Экскурсы в область русского эпоса, Миллер Всеволод Федорович, Год: 1891 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 43 минут(ы)

**Экскурсы въ область русскаго эпоса *).**

*) Русская Мысль, кн. XI.

VIII.
Степные мотивы въ русскомъ эпос.

Едва разскается густой туманъ, покрывавшій славянское населеніе Россіи въ начал среднихъ вковъ, какъ мы наблюдаемъ уже столкновеніе восточныхъ и южныхъ русскихъ племенъ съ тюркскими кочевниками. Не восходя къ гуннскому погрому, захватившему въ своемъ движеніи нкоторыя славянскія племена, и къ обрамъ (аварамъ), глухое воспоминаніе о которыхъ дошло въ вид народнаго преданія до нашего лтописца, мы вступаемъ на боле твердую историческую почву въ тотъ періодъ (VIII, IX вв.), когда южно-русскія степи не только по временамъ служатъ дорогой тюркскимъ кочевникамъ, стремящимся дале на Западъ, но становятся постоянною ареной ихъ кочевокъ. Угры были послднимъ азіатскимъ народомъ, который въ своемъ движеніи на западъ еще нашелъ возможность тамъ прочно водвориться. ‘Слдующіе потоки кочеваго населенія,— говорить г. Житецкій {Кіевская Старина, іюль 1888 г., стр. 437, въ стать: Смна народностей въ Южной Руси.},— разбившись о западныя преграды, залили собою южную Русь, которая съ этого времени одна, безъ раздла со своими западными сосдями, выноситъ на себ вс послдствія отъ сожительства съ кочевниками. Эпоха съ IX по XIII в. можетъ быть отнесена къ періоду самаго экстензивнаго вліянія народовъ урало-алтайской группы на южное славяно-русское населеніе. Въ указанный промежутокъ по южной границ земель Галицко-Волынской, а потомъ Кіевской и Переяславской и на востокъ отъ послдней, по всему юго-востоку земли Чернигово-Сверской, широко раскинулись кочевья азіатскихъ ордъ, обнимавшихъ всю степную полосу отъ Днстра до Лика. Здсь проживали послдовательно одни за другими: хазары, печенги, половцы и, наконецъ, монголы’.

Чтобъ уяснить себ, въ какія отношенія стали русскія племена къ этимъ азіатскимъ кочевникамъ, и, прежде всего, къ хазарамъ, припомнимъ нкоторые историческіе факты.

Съ конца VII столтія хазары распространяютъ свою власть на всемъ пространств отъ Волги до Днпра. Славянское населеніе подчиняется имъ и находитъ подъ ихъ властью безопасность {Голубовскій: ‘Печенги, торки и половцы до нашествія татаръ’, стр. 19.}, въ виду извстно! религіозной и національной терпимости, отличавшей Хазарское царство. Въ IX в. мы видимъ въ подчиненіи у хазаръ русскія племена сверянъ и полянъ, радимичей, вятичей, платившія имъ дань. Но, повидимому, это чистовншнее подчиненіе, не оказывавшее вліянія на внутренній строй жизни славянъ, доставляло имъ относительную безопасность и широкую возможность мирныхъ, культурныхъ сношеній съ Востокомъ. Во время могущества своего хазары умли сдерживать подвластныя имъ племена отъ враждебныхъ столкновеній {Тамъ же.}. Враждебное движеніе въ степяхъ начинается только въ то время, когда Хазарія ослабла въ борьб съ арабами, когда вслдствіе этого ей пришлось взяться за ту же политику, какой пользовалась въ своемъ безсиліи Византія,— ссорить сосдей, чтобы удержаться самой. Начало этому далъ союзъ хазаръ съ узами для обузданія печенговъ въ IX в. Хазарія не имла дале силъ справиться съ самими узамы, тснимыми половцами. Походы русскихъ X в. подорвали ея могущество окончательно и уничтожили, по выраженію г. Голубовскаго, этотъ оплотъ славянства на Восток. Но въ боле ранній періодъ сила хазаръ была еще крпка, и славяне подъ ея охраной сохранили занятыя ими мста далеко на востокъ по сверному Донцу и Дону. Въ этомъ період велись бойкія торговыя сношенія славянскихъ племенъ съ Востокомъ. Въ хазарскихъ городахъ, ведшихъ обширную торговлю съ Европой и Азіей, русскіе купцы могли сталкиваться съ разными восточными народностями: евреями, арабами, персами и проч. и привозить на Русь азіатскіе товары, произведенія азіатской промышленности и искусства. О торговл русскихъ купцовъ на Восток имется рядъ извстій арабскихъ. Припомнимъ хоть свидтельство Ибнъ-Хордадбе (въ 60—70-хъ годахъ X в.): ‘Что же касается купцовъ русскихъ,— они же суть племя изъ славянъ,— то они вывозятъ мха выдры, мха черныхъ лисицъ и мечи изъ дальнйшихъ концовъ Славоніи къ Румскому (Черному) морю, и царь Тума беретъ съ нихъ десятину. А если желаютъ, то ходятъ на корабляхъ по рк Славоніи (Волг), проходятъ по заливу хазарской столицы, гд владтель ея беретъ съ нихъ десятину. Затмъ они ходятъ въ морю Джурджана (Каспійскому) и выходятъ на любой берегъ… Иногда же они привозятъ свои товары на верблюдахъ въ Багдадъ {Гаркави: ‘Сказ. мусульманскихъ писателей о славянахъ и русскихъ’, стр. 49.}.

Если эти свднія относятся къ Х в., когда русскія племена уже сплотились въ государственный организмъ и не подчинялись хазарамъ, то есть полное основаніе думать, что въ предшествующіе вка торговля ихъ съ Востокомъ, чрезъ область хазаръ, была не мене оживленна. Объ этомъ свидтельствуетъ громадное количество мусульманскихъ монетъ отъ VII—XI в., находимыхъ въ кладахъ на русской территоріи. ‘Хазарія,— говоритъ проф. Багалй, — была какъ бы сборнымъ пунктомъ купцовъ россійской равнины и Востока. Купцы изъ Бухары и сосднихъ странъ, равно какъ и южнаго прибрежья Каспійскаго моря приходятъ въ приволжскія страны, объзжаютъ Черное и Азовское моря, проникаютъ даже до средняго теченія Днпра, продавая везд произведенія своей родины и собирая произведенія посщаемыхъ ими странъ, чтобы перевезти ихъ въ отдаленнйшія страны міра. Русскіе славяне (поляне, сверяне, кривичи и т. д.) были не послдними дятелями на этомъ международномъ рынк. Но не послднюю роль въ этомъ случа, въ числ другихъ русско-славянскихъ племенъ, играли и сверяне. Ближе всхъ они находились къ хазарамъ, а вятичи, входившіе въ составъ Сверской земли, были ближайшими сосдями камскихъ болгаръ, притомъ, черезъ ихъ землю шелъ торговый путь изъ Кіева въ Болгарію. На торговую предпріимчивость сверянъ указываетъ, между прочимъ, существованіе у нихъ колоши Тмутаракани на Тамани, гд они оказались какъ бы преемниками предпріимчивыхъ торговыхъ грековъ’ {Исторія Сверск. земли, стр. 110.}. Однако, вліяніе хазаръ, несомннно, должно было чувствоваться гораздо ярче въ тхъ мстахъ, гд хазары жили вблизи отъ русскихъ поселеній, здсь сожительство съ урало-алтайцами должно было оставить слды въ самомъ тип и характер славянскаго населенія. Но такъ называемымъ хазарскимъ городищамъ изслдователи отмчаютъ древнія поселенія хазаръ въ нкоторыхъ уздахъ ныншнихъ губерній: Харьковской, Черниговской и Полтавской {См. Житецкій, стр. 438. Голубовскій, стр. 41—42. Наприм., Каганово городище, Кагановъ перевозъ, Хазарское городище и друг.}. Затмъ въ тснйшія отношенія вступали съ хазарами русскіе, когда, посл ослабленія этой державы, сами пользовались хазарами, какъ наемными союзниками, какъ, напримръ, Мстиславъ Тмутараканскій въ борьб съ Ярославомъ.

Если о культурномъ вліяніи хазаръ на русскія племена можно только догадываться по скуднымъ историческимъ извстіямъ, то для опредленія отношеній Руси къ дальнйшимъ тюркскимъ кочевникамъ: печенгамъ, торкамъ, половцамъ, наши лтописи даютъ уже весьма обильный матеріалъ.

Печенги въ начал X в. распространились въ степяхъ на огромномъ пространств отъ Дона до Дуная, но первоначально расположились по сторонамъ нижняго теченія Днпра, близъ пороговъ. Общій ходъ ихъ отношеній къ Руси, судя по лтописнымъ извстіямъ, состоятъ въ томъ, что сначала они вступаютъ въ борьбу съ южно-русскими князьями, угрожаютъ русскимъ городамъ — Кіеву, Блгороду, Переяславлю и др., но затмъ сила ихъ слабетъ, они перестаютъ уже быть страшными для Руси врагами, подпадаютъ сами вліянію осдлаго населенія и начинаютъ сами постепенно осдать. Подъ напоромъ новыхъ, боле сильныхъ ордъ половецкихъ, печенги тсно примыкаютъ къ предламъ славянскихъ поселеній, и различные ихъ роды осдаютъ на русской почв подъ защитой городовъ. Русскіе князья въ большомъ количеств принимаютъ ихъ въ свои дружины и селятъ на окраинахъ, въ мстахъ, угрожаемыхъ набгами половецкими. Въ лтописяхъ XI—XII в. появляется множество названій для разныхъ отдловъ печенжскаго населенія, жившаго въ предлахъ русскихъ и подчинявшагося русскому вліянію: таковы торки, беренди, турни, коуи, каспичи, бастева чадь и, повидимому, собирательное названіе ‘черные клобуки’ {Это названіе обнимаетъ то рвовъ, берендевъ, печенговъ, коуевъ.}. Поселенія ‘черныхъ клобуковъ’ шли по правой сторон Днпра, по р. Роси (г. Торческъ), а по лвой сторон Днпра, въ Украйн переяславской, вроятно, по обоимъ берегамъ р. Сулы (на ‘Посуль’) и преимущественно въ углу между Днпромъ и Сулою, затмъ въ Черниговскосверскомъ княжеств, вроятно, въ полос, заключающейся между Семью и Остромъ. Ведя полуосдлую, полукочевую жизнь, эти тюркскія племена представляли на окраинахъ южной Руси подвижное войско для князей, которое, съ одной стороны, отражало набги кочевниковъ, а съ другой — участвовало и въ другихъ (напримръ, междоусобныхъ) войнахъ князей. Наравн со славяно-русскимъ населеніемъ печенги были въ подчиненіи тхъ князей, во владніяхъ которыхъ они обитали {Житицкій, стр. 440.}: такъ, были ‘коуи черниговскіе’, ‘торки переяславскіе’, ‘печенги каневскіе’, ‘порсяне’ (населеніе Поросья, въ которомъ въ XI в. князья стали селить тюрскскихъ кочевниковъ, спасавшихся отъ половцевъ). Пребываніе черныхъ клобуковъ по городамъ,— говоритъ г. Голубовскій,— въ большемъ или меньшемъ количеств несомннно. Ихъ князьямъ давались въ управленіе города, вроятно, такіе, гд преобладалъ въ населеніи черноклобуцкій элементъ. Въ конц XII в. мы знаемъ трехъ черноклобуцкихъ князей, владвшихъ городами въ Поросьи. Хотя не въ такомъ количеств, какъ въ Поросьи и въ Переяславской области, поселенія тюрковъ были и въ другихъ областяхъ, напримръ, въ Черниговскомъ княжеств (коуи) и на Бло-озер (беренди) {Назв. соч., стр. 161.}.

Эти тюркскія поселенія съ конца XI в. начали входить въ жизнь южно-русскаго племени, ассимилируясь съ нимъ и внося въ него свои нравственныя черты и бытовыя особенности. Особенное значеніе для Руси получаютъ они какъ естественные союзники ея въ борьб съ половцами. Какъ степная конница, эти тюрки были незамнимы въ дйствіяхъ противъ такихъ же степныхъ кочевниковъ. При быстрот и неожиданности половецкихъ набговъ, не было никакой возможности ихъ предупредить. Оставалось только преслдовать ихъ въ степяхъ, стараться догнать ихъ и лишить полону. ‘Была у русскихъ и конница, — говорить г. Голубовскій,— но ей невозможно было соперничать со степными наздниками въ быстрот, ловкости и умньи владть лукомъ и стрлами. Надо было выставить силу, равную по качеству, и такая сила сама явилась служить Руси, не зная, куда спасаться отъ своихъ сильныхъ враговъ — половцевъ. Русь пріобрла въ черныхъ клобукахъ легкое подвижное войско. Они были незамнимы, когда нужно было преслдовать врага, уходившаго съ награбленною добычей’ {Назв. соч., стр. 162.}. Эти военныя качества тюрковъ, какъ конницы, высоко цнили русскіе князья уже въ отдаленныя времена. Уже въ войск Игоря, когда онъ въ 944 г. собирается на Византію, мы находимъ печенговъ. Святославъ въ своихъ походахъ на Византію также водилъ ихъ съ собой, да и самъ съ своими воинами велъ жизнь немногимъ отличную отъ жизни степняка-кочевника. Владиміръ Святой ходилъ на болгаръ въ ладьяхъ, ‘а торкы берегомъ приведе на конехъ’ {Ипат. лт., стр. 56.} и т. п. Но гораздо чаще, чмъ во вншнихъ войнахъ Руси, принимало участіе ‘черно-клобуцкое’ населеніе въ войнахъ внутреннихъ, въ междоусобіяхъ князей. Дорожа ими, какъ союзниками, всегда готовыми въ походъ, князья стараются ихъ расположить къ себ, льстятъ имъ, заискиваютъ передъ ними {См. примра у Голубовскаго, стр. 171.}, сближаются съ отдльными ихъ князьками, вводятъ ихъ въ свои родовые счеты. Такой же характеръ отношеній русскихъ князей къ степнякамъ можно наблюдать въ тотъ періодъ, когда нахлынувшія въ степи орды половецкія вытснили оттуда печенговъ и стали въ нихъ единственными хозяевами, причиняя своими набгами неисчислимыя бдствія сосднимъ русскимъ областямъ, особенно землямъ Черниговской, Переяславской и Кіевской. Съ одной стороны, князья предпринимаютъ походы въ степь, съ другой, и гораздо чаще, сами приглашаютъ половцевъ къ себ въ междоусобныхъ войнахъ изъ-за родовыхъ счетовъ. Такихъ приглашеній г. Голубовскій насчитываетъ,— конечно, боле крупныхъ,— до 34, причемъ, кром подарковъ, извстной платы за труды, союзники обогащались большою добычей, безнаказанно грабя мирныхъ жителей {Назв. соч., стр. 169.}.

