Экскурсы в область русского эпоса, Миллер Всеволод Федорович, Год: 1891 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 38 минут(ы)

Экскурсы въ область русскаго эпоса ¹).

¹) Русская Мысль, кн. IV.

IV.
Поздки Ильи Муромца.

Въ нижеслдующемъ мы предполагаемъ разсмотрть подвиги, совершенiе Ильей Муромцемъ на пути изъ отеческаго дома въ Кіевъ, въ его первую поздку, а также похожденія его, извстныя подъ названіемъ ‘трехъ поздокъ’. Былины, разсказывающія первые подвиги Ильи, обыкновенно содержатъ слдующіе отдльные мотивы: 1) выборъ коня, прощаніе Ильи съ родителями и ршеніе хать къ князю Владиміру, 2) встрчу съ разбойниками, 3) освобожденіе осажденнаго врагами города (Чернигова, Бекетовца, Смолягина, Тургова), 4) встрчу съ Соловьемъ-разбойникомъ, 5) пріздъ въ Кіевъ, ласковый пріемъ Ильи княземъ (или, напротивъ, ссору Ильи съ Владиміромъ) и 6) смерть Соловья-разбойника. Былины о трехъ поздкахъ содержатъ слдующіе мотивы: 1) встрчу Ильи съ разбойниками, 2) съ королевичной и 3) нахожденіе Ильей клада.

Мы считаемъ удобнымъ разсмотрть вмст былины о первомъ ряд подвиговъ Ильи и о его трехъ поздкахъ, въ виду того, что между тми и другими былинами замчается внутреннее сходство, нердко вызывавшее ихъ взаимную контаминацію. Такъ, напримръ, встрча Ильи съ разбойниками принадлежитъ обоимъ рядамъ былинъ и можетъ быть поставленъ вопросъ, съ которымъ изъ обоихъ рядовъ былинъ это похожденіе Ильи находится въ органической связи? Взаимодйствія обоихъ рядовъ было тмъ возможне, что и здсь, и тамъ главное содержаніе сводится къ тому, что Илья встрчаетъ на пути разныя помхи (заставы), которыя счастливо одолваетъ.

Мы не питаемъ ни малйшей надежды найти въ иранскихъ сказаніяхъ готовые оригиналы всхъ этихъ похожденій Ильи Муромца. Такое предпріятіе было бы совершенно безплодно. Мы ставимъ только вопросъ, не окажутся ли хотъ въ нкоторыхъ изъ перечисленныхъ мотивовъ такія аналогіи съ похожденіями Рустема, которыя дали бы намъ право говорить объ иранскихъ отголоскахъ въ русскихъ былинахъ, и если на такой вопросъ получится отвтъ положительный, то перейдемъ къ другому допросу, вопросу о своеобразной комбинаціи восточныхъ мотивовъ на русской почв.

Припоминая похожденія Рустема (и Исфендіара, его alter ego), мы немедленно убждаемся въ тонъ, что если вообще есть надежда въ нихъ найти что-нибудь сходное съ перечисленными былинными мотивами, то это сходство слдуетъ искать въ 7 помхахъ, встрченныхъ Рустемомъ на пути въ Мазендеранъ къ царю Кейкаусу и въ параллельныхъ съ ними 7 заставахъ, пройденныхъ Исфендіаромъ {См. Экскурсъ III.}.

Искать аналогій именно въ этомъ направленіи побуждаетъ насъ, прежде всего, сходство въ общемъ положеніи иранскаго и русскаго главнаго богатыря. Какъ Рустемъ, отпущенный своимъ отцомъ Залемъ, отправляется къ Бейкаусу (чтобы выручить его изъ плна) и избираетъ изъ двухъ дорогъ — дальней и близкой — вторую, на которой встрчаетъ семь заставъ (Хефтъ-ханъ), такъ Илья, получивъ благословеніе отца, отправляется въ Кіевъ къ Владиміру, избравъ кратчайшую, но опасную дорогу, на которой встрчаетъ рядъ помхъ (обыкновенно три).

Въ виду этого сходства въ главныхъ чертахъ плана похожденій Ильи и Рустема, можетъ быть сдлана попытка искать совпаденія въ нкоторыхъ деталяхъ, т.-е. въ отдльныхъ похожденіяхъ обоихъ сопоставляемыхъ богатырей.

Помхи, встрченныя Ильей на пути изъ роднаго города въ Кіевъ, перечисляются различно въ разныхъ былинахъ. Такъ, въ былин Киревскаго, записанной въ Нижегородской губерніи {Вып. I, отд. III, No 4, стр. 38.}, Илья самъ перечисляетъ ихъ такъ:

‘На дорог мн было три помшиньки:

Перва помха — очистилъ я Черниговъ градъ,

Друга помха — я мостилъ мосты на пятнадцать верстъ

Черезъ ту рку, черезъ Самородину,

Третья помха — я сошибъ Соловья-разбойника’.

Въ былин, записанной Гильфердингомъ отъ Панова (No 210), жители Чернигова, отсовтывая Иль хать въ Кіевъ дорогою прямозжей, говорятъ:

‘Ай какъ на той дорожки прямозжею,

Да есть три заставы да великіихъ:

А вынь какъ первая застава гора крутая,

Ай какъ вторая-та застава широка рка мать Смородина.

— Ай въ ширину рка она въ шесть же верстъ,

А за ркой живетъ тамъ разбойничекъ,

Ай по названьицю живетъ Соловьюшка,

— А, вдь, какъ тая птица рахманная’ *).

*) Гильфердингъ, столб. 987.

Нтъ сомннія, что третья застава здсь Соловей, птица рахманная, о чемъ, впрочемъ, прямо говорится въ одной былин Рыбникова {Рыбниковъ, II, стр. 329.}, въ которой первая застава иная:

Первая застава — болота зыбучія,

Болота зыбучія, корбы *) дремучія,

Друга застава — рка-матушка Смородина,

Въ ширину рка ровно три версты,

Въ глубину глубока очень,

Есть-то за той ркой за Смородиной

Третья застава великая:

Сидитъ Соловей-разбойникъ, птица рахманная и т. д.

*) Чаща мелкаго лса.

Въ другой былин Рыбникова {Рыбниковъ, т. IV, стр. 9—10.} рка Смородина и сидящій около нея Соловей-разбойникъ считаются вмст второю заставой:

Перва застава — грязь топуча, корба зыбуча,

А другая застава великая —

У той у славной рки у Смородиной,

У тоя березы у покляпыя

Есть гнздо на трехъ дубахъ,

Сидитъ Соловей-разбойникъ

Одихмантьевъ сынъ,

Не пропуститъ онъ ни коннаго, ни пшаго.

Третья застава великая —

У Соловья домъ стоитъ на семи дубахъ,

На семи дубахъ и на семи верстахъ,

Есть у Соловья семь сыновъ,

Восьма дочь Настасья Соловьевна,

Не пропустятъ они ни коннаго, ни пшаго.

Вс эти помхи или заставы должны встртиться богатырю на кратчайшей изъ двухъ дорогъ, ведущихъ въ Кіевъ. Окольный путь значительно длинне, но безопасне:

Прямозжею дороженькой пятьсотъ есть верстъ,

Ай окольноёй дорожкой цла тысяча *).

*) Гильфердингъ, No 74. Рыбн., т. I, стр. 10. Другія указанія на 2 пути см. у Рыбн., I, NoNo 9 и 10, 11, No 63. Гильферд., NoNo 171, 112, 244.

Вообще изъ просмотра былинъ о поздк Ильи въ Кіевъ можно вывести слдующія главныя черты:

1) Илья выбираетъ изъ двухъ дорогъ кратчайшую и

2) встрчаетъ на этомъ пути нсколько помхъ, съ одной стороны, въ природныхъ условіяхъ мстности (болота, грязи, горы, рка Смородина), съ другой — въ столкновеніи съ чудовищнымъ врагомъ (Соловей-разбойникъ).

Всмъ этимъ мотивамъ нашихъ былинъ можно указать соотвтствующіе въ иранскихъ сказаніяхъ.

1) Въ Мазендеранъ, гд находился царь Кейкаусъ, вели дв дороги: одна — дальняя, боле безопасная, другая — близкая, по которой можно достигнуть цли путешествія въ дв недли, но она покрыта мракомъ и ее облегаютъ чудовища (дивы). Рустемъ избираетъ этотъ послдній путь {См. Mohl., I, р. 402.}. Такъ же поступаетъ Исфендіаръ, отправляясь къ мдному замку туранскаго царя Арджаспа. Туда вели три пути: по первому можно достигнуть замка въ три мсяца, по второму — въ два мсяца, по третьему — въ одну недлю. Но послдній путь весьма труденъ: на немъ встрчаются волки, львы, драконы, колдунья, чудовищная птица Симургъ, снга и непроходимыя воды передъ замкомъ Арджаспа. Вс эти трудности долженъ преодолть Исфендіаръ {Mohl., IV, р. 395.}.

2) Въ числ препятствій природы, русскій и иранскій богатыри должны переходить горы и широкія воды. Илья, какъ мы видли, какъ первую заставу, переходитъ гору крутую или горы сорочинскія, затмъ широкую рку Смородину, на берегу которой слдуетъ его встрча съ Соловьемъ-разбойникомъ, птицей рахманной.

Исфендіаръ, въ томъ похожденіи своемъ, когда онъ убиваетъ чудовищную птицу Симурга, встрчаетъ гору, которой вершина поднимается къ небу {Ibid., р. 409.}. Въ дальнйшемъ пути богатырь доходитъ до широкаго воднаго пространства, котораго противуположный берегъ не былъ виднъ {Ibid., р. 418.}. Онъ проходитъ его въ бродъ и на противуположномъ берегу сначала убиваетъ своего коварнаго проводника Кергсара {См. выше Экскурсъ III.}, а затмъ овладваетъ мднымъ замкомъ, недоступною твердыней Арджаспа, стоящей на берегу. Въ дальнйшемъ мы увидимъ, что Еергсаръ по нкоторымъ чертамъ напоминаетъ нашего Соловья-разбойника, и въ такомъ случа ‘мдный замокъ’ можно сопоставить въ нкоторыхъ отношеніяхъ съ хитро-устроеннымъ дворомъ Соловья, который, по одной былин, также считается въ числ заставъ, такъ какъ въ немъ живутъ богатырскіе сыновья разбойника. Отмтимъ кстати, что владтель замка Арджаспъ, посщая его, перезжаетъ въ него на лодк {Mohl., IV, р. 395.}. Подобный же доступъ былъ, повидимому, и въ усадьбу Соловья-разбойника, такъ какъ въ одной былин дочь его называется перевозчицей.

