‘Міръ Божій’, No 8, 1895
Элиза Ожешкова. Повести и рассказы. Перевод В. М. Лаврова, Ожешко Элиза, Год: 1895
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Элиза Ожешкова. Повсти и разсказы. Переводъ В. М. Лаврова. Изданіе редакціи журнала ‘Русская Мысль’. Москва. 1895. Цна 1 р. 50 к. Сочиненія г-жи Ожешковой русская публика читаетъ одновременно съ романами другого польскаго писателя, г. Сенкевича, но судьба авторовъ далеко неодинакова. Читатели любятъ и цнятъ повсти г-жи Ожешковой, но популярность ея ршительно блднетъ предъ славой ея соотечественника. И это явленіе объясняется отнюдь не законами абсолютной справедливости. Такая справедливость рдко бываетъ доступна современникамъ самыхъ великихъ писателей и общественныхъ дятелей. Вопросъ разршается иначе.
Представьте, въ какой-нибудь провинціальный захолустный городишко явились два новыхъ лица. Провинціалы, какъ извстно, весьма интересуются прозжими незнакомцами и особенно тми, которые одты по послдней мод и отличаются смлыми манерами. И можно наврное сказать,— тотъ изъ двухъ ‘иностранцевъ’, кто обнаружитъ эти достоинства въ полномъ блеск, сосредоточитъ на себ всеобщее вниманіе и совершенно затмитъ своего спутника, будь тотъ и умница, и красавецъ, но только скромный по платью и сдержанный въ обращеніи.
Польское общество, какъ его изображаетъ тотъ же г. Сенкевичъ,— типичная провинція — мало интеллигентная, съ ограниченными культурными интересами, почти всецло поглощенная вопросами ‘о хлб единомъ’ и о томъ, что у насъ давно окрещено именемъ ‘мщанскаго счастья’. Недалеко отъ подобной провинціи ушла и русская публика, читающая исключительно журнальную беллетристику и на ней воспитывающая свои литературные вкусы. Въ результат писательскія репутаціи она создаетъ по тмъ самымъ мотивамъ, какіе обывателей Пошехонья или Белебея заставляютъ преклоняться предъ ‘столичными слетками’. Провинціальный вкусъ въ искусств — это страшная сила, уступающая свою власть необыкновенно медленно не только въ захолустьяхъ, но и въ самыхъ культурныхъ центрахъ. Тотъ же вкусъ и опредлилъ мста двухъ польскихъ авторовъ въ сердцахъ современныхъ читателей.
Г. Сенкевичъ — самый модный франтъ, какой только можетъ явиться въ европейской провинціи. Онъ уметъ поговорить и о декадентств, и о мистицизм, и о скептицизм, и обо всхъ томленіяхъ маловрнаго современнаго человка, уметъ также ‘анализировать’ хотя бы даже ‘пустое мсто’… Вс признаки ‘утонченной культуры’ и ‘столичнаго тона’. Совершенно не то г-жа Ожешкова.
Она любить говорить о самыхъ простыхъ житейскихъ явленіяхъ и вполн обыкновенныхъ, ‘незамтныхъ’ людяхъ. Она даже осмливается свое произведеніе называть ‘сренькая идиллія’, а вмсто сотенъ страницъ пустопорожняго анализа — скромно заявляетъ относительно своихъ ‘мелкихъ’ героевъ, ‘какъ бы мало эти люди ни говорили, чувствовать они могутъ какъ и вс другіе’. И она не пытается навязывать имъ никакихъ пышныхъ разсужденій, не растягиваетъ ихъ душъ на прокрустовомъ лож, а прямо заявляетъ, что ея героямъ трудно было бы на словахъ опредлить свои самыя глубокія и сильныя чувства, выразить своя настроенія и думы въ минуты подавляющаго горя или тихаго счастья. Авторъ разсчитываетъ, что мы поймемъ и замтимъ его ‘незамтныхъ’ героевъ и героинь безъ крикливыхъ вншнихъ уборовъ, безъ громкихъ рекомендацій. Авторъ, какъ истинный художникъ, вритъ въ правду жизни и силу своей искренности. Но въ людскомъ обиход далеко не этимъ добродтелямъ достается успхъ и должная награда. Испоконъ вковъ идущія отъ сердца рчи Корделій терялись въ дерзкомъ шум лжи и разсчитанныхъ эффектовъ. И вотъ какой-нибудь рыбакъ Павелъ, по общественной лстниц хамъ, и еврей Самсонъ, по національности — жидъ Шимшель, исчезаютъ почти безслдно въ ореол размалеванныхъ каррикатуръ на разныя злобы fin de siè,cle’я.
Но будущее за вдохновенно-художественное творчество. Фальшивая красота тмъ скоротечне, чмъ ярче ея заимствованныя краски, и тмъ печальне ея увяданіе, чмъ шумне было ея торжество. Какъ при дневномъ свт театральныя декораціи и румяна являются лишь безобразными пятнами, такъ и каждый шагъ въ развитіи общественной мысли обличаетъ все новыя уродства въ искусственно-возданной литератур, и придетъ время, когда Семья Поланецкихъ не будетъ читаться, и въ это же самое время произведенія Элизы Ожешковой будутъ красоваться роскошнйшими цвтами въ внк польской музы.