Насколько близки были отношенія русскихъ князей къ половцамъ, можно судить по упоминаемымъ лтописью бракамъ между княжескими фамиліями русскими и половецкими. Вначал, повидимому, такими браками предполагалось хоть нсколько обезопасить Русь отъ половецкихъ набговъ. Но затмъ родственные союзы заключаются уже съ цлью имть союзниковъ въ стран Половецкой на случай междоусобной войны.

Нердко князья, терпя пораженія въ междоусобныхъ войнахъ, уходятъ въ степь къ своимъ родственникамъ и добываютъ у нихъ поддержку {Первый примръ брачнаго союза между русскими князьями и половецкими ханами мы видимъ въ 1094 г. Тогда Святополкъ Имсдавичъ кіевскій женился на дочери Тугоркава. Затмъ съ половцами породнились Владиміръ Мономахъ и Олегъ Святославичь: Юрій Владиміровичъ женился на дочери хана Аепы, а Святославъ Ольговичъ на дочери другаго Аепы. Въ 1117 г. Мономахъ женилъ другаго сына Андрея на дочери Туркъ-хана. Рюрикъ Ростислазичъ женился на дочери хана Беглюка. Въ 1206 г. Всеволодъ суздальскій сосваталъ для своего сына Ярослава дочь хана Юрія Ковчаковича. Въ 1187 г. Владиміръ Игоревичъ возвратился изъ половецкаго плна съ женой, дочерью Бойчака, и т. д. См. Голубовскій, стр. 172 и слд.}. Конечно, родственные князья пользовались въ половецкихъ юртахъ широкимъ гостепріимствомъ. Были князья, которые всю свою жизнь провели въ степяхъ, кочуя съ своими половецкими родственниками и кунаками. Таковъ, напримръ, Изяславъ Владиміровичъ, внукъ Кончака по матери, племянникъ Юрія Кончаковича {Голубовскій, стр. 174.}. Вслдствіе многочисленныхъ браковъ, половцы были въ родственныхъ связяхъ почти со всми княжескими родами Руси. Другіе князья жили въ степи у половцевъ по долгу въ плну или въ качеств заложниковъ, конечно, выучиваясь половецкому языку и пріобртая степныя привычки {Такъ, подъ 1095 г. говорится, что Владиміръ Мономахъ ‘вда Катанови сына своего Святослава въ тали (заложники)’.}. Несомннно, примръ князей находилъ себ подражаніе въ ихъ дружинахъ и вообще въ русскомъ народ. Браки на половецкихъ женщинахъ, приводимыхъ нердко русскими дружина’ изъ степей въ числ полона, должны были быть явленіемъ зауряднымъ {Вспомнимъ ‘красныхъ двокъ половецкихъ’, которыми ополонилась дружина Игорева въ Слов о полку Игорев.}. Такое тсное сближеніе южно-русскаго населенія съ половцами чрезъ совмстные походы и браки вело къ взаимному вліянію: половцы принимали нердко христіанство {‘Судя по именамъ нкоторыхъ половецкихъ хановъ,— говоритъ Д. И. Иловайскій,— можно допустить, что они также были крещены и получили имена отъ своихъ русскихъ воспріемниковъ, напримръ: Глбъ Тиріевичъ, Юрій Кончаковичъ, Романъ Кэичъ, Данило Кобяковичъ’. Исторія Россіи, ч. II, стр. 78.}, поддавались русскому вліянію, русскіе усвоивали тюркскія черты въ тип, тюркскіе пріемы въ военныхъ дйствіяхъ, восточное оружіе и многія другія бытовыя особенности {См. Житецкій, стр. 445.}.

Посл этихъ историческихъ справокъ сдлаемъ другія, именно — о томъ русскомъ населеніи, которому, по географическому положенію, всего больше приходилось отстаивать себя отъ тюркскихъ кочевниковъ.

Несомннно, первые удары кочевниковъ выдерживало осдлое русское населеніе, всего боле выдвинувшееся на востокъ къ степи, сверянское населеніе лваго берега Днпра, въ его среднемъ теченіи, и бассейновъ Пела, Сулы, Семи (Сейма), Десны. Это та обширная территорія (соотвтствовавшая частямъ ныншнихъ губерній Черниговской, Курской и Полтавской {Проф. Багалй (назв. соч, стр. 15) такъ опредляетъ область сверянъ: если землю сверянъ наложить на современную карту, то она займетъ части губерній: Черниговской, Курской и Полтавской, бассейнъ Десны въ Черниловской губ. занимаетъ узды: Остерскій, Черниговскій, Сосницкій, Кролевецкій, Новгородъ-Сверскій, бассейнъ Сейма въ Курской губ.— Путивльскій, Рыльскій, Льговскій, Курскій к въ ?ер ниговской губ.— Конотонскій, бассейнъ Сулы въ Полтавской губ.— Кременчугскій, Хорольскій, Лубенскій, Лохвицкій и Роменскій, наконецъ, на лвомъ берегу Днпра между Десною и Сулою узды Переяславскій и Золотоношскій.}), которая по раздлу русскихъ земель между сыновьями Ярослава образовала два княжества — Черниговское и Переяславское. Исторія русскаго населенія этихъ обоихъ княжествъ, особенно втораго, представляетъ печальную эпопею непрерывной борьбы съ кочевниками, завершавшейся татарскимъ разгромомъ и значительно обезлюдившей эти мста, вслдствіе бгства населенія на западъ — въ области Галицко-Волынскія и дале за Карпаты, на сверъ — въ Полсье и Литву, а на сверо-востокъ — въ предлы зарождавшейся Московской Руси. Особенно много страдало отъ кочевниковъ переяславское населеніе: уже во времена Владиміра Святаго оно терпло отъ печенговъ, и князь для защиты отъ нихъ строилъ рядъ городовъ по р. Сул, выводя въ нихъ ‘лучшихъ’ мужей изъ славянъ, кривичей, чуди и вятичей. Народное позднйшее преданіе даже основаніе города Переяславля ошибочно пріурочивало къ борьб русскаго богатыря съ печенжскимъ великаномъ при кн. Владимір.

До конца II вка мстомъ борьбы русскихъ князей съ печенгами служили окрестности Переяславля, и рубежъ съ печенгами на юг шелъ не далеко отъ этого города {Багалй, стр. 125.}. Въ тхъ же мстахъ былъ впослдствіи первоначальный рубежъ съ половцами, который князья старались укрпить, поселяя въ своихъ предлахъ торковъ. Таковы поселенія переяславскихъ торковъ и туркевъ {Багалей, стр. 126.}. Изъ всхъ княжескихъ ‘столовъ’ самымъ безпокойнымъ былъ столъ Переяславскій, особенно въ конц XI и первой половин XII вка. ‘И сдхъ,— говоритъ Вдад. Мономахъ,— въ Переяславля 3 лта и 3 зимы и е дружиною своею, и многи бды прняхомъ отъ рати и отъ голода’.

Одна страница духовной этого князя, въ которой разсказывается о дятельности его въ Переяславл, живо рисуетъ намъ положеніе князей этой области, полное безпокойствъ, тревогъ и неустанной дятельности. Нужно было постоянно опасаться нападанія, не зная даже, откуда оно придетъ, встртить враговъ тамъ, гд ихъ нельзя было ожидать {Голубовскій, стр. 122.}.

Постоянныя опасности, ожиданіе набговъ, преслдованіе хищниковъ должны были выработать въ переяславскомъ населеніи черты воинственныя, мужество, находчивость, сообразительность, сблизить его съ осдлыми тюрками (торками, турпями), вмст съ которыми приходилось выступать противъ половцевъ, и вообще побудить его хорошо изучить бытъ, привычки, военные пріемы непріятеля {‘Постоянная борьба со степью,— говоритъ Д. И. Иловайскій,— не мало поддерживала отвагу предпріимчивость русскихъ князей и ихъ дружины. Особенно налагала она суровый, воинственный отпечатокъ на жителей южныхъ и юго-восточныхъ украйнъ, гд близкое сосдство съ варварами вносило немало грубости въ русскіе нравы, во, вмст съ тмъ, развивало русскую удаль и молодечество’. Исторія Россіи, ч. II, стр. 79.}. Изъ перипетій постоянной борьбы съ половцами отмтимъ лишь нкоторые факты: такъ, большее количество половецкихъ набговъ на Переяславскую область приходится на время княженія тамъ энергичнаго Владиміра Мономаха (походы 1092,1096, 1110 іт.). Дале въ періодъ отъ 1126 до 1167 г. крупные набги, повторявшіеся чуть не каждый годъ, имли связь съ тою упорною борьбой, которая происходила между князьями кіевскимъ, черниговскимъ и суздальскимъ. Въ конц XII в., въ великое княженіе Святослава Всеволодовича, наступаетъ сравнительное затишье, хотя нарушаемое время отъ времени набгами (въ годахъ 1174, 1179, 1183, 1185). Наконецъ, послднее нападеніе, упоминаемое лтописью, произошло въ 1210 г., слдовательно, не задолго до появленія татаръ {Голубовскій, стр. 129 и 130.}.

Эта упорная борьба окраинной Руси со степью, съ разными героическими эпизодами должна была сильно дйствовать на народное воображеніе, а если только сверянское населеніе было способно къ эпическому творчеству (а въ этомъ не можетъ быть сомннія), сказанія о богатырскихъ подвигахъ русскихъ и половецкихъ должны были выливаться въ форму псенъ. Дйствительно, существованіе такихъ псенъ, такихъ отрывковъ переяславскаго эпоса, можетъ быть почти доказано. Вспомнимъ народное преданіе о борьб русскаго юноши съ печенжскимъ богатыремъ, занесенное въ лтопись и пріуроченное къ войн Владиміра съ печенгами (993 г.). Со стороны печенговъ выступаетъ богатырь ‘превеликъ зло и страшенъ’, печенжскій князь вызываетъ ему супротивника, я Владиміръ, какъ часто бываетъ въ былинахъ, поставленъ въ затрудненіе, такъ какъ въ его дружин богатырей не случилось. Онъ вызываетъ охотниковъ чрезъ биричей, но и такихъ не оказалось.

Только утромъ является мблодецъ, котораго отецъ посылаетъ биться съ великаномъ, подобно тому, какъ отецъ отпускаетъ Илью Муромца на службу къ Владиміру. Молодецъ самъ какъ бы не знаетъ своей силы и предлагаетъ испытать ее,— опять эпическая черта. Такія же эпическія черты-издвательство печенжина надъ молодцемъ и схватка, въ которой молодецъ ударяетъ врагомъ о землю. Сказаніе завершалось наградой князя (Владиміръ же великимъ мужемъ створи того и отца его) и въ самомъ всход указывало на то, что было прикрплено къ Переяславлю {Володимеръ же, радъ бывъ, заложи городъ на брод томъ и нарече и Переяславль, зане перея славу отрокъ-отъ.}. Какъ ранняя борьба переяславцевъ съ печенгами отразилась въ этомъ сказаніи, занесенномъ въ лтопись въ XII вк, такъ изъ періода борьбы ихъ съ половцами до насъ дошло сказаніе о переяславскомъ богатыр Демьян Куденевич.

Въ Никоновскій сводъ записаны два подвига этого богатыря: одинъ — совершенный имъ во время нападенія Глба Юрьевича на Переяславль, другой — при нападеніи половцевъ. Напомнимъ главныя черты обоихъ сказаній: когда Глбъ подошелъ ночью къ Переяславлю, у князя Мстислава Изяславича ‘дружины не случилось’. Онъ обращается къ своему богатырю Демьяну Куденевичу, возлагая на него всю свою надежду. Богатырь немедленно садится на коня со своимъ слугою Тарасомъ (вспомнимъ былиннаго слугу Торопа) и съ 5 ю отроками встрчаетъ князя Глба на пол, нападаетъ на него и убиваетъ множество воиновъ. Князь Глбъ ужаснулся, побжалъ и послалъ сказать Демьяну Куденевичу, что онъ пріхалъ не на рать, а на миръ. Другое сказаніе сообщаетъ, что когда къ Переяславлю ночью подступили половцы съ Давидовичами и зажгли посадъ, въ город начался плачъ. Демьянъ же Куденевичъ выхалъ противъ враговъ одинъ, безъ всякаго ‘одянія доспшнаго’, избилъ множество ихъ и прогналъ. Но въ битв онъ былъ прострленъ и вернулся въ городъ, чтобъ умереть. Когда онъ умеръ, ‘бысть по немъ отъ всхъ велій плачъ во град’. Въ виду того, что г. Халанскій разбору этихъ лтописныхъ извстій и сопоставленію ихъ съ былинными мотивами посвятилъ главу (5-ю) въ своемъ изслдованіи {Великорусскія былины кіевскаго цикла, стр. 50—57.}, мы ограничимся лишь заявленіемъ, что нкоторыя изъ его сопоставленій и намъ кажутся вроятны. Вмст съ тмъ, мы вполн раздляемъ взглядъ г. Багаля на значеніе этихъ лтописныхъ сказаній: ‘Очевидно, въ этомъ лтописномъ извстіи мы имемъ отрывокъ народнаго эпоса, но не кіевскаго, а переяславскаго, происхожденіе его намъ станетъ понятно, если мы вспомнимъ, что для него была благодарная почва: борьба съ кочевниками’ {Назв. соч., стр. 209.}.

