Экскурсы въ область русскаго эпоса *).
Экскурсы въ область русскаго эпоса *).
*) Русская Мысль, кн. I.
II.
Добрыня-змеборецъ.
II.
Добрыня-змеборецъ.
Всев. Миллеръ.
(Продолженіе слдуетъ).
‘Русская Мысль’, кн.III, 1891
Экскурсы в область русского эпоса, Миллер Всеволод Федорович, Год: 1891
Время на прочтение: 28 минут(ы)
Въ первомъ экскурс, указывая на несоотвтствіе былеваго князя Владиміра историческому, я старался уяснить это несоотвтствіе тмъ, что на имя историческаго князя отслоились черты восточнаго эпическаго царя, иранскимъ экземпляромъ котораго является персидскій Вейкаусъ. Отъ князя Владиміра естественъ переходъ къ его ближайшему богатырю Добрын, котораго Илья Муромецъ въ свой первый пріздъ въ Кіевъ уже застаетъ при княжескомъ двор. Имена Владиміра и Добрыни такъ тсно связаны въ нашей лтописи, что естественнымъ представляется вопросъ, сохранялись ли хоть какіе-нибудь историческіе отголоски въ эпическомъ Добрын или, какъ полагаютъ нкоторые изслдователи, между послднимъ и дядей Владиміра Святаго нтъ ничего общаго, кром имени. Такъ или иначе отвтить на этотъ вопросъ я считаю нужнымъ, прежде чмъ перейти къ изслдованію типа главнаго богатыря нашего эпоса.
Резюмируя содержаніе былинъ о Добрын, Д. И. Ровннскій вполн соглашается съ П. А. Безсоновымъ въ томъ, ‘что образъ Добрыни значительно уступаетъ въ опредленности образу Ильи Муромца: качества и подвига этого послдняго такъ типичны и оригинальны, что ихъ нельзя приставить и присвоить другимъ богатырямъ, подвиги же Добрыни, напротивъ того, не исключая даже битвы его съ змемъ, понабраны кусочками изъ разныхъ источниковъ и подвергнуты при этомъ только самой незначительной переработк’ {Русскія народныя картинки, IV, стр. 128.}. Дйствительно, даже въ самомъ прочномъ и стойкомъ мотив, связанномъ съ именемъ Добрыни, въ битв со змемъ, изслдователи эпоса уже давно указали черты соотношенія со сказаніемъ о святыхъ змеборцахъ Георгіи и едор Тирон, особенно съ первымъ. На эту связь указывалъ и О. Миллеръ, и . И. Буслаевъ, и Д. И. Ровинскій {О. Миллеръ: ‘Илья Муромецъ’, стр. 433, 436, . И. Буслаевъ: Ж. М. Нар. Пр. 1871 г., т. CLIV, отд. 2, стр. 216, Ровинскій: наз. соч., стр. 78, примч.}. Въ виду того, что на соотношеніи Добрыни съ Георгіемъ духовныхъ стиховъ юсновываю я нкоторыя соображенія о былевомъ богатыр-змеборц, считаю нелишнимъ напомнить нкоторыя параллельныя черты былевыхъ сказаній и духовныхъ стиховъ.
Кром сходства въ общемъ мотив, спасеніи царской дочери отъ змя, мотив чуть ли не всемірномъ, въ былинахъ о Добрын встрчается рядъ деталей, извстныхъ изъ духовныхъ стиховъ.
Какъ конь Добрыни топчетъ стадо зминое, такъ и Егорій храбрый назжаетъ на стадо зминое {Безсоновы ‘Калтки перехожіе’, I, стр. 418.} и топчетъ змя конемъ {Тамъ же, стр. 610.}. Посл убіенія змя, кровь его образуетъ цлый потокъ, въ которомъ погрязаетъ конь Добрыни. Богатырь, по повелнію голоса съ неба, ударяетъ копьемъ въ землю, и она поглощаетъ зминую кровь {Рыбниковъ, III, стр. 66, ср. Гильфердингъ, столб. 35.}. То же поглощеніе крови змя землей, по просьб Егорія или едора Тирона, составляетъ обычный мотивъ духовныхъ стиховъ {Безсоновъ: ‘Калки перехожіе’, I, стр. 418, 481, 486 (Егорій), 626, 629, 531, 536, 538, 540, 647 (едоръ Тиронъ).}. Змй, унесшій Забаву Путятичну въ пещеры глубокія, обыкновенно называется Горыничемъ (въ былинахъ о Добрын). Въ нкоторыхъ варіантахъ стиха о Егорій змй носитъ то же имя {Змя Горюница. Кал. Пер., I, стр. 453.} или навивается Змею Пещерскою {Тамъ же, стр. 605.}, а въ стихахъ о едор Тирон поется, что змй унесъ его мать въ пещеры глубокія {Тамъ же, стр. 525, 530.}. Вызжая на битву со змемъ, чтобы выручить княжую племянницу, Добрыня обязательно беретъ благословеніе у матери, которая даетъ ему совтъ относительно коня. Точно такъ же Егорій храбрый проситъ благословенія у матери Софіи Премудрой, которая при этомъ иногда говоритъ ему:
‘Ты поди, мое чадо милое,
Ты поди во чисты поля,
Ты возьми коня богатырскаго,
Со двнадесять цпей желзныхъ,
И со збруею богатырскою,
Со вострымъ копьёмъ со булатныимъ,
И со книгою со Евангельемъ’ *).
*) Кал. перех., I, стр. 426, срав. 448, 471, 478, 490.
Въ былинахъ о Добрын находимъ иногда указаніе на ранній возрастъ, въ которомъ онъ начинаетъ свои подвиги: двнадцати лтъ онъ иметъ уже дружину и первый его подвигъ — купаніе въ Израй (Пучай) рк, гд нападаетъ на него змй. Точно такъ же едоръ Тиронъ двнадцати лтъ вызжаетъ биться съ силою жидовской и выручаетъ свою мать изъ пещеръ зминыхъ {Наз. соч., I, стр. 528, 538.}. Въ одномъ варіант о бо Добрыни со змемъ упоминается та деталь, что, по убіенія змя, Добрыня въ пещер зминой находитъ стариковъ и старухъ, ‘а у грудей висятъ маленьки зміёнышки’ {Гильфердингъ, столб. 1252.}. Въ параллель съ этимъ, змй, утащившій мать едора Тирона, посадилъ ее въ пещеру:
‘И далъ сосать двоимъ юношамъ,
Двоимъ юношамъ, двоимъ змятушкамъ’ *).
*) Кал. пер., I, стр. 625, ср. также: ‘Памятн. отреч. литер.’, II, стр. 93—99.
Этихъ фактовъ достаточно, чтобъ установить соотношеніе между Добрыней, какъ змеборцемъ, и обоими другими змеборцами духовныхъ стиховъ. Когда въ изслдованіи нашего эпоса пользовалось кредитомъ миологическое толкованіе, т.-е. лтъ двадцать тому назадъ, такое соотношеніе не затрудняло изслдователя. Такъ, О. Миллеръ, указавъ на аналогію Добрыни съ Егоріемъ, замчаетъ: ‘Миическое тождество скрывающагося подъ Егоріемъ божества съ тмъ, которое скрывается подъ Добрыней, кажется ясно. Скрывается же подъ Егоріемъ, какъ видно изъ народнаго егорьевскаго праздника съ его обрядами и изъ значенія, получаемаго Егоріемъ въ заговорахъ, скрывается подъ нимъ божество солнечное. То же самое божество приходится видть и въ Добрын Никитич. Миическая основа у него, такимъ образомъ, совершенно иная, чмъ у Ильи Муромца, но она оказывается одною и тою же у Добрыни и у князя Владиміра. Въ этомъ и миическое основаніе для самаго ихъ родства. Одно и то же существо, какъ оно и часто встрчается въ миологіи, распалось на два совершенно различныхъ лица. Недятельная, страдательная сторона солнца, т.-е. представленіе его ровно, невозмутимо совершающимъ свое теченіе и какъ бы предоставляющимъ оборону себя отъ тучъ разскающему ихъ мечу громовержца Ильи, это осуществлено въ лиц Владиміра. Сторона же солнца дятельная, воинственная, т.-е. представленіе его ведущимъ постоянную борьбу съ тьмою, каждодневно торжествующимъ надъ нею по утрамъ, каждогодно же торжествующимъ надъ зимой, мечами своихъ лучей разбивающимъ ея оковы, избавляющимъ плненную ею землю,— это олицетворилось въ Добрын-Егорь {Наз. соч., стр. 484.}.
Такимъ образомъ, однимъ прикосновеніемъ волшебнаго миологическаго жезла уяснена и солнечная природа Добрыни, и соотношеніе его съ другимъ ‘солярнымъ’ олицетвореніемъ — Егоріемъ. Однако, несомннно, что покойный авторъ этого миологическаго комментарія самъ не удовлетворялся бы имъ въ настоящее время и поискалъ бы другаго объясненія. Разъясненію же здсь подлежатъ два вопроса, изъ которыхъ одинъ ршается, повидимому, безъ затрудненія, а другой требуетъ боле детальнаго анализа.
