Михаил Арцыбашев
Михаил Арцыбашев
Эмигрантская вобла
Эмигрантская вобла
1.
2.
3.
4.
5.
6.
Эмигрантская вобла, Арцыбашев Михаил Петрович, Год: 1924
Время на прочтение: 9 минут(ы)
М. Арцыбашев. Записки писателя. Выпуск I. Издание книжного склада ‘За Свободу’ 1925. С. 77-84.
Подготовка текстов — Лариса Лавринец, 2003.
Публикация — Русские творческие ресурсы Балтии, 2003.
Приснилось мне, что я присутствую на заседании исторического общества, в тридцать втором столетии. Один за другим выходят на кафедру докладчики, почему то все, как один, похожие на каких-то серых, бесконечных ленточных глистов, и говорят о русской эмиграции эпохи великой октябрьской революции.
Но, как всегда во сне, все это очень смутно, призрачно и странно. Я делаю неимоверные усилия, чтобы разобрать, в чем дело, но речи ораторов звучат глухо, как сквозь подушку, временами переходя в какое то тягучее, сплошное бормотание. Только иногда до меня долетают отдельные слова и фразы, но и в них нет ровно никакого смысла…
И вот, слышу я: — Вопреки установившемуся представлению о миллионах беженцев, хлынувших в Европу от ужасов большевицкого террора, эмиграция была очень немногочисленна… С полной несомненностью удалось установить лишь пребывание в Париже известного русского исследователя проливов… профессора Милюкова… Имеются слабые намеки на существование в Праге эсеровской колонии… Что же касается г-жи Кусковой, то личность эту следует считать легендарной, ибо в противном случае пришлось бы признать возможность ее одновременного пребывания во всех центрах Европы…
— Что за вздор! хочу крикнуть я, но губы мои не издают ни единого звука, а бесконечный серый глист тянется дальше.
— Главную массу русской эмиграции составляли учащаяся молодежь и дети… Молодежь осела, главным образом, в Чехословакии, очевидно, бывшей в ту эпоху рассадником мирового просвещения, а дети, брошенные на произвол судьбы родителями беженцами, повсеместно ютились под елками, специально для этой цели насаждаемыми многочисленными благотворительными обществами… Кое какие данные заставляют думать, что в дремучих лесах восточной Польши и в пустынях северной Африки бродили какие то одичалые банды, по-видимому русского происхождения, но об этом любопытном явлении в жизни культурного ХХ столетия не удалось получить более точных сведений… В Англии, Америке и других странах света русская эмиграция вовсе не наблюдалась…
— Позвольте! снова и с тем же успехом пытаюсь я прервать докладчика, но голос продолжает с тягучей настойчивостью:
— Необходимо отметить чрезвычайно высокий культурный уровень русской эмиграции: она сплошь состояла из журналистов, студентов высших учебных заведений и генералов… Этим об’ясняется, что все свои силы эмиграция отдавала исключительно сбережению культурных ценностей, занимаясь науками, искусствами и историей… Гуманное европейское общество приняло несчастных изгнанников с такой теплотой, что они чувствовали себя на чужбине прекрасно и даже вовсе не помышляли о возвращении на родину…
— Это уже! слишком громко сказал я и, как подобает в таких случаях, проснулся.
Все это, конечно, вздор и даже слишком вздор. Но право же, когда-нибудь, изучая из’еденные временем и мышами комплекты русских газет, будущие историки будут иметь полное основание придти к таким нелепым выводам.
Мы знаем, что за границей около двух миллионов русских. Это — население весьма недурного государства, в современном прибалтийском стиле, и эта многоголовая человеческая масса чрезвычайно разнообразна. В ней есть все, от высококвалифицированных представителей высшей культуры до первобытных детей природы.
Казалось бы, вся эта масса людей, оторванных от родной почвы, превратившихся в какое то цыганствующее племя, должна была бы жить одной общей мечтой.
Кто бы ни был русский эмигрант — писатель, ученый, студент, генерал, спекулянт или рабочий — он должен понимать, что без родины он прежде всего — не человек.
Как бы ни относились к нам культурные народы Европы, мы для них всегда останемся надоедливым, тяжелым бременем.
В милой Чехословакии нас привечают, как разорившихся родственников, кое где нас терпят, как незваных гостей, в иных странах к нам относятся определенно враждебно, уродуя нашу жизнь всяческими ограничительными мерами.