Отъ бглаго обзора судебъ Переяславскаго княжества и ихъ отраженій въ эпос перейдемъ въ судьбамъ населенія Черниговскаго княжества. Мы уже видли, что Черниговская область была также не разъ опустошаема половцами, но чаще всего причиной опустошеній были княжескія усобицы, наводившія ихъ на землю Русскую. ‘Оба княжества по своему географическому положенію должны были служить оплотомъ Руси съ юго-востока противъ степняковъ. Но между ними была та разница, что Переяславскому княжеству было трудне выполнить свою задачу, потому что оно было какъ бы передовымъ бойцомъ въ этой борьб, защищая собою южныя границы Черниговскаго княжества. Главнымъ образомъ, вслдствіе этого, Переяславль не могъ добиться полнйшей независимости и игралъ гораздо мене значительную роль, чмъ Черниговъ {Багалй, стр. 161.}.

Дйствительно, богатый, торговый городъ Черниговъ въ періодъ отъ II—XIII в. всегда занималъ второе мсто посл Кіева, его князья соперничали съ кіевскими, изъявляли притязанія на великокняжескій столъ, и такое выдающееся положеніе главнаго города Сверянскей земли нашло себ, какъ мы видли, отраженіе въ нашемъ эпос. Въ то время, когда многострадальный Переяславль посл погрома татарскаго совсмъ сходитъ съ исторической сцены и исчезаетъ изъ народной памяти, воспоминанія о богатомъ Чернигов, столь же прочно, какъ память о Кіев, держится въ народ и дошло до насъ въ ‘старинахъ’ олонецкихъ сказителей.

Изъ отношеній Черниговскаго княжества къ тюркскимъ кочевникамъ отмтимъ лишь нкоторые факты. Подобно тому, какъ населеніе Переяславскаго княжества въ нкоторыхъ мстахъ своей территоріи непосредственно сталкивалось съ тюркскими поселеніями — торковъ, турпевъ, такъ въ Черниговскомъ княжеств были свои ‘поганые’, такъ называемые черниговскіе коуи, полукочевой народъ, поселенный на южныхъ предлахъ Черниговскаго княжества и служившій какъ бы оплотомъ противъ ‘дикихъ’ половцевъ {Багалй, стр. 289. Tan, Ярославъ Всеволодовичъ Черниговскій прислалъ Игорю, герою Слова о П. И., на помощь боярина своего Ольстина Олексича съ отрядомъ черниговскихъ коуевъ.}. Съ другой стороны, политика нкоторыхъ черниговскихъ князей противъ половцевъ была такова, что возмущала другихъ современныхъ князей. Въ то время, когда Сверская земля борется за равноправность своей княжеской семьи съ Мономаховой, и область Святославичей ослабла въ этой безплодной борьб за Кіевъ, среди Святославичей,— говоритъ г. Голубовскій,— являются князья, которые указываютъ на безполезность этой борьбы, на необходимость усиленія своей области внутреннимъ спокойствіемъ, въ то время, какъ другая половина ихъ продолжаетъ эту борьбу и оканчиваетъ исчезновеніемъ семейства Давидовичей. Первымъ усвоившимъ такой взглядъ на вншнюю политику своей области былъ Святославъ Ольговичъ. Но дйствительнымъ основателемъ политики сверскихъ князей въ отношеніи половцевъ должно считать Олега Гориславича. Никто изъ современныхъ князей не могъ знать лучше его характеръ половцевъ, ихъ нравовъ и обычаевъ, ихъ боевой тактики, ибо никто изъ нихъ не жилъ такъ долго среди кочевниковъ, опираясь на нихъ, какъ на единственную силу противъ своихъ враговъ’ {Назв. соч., стр. 110.}. Видя безполезность походовъ въ глубь степей, Олегъ Святославичъ отказывается принимать въ нихъ участіе съ другими князьями, ведетъ съ половцами только оборонительную войну, но, главнымъ образомъ, старается вступать съ ними въ договоры и въ родство. Онъ женитъ сына своего Святослава на дочери половецкаго ханы Аепы, беретъ къ себ на воспитаніе сына хана Итларя, часто принимаетъ половцевъ къ себ на службу и этимъ вызываетъ негодованіе къ другихъ князьяхъ, особенно въ Мономах {Который и самъ, впрочемъ, иметъ половцевъ у себя на служб и состоитъ въ родств съ ихъ князьями.} и всхъ сочувствовавшихъ ему. Но помимо политическихъ соображеній, и личныя отношенія Олега къ другимъ князьямъ побуждали его опираться на половцевъ и доврять имъ боле, чмъ родственникамъ, которые (главнымъ образомъ, Всеволодъ съ Мономахомъ) лишили его удла. Политики Олега Святославича держались сверскіе князья и въ послдующее время. До 80 годовъ XII вка лтопись не знаетъ ихъ походовъ въ дальнія степи, все ограничивается только мелкими стычками. Они не принимаютъ участія и въ походахъ 1184 и 1185 годовъ, и, только благодаря удали новгородъ-сверскихъ князей, предпринимается знаменитый, хотя неудачный, походъ Игоря Святославича, слдствіемъ котораго было опустошеніе Сверской области. Только въ 1191 г. сверскіе князья собрались съ силами и предприняли новый походъ. Но тутъ Ольговичи поступили очень осторожно: дошли до Оскола и когда узнали, что половцы ожидаютъ ихъ съ превосходными силами, ночью отступили. Вообще эти походы предпринимались только въ періодъ послднихъ 15 лтъ XII столтія, а до тхъ поръ князья держались, главнымъ образомъ, оборонительной системы {Голубовскій, стр. 111—112.}. Благодаря родственнымъ связямъ, половцы стояли къ Ольговичамъ ближе, чмъ къ другимъ русскимъ князьямъ, всегда готовы были оказать имъ помощь и, дйствительно, въ княжихъ междоусобіяхъ половцы большею частью были на сторон Ольговичей {Назв. соч., стр. 178.}…

——

Вышеприведенныя историческія справки объ отношеніяхъ Сверской Руси жъ тюркскимъ кочевникамъ были сдланы нами съ цлью уяснить историческую подкладку, которая могла лежать въ основ эпическихъ сказаній русскаго населенія этихъ областей Россіи. Упорная, продолжительная борьба съ половцами, точно также какъ близкое знакомство со ‘теплыми кочевниками должны были отложиться въ народныхъ сказаніяхъ, и если въ настоящее время о половцахъ уже (почти) не помнятъ наши былины {У Кирши Данилова въ Псн о Скопин упоминается половецкая орда, но уже смшивается со Швеціею (!):

‘Какъ и будетъ почтарь въ Половецкой орд

У честна короля, честнаго Карлуса,

Онъ възжаетъ прямо на королевскій дворъ,

А ко Свицкому королю Карлусу…’ (Киревск., вып. VII, стр. 18).

Въ былинахъ о Саул Леванидович этотъ богатырь детъ, по одному варіанту, въ ‘дальну орду, въ Половецку землю’, гд бьется съ татарами (Киревскій, III, стр. 116 = Кирша Даниловъ).}, то это объясняется лишь тмъ, что эти нкогда страшные враги Руси были смнены другими, боле страшными и могущественными. Грозное татарское нашествіе, безслдно вытснившее половцевъ изъ степей, налегло такимъ тяжкимъ бременемъ на народную фантазію, что старыя преданія о половцахъ перепвались скоро на новый ладъ и ‘собака поганый татаринъ’ также вытснилъ половчанина изъ народной поэзіи макъ изъ степей {См. соображенія А. Н. Веселовскаго: ‘Южно-русск. был.’, III—IX, стр. 372—378.}.

Мы уже видли, что въ сохранившемся въ Никоновскомъ свод отрывк изъ народнаго эпоса переяславскій богатырь Демьянъ Куденевичъ бьется съ половцами. Быть можетъ, и въ Тугарин Зміевич, какъ предполагаютъ нкоторые изслдователи, сохранился въ фантастической ‘краск отголосокъ историческаго половецкаго хана Тугоркана {А. Н. Веселовскій: ‘Южно-русск. был.’, III—XI, стр. 870. Дашкевичъ. ‘Былины объ Алеш Попович’, стр. 22.}. Быть можетъ, южно-русское преданіе о Шелудивомъ Боняк донесло до насъ память о половецкомъ Боняк, также называемомъ ‘шелудивымъ’ лтописью {См. Драгомановъ: ‘Малорусск. народ. пред. и разсказы’, стр. 224 и 225. Голубовскій: назв. соч., стр. 288 и слд.}. Но гораздо доказательне въ вопрос о присутствія ‘половецкихъ’ мотивовъ въ дотатарскихъ сказаніяхъ и псняхъ русскаго населенія служитъ намъ отрывокъ половецкихъ псенъ, по удачному выраженію А. Н. Веселовскаго, ‘еще отзывающихся ароматомъ степи’ {Назв. соч., стр. 372.}, сохранившійся въ Волынской лтописи подъ 1201 годомъ. Этотъ замчательный отрывокъ представляетъ какъ будто фразы и образы, выхваченные въ народныхъ псенъ, о томъ, какъ Владиміръ (Мономахъ) загналъ половецкаго хана Отрока за желзныя врата, какъ по смерти Мономаха брать Отрока, Сырчанъ, послалъ ‘во Обезы’ своего гудца Оря сказать ему о смерти Владиміра, призвать его на Русь и пть ему псни половецкія. Если же это не подйствуетъ, то дать ему понюхать зелья евшана (вроятно, травы родныхъ степей). Понюхавъ этого зелья, Отрокъ заплакалъ я сказалъ: лучше на своей земл лечь костьми, чмъ въ чужой быть славну, и вернулся въ степь {Вспомнимъ головы великановъ ‘съ пивной котелъ’ въ нашихъ былинахъ.}.

Отъ Отрока пснь производила хана Кончака, который рисуется тутъ же въ какихъ-то гиперболическихъ чертахъ, напоминающихъ стиль народныхъ псенъ и автора Слова о полку Игорев. Какъ нкій велишь, врод Идолища поганаго, онъ снесъ Оулу (вычерпалъ?), нося котелъ на плечахъ).

Отголосокъ такихъ же половецкихъ псенъ, несомннно хорошо знакомыхъ сверскому населенію, нужно видть въ выраженіи автора Слово о полку Игорев о готскихъ двахъ, поющихъ на берегу синяго моря про время Бусово и месть Шароканю {Что въ народныхъ ‘старинахъ’ дотатарскаго времени половцы были пріурочиваемы во времени кн. Владиміра, какъ впослдствіи татары, видно изъ любопытнаго извстія, сохранившагося въ рукописной повсти XVI вка: О начальств рускыа земля, въ Румянцов. Сборник, No 308. Здсь (на лист 176) читаемъ: ‘И быша у князя Владимера храбріи вой мнози въ град Киев и начата избивати силы великыя половецкіа подъ городовъ подъ Кіевомъ… У князя Володимера было храбрыхъ богатыровъ много, и начатъ ихъ посылати по всмъ градомъ и странамъ’. См. статью проф. А. И. Соболевскаго: ‘Къ исторіи русскихъ былинъ’ въ Журнал Минист. Народ. Прос. 1889 г., іюль, стр. 17.}.

Подобные отрывки принадлежатъ, такъ сказать, международной поэзія, которая возможна лишь при близкомъ, тсномъ и продолжительномъ общеніи народовъ, облегчаемомъ взаимнымъ пониманіемъ языка.

Дйствительно, знаніе тюркскихъ языковъ должно было быть искони широко распространено въ юго-восточныхъ частяхъ русской территорія, въ теченіе нсколькихъ вковъ сосдившей съ тюрками — хазарами, печенгами, половцами.

Вспомнимъ преданіе о княжескомъ отрок, спасшемъ Кіевъ (въ 968 г), благодаря знанію печенжскаго языка, преданіе о разговор воеводы Претича съ печенжскимъ княземъ, о полиглотт княз Всеволод, о поселеніяхъ тюркскихъ на русской почв, о распространенности смшанныхъ браковъ, о проживаніи плнныхъ русскихъ въ степяхъ и плнныхъ половцовъ на Руси, о постоянныхъ торговыхъ длахъ съ половцами, не прекращавшихся вслдствіе враждебныхъ столкновеній {Голубовскій, стр. 222.}, и т. п. Лучшимъ свидтельствомъ взаимнаго вліянія обихъ народностей служить значительное количество половецкихъ словъ, вошедшихъ въ древне-русскій языкъ, и нкоторыя русскія слова, заимствованныя половцами. Было бы интересно въ культурно-историческомъ и лингвистическомъ отношеніи собрать и анализировать т тюркскія слова, которыя вошли въ русскій языкъ раньше татарскаго нашествія. По такая историко-лингвистическая работа еще не сдлана, и потому позволяемъ себ тутъ же предпринять небольшой экскурсъ въ эту область, съ цлью лингвистическимъ фактомъ еще боле подкрпить мысль о тснйшемъ взаимодйствіи русскихъ и половцевъ, имющую, какъ увидимъ ниже, значеніе для нашей гипотезы, о проникновеніи нкоторыхъ иранскихъ мотивовъ въ нашъ эпосъ чрезъ тюркскую, именно половецкую среду. Кстати разсмотримъ лингвистическія данныя о культур половецкой вообще.

