Дажамберь былъ бы правъ, говоря: ‘Очень снисходительно съ ихъ стороны бояться энциклопедіи’. Но, въ произведеніи Дидро и его друзей, кром ошибокъ, о которыхъ мы говорили, было еще нчто другое. Въ ней было то, что всегда пугало и отталкивало неподвижный католицизмъ: независимая наука, самый опасный врагъ суеврія. Вдь суевріе есть только незнаніе естественныхъ причинъ явленій. А энциклопедисты предлагали своимъ многочисленнымъ читателямъ именно познаніе этихъ вторичныхъ, или естественныхъ причинъ. Въ конц концовъ это должно было причинить очень большой вредъ католицизму. Дйствительно, за своими окопами оно неуязвимо (это уже не разъ доказывали до насъ: напр. Фулье), никакими доводами нельзя его одолть. Нельзя спорить съ фанатикомъ, который не можетъ васъ понять и не хочетъ слушать. Но если удастся, распространяя науку (а это была главная цль энциклопедистовъ), мало по малу измнить господствующіе взгляды и повысить умственный уровень, тогда слпое, несговорчивое суевріе, не убжденное, конечно, но побжденное, безъ борьбы, безъ шума удаляется и исчезаетъ незамченное никмъ. Движенье мысли опередило его, сдлало его отжившимъ и потому безсильнымъ. Тогда больше уже не къ чему заниматься этимъ суевріемъ и можно предоставить мертвымъ хоронить мертвыхъ.
Наконецъ, вотъ и послдній, самый глубокій урокъ энциклопедія,— вс науки, съ ихъ громкими завоеваньями, о которыхъ въ ней разсказывается, созданы человческимъ разумомъ, и только имъ. ‘Вс науки вмст, — говорить Даламберъ, — ничто иное какъ умъ человка, всегда одинъ, всегда неизмнный, какъ бы разнообразны ни были предметы, которыми онъ занимается’. Слдовательно, изложить научныя открытія значитъ только написать исторію, и блестящую исторію, человческаго разума.
Итакъ, вс смлыя идеи и великія открытія, изложенныя въ этихъ 18 томахъ, все это, въ исторической послдовательности, создано разумомъ человка. Слава же разуму, и послдуемъ за нимъ, только за нимъ, всюду, куда онъ насъ поведетъ, такъ какъ только черезъ него мы можемъ понять и подчинить себ всю природу.
На этомъ пути энциклопедисты неизбжно должны были встртить идею прогресса, и она, дйствительно, явилась для нихъ главнымъ двигателемъ, они такъ упорно доказывали ее, врили въ нее, работали надъ ея достиженіемъ, что, наконецъ, превратили ее въ истину. Они доказали движеніе впередъ человчества, совершивъ его для своего вка.
Какъ извстно, идея прогресса была далеко не нона въ XVIII вк. О ней много говорилось въ XVII и., въ извстномъ спор между классиками и послдователями современности, и можно, какъ это и длается, связать съ этимъ споромъ энциклопедическую доктрину о совершенствованіи человческаго рода. Но надо замтить, что въ XVII в. вопросъ шелъ главнымъ образомъ объ исскуств и литератур. Напримръ, — можно-ли превзойти Гомера? Объ этомъ т и другіе спорили съ ожесточеньемъ, причемъ главная задача была ршить, могли-ли современные писатели сравняться съ древними. А люди XVIII вка были убждены въ литературномъ превосходств своихъ предшественниковъ. Если оставить въ сторон нсколько выходокъ Вольтера и нелпостей Гельвеція, то вс они, не безъ грусти, но тмъ боле искренно, отдаютъ дань уваженія неподражаемымъ геніямъ великаго вка вкуса, какъ они съ огорченіемъ говорятъ.— Теперь уже дло не въ литературномъ прогресс, а исключительно въ прогресс научномъ и въ его послдствіяхъ. Но даже, не вспоминая о Перро и особенно о Фонтенэл, объ этихъ ‘современникахъ’ минувшаго вка, философы, и помимо спора классиковъ и послдователей современности, должны были быть ‘прогресистами’. По двумъ причинамъ, сливающимся въ одну, они были физики, и, значитъ, ученики Бекона. Дйствительно, и раньше ихъ могли смутно предчувствовать теорію прогресса, но все-таки прогрессъ оставался чмъ-то неопредленнымъ, о чемъ можно было безъ конца спорить, пока его прилагали главнымъ образомъ къ искусству и литератур. Но какъ только прогрессъ связали исключительно съ наукой, понятіе о немъ сразу установилось, потому что это — научный законъ, а въ области науки древніе всегда неправы, а современники правы, т.-к. явились позже. Но энциклопедисты единодушно настаивали не только на научномъ прогресс, совершенно неоспоримомъ, но и на гораздо мене очевидномъ прогресс человчества при помощи науки. И опять таки та наука, которой они отдавали предпочтеніе, должна была принести ихъ къ этому утвержденію. Дйствительно, даже Декартъ задавался вопросами, къ чему нужна математика. А приложенія физики такъ многочисленны и очевидны. Они такъ подчинены другъ другу, такъ быстро слдуютъ одно за другимъ, что, въ конц концовъ, въ громадной полезности физическихъ наукъ должны были увидать не только счастливый результатъ, но, какъ это и было при ихъ зарожденіи, смыслъ и цль этихъ наукъ. И вполн законную цль, такъ какъ она сводилась къ счастью всего человчества.
Бэконъ первый намтилъ для науки эту чисто практическую цль. Въ древности ученый былъ просто любознательнымъ человкомъ, работавшимъ только, чтобы познать истину. Въ средніе вка это былъ спорщикъ, онъ ставилъ тезисы во имя незыблемой истины и поддерживалъ ихъ при помощи силлогизмовъ. Но для Бэкона вся суть уже не въ безкорыстномъ познаніи первоначальныхъ принциповъ, какъ для Платона и Аристотеля, и не въ томъ, чтобы установить, по примру схоластиковъ, метафизическій или богословскія положенія. Отнын надо изучать только природу. И въ этой природ надо отыскивать не начало, не первыя причины, но только вторичныя и ближайшія. Наконецъ, въ этихъ поискахъ, или какъ говоритъ самъ Бэконъ, въ этой ‘охот’, уже гонятся не за однимъ удовольствіемъ охоты, но и по просту за самой дичью. Природу хотятъ изучить, чтобы покорить ее и заставить служить себ: physici est non dieputando adversarium, sed naturam operando vincere {Физики должны побждать противниковъ не спорами, а изслдованьемъ природы.}.
Бэконъ былъ истиннымъ вдохновителемъ науки, или, что значило тогда тоже самое, — философіи ХVIII вка. Въ области вры или скоре неврія, англійскимъ деистамъ, какъ мы видли, мало чему пришлось научить пріемниковъ французскихъ вольнодумцевъ. Но въ философіи энциклопедисты были должниками англичанъ, а Бэконъ ихъ великимъ наставникомъ. Глашатай, или врне гофъ-фурьеръ энциклопедистовъ, онъ не только возвстилъ, въ пророческихъ и звучныхъ фразахъ, но и впередъ намтилъ и подготовилъ своими опытами произведеніе Дидро и его друзей. Впрочемъ, Дидро очень гордился тмъ, ‘что научилъ своихъ согражданъ уважать и читать канцлера Бэкона, этого глубокаго писателя’. Онъ самъ перенялъ отъ него ремесло энциклопедиста. Разв не Бэконъ первый набросалъ ‘Новый міръ наукъ’ и среди desiderata, которые должны были войти въ эту будущую энциклопедію, не онъ ли далъ ясное и своеобразное описаніе ремеслъ и искусствъ (hietoria mechanica), прославившее позже Дидро. Выразивъ пожеланіе, чтобы былъ составленъ перечень человческихъ сокровищъ (inventarium opum humanarum), осуществленный въ энциклопедіи, онъ впередъ набросалъ рисунокъ генеалогическаго древа наукъ, который энциклопедисты пересадили безъ всякихъ измненій въ проспектъ большого словаря. Наконецъ, чтобы возбудить къ грандіознымъ работамъ, на которыя онъ указываетъ будущимъ изслдователямъ, онъ разжигаетъ ихъ честолюбіе, предлагаетъ, чтобы они заставили науку служить счастью человка. А къ этому и сводится честолюбіе энциклопедистовъ. Старайтесь понять явленія природы, говоритъ онъ философамъ, и вы будете владыками земли. Настанетъ день, когда въ ‘Новой Атлантид’, благодаря научнымъ методамъ, преобразовавшимъ міръ, можно будетъ подниматься на воздухъ, спускаться въ глубь морей, въ нсколько часовъ пробгать громадныя пространства. Тогда люди будутъ производить драгоцнные камни и минеральныя воды, исцляющія отъ болзни и длающія жизнь человка продолжительне. Бэконъ впередъ далъ одной изъ этихъ водъ краснорчивое названье: aqua paradisi.
Итакъ съ этихъ поръ, въ противуположность теологическимъ среднимъ вкамъ, презиравшимъ землю и упорно направлявшимъ свои взоры къ небесамъ, счастье рая начинаютъ искать на земл и самой методичностью этихъ изысканій помогаютъ ихъ осуществленію. Вдь если сравнить полное варварство Америки съ цивилизаціей Европы, говоритъ Бэконъ, то глубокое и очевидное различіе между этики двумя частями свта докажетъ, что, благодари своимъ изобртеніямъ, человкъ длается ‘поистин богомъ для человка’. Слава-же современному ученому! Это настоящій чародй и въ тоже время благодтель человчества. Съ одной стороны онъ объясняетъ природу, т.-е. покоряетъ ее, а съ другой вырываетъ у нея тайны и обращаетъ ихъ въ лекарства отъ нашихъ бдъ. И взгляните на него, когда онъ работаетъ, только любовь къ людямъ (philatithropia) поддерживаетъ его въ сложныхъ трудахъ, лицо его выражаетъ жалость: (vultum praese ferens quasi miserantis). Нельзя съ большей точностью и возвышенностью впередъ охарактеризовать научные и гуманитарные идеалы нашихъ философовъ. ‘Новыя времена’, которыя призывалъ въ своихъ мечтахъ этотъ великій жрецъ природы, наступятъ только сто лтъ спустя, но они будутъ вполн соотвтствовать его предсказаньямъ и будутъ называться вкомъ энциклопедіи.
Безъ сомннія Бэконъ, котораго Либихъ называлъ ‘натуралистомъ-любителемъ’, не былъ ни глубокимъ философомъ, ни даже настоящимъ ученымъ. Но все-таки, какъ онъ самъ говорилъ, онъ ‘протрубилъ зорю человческаго разума’, развнчавъ безплодный апріорный методъ учениковъ Аристотеля, т.-e. вс средніе вка въ ихъ отношеніи въ опытнымъ наукамъ. Онъ далъ въ сущности только указанія, а другой настоящій ученый, его современникъ Галилей, показалъ первый примръ дйствительно научной индукціи, подкрпивъ опытъ тмъ, что длаетъ его точнымъ и плодотворнымъ: измреніемъ количествъ. Это отлично понялъ Кондорсе, восхваляя Галилея, который ‘основалъ первую научную школу, отбросившую вс средства, кром опыта и вычисленія’. Такимъ образомъ, великая книга природы, слишкомъ долго остававшаяся закрытой, была открыта Бэкономъ, но онъ не всегда понималъ ее (ошибокъ у него множество). Галилей первый съумлъ въ ней читать, такъ какъ онъ первый ясно сказалъ и доказалъ, что эта книга написана математической азбукой {Чтобы ‘покорить’ природу, какъ этого хотлъ Бэконъ и заставить не служить своимъ цлямъ, надо прежде всего научиться измрять ее. Но сначала надо изобрсти точные инструменты, какъ, напр., мры и всы. Безъ этихъ послднихъ ни Даламберъ, ни Ньютонъ ничего не откроютъ. Громадная роль научныхъ приборовъ въ дл цивилизаціи и даже въ развитіи человческаго ума, была хорошо выяснена, насколько намъ извстно, только Г. Лакомбомъ. (Исторія разсматриваемая какъ наука). Одна изъ неоспоримыхъ заслугъ энциклопедіи та, что въ статьяхъ Дидро въ первый разъ показано громадное значеніе механическихъ изобртенія.}.
Другой англичанинъ, Гоббсъ, научилъ философовъ подрывать незыблемость королевскихъ правъ, кладя въ основаніе общества и общественной власти простой договоръ, а единственной цлью этого договора признавая общественное благо. Какъ энциклопедисты истолковали этотъ урокъ Гоббса и какъ они передавали его своимъ современникамъ, это мы разсмотримъ подробне, когда будемъ говорить о ихъ политической доктрин. Здсь, въ этомъ краткомъ обзор взглядовъ англійскихъ философовъ и ихъ вліянія на французскихъ философовъ, мы хотимъ только отмтить мсто, которое занимаетъ Гоббсъ въ отношеніи къ Бэкону и къ энциклопедіи, Гоббсъ это Бэконь въ политик, прочитавшій Галилея. Онъ, какъ и Бэконъ, намчаетъ практическую цль философіи. Но онъ не требуетъ отъ вся, какъ это длалъ его учитель, новыхъ механическихъ изобртеній, а только государственной теоріи, способной дать счастье обществу. Поразительное превосходство настоящей цивилизаціи надъ варварствомъ создано, по его мннію, математической физикой. То, что Галилей сдлалъ для физики, онъ сдлаетъ для общественной науки. И вотъ онъ пишетъ De cive (1655).
Государство, во всеоружіи своего могущества, усмиритъ раздоры и войну всхъ противъ всхъ и, взамнъ невжества и ненависти, водворить всюду науку, цивилизацію и благоденствіе. Государство явится настоящимъ провидніемъ. Пусть къ образцовой физик, задуманной Бэкономъ, но основанной Галилеемъ, прибавится такая-же точная политическая наука и тогда, наконецъ, свтъ счастья озаритъ человчество.
Наши философы также будутъ взывать къ этому государственному провиднію въ своихъ политическихъ доктринахъ, которыя они будутъ основывать не на традиціяхъ, признавъ ихъ безсильными, во, какъ это сдлалъ въ новыя времена первый Гоббсъ, только на разум. Одному изъ нихъ останется только возобновить Общественный договоръ Гоббса, перемстивъ лишь верховную власть и передавъ въ руки всхъ то почти божественное всемогущество, которымъ Гоббсъ облекалъ одного, и въ свою очередь воздвигнуть, по примру англійскаго философа, чудовищнаго народнаго Левіафана.
Но изъ всхъ англійскихъ философовъ, которыхъ можно считать предками французскихъ, никто не имлъ на нихъ такого большого, можно сказать универсальнаго, вліянія, какъ Локкъ. Чисгая философія, религія, политика, наука о воспитаніи и наука о нравственности, во всхъ этихъ областяхъ сказывается его воздйствіе на энциклопедистовъ и можно сказать, что ‘мудрый Локкъ’, какъ они его называли, училъ мыслить весь ХVIII вкъ. Не перечисляя мелочныхъ заимствованій, сдланныхъ энциклопедистами у англійскихъ философовъ (это есть въ нсколькихъ спеціальныхъ работахъ), я хочу только показать, почему они выбрали его въ руководители и почему, найдя его слишкомъ робкимъ, пошли дальше учителя.
Прежде всего ихъ привело подъ знамя Локка то, что онъ открыто объявилъ войну Декарту, а Декартъ сталъ союзникомъ католической церкви съ тхъ поръ, какъ послдняя начала покровительствовать картезьянскому спиритуализму, съ которымъ прежде боролась. По ихъ мннію Локкъ, философъ опыта, написалъ подлинную исторію души, а Декартъ, химерическій метафизикъ, написалъ только ея ‘романъ’. Дйствительно, они испытываютъ отвращеніе къ метафизик и сводятъ ее къ тому, чмъ она должна быть, по словамъ Даламбера, къ тому, во что обратилъ ее и Локкъ: къ экспериментальной физик души. Отыскать происхожденіе нашихъ идей, доказать, что вс он происходятъ отъ нашихъ чувствъ, вотъ приблизительно вся ихъ философіи. Только французскіе матеріалисты логически вывели изъ сенсуализма Локка все, что въ немъ подразумвалось, но что Локкъ, убжденный авторъ ‘Раціональнаго христіанства’, не захотлъ въ немъ видть. ‘Какимъ образомъ глубокій Локкъ, признавшій нелпость врожденныхъ идей, не видлъ, что это положеніе подрываетъ основы теологіи, которая всегда занимается предметами, недоступными нашимъ чувствамъ, о которыхъ, слдовательно, нельзя составить себ представленія?’ {Система природы, т. I, стр. 130.}.
Въ другой области, гд энциклопедисты считаются простыми подражателями Локка, французская логика, опирающаяся и освященная, такъ сказать, французскимъ великодушіемъ, значительно расширила выводы учителя. Терпимостъ, проповдуемая въ знаменитыхъ ‘Письмахъ’ Локка, въ сущности ограничивается исключительно терпимостью къ англиканамъ, такъ какъ она не примняется ни къ католикамъ, ни къ атеистамъ. Но эту, чисто англійскую терпимость, философы распространятъ на всхъ, на католиковъ и протестантовъ, на евреевъ и атеистовъ, и обратятъ ее въ общечеловческую терпимость.
Кром Бэкона и его двухъ учениковъ, Гоббса и Локка, есть еще одинъ философъ или ученый, — тогда это значило одно и тоже, — опять таки англичанинъ, геніальный трудъ котораго они восхваляли въ стихахъ и въ проз. Я говорю о Ньютон. Почему-же они стали его восторженными учениками? Потому что, въ ихъ глазахъ, великій математикъ прославился не только тмъ, что продолжилъ труды Коперника и Кеплера. Для нихъ его главная заслуга была въ томъ, что онъ развнчалъ Декарта и его ‘вихри’, которые взяли подъ свое покровительство іезуиты, сходись въ этомъ съ нашими академіями. Долгое время, говоритъ Ле-Бо, постоянный секретарь академія надписей, ‘Фонтенель, этотъ воинственный и еще полный силъ старикъ, замыкался, вмст съ другими академиками въ ‘вихряхъ’ Декарта, какъ въ крпости, умно и храбро защищая ее отъ нападеніи пылкой молодежи’. Но, наконецъ, молодежь побдила и въ 1788 г. ‘Элементы философіи Ньютона’ Вольтера вытснили изъ модныхъ салоновъ ‘Teoрію вихрей’ Фонтенеля. Ньютонъ восторжествовалъ надъ Декартомъ и посл нсколькихъ тщетныхъ стычекъ въ ‘Журнал Треву’, сами іезуиты сложили оружіе.
Такимъ образомъ, англійскій ‘филозофизмъ’ вытснилъ отовсюду французскую философію. Дйствительно, свтъ шелъ къ намъ съ свера, и Вольтеръ только передавалъ всеобщее мнніе, когда писалъ Гельвецію: ‘Мы, французы, не такъ устроены, чтобы приходить первыми. Истины приходятъ къ намъ извн. Но уже много и того, что мы ихъ воспринимаемъ’. Были-ли мы, дйствительно, въ XVIII вк такими жалкими подражателями, какъ это говоритъ Вольтеръ и многіе историки, повторявшіе его слова?
Мы отмтили общее направленіе и главныя идейныя теченія, явившіяся къ намъ тогда изъ Англіи. Но съ одной стороны, какъ я уже говорилъ, мы съумли придать этимъ идеямъ боле широкое, боле высокое значеніе, т.-е. наложить на нихъ печать французскаго генія. Съ другой стороны, если вернуться, какъ это и слдуетъ сдлать, къ тому первоисточнику, откуда эти идеи разошлись по всему свту, то мы увидимъ, чту нкоторыя изъ нихъ, прекрасныя и плодотворныя, вышли изъ ФранпДи. Напримръ, терпимость, которую проповдывалъ Локкъ, какъ извстно съ очень прискорбными ограниченіями, вдь ее возвститъ міру, въ выраженіяхъ гораздо боле ршительныхъ, а потому и боле благородныхъ, французъ Бейль. Онъ написалъ ‘Философскія коментаріи’ въ 1686 г., т.-e. за три года до знаменитыхъ ‘Писемъ’ англійскаго философа. Безъ сомннія мудрый методъ Локка и математическія открытія Ньютона освободили насъ отъ рискованной метафизыки и слишкомъ далекой отъ опыта физики Декарта. Но кто же, какъ не Декартъ, гораздо раньше Ньютона, осмлился дать механическое объясненіе вселенной? И кто-же научилъ Локка признавать истиннымъ въ философіи только то, что истинно для разума, а это уже было грандіознымъ новшествомъ, цнной нравственной революціей, освободившей современную мысль отъ всякихъ властей? Разв это картезіанское положеніе не было основой и душой методы Локка, какъ и всякой истинно философской методы? Это признавали и авторы энциклопедіи, несмотря на все свое пристрастіе къ англійскимъ идеямъ, и даже когда они, отложивъ полемику, пытаются объяснить исторію, они громогласно заявляютъ это: ‘Быть можетъ, — говоритъ Даламберъ, — между теоріей субстанцій и теоріей вихрей переходъ больше, чмъ между теоріей вихрей и закономъ всемірнаго тяготнія’. Но это было слишкомъ слабо сказано. Слдовало прибавить: между схоластикой, которая только доказываетъ, но не ищетъ истину, считая ее разъ на всегда найденной и формулированной, и разумомъ Декарта, который предоставленъ самому себ и сначала самъ ищетъ истину, а потомъ уже провозглашаетъ ее, какова бы она ни была, — лежитъ цлая пропасть. И наоборотъ — вихри Декарта и притяженіе Ньютона, только два различныхъ результата, полученныхъ разумомъ, который освобожденъ Декартомъ.
Итакъ, признавъ дйствительное вліяніе на французскихъ философовъ всего того, чмъ экспериментальный методъ англичанъ обогатилъ современную философію, мы можемъ прибавитъ, что иниціаторомъ и учителемъ этой современной философіи былъ не Бэконъ, не Ньютонъ и не Локкъ, но безсмертный авторъ ‘Разсужденія о метод’. И мы имемъ право сдлать тоже заключеніе, какое помщено во ‘Вступительномъ разсужденіи’ энциклопедіи: ‘Намъ обязана Англія зарожденіемъ той философіи, которую мы получили отъ нея’. Уже Тюрго, съ его свободнымъ и проницательнымъ умомъ, сказать, сравнивая заслуги Декарта и Ньютона: ‘Ньютонъ описываетъ страну, открытую Декартомъ’. И, отдавъ должное Локку и его ученикамъ, Берклею и Кондильяку, онъ прибавляетъ: ‘Вс они дти Декарта’. Исторія подтвердила его слова.

ІІ. Критика злоупотребленій (заблужденій).

Энциклопедія была не только научнымъ словаремъ, куда заносился быстрый прогрессъ всхъ наукъ въ середин XVIII вка. Она называлась также разумнымъ словаремъ и въ силу этого была врнымъ отраженіемъ эпохи, которую Дюкло въ 1750 г., когда Дидро и Даламберъ принимались за работу, опредлялъ такъ: ‘Не знаю, можетъ быть, у меня слишкомъ хорошее мнніе о нашемъ вк, во мн кажется, что происходить нкоторое повсемстное броженіе, которое можно было бы направить и ускорить при помощи соотвтственнаго воспитанія’. энциклопедія и беретъ на себя это воспитаніе. Разв энциклопедистъ не является прежде всего ‘учителемъ народа’? Какъ и читатель, къ которому они обращаются, авторы словаря ‘интересуются не столько званіемъ и цитатами, сколько философіей’.
Въ общемъ, они стремятся быть не столько учеными, сколько ‘мыслителями’. Разсмотримъ же, какія новыя и значительныя мысли высказывали -они въ энциклопедіи, такъ какъ этимъ путемъ можно ршить, основательно ли они гордились правомъ на благодарность потомства. Объ ихъ наук мы уже говорили, попробуемъ же оцнить ихъ философію. Это вполн естественный переходъ, такъ какъ въ XVIII в. почти вс науки сводятся къ философіи. Что, въ сущности, длаетъ философъ? Онъ наблюдаетъ и объясняетъ природу во всхъ ея видахъ: физическая природа, природа человка, и естественная, (природная) или считавшаяся такою, — нравственность и религія. Философъ, говоритъ Вольтеръ, ‘знаетъ природу, сомнвается въ старыхъ басняхъ (потому что он оскорбляютъ его природный здравый смыслъ) и владетъ здоровой метафизикой, свободной отъ школьныхъ дерзостей (т.-е. физикой)’. Словомъ, говоритъ одинъ изъ враговъ энциклопедіи, отлично резюмируя ихъ философію, Какуаки (энциклопедисты) во всемъ изучаютъ природу.
А такъ какъ для нихъ лучшими толкователями природы были Бэконъ и Локкъ, т.-е. философы опыта, то энциклопедисты вполн логично длаютъ нсколько очень важныхъ выводовъ изъ экспериментальной философіи.
Прежде всего, если, какъ говоритъ Локкъ, вс идеи порождаются нашими чувствами, то слдуетъ научить эти чувства и вообще человческое тло. Такимъ образомъ, физіологія займетъ большое мсто въ словар и ея руководитель напишетъ, какъ извстно, ‘Элементы физіологіи’.
Но чувства, какъ и умъ, естественнаго человка, употребляя тогдашнее выраженіе, измняются на тысячу ладовъ, не только отъ физическихъ условій, отъ климата, какъ это съ большой готовностью доказываетъ Монтескье, но, главное, (что Монтескье упускаетъ изъ виду) въ зависимости отъ учрежденій, отъ нравовъ, отъ царящихъ въ обществ идей, отъ всей соціальной среды. И философъ будетъ изучать общество, въ которомъ живетъ. Прошли т времена, когда онъ могъ, какъ Декартъ, запираться въ голландской печк, глазъ на глазъ со своими ‘размышленіями’ или, какъ Малебраншъ, тщательно задергивать занавси своего рабочаго кабинета, чтобы вншніе предметы не заслоняли отъ него ‘Божественныхъ видній’. Теперь философъ открываетъ глаза на вншній міръ и на окружающее общество, такъ какъ этому міру онъ обязанъ своими идеями (врожденныхъ идей нтъ), а обществу, среди котораго онъ живетъ, обязанъ нравственными идеями и даже религіозными врованіями:
J’eusse t, prs du Gange esclave des faux dieux,
Chrtienne dans Parie, musulmane en ces lieux. *)
*) На берегахъ Ганга я была бы рабой идоловъ, христіанкой въ Париж, а здсь я мусульманка.
Для философа, желающаго опытнымъ путемъ изучить природу человка, уже недостаточно наблюдать ее въ своей стран. Надо, чтобы онъ изучилъ также чужіе края. И философія становится путешественницей. Она отправляется знакомиться съ Пруссіей, Россіей, со всей Европой. Къ тому-же Европа сама является къ услугамъ нашихъ любознательныхъ философовъ. Въ то время, когда создавалась энциклопедія, Парижъ служитъ мстомъ свиданія, Галіани говорилъ: ‘это kaf&egrave, всей Европы’. Что же касается до обитателей очень отдаленныхъ странъ, которыхъ не встртишь въ Париж, то ихъ мысли угадывались, а нравы описывались, или по разсказамъ путешественниковъ, или, что еще легче, просто съ помощью нкотораго усилія воображенія. Отдаленность уже не служитъ оправданіемъ незнанія чужихъ краевъ. Напротивъ, это достаточная причина, чтобы о нихъ судить, а главное восхвалятъ. Чмъ меньше народъ извстенъ, тмъ больше будутъ о немъ говорить въ энциклопедіи. Напримръ, къ китайцамъ они относятся благосклонно. Одинъ изъ пріемовъ энциклопедіи состоялъ именно въ томъ, чтобы расхваливать не только вообще иностранные нравы, но даже, главнымъ образомъ, наиболе странные нравы. Ихъ контрастъ съ нравами французовъ придастъ особую пикантность критик послднихъ. энциклопедисты хотятъ принести своего читателя къ тому, чтобы онъ спрашивалъ себя не о томъ, ‘какъ можно быть персомъ’, а о томъ, ‘какъ можно быть французомъ’? Это проистекаетъ оттого, что ихъ честолюбіе, длающее имъ несомннную честь, было направлено на одну главную цль, — расширить душу человка. А затмъ, увеличивъ умственныя горизонтъ современниковъ, заставить ихъ пожелать и для своей родины такихъ обычаевъ и нововведеній, которые сдлаютъ жизнь и разумне, и счастливе. Ихъ философія, — и въ этомъ ея особенность, ея отличіе отъ чисто спекулятивной философіи предыдущаго вка, — преимущественно носитъ практическій характеръ. Она стремится, — употребляя удачное выраженіе, изобртенное ихъ предшественникомъ аббатомъ де Сентъ-Пьеромъ, — быть ‘благодтельной’. Наконецъ, она длаетъ кругосвтное путешествіе для того, чтобы скоре водворить у себя порядокъ и благоденствіе.
Итакъ, энциклопедисты намрены преобразовать общество, по ихъ мннію не благоустроенное. Но что же собственно хотятъ они передлать въ этомъ обществ? Въ то время многія причины мшали счастью индивидумовъ, которое для ихъ сенсуалистической, практической философія представляется высшей цлью жизни. Прежде всего многочисленныя злоупотребленія, пагубныя для торговли, промышленности, для всякаго труда, на которомъ основано благосостояніе народа. Поэтому энциклопедисты прежде всего будутъ требовать матерьяльныхъ реформъ, Но могутъ-ли они имть значеніе безъ моральныхъ реформъ, неразрывныхъ съ первыми, такъ какъ причина злоупотребленій всегда лежитъ въ предразсудкахъ? Итакъ, война предразсудкамъ! Это и будетъ пароль философовъ XVIII рка. И если энциклопедія будетъ написана, то, главнымъ образомъ, для того, какъ заявляетъ ея основатель, ‘чтобы измнить общепринятый образъ мыслей’.
Но какіе-же предразсудки хотятъ они разрушить? Вдь, въ то время, особенно въ глазахъ философовъ, во всхъ областяхъ было довольно предразсудковъ. Существовали предразсудки рожденія, ка которыхъ основаны привилегіи, и политическіе предразсудки, узаконивающіе абсолютную власть. Эти то основы общества они и хотятъ улучшить. Но когда рчь заходитъ о политическихъ и общественныхъ учрежденіяхъ Франціи, энциклопедисты очень робки, — такъ какъ говоритъ свободно опасно, — и въ то же время неопредленны, — такъ какъ ихъ политическая наука находится еще въ зачаточномъ состояніи. За то есть предразсудокъ, который они съ безпощадной ненавистью будутъ преслдовать за вс безчисленныя бды, причиненныя имъ слишкомъ доврчивому человчеству, — это суевріе.
Можно сказать, что энциклопедисты хотли оказать обществу три услуги. Во первыхъ, они критиковали нкоторыя злоупотребленіи, свойственныя ихъ времени, и предлагали соціальныя реформы. Во-вторыхъ, они изслдовали и обсуждали принципы правленія, и въ-третьихъ, и больше всего, они боролись съ господствующей религіей, т.-e. съ католичествомъ. Слдовательно, можно разсматривать ихъ полемическую дятельность съ трехъ точекъ зрнія: съ соціальной, политической и религіозной.
Начнемъ съ критики злоупотребленій и покажемъ, какихъ соціальныхъ реформъ требовали энциклопедисты.
Въ XVIII вк, передъ великолпной колонадой Лувра можно было видть цлую толпу мелкихъ тряпичниковъ. Они раскладывали здсь свои гнусныя лохмотья, и роскошь зданія еще ярче оттняла нищету этихъ бдняковъ. Роскошь и нищета — это есть воплощеніе всей Франціи при Людовик XV. ‘Франція, — говоритъ Сисмонди, — была тогда полна самыхъ странныхъ противорчій. Настоящій народъ, населявшій провинцію, былъ обреченъ на такія страданія, нищету и притсненія, которыхъ онъ никогда еще не испытывалъ, ни даже въ самую варварскую эпоху (въ феодальный періодъ даже рабы, если и зависли отъ господъ, то все таки были подъ ихъ покровительствомъ). Напротивъ, та Франція, которую звали иностранцы, которая показывалась въ Париж, въ Версал, въ нсколькихъ большихъ городахъ, была боле полка блеска и веселья, чмъ въ лучшія времена царствованія Людовика XIV. Въ деревняхъ подати и соляной налогъ истощали сельское хозяйство. Напротивъ, въ Париж громадныя богатства стекались въ руки откупщиковъ и финансистовъ. Царедворцы, осыпанные милостями двора, щедро раздавали деньги тмъ, кто умлъ ихъ развлечь. Съ одной стороны правительство, представлявшее изъ себя ‘расточительную анархію’, и дворъ, становишійся благодаря безумному мотовству ‘гробницей народа’ (такъ опредляетъ Д’Аржансонъ дворъ и правительство). Съ другой стороны несчастный народъ, подавленный налогами, несправедливыми, взимаемыми съ крайней суровостью. Противъ этого-то добраго стараго времени возстаетъ энциклопедія. Но какъ она принимается за это.
Если, какъ мы это показали, середина XVIII в. была удобнымъ моментомъ для научнаго обзора, то для критики злоупотребленій моментъ былъ гораздо мене удобенъ. И полемическая работа энциклопедистовъ была гораздо трудне ихъ научнаго предпріятія. Не преувеличивая, какъ это слишкомъ часто длалось, опасности для писателя затрогивать запретные для него вопросы, мы можемъ смло утверждать, что правительство, минутами, или врне приступами, довольно терпимое, даже благодушное, все-таки имю право поступить, какъ ему вздумается, съ писателемъ, по его мннію опаснымъ. И, какъ извстно, оно и пользовалось очень капризно, а подчасъ и очень жестоко, этимъ правомъ, провозглашая его во всеуслышаніе и въ самой драконовской форм. Въ общимъ ‘энциклопедія’ появилась въ такое время, когда ни о чемъ нельзи было говорить свободно, а но самому своему назначенію она обязана была говорить обо всемъ. Положеніе очень затруднительное, котораго нельзя забывать, говоря о ней. Поэтому вполн естественно, что ‘энциклопедія’ иногда предлагала свои реформы робко, или скоре съ осторожностью, вызванной многократными запрещеніями и предостереженіями. ‘Позволяется почтительно указать на злоупотребленія’. Очень часто она ни проситъ уничтожить обычай или привилегію, а просить только не злоупотреблять привилегіей, или пользоваться обычаемъ разумно, во имя общественнаго блага. Напримръ, по поводу барщины сказано только, что она ‘тяжела для честныхъ людей’, и что нужно, по меньшей мр, ‘хорошо руководить ею, чтобы извлечъ какъ можно больше пользы изъ драгоцнныхъ дней работника’. И тутъ же слдуетъ чисто практическая диссертація ‘о лучшемъ распредленій работъ’.
Они не добиваются также отмны ‘милицій’. Но желали бы ‘исправить неудобства, встрчающіяся въ выполненіи законовъ о военномъ набор’. Наборъ, благодаря цлому ряду льготъ, почта цликомъ падалъ на крестьянъ: ‘Повсюду бглые солдаты (крестьяне) скрывались въ лса, а жандармы гонялись за ними’.
Нельзя не удивляться тому, что по поводу привилегіи, всего боле возмущавшей крестьянъ при старомъ порядк, по поводу права охоты, энциклопедисты только заявляютъ, что ‘по естественному праву она доступна всмъ’. И, вмсто того, чтобы извлечь изъ этого возвышеннаго, но смутнаго положенія, хорошіе доводы противъ возмутительнаго права помщика топтать своими конями засянныя поля крестьянъ, они ограничиваются тмъ, что перечисляютъ вс тогдашнія предписанія по этому вопросу. Отъ писателей, бывшихъ, какъ мы увидимъ, защитниками крестьянъ и земледльцевъ, ожидали большаго.
Зато они доблестно защищаютъ интересы ремесленниковъ и пишутъ убдительную, пылкую статью противъ цеховъ. ‘Самый большой ихъ недостатокъ, что они порождаютъ бездльниковъ, которыхъ такъ много развелось. Учрежденные якобы для проврки способностей и искусства тхъ, кто занимается торговлей и ремеслами, и поддержанія между ними соревнованія, цехи въ сущности являются утонченной монополіей, вредной для интересовъ народа. Они только поддерживаютъ невжество, недобросовстность и лнь’. Гораздо больше опасности, но за то и больше заслуги заключало въ себ требованіе справедливаго распредленія налоговъ. ‘Хотите вы сдлать націю богаче и могущественне? Исправьте злоупотребленія и тяжесть податей, особенно налога на соль. Распредлите налоги сообразно съ принципами правосудія, воздающаго по заслугамъ. Франція была бы слишкомъ могущественна, а французы слишкомъ счастливы, если бы это было исполнено. Но близка-ли заря такого счастливаго дня’? Любопытно отмтить, что въ предъидущемъ том, въ стать ‘Пошлина на соль’, нтъ и тни критики. Дло въ томъ, что первые семъ томовъ появились въ 1751—1757 гг., а вс остальные 8 лтъ спустя, въ 1765 г. За это время они стали смле и, если, напр., барщина (corve) гораздо боле робко написана, чмъ цехъ (matrise), то просто потому, что для с, въ 1759 г., надо было больше смлости, чмъ для m, въ 1765 г. Во глав всхъ томовъ ‘Энциклопедіи’ стоялъ слдующій девизъ, который плохо подходилъ къ этому безпорядочному словарю: ‘Tantum series juncturaque pollet’ {‘Такую силу иметъ порядокъ и соединеніе’.}. Его можно бы замнить другимъ, который больше соотвтствуетъ возрастающей смлости его сотрудниковъ: ‘Vires acquirit euado’ {‘Увеличиваетъ силы, шествуя’.}.
Были однако вопросы, правда мене опасные, но очень важные, которые съ начала до конца одинаково возбуждали рвеніе и пылъ энциклопедистовъ. Съ перваго — же тома (1751) агрикультура находить въ нихъ горячаго защитника. Ея успхи они принимаютъ близко къ сердцу и предлагаютъ иноземные пріемы ‘помщикамъ, которымъ средства позволяютъ такіе дорогіе опыты’. Въ слдующихъ томахъ заботливость энциклопедистовъ объ ‘обитателяхъ полей’ удваивается. Они требуютъ, ‘чтобы взоры правительства были всегда направлены на этотъ интересный классъ людей’. Позже, въ 1765 г., они прибавляютъ, что ‘полная свобода хлбнаго экспорта необходимое условіе процвтанія земледлія’. Агрикультура стала въ это время ‘модной болзнью’, и до какой степени развилась эта болзнь, указываетъ слдующая характерная фраза энциклопедіи: ‘Насажденія я помщаю въ разрядъ добродтелей’.
Извстна жалоба башмачника у Лафонтзна:
Le mal est que, dans l’an, s’entremlent des jours
Qu’il faut chmer, on nous ruine en ftes1).
1) Бда въ томъ, что въ году ужъ слишкомъ много дней, когда надо бездльничать. Насъ разоряютъ праздниками.
Хотя при Людовик XIV Парижскій архіепископъ и разршилъ отмнить 17 праздниковъ, но ихъ все-таки оставалось 88. Вмст съ воскресеньями, это составляло для рабочихъ 90 дней прогула. И кто-же больше всхъ выигрывалъ отъ этихъ праздничныхъ дней? Откупъ, такъ какъ большинство шло не въ церковь, а въ кабакъ, и Мерсье жалуется, что ‘на каждомъ шагу попадаются пьяницы, пропивающіе недльный заработокъ’. Вольтеръ въ своемъ остроумномъ Доклад всмъ чиновникамъ королевства (1770 г.) заявилъ, что ‘разъ позволено бывать въ ‘Комической опер’ въ день Іоанна Крестителя, то не должно считаться преступнымъ пахать или сять въ день св. Матвя или св. Іуды’, но энциклопедія еще раньше утверждала, что ‘нація станетъ гораздо богаче, если будетъ отмнена половина праздничныхъ дней’. (Ст. ‘Налогъ’).
Съ другой стороны, уже не говоря о знаменитыхъ ‘Таблицахъ’ Дидро, гд вс механическія ремесла описаны удивительно точно, а иногда и изображены въ увлекательной, часто драматической форм, во всемъ изданіи восхваляются не войны и побды (энциклопедисты непрестанно возмущаются и тмъ, и другимъ), но мирный трудъ и ‘сильные, искусные’ ремесленники. Руководитель энциклопедіи не забываетъ, что онъ сынъ ножовщика, и одна изъ лучшихъ статей его словаря, одна изъ самыхъ основательныхъ и въ тоже время смлыхъ, это статья ‘Сбереженье’. ‘Можно-ли найти что нибудь почтенне профессіи купца’? пишутъ они въ тотъ годъ (1765 г.), когда Седэнъ приводитъ въ восторгъ честнаго Вандерка.
Въ другихъ вопросахъ, напримръ, въ вопрос воспитанія, энциклопедія принадлежала заслуга далеко опередить общественное мнніе. Начиная съ 1751 г., они не перестаютъ возмущаться ‘мачихами, которыя не кормятъ сами своихъ дтей и не боятся поручать ихъ наемницамъ’. Въ 1755 г., т.-e. за 7 лтъ до появленіи ‘Эмиля’, Даламберъ отмчаетъ, какъ вредно пеленать новорожденныхъ и пишетъ слдующія пророческія строки: ‘Слдовало бы предупредить несчастья, о которыхъ я говорилъ, замнивъ свивальникъ лучшими приспособленіями. Но, въ ожиданіи того, что какой нибудь достойный гражданинъ посвятитъ себя этому (такимъ и будетъ женевскій гражданинъ) укажемъ на нсколько разумныхъ предосторожностей. Наконецъ, Даламберъ высказываетъ нсколько смлыхъ и здравыхъ взглядовъ объ обученіи и они являются интереснымъ документомъ, свидтельствующимъ объ отношеніи къ латыни въ XVIII в.: ‘Семь или восемь лтъ учатъ слова, потомъ переходятъ на риторику и составляютъ разсужденія, именуемыя ‘распространенія’ {‘Amplification’ значить также и многоглаголенье.}. Они состоятъ въ томъ, чтобы разводить на двухъ страницахъ пустословія то, что можно сказать въ двухъ строкахъ. Затмъ учатъ логику, съ ея ‘общими свойствами, категоріями, фигурами, — напоминающую разсужденія ‘Мщанина въ дворянств’. Отводится также слишкомъ много времени исполненію обрядовъ (это уже первая робкая попытка придать школ свтскій характеръ). И Даламберъ заканчиваетъ такъ: ‘Слдовательно, молодой человкъ, проведя въ коледж десять лтъ, выходитъ изъ него, въ лучшемъ случа съ неполнымъ знаніемъ (также какъ въ XIX в.) мертваго языка. Мы излагаемъ здсь только то, что думаютъ самые разумные учителя, но что ни одинъ изъ нихъ не сметъ написать. Я думаю, что достаточно было-бы слушать Горація и Виргилія, а сочинять по латыни, это только даромъ тратить время. Трудне хорошо писать и говорить на своемъ язык, чмъ на мертвомъ (такъ какъ древнихъ Вольтеровъ нтъ на лицо, чтобы смяться надъ вами). Иностранные языки гораздо полезне знать, чмъ мертвые. Я не могу безъ сожалнія вспомнить о томъ, сколько времени потерялъ я въ дтств даромъ’. (‘Колледжъ’).
Наконецъ, въ нкоторыхъ областяхъ энциклопедія уметъ такъ точно и ясно формулировать свои требованія, что изъ нихъ зарождается новая наука. Мы говоримъ о политической экономіи. Въ 1756 и 1757 г. появились въ энциклопедіи дв замчательныя статьи, ‘фермеры’ и ‘хлба’. Он написаны Кэне и въ нихъ уже заключились вс главныя идеи системы физіократовъ. Не пытаясь давать здсь оцнку этой системы, мы измримъ только то, что интересно для насъ въ данномъ случа, а именно, что въ зарождающейся физіократіи есть дв особенности. Съ одной стороны, какъ прекрасно сказалъ Эспинасъ, она заключаетъ ‘рядъ требованій, вызванныхъ нуждами страны’ и, конечно, эти требованія нашли мсто въ энциклопедіи. Съ другой стороны, своимъ проектамъ реформъ, какъ и всмъ своимъ соціальнымъ теоріямъ, Кэне сумлъ придать чисто научную форму. Онъ первый сталь примнятъ къ соціальнымъ вопросамъ тотъ методъ, который съ такимъ успхомъ примнялся тогда къ міру физическихъ явленій. По мннію его и его учениковъ, человческія дла должны управляться, какъ и дла физическія, естественными законами, т.-е. исходящими изъ природы вещей. Физіократы (Мерсье-де-ла-Ривьеръ) тоже писали книги ‘Объ естественномъ устройств общества’.
Такимъ образомъ, въ энциклопедическія статьи Кэне входитъ, во-первыхъ, историческія очеркъ положенія земледлія во Франціи въ XVIII вк и проекты реформъ, на которыя наводитъ его это грустное положеніе. И во-вторыхъ, его наблюденья. Систематическія и документально точныя, они послужатъ исходной точкой для новой науки, и такимъ образомъ, энциклопедія явилась колыбелью политической экономія.
Мы позволимъ себ указать въ нсколькихъ строкахъ, какъ велось въ энциклопедіи это интересное изслдованіе положенія нашей деревни. Напримръ, чмъ питались крестьяне въ 1757 г.? ‘Ячмень, овесъ, черный хлбъ, картофель, вотъ пища, которую добываетъ онъ себ и своимъ дтямъ. Такое питанье, едва поддерживая жизнь, разрушаетъ ихъ тло и убиваетъ большинство еще въ дтскомъ возраст’. Но почему французскій крестьянинъ бденъ? ‘Если бы торговля хлбомъ была свободна, если бы дти фермеровъ освобождались отъ милиціи, а барщина была бы отмнена, то большинство оброчныхъ собственниковъ (proprietaires taillables), живущихъ безъ дла въ городахъ, вернулись бы въ деревню обрабатывать свою землю. Сословіе богатыхъ земледльцевъ пользовалось бы почетомъ и покровительствомъ, и обработка при помощи воловъ (мелкая культура, какъ ее тогда называли) почти совсмъ бы исчезла. Такимъ образомъ, рядомъ съ ясно очерченными недугами, указаны точно и лекарства отъ нихъ. Къ тому же все это подтверждается цифрами и таблицами, представляющими для васъ историческіе документы. Наконецъ, когда дло идетъ объ искорененіи злоупотребленій, никакой доводъ не является лишнимъ, и они ссылаются на слова одного изъ своихъ современниковъ. Одинъ англичанинъ, Мёнъ, издалъ въ 1700 г. сочиненіе ‘О выгодахъ и невыгодахъ для Англіи вншней торговли’. Въ энциклопедіи приводятся изъ него слдующія строки, которыя могутъ возбудить рвеніе читателей, а можетъ быть и правительства: ‘Если побывать въ нсколькихъ провинціяхъ Франціи, то мы увидимъ, что не только остаются нераспаханными многія земли, могущія родить хлбъ и кормить скотъ, во что и обработанные участки даютъ большей частью не пропорціонально качеству земли, такъ какъ у земледльца нтъ средствъ, чтобы поднять ихъ доходность. Не безъ удовольствія замтилъ я во французскомъ государств недостатокъ, послдствія котораго такъ значительны, и я поздравилъ съ этимъ мою родину. Но я не могъ въ то же время не почувствовать какой грозной можетъ стать Франція, если она воспользуется преимуществами и своихъ естественныхъ богатствъ и своего населенія’.
Мерсье сожаллъ, что въ Париж не было, какъ нкогда въ Аинахъ, ‘трибуны для рчей. съ высоты которой можно было бы гремть противъ злоупотребленій и предлагать то, что можетъ быть полезно для общественнаго блага’. Разв мы не можемъ посл всего приведеннаго выше сказать, что энциклопедія замнила подобную трибуну, конечно, со всми неизбжными для того времени ограниченіями? Дйствительно, мы видли, что не было злоупотребленія, которое она бы не раскрыла, не было полезной реформы, которой бы она не требовала, то робко, то осторожными намеками, то боле открыто, а иногда съ такой точностью и краснорчіемъ, о которыхъ вспомнятъ ея читатели, составляя тетради 89 г. (cahiers).

III.— Уголовное законодательство.

Если есть въ исторіи цивилизаціи неоспоримый прогрессъ, который долженъ радовать всякое благородное сердце, то это, конечно, прогрессъ, совершавшійся во французскомъ уголовномъ законодательств при переход отъ XVIII-го къ ХІХ вку. Также неоспоримо и то, что этимъ прогрессомъ мы обязаны, главнымъ образомъ, философамъ прошлаго столтія, и въ этомъ ихъ главная заслуга.
Мы знаемъ, какимъ безсмысленнымъ и жестокимъ было наше уголовное законодательство въ ту эпоху, когда создавалась энциклопедія. Тогда судили по Уставу 1670 г., который, подъ предлогомъ реформы, только усложнилъ судебную процедуру, установленную въ 1539 г. при Валуа. Послдніе заимствовали эту процедуру отъ трибуналовъ инквизиціи. По этому порядку, на обвиняемаго впередъ смотрли, какъ на преступника, и въ качеств такового онъ подвергался всмъ пыткамъ, которыя могли заставить его въ преступленіи сознаться, а иногда, — такъ ужасны были эти пытки, — и возвести на себя поклепъ. Вдь, сама смерть была легче тхъ истязаній, которымъ судья имлъ право подвергать его до тхъ поръ, пока не вырветъ отъ него ‘доказательства, яснаго, какъ день’. На первый взглядъ казалось, что это нелпое законодательство очень затрудняло примненіе смертной казни. Вдь для этого надо было имть ‘совершенное доказательство’. Но за судьями было оставлено право, въ случа нужды, добиться этого доказательства при помощи ‘вынужденнаго сознанія’, т.е. примняя къ обвиняемому или допросъ ‘съ помощью воды’, или допросъ ‘съ помощью испанскихъ сапогъ’. Я позволю себ напомнить, что это были за допросы, это поможетъ вамъ уяснить и оцнить значеніе протестовъ философовъ. Криминалистъ, совтникъ Верховнаго Совта просвтитъ насъ по этому вопросу {Lee lois criminelles de France dans leur ordre naturel, par Muyart de Yougeane, 1780.}. Онъ отлично это дло зналъ, такъ какъ часто примнялъ его на практик: ‘Для допроса ‘съ водой’ обвиняемаго сажаютъ на родъ каменной скамейки. Руки его привязываютъ къ двумъ желзнымъ кольцамъ, ввинченымъ въ стну за его спиной, а ноги къ двумъ другимъ кольцамъ, ввинченымъ въ стну передъ нимъ. Веревки натягиваются изо всей силы. Когда тло пытаемаго перестаетъ вытягиваться, подъ его поясницу подставляются козлы. Затмъ опять тянутъ веревки, пока тло не будетъ хорошенько натянуто. Тогда тотъ, кто пытаетъ преступника, держа одной рукой пустой бычій рогъ, другой рукой льетъ въ этотъ рогъ воду и заставляетъ пытаемаго проглотить четыре пинты при обыкновенномъ допрос и восемь пинть при допрос чрезвычайномъ. Врачъ, держащій пульсъ пытаемаго, останавливаетъ это не надолго, когда чувствуетъ, что обвиняемый слабетъ. И въ эти промежутки его допрашиваютъ. Чтобы вести допросъ ‘съ испанскими ботинками’, что теперь чаще всего примняется, преступника (?) сажаютъ и, привязавъ ему руки, держатъ его ноги на всу. Затмъ по об стороны каждой его ноги помщаютъ но доск, одну внутри, другую снаружи, ихъ притягиваютъ къ нимъ, привязавъ ихъ ниже колна и выше щиколки. Затмъ, сложивъ ноги вмст, ихъ связываютъ такой же веревкой, на тхъ же мстахъ. Тогда забиваютъ деревянные клинья между досками около колнъ и выизу около ступни, клинья эти стискиваютъ доски каждой ноги. При обыкновенномъ допрос четыре клина, при чрезвычайномъ восемь’.
Но на основаніи какихъ же доказательствъ судья могъ подвергать обвиняемаго адскимъ мученьямъ? Для этого было достаточно ‘неполныхъ доказательствъ’ (demi-preuves). Напримръ, ‘непостоянство рчей обвиняемаго, дрожь въ его голос, смятенье его духа, его молчаливость, его притворная глухота, его непріятное лицо и скверное имя’, — этого было довольно, чтобы допрашивать несчастнаго.
Такова была процедура, а вотъ какія были наказанія. Знаете-ли вы, къ какимъ преступникамъ судьи примняли смертную казнь. Къ молодому безумцу, который сплъ кощунственную псню о св. Марія Магдалин и сломалъ деревянное распятіе на мосту въ Абевил. Къ простому вору, который кралъ въ царскихъ дворцахъ или просто у своихъ господъ. Или къ контрабандисту, совершившему ужасное преступленіе — переноску соли изъ одного государства въ другое. ‘Тюрьмы и галеры переполнялись несчастными, которые часто узнавали о своемъ преступленіи только по наложенному на нихъ наказанію’, — такъ говоритъ Неккеръ въ своихъ изслдованіяхъ и соображеніяхъ но поводу преобразованія налога на соль. Само собой разумется, что вельможи, какова бы ни была ихъ вина, судились, т.-e. чаще всего оправдывались, особымъ трибуналомъ. Правда, такіе же трибуналы могли судить и бдняковъ, только ихъ они обвиняли, даже не выслушавъ ихъ показаній. ‘Какой-нибудь уголовныя судья въ Париж судилъ одинъ, или съ избранными имъ судьями, и постановлялъ приговоръ въ окончательной форм. Можно-ли себ представить въ наши дни префекта или командира жандармскаго эскадрона, который, имя ассистентами судей, имъ же выбранныхъ, постановляетъ первое и окончательное ршенье, при закрытыхъ дверяхъ, безъ защитниковъ, безъ права аппеляціи и при этомъ можетъ приговаривать къ смертной казни?’
Противъ этого-то безправія и варварства возвышаютъ голосъ Энциклопедисты и длаютъ они это во имя той самой философіи, которую противники считали такой эгоистичной и низменной. И сенсуалистическая философія диктуетъ имъ т боле истинные и боле гуманные принципы, которые они съ успхомъ противопоставляютъ жестокимъ софизмамъ криминалистовъ того времени. Эта послдніе смшивали, какъ это длалось и до нихъ, — право съ моралью и, что еще хуже, съ католической моралью, и давали преступленію такое опредленіе: ‘то, что противно божественнымъ законамъ’. Они исходили изъ того принципа, что воля человка свободна, и потому онъ долженъ нести за свои ошибки полную отвтственность передъ Богомъ и людьми. Они добирались до совсти преступника, хотли чтобы онъ искупилъ вину. Только этимъ путемъ общество могло быть удовлетворено, а Богъ ‘отомщенъ’. Оттого-то, чмъ сурове была кара, т.-е. чмъ больше страданья преступника уравновшивали его вину, тмъ глубже были они убждены, что ‘наказали’ вроломнаго по заслугамъ или, какъ говорили тогда, справедливо наказали его. Монтескье былъ совершенно правъ, говоря: ‘Но гд же конецъ пыткамъ? Если человческіе законы должны мстить за существо безконечное, то они и будутъ сообразоваться съ его безконечностью’. Это и создаетъ застнки, колеса и испанскіе сапоги. ‘Мы все еще тащимъ подсудимаго на ршетк — говоритъ Вольтеръ, — мы вбиваемъ колъ въ трупъ самоубійцы, позоримъ его память и обезчещиваемъ его семью’.
Совершенно иное представленье о преступник, представленье, проникнутое состраданьемъ къ человческимъ слабостямъ, составили себ философы XVIII вка. Прежде всего, они не врятъ въ полную свободу его воли, которая въ глазахъ судей того времени и увеличивала значеніе преступленія и длала его почти неискупимымъ, большинство изъ нихъ были детерминисты. Какъ же вы осмлитесь осудить обвиняемаго, разъ онъ не свободенъ? говорили имъ противники. На это Даламберъ отвчалъ: ‘Было бы ошибочно думать, что разъ наша воля не свободна, надо уничтожить законы. Даже и при этомъ условія, законы и налагаемыя имя наказанія полезны для общественнаго блага, какъ врное средство руководить людьми при помощи страха и давать, такъ сказать, толчекъ машин’. Значить, наказанія и страхъ, внушаемый или, вотъ двигатели, которые должны составить противовсъ дурнымъ страстямъ и дурнымъ мыслямъ, то есть другимъ двигателямъ, толкающимъ человка на преступленіе. ‘Уголовные законы, это т силы, которыя, какъ показываетъ опытъ, могутъ сдерживать или уничтожать власть страстей надъ волей человка. Каковы бы ни были причины (свободныя или нтъ), заставившія человка дйствовать, люди имютъ право остановить послдствія его поступка. Свободны ли эти поступки или неизбжны, но если общество, представивъ преступнику доводы достаточно убдительные, чтобы воздйствовать на разумное существо, видитъ, что эти доводы не побороли дурныхъ побужденій его развращенной натуры, то оно наказываетъ преступника’ {Гольбахъ ‘Система природы’.}. Также разсуждаетъ и Дидро.
Можно приговорить преступника и къ смертной казни, ‘если нтъ другого средства спасти жизнь большему числу людей, это все равно, что убить бшенную собаку’ {Вольтеръ: ‘Цнность правосудія и гуманности’.}.
Отсюда очевидно, что детерминисты не были безоружны передъ преступленіемъ и гораздо раньше англійскихъ философовъ установили ни только полезность, но и законность наказанія. Но для нихъ наказаніе иметъ смыслъ только какъ огражденіе общества, этотъ взглядъ ихъ обновляетъ и гуманизируетъ варварское законодательство, обращавшее магистратъ не столько въ судью, сколько во врага обвиняемаго. Прежде всего детерминисты думаютъ о томъ, какъ предупредить преступленіе. ‘Каждый дуракъ, если его слушаются, можетъ наказывать за преступленія. Настоящій государственный человкъ уметъ ихъ предотвратить. Онъ простираетъ свою власть не только на поступки, но еще больше на волю людей’.
‘Лучше, — говоритъ Вольтеръ, — предупреждать несчастія, чмъ только карать за нихъ’. Для этого надо измнить характеръ преступника, такъ какъ характеръ-то и есть настоящій виновникъ его проступка: ‘дйствительно, характеръ состоитъ изъ преобладающей страсти, хорошей или дурной, затмъ изъ страстей подчиненныхъ, и, наконецъ, изъ чувствъ, рчей, дйствій, внушаемыхъ этими страстями’ {Дидро.}. Слдовательно, надо, чтобы характеръ человка воспринялъ привычку думать и жить согласно съ собственнымъ благомъ и съ благомъ общества. Отсюда то значеніе (дйствительно, очень важное), которое Гельвецій въ своихъ работахъ придаетъ воспитанію. Не онъ ли, такимъ образомъ, подготовилъ, и во всякомъ случа, опередилъ психологическую англійскую школу и еи великихъ теоретиковъ воспитанія характера.
Когда преступленіе уже совершено, философамъ остается еще ршить два вопроса: по какому праву и какимъ способомъ будутъ карать преступника? Они категорично отвчаютъ: по праву общества защищаться и единственнымъ способомъ, достойнымъ человческихъ существъ, судящихъ себ подобнаго. ‘Главная и конечная цль наказанія — безопасность общества. Вс частныя послдствія наказаній, — предупредить, исправить, устрашить, — все это должно быть подчинено, должно зависть отъ главной и конечной цли — общественной безопасности.
Дйствительно, такъ какъ ихъ практическая философія гласитъ, что высшее благо это счастье наибольшаго числа людей, то, въ глазахъ законодателя, только тотъ дйствительно виновенъ, кто покушается на это высшее благо, т.-е. на общественное благополучіе. Пусть же вычеркнутъ изъ уголовнаго кодекса вс преступленія, якобы оскорбляющія Бога, какъ-то святотатство, кощунство и еретичество, все, что касается отношеніи человка къ божеству. Богъ не только, какъ говорили въ тогдашнихъ судахъ, ‘естественный судья’, онъ и единственный судья подобныхъ гршниковъ, если они и согршили. Отсюда вытекаетъ не то, что преступника слдуетъ ‘отправить предъ лицо естественнаго судіи’, какъ съ отвратительной деликатностью говорили тогда, а то, что человческому суду нечего длать съ подобными обвиняемыми: ‘Чисто внутренніе проступки люди не должны наказывать. Эти проступки извстны только Богу, и только Онъ можетъ быть ихъ судіей и мстителемъ {Энциклопедія, ст. Преступленіе.}.’
Къ тому же, такъ какъ наказаніе всегда ‘должно вытекать изъ сущности дла’, то священникъ можетъ, если желаетъ, карать виновнаго еретика, ‘лишая его преимуществъ, которыя даетъ религія, отлучая его, напримръ, отъ церкви’, но никогда не отлучая отъ общества, которому виновный не приносилъ въ жертву свое право свободы мысли и вры. Одно изъ преимуществъ договора (дйствительнаго или фиктивнаго, асе равно), въ силу котораго каждый гражданинъ соглашается быть членомъ общества, то, что договаривающійся, поступаясь частью своей свободы въ интересахъ большинства, требуетъ, чтобы эта часть была точно указана. Напримръ, нрава, которыя онъ даетъ надъ собой судьямъ, должны быть ясно опредлены, а преступленія и наказанія точно установлены законодательствомъ. Онъ не хочетъ больше зависть отъ судей, которые по собственному произволу опредляютъ важность преступленія и соотвтственнаго ему наказанія. Но именно въ ту эпоху вс приговоры были произвольны. Въ нашей стран наказанія всегда произвольны, — это своего рода правило, правило подавляющее и постыдное’ {Серванъ. ‘Бесда объ отправленіи уголовнаго судопроизводства’. 1766 г.}.
По словамъ одного современника-писателя, въ т времена можно было но желанію обвинить подсудимаго, или же назначить надъ нимъ боле подробное слдствіе, т.-е. не оправдывая его, держать подъ гнетомъ преслдованія, даже въ тюрьм. Трибуналъ могъ, по своему усмотрнію, держать человка въ тюрьм, освободить его, или осудить. Во всякомъ случа приходилось подвергаться произвольному наказанію. Права аппеляціи не существовало. Особыя обстоятельства дла давали возможность судьямъ увеличивать наказанія, такъ что можно было довести дло до смертной казни. ‘Смерть, вчно смерть!— восклицалъ Серванъ, — и почти всегда въ одномъ и томъ же вид, а между тмъ какая пропасть между преступленіями!’ Произволъ и жестокость вотъ дв черты, характеризующія тогдашнее уголовное законодательство, ихъ-то философы и стараются изгнать изъ кодекса. Прежде всего надо, чтобы наказаніе не зависло отъ прихоти, а соотвтствовало преступленію, для этого оно должно вытекать изъ самой природы преступленія. По словамъ Монтескье, у котораго энциклопедисты заимствовали свои лучшія реформаторскій идеи, ‘при такихъ условіяхъ всякія произволъ прекращается. Наказаніе не вытекаетъ изъ прихоти законодателя, и человкъ не совершаетъ насилія надъ человкомъ’. Дезертира не слдуетъ придавать смертной казни, — требуютъ энциклопедисты. Вольтеръ, въ свою очередь, спрашиваетъ: ‘Неужели вы поступите съ юнымъ развратникомъ (де-ла Барръ), осквернившимъ икону, такъ же, какъ съ Ла-Брэввилье, отравившимъ отца и семью’? Глубоко убдившись въ справедливости этихъ упрековъ, Тьери-де-Драгиньянъ заявляетъ: ‘наказанія должны быть настолько точно опредлены, чтобы осуждалъ не судья, а законъ’.
Затмъ наказанія должны быть мене свирпыя, не позорящія человчества. Въ этомъ пункт, хотя энциклопедисты и вспоминаютъ ‘Духъ законовъ’, во, главнымъ образомъ, вдохновляются собственнымъ разумомъ и чувствительностью. Разумъ говоритъ имъ, что, если виновный не былъ свободенъ въ своемъ дурномъ поступк, то его надо пожалть и подвергать лишь наказаніямъ, дйствительно необходимымъ для общественнаго спокойствія, ‘тотъ, кто путемъ опыта убдился въ неизбжности явленій, всегда будетъ снисходителенъ’. Разумъ же убждаетъ энциклопедистовъ, что самыя отвратительныя наказанія не достигаютъ цли, что нтъ смысла въ жестокихъ карахъ, такъ какъ он безполезны. Суровость наказаній, говорится въ энциклопедіи, плохой способъ остановить развитіе преступности. Воспитанные на этихъ идеяхъ составители тетрадей (Cahiers) напишутъ позже: ‘Жестокость законовъ и наказанія никогда не длала людей лучше. Она пріучаетъ ихъ изгонять изъ сердца состраданіе и длаетъ ихъ зле’. Монтескье все это уже раньше говорилъ и доказывалъ. Но тмъ не мене энциклопедистамъ принадлежитъ значительная заслуга: во-первыхъ, они удачно развили иногда слишкомъ краткія и сухія указанія ‘Духа законовъ’, а во-вторыхъ, у нихъ сквозитъ то личное чувство, которое слишкомъ часто отсутствуетъ или, если угодно, сдерживается и подавляется, у Монтескье. ‘Причинять кому-нибудь зло, потому что онъ причинилъ зло другимъ, это такая жестокость, которую осуждаетъ и разумъ, и гуманность’. Въ той же стать о преступленіи кроткій и честный Жокурь проповдуетъ умренность въ наказаніяхъ, ‘въ виду хрупкости нашей натуры’.
Прибавимъ, кстати, что энциклопедисты возстаютъ не только противъ слишкомъ жестокихъ наказаній, но и противъ войнъ, которыя, по ихъ мннію, должны быть рже и гуманне. Надо воевать, говорятъ они, только для того, чтобы установить прочный миръ и только тогда, когда необходимость заставляетъ взяться за оружіе. Но даже и тогда не все дозволено солдату: ‘При гром оружій смолкаютъ гражданскіе законы, но не смолкаютъ вчные законы гуманности’. Въ другомъ мст, говоря о законахъ войны, энциклопедія прибавляетъ: ‘Законъ природы неизбжно ставитъ предлъ этому праву. Природа требуетъ, чтобы люди взвсили, соотвтствуетъ-ли то или другое враждебное дйствіе противъ врага чувству гуманности и даже великодушія’. Мы встртимъ эта же слова у Вольтера, въ его ‘Трактат о преступленіяхъ и карахъ’. ‘Разслдованіе преступленія требуетъ суровости. Это война, которую человческое правосудіе объявляетъ злоб. Но и на войн возможно великодушіе и состраданіе. Храбрый человкъ сострадателенъ, неужели законникъ долженъ быть варваромъ?’
Часто смются, и не безъ основанія, надъ слезливой чувствительностью XVIII вка. Но когда мы послушаемъ, какъ философы волнуются сами и стараются растрогать своихъ современниковъ къ участи несчастныхъ обвиняемыхъ, которыхъ съ такой легкостью подвергаютъ самымъ ужаснымъ пыткамъ, когда Вольтеръ, напримръ, говоритъ слдующій прекрасный слова, характерныя для его вка и непонятныя для вка предыдущаго: ‘Надо щадить человческую кровь’, — тогда мы легко прощаемъ философамъ ихъ смшныя, чувствительныя тирады и помнимъ только, что эта чувствительность привела ихъ къ благородному протесту. Это оправдываетъ, возвышаетъ ее въ нашихъ глазахъ, такъ какъ позже вся Европа воспользовалась вызванными ею реформами. ‘Французскіе философы, — говорить нмецкій юристъ, — первые на континент возвысили голосъ, отстаивая нрава обвиняемыхъ на вс законныя гарантіи, которыя теперь считаются обязательными у всхъ цивилизованныхъ народовъ’. Беккаріа, напримръ, самъ говорилъ о томъ, чмъ онъ обязавъ Монтескъе и энциклопедистамъ. Настаивая на реформахъ, онъ выводитъ ихъ, — это и составляетъ особенность его книги, — изъ ‘правъ разума’, того самого разума, который, благодаря французскимъ философамъ, завоевалъ себ обще-европейское признаніе. Какъ только Морелле перевелъ (1766 г.) на французскій языкъ книгу Беккаріа, ее стала читать вся грамотная Европа.
Тетради 89 г. служатъ отличнымъ доказательствомъ, какъ дйствовало непосредственное вліяніе философовъ, вс ихъ протесты, на общественное мнніе Франціи. Вдь вотъ къ чему въ главныхъ чертахъ сводятся вс требованія тетрадей: ‘Вс три сословія единогласно настаиваютъ на коренной реформ уголовнаго права. Отнын будетъ изданъ уставъ о наказаніяхъ. Преступленія и кары за нихъ должны быть въ немъ точно опредлены и систематически классифицированы. Наказанія будутъ умренныя, соразмрныя проступкамъ. Провозглашается принципъ равенства передъ закономъ. Смертная казнь не будетъ такъ часто примняться. Отнын присутствіе защитника въ уголовномъ процесс необходимо. Пытка и до приговора, и посл него, отмняется’.
Итакъ, если виновныхъ не пытаютъ боле, если обвиняемый иметъ защитника и его дло разбирается при открытыхъ дверяхъ, если, наконецъ, нашъ кодексъ не кажется ‘составленнымъ палачомъ’, какъ говорилъ Вольтеръ, то это нельзя приписывать ни просто общему улучшенію нравовъ, ни революціонному законодательству, или новому уголовному кодексу. Этимъ мы обязаны тмъ писателямъ, которые своими работами сдлали это улучшеніе возможнымъ, а этотъ кодексъ неизбжнымъ. Прежде всего Монтескье и энциклопедистамъ и самому великому среди нихъ — Вольтеру. Двадцать лтъ былъ онъ защитникомъ, то краснорчивымъ и разсудительнымъ, то остроумнымъ и страстнымъ, но всегда одинаково убдительнымъ и всегда неутомимымъ защитникомъ всхъ жертвъ нелпаго и варварскаго законодательства, чтобы о немъ ни говорили, какія бы ни подыскивали причины, — благородныя или нтъ, — побудившія его взяться за зашиту Сирвэна, Каласа и многихъ другихъ несчастныхъ, во всякомъ случа нельзя отрицать, что онъ защищалъ ихъ, когда другіе молчали. Нельзя отрицать и того, что судьи, на которыхъ онъ нападаетъ, съ удовольствіемъ колесовали бы тхъ, кого Вольтеръ спасъ, за кого онъ отомстилъ. Есть случаи, когда услуга, оказанная человкомъ, такъ велика, что всхъ, кто отказываетъ ему въ похвалахъ или торгуется за эти похвалы, можно заране признать неправыми.

