Эксперимент, понятный миллионам
Эксперимент, понятный миллионам
* * *
* * *
Ходят, сено шевеля…*.
* * *
* * *
Комментарии
Комментарии
Эксперимент, понятный миллионам, Эйзенштейн Сергей Михайлович, Год: 1929
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Эйзенштейн С. М. Избранные произведения: В 6 т. Т. 1.
М.: Искусство, 1964.
До сих пор мы делали картины без героев. С героями фактическими, но без героев драматургических.
В ‘Генеральной линии’ впервые фигурирует герой, центральное действующее лицо, не только драматическое, но во многом для нас трагическое.
Наш герой, наш ‘стар’ — наша звезда —
солнце.
Оно — счастливая звезда для картины, оно же капризный, разорительный ‘стар’ для ее хозчасти.
Оно лучезарит кадры. Оно же держит нас в жидкой расползающейся глине под проливным дождем на персидской границе, куда мы погнались за ним от заморозков и первого снега в Ростове-на-Дону.
Кадры горят. Но они выхвачены секундомером из тусклой серятины и слякоти трагической осени. Хитроумный поворот зеркал прячет пар изо рта и превращает кислый сентябрь в палящий послеобеденным зноем июль.
‘Премьер’ играет и сверкает. Но бывают дни, когда он нас дарит своей неподражаемой игрой не больше двух-трех минут. И капризно разражается потоками слез, ливнем.
Календарный план вспухает, как утопленник…
Сияющий премьер, солнце, окружено привычным для нас ансамблем. Машины, сонм машин.
Это не символический маховик, стопорящий, как бы скрещивая руки, и сковывающий в неподвижность бастующие заводские корпуса в ‘Стачке’ в немом и пассивном протесте, в годы мрачнейшей реакции.
Это не клокочущие в нервном подъеме, готовые сорваться в революционном порыве машины-двигатели бунтующего ‘Броненосца’.
Это и не прорвавшиеся наконец всесокрушающим ядром октябрьского взрыва смертоносные машины — шестидюймовые — с ‘Авроры’ по Зимнему дворцу, кроша вдребезги тявкающую свору юнкерских пулеметов и меньшевистской стрекотни.
Машины, встреченные нами на путях ‘Генеральной линии’, совсем иные, чем в ‘Стачке’, ‘Потемкине’ и ‘Октябре’.
Они прежде всего… бегают.
Бегают сами и тащат себе подобных за собой. Бегают по лицу земли, доставшейся потом, кровью и в реве иных машин истинным хозяевам земли.
Перелицовать эту завоеванную землю!
И внезапно двадцатью пятью тракторами машины закругляются в карусель по Муганской равнине.
В круговой запашке, разворачиваясь гигантской спиралью, они захватывают десятину за десятиной гигантскую степь. Так, сотня за сотней, они захватят еще более гигантской спиралью всю поверхность еще кустарно оскребываемой сохами крестьянской страны.
Необозримое снежное поле белых цветов.
Причудливо над ними застыл сухой профиль раскоряченной стрекозы — косилки.
‘Летний день — зиму кормит’.
Скрылась косилка в пену белых цветов.
‘Царица полей’ — зовут эти цветы в бронницких лугах.
Застрекотала косилка. И ни к чему пот взмыленных, как кони, косарей.
Бабы с граблями рядами
Ходят, сено шевеля…*. * … Бабы с граблями рядами… — двустишие из стихотворения А. Н. Майкова ‘Сенокос’ (1856).
Нет баб. Сено взрыхлено сеноворошилкой, весело лапами раскидывающей отлежавшееся на одном боку сено. Нет баб. Нет стишков. Веселыми лапами сеноворошилки закинуты далеко. В глубь истории.
Туда, где и место ‘долюшке русской, долюшке женской’ {‘долюшке русской, долюшке женской‘… — неточная цитата из стихотворения Н. А. Некрасова ‘В полном разгаре страда деревенская’ (1862).}.
Семичасовой рабочий день в деревне будет! К черту стишки!