Благодаря изданію такъ называемаго Codex Comanicus графомъ Вууномъ въ 1880 г. и выборк и разбору тюркскаго матеріала, сдланнымъ академикомъ Радловымъ(въ 1887 г.) {Das Trkicshe Sprachmaterial des Codex Comanicus въ Mmoires de l’Acad. Imp. des sciences de St. Pitersb. VII Srie. Tome XXXV, No 6.}, мы имемъ весьма значительный словарный матеріалъ для изученія половецкаго языка. Всхъ словъ въ Codex’ боле 3,000 и многія изъ нихъ даютъ поводъ для историко-культурныхъ заключеній. Просматривая внимательно этотъ матеріалъ, мы видимъ, что въ немъ отражается, съ одной стороны, вліяніе культурныхъ сношеній половцевъ съ Русью, съ другой — такихъ же сношеній съ мусульманскимъ Востокомъ, находившимся подъ сильнымъ вліяніемъ персидской культуры. Кочевники, жившіе въ кибиткахъ въ безлсной степи, должны были заимствовать русскія названія для такихъ предметовъ, которыхъ не было въ ихъ быту. Такъ, они взяли русское названіе для деревянной постройки — избу (въ форм ызба), слова печь (пэц), бревно (бюрэн), смола (самала), церковь (ціркэу) и нкоторыя другія. Но несравненно боле вошло иностранныхъ восточныхъ словъ въ половецкій языкъ. По нашему счету, въ словар акад. Радлова ихъ оназывается боле 150, именно персидско-арабскихъ. Мы раздлимъ ихъ на нсколько рубрикъ, чтобы легче было обозрть, въ какихъ сторонахъ быта выражается культурное вліяніе Ирава. Въ первую категорію можно отнести олова, свидтельствующія о торговыхъ сношеніяхъ половцевъ съ Востокомъ, о знакомств ихъ съ произведеніями персидской промышленности, съ восточными товарами, плодами, овощами, животными, драгоцнными камнями и т. п.

Таковы названія для торга (бавар), цны (бага), денегъ (накт), мнялы (сараф), процентовъ (рэбэ), для восточныхъ плодовъ и растеній: лимонъ (лімон), винная ягода (інджір), огурецъ (кыяр), бобы (ногут), ревень (рауанд), сахаръ (шэкэр), шафранъ (зафран), персикъ (шафталы), рисъ (бірінц), индиго (ніл), миндаль (бадам) и друг., для драгоцнныхъ каннві: изумрудъ (усмурут), яхонтъ (якут), лалъ (лал), бирюза (пэрюзэ), жемчугъ (інцю) и друг., для животныхъ: попугай (тоту), обезьяна (маймун), леопардъ (паланг) и друг., для разныхъ издлій изъ кожи, матерій, металла: сафьянъ (сактыян), поясъ (камар), бархатъ (катыфа), шелковая ткань (насыц), картина (сурат, накш), зурна (суруна), цпь (зінцір). стеклянная фляга (шішэ), корона (тац) и друг., для построекъ и принадлежностей осдлаго быта: городъ (шэр), дворецъ (сарай), крпость (кала), стна (ділар), столъ (суфра), садъ (баг) и друг.

Если эти слова свидтельствуютъ о вншнемъ знакомств половцевъ съ культурой Востока, находившагося вообще подъ сильнйшимъ вліяніемъ Ирана, то рядъ другихъ словъ указываетъ на то, что вліяніе мусульманской цивилизаціи отражалось и на духовной сторон жизни этихъ степняковъ. Такъ, они внесли въ свой обиходъ не мало словъ, выражающихъ понятія отвлеченныя, напримръ, религіозныя, нравственныя и т. под. Сюда относятся: счастье (дэулэт), благодарность (шюкур), помощь (мэдэт), надежда (омют), мудрость (уш), милостыня (садага), привтствіе (салай), терпніе (сабыр), благословеніе (бэрэкэт), вроученіе (ыкрар), постъ (оруц), грхъ (тоба), осужденіе (цурум), законъ (шэріэт) и друг., понятія времени и его дленія: время (уакт, замана), недля (хэфтэ), персидскіе дни недли: напр. Тушэмбі — понедльникъ, сэшэмбі— вторникъ и проч., часъ (сагат), слова относящіяся къ письменности: бумага (кагат), книга (тэфтэр), чернильница (дуат), печать (могер), имена прилагательныя: согласный (кабыл), молчаливый (камуш), нжный (нэзік), напрасный (райган), правый (дюрюст), глупый (сады), лнивый (суст), печальный (пэшмэн), несчастный (бадбакт), жалкій (міскін) и т. под.

Перечисленныя заимствованныя слова, число которыхъ можно было бы значительно умножить, свидтельствуютъ о томъ, на какія стороны половецкаго быта оказывала вліяніе персидско-арабская мусульманская культура. Слдуетъ думать, что половцы были далеко не дикарями, а, напротивъ, весьма способны къ усвоенію нкоторыхъ сторонъ быта и нкоторыхъ понятій боле цивилизованныхъ сосдей. Сравнительная высота половецкой культурности вполн подтверждается и многими другими данными. Они могли себ усвоить нкоторыя черты иранской культуры еще въ Азіи, степяхъ Турана, которыя примыкаютъ къ культурному Ирану. Заткъ, въ періодъ своего наибольшаго могущества половцы владли культурныя мстами — Тмутараканью, Судакомъ, который, по словамъ Ибнъ-эль-Атира, былъ обильнымъ источникомъ ихъ богатства {Голубовскій, стр. 219.}. Къ нимъ проникала проповдь мусульманства отъ болгаръ, христіанства изъ Руси и Западной Европы {Голубовскій, стр. 62, Иловайскій: ‘Исторія Россія’, II, стр. 78.}, быть можетъ, іудаизма отъ остатковъ хазаръ {Плано-Карпини въ числ подданныхъ татаръ указываетъ Кумановъ-Брутаховъ, исповдующихъ іудейскую вру. Голубов., стр. 227.}. Половецкія колна поступаютъ на службу къ грузинскимъ царямъ и къ султанамъ Ховарезма (Хивы) {Голубов., стр. 229 и 230. ‘Въ одежд и обычаяхъ,— говоритъ Д. И. Иловайскій,— главное вліяніе имла на половцевъ… преимущественно гражданственность персидско-мусульманская, ври посредств Ховареама’. Исторія Россіи, ч. II, стр. 78.}. Впослдствіи, посл татарскаго погрома, половцы являются въ Египетъ и пріобртаютъ тамъ большое значеніе, благодаря своимъ воинскимъ и дипломатическимъ способностямъ, даже даютъ свою династію египетскому престолу въ XIV в. О способностяхъ половцевъ говоритъ слдующее свидтельство арабскаго писателя XIV в. Ибнъ-Яхіи: ‘Тюрки Кипчака (половцы) отличаются отъ другихъ тюрковъ своею религіозностью, храбростью, быстротой движеній, красотой фигуры, правильностью чертъ и благородствомъ. Они дали султановъ и эмировъ Египту и составляютъ самую большую часть арміи этой имперіи… Поставленные во глав арміи, облеченные первыми должностями, они показали себя ревностными защитниками ислама’ {Голубовскій, стр. 236.}.

Вс эти данныя о культурныхъ способностяхъ половецкаго народа, въ связи съ фактомъ тсныхъ и продолжительныхъ военныхъ и мирныхъ сношеній половцевъ съ Русью, даютъ намъ основаніе къ предположенію, что въ дотатарскій періодъ преимущественно эти тюрки должны были оказать вліяніе и на русскую эпическую поэзію, какъ ихъ вліяніе мы находимъ въ политической и въ бытовой исторіи Руси. Вліяніе половцевъ было тмъ боле интензивно, что было лишь продолженіемъ вліяній на русскихъ славянъ другихъ тюрковъ — печенговъ и хазаръ. Въ сущности, половцы и печенги ничто иное, какъ разныя колна одного и того же племени. Прежде чмъ явиться въ Европу, наши печенги, торки, половцы кочевали въ среднеазіатскихъ степяхъ и составляли одно цлое. Родство ихъ между собою было извстно на Руси и отразилось въ ихъ генеалогіи, приводимой нашею лтописью. Изъ разсказа Анны Помненъ видно, что дйствительно печенги свободно объяснялись съ половцами {Голубовскій, стр. 68—69.}, а венгерскіе лтописцы вполн отождествляютъ этническія имена: kn (кумане), palcz (половцы) и beseny (печенги) {Wambery: ‘Der Ursprung der Magyaren’, стр. 99.}.

О продолжительныхъ, многовковыхъ сношеніяхъ русскихъ славянъ съ тюрками свидтельствуетъ значительное количество тюркскихъ словъ, которыя существовали въ русскомъ язык въ домонгольскомъ період. Такъ, напримръ, въ такомъ сравнительно небольшомъ памятник, какъ Слово о полку Игорев, мы находимъ тюркскія слова: яруга (jырык) {Archiv f. slav. Philologie, ст. проф. . Корша. IX, 506.} — хоруговь {Ibid., 613.}, япончица (jапунджа) {Ibid., 506.}, жемчугъ {Ibid., 504.}, бусъ {Ibid., 492.}, ортьма {Въ команск. словар артмак — по Радлову — Packsаcke, т.-е. переметная сума. Назв. соч., стр. 4.}, харалужный {Ср. половец. каралык — чернь. Харалужный значить вороненый. См. Аристовъ: ‘Промышленность древней Руси’, стр. 114, примч. 365.}. Тутъ же названіе черниговскіе были находитъ себ объясненіе въ тюрк. bojlu (бойлю) — высокій {См. Arch. f. sl. Ph. IX, стр. 491.}. Къ древнимъ, встрчающимся въ лтописяхъ раньше татарскаго періода тюркскимъ словамъ можно отнести: клобукъ {Ibid., 608.}, можетъ быть, ватага {Если оправдается остроумная поправка . Е. Корша въ Ипат. лт. подъ 1184. Кончакъ… иные же ватагы (въ текст вагаты). См. Arch. IX, р. 669.}, дывъ (въ Сл. о п. Иг.), сравн. персид. слово div, dev, перешедшее чрезъ тюркскую среду, салтанъ (въ Сл. о п. Иг.) — слово арабское, усвоенное персами и тюрками (ср. солтаи въ половецкомъ словар). Быть можетъ, к многія слова, которыя считаются татарскими, еще раньше татаръ приникли въ русскій языкъ, ибо если слово въ письменныхъ памятникахъ появляется въ XIV, XV вв., то это еще не значитъ, чтобъ оно не существовало раньше. Оно просто случайно могло не быть употреблено въ дошедшихъ до насъ памятникахъ письменности. Такое сомнніе можетъ быть высказано относительно очень многихъ русскихъ словъ тюркскаго происхожденія, которыхъ хронологія для насъ не ясна. Можно, напримръ, указать рядъ русскихъ словъ, которыхъ оригиналъ находится въ половецкомъ словар, но нельзя при этомъ утверждать, что эти слова взяты наи у половцевъ, а не у татаръ, таковы: алтынъ (алтын), алмазъ (алмас), арканъ (оркан), казна (казна), казначей (казначи), камышъ (камыш), вьюкъ (юкк), торба (торба, тобра), толмачъ (тылмац), шатеръ (цатыр), чепракъ (цирак), сундукъ (сындык), сычугъ (сюцюк), изъянъ, базаръ, башмакъ, буравъ, булатъ и друг.

——

Посл этихъ экскурсовъ въ область древне русской исторіи мы можетъ уже съ большимъ запасомъ фактическихъ данныхъ вернуться къ нкоторымъ вопросамъ, связаннымъ съ южно-русскимъ эпосомъ и съ русскимъ національнымъ богатыремъ. Мы имемъ въ виду вопросы о мст и времени возникновенія южно-русскаго эпическаго цикла.

Дошедшіе до насъ былинные сюжеты, какъ извстно, довольно разнообразны, и личности, играющія въ нихъ роль, довольно разнохарактерны. Олонецкіе сказители поютъ намъ о борьб богатыря со змемъ (Добрыня, Алеша), разбойниками, чудовищемъ, о состязаніи богатырей въ щегольств (Чурила и Дюкъ), о превращеніяхъ богатыря въ тура, объ освобожденіи богатыря, засаженнаго въ погребъ, хитростью-мудростью его жены (Ставръ), о богатомъ богатыр, прізжающемъ свататься въ Кіевъ за княжескую дочь (Соловей Будиміровичъ), о другомъ богач боярин, поразившемъ Кіевъ своимъ богатствомъ (Дюкъ), о любовныхъ шашняхъ Апраксіи съ Касьяномъ, предводителемъ каликъ, или съ Тугариномъ, о коварномъ поступк Алеши съ Добрыней, о любовныхъ исторіяхъ Чурилы, о сватовств кн. Владиміра и т. п. Но если мы спросимъ себя, что есть самое главное и основное въ нашемъ эпос даже въ настоящее время, то отвтъ можетъ быть одинъ: борьба русскихъ богатырей съ разными врагами Русской земли и преимущественно съ татарами, заслонившими въ эпос другихъ боле раннихъ историческихъ враговъ Россіи. Нашъ эпосъ въ основ свеей былъ искони историческимъ, какъ эпосъ иранскій или греческій, и никакія позднйшія внесенія въ него сюжетовъ фантастическихъ и романическихъ не могутъ затушевать его главный фонъ.

Въ дйствіяхъ главныхъ богатырей его отразилась, хотя часто въ фантастическихъ чертахъ, реальная многовковая борьба Руси съ вншними врагами, главнымъ образомъ, со степью. Въ этомъ согласны между собою наши изслдователи эпоса: Аксаковъ, Буслаевъ, Майковъ, О. Миллеръ, Веселовскій, Ждановъ, Дашкевичъ, Халанскій, Квашнинъ-Самаринъ, Е. Барсовъ и историки: Погодинъ, Костомаровъ, Голубовскій {Наз. соч., стр. 240. См. также: Галаховъ (О. Миллеръ), I, стр. 70, Е. Барсовъ: Вст. Европы 1878 г., кн. XI, стр. 365.} и друг. Если это такъ, то самыя раннія историческія псни о борьб русскихъ богатырей съ разными восточными насильниками и нахвальщиками должны были слагаться не среди всхъ русскихъ племенъ, а среди того населенія, которое, выдвинувшись дальше другихъ на востокъ и югъ къ степи, выдерживало на себ въ домонгольскій періодъ главный натискъ азіатскихъ кочевниковъ. Райономъ сложенія историческихъ псенъ, легшихъ въ основу эпическаго цикла, должна была быть обширная область полянъ и сверянъ — бассейнъ средняго Днпра и его восточныхъ притоковъ.