IV. Политика.— Энциклопедисты и французская революція.

Указанными выше реформами энциклопедисты надялись способствовать счастью народовъ и индивидумовъ. Это было высшей цлью ихъ практической, благодтельной философіи. Но это счастье возможно только, если человчество избавится отъ двухъ удручающихъ его золъ: ‘отъ суеврія и деспотизма, которые создаютъ столько несчастныхъ на земл’. Мы увидимъ ниже, какъ энциклопедія боролась съ суевріемъ. Посмотримъ теперь, какимъ способомъ хочетъ она вести войну противъ деспотизма и, вообще, каковы политическія идеи энциклопедіи.
Прежде всего надо сдлать одно существенное замчаніе: энциклопедисты только указываютъ властямъ на проекты реформъ, о которыхъ мы говоримъ, и стараются привлечь къ нимъ бдительное вниманіе властей. Они пишутъ только для того, ‘чтобы просвтить властителя и убдить его въ силу его религіозности и справедливости уничтожить злоупотребленія’. Государство, напримръ, само должно улучшить положеніе бдныхъ классовъ: ‘Хорошее правительство должно главнымъ образомъ имть въ виду судьбу рабочихъ’. Наконецъ, государство же можетъ и должно распространять тотъ свтъ, который пытается зажечь энциклопедія, такъ какъ только государство можетъ, по своему усмотрнію, ‘съуживать или расширять царство свта’, и, такимъ образомъ, ‘ускорить или задержать счастливый переворотъ, который долженъ освободить человчество изъ подъ ярма предразсудковъ’.
Можно даже сказать, что они возлагаютъ на обязанность идеальнаго законодателя не только сдлать людей счастливыми, но и добродтельными. По ихъ мннію, добродтель есть въ сущности согласованіе частнаго интереса съ общимъ, Гельвецій говоритъ, что истинная мудрость законодателя ‘заключается въ умнь связать частные интересы съ общественными… и, при помощи наказанія и наградъ, длать добродтель неизбжной’. Дидро пишетъ въ томъ же дух: ‘Для законодателя добродтель опредляется такъ: привычка согласовать свои поступки съ мнніемъ о польз общей’. Наконецъ, слдующія слова Даламбера являются однимъ изъ самыхъ любопытныхъ образчиковъ ихъ странной маніи относить все на счетъ правительства: ‘Наша французская глупость и втренность зависятъ гораздо больше ютъ вашего правительства, чмъ отъ вашего характера’.
Такимъ образомъ, энциклопедисты, какъ и вс вокругъ нихъ, ни только допускали въ политик всемогущество государства, но прямо взывали къ нему. А въ XVIII вк государство — это монархъ. И энциклопедія была опредленно монархична. Дидро и вс публицисты того времени думали, что ‘только маленькое государство, можетъ быть республикой. Въ республик неизбжно образуются партіи, который могутъ ее раздробить и разрушить’. Въ другомъ мст мы читаемъ, посл очень горячей критики республики, очевидно совершенно искреннее, теоретическое восхваленье монархическаго правленія: ‘Только оно дало людямъ возможность пользоваться всмъ счастьемъ и свободой, всми преимуществами, которыми человкъ, живя въ обществ, можетъ. наслаждаться на земл’.
Пустъ монархъ будетъ справедливъ и добръ, — энциклопедисты не желаютъ ничего больше. По изъ мннію, это лучшее, что можно пожелать слабому человчеству, неспособному руководить и управлять самимъ собой: ‘Единственный бальзамъ, смягчающій гнетъ вашего рабства, — это появленіе отъ времени до времени добродтельнаго и просвщеннаго принца. Тогда несчастные на минуту забываютъ свои бдствія’. Слдовательно, все зависитъ отъ личности короля. Далекіе отъ стремленія завоевать желательную свободу при помощи перемны формы правленія, они, по крайней мр, въ первые годы появленія энциклопедіи, ждутъ ее только отъ милостей короля.
Ну, а въ чемъ же заключается эта свобода? Если къ чисто матеріальной свобод торговли и промышленности прибавить, по опредленію Дидро, ‘право длать то, что разршено закономъ’, то есть гражданскую свободу, — мы получивъ всю сумму вольностей, которыхъ требовала энциклопедія. Дйствительно, энциклопедисты, какъ и вс писатели того вка, настаиваютъ не столько на религіозной свобод, сколько на терпимости. Вротерпимость эта съ искреннимъ и горячимъ краснорчіемъ проповдуется на каждой страниц словаря, но въ сущности она основана на полномъ равнодушіи ко всмъ религіямъ. Образцомъ терпимаго монарха явится для нихъ Фридрихъ II, одинаково готовый покровительствовать всмъ культамъ и осмивать нечестивую, которую именно онъ рекомендовалъ подъ этимъ именемъ насмшливому генію фернейскаго патріарха. О политической свобод, Дидро и совсмъ не говоритъ въ своей стать свобода. Въ этомъ отношеніи онъ истинный сынъ своего времени, ему нельзя ставить въ упрекъ это упущенье, но и нельзя также относить на его счетъ т политическія требованія, которыя такъ часто, но неосновательно, приписывали ему и его друзьямъ. ‘Свобода’, — говорить Даламберъ, — есть благо, созданное не для народа. Народъ это ребенокъ, если его оставить итти одного, онъ падаетъ и ушибается, а когда встанетъ, бьетъ свою наставницу’.
Энциклопедисты не имли также правильнаго представленія о томъ, что мы теперь называемъ свободой прессы. Можно даже, не клевеща на нихъ, сказать, что они могли бы понять и признать эту свободу, только еслибы она составляла ихъ исключительную привилегію. Въ своихъ жестокихъ нападкахъ на противниковъ они постоянно обращаютъ на нихъ бдительное вниманіи правительства и осыпаютъ ихъ печатными доносами. Мало того, они и вообще никогда не просили объ уничтоженіи цензуры. Они желали только, чтобъ изъ позволили выбирать цензоровъ, благосклонныхъ къ нимъ и страшныхъ ихъ врагамъ. ‘Никто больше меня, — восклицаетъ Дидро, — не преклоняется передъ авторитетомъ закона, направленнаго противъ опасныхъ сочинителей’. И это совсмъ не ораторскій пріемъ. Онъ говоритъ o ‘скандал’, вызванномъ ‘Провинціальными письмами’ Паскаля, который, въ данномъ случа, является для Дидро опаснымъ сочинителемъ. Онъ виновенъ въ томъ, что популяризировалъ книги казуистовъ, безобидно дремавшихъ во мрак библіотекъ. Эта даже не одна изъ тхъ, ничего же значащихъ вспышекъ, за которыя такъ щедръ Дидро, это приложеніе дорогой ему теоріи, что не всякую истину можно сказать народу. Онъ хотлъ бы, чтобы разршили печатать ‘что угодно на язык ученыхъ, преслдуя, конечно, переводчиковъ съ этого языка… но запретили вредныя писанія на вульгарномъ язык’.
Энциклопедисты такъ далеки отъ желанія уничтожить цензуру, что чувствуютъ себя очень польщенными, когда ихъ другъ, полицейскій комиссаръ Сартинъ, назначаетъ ихъ самихъ цензорами. Дидро соглашается быть цензоромъ комедіи Палиссо ‘Сатирикъ’ и вотъ каково его заключеніе: ‘Я не могу давать вамъ совтовъ, но по моему вы поступите вполн разумно, если отнимете возможность сказать, что два раза (первый разъ въ Философахъ Палиссо) съ вашего позволенія были публично оскорблены ваши сограждане, пользующіеся уваженіемъ во всей Европ. Нельзя допустить, чтобы шалуны {Игра словъ: polisson — значитъ шалуны.} пятнали лучшую изъ магистратуръ. Несправедливо, если отнесетъ потомство на васъ хоть часть вины, которая всецло должна падать на нихъ. Зачмъ позволять имъ пріобщать васъ къ ихъ проступкамъ?’
Итакъ, энциклопедисты ни только не республиканцы, — это не могло бы удивлять насъ во французахъ XVIII вка, — они даже и не либералы. Они еще не знаютъ, что такое свобода, такъ какъ хотятъ ее только для себя. Въ конц концовъ для нихъ (какъ и для многихъ французовъ всхъ временъ) свобода нераздлима съ обладаньемъ властью. Ихъ политическая доктрина такъ же элементарна, какъ и ихъ психологія. Какъ въ области морали Дидро видитъ только ‘злыхъ и добрыхъ’, такъ и въ обществ они видитъ только сильныхъ и слабыхъ. ‘Всегда исполняется вчный законъ, по которому слабый длается добычей сильнаго’. Надо стать сильнымъ, или по крайней мр другомъ сильныхъ, и тогда можно предписывать слабымъ законы. ‘Сплотитесь’, постоянно проповдуетъ имъ Вольтеръ. Онъ не прибавляетъ: и вы дадите возможность свобод одержать побду, но говоритъ — ‘и тогда вы будете господами’. Пусть король обладаетъ и силой, и властью, только бы онъ былъ, прежде всего, королемъ философовъ. Но тогда, что же такое этотъ деспотизмъ, противъ котораго они постоянно и ожесточенно ораторствуютъ? Это анонимный деспотизмъ, такой же неопредленный, какъ тотъ восточный деспотизмъ, который Монтескье находилъ въ мало извстныхъ странахъ, то въ Испаган, то въ Константинопол, и смутную идею о которомъ онъ почерпнулъ изъ разсказовъ Тавернье и де-Шардэне. И Гриммь имлъ полное право сказать въ 1764 г., что ‘призракъ деспотизма также мало извстенъ, какъ и химера свободы’. Вчно твердить, какъ это длаетъ Дидро въ энциклопедіи, что ‘тираны — это язвы человчества’, значитъ пугать словами и расточать школьное краснорчіе противъ Силлы и Октанія. Или же, какъ прямо говоритъ Гриммъ въ знаменитой философской проповди, произнесенной имъ въ 1770 г. у барона Гольбаха, это значить, ‘безъ конца пережевывать громкія слова’, не причиняющія никакого вреда тиранамъ, но вызывающія рукоплесканія ихъ безвредныхъ враговъ. Въ сущности философы отлично могли поладить съ абсолютнымъ монархомъ, — ихъ искренній энтузіазмъ передъ Фридрихомъ и Екатериной подтвердили это.. Они желаютъ только, чтобъ монархъ этотъ былъ другомъ просвщенія, т.-е. энциклопедій, и врагомъ не только лицемрныхъ патеровъ, но, — если врить ихъ же словамъ, — и философовъ, не принадлежащихъ къ энциклопедіи. Разв они не нашли страннымъ, что фарсъ Палиссо, (‘Философы’) былъ поставленъ съ вдома правительства, что полицій позволила играть такую жестокую сатиру? И разв Дидро не говоритъ о философіи, которую не одобряетъ (Спинозизм): ‘такую чудовищную доктрину слдуетъ не разбирать въ школ, а карать въ суд’.
Слдовательно, энциклопедисты, по крайней мр до извстнаго времени, которое мы укажемъ, имли полное право протестовать, когда ихъ коварно объявляли врагами существующей власти. Въ своей прославленной академической рчи Помпиньякъ говоритъ, что ихъ надменная философія одинаково нападаетъ и на тронъ, и на ‘алтарь’.. Моро въ своихъ ‘Какуакахъ’ утверждаетъ, что философское направленіе ‘стремится уменьшить авторитетъ короля и его министровъ’. Но разв Дидро не доказываетъ, напротивъ, что ‘слишкомъ ограниченная власть монарха была бы недостаткомъ правленія’. Относительно парламентовъ тотъ же Дидро пишетъ въ брошюрк, которая не предназначалась дли печати и, слдовательно, выражала его настоящее мнніе: ‘Я думаю, что никогда не надо собирать сословныхъ представителей, если можно обойтись безъ этого, никогда не вмшивать ихъ въ дла, некасающіяся непосредственно ихъ’. По его мннію, независимость философа не можетъ быть опасной: ‘Она не касается авторитета правительства, она не стремится уничтожить всякую субординацію’. А именно субординація и поддерживаетъ общественную связь.
Энциклопедисты, главнымъ образомъ, потому недовольны Людовикомъ XV, что онъ не цнитъ ихъ философію и не любитъ ихъ самихъ. Если бы онъ вздувалъ покровительствомъ энциклопедіи, энциклопедисты стали бы безмрно восхищать его, какъ они восхищали берлинскаго Марка-Аврелія и Сверную Семирамиду. А эти оба монарха отнюдь не были добродтельне Людовика XV, но зато гораздо деспотичне его. Итакъ, не только для Вольтера, но и для Дидро и для всхъ другахъ энциклопедистовъ, просвщенный деспотизмъ быль идеаломъ хорошаго правленія. Идеалъ этотъ, конечно, не былъ особенно возвышенъ, но, повидимому, онъ былъ единственный доступнымъ французамъ той эпохи. Откуда они могли звать, что такое свобода и свободное правительство, если, начиная съ Ришелье, исторія Франціи учила французовъ только пассивной покорности королю, повелителю и опекуну всего народа? н что же видли они вокругъ себя? Повелвавшаго короля, повинующихся подданныхъ и ни одного учрежденія ни политическаго, ни религіознаго, которое могло бы противиться вол. короля въ качеств безкорыстнаго представителя народа и достойнаго выразителя воли націи. Извстны знаменитыя слова Монтескье о трехъ сословіяхъ (духовенство, дворянство и чиновники), у которыхъ общаго было только полное взаимное презрніе, такъ какъ каждое сословіе принимало близко къ сердцу только интересы касты и ничуть не заботилось объ обществ. Дворянство ‘сочло бы низостью длить власть съ народомъ’, оно дорожило только своими привиллегіями. Духовенство только отстаиваетъ свои несмтныя богатства и не думаетъ о толп. убогихъ деревенскихъ священниковъ. Парламентъ тоже заботится только о своихъ прерогативахъ. Хотя онъ и поддерживалъ въ королевств недовольство и оппозицію, которыя все-таки лучше молчаливой покорности и политическаго равнодушія, но вс его требованія вызваны исключительно сословнымъ духомъ, и въ парламент, какъ и въ другихъ учрежденіяхъ, не слышно біенія сердца народнаго.
Такимъ образомъ даже философы реформаторы не могутъ сдлать ничего другого, какъ обратиться къ королю, — въ то время онъ одинъ является представителемъ и воплощеніемъ всей Франціи. Такъ и поступаетъ философія, когда она въ лиц Тюрго находится у власти. Прочитайте секретный докладъ этого министра Людовику XVI: ‘Нація есть общество, состоящее изъ различныхъ, плохо сплоченныхъ, сословій и изъ народа, почти не связаннаго между собой. Нигд не видно общихъ интересовъ. Среди этой непрестанной борьбы вождленій и посягательствъ ваше величество вынуждено ршать все самолично. Безъ вашихъ особыхъ приказаній никто не хочетъ содйствовать общественному благу’.
Конечно, Англія давала энциклопедистамъ другіе примры, тамъ они видла иную картину: картину свободной страны, измнявшейся мало-по-мало, не прибгая въ моменты отчаянія къ королевской власти, какъ во Фравиди, а просто въ силу свободнаго развитія учрежденій. Но кто же въ XVIII вк понималъ значеніе англійскихъ учрежденій? ‘Министры моего времени, — говоритъ Монтескьё, — знали Англію, какъ знаетъ ее шестимсячной ребенокъ’. Даже посл Монтескьё и его знаменитой немного поверхностной теоріи равновсія властей, философы, рабы своего воспитанія и классическихъ предразсудковъ, не могли понять самой сущности англійскихъ учрежденій. Никто изъ нихъ не видлъ, что политическая свобода — душа всхъ этихъ учрежденій, такъ какъ въ ней основа и гарантія всякой другой свободы, напримръ, свободы мысли и религіи, которой такъ восхищался Вольтеръ. Но даже для самого Гольбаха, политика-теоретика партіи, англійская свобода — это своеволіе, такъ какъ ‘безнаказанно тревожить покой гражданъ, оскорблять монарха, клеветать на министровъ, печатать пасквили, — еще не значитъ быть свободнымъ’. Къ тому же философы не знали даже основныхъ положеній англійской конституція. Напримръ, въ Грендвали Дидро задаетъ сотню вопросовъ отцу Гупу (Ноор) относительно англійскаго парламента, и все, что сообщаетъ англичанинъ, кажется ему и новымъ, и прекраснымъ.
Наконецъ, если они плохо знали исторію Англіи, за то они слишкомъ хорошо, слишкомъ исключительно, знали римскую исторію и еще въ школ научились черезчуръ восхищаться ею: А эта исторія не могла сдлать изъ нихъ гражданъ, такъ какъ вс римскія учрежденія клонились къ всеобщему подчиненію государству, они были созданы не ради свободы людей, но ради ихъ подчиненія.
Въ общемъ, не только въ силу робости мысли, во главное, благодаря роковому ходу исторіи Франціи и образованія, исключительно направленнаго на римское право и римскую литературу, философы вопреки всмъ политическимъ разглагольствованіямъ и спорамъ, были хотя и недовольными, но отнюдь не мятежными подданными абсолютнаго монарха. Они никогда серьезно не мечтали быть гражданами свободной республики, хотя часто употребляли эти слова, не имвшія для нихъ опредленнаго смысла.
Настоящими революціонерами относительно монархіи были, съ начала XVIII вка, не философы, но члены парламента. Дйствительно, къ чему вели коварныя заявленія парламента о злоупотребленіяхъ въ порядк управленія, какъ не къ тому, чтобы мало-по-малу отобрать отъ короля законодательную власть и такимъ образомъ совершитъ переворотъ въ конституціи, или по крайней мр въ конституціонныхъ традиціяхъ королевства. Въ то время это было два равнозначущихъ понятія. Если имъ это удастся, правительство Франціи будетъ измнено въ корн. Не король, но парламентъ будетъ предписывать законы. Словомъ, они произвели бы въ государств настоящій переворотъ. Послушайте, что говоритъ въ 1763 г. Барбье, когда кончается срокъ его ‘Журналу’ и онъ заканчиваетъ пожеланіемъ побды членамъ парламента: ‘Если удастся уменьшить власть парламентовъ и ихъ мнимыхъ нравъ, то дли деспотизма не будетъ никакихъ преградъ. Напротивъ, если парламенты соединятся, чтобы дружными усиліями противодйствовать ему, то изъ этого послдуетъ общая государственная революція’. Напротивъ, побда философовъ не уменьшила бы, а скоре усилила бы королевскую власть. Они не стремятся ни принимать участіе въ управленіи, ни даже контролировать его, мы видли, что они и не думали завоевывать политическую свободу. Они хотятъ только смягченія феодальныхъ правъ, варварскихъ и устарлыхъ, равенства передъ закономъ и налогами, свободы для ихъ личности и терпимости къ ихъ писаніямъ {‘Я думаю, — пишетъ Даламберъ Фридриху, — что форма правленія не иметъ значенія, если правительство справедливо и вс граждане имютъ равное право на его покровительство и равно подчинены законамъ’.}. Изъ старой пословицы, въ которой выражается вс исторія старой Франціи: ‘одна вра, одинъ законъ, одинъ король’, — они хотятъ вычеркнуть только первое слово. Но они требуютъ, чтобы для всхъ былъ одинъ законъ и чтобы его въ противность желанію,парламента, устанавливалъ, какъ въ старину, король. Повидимому, энциклопедисты были врнйшими союзниками королевской власти, при условіи, чтобы она могла ими пользоваться. Если предположить, что революція не была неизбжна, то пожалуй ее можно было бы предотвратить союзомъ между королемъ и философами. Людовикъ XV, а, можетъ быть, и Людовикъ XVI могли бы, пожалуй, спасти монархію, будь у нихъ меньше предразсудковъ и достаточно находчивости, чтобы смло объявить себя королями-философовъ, этихъ королей общественнаго мннія. Въ обмнъ за какія-нибудь милости, которыя, не причиняя серьезнаго ущерба королевской власти, придали бы ей еще новый престижъ, философы укрпляли и обогащали бы эту власть, помогая ей унижать ея опасныхъ опекуновъ: парламенты и духовенство. Что касается парламентовъ, достаточно вспомнить ненависть и сарказмы Вольтера противъ этихъ ‘мятежныхъ буржуа, этихъ Бузирисъ въ тогахъ’, которые осудили Каласа и преслдовали философовъ. Извстно. что министры философы, Тюрго и Неккеръ враждебно относились къ вмшательству членовъ парламентовъ, а т, въ свою очередь, жаловались на ‘министерскій деспотизмъ’. И энциклопедисты не дали бы королю сложить свою корону къ ногамъ парламентовъ, какъ говорилъ Людовикъ XV.
Извстно отношеніе энциклопедистовъ къ духовенству, и то, что они одинаково не любили ‘фанатизмъ патеровъ и свирпость парламентовъ’. Я не хочу сказать, что короли должны были сдлаться орудіемъ ихъ ненависти противъ католичества. Я только указываю на то, что благодаря своимъ несмтнымъ богатствамъ и полному подчиненію не королю Франціи, а глав церкви, духовенство присвоило себ независимость, начинавшую тревожить королевскую власть. Это стало очевиднымъ, когда правительство ршило поразить іезуитовъ: ясно было, что оно боялось ихъ. А философы, между тмъ, настаивали чтобы духовенство участвовало въ государственныхъ тяготахъ не только безденежными дарами. Они твердили на вс лады, что духовная власть должна повиноваться свтской, или, врне, что въ государств не могутъ существовать дв соперничающія между собой власти. Такимъ образомъ философы трудились надъ тмъ, чтобы расширить и укрпить королевскую власть. ‘Я готовъ сказать каждому государю: имйте въ своемъ распоряженіи многочисленную армію и вы сведете на положеніе простыхъ гражданъ этихъ людей, опирающихся на небесное право, которые все время противупоставляютъ вашему авторитету свои химерическія прерогативы. Вы вернете себ все, что они присвоили благодаря недомыслію вашихъ предшественниковъ. Вы вернете своимъ несчастнымъ подданнымъ богатства, которыми полны руки этихъ опасныхъ бездльниковъ. Вы удвоите ваши доходы, не увеличивая налоговъ. Вы укажете ихъ надменнымъ начальникамъ ихъ настоящее мсто. Вы будете жить въ изобиліи и мир, и будете царствовать, и совершать великіе дла’ {Дидро.}.
Поддержка, которую короли нашли бы у философовъ, хотя и чисто моральная, была бы очень могущественной, опираясь на всесильное тогда общественное мнніе. Дйствительно, если парламенты осмлились декретировать уничтоженье іезуитскаго ордена, то они сдлали это, сознавая, что ихъ поддерживаетъ, даже толкаетъ, общественное мнніе, возбужденное и направленное философами. Это отмтилъ и Даламберъ въ своемъ ‘Разрушеніи іезуитскаго ордена’. ‘Когда парламенты стали нападать на орденъ, они встртили всеобщее сочувствіе. Въ сущности приговоръ противъ іезуитовъ, устами магистратовъ, произнесла философія.
Что касается вполн реальной опасности, которую представляеть для неограниченной монархіи распространенье независимой и разумной философіи, то эту опасность можно было предотвратить. Для короля всегда врне дать своимъ подданнымъ извстную свободу слова, чмъ осуждать ихъ на молчаніе, иначе они когда-нибудь нарушать его призывомъ къ мятежу (какъ это и сдлали въ конц концовъ Гольбахи и Рейвали). Кром того, ловкому правителю не трудно ввести въ должныя границы философовъ, если они, по его мннію, слишкомъ эмансипируются. Онъ можетъ во время сказать имъ, какъ это сдлалъ любимый король энциклопедистовъ: ‘Люди всегда злоупотребляютъ свободой, — нельзя не подвергать цензур ихъ произведенія, особенно, когда это пасквили, написанный противъ правительства’. Или, еще лучше, онъ предоставилъ бы имъ разговаривать, управляя по своему, какъ это длали Фридрихъ и Екатерина. Первый привлекалъ къ себ худшихъ враговъ философіи, іезуитовъ (‘въ политик другія правила, чмъ въ метафизик’). Вторая любезно выслушивала красивыя тирады Дидро, а въ заключеніе говорила на ухо Гримму: ‘Все это вамъ идетъ какъ коров сдло’. {Если деспотъ уменъ онъ позволяетъ философамъ болтать. Если онъ любитъ краснорчіе, онъ находить ихъ болтовню прекрасной’. Гриммъ.}.
Токвиль думалъ, что ловкій и могущественный правитель могъ бы предотвратить революцію. И если бы у правителя хватило ловкости управлять при помощи энциклопедистовъ общественнымъ мнніемъ, то отъ этого онъ сталъ бы еще могущественне. Энциклопедисты были бы его естественными союзниками въ борьб противъ тхъ, кого они прежде ршительно называли ‘дароносицами’ и о комъ Даламберь говорилъ, что ‘они заключили между собой оборонительную и наступательную силу, чтобы противиться королевскому авторитету’. Итакъ, съ какой точки зрнія ни посмотрть на дло, мы одинаково приходимъ къ выводу, что старую монархію могъ снасти только король-философъ, если, конечно, ее вообще можно было спасти {Въ 1800 г. Редереръ писалъ: ‘Если бы Людовикъ ХІ подражалъ Фридриху и сталъ во глав философовъ, онъ царствовалъ бы и до сихъ поръ’.}.
А между тмъ, когда говорятъ о философахъ, ихъ всегда осуждаютъ или хвалятъ за то, что они своими писаньями ускорили французскую революцію. Насколько-же они заслужили эти обвиненія или похвалы? Или, быть можетъ, изъ числа различныхъ причинъ революціи, слдуетъ исключить философію XVIII вка? Этого я не желалъ доказать. Я хотлъ только сказать, что относительно вліянія философовъ на революцію, установить которое дйствительно довольно трудно, — надо сдлать нсколько существенныхъ замчаній. Надо прежде всего пронести грань между эпохами, а, слдовательно, и между идеями, о которыхъ говорятъ. Никогда идеи не развивались такъ быстро, какъ въ ХVIII вк и, пожалуй, ни въ одинъ историческій періодъ не приходится такъ точно обозначать время возникновенія того или другого взгляда.
Во вторыхъ, не надо забывать, что доктрины философовъ привесть къ совершенно непредвидннымъ для нихъ послдствіямъ. Они, понятно, съ отвращеніемъ отвергли бы эти послдствія, если бы могли предугадать, но тмъ не мене они отвтственны за нихъ, поскольку вообще ученый отвтственъ за своихъ истинныхъ учениковъ, то есть на тхъ, которые сдлали изъ его доктринъ вс логическіе выводы.
Наконецъ, остается обсудитъ третій вопросъ, самый общій и въ то же время самый трудный: опредлить роль идей, — если он играютъ какую-нибудь роль въ народныхъ возстаніяхъ, а слдовательно и долю вліянія теорій энциклопедистовъ въ великомъ движеніи 1889 г.— Все это трудные вопросы и ихъ надо раздлить, чтобы лучше понять, если не ршить.
Итакъ, попытаемся прежде всего установить, если можно сказать, хронологію растущей смлости новаторовъ ХІІІ вка. Въ движеніи идей такъ-же, какъ въ эволюціи природы, рядомъ съ прогрессомъ непрерывнымъ и потому неуловимымъ, бываютъ бурные переломы, сильные толчки, время которыхъ можно точно опредлить. Такъ въ ХІІІ вк есть два такихъ ршающихъ момента, когда идеи устремляются впередъ по новой дорог. Первый изъ этихъ поворотовъ мы отмтили и подчеркнули выше, такъ какъ онъ начинается съ появленія энциклопедіи. Это было посл Аахенскаго мира (1798 г.), постыднаго мира, торопливо заключеннаго Людовикомъ XV, ‘чтобы свободне предаваться наслажденіямъ, негодованіе было всеобщимъ’ {Каррэ. ‘Франція при Людоник Х’.}. И сочувствіе общества, которое въ первой половин вка принадлежало парламентамъ и янсенистамъ, перешло къ философамъ. Что же могли эти послдніе предложить новаго все боле и боле безпокойнымъ и недовольнымъ умамъ? Дв совершенно различныя вещи, которыя никакъ не могли проповдывать народу ни янсенисты, ни члены парламентовъ: ненависть къ духовенству и общественныя реформы. Какова была эта ненависть энциклопедистовъ къ духовенству, мы разскажемъ ниже. Въ предыдущихъ главахъ говорилось о ихъ взглядахъ на соціальныя реформы. Они, мало-по-малу, развивали свои новаторскія идеи, и ихъ смлость росла отъ перваго тома энциклопедіи до послдняго, то есть отъ 1751 г.— 1764 г. За эти 13 лтъ они были выразителями общественнаго мннія, но выразителями своеобразными, такъ какъ они съ непривычной точностью опредляли стремленія большинства, до сихъ поръ смутныя и нершительныя. Этимъ и объясняется ихъ быстрая популярность. Надо вспомнить состояніе умовъ въ эпоху, когда появилась энциклопедія. Недовольство было всеобщимъ и свободно выражалось ‘на гуляньяхъ и въ кофейняхъ’. Но оно выражалось, или врне испарялось, въ угрозахъ слишконъ неопредленныхъ, въ мечтахъ слишкомъ химерическихъ и потому неопасныхъ: ‘Вс болтаютъ противъ правительства’ — пишетъ Даржансонъ. И это уже значительный прогрессъ: раньше, когда народъ страдалъ, онъ винилъ въ этомъ рокъ, несчастную судьбу, а теперь онъ уже проклинаетъ общественный строй и думаетъ, какъ бы измнить его. Но какихъ же измненій, какихъ реформъ требуетъ онъ? Народъ и самъ этого хорошенько не знаеть, и Даржансонъ, желая дать намъ печальную картину всеобщаго безпокойства, говоритъ: ‘начинаютъ раздумывать о республиканскомъ правленіи’. А говорить о республик въ 1750 г., конечно, значило выражать свое недовольство самымъ недвусмысленнымъ, но далеко не самымъ опаснымъ для королевской власти способомъ. Еще наканун революціи, въ 1787 г., по мннію очень проницательныхъ людей, врод Сенакъ де-Мельянъ, эта власть ‘покоилась на незыблемомъ фундамент’. Дйствительно, народъ, даже посл Людовика XV, сохранялъ глубокую приверженность къ королевской власти. Еще въ 1789 г. третье сословіе, по словамъ г-жи де-Огаль, ‘желало связать себя съ короной’. Надо-ли еще приводить свидтельство Мунье: ‘Вс разбирали и высмивали ошибки администраціи, но еще въ 1787 г. никто не думалъ о средствахъ перемнить правленіе’. Что было дйствительно опасно, если не для правительства, то вообще для всего строя, который неопредленно обвиняли во всхъ неурядицахъ, — это ясно показать, чмъ этотъ строй былъ плохъ, перечислить и выяснить вс его недостатки и указать отъ нихъ лекарства. Это и длала энциклопедія.
Въ то время страдали и нетерпливо ждали избавленія не столько отъ деспотизма, сколько отъ потерявшихъ всякій смыслъ соціальныхъ неравенствъ. Деспотизмъ самъ по себ, стсненный и связанный общественнымъ мнніемъ, скоре раздражалъ, чмъ дйствительно тяготилъ. Соціальныя же неравенства постоянно давали себя чувствовать. Съ одной стороны дворяне, эти ‘безполезные болваны>, какъ ихъ называлъ Вольтеръ, не могли уже въ оправданіе своихъ привилегій указывать на свои заслуги передъ страной. Съ другой — буржуа, богатые и образованные, сознавали себя достойными занимать вс должности, по прежнему недоступныя для нихъ. Пусть-же будутъ уничтожены привилегіи, пусть вс поприща будутъ открыты таланту, вотъ двойное желаніе буржуазіи XVIII вка. И энциклопедисты выяснятъ законность этого желанія, подчеркнутъ его, сдлаютъ его боле настойчивымъ и властнымъ и, кром того, укажутъ способы, какъ принести его въ исполненіе.
Имъ нетрудно доказать, что требованія буржуазіи вполн законны, то есть, что для разума привилегіи дворянства недйствительны. Стоитъ только вспомнить, напримръ, что не вс дворяне идутъ на войну, что милиція наполняется разночинцами. Кром того, дворяне, которые на войн ‘оказали отличныя заслуги отечеству, должны быть вознаграждены почестями, но не привилегіями’. Такимъ образомъ, отвергнутое разумомъ соціальное неравенство обращается въ прямую несправедливость, тмъ боле оскорбительную, что свтъ, пролитый энциклопедіей, освтивъ людей, усилилъ ихъ гордость и ревнивое отношеніе къ тому, что они начинаютъ называть своими правами. ‘Въ 1750 г., — говоритъ Токвиль, — нація желала не столько нравъ, сколько реформъ’. Благодаря энциклопедистамъ, все больше выясняется, что эти реформы и составляютъ настоящія права, философія же учитъ требовать ихъ во имя разума и справедливости. Феодальные замки еще щетинились въ провинціи, дворяне прибавляли свои частные налоги къ правительственнымъ и тмъ окончательно разоряли крестьянина, или-же вшали его по приговору своихъ исключительныхъ судовъ. Въ это-то время энциклопедисты возстали противъ всхъ этихъ отжившихъ преимуществъ, показали насколько они не соотвтствуютъ подлиннымъ заслугамъ привилегированныхъ классовъ и во имя естественнаго права, которое и старе, и выше произвольнаго человческаго законодательства, требовали для всхъ гражданъ равенства и въ налогахъ, и въ правосудіи.
Рядомъ съ уничтоженіемъ старинныхъ привилегій, по крайней мр, самыхъ гнусныхъ, энциклопедисты настаивали и на второй реформ, которой жаждала вся страна: на допущеніе каждаго къ общественной служб. Такъ какъ, если съ одной стороны помщики терзали провинцію, то другая еще боле значительная часть дворянства, окруживъ тронъ, захватила въ свои руки вс государственныя должности, и по своему распоряжалась и арміей и флотомъ. ‘Разв, говоритъ Мерсье, — дворянство лучше служитъ арміи, чмъ наши отважные солдаты, дти народа, не хуже дворянъ, повинующіеся голосу чести. ‘Разв гренадеръ, который, приставивъ свой штыкъ къ стн, лзетъ на приступъ, не достаточно благородно служитъ? Съ тхъ поръ, какъ свтъ образованія одинаково просвщаетъ всхъ людей, они одинаково способны служить отечеству’.
Все это справедливыя жалобы, но правительство пренебрежительно отвергало ихъ. Какъ разъ тогда, когда, благодаря образованію, буржуа стали такъ же способны, какъ и дворяне, къ занятію общественныхъ должностей, ихъ стали особенно упорно устранять отъ нихъ. Токвиль говоритъ: ‘Разночинцу легче было сдлаться офицеромъ при Людовик XIV, чмъ при Людовик Х’.
Съ тхъ поръ, какъ крестьяне стали собственниками, феодальныя привилегіи кажутся имъ стснительными. Точно также и недопущеніе на государственную службу стало больше задвать вполн законное самолюбіе буржуа съ тхъ поръ, какъ они и по состоянію, и по талантамъ сравнялись съ дворянами. Извстно, что одной изъ причинъ, а по словамъ Редерера, ‘одной изъ главныхъ причинъ, вызвавшихъ революцію, было оскорбленное самолюбіе’ и нетерпливое желаніе открыть себ доступъ въ магистратуру, на высшія гражданскія и военныя должности, словомъ, проникнутъ въ т ряды, ‘куда давало дорогу только рожденіе’.
Въ этомъ послднемъ пункт энциклопедисты тмъ настойчиве и краснорчиве, что, защищая дло буржуазіи, они, главнымъ образомъ, защищаютъ самихъ себя. Дйствительно, если отнын должности будутъ раздаваться наиболе способнымъ, наиболе просвщеннымъ, то т, кто распространяетъ просвщенье, конечно, больше всего заслуживаютъ ихъ.
Энциклопедисты стремятся собственно не замнить аристократію рода аристократіей таланта, а только дополнить ее. Не уничтожить дворянъ, а только отвести имъ мсто посл ученыхъ. ‘Если таланты должны оказывать вншнее почтеніе титулу, то и титулъ долженъ оказывать таланту другое, боле серьезное почтеніе’, говоритъ Даламберъ въ своихъ ‘Очеркахъ о писателяхъ’. Дидро предлагаетъ, чтобы мста давались за заслуги. Для этого ‘нужно раздавать ихъ по конкурсу’, а такъ какъ при монарх просвщенномъ въ такомъ конкурс непремнно первыми будутъ философы, то управленіе будетъ, наконецъ, доврено, какъ оно и должно быть, привилегированнымъ не по рожденію, а по уму.
Относительно этого пункта не надо заблуждаться: философы просили для народа только гражданскаго равенства,— всякое другое казалось имъ неразумнымъ и химерическимъ. ‘Граждане равны, но не въ метафизическомъ смысл, отрицающемъ богатства, почести и условія, а въ нравственномъ, нравственное равенство заключается въ тонъ, что законы равно покровительствуютъ и равно обязываютъ всхъ гражданъ’ {Даламберъ.}. Гриммъ, который долженъ былъ знать настоящія мысли своего друга по этому вопросу, писалъ: ‘философъ Дидро никогда ничего не писалъ о равенств состояній’.
Я сужу о философахъ не по этимъ отдльнымъ фразамъ. Все, что мы знаемъ не только о ихъ политическихъ воззрніяхъ, но, что въ данномъ случа еще важне, о ихъ характер, привычкахъ и вкусахъ, даетъ намъ право утверждать, что въ сущности они были настоящими аристократами.
Это сказывается даже въ ихъ образ жизни: руководитель Энциклопедіи живетъ или въ Шеврет у М. Дэпиней, или въ Грандвали у барона Гольбаха и, какъ извстно, смакуетъ съ удовольствіемъ роскошные, сытные обды этого ‘метрдотеля философовъ’, Что касается Даламбера, котораго современники, да и многіе теперешніе критики, считаютъ гордымъ нищимъ, то онъ, какъ и другіе философы, былъ пенсіонеромъ прусскаго короля. Если подсчитать вс пенсіи, которыя онъ имлъ, то окажется, что бднякъ получалъ на кругъ не меньше 12.000 ливровъ въ годъ. Въ общемъ, философы не были неудачниками ‘на жизненномъ пиру’, какъ говорилъ ихъ врагъ Жильберъ. Хотя отлично звали, что на этомъ пиру не для всхъ найдется мсто. Кром того, они были аристократами въ силу очень естественнаго, хоть и невеликодушнаго презрнія ученыхъ и философовъ къ невжественной, неразвитой толп. Какъ ученые, они очень дорожили общественнымъ спокойствіемъ и безопасностью, которыя даютъ возможность безпрепятственно предаваться любимымъ занятіямъ, а постоянныя волненія бурной демократіи уничтожили бы все это. Они повторяли вмст съ Вольтеромъ, что ‘когда червь принимается разсуждать, все потеряно’. Посмотрите также, какія горячія похвалы расточаетъ Дидро Гоббсу за то, что тотъ осуждаетъ мятежный духъ, проповдуетъ покорность властямъ. ‘Кто изъ насъ, — прибавляетъ онъ, — не знаетъ, что нтъ философіи, если нтъ спокойствія, нтъ спокойствія, если нтъ мира, нтъ мира, если нтъ повиновенія внутри и доврія извн.
Наконецъ, они были прежде всего философами и принимали во вниманіе только разумъ. Какъ же могли они уважать народъ, который знаетъ только обычай, этотъ разумъ глупцовъ? Оттого энциклопедисты всегда говорятъ о народ пренебрежительно: ‘Распространеніе просвщенія ограничено, оно не достигаетъ предмстья, тамъ народъ слишкомъ глупъ. Количество черни почти никогда не мняется. Толпа невжественна и тупа’. Такъ говорить сынъ ножевщика изъ Лагира: Что же будетъ, если мы предоставимъ слово Фернейскому графу? ‘Оставимъ нечестивую лакеямъ и служанкамъ’. Сами они, эти ‘посвященные’ также какъ и Вольтеръ, отказываются разсуждать, какъ портные или прачки. Когда они ‘разрушатъ власть педантовъ’, они сами наслдуютъ ихъ авторитетъ и ихъ положеніе. ‘Первыя мста — предсказываетъ имъ Вольтеръ, — будутъ когда-нибудь заняты философами’. Знаете, почему въ энциклопедіи такъ восхваляютъ китайцевъ? Токвиль отвтить на этотъ вопросъ, такъ какъ онъ отлично понялъ и выразилъ общественный идеалъ философовъ: ‘Ихъ трогаетъ и восхищаетъ картина страны, гд монархъ абсолютный, но свободный отъ предразсудковъ, разъ въ годъ своими руками пашетъ землю, чтобы почтить полезныя ремесла. Гд вс мста даются по литературному конкурсу. Гд философія составляетъ религію, а ученые — аристократію’. Для энциклопедистовъ китайцы были не только тмъ, чмъ были для Тацита германцы, т.-е. живой сатирой на современное общество. Эти же китайцы, описанные и прикрашенные по вкусу авторовъ, служатъ выразителями ихъ собственныхъ тайныхъ стремленій: ‘Вольтеръ, — лукаво говорилъ Фридрихъ, — упорно твердитъ обскурантамъ: Научитесь у китайцевъ, какъ вознаграждать добродтель, сдлайте энциклопедистовъ мандаринами, и у васъ будетъ отличное правительство’.
Если отнестись безъ всякой предвзятой мысли къ общественному идеалу энциклопедистовъ и освободить его отъ китайщины, въ которую изъ осторожности они его кутали и наряжали, то окажется, что онъ быть основанъ не только на разум, этомъ, по ихъ мннію, высшемъ и непогршимомъ законодател. Если бы то, что было въ этомъ идеал практичнаго и справедливаго осуществилось, то, можетъ быть, онъ спасъ бы дворянство, какъ бы вновь узаконивъ, освятивъ его. Въ сущности энциклопедисты стремились уничтожить только замкнутость дворянства, придать ему характеръ англійскаго пэрства. Они только съ понятнымъ упорствомъ добивались, чтобы при назначеніи на должности, не забывая заслугъ предковъ, все-таки не отдавали предпочтенія неспособнымъ или недостойнымъ, когда умные и честные разночинцы могли бы лучше нести данную службу. И, можетъ быть, въ этомъ-то и заключалось спасеніе дворянства, такъ какъ въ сущности только при такихъ условіяхъ оно иметъ смыслъ. Если оно не оказываетъ государству значительныхъ услугъ, а только наслаждается обидными для другихъ сословій привилегіями, да забираетъ себ жирныя пенсіи, тогда къ чему же оно? Тогда лучше уничтожить дворянство и изгнать этихъ ‘трутней’ изъ улья, который они заполняютъ и расхищаютъ. Это простое разсужденіе и народъ скоро дойдетъ до него. Тогда дворянство падетъ, такъ какъ оно явится анахронизмомъ въ обществ, гд настоящая избранная часть націи не согласится, чтобы ее постоянно устраняли изъ всхъ государственныхъ должностей. Закрыть доступъ въ свои ряды съ оскорбительной исключительностью эдиктами 1781 и 1788 гг, изданными по внушенію дворянства, и сдлать это посл энциклопедіи, посл памфлетовъ Вольтера, не значило-ли произнести надъ собой смертный приговоръ?
Насколько законныя стремленія философовъ согласовались съ правильно-понятыми интересами интеллигентнаго дворянства, которое съумло бы принести необходимыя жертвы и, такимъ образомъ, возвыситься и оправдаться въ глазахъ страны, настолько ихъ стремленія, какъ мы уже сказали, не были враждебны прерогативамъ королевской власти. Идеалъ энциклопедистовъ это въ сущности идеалъ законовдовъ и они съ своей точки зрнія продолжаютъ ихъ многовковой трудъ. И здсь также разумъ философовъ, который только разъ обвиняли во враждебности къ національнымъ традиціямъ, въ сущности является ихъ продолжателемъ. энциклопедисты, какъ мы уже сказали, не были революціонерами ни по отношенію къ королю, или по отношенію къ ходу и смыслу исторіи Франціи. Дйствительно, начиная съ освобожденія общинъ (communes), королевская власть съ помощью третьяго сословія укрпляется въ ущербъ дворянству и создаетъ такимъ образомъ національное единство. Но если въ ХVIII вк дворяне потеряли свой политическій перевсъ, за то они сохранили за собой соціальныя привилегія. энциклопедисты добиваются только того, чтобы эти привилегій были, если не уничтожены, то покрайней мр смягчены. Тутъ они поступаютъ такъ же, какъ ихъ отцы, представители третьяго сословія, которые, какъ извстно, не столько заботились о свобод, сколько ревниво относились къ равенству. Теперь королю остается только продолжать дло освобожденія, начатое сообща съ буржуазіей. ‘Пусть король заговоритъ, какъ хозяинъ’ — заявляетъ Дидро, ‘какъ умлъ говорить Генрихъ IV’, (любимый король энциклопедистовъ). Но при этомъ онъ не долженъ забывать ‘курицу въ суп мужика’, т.-e. пусть король будетъ всемогущъ, но пользуясь этимъ всемогуществомъ пусть уравняетъ съ другими сословіями дворянство, оно, ‘ощипанное’ и упавшее, является плохой поддержкой для короны. Что сохранило дворянство изъ своего прежняго величія? Только достаточное количество льготъ и оскорбительныхъ милостей, чтобы унижать и возмущать буржуа и крестьянина. Пусть передъ лицомъ королевской власти вс французы будутъ народомъ, тогда она можетъ разсчитывать на содйствіе философовъ. Вдь даже посл 1779 г., посл смерти Людовика XV, они не теряютъ надежды увидать милостиваго деспота, которому угодно будетъ дать народу счастье.
Дйствительно, если Людовикъ XV отталкивалъ философовъ и пренебрегалъ общественнымъ мнніемъ, то посл него изошелъ на престолъ принцъ кроткій, уврявшій, что любить свой народъ. Онъ, безъ сомннія, водворить ‘общественное счастье’, которое, какъ вс твердо убждены, зависятъ исключительно отъ его желанья. Дурной король умеръ, да здравствуетъ добрый король. И философы, являющіеся и здсь выразителями національнаго мннія, привтствуютъ лирическими возгласами восшествіе Людовика XVI, ‘этого монарха справедливаго и гуманнаго, врага лести, отца народа, чье царствованіе есть утшеніе для настоящихъ гражданъ. Въ рукахъ справедливаго монарха неограниченная власть обращается въ необходимое оружіе противъ беззаконныхъ интригъ’.
Вскор ихъ надежды начинаютъ выполняться, король призываетъ къ управленію одного изъ нихъ, Тюрго, и Вольтеръ принимается славословить зарождающійся ‘золотой вкъ’. Разв этотъ король, котораго они такъ жаждали, при помощи такого хорошаго министра не осуществитъ вс т прекрасные проекты реформъ, которые Тюрго самъ развивалъ въ энциклопедіи?
Quand un Sully renat, esp&egrave,re un Henri IV {‘Когда воскресаетъ Сюлли, надйся на появленіе Генриха IV’.}, восклицаетъ Вольтеръ въ своей похвал ‘Настоящему времени’. Философія теперь такъ близка къ трону, что пожалуй она ‘скоро воцарится и надъ нимъ’. И тогда то друзья философіи будутъ больше, чмъ когда-нибудь друзьями этого трона, такъ какъ ихъ политическій идеалъ будетъ близокъ къ исполненію.
Съ первыхъ реформаторскихъ эдиктовъ Тюрго, энциклопедисты надются, что наступаетъ ихъ царство и царство разума. Каковы бы ни были ихъ иллюзіи, скажемъ больше, какова бы ни была неизбжная доля тщеславія и эгоизма, примшанная къ ихъ политическимъ мечтамъ, — но всякомъ случа вполн естественно, что эти мечты преслдовали философовъ. Если, какъ они учили, законы дйствительно служатъ, или должны служить, боле или мене точнымъ выраженіемъ разума, то ктоже, какъ нефилософы, должны ихъ издавать и примнять, а, значитъ, окружать монарха и помогать ему, какъ другу правосудія. Такъ и было въ Рим, когда стоическая философія все глубже вводила въ законы ‘естественное право’ и, слдуя благороднымъ идеаламъ Платона, міромъ управляли, очаровывая его, философы, врод Марка Аврелія.
Извстно, что произошло дальше: ‘Мы видли прекрасный, но краткій сонъ’, — писалъ Кондорсе Вольтеру посл отставки Тюрго. Отнын королевская власть, не слушаясь общественнаго мннія, опиралась только на безсильное дворянство и не потерявшее всеобщее довріе духовенство. Кончилось ‘правленіе философовъ’, которое должно было уничтожить вс злоупотребленія, исцлить вс недуги, но кончалась и королевская власть, такъ какъ теперь эти злоупотребленія и недуги больше, чмъ когда бы то ни было, раздражали, казались невыносимы… Паденіе Тюрго рзко подтверждало дв вещи. Первое, что реформы были необходимы, такъ какъ король самъ, въ своихъ эдиктахъ, призналъ и провозгласилъ эту необходимость. Второе, что король отказывался произнести ихъ. Философамъ оставалось только обратить противъ короля, который не хотлъ служить ихъ интересамъ и интересамъ націи, то оружіе, которое до сихъ поръ направлено было противъ дворянства и духовенства. И съ этого дня къ ядовитымъ нападкамъ на привилегированные классы, къ прежней борьб противъ нечестивой, присоединяются боле или мене прямыя и рзкія выходки противъ ‘свтской тираніи, соединившейся съ тираніей церковной’. Рейналь уже не боится выставить свое имя и даже свой портретъ на новомъ изданіи ‘Философической исторіи’ (1780 г.). Книга эта, до сихъ поръ никому неизвстная, восхваляется до небесъ. Она красуется въ салонахъ, на туалетахъ модныхъ дамъ и вс апплодируютъ его яростнымъ тирадамъ противъ правительственной тираніи, которую отнын ставятъ рядомъ съ тираніей духовенства. Этотъ бсноватый учитъ народъ тому языку, на которомъ скоро.заговорятъ въ революціонныхъ клубахъ. Его громадный успхъ уже въ 1780 г. служитъ для насъ достаточнымъ показателемъ состоянія умовъ въ это время и все растущаго недоврія къ власти.
Но въ книг Рейналя быхъ одинъ большой недостатокъ: она была слишкомъ длинна, а этотъ странный вкъ становился все безпечне и фривольне по мр приближенія къ великому катаклизму, который онъ и предвидлъ и ждалъ. Длинныя произведенія уже надодали и, черезъ два года посл выдающагося успха Рейналя, Мерсье писалъ: ‘Теперь уже въ Париж почти не читаютъ двухтомныхъ книгъ. Чтобы васъ читали, надо быть краткимъ и точнымъ’. Краткимъ, точнымъ и рзкимъ, какъ вс безчисленныя брошюры, наводнявшія Францію до самаго 1789 г. Какъ извстно, эти-то брошюры главнымъ образомъ и вдохновятъ тхъ, кто будетъ составлять тетради для національнаго собранія. Въ нихъ мы видимъ посредствующія звенья, связавшія философовъ съ французской революціей. Но это, такъ сказать, историческая эволюція, своего рода новый этапъ общественнаго мннія, который проявляется въ энциклопедіи и постепенно прогрессируя, заканчивается въ тетрадяхъ собранія. Важно еще опредлитъ, есть ли логическая связь между статьями энциклопедіи и знаменитыми тетрадями, можно ли сказать, что первые, за тридцать лтъ раньше, внушили и подготовили появленіе вторыхъ.
Надо вспомнить съ одной стороны — вс соціальныя реформы, которыхъ такъ упорно требовала энциклопедія, а съ другой то, что она ожидала ихъ отъ государства, т.-e. отъ короля. Но если король обманулъ ожиданія философовъ, если деспотъ не добръ и же хочетъ составить счастіе своего народа, какъ его понимаютъ философы, тогда что же имъ длать? Мы знаемъ ихъ отвтъ, такъ какъ онъ заране высказанъ въ ихъ сочиненіяхъ. Въ ихъ глазахъ только доброта, то есть, преданность общественному благу, служитъ основой и узакониваетъ власть правителя, по молчаливому договору между нимъ и его подданными. Если король не милостивъ къ своему народу, то онъ самъ нарушаетъ этотъ договоръ и возвращаетъ несчастнымъ подданнымъ право помогать и выручатъ другъ друга. ‘Люди составили общество только для того, чтобы быть счастливе. Въ нкоторыхъ странахъ монархъ съ согласія народа пользуется властью неограниченной, но онъ все-таки подчиненъ основнымъ государственнымъ законамъ, которые клонятся ко взаимной безопасности властителя и подданныхъ. Какъ бы безгранична ни была власть монарха, ему никогда не дозволяется притснять народъ, попирать ногами разумъ и справедливость’. И Гольбахъ, всегда боле опредленный, чмъ энциклопедія, которой приходятся говорить намеками, заявляетъ: ‘Короли только защитники имущества и свободы своихъ подданныхъ, только при этомъ условій послдніе согласны повиноваться первымъ’.
Ничего не можетъ быть ясне: королевская власть основана на согласіи народа, которое условно: оно дается только отцамъ народа. Людовикъ XVI шелъ въ разрзъ съ мнніемъ философовъ, оно же было и общественнымъ мнніемъ, и поэтому патріотамъ, какъ называютъ себя авторы вышеупомянутыхъ политическихъ брошюръ, остается только сдлать изъ принциповъ энциклопедіи т выводы, которые предвидли и сами энциклопедисты. Если нужно, эмансипація совершится и безъ короля, иначе говоря, противъ короля, не пожелавшаго принять ее такъ же, какъ и противъ привилегированныхъ сословій. И побды революціи точно впередъ начертаны въ энциклопедіи. Можно ли вслдствіе этого считать энциклопедистовъ настоящими виновниками революціи? Здсь мы подходимъ къ послднему изъ поднятыхъ нами вопросовъ: о вліяніи идей на историческія событія, а въ особенности на выдающіяся событія новой исторіи.
Прежде всего мы должны оставить въ сторон вс излишества 93 г. Вс философы, безъ исключенія, совершенно искренно высказали бы имъ порицаніе и имли бы право осудить ихъ. Прежде всего потому, что кровавый режимъ террора былъ полнымъ отрицаніемъ гуманности, которую они мечтали ввести въ нравы и учрежденія народа. Затмъ, потому что не черни, а по выраженію Вольтера ‘самой святой части націи’, они, за отсутствіемъ королевской власти, хотли бы передать заботу о преобразованіи и управленіи общества. Ломбаръ-де-Лавгръ, говоря о гильотин, имлъ право заявить, что ‘Вольтеръ и Жанъ-Жакъ попали бы на нее, одинъ за то, что считалъ даже одну каплю крови слишкомъ дорогой цной за революцію, другой за то, что считалъ господство черни худшимъ правительствомъ’. Мы въ прав не составлять одного общаго сужденія о всемъ ход французской революціи и можемъ рзко различать терроръ отъ національнаго собранія, такъ какъ они не были неизбжнымъ слдствіемъ одинъ другого, точно также мы не должны видть въ писателяхъ XVIII в., какъ это сдлалъ Лагарпъ, предшественниковъ Геберта, Шометта и Марата. ‘Когда философію обвиняютъ въ преступленіяхъ революціи, — говоритъ M-me де-Сталь, — то этимъ связываютъ недостойные поступки съ великими мыслями, развитіе которыхъ совершится въ будущихъ вкахъ’. Это развитіе мы и постараемся отмтить въ послдней глав. Ридереръ выразился не мене сильно: ‘Мармонтелю не надо было отрекаться отъ принциповъ философіи, чтобы имть право нападать на ужасные поступки негодяевъ, имвшихъ къ философіи столько же отношенія, какъ и къ евангелію, гд, если хотите, доктрина санкюлотовъ вполн ясно выражена’ {Башоманъ приводитъ интересную замтку Дидро на перевод Тацита. ‘Народъ никогда не долженъ видть, какъ течетъ королевская кровь, во имя чего бы то ни было. Публичная казнь короля навсегда мняетъ духъ націи’.}.
Остается еще разсмотрть причины и великія реформы революціи: можно-ли выводить ихъ изъ доктринъ философовъ? Тотчасъ посл грозной катастрофы, перевернувшей и покаравшей французское общество, нкоторые современники въ ужас выдумывали причины, такъ сказать, дьяволическія, пропорціональныя ужасающему величію событій. Имъ казалось, что нельзя объяснить всю эту груду развалинъ иначе, какъ дйствіемъ цлаго заговора злыхъ духовъ, которые вели подпольную работу и мало-по-малу вырыли эту пропасть, поглотившую вс учрежденія прежняго времени. M-me де-Жанлисъ думала, что то, что она называла великой конспираціей, было создано на ужинахъ барона Гольбаха. ‘Тайну знали только 8 или 10 человкъ, настоящихъ заговорщиковъ, на этихъ маленькихъ мрачныхъ собраніяхъ задумали они составить свою энциклопедію’. Въ томъ же дух пишетъ позже Банальдъ: ‘Они распредлили роли между собой’ {Мы увидимъ въ слдующей глав, были-ли дйствительно энциклопедисты сплочены между собой.}.
Теперь, когда лучше стали извстны политическія идеи энциклопедистовъ, а также и многочисленныя естественныя причины, вызвавшія революцію, безполезно доказывать, что не одни энциклопедисты ниспровергли старый порядокъ (даже если и предположить, что они этому содйствовали), а главное, что они не составляли заблаговременно, по тайному соглашенію злостныхъ плановъ разрушенія. Теперь мы знаемъ, что причиной революціи было разстройство финансовъ, настроеніе умовъ, а также отчасти и война въ Америк, сюда же можно прибавить ошибки короля и двора. Мы не будемъ говорить ни о разстройств финансовъ, ни объ американской войн, ни объ ошибкахъ короля, такъ какъ тутъ философы не при чемъ. Остается только настроеніе умовъ и, конечно, нельзя утверждать, что такая воинственная философія, какъ философія XVIII вка не вліяла на него. Но и здсь не надо же не преувеличивать, ни забывать роль философовъ. Въ сущности это общественное мнніе возникло изъ сознанія тхъ бдствій, отъ которыхъ вс давно уже страдали, и, наконецъ, устали страдать. Въ 1765 г. бенедектинцы ордена Сень-Жерменъ дэ Прэ подали прошеніе, чтобы ихъ избавили отъ регламента и позволили имъ снять монашеское платье, философы поспшили приписать этотъ странный поступокъ ‘прогрессу разума во Франціи’. Но Гриммъ, съ обычной мткостью сужденій, возражалъ, что надо искать другихъ объясненій для событія, выходящихъ изъ общаго уровня: ‘Дло въ томъ, что предразсудки, и связанные съ ними обычаи, совершаютъ свой оборотъ, какъ все въ природ, когда же наступаетъ періодъ зрлости, они должны пасть, а когда умы приходятъ въ состояніе пресыщенія и усталости, то это приводитъ къ перемнамъ: этому періоду предшествуетъ смутное недовольство, толкающее людей къ перевороту’.
Злоупотребленія стараго режима въ середин ХVIII вка достигли этого ‘періода зрлости’, чтобы не сказать разложенія и, конечно вс нетерпливо ждали, когда же блеснетъ новая заря. Въ этотъ моментъ и народилась энциклопедія. Слдовательно, общественное мнніе, или врне общественное недовольство, опередило ея появленіе. Это состояніе умовъ ни только не было вызвано энциклопедіей, какъ это иногда говорили, но напротивъ, чтобы имть успхъ, ей надо было только вдохновляться имъ. Но то, что публика смутно ощущала, энциклопедисты выразили точно, — конечно, съ той относительной точностью, которую допускала цензура. Но тогда вс понимали съ полуслова. Кром того, въ своемъ словар они какъ будто собрали въ одинъ букетъ вс причины общественнаго неудовольствія, усиливали и обостряли ихъ и день за днемъ возводили колоссальное боевое орудіе, которое, какъ мы говорили, но мр роста становилось все смле и непримириме. Прочтите, напримръ, горячій обвинительный актъ, гд, въ нсколькихъ сторонахъ съ горькой ироніей, изложены. вс соціальныя несправедливости того времени: ‘Кто, какъ не богатые и власть имущіе пользуются всми общественными благами? Не они-ли занимаютъ вс доходныя должности? Не для нихъ-ли вс милости, вс привилегіи? Если человкъ, занимающій видное положеніе, обкрадываетъ своихъ кредиторовъ, разв онъ не увренъ въ своей безнаказанности? Онъ разсыпаетъ палочные удары, совершаетъ насилія, даже убійства, но разв все это не будетъ затушено такъ, что черезъ шесть мсяцевъ объ этомъ не будетъ и рчи? Но если обокрадутъ этого же человка, тогда всю полицію поставятъ на ноги, и горе невинному, если на него падетъ подозрніе… Совсмъ другую картину представляетъ положеніе бдняка! Когда нужно итти на барщину, пополнить милицію, — тутъ ему отдадутъ предпочтеніе. Кром своей ноши, онъ несетъ ношу боле богатаго сосда, имющаго возможность сбить ее съ себя’ {Ст. ‘Политическая экономія’. Ж. Ж. Pycco.}.
Въ то время, какъ энциклопедисты выражала свое недовольство въ словар, рядомъ съ ними другіе застрльщики, ихъ же сотрудники или друзья, вели партизанскую борьбу съ отдльными злоупотребленіями. Вольтеръ, вдохновлявшій ихъ всхъ своимъ воинственнымъ пыломъ, безъ отдыха и пощады пускалъ въ ходъ свои ‘карманные пистолетики’, въ сто разъ боле опасные для стараго режима, чмъ толстыя книги и длинныя статьи всхъ энциклопедистовъ вмст взятыхъ. Вдь многотомная ‘Энциклопедія’ стоила дорого и т, кто ее покупалъ, если не садились на ней, чтобы читать Кандида, — какъ coвтовалъ Честерфильдъ сыну, — то все-таки скоре перелистывали, чмъ читали ее. Зато читатели съ жадностью поглощали короткіе памфлеты Вольтера, откуда, точно ракеты, вылетали сверкающія, легкія слова, такими красивыми ударами поражавшими на смерть старые предразсудки и ихъ неуклюжихъ защитниковъ.
Такимъ образомъ, философы непрестанно поддерживали волненіе умовъ съ одной стороны горячей критикой существующаго, съ другой стороны соблазнительными картинами возможнаго строя, того совершеннаго общества, гд должны воскреснуть свобода и равенство древней Спарты (безъ илотовъ!) и кто знаетъ? можетъ быть блаженство естественнаго состоянія, которое они охотно украшали всми приманками. И все это длалось для того, чтобы лучше заставить почувствовать и проклясть оскорбительное неравенство современнаго общества {Они знали, впрочемъ, какъ надо смотрть на прославленную ими Спарту ‘Ликургъ создалъ вооруженныхъ монаховъ и очень опасныхъ дикихъ зврей.’}.
Это общее недовольство, которое философы не вызвали, но раздражали, только прибавилось къ другимъ причинамъ гибели, таившимся въ груди стараго режима. Трудно ршить, которая изъ нихъ была главной. Можно только сказать, что когда революція разразилась и во все время революціонныхъ волненій, o философіи и рчи не было, точно Вольтеръ и Дидро никогда не написали ни строчки. Только позже, когда пробилъ часъ теоретическихъ споровъ снова взялись за книги философовъ. Но тогда легче опредлить вліяніе Монтескье или Райналя, Мабли или Руссо, такъ какъ эти любимые авторы революціонныхъ ораторовъ замтно вдохновляли большинство изъ нихъ на республиканскія рчи и тирады. Это былъ періодъ торжества философіи, наступившій посл періода борьбы, который мы только что paзсматривали. Исторія этого періода сливается съ исторіей французской революціи, которую мы не собираемся писать. Намъ предстоитъ теперь отмтить общіе принципы, пережившіе и пропаганду энциклопедистовъ, и французскую революцію, и показать, что въ нихъ есть заслуживающаго вниманія нашить современниковъ. Это и составитъ предметъ послдней главы.