Первый вопросъ — чмъ объясняются вышеприведенныя совпаденія въ деталяхъ между былинами о Добрын-змеборц и духовными стихами о Егоріи и едор Тирон — ршается предположеніемъ взаимодйствія этихъ псенъ, вслдствіе сходства въ основномъ сюжет, иначе сказать — нкоторыя черты изъ стиховъ о святыхъ змеборцахъ могли быть переносимы на Добрыню, и, быть можетъ, наоборотъ. Небесный гласъ, повелвающій Добрын вонзить копье въ землю, потокъ отъ зминой крови — это такія черты, которыя едва ли были основными въ сказаніи о бо Добрыни со змемъ. Он повторяются весьма прочно въ сказаніи о Егоріи храбромъ и встрчаются лишь спорадически въ варіантахъ о змеборств былеваго Добрыни {Такое перенесеніе нкоторыхъ деталей изъ духовныхъ стиховъ въ былины объясняется тмъ, что одни и т же сказители поютъ и о Добрын, и о Егоріи. Такъ, голосъ съ небеса въ былин о Добрын встрчается у Калинина (Гильф., стлб. 35), который, по словамъ Гильфердинга, знаетъ много духовныхъ стиховъ (стр. 6). Духовная окраска былины о змеборств Добрыни у Фепонова (наприм., облаци) объясняется тмъ, что этотъ сказитель, главнымъ образомъ, поетъ духовные стихи (Гильф., стлб. 295). Въ тон былинъ Щеголенка (No 123), по словамъ Гильфердинга, отзывается то, что онъ ‘большой охотникъ ходить по монастырямъ и слушать божественныя книги’ (ст. 636).}.
Гораздо интересне другой вопросъ: почему эпическій мотивъ борьбы съ змемъ былъ прикрпленъ въ нашемъ эпос именно къ богатырю Добрын, который въ немъ является змеборцемъ по преимуществу. Въ виду повсемстной распространенности этого мотива, пожалуй, нашъ вопросъ можетъ казаться празднымъ. Въ каждомъ эпос есть свои змеборцы, во множеств сказокъ мы встрчаемся съ ними на каждомъ шагу, поэтому совершенно естественно, что и между нашими богатырями должно было оказаться лицо съ признаками этого шаблоннаго типа. Все это такъ, пусть случайно избитый мотивъ наслоился на имя Добрыни, но случайность должна также имть свою raison d’tre, особенно въ данномъ случа, когда змеборство приписывается богатырю, носящему историческое имя. Для сторонниковъ широкихъ миологическихъ толкованій Добрыня сталъ змеборцемъ потому, что онъ въ основ своей былъ лишь олицетвореніемъ воинствующаго солнца, торжествующаго свою ежегодную и ежедневную побду надъ зимою и мракомъ, и въ этомъ же О. Миллеръ видлъ миологическое основаніе для самаго родства Добрыни съ ‘солярнымъ’ Владиміромъ. Но для насъ, въ связи съ общимъ нашимъ взглядомъ на генезисъ былинъ, стоитъ на первомъ план то обстоятельство, что богатырь-змеборецъ носитъ имя историческаго лица Добрыни, дяди историческаго князя Владиміра, и мы считаемъ поэтому далеко не празднымъ вопросъ, почему ближайшій помощникъ кн. Владиміра, его лтописный дядя, его воспитатель и руководитель, сначала ревностный поборникъ національнаго идолослуженія, затмъ ревностный распространитель христіанства, получилъ въ нашемъ богатырскомъ эпос ту же роль, которая въ духовныхъ стихахъ принадлежитъ Егорію или едору Тирону? Присутствіе въ нашемъ эпос значительнаго количества историческихъ именъ указываетъ на то, что въ основ, по крайней мр, нкоторыхъ былинъ лежали историческія псни, въ которыхъ, какъ въ эпосахъ другихъ народовъ, съ теченіемъ времени историческіе факты и лица были вытснены фантастическими, сказочными, и лишь кое-гд сохранились въ вид глухихъ отголосковъ. Поэтому, если, для выясненія множества былевыхъ сюжетовъ, изслдователь долженъ привлекать къ сравненію сходные сюжеты въ сказаніяхъ другихъ народовъ, то не меньшее значеніе имютъ работы и такихъ изслдователей, которые уясняютъ историческіе отголоски, сохранившіеся въ нашихъ былинахъ, слдятъ за отраженіемъ историческихъ личностей и событій въ народномъ сознаніи и слов. къ этому направленію, уже не мало уяснившему эволюцію нашего эпоса, принадлежатъ многія соображенія Л. Н. Майкова, . И. Буслаева, Н. П. Квашнина-Самарина, Дашкевича, И. Н. Жданова, М. Халанскаго и др. Съ этой точки зрнія ршаюсь и я сдлать попытку къ уясненію роли Добрыни, какъ эпическаго змеборца, и формулирую свою гипотезу такъ: нельзя ли объяснить змеборство Добрыни, какъ эпическій отголосокъ какихъ-нибудь народныхъ преданій объ историческомъ Добрын, дяд князя Бладиміра? Гипотеза эта, какъ мы сейчасъ увидимъ, вовсе не такъ фантастична, какъ это кажется сначала. Кто слдилъ за судьбами историческихъ народныхъ псенъ,за искаженіями историчестъ фактовъ въ народной памяти, вслдствіе контаминаціи ихъ со сказочный мотивами, для того а priori не покажется фантастичнымъ и невозможнымъ предположеніе, что змеборство можетъ быть эпическою оболочкой, подъ которой скрывается какой-нибудь историческій фактъ, поблекшій въ народной памяти. Чтобъ ограничиться двумя-тремя яркими примрами того процесса, который въ устахъ народа постигаетъ историческіе факты и лица, вспомнимъ, напримръ, нкоторыя черты народныхъ псенъ объ Иван грозномъ или о другихъ боле близкихъ къ нашему времени историческихъ личностяхъ. Такъ, въ псн о назд литовцевъ на каменну Москву старый Никитушка Романовичъ со Вшивой горки, угнавъ о разореніи Москвы литовцами, которые въ теченіе псни уже превратились въ татаръ,
‘Обернулся чернымъ ворономъ,
Улетлъ же тутъ во чисто поле.
Вся же сила у татаръ да спать порозлегла.
Обернулся тутъ Микитушка срымъ волкомъ,
А конюшокъ-то всхъ у нихъ повидавилъ.
Обернулся тутъ Мыкита добрыхъ молодцомъ,
Вси замочки въ оружьицахъ повыщербилъ,
Сабельки у нихъ да вси повытупилъ,
Тесачки у нихъ да вси повыломалъ’ *).
*) Гильфердингъ, ст. 102.
Словомъ, Никита Романовичъ продлываетъ то же самое, что богатырь Вольта въ царств Индйскомъ. Шуринъ Ивана Грознаго, Кострюкъ Темрюковичъ, въ извстной псн представленъ какимъ-то чудищемъ, врод Соловья-разбойника:
‘Зашиплъ онъ по-зминому,
Заревлъ онъ по-звриному,
Переломалъ пятьдесятъ скамей,
Передавилъ онъ приданство все,
Двсти татариновъ, полтораста бояриновъ,
И семьсотъ донскихъ козаковъ,
Что ни лучшихъ добрыхъ молодцевъ’ *).
*) Киревскій, вып. VI, стр. 127.
Историческая Марина Мнишекъ, въ извстной псн о Гришк Разстриг, обернулась сорокою и изъ палатъ вонъ вылетла {Киревскій, вни. VII, стр. 6.}. Михаилъ Скопинъ, при нападеніи Литвы некрещеной на Москву, садится на латырь-камень, пишетъ ярлыки скорописчаты королю (свейскому), прося у него понощи, и затмъ, не дождавшись ея прихода,
‘Усгрёбъ теснидку дубовую,
Поцалъ тесницкой помахивать:
Куды махнёть — туды улица,
Куда отмахнётъ — переулоцикъ.
У три цаса, у три цетьверти
Прибилъ всю Литву нехресцоную,
Очистилъ Москву просвсцоную
И домъ Пресвятый Богородицы’ *).
*) Тамъ же, стр. 9.
Словомъ, расправляется съ Литвою такъ же, какъ былевые богатыри, наприм., Илья Муромецъ съ татарами. Нердки случаи въ народныхъ сказаніяхъ, когда историческіе враги получаютъ совсмъ сказочную окраску: такъ, намъ, вмст съ другими изслдователями, представляется вроятнымъ, что Тугаринъ Зміевичъ нашихъ былинъ, летающій на бумажныхъ крыльяхъ, эпическій потомокъ историческаго половецкаго хана Тугоръ-кана.