И будетъ это не потому, чтобы г-жа Ожешкова была какимъ-нибудь великимъ, но непонятымъ пророкомъ, своего рода ‘гражданкой грядущихъ поколній’. Отнюдь нтъ. Она ничего и не думаетъ проповдовать, мантія прорицателя, которую, ныньче ршительно затрепали вс посвященные и непосвященные, ея нисколько не соблазняетъ. У нея общая черта съ достойнйшими представителями художественнаго слова: она дйствуетъ на людей простатой, сердечностью и здравымъ смысломъ. Повидимому, это такія нехитрыя качества, а между тмъ вс вмст они встрчаются только у самыхъ избранныхъ натуръ и столь же рдко у писателей, какъ и у обыкновенныхъ людей.
Если бы эти черты представляли заурядное явленіе, литература и вообще цивилизація не считала бы въ своей исторіи множества весьма печальныхъ страницъ,— прежде всего искусству не пришлось бы вынести столько скитаній по окольнымъ путямъ раньше, чмъ попасть на настоящую дорогу. Могъ ли бы, напримръ, процвтать классицизмъ съ его рабскимъ духомъ и схоластическимъ регламентомъ, если бы писатели этой эпохи отличались сердечностью и здравымъ смысломъ? Могла ли литература превратиться въ истинную оргію романтическихъ ужасовъ и уродствъ, если бы таланты авторовъ обладали простотой и тмъ же здравымъ смысломъ? Могъ ли, наконецъ, появиться золаическій натурализмъ, если бы у его основателя имлось боле развитое чувство жизненной правды? И поговорите, будто въ разныя времена — разное кажется простымъ и здравымъ. Нисколько. Всегда были люди съ самымъ врнымъ представленіемъ о простот, здравомъ смысл и сердечности, даже при Расин таковымъ былъ Мольеръ, но только подобныхъ людей всюду меньшинство, и успхи цивилизаціи именно и характеризуются количествомъ этихъ людей, и современная реальная школа не что иное, какъ осуществленіе трехъ указанныхъ чертъ въ литератур. Только далеко не всмъ дается этотъ реализмъ, въ чемъ каждый читатель можетъ убдиться на каждомъ шагу.
Г-жа Ожешкова одно изъ самыхъ счастливыхъ исключеній.
Подобные таланты всегда демократичны, въ самомъ широкомъ смысл слова, всегда они исполнены теплаго чувства къ народу и вообще ко всмъ обдленнымъ пасынкамъ современной культуры. Ихъ влечетъ сюда не одна сердечность, а также и здравый смыслъ, простой художественный инстинктъ. Истинному писателю нужна естественная жизнь человческой души, свободная отъ безцльныхъ мыслей, переполняющихъ часто существованіе счастливцевъ цивилизованнаго общества. Написать романъ и драму изъ этой среды — самый легкій писательскій трудъ. Одн вншнія подробности культурнаго существованія, и особенно свтскаго, дадутъ ему бездну увлекательнаго матеріала. Тоже и на счетъ психологіи. Интеллигентъ, да особенно скучающій и праздный,— а среди такихъ именно и происходятъ чаще всего романическія исторіи — большой резонръ, ‘аналитикъ’ и фантазръ. Каждому своему ощущеньицу онъ придаетъ громадную цну и, такъ сказать, прибиваетъ его гвоздемъ. Автору здсь полное раздолье на счетъ анализа.
Не то среди простыхъ, ‘незамтныхъ’ людей. Здсь не философствуютъ отъ нечего длать и не танцуютъ ежедневный менуэтъ такъ называемыхъ общественныхъ отношеній. Авторъ здсь предоставленъ исключительно своей способности понимать человка и жизнь, потому что ‘незамтные’ люди не любятъ кричать о своихъ чувствахъ и теченіе ихъ жизни весьма рдко выбрасываетъ на поверхность ихъ внутреннія драмы. Подмтить и прослдить подобную драму неизмримо трудне, чмъ написать десятки романовъ и драмъ о кавалерскихъ и дамскихъ страданіяхъ въ Булонскомъ лсу или на Невскомъ проспект.
Зато и пересказывать произведенія такихъ писателей, какъ г-жа Ожешкова, почти невозможно. Въ пересказахъ исчезнетъ вся душа, все ‘великое’, чмъ полна исторія въ устахъ самого автора. Вншнихъ событій крайне мало, вс они какъ-то заурядны и мелки, сами по себ они не даютъ ни малйшаго понятія о художественномъ созданіи, а рядомъ съ фактами вы не передадите тончайшихъ движеній человческаго сердца, не сумете одной фразой, продолжающей, повидимому, только описаніе факта,— освтить, будто блескомъ молніи, тотъ другой міръ, который только и придаетъ смыслъ всмъ этимъ фактамъ, который возбуждаетъ въ васъ не читательскій только интересъ къ разсказу, а человческій, интересъ брата къ своему брату, а не зрителя къ актерамъ, какъ это часто бываетъ при чтеніи самыхъ глубокомысленныхъ ‘анализовъ’ и самыхъ драматическихъ благородныхъ исторій.