V. Религія.

Если энциклопедисты, какъ мы видли, уважали корону, то они не упускали случая напасть на тонзуру. Духовенство, вотъ въ комъ они видли главнаго врага. Вс они, или почти вс, произнесли delenda Carthago въ отношеніи католицизма. Прежде всего надо, какъ энергично говорилъ Дидро, ‘рубиться съ теологіей’. Но какъ же они возьмутся за это?
Повидимому, для энциклопедистовъ было только два способа бороться съ католицизмомъ. Проще всего было бы критиковать его догматы и безъ обиняковъ разсказать исторію этой церкви, такъ какъ, по ихъ мннію, она была полна преступленій и лицемрія. Но такое прямое нападеніе было опасно для нападающихъ. Для энциклопедій это грозило прекращеніемъ, а для энциклопедистовъ Бастиліей. Если энциклопедисты, въ особенности Дидро, дорожили тмъ, чтобы кончить начатое изданіе, то еще больше дорожили они своимъ житейскимъ спокойствіемъ. Въ ихъ хваленой смлости не было отваги. Дидро очень хотлъ быть ‘апостолъ истины’, но не мученикомъ ни. Въ конц концовъ, говорилъ Вольтеръ, ‘не вс, какъ Іоаннъ Гуссъ, или Іеронимъ Пражскій, любятъ, чтобы ихъ жгли. Въ Англіи мудрецовъ не преслдуютъ. Во Франціи мудрецы избгаютъ преслдованія. Такъ какъ французы только на половину свободны, то они только на половину смлы’.
И энциклопедисты, вмст со своютъ патріархомъ, считали, что спокойствіе ‘стоитъ не дешевле самой истины’.
А для того, чтобы жить спокойно, и въ тоже время вести борьбу съ католицизмомъ, существовалъ только одинъ способъ: отказаться отъ политики и работать надъ успхами науки. Что завоюетъ наука, то потеряетъ слпая вра. Но этотъ косвенный способъ разрушать суеврія, если и былъ врне, за то былъ и медленне всхъ другихъ, а энциклопедисты нетерпливо стремились сокрушить ‘нечестивую’ какъ можно скоре. Что же они длаютъ? Такъ какъ, изъ двухъ указанныхъ нами способовъ, первый кажется имъ слишкомъ опаснымъ, а второй мало дйствительнымъ, то они выбрали средній, который, не слишкомъ компрометируя ихъ, вполн удовлетворялъ ихъ злобу противъ католицизма: они стали нападать, длая видъ что защищаютъ его.
Можетъ быть, это было очень остроумный но, конечно, не вполн честныя пріемъ. Это значило пользоваться оружіемъ своихъ злйшихъ враговъ. На первый взглядъ кажется страннымъ, что такіе убжденные противники іезуитовъ находили тоже, что цль оправдываетъ средства. ‘Только бы было сдлано добро, — говоритъ ихъ царственный покровитель Фридрихъ, — не все-ли равно, какими средствами его совершаютъ’. Нкоторые друзья энциклопедіи восхищались безъ оговорокъ такимъ лукавымъ планомъ кампаніи. Я думаю, что, несмотря на партійную предвзятость мннія, они измнили бы его, прочтя въ энциклопедіи одну за другой т удивительныя, пошлыя ханжества, выходки, которыя я сейчасъ приведу. Нельзя не осудить военныхъ хитростей энциклопедистовъ, — вдь и они сами безпощадно осуждали благочестивые обманы своихъ противниковъ, — но, не говоря уже о безчисленныхъ стсненіяхъ, мшавшихъ имъ высказывать своя мысли, въ защиту ихъ можно сказать, что они жили въ эпоху, когда люди были мене чутки и мене горды, чмъ теперь. Умы ихъ современниковъ формировались и унижались въ теченіе многихъ вковъ пассивной я развращающей покорности. Недавнее суровое гоненіе на реформатовъ и янсенистовъ вызвало еще большее пониженіе національнаго характера. Къ Людовику XIV можно примнять слова Монтескьё о Юстиніан, который также добивался единоврія: ‘Онъ вообразилъ, что увеличилъ число истинно врующихъ, а на самомъ дл только уменьшилъ число людей’. И Дидро не ошибался, когда говорилъ друзьямъ: ‘Вы пружины, съ самаго рожденія сжатыя правительственнымъ гнетомъ, долгое давленіе совершенно испортило васъ’.
Они не могли открыто бороться съ капризнымъ, придирчивымъ правительствомъ и поэтому научились хитрить. Многіе изъ философовъ были воспитаны іезуитами. Не отъ іезуитовъ-ли научился Дидро, что при нкоторыхъ обстоятельствахъ ‘приходится замнять недостающіе намъ львиные когти лисьимъ хвостомъ’. Какъ бы-то ни было, наши философы отлично исполняли совтъ великаго Фернейскаго плута: ударьте и спрячьте руку. Выше я упоминалъ о нкоторыхъ научныхъ противорчіяхъ, вкравшихся въ энциклопедію. Теперь я хочу поговорить о сознательномъ противорчій, о томъ, что можно назвать величайшимъ противорчіемъ, скажемъ прямо величайшей ложью энциклопедіи. Дйствительно, вдь послдняя хочетъ быть обширнымъ обвинительнымъ актомъ противъ католицизма. А между тмъ мстами кажется, что читаешь катехизисъ. Или, — чтобы врне передать двойственное впечатлніе смущеннаго читателя, — перелистывая эти огромные фоліанты, кажется, что читаешь какой-нибудь громадный ‘Сводъ’ который писали бенедиктинцы, слегка понатершіеся около вольтерьянства, и писали отчасти, чтобы поучать, отчасти, чтобы надувать публику. Хочется думать, что вс эти елейныя статьи написаны однимъ изъ тхъ двоедумныхъ богослововъ, которыхъ энциклопедія ловко привлекла подъ свои знамена. И вдругъ съ удивленіемъ читаешь подъ ними подпись Даламбера или самого Дидро. Въ нихъ Дидро, не хуже любого кардинала, разсуждаетъ о догматахъ и краснорчиво восхваляетъ самые непохвальные поступки католической церкви. Читатель самъ можетъ судить объ этомъ, но, чтобы меня не обвиняли въ предвзятомъ стараніи доказать католицизмъ Дидро и его сотрудниковъ, я докажу, что при помощи энциклопедіи можно было воспитывать добрыхъ папистовъ.
‘Авторитетъ религіи нуженъ не только потому, что онъ доставляетъ обществу тысячу пріятностей и удовольствіи, онъ необходимъ, чтобы обезпечить исполненіе долга. Отнимите религію, — вы пошатнете все зданіе нравственныхъ добродтелей’. ‘Конечно, вн религіи не можетъ быть ни прочной добродтели, ни даже честности’. Они нигд не даютъ понять, что эта религія, безъ которой нтъ честныхъ людей, естественная религія, и Дидро громитъ ‘невріе деистовъ’. ‘Только католичество безупречно, найдите мн въ немъ хоть одинъ недостатокъ?’
Очень любопытенъ въ энциклопедіи разсказъ, посвященныя Ноеву ковчегу. Въ немъ говорится, что Ной 68 лтъ строилъ ковчегъ, что ему было 500 лтъ, когда у него родились три сына, которые помогали ему въ постройк. Затмъ слдуетъ точный разсчетъ размровъ ковчега, чтобы въ немъ могли помститься 8 человкъ, по 7 чистыхъ и по пар всхъ нечистыхъ животныхъ, да еще прсной воды на годъ. Все это поселеніе размстилось въ 36 конюшняхъ и 36 клткахъ, а чтобы прокормить ихъ, было взято корму, 1.125 овецъ, да еще 109.500 локтей сна. Этотъ примръ показываетъ, какъ энциклопедисты примняли математику къ исторія. Невольно хочется спросить: что думалъ о такихъ статьяхъ неутомимый насмшникъ Вольтеръ?
Но удивительне всего читать, какъ Дидро восхваляетъ нетерпимость: ‘Нетерпимость католической церкви вызывается ея совершенствомъ, такъ же какъ терпимость язычества вытекала изъ его несовершенства’. Впрочемъ, вдь они же писали, что протестанты держатся своихъ взглядовъ не столько по убжденію, сколько изъ упрямства?
Какъ могъ Дидро писать или позволять писать подобныя вещи, какъ онъ не воскликнулъ: пусть погибаетъ энциклопедія, если изъ-за нея приходится такъ лгать! Разв когда-нибудь ложь помогла истин одержать побду, разв лицемріе могло создать истинную свободу? ‘Истина, — непрестанно повторяетъ Гольбахъ, — никогда не опасна, ложь, напротивъ, всегда вредитъ людямъ’. Онъ даже напоминаетъ прекрасныя слова Гратіуса: ‘Только при помощи истины надо бороться за истину’. Энциклопедисты не понимали, что, выставляя на видъ все это лживое благочестіе, они могли сбить съ толку и принизить общественное сознаніе, которое они же хотли возвысить и облагородить, постоянно взывая къ вротерпимости и разуму. Подобное притворство, конечно, никого не обманывало, но все-таки оно было пагубно, такъ какъ его расточали самые извстные писатели того вка, и отчасти оно напередъ вредило успху лучшихъ статей энциклопедіи. Да и были-ли энциклопедисты дйствительно вынуждены ради цензуры такъ лицемрно преклонять колни передъ тмъ, что они поклялись разрушить? Безъ сомннія, писатели, которые подписывали свои статьи и не могли печататься, не имя королевской привилегіи, должны были быть осторожны. Слдовательно, они принуждены были мало-по-малу и одинъ за другимъ разжимать пальцы руки, наполненной истинами. Если бы они сразу разжали весь кулакъ, его могли бы отрубить. Но открывать другой кулакъ, полный ложью, — какъ могли они пойти на такое отреченье? Разв, чтобы обезоружить самыхъ строгихъ цензоровъ, не довольно было отозваться съ уваженіемъ о католическихъ догматахъ и обрядахъ? Зачмъ же было брать у царя Давида лиру и напускать на себя ханжество, которое давало противникамъ философіи право говорить, что и у нея были свои Тартюфы? Когда читаешь стихи Вольтера, направленные на ихъ же враговъ, невольно вспоминаешь самихъ энциклопедистовъ, и въ этомъ ихъ наказаніе:
Le fanatisme est terrass,
Mais il reste l’hypocrisie 1).
1) ‘Фанатизмь сраженъ, но лицемріе еще живо’.
Они сами смутно чувствовали, что зашли слишкомъ далеко, что проявили недостатокъ не только искренности, но и такта, что не должно насъ удивлять со стороны Дидро. Главное непріятно, что ему, повидимому, не приходилось заставлять себя говорить не то, что думаетъ. Напротивъ, чувствуется, что ему ничего не стоитъ это криводушіе, что онъ ничуть не раскаивается въ немъ, такъ какъ его стиль, какъ всегда, легокъ и дышетъ убжденностью. Можно подумать, что онъ пишетъ по вдохновенію! Очевидно, что была его система, онъ былъ убжденъ, что лгать съ добрымъ намреніемъ — вполн дозволенная вещь: юношей онъ выманивалъ дукаты у брата Ангела, притворяясь, что хочетъ поступить въ монахи, а въ зрломъ возраст прикидывался капуциномъ, чтобъ провести католическую церковь. На этотъ разъ лира могла оказаться опасной не для одного духовенства. Вдь, когда философы начнутъ жаловаться на гоненія, можно будетъ обратить противъ нихъ же ихъ догматическія разглагольствованія? Это и длалъ Бертье, очень ловко привыкая на Гольбаха ‘вс кары, указанный въ закон противъ фанатиковъ и мятежниковъ’, причемъ прибавляетъ: ‘Энциклопедія учитъ насъ этому’, и затмъ приводитъ оттуда статью ‘атеизмъ’, которая вполн оправдываетъ его нетерпимость.
Дидро заявлялъ въ энциклопедіи, что ‘судъ иметъ право обуздывать атеистовъ и уничтожать ихъ, если нельзя иначе избавить отъ нихъ общество’. Въ то же время онъ доказывалъ Гримму химеричность многихъ католическихъ догматовъ. И прибавлялъ, скромно сравнивая себя съ Сократомъ, умирающимъ за правду: ‘Можетъ быть, я пожертвовалъ бы даже жизнью, если бы могъ, напримръ, навсегда искоренить изъ памяти и воображенія людей нкоторыя превратныя понятія’!
Онъ позволитъ себ на страницахъ энциклопедіи поклониться, — и мы видли съ какимъ энтузіазмомъ, — тмъ самымъ идоламъ, которыхъ онъ такъ охотно сжигалъ при закрытыхъ дверяхъ. Онъ могъ длать это, благодаря полезному и успокоительному разграниченію двухъ доктринъ: одна для посвященныхъ, эзотерическая, другая для толпы, экзотерическая, такъ какъ ‘путь разума существуетъ ни для толпы’. Когда они писали лицемрныя статьи, о которыхъ мы говорили выше, это называлось ‘прикрывать истину покрываломъ, щадя слишкомъ слабые глаза’. Другимъ, проницательнымъ читателямъ, ‘предоставлено удовольствіе отгадывать’. Попробуемъ же поступить, какъ они, и разгадать, сквозь густое покрывало, можно даже сказать сквозь странную, маску настоящую мысль, эзотерическую философію энциклопедистовъ. Тутъ уже приходится изучить цлую тактику и не сразу можно разобраться во всхъ этихъ военныхъ хитростяхъ. Гд же въ энциклопедіи настоящая истина и гд намъ искать ее, если мы не хотимъ быть обманутыми?
Прежде всего, — оцните ихъ коварство!— въ самыхъ похвалахъ католичеству. Они больше всего восторгаются догматами, которые сильне всего противорчатъ разуму, и своими преувеличенными похвалами длаютъ ихъ еще неразумне. Это очень оригинальный способъ отрицать посредствомъ неумренныхъ восторговъ.
Затмъ идутъ косвенныя нападки и, такъ сказать, безличныя замчанія. Сами они не дерзаютъ критиковать и влагаютъ эту критику въ уста китайцевъ и мусульманъ. Врне, не китайцы (ихъ не трудно было бы узнать и назвать настоящимъ именемъ, какъ персовъ Монтескье) нападаютъ на наша обычаи и взгляды, а удачный подборъ и должное поясненіе взглядовъ и обычаевъ китайцевъ подчеркиваютъ глупость нашихъ нравовъ. Это длается двумя способами: по контрасту, когда ихъ мудрость лучше подчеркиваетъ нашу глупость. ‘Я видлъ Какуаковъ, взобравшись на подмостки, они до хрипоты выкрикивали прохожимъ: добродтели Китая, истины Мексики, истины Тартаріи’.
Еще чаще, сходство чужестранныхъ нравовъ съ вашими даетъ возможность преувеличивать и изображать въ карикатурномъ вид наши собственные недостатки, а главное суеврія. Вотъ, напримръ, картинное изображеніе всхъ ужасовъ магометанскаго фанатизма: конечно, авторъ статьи иметъ въ виду совсмъ не Магомета. Здсь, какъ и на каждой страниц энциклопедіи, гд дло идетъ объ иностранныхъ суевріяхъ, — они хотятъ вызвать у читателя соображенія Лукреція: Tantum relligio potuit suadere maiorum? {Въ столькихъ злахъ могла религія убдить.}.
Конечно, они длаютъ исключеніе для истинной католической религіи, но странное дло, въ ихъ словахъ столько же негодованія, сколько и фальши. ‘Если читатель будетъ настолько несправедливъ, что смшаетъ заблужденія католичества съ чудовищными принципами суеврія, то мы впередъ складываемъ на него всю отвтственность за гнусность его пагубной логики (Фанатизмъ). ‘Какуаки, говоритъ Моро, — собираютъ индйскія сказки, старинныя и новыя басни, нелпости магометанскія и серьезно ставятъ вс эти безумія рядомъ съ католичествомъ, стараясь высмять его. Такъ, говорятъ, въ Египт одинъ безумецъ собралъ груды хвороста вокругъ одной изъ прекраснйшихъ пирамидъ. Затмъ нажегъ его, а когда хворостъ обратился въ пепелъ, безумецъ протиралъ глаза отъ изумленія, что пирамида стоитъ по прежнему’.
А вотъ еще другая хитрость философовъ. Они громогласно подтверждаютъ незыблемость какой-нибудь истины. Затмъ, подъ предлогомъ безпристрастіи, долго и тщательно излагаютъ вс возраженія, сдланныя противъ этой аксіомы. Въ заключеніе, неуклюже опровергаютъ вс эти возраженія, а иногда просто забываютъ опровергнуть ихъ.
Ихъ произведеніе было ‘складомъ, въ которомъ слабость доказательствъ губила всми почитаемыя заблужденія или расшатывала ихъ, выставляя рядомъ съ ними истины, подрывавшія ихъ въ корн’.
Наконецъ, когда нападеніе слишкомъ смло, тогда его скрываютъ, прячутъ въ какой нибудь незначительной стать, не имющей никакого отношенія къ тому, на что они нападаютъ. Это напоминаетъ коварные доводы вольнодумцевъ, которыхъ Гарассъ сравнивалъ когда-то ‘со змями, жалящими исподтишка’. Все это, можетъ быть, говорить объ ихъ искусной тактик, но никакъ не объ ихъ добросовстности. Правда, иногда они сообщаютъ намъ, что ‘можно. порой увидать священника выходящаго изъ подозрительнаго дома’. Но для этого авторъ долженъ вспомнить о немъ въ стать на слово ‘освистывать’ (huer). Они часто говорятъ, что церковная живопись должна поддерживать благочестіе добрыхъ католиковъ, такъ какъ ‘благочестіе часто нуждается въ помощи’. Но подобныя сомннія въ твердости вры католиковъ они выражаютъ, говоря объ язычникахъ (въ стать ‘Маны’). Іезуиты изобрли способъ такъ называемыхъ умственныхъ оговорокъ (restrictions mentales). А энциклопедисты, подражая обычной тактик Бейля, изобрли способъ оговорокъ… написанныхъ въ другомъ мст. Повидимому, между тмъ и другимъ только то различіе, какое существуетъ между словомъ и письмомъ.
Они изобрли еще другую уловку или, какъ говорилъ ихъ анологистъ Кондорсе, новый способъ ‘ловко приласкатъ предразсудки, чтобы врне нанести имъ ударъ’. Они ласкаютъ предразсудки въ спеціальной стать, посвященной имъ, но статья заканчивается ссылкой на другую, которая должна разрушить дйствіе первой. Ссылки это парянскія стрлы энциклопедіи. Францисканцы восхищаются до небесъ въ стать имъ посвященной. ‘Это орденъ очень полезный для общества, отличающійся знаніями, добрыми нравами и отличной репутаціей’. Статья кончается слдующими словами: смотри ‘капюшонъ’. Въ ‘капюшон’ говорится, что нкогда, между учениками Скота, или францисканцами, возникъ знаменитый споръ. Долженъ-ли ихъ капюшюнъ быть узкимъ или широкимъ? Ну и вся ихъ доктрина, ‘весь скотизмъ столь же серьезенъ’.
Такими-то кривыми путями нападали энциклопедисты на католическую церковь, и, какъ сказалъ бы ихъ учитель Монтэнь, ‘чмъ косвенне, тмъ остре’. Но намъ не слдуетъ забывать, что главная отвтственность за эту жалкую тактику падаетъ на тхъ, кто, стсняя свободу мысли и мшая высказывать всю истину, сдлать ложь почти законной. Вдь именно они ставили каждый умъ, ищущій новыхъ путей, въ такое положеніе, что ему приходилось или молчать, или замаскировывать свои мысли {Серванъ писалъ Дадемберу: ‘какое безуміе въ наши время открыто выражаться о такомъ щекотливомъ вопрос какъ католическая церковь. Для этого надо, какъ говорилъ на дняхъ г. де-Вольтеръ, имть по 50.000 солдатъ для защиты каждаго дома’.}. Есть такіе троянцы, — говорилъ Вольтеръ, — которые иногда ‘принуждаютъ грековъ играть роль Синона. ‘Такъ какъ католичество неприкосновенно и ограждается королевскими стражниками, то они почтительно и низко склоняются передъ римскою церковью. Но исподтишка подкапываются подъ все единственнымъ дозволеннымъ оружіемъ, — притворной наивностью и похвалами, преувеличенными до коварства. Недаромъ одинъ философъ говорилъ: ‘Всякій гнетъ вызываетъ изворотливость, совсть возмущается и мститъ за наложенныя на ней оковы почтительной ироніей’.
Прибавимъ, наконецъ, что, если вримъ Гримму и Дидро, главный издатель энциклопедіи, Ле-Бретанъ отъ себя вычеркнулъ и значительно смягчилъ въ 10 послднихъ томахъ мста, ‘самыя смлыя, которыя больше всего возбудили бы вопли ханжей’.
Къ счастью, онъ не могъ вычеркнуть, такъ какъ это были бы слишкомъ большая работа, многочисленныхъ и на этотъ разъ искреннихъ обращеній къ вротерпимости, увщаній ‘не ненавидть тхъ, кто думаетъ не такъ, какъ мы’ (Ст. ‘Законодатель’). ‘Хлопочите о вашемъ спасеніи, — говорить Дидро въ стать ‘инквизиторы’, — молитесь о моемъ спасеніи, но все, что вы позволите себ кром этого будетъ возмутительной несправедливостью въ глазахъ Бога и человчества’. Такія слова возмущали тхъ, кто приписывалъ себ почетное право отмщенья за Бога. Мы сейчасъ увидимъ, какъ послдніе сплотились, чтобы лучше бороться съ дерзкими проповдниками вротерпимости.

ГЛАВА IV.

Борьба вокругъ энциклопедіи.

1. ‘Энциклопедическая шайка’ и ея покровитель Малербъ.— 2. Лагерь антиэнциклопедистовъ: король, духовенство, парламентъ.— 3. Защитники власти и церкви: богословы, міряне.

1. ‘Энциклопедическая шайка’ и ея покровитель Маларбъ.

‘Энциклопедія’ была составлена, какъ показываетъ ея названіе, ‘Обществомъ литераторовъ’. Но что въ сущности представляло изъ себя это общество? По мннію нкоторыхъ авторовъ это былъ настоящій полкъ заговорщиковъ, отлично дисицплинированныхъ, повиновавшихся приказамъ трехъ вождей, тсно связанныхъ другъ съ другомъ: Дидро, Даламбера и Вольтера. По словамъ этихъ авторовъ, они говорятъ между собой на ‘разбойничьемъ язык’ (такъ объясняютъ прозвища, которыя они давали другъ другу въ письмахъ), они связаны торжественной клятвой, которой обмнялись между 1748—1750 гг. Какъ говорила г-жа де-Жанлисъ, ‘они составили подробный планъ обширной конспираціи на мрачныхъ сборищахъ (у барона Гольбаха)’. Какъ бы мало цны не заслуживали вообще сплетни г-жи де-Жанлисъ, но въ данномъ случа она является врнымъ отголоскомъ того, что говорили, а, можетъ быть, до сихъ поръ говорятъ защитники стараго режима.
Въ сущности не было и не могло быть (мы сейчасъ увидимъ почему) такого полнаго соглашенія между этими врагами католической церкви. Іезуиты, взявшіеся разсказать исторію революціи, вс эти Жоржели и Барржели, въ извстномъ отношеніи создавали философовъ по своему подобію. Они приписывали имъ то же пассивное послушаніе и безукоризненную дисциплину, создавшую силу іезуитскаго ордена, и видли въ ‘Обществ литераторовъ’, составившихъ ‘Энциклопедію’, нчто врод ненавистнаго подобія ‘Обществу Іисуса’. И разв ихъ не поощряли въ этомъ направленіи раскаявшіеся философы, врод Ла-Гарна, который пытался получить прощеніе за прошлыя заблужденія, отдавая въ жертву общественному негодованію ‘фанатизмъ’ своихъ недавнихъ друзей? Такимъ образомъ политическіе писатели, обративъ философизмъ въ козла отпущенія пустили въ ходъ самое упрощенное пониманіе исторіи: въ шайк неистовыхъ конспираторовъ оно олицетворили вс сложныя и отдаленныя причины французской революція.
Мы уже пытались выяснить въ одной изъ предыдущихъ главъ, какая доля отвтственности за взрывъ 89 г. надаетъ на философовъ. Но если они и могли, согласно общепринятому мннію, содйствовать этому взрыву, то, какъ мы увидимъ ниже, они были совершенно неспособны приготовлять его по заране обдуманному плану. Мы убдимся въ этомъ, разсмотрвъ подробне, каково было само это ‘Общестоо’.
Ла-Гарнъ въ своемъ ‘Лице’ и, вслдъ за нимъ, многіе другіе, желая запятнать его, совершенно неправильно называютъ его именемъ ‘секты’. Гд нтъ полной общности доктрины, нтъ какого-нибудь ‘credo’, политическаго, религіознаго или философскаго, тамъ нтъ и настоящей секты. А у энциклопедистовъ никогда не было ничего подобнаго. Въ религіи одни изъ нихъ деисты, другіе атеисты, а что касается до самой ‘энциклопедіи’, то о ней можно сказать, какъ Дидро говорилъ о Жанъ-Жак, что она переходитъ ‘отъ атеизма къ колокольному звону’. Для Дидро Вольтеръ ‘святоша’, а для Гельвеція ‘безбожникъ’. Гольбаха Гриммъ называлъ капуциномъ-атеистомъ, а о Руссо именно потому не приходится много говорить въ связи съ ‘энциклопедіей’, что онъ и въ религіи, какъ и во многомъ другомъ, осмлился ‘составить особую шайку’. Даламберъ совершенно правъ, говори, что если въ чемъ можно упрекнуть философовъ, то ужъ никакъ не въ однообразіи ихъ философскихъ системъ.
Было-ли больше единства въ ихъ взглядахъ на формы правленія? Припомнимъ, что во всей ‘Энциклопедіи’ мы не могли отыскать настоящей политической доктрины. Мы согласимся тогда, что въ нихъ съ перваго же взгляда поражаетъ не сектантскій духъ, въ истинномъ смысл этого слова, а именно то, за что ихъ упрекалъ Маллэ дю Панъ, — ‘анархія мнній’.
Въ одиннадцатой глав ‘Книги Бытія’ сказано: ‘И сказали они: придите, построимъ башню, чтобы вершина ея достигла до небесъ. Но Господь спустился къ нимъ и сказалъ: ‘смшаемъ языки ихъ такъ, чтобы ни одинъ изъ нихъ не понималъ, что говоритъ сосдъ’. Эта надменная башня, грозящая небесамъ, есть прообразъ энциклопедіи. Здсь также ‘каменьщики’, какъ называлъ Вольтеръ своихъ сотрудниковъ, говорятъ на разныхъ языкахъ. Стоитъ только вспомнить многочисленныя противорчія большого словаря. Въ такой вавилонской башн, конечно, не могла поселиться никакая секта. Какого рода общеніе могли бы имть между собой члены такой секты, напримръ, протестантъ де-Жокуръ и аббатъ Ивонь, или аббать Малэ и нечестивый Гольбахъ?
Значитъ-ли это, что между теми, кого называли однимъ общимъ именемъ энциклопедистовъ, не было совсмъ ничего общаго. Напротивъ, — но вотъ что слдуетъ подразумвать подъ этимъ общимъ наименоватемъ: ‘Въ 1760 г., — писалъ Лакретень, — у единомышленниковъ не было никакого центра, они постоянно разъединялись и никогда не сходились на одной цли. А въ слдующемъ году (1761 г.) создался такой центръ, — эта была ‘Энциклопедія’. И ея сотрудники, вопреки указаннымъ выше разногласіямъ, вс сходились на одной общей цли. Этой цлью была война сначала скрытая и коварная, потомъ, по мр того, какъ все кругомъ становилось смле, боле открытая война со всми злоупотребленіями и съ тми, кто ихъ защищаетъ, находя въ нихъ выгоду для себ.
Итакъ, между энциклопедистами создавалась все большая общность не догматовъ и положительныхъ доктринъ, а стремленія и недовольства. Они сгруппировались вокругъ изданія, общее направленіе котораго не возбуждало сомнній, чтобы вмст бороться противъ всхъ привилегированныхъ классовъ. Если это и не секта, то, конечно, это партія, такъ какъ смыслъ партіи прежде всего въ борьб съ общимъ врагомъ. Они совсмъ не сходятся въ томъ, во что врятъ, но зато совершенно сходятся въ томъ, что желаютъ уничтожить или преобразовать. ‘Люди держатся своей партіи, — говоритъ Жанъ-Жакъ, — не по привязанности, а тмъ боле не изъ уваженія къ ней, но только изъ ненависти къ противной партіи’. Теперь, — говорилось на общемъ създ католическаго духовенства въ 1775 г., — неврующіе, ‘раздленные въ объектахъ своей вры, сходятся въ мятежномъ отношеніи къ авторитету традиціи’.
Итакъ, на лицо два лагеря: съ одной стороны — энциклопедисты, съ другой — т, съ кмъ они сражаются, или кто съ ними сражается и кого мы называемъ анти-энциклопедистами, какъ это было принято въ XVIII вк. Попробуемъ сначала охарактеризовать партію энциклопедистовъ.
Они не были, особенно вначал, хорошо организованы и мы указывали причину этого. Многіе сотрудники ‘Энциклопедіи’ не знали даже своихъ товарищей, разбросанныхъ по всей Франціи. Большинство сотрудниковъ, — говорилъ Гриммъ, — даже не знаютъ другъ друга въ лицо. ‘Мы одиноки’, — прибавлялъ не безъ огорченія самъ Дидро. Безъ сомннія, нкоторые изъ тхъ, кто жилъ въ Париж, видлись въ опредленные дни въ нкоторыхъ, наиболе извстныхъ, салонахъ. Такъ, у ‘метръд’отеля философіи’, барона Гольбаха, говорилось все, что угодно и какъ угодно. Но тутъ-то они и переставали понимать другъ друга. Посл обильнаго ужина, разногласія, о которыхъ мы говорили, проявлялись рзче и вызывали споры среди гостей, длавшихся посл шампанскаго экспансивне и правдиве. Ихъ шумныя пренія меньше всего наводили на мысль о заговор или о знаменитомъ ‘шабаш’, приводившемъ въ ужасъ г-жу Жофрэнъ. ‘Не слдуетъ думать, — говоритъ Мореллэ, — что въ этомъ чисто-философскомъ обществ (у барона Гольбаха) вс раздляли взгляды Дидро. Насъ тамъ было не мало теистовъ, и мы нисколько не стснялись и защищались изо всхъ силъ’.
Къ тому же была еще одна важная причина, почему въ лагер энциклопедистовъ не было согласія, они были литераторы и, слдовательно, скоре готовы были разорвать другъ друга, чмъ помогать одинъ другому. ‘Ихъ нельзя обвинять во взаимномъ согласіи’, — признается Даламберь. Напротивъ, они очень часто ссорятся, иногда съ трескомъ наносятъ другъ другу ‘смертельныя раны’, — какъ обвиняютъ одинъ другого Дидро и Жанъ-Жакъ, и готовы даже разсказывать всему свту о мелочныхъ причинахъ своихъ бурныхъ ссоръ. Дидро очень искусно описалъ вамъ вс мелкія язвы, злословіе, низменную зависть, царившія въ монастыр его ‘Монахини’. Почти тоже самое творилось въ ‘монастыр Вольтера’, какъ иронически говорилъ Монтескьё. Такъ напримръ, каждый, въ пику сосду, хвалилъ свою спеціальность. Дидро съ коварнымъ удовольствіемъ отмчалъ, что геометрія, а съ ней и Далижберъ, пошли на пониженіе въ 1768 г. и понемногу уступали мсто естественнымъ наукамъ и физик, которыми онъ самъ съ успхомъ занимался. Зато геометръ Кондорсе подавлялъ своимъ презрніемъ физиковъ и ихъ науку.
Слова становятся еще рзче, когда можно унизить не спеціальность, а самый талантъ дорогого коллеги. Мы видимъ, что думалъ и что говорилъ, при закрытыхъ дверяхъ, о своихъ сотрудникахъ Вольтеръ. А вотъ что писалъ своимъ иностраннымъ корреспондентамъ Гриммъ, т.-e. въ данномъ случа эхо Дидро, о Даламбер: ‘Это надменный и тщеславный педантъ, который уметъ только говорить: ‘Я показалъ, я проникъ, я открылъ’. А Мармонтель?— ‘Это деревянный человкъ, когда его толстые пальцы берутся за хрупкія вещи, у меня морозъ по кож идетъ’.
Вольтеръ, знавшій свои міръ, находилъ, что литераторы ‘также злы, какъ и попы’ и, конечно, также лицемрны, такъ какъ ему больше чмъ кому-нибудь друзья и кадили, и завидовали. Мульту, живниввь Париж въ кругу философовъ, писалъ въ ма 1778 г.: ‘Вольтеръ умираетъ. Литераторы въ восторг, что кончается человкъ, до такой степени стснявшій ихъ’. Когда онъ умеръ, они должны были испустить такой-же вздохъ облегченія, катъ и Коллэ, который однако былъ врагомъ ихъ всхъ: ‘Наконецъ-то мы увидимъ республику’!
Вотъ слабыя стороны и недостатки партіи: энциклопедисты были разрознены и соперничали другъ съ другомъ къ великому отчаянію Вольтера, который, постоянно поджигая всхъ на литературныя распри, самъ вчно проповдывалъ миръ и соглашеніе: ‘Но овцы разбгаются, — грустно говоритъ онъ, — волкъ пожираетъ ихъ’. Однако передъ лицомъ волка, несмотря на всю зависть и внутреннія смуты, имъ удавалось соединиться, помогать другъ другу и даже, какъ мы увидимъ, проталкивать другъ друга впередъ и взаимно прославлять другъ друга, точно они были въ нжнйшей дружб. Дло въ томъ, что они сходились не только на томъ, что слдуетъ разрушить, на привилегіяхъ и привилегированныхъ классахъ. Очень быстро они поняли, что надо поставить на мсто того и другого: ихъ самихъ и ихъ собственныя права. Сокрушить нечестивую — было ихъ лозунгомъ: воцариться на ея мст скоро сдлалось ихъ единодушнымъ и тайнымъ стремленіемъ. ‘Сомкинитесь! — кричалъ имъ Вольтеръ, — и вы будете хозяевами’. Но хозяевами чего?
Прежде всего умовъ и сердецъ, которые надо вырвать отъ подавляющей опеки церкви, чтобы отдать ихъ философіи и наук — двумъ освободительницамъ. Сетье былъ правъ, когда говорилъ въ своей обвинительной рчи въ 1770 г., что ‘философы возвели себя въ санъ наставниковъ человческаго рода’. Только то. что въ устахъ яраго генералъ-прокурора было упрекомъ, они считали заслугой и старались все больше и больше добиваться этого. И мало-по-малу мы видимъ, какъ они овладваютъ общественнымъ мнніемъ, руководятъ имъ и въ театр, гд заставляютъ апплодировать своимъ доктринамъ и въ академіи, куда пускаютъ только своихъ друзей.
Это много, но они хотятъ большаго, такъ какъ все это, въ сущности, духовныя преимущества, дающія удовлетвореніе только самолюбію. А они хотятъ реальныхъ благъ, то-есть мстъ и пенсій. Они хотятъ, чтобы первыя раздавались по конкурсу, какъ ясно говоритъ Дидро, а вторыя были распредлены равномрне. Чтобы Мопу, напримръ, не могъ отъ имени короли, назначать пенсію ‘за мудрость’ въ дв тысячи ливровъ какимъ-нибудь Батё или Фонсеманъ. Настанетъ день, и они всячески стараются ускорить его наступленіе, когда, но предсказанію ихъ патріарха, ‘первыя мста будутъ заняты философами’. Въ ожиданіи этого правленія ученыхъ и мудрецовъ, этой желанной софократіи, которая должна уничтожить и мало-по-малу стереть послдніе слды старинной теократіи, философы справедливо считаютъ, что врно выражаютъ законныя требованія просвщенной буржуазіи того времени.
Чего же хочетъ эта послдняя? Прежде всего, какъ мы видли, занять, наконецъ, въ государств мсто, соотвтствующее ея растущему значенью, ея просвщенному уму, ея неуставному трудолюбію. Но какими же способами философы и буржуа будутъ отвоевывать свое мсто въ подлунной? Единственнымъ способомъ, дйствительнымъ я возможнымъ въ неограниченной монархіи. Они отлично знаютъ, что живутъ не въ свободной стран, врод вызывающей ихъ зависть Англіи, гд вс поприща открыты таланту, гд писатели и ученые, каково бы ни было ихъ происхожденіе, достигаютъ высшихъ государственныхъ должностей. Здсь нтъ ничего подобнаго, милости и отличія исходятъ отъ короля и его министровъ. Взять хотя бы привилегію на ‘Меркурія’, выданную Мармонтелю, или возведеніе Вольтера въ камеръ-юнкеры. Значитъ, надо добиться того, чтобы просвтить мини-строкъ, т.-е. управлять ими, а при ихъ помощи и самихъ королемъ, такъ какъ все исходитъ отъ него, — ‘чего хочетъ король, того хочетъ законъ’. Вдь и главный ихъ врагъ, католическая церковь, только то и длала, что искусно вторгалась въ государство, втиралась въ довріе повелителя и пользовалась, во имя своихъ интересовъ, какъ свтской властью, такъ и духовными преимуществами.
Чтобы отобрать отъ церкви то, что давала ей власть, надо въ свою очередь образовать партію сильную, хотя бы только по виду, внушить къ себ уваженіе и сочувствіе общественнаго мннія, а для этого надо безмрно и беззастнчиво публично восхвалять другъ друга и возносить до небесъ. И ‘горе тому, кто нападаетъ на энциклопедію!’
‘Кругомъ вс обскуранты, — говорилъ Вольтеръ, — только у нашихъ братьевъ есть здравый смыслъ’. Это было лозунгомъ всей партія. Они всегда поддерживаютъ другъ друга и обмниваются гиперболическими похвалами, даже на страницахъ своего словаря. Палиссо правъ, говоря, что они раздаютъ другъ другу патенты на безсмертіе. ‘Стоить вамъ сдлаться ихъ сотрудникомъ, — и вы становитесь мыслителемъ, у васъ оказывается талантъ’. Очевидно о нихъ, о ‘шайк энциклопедистовъ’ (по выраженію Вольтера) думалъ Монтескьё, когда презрительно писалъ: ‘Трудно поврить, какъ дешево цнится въ нашъ вкъ восторгъ’. Но какъ только человкъ отказывается присоединиться къ нимъ, онъ становится ‘бездльникомъ и дуракомъ’.
La ligue chaque Jour, croit et se fortifie,
Le cri de ralliement c’est la Philosophie,
Ce mot tient lieu de tout, on n’est rien sans ее mot,
Ou l’on est philosophe ou bien l’on n’est qu’un sot,
Et le meilleur crit n’est qu’une rapsodie,
A moins d’tre timbr de l’Encyclopdie *).
*) ‘Лига все растетъ и крпнетъ, философія — вотъ ихъ лозунгъ. Это слово замняетъ все: безъ него вы ничто, вс это не философы — дураки. И лучшее писаніе — дрянь, если на немъ нтъ клейма энциклопедіи’. Клеманъ ‘Сатиры’.
Значитъ, дйствительно былъ энциклопедическій духъ, партійность, то, что они между собой въ минуту откровенности называли: ‘духомъ клики и заговора. При вид геройскаго поступка вы прежде всего спрашиваете себя: нашъ-ли тотъ, кто это сдлалъ’?
Несмотря на мелкое соперничество, на личные, злобные счеты, они сплотились таки, какъ упрекалъ ихъ Ле-Франкъ де-Помпиньянъ въ очень опасный и очень всмъ мшавшій кружокъ. Объ этомъ говорили вс, кто писалъ объ энциклопедистахъ.Но никто не хотлъ видть, что энциклопедисты только платили той-же монетой, что въ сущности ихъ кружковщина была только вынужденнымъ отвтомъ на сословный духъ ихъ противниковъ. А послдній давалъ себя чувствовать самымъ раздражающимъ и безтактнымъ образомъ.
Дйствительно, въ теченіе всего XVIII вка самымъ большимъ препятствіемъ къ выполненію вполн законныхъ желаній философовъ и вообще всхъ реформъ, которыхъ требовало общественное мнніе, являлось единодушное упорство привилегированныхъ классовъ, дворянъ и прелатовъ, не желавшихъ уступать того, что они считали своей неотъемлемой и священной собственностью.
Надо вспомнить декретъ 1781 г., закрывавшій офицеру доступъ къ званію капитана, если его дворянство было не старше четырехъ поколній. Другое постановленіе Совта гласитъ, что вс церковныя бенефиціи, безъ исключенія, будутъ предоставлены дворянамъ. Итакъ только дворянамъ предоставлены высшія должности и въ церковномъ вдомств, и въ арміи, и на государственной служб, только они пользуются завидной привилегіей приближаться къ трону, быть въ дйствительности, — по прекрасному выраженію Сенъ-Симона, — latrales rgis. Что изъ того, что позже, въ ночь на 4-е августа, они принесли свои феодальныя права въ жертву на алтарь отечества. Они все-таки сохранятъ я своя земельныя богатства, и неискоренимую спсь, созданную предразсудками состоянія и крови. Слдовательно, дворяне сами образуютъ нчто худшее, чмъ кружокъ, настоящую касту, горделивую, эгоистичную и замкнутую, не смотря на улыбающійся скептицизмъ и свтскую претензію на гуманность. Мы сейчасъ увидимъ, какъ представители церкви сомкнулись и противупоставили свою священную фалангу, — на что, конечно, они имли полное право, — философическимъ дерзостямъ энциклопедистовъ. Здсь мы должны отмтить, что духовенство въ качеств сплоченнаго сословія и богатаго собственника дорожили своими землями не меньше чмъ догматами. Извстны слова епископа Д’Юзэ, сказанныя въ ночь на 4-е августа. ‘Я хотлъ бы имть землю, — мн отрадно было бы передать ее въ руки землепашца: вдь мы только хранители этой земли’. Имущество духовенства священно, трогать его вс равно что затрагивать религію.
Духовенство готово привить участіе въ общественныхъ нуждахъ, но не динаріями, а только молитвами и заботами о спасеніи душъ. Въ 1750 г., Машо (Machaolt) предложилъ установить налогъ въ двадцатую часть дохода (vingti&egrave,me) и сдлать его дйствительно всеобщимъ, уничтоживъ различный льготы, благодаря которымъ десятина (dixi&egrave,me), была такъ мало прибыльна. Уже тогда духовенство, въ цлой масс брошюръ, протестовало противъ этой уравнительной мры, провозглашавшей равенство всхъ передъ налогомъ: ‘Гд это видано, — возмущается духовный авторъ одной изъ этихъ брошюръ, — чтобы правитель долженъ былъ соблюдать равенство въ распредленіи налоговъ? Подобные порядки должны возбуждать негодованіе, я уже не говорю, священниковъ, но и дворянства и чиновничества. Дйствительно, ни священники, ни дворяне не признаютъ такого общества, не понижаютъ, даже вообще жизни безъ удобствъ и почестей, которыя принадлежатъ имъ по праву, и право это также неприкосновенно и божественно, какъ право короля на скипетръ’.
Можно-ли посл этого удивляться, что философы, стоя лицомъ къ лицу съ двумя сплошными и непримиримыми кастами, въ свою очередь составили лигу, поддерживали другъ друга, сплотились въ тотъ пресловутый Гольбаховскій кружокъ, который сердилъ Жанъ-Жака и, возбуждая бшенство Фрэроновъ и Помпиньяновъ, вызывалъ боле или мене остроумныя насмшки. Философамъ приходилось или ‘coкрушить’ противника или отказаться отъ своихъ самыхъ горячихъ и, по моему, самыхъ законныхъ требованій. Въ наше время можно находить, что они были неразборчивы въ выбор средствъ, что читать. ихъ скучно, что они обнаружили плохой вкусъ, осыпая друзей нелпыми похвалами, а враговъ глупыми оскорбленіями. Съ этимъ нельзя спорить, но надо помнитъ, что имъ надо было или погибнуть, или во чтобы то ни стало побдить. И это оправдываетъ ихъ передъ. вами, передъ звуками тхъ, кого они освободили.

Малэрбъ.