Такъ, проф. Кирпичниковъ, отмтивъ въ Бессарабскихъ Областныхъ Вдомостяхъ (1861 г., No 2) народную легенду о Стефан Вод, побдившемъ дракона въ трехдневной битв, находитъ весьма вроятнымъ объясненіе записавшаго это преданіе, именно его предположеніе, что это змеборство есть отголосокъ историческаго факта — битвы князя Стефана съ турками въ 1474 г. {Св. Георгій и Егорій Храбрый, стр. 110, примч. 2-е.}. Въ виду множества подобныхъ примровъ фантастической размалевки историческихъ фактовъ въ народныхъ сказаніяхъ, а priori ничего нельзя сказать противъ нашего предположенія, что въ змеборств Добрыни можетъ скрываться какое-нибудь глухое историческое воспоминаніе, принявшее фантастическую окраску. Но, конечно, другой вопросъ, правдоподобно ли наше предположеніе объ этомъ факт. Чтобы ближе подойти къ этому факту, воспользуемся аналогіей Егорія Храбраго и спросимъ, какъ современные изслдователи объясняютъ мотивъ змеборства въ народныхъ легендахъ о св. Георгіи.
Однимъ изъ положеній своего изслдованія о св. Георгіи и Егоріи храбромъ проф. А. И. Биринчняковъ выставляетъ то, что изображеніе Георгія драконоубійцы предшествовало легендарному чуду со зміемъ и породило его (полож. 4).
Разъяснивъ весьма убдительно несостоятельность миологической теоріи, по которой вс драконы и зми, побждаемые героями, представляютъ собою мракъ, зиму или засуху, смотря по климатическимъ условіямъ, а герои-змебойцы — противуположное имъ свтлое начало, проф. Кирпичниковъ длиннымъ рядомъ фактовъ доказываетъ, что символизмъ первыхъ вковъ христіанства широко воспользовался старою семито-арійскою фигурой дракона-змя и сдлалъ его постояннымъ символомъ дьявола, ада и всего враждебнаго благочестивымъ людямъ {Наз. соч., стр. 110.}.
Изъ сопоставленія фактовъ, собранныхъ іезуитомъ Кайе въ его книг Характеристика святыхъ въ народномъ искусств {Caractristique dis saints dans Vart, t. L Paris, 1867, цитов. у Кирпичникова, стр. 111.}, оказывается, что весьма много случаевъ, когда самыя фантастическія легенды о святыхъ ничего не говорятъ о дракон, между тмъ какъ онъ является на иконахъ попираемый или пронзаемый святымъ (св. Лонгинъ, св. Бирьякъ, св. Гоаръ VI в.). Символическое значеніе дракона можетъ быть подведено подъ нсколько рубрикъ: онъ ясно изображаетъ язычество, побждаемое проповдниками христіанства: такъ, апостолъ Филиппъ изгоняетъ дракона изъ-подъ Марсова алтаря, св. Флорентъ и Виндеміалій убиваютъ крестнымъ знаменіемъ дракона, котораго обожали въ стран, св. Юліанъ Киликійскій освобождаетъ страну отъ дракона, который поселился въ развалинахъ Юпитерова храма. То же значеніе борьбы съ язычествомъ, а иногда и съ ересью, иметъ драконъ на изображеніяхъ многихъ епископовъ первыхъ временъ христіанства {Наприм., свв. Доната, Климента, Романа Руанскаго, Вигора, Аманда, Фронта, Гаугерика, Луна, Лауда, Германа шотландскаго, Овена, Юста и мн. друг.}. На изображеніяхъ, такъ же какъ въ легендахъ, драконъ часто замняется змею, число змй можетъ увеличиваться при томъ же самомъ значеніи, такъ, евангелистъ Матей изгоняетъ двухъ змй, Пирминъ, проповдывавшій христіанство на Рейн, изображается обращающимъ въ бгство цлое стадо змй {Тамъ же, стр. 112. По армянскому церковному преданію, святая два Риксиміи, пришедъ (въ IV в.) изъ Сиріи въ одну изъ восточныхъ областей Арменіи, нашли, что жители этой мстности поклоняются двумъ почернвшимъ вишапамъ (драконамъ, вроятно, идоламъ), въ которыхъ вселились дэви, этимъ вишапамъ приносили въ жертву цломудренныхъ двъ и непорочныхъ юношей. При появленіи свв. двъ, идолы были сокрушены и дэви скрылись, посл чего народъ увровалъ въ истиннаго Бога. Эминъ:‘Очеркъ религіи древнихъ армянъ’, стр. 36.}. Слдуетъ особенно отмтить, что драконъ, какъ язычество или какъ дьяволъ, не дозволяетъ людямъ подучить новую жизнь въ крещеніи и сдлаться сопричастниками источника истины, вотъ почему иногда, можетъ быть, не безъ вліянія (миологическихъ) народныхъ представленій, изображенія и легенды заставляютъ его не допускать людей къ вод. Такого дракона, возбраняющаго воду, убилъ крестомъ Никарій, по преданію, первый епископъ Руанскій, св. Нарциссъ, апостолъ Винделикій и друг. Какъ и въ сказкахъ, мотивъ этотъ въ легендахъ иногда затемняется: драконъ не возбраняетъ воду, но погибаетъ у воды, это извстно относительно драконовъ свв. Сира, Павакія, Домиціана. Битва съ дракономъ удобно локализируется именно у того истопника или той, гд происходило крещеніе народа {Тамъ же, стр. 113.}. Въ связи съ этими фактами проф. Кирпичниковъ считаетъ наиболе вроятнымъ старое объясненіе — болландистовъ, что женщина въ царскомъ одяніи, изображаемая традиціонно на иконахъ св. Георгія,— царица Александра, а драконъ — язычество, отъ котораго освободилъ ее Георгій {Тамъ же, стр. 115.}. Что касается Егорія храбраго на Руси, то каково бы ни было первоначальное значеніе змя, чудо о зміи, т.-е. освобожденіе отъ него царской дочери, перешло къ намъ литературнымъ путемъ и такъ называемый краткій стихъ о Егоріи излагаетъ его сравнительно близко къ своему литературному источнику. Гораздо самостоятельне переработка литературнаго источника въ такъ называемомъ большомъ стих о Егоріи, излагающемъ его мученія, поздку на Русь и битву съ Демьянищемъ. Составитель этого стиха, по объясненію проф. Кирпичникова, зналъ св. Георгія въ двухъ малосходныхъ видахъ: по житію, какъ мученика, и по изображенію {Иконы съ Георгіемъ на кон и двицей, ведущей побжденнаго имъ змя, были извстны на Руси уже въ XIII и, вроятно, въ XII в.}, какъ побдоносца, побдителя змя. Стихъ стремился связать эти два представленія, мучитель Дадьянъ и змй, убиваемый Георгіемъ, исконный врагъ всего свтлаго и благодтельнаго, слились въ одно существо, двица съ царскою короной на голов обратилась въ мать Георгія, дающую ему благословеніе на битву съ врагомъ вры христіанской. Представленіе великомученика побдителемъ этого врага поддерживалъ и его эпитетъ ‘побдоносца’, и церковныя псни, воспвавшія его нравственную побду надъ мучителемъ {Въ Ист. словесн. Галахова, I, стр. 260.}.
Мы не безъ цли остановились боле подробно на значеніи дракона-змія въ легенд о Георгіи Побдоносц. Въ виду близкаго соотношенія между стихами о Егоріи храбромъ и былиной о Добрын-змеборц и ихъ взаимнаго вліянія, мы считаемъ возможнымъ воспользоваться генезисомъ легенды о Георгіи, какъ аналогіей для нкотораго подкрпленія нашей гипотезы о значеніи эпическаго мотива змеборства, наслоившагося на имя историческаго Добрыни. А именно: подобно тому, какъ въ церковно-народной двоеврной сред, въ силу психическихъ процессовъ, намъ трудно уяснимыхъ, но извстныхъ намъ по результатамъ, къ имени великомученика нкогда (вроятно, въ Сиріи) прикрпился мотивъ змеборства, повидимому, какъ вншняя оболочка религіознаго духовнаго подвига — распространенія христіанства и сокрушенія язычества,— подобно тому, въ былин о Добрын-змеборц отравилась въ эпическихъ чертахъ энергическая и памятная нкогда широко на Руси дятельность историческаго дяди Владиміра по распространенію христіанства, сопровождавшаяся сверженіемъ идоловъ и массовымъ крещеніемъ язычниковъ.
Въ подтвержденіе этой гипотезы могутъ быть приведены нкоторые факты, какъ историческіе, такъ и былевые. Начнемъ съ первыхъ: что намъ извстно объ историческомъ Добрын, дяд Владиміра? Очень мало достоврнаго, но изъ всхъ мстъ лтописи, въ которыхъ о немъ упоминается, вполн ясно, что имя его въ XII в. Живо хранилось въ народно! памяти и что его личность, наравн съ личностью кн. Владиміра, получила уже народно-эпическую окраску. Изъ лтописи извстно, что Добрыня былъ не только ближайшимъ родственникомъ Владиміра, но его воспитателемъ, руководителемъ и самымъ преданнымъ воеводой. Онъ посовтовалъ своему питомцу принять столъ новгородскій и въ теченіе нсколькихъ лтъ жилъ тамъ при юномъ княз. Онъ заступился за честь Владиміра и добылъ ему силою гордую полоцкую княжну, не хотвшую разуть робичича. Ему приписывается, отзывающійся народнымъ эпическимъ юморомъ, совтъ Владиміру поискать лапотниковъ для собиранія дани. Но для нашей гипотезы особенно важно то, что въ народномъ преданіи Добрыня всего крпче связанъ съ религіознымъ культомъ. Въ свою бытность въ Новгород посадникомъ, онъ является такимъ же ревнителемъ народнаго культа, какимъ до обращенія былъ Владиміръ. Онъ ставитъ кумиръ надъ Волховомъ и приноситъ ему жертвы. А затмъ, по свидтельству драгоцннаго отрывка такъ называемой Іакимовой лтописи, вмст съ воеводой Путятой огнемъ и мечомъ водворяетъ въ томъ же город христіанство и креститъ жителей. Хотя разсказъ очевидца о крещеніи новгородцевъ общеизвстенъ (наприм., изъ подробнаго изложенія въ Исторіи Россіи С. Соловьева), но я считаю не лишнимъ еще разъ припомнить нкоторыя его детали, въ виду значенія, которое придаю ему, какъ историческому подкрпленію своей гипотезы.