Вы, напримръ, можете изложить фактически, какъ двочка Маруся подружилась съ мальчикомъ Владекомъ. Но вы не объясните тому, кто не прочиталъ сренькой идилліи, какъ дти съ первой встрчи почувствовали въ своемъ обоюдномъ сиротств близкое родство другъ къ другу, не воспроизведете этихъ тончайшихъ штриховъ дтской психологіи, которые въ восьмилтнемъ уличномъ мальчик, чуть ли не со дня рожденія предоставленномъ самому себ,— обличаютъ первые проблески борца за существованіе во имя только самого существованія и въ пятилтней заброшенной двочк, инстинктивно жаждущей ласки и защиты,— женственное привязчивое и врное сердце. Въ новйшей русской литератур только въ разсказахъ г-на Короленко вы можете встртить столь изящно и классически-просто раскрытый глубокій міръ дтской души. И при этомъ ни одного чувствительнаго изліянія, ни единаго усилія — подкупить читателя благодарнымъ моментомъ,— истинное чувство вдь такъ далеко отъ чувствительности, и выигрышные моменты бываютъ только у того писателя, кому недоступна сила жизненной правды.
Вы дальше можете съ большими подробностями пересказать исторію бднаго ‘хама’, но въ вашемъ пересказ ‘хамъ’ рискуетъ явиться или представителемъ весьма распространеннаго типа крестьянъ, чувствующихъ слабость къ городскимъ красавицамъ, или своего рода подвижникомъ идеи христіанскаго исправленія гршниковъ. И для того, и для другого образа матеріала въ разсказ очень много и очень краснорчиваго. И такой хамъ несомннно представлялъ бы свой интересъ,— но у васъ оставалось бы впечатлніе чего-то страннаго, чуждаго, даже комичнаго,— между тмъ ‘хамъ’ г-жи Ожешковой — одно изъ трогательнйшихъ и серьезнйшихъ явленій современной литературы. И опять потому, что у нея хамъ — страстнолюбящій мужъ и хамъ — религіозный католикъ — только схематическія черты, грубый остовъ для личности, вмщающей въ своемъ я вс благороднйшія основы человческой природы, на сколько он могутъ развиться въ черной трудовой жизни крестьянина. И это отнюдь не значитъ, будто хамъ существо не отъ міра сего: напротивъ — весь его остовъ не только вполн реальный, но даже неразрывно связанъ съ извстной средой и Образомъ жизни. Писатель только сумлъ на этомъ остов замтить такіе мускулы и нервы, которые показываютъ въ хам существо одной породы съ нами, будь мы наикультурнйшими членами современнаго общества.
Эта способность — высказывать краснорчивйшія идеи самыми незначительными фактами жизни и притомъ взятыми изъ самой низменной среды — принадлежитъ исключительно идеалистическому реализму, какъ мы назвали бы литературное направленіе г-жи Ожешковой. Третій, напримръ, разсказъ — Сильный Самсонъ — переноситъ насъ въ самую вопіющую бдноту и грязь еврейскаго пролетаріата. Описывается этотъ дантовскій адъ съ исторической точностью — и извстнымъ политикамъ еврейскаго вопроса даже можно почерпнуть здсь не мало ободряющихъ мотивовъ, хотя бы въ весьма подозрительныхъ коммерческихъ продлкахъ супруга ‘Сильнаго Самсона’. На этихъ мотивахъ, конечно, можно и остановиться и изречь самый отважный приговоръ, — но посмотрите, какую перспективу открываетъ авторъ, — совершенно послдовательно и до такой степени. правдиво, что при самомъ сильномъ предразсудк нельзя не врить ему. И факты опять — микроскопическіе: еврейскія праздникъ — ‘пуринъ’, и собственно не самый праздникъ, описанный съ увлекательнйшимъ юморомъ, а отношеніе къ нему темной еврейской массы и значеніе героя разсказа и праздника — въ глазахъ этой же массы… Какъ эти жалкіе люди дорожатъ своимъ славнымъ историческимъ прошлымъ, какъ живо отзываются на воспоминанія о немъ, будто событія совершились вчера и создали цлое счастье каждой изъ этихъ семей! Потомъ, какъ глубоко почтеніе у этихъ людей къ умственному труду и умственнымъ труженикамъ! Прочтите сцену, гд описывается визитъ ремесленниковъ къ Шимшелю, припомните чувства Ципы къ своему мужу, и, право, вы забудете, что эти люди подчасъ считаются, можетъ быть, и дйствительно въ нкоторыхъ отношеніяхъ являются пасынками европейскаго общества. Сколькимъ еще обществамъ въ Европ приходится позавидовать истинно-культурнымъ настроеніямъ и мыслямъ жидовъ г-жи Ожешковой!
Да, завидовать, потому что правда ея творчества неотразима. Эта правда, вся идущая изъ сердца и ясной вдумчивой мысли, донесетъ скромныя и простыя произведенія польской писательницы до отдаленнаго потомства — свжими и прекрасными.