Энциклопедисты напрасно не врили въ Провидніе. Ради нихъ. оно, конечно, сдлало Малэрба начальникомъ по дламъ печати. Малэрбъ завдывалъ длами печати съ 1750 г. по 1768 г. Какъ разъ въ то время, когда надо было охранять энциклопедію, — она появляется посл назначенія Малэрба (1751 г.) и закончилась два года спустя посл его отставки (1765 г.).
Мы видикъ изъ словъ Гримма, чмъ былъ Малэрбъ для Дидро и его друзей: ‘По всмъ вроятіямъ, не будь его, энциклопедія никогда не осмлилась бы появиться на свтъ’. Но какъ же взялся за это онъ, не только директоръ по дламъ печати, а слдовательно, и отвтственный начальникъ цензуры, во еще и предсдатель суда, ршавшаго спорныя дла о сборахъ и налогахъ и сынъ канцлера, т. е. сынъ перваго сановника въ государств, несмняемаго министра, предсдательствовавшаго въ отсутствіе короля въ Совт. Какъ онъ устроился, чтобы, не оскорбляя общественнаго мннія и не нарушая своихъ служебныхъ обязанностей, покровительствовать ужасной энциклопедіи, о которой онъ самъ говорилъ, что ‘ни одна книга не возбуждала столько негодованія среди духовенства, чиновничества и большей части публики’. Посмотримъ сначала, какимъ образомъ онъ умудрился быть полезнымъ энциклопедистамъ. Потомъ мы увидимъ, имлъ-ли онъ право, при своемъ высокомъ положеніи, оказывать имъ такія услуги.
Его покровительство, не всегда явное и прямое, тмъ не мене было крайне важно. Напримръ, въ 1758 г. онъ защищаетъ не ‘Энциклопедію’, а прерогативы канцлера, т.-е. короля, противъ парламента, дерзнувшаго запретить продажу изданія, имющаго королевскую привилегію. ‘Это запрещеніе, наложенное на ‘энциклопедію’, — говоритъ онъ, — можетъ имть очень пагубныя послдствія для королевской власти, если ихъ во время не предотвратить. Достаточно замтить, что, быть можетъ, ихъ побудило на этотъ поступокъ тайное желаніе присвоить парламенту незаконную долю власти въ административномъ управленіи, которую король предоставилъ совту’.
Другой разъ онъ говоритъ о громадномъ капитал, вложенномъ въ это предпріятіе, о томъ, что не слдуетъ выпускать эти деньги изъ королевства, принуждая издателей перебраться за границу. Или же онъ заступается за книгопродавцевъ, которые разорятся и въ то же время не удовлетворятъ подписчиковъ. Посл выхода седьмого тома и постановленія Совта объ отмн привилегіи на ‘Энциклопедію’ (1759), было приказано книгопродавцамъ возвратить подписчикамъ деньги за оплоченные впередъ тома. Малербъ въ записк, оставшейся ненапечатанной и очевидно составленной для его отца, канцлера, указываетъ на то, что издатели ‘энциклопедіи’ получили по десять луидоровъ отъ каждаго изъ 2.600 подписчиковъ. Слдовательно, издателямъ пришлось бы вернуть 26.000 луидоровъ.
Въ другой записк онъ идетъ дальше и критикуетъ выраженія приказа, который канцлеръ собирался издать (въ 1752 г.), находитъ его ‘постановленія жестокими’, старается предупредить его или, по крайней мр, помшать его опубликованію. ‘Но если г. канцлеръ настоятельно желаетъ издать этотъ приказъ, мы умоляемъ его принять во вниманіе предыдущія замчанія, или же объявить его только намъ, не печатая его для всеобщаго свднія. Опубликованіе этого запрещенія не будетъ дйствительне секретныхъ распоряженій, а только снова встревожитъ публику и въ особенности иностранцевъ, возбудитъ вниманіе и ненависть враговъ этого произведенія и приведетъ въ уныніе его авторовъ’. Запрещеніе было тмъ не мене наложено на ‘энциклопедіи’. Но не трудно угадать въ немъ вліяніе друга и явнаго покровителя энциклопедистовъ. По словамъ г-жи Вандёль, Малербъ сдлалъ еще больше: ‘Когда ‘Энциклопедія’ была запрещена, г. де-Малербъ предупредилъ моего отца, что на слдующій день онъ велитъ арестовать его бумаги. ‘Но я не успю вывезти всхъ моихъ рукописей!— воскликнулъ Дидро.— И какъ я могу въ двадцать четыре часа найти людей, которые взяли бы ихъ’.— ‘Пришлите ихъ ко мн, — отвтилъ Малербъ, — у меня ихъ не станутъ искать’. И Дидро отправилъ половину своего кабинета къ тому, кто распорядился сдлать обыскъ въ этомъ кабинет’. Для тхъ, кто знаетъ отеческій деспотизмъ и странныя непослдовательности того времени, анекдотъ покажется вполн вроятнымъ. Малербъ вполн могъ оказать Дидро ту же услугу, которую онъ позже оказалъ Жанъ-Жаку.
Но тогда можно спросить, по какому же праву завдующій длами печати покровительствовалъ философамъ? Заставляя присылать себ изъ Амстердама въ Монморанси корректуры ‘Новой Элоизы’ и укрывая у себя рукописи ‘Энциклопедіи’, разв онъ этимъ не вредилъ родин и своему королю? Ему, вдь было поручено ограждать страну отъ вредныхъ и опасныхъ книгъ и защищать тронъ короля отъ всего, что могло его пошатнуть.
Что касается до его родины, то можно сказать, что именно т произведенія, появленію которыхъ содйствовалъ Малербъ, больше всего длали честь Франціи. Другъ литературы, онъ заслужилъ благодарность ея поклонниковъ, давая имъ возможность прочесть ‘Эмиля’ и ‘Новую Элоизу’. Въ своей ‘Записк о свобод прессы’ онъ говоритъ: ‘Человкъ, читавшій только ты книги, которыя появились законнымъ порядкомъ съ разршенія правительства, отсталъ бы отъ своихъ современниковъ почти на цлое столтіе’. Онъ самъ былъ выдающимся, такъ сказать, энциклопедическимъ ученымъ и отлично служилъ наук, защищая такое крупное научное изданіе, какъ ‘Энциклопедія’, полезность и значеніе которой онъ могъ оцнить лучше, чмъ кто бы то ни было. Въ качеств просвщеннаго директора онъ зналъ, что т самыя произведенія, за поддержку которыхъ его столько обвиняли и тогда и въ ваше время, только они, а не т почтенныя книги, до которыхъ никто не дотрагивался, обогащали и прославляли французскую книжную торговлю, судьба которой находилась въ его рукахъ. Итакъ, смягчая, — какъ онъ это длалъ и для Вольтера, и для Жанъ-Жака, и для Дидро, и для Даламбера, — суровость стснительныхъ или нелпыхъ законовъ, покровительствуя ‘своимъ любимымъ авторамъ, длавшимъ честь своему вку и своей родин’, какъ онъ по секрету говорилъ Берни, — Малербъ безъ всякаго сомннія поступалъ, какъ хорошій патріотъ. Но поступалъ-ли онъ въ то же время, какъ хорошій слуга короля? Можетъ быть, интересы страны, но крайней мр, громаднаго большинства населенія, не вполн совпадали съ интересами королевской власти и онъ принесъ одни въ жертву другимъ? Словомъ, употребляя выраженіе Баррэли, который ставитъ вопросъ хотя и грубо, но прямо: ‘не предалъ-ли онъ своего короля’? Малербъ отлично зналъ, что длаетъ. Онъ отлично зналъ и эти произведенія и ихъ авторовъ, и нельзя же оправдывать вс, — какъ это часто длаютъ, — исключительно его пристрастіемъ къ литераторамъ. Если это непреодолимое пристрастіе противорчило его обязанностямъ директора, ему надо было только сложить съ себя это званіе. Онъ этого не сдлалъ. Значитъ-ли это, что онъ поступалъ легкомысленно, не задавая себ никогда вопроса, который мы только что поставили? Но этого нельзя допустить. Прежде всего потому, что онъ былъ сама прямота, и не случайно, въ теченіе тринадцати лтъ своего управленія, онъ ободрялъ и покровительствовалъ философіи. Тутъ передъ нами нравственная загадка, которая касается не только репутаціи виднаго общественнаго дятеля, но, какъ мы увидимъ, связана еще съ важнымъ вопросомъ въ исторіи идей XVIII вка.
Я уже указывалъ, что, издавая энциклопедію, по крайней мр, до 1763, г. (въ этомъ году Малербъ вышелъ въ отставку), энциклопедисты не только не писали ничего противъ королевской власти, но даже тайно не желали уменьшить эту власть. Напротивъ! Конечно, они требовали реформъ, но мы видимъ, что они ждутъ ихъ только отъ короля, такъ какъ только отъ него могутъ ихъ получить. А Малербъ раздляетъ ихъ стремленія и вполн искренно, такъ какъ соглашается войти въ составъ министерства реформъ Тюрго. И гд же въ ‘Новой Элоиз’ Жанъ-Жака, въ ‘Вротерпимости’ Вольтера, въ ‘Литературныхъ очеркахъ’ Даламбера и въ самой энциклопедіи, т.-e. въ главныхъ сочиненіяхъ, которыми интересовался Малербъ, покушеніе на прерогативы королевской власти? Конечно, мы говоримъ только о томъ, что дйствительно написано въ этихъ книгахъ. Такъ какъ Малербъ также, какъ и сами авторы, не отвчаетъ за крайніе выводы, которые другіе извлекутъ изъ этихъ книгъ. Ну, а энциклопедисты не только считаютъ себя ‘друзьями короля’, но они въ своихъ статьяхъ такіе же искренніе роялисты, какимъ могъ и долженъ былъ быть самъ начальникъ по дламъ печати. Правда, въ набожности они не могли перещеголять Парижскаго архіепископа. Но вдь ‘партія ханжей’ это еще не Франція, и то, чего хотли руководители этой партіи, — дофинъ, королева и бывшій епископъ Миренуа, — не совпадало съ желаніями, а тмъ боле съ дйствительными интересами, королевской власти, т.-е. самаго короля и его министровъ. Когда Малербъ передавалъ тмъ, кто въ присутствій королевы говорилъ о распространеніи вредныхъ книгъ, что ‘Какуаки’ Моро нанесли энциклопедіи боле пагубный ударъ, чмъ запрещеніе совта, то конечно онъ умышленно, чтобы успокоить королеву, преувеличивалъ значеніе этихъ злосчастныхъ ‘Какуакъ’. Но не все было ‘уловкой’, — какъ говорилъ Сенъ-Бевъ, — въ этой записк, которую онъ не приводитъ цликомъ. Вотъ ея конецъ: запрещеніе совта вызвало бы ‘эмиграцію одного изъ издателей, который окончилъ бы это изданіе заграницей, даже не внося въ него той незначительной доли смягченія, которую требовали во Франціи’. А мы знаемъ по рукописямъ Малерба, что онъ постоянно исправлялъ и ‘смягчалъ’ энциклопедію.
Свшу замтить, что, если философы часто находили въ Малерб усерднаго покровителя своихъ произведеніи, то они никогда не могли обратить его въ послушное орудіе своихъ мелкихъ и злобныхъ счетовъ. Директоръ по дламъ печати старался соблюдать равновсіе между двумя партіями. Правда, это создавало недовольство среди тхъ и другихъ. Что касается философовъ, то они просили у него не истинной свободы, т.-е. свободы для всхъ, а только свободы для себя. А такъ какъ Малербъ не слушалъ ихъ упрековъ, то они были неистощимы въ своихъ нападкахъ на злосчастнаго Фрерона. Они считали вполн естественнымъ оскорблять его въ энциклопедіи или высмивать со сцены (‘Шотландка’), а директоръ по дламъ печати не долженъ быть позволять ему отвтныхъ выходокъ, такъ какъ иначе обвинили бы его въ покровительств Фрерону, въ ‘уничтоженіи литературы и любви къ полемик’. ‘Ахъ, — грустно восклицаетъ Даламберъ въ письм къ Вольтеру, — если бы вы знали г. де-Малерба! Если бы вы знали, какъ у него мало нервовъ и устойчивости, вы убдились бы, что мы совсмъ не можемъ на него разсчитывать, даже посл самыхъ положительныхъ общаній’.
Если Малербъ надялся, благодаря своему служебному положенію и тмъ услугамъ, которыя онъ могъ оказывать литераторамъ, завязать съ ними дружескія отношенія, то онъ очень быстро разстался съ этой наивной иллюзіей: ‘Я сознаюсь (писалъ онъ Жанъ-Жаку), что когда мн поручили литературный департаментъ, я подумалъ, что это пріятная миссія. Но я очень скоро разубдился въ этомъ’. Впрочемъ, онъ быстро забывалъ объ этихъ непріятностяхъ и, какъ истинный философъ, говорилъ, что это недостатки свойственные раздражительной писательской натур. ‘Я совершенно привыкъ, — писалъ онъ Морелэ, — къ своего рода припадкамъ, которымъ подвержены литераторы. Я никогда не обижаюсь, такъ какъ знаю, что это маленькіе недостатки, неразлучные съ талантомъ’. Эти недостатки особенно процвтали въ XVIII вк. Тогда идеи не только опередили учрежденія и законы, он опередили также и нравы. Я говорю не только о нравахъ толпы, но и о философахъ, идеи были свободны какъ никогда, а правы остались по прежнему монархичны. Они только проповдуютъ, но не исповдуютъ вротерпимость. Малербъ, съ своей обычной иронической улыбкой, порицалъ работниковъ большого литературнаго изданія (энциклопедіи) за то, что они подъ предлогомъ властнаго призыва къ вротерпимости, сдлались сами страшно нетерпимы’ {Делиль-де Саль. Малербъ. 1903 г.}. Для нихъ не важно добиться свободы прессы, а важно добиться вліянія на министра. Это еще понятное желаніе, такъ какъ министръ можетъ разршить печатать ихъ сочиненія. Но они хотятъ, кром того, сами завдывать цензурой, т.-е. запрещать произведенія своихъ противниковъ. Такъ, напримръ, Сартинь назначилъ Дидро цензоромъ надъ Палиссо. Передъ тмъ въ записк, поданной этому самому Сартину о ‘Торговл книгами’, Дидро громогласно заявилъ: ‘я одинъ изъ самыхъ усердныхъ сторонниковъ свободы, въ самомъ широкомъ смысл слова. Я страдаю, когда вижу, что самый ничтожный талантъ стсненъ въ своихъ проявленіяхъ’. Мы видли выше, какъ онъ уважалъ на дл чужую свободу, которую въ теоріи такъ побилъ.
Они также, какъ и ихъ противники, не понимаютъ и не допускаютъ критики, а въ особенности литературной, такъ какъ она оцниваетъ ихъ талантъ и задваетъ ихъ самолюбіе. Ну, а самолюбіе, если врить Задигу, — а Вольтеръ зналъ въ этомъ толкъ, — это ‘шаръ надутый втромъ, изъ котораго при малйшемъ укол вырывается буря’. Такъ въ 1775 г. Фреронъ осмлился напечатать ‘Коментаріи къ Генріад’ де-ла-Бомеля, и тотчасъ же Даламберъ длится своимъ негодованіемъ съ Вольтеромъ и спрашиваетъ, когда же, наконецъ, ‘расправятся съ этими мошенниками. И къ чему служитъ присутствіе столькихъ порядочныхъ людей въ министерств, если негодяя вс еще торжествуютъ’? Для нихъ литературный критикъ не писатель, это вульгарный ‘писака» если не ‘корсаръ’ или даже не жалкій ‘червякъ’. Даламберъ въ своихъ ‘Очеркахъ литературы’ описалъ храмъ славы. Чтобы добраться до этого храма, надо пройти черезъ рощу, населенную ‘разбойниками’ (иначе сказать критиками). Для него критика это ‘зависть’ и это слово постоянно повторяется въ его очерк. Своимъ отношеніемъ въ соперникамъ они заслужили то язвительное слово, которое Лиггэ бросилъ имъ въ лицо: ‘У васъ нтъ ‘lettres de cachets’, но если бы вы могли располагать ими’!
По странной ироніи судьбы, быть можетъ, единственный человкъ, желавшій для своей родины настоящей свободы прессы былъ тотъ, кто обязанъ былъ слдить за всю. Малербъ хотлъ бы уничтожить предварительную цензуру, но крайней мр, онъ указывалъ на ея безполезность въ письм къ Берни: ‘Увряю васъ, что ни одинъ цензоръ, даже самый просвщенный и внимательный не можетъ поручиться, что, разсматривая данное сочиненіе, не ошибется, если ловкій авторъ захочетъ ввести его въ заблужденіе, особенно въ такихъ тонкихъ вещахъ, какъ метафизика и мораль’. А пока, онъ старался сохранить безпристрастное отношеніе къ обимъ партіямъ, — хотя это и не совсмъ ему удавалось. Повидимому, иногда чаша всовъ, которую онъ хотлъ держать въ равновсія между Фрерономъ и Вольтеромъ, склонялась въ сторону послдняго. Ни говоря уже o невроятныхъ трудностяхъ его службы, неопредленной, полной всякихъ затрудненій, ему было трудно не сбиться и не покровительствовать тому или другому: ‘Я ненавижу только несправедливость, — писалъ онъ Жанъ-Жаку, — и все-таки я не знаю, ни отступаю ли я иногда отъ справедливости подъ вліяніемъ чувства, которое всегда влечетъ меня къ литераторамъ’. А кто же были эти литераторы? Съ одной стороны посредственные убійственно-скучные люди, съ другой — люди таланта и вдохновенія, разума и остроумія. Прежде чмъ осудить его, надо себ представить Малерба, когда онъ читаетъ или врне просматриваетъ (кто-же осилитъ такое чтеніе) пять томовъ ‘Гельвьенскихъ писемъ’ или 8 томовъ ‘Законныхъ предубжденій противъ энциклопедіи’. Затмъ онъ переходить къ краснорчивымъ, горячимъ страницамъ ‘Эмиля’ или ‘Кандида’. Можно-ли посл этого удивляться, что, несмотря на искреннее желаніе остаться безпристрастнымъ, онъ покровительствовалъ Жанъ-Жаку или Вольтеру въ ущербъ Шэмё или Помпиньяку?
Больше того: Малербъ хотлъ привязать къ себ этихъ писателей, къ которымъ склонялось могущественное въ то время общественное мнніе, и, внушивъ имъ симпатію, воспользоваться ею въ пользу королевской власти. Разв не говорить объ этомъ слдующая выдержка: ‘Вы видите, къ чему я веду (уничтоживъ цензуру): я хочу дать авторамъ свободу я въ тоже время показать г. Дидро, что если онъ закончитъ работу (энциклопедію), не подавая поводовъ къ жалобамъ, то онъ можетъ разсчитывать на милости короля. Это общанье можно бы облечь въ форму письма, которое написалъ бы мн Г. Главный контролеръ, конечно, по приказу короля’. Онъ понималъ философовъ и зналъ врный способъ сдлать ихъ писанья безобидне. Если признать, что нельзя остановить растущій приливъ общественныхъ требованій, то не лучше ли было попытаться направить и оградить его, чмъ бороться съ нимъ полумрами, которыя только дискредитировали и подрывали власть.
Король — покровитель философовъ, вотъ о чемъ, какъ мы видли, мечтали философы и, кто знаетъ, можетъ быть т, кому онъ сталъ бы покровительствовать, могли бы укрпить и возвысили бы его! Дйствительно, оставаясь въ предлахъ литературы, мы видимъ, что Maлербъ все время защищаетъ королевскую власть отъ претензій парламента и духовенства. Вдь парламентъ хотлъ себ присвоить право разршать книги. Въ запрещеніи, наложенномъ на энциклопедію въ 1758 г., Малербъ отмчаетъ удивительное выраженье: ‘къ запрещенью печатать и продавать изданіе прибавлено еще: и разршать его. А этого нтъ ни въ одномъ изъ прежнихъ указовъ и это даетъ парламенту право надзора за цензорами, т.-e. за администраціей’. Если парламентъ желаетъ ‘разршать’, то духовенство, съ своей стороны, добивается права ‘наблюдать’ за книгами. ‘Было бы справедливо и благоразумно, — говорятъ они на церковномъ създ въ 1765 г., — чтобы книгоиздательство было подчинено нашему наблюденію, чтобы мы были призваны къ управленью, такъ какъ въ нашихъ интересахъ мшать злоупотребленьямъ’. По поводу статьи конституція, Малербъ отвчаетъ епископу, цензору энциклопедіи, который говорилъ объ этой стать съ Мирепуа. Малербъ недоволенъ, что цензоры совтуются съ Мирепуа, отъ котораго имъ нтъ надобности получать coвты въ этой области. Я нахожу смшнымъ, что семь или шесть цензоровъ ежедневно отправляются отдавать отчетъ о своемъ поведеніи’. Мы видимъ, какія попытки захватить въ свои руки энциклопедію длали парламентъ и духовенство. Но кто же въ XVIII вк ожесточенне всего сражался съ духовенствомъ и парламентомъ? Кто же, — по словамъ Вольтера, — упорне всего отстаивалъ ‘право на первенство’ и передъ ‘педантами въ брызжахъ’ и передъ ‘дерзкими буржуа’ парламентаристами? Философы хотли бы возстановить старый союзъ короля съ третьимъ сословіемъ, но ни противъ стараго дворянства, — оно уже было покорно королю, — а противъ высокомрныхъ магистратовъ и нетерпимаго духовенства. Итакъ, Малербъ могъ служить философамъ (позже они признали его заслуги), не измняя королю. Въ письм къ Берни онъ выражаетъ сожалніе, что его щекотливое положеніе ни позволяетъ ему ‘приносить пользу литераторамъ’. Но онъ приносилъ ее, не въ такой мр, какъ желали его ненасытные протеже, но достаточно, чтобы снабдить Францію произведеніями, длавшими ей честь. При этомъ его доброе имя гражданина осталось незапятнаннымъ. Въ своихъ сношеніяхъ съ философами онъ велъ себя, какъ очень либеральный, но и вполн лояльный, слуга короля.

II.— Лагерь анти-энциклопедистовъ: король, духовенство, парламентъ.

Энциклопедисты, во всхъ своихъ произведеніяхъ, жаловались на ожесточенныя преслдованія. Вольтеръ никакъ не можетъ привыкнуть, что ‘глупцы всегда подавляютъ умниковъ’. Гриммъ стонетъ, что ‘все пущено въ ходъ, чтобы остановить прогрессъ разума и истины: самая грубая ложь, самая жестокая клевета, самое несправедливое преслдованіе’. Даламберъ предоставляетъ Дидро руководить словаремъ и печатаетъ въ немъ только математическія статьи, потому что боится ‘снова подвергаться тому, что онъ выстрадалъ за энциклопедію’. Что же, наконецъ, говоритъ самъ главный руководитель предпріятія? Дидро, закончивъ свой трудъ, съ удивленіемъ оглядывается назадъ, какъ могъ онъ избгнуть столькихъ подводныхъ камней? ‘Почти вс способы преслдованія, которымъ во вс времена у всхъ народовъ подвергались т, кто отдавался сладкому и опасному желанію ввести свое имя въ списокъ благодтелей рода человческаго, почти вс они были обращены противъ насъ. Сколько ночей провели мы въ ожиданіи бдъ, накликанныхъ на насъ людской злобой, что же думать о всхъ этихъ жалобахъ? существовалъ-ли дйствительно ‘общій заговоръ’ и кто были ‘злые люди’, преслдовавшіе энциклопедистовъ? Еще въ 1752 г. Даржансонъ даетъ точный перечень враговъ энциклопедіи: ‘Придворные, іезуиты, янсенисты и вс святоши равно преслдуютъ философовъ’.
Сдлаемъ-же бглый обзоръ этимъ врагамъ и отмтимъ, въ общихъ чертахъ, какъ воевали они противъ энциклопедіи.
Король, — начнемъ съ него, — конечно, не любилъ философовъ. Но такъ какъ онъ, по словамъ Вольтера, ‘былъ ко всему равнодушенъ’, то и ими не занимался. И онъ быхъ неправъ, особенно въ глазахъ философовъ, которые его милости цнили бы больше, чмъ милости Екатерины или Фридриха. Что же касается запретительныхъ законовъ и мропріятій, кстати крайне (стснительныхъ, при помощи которыхъ онъ препятствовалъ свободному выраженію и пропаганд философскихъ доктринъ, то надо сознаться, что въ его рукахъ это было вполн законное оборонительное оружіе. Было бы страннымъ анахронизмомъ создавать, во вредъ себ, свободу прессы, когда сами философы не имли о ней представленія, больше того, они не захотли бы ее, даже если бы имъ предпожили эту свободу. Если взять въ разсчетъ идеи того времени, правительственныя традиціи въ длать печати, наконецъ то, катъ каждая партія понимала полемику — то надо сознаться, что правительство не могло оставаться нейтральнымъ при литературныхъ спорахъ. Оно должно было быть или за, или противъ философовъ, оно защищалось, когда считало, — справедливо или ошибочно, — что они на него нападаютъ. Король французскій поступалъ также, какъ короли-философы, которые больше дорожили своими. коровами, чмъ философіей. Онъ длалъ то же, что длали во вс времена ‘вс правители, если они не были глупцы’, — какъ говорилъ Мирабо: ‘Вс они защищали свои права’.
Но, можетъ быть, для Людовика XV было бы выгодне покровительствовать философамъ? Это совсмъ другой вопросъ, я уже достаточно опредленно отвтилъ на него. Я хочу только сказать, что въ сущности философы ни имли права удивляться и жаловаться, что ихъ доктрины, врно или превратно понятыя, подвергались надзору и даже тираніи. Вдь, если бы философы были хозяевами положенія, они сами не преминули бы тиранизировать своихъ противниковъ.
Кром короля при двор былъ еще небольшой кружокъ, сгруппировавшійся вокругъ королевы и дофина. Въ лагер философовъ его называли ‘партія ханжей’. Тамъ плохо относились и къ энциклопедистамъ, и жъ ихъ произведенію. Но на ихъ счастье, если король думалъ только о своихъ удовольствіяхъ, королева думала только о благочестіи. Что касается дофина, тоже набожнаго, но боле умнаго и очень образованнаго, то онъ могъ бы быть опаснымъ для философовъ, имй онъ вліяніе при двор. Но онъ держался въ сторон, не имя ни кредита у министровъ, ни вліянія на отца’. {Жобецъ. ‘Франція при Людовик XVI’.} Когда онъ умеръ, Дидро такъ хвалилъ его, что можно смло сказать, что онъ не длалъ зла философамъ.
Во глав партіи ханжей быхъ Бойэ, бывшій монахъ ордена театинцевъ, потомъ епископъ въ Мирепуа и наставникъ дофина. Это онъ обратилъ вниманіе короля на то, какъ Энциклопедія можетъ быть опасна для религіи: ‘Онъ самъ подалъ жалобу королю и со слезами на глазахъ открылъ ему, что скоро вра исчезнетъ изъ королевства’ {Малербъ.}. Но Бойэ въ общемъ не пользовался большимъ вліяніемъ при двор, гд его не любили, ‘потому что онъ, но словамъ Барбье, былъ слишкомъ строгъ и щепетиленъ’. Къ тому же онъ умерь въ 1755 г. А придворные больше интересовались неудавшейся кражей или тмъ, сколько лошадей запрягла въ свою карету та или другая знатная дама (стоить заглянуть въ де-Линя, чтобы убдиться въ этомъ), чмъ всми статьями энциклопедіи.
Отсюда видно, что при двор не было ярыхъ враговъ энциклонедіи. Духовенство и парламентъ были гораздо боле опасными и яростными противниками. ‘Ни одна книга не вызывала такого негодованія духовенства и парламента’, — говоритъ Малербъ. Въ XVIII вк эти два сословія не препирались только тогда, когда надо было накладывать запрещенія. Духовенство пишетъ доносы на книгу и предаетъ анаем авторовъ. А парламентъ сжигаетъ первую и сажаетъ въ тюрьму второго. Посмотримъ, какъ они дйствовали, но сначала займемся духовенствомъ, такъ какъ энциклопедія написана, главнымъ образомъ, противъ него.
Само собой разумется, что духовенство ни одной минуты не было введено въ заблужденіе показной покорностью энциклопедіи католической церкви. При первыхъ же коварныхъ нападкахъ, патеры схватились за оружіе, чтобы отогнать этихъ ‘опасныхъ волковъ, нарядившимся овцами’. Но прежде чмъ разсказать объ этой борьб, надо постараться понять истинныя причины этой неизбжной и съ обихъ сторонъ одинаково ожесточенной борьбы.
Прежде всего, что заставляло энциклопедистовъ питать къ духовенству такую непримиримую и, повидимому, не философскую ненависть? Дло въ томъ, что энциклопедисты при своихъ реформатскихъ стремленіяхъ должны были на каждомъ шагу натыкаться на католическую церковь, преграждавшую имъ дорогу. Какъ мы видимъ, они боролись со всми злоупотребленіями и предразсудками, а католичество держалось за т и другія. Неудивительно, что церковь неутомимо защищала все, что философы такъ пылко старались преобразовать или разрушить. Католическая церковь была прирожденнымъ врагомъ какихъ бы то ни было новшествъ, такъ какъ была вполн уврена, что врованія и учрежденія неразрывно связаны между собой, зависятъ другъ отъ друга и должны жить и умирать вмст. Передовой постъ духовенства, Сорбонна, въ предыдущемъ вк боролась съ Декартомъ, а теперь должна была съ еще большимъ ожесточеніемъ воевать съ этижи боле опасными. новаторами, такъ какъ они (первые во Франціи) въ качеств энциклопедистовъ стремились говорить обо всемъ свободно.
И Сорбонна объявила имъ войну сейчасъ же посл появленія первыхъ томовъ энциклопедіи, придравшись къ незначительному богословскому тезису. Ихъ пугалъ не тезисъ аббата де-Прадъ, ихъ пугалъ самый духъ энциклопедіи, не только философскій и анти-религіозный, но даже чисто научный. И, можетъ быть, научная часть энциклопедіи была опасне для католической традиціи, чмъ ея неустойчивая и блдная философія. Конечно, въ словар мы не найдемъ даже намека на т науки, которыя позже должны поколебать и пошатнуть многіе врованія, не найдемъ тамъ ни исторической критики, ни экзегетики, понятно, что энциклопедія разсматриваетъ и популяризируетъ только науки, которыя разрабатывались въ XVIII вк, а въ особенности науки физическія и естественныя. Но и этого было достаточно, чтобы встревожить духовенство и Сорбонну. Не эти-ли науки въ XVIII в. (не говоря о временахъ Галилея) составили, такъ сказать, заговоръ съ англійскимъ деизмомъ противъ многихъ католическихъ догматовъ? Въ 1645 г. Бейль и его друзья основали научный колледжъ, изъ котораго позже образовалось знаменитое Королевское Общество, а въ 1680 г. ученый геологъ Бюрнэ, въ своей смлой книг ‘Telluris sacra theoria’ доказалъ, что библейская исторія мірозданія противорчитъ разуму и что, на нее надо смотрть какъ на чистую аллегорію. А у насъ, какъ извстно, Вольтеръ не уставалъ высмивать наивную физику и ребяческую астрономію преданій. Энциклопедія, — говорилъ Ла-Гарпъ въ своемъ ‘Лице’, — это ‘монументъ, воздвигнутый философіей противъ неба’. Но надо прибавить — противъ католическаго неба.
Этой незыблемой привязанностью католической церкви къ прошлому, ко всему религіозному и научному прошлому человчества объясняется упорство и, такъ сказать, обратныя фанатизмъ энциклопедистовъ, которые были опасне своихъ предшественниковъ, англійскихъ деистовъ. Въ Англіи англиканская церковь не была такъ систематично враждебна всякому общественному прогрессу, какъ французскій католицизмъ, ея доктрины были боле растяжимы, и слдовательно, легче согласовались съ научнымъ прогрессомъ. Во Франціи католицизмъ, замкнувшись въ незыблемость своихъ догматовъ, воздвигалъ противъ философовъ, реформаторовъ, или просто ученыхъ настоящую священную стну, которая должна была навки оградить старинные нравы и взгляды. Слдовательно, чтобы проникнуть на площадь, надо было сначала напасть на это церковное укрпленіи. Чтобы пробитъ брешь въ этой стн, энциклопедисты построили военное орудіе, внутри котораго притаился скептицизмъ и критика.
Война велась съ обихъ сторонъ безъ пощады, такъ какъ враги были также непримиримы, какъ и ихъ принципы. Для однихъ разумъ былъ всмъ, для другихъ — вра. Первые все время призывали къ естественному состоянію, которое вторые считали грховнымъ. У нихъ была только одна общая идея, но она-то и создавала между ними вчное разногласіе, мшала воздать другъ другу должное. И католики, и философы были убждены, что существуетъ только одна истина, и при томъ чисто объективная, и воображали, что можно овладть ею вполн, только надо сильно захотть этого. Но когда дло доходило до способовъ изученія и познаванія этой истины, то они отходили другъ отъ друга также далеко, какъ небо далеко отъ вещи. Въ глазахъ теологовъ разумъ быль годенъ разв на то, чтобы подготовлять къ простому познаванію догматовъ, съ тому-же ирраціональныхъ. А философы напротивъ считали, что онъ долженъ растолковать вс загадки. Въ извстномъ отношеніи они въ душ оставались настоящими католиками и также врили во всемогущество разума, какъ ихъ противники врили во всемогущество божіе. У нихъ было политическое credo подчасъ довольно смутное, но на то такое же незыблемое, какъ и въ мечты объ идеальномъ обществ, построенномъ на разум, а также и credo философское, гд разумъ, и только онъ одинъ, предписывалъ первую и послднюю заповдь. Такимъ образомъ, они воздвигли противъ католическаго алтаря свой алтарь, и ихъ башня разума была также нетерпима и ревнива, какъ библейскій Іегова.
Такимъ образомъ, между двумя партіями загорлась своего рода религіозная война съ обычными спутниками: взаимной бранью, клеветой и доносами. Борьба затягивалась и разгоралась, благодаря искренности сражающихся. Конечно, въ обихъ партіяхъ были лицемры и, какъ всегда, личный интересъ укрплялъ вру каждаго отдльнаго человка. Несомннно, что былъ такой моментъ въ 1760 г., когда философы были полными хозяевами общественнаго мннія и когда было очень полезно принадлежать къ энциклопедіи. Но не надо забывать, что принадлежать къ духовенству было выгодно всегда. Благодаря энциклопедіи можно было составить себ имя и сдлаться академикомъ. Но не они производили въ архіепископы. Ну, а если въ XVIII в. и были еще ‘грязныя епископства’, какъ напримръ епископство въ Грасси, приносившее только пять тысячъ франковъ доходу, то было очень много другихъ съ отличными доходами. Въ Париж архіепископъ получалъ 600.000 ливровъ ренты.
Но оставимъ въ сторон лицемрныхъ или развратныхъ представителей обихъ партій и займемся наиболе уважаемыми изъ прелатовъ, боровшихся съ энциклопедіей, напримръ Хрисгофоромъ де-Бомонъ, чья добродтель равнялась его воинственному пылу. А также наиболе почтенными энциклопедистами, врод благороднаго шевалье де Жокуръ, котораго анти-энциклопедисты охотно переманили бы изъ вражескаго стана. Но именно убжденные католики и искренніе философы, въ силу своихъ принциповъ, не довряли, а, слдовательно, и презирали другъ друга. Такъ какъ истины, которыя мы познаемъ при помощи здраваго смысла или разума, не только очень ясны, но кажутся, по крайней мр съ перваго взгляда, вполн очевидными, то философы не могли допустить, что можно искренно отрицать очевидность, когда довольно открыть глаза, чтобы видть ее? И это разсужденье казалось имъ тмъ неотразиме, что оно опиралось на ихъ полное незнаніе того, чмъ была религія въ эпоху вры, для философа средніе вка были только долгой ночью, кое гд озаренной огнемъ костровъ. Отсюда они логически выводили, что священники неизбжно были обманщиками. А католики, въ свою очередь, считали, что философы не хотятъ видть ослпительныхъ истинъ религіи. Вдь еще Боссюэ сказалъ: ‘тотъ, кто нападаетъ на религію, обнаруживаетъ чудовищный заблужденія и превратность чувствъ’. Философы, дерзко отрицавшіе самыя незыблемыя истины, тоже были мошенники и лгуны, и какъ философы не могли не высмивать и не бранить священниковъ, такъ и священники считали себя обязанными предавать ихъ анаем. Но тутъ все-таки философія была терпиме церкви. Она никого не проклинала. Правда, философы говорили, что вн энциклопедіи нтъ талантовъ, но они не говорили, что вн деизма нтъ спасенія. Мы видли, какую сложную систему философскихъ уловокъ создали авторы энциклопедіи, чтобы нападать на католическую церковь. Посмотримъ теперь, что длала церковь, чтобы прежде всего раскрыть тайныя намренія осторожныхъ энциклопедистовъ, и по мр того, какъ послдніе становились все смле, отразить ихъ нападки на эту церковь. Послдняя владла самыми разнообразными способами защиты и мы увидимъ, что она, съ неутомимымъ усердіемъ, пользовалась ими.
Прежде всего, въ качеств организованнаго сословія, духовенство торжественно доложило о развитіи неврія на своемъ общемъ създ. Оно подносило королю даръ, но разсчитывало получить за это награду, въ вид суровыхъ преслдованіи, направленныхъ противъ философовъ и противъ еретиковъ. Баррюэль могъ съ чувствомъ удовлетворенья сказать, что ‘съ 1750 г. (т.-е. съ появленія энциклопедіи) не было вы одного създа духовенства, гд престолъ и магистратура ни предупреждались бы о прогресс философизма’. Два изъ этихъ създовъ заслуживаютъ нашего вниманія, такъ какъ на нихъ особенно усердно доносилось o невріи, и докладъ этотъ, милостиво принятый королемъ и парламентомъ, на время задержалъ пропаганду и разъярилъ. философовъ. это създы 1758 и 1770 г.
Въ 1758 г. създъ поручилъ епископу Валенціи прочесть королю записку, гд были изложены стованья духовенства на ‘вредныя книги’, въ особенности на т, которыя написаны по внушенію ‘горделивой философіи’. Дйствительно, философы могли возгордиться, такъ какъ даже по свидтельству представителя церкви ихъ произведенія, ‘благодаря своему остроумію’, пользовались большими успхами. Надо замтить, что хотя тутъ и говорится о ‘соблазнительной прелести’ и успх философскихъ писаній, но ихъ пока обвиняютъ только въ робкихъ поползновеніяхъ къ деизму и къ естественной религіи: ‘религія безъ обрядовъ и божество равнодушное къ человческимъ дяніямъ’. На създ 1770 г. пойдетъ рчь о совершенно другихъ вещахъ.
Энциклопедія закончена за пять лтъ до него, но война съ суевріемъ продолжается еще боле ожесточенно, ища боле опаснымъ оружіемъ. Теперь противъ католичества направлено не тяжелое боевое орудіе энциклопедіи, орудіе къ тому же очень дорогое, которое проникаетъ только въ богатые дома и можетъ быть закончено только съ разршенія короля. Теперь пошли въ ходъ маленькіе, карманные пистолеты, какъ говорилъ Вальтеръ, неутомимый и искусный производитель этимъ пистолетиковъ. Эти маленькія киники, тоже словари, только карманные, брошюрки, легкія и по всу и по слогу. Он обходятся безъ королевской привилегіи, незамтно проносятся подъ плащомъ и дерзко красуются въ салонахъ модныхъ дамъ. За ними привлекательность запретнаго плода, да кром того они, слдуя рецепту ‘патріарха’, пишутся ‘коротко, но пикантно’.
Но до сихъ поръ единственной цлью этихъ безчисленныхъ описаній было ‘нападать на старый порядокъ, пошатнутъ зданіе, воздвигнутое въ варварскія времена’. Когда философовъ спрашивали, чмъ же они замнять старый порядокъ, католичество и его служителей, прежній общественный строй и его привилегіи, то до сихъ поръ они отвчали вмст съ Вольтеромъ: ‘прежде чмъ строить, надо расчистить мсто’.
И вотъ въ 1770 г. появляется произведеніе боле принципіальное, чмъ другія. Здсь авторъ не довольствуется отрицаніемъ и разрушеніемъ но хочетъ поучать, онъ не только говоритъ, но что не надо врить, но и указываетъ, чмъ надо замстить суевріе и деспотизмъ. Это уже не мелочная критика и не ‘щелчки по суеврію’, это цлая философія, послдовательная и логичная, цлая новая система міра и общества, это ‘система природы’ Гольбаха.
Церковь сразу поняла значеніи этой книги и то, что она являлась логическимъ заключеніемъ философскаго направленія своего вка, хотя Вольтеръ а нкоторые другіе вполн искренно отрицали и опровергали ее. Но оба руководителя энциклопедіи Дидро и Даламберь именно приходятъ къ Гольбаху, если не въ своихъ печатныхъ произведеніяхъ, то по крайней мр въ ненапечатанныхъ рукописяхъ и въ исповдуемыхъ ими принципахъ. Безъ сомннія система Гольбаха встртила, какъ благочестиво надялся духовный създъ 1770 г., ‘противниковъ даже среди тхъ, кто, повидимому, вмст съ авторомъ боролся противъ религіи’. Но все-таки духовенство совершенно правильно утверждало, что Гольбахъ ‘выдалъ отвратительную тайну философіи’. Отнын эта тайна уже не заключалась, какъ въ 1758 г., въ непослдовательномъ и робкомъ деизм, тутъ была настоящая система, гд прямо высказывались опредленные принципы, изъ которыхъ спокойно длались очень важный заключенія. Такимъ образомъ мы видли весь путь, такъ быстро пройденный философіей. То, о чемъ нсколько лтъ тому назадъ не смли думать, теперь печатали и ‘законъ молчалъ и правительство не вырывало изъ рукъ поданныхъ короля чудовищные сборники всякихъ беззаконій’ {Записка королю о печатаніи вредныхъ книгъ: протоколы създовъ духовенствъ, 1770 г.}.
Въ виду такого безстыдства, такой поразительной безнаказанности, духовенство на създ 1770 г. подняло тревогу и обратилось съ послднимъ призывомъ къ королю, къ епископамъ и ко всмъ правоврнымъ французамъ. Прежде всего поручили епископу реймссому обратиться къ королю, отъ имени собравшагося духовенства, съ настойчивымъ воззваніемъ, въ которомъ онъ умолялъ его величество обуздать ‘эту высокомрную и великолпную философію, которая не желала больше прикрывать свои парадоксы соблазнительнымъ покрываломъ, но дерзала совершенно независимо устанавливать догматы’. Затмъ архіепископъ тулузскій, на засданіи 6 августа, торжественно предостерегалъ всхъ правоврныхъ французовъ сколь опасенъ скептицизмъ. Это предостереженіе было напечатано и аббатъ Дюло представилъ его королю, королевской семь и главнйшимъ придворнымъ въ Компьэн. Герцогъ де ла Врильеръ, извстный ‘охотникъ’ на гугенотовъ, уврилъ аббата Дюло, что онъ, больше чмъ когда бы то ни было стремится ‘остановить наплывъ нечестивыхъ сочиненій’. И аббатъ, отдавая създу отчетъ въ своемъ полномочіи, могъ сообщить имъ пріятную новость: цлый тюкъ вредныхъ книгъ былъ только что арестованъ, преступники были присуждены къ унизительному заключенію.
Но къ этому времени уже вс были одинаково преступны и не только весь Парижъ, но если не принять особенно суровыхъ мръ, то скоро и вс Франція. Епископы, собравшіеся со всхъ концовъ королевства, выяснили это създу, а създъ взялся передать это королю въ записк, которая является послднимъ, но особенно почтительнымъ предостереженіемъ. Они горько упрекали беззаботное правительство, которое не защищалось, или врне, такъ какъ опасность была совсмъ близка, — не спасалось ‘отъ этого потока, проникшаго въ глубь провинціи. Каждый городъ, каждое мстечко заражено скептицизмомъ. А вмст съ врой погаснутъ навсегда любовь и врность къ монарху’. Въ записк очень ловко упоминалось, что представители духовенства приносятъ къ стонамъ монарха своя мольбы и ‘глубокую скорбь’ не только какъ ‘епископы, которымъ поручена охрана церкви, но и какъ члены государства, гд они являются первымъ сословіемъ’, а, слдовательно, и лучшей охраной трона.
Нельзя однако сказать, чтобы тогда былъ недостатокъ въ законахъ, стсняющихъ книжную торговлю, или въ надзор за распространеніемъ вредныхъ книгъ. Вдь писатель завислъ отъ эдиктовъ короля, отъ запрещеній совта и парламента, а въ выраженіи своихъ мыслей онъ былъ подчиненъ произволу господина главнаго директора по дламъ печати, уже не говоря о цензорахъ и членахъ синдикальныхъ палатъ. Но къ чему служатъ какъ лучшіе законы, такъ и самые стснительные, если ихъ то примняютъ, то нтъ, если правительство сегодня хочетъ удовлетворить парламентъ или духовенство, а завтра желаетъ досадить ему, подавляя или допуская философскія вольности. ‘Сколько было книгъ, государь, — съ грустью говорятъ уполномоченный духовенства, — которыя за послднее время не были задержаны мастью? И самыя нечестивыя книги остаются безнаказанными и авторъ ‘Системы природы’ спокойно наслаждается небомъ, которое онъ оскорбилъ, и родиной, которую онъ развращаетъ! Какъ это возможно, что столь возмутительныя книги продаются въ вашей столиц, едва-ли не у дверей вашего дворца’? Скептицизмъ пользуется и такими уловками, на которыя вотще духовенство указываетъ королю. Когда они хотятъ издать какое-нибудь ‘скандальное’ произведеніе, ‘они печатаютъ его отъ имени автора, умершаго нсколько лтъ тому назадъ’. Дйствительно, Вольтеръ воскресилъ и обезсмертилъ такимъ образомъ не мало авторовъ умершихъ и совсмъ забытымъ. Замтимъ только, что публика сразу узнавала ‘Фернейскую манну’ и набрасывалась на нее. Не то было съ произведеніями булочной Мишель Рей и читатели долго не знали, что настоящее имя поставщика Мирабо (Mirabaad) было — Гольбахъ. Слдовательно, не легко было исполнить требованіе духовенства и наказать ‘настоящаго автора ‘Системы природы’. Но, можетъ быть, слдовало бы послушаться духовенства, когда оно возмущалось ‘молчаливымъ разршеніемъ такихъ произведенія, которымъ не осмлилось бы дать явнаго разршенія?’ Благодаря этому молчаливому позволенью, правительство давало возможность авторамъ непристойныхъ или мятежныхъ сочиненій обходить королевскую привилегію, безъ которой по закону во Францію не могла появиться ни одна книга. Надо было только помстить на заглавномъ мст книги, что она напечатана заграницей и тогда, какъ цензоръ, такъ и директоръ по дламъ печати, любезно старались же мшать ея успху. Бывало и такъ, — духовенство жаловалось на это королю, — что передъ осужденной книгой закрывали ворота столицы, но оставляли за ней доступъ во вс остальныя части королевства. Наконецъ духовенство увряло, что нердко ‘жадные и недобросовстные приказчики распоряжались конфискованными книгами’ и продавали ихъ съ большой выгодой. Кажется, дальше не могла идти анархія въ длахъ печати? Правительство, которому измняютъ его чиновники, которое это знаетъ и допускаетъ, и не можетъ, или не хочетъ бороться съ такими злоупотребленіями, такое правительство осуждено на близкую гибель.
Къ несчастью записка духовенства опоздала. Уже не было возможности задержать скептицизмъ. По словамъ самой записки ‘зараза успла развратить вс сердца и создать въ конц концовъ общій національный духъ’.
Но если государство проявило свою слабость, недостаточно преслдуя вредныя книги, то и церковь, въ свою очередь, обезсилила и уронила себя своими внутренними раздорами, точно стараясь обезпечить торжество своимъ противниковъ. Конечно, въ борьб съ невріемъ янсенисты и іезуиты наперерывъ старались самымъ убдительнымъ образомъ доказать свое усердіе въ отмщеніи за Бога. Но разв разрозненныя усилія этихъ двухъ большихъ партій, которыя въ сущности были больше ожесточены другъ противъ друга, чмъ противъ общаго врага, могли совладать съ философіей и остановить ея устрашающее развитіе?
На жалобы създа духовенства въ 1758 г. король отмтилъ, какъ настоящій старшій сынъ католической церкви: духовенство можетъ быть уврено, что, стараясь ‘поправить пагубное дйствіе свободы мысли и писанія, оно будетъ поступать согласно желаніямъ короля и найдетъ въ немъ необходимую опору и покровительство’. Такія неопредленныя общанія дйствовать репрессіей противъ вредныхъ книгъ не причинили бы особеннаго вреда собственно энциклопедіи, если бы парламентъ въ свою очередь не объявилъ бы ей войну. Нсколько мсяцевъ спустя посл оффиціальнаго обращенія духовенства къ королю, генералъ прокуроръ, Омеръ Жоли де Флери, произнесъ противъ энциклопедіи пылкій обвинительный актъ. Эта записка, напыщенная до смшного, вызвала на тщедушную некрасивую фигуру прокурора цлый градъ шутокъ и эпиграммъ, посыпавшихся изъ Фернея, т.-е. съ этихъ поръ имя Омера веселитъ всхъ читателей переписки Вольтера. Нападки прокурора на энциклопедію были ни особенно честны, во довольно ловки. Въ начал изданія они приписывали энциклопедіи солидарность съ тезисами аббата де Прада, подъ тмъ предлогомъ, что аббатъ сотрудничалъ въ Энциклопедіи. Точно также этотъ словарь долженъ былъ отвчать за все, что Гельвецій написалъ въ своей книг, подъ тмъ, еще худшимъ, предлогомъ, что Гельвецій былъ другъ философовъ. А между тмъ Гельвецій не писалъ ни строчки въ энциклопедіи. Кром того нкоторые изъ нихъ, какъ напримръ Дидро, сильно нападали на него за его ‘парадоксы’, а другіе, въ особенности Вольтеръ, высмивали ‘басни, переполнявшія эту книгу’. Словомъ, вс философская партія не признавала его, онъ далеко не быть ея врнымъ выразителемъ, и напрасно въ то время вс повторяли, что онъ ‘высказалъ тайну философовъ’. Но эти два произведенія умышленно смшивали и предавали ихъ огульному осужденію. Въ этомъ и состояла обычная тактика анти-энциклопедистовъ. Не находя въ энциклопедіи тхъ, достойныхъ вислицы словъ, которыхъ они искали въ ней они будутъ черпать обими руками то у Гельвеція, то у Гольбаха. При этомъ они не станутъ доказывать, что извстно теоріи энциклопедіи могутъ привести къ Гольбаху или Гельвецію, — что было бы вполн законно. Они возьмутъ только у обоихъ авторовъ самыя сильныя выраженія, самыя личныя идеи и коварно пристегнутъ ихъ, въ качеств доказательствъ, къ обвинительному акту, который она пишутъ противъ энциклопедіи. Утверждать, что книга ‘О дух’ есть ‘сокращенная энциклопедія’, какъ предательски говорилъ Омеръ, — трудно придумать что-нибудь произвольне и лживе. А между тмъ именно это несправедливое смшеніе заставило парламентъ наложить запрещеніе на большой словарь и даже какъ будто оправдывало эту мру. Такимъ образомъ жалобы духовенства на упадокъ вры пробудили воинственный пылъ парламента, всегда готоваго воевать противъ новшества, а парламентское осужденіе повлекло за собой уничтоженіе привилегіи, выданной энциклопедіи. Энциклопедія временно перестала ‘позорить націю’ и Омеръ могъ отдохнуть. Онъ еще не задушилъ ‘гидру оспопрививанія’, но уже сокрушалъ гидру философіи.
Къ несчастью въ XVIII вк гидра философіи плодится очень быстро и ‘на мсто срзанной головы выростаютъ тысячи другихъ’. Въ 1770 г. създъ духовенства, главнымъ образомъ, подъ вліяніемъ епископа дю-Пюи, де-Помпиньяка и богослова Бержье, снова умоляетъ короля обуздать наплывъ антикатолическихъ произведеній. Мы видли, что епископы наложили свои жалобы въ записк, ‘предостерегая противъ пагубности и неврія’. И снова король передалъ эту записку парламенту. Генералъ-прокуроръ Сетье, отличавшійся только ‘обременительной полнотой и гнусавымъ голосомъ’, обратился ‘въ борца за правое дло’. Воскликнувъ въ подражаніе древнимъ: ‘Докол же будутъ злоупотреблять нашимъ терпніемъ’, Сетье, вооружившись самыми смлыми мстами изъ только что появившейся ‘Системы природы’, старался доказать, что т, кто попадаетъ на католичество, подрываютъ основы государства: ‘Врагъ церкви — врагъ людей и общества’, такъ какъ тсная, неразрывная цпь ‘связываетъ католика съ гражданиномъ’. Философія почувствуетъ себя удовлетворенной только тогда, ‘когда она передастъ исполнительную власть въ руки большинства, (мы уже видли, что это ложь), когда она уничтожитъ необходимое неравенство сословій и состояній, и принизивъ власть короля, повергнетъ весь міръ въ анархію’.
Какое же дйствіе произвела эта пылкая прокурорская рчь? ‘Система природы’, такъ же какъ и вс другіе книги, которыя клеймилъ этотъ толстый циникъ Сетье, была осуждена на сожженіе, что обезпечило ея успхъ. И если какъ угодно прочесть всю краснорчивую тираду господина генералъ-прокурора, то знаете ли вы, гд она напечатана цликомъ? Въ конц ‘Системы природы’, изданіе 1770 г.! ‘Когда произносятъ надъ книгой запрещеніе, наборщики говоритъ: отлично, значитъ, будетъ еще одно изданіе’ {Дидро.}.
Мы разсмотрли всхъ ршительно враговъ энциклопедіи. Но чего же они добились? Въ исторіи энциклопедіи можно насчитать три ‘преслдованія’. Первое (1749 г.), когда энциклопедія, готовится къ печати, направлено не прямо противъ нея. Правда Дидро, сидитъ въ Вижэни въ заключеніи, но больше какъ авторъ ‘Писемъ о слпыхъ’. И ему позволяютъ работать для издателей энциклопедіи. Позже, въ 1752 г., государственный совтъ наложилъ на энциклопедію запрещеніе въ законномъ порядк. Но само правительство отмняетъ этотъ приговоръ и вскор предлагаетъ Дидро снова взяться за дло. ‘Повидимому правительству угодно, чтобы это предпріятіе было закончено’, и Даламберъ заявляетъ въ 1753 г., что ‘довріе министерства успокаиваетъ его’. Затмъ для энциклопедистовъ наступаетъ довольно длинный мирный періодъ: ‘Съ 1753 г. по 1757 г. сотрудники энциклопедіи пользовались довольно большимъ спокойствіемъ’ {Даламберъ.}. Въ третій разъ въ 1759 г. на энциклопедію былъ вынужденъ наложить наказаніе Ламоньонъ, но онъ сдлалъ это не по чувству вражды къ писателямъ, а чтобы защитить свои прерогативы противъ парламента, обвинявшаго энциклопедію. на время привилегія была отнята. Въ общемъ все-таки вся энциклопедія цликомъ, вс 28 томовъ, вышли съ королевской привилегіей. Больше того, послдніе тома появились съ особаго разршенія правительства.
Но тогда чего же энциклопедисты вчно жаловались, вчно вопили, что ихъ преслдуютъ? ‘Не меня (Сократа) но Анита и Мелита надо пожалть’ {Дидро.}. Дло въ томъ, что энциклопедисты не довольствовались тмъ, что ихъ терпли, они жаждали правительственнаго покровительства. ‘Необходимо, чтобы правительство пожелало оказать ему (словарю) могущественную и постоянную поддержку противъ враговъ’ {‘Энциклопедія’.}. И когда изданіе было закончено, Кондорсэ писалъ Тюрго: ‘Приложеніе къ энциклопедіи выйдетъ въ Бульон, чтобы увеличить славу вашего народа и еще больше опозорить тхъ, кто долженъ былъ покровительствовать этому предпріятію, а не преслдовать его’.
Мы уже говорили о стремленіи философовъ заручиться покровительствомъ короля. Три враждебныя партіи: члены парламента, іезуиты и философы спорятъ о первенств, т.-е. о томъ, кто кого раздавить. Какъ извстно, іезуиты пали, съ ними обращались хуже всего и можно сказать, что только ихъ дйствительно гнали. Запрещеніе и уничтоженіе книгъ, заключеніе философовъ въ Бастилію, все это ничто, въ сравненіи съ тми страданіями, которымъ подвергали іезуитовъ, и даже Даламберъ не могъ не высказать состраданія къ нимъ въ своей книг ‘Разрушеніе іезуитовъ’. Лалли-Толендаль правдиво разсказываетъ объ ихъ изгнаніи въ стать, напечатанной въ ‘Меркуріи’ (25-го января 1806 г.). Приведемъ изъ нея краткую выдержку: ‘Теперь мы уже можемъ утверждать, что разрушеніе іезуитскаго ордена было дломъ партіи, а не справедливости. Это было надменной и мстительной побдой судебной власти надъ властью церковной. Война была вызвана пустяшными причинами, но велась она варварскимъ способомъ. Выгнать не только изъ дому, но даже изъ предловъ родины нсколько тысячъ подданныхъ за какія-нибудь метафоры, общія всмъ монашескимъ орденамъ, за пыльныя книжонки, написанныя сто лтъ тому назадъ, когда вс казуисты исповдывали одну доктрину, — такое изгнаніе — поступокъ столько же произвольный, сколько деспотическій’.
Что касается энциклопедистовъ и тхъ, кто и сейчасъ съ искреннимъ негодованіемъ повторяетъ ихъ протесты и іереміады, отлично разсчитанныя на то, чтобы заинтересовать въ свою пользу общественное мнніе того времени, мы отошлемъ ихъ къ самому Дидро, который писалъ Фальконэ по поводу энциклопедіи: ‘Мой другъ, эти люди забавлялись тмъ, что посадили меня въ Форъ-Лэвекъ, когда я говорю ‘эти люди’, я хоть убей не знаю хорошенько, о комъ я говорю’. Также и мы: когда мы бранили ‘гонителей’ энциклопедіи, мы должны сознаться, что точно не знаемъ, о комъ мы хотимъ говорить.