Въ Новгород уже поджидали прихода Добрыни съ цлью крестить жителей, и сильная языческая партія ршила на вч не пускать его въ городъ и не дозволить ему сокрушить идоловъ. Когда Добрыня подошелъ, новгородцы разметали мостъ великій, вывезли къ мосту пороки (камнеметательные снаряды) и, не слушая никакихъ словъ Добрыни, готовились отравить его приступъ. Особенно агитировали противъ крещенія высшій жрецъ Богомилъ (по прозванію Соловей, сладкорчія ради) и тысяцкій Угоняй, который, разъзжая по городу, вопилъ: ‘Лучше намъ умереть, а не отдать нашихъ боговъ на поруганіе’. Духовенство, сопровождавшее Добрыню, проповдывало христіанство на торговой сторон и въ теченіе двухъ дней крестило нсколько сотъ людей. Но въ самомъ город, на той сторон, жители, подъ вліяніемъ агитаціи жрецовъ, не склонялись къ новой вр и, разсвирпвъ противъ Добрыни, разорили его домъ, разграбили имущество, убили его жену и нкоторыхъ родственниковъ. Первый успхъ былъ достигнуть Добрыней благодаря тысяцкому Владимірову Путят, ‘мужу смысленому и храброму’. Онъ, снарядивъ лодки, ночью перевезся съ 500 ростовцевъ выше города на ту сторону рки, вошелъ незамтно въ городъ, арестовалъ главу новгородцевъ Угоняя и другихъ крупныхъ людей и послалъ объ этомъ сказать Добрын за рку, чтобъ призвать его на подмогу, потому что его отрядъ окружило до 5,000 новгородцевъ и ему грозило избіеніе. Доведенные до вступленія язычники, изъ мести христіанской партіи въ город, разметали церковь Преображенія Господня и разграбили христіанскіе дома. Получивъ извстіе о положеніи Путяты, Добрыня подосплъ на разсвт на ту сторону съ своимъ войскомъ и, чтобы прекратить битву паникой пожара, поджегъ дома у берега. Испуганные пожаромъ участники свалки бросились его тушить, сча прекратилась и ‘предніе мужи’ Новгорода пришли къ Добрын просить мира. Затмъ слдуетъ сверженіе идоловъ, причемъ деревянные были сожигаемы, а каменные бросаемы въ рку, великій вопль язычниковъ, насмшки Добрыни надъ идолами и его приказъ жителямъ идти креститься на рку. Многіе,— говоритъ разскащикъ,— шли, а не хотвшихъ креститься воины тащили силою: мужчинъ крестили выше моста, а женщинъ ниже его. Разрушенная церковь была возстановлена, и Путята, выкрестивъ новгородцевъ, ушелъ въ Кіевъ. ‘Сего для,— прибавляетъ лтописецъ,— людіе поносятъ новгородцевъ: Путята крести мечомъ, а Добрыня огнемъ’ {Татищевъ: ‘Исторія Россійская’, кн. I, ч. I, стр. 38—40.}.
Существованіе этой пословицы, въ связи съ важностью самаго событія, подавшаго къ ней поводъ, свидтельствуетъ о томъ, что имя Добрыни (и Путяты) крпко врзалось въ народную память. Если современники-христіане издвались надъ упорствомъ новгородцевъ въ ихъ язычеств, то Добрыня, сломившій это упорство огнемъ, сокрушившій идоловъ, являлся въ представленіи слдующихъ, уже вполн христіанскихъ поколній освободителемъ, спасителемъ христіанской партіи Новгорода отъ лютости язычниковъ, какимъ онъ былъ и въ дйствительности по разсказу приведеннаго отрывка (вспомнимъ разрушеніе христіанской церкви язычниками и разграбленіе домовъ христіанъ). Такимъ образомъ, въ имени Добрыни, ревностнаго помощника Владиміра и храбраго военачальника, присоединяется еще ореолъ апостольскій, слава богатыря защитника христіанъ, освободителя ихъ отъ язычества, отъ діавола. Пользуясь лтописнымъ отрывкомъ, какъ комментаріемъ, мы дйствительно при его помощи можемъ въ былинахъ о змеборств Добрыни отмтить, съ одной стороны, нкоторыя черты, представляющіяся, на нашъ взглядъ, отраженіемъ народно-христіанскаго (церковнаго) взгляда на этого богатыря, съ другой — такія, которыя представляются отголосками народной памяти о тсной связи Добрыни съ Владиміромъ, его семьею и съ воеводою Путятой. Конечно, вс эти историческія крупицы получили въ былинахъ эпическую окраску и затемнились почти до неузнаваемости. Однакожъ, попытаемся все же ихъ отыскать.
1. Между всми похожденіями эпическаго Добрыни бой со змемъ Горыничемъ есть самый главный и основной {См. . И. Буслаева: ‘Русск. богатыр. эпосъ’, VIII (Русск. Встн., т. XLI, стр. 531). А. Н. Веселовскій: ‘Розысканія въ области русск. духов. стиховъ’, 1880 г., II: ‘Св. Георгій въ легенд, псн и обряд’, стр. 169.}. Изъ самаго характера и деталей разсказа видно, что сказители былинъ придавали ему капитальное значеніе. Добрыня уже при рожденіи былъ предназначенъ къ этому великому подвигу: такъ, самъ змй Горынчище, налетвъ на богатыря, приговариваетъ:
‘А стары люди пророчили,
Что быть имю убитому
Отъ молода Добрынюшхи Никитича’ *).
*) Киревскій, т. II, стр. 51.
Враждебныя богатырю-змеборцу силы почуяли его рожденіе: представитель этой силы, какой-то страшный скименъ-зврь (левъ), носящій вс признаки эпическаго имя, кричащій по-звриному, шипящій по-зминому {Киревскій, т. II, стр. 10.}, подбгаетъ со стадомъ звринымъ-зминымъ къ Нпр-рк (на которой совершилось крещеніе кіевлянъ) и отъ этого всколебалась земля, посылался съ крутыхъ береговъ песокъ и помутилась вода. Діавольская сила заволновалась, предчувствуя, что ея власти наступаетъ конецъ съ нарожденіемъ Добрыни. И дйствительно, Добрыня представляется сказителямъ какъ бы спеціалистомъ въ истребленіи змевъ и вырученіи ‘полоновъ русскихъ’. Такъ, въ одной былин матушка говоритъ ему:
‘Ай же свтъ моё цадо любимое,
ты молоденькой Добрынюшка Микитинецъ!
Ты на добромъ кон въ чисто поле позживать,
Да ты малыехъ змёныевъ потаптывать.
И съзжай-ко ты молоденькой Добрынюшка
Да ты далече, далече во чисто поле,
Ко тымъ славнымъ горамъ да къ сорочинскіимъ,
Да ко тымъ норамъ да ко зминыемъ,
Не топци-ко ты тамъ малыехъ зменышевъ,
Не входи-ко ты во нори во зминыя,
Не выпущай-ко полоновъ оттулъ расейскіихъ’ *).
*) Гильфердингъ, столб. 470.
Что подъ змемъ Горыничемъ и вообще зминымъ отродьемъ, истребляемымъ Добрыней, чувствуется сказителями какая-то сила ‘поганая’, въ религіозномъ смысл, неврная, враждебная христіанамъ, на это есть не мало указаній въ былинахъ. Такъ, выпуская изъ зминыхъ пещеръ на блый свтъ похищенный народъ, Добрыня говорятъ:
‘А сбирайтесь вси да по своимъ мстамъ,
И не троне васъ имя бол проклятая,
А убита е змя да та проклятая,
А пропущена да кровь она зминая
Отъ востока кровь да внизъ до запада,
Не унесетъ нунь бол полону да руськаго
И народу христіанскаго’ *).
*) Тамъ же, столб. 36.
Отсюда видно, что коритъ Добрыни носитъ не только національный, но сакъ бы религіозный характеръ: былевой Добрыня такъ же освобождаетъ христіанъ отъ змя, какъ историческій Добрыня спасъ ихъ отъ свирпости язычниковъ.