И мы, граждане великой страны, еще недавно влиявшей на судьбы мира, мы, с гордостью произносившие слово Россия, вынуждены молча сносить все — и ласку милых родственников, и снисходительное презрение чужих, холодных людей и унизительное издевательство торжествующих мстителей за прошлое.
Казалось бы, при таких условиях, вся эмигрантская масса должна находиться в состоянии постоянного кипения, одухотворенная одним стремлением: восстановить могущество своей родины и тогда достойно отплатить и за ласки и за обиды.
Живя в России, я себе это так и представлял…
Что такое эмигранты… Это люди, которые не могли примириться с большевицкой тиранией и тяжкую свободу изгнания предпочли существованию под бичами кремлевских палачей. Честь им и хвала!.. Самым бытием своим они доказывают, что еще не весь русский народ превратился в бессловесный скот для чекистской бойни.
И вот, пока мы, остающиеся в Совдепии, мы — несчастные парии, тварь дрожащая, покорно лижем пятки своих мучителей, под дулом чекистского револьвера, они, эмигранты, бодро и мужественно куют молот святой ненависти, которым рано или поздно разобьют наши цепи.
Конечно, там есть пламенные трибуны, вожди, которые намечают пути и возжигают священный огонь, но за ними стоит вся эта могучая, живая, полная энергии и готовности к борьбе, миллионная масса рядовых бойцов!..
Эта грозная армия, вынужденная временно отойти за пределы своей родины, реорганизуется, набирается сил для последнего решительного боя, и в оный день…
Так думал я, живя в России, откуда и выехал только для того, чтобы стать в ряды этой армии.
О, как горько я ошибался!
Оказывается, никакой такой армии вовсе нет!.. Нет и могучего духа ненависти… ничего нет!
Есть миллионная масса какой-то безличной и бессмысленной воблы, которая ищет спокойного, тихого затона, где бы она могла мирно и невозбранно метать свою икру.
Конечно, она ненавидит большевиков и мечтает о возвращении на родину… Но ненависть ее — не пламенная ненависть побежденных бойцов, а маленькая, бессильная злость мелкой рыбешки, потревоженной с теплого, насиженного места. И о родине она мечтает не потому, что это ее великая родина, а потому, что там ей под каждым листком был готов и стол, и дом, а здесь она вынуждена вечно мучиться в погоне за крошками хлеба.
Она не пребывает в сонном покое. Нет. Она в постоянном и напряженном движении. Беспокойно шныряет она туда и сюда, тыча тупыми носами во все берега. Но эта рыбья суета — не более, чем поиски теплой и удобной норки.
Говорят, во Франции хорошо!.. И вобла всей массой устремляется во Францию. Ах, нет!.. В Германии куда лучше!… Вобла сплошной плотиной движется на германскую отмель. Но у германских берегов подымается бурный прибой… клочьями летит грязная пена, бурлят подводные большевицкие течения… Вы думаете, что вобла дружно устремляется на помощь немцам против общего врага?.. Как бы не так! Она поспешно виляет хвостом, выпучив круглые, испуганные глаза, устремляется в Чехословакию, в Турцию, в Аргентину, к черту на рога, но только туда, где безопаснее, где подальше от большевиков, где валюта крепче…
Когда присмотришься к жизни эмигрантской массы начинаешь думать, что она совершенно примирилась со своей участью.
В этой массе мало кто думает о благе родины, о борьбе с большевиками… Это было, но прошло. Теперь большинство ведет себя так, как будто бы никакой родины нет, и надо устраиваться на чужбине на всю жизнь.
Кто что может… конечно!.. Писатели и журналисты ищут издательств, которые могли бы оплачивать более или менее прилично их романы, повести рассказы. Профессора и студенты возятся со своими университетами, учат и учатся, с головой уйдя в свою школьную жизнь. Духовенство бережет случайно уцелевшие православные церкви, крестит, венчает, хоронит. Люди физического труда ищут работишки. Канцелярщина пристраивается к иностранным банкам и присутственным местам. Более или менее обеспеченная обывательщина таскается по всему свету, в поисках тихого, недорогого уголка.
В конце концов, об этом уголке хлопочут все без исключения. Ищут местечка, где бы можно было кормиться и коротать дни свои. Ищут и упорно надеются, что не здесь так там, не во Франции, так в Бразилии, или на островах Ноа-Ноа, а где-нибудь устроиться можно.
Надолго?.. Навсегда?..
Может быть, и навсегда!.. Ведь, это Магомет рассуждал, что если гора не идет к нему, то он должен идти к горе… А мы не Магометы! Ежели родина не желает освобождаться, то и Бог с ней. Проживем и без родины. Ничего!..