Такія же природныя трудности встрчаетъ и Рустемъ на пути къ Жейкаусу въ Мазендеранъ. Онъ проходитъ пустынныя и скалистыя мста (гора крутая), затмъ водный потокъ, превышающій 2 фарсанга шириной (рка Смородина) и встрчаетъ стража этого потока дива Кунаренга {Mohl., I, р. 419.}.

Просмотрвъ, такимъ образомъ, совпаденія между русскими и иранскими ‘природными’ заставами, переходимъ теперь къ главной личности, о которой разсказываютъ наши былины о первой поздк Ильи въ Кіевъ, къ загадочному Соловью-разбойнику, и посмотримъ, есть ли что-нибудь подобное въ иранскомъ эпос.

Напомнимъ былинныя черты этого страннаго существа, представляющагося народной фантазіи то птицей, то человкомъ.

Нкоторыя былины называютъ Соловья просто разбойникомъ, упоминаютъ о его гдзд на 6, 7, 9,12 или 40 дубахъ, о его свист соловьиномъ, шип зминомъ, рявкань звриномъ, но не содержатъ какихъ-либо указаній на его вншній видъ. Въ другихъ былинахъ имемъ прямые намеки на птичій образъ. Такъ, Соловей иногда называется птицей рахманной {Напр., Рыбн., II, No 68. Гильфердингъ, No 210.}, у которой Илья подшибаетъ стрлою правое крыло {Кирев., I, стр. 28. Рыбн., IV, стр. 27.}. Его сыновья хотятъ обернуться воронами съ желзными клювами {Кирев., I, отд. III, No 6, стр. 41.}, въ одной, впрочемъ, плохой, былин у Киревскаго даже разсказывается, что Соловей, завидвъ Илью, ‘подлетлъ и встрчаетъ его’ {Кирев., I, отд. III, No 3, стр. 33.}, а въ другой (неоконченной), что Соловей свисталъ, сидя на рук у Ильи {Кирев., I (III, 3).}. Вс эти черты, если ихъ отвлечь отъ другихъ особенностей Соловья-разбойника, вызываютъ въ нашемъ воображеніи именно птицу, а не человка съ птичьими крыльями. Представленіе о крылатомъ человк какъ-то не вяжется съ гнздомъ и съ названіемъ птицы рахманной {Птицей представляется Соловей-разбойникъ и въ русской сказк объ Иль Муромц, перешедшей къ якутамъ Верхоянскаго округа. См. Верхоянскій Сборникъ И. А. Худякова (Записки восточно-сибирскаго отдла Импер. русскаго географическаго общества по этнографіи, т. I, вып. III, стр. 260).}. Этими чертами своими, выдленными изъ другихъ, наша былинная птица рахманная напоминаетъ персидскаго Симурга, котораго убилъ. Исфендіаръ, и кавказскую эпическую чудовищную птицу Пакондзи или Паскоиди, которую убиваютъ нарты.

Персидскій Симургъ, чудовищная птица, живущая на вершин скалы, взмахомъ крыльевъ затемняетъ свтъ солнца. Чтобъ обезопасить себя отъ нея, Исфендіаръ слъ въ ящикъ, поверхность котораго была покрыта лезвіями мечей, и только когда Симургъ, порзавшись о нихъ, ослаблъ отъ потери крови, Исфендіаръ убилъ его мечомъ {Mohl., IV, стр. 410.}. У Симурга упоминаются птенцы, которые, однако, улетли, видя отца въ опасности. Представленный въ похожденіяхъ Исфендіара просто чудовищною птицей, Симургъ въ другихъ сказаніяхъ иранскаго эпоса является птицей, надленной мудростью, даромъ слова и благожелательной семь Рустема {Ср. выше въ Экскурс Ш сказаніе о Зал и о бо Рустема съ Исфендіаромъ.}.

Кавказскій Пакондзи, извстный изъ осетинскихъ и грузинскихъ сказаній изъ цикла Дарезановъ, по объясненію осетинскихъ разскащиковъ {См. Осет. этюды, I, стр. 126.}, существо выше людей, но ниже ангеловъ, онъ живетъ на неб и служитъ, какъ птица, разсыльнымъ у божества. Эти черты напоминаютъ Симурга въ преданіи о Зал. Съ другой стороны, Пакондзи представляется въ осетинскомъ сказаніи объ Амиран птицею хищной, питающеюся человчьимъ мясомъ. Пакондзи спустился внезапно съ неба, запустилъ когти въ брата Амиранова, Мысырби, и утащилъ его въ свое жилье. Амиранъ, чтобы выручить брата, залзъ въ бычью шкуру (какъ Исфендіаръ въ ящикъ) и былъ отнесенъ чудовищною птицей въ ея логовище, гд находился Мысырби. Здсь Амиранъ вылзъ изъ шкуры и въ тотъ моментъ, когда Пакондзи веллъ домашнимъ зарзать Мысырби, чтобы его състь, бросился на чудовищную птицу и убилъ ее {Осет. этюды, I, стр. 67.}.

Напоминая вышеприведенными чертами персидскихъ и кавказскихъ чудовищныхъ птицъ, Соловей-разбойникъ, съ другой стороны, представляетъ многія черты, совершенно несовмстимыя съ птичьею породой:

У него былъ дворъ на семи верстахъ,

Около былъ булатный тынъ,

Въ середочки былъ сдланъ гостиный дворъ,

Было сдлано три терема златоверхіе,

Вершочки съ вершечками сказалися,

Пото(л)ки съ пото(л)ками сросталися,

Крылечки съ крылечками сплывалися.

Разсажены были сады да зеленые,

Цвли да цвли все цвты лазуревы.

Подведена вся усадьба красовитая *).

*) Рыбн., II, стр. 882.

Въ этой нарядной усадьб живетъ семья Соловья, его жена, дочери, съ зятьями или сыновья, семья многочисленная и богатая. Въ выкупъ за Соловья его домочадцы предлагаютъ Иль несчетную золоту казну:

‘Ай же ты, удалый добрый молодецъ!

Ты бери-ка за батюшка

Хоть краснаго золота, хошь чистаго серебра,

А хошь мелкаго скатнаго жемчуга,

Сколько можешь увезти ты на добромъ кон,

Унести на плечахъ могучихъ богатырскіихъ!’ *)

*) Тамъ же.

По одной былин, Илья потребовалъ, чтобъ ему засыпали золотомъ до верху воткнутое въ землю трехсаженное копье, и дти Соловья исполнили это требованіе {Гильфердингъ, No 112.}. Въ другой былин {Гильфердингъ, No 210.}, Илья сажаетъ Соловья, какъ равнаго, съ собой на пиру у Владиміра, а угощеніе Соловья чарой зелена вина, иногда подносимой самимъ княземъ Владиміромъ, упоминается въ значительномъ числ былинъ {Напр., Гильфердингъ, No 74. Рыбн., I, No 10. Гильферд.,No 212. Рыбн… 9 и 10, Ш, No 5, IV No 2.}. Ни малйшей черты зооморфической въ изображеніи Соловья нтъ въ былин Гильфердинга No 120, гд Соловей Рахмановъ напоминаетъ скоре Соловника:

зди Соловей Рахмановъ на богатырскомъ кон

И палицей булатною поигрываетъ,

И палицу булатную выкидываетъ изъ виду вонъ *).

*) Столб. 652.

Бой Ильи съ этимъ богатыремъ также не напоминаетъ обычнаго стрлянія въ глазъ чудовищной птиц, сидящей въ гнзд.

Они съхались на поли на чистоемъ

Старый козакъ Илья Муромецъ

Съ этыимъ Соловьемъ со Рахмановымъ,

И сбилъ ли старой козакъ Илья Муромецъ

Этого Соловья Рахманова

Со сделышка черкасскаго,

Со этого коня богатырскаго *).

*) Тамъ же, столб. 653.

Отношенія Ильи къ Соловью, какъ къ человку, богатырю, видны дале въ томъ, что, повидимому, Илья не имлъ съ самаго начала намренія лишать его жизни. Онъ везетъ его связаннаго въ Кіевъ на показанье князю, такъ что мы еще не ожидаемъ трагической развязки. Казнь Соловья совершается какъ бы ex abrupto, не за прежнія его дянія, а за новое, за ослушаніе Ильи (полный свистъ, вмсто полсвиста). Въ одной былин находимъ черту весьма характерную для уясненія отношеній Ильи къ своему плннику. Онъ приглашаетъ Соловья помочь ему въ бою со врагами, какъ одинъ богатырь другаго:

Подъзжали они ко городу ко Крякову:

Городъ Кряковъ обсаженъ обсадою,

Морятъ кряковцевъ смертью голодною.

Говорятъ Илейко Соловью-разбойнику:

‘Пособи мн-ка выручить Кряковъ изъ неволюшки’.

Похалъ Илья по праву руку,

Соловей пошелъ по лву руку:

Подъ Кряковымъ добры молодцы силу выбили.

Выносили краковцы золоты ключи,

Отпирали ворота городовыя:

‘Поклоняемся теб, богатырь честной,

Нашимъ городомъ:

Приходи къ намъ въ становье,

Вотъ теб городъ нашъ, будь набольшимъ!’

Илья отказывается и объявляетъ, что детъ въ стольный Кіевъ градъ:

Прищурупливалъ онъ Соловья ко стремени булатному,

Прізжали они въ стольный Кіевъ градъ.

Изъ этой же былины узнаемъ, что Соловей своимъ свистомъ покушался именно на жизнь Ильи Муромца:

Еще смкалъ воръ Соловей-разбойникъ,

Что тмъ посвистомъ уходитъ Илью Муромца.

За это, конечно, онъ подвергся, заслуженной казни: Илья Муромецъ взялъ его, да и розорвалъ {Кирев., IV, No 1, стр. 4—6.}. Мы не думаемъ, чтобы сохранившаяся въ разсмотрнной былин черта — помощь Соловья Иль — могла быть объясняема какъ позднйшая вставка, вызванная какимъ-нибудь смшеніемъ или недоразумніемъ, или, наконецъ, личною фантазіей какого-нибудь одного сказителя. Древность этой подробности, На нашъ взглядъ, гарантирована именно ея несообразностью, несовмстимостью съ другими былинными чертами Соловья. Въ самомъ дл, это чудище {См. Кирев., IV, стр. 2.}, этотъ ‘сопостатъ великій’ {Тамъ же, I, стр. 84.}, эта птица рахманная съ шипомъ ‘зминымъ и рявканьемъ звринымъ, сидящая въ гнзд на 7 дубахъ, не пропускающая по дорог, которую она залегла, ни звря, нй птицы, ни человка, вдругъ оказывается ‘добрымъ молодцемъ’, храбрымъ богатыремъ, пособляющимъ любимому народному богатырю искрошить силу вражескую и спасти городъ отъ измора. Одно изъ двухъ: либо сказитель, выдумавшій такой фактъ, былъ незнакомъ съ обычнымъ былиннымъ типомъ Соловья (что предположить совершенно невозможно, какъ доказываютъ другія подробности былины), либо ничего отъ себя не выдумывалъ, а только повторилъ этотъ фактъ такъ, какъ самъ его слышалъ, не задумываясь надъ тмъ, противоречитъ онъ или нтъ основному типу Соловья-разбойника. Послднее намъ кажется гораздо вроятне перваго и дале мы сдлаемъ попытку къ объясненію указанной черты.