Какія бы измненія ни пережилъ народный эпосъ въ дальнйшее время, какія бы наслоенія ни отложила на немъ Русь Суздальская и Московская, все же мы считаемъ не подлежащимъ сомннію (вмст съ проф. Ждановымъ), что ‘корни нашихъ былинъ тянутся въ ту именно эпоху кіевской Руси, которая указывается господствующимъ въ былинахъ подборомъ именъ и географическихъ названій’ {Псни о кн. Роман. Ж. М. Н. Пр. 1890 г., апрль, стр. 271.}. Мы не знаемъ, по крайней мр, не считаемъ доказаннымъ, чтобы въ эпос сохранились отголоски времени до Владиміра, напримръ, воспоминаніе о поход Олега на Византію, которое нкоторые изслдователи открываютъ въ былин о Вольг. Но полагаемъ, что въ нкоторыхъ чертахъ эпическаго Владиміра все же можно различить черты историческаго и что въ былинахъ присутствуютъ отголоски нкоторыхъ историческихъ событій XI и XII вковъ, періода, главнымъ образомъ, наполненнаго борьбой Руси съ половцами. Намъ представляется дале вроятнымъ, что образованіе эпическаго цикла съ. центральною фигурой кн. Владиміра могло начаться уже въ XII и начал XIII в. Довольно было пройти столтію или 1 ¹/₂ столтію со смерти Владиміра, чтобы въ народной памяти его личность стала пріобртать эпическія черты, событія его времени окрашиваться поэтическимъ вымысломъ я сказанія о мстныхъ ‘храбрахъ’ (переяславскихъ, черниговскихъ) пріурочиваться къ Кіеву и его князю. Къ воспоминаніямъ о період XI и XII вв. должна относиться значительная роль города Чернигова въ вашемъ эпос, такъ какъ посл татарскаго разгрома и оскуднія населенія въ Черниговскомъ княжеств этотъ городъ уже утрачиваетъ прежнее значеніе въ исторіи {Скоро посл татарскаго погрома Черниговско-Сверская земля утратила политическую самостоятельность. Прежніе центры: Черниговъ и Новгородъ-Сверскъ лишаются значенія. Центръ исторической жизни Сверской земли переходитъ на сверо-востокъ, гд Брянскъ приходитъ на смну Чернигову и Новгородъ-Сверску, такъ какъ образованію прочнаго государственнаго организма на юг препятствовала близость кочевыхъ ордъ татарскихъ и отсутствіе естественныхъ средствъ защита. Багалй, стр. 308.} и въ народной памяти, какъ политическій центръ Сверской земли.

Къ этому періоду относятся вообще слды переяславскаго эпоса, сохранившіеся въ лтописи, и, быть можетъ, отголоски черниговскаго, повидимому, дошедшіе до насъ еще въ современныхъ былинахъ {См. выше, а также О. Миллера — у Галахова, стр. 42—44.}. Въ вид предположенія выставили мы выше, что и главный богатырь нашего эпоса, очищающій путь отъ Чернигова до Кіева (по нкоторымъ былинамъ, отъ Кіева до Чернигова) {См. ст. Н. П: ‘Слды сверно-русскаго былеваго эпоса въ южно-русской народной литератур’ въ Трудахъ Кіев. Дух. Акад. 1878 г., май, стр. 375.}, былъ нкогда произведеніемъ чернигово-сверскихъ эпическихъ сказаній и прикрпленъ къ городу Моровску и Чернигову. Наконецъ, къ тому же періоду должны относиться послдніе исказившіеся до неузнаваемости слды борьбы Руси съ половцами въ нашемъ эпос, указанные нами выше.

Хотя такимъ образомъ отъ дотатарскаго періода нашего эпоса дошли до насъ, какъ и слдовало ожидать, только скудные остатки, но все же мы можемъ уяснить себ приблизительно его главныя и самыя крупныя черты, которыя представляются намъ въ такомъ вид.

Основною чертой въ характеристику этого періода входитъ то, что эпическія сказанія находились въ близкомъ отношеніи къ недавнему историческому прошлому и къ настоящему. Въ нихъ, вроятно, преобладалъ надо всмъ элементъ героическій, подвиги русскихъ ‘Храбровъ’ въ борьб съ восточными врагами, среди которыхъ главную роль играли половцы, смнившіе и затмившіе прежнихъ восточныхъ насильниковъ, какъ впослдствіи сани были смнены татарами. На ряду съ историческими пснями о событіяхъ XII вка жили псни о прежнихъ временахъ, отражавшія событія времени Владиміра, и этотъ князь являлся центромъ всхъ подобныхъ псенъ, причемъ къ нему же, вслдствіе обычнаго въ народ смшенія исторической хронологіи, относились и событія боле поздняго времени {См. интересныя соображенія проф. И. Жданова и его стать: ‘Русская поэзія въ домонгольскую эпоху’ (Кіевск. Университ. Извстія 1879 г.).}. Правильная историческая перспектива нарушалась, какъ и въ дальнйшей эволюціи эпоса, тмъ, что, съ одной стороны, сказанія о мстныхъ ‘храбрахъ’ — черниговскихъ, переяславскихъ — тянули къ кіевскому эпосу, съ другой — тмъ, что на эпическія имена боле древняго періода наслоились сюжеты фантастическіе, сказочные, какъ создавшіеся на русской почв и отражавшіе въ себ прежнія языческія врованія, такъ и чужеземные, восточные, обрусвшіе въ русской сред. Этому послднему элементу мы придаемъ въ развитіи нашего эпоса особенное значеніе, по историческимъ соображеніямъ, приведеннымъ выше. Тснйшая связь восточно-русскаго населенія съ кочевниками имла такія громадныя историческіе послдствія, такъ глубоко отразилась на матеріальной сторон русскаго быта, что было бы абсурдомъ не признавать такого же отраженія ея на духовной сторон русскаго быта и, прежде всего, на памятникахъ народнаго творчества. Не заходя такъ далеко, какъ зашелъ В. В. Стасовъ въ своей теоріи о вліяніи Востока на русскій эпосъ, все же нужно отдать справедливость этому даровитому изслдователю въ томъ, что онъ въ нкоторыхъ чертахъ нашего эпоса значительно уяснилъ это тюркское вліяніе. Недостатокъ методологическихъ пріемовъ, крайнее увлеченіе идеей доказать во что бы то ни стало, что наши былины представляютъ лишь искалченные остовы чужихъ сказаній, что въ нихъ нтъ ничего русскаго, кром нсколькихъ историческихъ и географическихъ именъ,— словомъ, по справедливому выраженію покойнаго О. Миллера, ‘угловатая’ постановка вопроса о заимствованіяхъ въ нашемъ народномъ эпос, все это вызвало въ свое время цлую бурю противъ теоріи г. Стасова и дискредитировало въ глазахъ изслдователей и т прочныя пріобртенія, которыми наука ему обязана. Но въ настоящее время, по прошествіи боле двухъ десятилтій со времени появленія Происхожденія русскихъ былинъ, мы можемъ уже sine ira et studio перечитать трудъ г. Стасова и съ несомннною пользой. Мы, конечно, не согласимся съ нимъ, что вс наши былины плоха скроены по иноземнымъ образцамъ, не будемъ искать этихъ оригиналовъ исключительно на Восток, не будемъ искусственно отрывать нашъ эпосъ отъ русской исторіи, но, именно въ силу ея указаній, признаемъ, вмст съ г. Стасовымъ, что эпическія сказанія сосднихъ съ Русью степняковъ должны были оказать вліяніе на русскій эпосъ.

Спрашивается, въ чемъ слдуетъ видть вліяніе восточное, точне — тюркское, въ нашемъ эпос? Апріорный отвтъ, который можетъ быть данъ на этотъ вопросъ, таковъ: въ томъ же, въ чемъ отразилось это вліяніе на сред, создававшей историческія псни, перешедшія затмъ въ былины, т.е. на населеніи тхъ полосъ Россіи, которыя соприкасались со степью и кочевники. Ведя постоянно войну съ тюркскими наздниками, осдлое земледльческіе населеніе, для достиженія успха въ этой борьб, должно было выработать въ самомъ себ т свойства, которыя давали преимущества кочевымъ наздниканъ, составляли всю ихъ силу — другими словами, пшее, не привыкшее къ коню населеніе должно было научиться владть конемъ, сжиться съ нимъ, какъ степнякъ-наздникъ, и усвоить вообще т военныя качества, которыя были необходимы для успшной защиты родной земли on непріятельскихъ набговъ. Мы знаемъ изъ исторіи, что славяне вообще были хорошіе воины, какъ пхотинцы и отчасти какъ моряки, но какъ наздники, конечно, уступали прирожденнымъ наздникамъ-степнякамъ {См. Аристова: ‘Промышленность древней Руси’, стр. 42. Замтимъ, что въ былинахъ еще сохранились слды того, что нкогда на Руси высоко цнились татарскіе степные кони. Такъ, Михайло Назарянинъ приводитъ князю Владиміру въ подарокъ ‘добрыхъ’ коней татарскихъ. Кирев., IV, 96, 99. Нердко князь посылаетъ богатырей закупать коней и сдла, наприм., Кирев., II, стр. 93.}. Наши князья поэтому въ своихъ ополченіяхъ имли конницу изъ степныхъ народовъ, сознавая ихъ преимущество, какъ кавалеристовъ. Отсюда понятно, что отличныя кавалерійскія качества какихъ-нибудь печенговъ или половцевъ были идеаломъ, котораго стремились достигнуть русскіе наздники и что умнье въ совершенств владть конемъ, какъ орудіе’ на войн, высоко цнилось и князьями, и всмъ населеніемъ, которому приходилось отражать половецкіе набги и преслдовать хищниковъ въ степи. Дйствительно, исторія показала, что только тогда удалось Росси окончательно подчинить себ степныхъ наздниковъ, когда въ русскою населеніи выработался типъ козака, такого же лихаго наздника, какъ т степные наздники, съ которыми ему приходилось имть дло. Если, такимъ образомъ, ‘степняки’ были нашими учителями въ кавалерійскомъ дл, то естественно, что въ памятникахъ той поры, когда производилось это ученье, въ народной поэзіи XII—XIII вковъ мы должны встртятъ его слды, какъ отраженіе самой жизни. Дйствительно, въ нашемъ эпос мы находимъ т же черты, что въ эпическихъ псняхъ тюркскихъ степняковъ: наши богатыри почти живутъ въ степи, въ чистомъ пол, спять въ шатрахъ, не разстаются въ конемъ, употребляютъ въ обращеніи съ нимъ т же пріемы, какъ степняки, почти копируя ихъ, какъ показалъ это В. В. Стасовъ, вооружены восточнымъ оружіемъ, вносятъ восточныя черты въ расправу съ врагами (взрзываніе груди и выниманіе сердца съ печенью) {Такъ, богатыри алтайцевъ вырываютъ обыкновенно сердце у убитыхъ враговъ. См. В. Вербицкій: ‘Сказка у алтайск. инородцевъ’ въ Томск. Губерн. Вдом. 1883 г. No 14, стр. 288. Богатырь Алактай, встртившись съ Ельбегенимъ и сразивъ его, истунаетъ на него и вырываетъ изъ груди сердце. Тамъ же, No 15, стр. 316. Взрзываніе груди въ персидскомъ эпос см. въ Шахнамэ. Mohl. I, стр. 372 и 428,} и т. п. Словомъ, при изученіи эпическихъ произведеній степныхъ кочевниковъ, напримръ, тюркскихъ сказаній обширнаго сборника Радлова, изслдователь найдетъ цлый рядъ бросающихся въ глаза аналогій между ними и нашимъ эпосомъ во всхъ тхъ чертахъ, которыя относятся къ коню и всему связанному съ нимъ. Эти аналогіи, не оставляющія никакого сомннія въ томъ, гд источникъ, оригиналъ, а гд заимствованіе, подражаніе, были въ достаточномъ количеств приведены В. В. Стасовымъ и намъ остается лишь ихъ напомнить. ‘Все, касающееся коня,— говоритъ этотъ изслдователь, — играетъ (въ нашемъ эпос) точь-въ-точь такую же важную, первенствующую роль, какъ въ поэмахъ и псняхъ монголовъ, калмыковъ и разныхъ сибирско-тюркскихъ народовъ. Нигд мы не найдемъ, наприм., такихъ частыхъ и многочисленныхъ подробностей о сдланіи, разсдланіи, кормленіи коня, уход за нимъ, какъ въ псняхъ и поэмахъ кочевыхъ народовъ, и эти самыя подробности перешли къ намъ, уцлли, можно сказать, съ буквальною точностью. Нашихъ богатырскихъ коней, чтобъ они стали дйствительно богатырскими, кормятъ пшеномъ блояровымъ, поятъ сытою медвяной или студеною водой и выкатываютъ въ три ночи (зари) въ трехъ росахъ. Это самое мы находимъ ежеминутно въ разсказахъ тюркскихъ и вообще номадныхъ племенъ, и особенно часто, наприм., въ поэмахъ и псняхъ киргизскихъ: тутъ разсказывается, какъ коня кормятъ пшеницей, поятъ студеною водой, а передъ каждымъ какимъ-нибудь особеннымъ подвигомъ конь просить своего господина снять съ него сдло, чепракъ и узду, и дать ему выкататься въ трав, и отъ этого онъ становится свжъ и могучъ, забываетъ всю усталость и понесенные труды, иногда раны… Про сдланіе коня наши былины всегда тщательно разсказываютъ, что богатырь беретъ узду тесмянную, подъ сделышко черкасское полагаетъ потничекъ шелновенькій, потнички на потнички, сверху войлочекъ, а сделышко кованное, обсажено камешкомъ самоцвтнымъ, обволоченнымъ, потомъ подтягиваетъ 12 тугихъ подпругъ, а 13 ю кладетъ для крпости, подпруги были шелковыя, пряжки у сдла красна золота, шпеньки у подпругъ все булатные, стремена желза булатнаго же, ‘шелкъ не рвется’ булатъ не трется, красно золото не ржаветъ’. За конемъ своимъ наши богатыри, хозяева ихъ, сами ходятъ, сами кормятъ его и поятъ, сами осдлываютъ и взнуздываютъ, сами разсдлываютъ и разнуздываютъ, вообще сами постоянно о немъ заботятся. Точно такія же описанія находимъ въ поэмахъ и псняхъ монгольскихъ, калмыцкихъ, тюркско-сибирскихъ и киргизскихъ’ (слдуютъ примры, изъ которыхъ отмтимъ, что у восточныхъ степняковъ черты этого культа коня еще рельефне, подробности многочисленне и богаче) {Огромное значеніе коня выражается въ сказаніяхъ минусинскихъ татаръ, напримръ, въ томъ, что богатырь нердко получаетъ имя въ связи съ именемъ коня: ‘чубарый богатырь на чубаромъ кон’ и т. п. См. Титова: ‘Богатырскія поэмы минусин. татаръ’. 1866 г., стр. 5.}. Наприм., въ, Джангаріад богатырь князь Хонгоръ слдующимъ образомъ самъ сдлаетъ своего сраго коня: ‘На спину ему онъ положилъ золотую полсть, а на нее сдло, украшенное серебромъ. Сдло онъ подтянулъ 12-ю блыми ремнями, а каждый ремень застегнулъ 20-ю мдными пряжками, 33 ремня съ золочеными бляхш окружали грудь коня, 66 — его хвостъ, стремена были блой мди’. Одинъ богатырь кызыльцевъ, сдлавъ своего коня, ‘положилъ нахвостникъ, снизу крпко подтянулъ 9 подпругъ и въ 12-ти мстахъ закрпилъ ихъ правками’. Подобныхъ же примровъ изъ псенъ сибирско-тюркскихъ народовъ можно было бы привести множество {Отмтимъ кстати слдующее сходство въ описаніи скачки коня въ нашихъ былинахъ и въ тюркскихъ сказаніяхъ. Наши кони скачутъ ‘выше лса стоячаго, чуть пониже облака ходячаго’, а въ алтайскихъ сказкахъ говорится, что богатырскій несется ‘ниже облака благо, выше облава синяго’. См. статью В. Вербицкаго: ‘Сказка у алтайскихъ инородцевъ’ въ Томск. Губерн. Вдом. 1882 г., No 45, стр. 903. Въ сказаніяхъ минусинскихъ татаръ такъ описывается бгъ коня: ‘конь скакалъ — земля тряслась, море колыхалось, большія горы перескакивалъ, а малыя хвостомъ застилалъ’. См. Титовъ: ‘Богатырскія поэмы минусинскихъ татаръ’. 1856 г., стр. 54.}.