III. Защитники престола и церкви. Богословы, міряне.

Противники энциклопедіи не довольствовались тмъ, что давали ей, такъ сказать, генеральныя сраженія въ торжественныхъ засданіяхъ, гд духовенство или парламентъ говорили отъ лица всей французской церкви или всей магистратуры. Они кром того противупоставили все растущей арміи энциклопедистовъ цлый легіонъ борцовъ, которые спускались на арену въ одиночку и нападали на ‘чудовище’ каждый по своему и своимъ оружіемъ, кто устно, кто печатно. Одни изъ писателей католической партіи добросовстно составляли длинныя дидактическія сочиненія, а другіе, подчиняясь мод, наскоро стряпали короткіе памфлеты, сатирическія брошюрки или комедіи. Было бы слишкомъ долго перечислять всхъ антиэнциклопедистовъ и слишкомъ скучно разбирать вс произведенія, направленныя противъ энциклопедіи и уже давно преданныя справедливому забвенію. Но чтобы хоть немного принести въ порядокъ это хаотическое сборище разнообразныхъ книгъ и брошюръ, мы постараемся прежде всего раздлить противниковъ философіи на дв категоріи, на духовенство и мірянъ. Потомъ мы сгруппируемъ ихъ по роду ихъ сочиненій и, наконецъ, сдлаемъ оцнку самыхъ характерныхъ произведеній. Начнемъ съ церковной милиціи, а въ слдующей глав займемся свтскими писателями.
Мы можемъ впередъ сказать, что церковные писатели во многихъ отношеніяхъ окажутся ниже своихъ противниковъ. Прежде всего философы нападаютъ и уже въ силу этого имютъ преимущества надъ тми, кто защищается. Въ данномъ случа, эти преимущества тмъ сильне, что философы пускаютъ въ ходъ самое опасное оружіе: насмшку. Вдь гораздо трудне побдоносно отразить насмшку, худую мы хорошую, чмъ удачно сострить и вызвать одобреніе особенно французскихъ читателей.
Прибавьте сюда, что насмшки надъ католичествомъ и его служителями всегда встрчали благосклонный пріемъ у французовъ, которые даже въ средніе вка были не столько религіозны, сколько набожны. А въ эпоху энциклопедіи эти насмшки особенно быстро находили внимательныя уши, чтобы слушать, и услужливые языки, чтобы ихъ распространять. Прошли т времена, когда народъ толпой наполнялъ церкви. Не говоря уже о все увеличивающемся числ поклонниковъ Ваала, сколько было такихъ, которые забывали Бога, хотя и постыдились бы открыто сознаться въ этомъ. Въ XVII в. при богомольномъ корол вс были богомольны, но когда по всей стран распространилось модное невріе, почти вс роковымъ образомъ теряли вру.
Больше того, въ силу непобдимой наклонности нашей слабой природы дйствовать и даже думать, какъ дйствуютъ и думаютъ окружающіе, сами священники, въ особенности въ Париж, представители высшаго духовенства, чувствовали, что ихъ незыблемая вра колеблется. А безъ нея они не могли громить съ каедры, какъ это длали Бурдалу и Боссюэ, дерзкіе порывы свободной мысли. Извстна шутка Шамфора: ‘Простой священникъ долженъ слегка врить, иначе его сочтутъ лицемромъ, но въ немъ не должно быть излишней увренности, иначе его сочтутъ нетерпимымъ. Напротивъ, старшій викарій можетъ при случа пошутить надъ врой, епископъ даже посмяться, а кардиналъ подчеркнуть остроту насмшки’. Эта штука довольно точно рисуетъ намъ настроеніе многихъ духовныхъ лицъ. Дйствительно, въ этотъ вкъ резонерства кто же, даже въ лон католической церкви, даже среди ея защитниковъ, не былъ слегка философомъ? Гд же было тогда искать вры достаточно твердой, чтобы она оставалась неуязвимой и передъ холодной ироніей Монтескьё, и передъ пылкими нападками Дидро, и передъ неотразимымъ балагурствомь Вольтера? ‘Много ли найдется, — говоритъ Мерсье, — епископовъ, аббатовъ и канониковъ, хорошо изучившихъ свой требникъ’? Самъ Нонатъ, въ 1772 г., груститъ, что ‘философскій духъ проникъ даже въ монастыри’.
Правда, это время было особенно богато чудесами. Но это были чудеса, исходящія отъ больныхъ фанатиковъ, они не прославляли церковь, а только роняли ее. Когда выставляли на показъ ‘женщинъ, которыя лежатъ на земл, а три или четыре человка становятся имъ на животъ’, — какъ описываетъ Барбье, то такое зрлище врядъ-ли могло обратить неврующихъ, а скоре только разсмшить ихъ. Извстно, что непристойный фанатизмъ плодитъ атеистовъ. Прибавимъ для памяти, такъ какъ это слишкомъ извстный фактъ, что многіе представители духовенства вели самый скандальный образъ жизни. ‘Вс священники должны были бы быть хорошими, а среди нихъ было много распутныхъ’, — признается Баррюэль. У многихъ галантныхъ прелатовъ распутство доходило до такихъ предловъ, что казалось, самъ Богъ долженъ отказаться отъ такихъ служителей. ‘Сколько людей, — съ грустью говорить аббатъ Нонатъ, — обязаны своей силой и богатствомъ только священной охран церкви’. Неизвстный авторъ книги ‘Нашъ вкъ’, изданной въ 1760 г., имлъ право сказать: ‘Для духовенства есть три способа добиться почетнаго мста: женщины, іезуиты и добродтель. При помощи женщинъ дорога короче всего, черезъ іезуитовъ — врне всего: черезъ добродтель — рже всего’. Таковы были, конечно, за нкоторыми очень почтенными исключеніями, нравы и вра духовенства, въ особенности высшаго, во второй половин XVIII вка.
Итакъ, церковь, и безъ того ослабленная, еще обезсилила себя внутренными раздорами, и Вольтеръ правильно находилъ, что споры между янсенистами и молинистами причинили христіанству больше вреда, чмъ могли бы причинить четыре императора врод Юстиніана. Мы уже говорили, на сколько эти споры были на руку философамъ. Волкъ (янсенисты) жаловался на лису (іезуиты) и, какъ въ басн, никогда еще ‘боле путанное происшествіе’ не докладывалось на судъ общественнаго мннія, какъ вс эти тонкія препирательства за и противъ буллы Unigenitus. И обезьяна, — если угодно самъ Вольтеръ, — могъ съ обычной ужимкой сказать имъ:— ‘И оба вы платите штрафъ’.
Наконецъ, была послдняя, и самая важная, причина, почему положеніе духовенства было боле невыгодное. Въ стран, гд больше, чмъ гд бы то ни было, обращаютъ вниманія на способность и умніе хорошо говорить, въ стран, гд не любятъ плохихъ рчей даже о Бог, церковь не выдвинула ни выдающагося оратора, ни выдающагося писателя. Такъ какъ мы уже сравнивали энциклопедію съ легендарнымъ троянскимь конемъ, то можно прибавить, что во всемъ войск защитниковъ церкви не было ни одного воина, которой могъ бы спасти ‘священный градъ Трою’. Когда въ XVII вк въ Англіи деисты возстали противъ установленной церкви, то ихъ удары не только отражались, но и возвращались съ лихвой такими людьми, какъ Берклей и Аддиссонъ, т. е. лучшими писателями того времени. А деисты выходили изъ рядовъ заурядныхъ журналистовъ, врод Толана, или изъ простыхъ рабочихъ, врод Чебба. Во Франціи существовало обратное отношеніе партій и по таланту, и по знаменитости. Враги церкви были — Дидро, Вольтеръ, Даламберъ, а защитники, — достаточно назвать ихъ имена, чтобы неравенства битвы стали очевидны, — назывались Шоме, Донатъ, Помпиньянъ. Конечно, вступая въ битву, пылая искреннимъ усердіемъ, они разсчитывали, что Богъ поможетъ имъ и призывали его на помощь. Такъ поступилъ Нонать, когда этотъ новый Давидъ собирался бороться съ филистимляниномъ Вольтеромъ, опозорившимъ Израиля. Только Давидъ, идя на Голіаа, могъ уже гордиться тмъ, что убилъ льва и медвдя и умлъ держать въ рукахъ тяжелый мечъ Саула. У Ноната же и ему подобныхъ не было ни силы, ни оружія Давида. Но, надо сознаться, они обладаютъ его храбростью, а нкоторые изъ нихъ и его ловкостью въ метаніи пращи. Этого достаточно, чтобы заинтересовать насъ борьбой, которая къ тому же представляетъ выдающееся явленіе въ исторіи идей. Мы будемъ здсь свидтелями одной изъ самыхъ ршительныхъ битвъ между разумомъ и врой.
Въ этой битв, къ тому же, защитники церкви пользуются оружіемъ, употребленіе котораго воспрещено философамъ: правомъ слова. Конечно, философы могутъ разглагольствовать въ философскихъ салонахъ и не упускаютъ случая длать это. Но тамъ число слушателей очень ограничено, и они не всегда доброжелательны. Кром того, философы могутъ, — и какъ ловко пользуются они этими пріемами, — проводить свои теоріи въ драматическихъ произведеніяхъ, а публика отлично примняетъ это къ текущимъ событіямъ. Но ихъ нападки почти всегда косвенны, прикрыты общими мстами и декламаціей. Конечно, это не длаетъ ихъ совсмъ безобидными, но все-таки это мене опасно, чмъ открытое нападеніе. И только въ 1784 г., когда общественное мнніе выростетъ и укрпится, раздадутся со сцены (мы знаемъ, какой борьбы это стояло изворотливому Бомарже) прямыя нападки, и бичующія сатирическія выходки Фигаро.
Но церковные проповдники не дожидались этого года, чтобы съ кафедры нападать на философскую ересь, позорить ее и доносить властямъ объ ея пагубныхъ послдствіяхъ. Въ 1760 г. уже аббатъ Кавейракъ и аббатъ Лаба, потомъ отецъ Невильу св. Августина, пророчествовали о близости революціи, а отецъ Борегаръ въ Нотръ Дамъ изображали философовъ ‘съ топоромъ и молоткомъ въ рукахъ, разрушающихъ и церковь, и престолъ’.
Мы не знаемъ всхъ этихъ горячихъ филиппикъ противъ философіи, но намъ легко представить себ ихъ идеи и стиль, это были подражанія богословскимъ сочиненіямъ, о которыхъ мы будемъ говорить ниже. Что же касается вліянія этихъ проповдей, котораго, конечно, и добивались составители ихъ, то, повидимому, оно не отражалось на большой публик. Если судить по моднымъ взглядамъ той эпохи, хотя это, конечно, поверхностное указаніе, а также и по свидтельству современниковъ, то въ XVIII в. церкви посщались не очень усердно.
Правда, устныя поученія, или, врне, устная полемика, не сводилась къ однимъ только проповдямъ. Отцы еще навщали добрыхъ католиковъ и давали уроки катихизиса. На этихъ урокахъ духовенство, какъ видно по произведеніямъ богослововъ того времени, опровергало философскія доктрины. Наконецъ, торжественно съ каедры читались епископскія посланія и пасторскія наставленія. Пламенный архіепископъ парижскій, Христофоръ де Бомонъ, открылъ огонь въ своемъ посланій противъ аббата де-Прада, главное преступленіе котораго заключалось въ сотрудничеств въ энциклопедіи. Затмъ, по мр того, какъ энциклопедія выходила томъ за томомъ, а атеистическія книги размножались, появлялись и другія воззванія. Вс они похожа и по форм, и по основ, они гремятъ противъ сочинителей, которые хотятъ своими ‘отвратительными’ или ‘чудовищными’ ученіями ‘нарушить спокойствіе государства и возмутить подданныхъ противъ власти и особы монарха’ {Посланіе X. до-Бомонъ.}. По мр того, какъ философизмъ подымаетъ голову, растетъ, если ни краснорчіе, то гнвъ епископовъ и они гремятъ противъ ‘безграничной надменности, безконечной терпимости философовъ и ихъ стремленія преувеличить свободу совсти’. Скептицизмъ философовъ — это просто ‘школа преступленій’, ихъ нравы отличаются ‘скандальной безпорядочностью’. Такъ епископъ города Пюи Ле-Франкъ де-Помпиньякъ говоритъ о ‘лже-философіи современныхъ нечестивцевъ’. Ему можно было бы отвтить извстными стихами его брата: ‘Безсильные крики, смшная ярость’.
Философія между тмъ шла своей дорогой и продолжала проливать потоки свта на вс увеличивающуюся толпу сомнвавшихся. По улицамъ Парижа расклеивали посланія архіепископовъ противъ вредныхъ книгъ, и въ этихъ же посланіяхъ тутъ же запрещалось сть въ посту яйца и рыбу. ‘А тутъ-же на улицахъ на расхватъ раскупались книги, преданныя анаем, и передъ Пасхой вс спокойно ли щукъ, форелей и водяныхъ курочекъ’. Даже желудки длались все мене и мене религіозны, а это очень важно у народа, привязаннаго ни столько къ истин, сколько къ обрядамъ религіи. Чтобы остановить упадокъ религіозности, надо было противупоставить книгамъ философовъ лучшія книги, боле правдивыя и боле убдительныя. Надо было и указать насколько заблуждаются мнимые ученые энциклопедисты, а на шутки надъ врой и духовенствомъ отвтить такими же остроумными шутками надъ философіей и философами. Мы увидимъ, какъ. храбро берутся за это ученые и памфлетисты религіозной партіи.
Въ борьб съ реформаціей выступилъ цлый легіонъ католическихъ толкователей библіи. Гюртеръ считаетъ, что между 1663 и 1660 годами ихъ было боле трехсотъ, это былъ золотой вкъ католическаго толкованія библіи, въ теченіе этого періода надо было доказать реформатамъ, что римская церковь всегда врно понимала и должнымъ образомъ передавала библію, на которую всегда ссылались реформаты, точно они одни открыли ей значеніе и красоту. Возможно, что католическіе толкователи того времени были и учены, и трудолюбивы, и спасая старую вру. удачно воспользовались нкоторыми лучшими завоеваніями гуманистовъ, какъ это сдлали и протестанты, создавая новую религію. Возможно, что католики съумли примнять исторію, археологію и новыя филологическія изслдованія къ своему толкованію святого писанія, такъ что ихъ работы заслуживаютъ вниманія нашихъ богослововъ. Но тмъ не мене врно то, что католическая церковь уже тогда не допускала въ своихъ защитникахъ настоящей самостоятельности. Она поставила изученіе библіи въ строгія границы, установивъ на своихъ соборахъ на вки вковъ незыблемый уставъ. Надо было, безъ всякихъ разсужденій, почитать вс книги, признанныя на Тріентскомъ собор каноническими, неисполнившій это подвергался анаем.
Протестанты распадались на множество соперничающихъ между собою сектъ, въ противоположность имъ Тріентскій соборъ громогласно и съ гордостью утверждалъ, что католики единодушны и врны не только духу, во и букв каноническихъ книгъ. Отнын ни только догматы длались незыблемы, но и всякое толкованіе текстовъ становилось безполезнымъ и даже преступнымъ. Оставалось только выяснить себ разъ на всегда установленное католическое толкованіе. Въ слдующемъ вк янсенисты по опыту узнаютъ, какъ дорого стоитъ самостоятельное пониманіе того, что разъ на всегда и для всхъ установлено традиціей. ‘Булла ‘Unigenitus’ 1713 г. сдлала католицизмъ замкнутымъ, такъ какъ въ ней отрицается разсужденіе’ {Брюнетьеръ. ‘Критическія этюды по исторіи французской литературы’.}. Поэтому забота и честь научнаго толкованія текстовъ будетъ предоставлена нмцамъ, хотя Ришаръ Симонъ сдлалъ бы это на цлое столтіе раньше, если бы церковь не прервала такъ грубо его искусную работу. Какъ извстно, Боссюэ представилъ канцлеру книгу Симона ‘Критика Ветхаго Завта’, ‘какъ нечестивый сборникъ, оплотъ разврата’. Тогда де Рейни сжегъ вс 1.500 экземпляровъ и сдлалъ это, какъ съ радостью разсказываетъ Боссюэ, ‘вопреки привилегіи, выданной по ошибк’. Конечно, проще всего и каноничне придерживаться латинской библіи, единственной книги, которую читало духовенство времени энциклопедіи, такъ какъ въ теченіе XVIII вка, для многихъ тысячъ французскихъ священниковъ не было напечатано ни одной греческой библіи.
Впрочемъ, существовалъ французскій переводъ библіи съ комментаріями, очень распространенный за то время, его сдлалъ въ 1707 г. Донъ-Кальмэ. Правда, когда появилась энциклопедія, католичеству нужны были не толкователи и ученые, а защитники, даже памфлетисты, способные отстаивать его и платить врагамъ ударомъ за ударъ. У католической церкви было достаточно такихъ защитниковъ, но у послднихъ было мало таланта. Если читать безъ предвзятаго мннія, даже съ тайнымъ желаніемъ противупоставить философамъ достойныхъ противниковъ, вс многочисленныя и толстыя сочиненія католическихъ писателей того времени, то невольно пожалешь, что Богъ исполнитъ молитву Вольтера: ‘Господи! сдлай нашихъ враговъ какъ можно скучне’.
Было бы, однако, несправедливо думать, что эти защитники католичества, даже слабйшіе изъ нихъ, не стоятъ выше смшной репутаціи, которую создать имъ Вольтеръ. Если Вольтеру и не удалось, при помощи клеветы, выдать ихъ всхъ за негодяевъ, то все-таки его насмшки обратили большинство изъ нихъ въ настоящихъ шутовъ. А въ сущности они, въ крайнемъ случа, были просто посредственными писателями, у которыхъ, на ихъ несчастье, намреніи стояли выше вдохновенія. Сдлаемъ бглый обзоръ ихъ нсколькихъ произведеніи, чтобы ознакомиться съ ихъ обычной манерой спорить и писать.
Для борьбы со скептицизмомъ они, по мр возможности, заимствуютъ отъ него легкое оружіе и тоже пашутъ коротенькими главами, не столько стараясь доказать истину, сколько выслживая чужія ошибки и доводя ихъ до нелпости. А чтобы подчеркнуть гнусность этихъ ошибокъ, они рисуютъ вс ужасныя бдствія, дйствительныя или вымышленныя, которыя это заблужденіе принесетъ обществу. Напримръ, говорятъ о томъ, во что обратится ‘общество матеріалистовъ?— Просто въ стаю тигровъ, пожирающихъ друга друга’.
Чтобы завлечь читателей и спасти отъ философизма побольше народу, католическіе писатели издавали свои произведенія выпусками. Надо ‘приноравливаться ко вкусамъ вка, а тетрадь не такъ пугаетъ, какъ толстая книга’. Они писали также въ форм писемъ, ‘чтобы избжать дидактической сухости’. Аббатъ Гоша пишетъ ‘Критическія письма’. Ежегодно собирается ‘Общество литераторовъ’, точно для выпуска энциклопедіи, но оно издаетъ послдовательный рядъ брошюръ, подъ названіемъ ‘Отмщенный католицизмъ’, гд опровергаются писатели скептики, Но на бду такихъ короткихъ тетрадей выходитъ пятнадцать штукъ въ годъ, боле тысяча страницъ въ том, и месть католицизма, къ удовольствію читателей, тянется въ двнадцати томахъ. Въ свою очередь трудолюбивый отецъ Гоша, хотя и пишетъ только письма, зато наполняетъ ими 13 томовъ, которые не такъ легко читаются, какъ письма Вольтера. Такимъ образомъ они умудряются распространяться даже въ маленькихъ томахъ. Самъ генералиссимусъ арміи анти-эциклопедистовъ, Шомье, пишетъ цлую груду томовъ подъ однимъ именемъ: ‘Законное предубжденіе противъ энциклопедіи’. Я не знаю, почему энциклопедисты не удовольствовались, обративъ безобиднаго Шомье въ ‘полицейскаго шпіона’. Имъ понадобилось еще уврять, что его отецъ (крпостной инженеръ въ Мец) былъ фабрикантъ уксуса и привезъ изъ Англіи ‘секретъ улучшать броженіе кислотъ, положивъ трупъ на дно бочки’. Этимъ и объясняется ‘дкая и горячая кровь сына, создававшаяся среди острыхъ испаренія’, поэтому то свою пустую снотворную ерунду онъ считалъ колоссальнымъ произведеніемъ, счастливымъ соперникомъ энциклопедіи.
Если взять на себя не малый трудъ прочесть ‘Предубжденія’ Шомье, то можно подтвердить, что, противъ обыкновенія, Волътеръ не меветалъ, называи Шомье ‘чернильнымъ пачкуномъ’. Въ своей безконечной работ Шомье старается разыскать, въ якобы католическихъ статьяхъ энциклопедіи, ‘отраву’ скептицизма. ‘Вы врите, — говоритъ онъ читателю, который, можетъ быть, и не обратилъ бы на это вниманія, — что здсь дло идетъ только о корон? Берегитесь, тутъ есть намекъ на библію. Затмъ энциклопедисты приводятъ возраженія Эпикура противъ существованія греческихъ боговъ. Постарайтесь понять, въ чемъ Эпикуръ, т.-e. Дидро, упрекаетъ миологическихъ боговъ. Видите-ли вы теперь, почему авторы столькихъ коварныхъ статей, это ‘труппа шарлатановъ’? И поблагодарите проницательнаго критика, онъ раскрылъ вамъ глаза на мнимое эпикурейство энциклопедіи, пояснилъ вамъ ея ‘дидеротизмъ’. Право, энциклопедисты не могли желать лучшаго сотрудника, имъ оставалось только благодарить его за то, что онъ такъ хорошо подчеркиваетъ ‘все заблужденія’, то есть вс полусмлости ихъ произведеній. И когда съ пера этого Шомье срывались хорошенькія фразы, врод слдующей: ‘Не все-ли вамъ равно, если большая часть человчества будетъ обречена на вчную гибель?’, тогда понимаешь, почему энциклопедисты радовались, что несравненный Авраамъ неустанно ‘пишеть, пишетъ и пишетъ’ свои 13 томовъ и продолжаетъ, какъ поздравлялъ его Вольтеръ въ посвященіи ‘Бднаго чорта’, ‘длать честь своему вку’.
Другой писатель, отецъ Баррюэль, хочетъ быть любезнымъ, какъ Фонтенель, и придумываетъ діалоги, по его мннію ‘ироническіе’ и легкіе, но по мннію другихъ длинные, медленные и тяжелые. Это разговоры между философомъ-шевалье и баронессой, ‘украшеньемъ своего пола’, которую шевалье хочетъ обратить въ философію: ‘Пусть дамы не пугаются этихъ разсужденій, это маленькія письма, ‘не напичканныя доводами и суровыми примрами’. Онъ назвалъ ихъ ‘гельвьенами’ (Les Helviennes) въ память о своей родин, Виварэ, бывшей стран Гельвьеновъ (Helviens). Онъ даетъ имъ еще второе названіе ‘Философствующихъ провинціаловъ’ и это названіе должно было бы ему напомнить, что достаточно 18 провинціаловъ {‘Lettres provinciales’ Pascal.}, чтобы сокрушить врага, орденъ, къ которому онъ принадлежалъ, когда-то на опыт позналъ это. Но если іезуиты и помнятъ Паскаля, то этотъ писатель Баррюэль не уметъ подражать ему и пишетъ цлыхъ пять толстыхъ томовъ, чтобы убдить философовъ (какъ его поздравлялъ цензоръ Лурдэ, учитель короля), что они ‘отравили источники физики и метафизики и постыдно унизили все человчество’. Представитель философіи, шевалье, котораго Баррюэль назвалъ Каки-Софъ, конечно, самымъ невыгоднымъ образомъ излагаетъ доктрину философовъ, выставляетъ на показъ ихъ противорчія и сомннія, приводитъ несвязные отрывки и развязно передергиваетъ ихъ, когда это ему нужно, Подъ конецъ въ ум читателя рождается ‘ужасное подозрніе, что не Сорбонна, а скоре медицинскій факультетъ, должны были бы изслдовать состояніе ума Райналя, Дидро, Даламбера и многихъ другихъ’.
Отецъ Бономъ, хотя и докторъ богословія, но также плохо владетъ ироніей. Въ своей ‘Похвал энциклопедіи и энциклопедистамъ’, онъ только съ трудомъ тащится на буксир у большого словаря. Одинъ изъ энциклопедистовъ, шутя, писалъ, что ‘женатый священникъ, страдая отъ недостатковъ жены и дтей, не меньше заслужитъ Божью милость, чмъ тогда, когда противится соблазнамъ плоти’. И Бономъ важно возражаетъ: ‘Неужели у добродтельной жены и благовоспитанныхъ дтей столько недостатковъ?’ Энциклопедія ссылается на женатыхъ англійскихъ священниковъ, Бономъ, не поморщась, отвчаетъ, что французскій священникъ занятъ больше англійскаго семейнаго священника: ‘онъ служитъ почти каждый день’. Посл этого Бономъ былъ правъ больше, чмъ предполагали, когда, сжимая свои кулачки противъ ‘потока нечестивыхъ книгъ’, восклицалъ: ‘вс таланты соединились, чтобы бороться противъ католической церкви’.
Затмъ, аббатъ Ивонъ, которыя воображаетъ, что опровергъ ‘оракула философовъ’, такъ называетъ онъ Вольтера. Въ двухъ толстыхъ и водянистыхъ томахъ онъ доказываетъ, что Вольтеръ ‘объявилъ себя врагомъ всхъ народовъ, всхъ государствъ и всего человческаго рода’. Чтобы лучше подчеркнуть безсиліе философовъ, онъ доказываетъ, что они, — неправда-ли хитро?— неспособны ничего измнить въ законахъ природы.
Затмъ идетъ аббатъ де Грильонъ, со своими кропотливыми аллегоріями. Онъ такъ же, какъ и глупый изобртатель какуаковъ, рисуетъ намъ нелпые сборища, гд вымышленные философы важно обмниваются разными глупостями. Произведеніе это украшено, вроятно, чтобы изощрить проницательность читателя, символической гравюрой, религія, съ чашей въ рук, открываетъ подземелье, гд сидятъ философы. Обнаженная истина вноситъ факелъ, маски падаютъ на полъ, а ослпленные философы, закрывъ глаза, отворачиваются отъ свта истины. Истина эта выражена у него въ сотн самыхъ невроятныхъ басенъ, въ неистощимомъ поток ненужныхъ словъ и разсужденій врод слдующаго. Кто-то бросился въ окно: ‘Отлично, — воскликнулъ Дидро, — онъ хотлъ прекратить свои бдствія небытіемъ’. Но вотъ какое дйствіе имло это поощреніе къ самоубійству. ‘Въ теченіе мсяца, въ Париж, десять человкъ покончили съ собой! И посл этого вы будете говорить о польз философіи!
Я думаю, этого достаточно, чтобы показать, что слово анттэнциклопедисть часто бывало синонимомъ человка не-остроумнаго и даже не-умнаго. Съ остальными врагами энциклопедіи читателю даже вкратц не стоитъ знакомиться. Они повторяютъ все т же доводы, все т же глупости, и не идутъ въ счетъ въ исторіи идей. Когда энциклопедисты берутъ на себя трудъ воевать съ ними, то хочется повторитъ слово г-жи дю-Деффанъ Вольтеру: ‘Какъ вамъ легко было бы пренебрегать противниками! Вдь ихъ, все равно, никто не слушаетъ’. Вольтеръ заставлялъ публику, если не слушать, то хоть знакомиться съ ними, и имлъ право говорить, что ‘онъ длаетъ карьеру своимъ врагамъ’, ибо, ‘кто зналъ-бы безъ него, что Котенъ согршилъ’.
Но нкоторые изъ нихъ заслуживали не одного презрнія и Вольтеръ, отдававшій полную справедливость ‘укусамъ’ аббата Гэнэ, отлично зналъ это. Изъ всхъ противниковъ философіи аббатъ былъ лучше всхъ вооруженъ. Очень образованный, ловкій и гибкій діалектикъ, и, что очень рдко въ его лагер, хорошій писатель и тонкій пересмшникъ, онъ какъ будто учился у англійскихъ богослововъ, на которыхъ часто ссылается, спорить, а у Вольтера иронизировать. Подчасъ ему удается уловить разговорный тонъ, живой и веселый стиль Вольтера. Не малая честь для аббата Гэнэ, что во время его пререканій съ величайшимъ насмшникомъ ХVIII вка, не разъ смющіеся читатели переходили на его сторону. Прежде всего онъ быль человкъ со вкусомъ, читалъ Вольтера и воспользовался этимъ: ‘Итакъ, если вамъ угодно, вернетесь къ ‘Маленькимъ комментаріямъ’. Мы торопимся сдлать это, такъ какъ знаемъ, что вы любите правду. И это хорошо! Такимъ образомъ, вы облегчаете читателей и разгоняете скуку. Вы часто пользуетесь этимъ пріемомъ въ своихъ писанныхъ. Ну, а если правда полезна для васъ, то для насъ она необходима, такъ какъ у насъ нтъ вашего таланта’ {‘Письма португальскихъ, нмецкихъ и польскихъ евреевъ къ Г. де-Вольтеру’. (1781 г.).}. И тутъ же онъ, шутя. перебираетъ статью ‘Соломонъ’ изъ ‘Философскаго словаря’. Вольтеръ говоритъ, что въ ‘Притчахъ’ много тривіальныхъ и низьменныхъ изреченій.— ‘Прежде всего, — возражаетъ Гэнэ, — если два-три мста, которыя вы приводите, и кажутся вамъ тривіальными и низменными, то можно-ли по нимъ судить обо всемъ? Разв о произведеніи судятъ, какъ о матеріи, по образчику? Если бы о вашихъ произведеніяхъ такъ же судили, если-бы, приведя нсколько плохихъ стиховъ и плоскихъ остротъ, ршили бы, что и цлое недостойно великаго поэта и превосходнаго писателя, разв вы сочтете такое сужденіе справедливымъ? Мы нашли бы его очень несправедливымъ’. Вольтеръ прибавлялъ, что въ ‘Притчахъ’ есть безвкусныя выраженья. Гэнэ, цлясь не только въ Вольтера, но и въ энциклопедистовъ, ‘въ философскій жаргонъ’ нкоторыхъ изъ нихъ, возражаетъ: ‘Правда, он не во вкус нкоторыхъ современныхъ мыслей. Но современный вкусъ, хорошъ-ли онъ? Исключаетъ-ли онъ всякій другой? Въ мысляхъ Соломона нтъ ни эпиграфъ, ни мудрствованія. Онъ не изрекаетъ, какъ оракулъ. Онъ не путается во мрак безсмыслицы. Но разв это необходимо? Онъ хотлъ поучать и зналъ, что путаница и затемненіе вредятъ поучительности’.
Гэнэ опровергаетъ Вольтера его же доводами. ‘Вы удивительно щедры съ Соломономъ. Вы даете ему 40.000 сараевъ, о которыхъ ни слова не сказано въ Писаніи. Затмъ вы дарите ему 12.000 конюшень, для его 12.000 верховыхъ лошадей. Очевидно, вы полагаете, что у каждой лошади Соломона была отдльная конюшня. Таково наше представленіе о бережливости этого мудраго царя. Впрочемъ, разъ ужъ вы умудрились помстить 1.400 колесницъ въ 40.000 сараевъ, то отчего же не помстить 12.000 лошадей въ 12.000 конюшенъ’. Надо замтить, что и въ шутк, и въ серьезной критик ‘Философскаго словаря’ Гэнэ никогда не отступаетъ отъ полной вжливости. Въ этомъ онъ могъ дать урокъ Вольтеру. Его ‘Письма’ имли очень большой, очень заслуженный успхъ. Во Франціи они выдержали много изданій и были переведены на нмецкій и англійскій языки. Шатобріанъ зналъ ихъ и сейчасъ ихъ можно читать не безъ удовольствія.
Но самымъ неутомимымъ и самымъ извстнымъ защитникомъ католичества въ XVIII вк былъ Бержье. Онъ былъ каноникъ, исповдникъ тетокъ Людовика XVI и докторъ теологіи. Французское духовенство на създ 1770 г. назначило ему пенсію, чтобы онъ могъ ‘отказаться отъ обязанностей каноника и всецло отдаться защити католичества’. Онъ исполнилъ это порученіе не столько талантливо, сколькой усердно. По словамъ другого доктора теологіи (де-Монти, королевскій цензоръ) Бержье ‘создатъ себ репутацію сильнаго борца съ врагами католичества’. Но, пожалуй, королевскія цензоръ принялъ за силу простую тяжеловсность. Бержье, кропотливо опровергая произведенія скептиковъ, шагъ за шагомъ слдуетъ за ними и поэтому постоянно повторяется и возвращается назадъ. Съ такимъ оружіемъ трудно было побдить Вольтера. Но это не мшало Бержье быть очень образованнымъ писателемъ, онъ опередилъ свое время (и даже философовъ) во взглядахъ на ‘Происхожденіе языческой религіи’. Наконецъ, онъ писалъ понятнымъ языкомъ и достаточно умренно, если исключилъ нсколько оскорбленій по адресу философовъ, да и то отвтныхъ.
Еще боле учтивъ аббатъ Плюкэ въ своемъ ‘Разбор фатализма’ (1757 г.). Это настоящій философъ и многіе антиэнциклопедисты должны бы воспользоваться высказанной имъ истиной, очень смлой для той эпохи. Враги философіи впрочемъ никогда не признавали ее: ‘Выводы только тогда опровергаютъ систему, когда они противорчатъ одному изъ ея принциповъ. Если принципы врны, то самыя возмутительныя выводы являются только грустными истинами’.
Вотъ главные противники энциклопедіи. Чтобы дополнить списокъ, надо назвать еще пылкаго Нонота, занятаго только Вольтеромъ, Рибалье, доказавшаго Мармонтелю, что вс великіе люди древности попадутъ въ адъ. Гаійре, автора ‘Христіанскаго журнала’, который, но словамъ Вольтера, бранился какъ язычникъ. Но о нихъ всхъ не стоитъ говорить порознь.
Къ этому регулярному церковному войску, защищавшему кормившую ихъ церковь и престолъ, обязанный поддерживать эту церковь, довольно смло присоединился маленькій батальонъ свтскихъ волонтеровъ, памфлетистовъ и поэтовъ. Чтобы составить себ имя или добиться милостей двора, она бросились очертя голову въ схватку, рискуя, что ихъ проучитъ мастерская рука неутомимаго и карающаго фернейскаго философа. Одни, боясь поруганія, не осмлились подписывать свои памфлеты, о которыхъ мы только упомянемъ, такъ какъ они были плоски до безобидности. Намъ все равно Нуазинэ или кто-нибудь другой подъ именемъ Кадэ-де-Бонрэ, заставляетъ Дидро, подъ именемъ Фасо, говорить глупости въ одноактной комедіи ‘Деревянные философы’ (1760 г.). Мы не будемъ также добиваться, кто могъ написать ‘Бюро остроумія’ (1776 г.), — глупое подражаніе ‘Жеманницамъ’ или ‘Ученымъ женщинамъ’, гд г-жа Жоффрэнъ обращена въ педантку, приготовляющую остроты для знаменитаго путешествія въ Варшаву. Отмтимъ мимоходомъ нсколько не злыхъ, но лукавыхъ стиховъ Дора о тщеславіи энциклопедистовъ. Впрочемъ, неистощимый Дора, точно желая загладить свои выходки противъ энциклопедіи, сначала ограбилъ, а потомъ всячески бранилъ главнаго врага энциклопедистовъ, Палиссо, и клеймилъ счастливаго автора ‘Философовъ’ слдующими словами: ‘писатели опозоренный своимъ успхомъ’. Но во всхъ этихъ злыхъ остротахъ надъ ‘Какуаками’ нтъ ничего, что могло бы ихъ сразить. Однако, что же такое эта ‘Какуаки’?
Только этому загадочному и нелпому прозвищу, которымъ автору вздумалось окрестить энциклопедистовъ, памфлетъ, пустившій въ обращеніе это новое словечко {‘Nouveau Mmoire pour servir l’histoire des Cacouacs’ появилось въ Амстердам въ 1757 г. Авторъ былъ не іезуитъ, какъ подозрвалъ Гриммъ, но бывшій адвокатъ въ парламент Э. Николай Норо, впослдствіи библіотекарь Маріи Антуанетты и исторіографъ Франціи. Въ Меркуріи (6-го окт. 1757 г.) уже появился ‘Premier mmoire eur les Cacouacs’. Есть ли въ сатир Моро т гнусныя’ обвиненія, на которыя жалуется Гриммъ и о которыхъ говорить Asszat (Дидро XIII, 117)?}, обязанъ всмъ своимъ успхомъ. Анонимный авторъ воображаетъ, что заблудился и попалъ къ Какуакамъ, онъ не понимаетъ, гд онъ, и засыпаетъ. Его будятъ и даютъ ему какой-то магической мази, которая въ большомъ ходу въ этой необыкновенной стран. Эта мазь просвтляетъ его умъ. Тогда передъ его взоромъ встаетъ Геометрія въ вид царицы, возносящей главу до небесъ (по адресу Даламбера). Дальше Мораль, у ногъ Природы, спитъ, склонивъ голову надъ макомъ, а въ это время Амуръ разбиваетъ цпи Гименея и даетъ ему крылья, чтобы онъ могъ, конечно, порхать и собирать медъ съ любого цвтка — (по адресу философа природы, Дидро). На большомъ стол возвышается семь фоліантовъ, съ семью начальными буквами алфавита на корешкахъ, каждый, кто pacкрываетъ эти толстые томы, находить въ нихъ ‘кучу нагроможденнаго безъ всякой связи разнороднаго матеріала’. Какъ видите, у автора памфлета не было того остроумія, отъ котораго могли-бы задрожать Какуаки.
Въ общемъ, это были только щелчки по колоссу, который, правда, притворялся, что они его волнуютъ и тревожатъ (хотя бы для тоги только, чтобы лишній разъ пожаловаться на преслдованія), но поколебать его они не могли. Мы увидимъ скоро, какъ этотъ колоссъ схватится съ боле страшными врагами, чмъ какіе-нибудь Моро и Пуазине {Мы нашли оба мемуара одинако безобидными и, кстати сказать, одинаково плоскими. Моро, въ примчаніи, даетъ вамъ объясните слова какуакъ: ‘Надо замтить, что греческое слово (sic), напоминающее какуакъ, значитъ злой’.}, — а пока послушаемъ, какими неумолкаемыми и усиленными насмшками осыпали его сатирики, ихъ вдохновеніе, а подчасъ и краснорчіе, равнялись ихъ гнву и ожесточенію. Посл всего рифмованнаго вздора, направленнаго противъ Энциклопедіи, съ удовольствіемъ читаешь такіе смлые и сильно бьющіе стихи, какъ, напр., стихи Клемана (Clment). Прежде всего, вотъ что онъ говорить по адресу корифеевъ большаго словаря:
‘Другіе (Вольтеръ) осмлятся называть Кребилльона варваромъ и каждый день станутъ топтать въ грязь славу тхъ, кто составляетъ гордость Франціи… А на меня обижаются, когда я разоблачаю глупость шарлатановъ мысли. Я не смю находить Д’Аламбера натянутымъ, Дидро лишеннымъ здраваго смысла, Кондорсе скучнымъ, Томаса невыносимымъ, когда его тяжеловсное краснорчіе открываетъ свою громадную пасть часто, чтобы ничего не сказать’.
Чтобы вполн заслужить отъ Вольтера кличку ‘немилостиваго’ {Clement, фамилія автора сатир. стих., значитъ ‘милостивый’, кроткій. Вольтеръ играетъ словами и называетъ его incl&egrave,ment, т.-e. немилостивый. Прим. перев.}, Клеманъ уметъ говоритъ Вольтеру премилыя вещи. Извстно, что Вольтеръ написалъ посланіе, направленное противъ Буало, начинающееся слдующими словами: ‘Буало, безупречный авторъ нсколькихъ дльныхъ сочиненіи, противникъ Кино и льстецъ Людовика’.
Буало-Клеманъ отвчаетъ: ‘Вольтеръ, авторъ блестящій, легкій, пустой и суетный, врагъ Корнеля и льстецъ Сорена, ты, всегда отзывающійся какъ будто съ неодобреніемъ о сатир, превзошелъ самаго Аретина, этого мастера злословія’.
И затмъ Клемань перебираетъ, съ ехидной любезностью, самыхъ знаменитыхъ и самыхъ уважаемыхъ писателей, которыхъ Вольтеръ напрасно пытался свести съ пьедестала: Кребильона и Монтескье, Бюффона, Грессе и Жанъ-Жака Руссо:
‘Для тебя не было ничего святого… Позорная клевета дышетъ на тебя своимъ ядомъ и становятся твоимъ геніемъ’.
Въ чемъ же упрекаетъ Вольтеръ всхъ этихъ писателей? Клеману это хорошо извстно, и онъ очень мтко говоритъ объ этомъ: ‘Вс заслуживали твоей ненависти: они были слишкомъ славны’.
И также врно, но тмъ боле жестоко, такъ какъ это задваетъ самолюбіе Вольтера, онъ опредляетъ границы. его таланта, безподобно владющаго ‘искусствомъ всего касаться слегка, ни во что не углубляясь’.
Конечно, ярость фанатиковъ точно также, какъ и религіозныя войны со всми ихъ ужасами, отвратительна, какъ это твердятъ философы. Однако въ т проклятыя времена дрались хорошо, такъ какъ ‘кровь, обагрявшая алтарь фанатизма, не заглушала чести, матери героизма’.
А ваша теперешняя философія — разв она вырабатываетъ больше героевъ, чмъ католичество, на которое вы такъ нападаете.
Ненависть другого сатирика, Жильера, которому покровительствовалъ Фреронъ, подогрвалась одновременно страстнымъ желаніемъ создать себ имя въ литератур. — ‘Нтъ большого несчастія, чмъ неизвстность’, — и вредными внушеніями голода и злобы (д’Аламберъ сначала общалъ, а потомъ отказался выхлопотать ему мсто сборщика податей), и вотъ онъ съ еще большимъ негодованіемъ бичуетъ этихъ философовъ, которымъ завидуетъ и которые его оттолкнули:
‘Вы, писатели, купающіеся въ роскоши, проповдуя въ высокопарныхъ произведеніяхъ любовь къ людямъ, отвчайте! Осушилили вы въ своей щедрости горькія слезы какихъ-нибудь несчастныхъ’?
А кто же, однако, эти писатели, которыхъ такъ превозносили, главнымъ образомъ ихъ друзья? Вотъ они одинъ за другимъ, со всми ихъ правами на славу:
‘Сентъ-Ламберъ благородный, — его музу педантку превозносить Вольтеръ, въ отвтъ на его похвалы, онъ называетъ поэмой безцвтныя разглагольствованія. Въ смертельно-скучныхъ стихахъ описываетъ онъ четыре времени года. И Дидро, мастеръ деревяннаго слога, котораго считаютъ возвышеннымъ потому, что никто его не понимаетъ, и холодный Даламберь, канцлеръ Парнасса, считающій себя великимъ человкомъ, — вдь онъ написалъ предисловіе’.
И онъ съ ожесточеніемъ нападалъ, мы уже знаемъ за что, на Даламбера, этого интригана, стяжавшаго такой дешевой цной такое громкое имя, и на безстыднаго Лагарпа, который, только благодаря своимъ совершенно забытымъ трагедіямъ, льстивости своего Меркурія и угодливости дорогому ‘папаш’ Вольтеру, нахваталъ себ столько академическихъ премій, что въ конц концовъ добрался и до академическаго кресла. Обоихъ, Даламбера и Лагарпа, онъ назоветъ ихъ настоящими именами и подробно переберетъ ихъ заслуги.
‘Скрывая правду въ полу-намек, зачмъ говорить: Даламберъ?— не сказать ли мн лучше: это тотъ самый отчаянныя педантъ, геометръ, ораторъ, ангелъ хранитель энциклопедіи, его историческая роль — хоронить своихъ собратьевъ, великія человкъ: еще бы! — онъ выдаетъ свидтельства о смерти. Вызывать ли изъ глубины его газеты пожилаго льстеца современныхъ софистовъ, когда одного его имени достаточно, чтобы разсмшить, то не лучше ли также вмсто Лагарпъ — сказать просто: это мелкій рифмачъ, которому преміи вскружили голову, освистанныя за стихи, осмянный за прозу, — его трагическая музы столько разъ заставляла его спотыкаться, что, весь избитый, посл цлаго ряда паденій, — онъ упалъ, наконецъ, на академическое кресло’.
Послушать ихъ, всхъ этихъ шарлатановъ философіи, такъ они одни умютъ писать, а главное — мыслить! Что же касается великихъ писателей прошлаго столтія, — мы прекрасно знаемъ, какое они придаютъ имъ значеніе и какъ они о нихъ отзываются: ‘Въ длинномъ комментаріи онъ (Вольтеръ) пространно доказываетъ, что иногда Корнель можетъ не надолго понравиться. Если врить Мерсье, — у Расина есть умъ, но Перро — глубже, (сообщаетъ намъ Дидро), Перро, этотъ пошлякъ!— блещетъ геніемъ: онъ могъ бы работать въ самой энциклопедіи’.
Обладая такимъ тонкимъ вкусомъ, наши философы должны были, разумется, попасть прямо въ Академію, двери которой дйствительно открываются только передъ ними: ‘Они одни могутъ разсчитывать на рдкую привилегію: отправляться in corpore въ Лувръ и комментировать алфавитъ’.
Эти стихи относятся къ 1774 году, и въ это время, правда, философія царила въ Академіи, а оракуломъ ея былъ тогда Даламберъ. Но еще раньше съ 10-го марта 1760 года, благодаря безсмертной безтактности (Вольтеръ ее обезсмертилъ) Лефранка (Lefranc), уроженца изъ Помпиньяна, философы окончательно завладли Академіей. Исторія съ Лефранкомъ извстна, поэтому мы можемъ ограничиться краткимъ ея изложеніемъ {См. въ особенности Brunel’а (Les philosophes et l’Acadmie franaise au XVIII si&egrave,cle, p. 73), онъ подробно изложилъ эту забавную исторію и цитировалъ вс доклады.}. Представивъ смлую докладную записку королю о бдствіяхъ его подданныхъ, ‘настоящихъ каторжныхъ’, переведя деистическую ‘Pri&egrave,re universelle’ Попа, за которую удостоился лестнаго отзыва Вольтера, Помпиньянецъ вдругъ пошелъ по дороги въ Дамаскъ, которую онъ считалъ дорогой къ богатству. И вспомнивъ кстати, что онъ братъ благочестиваго и горячаго противника энциклопедіи, епископа Пюискаго, онъ добился черезъ него представленія дофину и королев, братья затяли сообща, точно Моисей и Ааронъ, ‘совершить великіе чудеса въ Израил’ {Рчь Дюпре де-Свитъ-Мора въ отвтъ на академическую рчь Лефранка.}! Чтобы лучше исполнить свою великую миссію, они позаботились прежде всего о томъ, чтобы получить назначенія, первый, поэтъ, — попалъ въ наставники къ дтямъ, второй, епископъ, — въ суперинтенданты королевы. Затмъ поэтъ, поддержанный королемъ, торжественно вошелъ въ составь Академіи. Вотъ, когда онъ надлъ себ камень на шею! Отдавшись цликомъ благородной и, по его разсчетамъ, выгодной миссіи спасенія трона и алтаря, Лефранкъ спшитъ, во вступительной же рчи (10-го марта 1760 г.). оглушить — трудно другимъ словомъ передать всю тяжеловсность его ударовъ — ‘эту высокомрную философію, подрывающую основы и трона, и алтаря’. И, обращаясь къ своимъ противникамъ, онъ разражается ошеломляющей филиппикой, бросая имъ въ лицо такія слова: ‘Претензіи не составляютъ права. Не всегда философъ тотъ, кто пишетъ трактаты о нравственности (по адресу Дюкло), кто проникаетъ въ глубины высшей геометріи (по адресу Даламбера). Добродтельный мудрецъ и добрый католикъ, вотъ настоящій философъ’. Такъ говорилъ Помпиньянецъ, и тотчасъ съ Фернейскихъ высотъ на этого бсноватаго устремился ужасный потокъ извстныхъ ‘когда’, къ которымъ Морень поспшилъ присоединить неистощимый градъ ‘если’ и ‘почему’.
Казалось, злополучный Лефранкъ пошелъ ко дну, какъ вдругъ, когда успхъ ‘Философовъ’ Палиссо всполошилъ лагерь энциклопедистовъ, Лефранкъ снова поднялъ голову и, какъ ни въ чемъ не бывало, написалъ съ большимъ апломбомъ, чмъ когда-нибудь и отчасти съ согласія короля, Оправдательную записку, въ которой онъ призываетъ весь міръ въ свидтели своей побды надъ скептицизмомъ. Все это точно нарочно было изложено высокопарнымъ слогомъ на радость тхъ, кого онъ хвалился изгнать изъ Академіи. Посл такой дерзости Вольтеръ не выдержалъ: онъ метнулъ въ ‘бднягу’ безсмертнымъ стихотвореніемъ: Тщеславіе (Vanit). Оно поразило Лефранка {Лефранкъ больше не появлялся въ Академіи, онъ ухалъ, скрывая свой позоръ, въ Монтобанъ, откуда больше не вызжалъ.}, какъ ударъ молніи: ‘Горе каждому, кто, въ особенности въ нашъ вкъ, готовь прослыть чудакомъ, чтобы только пролзть въ люди!.. Боже мой, сколько королей, передъ которымъ когда-то такъ благоговли, подверглись общей участи вчнаго забвенія! Земля была свидтельницей, какъ рушились ихъ троны и распадались ихъ царства. Забыто мсто, гд процвталъ Вавилонъ. Могила Александра сравнялась съ землей, и самый городъ, гд онъ былъ погребенъ, теперь исчезъ до основанія. Тнь Цезаря не иметъ убжища, гд бы она могла успокоиться. а нашъ другъ Помпиньянецъ думаетъ, что можетъ быть чмъ-нибудь’.
Философія удержалась на своей позиціи, но тревога была сильная. Вольтеръ прекрасно понялъ опасность: его ‘охота на Помпиньянца’ должна была окончательно обезпечить за философами академическую крпость, которая, безъ его могучей защиты, рисковала перейти въ руки ихъ худшихъ враговъ, придворныхъ и ханжей.
Помпиньянца погубило его невроятное тщеславіе, Палиссо тоже воображалъ, что, написавъ своихъ ‘Философовъ’ и ‘Маленькія письма’, онъ соединяетъ въ себ, какъ онъ наивно выражался, ‘Аристофана и Лукіана’. Онъ хотлъ, въ свою очередь, подтвердить своимъ самодовольствомъ слова патріарха: ‘Каждый торгуетъ своей стряпней!’ воображаетъ, какъ Лефранкъ, что глаза цлаго міра устремлены на него’.
Что же представлялъ изъ себя Палисоо? Это одинъ изъ тхъ литераторовъ, какихъ много расплодилось въ XVIII вк. Они отлично изучили реторику, но не имютъ за душой ни одной новой мысли, и испытываютъ потребность громоздить прозу на стихи исключительно ради того, чтобы надлать шуму, или врне, устроить скандалъ оригинальнымъ писателямъ, которыхъ гораздо легче обливать грязью, чмъ понимать. Палиссо пріобрлъ сперва извстность небольшой комедіей Cercle (Кружокъ) (1756), представленной къ Нанси передъ герцогомъ Лотарингскимъ Станиславомъ, Палиссо пришла остроумная мысль осмять Руссо, котораго герцогъ передъ этимъ удостоилъ своего опроверженія. Эта лесть по адресу герцога однако не поправилась послднему, и, по всей вроятности, она могла бы дорого стоить автору, если бы не вмшался Руссо, упросивши Станислава не изгонять Палссо изъ Лотарингской Академіи, на чмъ настаивали графъ де-Тресанъ (de-Treesan) и Даламберъ. Оба эта энциклопедиста напали на Палиссо и онъ поторопился возстановить противъ себя всю партію. Въ ‘Маленькихъ письмахъ о великихъ философахъ’ онъ справедливо упрекаетъ послднихъ, что ‘они раздаютъ другъ другу патенты на знаменитость’, — и мене справедливо въ томъ, что они только ‘рабски переписывали’ своихъ предшественниковъ. Онъ хвасталъ, что читалъ уже у Бэкона, котораго наврное совсмъ не знать, ‘Объясненіе природы’ Дидро, хотя по всмъ вроятіямъ плохо понималъ это объясненіе. Но это былъ только прелюдія къ великой битв, которую онъ собирался дать энциклопедіи.
2 мая 1760 года въ лагер энциклопедистовъ били тревогу: во Французскомъ театр шла комедія, написанная спеціально противъ изъ, уже одно заглавіе ея говорило за себя: Философы. Больше всего ихъ тревожилъ слухъ, распущенный ихъ врагами и оказавшійся, впрочемъ, врнымъ, что комедія поставлена по приказу свыше. M-me де-Робекъ, которая когда-то пользовалась благосклонностью герцога де-Шуазеля, считавшая, что Дидро оскорбилъ ее, въ предисловій къ ‘Незаконному сыну’, добилась для автора ‘Философовъ’ покровительства всесильнаго герцога и пэра. Да и самъ дофинъ быхъ живо заинтересованъ судьбой пьесы, которая должна была покарать враговъ церкви и короля! Успхъ скандала, достигнутый Философами, чего именно и желалъ авторъ, былъ громадный. Никогда еще Французскій театръ не длахъ такого сбора. Ложу Палиссо, въ теченіе третъ данныхъ подъ-рядъ представленія, осаждали епископы, а аббатъ изъ Туръ-дю-Пинъ (Tour-du-Pin) въ проповди, произнесенной въ церкви Св. Павла, даже съ кафедры поздравилъ поэта съ тмъ, что ему удалось предать философовъ ‘заслуженному посмянію’. Княгиня ди-Робекъ, чтобы вполн насладиться своей местью, умирающая, потащилась въ театръ, гд она появилась подъ руку съ счастливымъ авторомъ. Энциклопедисты были удручены: ‘Свтъ, — пишетъ съ грустью Гриммъ, — который началъ было разливаться, скоро будетъ потушенъ, варварство и суевріе скоро вернутъ себ свои нрава’ {См. Pallssot: Oeuvres compltes, Li&egrave,ge, 1779, VII, 291.}. Въ слдующихъ словахъ Кондорсе, уже гораздо поздне, мы снова находимъ какъ бы вспоминаніе о томъ страх, въ который Палиссо повергъ весь лагерь энциклопедистовъ: ‘Законы, запрещающіе выводить на сцен живыхъ людей, молчать, судебная власть измняетъ своему долгу и съ злорадствомъ смотритъ, какъ со сцены издваются надъ людьми, которые пугаютъ ее своимъ знаніемъ и вліяніемъ на общественное мнніе’. Но вотъ просыпается Вольтеръ {Vie de Voltaire, Diderot, 1847, IV, 104.}. Нтъ, не Вольтеръ, онъ, какъ мы видли, постоянно кокетничать съ Палиссо, и только слегка царапнулъ его своими когтями въ ‘Русскомъ въ Париж’ и въ ‘Посланіе къ китайскому царю’. И Палиссо, у котораго хватило благоразумія оставить его въ поко, могъ сказать съ усмшкой, что Вольтеръ позволялъ себ съ нимъ ‘нсколько шалостей’. Итакъ, же Вольтеръ, а Морелле, по торжественному и картинному выраженію Лемонте, ‘пронзилъ дерзкаго, который снова водворилъ древнюю вольность среди французской свтскости и осмлился вернуть Таліи оскорбительный цинизмъ Аристофана’ {Eloge de Morellet l’Acadmie franaise, 1819.}. ‘Оскорбительный’ — это врно, но ‘Аристофанъ’ былъ только лишней гиперболой въ красивой фраз Лемонте, — хотя Палиссо и написалъ самъ же, со своимъ обычнымъ бахвальствомъ, въ ‘Обзор Философовъ’ (Examene des Philosophes): ‘сегодня авторъ открылъ свою тайну: это тайна Аристофана’.
Несмотря на шумный, временный успхъ ‘Философовъ’, эта комедія въ сущности только пошлое подражаніе Ученымъ женщинамъ, а Палиссо можно упрекнуть только въ томъ, что онъ обнаружилъ посредственность и холодность въ произведеніи, которое должно было навести смертельный ударъ могучимъ врагамъ, и потому требовало вдохновеніи блестящаго и бурнаго. Врод вдохновенія автора ‘Облаковъ’, которой нкогда металъ стрлы своего остроумія противъ софистовъ, выдаваемыхъ за предковъ философовъ. Но нельзя было возмущаться, какъ это длали друзья философіи, противъ этого безчестнаго Палиссо, осмлившагося публично, въ театр, нападать ‘на людей достойныхъ уваженія и уважаемыхъ всми’ {P. Albert: Littrat. fran. au XVIII si&egrave,cle, 394.}. Для этого надо было забыть, что, когда Палиссо, пытаясь изобразить въ смшномъ и даже отталкивающемъ вид этихъ оригиналовъ, сгущалъ краски и преувеличивалъ, пользуясь своимъ правомъ комическаго писателя, онъ длалъ только то, что длали до него, правда, гораздо лучше, чмъ онъ, и Аристофанъ, и самъ Мольеръ. Вдь, несомннно, что среди энциклопедическихъ звздъ первой и второй величины было не мало шарлатановъ, которые, по выраженію Мольера, обращали философію въ предметъ ремесла и торговли. Съ другой стороны, если Палиссо передавалъ, можетъ быть, не истинный духъ ихъ произведеніи, а только букву философскихъ доктринъ, исповдуемыхъ энциклопедистами, даже же очень точно (неточности допускаются въ театр), онъ длалъ изъ этихъ доктринъ вс практическіе выводы въ такой грубой форм, какъ могъ бы это сдлать человкъ изъ народа. Вдь онъ опять таки только пользовался привилегіей комическаго писателя, привилегіей осмивать и клеймить принципы данной эпохи, которые поэтъ считаетъ вредными и ложными, указавъ на то, до чего эти принципы могутъ довести простыхъ людей. Поэтому онъ имлъ право представить намъ Валерія съ его откровенной проповдью философіи выгоды и его слугу, но своему понимающаго и обращающаго въ свою пользу модную философію:
Валерій: Добивайся счастья, все равно какимъ путемъ, строго соблюдай свою выгоду, если хочешь быть благоразумнымъ, — а дураковъ на нашъ вкъ хватитъ.
Каранда: Совершенно врно, сударь (и онъ тихонько роется въ карман Валерія).
Вдь, въ данномъ случа авторъ только иллюстрировалъ нагляднымъ и грубымъ фактомъ (чего именно требуетъ театръ) теоріи, осуждаемыя доброй половиной зрителей. Въ другомъ мст Криспинъ, передразнивая философа, появляется на сцен на четверенькахъ:
‘Неудержимая страсть къ философіи заставила меня предпочесть состояніе четвероногаго, на четырехъ подпорахъ мое тло чувствуетъ себя прочне, и я вижу меньше дураковъ, которые ржутъ мн глаза. Цивилизація заставляетъ насъ терять все: здоровье, счастье и даже добродтель. Итакъ, я замыкаюсь въ животную жизнь, вы видите мой столъ: онъ простъ и невзыскателенъ’ (и онъ вытаскиваетъ изъ кармана салатъ).
Несомннно, это только каррикатура на Руссо, но каррикатура вполн дозволенная и, вдобавокъ, довольно сценичная. И въ сущности, вдь, это только переводъ извстныхъ словъ Вольтера къ Pycco: ‘Читая васъ, хочется ходить на четверенькахъ’. Но мысль изобразить передъ зрителями эту бутаду Вольтера была довольно забавна, это ‘идея для обозрнія’ и она должна была разсмшить публику, но не больше. Не даромъ самъ Руссо сказалъ, что, когда пишешь комедію, ‘надо же заставить партеръ смяться’.
Къ сожалнію, во всей пьес Палиссо только эта дв сцены сколько-нибудь забавны. Остальное достаточно скучно, чтобы доставить удовольствіе настоящимъ философамъ. Поэтому, уже нсколько мсяцевъ спустя посл этихъ представленій, привлекавшихъ къ себ такую массу публики, Дидро могъ воскликнуть съ полнымъ удовлетвореніемъ: ‘Шесть мсяцевъ тому назадъ была давка на комедіи Философы, что же такое съ ней случилось?— она провалилась въ пропасть, всегда открытую для бездарныхъ произведеній, а на долю автора остался одинъ позоръ’. Позоръ — слишкомъ сильное выраженіе, врне былъ отзывъ Вольтера, который поздне, смясь, говорилъ Палиссо о его ‘маленькой проказ’. Правда, Вольтеръ не далъ пищи остроумію Палиссо, и, можетъ быть, это и показалось ему наиболе забавнымъ во всей этой исторіи. Во на сцену уже выступалъ другой противникъ, съ которымъ было, пожалуй, не до смху, какъ со всми этими Палиссо и Помпиньянцами: мы говоримъ о Фрерон {Философы, какъ извстно, были окончательно убиты Предисловіемъ, которое вздумалъ присоединить къ нимъ Морелле, подъ заглавіемъ: Видніе Шарля Палиссо. Оно начиналось такъ: ‘И въ первый день января, въ лто отъ Р. X. 1760-ое, сидлъ я въ комнат. по улиц Basse-du-Remport, и денегъ у меня не было ни копейки. И я говорилъ: О, кто дастъ мн краснорчіе Шомэ, легкость Бертье и глубину Фрерона?— напишу я славную сатиру и продамъ ее за 400 франковъ и сошью себ новое платье къ Пасх’. Предисловіе, хотя и длинноватое, въ общемъ заключало въ себ больше комизма, чмъ комедія. Морелле вывелъ на сцену княгиню де Робекъ, какъ мы знаемъ, къ великому скандалу Вольтера, и былъ, за свой проступокъ, посаженъ въ Бастилію, благодаря чему сразу прославился. (См. Cm. Ml. de litt. et de philos, du dix-huiti&egrave,me si&egrave,cle, par l’abb Morelle, Lepetit, 1818, II, 3).}.
Изъ всхъ враговъ энциклопедистовъ самымъ неутомимымъ и самымъ мужественнымъ былъ Фреронъ, очень мтко прозванный ‘пугаломъ философовъ’. Атеистъ, какъ и Дидро, и, какъ и онъ, стоя во глав настоящей энциклопедіи, — его журналъ давалъ отчеты обо всемъ, во всхъ областяхъ званія, — Фреронъ двадцать семь лтъ сражался съ философами съ упорствомъ бретонца и мужествомъ настоящаго критика {Фреронъ редактировалъ ‘Lettres sur quelques crits de ее temps’ (съ 1747 по 1756 г.), въ 12-ти томахъ, — а посл этого руководилъ ‘Anne littraire’, съ 183 томахъ (съ 1756 по 1774 г.).}.
Хорошій ученикъ іезуитовъ, остававшійся имъ всю жизнь, онъ зналъ мало и очень искренно удивлялся, какъ люди ршались въ вопросахъ религіи и литературы думать иначе, чмъ думали великіе писатели предшествовавшаго вка: ‘они не понимаютъ (философы), что нужно только хорошенько развивать идеи, которыя находятся въ ум каждаго человка’. Такъ говорить Фреронъ въ своей рчи при вступленіи въ академію Нанси. Это былъ классикъ, запоздавшій въ вк просвщенія, но уже по этому самому способный, — если не оцнить оригинальность философской мысли, такъ, по крайней мр, критически отнестись къ плохому слогу философовъ. Онъ происходилъ, со стороны матери, отъ поэта, который когда-то быль ‘тираномъ словъ и слоговъ’, и, чтобы не отстать отъ своего предка, не боялся напоминать самому Вольтеру о начальныхъ правилахъ грамматики. Такъ онъ писалъ, съ важностью школьнаго учителя, что ‘произведенія Вольтера кишатъ грамматическими ошибками’. Зато онъ обладалъ двумя качествами, весьма цнными въ критик: ироніей, которую, за исключеніемъ Вольтера, энциклопедисты рдко пускали въ ходъ, — и хорошо длали, — и умренностью, которой такъ мало отличались его враги: даже самый умный изъ нихъ меньше всего сдерживался въ своихъ выраженіяхъ.
Съ такими доспхами Фреронъ выступаетъ въ походъ противъ энциклопедистовъ. Не довольствуясь собственными насмшками надъ неумньемъ работниковъ, возводящихъ ‘Вавилонскую башню’, онъ ищетъ всюду помощниковъ и заставляетъ писать себ письма, дйствительныя или мнимыя, съ возраженіями по поводу иногда забавныхъ ошибокъ и иногда дерзкихъ плагіатовъ энциклопедистовъ. То онъ поздравляетъ себя съ новостью, оказывается, олень обладаетъ способностью достигать ‘разумнаго возраста’. То ‘воины’, члены магистратуры и даже повара, возмущаются статьями, касающимися ихъ профессій, лакеи XVIII вка громко критикуютъ ‘нкоторые соусы, указанные (и подробно объясненные) въ этомъ сборник нашихъ знаніи’. То какой то Мерсене д’Егюи доказываетъ, вооружившись текстами, что у него слово въ слово украли его статью граверъ, напечатанную въ Меркуріи. Но разв весь словарь, восклицаетъ Фреронъ, ‘что-либо иное, какъ не новое, плохо задуманное и плохо исполненное изданіе множества уже напечатанныхъ раньше книгъ?’ Причемъ Фреронъ не безъ основанія прибавляетъ, — это относилось уже прямо къ Дидро, какъ къ автору философскихъ статей, — что многіе философскіе взгляды были отовсюду понадерганы и, главнымъ образомъ, взяты изъ Словаря Брюкера. Однако на него не ссылались, такъ какъ о своихъ кредиторахъ говорить не принято!
Наконецъ, обращаясь непосредственно къ обоимъ главарямъ предпріятія, онъ, во первыхъ, утверждалъ, опираясь на рядъ встрченныхъ имъ безсмыслицъ, что переводчикъ Тацита, Даламберъ, ‘забылъ элементарныя свднія по латинскому языку’, и, во вторыхъ, извинялся въ томъ, что не понимаетъ ‘высокопарной галиматьи’ Дидро. Или, цитируя фразу послдняго, ‘эта статья подвергнется обрзанію наравн съ другими’, Фреронъ прибавлялъ, ядовито намекая на одно изъ другихъ неудачныхъ выраженіи Дидро: ‘согласитесь, милостивый государь, что такъ не писали даже ‘въ вкъ безвкусія’.
Кто другой, кром Дидро, могъ принять на свой счетъ слдующее язвительное правило нашего критика: ‘Вс согласны съ тмъ, что нужно вкладывать огонь въ произведеніе, но такой, который бы согрвалъ его, а не сжигалъ’. Въ другомъ мст у него встрчается не мене удачное замчаніе: ‘Они открыли, что при помощи энтузіазма врне всего познаются свойства вещей’, и онъ отсылаетъ читателя къ разговорамъ въ ‘Незаконномъ сын’, чего могъ бы и не длать.
Во всхъ этихъ нападкахъ, оскорбительныхъ, какъ сама истина, Фреронъ говоритъ, какъ критикъ, — а ему отвтили грубой бранью, которая должна быть вдвойн поставлена въ вину обидчикамъ, такъ какъ она позорила его доброе имя передъ потомствомъ. Дидро, въ своемъ ‘Опыт исторіи Клавдія и Нерона’, назвавъ нкоего Суилія мошенникокъ, прибавляетъ, говоря о Фрерон: ‘Когда какому-нибудь цензору въ этомъ род приходится защищать такихъ Суиліевъ, можетъ быть, онъ защищаетъ самаго себя’. Гриммъ ухитряется перещеголять Дидро въ этихъ злостныхъ выходкахъ. Онъ сообщаетъ своимъ благороднымъ корреспондентамъ въ Германіи, что Фреронъ совершилъ путешествіе въ Нижнюю Бретань съ тмъ, чтобы получить наслдство отъ племянницы, которая ‘выгодно торговала своими прелестями въ наиболе посщаемыхъ провинціальныхъ портахъ’. Затмъ, повторяя одну неприличную шутку Вольтера на счетъ Фрерона, онъ разсказываетъ, со своей нмецкой развязностью, что, когда этотъ журналистъ пріхалъ въ Брестъ, начальникъ галеръ спросилъ его, не пріхалъ-ли онъ туда, чтобы вступить во владніе своей бенефиціей. Когда Фрерона собираются засадить въ Форть-Левекъ за то, что онъ имлъ дерзость критиковать актрису Клеронъ, Гриммъ забавляется надъ тмъ, что Алиборонъ-Фреронъ, во избжаніе тюрьмы, обращался къ покровительству французской королевы. И онъ смется надъ этимъ, когда самъ игралъ роль пошлаго льстеца при Екатерин и мелкихъ германскихъ князькахъ. Вообще Гриммъ отзывается о Фрерон, который все-таки былъ его собратъ, въ такомъ шутливомъ тон, какъ будто онъ не считаетъ его даже достойнымъ своего гнва, и самъ, бывшій любовникомъ, хуже того — гостемъ М-me д’Епинэ, иронически называетъ его ‘добродтельнымъ Фрерономъ’.
Извстно, что Вольтеръ переполнилъ чашу оскорбленій, поставивъ свою ‘Шотландку’. Энциклопедисты сдлали ошибку, аплодируя этой сатир посл своихъ громкихъ жалобъ на Философовъ Палиссо. Двадцать лтъ спустя посл этого скандальнаго представленія, Дидро осмливался еще говорить: ‘Благодаря ‘Шотландк’ мы нсколько разъ въ годъ на полъ часа вспоминаемъ, что существовалъ нкій Уаспъ {Англійское Wasp по французски Frelon, т. е. шершень и литературный воръ, а фамилія писателя — Frron. Примч. перев.}, который постоянно клялся, но никогда не держалъ пари’. Намъ, слава Богу, не надо говорить о ‘Шотландк’, замтимъ только, что представленіе этой злостной пьесы, злостной во всхъ значеніяхъ этого слова, состоялось 29-го іюля 1760 г., а 20-го сентября 1759 г. тотъ, кого Вольтеръ называть ‘плутомъ и осломъ’, — мы приводимъ только самыя мягкія изъ его выраженіи, — писалъ о М-me дю Шателе слдующее: ‘Память о ней дорога всмъ, кто зналъ ее близко и былъ въ состояніи убдиться въ широт ни ума и величіи ея души’. И дале — о самомъ Вольтер и его Философіи Ньютона: ‘Никогда поэзія ни поднималась на такую высоту’. Эта трогательныя выраженія о подруг, такъ горько, какъ говорятъ, оплаканной, и столько искреннихъ похвалъ ‘магической сил его стиля’ удержали бы всякаго другого, за исключеніемъ Вольтера, отъ выставленія на публичное осмяніе человка, виновнаго только въ томъ, что онъ свободно говорилъ о произведеніяхъ Вольтера.
Но въ этомъ именно и состояло ужасное преступленіе ‘литературнаго осла’: вдь весь лагерь энциклопедистовъ находилъ, что профессіональныя критикъ, который отъ времени до времени не поетъ te Dortidium или, по меньшей мр, te Voltarium, не можетъ не быть очень сквернымъ человкомъ. Настоящіе негодяи, — возражалъ Фреронь, — т, кто старается очернить честнаго человка. Повидимому, въ обществ принято клеветать и безчеститъ ближняго, и запрещено говорить, что такой-то написалъ плохую книжку. Критика произведеній есть дло ужа, и чувство тутъ же причемъ. Если считать человка дурнымъ за его дурной отзывъ о трагедіи, нашлось бы, наврное, много скверныхъ людей. Можно быть добрымъ гражданиномъ и находить большую часть произведенія нашего вка жалкими. Что бы Вольтеръ о немъ ни говорилъ, а этотъ ‘прохвостъ’ и разумно, и стойко отстаиваетъ право критики. Въ одномъ письм къ Петру Руссо, редактору ‘Энциклопедическаго журнала’, Вольтеръ притворяется, что не понимаетъ разницы между литературной критикой и ‘сатирой въ проз, этимъ жалкимъ произведеніемъ’, говоритъ, что, ‘по его мннію, немного смло браться за оцнку всякихъ произведеній, лучше было самому писать хорошія вещи’. На это нелпое возраженіе, которое ему еще раньше Вольтера длали мене умные люди, Фреронъ тогда же возражалъ не безъ остроумія: ‘Если не хватаетъ таланта писать плохія драматическія произведенія, можно все-таки обладать достаточнымъ здравымъ смысломъ и развитіемъ, чтобы судить о нихъ. Вдь и тмъ, кто апплодируеть, слдовало бы сказать: прежде чмъ находить эту трагедію хорошей, напишите сами что-нибудь лучше. Да разв для того, чтобы умть распознавать хорошее и дурное, требуется не одинаковое развитіе? Но поэты никогда не требуютъ отъ своихъ поклонниковъ того, чего требуютъ отъ своихъ критиковъ’. Въ сущности, Вольтеръ не могъ простить Фрерону его проницательности, такъ какъ мало кто изъ современниковъ такъ хорошо понималъ и такъ ясно опредлялъ, какъ Фреронь, чего недоставало Вольтеру: ‘Я думаю, что нельзя бытъ способне Вольтера, и, можетъ быть, онъ первый, сумвшій замнить геніальность силой ужа’.
Наконецъ, онъ нападаетъ не на частную жизнь, какъ это недобросовстно длаютъ его противники, а только на произведеніи писателей, и, защитникъ трона и алтаря, онъ одинъ, въ этой продолжительной борьб, былъ настоящимъ борцомъ за свободу. У него хватило мужества до конца присутствовать на представленіи ‘Шотландіи’, слышать, какъ его со сцены бранятъ ‘плутомъ, гадиной и паукомъ’, и у него хватаетъ самообладанія написать, въ форм отчета, остроумное ‘Донесеніе о великомъ сраженіи, происходившемъ во ‘Французской Комедіи’. Дидро (Dortidius), какъ говорится въ отчет, сидлъ въ партер въ центр арміи энциклопедистовъ. Его единогласно избрали въ генералы: ‘его лицо пылало, глаза смотрли свирпо, волосы были растрепаны, вс чувства возбуждены, какъ это бываетъ съ нимъ, когда, подъ вліяніемъ божественнаго вдохновенія, онъ изрекаетъ съ высоты философскаго треножника свои пророчества. Этотъ центръ заключалъ въ себ цвтъ войска, т.-e. всхъ, работающихъ надъ великимъ словаремъ, пріостановка котораго ‘вырвала стонъ изъ груди Европы’ (выраженія Вольтера). Тотъ же Дидро докладываетъ, посл побды, о перипетіяхъ сраженія всмъ, — философскому Сенату, засдающему въ Тюльери: ‘Храбрый Dortidius изложилъ ходъ событія высокимъ, но непонятнымъ слогомъ’. Разв человкъ, способный колоть философовъ такими острыми эпиграммами, не заслуживалъ ‘желзнаго ошейника’? Какъ же слдуетъ отнестись, восклицаетъ Вольтеръ, къ де-Малербу, который терпитъ подобныя ‘низости?— если Фреронъ послдній изъ людей, то его покровитель, наврное, предпослдній’.
Не одинъ Вольтеръ, со свойственнымъ ему потокомъ ругательствъ по адресу противниковъ, требовалъ, чтобы Фрерону зажали ротъ. Другой проповдникъ терпимости, Даламберъ, въ своемъ заявленіи директору по дламъ печати, какъ мы сейчасъ увидимъ, придравшись къ пустому поводу, хотлъ подвергнуть этого независимаго журналиста строгой отвтственности: ‘Въ одномъ мст Какуаковъ (Даламбера безпокоили Какуаки!) говорится о геометріи. Фреронъ, приводя это мсто, длаетъ примчаніе, въ которомъ цитируетъ одно изъ моихъ сочиненій, чтобы показать, что авторъ подразумвалъ здсь меня. Мои друзья поставили мн на видъ, что обвиненія автора Какуаковъ (на самомъ дл — безобидныя пошлости) слишкомъ серьезны и слишкомъ жестоки, чтобы я могъ позволять припутывать къ нимъ мое имя, поэтому осмливаюсь принести вамъ жалобу на Фрерона за комментаріи, которыя онъ написалъ по моему адресу, и просить васъ разобрать это дло’. Тогда то Малербъ, несмотря на свое расположеніе къ философамъ, не выдержалъ и написалъ къ Морелле приведенное выше письмо: оно осталось на совсти энциклопедистовъ. Фреронъ, въ конц концовъ, имлъ право сказать въ своей ‘литературной гадин:’ ‘Философы, и во глав ихъ г. Вольтеръ, постоянно жалуются на преслдованія, а сами, преслдуя меня, пустили въ ходъ всю свою силу и всю свою ловкость’. Онъ быль также правъ, когда писалъ Фавару: ‘Разв я жаловался кому-нибудь на ‘Шотландку?’ Я ршился не обращать вниманія на эту гадкую и грубую сатиру’.
Итакъ, мы можемъ закончить этотъ краткій очеркъ о Фрерон словами Кондорсе, но придавая этимъ словамъ совершенно иной смыслъ, чмъ придавалъ имъ авторъ: ‘Фреронъ выдвинулся въ войн съ энциклопедистами’. И если вина Вольтера, что Фреронъ, по словамъ того же Кондорсе, ‘подъ конецъ жизни влачилъ осмянное и опозоренное имя’, то съ другой стороны обязанность каждаго безпристрастнаго критика отомстить за Фрерона его врагамъ, если имъ и удалось, по выраженію Гете, ‘исказить его черты въ глазахъ потомства’, то еще больше удалось запятнать самихъ себя тмъ ожесточеніемъ, съ которымъ они старались его очернить.