Смутная память о Соловь, какъ о могучемъ богатыр, сохранилась, кажется, и въ томъ, что Соловей-богатырь названъ въ стих объ Аник-воин въ числ старшихъ и славнйшихъ богатырей, покорившихся, однако, смерти на ряду съ Олоферномъ, Святогоромъ и Самсономъ {Кирев., IV, стр. 122 (вар.).}.

Для дальнйшей характеристики СолОвья и отношеній къ нему Ильи слдуетъ отмтить нкоторыя черты изъ окончанія былинъ о первой поздк Ильи Муромца.

Связанный Соловей привезенъ въ Кіевъ на показанье князю Владиміру, какъ его супостатъ, облегавшій къ нему путь въ теченіе долгаго времени, державшій, такъ сказать, по крайней мр отчасти, его въ осад. На послднемъ именно основано недовріе князя къ словамъ Ильи, что онъ прямозжею дорогой прохалъ изъ Мурома или Чернигова въ Кіевъ. Дале Соловей, хотя и скрученный, весьма рзко и дерзко выражаетъ свою враждебность князю Владиміру:

‘Владиміръ князь стольно-кіевскій!

Я сегодня не у васъ, вдь, обдаю,

Не васъ хочу и слушати’ *).

*) Рыбн., I, No 10, стр. 60.

Или на ласковое приглашеніе Владиміра:

‘Охъ ты гой еси, Соловейко-разбойничекъ!

Ты взойди ко мн въ палату блу-каменну’.

Отвтъ держитъ Соловейко-разбойникъ:

‘Не твоя слуга, не те служу, не тея я слушаю,

Я служу и слушаю Илью Муромца’ *).

*) Кирев., I, стр. 38.

Почти вс былины о Соловь кончаются его смертью, такъ что такой исходъ долженъ считаться древнимъ и основнымъ. Однако, въ нкоторыхъ былинахъ есть слды другой развязки отношеній Ильи Къ Соловью. Такъ, въ одной былин изъ собранія Ефименка (No V), несмотря на свистъ, отъ котораго попадали при двор Владиміра вс ‘князи-бояри’, Соловей избгаетъ обычной расправы.

Натянули его дточки роженые,

Натянули злата, серебра,

Выкупать батюшка родимаго.

Беретъ осударь Илья Муромецъ злата, серебра.

Первую ношу кладетъ во Божью церковь,

Другую сиротамъ православнымъ,

Третью во красенъ Кіевъ градъ.

Выпущаетъ Соловеюшка Рахманова,

Беретъ съ него роту великую:

‘Не сидть теб на семи дубахъ’.

Пошелъ Соловеюшко Рахмановичъ,

Пошелъ ко своему широку двору *).

*) Ефименко: ‘Матеріалы’ и пр., вып. II, стр. 21. Отпущеніе Соловья-разбойника Ильей встрчается и въ одной любопытной сказк, перешедшей отъ русскихъ къ якутамъ Верхоянскаго округа. Когда отъ свиста Соловья-разбойника вс попадали при двор царя Владиміра, послдній проситъ Илью, ‘чтобы держалъ онъ эту штуку гд-нибудь подальше, чтобъ не казалась она въ этихъ мстахъ’. Послушался его Илья Муромецъ, переломилъ птиц одно крыло, одну ногу и пустилъ ее, приказавъ ей, чтобъ не появлялась она въ этихъ мстахъ. См. Верхоянскій Сборникъ, 1890 г., стр. 260.

Что такое окончаніе, хотя оно сохранилось только въ одной былин, не стоитъ совсмъ особнякомъ и что оно согласимо съ отношеніями Ильи къ Соловью, какъ богатырю (хотя и разбойнику), видно изъ неопредленнаго общанія, которое даетъ Муромецъ (въ былин Рыбникова {II, стр. 333.} сыновьямъ Соловья:

‘Черезъ трои черезъ суточки

Складите все имнье-богачество,

Всю несчетну золоту казну

На тыи телги ордынскія,

Катите ко славному ко стольному

Ко городу ко Кіеву,

Ко солнышку князю ко Владимеру:

Можетъ, тамъ я вамъ отдамъ кормильца-батюшка’.

Вообще и въ другихъ мстахъ-этой былины проглядываетъ весьма благодушное отношеніе Ильи къ своему плннику:

Говорилъ старый козакъ да таковы слова:

‘Ай же солнышко Владимеръ князь!

Вс мы у тебя на честномъ пиру

И вс мы у тебя пьяны-веселы,

А у насъ Соловей не пьянъ и не веселъ:

Налей-ко Соловью чару зелена вина,—

Мра полтора ведра,

Всомъ полтора пуда,—

Налей другую пива пьянаго,

Налей третью меду сладкаго.

Ты дай закусить колачикъ крупичатый,

Крупичатой колачикъ, будто турей рогъ!

Князь самъ подноситъ Соловью выпивку и закуску и, оправившись:

Сталъ Соловеюшко похаживать,

Стали полатушки да покрякивать.

Затмъ, по просьб Ильи, Соловей свиститъ съ обычнымъ результатомъ, и испугавшіеся придворные стали просить Илью не отпускать его на свою волю. Самъ Соловей даетъ общаніе, если его отпустятъ, выстроить вкругъ города Кіева

Села со приселочками,

Улки съ переулками,

Города съ пригородками,

Монастыри все богомольные.

Но Илья называетъ его не строителемъ, а разорителемъ, прочіе же богатыри говорятъ:

‘Ахъ же солнышко Владимеръ князь

И старой козахъ Илья Муромецъ!

Если спустите его на свою волю,

Убьетъ то васъ до единаго!’

Посл такого заявленія, Соловья посадили въ погреба глубокіе, ршетками желзными задернули, песками засыпали, травкой-муравкой замуравили {Такое же окончаніе см. въ былин Гильфердинга No 210, столб. 995.}.

Попустивъ такую казнь Соловья, Илья Муромецъ, однако, беретъ подъ свою защиту его сыновей. Когда Владиміръ ‘обварился’ на ихъ богатство и хотлъ имъ воспользоваться.

Говорилъ тутъ старый козакъ Илья Муромецъ:

‘Ай же солнышко Владимеръ князь!

Не тобой они приказаны.

И не тобой назадъ отпустятся!

Ай же малы вьюныши Соловьиный!

Катите все имнье-богачество,

Всю несчетну золоту казну:

Оставлена вамъ отъ батюшка,

Будетъ пропитатися дб смерти,

Не надо вамъ по міру ходить да скитатися!’ *)

*) Рыбн., II, стр. 845.

Вообще въ этой замчательной былин всюду въ личности Соловья проглядываетъ, на нашъ взглядъ, образъ, похожій на ‘старшаго’ богатыря врод Святогора, который долженъ погибнуть вслдствіе чрезмрной силы и губительныхъ для людей свойствъ. Смерть такихъ великановъ неизбжна, такъ какъ они должны уступить мсто младшимъ богатырямъ, но послдніе, въ лиц Ильи Муромца, не относятся къ нимъ съ озлобленіемъ, какъ къ вымирающимъ представителямъ старшаго поколнія. Отъ Святогора этотъ Соловей-богатырь отличается, впрочемъ, тмъ, что беретъ не силою непомрной, а страшнымъ свистомъ, шипомъ и рявканьемъ, дйствующими на природу и людей не мене зловредно, чмъ непомрная сила и тяжесть Святогора. Сверхъ того, у былинныхъ сказителей проглядываетъ мысль, что Соловей изъ породы волшебниковъ и обладатель волшебнаго перстня. Такъ, по словамъ сказителя Бутылки, дочь княженецкая увидла на рук Соловья золотъ перстень и ухватила было за него, а Соловей ей перстъ и оторвалъ… онъ де былъ волшебникъ {См. Рыбн., III, стр. 14, примч.}. Согласно съ этимъ, въ одной былин Гильфердинга {No 210, столб. 290.} дочь Соловья называется Оленой-волшебницей.

Отмтивъ, такимъ образомъ, существенныя черты загадочнаго типа Соловья, этого чудища, птицы, богатыря и волшебника, разсмотримъ попытки изслдователей эпоса объяснить это странное сочетаніе различныхъ свойствъ въ одной личности и, прежде всего, послднюю попытку академика И. В. Ягича.

Если просмотрть внимательно,— говоритъ этотъ ученый,— вс былинныя черты Соловья-разбойника, то естественно, думается мн, придти къ заключенію, что это получеловческое, полузвриное существо весьма сложное. Это существо страшное, но страшное заключается, прежде всего, не въ свист. Я думаю, что народная фантазія широко расписала этотъ свистъ со всми его страшными послдствіями только въ Теченіе времени, главнымъ образомъ, подъ вліяніемъ самого имени Соловей. Это, по моему твердому убжденію, самое позднее наслоеніе, отложившееся на Соловь, и, притомъ, подъ вліяніемъ языка…

Основными чертами Соловья-разбойника академикъ Ягичъ считаетъ т, въ которыхъ онъ рисуется какъ страшный богатырь, противникъ богатырей Бладимірова поколнія, какъ человкъ, отецъ семейства, и. въ которыхъ еще не было первоначально ни комическо-страшнаго птичьяго образа, ни свиста, ни сиднья на дубахъ. Такихъ основныхъ чертъ въ былинахъ еще достаточно, хотя он сильно отодвинуты чертами боле поздняго наслоенія. Перечисливъ эти основныя черты Соловья, въ которыхъ просвчиваетъ образъ богатырскій, Ягичъ спрашиваетъ, какимъ должны мы на основаніи ихъ представлять себ Соловья разбойника, и отвчаетъ, что очевидно, это богатырскій образъ, не прилаживающійся хорошо къ циклу настоящихъ національныхъ богатырей, такъ какъ онъ былъ первоначально чуждъ этому циклу. Этимъ объясняется и враждебное отношеніе Соловья къ русскимъ богатырямъ. Въ былин Гильфердинга (столб. 621) упоминаются 40 богатырей, павшихъ отъ силы Соловья. Напротивъ, онъ всего ближе подходитъ къ такимъ богатырскимъ образамъ, какъ Аника, Самсонъ, Малафей, Егоръ-Святогоръ, въ обществ которыхъ онъ и дйствительно упоминается (Кир., IV, 122).