Ясный намекъ на связь имя съ язычествомъ можно найти въ томъ, что сосватанная имъ Добрын двица представляется язычницей. Такъ, когда Добрыня привезъ ее къ своей матушк, она запрещаетъ ему на ней жениться:
‘Вдь тутъ теб, Добрынюшка Никитиничь,
Не надя-то на красную на двицю,
Она вышла-то съ земли да видъ съ неврною…
И оставить надо тутъ, Добрынюшка, этую двицю
И не взять то ёй теб да во супружество’ *).
*) Тамъ же, столб. 666.
Иногда змй смняется какимъ-то существомъ Невжей (Рыбн., ІІ, No 6), которое на рк налетаетъ на Добрыню чернымъ ворономъ. Убивъ его, Добрыня расправляется съ тломъ такъ, какъ нкогда историческій Добрыня расправлялся съ идолами въ Новгород:
‘И тутъ Невжу ёнъ разскъ-разрубилъ,
Разрубилъ-разскъ на мелки части,
И огня-то расклаль, на огн его сожогъ’ *).
*) Вспомнимъ изъ Іакимов. лтописи: ‘и абіе идоли сокруши — древляніи сожгоша, и каменніи изломавъ въ рку ввергоша… Путята крести мечемъ, а Добрыня огнемъ’.
Согласно съ религіозною окраской змеборства Добрыни, богатырю помогаетъ сила небесная: когда богатырь, выбившись изъ силъ, хочетъ прекратить бой съ змемъ,
‘Изъ небесъ же тутъ Добрынюшки да гласъ гласитъ:
‘Ахь ты молодой Добрыня сынъ Никитичъ!
Бился со змёй ты да трои сутки,
А побейся-ко съ змёй да еще три часу’.
И такой же небесный гласъ дале повелваетъ ему вонзить копье въ землю, чтобъ она поглотила зминую кровь {Гильфердингъ, столб. 36, ср. 748.}.
2. Характерною чертой боя Добрыни съ змемъ является дале то, что нападеніе змя на богатыря происходитъ во время купанья. Это вовсе не такая деталь сюжета змеборства, какъ, напримръ, освобожденіе двицы — мотивъ шаблонный, и потому нуждается въ объясненіи. Очевидно, нападеніе имя, какъ въ другихъ безчисленныхъ варіантахъ того же сюжета, могло обойтись безъ купанья богатыря, которое представляется въ данномъ случа какимъ-то страннымъ. Дйствительно, въ былинахъ это купанье Добрыни обыкновенно мотивируется только тмъ, что ему захотлось искупаться въ Пучай-рк какъ бы по капризу, вопреки увщанію матери {Гильфердингъ, No 64, 79, 98, 128, 148, 241, 289. Рыбн., I, стр. 28, 24, III, стр. 16.}, иногда говорится, что онъ ‘распотлся’ {Гильфердингъ, No 157.} и хотлъ ‘простудить тло нжное’ {Тамъ же, No 64.}, такъ какъ его одолла жара {Тамъ же, No 58.}. Вообще Добрыня представляется почему-то какимъ-то любителемъ купанья и нырянья (охочъ былъ ныркомъ нырять). Почему такое аматерство было прикрплено къ имени Добрыни, почему онъ сталъ купальщикомъ? Я склоненъ видть въ этомъ наивное народное осмысленіе историческаго Добрыни, какъ ‘крестителя’, купалы. Въ самомъ дл, что должно было представляться самымъ яркимъ и бросающимся въ глаза признакомъ крещенія для народной массы, усвояющей только вншнюю обрядность христіанства? Конечно, погруженіе въ воду, купанье. Добрыня, сгонявшій силою въ воду цлыми толпами народъ, могъ въ воображеніи полуязыческой среды вызвать образъ какого-то купальщика-фанатика, какого-то любителя купать и купаться, потому что то и другое могло заключаться въ такомъ, напримръ, имени, какъ Купало. Для подкрпленія этой догадки можемъ сослаться на такое же наивное осмысленіе Іоанна Крестителя въ Иван Купал.
Креститель, т.-е., по народному представленію, купало (nom. agentis), погружатель въ воду, въ безсмысленныхъ купальскихъ псняхъ изъ лица купающаго сталъ лицомъ купающимся:
‘Купався Иванъ, та въ воду упавъ,
Купала на Ивана’.
А такъ какъ Купало могло представиться именемъ женскаго рода, то является осмысленіе Купалы, какъ какой-то женщины, у которой было три дочери, и дальнйшая безсмыслица. Подобнымъ процессомъ народной неосмысленности объясняю я себ и переходъ Добрыни-Купалы, крестителя язычниковъ, въ любителя купанья и внесеніе этого мотива въ похожденіе богатыря со змемъ.
3. Нельзя оставить безъ вниманія и названіе рки, въ которой купается Добрыня. Въ огромномъ большинств варіантовъ она называется Пучай-рка {Кирев., II, стр. 28, 24, 83, IV, стр. 44, Рыбн., I, стр. 120, 122, 123, III, стр. 60. Гильферд., столб. 472, 560.}, иногда Почай {Кир., I, стр. 68. Рыбн., II, No 16 (Почай и Пучай).}, Почаева {Гильфердингъ, столб. 663.} и однажды Пучайная {Гильфердингъ, столб. 388.}. Послдній варіантъ названія подтверждаетъ, на нашъ взглядъ, предположеніе П. П. Квашнина-Самарина, что въ Пучай-рк сохранилось названіе исторической рки Почайны {Квашинъ-Самаринъ: ‘Русскія былина въ историко-географическомъ отношеніи’. Бесда 1871 г.. No 4, стр. 82. Это мнніе принимаетъ и проф. А. А. Потебня: Объясненія малорусскихъ и сродныхъ народныхъ псенъ, т. II, стр. 360.}. ‘Нын Почайна ручей, впадающій въ Днпръ въ самомъ Кіев. На немъ происходило крещеніе, старое русло его, нын занятое Днпромъ, составляло прежде Кіевскую гавань’.
Конечно, какъ всегда бываетъ съ географіей въ былинахъ, Почай-рка изъ-подъ Кіева перенесена иногда въ Сорочинскую сторону {Наприм., Гильфердингъ, столб. 560.}, но кое-гд сохранилось и представленіе о ея близости къ Кіеву. Такъ, Чурило съ Дюкомъ состязаются въ скаканьи черезъ Пучай {Гильфердингъ, столб. 90, 628.} и Чурило иметъ дворъ на этой рк ‘у святыхъ мощей Борисовыхъ’ {Рыбн., т. III, стр. 122. По догадк Квашнина-Самарина, въ Вышгород (Малый Кіевецъ), гд покоились мощи Бориса и Глба.}. Если, такимъ образомъ, эпическая Пучай рка (или Пучайна) есть дйствительно Почайна, древняя кіевская пристань, то присутствіе ея, какъ мы видли, весьма постоянное въ былинахъ о змеборств Добрыни, можетъ объясняться тмъ фактомъ, что Почайна, какъ и Днпръ (Нпра, всколыбавшаяся при рожденіи Докрыли), связана съ крещеніемъ русскаго народа, крещеніемъ первымъ, торжественнымъ и потому надолго врзавшійся въ народную память. Если на Пуча (Почайн) живетъ змя, не дающая въ ней купаться, т.-е. креститься, то это находится въ полномъ согласіи съ тмъ фактомъ, что въ народныхъ сказаніяхъ, какъ я раньше упомянулъ, ‘битва съ дракономъ-зміемъ удобно локализируется именно у того источника или рки, гд происходило крещеніе народа’ {Кирпичн.: ‘Св. Георгій’ etc., стр. 113.}.
Что мотивъ купанья Добрыни въ Поча есть вывтрившійся мотивъ крещенія, видно дале изъ одной любопытной детали, сохранившейся, впрочемъ, только въ нкоторыхъ варіантахъ. Когда Добрын похотлось покупать тло богатырское въ рк Почаевой, какія-то портомойки, полоскавшія блье, говорятъ ему:
‘Ай же ты Добрынюшка Никитиничъ!
Не купли-тво ты своего тла нагаго
И во этоёй рченьк во Почаевой,
Тла нагаго богатырскаго,
Да купли-тко ты въ рубашк полотняноей’.
Добрыня послушался ихъ совта:
‘И зашелъ ли Добрынюшка во рченьку,
Окуналъ ли свое да тло богатырское
А во этоёй ли рубашк полотняноей’ *).
*) Гильферд., ст. 666.
По другимъ варіантамъ {Тамъ же, ст. 472 и 560. Срав. Рыбн., 1, стр. 23.}, Добрыня не слушается двицъ-портомойницъ, но это ослушаніе не иметъ никакихъ послдствій.
Объясненіе этой детали находимъ въ былинахъ о Василіи Буслаев, откуда она, вроятно, и зашла въ былины о Добрын. Когда Васька, не врящій ни въ сонъ, ни въ чохъ, задумалъ купаться нагимъ тломъ въ Ердань-рк, двушка-чернавушка удерживаетъ его:
‘Нагимъ тломъ въ Ердань-рки не куплются,
Нагимъ тломъ купался самъ Іисусъ Христосъ!
А кто куплется, тотъ живъ не бываетъ’ *).