Другая особенность, сюда же относящаяся, это — заботливость богатыря о кон, оставляемомъ на двор, пока самъ богатырь входитъ въ жилище, свое или чужое. Русскіе богатыри, прізжая куда-нибудь, сходятъ съ коня и обыкновенно тотчасъ же привязываютъ его къ золотому или серебряному кольцу особаго столба, для того назначеннаго. Это самое мы находимъ въ псняхъ и поэмахъ монгольскихъ, калмыцкихъ, киргизскихъ и сибирско-татарскихъ… Здсь уже не то, что иногда, какъ въ русскихъ былинахъ, а непремнно всегда въ разсказ о прізд богатыря тщательно упомянуто, что богатырь слзъ съ коня и привязалъ его къ золотому или серебряному столбу. Такой подробности, столь важной для кочевыхъ народовъ, любящихъ коня едва ли не столько, сколько свое семейство, изъ разсказы и псни никогда уже не пропустятъ.

Въ нашихъ былинахъ богатырь бранитъ обыкновенно своего коня въ такихъ выраженіяхъ: ‘А ты, волчья сыть, травяной мшокъ!’ Въ поэмахъ сибирско-тюркскихъ народовъ богатырь обыкновенно бранитъ своего коня такъ: ‘Ахъ ты, снаружи кожа, внутри навозъ!’ Кром нашихъ былинъ и поэмъ и псенъ номадныхъ народовъ, кажется, наврядъ ли у кого еще встрчаются подобныя бранныя слова богатыря къ его коню {Встникъ Европы 1868 г., іюнь, стр. 657—659.}. Затмъ В. В. Стасовъ указываетъ на сходство тюркскихъ псенъ съ былинами въ подробностяхъ о плети, о частомъ ея упоминаніи, пріемахъ ея употребленія и т. п. ‘Нигд нтъ такого, можно сказать, ежеминутнаго расхода на плети, какъ въ поэмахъ и псняхъ монгольскихъ, калмыцкихъ, киргизскихъ, алтайскихъ и другихъ сибирско-тюркскихъ: здсь плеть упоминается едва ли не на каждой страниц разнообразнйшихъ разсказовъ. Ни разу не позабыто сказать, какъ богатырь ударилъ кои ‘по крутымъ бедрамъ’, чтобъ заставить его хать или скакать куда тотъ не хочетъ, а иногда даже и отговариваетъ’.

Приведя изъ восточныхъ псенъ примры того, какъ кони сами совтуютъ богатырю такъ или иначе ударить ихъ для зды или скачка, какъ богатыри бьютъ ихъ ‘промежду ушей’, какъ плетью наносятъ удары врагу и т. п., авторъ продолжаетъ: ‘у насъ эти мелкія и частыя подробности о плети столько же разнообразны и столь же тщательно упоминаются, какъ въ поэмахъ и псняхъ номадныхъ народовъ. Тамъ плети въ 8 и 9 хвостовъ, у насъ троесучныя и въ 7 хвостовъ, и точно такъ же, какъ тамъ, ни одинъ ударъ плети не скрытъ отъ насъ: каждый разсказанъ, каждый сосчитанъ. Для былины удары плети богатыремъ ‘по крутымъ бедрамъ’ его коня (это слово въ слово выраженіе монгольскихъ и тюркскихъ поэмъ и псенъ) столько же, повидимому, интересны, сколько удары его копья или меча по шлемамъ и кольчугамъ враговъ, и они такъ часто поминаются, что приводить примры изъ былинъ ршительно трудно. Добрынина мать, отпуская сына на подвиги, даетъ ему при прощаніи плеть и учитъ: ‘бей бурка промежу уши {Ср. также Гильферд., столб. 34.}, бей по промежу ноги, и станетъ онъ поскакивать’ и т. д. Но, кром коня, плеть служитъ богатырю русскихъ былинъ точь-въ-точь на то же самое, на что богатырямъ монгольскихъ, калмыцкихъ, киргизскихъ и другихъ сибирско-тюркскихъ поэмъ и псенъ: плетью бьютъ и враговъ своихъ, богатырей и богатыршъ, и князя Владиміра, и его гостей, и женщинъ, и существъ сверхъестественныхъ, чудовищъ {Примры употребленія плети, какъ оружія, алтайскими богатырями см. въ стать В. Вербицкаго: ‘Сказка у алтайскихъ инородцевъ’. Томскія Губер. Вдом. 1888 г., No 14, стр. 289.}. Очень примчательно при этомъ, что у насъ даже уцлли цифры тюркскихъ народовъ, и ихъ плети изъ 90 шкуръ превратилась у насъ въ шалыги и шелепуги (плети) въ 90 пудъ’ {Тамъ же, стр. 660-662.}.

Въ программу нашего изслдованія не входитъ измреніе и оцнка всего объема тюркскаго вліянія, отразившагося на нашемъ эпос. Поэтому мы не будемъ останавливаться на другихъ чертахъ восточной эпики, указываемыхъ въ немъ В. В. Стасовымъ {Таковы, наприм., тавлеи, соотвтствующія восточной игр карды, камни самоцвтные, бурзы-мурзы, куяки, отсутствіе щитовъ и др. См. Встникъ Европы 1868 г., г. VI, стр. 663, т. VII, стр. 303, 306, 308 и др. Эти параллели можно еще восполнить слдующими: какъ въ вашихъ былинахъ нердко вороны приносятъ богатырю всти въ пол, такъ и въ сказаніяхъ минусинскихъ татаръ (см. Титова назв. сочин., стр. 48), какъ въ нашихъ былинахъ извстія посылаются записками со стрлами, такъ въ сказкахъ алтайскихъ богатыри обыкновенно даютъ о себ извстіе стрлами съ письмами (см. В. Вербицкій: ‘Сказка у алтайскихъ инородцевъ’ въ Томск. Губернск. Вдом. 1882 г., No 44, стр. 873, 1888 г., No 16, стр. 816.}, и ограничимся лишь приведенными выше соотношеніями между былинами и тюркскими пснями въ ‘культ’ коня. Понятно, что, перенявъ у степняковъ умнье владть конемъ и стараясь достигнуть наздническихъ качествъ своихъ учителей, русскіе усвоили себ и отношенія степняка къ коню и внесли въ свою поэзію степные мотивы, связанные съ нимъ. Такое вліяніе степныхъ эпическихъ мотивовъ, которое можно вполн констатировать, кажется намъ боле важнымъ, чмъ внесеніе въ нашъ вносъ того или другого смазочнаго восточнаго сюжета. Оно придаетъ нашему эпосу до нкоторой степени тотъ же ‘степной’ характеръ, тотъ же ‘ароматъ степи’, которымъ проникнутъ сверо-кавказскій нартскій эпосъ и эпическія псни азіатскихъ кочевниковъ, и отличаетъ до нкоторой степени наши былины отъ рыцарскаго эпоса Западной Европы.

Нтъ сомннія, что изъ степи донеслось до русскаго населенія и та названіе, подъ которымъ до сихъ поръ извстны въ былинахъ русскіе и басурманскіе силачи и храбрецы,— названіе ‘богатырь’. Восточное, монгольско-тюркское происхожденіе этого имени вполн доказано, такъ что останавливаться доле на этомъ вопрос нтъ надобности {По мннію оріенталистовъ, монгольское слово багатур, означающее храбреца, молодца, перешло въ тюркс. джагатайск. багадур и далеко распространилось на западъ среди русскаго и инородческаго населеніи, срав. наше богатырь, польск. bohater, венгерск.— баатур, чувашск.— паттыр, оадерь, черемксск.— патыр, паттир, вотяцк.— бадыр, литовск. (съ русск.) — bagotirue (богачъ), осетив.— бацатар и (съ перестановкой) цабатар, алтайск.— пааттыр, мааттар, киргиз.— батыр и друг. Первое лтописное упоминаніе татарскихъ богатырей находимъ подъ 1240 годомъ въ описаніи нашествія Батыя на Кіевъ (Бдяй богатуръ и Бурувдай багатырь — Ипат., стр. 522). Названіе это является почетнымъ прозвищемъ и титуломъ у монголовъ и тюрковъ (Quatrem&egrave,re-Hist. des Mong, I, 808). Титулъ ‘богатыря’ упоминается подъ 1240 г., какъ нчто извстное, такъ что, вроятно, былъ знакомъ русскому населенію, чрезъ половцевъ, раньше перваго появленія татаръ. См. Дашкевича: ‘Былины объ Алеш Попович’, стр. 14 (со ссылкой на Куманскій словарь, въ которомъ bahatur значитъ potens).}. Интересне вопросъ объ употребленіи этого имени въ нашихъ былинахъ, такъ какъ оно не вполн согласуется съ нашею привычкой называть богатырями вообще дйствующія въ былинахъ лица и говорить не только о кіевскихъ, мои о новгородскихъ богатыряхъ, которыхъ, въ сущности, нтъ. Восточное слово нкогда выражало и сложившееся на восток, въ степи, представленіе: оно обозначало степнаго удальца, непремнно наздника на лихомъ кон, прозжающаго огромныя степныя пространства, человка, сроднившагося съ конемъ и всми условіями степной жизни. Между такими наздниками этимъ почетнымъ титуломъ пользовались т, которые отличались неутомимостью, выносливостью, силой и храбростью, составляли гордость дружины какого-нибудь хана и посылались имъ на самыя трудныя и смлыя предпріятія. Съ этими признаками понятіе о богатыр вмст со словомъ перешло и къ тому русскому населенію, которое ближе звала степь и тюркскихъ богатырей. Можно думать, что съ тми же признаками слово богатырь вошло и въ русскіе народные разсказы о подвигахъ русскихъ удальцовъ или ‘храбровъ’. Дйствительно, оно прилагается къ такимъ личностямъ нашего эпоса, которыя напоминаютъ тюркскихъ багатуровъ и проводятъ, подобно имъ, жизнь либо въ чистомъ под, совершая подвиги и живя въ шатрахъ, либо временно при княжескомъ двор, составляя лучшее украшеніе его дружины. Если мы просмотримъ въ былинахъ рядъ тхъ лицъ, которыхъ чаще всего называютъ богатырями, то увидимъ, что всмъ имъ приписываются либо похожденія въ чистомъ пол, либо служба князю Владиміру — исполненіе его порученій, либо и то, и другое вмст. Такъ, богатырями называются, кром Ильи Муромца, Добрыня, Алеша, Потокъ Михайловичъ, Дунай Ивановичъ, Данило Игнатьевичъ, Иванъ Годиновичъ, Сухмантій Одихмантьевичъ, Екимъ Ивановичъ, Ермакъ, Михайло Казарянинъ, Василій Казиміровичъ, Никита Залшанинъ,— и вс они подходятъ либо по подвигамъ въ чистомъ пол, либо по служб князю Владиміру подъ выше перечисленные признаки. Богатырями дале называются: Святогоръ-Самсонъ, также здящій въ пол чистомъ, Волый, предпринимающій походъ противъ Турецъ Сантала, и нкоторые представители басурманской силы: Тугаринъ {Кирев., т. IV, стр. 84.}, Идолище {См. Барсовъ: ‘Богатырское слово’, стр. 18.}, Жидовинъ. Но, очевидно, подъ категорію богатырей не подводятся сказителями былинъ такія личности, которыя не совершаютъ подвиговъ въ борьб съ басурманами и разными чудищами и не состоятъ на служб у князя, таковы: прізжій женихъ Соловей Будиніровичъ, прізжій богачъ-бояринъ Дюкъ Степановичъ, прізжій франтъ и ловеласъ Чурило Пленковичъ, черниговскій глупый бояринъ,— мужъ умной жены,— Ставръ Годиновичъ, городской кіевскій удалецъ Іотенъ Блудовичъ и т. п. Отъ нихъ отдаетъ городскою жизнью, какъ отъ богатырей — чистомъ полемъ и шатрами блополотняныии. Понятно, что типъ богатыря йогъ сложиться въ эпос русскаго населенія, близкаго къ степямъ и выработавшаго и въ своей сред типъ, сходный съ тюркскимъ лихимъ наздникомъ. Но онъ не могъ развиться въ тхъ мстахъ Россіи, гд не было для него подходящихъ условій, напримръ, въ Новгород. Дйствительно, новгородскій эпосъ не зналъ богатырей и даже это имя не встрчалось въ новгородскихъ старкнахъ. Базадось бы, что новгородскій герой Василій Буслаевъ, силачъ и буянъ, предпринимающій на кон поздку въ Іерусалимъ, йогъ бы быть названъ богатыремъ, тмъ боле, что такое обобщеніе названія весьма возможно въ устахъ сказителей, которые равно поютъ и кіевскія, и новгородскія старины и нердко переносятъ детали изъ одного цикла въ другой. Однако, мы просмотрли вс былины о Василіи Буслаев (до 20) въ. нашихъ сборникахъ и только въ одной онъ по обмолвк названъ богатыремъ. Обмолвка совершенно ясна: былина эта была записана отъ крестьянина Никифора Прохорова (Пудожскаго узда, Бупецкой волости) два раза, Рыбниковымъ и Гильфердингомъ. Первому Прохоровъ сказалъ стихъ такъ:

‘Ото сну Василій пробуждается,

Да на улицу какъ самъ онъ помотается…’ *).

*) Рыбн., т. I, стр. 355.

Сказывая т же стихи Гильфердингу, Прохоровъ некстати замнилъ имя Василія словомъ богатырь:

‘Какъ тутъ ото сну богатырь пробуждается,

На улицу самъ онъ помотается’ *).

*) Гильферд., столб. 292.

И такъ, фактически въ новгородскомъ эпос богатырей нтъ, такъ какъ этотъ типъ степнаго наздника былъ незнакомъ новгородскимъ купцамъ и повольникамъ. Олонецкіе сказители внесли въ новгородскія былины изъ ‘богатырскаго’ эпоса эпитетъ ‘богатырскій’ {Наприм., сердце богатырское. Гильфирд., 30, 54, 286, сила богатирская, No 284, плеча богатырскія, No 103.} (сердце, сила, плеча), вставили обычный въ кіевскихъ былинахъ стихъ про пиръ у князя (въ данномъ случа новгородскаго) ‘на многихъ князей, бояръ, могучихъ богатырей’ {Наприм., Рыбн. I, стр. 388, или III, стр. 285, гд у мужиковъ новгородскихъ идетъ пиръ на многихъ князей, бояръ, русскихъ могучихъ богатырей.}, но не перенесли на представителя новгородской вольницы Ваську Буслаева южно-русскаго эпитета ‘богатырь’, хотя этотъ удалецъ иметъ дружину ‘хоробрую’, какъ Вольга, и расправляется осью желзной съ новгородскими мужиками не хуже, чмъ Илья Муромецъ съ татарами {Наприм., Рыбн. I, стр. 855: ‘Какъ началъ (Василій) мужиковъ охаживать: куда махнетъ, туда улица, перемахнетъ — переулочекъ’.}.

Такимъ образомъ, богатырскій эпосъ въ собственномъ смысл, т.-е. такой, въ которомъ дйствующія лица назывались богатырями и напоминало образомъ жизни тюркскихъ багатуровъ, долженъ былъ сложиться на окраинахъ, у населенія, въ теченіе многихъ вковъ бившагося на форпостахъ Руси со степняками. Здсь сама жизнь вырабатывала въ русскомъ населеніи такіе типы, къ которымъ подходило тюркское названіе богатырей, здсь ограждалась Русь заставами ‘богатырскими’ отъ набговъ, здсь должны были русскіе ‘храбры’ ‘поляковать’ въ чистомъ пол, преслдуя тюркскихъ наздниковъ. И отсюда имя богатыря распространилось вмст съ пснями повсюду на Руси и смнило въ псняхъ боле ранняго періода древнее славянское названіе храбра и норманское витязя, такъ что богатыремъ сталъ зваться и Добрыня Никитичъ, наслдованный эпосомъ еще отъ временъ Владиміра Святаго, и вообще вс личности, которымъ приписывались подвиги силы и храбрости. Съ теченіемъ вковъ тюркское слово богатырь обрусло окончательно, такъ же, какъ, напримръ, германское слово князь, и проникло всюду, гд слышалась русская рчь. Оно равно прилагалось и къ героямъ историческихъ псенъ, и къ идеальнымъ эпическимъ личностямъ, воспринявшимъ историческую окраску (врод Ильи Муромца), и къ героямъ фантастическихъ сказокъ. Но остатки новгородскаго эпоса показываютъ, что въ ‘старинахъ’ русскаго населенія, удаленнаго отъ степи, дйствующія лица не назывались богатырями и не соотвтствовали своими признаками этому типу, сложившемуся исторически, какъ результатъ многовковаго сосдства и борьбы осдлаго населенія съ кочевниками.

Такимъ образомъ, въ нашемъ эпос чувствуется соприкосновеніе эпики осдлаго населенія съ эпикой кочевниковъ,— соприкосновеніе, вполн соотвтствующее географическимъ и историческимъ условіямъ, среди которыхъ онъ развивался.

Если роль тюркскихъ кочевниковъ, особенно половцевъ, а, затмъ татаръ, во внесеніи въ нашъ эпосъ восточныхъ сказочныхъ сюжетовъ, своихъ или чужихъ, и не можетъ быть констатирована такъ же наглядно и осязательно, какъ ихъ вліяніе на нкоторые эпическіе пріемы и loci communes, то все же есть достаточное основаніе предполагать, что чрезъ тюркскую среду могли заходить въ нашъ эпосъ наиболе популярные восточные сюжеты, напримръ, эпизоды изъ Рустеміады. Мы знаемъ, что половецкій языкъ и половецкія псни были въ ходу на Руси въ XII—XIII в. Что же мудренаго, если половцы, проникнутые, судя по даннымъ языка, вліяніемъ персидской культуры, заимствовали нкоторые сюжеты изъ популярнйшаго на всемъ Восток иранскаго эпоса, придали имъ свою, степную окраску и затмъ передали ихъ дале на сверъ и западъ своимъ русскимъ сосдямъ? Такую передачу мы предположили въ нкоторыхъ сюжетахъ, связанныхъ у насъ съ именемъ Ильи, напримръ, сюжеты о бо отца съ сыномъ, о первой поздк Ильи къ князю Владиміру и нкоторые другіе, и даже, хотя съ большимъ рискомъ, выдвинули гипотезу, не вошла ли и сама идеальная личность ‘стараго козака’ въ нашъ эпосъ съ Востока, чрезъ тюркскую среду, валъ перелицовка иранскаго Рустема? Вспомнимъ вс приведенныя выше многочисленныя аналогіи въ обоихъ типахъ, неисторическое происхожденіе Ильи, ставящее его особнякомъ отъ многихъ другихъ богатырей, носящихъ историческія имена, ближайшее отношеніе Ильи къ степи и къ борьб съ восточными насильниками, неуживчивость его съ древнею центральною фигурой эпоса, съ княземъ Владиміромъ, вспомнимъ дале перенесеніе несммпатическихъ свойствъ восточнаго сказочнаго царя или хана на кіевскаго князя, и, быть можетъ, эта гипотеза не покажется слишкомъ произвольна. Конечно, возраженіемъ противъ нея не можетъ быть выставлено то, что Илья Муромецъ есть вполн національный богатырь, историческій идеалъ русскаго народа. Всякій, кто нсколько знакомъ съ исторіей культуры, хорошо знаетъ, что многое, признаваемое національнымъ, вовсе не предполагаетъ туземности своего происхожденія или изобртенія, что народъ, подобно древне-русскимъ князьямъ, говоритъ: ‘се мое и се мое же’, если чужое стало для него роднымъ, и что, по справедливому замчанію акад. Веселовскаго, народный эпосъ всякаго историческаго народа по необходимости международный’ {Южно-русскія былины, XI, стр. 401.}.

Однако же, стоять за нашу гипотезу мы не станемъ, не отдавая ей преимущества передъ другой, что на русскаго туземнаго богатыря лишь налегли нкоторыя, указанныя выше, черты иранскаго Рустена, и предоставляя дальнйшимъ изслдованіямъ ршить, которая изъ обихъ гипотезъ удовлетворительне. Теперь же снова возвращаемся къ Иль и остановимся на его весьма частомъ названіи ‘стараго козака’.

Чтобы дать себ отчетъ, насколько распространено въ былинахъ это названіе сравнительно съ другими (богатырь, удалой добрый молодецъ, государь нашъ батюшка, сынъ Ивановичъ), мы сосчитали вс упоминанія Ильи во всхъ сборникахъ и получили слдующія цифры: изъ 201 былины Илья называется козакомъ въ 132 и другими эпитетами въ 69, т.-е. Илья почти вдвое чаще называется козакомъ, чмъ иначе. Эпитетъ козака сопровождаетъ его имя въ огромномъ большинств былинъ сверныхъ — олонецкихъ, архангельскихъ (въ 113 изъ 132), слдовательно, въ былинахъ такихъ мстностей Россіи, которыя не знали никогда козачества. Изъ 14 былинъ симбирскихъ и саратовскихъ лишь въ половин (7) Илья называется казакомъ, въ другой же половин носитъ другіе эпитеты. Спрашивается теперь, когда, въ какой періодъ нашего эпоса прикрпился къ Иль эпитетъ стараго козака?

По представленію покойнаго О. Миллера, нужно думать, что сначала Илья былъ муромскимъ крестьяниномъ, а затмъ сталъ козакомъ. ‘Когда съ теченіемъ времени,— говоритъ онъ,— подъ вліяніемъ козацкой великорусской среды, въ завдываніе которой поступилъ нашъ эпосъ, муромскій богатырь получилъ прозваніе ‘стараго козака’, то, при безсословности этой среды, ничто не помшало ему сохранить и тутъ свое значеніе главы богатырской дружины, т.-е., по козацкой терминологіи, ея атамана’ {Галаховъ, I, стр. 72.}. Упомянувъ о наслоеніяхъ, отложившихся въ нашемъ эпос, тотъ же изслдователь говоритъ: ‘Но вс эти наслоенія налегли, такъ сказать, не густо, а если отпечатокъ поры по-татарской и сказался со значительною силой, то разв въ томъ, что налегло на основное ядро былеваго эпоса со времени перехода его, такъ сказать, къ гулящей, стремившейся на окраины части населенія Московской Руси, той части, которая на оффиціальномъ ея язык называлась даже воровскою. Недаромъ первенствующій богатырь величается старымъ козакомъ, а какъ глава богатырской дружины — атаманомъ. По всей вроятности, занимающія довольно видное мсто въ былинахъ голи кабацкія, защитникомъ которыхъ выступаетъ любимый богатырь народный, прямо выражаютъ собою голытьбу-вольницу, постоянно отливавшую отъ Московщины на Волгу, на Донъ, на Уралъ и, наконецъ, махнувшую въ Сибирь, съ Ермакомъ, который не даромъ же замшался въ богатырскій эпосъ, сдлавшись въ немъ изъ младшаго (со времени своего поступленія въ его герои) молоденькимъ богатыремъ (двнадцатилткомъ), а при этомъ и племянникомъ все того же безсмннаго Владиміра стольно-кіевскаго. Отпечатокъ козацкой великорусской вольницы такъ очевиденъ въ былинахъ, что нкоторые имъ и объясняютъ тотъ независимый духъ былеваго нашего эпоса, который у другихъ объясняется, главнымъ образомъ, первоначальною принадлежностью его Руси Кіевской съ ея, такъ ярко отразившеюся и въ лтописи, вчевою жизнью’ {Галаховъ, стр. 28.}.

Дйствительно, можно вполн согласиться съ покойнымъ изслдователемъ въ томъ, что отпечатокъ великорусской вольницы и козатчины по-татарскаго періода очевиденъ въ нашемъ эпос. Но вопросъ можетъ быть относительно хронологіи типа стараго козака Ильи Муромца. Сложилось ли представленіе о немъ, какъ о козак, и получилъ онъ имя козака только уже въ московскомъ період, какъ наслоеніе XV, XVI вковъ, или и типъ, и имя восходятъ въ боле древній періодъ? Другими словами, былъ ли крестьянскій сынъ изъ Муромской области лишь впослдствіи возведенъ въ козаки, когда нашъ эпосъ, по выраженію О. Миллера, поступилъ въ завдываніе великорусской козацкой среды? Чтобы отвтить на эти вопросы, не лишне навести нкоторыя историческій справки о происхожденіи того класса русскаго населенія, который усвоилъ себ восточное названіе козаковъ.

Козаки являются, несомннно, продуктомъ многовковаго столкновенія осдлаго русскаго населенія со степными кочевниками на окраинахъ Руси. Козаки — это земледльцы-воины, которые, находясь въ постоянномъ сосдств съ кочевниками, должны были соединять, въ силу историческихъ обстоятельствъ, свои мирныя занятія земледліемъ съ военнымъ дломъ, организовать свою жизнь такъ, чтобы всегда быть готовыми смнить соху на оружіе и на кон отражать нападенія степняковъ и преслдовать ихъ жъ степи.