Если же мы внимательне всмотримся въ этихъ богатырей и примемъ въ разсчетъ тождественность имени Соловья съ именемъ Соловья Будиміро вича, то, быть можетъ, не найдемъ слишкомъ смлымъ утвержденіе, что и Соловей-разбойникъ либо обязанъ своимъ происхожденіемъ опредленному типу сказочнаго Соломона, либо, по крайней мр, заимствовалъ у послдняго очень многія черты… Безспорно въ богатомъ цикл сказаній о Соломон,— продолжаетъ акад. Ягичъ,— было достаточно матеріала для образованія такихъ двухъ, повидимому, различныхъ типовъ, каковы Соловей Будиміровичъ и Соловей-разбойникъ. Нужно только намтить исходную точку народнаго творчества, опредлить тотъ моментъ, на которомъ сосредоточила свое вниманіе народная фантазія. А это не трудно отыскать для обоихъ Соловьевъ даже подъ ихъ національною травестіей. Образъ и дйствія Соловья Будиміровича соотвтствуютъ тмъ моментамъ цикла соломоновскихъ сказаній, которые сосредоточились вокругъ похищенія жены Соломона. Соловей разбойникъ, напротивъ, иметъ исходнымъ пунктомъ, очевидно, Соломона, посвященнаго въ тайны одушевленной и неодушевленной природы, Соломона волшебника.

То, что особенно бросается въ глаза у Соловья-разбойника, это, очевидно, его сверхчеловческая, такъ сказать, натура, которая впослдствіи, какъ уже упомянуто, развилась дале, очевидно, подъ вліяніемъ имени (Соловья). Первоначально Соловью-разбойнику могли принадлежать въ общихъ чертахъ т свойства, которыя въ русскихъ рукописныхъ разсказахъ пріурочиваются къ Соломону, какъ, напримръ: ‘И полет Соломонъ подъ небеса яснымъ соколомъ… пошелъ по земли лютымъ звремъ… и поплыветъ въ мор щукою’ (Памятн., стр. 67), или: ‘и полет по поднебесью яснымъ соколомъ… и пойде по земл лютымъ звремъ и поплы щукою’ (Тихонравовъ: ‘Лтописи’,IV, стр. 118). Въ самомъ дл, даже согласно съ современнымъ былиннымъ образомъ Соловья-разбойника было бы односторонне приписывать ему только раскатистый свистъ Соловья, какъ можно было бы думать соотвтственно его имени. Если мы сравнимъ такія былинныя черты, какъ:

Засвисталъ Соловей по соловьиному,

А въ другой зашиплъ разбойникъ по зминому,

А въ третій зрявкаетъ по звриному (Кирша Дан., 353),

или: Закричалъ — по звриному,

Засвистлъ — по соловьиному,

Замызгалъ — по собачьему (Рыбн., 1,48),

или: Все побиваетъ вздохомъ единимъ,

Отъ свисту его зминаго, отъ крику звринаго

Помираютъ вс удали-добры молодцы (Рыбн., II, 829),

или: Ай закричалъ-то онъ, вдь, по звриному

И свиснулъ-то онъ по зминому (Гильферд., 800),

или: Крикнулъ по звриному,

Свиснулъ по зминому (тамъ же, 622),

то увидимъ, что въ его лиц соединяются свойства многихъ зврей и что только благодаря имени получилъ между ними преобладаніе свистъ соловьиный.

Но и другія черты въ натур Соловья, какою она изображается въ псняхъ, имютъ явное отношеніе къ Соломону. Онъ вызываетъ представленіе о человк не только богатомъ, но мудромъ или, по крайней мр, очень умномъ. Разв не уменъ совтъ, которымъ онъ укрощаетъ буйную натуру своей семьи, когда она хочетъ силой сопротивляться его побдителю, Иль? Разв не хитры его дйствія при двор Владиміра, когда онъ сначала требуетъ вина и затмъ свиститъ изо всей силы? Но гораздо важне то, что его хотли сдлать строителемъ монастыря, какъ говорится въ одной былин, а Соломонъ былъ, вдь, par excellence строитель храма, или что его считали за волшебника съ перстнемъ, конечно, волшебнымъ, какъ видно изъ сообщаемаго у Рыбникова (III, 14). Извстно, какую важную роль при Соломон играетъ именно кольцо. Дале слдуетъ обратить вниманіе и на отчество Соловья: Соловей-разбойникъ называется Рахмановичъ. Это отчество Радмановичъ-Брахмановичъ указываетъ на Индію. А въ Индіи былъ и Соломонъ: ‘пошедъ царь Соломонъ съ философы своими въ страну дальную ко царю индйскому’ (Памяти., Ш, 62), или: ‘дтище индйскія веси богатыя’…

Наконецъ, есть нсколько точекъ соприкосновенія между Соловьемъ Будиміровичемъ и Соловьемъ-разбойникомъ, которыя еще боле подтверждаютъ наше предположеніе объ ихъ общемъ происхожденіи {На предъидущихъ страницахъ акад. Ягичъ весьма неубдительно, на нашъ взглядъ, доказываетъ сходство въ нкоторыхъ чертахъ между Соловьемъ Будиміровичемъ и Соломовомъ и выставляетъ предположеніе, что типъ Соловья Будиміровича (какъ и имя) восходитъ къ Соломону.}. Уже отъ внимательнаго взгляда проф. Ореста Миллера не ускользнули эти точки соприкосновенія, онъ упоминаетъ о нихъ (на стр. 554 и слд.), хотя не длаетъ изъ нихъ вывода въ нашемъ направленія. Мы ограничимся одною чертой, которая, однако, иметъ большое значеніе для проводимой нами мысли о связи обоихъ Соловьевъ съ Соломономъ. Соловей Будиміровичъ даетъ своей дружин приказаніе построить три терема такъ, чтобы ‘верхи съ верхами сказалися’ (Рыбн., I, 330, ср. IV, 59, Гильф., 174, 286). Этотъ способъ постройки, вроятно, заимствованъ отъ деревьевъ,— такъ сильно напоминаетъ онъ свитое на трехъ (девяти и т. д.) дубахъ гнздо Соловья-разбойника. По то же повторяется у ихъ общаго прототипа Соломона, какъ сообщается въ изданномъ г. Тихонравовымъ текст (Лтоп., IV, 130): ‘и по томъ възгради себ градъ въ древесхъ плетеныхъ вельми мудро’ — выраженіе, которое, относясь къ людямъ, можетъ быть понято въ смысл деревяннаго дворца, а относясь къ птицамъ — въ буквальномъ смысл гнзда. Такимъ образомъ, даже сидніе въ гнзд Соловья иметъ первообразъ въ легендахъ о Соломон {См. статью акад. Ягича: Die christlich-mythologische Schicht in der russischen Volksepik, помщ. въ Archiv fr slavische Philologie, B. I, p. 120—124.}…

Какъ ни остроумны соображенія академика Ягича объ аналогіяхъ между Соловьемъ-разбойникомъ и Соломономъ, но намъ они кажутся весьма неубдительными, также какъ его же сопоставленіе Соловья Будиміровича съ Соломономъ, основательно опровергнутое г. Халанскимъ {Великорусскія былины кіевскаго цикла, стр. 160.}. Дйствительно, сопоставленіе Соловья-разбойника съ Соломономъ основано на двухъ-трехъ нсколько сходныхъ деталяхъ, между тмъ какъ въ тип того и другаго лица нтъ ни малйшаго сходства.

Академикъ Ягичъ исходитъ изъ Соломой а-волшебника, считая его прототипомъ Соловья-разбойника. Но еслибъ это было такъ, еслибъ это было дйствительно точкой отправленія народной фантазіи, то въ былинномъ тип Соловья оказались бы какія-нибудь черты, напоминающія эту сторону Соломона. Въ дйствительности же ихъ не оказывается. Достаточно просмотрть русскія сказанія о Соломон, чтобъ убдиться въ томъ, что нтъ ничего общаго между царемъ Соломономъ и нашимъ Соловьемъ-разбойникомъ, сидящимъ на семи дубахъ. Не считаемъ нужнымъ перечислять черты несходства, потому что ихъ слишкомъ много, но остановимся на чертахъ quasi-сходныхъ, приводимыхъ акад. Ягичемъ.

1) Соловей-разбойникъ представляется кудесникомъ. Соломонъ, какъ кудесникъ, можетъ принимать образъ разныхъ животныхъ: сокола, лютаго звря, щуки. Но именно этого не можетъ Соловей: его звриный образъ ограничивается тмъ, что онъ называется иногда птицею рахманной, и это существо отъ выстрла Ильи сваливается какъ овсяной куль. Соловьиный свистъ, зминое шипнье, звриное рявканье Соловья вовсе не предполагаютъ, что онъ принималъ образъ этихъ животныхъ.

2) Соловей уменъ, но проявленія его ума не имютъ ничего общаго съ проявленіями ума легендарнаго Соломона.

3) Соловей строитъ себ гнздо, иметъ отлично устроенную усадьбу и въ одной былин, чтобы спасти себ жизнь, общаетъ построить монастырь. Соломонъ par excellence строитель храма. Но библейскій Соломонъ, именно какъ строитель храма, не извстенъ въ народныхъ сказкахъ. Он разсказываютъ только, что онъ еще мальчикомъ выстроилъ себ крпость изъ древесныхъ втвей и сталъ въ ней царемъ надъ дтьми {‘И началъ царевичъ Соломонъ суды творити: собравъ крестьянскихъ дтей множество отроковъ, а самъ царемъ у нихъ бисть, а иныхъ дтей воеводами поставляйте, а иныхъ въ судіи, а иныхъ служивыми людьми постави и служебники. И потомъ возгради себ градъ въ древесхъ плетеныхъ вельми мудро и посылаше тоя веси жители многія и начальники и помстники’ и т. д. (Лтоп. русск. литературы, IV, стр. 130).}. Въ этой деревянной крпости акад. Ягичъ находитъ первообразъ гнзда Соловья, птицы рахманной,— гнзда, сидя въ которомъ, онъ залегаетъ путь къ Кіеву.

Опять незначительное сходство въ одной черт, при полномъ несходств типовъ строителей (мудраго царевича и чудовищнаго существа) и цли постройки.

4) Отчество Соловья Рахмановичъ напоминаетъ Индію, а Соломонъ былъ въ Индіи въ одно изъ своихъ похожденій. Но, вдь, нашъ Соловей-разбойникъ въ Индіи не былъ, а отчество Рахмановичъ или эпитетъ птица рахманная могли проникнуть въ былины путемъ книжнымъ, совершенно независимо отъ сказаній о Соломон, въ которыхъ, притомъ, нтъ ни птицы рахманной, ни какихъ-либо упоминаній о рахманахъ.