*) Гильферд., ст. 726. Срав. Рыбн., I, стр. 861 (дружина купается въ рубашкахъ, а Василій нагимъ тломъ), Кир., V, стр. 30.
Василій пренебрегаетъ этикъ предостереженіемъ и за это, какъ и за другія подобныя выходки, погибаетъ на возвратномъ пути изъ Іерусалима.
Для насъ безразлично, что эта деталь не входила въ основной изводъ былины о Добрын. Она не находится въ органической связи съ дальнйшимъ разсказомъ и припуталась къ разсказу о купань Добрыни по ассоціаціи съ купаньемъ другаго богатыря. Но поводъ къ ассоціаціи, быть можетъ, заключался въ томъ, что Почай-рка, прославленная крещеніемъ Руси, вызывала представленіе о другой святой рк — Ердани, связанной съ понятіемъ о крещенія.
Есть еще одна деталь, которая, быть можетъ, содержитъ глухое указаніе на значеніе имя, какъ представителя язычества. Въ большинств былинъ Добрыня бьется со змемъ не оружіемъ, а отшибаетъ ему хоботы шляпой или колпакомъ земли греческой {Гильферд., ст. 314, 339, 473, 745, 800, Рыбн., I, стр. 39, 124, III, стр. 62. Кир., II, стр. 25 и друг.}. Эта черта вызывала недоумніе у разныхъ сказителей и они старались объяснить по-своему это не обычное оружіе: одни придаютъ шляп необычайный всъ (въ нсколько пудовъ), такъ что она можетъ служить метательнымъ снарядомъ, другіе объясняютъ себ дло такъ, что Добрыня наполнилъ шляпу пескомъ (или даже землею греческой) и, бросивъ ее, запорошилъ змю глаза. Да и мы не въ состояніи вполн уяснить себ эту шляпу земли греческой, но можемъ сказать лишь одно, что эпитетъ ‘греческой’ здсь находится въ связи съ чмъ-то религіознымъ. Шляпа греческая была, какъ видно изъ былинъ, принадлежностью костюма каликъ, пилигримовъ {См. Рыбн.,I, стр. 39. Срав. Гильф., No 86.}, т.-е. сословія полудуховнаго, и ея смшеніе съ колпакомъ земли греческой, быть можетъ, позволяетъ намъ видть ее въ томъ колпак (или скуфь), который до сихъ поръ составляетъ принадлежность нашихъ странниковъ и монастырскихъ послушниковъ, также лицъ полудуховныхъ. Такимъ образомъ, едва ли случайно Добрыня, отправляясь на рку Пучай, облекается въ одежду наличью я надваетъ колпакъ земли греческой: его полудуховная одежда, въ связи съ купаньемъ (крещеньемъ), находится, вроятно, въ соотношеніи и съ его подвигомъ, придаетъ змеборству духовную окраску — борьбы съ змемъ язычества, сокрушеннымъ греческимъ орудіемъ.
Вспомнимъ, что въ былинахъ Илья Муромецъ, отправляясь противъ идолища поганаго, этого насильника язычника, запретившаго звонъ церковный и прошеніе милостыни ‘спасеныя’, также надваетъ одежду наличью, какъ Добрыня, и такъ же бросаетъ въ идолище шляпу земли греческой {Кир., IV, стр. 32, ср. тамъ же, стр. 21 и 23. Рыбн., I, стр. 86.}. Если, такимъ образомъ, шляпа земли греческой сокрушаетъ идолище и змя, то естественно объяснить это тмъ, что то и другое чудище носятъ одинъ характеръ — противниковъ христіанства, представителей язычества. О Добрын же мы знаемъ, что онъ дйствительно сокрушалъ идоловъ {Принадлежитъ ли сюжетъ о борьб Илья съ идолищемъ къ основнымъ подвигамъ Ильи, или перенесенъ на Илью отъ другаго богатыря, это (опросъ, который требуетъ разъясненія.}.
4. Кром названія Пучая (Почайны), въ былевой разсказъ о змеборств Добрыни вплетено еще одно имя, какъ будто содержащее историческій отголосокъ. Народная пословица тсно связала имена Добрыни и Путяты. Въ дошедшихъ до насъ былинахъ, однако, имени Путяты не встрчается, хотя Татищеву была еще извстна псня, гд упоминался старый Путята {‘Въ псняхъ старинныхъ,— говоритъ онъ,— о увеселеніяхъ Владиміра тако поютъ: ‘противъ двора Путятина, противъ терема Забытина, стараго Путяты темный, темный лсъ’, изъ чего можно видть, что знатный мужъ былъ’.}. Мсто воеводы Путяты заняла въ былин о змеборств его дочь Запава Путятична, племянница Владиміра, которую Добрыня, въ большинств варіантовъ, выводитъ изъ пещеры зминой {Рыбн., I, стр. 125, III, стр. 63. Кирев, стр. 25—29. Гильферд., ст. 474, 745, 800.}. Едва ли это случайность. Вспомнимъ, что въ лтописномъ разсказ о крещеніи новгородцевъ Добрыня, переправившись черезъ Волховъ, выручаетъ стсненнаго язычниками Путяту. Въ былин Добрыня на рк выручаетъ отъ змія Путятичпу. Объяснить себ эту метаморфозу воеводы въ двицу можно слдующимъ образомъ. Когда историческая борьба Добрыни съ новгородскими язычниками въ своихъ реальныхъ чертахъ настолько поблекла въ народной памяти, что могла отлиться въ эпическую форму борьбы со змемъ, вслдствіе популярности вообще этого сказочнаго сюжета, то согласно съ шаблонною чертой сюжета должна была явиться двица, царская дочь, освобождаемая богатыремъ отъ змя. Соотвтственно съ общественнымъ положеніемъ Добрыни, родственника Владиміра, она должна была стать именно родственницей (дочерью или племянницей) князя, а тсная связь именъ Добрыни и Путяты сдлали ее Путятичной.
Такая метаморфоза не боле удивительна, чмъ многія другія, совершившіяся въ нашемъ эпос. Вдь, самъ историческій Добрыня изъ дяди Владиміра сталъ молодымъ богатыремъ и его племянникомъ {Напр., Кир., II, стр. 19, 45, 53. Рыбн., стр. 13.}, почему иногда и называется княземъ {Кир., II, стр. 11—14.}, Ермакъ Тимоеевичъ также вошелъ въ родство съ Владиміромъ, Марина Мнишекъ сдлалась любовницей Добрыни, порфира, по однмъ псняхъ о Грозномъ, вывезенная имъ изъ Царя-града, въ другихъ обратилась въ какого-то Перфила, котораго царь вывелъ изъ Нова-города {Кир., VI, стр. 77.}, и т. п.
Любопытно, что въ Фепоновской былин о змеборств Добрыни {Перепечатано у Киревскаго, II, стр. 49—58.} княжеская дочь, вырученная богатыремъ отъ змя, называется Марфидой Всеславьевной. И. В. Квашнинъ-Самаринъ по поводу этого имени длаетъ слдующія соображенія: ‘Полагаемъ, нельзя будетъ обвинить насъ въ нелишней смлости, если мы прочтемъ это, очевидно, искаженное слово: Мальфрида. Это германское имя занесено въ русскую исторію благодаря браку Владиміра съ чехиней Мальфридой или Малфредью, какъ ее называетъ лтопись. Оно и впослдствіи употреблялось въ дом Рюрика и совершенно обрусло. Здсь (въ былин) Мальфрида названа дочерью Владиміра по ошибк: по другимъ варіантамъ можно съ достоврностью заключить, что это имя давалось въ эпос сестр великаго князя, матери Вольги Святославича. Въ Киршевской былин объ этомъ геро его мать названа Марой Всеславичной, что очень близко къ Марфид.
И самая псня (Фепонова), о которой мы говоримъ, даетъ понять свою ошибку, называя вышеупомянутую будто бы дочь Владиміра не Владиміровной, какъ бы слдовало ожидать, а тоже Всеславичной-Святославичной. У Кирши Данилова мы встрчаемъ псню изъ того же круга, служащую связующимъ звеномъ между былинами о рожденіи Вольги и о похищеніи Мальфриды-Запавы {Гильферд., No 69.}.
Въ ней разсказывается, какъ Добрыня, убивъ змя, находитъ въ пещер свою тетку Марью Дивовну, сестру Владиміра, которую онъ и привозитъ обратно.
И здсь мы замчаемъ сбивчивость въ отчеств: Дивовна оказывается сестрой Святославича. Во всякомъ случа, Мара Всеславична, сестра Владиміра, рождающая Вольгу отъ имя, и эта Марья Дивовна, тоже сестра его, похищенная змемъ, есть одно и то же лицо. Разница только въ томъ, что въ боле архаическихъ псняхъ о Вольг связь Мары со змемъ (воплощеніемъ божества) и рожденіе отъ него сына вовсе не ставятся ей въ безчестье, а въ Киршевской псн змй явился уже врагомъ, отъ котораго надо освобождать плнницу. Теперь получаетъ свое значеніе и небольшой отрывокъ, записанный въ Архангельской губерніи и напечатанный въ 1-мъ том Рыбникова, гд Вольга, находясь еще въ чрев матери, общаетъ ей отомстить насильнику змю. Этотъ мотивъ уже вовсе не свойственъ древнйшимъ представленіямъ и есть первый шагъ къ тону, чтобы роль мстителя была передана Добрын, племяннику Мальфриды {Новые источники для изученія русскаго эпоса. Русск. Встн., 1874 г., т. 114, стр. 790 и слд.}.