Вся исторія нашихъ окраинныхъ областей уже съ древнйшихъ временъ вела къ тому, чтобы типъ козака выработался весьма рано. Если наши лтописи, вообще мало знающія о судьбахъ восточнаго окраиннаго населенія Руси, не уловили послдовательнаго, вковаго образованія этого типа, если извстія о козакахъ всплываютъ въ нихъ весьма поздно — въ конц XV и начал XVI в. {См. Голубовскій, стр. 209.}, то, конечно, нельзя допустить, что козачество сложилось только къ этому времени. И дйствительно, наши историки склонны возводить генезисъ позднйшихъ козаковъ еще къ дотатарскому періоду. Они представляютъ его себ какъ слдствіе того историческаго явленія, что русское (сверянское) населеніе, еще въ хазарскій періодъ колонизировавшее Донъ, Донецъ и отчасти побережье Азовскаго моря, должно было при наводненіи степи половцами постепенно отступать въ боле безопасныя мста. ‘Оно сохранялось (впослдствіи) въ отдльныхъ укрпленныхъ поселеніяхъ въ области между рр. Ворсклой и Сулой, затмъ, вытсняемое все дале и дале, оно уже въ XI в. задерживалось лишь по городкамъ у низовьевъ Супоя, Сулы, а въ конц XII в. ту же участь испытало и населеніе Посулья, сохранившись въ разбросанныхъ укрпленныхъ пунктахъ. Эти оазисы славянскаго населенія въ степяхъ не уничтожились и во время нашествія татаръ, что доказывается сохраненіемъ тхъ же названій для поселеній и въ эпоху составленія книги Большаго чертежа. Они дожили до новаго заселенія степей и послужили оплотомъ новыхъ переселенцевъ. Предоставленные самимъ себ, они были въ постоянно борьб съ половцами, затмъ съ татарами. Здсь эти жители еще древняго періода, испытывавшіе постоянныя нападенія половцевъ, остались среди степей уже опытными воинами, а въ борьб съ татарами развили еще боле свои боевыя способности. Они, вмст съ тмъ, не покидали занятій своихъ отцовъ и оставались, попрежнему, какъ и въ періодъ дотатарскій, земледльцами… Они составили ядро того, что потомъ явилось въ вид козачества {Голубовскій, стр. 136.}.

Нкоторыя историческія свидтельства указываютъ на то, что изъ остатковъ славянскаго населенія Подонья, окруженнаго половцами и смшавшагося съ ними, выработался этническій типъ будущаго козачества. Татары застали это населеніе въ степяхъ и присоединили его къ своимъ силамъ, повидимому, дорожа услугами людей, хорошо знакомыхъ со степью и бывшихъ въ постоянной борьб съ половцами. Дйствительно, въ походахъ татаръ участвовали, по свидтельству венгерскихъ миссіонеровъ, въ 1241 г. и какіе-то христіане {Голубовскій, стр. 195.}, что совпадаетъ съ извстіями нашей лтописи о бродникахъ, принимавшихъ участіе въ Калиской битв на сторон татаръ, со своимъ предводителемъ Плоскыней. Какъ здсь православные бродники являются въ союз съ татарами, такъ, по другому, боле раннему извстію лтописи, они, вмст съ половцами, пришли на понощь въ 1147 г. въ область вятичей къ Святославу Ольговичу, воевавшему съ черниговскими Давидовичами и Изяславомъ кіевскимъ. Въ этихъ русскихъ православныхъ бродникахъ, жившихъ въ значительномъ количеств въ восточной части степи, на Подоньи и по берегамъ Азовскаго моря, а также въ лтописныхъ берладникахъ, гг.Срезневскій, Голубовскій, Багалй, Житецкій видятъ прототипъ вольныхъ общинъ козацкихъ, возводя, такимъ образомъ, начало козачества еще къ дотатарскому періоду {См. Голубовскій, стр. 195—211, Житецкій, стр. 412, 413, 434, Багалй, стр 20, Срезневскій: ‘Русское населеніе степей южнаго поморья въ XI—XIV вв.’ въ Извст. Имп. ак. наукъ по отд. русск. яз. и слов., т. VIII, стр. 319.}. ‘Послднее извстіе,— говоритъ г. Голубовскій,— о бродникахъ относится къ 1254 г. Но община, получившая такую извстность, какъ бродники, предпринимавшая экскурсіи и въ Венгрію, и въ Византію, съумвшая сохраниться до самаго нашествія татаръ, не могла исчезнуть неожиданно… Если мы не знаемъ ничего дале о бродникахъ и берладникахъ, то причиной этому хаосъ, поднявшійся на юг съ нашествіемъ татаръ, въ силу чего южно-русскія степи сдлались надолго terra incognita, ‘земля незнаема’…

Когда татарское нашествіе смело половцевъ, когда татары заняли южно-русскія степи, тогда эти славянскія общины должны были открыть съ ними борьбу, какъ прежде он вели ее съ половцами. Занявъ малоприступныя мста въ устьяхъ Дуная (берладники), Днпра, въ бассейн Дона, они стали защитниками Русской земли. Уже многія черты ихъ быта и нравовъ были оригинальны въ силу тюркской примси, теперь продолженіе борьбы должно было продолжать и эту выработку… Они должны были усвоить иного тюркскихъ техническихъ названій. Таково слово ‘козахъ’. Не зачмъ его искать въ татарскомъ язык, когда это слово чисто-половецкое, когда изъ среды русскихъ были еще въ II в. люди, постоянно жившіе среди тюрковъ. Это слово значитъ стражъ, передовой, ночной и дневной. Такъ могли назваться люди, стоявшіе постоянно на готов, бывшіе передовыми бойцами {Голубовскій, стр. 211. Г. Голубовскій указываетъ существованіе въ половецкомъ язык слова колоть ссылкой на Codex. Comanicus, р. 118, котораго мы не имемъ. Въ словар Радіола (Das trkische Sprachmaterial des Codex comanicus), однако, слова казакъ съ таимъ значеніемъ нтъ. Онъ транскрибируетъ рукописное соsac чрезъ кошак и выставляетъ для этого слова значеніе ‘пніе’. См. о слов козакъ Arch. f. slav. Philologie, IX, p. 611.}.

Прилагая эти соображенія историковъ къ объясненію типа и эпитета Ильи, мы съ значительною долей вроятности можемъ предположить, что типъ національнаго богатыря, какъ оберегателя, стража Русской земли, стоятеля на застав, т.-е. въ сторожевомъ полку, относится уже къ отдаленному времени, во всякомъ случа, къ дотатарскому періоду. Выставленіе заставъ и служба на нихъ при постоянныхъ нападеніяхъ половцевъ, а раньше нихъ печенговъ — на поселенія русскія, примыкавшія къ степи, было несомннно явленіемъ дотатарскимъ. По саг объ Олаф Тригвасон мы видимъ, что этотъ норманнъ служилъ у Владиміра начальникомъ войска, посылаемаго для защиты границъ {См. Майкова: ‘О былинахъ Владимірова цикла’, стр. 79, со ссылкой на Antiquits russes, т. I, стр. 278.}. И въ Повсти временныхъ лтъ. не разъ упоминаются сторожа въ томъ же смысл {Майковъ, тамъ же.}.

Такимъ же оберегателемъ границы государства, какъ мы видли, былъ иранскій Рустемъ, предполагаемый прототипъ Ильи. Илья былъ, въ сущности, ‘козакомъ’ въ то время, когда былъ прикрпленъ къ Черниговской области и вызжалъ еще изъ Мороза (Моровска) въ Кіевъ. Другой вопросъ, въ какое время былъ прикрпленъ къ этому ‘козацкому’ типу эпитетъ козака, въ южно-русскій ли періодъ, или гораздо позже, въ періодъ московскій, когда козачество выступаетъ въ своихъ яркихъ чертахъ и играетъ важную роль въ послдовательномъ завоеваніи Россіей востока. Положительнаго отвта на этотъ вопросъ мы не въ состояніи дать, но склоняемся боле къ предположенію, что типъ Ильи не слишкомъ долго оставался безъ соотвтствующей клички, и что его эпитетъ ‘старый козахъ’, извстный на Руси всюду, гд были записаны былины о немъ, эпитетъ, вышедшій такъ далеко за предлы областей, гд развилось козачество, восходитъ къ боле отдаленному времени, чмъ прикрпленіе Ильи къ Мурому и низведеніе его въ крестьянскаго сына изъ села Карачаева. Быть можетъ, нкоторымъ косвеннымъ подтвержденіемъ этому предположенію можетъ служить то, что Илья, какъ ‘старый козахъ’, не прикрпленъ къ какимъ-нибудь историческимъ козацкимъ общинамъ. Изъ 132 былинъ, въ которыхъ онъ называется ‘старымъ козакомъ’, только въ 7 онъ случайно названъ донскимъ козакомъ, хотя приключенія его ничмъ не прикрплены къ Дону {Рыбник., II, No 28, III, No 30, Кирвск., I, отд. II, NoNo 4, 5, отд. VII, No 1, Гильфердингъ, NoNo 239 и 240.}. Отсюда представляется, какъ будто эпитетъ козака въ былинахъ носитъ боле общій характеръ и не вызываетъ въ народномъ представленіи тхъ специфическихъ чертъ, которыми отлчаются земледльческія историческія козацкія общины. Несмотря на приданное ежу крестьянское происхожденіе, Илья не сталъ земледльцемъ воиномъ, каковы наши козаки, но является въ былинахъ въ полномъ смысл ‘вольнымъ’ козакомъ, не прикрпленнымъ къ какой-нибудь осдлости, а либо полякующимъ въ чистомъ пол (степи), либо стоящимъ на застав, либо по временамъ назжающимъ въ Кіевъ. Этимъ складомъ жизни онъ скоре напоминаетъ козака въ восточномъ смысл (какъ, наприм., кочевые киргизы сами называютъ себя козаками), чмъ русскихъ Козаковъ XVI столтія. Если псни о немъ попали въ козацкую среду и восприняли нкоторыя, впрочемъ, весьма поверхностныя, черты козацкаго войсковаго склада (наприм., самъ Илья сталъ атаманомъ, Добрыня — подъатаманьемъ, Алеша — эсауломъ), то это, быть можетъ, объясняется тмъ, что личность Ильи особенно полюбилась козакамъ, какъ идеалъ воина-наздипа, пои* кующаго на простор степей и вчно воюющаго съ басурманами за вру христіанскую и православный народъ. Но эти черты Ильи, столь соотвтствующія козацкому идеалу, сложились въ немъ раньше, чмъ ‘старины’ о немъ проникли въ козацкую среду. Впрочемъ, еслибъ, дйствительно, названіе Ильи ‘старымъ козакомъ’ восходило не раньше, какъ къ IV—XVI вв., оно, во всякомъ случа, было ‘кличкой по шерсти’, такъ какъ типъ Ильи еще въ дотатарскій періодъ сложился съ такими чертами, которыя вполн подходили подъ понятіе ‘козака’ и давали ему право получить это прозвище.

Въ заключеніе этого экскурса считаю не лишнимъ еще разъ повторить, что я не имлъ въ виду подробно и детально разсмотрть вопросъ о вліяніи тюркскихъ мотивовъ на русскій богатырскій эпосъ. Я затронулъ его лишь съ цлью показать, что онъ нуждается въ обстоятельномъ изслдованіи, между тмъ какъ со времени появленія работы В. В. Стасова, въ теченіе слишкомъ двадцатилтія, эта сторона научной разработки нашего эпоса почти не была затрогиваема нашими изслдователями. Лингвисты указываютъ на множество тюркскихъ (татарскихъ) словъ, вошедшихъ въ русскій языкъ, историки искусства на вліяніе Востока въ русскомъ народномъ орнамент, историки музыки ведутъ изъ Азіи нкоторые русскіе музыкальные инструменты, антропологи указываютъ примсь тюркской крови въ тип населенія нкоторыхъ полосъ Россіи, историки литературы давно отмтили множество восточныхъ, странствующихъ сюжетовъ въ нашихъ народныхъ сказкахъ, но почему-то до сихъ поръ возможность восточнаго вліянія на нашъ былевой эпосъ считается сомнительной и въ Исторіяхъ русской литературы обходится молчаніемъ. Односторонніе защитники русской самобытности еще уступаютъ историкамъ литературы сказки и мирятся съ восточнымъ происхожденіемъ многихъ сказочныхъ сюжетовъ: вдь, ‘сказка — складка’. Но ‘псня — быль’, возражаютъ они, а былое свое у каждаго народа. Однако, нельзя забывать, что это ‘былое’ прожилъ русскій народъ въ теченіе многихъ вковъ бокъ-о-бокъ съ тюркскими племенами, въ тснйшихъ сношеніяхъ, военныхъ и мирныхъ, что цлыя страницы нашихъ лтописей наполнены извстіями о восточныхъ кочевникахъ и множество былинъ разсказываютъ о борьб съ татарами, что богатырскій эпосъ возникъ и развился именно въ томъ населеніи Россіи, которое много вковъ отстаивало себя отъ набговъ кочевниковъ, и что, поэтому, изслдователь, ищущій отраженія исторіи въ нашемъ былевомъ творчеств, именно въ силу ея указаній долженъ искать въ немъ и слдовъ тсной связи Руси съ Востокомъ и ознакомиться съ характеромъ и содержаніемъ эпическихъ сказаній нашихъ азіатскихъ сосдей.

Всев. Миллеръ.

‘Русская Мысль’, кн.XII, 1891

Экскурсы въ область русскаго эпоса *).

VIII.Степные мотивы въ русскомъ эпос.

Читайте также:

**Экскурсы въ область русскаго эпоса *).**

VIII.
Степные мотивы въ русскомъ эпос.