5) Соловей-разбойникъ представляетъ нкоторыя точки соприкосновенія съ Соловьемъ Будиміровичемъ, а послдній иметъ, по акад. Ягичу, прототипомъ Соломона, слдовательно, къ тому же прототипу восходитъ и Соловей-разбойникъ.

Посл обстоятельно доказаннаго г. Халанскимъ тснаго соотношенія между былиной о Соловь Будимірович и русскими свадебными пснями не можетъ быть рчи о вліяніи типа Соломона на типъ этого былиннаго назжаго жениха, не говоря уже о томъ, что и имя Соломона не имло повода (какъ думаетъ акад. Ягичъ {Archiv fr slav. Philologie, B. I, p. 117.}) исказиться въ Соловья.

Названіе Соловья должно быть поставлено,— какъ справедливо замчаетъ г. Халанскій,— въ связь съ тмъ, что онъ женихъ. Въ числ символовъ жениха соловей занимаетъ очень видное мсто какъ между великорусскими, такъ и малорусскими пснями. Съ именемъ героя — Соловей — стоитъ въ связи прозваніе его Будиміровичъ. Соловей въ народной поэзіи будитъ:

‘Свтъ ты мой, соловей въ саду!

Кто-жь меня рано будить буде,

Рано будить, поздно утшать?’ (Шейнъ: ‘Р. Н. П.’, стр. 461).

‘Ай, свтъ ты мой, соловей въ саду!

Соловей въ саду, онъ рано вставалъ,

Голосисто пвалъ, меня младу разбужалъ’ *) (тамъ же, стр. 458).

*) Назв. соч., стр. 159.

Такимъ образомъ, если Соловей Будиміровичъ не иметъ ничего общаго съ Соломономъ, то тмъ мене къ послднему можетъ быть возведенъ Соловей-разбойникъ. Однако, нкоторыя сходныя черты между обоими эпическими Соловьями дйствительно существуютъ, какъ замтилъ уже О. Миллеръ и за нимъ акад. Ягичъ, и такое частное соотношеніе нуждается въ объясненіи.

Такъ, О. Миллеръ и акад. Ягичъ отмчаютъ, что подобно тому, какъ Соловей Будиміровичъ строитъ три терема такъ, что верхи съ верхами свиваются, Соловей-разбойникъ сидитъ на трехъ дубахъ, свивающихся верхами. Красивая усадьба съ садомъ Соловья-разбойника напоминаетъ роскошные терема, построенные Соловьемъ Будиміровичемъ въ саду Запавы Путятичны. При тождеств именъ строителей такое сходство въ этой детали едва ли случайное, и объясненіе должно заключаться, конечно, въ тождеств именъ. Который же Соловей повліялъ на другаго? Думаемъ, что Соловей Будиміровичъ. Въ былин объ этомъ жених чудесное построеніе теремовъ въ саду княжны иметъ существенное значеніе. Оно находится въ связи и съ нашими свадебными пснями {‘Я самъ теб (невст) изрублю сни новая,

Я самъ теб изрублю съ переходами…

Я самъ въ твоемъ саду

Сяду соловьемъ молодимъ залетнымъ,

Я самъ тебя рано буду, свтъ, кликать,

Я самъ тебя рано буду будить’ (Халанскій, назв. соч., стр. 151),}, и съ многочисленными сказками, въ которыхъ условіемъ жениху для полученія руки царевны ставится построеніе въ одну ночь чудеснаго дворца. Между тмъ, въ былинахъ о Соловь-разбойник боле или мене подробное описаніе его усадьбы есть только несущественная деталь.

Если въ одной былин Соловей-разбойникъ предлагаетъ Владиміру за свое освобожденіе выстроить ‘города съ пригородами’, то и это, конечно, объясняется тмъ, что сказитель припомнилъ не кстати другаго былиннаго Соловья-строителя чудныхъ теремовъ,— не кстати потому, что роль строителя, какъ былина сама дале объясняетъ, нейдетъ Соловью, извстному разорителю.

Такимъ образомъ, былины о Соловь Будимірович, на нашъ взглядъ, могутъ послужить къ объясненію только одной черты Соловья-разбойника, и, притомъ, черты несущественной. Во всемъ же остальномъ нтъ никакого сходства обоихъ Соловьевъ между собою и съ Соломономъ.

Что касается характеристики типа Соловья-разбойника, то акад. Ягичъ. совершенно врно распозналъ въ немъ сложный составъ и отмтилъ дйствительно проглядывающія въ немъ черты богатыря, не приладившагося къ циклу кіевскихъ богатырей. Эти черты академикъ Ягичъ считаетъ древними, основными, а птичій образъ боле позднимъ наслоеніемъ, отложившимся подъ вліяніемъ языка, т. е. имени Соловья. Съ послднимъ предположеніемъ едва ли можно согласиться. Трудно допустить такое вліяніе языка на созданіе эпическаго образа, тмъ боле, что совершенно неизвстны мотивы, вслдствіе которыхъ народъ могъ бы передлать популярное и легко произносимое имя Соломонъ въ птичье имя Соловей. Но положимъ, что, по неизвстнымъ намъ причинамъ, дйствительно народомъ было сдлано такое искаженіе: вытекаетъ ли изъ этого дальнйшее предполагаемое г. Ягичемъ послдствіе? Едва ли. Изъ того, что человкъ (кудесникъ, разбойникъ) получилъ прозвище Соловей, еще не слдуетъ, что на основаніи птичьяго прозвища народная фантазія могла изъ человка сдлать чудовищную птицу. Мы еще понимаемъ, что разбойникъ съ именемъ Соловья могъ быть снабженъ соловьинымъ свистомъ (такъ какъ свистъ въ уваженіи у русскихъ разбойниковъ), но едва ли фантазія народа могла идти дальше: снабдить человка съ прозвищемъ Соловья крыльями, гнздомъ на 7 дубахъ, звринымъ рявканьемъ и превратить его въ птицу рахманную. Намъ кажется, что въ основ зооморфическаго представленія Соловья-разбойника лежитъ нчто боле прочное, чмъ вліяніе имени на народную фантазію, какой-нибудь искаженный отголосокъ чудовищнаго существа, врод персидскаго Синурга, кавказскаго Пакондзи, птицы Нога и т. п.

Для уясненія натуры нашего Соловья-разбойника . И. Буслаевъ предлагаетъ цлый рядъ соображеній и параллелей, которыя, впрочемъ, едва ли его самого удовлетворяютъ. Такъ, въ славяно-русской хроник, на основаніи литовскихъ источниковъ, говорится о ‘поганскомъ бискуп’, т.-е. Жрец Лыздейк, что ‘той Лыздейко за живота Витени, отца Гедиминова, былъ знайденъ въ гнзд орловомъ въ пущ’. Этотъ жрецъ, поясняетъ . И. Буслаевъ, былъ чародй и человкъ вщій. Въ гнздо онъ попалъ еще ребенкомъ, будто бы неизвстно какъ и когда {См. статью . И. Буслаева: ‘Критическія и библіографическія замтки по неводу книги О. Миллера’. Ж. М. Н. Пр.₎ часть CLIX, отд. 2, стр. 281.}. Въ этомъ преданіи, находящемся, какъ уже замтилъ акад. Ягичъ, въ связи съ этимологіей имени Лыздейки, такъ какъ гнздо по-литовски lizdas, скоре можно найти сходство Лыздейки съ иранскимъ Закомъ, жившимъ въ дтств въ гнзд Симурга, чмъ съ нашимъ Соловьемъ-разбойникомъ. Упоминаемый у Татищева изъ Якимовской лтописи жрецъ Богомил, нареченный Соловьемъ ‘сладкорчія ради’, также какъ противникъ его, посадникъ Воробей, носятъ птичьи имена и разв только этимъ могутъ напомнить Соловья-разбойника, но не имютъ никакихъ другихъ птичьихъ чертъ. Едва ли можно что-нибудь извлечь для поясненія типа Соловья-разбойника и изъ полукнижнаго сказанія, заимствованнаго Мельниковымъ изъ рукописнаго сборника XVII в., гд говорится, что Соловей, который былъ связанъ Ильей Муромцемъ, былъ мордвинъ, и упоминаются другіе мордвины съ птичьими именами — Скворецъ и чародй Дятелъ {Во времена стародавнія, гд теперь стоитъ Нижній-Новгородъ, жилъ знатный, сильный мордвинъ, по имени Скворецъ. Онъ былъ другъ… другому такому же знатному мордвину, Соловью, тому самому, что связанъ былъ Ильей Муромцемъ. Женился Скворецъ на 18 женахъ и родили они ему 70 сыновей… Тутъ же въ ущель обиталъ чародй Дятелъ, тоже мордвинъ, тоже пріятель Соловью. И спросилъ Скворецъ Дятла о судьб 70 сыновей своихъ. Отвчалъ Дятелъ: Если дти твои будутъ жить мирно и согласно другъ съ другомъ, долго будутъ обладать здшними мстами, а поссорятся — будутъ покорены русскими’… Такъ оно и вышло. См. О. Миллеръ, стр. 277.}. Опять птичьи имена безъ другихъ птичьихъ свойствъ и никакого сходства въ фабул съ фабулой былинъ о Соловь-разбойник.

Роль Соловья, какъ разбойника, дйствительно напоминаетъ нсколько вщій разбойникъ Могутъ, который, согласно съ лтописною сказкой, былъ изловленъ хитростью и приведенъ къ князю Владиміру. . И. Буслаевъ отмчаетъ, что этотъ Могутъ, поставленный предъ княземъ, какъ былинный Соловей, вскрича зло, провидвъ, какъ вщій человкъ, смерть свою {Выдержку изъ лтописи см. у г. Бестужева-Рюмина: ‘О состав русск. лтописей’, прилож., стр. 34. ‘Изымаша хитростію нкоего разбойника, нарицаемаго Могутъ и егда ста предъ Владкмеромъ, воскрича зло и многы слезы испущая изъ очію, сице глаголя: поручника ти по себ даю, о Владимере, Господа Бога и Пречистую Его Матерь Богородицу, ако отнын никакого же не сотворю зла предъ Богомъ и предъ человки, но да буду въ покаянія вся дни живота коего’. Слышавъ же сіе Віадимеръ умилися душою и сердцемъ и посла его ко отцу своему митрополиту Ивану, да пребываетъ, никогда же исходя изъ дому его. Могутъ же, заповдь храня, никакоже исхожаше изъ дому митрополита и крпкимъ и жестокимъ житіемъ живше, и увяденіе и смиреніе много показа, и провидвъ свою смерть съ міромъ почи о Господи’ (Степ. кн., I, 167).}.