Оставляя въ сторон вопросъ объ отношеніи Мары Всеславичны, матери Вольги, къ Марфид Всеславьевн, нуждающійся въ дальнйшемъ ралъясненіи, не могу не сознаться, что и мн искаженіе имени Марфиды m Малфриды кажется весьма вроятнымъ и согласнымъ съ обычнымъ звуковымъ приспособленіемъ иностранныхъ именъ къ русской фонетик {То же сопоставленіе именъ Марфиды и лтописной Малъреди длаетъ и проф. А. А. Потебня: Объясненіе малорусскихъ и сродныхъ народныхъ псенъ, II, стр. 861, примч.}. Если въ начальной (кіевской) лтописи помчена только смерть Малфриды въ одинъ годъ со смертью Рогнды {В лто 6608 (1000) преставися Малърдь (вар. Малфридъ). И се же лто преставися и Рогъндь, мати Ярославля.}, а въ такъ называемой Іакимовской упомянуто отпущеніе Владиміромъ, посл принятія христіанства, Малфриды съ ея сыномъ Святославомъ въ городъ Овручъ {Владиміръ отпусти Малфридъ со сыномъ Святославомъ въ Овручъ. Татищевъ: ‘Исторія Россійская’, кн. I, стр. 40.}, то, быть можетъ, объ этой жен Владиміра нкогда въ народ ходили какіе-нибудь разсказы, не попавшіе, какъ и многое другое, въ лтопись, но почему-либо сохранившіе ея имя въ псняхъ древнйшей поры нашего эпоса {Татищевъ замчаетъ, что народныя псни говорятъ о женахъ кн. Владиміра. ‘Я прежде у скомороховъ псни старинныя о княз Владимир слыхалъ, въ которыхъ женъ его именами, такожъ о славныхъ людхъ Иль Муромц, Алекс Попович, Соловь-разбойник, Долк (Дюк) упоминаютъ и дла ихъ прославляютъ, и въ исторіи весьма мало или ничего’ (Ист. Россійск,I, стр. 44).}.
Какъ бы то ни было, для насъ уже иметъ значеніе и то обстоятельство, что женщины, избавляемыя Добрыней отъ змя (Запава Путятична, Марья Дивовна, Марфида Всеславьевна), называются родственницами (племянницами, сестрами или дочерьми) Владиміра въ параллель съ тмъ, что и самъ Добрыня является его племянникомъ. Все это доказываетъ, что, въ періодъ сложенія самыхъ раннихъ псенъ о Добрын, въ народ еще твердо держалась память о близкихъ родственныхъ отношеніяхъ богатыря къ князю Владиміру, и это, на нашъ взглядъ, связываетъ былеваго Добрыню съ историческимъ уемъ Владиміра. Свидтельства лтописи о Добрын производятъ то впечатлніе, что онъ всю жизнь врой и правдой служилъ своему племяннику и воспитаннику. Согласно съ этимъ и былевой Добрыня преимущественно передъ другими изображается служилымъ богатыремъ при Владимір. Былины нердко говорятъ объ его долгой и, притомъ, придворной служб, которая находится въ связи съ его природнымъ ‘вжествомъ’. Три года онъ стольничалъ, три года харешничалъ, три года чашничалъ. Часто князь накидываетъ на него службу: собирать дани, отвозить дани, выручать Князеву племянницу и т. д., часто и самъ Добрыня вызывается охотою исполнить порученіе, отъ котораго отказываются другіе богатыри. Словомъ, если внимательно просмотрть былевые байты, то получается впечатлніе, что Добрыня между всми богатырями самый близкій къ князю и его семь, всего чаще исполняющій личныя порученія и Владиміра, и Опраксіи, отличающійся не только силой и храбростью, но и дипломатическими способностями.
Все это общеизвстно и, тмъ не мене, Н. П. Квашнинъ-Самаринъ, тщательно отыскивающій въ нашемъ эпос историческіе отголоски, приходитъ къ заключенію, что ‘Добрыня, дядя Владиміра, общаго ничего съ богатыремъ не иметъ. Онъ старикъ, а Добрыня былинъ — вчный юноша, сходны только имя и то, что оба — современники Владиміра’. Въ виду такого несходства, почтенный изслдователь отыскиваетъ въ лтописи другой оригиналъ для былеваго Добрыни. ‘Долженъ былъ,— говоритъ онъ,— существовать другой какой-нибудь герой XI в., котораго былины воспли подъ именемъ Добрыни. Кто же онъ былъ? Поищемъ въ Никоновской лтописи: ‘Лто 1004: того-жь лта Лидриха Добрянкова храбраго отравою окормиша свои его люди’. Вотъ наше искомое. Пвцы очень легко могли передлать Андриха Добрянкова въ Добрянку Андриховича, а потомъ трудное отчество было замнено Никитичемъ, и Добрянку смшали съ богатыремъ Добрыней’ {Русскія былины въ историко-географ. отношеніи, II. Бесда 1871 г., кн. V, стр. 229.}. Не говоря уже о ничмъ не мотивированномъ допущеніи искаженія имени, къ сожалнію, объ этомъ Андрих Добрянкович мы ровно ничего не знаемъ, кром факта его насильственной смерти, а соображенія Квашнина-Самарина о томъ, какого онъ могъ бы быть происхожденія (чешскаго или русскаго), не могутъ восполнить для насъ лтописный проблъ {‘Весьма возможно,— полагаетъ авторъ,— что онъ или его отецъ были знатные чехи, переселившіеся въ Россію съ которою-нибудь изъ двухъ чехинь, женъ Владиміра’.}. Думаемъ, вмст съ другими изслдователями эпоса, что историческій дядя Владиміра иметъ, во всякомъ случа, боле шансовъ быть оригиналомъ былеваго, сколько бы чисто-сказочныхъ мотивовъ ни наслоилось въ эпос на его имя.
Въ настоящемъ экскурс я не имлъ въ виду разсмотрть всхъ деталей былиннаго разсказа о бо Добрыни со змемъ, каковы: первое нападеніе имя, договоръ Добрыни съ нимъ, полученіе богатыремъ невсты отъ змя {См. объ этомъ мотив у проф. Потебни: Объясненіе малорусскихъ псенъ etc., II, стр. 369.}, похищеніе княженецкой племянницы, вторичный бой и побда Добрыни. Исторія этихъ деталей требуетъ отдльнаго изслдованія. Моею цлью было только указать т историческія крупицы, которыя пристали къ этому сюжету, пріурочившемуся къ историческому лицу. Во избжаніе недоразумнія, къ которому могла бы подать поводъ выдвинутая мною въ начал статьи параллель между св. Егоріемъ и Добрыней по отношенію къ змеборству, считаю необходимымъ замтить, что въ прикрпленіи сюжета змеборства къ Добрын я не усматриваю какой-нибудь сознательной аллегоріи въ народномъ творчеств. Змй, котораго истребилъ Добрыня, не символизируетъ язычество, сокрушенное историческимъ Добрыней. Мотивъ змеборства пріурочился къ Добрын въ силу безсознательнаго психологическаго процесса, который нердко былъ наблюдаемъ въ народной эпик, но требуетъ особеннаго объясненія въ каждомъ отдльномъ случа. О томъ, какъ приблизительно совершался такой процессъ, можно судить по аналогіи. Припомнимъ сообщаемое Несторомъ преданіе о русскомъ молодц, опрокинувшемъ въ борьб печенжскаго великана. Въ воспоминаніе этого боя будто бы Владиміръ построилъ городъ Переяславль, ‘за не перея славу отрокотъ’. Въ этомъ преданіи событіе пріурочено еще въ извстному времени (княженію Владиміра) и мсту (Переяславль), а врагъ, котораго поборолъ русскій богатырь, принадлежитъ извстной народности (печенгамъ), причемъ событіе связано съ построеніемъ крпости (Переяславля). Какая же судьба съ теченіемъ вковъ постигла это преданіе? Волна историческихъ событій унесла изъ народной памяти имя историческихъ враговъ (печенговъ) и города Переяславля. Осталась лишь та типическая черта, что герой перерывалъ сырыя кожи и глухое воспоминаніе о какихъ-то защитительныхъ сооруженіяхъ, связанныхъ съ его подвигомъ.