ГЛАВА V.

Сущность спора.

Таковы были главные защитники церкви. Не у всхъ ихъ въ рукахъ было одинаковое оружіе, и не вс они входили имъ одинаково искусно или, можетъ быть, одинаково не искусно. Но теперь, когда читатель уже знакомъ съ людьми и ихъ произведеніями, попытаемся, — кто иметъ еще большее значеніе, чмъ доблесть самихъ борцовъ, — выдлить и разобрать основныя идеи, которыя по мр силъ отстаивали анти-энциклопедисты противъ дерзкаго скептицизма противниковъ.
Мы показали въ первой глав, что послдовательныя завоеванія философской мысли опредляются, въ сущности, слдующими тремя словами, которыя можно бы написать на фронтон зданія энциклопедіи: природа, разумъ и человчность. Всматриваясь ближе, мы увидимъ дйствительно, что энциклопедисты, во всхъ своихъ нападкахъ на католическую церковь, боролись-ли они съ религіозными истинами или съ религіозными обычаями, всегда противопоставили имъ одно изъ этихъ трехъ понятій. Итакъ, посмотримъ, каковъ былъ по существу отвтъ этой церкви на основныя возраженія, сдланныя ей устами философовъ отъ лица природы, разума и человчности, такъ какъ, несомннно, вся сущность спора въ этомъ.
Во имя природы, ея незыблемыхъ законовъ, ея властныхъ и законныхъ требованій боролись философы съ врой въ баснословное, въ существованье сверхъестественныхъ созданій, врод демона, боролись, наконецъ, съ аскетизмомъ, и, въ особенности, съ безбрачіемъ духовенства.
Безъ сомннія, ученіе католической церкви составляло одно цлое, и защитники его думали, что, допусти они вынуть изъ него хоть одно звено, все зданіе грозило бы паденіемъ. И они не безъ основанія охраняли неприкосновенность всхъ ея частей.
Тмъ не мене, было большой ошибкой такъ упорно привлекать вниманіе людей на части зданія, уже отжившія свой вкъ, не надо было, во что бы то ни стало, настаивать на тхъ доказательствахъ истинности католицизма, которыя больше всего противорчили духу времени. Если бы вс апологеты католичества руководились боле врными соображеніями, они должны были бы, говоря о догматахъ, наиболе насиловавшихъ человческій разумъ, слдовать благому совту своего злйшаго врага: скользите, господа теологи, но не настаивайте.
Защитники католицизма рдко шли на уступки духу времени. Напрасно, во времена энциклопедіи, наука быстро шла впередъ, и, что еще важне, напрасно энциклопедисты популяризировали научныя открытія, — католическое міровоззрніе оставалось незыблемымъ, и продолжало предавать анаем все, что противорчило взглядамъ Моисея или Исайи. Нкогда, устами папы Захарія, церковь осудила епископа, который, вопреки Августину, врилъ въ существованіе антиподовъ. Въ XVII вк церковь заключила въ тюрьму Галилея, такъ какъ его геліоцентрическая теорія мшала Іисусу Навину остановить солнце. Точно также, въ XVIII вк, католическая церковь не задумалась осудить прекрасную теорію Бюффона и замчательныя открытія Ньютона, такъ какъ т и другія не согласовались съ представленіями o неб и земл, установленными шесть тысячъ лтъ тому назадъ. Законъ тяготнія, по мннію Бержье, просто ‘химера’ {‘Examen du Matrialisme’, 1771, I, 73.}, но мннію аббата Линьяка, теоріи Бюффона — ‘философскія бредни’ и даже, какъ думаетъ Шоме, злостныя бредни, такъ какъ, если энциклопедисты превозносять ‘теорію земли’, то этимъ они хотятъ дать понять, что міръ древне, чмъ о немъ думаютъ, ‘а извстно, къ чему это клонится’ {‘La petite Encyclopdie’, art ‘Philosophie’.}. Намъ возражаютъ, говорилъ другой, на основаніи системы Ньютона, но вполн ли установлено, что Богъ не могъ остановить землю и луну, не останавливая въ то время вс остальныя планеты {Bergier, ‘Apolog’, I, 283.}?
Когда имъ указывали на то, что, согласно непогршимымъ разсказамъ Бытія, Богъ сотворилъ будто бы свтъ за четыре дня до сотворенія солнца: ‘Что-жъ такое! отвчали они, не смущаясь: разв Богъ не могъ создать огонь, т.-e. свтъ, раньше солнца’? Интересно послушать еще по этому поводу аббата де Линьяка: ‘Въ исторіи Моисея свтъ былъ сотворенъ и отдленъ отъ тьмы раньше, чмъ появилось солнце, а въ систем Бюффона существованіе солнца предшествуетъ отдленію свта отъ тьмы. Можно ли боле открыто противорчить исторіи міра’ {‘Lettres un Amriquain’ (six) sur l’Hist. naturelle gnrale et particulre de М. Buffon’. Hambourg, 1756 (en neuf volumee). I.}? Слдовало бы по настоящему зажать за это ротъ Бюффону! На вопросъ, куда же двалась вода посл потопа они спокойно отвчали: ‘Богъ заключилъ излишекъ воды туда, откуда онъ ее взялъ, или въ какое-нибудь другое мсто’ {De Lienac, I, 153.}.
Такимъ образомъ, благодаря стараніямъ обихъ сторонъ, пропасть, между философами и католиками все раздвигалась. Но противорчія между католицизмомъ и наукой и невозможность служить одновременно имъ обоимъ было опасне для католичества, чмъ для науки, такъ какъ въ вкъ Ньютона и Даламбера нельзя уже было отказаться отъ науки. Итакъ, если бы защитники церкви лучше понимали ея интересы, они не стали бы усиливать и подчеркивать разногласіе между нею и наукой. Не стали бы писать книгъ съ такимъ безсмысленнымъ заглавіемъ: ‘Противорчіе между религіей и природой’ и указывать на это противорчіе такъ рзко, какъ это длалъ авторъ, отецъ Ричардъ: ‘Естественное объясненіе вещей допустимо настолько, насколько оно не расходятся съ откровеніемъ, но если даваемыя объясненія становятся въ противорчіе съ откровеніемъ, несомннно — они ложны, ибо, если бы они не были ложны, мы должны бы были допустить, что Богъ солгалъ’. Ужасная дилемма, которая была на руку философамъ, такъ какъ на самомъ дл было невозможно считать научныя открытія ложными и утверждать, что Моисей, какъ натуралистъ, стоялъ выше Бюффона, и философы съ радостью остановились на второмъ заключеніи, что истолкователи ‘солгали’.
Приходилось также мириться и съ демонами, которые пользовались и даже злоупотребляли своимъ нравомъ губить несчастныхъ съумасшедшихъ, которыхъ жгли на кострахъ, какъ колдуновъ и кудесниковъ. Церковь поддерживала это ужасное суевріе, заставляя читать съ кафедры, по старымъ требникамъ, молитвы, которыя должны были выгонять бсовъ и пугать дьявола. Надо, впрочемъ, прибавить, что вина въ данномъ случа ложится не на одну церковь, что удивительные приговоры магистратуры, направленные противъ колдуновъ, оправдывали поведеніе священниковъ {См. ршенія Парижскаго парламента у P. Le Zrun: Hist. critiq. da pratiqua superstitieuses, IV, 451.}. Мало того, — когда философы съ торжествомъ указывали, что, ‘дьявольскія навожденія’ рдкость въ XVIII в., именно одинъ изъ членовъ судейскаго сословіи, ожесточеннйшій противникъ философовъ, Мюйяръ де Вугланъ взялся отвчать имъ. Отвтъ его настолько забавенъ, глупая проницательность судей того времени выступаетъ въ немъ такъ ясно, что стоитъ принести этотъ отвтъ: ‘Разв нельзя обратить противъ теоріи нашихъ вольнодумцевъ логическій выводъ изъ того факта, что дьявольскія навожденія стали очень рдки въ нашъ вкъ? Если примры навожденій повторялись чаще во времена невжества, такъ это потому, что въ то время вс врили, такъ что дьяволъ могъ соблазнять людей только при помощи суеврія. А въ нашъ вкъ, когда люди кичатся своимъ невріемъ и сомнніемъ въ самыхъ незыблемыхъ истинахъ, подобныя знаменія, подтверждающія существованіе демоновъ, повели бы неизбжно къ ниспроверженію того самаго царства, которое врагъ человческаго рода такъ старается расширить и укрпить’ {М. de Vouglans Loia criminelles de la France dans leur ordre naturel, dlt. 1780, III, 103.} (царство скептицизма). Такимъ образомъ дьяволъ скрывался, чтобы не мшать философамъ, такъ какъ они хотя и отрицали его, работали въ сущности въ его пользу, увеличивая число неврующихъ. Тутъ ужъ такое коварное хитросплетенье, что въ самомъ дл, нельзя не признать тутъ вліянія злого духа.
Философы осуждали и осмивали безбрачіе, какъ безсмысленный и дерзкій вызовъ той же природ. Мы избавимъ читателя отъ ихъ шутокъ (впрочемъ он стали ходячими среди французовъ) надъ монахами и монастырями. Насъ интересуютъ только отвты анти-энциклопедистовъ на нападки философовъ по этому щекотливому вопросу. Философы утверждали, что въ глазахъ церкви бракъ санъ по себ проступокъ. Ни въ какомъ случа, возражали богословы, любители лукавыхъ разграниченій: ‘воздержаніе есть только боле совершенное состояніе, пригодное для небольшого кружка избранныхъ, которыхъ Богъ предназначилъ къ этому’! Но этотъ небольшой кружокъ, эти избранные, между прочимъ боле совершенны именно потому, что они не вступаютъ въ бракъ, для нихъ вступить въ бракъ значило бы пасть и унизиться, — слдовательно, въ глазахъ католиковъ бракъ есть проступокъ. Философы указывали еще на то, что безбрачіе уменьшаетъ народонаселеніе. Тмъ лучше, — восклицалъ въ своемъ пастырскомъ посланій въ 1763 г. добрый епископъ Пюйскій, — какая это удивительная предусмотрительность со стороны церкви — если бы вс женились, ‘земля оказалась бы слишкомъ тсной, чтобы вмстить людей, и трава слишкомъ короткой, чтобы ихъ накормить’. Разъ дло шло о томъ, чтобы сберечь траву для цломудренныхъ аббатовь, то у кого хватило бы жестокости лишать ихъ этого угощенія? Кавейракъ (Caveyrac), какъ человкъ боле догадливый, чмъ епископъ Пюйскій, нашелъ довольно смлое возраженіе, зажалъ имъ ротъ не одному философу и привлекъ насмшниковъ на сторону церкви: ‘почему же наши академики и философы сани не женятся? Почему они не слдуютъ примру Тирако (Tiraqueau), этой образцовой парочки, гд жена каждый годъ приносила но ребенку, а мужъ разршался отъ бремени томомъ’. На этотъ разъ Даламберъ не сталъ отвчать Кавейраку.
По мннію отца Гриффе, ‘Вольтеръ всегда исходитъ изъ ложнаго принципа, что законы природы непреложны’. Вроятно, въ опроверженіе этой мнимой непреложности, Бержье писалъ: ‘Этотъ текстъ означаетъ только, что у арры стали рождаться дти на семидесятомъ году, также какъ у Ноя — на сто пятомъ! Разв не правъ былъ Паскалъ, написавшій слдующія знаменательныя слова, которыя аббатство Порть-Руаяля (Port-Royal) поспшило исправитъ: ‘Религія, противорчащая природ, противорчащая здравому смыслу, есть единственная религія, которая всегда существовала’?
Католическая церковь, какъ мы видли, безусловно отвергала и природу съ ея правами и науку съ ея завоеваніями, какъ только природа и наука расходились съ традиціями. Но разв окончательная проврка не должна принадлежать разуму? А въ такомъ случа католикамъ предстояло снизойти до защиты своихъ убежденій передъ упрямыми резонерами-энциклопедистами. Здсь передъ лицомъ разума положеніе католической церкви уже мене прочно, чмъ передъ лицомъ тогдашней науки. Католическая церковь, едва ступивъ на скользкій нутъ спора, который, какъ она хорошо знаетъ, ведетъ къ гибели, сдлала нсколько шаговъ впередъ и круто поворачивала назадъ, прикрываясь своей непогршимостью. Надо сознаться, теологи очутились въ скверномъ положеніи: отказываясь разсуждать, они оставляли поле битвы за философами и своимъ невыгоднымъ молчаніемъ какъ бы признавались въ своемъ безсиліи и бросали церковный корабль, безъ снастей на произволъ лжи и нечестія. Когда же, напротивъ, они соглашались обсуждать основы своихъ взглядовъ, то попадали въ ловушку, которой не съумлъ бы избгнуть ни одинъ апологетъ, будь онъ хоть семи пядей во лбу. Вводя въ свой споръ съ противниками элементъ разума, они тмъ самымъ допускали, что авторитетъ требуетъ доказательствъ, иными словами подрывали этотъ авторитетъ. Они признавали за разумомъ права, которыми разумъ немедленно пользовался для расширенія области своихъ изслдованій и завоеваній. Имъ приходилось преслдовать дв цли, другъ друга исключающія: доказать, такъ какъ они обращались къ неврующимъ, истинность религіи, единственнымъ доказательствомъ которой служитъ признаніе ее людьми, ее исповдующими. Тогда они стали ссылаться то на разумъ, то на авторитетъ, и въ своихъ безсвязныхъ апологіяхъ, перемшивать, доказательства съ бранью и проклятіями.
Большинство изъ нихъ пытается отвести разуму мсто, по возможности самое маленькое мсто, и различаетъ два рода изслдованія: изслдованіе доказательствъ откровенія и изслдованіе откровенныхъ догматовъ. ‘Первое — необходимо, — говоритъ Бержье, — и къ тому же очень легко, такъ какъ факты, которыми бываетъ засвидтельствовано откровеніе, настолько достоврны, что самый невжественный человкъ можетъ въ нихъ убдиться. Но разъ только достоврно извстно, что тотъ или другой догматъ сообщенъ путемъ откровенія, наша религія запрещаетъ разуму изслдованіе этого догмата’. Нужно еще, заявляетъ Бержье, чтобы истина откровенія бросалась въ глаза, и чтобы невозможно было отрицать факты, которые его устанавливаютъ. Вольтеръ замчаетъ, ‘что надо быть очень способнымъ, чтобы понимать пророчество’ {Dict. philosopha art. prophties.}. Понимать нтъ никакой надобности, говорили въ свою очередь теологи, достаточно познать истины, кажущіяся съ перваго взгляда, по выраженію Паскаля, ‘нкоторой натяжкой’. Какъ будто можно познать то, чего совершенно не понимаешь! Такимъ образомъ то, что они называли ‘разумнымъ подчиненіемъ’, было, въ конц концовъ, подчиненіемъ разума. Они говорили. напримръ, что ‘очевидная истина не перестаетъ пребывать таковой, хоти ей и противопоставляютъ неразршимыя трудности’ {Le P. Richard: его опроверженіе de Robinet, p. 40.}. Основы божественныхъ истинъ по самой природ вещей, говорилъ другой, не подлежатъ суду разума, поэтому самое разумное врить, не понимая ихъ {Le P. Gauchat: Lettres critiques, t. X. Боссюетъ сказанъ, по поводу таинствъ, ‘что нужно врить и покланяться тому, чего мы не понимаемъ-. (II Avertissement aux protestante).}.
Во всякомъ случа дурной методъ, который отказывается убждать насъ доводами, лучше наивный методъ тхъ защитниковъ католичества, которые только выставляли на видъ заблужденія энциклопедистовъ, полагая, что скептицизмъ философовъ неизбжно приведетъ всхъ въ ужасъ и явится самымъ лучшимъ опроверженіемъ.
Но есть еще другой способъ вести споръ, онъ скоре разршаетъ вс недоразумнія: надо уврять, что противникъ — или негодяй, или дуракъ: ‘чтобы быть скептикомъ, спокойно говорить Бержье, надо дойти до полнаго отупнія’. Правда, на этой почв, на почв ругательствъ, философы, съ чмъ ихъ нельзя поздравить, одержали блестящую и легкую побду.
Философы, по крайней мр, имли полное основаніе осыпать своихъ противниковъ бранью, когда, во ими третьяго принципа, начертаннаго на ихъ знамени, во имя человчности, они возмущались нетерпимостью духовенства. Было ли ихъ негодованіе справедливо, — это мы сейчасъ увидимъ. Вообще нетерпимость ХVIII вка извстна только по тмъ знаменитымъ жертвамъ, защиту которыхъ взяли на себя философы. Но здсь будетъ вполн умстно вкратц въ подлинныхъ выраженіяхъ, изложить нкоторыя изъ странныхъ правилъ, которыя были формулированы въ то время гонителями, и они съ невозмутимымъ спокойствіемъ противопоставляли ихъ тому, что пренебрежительно называли философскимъ духомъ вротерпимости.
Прежде всего надо изгнать всхъ свободомыслящихъ: разв католическая церковь не постановила разъ навсегда, что нужно думать и во что слдуетъ врить? И въ то время, какъ философы вынуждены издавать свои произведенія безъ подписи или, если они хотятъ сохранить привилегіи, говорить не то, что думаютъ, въ то время, какъ однихъ, какъ, напримръ, Морелле, засаживаютъ въ Бастилію, а относительно другихъ, — какъ это сдлали съ Руссо, — издаютъ постановленіи объ арест, въ это-то время нкій аббатъ Сенъ-Сиръ находить смшнымъ, что авторъ Вступительной бесды позволилъ себ заявить. будто ‘истинной философіи необходима свобода’. Каждый разъ, какъ появляется хоть сколько-нибудь смлая книга на какую бы то ни было тему, католическая церковь спшитъ всякими способами, — устами епископовъ въ генеральныхъ собраніяхъ, перомъ богослововъ и памфлетистовъ, — предать гнву Сорбонны, осужденію парламента и суровой кар короля неврующаго, ‘дерзнувшаго поднять голову’, и мыслителя, осмлившагося сказать новое слово. ‘Разв на самомъ дл, восклицаетъ одинъ богословъ, не свтская терпимость и создала успхъ деизма? Къ счастью, восклицаетъ онъ, перевсъ никогда не будетъ на вашей сторон. Судъ пуститъ въ васъ молніеносную стрлу, которая заставитъ себя уважать больше, чмъ т стрлы, которыми вы такъ давно пренебрегаете’.
Что же говорили философы, чтобы вызвать такую ярость? Они говорили, что ‘воображать, будто существо, исполненное доброты и справедливости, было бы способно наказывать наши ошибки безконечными муками, значило бы, можетъ быть, наносить оскорбленіе Божеству’, и что, съ другой стороны, было бы жестоко допускать, что безчисленное множество не знавшихъ Іисуса Христа должны быть невозвратно осуждены. На это Шоме отвчалъ, нисколько не смущаясь: ‘Какое же препятствіе находите вы къ тому, чтобы большая часть человческаго рода была предана на вчную погибель’. Они говорили еще въ ‘Философскомъ Словар’ (Dictionnaire philosophique), что многимъ отцамъ церкви казалось безсмысленнымъ осуждать на вчныя муки несчастнаго бдняка, укравшаго какую-нибудь козу. Но Бержье не уступалъ: ‘Говорить, что безсмысленно подвергать за воровство вчному наказанію, значить открывать двери величайшимъ преступленіемъ’ {Apol, II, 562.}. Они приводили изъ жизни Мовсея тотъ фактъ, что онъ перебилъ сорокъ семь тысячъ Израильтянъ, и задавали себ вопросъ, имлъ ли право Моисей посл такой бойни заявлять, ‘что онъ самый мягкій изъ людей’. Имлъ, отвчалъ, не задумываясь, тотъ же ученый Бержье, ‘такъ какъ Богъ повеллъ ему наказать ихъ’. Наконецъ, философы полагали, что въ ихъ вкъ (это было въ 1767 г., обратите вниманіе на годъ), когда разумъ достигъ такихъ успховъ, когда человчность, а, слдовательно, и вротерпимость расширили кругозоръ и смягчили сердце, можно бы печатать такія разумныя вещи, какъ, напр.: ‘Истина свтитъ собственнымъ свтомъ, нельзя просвщать умы пламенемъ костровъ’. Но на что дерзнулъ Мармонтель? 21 января 1768 г. архіепископъ Парижскій веллъ читать съ кафедры во всхъ приходахъ и расклеить на всхъ углахъ Парижа, даже на дверяхъ французской академій, такъ какъ виновный быть академикъ, большое пастырское посланіе, въ немъ онъ пытался раздуть т драгоцнные костры, на которыхъ, если не сжигали больше авторовъ, такъ, но крайней мр, сжигали ихъ книги, и хоть этимъ оказывали нкоторую услугу Церкви. ‘Есть (сказалъ де-Бомонъ автору Велизарія не задолго до того, какъ онъ выпустилъ свое посланіе противъ него), есть одинъ пунктъ, относительно котораго я требую, чтобы торжественно и формально отреклись: это тернимость’.
Въ отношеніи къ диссидентамъ и въ частности и къ реформатамъ, католическая церковь восемнадцатаго вка громко проповдывала ту же нетерпимость, которая внушила Боссюету его побдную пснь но поводу отмны Нантскаго эдикта и продиктовала ему слдующую жестокую угрозу въ одномъ письм къ Николь (Nicole): ‘Я преклоняюсь вмст съ вами предъ начертаніями Всевышняго, которому угодно было, разсяніемъ нашихъ протестантовъ, открыть намъ тайну Своего негодованія и очистить Францію отъ этихъ чудовищъ’ {Боссюетъ, отвчая Банаж’у (Basnage), присвоиваетъ себ слова Бибдіи: ‘Гони богохульника изъ лагеря, и пусть весь Израиль осыпетъ его градомъ камней’, и прибавляетъ: ‘Вотъ до чего доходятъ реформаты: они объявляютъ, что князь не иметъ никакой власти надъ совстью подданныхъ и не можетъ издаватъ уголовныхъ законовъ, касающихся религіи’. (Df. de Phiat. des variatons, N. IV). Онъ же самъ находить вполн естественнымъ, мстя за господствующую религію, братъ въ руки ‘мечъ, который Богъ вручилъ князю’. Веди протестанты вздумаютъ браться за оружіе ради самозащиты, онъ напоминаетъ имъ, что ‘гражданская война, поднятая съ цлью самозащиты отъ притсненій, есть покушеніе на особу князя’ (Df. de Vhist. des variations. N. XI), такъ какъ ‘должно повиноваться даже князьямъ — гонителямъ’. (N. XX).}. Ни мшаетъ замтить, что въ данномъ случа католическая церковь исповдывала доктрину, жертвой которой она была сама въ начал своей исторіи, когда первыхъ христіанъ обвиняли въ томъ, что они враги государства: ‘Преслдуя насъ, думаютъ, что служатъ государству’. ‘Религія, говоритъ Бержье, составляетъ часть государственныхъ законовъ, всякій, осмливающійся нападать на нее, становится виновнымъ передъ обществомъ, наравн съ нарушителемъ законовъ гражданскихъ, поэтому онъ заслуживаетъ такого же наказанія’. А епископъ Пюискій выражается еще ршительне: ‘Всякій неврующій уже есть государственный преступникъ’. Боле того, такъ какъ въ нетерпимость врятъ только католики, но не протестанты, — по какому нраву протестани. долженъ быть терпимъ, разъ онъ заблуждается?— Т, кого католики преслдуютъ, должны терпливо относиться къ этому. ‘Католическая церковь но всей природ нетерпима, въ этомъ состоитъ ея привилегія, ея слава, печать истины, ея отличительная черта, которой она не раздляетъ ни съ одной заблуждающейся сектой, протестанты обязаны быть терпимы по отношенію въ католикамъ, хотя послдніе и не терпятъ ихъ’.
Изъ этихъ удобныхъ для нихъ принциповъ католики, съ безжалостной логикой, длами слдующіе выводы. Имъ говорили: эти люди, которыхъ вы хотите осудить, принадлежатъ, однако, къ одному обществу съ вами, какія же отношенія установятся въ будущемъ между ними и вами? ‘Т же, отвчали они, что и между христіанами, врными евангельскимъ предписаніямъ, и христіанами распущенными’. И во всякомъ случа не но вин церкви магистратура допускала, чтобы протестанты оставались французскими подданными. Духовенство, на всхъ ршительно създахъ, неустанно требовало, ‘чтобы законамъ была возвращена вся ихъ суровость, а церкви — должный блескъ’. Эта благодтельные законы существовали, и нужно только требовать отъ магистратуры, чтобы они строже примнялись, — тогда благіе результаты не заставятъ себя долго ждать. Послушаемъ лучше ихъ подлинныя слова: ‘Людовикъ XV, достигнувъ совершеннолтія, издалъ свою замчательную декларацію 1724 года, по которой всякое дяніе, противное католической церкви, наказывалось вчными галерами для мужчинъ и вчной тюрьмой для женщинъ, а имущество ихъ конфисковалось. Вотъ образецъ христіанской и человческой политики. Если бы судьи не длали уступокъ, не было бы надобности узаконять бракъ кальвинистовъ, или незаконнорожденныхъ, протестантскіе священники были бы выгнаны, а ересь уничтожена’. Вотъ эта ‘замчательная’ декларація отъ 14 мая 1724 г.: ‘Запрещается, подъ страхомъ галеръ… исповдовать какую-либо иную религію, кром католической. Велно приговаривать и предавать смертной казни проповдниковъ. Велно, подъ угрозой штрафа или боле суроваго наказанія, черезъ двадцать четыре часа нести дтей крестить къ кюрэ. Велно посылать дтей учиться катехизису до четырнадцатилтняго возраста. Врачи обязаны предупреждать кюрэ, когда ихъ больнымъ угрожаетъ смерть, родители — приглашать къ больнымъ исключительно кюрэ. Запрещено еретикамъ занимать общественныя должности. Запрещено вступать въ бракъ въ чужой стран и родители, позволившіе своимъ дтямъ преступать, это запрещеніе, наказываются галерами’.
Какъ!— въ одинъ голосъ повторяли философы, — вамъ жало драгонадъ, отъ которыхъ Франція обднла и потеряла значительную часть своего населенія, къ выгод враговъ?— Неправда, писалъ Кавейракъ: ‘отмна Нантскаго эдикта, этотъ актъ, полный мудраго разсчета, не нанесъ вреда ни торговл, ни финансамъ, ни народонаселенію’. Онъ имлъ храбрость доказывать это и торжествовалъ, полагая, что, посл цлаго ряда вычисленій, установилъ, ‘что изъ королевства ушло не боле 50.000 человкъ и было вынесено не боле 1.260.000 ливровъ’. Другой авторъ, — правда, не подписавшійся подъ своими поучительными выкладками, приводилъ, какъ примръ умренности, съ которой примнялись законы противъ гугенотовъ, трогательный фактъ, что съ 1745 по 1770 годъ повсили только восемь пасторовъ.
Сопоставимъ съ этими наивными заключеніями духовенства слдующій краткій перечень преслдованій въ теченіе одного только года. Въ Лангедок, въ сентябр 1754 г., тюрьмы и галеры непрерывно наполняются. Въ декабр дв роты драгунъ поставлены на постой въ Мило, въ Руарг’, они остаются тамъ пять мсяцевъ, и Мило разоренъ. Въ март того же года, въ верхнемъ Лангедок, происходитъ собраніе въ Мазамет, появляется рота драгунъ и стрляетъ, три протестанта ранено, двадцать арестовано и приговорено къ галерамъ градоначальникомъ Монпелье. Въ декабр одинъ молодой пасторъ схваченъ солдатами и отведемъ въ Верну (Vernoux), на протестантовъ, которые идутъ за нимъ, чтобы вымолить ему прощеніе, католики въ Верну нападаютъ, стрляютъ изъ дверей и изъ оконъ: 30 протестантовъ убито, 200 ранено, многіе умерли отъ разъ {Выдержки изъ цит. соч. Hugues, II, 200.}.
Со времени отмны Нантскаго эдикта, церковь, какъ извстно, разсуждала такъ: во Франціи есть только католики, поэтому т, кто называетъ себя протестантами, вроотступники. На этомъ, между прочимъ, основана варварская статья деклараціи 1715 года, по которой ‘Его Величество повелваетъ: если кто-либо изъ его подданныхъ заявитъ, на смертномъ одр, своему кюрэ или королевскому прокурору, что онъ хочетъ умереть въ религіи, именующей себя реформатской, онъ будетъ привлеченъ къ отвтственности или лично, или заочно, онъ подлежитъ галер, если выздороветъ, въ случа смерти — конфискаціи имущества’. У теологовъ не хватало словъ для выраженія своего восхищенія передъ этой статьей, такъ какъ ‘въ данномъ случа преступленіе состоитъ въ отступничеств отъ вры. Съ отмной эдикта вс подданные короля — католики по закону, потому что они родились въ лон католической церкви и — эта добрая мать приняла ихъ въ свои объятія’. А Кавейракъ спокойно заявляетъ: ‘Пусть читатель судитъ самъ, кому, сектантамъ или католикамъ, больше подходитъ кличка нетерпимыхъ, — тмъ-ли, которые только защищали религію своихъ отцовъ, или же тмъ, которые хотли ввести новую?’
Да не подумаетъ читатель, что мы длали вс эти печальныя выписки изъ чувства злорадства: намъ казалось только, что мы обязаны представить, безъ малйшихъ измненій, самые документы, очень мало извстные, относящіеся къ великому спору, между сторонниками христіанской церкви и философіи. Мы попытались указать т способы, къ которымъ прибгала церковь, чтобы отвергнуть три великіе философскіе принципа того времени, и т выводы, которые хотли извлечь изъ нихъ Энциклопедисты. Церковь отстаивала, противъ нихъ и противъ всхъ ихъ новшествъ, не идя ни на какія уступки, свое неизмнное ‘тако врую’ (credo) и свое право преслдовать всхъ тхъ, кто не принималъ этого credo. Противъ такихъ-то католиковъ и такихъ гонителей протестовали и воевали энциклопедисты. И еслибы они даже остановились на томъ, то и тогда ихъ работа разрушенія, какъ ее принято называть, несмотря на вс ихъ недостатки, была бы благодтельна для прогресса разума и человчества. Но ихъ работа имла не только отрицательный характеръ, они хотли не только разрушать, — оне хотли и, какъ мы думаемъ, умли и созидать. Мы надемся выяснить это въ послдней глав.

VI.
Побды Энциклопедіи, касающіяся ея трехъ великихъ принциповъ.

M-me дю-Деффанъ писала однажды Вольтеру: ‘Вы разрушаете вс заблужденія, но чмъ мы ихъ замняете?’ Попытка дать отвтъ на послдній вопросъ составить содержаніе настоящей главы.— Философы хотли не только искоренить старые предразсудки, какъ мы привыкли это слышать,— они стремились еще посять вмсто нихъ истины, которыя считали новыми и плодотворными. Мы не разъ уже говорили въ нашей книги объ этихъ истинахъ. Теперь мы хотли бы, сгруппировавъ ихъ, вкратц ихъ резюмировать, взвсить и указать то великое мсто, которое он занимаютъ въ томъ, что принято называть новйшей мыслью.
Если правда, что нкоторыя, по крайней мр, учрежденія, на которыя нападали философы, дйствительно мшали матеріальному и духовному развитію человчества, же имемъ ли мы въ такомъ случа права сказать, не знали даже положительныхъ цлей энциклопедистовъ, что, разрушая, они уже длали полезное дло? Напримръ, если они содйствовали уничтоженію привилегій,— а это фактъ безспорный, — то тмъ самымъ уже являлись соучастниками въ выработк лучшаго общественнаго строя, основаннаго на всеобщемъ равенств. Но надо признать, что изъ одного равенства нельзя создать общество: стадо также состоитъ изъ равноправныхъ единицъ, для образованія же общества нужны люди. Какихъ же людей хотли выработать философы?
Не единымъ хлбомъ живъ будетъ человкъ, но всякимъ словомъ, исходящимъ изъ устъ Божіихъ, говорила церковь. Излишне напоминать, что энциклопедисты старались улучшить и придать больше прелести матеріальной сторон жизни человка. Каждый изъ нихъ искалъ счастья не на неб, но тамъ, гд его надялся найти Вольтеръ:
Le paradis terrestre est ou je suis.
(Земной рай я ношу съ собою).
Если врно, что монастырь олицетворяетъ собой ‘совершенную церковь’, а ‘монахъ’ {Renan: Marc Aurle, 627.} — истиннаго христіанина, то полной противоположностью этому является идеалъ философа. И Вовенаргъ съ очаровательной сплостью провозглашаетъ его въ своихъ ‘Совтахъ молодому человку’: ‘Если вы испытываете какую нибудь страсть, облагораживающую ваши чувства, дорожите ей’. Дале онъ развиваетъ ту мысль, что присущія человку страсти, если ихъ направить въ хорошую сторону, могутъ обратиться въ ‘добродтели’. Реабилитировавъ права естественныхъ наклонностей человка, энциклопедисты заботились о томъ, чтобы каждый обладалъ большимъ благосостояніемъ, чмъ это было возможно при старомъ порядк вещей. Въ своей энциклопедіи они краснорчиво излагаютъ и защищаютъ нрава всхъ на большую безопасность и большее счастье на земл. Кстати замтимъ, что успхи ремеслъ и промышленности въ XVIII в., казалось, оправдывали, даже поощряли это стремленіе къ благосостоянію, которое философы противопоставляли религіозному аскетизму. Не только свтскіе люди, но и большая частъ духовенства являлась союзницей энциклопедистовъ, слдуя въ жизни не столько предписаніямъ церкви, сколько указаніямъ ‘Свтскаго человка’. А утилитарная философія только выигрывала отъ этого бьющаго въ глаза противорчіи между нравами и догматами.
Что же внесъ вкъ философовъ въ умственную и нравственную жизнь человчества? На этомъ стоитъ остановиться, такъ катъ мы намрены подвести балансъ философія ХVIII вка. Церковь хотла и трогать сердца и управлять умами только при помощи традиціи. Философіи стала оспаривать у церкви эту гегемоній надъ умами, такъ какъ она, въ свою очередь, желала ни больше, ни меньше, какъ ‘измнить общепринятые взгляды’. Далеко не раздляя мннія XVII вка, что по великимъ вопросамъ, интересующимъ человчество, уже ‘все сказано’, восемнадцатый вкъ считаетъ, что приходится опровергать многое, что было раньше высказано по философіи и нравственности. До сихъ поръ человчествомъ руководило духовенство и внушало ему рядъ предразсудковъ, съ которыми надо было бороться. Философія противопоставляетъ три совершенно противоположныя имъ идеи и на нихъ думаетъ построить лучшее общество.
Доктрина католической церкви покоится на начал сверхъестественномъ, церковь предписываетъ ее врующему по праву своего непогршимаго авторитета, а неврующему она навязываетъ ее по мнимому нраву быть нетерпимой. Вмсто этихъ трехъ принциповъ философы выставили три другіе, они должны были совершенно уничтожить первые. Мы, еще не иллюстрируя этихъ обобщающихъ формулъ примрами, уже назвали ихъ природой, разумомъ и человчностью. Эти идеи явились, какъ извстно, и какъ мы не разъ упоминали, практическимъ результатомъ того положенія вещей, при которомъ принципы католической церкви находили духовную поддержку въ авторитет, а матеріальную — въ нетерпимости духовенства.
Теперь посмотримъ, что же дали и чего стоили противоположные принципы, принципы философіи XVIII вка.