Дйствительно, если въ личности Соловья можно искать какихъ-нибудь историческихъ отголосковъ, то именно въ его роди разбойника, тмъ боле, что историческое разбойничество отразилось въ другомъ похожденіи Ильи — его встрч съ станичниками, которое въ нкоторыхъ былинахъ связано съ плненіемъ Соловья въ одинъ сводный разсказъ {Рыбн., IV, 8. Гильферд., No 171.}. Вамъ представляется вроятнымъ, что иноземный чудовищный образъ какого-то могучаго существа, залегающаго путь къ князю и сидящаго на дубахъ — какъ дивъ верху древа (въ Слов о полку Игорев) — былъ въ связи съ домашнимъ сильнымъ развитіемъ разбойничества, народомъ осмысленъ, какъ разбойникъ. Но, вслдствіе извстной консервативности народа, это осмысленіе чудища, какъ человка-разбойника, однако, не стерло другихъ чертъ чудовища, которыя по традиціи продолжали повторяться пвцами, и, такимъ образомъ, въ эпическомъ Соловь получился какой-то противу естественный и противурчивый конгломератъ человчьихъ и чудовищныхъ свойствъ, которыя длаютъ этотъ типъ столь загадочнымъ.

Не имя надежды объяснить вс черты нашего загадочнаго Соловья-разбойника, выдлимъ только нкоторыя, которыя, на нашъ взглядъ, находятъ себ аналогіи въ иранскихъ сказаніяхъ о похожденіяхъ Рустема и Исфендіара. Выше мы уже замтили, что препятствія или заставы, встрченныя Ильей на пути къ князю Владиміру, соотвтствуютъ до нкоторой степени заставамъ, встрченнымъ Рустемомъ на пути къ царю Кейкаусу, въ страну дивовъ Мазендеранъ и Исфендіаромъ по пути къ ‘мдному’ замку.

Мы указали въ похожденіяхъ иранскихъ богатырей параллели для былинныхъ заставъ — горъ высокихъ и широкой рки Смородины, предположили также, что въ птичьемъ вид Соловья-разбойника, быть можетъ, отразилось иранское представленіе о чудовищной птиц Симург, убитой Исфендіаромъ. Въ томъ же направленіи, думается намъ, слдуетъ искать параллель для человческаго типа Соловья-разбойника, для этого богатыря, взятаго Ильей въ плнъ и привезеннаго въ торокахъ въ Кіевъ. Мы уже намекнули, что нкоторое сходство съ Соловьемъ-человкомъ представляютъ дв параллельныя личности, играющія роль въ похожденіяхъ Рустема и Исфендіара — Ау ладъ и Кергеаръ. Разсмотримъ же теперь пристальне, въ чемъ заключается ихъ сходство съ Соловьемъ, такъ какъ сходство ихъ между собою уже разсмотрно нами выше {См. Экскурсъ III.}.

1) Илья не убиваетъ Соловья, а скручиваетъ его веревкой и привязываетъ къ сдлу: слдовательно, не иметъ вначал намренія его убить. Рустемъ встрчаетъ Аулада, какого-то мстнаго властителя, въ лсу: Ауладъ удивляется, какъ Рустемъ дерзнулъ хать по его области {Mohl., I, 416.}, угрожаетъ ему, но богатырь бросаетъ на него арканъ и беретъ его въ плнъ. Затмъ онъ беретъ Аулада съ собою, такъ какъ послдній знаетъ вс заставы, предстоящія Рустему на пути въ Мазендеранъ, и общаетъ ему не только жизнь, но и корону Мазендерана, если онъ будетъ служить ему проводникомъ. Еергсаръ — alter ego Аулада — нападаетъ на Исфендіара, пускаетъ въ него стрлу, но послдній, прикинувшись раненымъ, внезапно накидываетъ на подъхавшаго тюркскаго богатыря арканъ и беретъ его въ плнъ. Затмъ Еергсаръ долженъ указать Исфендіару предстоящія ему заставы на пути къ ‘мдному’ замку, котораго властителемъ Исфендіаръ (хотя и коварно) общаетъ его сдлать {Mohl., IV, 419.}.

2) Илья угощаетъ своего плнника (Соловья) виномъ. Исфендіаръ, разспрашивая Кергсара передъ каждою новою заставой, угощаетъ его чашей вина, иногда наполняя ее 4 раза {Mohl., IV, 894, 398, 400, 404, 408, 411.} — деталь не случайная, потому что повторяется 6 разъ.

3) Плнный Соловей, по одной былин, на время получаетъ свободу и помогаетъ Иль, по его просьб, въ освобожденіи города Чернигова, а затмъ снова привязывается въ торока. Плнный Ауладъ сопровождаетъ Рустема въ его пути въ Мазендеранъ и помогаетъ ему своими указаніями, причемъ, все-таки, Рустемъ то спускаетъ его съ аркана, то снова привязываетъ. Плнный Кергсаръ въ той же роли терпитъ такое же обращеніе со стороны Исфендіара, то заковывается въ цпи, то расковывается.

4) Илья за коварство Соловья (ослушаніе его приказа и за попытку убить его и князя своимъ полнымъ свистомъ) предаетъ его смерти. Исфендіаръ за обманъ, имвшій цлью его погубить, разскаетъ Кергсара на полы {Mohl., IV, 421.}, посл перехода чрезъ глубокія воды (= рк Смородин).

Что касается Аулада, то судьба его была иная, такъ какъ онъ служилъ врнымъ проводникомъ Рустему во всхъ заставахъ. Рустемъ, убивъ по его указаніямъ благо дива, исполняетъ свое общаніе и доставляетъ ему корону Мазендерана, ходатайствуя за него передъ Кейкаусомъ {Припомнимъ, что въ одной былин Илья отпускаетъ съ согласія Владиміра Соловья въ его подворье.}.

Однако, окончаніе похожденій Рустема по прізд его къ царю Кейкаусу не обходится безъ убійства существа, нсколько напоминающаго нашего Соловья, какъ чудовищнаго противника Ильи. Рустемъ приводитъ къ Кейкаусу царя мазендеранскаго, страшнаго дива, принимавшаго различные образы. Кейкаусъ осыпаетъ чудовище упреками и велитъ его казнить. Тогда Рустемъ вытаскиваетъ дива за бороду изъ присутствія царя Кейкауса и велитъ разрзать его на куски {Mohl., I, 446.}. Подобно этому, по нкоторымъ былинамъ, Илья вытаскиваетъ Соловья на княжескій дворъ или въ поле чистое и предаетъ его лютой казни.

5) Владиміръ въ одной былин {Гильферд., No 56, столб. 808.}, хочетъ поставить Соловья воеводой въ Кіев, но затмъ за признаніе Соловья, что ‘его сердце есть разбойницко’, Илья убиваетъ его. Кейкаусъ длаетъ Аулада царемъ мазендеранскимъ. Исфендіаръ общаетъ Кергсару воеводство въ ‘мдномъ’ замк, но за коварство предаетъ его смерти.

Если вс перечисленныя аналогіи между Соловьемъ, Ауладомъ и Кергсаромъ не случайны, то все же он касаются только немногихъ отдльныхъ чертъ нашего Соловья, изъ которыхъ нкоторыя встрчаются, притонъ, въ какой-нибудь одной былин. Другія же черты разсматриваемаго былиннаго типа, и весьма характерныя, не находятъ себ параллелей въ иранскихъ сказаніяхъ: таковы, напримръ, семья Соловья, его жена, дочери и зятья, попытки семьи выкупить Соловья, богатырскій его свистъ, производящій такой эффектъ при двор князя, и проч. На нашъ взглядъ, нкоторыми свойствами своими — соединеніемъ чудовищности съ волшебствомъ — Соловей вообще напоминаетъ иранскихъ дивовъ, классическою страной которыхъ считается Мазендеранъ. Это — существа злыя, чудовищныя на видъ и обладающія волшебными свойствами. Такимъ является, наприм., царь мазендеранскій, обратившійся въ камень, когда его ударилъ копьемъ Рустемъ. Но самый страшный дивъ, стоящій во глав всхъ прочихъ, это ‘блый’ дивъ, убіеніе котораго было самымъ славнымъ подвигомъ Рустема въ Мазендеран. Мы не можемъ среди многочисленныхъ дивовъ, съ которыми бился Рустемъ, указать какого-нибудь одного, какъ прототипъ чудовища Соловья, но можемъ только предположить, что въ похожденіи Ильи съ Соловьемъ-разбойникомъ сохранился глухой отголосокъ борьбы Рустема съ мазендеранскими дивами. Это предположеніе намъ кажется правдоподобнымъ на томъ основаніи, что, какъ мы видли выше, въ былинахъ о первой поздк Ильи въ Кіевъ сохранились отголоски заставъ, встрченныхъ Рустемомъ на пути въ Мазендеранъ и Исфендіаромъ на пути къ ‘мдному’ замку. Если мы находимъ соотвтствіе между иранскими и русскими заставами — горы, рка, чудовищная птица (Соловей-Синургъ), т.-е. между первыми встрченными богатырями (Ильей, Рустемомъ, Исфендіаромъ) препятствіями, то можемъ предположитъ, что’ похожденію Ильи съ Соловьемъ соотвтствовало нчто въ иранскомъ сказаніи, и самый планъ какъ будто указываетъ, что это нчто была именно борьба Рустема съ чудовищнымъ дивомъ, отъ котораго Рустемъ избавилъ Кейкауса (какъ Илья Владиміра отъ чудовища Соловья-разбойника). Нкоторымъ подтвержденіемъ этому предположенію служитъ, какъ мы увидимъ ниже, извстная сказка о Еруслан Лазаревич, и мы просимъ читателя раньше нашего разбора этой сказки не длать заключенія о неправдоподобіи нашего сопоставленія Соловья-разбойника съ мазендеранскимъ дивомъ (вообще).