Конечно, что и говорить, на чужбине не то, что дома!.. Дома не в пример лучше. Но раз в доме засели какие-то разбойники, то черт с ним, с таким домом!.. Кусочек хлеба везде найдется, а европейцы не варвары… хоть и поиздеваются, а не прогонят. Да и куда прогонишь?
И вот, каждый хлопочет сам о себе, с таким видом, точно и в самом деле устраивается тут навсегда.
Правда, тоскливо, все-таки!.. Как хотите, а тоска по родине это не выдуманное чувство. Щемит, и здорово щемит!.. Светлым праздником был бы тот день, когда, плюнув на все европейские затоны, измученная вобла могла бы двинуться к родным берегам. Об этом дне и мечтают, и говорят, и спрашивают друг друга: когда же, наконец?..
Но для того, чтобы приблизить этот день, вобла, конечно, и хвостом не шевелит. Об этом она предоставила заботиться кому-то другому.
Кому же?.. Вождям, конечно. На то они и вожди, чтобы спасть бедную воблу. Они уж там знают, как и что. Им виднее сверху.
И вот, когда читаешь русские газеты, действительно, начинает казаться, будто вся русская эмиграция состоит из Милюкова, Чернова, пары Познеров, да вездесущей г-жи Кусковой.
Ибо только они проявляют кое-какие признаки жизни, только они чего-то горячатся, о чем-то кричат, к чему-то зовут.
А вобла молчит, как будто ее и вовсе нет на свете.
А это развращает. Это изолирует вождей от массы, превращает их в полководцев без армии, а всю русскую прессу превращает в какое то ‘свое болото’, живущее своей жизнью, не имеющей никакой связи с жизнью эмигрантской массы.
Правда, об этой жизни, вернее об этом прозябании, мы кое-что узнаем из газет. Мы знаем, что в пражском университете столько то тысяч студентов, обучающихся полезным наукам. Мы знаем, сколько елок устроено было на Рождество для детей русских беженцев. Много елок!.. Мы знаем, сколько пар штанов и ботинок выдали беженцам попечительные и иные российские комитеты. Кроме того, мы имеем великое число об’явлений о ресторанах, с оркестрами русских балалаечников, о русских спектаклях, об издании русских классиков, о русской водке в разных ‘русских уголках’, о банках, переводящих куда угодно любую валюту.
Но о подлинной жизни — переживаниях, мнениях эмигрантской массы — мы не знаем ровно ничего, ибо вобла молчит, и монополия на невозбранное высказывание мнений принадлежит ограниченной кучке более или менее бойких журналистов.
И эти журналисты добросовестно варятся в собственном соку. До мнений и чувств миллионной массы эмигрантской им нет никакого дела. Их интересует только взаимная грызня, и для них важно только то, что говорит Павел Николаевич и что возражает ему Изгоев, что болтает г-жа Кускова и какого мнения о Чернове Авксентьев.
Правда, они еще делают попытки пристроиться к разговору знатных иностранцев, хвалят Мак-Дональда, ругают Пуанкарэ, читают нотации Ллойд-Джорджу. Но знатные иностранцы не обращают на них никакого внимания и они опять возвращаются к тому, что сказал Милюков и что ответил ему Изгоев.
А, между тем, они говорят и думают о великих вопросах, от которых зависит вся жизнь несчастной воблы: о судьбе революции, о необходимости признать завоевания революции, о примирении с большевиками.
И потому, что масса молчит, они распускаются, загуляются, становятся наглы и циничны. Россией они заслоняют большевиков, они издеваются над сантиментальной моралью, они воспевают реальную политику, для которой деньги не пахнут. И когда кто-нибудь, свежий человек, еще не уварившийся в этом болоте, начинает что то бормотать о правде, о морали, о невозможности подать руку палачам своей родины, они принимают это за личное оскорбление и всей тяжестью своей газетной монополии обрушиваются на этого наивного человека.
И, расправившись с ним, опять — Милюков говорит, Изгоев возражает, г-жа Кускова приемлет… без конца, без исхода, не давая никому отчета в своей нудной болтовне.
А вобла молчит.
Бог с ним, с этими ‘вождями’, до мозга костей сварившимися в собственном соку. Я обращаюсь к рядовой эмиграции с горьким упреком.