I. Природа.

Вс великіе писатели того вка поочередно вопрошали природу: Бюффонъ написалъ ‘Естественную Исторію’, Дидро — свое ‘Толкованіе’, Гольбахъ, самый неустрашимый и, не смотря на свои заблужденія и на грубый языкъ, самый логичный изъ всхъ, построилъ ‘Систему природы’, и всмъ ямъ природа дала одинъ отвтъ: существуютъ только вторичныя причины и необходимые законы, т, ‘которые воображаютъ, что ссылкой на конечныя причины они отвчаютъ на вопросъ, говорить мудрый Бюффонь, не замчаютъ, что они принимаютъ дйствіе за причину. Первичныя причины навсегда останутся скрытыми отъ насъ, все, что мы можемъ, это — замчать нкоторыя частныя дйствія’ {Бюффонъ: Естественная исторія, Первая рчь.}.
Каждый шагъ науки, въ частности науки o природ, великой разрушительницы суеврій, отодвигаетъ ихъ на задній планъ, отчасти въ виду этого восемнадцатый вкъ страстно отдается этой наук, и большинство философовъ естественники. Дйствительно, въ средніе вка естественныя науки занимали очень незавидное положеніе, ‘теологія была прирожденнымъ врагомъ опыта, поэтому она всегда мшала зарожденію естественныхъ наукъ, которыя на своемъ пути всегда натыкались на нее’ {Syst. de la nature, II. 311.}? Незачмъ обращаться къ особенно далекимъ временамъ, посмотрите какъ въ XVII вк, въ вк вры, — Янсеніусъ запрещаетъ ‘изслдовать тайны природы, до которыхъ намъ нтъ ни малйшаго дла’ и ‘въ которыхъ, кром того, мы ровно ничего не понимаемъ’, — съ удовольствіемъ прибавлялъ М. Сэнглей. Послушайте Портъ Ройяль, который учитъ въ своей Логик, что ‘люди рождены не для того, чтобы изучать различныя движенія земли, такъ какъ жизнь ихъ слишкомъ коротка для занятія такими пустяками’. Для восемнадцатаго вка, напротивъ, самымъ важнымъ предметомъ, на которомъ можетъ остановить свои взоры умъ дйствительно философскій и дйствительно свободный, была именно наука о природ, убивающая заблужденія, такъ какъ ‘не существуетъ, — по словамъ Кондорсе, — ни такой метафизической системы, ни такой сверхъестественной нелпости, которая не покоилась бы на незнаніи законовъ природы’. Наконецъ, Мерсье, этотъ отголосокъ вка, вознеся до небесъ Академію наукъ, восклицаетъ: ‘Безъ наукъ человкъ стоялъ бы ниже животнаго’ {Въ устахъ Бюффона наука о природ становится даже эквивалентомъ счастья. Говоря о самомъ первобытномъ народ, который вычислилъ шестисотъ-лтній лунно-солнечный періодъ, что предполагаетъ безконечный рядъ астрономическихъ наблюденій и изученій, Бюффонъ заключаетъ: ‘Этотъ первый народъ былъ очень счастливъ, такъ какъ онъ былъ очень ученъ’. (Epoques de la nature, VII).}).
Восемнадцатый вкъ разрабатываетъ науку о природ съ такимъ увлеченіемъ не только потому, что она разгоняетъ суеврія, но еще и потому, что она учитъ многимъ прекраснымъ и полезнымъ вещамъ и открываетъ въ будущемъ все новые горизонты. Начиная съ XVI вжа, свидтеля возрожденія этой науки, она не переставала длать все новыя и новыя завоеванія, чтобы убдиться въ этомъ, стоитъ только раскрыть Энциклопедію. Успхи, сдланные въ XVIII вк экспериментальными науками уже не разъ описывались {Ог. Контъ: Позит. философія, I. Whewel, Hist. of the induct. sсіепcе. II, III.}. Эти быстрые успхи объясняются тмъ, что, со смертью прежней вры въ душ многихъ, наука стала какъ бы новой религіей, имвшей своихъ поклонниковъ и даже фанатиковъ. Разв не называли неистоваго Гольбаха фанатикомъ атеистомъ? Не раздляя его, такъ сказать, личной ненависти къ отвлеченному догмату католической религіи и ея служителямъ, многіе, благодаря наук, испытывала своего рода восторгъ, сопровождавшій открытія и вызванный употребленіемъ новаго метода мышленія {Elm. de philosophie, Belin, I, 121.}’. Когда энциклопедисты прославляютъ науку и ея побды надъ старыми заблужденіями людей, какъ. будто слышишь хвалебныя псни, которыя слагалъ послдователь Эпикура своему учителю, вступившему въ бой съ суевріемъ и силой генія и дерзновеніемъ побдившему боговъ: ‘Я трепещу, восклицаетъ Лукрецій, и испытываю глубокое наслажденіе при вид того, какъ, подъ твоей мощной рукой, бездны природы разверзаются и становятся со всхъ сторонъ доступными дневному свту’. Точно также и въ восемнадцатомъ вк казалось будто природа мало-по-малу открываетъ передъ очами своихъ новыхъ послдователей свои таинственныя глубины, полныя откровеній и тайны. ‘Что можетъ быть благородне того восторга, восклицаетъ Бюффонъ, который охватываетъ всякаго при мысли, что человкъ способенъ познать вс силы и раскрыть, благодаря своимъ трудамъ, вс тайны природы’.
Въ другомъ мст, передавая исторію первыхъ вковъ человчества, онъ заканчиваетъ такъ: ‘Везд, гд человкъ поступалъ умно, онъ слдовалъ указаніямъ природы, пользовался ея примрами, употреблялъ ея средства и выбиралъ изъ громаднаго разнообразія ея предметовъ вс т, которые могли ему служитъ или доставить удовольствіе. Руководимый природой, ‘человкъ сперва подчинилъ себ животныхъ, а затмъ, съ помощью ихъ, измнилъ вншній видъ земли’.
А вотъ еще и другіе уроки, данные этой первой наставницей человческаго рода, восемнадцатому вку. Для того, кто уметъ ее вопрошать, ‘природа, — говоритъ Кондорсе, — во всемъ ея объем, подчинена правильнымъ законамъ, поэтому во всякомъ кажущемся безпорядк скрывается порядокъ, котораго нашъ глазъ не смогъ замтить’ {Condorcet: Oeuvres, dit. Didot, I. 418.}. Въ этихъ словахъ заключается провозглашеніе основъ тератологіи, науки объ уродахъ, которую потомъ изобрли оба Жоффруа Сентъ-Илера. Она доказывала, что, дйствительно, ‘появленіе уродовъ предполагаетъ не безпорядокъ, а новый порядокъ’. Но надо вспомнить, что Жоффруа Сенть-Илеръ не могли дать научное объясненіе этимъ страннымъ произведеніямъ природы, пока въ лиц знаменитаго Вольфа XVIII вкъ ни создалъ науку о животной эмбріологія.
Затмъ физіократы (мы перечисляемъ только новые пути, открытые философами натуралистами ХVIII в.), убдившись, что между всми экономическими явленіями существуютъ естественныя и необходимыя соотношенія, поддающіяся точному измренію и обоснованію, первые въ своихъ строго-точныхъ трудахъ длаютъ попытку построить на. тхъ же законахъ природы настоящую науку объ управленіи {Въ другомъ мст (гл. III, Критика злоупотребленій) мы показали, что Энциклопедія была колыбелью политической экономіи.}. Подъ вліяніемъ того же научнаго духа изобртаютъ способъ подчинять математическимъ вычисленіямъ факты человческой жизни, которые, какъ до сихъ поръ казалось, не поддаются ни законамъ, ни классификаціи. Построенная на этихъ данныхъ наука названная сперва политической ариметикой, въ середин вка получаетъ названіе статистики и подъ этимъ именемъ вскор совершаетъ переворотъ въ исторіи {Названіе Статистики встрчается уже въ сочиненіи Ашенваля: Constitution des Etats de l’Europe, 1749. Срав. любопытное изложеніе мотивовъ знаменитаго постановленія Тюрго (отъ 13-го сентября 1774) относительно монополіи на продовольствіе зерномъ.}.
Та же наука о явленіяхъ природы значительно раздвигаетъ рамки самой исторіи. Помимо статей, врод статей Вольтера и Энциклопедіи о ‘китайцахъ’, которыя не мало забавляли и читателей, и насъ въ томъ числ, были и серьезныя изслдованія обычаевъ чужихъ народовъ, въ особенности, дикихъ. Что же они дали въ XVIII вк? Выдающіеся путешественники того времени, Бугевниль, Кукъ и Лаперузъ, своими точными сообщеніями даютъ возможность ученымъ, какъ Гоге (Gognet), построить теорію трехъ вковъ — каменнаго, мднаго и желзнаго. Свою теорію авторъ излагаетъ ужи довольно послдовательно и основываетъ ее на новйшихъ археологическихъ находкахъ и данныхъ ‘сравнительной этнографіи’ {Goguet: De l’origine des lois, des arts, des sciences et de leurs progrиs chez les anciens peuples, 1748.}. Другой трудъ, вышедшій нсколько лтъ спустя посл труда Гоге (Описаніе всхъ народовъ россійской имперіи) рисуетъ врную картину условій жизни Финновъ, которая устанавливала сходство между этими племенами и нашими отдаленными предками эпохи свернаго оленя. Этотъ трудъ послужилъ ‘первой основой для исторической этнографіи’ {Cartailhac.: La France prhistorique, Baillire, p. 61. Около этого же времени Бюффонъ писалъ: ‘Прочтите у Тацита о нравахъ германцевъ: это картина нравовъ Гуроновъ или, скоре, привычекъ всего человческаго рода, выходящаго изъ естественнаго состоянія’. (Septi&egrave,me poque de la Nature).}. Ужи въ 1723 г., въ памятной записк, поданной въ Академію наукъ, ли Жюсье, сравнивая камни, происшедшіе, согласно народному поврію, отъ грома (громовыя стрлы), съ камнями, найденными на островахъ Америки и въ Канад, утверждалъ, что какъ т, такъ и другіе обтесаны просто на просто дикарями. Затмъ, Жюсье отстаивалъ ту мысль, что народы Франціи и Германіи, до открытія желза, были такими же первобытными дикарями, такъ какъ въ почв обихъ этихъ странъ находили подобныя же кремневыя орудія. ‘Такимъ образомъ спала завса, скрывавшая отъ насъ каменный вкъ, и онъ занялъ свое мсто въ исторіи’ {Gortailhac, ibid., p. 12.}.
Но обратимся къ исторіи въ собственномъ смысл. И въ этой области восемнадцатый вкъ оказался не мене смлымъ и не мене счастливымъ въ своихъ новшествахъ, несмотря на то, что его постоянно обвиняютъ въ незнаніи исторіи. Прежде всего, благодаря Вольтеру, область исторіи одновременно и расширяется и обогащается: Вольтеръ, первый во Франціи, въ 1765 году, употребляетъ выраженіе: ‘философія исторіи’ въ своемъ Введеніи въ ‘Очерк изслдованія нравовъ’. Гердеръ заимствуетъ отъ него этотъ заманчивый терминъ, озаглавивъ въ 1774 году свою книгу: ‘Еще одна философія исторіи’. А, вдь, одно это слово само по себ есть уже прогрессъ, такъ какъ оно связываетъ и заставляетъ итти рука объ руку дв науки, которыя до сихъ поръ шли совершенно разными дорогами. Этого мало: въ ‘Очеркахъ изслдованія нравовъ’ Вольтеръ первый даетъ образчикъ того, что впослдствіи было названо исторіей цивилизаціи, и нмцы, написавшіе съ тхъ поръ много прекрасныхъ книгъ въ томъ же род (Culturgeschichteri), воздаютъ, однако, честь Вольтеру за это расширеніе историческихъ рамокъ: ‘Вольтеръ первый показалъ, въ большомъ масштаб, какъ должно связывать съ историческимъ разсказомъ описаніе всего, что составляетъ духовную жизнь народа. Со времени появленія ‘Очерковъ’ можно считать установленнымъ новый методъ пониманія всеобщей исторіи, и первый, кому пришла мысль ввести этотъ методъ, былъ Вольтеръ’ {I. Jodl., Die Culturgeschtungsschreioung. ihre Entuticklung und ihr Problem, Leipzig, 1878.}.
Но, вдь, еще за сто лтъ до Вольтера, Боссюэ написалъ, въ чисто философскомъ дух, превосходную исторію человчества? Но тутъ-то и обнаруживается разница между этими двумя писателями, и ярко выступаетъ отличительная черта вка, которую я хочу освтить и подчерпнуть въ настоящей глав. Я говорю о стремленіи свести къ естественной исторіи вс науки, даже, такъ называемыя, нравственныя и соціальныя.
Вольтеръ не только устраняетъ, въ своей исторіи, сверхъестественные вмшательства провиднія, которое навязываетъ Боссюэ, но, врный духу времени, смло исключаетъ изъ разсказа все, что кажется ему противорчащимъ природ вещей и природ человка: ‘Мы живемъ въ такомъ вк, когда почти вс заблужденія въ области явленій природы разсяны. Теперь нельзя говорить объ эмпиреяхъ, о хрустальныхъ небесахъ, объ огненной сфер въ круг луны. Съ какой же стати мы будемъ позволять Роллену убаюкивать насъ сказками изъ Геродота и повторять намъ сказочную исторію о Кир, о его мелкихъ продлкахъ, о той граціи, съ которой онъ давалъ нить своему папаш Астіагу, никогда не существовавшему?.. Читая Тацита и Светонія, я задавалъ себ иногда вопросъ: да врны-ли вс эти жестокія сумасбродства, приписываемыя Тиверію, Калигул и Нерону? Такія чудовищныя гнусности противорчатъ природ’ {Le pyrrhonisme de l’histoire, ch. II, et XII.}. Въ другомъ мст онъ говоритъ: ‘Аббатъ Базенъ страстно любилъ истину, все, чего нтъ въ природ, казалось ему нелпостью’ {La dfense de mon onde: exorde. Замтьте, что Вольторъ впослдствіи отвергаетъ, во имя тхъ же принциповъ, чудовищныя, а потому невроятныя исторіи, измышленныя фанатизмомъ современниковъ, по поводу Каласа и Сирвена онъ говоритъ: ‘Не согласно съ природой, чтобы отцы и матери рзали своихъ дтей въ угоду Богу’, и умоляетъ судей ‘больше обращаться къ свту разума и прислушиваться къ голосу природы’. (La mprise d’Arras). Вообще Вольтеръ хочетъ этимъ сказать, что критеріумомъ правдивости историческихъ свидтельствъ служитъ психологія: ‘Не зная, что природа человческая везд однородна, — пишетъ одинъ нашъ современникъ, — наши ученые своимъ легковріемъ напоминаютъ подчасъ древнихъ историковъ, принимавшихъ за достоврное невозможныя вещи’. (Lacombe, De l’histoire considre comme science. Hachette, 2894, p. 27).
Тотъ же писатель говоритъ дале: ‘Начиная съ XVIII в., былъ открыть истинный путь къ историческимъ законамъ и достигнуты въ этомъ направленіи даже нкоторые успхи. Когда Тюрго, напр., почти формулировалъ законъ трехъ умственныхъ состояній, который Контъ впослдствіи развилъ и точно опредлилъ словами: состояніе религіозное, состояніе метафизическое, состояніе научное, когда Тюрго ожидалъ отъ этого закона объясненія цлой обширной области историческихъ явленій, разв въ его словахъ не скрывалось признаніе истиннаго метода — необходимости обращаться къ природ? Ibid., p. 33).}.
Надо замтить, что здсь важно не только при помощи простого здраваго смысла — какъ это длалъ часто самъ Вольтеръ и, иногда, къ сожалнію, съ очень узкой точки зрнія, — отвергнутъ баснословные разсказы или нелпые факты. Дло было въ томъ, чтобы написать естественную исторію человчества, прилагая къ ней естественнонаучный методъ. ‘Мы принимаемъ здсь во вниманіе только вторичныя причины’, повторяетъ безпрестанно Вольтеръ въ своемъ ‘Философскомъ Словар’, этими вторичными причинами служатъ чувства и мннія людей, а въ особенности прирожденныя имъ страсти, он-то, встрчая или преграду, или помощь во вншнихъ силахъ природы, опредляютъ ходъ исторіи: ‘Если люди, появившіеся посл потопа, стали хуже своихъ предковъ, и если они съ вками становятся преступне, то въ этомъ проявляется дйствіе Провиднія, но мы не проникаемъ въ это страшное Святая святыхъ, мы разсматриваемъ здсь только обыкновенную природу’ {Diction, philosophique: art. Changements arrivs dans le globe.}. А она различна въ человк и въ животномъ не по существу, а только по степени, такъ какъ, — говоритъ поздне Кондорсе, — животныя хоть и грубо, но чувствуютъ, разсуждаютъ и, наконецъ, живутъ обществомъ. Поэтому, — продолжаетъ тотъ же философъ, — для объясненія прогресса человческаго рода не къ чему искать какой-то существенной разницы между человкомъ и животными. Бюффонъ, приступая къ своей естественной исторіи, заявляетъ, что ‘человкъ долженъ отнести самого себя къ классу животныхъ’. Но еще раньше Бюффона, Кондорсе и Вольтера, авторъ Духа законовъ своей теоріей климатовъ ввелъ въ науку государственнаго права (въ широкомъ смысл) понятіе о детерминизм, заимствуя его у наукъ естественныхъ. Своимъ знаменитымъ опредленіемъ: ‘Законы суть необходимыя отношенія, вытекающія изъ природы’, онъ говоритъ, что законы не произвольный выдумки, а несомннно вызваны естественными причинами, каковы: ‘природа человка’, климатъ, религія, или, выражаясь точне, соотношенія всхъ этихъ вещей между собой. Такимъ образомъ, законы людей, исторія этихъ законовъ и даже ихъ происхожденіе объясняются естественными причинами также точно, какъ происхожденіе, нравы, самыя общества животныхъ. Существованіе американскихъ племенъ, являвшихся какъ бы живымъ опроверженіемъ моногенетической теоріи человчества, ставило въ затрудненіе ученыхъ ХVIII вка, и Вольтеръ замтилъ, что этотъ фактъ нисколько не удивительне существованія въ Америк мухъ. Итакъ XVIII вкъ отводитъ должное мсто во вселенной — земл, ‘этому комочку грязи’, а на земл — человку, ‘человку-животному’, по выраженію Кондорсе. Человкъ не представляется больше существомъ, стоящимъ особнякомъ и какъ бы чудеснымъ среди другихъ формъ бытія. Это существо, принадлежащее природ, несомннно боле совершенно, чмъ другія, но вс его совершенства, все то, чмъ онъ возвышается надъ животными, объясняется только медленнымъ развитіемъ его прирожденныхъ способностей. Въ наше время выражаются такъ: ‘Намъ также невозможно, изслдуя основы нашей психической и соціальной жизни, замыкаться въ границахъ нашей породы, какъ невозможно понять физическое состояніе человка, не принимая въ разсчетъ состояніе низшихъ животныхъ’ {Westermarck: Origine du mariage dans l’espиce humaine, Alcan, p. 10.}.
Безъ всякаго сомннія, этотъ афоризмъ даже въ наши дни еще оспаривается. Вотъ другое положеніе, съ которымъ вс согласны, — что науки взаимно помогаютъ другъ другу и что ученые нуждаются также другъ въ друг. А между тмъ энциклопедисты не только распространили эту идею, ставшую съ тхъ поръ взбитой истиной, но и доказали всмъ ея очевидность и плодотворность. На каждой страниц большого словаря они ссылаются на безпрестанныя заимствованія, которыя длаютъ другъ у друга науки, не имвшія, казалось, между собою ничего общаго: ‘очевидная услуга, которой нельзя оспаривать у энциклопедіи, это то, что она сблизила вс отрасли знанія’ {Lemontoy: Eloge de Morellet.}. Итакъ, пусть ученые не уединяются, какъ бывало раньше, и не замыкаются въ свои спеціальности, не вдая остальныхъ и пренебрегая ими, такъ какъ, если они не знакомы со смежными науками, они не знаютъ даже собственной: ‘Если не знаешь всего (Дидро хочетъ сказать: но немногу обо всемъ), не знаешь толкомъ ничего: не знаешь, куда клонится одно, откуда происходитъ другое, куда нужно помстить ту или иную вещь’ {Дидро. V, 425. Уже Паскаль сказалъ: ‘Такъ какъ вс вещи — и причины и слдствій, и посредственны и непосредственны, и вс другъ друга поддерживаютъ при помощи естественной и незамтной нити, связующей вещи самыя отдаленныя и самыя различныя, я считаю невозможнымъ познать части, не познавъ цлаго, точно также, какъ не считаю возможнымъ познавать части независимо одну отъ другой’. (Edit. Havet, I, 7). Но для Паскаля это именно я служитъ окончательнымъ подтвержденіемъ нашего безсилія познать вещи. Поздне, въ своемъ Предисловіи къ Histoire de l’Acadmie des sciences (исторія академіи наукъ) (1699), Фонтенель утверждалъ существованіе ‘солидарности между науками’ и, въ то время, ‘постоянства законовъ природы’ (см. Bruneti&egrave,re, Manuel, 231), и провозглашалъ, такимъ образомъ, основные принципы энциклопедіи.}.
Еще не усплъ истечь восемнадцатый вкъ, какъ уже систематическій взглядъ на человческія знанія сталъ проникать въ жизнь при помощи одного грандіознаго произведенія по врному и краснорчивому выраженію Лемонте: ‘Родился институтъ, и энциклопедія ожила’. Извстно, кром того, какое большое мсто было отведено въ энциклопедіи описанію ремеслъ, и сколько кропотливаго труда приложилъ Дидро къ редактированію техническихъ статей и къ улучшенію рисунковъ. И вотъ результатъ: консерваторія искусствъ и ремеслъ является самымъ разительнымъ примромъ вліянія энциклопедистовъ, это, такъ сказать, (по выраженію директора этой школы) ‘сама энциклопедія въ дйствіи’ {Сообщеніе полковника Лосседа (Laussdat), сдланное въ Бордо, 1887, Нац. тип.}. Декретъ Конвента, основавшаго консерваторію (19 вандеміера, III года), говорилъ: ‘Въ ней будутъ объяснять устройство и употребленіе орудій и машинъ, полезныхъ для искусствъ и ремеслъ’. Это и есть именно то, что сдлалъ Дидро, и сдлалъ первый, въ своихъ удивительныхъ статьяхъ въ энциклопедіи: ‘энциклопедисты какъ будто хотли дать полное описаніе существующихъ знаній съ той цлью, чтобы облегчить послдующіе ихъ успхи’ {Laussdat. Рчь при открытіи научнаго конгресса въ Орав, въ 1888 г. Revue scientifique. 31 м. 1888.}.
А въ наше время, наши возрождающіеся университеты, по духу своего преподаванія, разв не живая энциклопедія? Подробности по этому слишкомъ общественному вопросу были бы здсь излишни, мы ограничимся ссылкой на лицо, наиболе авторитетное въ этой области: ‘Планъ высшаго образованія, введенный у насъ революціей, былъ составленъ подъ вліяніемъ философій восемнадцатаго вка. Высшее образованіе съ его научнымъ направленіемъ было для раціоналистической истины тмъ же, чмъ были въ средніе вка университеты съ ихъ теологическимъ направленіемъ для истины религіозной. Относительно этого начала Конституанта, Законодательный Корпусъ, Конвентъ, Совтъ пяти сотъ держатся одного мннія. Все, что съ тхъ поръ было сдлано во Франціи, при всхъ режимахъ, для развитія высшаго образованія, коренится въ революціи и восходитъ къ той эпох’ {L. Liard: L’Enseigneme nt suprieur en France, 1789—1889, I, 310.}.
Таковы были практическіе результаты этого обширнаго научнаго синтеза, который попытался выработать энциклопедію. Она хотла представить читателю въ сжатомъ вид весь запасъ знаніи, добытыхъ о мір, а разв наши университеты не представляютъ того, что Дону (Daunou) сказалъ объ институт: ‘Онъ будетъ собраніемъ всей наличной учености’.
Но мы позволимъ себ напомнить слдующее: чтобы составить этотъ великій систематическій и толковый словарь, чтобы доказать, какъ это сдлали его составители, взаимную зависимость наукъ между собою, недостаточно было быть, какъ Дидро, Даламберъ и Вольтеръ, только энциклопедистами, т.-е. имть очень разнообразный и почти универсальныя знанія. Нужно было еще понимать, какъ это превосходно сказалъ Даламберъ въ заголовк энциклопедіи, что ‘вселенная для того, кто сумлъ бы охватить ее однимъ взоромъ, представляетъ одно цльное явленіе одной великой истины’. Итакъ, недостаточно сказать, что въ XVIII вк вс науки роднятся между собой, для этихъ философскихъ умовъ въ сущности есть только одна наука, это, еще разъ повторяю, наука о природ.

II. Разумъ.

Если, для философскаго ума, существуетъ только одна наука, — наука о природ, то, дли ума истинно-критическаго, существуетъ только одинъ методъ, — методъ раціональный. Правда, еще до энциклопедистовъ, Декартъ въ очень ясныхъ выраженіяхъ провозгласилъ, что ‘вс науки вмст взятыя — ничто иное, какъ умъ человческій, который всегда единъ’ {Rиgles pour la direction de l’esprit: Premiиre rиgle.}, и поэтому нельзя примнять различные методы въ ‘наукакъ, такъ тсно связаннымъ между собою’, наконецъ, мы знаемъ, что Декартъ признавалъ только методъ раціоналистическій. Итакъ, XVIII вкъ, руководимый въ своихъ поискахъ истины, не традиціей или авторитетомъ, а единственно разумомъ, является, повидимому, только ученикомъ Декарта. Да, но съ той оговоркой, что XVIII вкъ развилъ и исправилъ положенія своего учителя, и въ этомъ обнаружилъ оригинальность своихъ мыслителей. Были, съ одной стороны, вопросы имвшіе, напр., отношеніе къ религій и политик, которые Декартъ и весь XVII вкъ не дерзали, благодаря общеизвстнымъ условіямъ, подвергать изслдованію, т.-е. разрушающей критик раціоналистическаго метода. Въ XVIII вк, напротивъ, ничто не ускользаетъ отъ смлаго контроля разума. Съ другой стороны, разумъ Декарта есть разумъ геометровъ, т.-е. тотъ, который отправляется отъ извстныхъ простыхъ истинъ, опредленій или аксіомъ, и выводитъ изъ нихъ математическимъ путемъ вс логическія слдствія, нисколько не думая о томъ, что дйствительность, при ближайшемъ знакомств съ ней, могла бы разбить вс эти красивыя и хрупкія построенія а priori. Но кром разума математиковъ есть еще иной (или если хотите, иной способъ пользованія имъ), — это разумъ тхъ, которые, въ XVIII вк, изучаютъ природу, т.-e. наблюдаютъ ее собственными глазами, а не выдумываютъ ея изъ своего метафизическаго угла. Правда, оба эти метода, одинаково раціональные, но употребляющіе противоположные другъ другу пріемы, такъ какъ одинъ ведетъ отъ общихъ принциповъ въ частнымъ слдствіямъ, а другой — отъ частныхъ явленій къ общимъ законамъ,— оба эти метода царили одновременно въ XVIII вк. Такъ, напр., разумъ геометра продиктовалъ Монтескье нкоторыя главы его Духа законовъ, помогъ ему ‘увидть, какъ разъ установленыя общія положенія подчиняютъ себ частные факты’. Разумъ естественника, напротивъ, научаетъ Бюффона ‘изучать и толковать естественную исторію. Онъ говоритъ, что ‘единственная и истинная наука состоитъ въ познаніи фактовъ, а математическія истины даютъ только опредленія и потому вполн произвольны, чего нельзя сказать о естественно-научныхъ истинахъ’.
Повидимому, только во второй половин вка, въ то время, когда медленно воздвигается зданіе Энциклопедіи, и въ особенности съ того момента, какъ, но врному замчанію Дидро, геометріи начинаетъ уступать мсто естественнымъ наукамъ, методъ экспериментальный {Въ 1775 г. Дидро пишетъ: ‘Вс умы охвачены общимъ интересомъ къ естественной исторіи, анатоміи, химіи и экспериментальной физик’. (art Encyclopdie).}, завоевываетъ себ боле широкую область. Однако ему не удалось вытснить метафизическаго метода, такъ какъ скоре на метафизическіе, а не на ‘ораторскіе пріемы’, которыхъ такъ не любитъ Тэнъ, слдуетъ возложить отвтственность за рискованныя теорія и построенія а priori, въ которыхъ такъ часто упрекали XVIII вкъ. Тмъ не мене за учеными этого вка остается та заслуга, что во многихъ, если не во всхъ, вопросахъ они умло примняли настоящій экспериментальный методъ, а это уже представляетъ дйствительный шагъ впередъ сравнительно съ XVII вкомъ. Химикъ Гольбахъ, во второй половин философскаго вка, выражается опредленно: ‘Наша способность производить опыты, воспроизводить ихъ въ своей памяти, предчувствовать ихъ результаты, составляетъ то, что опредляютъ словомъ разумъ. Безъ опыта — нтъ разума’ {Syst. de la Nature, I, 142. Точно также Бюффонъ: ‘Обдуманными опытами… мы заставляемъ природу раскрывать свои тайны’. Предисловіе къ его переводу Гадеса: Statique des vgtaux.}.
Разумъ картезіанцевъ очень далекъ отъ этого, и энциклопедисты гораздо больше были проникнуты духомъ Бэконовскаго Novum orgaпит, чмъ Декартовскаго ‘Бесды о метод’.
Именно этотъ экспериментальный и, если можно такъ выразиться, беконовскій разумъ, вопрошая природу, и пришелъ къ тмъ удачнымъ открытіямъ, на которыя мы только-что указали. Но до сихъ поръ мы говорили только о явленіяхъ физическаго міра. Какъ же, спрашивается, намрены были энциклопедисты изучать явленія міра нравственнаго? Казалось бы, по тому же методу, такъ какъ наука одна. Кондорсе, въ своей рчи при вступленій во французскую академію, говорилъ: ‘Вдумываясь въ науки нравственныя, нельзя не придти къ заключенію, что, такъ какъ он, подобно естественнымъ наукамъ, опираются на наблюденіе фактовъ, то и должны слдовать одному и тому же методу’. Объясняя, что разумлъ XVIII вкъ подъ словомъ природа, намъ приходилось говорить и о томъ, какъ Вольтеръ связалъ исторію человчества съ естественной исторіей и прилагалъ къ изученію исторіи методъ естественныхъ наукъ. Однако, въ области нравственныхъ наукъ, энциклопедисты не всегда оставались вры экспериментальному методу, который они такъ превозносили. Мы убдились въ этомъ, разсматривая, что было сказано ими новаго по тремъ капитальнымъ вопросамъ, которые они изучали съ особенной любовью, рзко выступающей въ ихъ произведеніяхъ, и обсуждали съ чистофилософской свободой: — каково происхожденіе общества, религіи и естественной нравственности.
Какъ появились на земл человческія общества? На этотъ вопросъ энциклопедисты отвчаютъ двояко, смотря по тому, руководствуются ли они экспериментальнымъ или раціоналистическимъ методомъ а priori, т.-e., если мы прослдимъ ихъ затаенную мысль, смотря по тому, преслдуютъ ли они цли научныя или полемическія. Когда ученые XVIII вка выступаютъ, въ своихъ описаніяхъ путешествія или чисто научныхъ трудахъ, въ качеств ли наблюдателей нравовъ дикихъ племенъ или выясняютъ, по этимъ наблюденіямъ, слды отдаленныхъ обществъ, — тогда они, далеко опережая въ этомъ отношеніи своихъ предшественниковъ, длаютъ сближенія между человкомъ и животнымъ, ‘мастерству котораго, — говоритъ Бюффонъ, — надо больше удивляться, чмъ искусству человка’, — въ обоихъ этихъ случаяхъ они являются вдвойн иниціаторами. Восемнаднатый вкъ проложилъ, во-первыхъ, дорогу къ такъ называемой описательной соціологіи: эта наука идетъ не по стопамъ XVII вка, изучавшаго ‘человческую природу’, но, скоре, продолжаетъ работу XVIII в., изучавшаго ‘различныя природы’ различныхъ народовъ, особенно, когда хочетъ освтить самыя отдаленныя времена человчества и обращается къ народамъ, оставшихся въ дикомъ состояніи, т.-е. оставшихся въ значительной степени такими, какими должны были быть первобытные люди. Во-вторыхъ, XVIII вкъ предвосхитилъ ту мысль, что слды обычаевъ вашихъ первобытныхъ предковъ можно найти не только среди дикихъ племенъ, но что, можетъ быть, наук о доисторическомъ человк не мшаетъ кое-чему поучиться на животныхъ, которыхъ Бюффонъ помстилъ въ одинъ классъ съ человкомъ. Современный намъ философъ, Эспинасъ, проникнутый критически-научнымъ духомъ XVIII вка, описалъ соціальные нравы животныхъ въ сочиненіи, пользующемся заслуженной извстностью, подъ заглавіемъ: ‘Животныя общества’. Самое заглавіе подтверждаетъ возможность того, что предвидли энциклопедисты, — поставить исторію первобытныхъ человческихъ обществъ въ связь съ изученіемъ животныхъ.
Но, при составленіи этой исторіи, энциклопедисты, по правд сказать, руководились не столько самыми фактами, сколько апріорными идеями. Дло въ томъ, что для реформаторовъ простое наблюденіе являлось слишкомъ медленнымъ методомъ и могло даже привести къ такимъ заключеніямъ, которыя были бы имъ вовсе не желательны. Проще было — это было и скоре и врне — выдумать отъ начала до конца первобытную исторію человчества, которая напередъ могла бы оправдать ихъ недовольство и жалобы на установившися общественный строй. Эти дв точки зрнія на происхожденіе обществъ, одна — опытная, другая — чисто раціоналистическая, чередуются въ Энциклопедіи, которая преслдовала и научныя цли и цли полемическія. Такую же двоякую точку зрнія мы находимъ и у публицистовъ того времени. Но у всхъ ихъ апріорныя теоріи берутъ значительный перевсъ надъ наблюденіемъ, потому что ихъ соціологія — прежде всего соціологія писателей полемистовъ. Но и въ томъ вид, какъ она есть, она не перестаетъ быть для васъ вдвойн интересной: она представляетъ, во первыхъ, интересъ историческій — отыскать причину, заставившую философовъ выбрать то оружіе, которое они пустили въ ходъ, противъ существующаго строя, во вторыхъ, — интересъ философскій и поэтому боле важный — опредлить долю истины и долю новаго въ ихъ соціальныхъ теоріяхъ. Эта доля, по нашему мннію, больше, чмъ обыкновенно принято считать, и раньше, чмъ приступить къ доказательству нашей мысли, замтимъ, что въ двухъ случаяхъ, судьба могла такъ сказать, помочь философамъ найти въ своихъ гипотезахъ истину, даже если бы они слдовали раціоналистическимъ путемъ. Для вполн научной исторіи первобытнаго человчества у насъ всегда будетъ недостатокъ въ точныхъ и несомннно достоврныхъ фактахъ, мы всегда будемъ принуждены, какъ и энциклопедисты, заполнятъ эти проблы выдумкой, опережая исторію. Кром того, трудно допустить, чтобы разумъ совершенно не участвовалъ въ первобытныхъ общественныхъ отношеніяхъ. Поэтому философы имли извстное основаніе обратиться къ собственному разуму, чтобы бросить свтъ на т отдаленныя времена, относительно которыхъ научныя свднія будутъ всегда отрывочны и гадательны.
Въ виду того, что основные взгляды XVIII вка на происхожденіе обществъ были тысячу разъ изложены ихъ противниками, намъ достаточно вкратц напомнить ихъ читателю. Первобытные люди, учитъ энциклопедія, жили въ естественномъ состояніи, т.-е., безъ начальниковъ, полиціи и законовъ, во всхъ этихъ институтахъ они нисколько не нуждались: они были совершенно невинны и, поэтому, совершенно счастливы. Тмъ не мене, въ конц концовъ, такъ какъ боле сильные стали злоупотреблять своими преимуществами въ ущербъ слабымъ, и такъ какъ, кром того, всмъ приходилось защищаться отъ однихъ и тхъ же опасностей: нападеній дикихъ зврей, разрушеній, производимыхъ природой, то люди, въ особенности слабйшіе изъ нихъ, поняли что имъ выгодно соединиться. Они такъ и сдлали, заключивъ договоръ, который связывалъ ихъ другъ съ другомъ взаимными обязательствами: общая выгода служила порукой за ихъ врность договору. Такъ возникло общество.
Въ этой теоріи выступаютъ три положенія, которыя, съ легкими варіантами, раздлялись и публицистами XVIII: естественное состояніе, предшествующее всякому обществу, основанное на договор, выгода, подсказывающая союзъ и, когда люди уже соединились, обезпечивающая исполненіе договора. Разберемъ, каковъ былъ точный смыслъ въ XVIII вк и каково относительное достоинство для всхъ временъ этихъ трехъ положеніи.
Начнемъ съ того, что естественное состояніе, какимъ его описываетъ Энциклопедія, чистйшая выдумка: во вс времена человкъ не быль ни ангеломъ, ни животнымъ, но въ начал онъ ужъ наврное былъ меньше всего похожъ на ангела. Вдохновляясь поэтами древности, воспвавшими прелести золотого вка, энциклопедисты наперерывъ восхваляютъ т счастливыя времена, когда первобытные люди жили въ чистот и мир, населяя веселыя деревни, и связанные только узами прочной дружбы. Этой идиллической картин современные соціологи противопоставляютъ боле правдоподобное изображеніе дрожащихъ и, въ то же время, свирпыхъ дикарей, которые скоре пресмыкаются, чмъ ходятъ по своимъ лсамъ. День и ночь они охраняютъ свою пищу отъ всевозможныхъ враговъ, начиная съ себ подобныхъ, которыхъ они убиваютъ и пожираютъ, если только ни обращаютъ въ рабство, какъ это длаютъ съ лошадью или быкомъ. Нкоторые изъ философовъ XVIII вка могли собственными глазами увидть, въ 93 году, человка такимъ, какимъ онъ долженъ былъ быть въ естественномъ состояніи, когда наслдственная дикость, дремлющая въ каждомъ изъ насъ, проснулась и проявилась въ безсовстныхъ и безстыдныхъ грабежахъ и убійствахъ. Но уже въ начал XVIII вка энциклопедисты, учившіеся ‘мыслить’ у англійскихъ писателей, имли возможность, по произведеніямъ одного изъ нихъ, притомъ самого популярнаго, Даніеля де Фоэ, убдиться въ безчисленныхъ преимуществахъ той цивилизаціи, которую они такъ бранили. Когда Робинзонъ очутился одинъ на остров, первымъ его движеніемъ было бжать на берегъ и искать тамъ инструментовъ: ‘что бы со иной было, Боже мойі если бы Провидніе чудеснымъ образомъ же повелло, чтобы корабль (со всми произведеніями цивилизаціи, которыя на немъ были) былъ выброшенъ возл берега: разумется, и умеръ бы съ голоду или жилъ бы, какъ настоящее дикое животное {Гоббсь, а, кажется, подъ его вліяніемъ, и Боссюэ еще раньше говорили, что до установленія какого-либо правительства, ‘люди естественно были другъ для друга волками (Boesuet, Politiq., VIII, 4, 2).}’.
Такимъ образомъ, современная мысль просто отбросила эту оптимистическую теорію естественнаго состоянія, которое философы такъ часто и съ такой любовью описывали. Теперь эта младенческая теорія уже осуждена и, пожалуй, осмяна, но, спрашивается, врили ли въ нее сами авторы, которыхъ вообще нельзя считать наивными, и если же врили, къ чему имъ было притворяться? Что Вольтеръ и его друзья не очень-то были убждены въ невинности первобытнаго человка и не особенно завидовали его счастью, доказывается многими мстами изъ ихъ сочиненій, въ которыхъ высказана ихъ настоящая мысль по этому вопросу, — я не говорю ужъ о ‘свтскомъ человк’ и его веселыхъ остротахъ за счетъ нашихъ отдаленныхъ предковъ. Задигъ (Zadig), представлявшій себ людей ‘такими, каковы они на самомъ дл’, видлъ въ нихъ ‘наскомыхъ, пожирающихъ другъ друга, за комочекъ грязи’. Что же касается Гольбаха, который никогда же шутилъ, — то онъ полагаетъ, что ‘постепенный ростъ потребностей есть признакъ цивилизаціи, и нтъ ничего легкомысленне разглагольствованій мрачной философіи (Жанъ-Жака Руссо) противъ стремленія къ власти, величію и богатству’ {Syst. de la Nat., I, 365.}. Наконецъ, въ самой библіи ХVIII вка читаемъ, что ‘народы, живущіе подъ управленіемъ хорошей администраціи, счастливе тхъ, которые, же имя ни законовъ, ни начальниковъ, бродятъ по лсамъ’ {ncycl., ard. Monarchie absolue. ‘Можно сказать о прекрасныхъ вкахъ Спарты то же, что и о первобытныхъ временахъ церкви, когда вс набожные люди умирали святой смертью, смертью золотого вка и т. д.’. Вольтеръ: Comment, sur l’Esprit des lois, XVI, note.}. Такъ же думалъ Дидро, осмивая отвратительный вкусъ Руссо къ ‘желудямъ, къ жизни въ берлогахъ и дуплахъ’, онъ, если бы ему предстоялъ выборъ, предпочелъ бы упрощенной жизни все то, что именно развратило людей, т.-е. ‘хорошую карету, удобную квартиру и тонкое блье’.
Въ такомъ случа, зачмъ же Дидро и энциклопедисты такъ восхваляли прелести дикой жизни, когда сами въ душ были слишкомъ буржуазны, чтобы не цнить и не наслаждаться во всей полнот удобствами цивилизованной жизни? Мы всегда любимъ, какъ говорится, кого-нибудь вопреки кому-нибудь, а въ данномъ случа философы любили или длали видъ, что имъ правится естественное состояніе, на перекоръ излишней общественности ихъ эпохи и на перекоръ католической доктрин. Что въ вкъ салоновъ и ужиновъ въ интимномъ круту, люди въ противоположность тираніи свтскихъ правилъ, мечтали о свободной жизни подъ открытымъ небомъ, на лон природы, этому удивляться нечего. Надо же было имъ какъ-нибудь встряхиваться и освжать свой умъ на чистомъ воздух волей и лсовъ, въ ожиданіи, пока же придетъ чародй вка и не увлечетъ уже же умы, а сердца къ берегамъ Леманскаго озера, гд природа такъ хороша и сами страсти такъ близки къ природ. Поэтому похвала первобытной жизни, въ устахъ философовъ, — это панегирикъ съ задней мыслью — осужденіе жизни общества, ея осложненій и искусственныхъ потребностей. Но тутъ же таится и нападеніе на католическую доктрину: противъ теоріи о прирожденной испорченности человка энциклопедисты выдвинули противоположную доктрину о прирожденной добродтели первобытнаго человка. Человкъ рождается добрымъ, но откуда же, въ такомъ случа, зло, раздоръ и преступленіе?— виновато общество.
Раньше, до XVIII вка, несчастный человкъ проклиналъ свою судьбу, но послдствій это никакихъ не имло, если онъ былъ ‘вольнодумецъ’, онъ проклиналъ и Провидніе, что носило уже боле серьезный характеръ, но и этими проклятіями онъ не причинялъ никакого вреда существующимъ учрежденіямъ. Теперь заговорили иначе: ‘если одни страдаютъ, платятъ подати, лишены возможности пользоваться почестями, который выпадаютъ на долю другихъ, то это потому, что общество дурно устроено. Поэтому, чтобы искоренить зло, нужно прежде всего внушить людямъ отвращеніе къ современному общественному строю, а для этого лучше всего заставить ихъ вернуться мысленно къ тмъ первобытнымъ временамъ, гд есть все, о чемъ они мечтаютъ, такъ какъ та жизнь противоположность всему, что они видитъ передъ собой. Люди стали общежительны и, въ тоже время, несчастне, значитъ, чмъ ближе къ природ, тмъ ближе къ счастью.
И XVIII вкъ, по временамъ, повидимому, шелъ на эту удочку, увлекаясь тмъ, что прежде всего являлось пріемомъ борьбы противъ стараго общественнаго строя, который хотли реформировать. Даже сами изобртатели этой тактики начинали восторгаться и приходить въ умиленіе передъ собственнымъ, на половину искреннимъ, изображеніемъ этого исчезнувшаго счастья. Это настроеніе объясняется тмъ, что, когда вра ослабла, исчезли и небесныя радости, наполнявшія надеждою душу врующаго, и оставили въ ней пустоту, но не убили постоянной жажды счастья. Естественное состояніе представлялось какъ бы потеряннымъ раемъ, къ которому летли вс мечты о лучшей жизни. По прекрасному сравненію Фулье, подобно тому, какъ путешественники по пустын, видятъ миражи оазиса, къ которому они направляются, такъ и писатели ХVIII вка иногда какъ будто видли, въ сакомъ отдаленномъ прошломъ, миражъ общественнаго идеала, къ которому увлекали своихъ современниковъ. Какъ и большинство реформаторовъ, они узаконяли свои проекты реформъ, придавая имъ видъ простого требованія возвратить обратно нарушенныя старыя права. Къ нимъ можно примнить, съ маленькимъ видоизмненіенъ, извстное выраженіе, сказанное по поводу одного изъ нихъ, того, кто описалъ очаровательную и патріархальную общину Троглодитовъ: ‘Народъ потерялъ свои права, и ему ихъ возвращали’, но возвращали въ форм поэтическихъ образовъ, напоминая, что вс его исконныя права на свободу и счастье не потеряли своей силы и остаются священными, несмотря на вковые захваты привилегированныхъ классовъ.
Но это поэтическое видніе очень быстро исчезало, какъ мы видли, передъ людьми разсудка, поэтами случайными, или, врне, поэтами только благодаря негодованію на существующую дйствительность. Впрочемъ, ихъ идиллическія мечты {Мечты, которыя можно, впрочемъ, найти и въ ученіи церкви. См. по этому вопросу, Эспинаса: La philosophie sociale au dix-huiti&egrave,me si&egrave,cle et la Rvolution, Alcan, 1898, p. 86.} о всестороннемъ превосходств нашихъ первобытныхъ предковъ шли слишкомъ явно въ разрзъ съ идеей, которой они больше всего дорожили, которая была для нихъ какъ бы догматомъ вры: идея о томъ, что человческій родъ способенъ къ безконечному совершенствованію. Итакъ идеалъ, котораго нужно достичь, былъ впереди и рисовался имъ въ очень реальныхъ образахъ: передъ собою, во все боле и боле близкомъ будущемъ, а не въ воображаемомъ прошедшемъ, видли они ту цль и врили, что къ ней неустанно шествовало прогрессирующее человчество.
Первымъ и самымъ важнымъ проявленіемъ прогресса, по ихъ характерному выраженію, было ‘изобртеніе’ общества. Такъ учили они, когда выступали въ роли философовъ, а не полемистовъ. Что же они понимали подъ словомъ ‘изобртеніе’. Интересно прежде всего, что изъ двухъ крайнихъ теорій по этому вопросу, изъ которыхъ одна смотрла на общество, какъ на естественный организмъ, а другая — скоре какъ на искусственный продуктъ человческой дятельности, философы остановились именно на второй, несмотря на то, что сами же старались произвести все отъ природы. И, конечно, совсмъ не потому, чтобы они были незнакомы съ натуралистической теоріей, такъ какъ эта теорія въ первый разъ была ясно формулирована однимъ изъ нихъ. Въ стать ‘Политическая экономія’, помщенной въ энциклопедіи, авторъ который былъ никто иной, какъ Руссо, говорится именно, что ‘политическое тло можно разсматривать какъ тло организованное, живое, но подобное человческому организму’, и точно перечисляются функціи различныхъ частей тла въ государств. Только Руссо предупреждаетъ читателя, чего умышленно не длаютъ и, но нашему мннію, совершенно напрасно многіе современный соціологи, что его опредленіе годится только, какъ ‘сравненіе, недостаточно точное во многихъ отношеніяхъ и служащее только ‘къ уясненію мысли’. Въ сущности, если философы, измнивъ своему любимому тезису, отняли у природы дло организаціи общества и передали его въ руки разума, такъ это потому, что но ихъ философіи природа искусная, никогда не ошибающаяся работница, что общества, организованныя ею, по самому своему происхожденію не подлежали бы критик энциклопедіи. Еще разъ повторяемъ: все, что творитъ природа, хорошо, но когда общество основано разумно и въ основу его положенъ договоръ, оно перестаетъ быть для нихъ чмъ то священнымъ, чмъ является всякое произведеніе природы, кром того, что разумъ самъ можетъ исправлять и совершенствовать себя, но стоитъ только кому нибудь изъ договаривающихся нарушить договоръ, какъ онъ немедленно потеряетъ силу и незыблемость и, измняясь, преобразуетъ и общество, основанное единственно на немъ. Остается еще разсмотрть самый принципъ соціальнаго договора, встртившій такъ много горячихъ возраженій, договора, въ силу котораго съ самаго начала были установлены и затмъ, согласно новымъ потребностямъ, видоизмнялись отношенія между гражданами.
Мы согласны признать, вмсти со многими современными публицистами что, при возникновеніи обществъ, существовалъ неясный, хотя бы подразумваемый, договоръ между какимъ-нибудь начальникомъ, жрецомъ или военнымъ вождемъ и всми тми, которые ему повиновались: даже узурпаторъ, если хочетъ сохранить за собой власть, старается претворить силу въ право, т.-e. обезпечить за собой согласіе наибольшаго числа гражданъ. ‘Согласіе, по крайней мр, молчаливое, — говорилъ Мирабо, — необходимо даже правительству, рожденному въ насиліи и войн. Марсъ — тиранъ, право же — верховный владыка міра’. {Lettres de cachet, 67.}. Если бы энциклопедисты были лучше знакомы съ исторіей Франціи, они могли бы почерпнуть въ исторіи неизвстныхъ имъ, среднихъ вковъ самое лучшее доказательство въ пользу своей теоріи: мы знаемъ, какими взаимными и опредленными обязательствами былъ связанъ вассалъ со своимъ сеньоромъ, можно сказать, что весь феодальный строй покоился на самомъ формальномъ договор. Даже’ поздне, уже во времена абсолютной монархіи, разв мы не наталкиваемся на знаменательный фактъ, служащій какъ бы живымъ воспоминаніемъ объ этихъ феодальныхъ договорахъ между свободными людьми, фактъ, на который указываетъ M-me де Сталь, — что ‘вплотъ до акта священнаго коронованія Людовика XVI включительно, всегда обращались къ согласію народовъ, какъ къ основ нравъ государя на тронъ’? Опираясь на этотъ именно фактъ, M-me де Сталь написала свои знаменитыя слова: ‘Свобода стара, деспотизмъ — моложе’ {Conaider. sur la R&egrave,vol franaise.}.
Люди входятъ въ составъ общества, какъ и появляются на свтъ, безъ всякаго спроса, и простой фактъ рожденія въ извстномъ мст опредляетъ принадлежность къ тому или иному обществу или государству. Но, оставляя въ сторон право каждаго жить тамъ, гд ему вздумается, разв нельзя сказать, что въ XVIII вк, какъ и во вс времена, монархія, даже абсолютная, не могла обойтись (въ этомъ она прекрасно убдилась) безъ согласія или, пожалуй, добровольнаго подчиненія подданныхъ. ‘Ваша королевская власть неопровержима, говорите вы. Но что вы станете длать, если мы скажемъ нтъ, когда. вы будете говоритъ да? Вы царствуете надъ вами, только присоединяя наши желанія къ своимъ’ {Mirabeau, Lettres de cachet.}. Несомннная ошибка энциклопедистовъ состояла не въ томъ, что они предполагали существованіе договора, какъ отправной точки, или даже какъ основанія всякаго общества, но въ томъ, что они слишкомъ часто видли въ этомъ договор обдуманный актъ людей, настолько же разумныхъ, врне, такъ же разсуждающихъ, какъ они сами. Это одинъ изъ ихъ самыхъ обычныхъ предразсудковъ, и эти предразсудки, хоть и философскіе, тмъ не мене заслоняли отъ нихъ истину: они никакъ не могли представить себ умъ первобытнаго человка иначе, какъ озареннымъ всмъ ‘свтомъ знанія’ XVIII вка, и вмст съ Локкомъ, смясь надъ ребенкомъ Картезіанцевъ, который будто бы при самомъ рожденіи уже надленъ врожденными идеями, они сами выдумывали человка, который, выходя изъ рукъ природы, уже владлъ всми идеями энциклопедіи.
Но разумъ, если не первобытныхъ людей, то, по крайней мр, людей восемнадцатаго вка, имлъ, можетъ быть, право, — что, собственно, и было дли нихъ важно, — судить современный общество и правительство, сравнивать ихъ съ своимъ идеаломъ справедливости и свободы и, находя ихъ безконечно далекими отъ этого идеала, требовать, чтобы въ управленіи царила большая свобода, а въ обществ большая справедливость. Итакъ, ошибка, допущенная въ данномъ случа энциклопедистами, есть ошибка во времени: не въ самыя отдаленныя времена, когда первобытный умъ былъ, такъ сказать, зататуированъ грубыми образами и дикими суеврными и разумъ еще дремалъ, а въ цивилизованныхъ обществахъ, по мр ихъ развитія, этотъ, уже созрвшій, разумъ пріобртаетъ все большее и большее право судить людей и ихъ взаимныя отношенія. Неужели, въ самомъ дл, кто-нибудь станетъ уврять, что граждане должны вчно безмолвно подчиняться законамъ, которыми они управляются, только въ силу древности этихъ законовъ, каковы бы они ни были? На основаніи какой, ничмъ необъяснимой, привилегіи общественныя учрежденія одни должны ускользать изъ подъ контроля разума? ‘Долгое злоупотребленіе, говорилъ Мирабо, есть злоупотребленіе какъ бы недавнее, и трудно заставить замолчать справедливость и истину’. Провозглашенный, въ XVII вк, владыкой въ философіи, разумъ предъявлялъ теперь свои нрава въ политик, а нсколько лтъ спустя посл Энциклопедіи, привтствуя появленіе разума въ области соціальныхъ явленій, которая была ему до сихъ поръ строго запрещена, нмецкій философъ Гегель писалъ въ своей Философіи исторіи: ‘Анаксагоръ первый сказалъ, что умъ управляетъ міромъ, но теперь люди уже признаютъ, что мысль должна также управлять человческимъ обществомъ. Это признаніе было какъ бы великолпнымъ восходомъ солнца’.
Какъ будто ослпленные новыми перспективами, открытыми разумомъ въ политик, философы не разглядли всего, что было законнаго и неискоренимаго въ нкоторыхъ изъ традицій, которыя они думали искоренить и которыя должны были вскор снова появиться подъ другими именами. Ихъ сурово упрекали въ этомъ ослпленія, возлагая отвтственность за него на классическій разумъ XVII вка, вторгавшійся, въ область, ему не принадлежащую. Въ дйствительности, то, что называютъ классическимъ разумомъ, есть лишь литературное наслдіе древности: мы имемъ здсь дло скоре съ разумомъ Картезіанцевъ, который, въ рукахъ энциклопедистовъ, уничтожаетъ учрежденія и прошлое общество, точно также, какъ въ ‘Бесдахъ о метод’ Декарта онъ уничтожилъ, или думалъ уничтожить, все философское прошлое человчества.
Представленіе объ идеальномъ город, которое вызываетъ Декарть въ своей ‘Бесд о метод’, послужило до нкоторой степени прототипомъ того общества, о которомъ мечтали энциклопедисты, поэтому то ихъ ученики приступили прежде всего къ разрушенію стараго общественнаго зданія. Мы знаемъ все, что можно возразить и что возражали противъ подобныхъ идей и противъ подобнаго способа дйствія. Но для того, чтобы судъ нашъ былъ справедливъ къ обимъ сторонамъ, мы должны ясно представить себ ту историческую обстановку, при которой дйствовали об стороны: раньше, чмъ обвинять только безумныхъ разрушителей, мы должны знать, соглашались ли хозяева общественнаго зданія, признаннаго всми никуда не годнымъ, приспособить его къ новымъ потребностямъ и къ законнымъ требованіямъ людей своего времени. Но мы видли, что случилось какъ разъ обратное. Можно-ли удивляться посл этого тому свирпому ршенію, къ которому пришли и философы, и революціонеры? ‘Намъ со всмъ не важно знать, воскликнулъ однажды Мирабо, согласно ли или несогласно съ нашимъ публичнымъ правомъ употребленіе lettres de cachet. Это право рушится со всхъ сторонъ, у насъ нтъ конституціи: обратимся къ принципамъ’.
Разумъ одинаковъ у всхъ людей, сказалъ Декартъ, а эцликлопедисты сдлали вполн логическое добавленіе: вс граждане имютъ одинаковыя права. Передъ лицомъ очень древняго и почти священнаго догматизма, царившаго въ его время, Декартъ провозгласилъ полную независимость индивидуальной мысли, — ибо что можетъ быть индивидуальне разума? Энциклопедисты, тмъ же Декартовскимъ методомъ, выводили отсюда, что каждый гражданинъ долженъ пользоваться неотъемлемой свободой внутри общества, какъ бы это общество ни было древне, и передъ лицомъ власти, каковы бы ни были ея притязанія на божественное происхожденіе. Это двойное освобожденіе мысли и воли прямо вело къ индивидуализму и его неизбжному слдствію — къ современному либерализму.
Кром того, если мы станемъ разсматривать не происхожденіе обществъ въ доисторическія времена, которое всегда будетъ для васъ загадкой, а гораздо ближе знакомое намъ развитіе обществъ въ историческій періодъ, мы увидимъ, что общества прогрессировали по мр того, какъ общественныя отношенія опредлялись свободными и точными договорами. Если необходимо признать, что первой соціальной единицей была семья.то со временемъ общественный прогрессъ мало-по-малу оторвалъ и освободилъ отъ узъ семьи личность и создалъ изъ нея даже новую соціальную единицу, вытснившую свою предшественницу. Съ этихъ поръ коллективныя нрава и обязанности семьи замняются свободнымъ договоромъ отдльныхъ лицъ между собой, и исторія цивилизація, въ особенности въ Западной Европ, втеченіе вковъ, заноситъ на свои страницы побды законныхъ договоровъ надъ несправедливыми или варварскими обычаями. Такъ, исчезло рабство, уступая мсто договорнымъ отношеніямъ между слугой и хозяиномъ, отношенія такого же характера замнили опеку надъ женщиной и надъ взрослыми дтьми’ {Summer Maine: L’ancien drotf, p. 160.}. Но кто же, какъ не разумъ, руководимыя идеаломъ справедливости, ввелъ свободные договоры вмсто обычаевъ, допускавшихъ произволъ, т.-е. фактъ замнилъ правомъ {‘Осужденіе рабства, сказалъ Боссюи, есть хула на Духа Св., который повелваетъ рабамъ, устами Св Павла, оставаться въ своемъ первобытномъ состояніи и не обязываетъ господъ освобождать ихъ’. (Avertissiment V, aux Protest). На это Монтескьё отвтилъ въ своихъ знаменитыхъ главахъ, которыя дышатъ такой высокомрной ироніей надъ идеей рабства.}? Поэтому, если энциклопедисты отводили разуму роль, которой онъ не могъ играть въ прошломъ человчества, они не ошиблись, по крайней мр, въ томъ, что въ XVIII вк разумъ призванъ преобразовать общество и постепенно при помощи переходныхъ формъ приблизить его къ такой договорной ассоціаціи, которая относилась бы съ уваженіемъ ко всмъ видамъ свободы. Итакъ, если политическій разумъ и не древняго происхожденія, скажемъ мы, перефразируя извстное выраженіе M-me де-Сталь, то мы все-таки должны принятъ этого новаго пришельца, и праздновать его появленіе. Мы должны быть благодарны тмъ, кто своимъ чрезмрнымъ благоговніемъ передъ разумомъ помогъ ему выдвинуться и стать регуляторомъ современныхъ отношеній.
Нравственность, какъ и политика, также подчинена контролю разума, этого верховнаго владыки, всюду простирающаго свою власть. Поэтому изложимъ вкратц, какъ разумъ философовъ отнесся къ католической морали и какъ, не удовлетворившись ею, старался замнить ее другими системами.
Много разъ указывали на заблужденія энциклопедистовъ относительно происхожденія и сущности религія, иного разъ ихъ опровергали. Чтобы указать, насколько мы теперь далеки отъ ихъ ошибокъ, достаточно напомнить, что Кондорсе вс религіи объяснялъ ‘доврчивостью первыхъ простяковъ и ловкостью первыхъ обманщиковъ’. Подобныя заблужденія, теперь уже опровергнутыя, объясняются двумя основными причинами, но изъ нихъ только одна, какъ увидимъ, должна быть поставлена на счетъ философамъ. Съ одной стороны, большая часть ложныхъ идей, высказанныхъ энциклопедистами но этому предмету, вытекала изъ ихъ незнанія исторіи религій, которую настоящимъ образомъ изучили только въ наше время. Зато ихъ вина состояла въ томъ, что они вообразили, будто разумъ объясняетъ все, даже религію, въ которой воображеніе играетъ главную роль {Съ точки зрнія ихъ разума, въ основ суеврія людей лежитъ аллегорія, напр., ‘коршунъ, пожирающій Прометея, есть только эмблема глубокихъ размышленій’. (Encyclopdie: art. Grees).}. Крайніе логики, доводя свою логику до крайности, они, не задумываясь, отвергали библейскіе разсказы только потому, что послдніе ни выдерживали критики съ точки зрнія логическаго принципа противорчія. Напр., въ библіи встрчаются разсказы о чудесамъ, переданные достоврными свидтелями. Философы разсуждаютъ такъ: фактъ или вренъ, или не вренъ, но онъ наврное ложенъ, такъ какъ а priori немыслимъ, итакъ — достоврные свидтеля, подтверждавшіе истинность факта, солгали, и вотъ вамъ т ‘обманщики’, которыхъ Кондорсе считаетъ основателями религій. Было еще однако третье ршеніе: если достоврные свидтели думали, что передъ ихъ глазами совершилось чудо, то фактъ самъ по себ могъ быть ложный, даже невозможный, хотя бы свидтели и не лгали. Но энциклопедисты какъ будто были лишены способности додуматься до этой третьей гипотезы и именно потому, что они приписывали этимъ свидтелямъ такой же разумъ, какимъ обладали сами.
Мы не считаемъ нужнымъ опровергать теорію ХVIII вка о вроятномъ происхожденіи религій. Но интересно замтить, что въ вопрос, въ которомъ философы обращались исключительно къ разуму, ихъ объясненія даже не были особенно разумны. Въ самомъ дл какая нелпость утверждать, что религію выдумали священники, когда не можетъ быть священниковъ до появленія врованій и существованія многочисленныхъ врующихъ. Точно также невозможно допустить^чтобы обманъ былъ единственнымъ средствомъ привлеченіи первыхъ врующихъ, такъ какъ, въ такомъ случа, вс древніе народы должны быть круглыми дураками, вдь они вс безъ исключенія были религіозны, и какъ быть тогда съ естественнымъ разумомъ, которымъ сами же философы слишкомъ ужъ щедро надляли человчество во вс вка и во всхъ странахъ?
Въ самомъ дл, если бы философовъ не ослпляло предубжденіе и своего рода фанатизмъ на выворотъ, они легко отыскали бы во всякой религіи два самыхъ дорогихъ дли нихъ принципа: природу и разумъ. Что лучше всего отражаетъ природный геній каждаго народа, какъ не его религіи? У грековъ она блещетъ изяществомъ и весельемъ, у Римлянъ — она обставлена формализмомъ и мелочностью, отъ нея пахнетъ кровью у Мексиканцевъ и т. д. Если, вс народы древности были религіозны, не слдуетъ ли отсюда тотъ выводъ, что религія свойственна первобытному человку, т.-e. тому, кого философы называли человкомъ природы. И только въ этомъ смысл, и можно говорить о ‘естественной религіи’, — о томъ, что Кальвинъ называлъ theohgia naturalis innata.
Затмъ, разв первыя врованія не были какъ бы первымъ пробужденіемъ разума, который по скольку могъ, самъ себ объяснялъ явленія вселенной? Наконецъ, будь философы повнимательне, они могли бы усмотрть въ религіяхъ, на самой вар ихъ исторіи, элементы той же выгоды, которой философы придавали такое центральное значеніе. Если врно, что первыя религіозныя чувства были вызваны не столько величественными явленіями природы, которыя волнуютъ или очаровываютъ насъ, но скоре тми силами, которыя, по мннію первобытныхъ людей, могли дать имъ пищу или безопасность: напр., рки съ кишащими въ нихъ рыбами, съ плодороднымъ иломъ, благодтельный солнечный свтъ, разгонявшій ужасные кошмары ночи — энциклопедисты безъ труда могли бы додуматься до такого происхожденія религій, если бы только они боле здраво и безъ предвзятой мысли примняли къ изслдованію ихъ т же принципы, которыми они объясняли все на свт. Но они не могли допустить, чтобы ‘суевріе’, подъ какимъ бы то ни было видомъ, преобладало надъ разумомъ, и коренилось бы своими ядовитыми корнями въ той самое природ вс произведенія которой совершенны. Оттого то они и не могли быть не только безпристрастны, но даже просто проницательны.
Правда, что защитники католицизма старательно выдляли его изъ первобытныхъ религій, которыя, можетъ быть, и были естественными, но по существу были сложны’. А философы отрицали это разграниченіе.
Мы постараемся уяснить себ не только то, что отрицали философы, но и самое ихъ отрицаніе. Вдь, въ исторіи человческой мысли, отрицательный раціонализмъ не мене естественъ и не боле неожиданъ, чмъ примитивныя суеврія, отмчающія зарожденіе всякой религія.
При зарожденіи всякаго культа, человкъ воображаетъ, что, путемъ установленныхъ церемоній, онъ входитъ въ непосредственныя сношенія съ божествомъ и отчасти воздйствуетъ на его божественную волю. Онъ увренъ, что вступаетъ въ непосредственное общеніе съ божествомъ и передаетъ другимъ то, что ему открыло всемогущее божество, а эти другіе, не сомнваясь, что въ довренной имъ тайн заключается безусловная истина, благоговйно передаютъ ее своимъ потомкамъ и записываютъ не на вчныя времена въ книги. Но во всемъ этомъ нтъ ни плутовства, ни обмана.
Наступаетъ, однако, моментъ, когда разумъ находитъ въ этихъ преданіяхъ недостатки и противорчія, слишкомъ явно изобличающіе человческую природу авторовъ. Тогда тотъ же разумъ, продолжая свое дерзкое, но неизбжное изслдованіе, начинаетъ объяснять но своему, т.-е. заране обдуманными ухищреніями и сознательной ложью, то, что складывалось само собою, подъ вліяніемъ самаго искренняго энтузіазма. Эту ошибку въ древности длали греческіе софисты, увряя, что культы — выдумка жрецовъ и королей. Такъ думали и въ конц среднихъ вковъ, когда сравненіе различныхъ религій привело къ тому неопредленному раціонализму, который облекся въ популярную форму въ извстной басн о ‘трехъ обманщикахъ’. Наконецъ, въ эпоху, о которой мы говоримъ, философы — энциклопедисты также толкуютъ и не врно толкуютъ, непонятныя для нихъ тайны культовъ. Несомннно, что каждый врующій человкъ имлъ право бросить въ лицо этимъ раціоналистамъ, отлично объясняющимъ для нихъ самихъ непонятныя вещи, извстное восклицаніе Паскаля: ‘смирись, безсильный разумъ, и знай, что человкъ безконечно превосходитъ пониманіе человка’ {Эти соображенія можно найти въ прекрасныхъ трудахъ Пфейдфера о Религіи и Исторія Религіи (по-нмецки).}. (Humiliez vous, raison impuissante, et apprenez, que l’homme passe infiniment l’homme).
Въ задачу философовъ входила борьба съ понятіемъ вообще о сверхъестественномъ. Мн кажется, что существуютъ четыре различныхъ отношенія къ сверхъестественному. Во-первыхъ, его безъ всякой критики принимаютъ за то, за что его выдаютъ, за фактъ. Такъ нкогда Геродотъ допускалъ и наивно передавалъ миологическія басни самыхъ удивительныхъ культовъ. Также поступала и католическая церковь, считавшая, что важно не толкованье, а вра. Во-вторыхъ существуетъ извстное объясненіе Эвемера (Evhmre), но которому боги, это — древніе короли или жрецы, обоготворенные посл смерти. Это называется свести сверхъ-естественное миологическое начало культа къ естественнымъ явленіямъ, теорія эта, которую ваши философы нашли остроумной, обращала вс чудесные миологическіе разсказы въ интересныя загадки, которыя оставалось только разгадывать.
Въ третьихъ, согласно излюбленному объясненію философовъ, длавшему меньше всего чести человчеству, все сверхъ-естественное низводилось на степень наглаго обмана, при помощи котораго основатели религій завоевали себ власть и обаяніе надъ толпой глупцовъ. Эта теорія уступила, наконецъ, въ XIX вк, мсто толкованію мене унизительному для человческой природы: основатели религіи далеко не всегда по доброй вол совершаютъ чудеса, но очень часто ихъ навязываетъ имъ настойчивая вра учениковъ, часто чудо совершается совмстно тми, въ кого врятъ и тми, кто вритъ — и кто требуетъ чуда, чтобы укрпить свою вру.
Не надо только забывать слдующаго: если новйшая критика осмлилась коснуться самыхъ текстовъ, тхъ текстовъ, къ которымъ нкогда было примнено извстное выраженіе Вольтера, въ его серьезномъ значеніи: ‘Они священны, такъ какъ никто не сметъ къ нимъ прикоснуться’, то и здсь сказалось вліяніе философовъ, пріучившихъ насъ смле обращаться съ миологическими разсказами. Если философы не сумли объяснить сущности вры, то они, по крайней мр, добились своей научной пропагандой и — почему не сказать правды?— взрывами смха, исчезновеніи многихъ легендарныхъ происшествій. Освободившись, благодаря ямъ, отъ суеврныхъ розсказней, мы получили возможность дать этимъ разсказамъ боле безпристрастное и боле серьезное, но все таки раціоналистическое, толкованіе. Хотя современная экзегетика и требуетъ знанія и тонкаго анализа, которыхъ недоставало энциклопедистамъ, но во что бы она обратилась безъ критическаго разума? А критическій разумъ, даже съ его спеціальными пріемами изслдованія, не былъ уже настолько чуждъ энциклопедистамъ, какъ это принято думать: говорятъ, напр., что Вольтеръ имлъ очень ясное понятіе и о вліяній александрійской философіи на христіанство, и о происхожденіи четвертаго Евангелія.
Прибавимъ, наконецъ, что, когда Вольтеръ и его друзья, ожесточенно, даже, если хотите, съ недостойнымъ ослпленіемъ, обвиняли основателей католицизма въ обман, то вдь они только примнили къ католической религіи тотъ же приговоръ, которымъ она клеймила всякую не католическую религію. Философы, сражаясь противъ привилегій въ государств, изгнали ихъ и изъ области церкви. Они одинаково относились и къ суевріямъ древнимъ, и къ новйшимъ ересямъ, и къ религіи, которая называла себя единственно истиной. Въ ущербъ послдней возвышая другія врованья, они поставили всхъ ихъ на одинъ уровень и дали такимъ образомъ возможность будущимъ историкамъ примнять къ нимъ боле выработанный, въ то же время, боле безпристрастные критическіе пріемы.
Не рисковали-ли философы, въ этой безпощадной войн противъ католичества убить и самую нравственность, которой религія до тхъ поръ служила, а, по словамъ ихъ противниковъ, и должна была всегда служить самымъ прочнымъ и единственнымъ основаніемъ? Мы подходимъ къ послднему вопросу, одному изъ самыхъ щекотливыхъ, во съ практической точки зрнія самому важному изъ всхъ, которые были подняты философіей XVIII вка.
Должны-ли мы исключить изъ числа борцовъ всхъ тхъ, кто, какъ Вольтеръ, хотли только, по ихъ же словамъ, ‘очистить’, а не уничтожить католичество, потому что видли въ немъ ‘спасительную узду’, необходимую для общественнаго порядка и, въ частности, для ихъ собственнаго покоя? Исповдуя сами религію, свободную отъ всякихъ суеврій, которую они называли ‘естественной религіей’, они ограничили свой скромный и туманный credo нсколькими очень простыми догматами, которые, по ихъ мннію, могли удовлетворить истиннаго философа: воздающій по заслугамъ и карающій Богъ, безсмертная душа и ‘нравственные принципы, общіе всему человческому роду’. Не будемъ придавать этой естественной религіи боле серьезнаго значенія, чмъ это длали сами ея послдователи, она была естественной только для тхъ, кто зналъ наизусть ея катехизисъ, а не была даже религіей, такъ какъ она не отводила мста потребностямъ сердца. Итакъ, отвсимъ глубокій поклонъ ‘божественному часовщику’ — этимъ и ограничивались деисты — и перейдемъ прямо къ атеистамъ, которые одни были послдовательны въ партіи энциклопедистовъ. Посмотримъ сперва, каковы ихъ взгляды на этотъ постоянный союзъ нравственности и религіи, а затмъ постараемся узнать, надялись-ли они основать нравственность помимо религія и какова была эта нравственность.
Прежде всего, они прекрасно видли, какъ опасно ставить нравственность въ зависимость отъ религіи, и, какъ и слдовало ожидать, настойчиво на это указывали. Если бы еще Богъ санъ диктовалъ намъ свои повелнія, но ‘повинуясь Богу — повинуются въ сущности священникамъ. За Бога говоритъ католическая церковь’ {Гольбахъ: Le Christianisme dvoil. ‘Нравственность можетъ быть безъ религіи и религія безъ нравственности’. Encyclop., art. Irrligieux.}. А кто же эти священники?— люди, способные ошибаться: и тутъ цитировались промахи Кавейрака или Помпиньяна, въ ихъ умахъ царитъ разладъ: приводятся мелочные споры іезуитовъ и янсенистовъ. Хуже того — это развратники, а среди тогдашняго духовенства ихъ было черезъ чуръ много и среди людей слишкомъ извстныхъ, и, наконецъ, эти люди хотя и слабые и недостойные, но фанатики и палачи. Вольтеръ былъ правъ, преувеличивая, конечно, умышленно, но въ то же время съ законнымъ и искреннимъ негодованіемъ: ‘Догматъ заставилъ умереть мучительной смертью десять милліоновъ христіанъ, мораль не произвела бы и царапины’.
Такъ какъ нравственность была отождествлена съ католичествомъ, а католичество воплощалось въ духовенств, то вс ошибки. совершенныя духовенствомъ, отражались и на религіи. А расшатанная религія угрожала въ свою очередь увлечь въ своемъ паденіи и нравственность. Уже въ XVI вк общественная совсть начала съ того, что протестовала противъ дурныхъ нравовъ духовенства, затмъ, такъ какъ духовенство составляло съ церковью одно цлое, она обратила свое оружіе противъ самой церкви, и тогда изъ нравственнаго протеста выросла религіозная ‘Реформа’. Въ XVIII вк прежде всего начинаютъ сомнваться въ католичеств, но, такъ какъ въ то время, не понимали какой бы то ни было нравственности вн религіи, то отказаться отъ послдней значило остаться безъ нравственныхъ принциповъ. Вотъ почему вольность нравовъ была такъ тсно связана съ вольнодумствомъ: ‘Всякій человкъ, отбросившій религію, на которой, какъ ему говорятъ, построена нравственность, подумаетъ, что эта нравственность такъ же, какъ и ея основа, — химера. Отъ того-то слова неврующій и вольнодумецъ стали къ несчастью синонимами’ {Гольбахъ, ibld.}. Въ XVIII вк стали, наконецъ, одинаково презирать католичество и нравственность, такъ какъ эти понятія были неотдлимы другъ отъ друга. Такимъ образомъ, такъ какъ и религіозное, и нравственное убжденіе было неразрывно связано съ религіозной обрядностью, т.-е. съ церковью, то вмст съ частичнымъ, въ теченіе вковъ совершавшимся, разрушеніемъ всего зданія, происходило аналогичное распаденіе и общественной совсти. Пока, наконецъ, крушеніе всего знанія, дйствительное или только мнимое, не привело философомъ къ самому радикальному скептицизму. Слдовательно, этотъ атеизмъ не былъ цликомъ созданъ философами, какъ религія не была изобртена священниками, но для философовъ онъ явился какъ бы послднимъ убжищемъ, куда ихъ загнала несговорчивость духовенства. Энциклопедистовъ заставило еще больше погрузиться въ атеизмъ то обстоятельство, что церковь, какъ мы указали, противилась не только успхамъ науки и разума, но даже соціальнымъ реформамъ, которыхъ, однако, все боле и боле настойчиво требовало общественное мнніе. Церковь отвергала эти законныя реформы, и казалось, что, работая надъ ихъ выполненіемъ, надо было прежде всего порвать съ церковью, такимъ образомъ философы длались скептиками не только по требованію разума, но еще изъ патріотизма и человколюбія.
Теперь намъ стало понятне, почему энциклопедисты видли, или хотли видть, только зло, причиненное католической религіей. Въ ихъ глазахъ все хорошее, что она сдлала и могла еще сдлать, уничтожалось тмъ существеннымъ вредомъ, который современное имъ духовенство причиняло наук и обществу. Философы забывали, что наивныя средневковыя врованія, которыя они безпощадно осмивали въ теченіе цлыхъ столтія, давали душевный миръ тысячамъ людей, кром того они не знали, что религія была не только великой утшительницей обездоленныхъ, но въ теченіе всей исторіи, и самой могущественной союзницей нравственности и цивилизаціи. Если, дйствительно, для человка, какъ животнаго, руководящагося привычкой, нравственность былa сначала только сводомъ обычаевъ, установленныхъ въ каждомъ племени, то именно религія, возведя эти обычаи на степень божественныхъ предписаній, мало по малу насаждала ихъ въ сердцахъ людей. Она упрочила власть этихъ предписаніи, заставляя самихъ боговъ мстить за малйшее нарушеніе обычаевъ, ставшихъ съ этихъ поръ священными. Сама цивилизація, прогрессирующая вмст съ повышеніемъ нравственнаго идеала человчества, — данница смняющихъ одна другую религій, такъ какъ каждая изъ нихъ, вытсняя свою соперницу, выдвигаетъ боле высокіе, боле утонченные принципы нравственности. Кром того, вс религіи по существу отличаются склонностью къ пропаганд и завоеваніямъ, я поэтому каждая изъ нихъ въ свою очередь, перенося за предлы родной ей страны новый и лучшій идеалъ и освщая имъ міръ, была настоящимъ проводникомъ нравственности и цивилизаціи. Такимъ образомъ, вс культы въ различной степени, способствовали всеобщей культур {Тюрго въ краснорчивыхъ выраженіяхъ выяснилъ. въ самый моментъ выхода въ свтъ энциклопедіи, блестящія заслуги, оказанныя церковью цивилизаціи въ теченіе среднихъ вковъ, такъ обезславленныхъ философами: ‘Когда почти вся литература рушилась, ты одна, о святая религія! создавала еще писателей, которыхъ одушевляло желаніе научить врныхъ, и когда Европа стала добычей варваровъ, ты одна сдерживала ихъ жестокость, ты одна увковчила знаніе уничтоженнаго латинскаго языка, одна ты передавала, на протяженіе столькихъ вковъ, духъ столькихъ великихъ людей, ввренный этому языку, и сохраненіе сокровищницы человческихъ знаній, готовой разсыпаться, есть одно изъ благодяній. (Рчь въ Сорбонн, сказанная 11-го декабря 1750 г.). Срав. по этому же вопросу прекрасное подробное изложеніе Тэна въ начал его книги: Старый порядокъ.}.
Несомннно, что христіанство больше, чмъ всякая другая религія, служило, — больше того, — создавало по своему подобію, кроило по своему образцу современную культуру. Мы не станемъ поэтому перечислять, опровергая философовъ, всхъ великихъ идеи и всхъ благородныхъ чувствъ, которыми и мы, и сами философы, не подозрвая этого, обязаны этой христіанской и въ частности католической церкви. Замтимъ только, что даже т крайности католическаго ригоризма, на которыя больше всего нападали энциклопедисты, не остались безъ вліянія на подъемъ идеала и, слдовательно, на усиленіе внутренняго достоинства человчества. Средневковые снятые и аскеты, такъ осмянные Вольтеромъ, побждая въ самихъ себ и своимъ заразительнымъ примромъ сдерживали въ другихъ эгоизмъ и грубые аппетиты, вносили въ міръ добродтельную восторженность и безуміе христіанскаго героизма. Несомннно, что совсть послдующихъ поколній наслдовала ихъ муки и закалилась въ ихъ слезахъ.— Слдуетъ-ли, однако, изъ этого, что мы должны вчно приносить наши мысли и нашу жизнь въ жертву католическимъ догматамъ и аскетизму? Нельзя-ли придумать такую этику, которая, не унижая нравственнаго прошлаго человчества, нашла бы себ другую основу и предложила бы людямъ какой-нибудь другой идеалъ, не сходный съ католическимъ? Такую именно мораль и разсчитывали предложить философы. Разсмотримь безпристрастно, каково было внутреннее достоинство этой системы, не покоющейся на метафизическомъ начал.
Первый писатель, осмлившихся въ XVIII вк утверждать, что разумъ можетъ, безъ посторонней поддержки, безъ всякихъ метафизическихъ принциповъ, создать нравственность порядочныхъ людей, — былъ авторъ ‘Разоблаченнаго христіанства’, ‘Системы природы’ и многихъ другихъ анонимныхъ произведеній, — баронъ Гольбахъ. Безконечныя нападки Гольбаха на идоловъ и на ‘идолопоклонниковъ’, кажутся намъ теперь, конечно, смшными, и мы согласны съ Гримоли, что все, что было испечено фирмой Михаила Ре (издатели Гольбаха), не стоитъ Фернейской манны. Зато, если Гольбахъ уступаетъ Вольтеру въ способности развлекать читателя своими разсказами, онъ послдовательне его и больше подходитъ къ типу истиннаго философа. Одинъ изъ самыхъ ожесточенныхъ противниковъ энциклопедіи, Бержье, предавъ анаем доктрину Гольбаха, воздалъ должное его честности и сил его мысли: ‘На деизм долго не продержишься и авторъ ‘Разоблаченнаго христіанства’, боле искренній и боле послдовательный, чмъ другіе, громко исповдуетъ отрицаніе религіи. Дальше этого философія итти не можетъ’. Дйствительно, если признать, что достаточно двухъ излюбленныхъ принциповъ философовъ — природы и разума, — другъ друга взаимно регулирующихъ, чтобы все объяснить, если признать, что все естественное разумно, то разв мы тогда не имемъ права думать, что Богъ есть безполезная гипотеза, а, думая такъ, разв мы не обязаны это высказать? Таково было мнніе Гольбаха: ‘Если истина полезна людямъ, несправедливо лишать ихъ ея, а если допустить извстную истину, надо признать и вытекающіе изъ нея выводы, которые также истинны’.
Одинъ изъ наиболе врныхъ выводовъ философіи XVIII вка — это, что можно быть очень честнымъ человкомъ и не врить въ Бога, — и заслуга этого вывода, сдланнаго со всей ясностью и провозглашеннаго безъ всякихъ обиняковъ, принадлежитъ Гольбаху.
Подобная истина теперь кажется намъ совсмъ простой, однако, Гольбаху первому принадлежитъ не формулировка (это было сдлано Бейлемъ), а ея догматическая защита и распространеніе — это одинъ изъ тхъ фактовъ, которые лучше всего доказываютъ, какъ медленно развивалась свободная мысль. Ея движеніе замедлялось не только нетерпимостью врующихъ, но еще и противорчіями и недомолвками скептиковъ, изъ которыхъ одни не умли, а другіе не смли довести свой скептицизмъ до конца. Для большинства людей XVIII вка скептикъ быль чуть не синонимъ негодяя: ‘На него смотрятъ, — говоритъ Гольбахъ, — какъ на существо вредное, какъ на заразу’, и цитируетъ Аббади, которыя выставляетъ сына — скептика готоваго ‘убить своего отца, чтобы воспользоваться наслдствомъ, какъ только представится къ тому удобный случай {Abbadie: De la vrit de la religion chrtienne, t. I, ch. 18.}’. Гольбахъ долженъ былъ скрывать свои имя не только, чтобы избжать Бастиліи, но и чтобы не потерять друзей, большинство которыхъ не подозрвало о его литературныхъ преступленіяхъ. Тринадцать лтъ спустя посл выхода въ свтъ его главнаго труда, Мерсье, скоре благосклонный къ энциклопедистамъ, пишетъ въ своихъ Картинкахъ Парижа: ‘У меня везд спрашиваютъ имя автора Системы природы, какъ будто я его знаю. Этотъ ужасный авторъ таится въ густомъ мрак: пусть-же его имя за вки погибнетъ во мрак, въ неизвстности!’ Его проклинаютъ, не зная его, и врующіе, которыхъ онъ задваетъ, — и философы, которыхъ онъ компрометировалъ, его бранилъ Вольтеръ, видвшія въ его систем только ‘глубокую нелпость’, на него косился Гриммъ, предлагавшій аристократически-высокомрному вниманію своихъ корреспондентовъ ‘пошлыя рчи о добродтели’ этого атеиста, не почитавшаго ни сильныхъ міра сего, ни самого Бога. Но Гольбахъ спокойно продолжалъ, подъ разными псевдонимами, а иногда пользуясь перомъ своего интимнаго повреннаго, Дидро, яростно нападать на поповъ и королей и излагать свои непоколебимые доводы въ пользу нечестивой, но ‘человческой’ морали.
Онъ поднимаетъ и направляетъ противъ католичества то вковое обвиненіе, которымъ они давили скептиковъ. Перечисливъ вс пагубныя послдствія, для общественной жизни, аскетизма и безбрачія, выставивъ католическую церковь врагомъ науки, даже прогресса торговли и промышленности, такъ какъ, по ея ученію, здсь, на земл, нужно заботиться исключительно о своемъ спасеніи, Гольбахъ длаетъ смлое заключеніе, принимая на свой личный страхъ общія разсужденія Бейля, что не общество скептиковъ не мыслимо, какъ говорили до и посл Бейля, а не мыслимо общество, состоящее изъ послдовательныхъ католиковъ: ‘Если слдовать во всей строгости принципамъ католицизма, то никакое политическое общество не могло бы существовать’. Безъ сомннія, можно не соглашаться съ этимъ и другими подобными же положеніями Гольбаха, но нельзя отрицать, что многіе его доводы, направленные противъ католицизма, не лишены значенія, къ нимъ возвращались, въ другихъ выраженіяхъ, современные писатели, которымъ невозможно отказать ни въ душевной высот, ни въ независимости мысіи. Затмъ надо замтить, что посл появленія Системы природы, скептицизмъ пересталъ быть чмъ то предосудительнымъ: съ этихъ поръ онъ длается просто извстнымъ мнніемъ, которое открыто могутъ высказывать честные люди. ‘Если исключить его отношеніе къ религіи, говорили иногда, то онъ порядочный человкъ.— Каково исключеніе!— восклицалъ Бурдалу, — за исключеніемъ религіи! Т.-е., это очень порядочный человкъ, только онъ держатся принциповъ, которые разрушатъ всякія сношенія, всякое довріе между людьми. Однимъ словомъ, это очень честный человкъ, только у него нтъ ни чести, ни совсти. Испытайте ка его и доврьтесь ему: вы увидите, что это за порядочный человкъ!’ {Penses diverses sur la foi.}!! это увидали: честность Гольбаха доказывала, что можно жить съ отъявленнымъ скептикомъ, не ставя его ни выше, ни ниже большинства его современниковъ, мы имемъ право сказать, что онъ жилъ такъ, какъ совтовалъ жить послдователямъ своей философіи. ‘Онъ тмъ добросовстне исполнялъ свои обязанности, что другіе подозрительно относились къ его чувствамъ, его наклонности и привычки не набросили ни малйшей тни на его систему, а скоре послужили въ ея защиту’ {Наиболе безпристрастный анализъ Системы природы Гольбаха находится въ Histoire du matrialisme (Исторія матеріализма), Ланге, I, 377.}.
Каковы же могутъ быть нравственные принципы человка, скептиковъ врод Гольбаха или Дидро, или такихъ, которые, какъ нкоторые другіе энциклопедисты, будучи послдовательными отрицателями, искали вн метафизики правилъ для своего поведенія? Уже Монтескье сказалъ въ своихъ Персидскихъ письмахъ: ‘Если бы не было Бога, свободные отъ ярма, налагаемаго на насъ религіей, мы не должны бы были быть свободными отъ ярма, налагаемаго справедливостью’. Но откуда берется справедливость, и кто наложить на насъ ея ярмо? Задача очень серьезная, философы разршили ее двумя весьма различными способами, смотря по тому, приступали ли они къ ней, вооружась тмъ или инымъ изъ двухъ методовъ, между которыми они, какъ мы видли, такъ часто колебались: методомъ чисто раціоналистическимъ или экспериментальнымъ. Посмотримъ сперва, что имъ подсказалъ первый.
Философы были убждены, что разумъ у людей всхъ временъ и народовъ одинъ и тотъ же, по крайней мр, въ основныхъ идеяхъ, и, изслдуя содержаніе собственнаго разума, они нашли, что нкоторыя изъ этихъ идей были идеями справедливости и свободы. Отсюда они заключили, что эта идеи вчны и что нтъ въ мір ничего естественне принциповъ права и связанныхъ съ ними понятій объ обязанности. Если бы они наблюдали, то очень быстро убдились бы въ противномъ: если бы они знали чужеземные или дикіе народы, на которыхъ они такъ часто ссылались, то увидали бы, что ихъ нравы не согласовались съ ихъ доктриной о всеобщихъ врожденныхъ обязанностяхъ.
Впрочемъ, не философы выдумали эти пресловутые неписанные законы, потому что, если они и не вчны, то во всякомъ случа также древни, какъ исторія и поэзія. Извстно, что въ Цар Эдип хоръ помщаетъ эти законы у подножія трона Юпитера, который самъ повинуется имъ наравн съ простыми смертными. Но эта плодотворная, хотя и южная идея естественнаго и одинаковаго для всхъ права, была особенно распространена въ императорскомъ Рим и перешла въ жизнь. Она упростила и улучшила римское право, такъ какъ естественные законы, въ томъ вид, какъ ихъ формулировали стоики, должны были быть проще и шире древняго писаннаго права. Такъ, Сенека сказалъ, что ‘боги были прародителями всхъ людей’, въ томъ же дух написалъ Ульпіанъ: ‘По естественному праву, вс люди рождаются свободными и равными’. Трудно согласиться съ тмъ, что на самомъ дл существуетъ естественное право, т.-е., индивидуальное, предшествующее всякому законодательству и всякому обществу. Вдь, всякое право ничто, если оно не установлено противъ кого-нибудь и не признано какимъ-нибудь договоромъ. Паскаль, еще раньше, однимъ словомъ поколебалъ эту упрощенную теорію энциклопедистовъ о происхожденіи права: ‘Что такое наши естественные принципы, какъ не принципы, созданные привычкой? Я очень боюсь, что эта природа сама ничто иное, какъ первая привычка’.
Но энциклопедисты, у которыхъ полемика и практическая философія стояли на первомъ план, не столько интересовались истинностью своей юридической теоріи, сколько тми выгодами, которыя они могли изъ нея извлечь. Они не могли придумать лучшаго оружія противъ привилегій и освящающихъ ихъ законовъ. какъ эта либеральная доктрина правъ, предшествующихъ всякому закону и всякому обществу. Въ ихъ глазахъ она была еще новой формой и какъ бы лишнимъ доказательствомъ того естественнаго состоянія, которое они, правильно или неправильно, но очень ловко противопоставляли современному состоянію общества. Во имя тхъ же естественныхъ правь, они протестовали противъ несправедливости господствующихъ законовъ: ‘Съ 1740 г., пишетъ Мирабо, — боле 400,000 браковъ заключено въ пустын, что послужило обильнымъ источникомъ скандальныхъ процессовъ и позорныхъ несправедливостей. Суды очутились между двухъ огней: съ одной стороны законъ естественный, а съ другой законы положительные и несправедливые’. Надо прочесть горделивое обращеніе Мирабо къ деспотизму, гд онъ говоритъ, что даже ихъ право на реформы останавливается передъ непреодолимой преградой неписанныхъ правъ, и изъ которыхъ даже съ точки зрнія государственной пользы, одно изъ самыхъ священныхъ это право гражданина на личную свободу. ‘Конечно, государство должно вводить реформы, которыя бы уничтожили злоупотребленія. Но надо, чтобы эти реформы согласовались съ нашими естественными нравами, чтобы не было посягательствъ на законы вчные, ради исправленія, положительныхъ законовъ, чтобы власть не преступала тхъ границъ, которыя назначены ей природой. Даже подъ предлогомъ общественнаго блага нельзя требовать отъ кого бы то ни было, чтобы онъ жертвовать своей естественной свободой, такъ какъ общество обязалось ее охранять’ {Lettru de cachet, 137, 290.}.
Этого мало: общество не только поддерживаетъ, оно создаетъ вс эти такъ называемый естественныя права, такъ какъ безъ нихъ оно само не могло бы удержаться. Какъ, въ самомъ дл, люди могли бы жить въ обществ, если бы не существовало извстныхъ правилъ поведенія, мало-по-малу принятыхъ всми. За нарушеніе ихъ общество или налагаетъ опредленныя наказанія, и отсюда зарождаются общественные законы, на которыхъ исключительно и основано право, или же они караются всеобщимъ неодобреніемъ и отсюда зарождается нравственность. Слдовательно, общественная совсть является раньше совсти индивидуальной, такъ какъ сначала зло то, что противно обычаямъ, а, слдовательно, и интересамъ племени, и виновный наказывается ко всеобщему удовлетворенію. Поэтому можно сказать, что эту, такъ называемую естественную и врожденную, нравственность порождаетъ разсчетъ, привычка укрпляетъ ее, а наслдственность передаетъ послдующимъ поколніямъ и своей передачей освщаетъ ее. Нравственность, установленная такимъ образомъ, сперва грубая, какъ и ея творцы, не только становится съ вками идеальне и совершенствуется, но, подобно культамъ, забываетъ свое чисто человческое происхожденіе по мр того, какъ отъ него удаляется. Наступаетъ, наконецъ, день, когда она господствуетъ своимъ ли собственнымъ именемъ, или именемъ боговъ, надъ потомками тхъ, кто ее изобрлъ и силой убжденія, а, можетъ быть, и просто силой, ввелъ среди своихъ современниковъ. Эти странныя и величественныя превращенія, которымъ подвергалась нравственность, ускользнули отъ вниманіи энциклопедистовъ. Они отнесли къ первобытнымъ временамъ и назвали естественнымъ правомъ то идеальное право, которое медленно вырабатываютъ цлые ряды поколніи, вносящихъ въ него боле гуманныя и боле широкія начала. Зато они хорошо понимали, что очень важно въ вопросахъ нравственности — объяснить, почему должно, или — практически это одно и то же — почему люди думаютъ, что должно длать добро.
На этотъ разъ энциклопедисты попытались разршить трудную задачу опытнымъ методомъ и при помощи его основать пресловутую ‘естественную нравственность’, съ которой мы должны познакомить читателя, оцнивъ ее въ нсколькихъ словахъ.
Нравственность философовъ была естественна и въ самыхъ своихъ основаніяхъ: ‘Нужно повиноваться требованіямъ своей дйствительной выгоды’, и въ заключеніи: ‘чтобы быть счастливымъ здсь, на земл’. Итакъ, философы низвели нравственность съ неба на землю, но, развнчивая эту башню, не лишили-ли они ее, вмст съ прежнимъ престижемъ, и той дйствительной власти, которую она имла надъ душою людей. и можетъ-ли ихъ чисто человческая нравственность внушить людямъ понятіе о долг?
Не вдаваясь въ новое подробное изслдованіе утилитаризма, который разбирался многими профессіональными философами, замтимъ только, что эти проповдники утилитарной нравственности, въ общемъ, больше, чмъ сами того желали, сходились съ католичествомъ. Вдь, для людей набожныхъ, какъ и для скептиковъ, главнымъ или, скоре, единственнымъ жизненнымъ двигателемъ было общее же стремленіе къ счастью? Разница только въ томъ, что философы хотли удовлетворить стремленіе здсь, на земл, а люди набожные откладывали его удовлетвореніе, для большей полноты, до будущей жизни. Даже Паскаль, — одинъ изъ самыхъ доблестныхъ, самыхъ возвышенныхъ душъ среди христіанъ и мыслитель, вызывавшій столько споровъ, котораго философы не напрасно боялись, — даже онъ раздавалъ милостыню бднымъ изъ страха передъ адомъ? ‘Онъ считалъ неисполненіе этого добраго дла достаточнымъ поводомъ къ возмездію’ {Гольбахъ: Le christianisme dvoil.}. Религіозному человку незачмъ заботиться ‘о мір, въ которомъ, во ученію церкви, мы только временные гости’. Если врить аскетамъ, ‘мужчины и женщины существуютъ на земл только для того, чтобы влачить свое существованіе въ разныхъ темницахъ’ {Вольтеръ: Diner du comte de Boulainvillers.}. Философы же полагаютъ, что презрніе къ міру и аскетизмъ не согласуются ни съ ‘цлями природы’, ни съ требованіями общества. Нтъ, — восклицаетъ Гольбахъ, — ‘природа вовсе не была злой мачихой для своихъ дтей’, а что касается ‘дятельности страстей, честолюбія, то въ этомъ и состоитъ жизнь общества’. Поэтому не надо и уничтожать страсти, отказаться отъ удовольствій, сдлаться собственными врагами, словомъ, искажать свою природу’. Надо только руководить страстями и направлять нашу природу на путь добродтели, то-есть къ интересамъ общества. Вдь, добродтель несомннно общественнаго характера, такъ какъ обязанность ‘человка, живущаго въ обществ’, состоитъ въ томъ, чтобы находить личный интересъ въ интерес общемъ, дйствительно обнимающемъ первый. Быть добродтельнымъ значитъ давать счастье другимъ.
Работать для счастья другихъ значитъ намтить себ цль достаточно нравственную и возвышенную. Но разв это дйствительно естественная нравственность. Да и какъ заставить людей, которыхъ природа создала такими глубокими эгоистами, исполнять ея требованія. Надо доказать имъ, что ихъ эгоистическіе интересы, врно понятые, сливаются съ общественнымъ благомъ и въ немъ же удовлетворяются. Это очень врно, говоря вообще, но во многихъ частныхъ случаяхъ далеко не очевидно, а между тмъ въ жизни мы имемъ дло только съ частными фактами. Философы хорошо понимали, что утверждать легче, чмъ доказать, и что въ данномъ случа важно убдить въ полномъ совпаденія личной выгоды съ общественнымъ интересомъ. Они признавали. что, въ особенности въ ихъ время, между этими двумя интересами существуетъ снимкомъ явное разногласіе, и потому возлагали отвтственность за эти разногласія на общество, а, слдовательно (вспомните политическія идеи энциклопедистовъ), на самого законодателя, который господствовалъ надъ обществомъ. Итакъ, по выраженію Гельвеція, законодатель обязанъ ‘искусно связать путемъ улучшенія общественнаго строя частный интересъ съ общественнымъ’, придумать законы, которые бы требовали добродтели, однимъ словомъ, поставить въ зависимость отъ общественнаго блага счастье каждаго индивидуума.
Гельвецій, несмотря на вс его крайности, прекрасно помнилъ, что нравственность, въ особенности въ обществ, утратившемъ вру, это прежде всего дисциплина, чисто соціальная. Вдь съ одной стороны, нужно мало-по-малу, при помощи лучшей общественной организаціи, добиться того, чтобы человкъ работалъ на пользу всхъ, думая въ то же время, что онъ работаетъ для себя одного. Съ другой стороны, даже когда общественный интересъ не сливается въ его глазахъ съ интересомъ индивидуальнымъ, нужно научить человка приносить послдній въ жертву первому, потому что это выгодне даже для него, хотя онъ и не отдаетъ себ въ этомъ отчета. Наконецъ, нужно воспитать его такъ, чтобы онъ не могъ, безъ утрызеній совсти, отказаться отъ этой жертвы, онъ долженъ совершатъ ее безъ малйшихъ колебаній, такъ сказать, но доврію, если толковое воспитаніе и хорошіе, благородные примры насадили въ его душ то нчто, что, въ конц концовъ, составляетъ основу всякой нравственности, какова бы она ни была, великодушный предразсудокъ самопожертвованія, т.-е., добродтель.