Чтобы комбинировать вс отдльныя аналогіи между Соловьемъ и иранскими Симургомъ, Кергсаромъ (Ауладомъ), блымъ дивомъ, мы изъ всего вышеприведеннаго можемъ сдлать слдующее гипотетическое построеніе, прочность котораго, быть можетъ, подтвердится впослдствіи. Всматриваясь въ Соловья-разбойника, мы замчаемъ въ немъ странное, противу-естественное соединеніе, по меньшей мр, трехъ фигуръ — птицы, богатыря и чудовища, слитыхъ чисто-механически въ одинъ образъ, причемъ народная фантазія почти не сдлала попытки сочетать эти лица органически въ нчто цльное {Примромъ тому можетъ служить одна былина Рыбникова, Ш, No 63, гд Соловей названъ птицей рахманной, сидящей на 7 дубахъ, а вслдъ затмъ, когда Илья сшибъ эту птицу съ гнзда, Соловей оказывается уже человкомъ ‘съ желтыми кудрями’, за которыя Илья привязываетъ его къ сдлу. Или: въ былин Гильферд. No 120 Соловей Рахмановъ живетъ на трехъ дубахъ, какъ птица, а затмъ оказывается, что Илья его встртилъ въ пол дущимъ на кон (столб. 662).}. Нелпость этого конгломерата объясняется, на нашъ взглядъ, именно тмъ, что былинный разсказъ о похожденіи Ильи съ Соловьемъ есть результатъ послдовательнаго искаженія, перевиранія какого-то иноземнаго боле полнаго разсказа, отдльные эпизоды котораго были съ теченіемъ времени скомканы въ одинъ, такъ что отдльныя черты первоначально разныхъ личностей чисто-механически были соединены въ одной. Безъ такого предположенія невозможно объяснить сложный составъ личности Соловья. Это, дйствительно, фигура мозаическая, и, притомъ, весьма неуклюжей работы, такъ какъ мозаика была механическая, соединявшая куски отъ разныхъ основныхъ рисунковъ. Обвинять всецло русскихъ сказителей въ этой работ мы не имемъ основанія, такъ какъ не знаемъ, въ какомъ вид и чрезъ какую среду дошелъ до нихъ предполагаемый восточный оригиналъ. Мы склонны скоре предположить, что онъ былъ попорченъ уже въ передаточной инстанціи, причемъ отдльные иранскіе эпизоды и лица были скомканы въ одну массу. На русской почв можно замтить даже попытки къ осмысленію иноземнаго образа, ко внесенію нкоторыхъ бытовыхъ чертъ, именно черты разбойничества, присоединившейся къ чертамъ, полученнымъ изъ чужаго сказанія, какими намъ представляются: птичій образъ, чудовищныя свойства, рявканіе звриное, шипніе зминое, свистъ, иногда пламенное дыханіе {Гильфердингъ, No 120.} и образъ коварнаго богатыря, пойманнаго арканомъ и возимаго съ собою главнымъ національнымъ богатыремъ. Иранскимъ прототипомъ послдняго образа мы предположили Кергсара (Аулада), прототипомъ птичьяго образа — Симурга, а въ чудовищныхъ и волшебныхъ свойствахъ Соловья видимъ отголосокъ дива, врод мазендеранскаго царя или ‘благо’ дива. Сознаемся, что такой мозаическій составъ былиннаго типа Соловья искусственъ и что, быть можетъ, мы ошибаемся въ указанія этихъ прототиповъ. Но все же думаемъ, что если ошибаемся, то лишь въ деталяхъ, и что главное наше предположеніе — сходство въ план между поздкой Ильи въ Кіевъ и походомъ Рустема въ Мазендеранъ (а также Исфендіара въ ‘мдный’ замокъ), иметъ нкоторое основаніе. А это пока все, что мы желали бы сдлать вроятнымъ.

Прежде чмъ разстаться съ Соловьемъ-разбойникомъ, считаемъ не лишнимъ отмтить одну деталь, встрчающуюся въ значительномъ числ былинъ. Илья, повидимому, не желаетъ убить Соловья, а, между тмъ, пускаетъ ему стрлу въ глазъ — въ одно изъ самыхъ уязвимыхъ мстъ. Былины говорятъ даже, что стрла вышибла Соловью правое око со косицею {Рыбн., I, стр. 66.} или вышла въ лвое ухо {Рыбн., I, стр. 48.}, за чмъ, казалось бы, должна послдовать немедленная смерть. Это стрляніе въ глазъ, однако, безъ цли убить, представляется намъ страннымъ. Гораздо логичне стрляніе Ильи въ тхъ былинахъ, гд Илья подшибаетъ Соловью крыло правое {Киревскій, I (III. 1).}, вслдствіе чего тотъ лишенъ возможности держаться на деревьяхъ, но не раненъ смертельно. Намъ кажется, что въ стрляніи именно въ глазъ нужна видть survival того сказочнаго мотива, что для нкоторыхъ чудовищныхъ или вообще исключительныхъ существъ смерть возможна подъ условіемъ пораженія только одного опредленнаго мста на тл. Чтобы не ходить далеко, укажемъ на иранскаго неуязвимаго богатыря Исфендіара, который могъ быть убитъ Рустемомъ только тогда, когда послдній пустилъ ему стрлу въ единственно уязвимое мсто, именно въ глазъ. Если наше предположеніе врно, то опять, хотя совершенно въ иной связи, нашъ Илья поступаетъ совершенно такъ же, какъ иранскій Рустемъ. Какъ ни ничтожно само по себ это детальное совпаденіе, любопытны т побочныя обстоятельства, которыми оно сопровождается. Стрла, которая могла убить Исфендіара, попавъ ему въ глазъ, должна была быть спеціально вырзана изъ вяза {Mold, IV, стр. 639, дерево называется тамариксомъ (tamarix).}. Наканун боя съ Исфендіаромъ Рустемъ самъ изготовилъ эту стрлу и, вступая въ бой, наложилъ ее на тетиву и обращается съ молитвой къ божеству {Mohl., IV, р. 539, 540 и 541.}.

Подобно этому, по одной былин {Гильферд., No 56.}:

Подъзжаетъ Илья, вдь, къ кустику ракитову,

Вынимаетъ Ильювюша ножищо да кинжалищо,

А вырубилъ онъ стрлочку ракитову,

Ай натягивалъ Ильюшенька свой тугой лукъ.

И налагаетъ вдь онъ стрлочку ракитову,

А самъ онъ ко стрлы да приговаривать…

Слдуетъ наговоръ на стрлу, встрчающійся нердко въ былинахъ {Наприм., Рыбн., I, стр. 63, II, стр. 330. Кирев., I, стр. 28, 79. Гильферд., стр. 301, 988.}. Положимъ, что и здсь случайное сходство, по сейчасъ же можно указать еще на другую случайность. Выше вы предположили, что на типъ Соловья, шпицы рахманной, могъ повліять иранскій Симургъ. И что же? Въ стрляніи Рустема спеціальною стрлой въ глазъ врага замшанъ Симургъ, но не въ качеств врага, а въ качеств мудраго совтника-помощника. Онъ открываетъ Рустему тайну уязвимости его врага и указываетъ ему, что нужно сдлать стрлу изъ вяза и пустить ее въ глазъ Исфендіара. И такъ, мы имемъ въ русской былин, хотя въ нсколько различномъ сочетаніи, слдующіе иранскія лица, дйствія и предметы:

1) Илья = Рустемъ, 2) Симургъ = Соловей, птица рахманная, 3) ракитовая (вязовая) стрла, изготовленная главнымъ богатыремъ (Рустемомъ, Ильей), 4) напутствіе стрлы молитвой, 5) стрляніе въ глазъ непріятелю. Но такъ какъ въ иранскомъ сказаніи стрляніе въ глазъ иметъ raison d’tre, а въ русскомъ не находитъ никакого объясненія, слдуетъ думать, что эта оторванная отъ своего мста иранская деталь была въ русскомъ эпос пріурочена не къ надлежащему мсту въ силу какой-то ассоціаціи. Это пріуроченіе, кажется, представляетъ глухой отголосокъ смутнаго воспоминанія о томъ, что восточный прототипъ Ильи когда-то кому-то пустилъ вязовую заговоренную стрлу въ глазъ, причемъ въ этомъ дл была замшана какая-то чудовищная птица (Симургъ). ‘Вроятно, чудовищная птица и была этимъ врагомъ, которому въ глазъ была пущена ракитова стрла’,— такъ осмыслилъ полузабытый мотивъ какой-нибудь сказитель (русскій или, скоре, не русскій) и этою неудачною попыткой къ осмысленію объясняется русская былинная комбинація деталей чужеземнаго разсказа.

——

Переходимъ къ другимъ похожденіямъ Ильи, встрченнымъ имъ въ его поздкахъ.

Былина Рыбникова (IV, No 3), изобилующая собственными именами, неизвстными въ другихъ однородныхъ былинахъ {Такъ, въ ней конь Ильи носитъ названіе Тучападушко, камень на розстани — Сервамоцъ-камень, королевна колдунья — Зенира.}, разсказываетъ, что Илья, по вызд изъ дому, нахалъ на первую заставу — 40,000 разбойниковъ, а затмъ, перебивъ ихъ своимъ шлемомъ,

Прізжаетъ онъ во чисто поле,

Во чистомъ пол стоитъ шатеръ,

Недалече отъ бла шатра

Стоятъ палаты блокаменны

И во тхъ палатахъ блокаменныхъ живетъ

Паленица удалая. И у ей кроватка оманслива,

И принимала она каждаго страннаго

Во т палаты блокаменны,

Кормила кушаньями сахарными,

И поила напитками медвяными,

И отводила ихъ во спальну драгоцнную,

Гд стояла кроватка оманслива,

Просила добрыхъ молодцевъ на кроватку спать.

Впереди проситъ повалиться добрыхъ молодцевъ,

А во слдъ ложится красна двица.

А того не знаетъ добрый молодецъ,

Что кроватка есть оманслива,

Который повалится спать на кроватку,

Та кроватка подвернется,

То улетитъ онъ въ погреба глубокіе.

Подъ кроваткой былъ погребъ въ глубину сорока саженъ.

И во этомъ погреб было накоплено

Триста рыцарей, сильныхъ могучихъ богатырей.

Свою коварную ласку хотла колдунья испытать и на Иль Муромц. Она вышла ему на встрчу, цловала его во уста сахарныя, угощала, поила и затмъ пригласила на кроватку омансливу. Но Илья приглашаетъ ее лечь первою и, видя ея колебаніе, схватываетъ ее и бросаетъ на кровать, которая, опрокинувшись, сбрасываетъ колдунью въ погреба глубокіе. За этимъ похожденіемъ слдуетъ въ былин встрча Ильи съ Соловьемъ-разбойникомъ.

Такимъ образокъ, въ разсматриваемой былин похожденіе Ильи съ коварною двицей включено въ число заставъ, встрченныхъ имъ на пути изъ дому въ Кіевъ {Ср. также былину Рыбн., I, No 11 (стр. 64).}. Но гораздо чаще это похожденіе соединяется сказителями съ двумя другими: встрчей съ разбойниками и нахожденіемъ Ильей, погреба съ золотою казной, причемъ вс три похожденія доказываютъ, что, Иль не суждено ни убиту быть, ни богату быть, ни женату быть. Впрочемъ, въ связи съ тми или другими эпизодами, похожденіе Ильи съ коварною двицей содержитъ въ былинахъ почти одн и т же черты {См. былины Рыбн., I, стр. 64, III, 42. Кирев., I, 88. Гильфердингъ, столб. 811, 869, 1053, 1203, 1213, 1248, 1257, 1301.}. Нкоторыя различія встрчаются только въ названіи и обстановк коварной двицы и въ расправ съ нею Ильи Муромца. Кром имени Зениры, встрчается имя Маринка-королевична {Гильфердингъ, столб. 811.}, но чаще собственнаго имени нтъ и двица называется просто прекрасною королевичной {Ibid., столб. 1203, 1213, 1248, 1301. Рыбниковъ, I, 64, III, 42.}. Иногда при ней состоитъ цлый штатъ двицъ (40 двицъ или толпа) {Гильфердингъ, столб. 1203, 1301.}. Илья предаетъ ее самой лютой казни: либо раздираетъ ее на полы {Ibid., столб. 1249.}, либо ржетъ на куски {Ibid., столб. 1214.}, либо разстрливаетъ {Ibid., столб. 312.}.