Кто бы вы ни были — демократы, социалисты, эсеры, меньшевики, монархисты, промышленники, спекулянты, казаки, рабочие, просто интеллигенты — вас много, вы сила, и, в конце концов, суть в вас, а не в ‘Последних Новостях’, или ‘Руле’ с ‘Днями’.
Ведь, это от вашего имени говорят все эти Милюковы и прочие. Без вас они нули и больше ничего. Кто бы стал прислушиваться к их словам, если быза ними не предполагалась ваша миллионная масса?
Я понимаю, что вам надо жить, и не вижу ничего худого не только в том, что вы работаете, как кто может, но даже, если хотите, в том, что вы спекулируете, чем можете.
Но должны же вы понять, что, как бы вы ни работали, как бы вы ни спекулировали, вы никогда не устроите себе человеческую жизнь, пока будете скитаться по белу свету, в качестве пресловутых беженцев, людей, лишенных родины. Всегда и везде вы будете лишь более или менее терпимыми париями среди свободных граждан других государств.
Ваше спасение не в том, что вы пристроитесь где то на работу или на службу, наживете сотню долларов, найдете тихенький и дешевенький курорт. Ваше спасение в том, чтобы снова найти свою родину, единственное место, где вы снова будете полноправными, полносильными людьми.
Но родина даром не дается, и не дадут ее вам Милюковы. Не дадут даже и Ллойд-Джорджи. Вы должны ее взять сами, а для этого необходимо бороться.
И прежде всего необходимо, чтобы вы не были бессловесной воблой, от имени которой могут безвозбранно говорить все эти полувысланные и полупосланные.
Как раз теперь момент ответственный, момент трагический. Кипит борьба вокруг вопроса о признании большевиков {Статья написана в феврале 24 г.}. Понимаете ли вы, что если большевики будут признаны, то на долгие и долгие годы ваша участь решена. Или вы будете, как скот бессловесный сданы в большевицкие лапы, которые на вашей шкуре выбьют победный марш, или вы будете обречены на бесконечно долгое время скитания по чужим домам, в качестве никому ненужных, всем надоевших нищих.
Эмигрантская масса должна сама определить свое отношение к этому роковому вопросу. Она должна или благословить приемлющих, или осудить их так, чтобы они не смели уже больше никогда юлить своими блудословными языками.
Она должна определить ясно и твердо, с кем она, кто ее действительный вождь, кто близок ей по духу и стремлениям, чьи чувства она разделяет и кто ложно говорит от ее имени.
Она должна перестать быть воблой и стать тем, что она есть — частью русского народа, сознательно ведущего свою борьбу с тиранами и палачами своей родины.
И пусть не говорят, что масса бессильна, что она не имеет возможности высказаться, поддержать тех, кто по ее мнению прав, заставить замолчать тех, кто облыжно спекулирует ее именем.
В конце концов, масса довольно организована. Везде есть комитеты, университеты, различные артели, организации. Везде устраиваются собрания, лекции, собеседования, доклады.
Но кто то, трусливый или лукавый, сказал, что все эти комитеты и собрания должны быть аполитичны, что они должны избегать выявления страстей, вести себя тихо и мирно. И вобла поверила. Она собирается только для того, чтобы проверить количество розданных штанов или послушать тех же Милюковых с Кусковыми. От своего мнения она воздерживается, послушает и расходится по домам, унося свои истинные чувства и мысли к своему чайному столу.
Нужно, чтобы масса проснулась и сказала свое слово. Нужно, чтобы она положила клеймо на те лбы, которые этого заслуживают. Прежде, чем от ее имени будут решать вопрос о признании большевиков, она должна сказать, кого из этих ‘решающих’ она сама признает, а кого отвергает.
Для этого у нее есть оружие. Для этого она должна отказаться от глупой мысли о необходимости аполитичного воздержания и требовать, чтобы все эти собрания и комитеты не ограничивались ни к чему, в конце концов, не ведущей выдачей штанов, а дали ей возможность сорганизоваться для прямой цели, для борьбы. Дали ей возможность прямо и резко высказываться, выносить свои резолюции и резолюции эти обнародовать.
Тогда выяснится, наконец, с кем идет эта масса, и это даст силы для борьбы одним, заставит поджать блудливый хвост других.
Я знаю, конечно, что наши милые хозяева во всех странах будут весьма недовольны и будут ставить всевозможные препятствия на предмет сохранения тишины и спокойствия. Но если мы будем настойчивы и не трусливы, то мы скоро заставим их считаться с тем, что мы русские, что мы имеем право громко решать вопросы своей судьбы, что они дают свое гостеприимство людям, а не париям.