III. Человчность.

Мы подошли, наконецъ, въ третьей великой иде XVIII вка: къ человчности. Къ этой иде должны были придти философы, исходя изъ первыхъ двухъ: изъ природы и разума. По ихъ мннію, существуетъ въ сущности только одна наука, наука о природ, и, въ самомъ человк, та же природа служить основой нравственности. Но и науку о природ, и естественную нравственность создалъ разумъ. Наконецъ, природа иметъ свое высшее выраженіе, а разумъ ocyществленье въ человчности. Эти три плодотворныя идеи XVIII вка, въ ихъ тсной взаимной связи, представлены въ слдующей фраз Вольтера: ‘Разумъ, говорилъ Андре, понемногу переходитъ съ свера на югъ въ сопровожденіи своихъ двухъ близкихъ друзей: опыта (или науки о природ) и терпимости (или человчности)’ {L’homme aux quarante cus.}.
Напомнимъ въ немногихъ словахъ, что внушила философамъ эта высшая идея человчности, которая завершала и какъ бы увнчивала собою ихъ раціоналистическій натурализмъ.
Прежде всего эта идея была прямо противоположна нетерпимости, нераздльной съ большинствомъ религіи, которыя блекнутъ и умираютъ съ того дня, какъ врующіе перестаютъ смотрть на свою вру, какъ на лучшую, и не стараются дать ей перевсъ надъ другими. Если мы ограничимся только католицизмомъ съ которымъ боролись философы, то можно сказать, что нетерпимость существовала уже на зар ея жизни. ‘На первыхъ соборахъ велись такіе же споры, какіе бываютъ и въ наше время. Въ I вк проявлялась такая же нетерпимость, какую позже, въ XVI вк проявлялъ Лютерь, Цвингли и Кальвинъ {Sabatier: Esquisse d’une philosophie de la religion, p. 220.}.
Надо прибавить, что нетерпимость католической церкви была особенно ужасна: ‘Это католицизмъ, — говорилъ Гольбахъ, — изобрлъ искусство тиранить мысль и мучить совсть людей, искусство, незнакомое языческимъ религіяхъ’. Въ самомъ дл, римская имперія если и преслдовала философовъ и христіанъ, то только, какъ враговъ государства, за политическія послдствія, которыя могли вытекать изъ ихъ ученія, такъ какъ ‘ей было мало дла до души человка. Средневковое католичество, — говоритъ Ренанъ, — ополчилось огнемъ и мечомъ на самыя души, на совсть людей, такъ что мы имемъ право сказать, что католическіе средніе вка въ ужасныхъ пыткахъ душили свободу мысли’.
Выше мы видли, до какой степени церковь оставалась нетерпимой еще въ ХVIII вк, такъ какъ, но словамъ Гольбаха, ‘еретикъ и неврующій, не люди въ глазахъ суеврныхъ’. Посл всего, что было нами сказано о той продолжительной борьб, которую философія, во имя человчности, вела противъ религіознаго фанатизма, трудно не признать, что этой великодушной философіи принадлежитъ, по прекрасному выраженію Вольтера, честь ‘притупить мечи’.
Прошли уже времена, когда выдающійся католическій прелатъ міра, показавъ, что церковь ‘заставляетъ склоняться надменныя головы и не даетъ никому возвыситься выше намстника Петра’, съ восхищеніемъ, раздляемымъ въ то время всми, приводилъ слова англійскаго короля, произнесенныя имъ на одномъ собор: ‘Я держу въ рукахъ мечъ Константина, а вы — мечъ Св. Петра: дадимъ другъ другу руки и присоединимъ мечъ къ мечу’. Это, — прибавилъ Боссюетъ, въ своей ‘Проповди о единств церкви’, ‘традиція, которую завщали намъ апостолы’. Борьба съ традиціей, въ этомъ ея пункт, велась счастливо, и философы имли право поздравлять другъ друга съ успхомъ.
Одинъ протестантскій богословъ, разсказывая объ юридическомъ убійств Каласа, писалъ недавно: ‘Взрывъ негодованія, вызванный этимъ послднимъ преступленіемъ и поддержанный краснорчіемъ Вольтера, подвинулъ дло протестантизма больше, чмъ іюль вка безвстныхъ мученіи’. Затмъ, говоря объ эдикт 1787 г. о вротерпимости, на который такъ яростно напали духовенство и парламентъ, тотъ же авторь прибавляетъ: ‘Ничто такъ не отвчало общественному чувству, какъ эти уступки, которыя длались протестантамъ съ тхъ поръ, какъ ихъ дло стали защищать философы’ {De Pressens: L’glise et la Rvolution franaise.}.
За послднее время такъ часто порицалось поведеніе Вольтера и его друзей въ дд Каласа и другихъ несчастныхъ, что, можетъ быть, не безполезно напомнить, что теперешніе протестанты, — а они могутъ судить объ этомъ, — не думаютъ отрицать, насколько они обязаны своимъ благодтелямъ прошлаго вка.
Человчность враждебна фанатизму, увлекающему во взаимную вражду послдователей различныхъ религіи, и также осуждаетъ и національную ненависть, которая вооружаетъ другъ противъ друга народы. Она стоитъ выше всякихъ религіозныхъ и политическихъ различій и призываетъ отдльныхъ людей и цлые народы къ общему длу цивилизаціи и мира. Слдуетъ ли изъ этого, что философы были плохими патріотами? Въ ихъ время, а еще больше въ наше, ихъ обвиняли въ недостатк патріотизма: ‘У Какуаковь, говоритъ авторъ памфлета, озаглавленнаго этимъ именемъ, нтъ отечества’. Разберемъ добросовстно, насколько это обвиненіе заслужено.
Правда, что философы не были горячими патріотами,— но кто же въ ихъ время имлъ право ставить имъ это въ вину? Ужъ не генералы ли M-me ли Помпадуръ, которые въ семилтнюю войну, такъ весело позволяли войскамъ прусскаго короля побждать себя? и если, какъ утверждаетъ Вовенаргъ, служба родин, даже военная, ‘считалась устарвшей модой и предразсудкомъ’, то не слдуетъ ли смотрть снисходительно на писателей того времени, которые, конечно, не предали, какъ ихъ обвиняли, Францію, но смотрли дальше границъ и хотли чтобы ихъ отечество было всюду, куда проникала, гд сіяла французская мысль. Извстно, впрочемъ, какова была настоящая цна дореволюціонному патріотизму. Въ XVI вк, — чтобы не идти дальше, — писатели считали, что Франція это — страна на сверъ отъ Луары, и Маро, напр., говоритъ, что онъ покинулъ Кагорь въ Керси (Cahors en Quercy), чтобы отправиться во Францію {L’Enfer, I, 60.}. Одинъ историкъ половины XVII вка сообщаетъ вамъ, что Францискъ I, пробывъ два дня въ Марсел, ‘ухалъ во Францію’ {Ruffi: Histoire de Marseille, 1642, p. 224.}. Если въ этихъ словахъ увидятъ только географическія погршности, то исторія можетъ указать на другія погршности поважне: она можетъ напомнить современнымъ писателямъ, которымъ такъ хочется найти у философовъ недостатокъ патріотизма, что предки послднихъ давали имъ въ этомъ отношеніи плохой примръ. Извстно, чмъ была Фронда, и съ какимъ легкимъ сердцемъ Конде и его друзья переходили къ испанцамъ, а измна одного изъ Тюренновъ не говоритъ ли намъ, что достаточно было прекрасныхъ глазъ какой-нибудь герцогини, чтобы поколебать патріотизмъ честнаго солдата? Если къ религіозной розни и къ раздорамъ политическихъ партій прибавить различіе въ обычаяхъ, воздвигавшее нравственныя преграды между провинціями, раздленными внутренными таможнями, то станетъ понятно, почему до 1889 г. національная связь была такой непрочной и слабой и почему самые благородные люди не гнушались такими союзами, которые мы бы назвали теперь измной и подлостью. Увряютъ, что тогда король воплощалъ въ себ отечество, и поэтому преданность королю была равносильна нашему патріотизму. Но на это не трудно возразить, что, хотя король былъ прежде всего хранителемъ привилегій и благодтелемъ дворянства, но оно все-таки не задумывалось ставить свои интересы, если имъ угрожала опасность, впереди интересовъ короля и страны. Если же интересы короля и дворянства совпадали, но шли въ разрзъ съ интересами страны, то дворянство нисколько не сомнвалось въ выбор: такъ эмигранты нашли вполн естественнымъ по выраженію М-me де Сталь, ‘призывать европейскую жандармерію для вразумленія Парижа’.
Дло въ томъ, что, въ конц концовъ, истинный патріотизмъ родился во Франціи вмст со свободой. Общественныя дла стали близки сердцу народа только съ того дня, какъ ему позволили принимать въ нихъ участіе. До этого времени они считались длами короля и его министровъ. ‘Отдльныя лица, — говорилъ съ грустью Тюрго въ своемъ проект муниципальнаго устройства, — плохо знакомы съ обязанностями, которые связываютъ ихъ съ государствомъ. Семьи едва сознаютъ, что составляютъ часть государства. Не существуетъ общественнаго настроеніи, такъ какъ нтъ видимаго общаго интереса’. Энциклопедисты, какъ всегда бери на себя роль выразителей ростущихъ народныхъ стремленій, писали: ‘Мы хотимъ, чтобы народы были добродтельны?— Тогда внушимъ имъ прежде всего любовь къ отечеству, но отечества нтъ безъ свободы’ {Encyclopdie, art. Economie politique.}. Въ самомъ дл, кто станетъ интересоваться дломъ государства, которое требуетъ отъ васъ только податей и повинностей? ‘Въ деспотическомъ государств добродтель гражданъ — добродтель глупцовъ’ {Даламберъ: Essai sur les gens de lettres: ‘Основу характера Римлянина, сказалъ Боссюетъ, составляла любовь къ свобод и къ отечеству, ‘ты два чувства взаимно вызывали другъ друга’.}.
Философы были патріотами столько же, сколько и вс, и, прибавимъ мы теперь, сколько можно было быть въ ихъ время. Они, по крайней мр, своими произведеніями съумли прославить и заставить полюбить свою родину. Въ то время, какъ генералы короля обнаруживали свою неспособность или легкомысліе на пол сраженія, философы одни сохранили Франціи ея обаяніе и славу, которыми она пользовалась до конца столтія въ цлой Европ. Энциклопедія была одной изъ тхъ работъ, которыя принесли намъ больше всего славы въ глазахъ иностранцевъ, такъ что Ривароль, въ своемъ. сочиненіи ‘Распространенность французскаго языка’, имлъ право сказать: ‘Блескъ этого предпріятія озарилъ всю націю и скрылъ неудачи нашей арміи’.
Только принявъ во вниманіе вс эти факты, можно но нашему мннію приступать къ оцнк идеи человчности и того широкаго примненія, которое надялись сообщить ей философы. Побды надъ цивилизованнымъ міромъ, которую нкогда одержалъ Римъ при помощи войны и грабежа (grande latrocinimn), которую поздне средніе вка осуществляли при помощи вры и гоненія, философы въ свою очередь мечтали создать мирнымъ путемъ при помощи науки и человчности. Гордые тмъ, что благодаря имъ въ Европ основывалась по выраженію Вольтера ‘громадная Республика образованныхъ людей’, они хотли, чтобы люди стали говорить французскій міръ, какъ раньше говорили римскій міръ, а затмъ христіанскій міръ. Въ этомъ отношеніи они оставались врны тому духу гуманной пропаганды, который составлялъ славу Франціи въ теченіе исторической жизни. Подобно тому, какъ франки были воинами Бога, а потомки Франковъ были проповдниками рыцарства, они хотли быть и были воинами философіи въ Европ и предприняли въ свою очередь, во имя разума, настоящій крестовый походъ. Онъ былъ удачне многихъ другихъ и долженъ былъ привести къ самой прочной и самой благородной изъ побдъ: къ деклараціи правъ человка и къ постепенному торжеству, въ цломъ мір, того, что получило имя принциповъ 89 года. Сравнивая свое время съ средними вками, Дибро воскликнулъ: ‘Говорятъ: вкъ рыцарства! Ахъ! если бы можно было сказать: вкъ добра и человчности!’ То же самое скажетъ. думаемъ мы, и безпристрастная исторія и наврное она прибавитъ, что XVIII вкъ расширилъ понятіе о милосердіи, которое и тогда и до сихъ поръ еще исповдуютъ нкоторые фанатики, такъ какъ ХVIII вкъ училъ, что нужно ‘творить добро’ и быть кроткимъ по отношенію не только къ членамъ религіознаго общества, но и ко всему человчеству.
Пусть же не подвергаютъ больше анаем, какъ сдлалъ Боссюэ, этихъ отверженныхъ, этихъ проклятыхъ евреевъ, ‘которые всегда и всюду были рабами, лишенными чести и свободы, потому что рука Божія давитъ ихъ’ {Boseuet: Disc. sur l’Hist. univers., p. II, ch. XX.}, эти евреи — наши ‘братья’, — такъ называетъ ихъ самъ Фернейскій патріархъ, эти евреи, которыхъ преслдуютъ, потому что они ‘не врятъ всему тому, чему врятъ христіане’, осмливаются, наконецъ, сказать имъ, устами Монтескьё: ‘Ваше старинное предубжденіе противъ насъ вытекаетъ изъ вашихъ страстей. Вы смотрите на насъ скоре, какъ на своихъ личныхъ враговъ, чмъ какъ на враговъ вашей религіи. Мы должны заявить вамъ слдующее: если кто-нибудь въ будущемъ осмлится когда-нибудь сказать, что въ нмъ, въ который мы живемъ, народы Европы были просвщенными народами, то въ доказательство варварства укажутъ на васъ. И это дастъ о васъ такое представленіе, что оно заклеймитъ вашъ вкъ и перенесетъ ненависть на вашихъ современниковъ’ {Esprit des Lois, I. ХХ, ch. XIII.}.
Вычеркните, въ самомъ дл, изъ исторіи XVIII вка эту проникнутую великодушіемъ философію, которая вдохновляла людей, какъ Монтескье и Вольтеръ, на такіе краснорчивые призывы къ человчности. Что останется тогда отъ исторіи литературы той эпохи? Только извстныя произведенія, которыя только подтвердятъ, что эти времена были варварскія, и что, какъ говорить тотъ же Монтескье, ‘религію позволяли искажать грубымъ невжествомъ’.
Мы знаемъ, что обнимало собою то понятіе о человчности, которой тогда дышали вс произведенія: ‘состраданіе, говорить Кондорсе, ко всмъ бдамъ, угнетающимъ родъ человческій, отвращеніе ко всему тому, что въ общественныхъ учрежденіяхъ, въ правительственныхъ актахъ и въ поступкахъ частныхъ людей прибавляетъ новыя страданія къ неизбжнымъ страданіямъ, причиняемымъ природой’. И мало по малу изъ произведеній философовъ разливалось, по всмъ классамъ общества, трогательное чувство, подсказывавшее имъ, что ‘жестокость есть настоящая болзнь’, какъ выражается Мерсье, простои истолкователь общественнаго мннія, и что ‘если что нибудь составляетъ великое преступленіе, такъ это сердечная жестокость’. Въ другомъ мст онъ прибавилъ съ искреннымъ восторгомъ, что слово человчность ‘самое прекрасное во французскомъ язык, не указало ли оно на равенство людей, не заставило ли оно обратить вниманіе на пахаря?’ Не все ли равно, дворянинъ ли ты или мужикъ, протестантъ, католикъ или еврей? Съ этихъ поръ достаточно быть человкомъ, чтобы возбудить, если несчастіе несправедливо обрушится на тебя, негодованіе философа и всеобщее сожалніе: ‘Дло идетъ только о неизвстной и бдной семь изъ Сенть-Омера, но самый презрнный гражданинъ, несправедливо поражаемый мечомъ правосудія, дорогъ націи и королю, который ею управляетъ’ {Вольтеръ: La mprsie d’Arras.}.
Идея того, что жизнь человка, кто бы онъ ни былъ, дорога для всхъ, родилась несомннно во Франціи въ XVIII вк. Наши философы провозглашали ее не только у насъ: они привили ее Европ. которую просвтили своими произведеніями. ‘Они боролись съ несправедливостью и тогда, когда, совершаемая за предлами ихъ родины, она не могла принести имъ вреда’. Везд они создавали учениковъ, и ‘похвалы французскимъ писателямъ — говоритъ Кондорсе, — бы.га наградой за вротерпимость, на которую согласилась вся Европа’.
Эта вротерпимость, или, врне, уваженіе къ личному достоинству, должна была логически привести къ достоинству національному: поэтому Франція, вся проникнутая философскимъ духомъ XVIII вка, провозгласивъ первая права человка, явилась на защиту народнаго права, т.-е., права народа свободно располагать своей судьбой. Здсь мы встрчаемся опять таки съ теоріей договора, или добровольнаго соглашенія, который былъ перенесенъ съ лицъ на цлые народы. Эта теорія находилась въ полнйшемъ противорчіи съ политическими положеніями Боссюэ, неумолимыми, какъ и законъ Ветхаго Завта, откуда они были почерпнуты. Жюрье, который, какъ реформатъ, былъ сторонникомъ политическаго договора, дошелъ, говоритъ Боссюэ, ‘до утвержденія, что и завоеваніе есть чистйшее насиліе’. И Боссюэ думаетъ заставить его замолчать, напоминая ему о принципахъ, которые самъ считаетъ вчными, потому что для него они священны: ‘Институтъ рабства согласенъ съ правдой, такъ какъ имъ осуществляется право побдителя надъ побжденнымъ такъ же, какъ я цлый народъ можетъ быть побжденъ и поставленъ въ условія необходимости отдаться въ полное распоряженіе побдителя, цлый народъ можетъ быть рабомъ. Его господинъ можетъ располагать имъ, какъ своей собственностью и даже отдать его другому, не спрашивая его согласія, подобно тому, какъ Соломонъ отдалъ Гираму, королю Тирскому, двадцать Галилейскихъ городовъ’ {Avert aux Protest, V No LI.}.
Что могли бы мы возразить теперь на эта жесткія слова ученаго XVII столтія, на что могъ бы опереться нашъ облеченный въ трауръ патріотизмъ, еслибы подобные принципы не были навсегда уничтожены, по крайней мр для насъ, философіей людей XVIII вка, которыхъ обвиняли въ томъ, что они были плохіе ‘французы’ {Своимъ Discours sur l’ingalit Pycco осудилъ право завоеванія въ слдующихъ выраженіяхъ: ‘Не будучи правомъ, право завоеванія не могло лечь въ основу другого права, такъ какъ завоеватель и завоеванные народы продолжаютъ оставаться во враждебныхъ отношеніяхъ, если только народъ, получивъ снова полную свободу, не изберетъ добровольно побдителя въ свои вожди’.}? За границей свободолюбивые умы относятся съ громаднымъ уваженіемъ къ нашимъ философамъ XVIII вка, изъ массы свидтельствъ, которыя я могъ принести въ пользу этого, ограничусь ссылкой на слона одного современнаго критика, который прекрасно знакомъ съ нашей литературой, что онъ доказалъ своими произведеніями. Лотеиссенъ (Lotheissen), — читатель пойметъ, почему я нарочно ссылаюсь на нмецкаго писателя, — говоритъ сперва, что, ‘чтобы славить заслуги, которыя оказали міру Вольтеръ ‘и его друзья, всякій голосъ будетъ всегда слишкомъ слабъ’. Затмъ старались опредлить исключительно французскую черту ихъ философіи и то, чмъ она отличается отъ нмецкой мысли, онъ говоритъ: ‘Они провозглашали идею человчества, а мы — идею неравенства племенъ, имемъ ли мы право смотрть н& нихъ свысока {Zur Culturgesch. Frankreichs im XVII jund ХVIII ahre Wien, 1889, p. 245.}?’.
Имя Боссюэ часто встрчается въ этомъ очерк, и это потому, что никто, какъ извстно, не утверждалъ съ большимъ, чмъ онъ, авторитетомъ то, что отрицалъ или стремился разрушить XVIII вкъ. Считаютъ, что въ немъ воплощается XVII вкъ, какъ въ Вольтер — ХVIII-й, и проводя эту избитую параллель между епископомъ и философомъ, никогда не упускаютъ случая поставить на видъ, что философъ велъ мене примрную жизнь, чмъ епископъ. Въ этомъ спору нтъ, но это ничего не доказываетъ ни за, ни противъ тхъ идей, который защищаетъ каждый изъ нихъ: Боссюэ могъ бы быть и еще святе, но его взгляды не стали бы отъ этого врне для насъ, людей XIX вка. Какая религіи не имла своихъ свитыхъ и своихъ мучениковъ? Вольтеръ, котораго мы, во всякомъ случа, не щадили въ этой книг, могъ бы быть и еще хуже: его недостатки и даже пороки нисколько не могли бы вредно отразиться на философіи, которой онъ былъ несовершеннымъ, даже дли своего времени, выразителемъ, и которой, впрочемъ, никто не будетъ въ состояніи назвать себя послднимъ и высшимъ истолкователемъ. Дйствительно, философія, какъ ее понималъ XVIII вкъ, должна будетъ идти рядомъ съ безпрерывно двигающейся впередъ наукой.
Для насъ не можетъ быть и рчи о томъ, чтобы соглашаться со всми безъ исключенія взглядами XVIII вка, держаться и на будущее время того, что зналъ и думалъ XVIII-й вкъ. Если есть что нибудь, чему учитъ энциклопедія во всхъ своихъ статьяхъ, такъ это, что никакая наука, нравственная ли или другая, никогда не говорила своего послдняго слова. И самъ Вольтеръ помогъ намъ идти дальше Вольтера и исправлять его. Изъ всей совокупности произведеній Боссюэ, ярко выступаетъ та мысль, что все уже сказано разъ навсегда. Напротивъ, современную науку, распространенную энциклопедіей, характеризуетъ и будетъ вчно спасать отъ ‘банкротства’ та особенность, что у нея есть, такъ сказать, врительное письмо къ будущему времени, письмо, по которому всегда будутъ производиться платежи, такъ какъ наука всегда платежеспособна для тхъ, кто уметъ работать и уметъ мыслить.
Впрочемъ, XVIII вкъ самъ иногда сознавалъ, что, поглощенный главнымъ образомъ борьбой и ломкой, онъ долженъ былъ больше, чмъ другіе, довольствоваться временными ршеніями и недостаточно доказанными истинами. Мерсье, на котораго я люблю ссылаться, такъ какъ онъ врно передаетъ общее имніе, написалъ гд то: ‘На нашъ вкъ, несмотря на его преимущества, слдуетъ смотрть не какъ на вкъ истинъ, а какъ на вкъ перехода къ самымъ важнымъ истинамъ’. Это въ одно и то же время вкъ разрыва съ предшествующей эпохой и подготовки къ послдующимъ.
Напомнимъ, въ заключеніе, три основныя идеи, которыми я постарался выразить весь духъ энциклопедіи. Мы отказываемся теперь видть въ природ одни только постыдныя вожделнія плоти, которыя Боссюэ предавалъ анафем. Мы находимъ въ ней просто хорошіе и дурные инстинкты, которые разумъ учить насъ не приносить безразлично въ жертву, а подчинять другъ другу. По нашему мннію однимъ изъ лучшихъ нашихъ инстинктовъ является то ‘вожделніе глазъ’, которое католическая церковь презрительно называла libido sciendi (вожделніе знанія). Это есть не что иное, какъ благородное желаніе знать какъ можно больше, чтобы сдлаться, — не больше человка, на что способны только святые, — но ‘больше человкомъ’, какъ говорилъ Рикороль. Наконецъ, сама человчность есть, по выраженію Вольтера, не только первый характерный признакъ мыслящаго существа, это самая высокая идея, до которой можетъ подняться это существо, такъ какъ Богъ не можетъ быть никогда познанъ иначе, какъ по образу человка.
Мы знаемъ къ тому же, или, врне, не хотимъ больше же знать, какъ это длалъ Вольтеръ, все, чмъ различныя религіи возвысили и облагородили человческое начало: но мы просто отбрасываемъ изъ этихъ религій то, что насилуетъ нашу природу и противорчитъ нашему разуму.
Что касается разума, то философы знали такъ же, какъ и мы, что не онъ управляетъ міромъ, но они старались, какъ постоянно повторяетъ Вольтеръ, водворить ‘немножко больше разума’ среди людей, и мы должны быть имъ благодарны за ихъ усилія, если думаемъ, что польза и цль человчества состоятъ въ томъ, чтобы на земл все больше и больше воцарялся разумъ.
Безъ сомннія, ихъ разумъ создалъ такія химеры, которыя время сумло оцнить по достоинству, однако, если мы станемъ на ту именно почву, на которой, какъ говорятъ, они оставили посл себя одни развалины, я хочу сказать — на почву политическую, то ихъ теоріи напрасно пытались замнить другими и лучшими Самый принципъ, вдохновлявшій ихъ, остался неприкосновененъ, ибо идея, провозглашенная ими, что разумъ долженъ узаконять всякое правительство и контролировать все, что въ немъ совершается, эта идея уже обошла весь свтъ. Она готова, какъ извстно, преобразовать классическую страну правительственныхъ традицій, Англію, и о подобной иде можно было говорить, что она была душой политической исторіи ХІХ вка.
Но если будемъ говорить только о Франціи: то правительство, о которомъ мечтали философы, т.-е. основанное не на традиціяхъ или народныхъ предразсудкахъ, но только на разум, разв это не наше современное правительство, не французская демократія, которая ни на что не опирается, кром раціональныхъ принциповъ, кром нашихъ идей права и свободы? Именно эти свойства нашего правительства, на которыя обратилъ вниманіе еще Шереръ, именно его.гибкій раціонализмъ даетъ ему возможность ‘приспособляться’ и удерживаться въ нашъ вкъ непризнанія авторитета, когда люди желаютъ во всемъ отдавать себ отчетъ.
Что касается католицизма, то никто не думаетъ больше ни оскорблять его, какъ это длалъ Вольтеръ въ пылу битвы, ни уничтожать. Если философы и длали видъ, что стремятся ‘раздавить’ его, то это стремленіе было несомннно дутое, и сами они прекрасно знали всю его тщету: не даромъ самый смлый изъ нихъ, Гольбахъ, писалъ: ‘Совершенно невозможно заставить народъ забыть свою религію’ {Syat. de la Nat., II, 419, 421.}. И, однако, какъ ни малы переходы, которые, какъ говорилъ Вольтеръ, длаетъ разумъ, какъ ни возвращается онъ назадъ, что мы можемъ видть на нашей собственной исторіи, все-таки, мало-по-малу, онъ расширяетъ свои завоеваніи: ‘Маленькое стадо’ значительно увеличилось, такъ какъ оно обнимаетъ въ данное время громадное большинство во Франціи, поэтому я полагаю, что, при всемъ искреннемъ уваженіи къ чужимъ взглядовъ, мы должны шествовать ршительными шагами, не оглядываясь больше назадъ, по пути, открытому философами.
При разршеніи задачъ, которыя поставитъ на очередь XX вкъ, лучшимъ путеводителемъ для демократіи будетъ служить то, что я назвалъ бы съ удовольствіемъ ‘французскимъ разумомъ’. Я разумю подъ этимъ разумъ, которому мало быть научнымъ, который заполняетъ и, въ случа надобности, ставить выше науки человчность, ибо для него ничто не можетъ быть положительно научнымъ, что въ то же время не удовлетворяетъ чувству справедливости и гуманности. Во всякомъ случа, этотъ именно разумъ внушилъ самыя благородныя страницы въ ‘Дух законовъ’, въ Энциклопедіи и въ ‘Трактат о вротерпимости’. И подобныя страницы заставятъ человчество вчно указывать на французскихъ философовъ ХVIII вка, какъ на борцовъ за право и человчность.

Конецъ.

‘Міръ Божій’, 1906

Дюкро Луи-Пьер
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Религии и тайные учения Востока, Аткинсон Уильям Уокер, Год: 1914
  2. История догматов, Гарнак Адольф, Год: 1890
  3. История Англии. От восшествия на престол Иакова II. Часть I, Маколей Томас Бабингтон, Год: 1859
  4. Шесть систем индийской философии, Мюллер Макс, Год: 1899
  5. Психология французского народа, Фуллье Альфред, Год: 1898
  6. Мысли, Паскаль Блез, Год: 1669
  7. Французская революция. История, Карлейль Томас, Год: 1839
  8. История рабства в античном мире, Валлон Анри, Год: 1847
Электронная библиотека