И вотъ къ древнимъ валамъ, относимымъ народомъ къ незапамятнымъ временамъ, прикрпилось тоже преданіе, котораго самую раннюю версію мы находимъ въ начальной лтописи, но принявшее уже фантастическую окраску. Такимъ образомъ получилась общеизвстная сказка о Никит Кожемяк, въ которой богатырь борется уже не съ историческимъ врагомъ, а со змемъ. Разъ мотивъ змеборства былъ прикрпленъ къ богатырю, разрывавшему кожи, къ нему же пристала и обычная деталь этого сюжета: царская дочь, обреченная на съденіе имю и выручаемая змеборцемъ. Но въ древнемъ преданіи былъ тотъ мотивъ, что побда богатыря сопровождалась возведеніемъ сооруженія (Переяславля). Этотъ мотивъ не исчезъ безслдно въ позднйшей сказк, но вызвалъ осложненіе сюжета ‘змеборства’ другимъ эпическимъ мотивомъ — паханіемъ земли плугомъ, запряженнымъ змемъ. ‘Долго ли, коротко ли бился съ змемъ Никита Кожемяка, только повалилъ. Тутъ змй сталъ молить Никиту: ‘Не бей меня до смерти, Никита Кожемяка! Сильнй насъ съ тобой въ свт нтъ: раздлимъ всю землю, весь свтъ поровну: ты будешь жить въ одной половин, а я въ другой’ {Кстати замчу, что эта деталь можетъ пригодиться какъ параллель къ былин о бо Добрыни съ змемъ. Когда, посл боя, Добрыня выходилъ на змя и хотлъ его прикончить, змй взмолился: ‘Положимъ мы заповдь великую: не летать мн на святую Русь, не носить больше русскихъ людей, а теб не топтать малыхъ зменышей, не выручать русскихъ полоновъ’ (Рыбн., III, стр. 62). Этотъ договоръ напоминаетъ раздлъ между Никитой и змемъ, точно также какъ и имя сказочнаго богатыря, Никита, быть можетъ, не случайно совпадаетъ съ отчествомъ Добрыни (Никитичъ).}. Никита согласился, сдлалъ соху въ 300 пудовъ, запрегъ въ нее змя и провелъ борозду отъ Кіева до моря Кавстрійскаго (sic). Затмъ, чтобы имй не спорилъ изъ-за воды (какъ вообще зми въ сказкахъ облегаютъ воду), Кожемяка ршилъ длить и море, но когда змй взъхалъ на середину, Никита убилъ его (какъ Добрыня змя на Пучай-рк) {См. Сказки Аанасьева, вып. V, стр. 85 и 86.}.
Другой не мене характерный примръ тому, какъ легко въ устахъ народа реальныя историческія черты перевиваются съ фантастическими, какъ легко послднія прикрпляются къ извстной мстности и къ извстному лицу, могу привести изъ личной записи.
Въ одномъ аул (Галіата) въ Дигоріи, Западной Осетіи, на ряду съ преданіями о дйствительно исторической войн дигорцевъ съ алагирцами, мн разсказали также преданіе о зм: около аула было мсто, на которое жители складывали запасы хлба. Однажды осенью откуда-то появился громадный змй (заліаг-кали) и окружилъ это мсто, свившись въ кольцо, такъ что хвостъ у змя былъ въ пасти. Никто изъ жителей аула не дерзалъ подойти къ опасному мсту и за невозможностью достать пищу всему аулу угрожала голодная смерть. Изъ бды Галіату выручилъ одинъ храбрецъ изъ рода Кантемуровыхъ, который ршился напасть на змя. Для этой цли онъ досталъ свжую коровью шкуру, одлся въ нее и высушилъ ее на себ на солнц, такъ что она плотно облегла его тло, и онъ сталъ неуязвимъ. Затмъ онъ слъ на коня и напалъ на имя. Посл долгой битвы ему удалось шашкой отрубить змю голову. Дло было около рки и кровь змя въ такомъ количеств наполнила рку, что изъ нея цлый годъ нельзя было пить воду {Напеч. въ I части Осетинскихъ этюдовъ (1881), стр. 188.}. Преданіе, очевидно, относится къ шаблонному сказочному сюжету, но любопытно тмъ, что прикрпилось къ извстной мстности. Мн показывали съ полною врой въ фактъ мсто, гд лежалъ змй и происходилъ бой, а члены рода Бантемуровыхъ, изъ котораго происходилъ змебоецъ, до сихъ поръ живутъ въ аул. Очевидно, и здсь глухое воспоминаніе о подвиг, совершенномъ предкомъ Кантемуровыхъ въ борьб съ какимъ-нибудь историческимъ врагомъ, отлилось въ форму битвы со змемъ.
Такимъ же путемъ объясняю я себ прикрпленіе сюжета змеборства къ историческому имени Добрыни, причемъ основаніемъ къ прикрпленію послужили глухіе отголоски древнихъ уже забытыхъ народныхъ преданій о какой-то упорной борьб, въ которыхъ имя Добрыни поминалось, вроятно, вмст съ именемъ Путяты. И какъ нердко при постройк новаго зданія кое-гд употребляется матеріалъ стараго разобраннаго, такъ сказочный сюжетъ змеборства, прикрпившійся къ Добрын, прихватилъ безсознательно кое-что изъ древнйшихъ преданій, наприм., имена Путятичны, Почайны, можетъ быть, Марфиды. Конечно, еслибъ мы не знали изъ Іакиновой лтописи о сильномъ впечатлніи, произведенномъ въ народ борьбой Добрыни и Путяты съ новгородскими язычниками, еслибъ на Руси это громкое событіе не отложилось въ пословиц (Добрыня креста огнемъ), еслибъ въ былинномъ разсказ не сохранилось нсколькихъ именъ историческихъ и географическихъ и еслибъ въ сюжетъ змеборства не была вплетена странная черта купанья, то было бы совершенно невозможно искать въ шаблонной фабул тхъ историческихъ отголосковъ, которые я пытался въ ней указать.
Въ заключеніе нсколько словъ о другихъ былинныхъ сюжетахъ, прикрпленныхъ къ имени Добрыни. ‘Убіеніе змія,— говоритъ . И. Буслаевъ,— относится къ самымъ раннимъ подвигамъ Добрыни… Этотъ подвигъ, какъ кажется, составляетъ первоначальное зерно, изъ котораго потомъ развивался эпическій типъ Добрыни’ {Русскій богатырскій эпосъ, VIII.}.
Съ этимъ мнніемъ почтеннаго академика можно вполн согласиться. Бой Добрыни со змемъ послужилъ основаніемъ къ прикрпленію къ имени Добрыни другого сказочнаго сюжета, въ которомъ также замшаны змй и женщина. Я имю въ виду похожденія Добрыни съ Маришкой и ея любовникомъ Зміемъ Горыничемъ. Трудне сказать, почему на имя Добрни наслоилось третье похожденіе: Добрыня въ отъзд и выходъ его жены замужъ за Алешу Поповича. Этотъ сюжетъ — ничто иное, какъ восточная сказка, варіантъ которой, наиболе близкій по деталямъ къ былинному разсказу, разсмотрнъ мною въ замтк {См. Этнографическое Обозрніе 1890 г., кн. V, стр. 110 и слд.}. Конечно, можно было бы припомнить, что, по Іакимовой лтописи, жена Добрыни пострадала въ его отсутствіе {Домъ Добрынинъ разориша, имніе разграбиша, жену и нкіихъ отъ сроденъ его избила.}, но приводить этотъ фактъ въ какую-нибудь связь съ былиной слишкомъ рискованно. Во всякомъ случа, третій сюжетъ, связанный съ былевымъ Добрыней, сравнительно поздній, такъ какъ Алеша Поповичъ проявляетъ въ немъ т несимпатичныя стороны характера, которыя этотъ типъ пріобрлъ лишь впослдствіи. Наконецъ, прикрпленіе къ Добрын сюжета о гибели его отъ рки Смородины за похвальбу объясняется уже ране существовавшимъ представленіемъ о немъ, какъ объ отважномъ купальщик на Пуча. Какъ въ нкоторыхъ былинахъ о змеборств, богатырь, несмотря на предостереженіе матери о свирпости рки Пучая, бросается въ нее и издвается надъ ней (понапрасну говорила мн матушка, что Пучай-рка свирпая, а Пучай-рка крпко смирна, будто лужа дождевая), такъ въ псн, записанной Языковымъ въ Симбирской губерніи, поется про Добрыню:
‘Перехалъ же молодецъ
Черезъ рку чрезъ
Смородину и сталъ похвалятися,
Надъ ркой посмхатися:
Сказали про рчушку,
Что эта рчушка
Сказали про быструю,
Широкимъ широкая,
А глубокимъ глубокая:
Ань эта рчушка
Хуже озера стоячаго,
Какъ дождева калужина!’
За эту похвальбу рка Смородина отомстила молодцу, сказавъ ему, чтобъ онъ воротился на другую сторону, такъ какъ позабылъ тамъ два ножа булатныхъ.
‘Воротился молодецъ
За рку за Смородину:
Онъ на перву ступень ступилъ,
Онъ добра коня потопилъ,
Онъ на другую ступень ступилъ,
Седличко черкаско потопилъ,
На третью ступень ступилъ,
Самъ тутъ утонулъ’ *).
*) Киревскій, II, стр. 03.
Такимъ образомъ, обзоръ былевыхъ сюжетовъ, связанныхъ съ Добрыней, подтверждаетъ мысль . И. Буслаева, что между ними сюжетъ змеборства есть самый древній, основной. Поэтому, если вообще существуетъ какое-нибудь отношеніе между былевымъ и историческимъ Добрыней, то его можно искать только въ этомъ сюжет.