Торопливо, как на сдельщине, обирает поле сеноподавалка — этот вертикальный конвейер, вчистую счесывающий сено с поля на воз. Кругом хлопают крыльями лобогрейки. Бегут бегущими коврами мак-кормики. Жадно впиваются в землю эльворти. Звенят продырявленным барабаном полки триеров.
Но когда сельхозмашина не бегает, она не менее причудлива.
Приводной ремень крутит… молоко через диски огромного сепаратора.
Колено машины внезапно обрастает пушистым инеем. Охладительная машина побивает июльский зной.
Жирно оползает молоко по змеевику холодильника.
Тонкой струйкой стекает по бесконечным луженым трубам и иглистой льдиной застывает на поверхности объемистого посеребренного молокоема. Безмолвные блестящие шеренги круглых молокоемов в четыре ряда протянулись среди кафельных полов, стен и потолков своеобразного Колонного зала Дома союзов — охладительного корпуса ‘Маслоцентра’.
А рядом низвергаются каскады молочных рек на хитросплетенные системы фильтров, рассыпаясь молочным ливнем в мельчайшие струйки.
Вновь собираясь и вновь распадаясь теперь уже в стройные ряды, в фаланги, в стоящие в струнку армии молочных бутылей. С автоматически нашлепнутой бляхой: ‘Вторник’… ‘Среда’… ‘Четверг’…
Молочная фабрика. Фабрика зерна.
Фабрика бекона, где свиная туша, конвейерно мчась сквозь огонь, воду, души, щетки, скребки, танцует своеобразный танец семи покрывал, начиная с удара бойца кинжалом в лохматую щетинистую шкуру и кончая уколом иглы с соляным раствором в атласную поверхность бекона, прежде чем ему скрыться в экспортный пакет упаковки.
Фабрика породы скота.
Племхозы. Совхозы.
Вот радостная смена, распластавшаяся там, где ползали танки, шныряли броневики, волочились, увязая, тяжелые орудия и грохотали бронепоезда гражданской войны.
Фабрики новой породы, фабрики улучшенной породы, фабрики породы будущего.
Племхозы. Совхозы.
Жестоким напором индустриализации перелицовывают вековой лик земли.
Селекцией, отбором перерождают зерно, творят новую корову, повышают удой.
Культурной пропагандой, реальной помощью, скрестив мужика с наукой, родят новый вид человека.
Человека-коллективиста. Человека-коллективизатора.
Человека, небывалую зарядку выносящего из этого невиданного вида фабрики. Эта фабрика без труб, но с растущими в небо силосами. С конвейерами, но мчащими… навоз из коровника в поле или сгребающими сено с лугов. С цехами, но выплавляющими… цыплят и поросят.
И мчит он свою зарядку в свое хозяйство, личное, маленькое и убогое, вздыбляет его в коллективную артель, в коммуну…
Совхоз и колхоз неразрывны между собой. Они неразрывны в борьбе своей на пути к единой конечной цели.
За единую конечную цель, за коммуну…
‘Генеральная линия’ не блещет массовками. Не трубит фанфарами формальных откровений. Не ошарашивает головоломными трюками.
Она говорит о повседневном, будничном, но глубоком сотрудничестве: города с деревней, совхоза с колхозом, мужика с машиной, лошади с трактором — на тяжелом пути к единой цели.
Как этот путь, она должна быть ясной, простой и отчетливой.
И как этот путь, ее осуществление ново, идет впервые, по целине, а потому сложно и ответственно.
Как этот путь, она вся — искание. Искание той правильной линии, по которой нам надо двигаться для действительного осуществления наших социальных устремлений.
И потому она, отказавшись от мишуры внешних формальных исканий и фокусов, неизбежно — эксперимент.
Пусть же этот эксперимент будет, как ни противоречива в себе эта формулировка,
экспериментом, понятным миллионам!
Статья опубликована в журнале ‘Советский экран’, No 6 за 1929 г., стр. 6 — 7 (за подписями Эйзенштейна и Г. В. Александрова), по тексту которого и воспроизводится с исправлениями по автографу Эйзенштейна (ЦГАЛИ, ф. 1923, оп. 1, ед. хр. 1003).
Ходят, сено шевеля…*.