Нтъ сомннія, что въ былинныя похожденія Ильи Муромца вплелся въ его столкновеніе съ прекрасною королевичной весьма распространенный сказочный мотивъ. Наша королевична живо напоминаетъ кавказскія сказанія о цариц Тамар, заманивавшей молодыхъ витязей въ свой замокъ и затмъ ночью сбрасывавшей ихъ трупы въ Терекъ, пражское мстное преданіе о княжн Либуш и друг. Подложная кровать, какъ указываетъ Рамбо, упоминается въ сказкахъ Перро (Perrault-Contes: ‘L’adroite princesse’) {Rambaud: ‘Russie epique’, р. 62.}. Въ сборник нмецкихъ псенъ Миттлера,— говоритъ О. Миллеръ,— помщены два пересказа псни о королев, зазывавшей къ себ прозжихъ юношей: насладившись съ ними любовью, она ставила ихъ на доску, которая подъ ними проваливалась. Такимъ образомъ погубила она цлыхъ девять, но десятый съумлъ ея чарамъ противупоставить свои собственныя {О. Миллеръ: ‘Илья Муромецъ’, стр. 777.}.

Въ сборник Аанасьева (VIII, No 4, стр. 50) одна сказка содержитъ многія черты, тождественныя съ похожденіемъ Ильи съ королевичной. Прізжаетъ Иванъ-царевичъ къ Ирин-мягкоЙ перин. Та встрчаетъ его, приглашаетъ раздться и лечь на пуховикъ: ‘Ложись къ стнк! ‘— говоритъ она Ивану.— ‘Я не сплю у стнки,— отвчаетъ онъ,— а сплю на крайчику’. Нужно было ей самой у стнки лечь, царевичъ ее подхватилъ подъ середку и прошибъ сквозь полъ, и улетла Ирина-мягкая перина въ погребъ, а онъ опустилъ конецъ веревки, вытащилъ своего брата и сказалъ: ‘Волочите другъ по дружк всхъ и отправляйтесь по домамъ’. И такъ, въ принадлежности эпизода о встрч Ильи съ королевичной къ области сказокъ не можетъ быть сомннія и вопросъ сводится лишь къ тому, изъ какихъ ближайшихъ источниковъ этотъ сказочный мотивъ попалъ въ русскія сказки и былины. Мы устраняемъ отъ себя этотъ вопросъ, какъ не входящій непосредственно въ ранки нашего изслдованія. Откуда бы ни проникъ разсмотрнный эпизодъ въ былины, онъ не вошелъ въ нихъ изъ иранскаго сказанія о Рустем (по крайней мр, въ редакціи Фирдоуси), хотя въ похожденіяхъ этого богатыря (а также его alter ego Исфендіара) есть нчто подобное, именно встрча съ колдуньей. Вотъ главныя черты этого похожденія Рустема по изложенію Фирдоуси. По пути въ Мазендеранъ, Рустемъ прибылъ (посл встрчи съ дракономъ, составляющей его третью заставу) въ прекрасную мстность и увидлъ на берегу ручья приготовленное кмъ-то угощеніе: кубокъ съ виномъ, зажареннаго аргали, хлбъ и сласти. Это была трапеза чародевъ, исчезнувшихъ при приближеніи героя. Рустемъ слъ за угощеніе, валилъ кубокъ и сталъ играть на найденной тутъ же лир, воспвая свои подвиги. На его пніе подошла къ нему необыкновенная красавица и сла съ нимъ за трапезу. Онъ протянулъ ей кубокъ вина, произнеся при этомъ имя Бога. Тогда она вдругъ почернла и Рустемъ, догадавшись, что передъ нимъ колдунья, накинулъ ей петлю аркана на шею. Онъ заставилъ ее принять ея настоящій видъ и она превратилась въ дряхлую, отвратительную старуху. Тогда онъ разрубилъ ее на полы {Mohl., I, р. 414.}.

Исфендіаръ относительно колдуньи, которую встрчаетъ, находится въ лучшихъ условіяхъ, чмъ Рустемъ. Онъ знаетъ уже чрезъ Кергсара, сопровождающаго его, о предстоящей ему встрч и принимаетъ свои мры. Онъ нарядился, какъ на пиръ, взялъ золотую чашу и гитару, слъ въ прекрасной мстности на берегу ручья и сталъ изливать свою любовную тоску. Волшебница въ вид прелестной двы подошла къ нему и онъ подалъ ей кубокъ вина. Затмъ онъ накинулъ на нее священную цпь Зердушта и она должна была принять свой настоящій видъ, посл чего была убита ударомъ меча {Mohl., IV, р. 407.}.

Изъ этого изложенія содержанія эпизода о встрч Рустема и Исфендіара съ колдуньей видно, что иранское сказаніе сходно съ нашимъ только въ главныхъ чертахъ, а не въ деталяхъ, такъ что мы не имемъ права считать похожденіе Рустема (Исфендіара) съ волшебницей прототипомъ похожденія Ильи съ прекрасною королевичной. Однако, все-таки, мы полагаемъ, что между иранскимъ и русскимъ сюжетомъ есть какое-то отношеніе. Едва ли случайны слдующія совпаденія:

1) Похожденіе съ колдуньей, губящей людей чарами своей красоты, приписывается въ обоихъ эпосахъ главному національному герою.

2) Это похожденіе входитъ въ число тхъ заставъ, которыя они встрчаютъ на своемъ пути. Для Рустема и Исфендіара эта встрча составляетъ четвертую заставу. Илья въ былин Рыбникова (IV, No 3) встрчаетъ королевичну посл разбойниковъ и раньше похожденія съ Соловьемъ. Въ былинахъ о трехъ поздкахъ встрча съ королевичной составляетъ одну изъ трехъ поздокъ, причемъ нердко у сказителей проскальзываетъ еще та черта, что Илья, убивъ королевичну, очистилъ этимъ дорогу прямозжую, подобно тому, какъ Рустемъ очистилъ отъ волшебницы дорогу въ Мазендеранъ. Такъ, санъ Илья, посл похожденія съ королевичной,

Обращается ко камешку ко латырю,

И на камешки подпись подписывалъ:

И что ли очищена тая дорожка прямоздная’ *).

*) Гильфердингъ, стр. 868. Сравн. также столб. 1054,1218,1248, 1301.

Въ одной былин (Паромскаго старика) даже указывается направленіе очищенной дороги:

И та была дорожка прочищена,

Отъ стольнаго Кіева лежитъ ко Царю граду *).

*) О. Миллеръ (стр. 774) подозрваетъ въ этомъ географическомъ указаніи какой-то отзвукъ былинъ про Идолища и цареградскаго князя.

Въ виду этого соотвтствія между иранскимъ и русскимъ сюжетомъ въ лиц героя похожденія (Илья = Рустемъ — Исфендіаръ) и въ мст, занимаемомъ похожденіемъ въ числ прочихъ заставъ, мы ршаемся предложитъ слдующее объясненіе указаннаго соотвтствія. Намъ кажется, что какое-то похожденіе Ильи съ коварною волшебницей, кончившееся ея убіеніемъ, входило весьма рано въ планъ былиннаго разсказа о встрченныхъ имъ заставахъ и было занесено въ русскій эпосъ изъ того же источника, откуда проникли въ него другіе отголоски иранскихъ сказаній. Но этотъ древній, предполагаемый мною изводъ сказанія, вроятно, боле близкій къ иранскому, подвергся передлк подъ вліяніемъ аналогическаго сказанія о прекрасной королевичн (врод Тамары), отправлявшей увлекавшихся ею витязей въ подземелье посредствомъ подложной кровати. Послднее сказаніе, какъ боле пикантное и интересное, замнило первое, пріурочившись, однако, къ тому же національному богатырю. Но слдъ перваго сказанія, смненнаго новымъ, еще сохраняется въ томъ, что и новое въ нкоторыхъ былинахъ входитъ въ число заставъ или подвиговъ, совершенныхъ богатыремъ для очищенія дороги прямозжей на почв Россіи, т.-е. получаетъ какой-то quasi-историческій характеръ, который былъ, конечно, сначала чуждъ безпочвенному сюжету о прекрасной королевичн, какъ онъ чуждъ, напримръ, похожденію сказочнаго Ивана-царевича съ Ириной-мягкою периной. Въ пользу нашей догадки можно привести слдующее соображеніе.

Похожденіе Ильи съ прекрасною королевичной въ настоящее время составляетъ большею частью одинъ изъ эпизодовъ (именно средній) трехъ его встрчъ или поздокъ, помщаясь между разбойниками и нахожденіемъ клада. Такимъ образомъ достигается любимое эпическое число 3 и редакція былинъ этого типа представляетъ какъ бы законченное цлое, въ которомъ три части иллюстрируютъ предопредленное Иль судьбою — но быть убиту, женату и богату. Такое построеніе былины сложилось, конечно, не безъ вліянія сказокъ, въ которыхъ роэстань съ тремя дорогами и надписью составляетъ весьма избитый мотивъ. Мы видли, однако, что встрча съ разбойниками составляетъ также одну изъ встрчъ Ильи по пути изъ дому въ Кіевъ и что въ одной былин (Рыбн., IV, No 3) въ ту же редакцію входитъ и встрча съ коварною двицей. Это наводитъ насъ на мысль, что редакція былины о трехъ поздкахъ, вроятно, сложилась сравнительно поздно, подъ вліяніемъ сказокъ, и что средній ея эпизодъ, встрча съ королевичной, былъ передлкой какого-то другого, подобнаго, занимавшаго мсто среди похожденій Ильи на пути въ Кіевъ. Подтвержденіемъ этому какъ будто служитъ то, что и до сихъ поръ въ былинахъ послдняго типа Илья также встрчается враждебно съ коварною двицей, которая является дочерью Соловья-разбойника и носитъ разныя названія (Марья, Настастья, Пелька). Глухое воспоминаніе о ея чародйскихъ свойствамъ, быть можетъ, сохраняется въ томъ, что въ одной былин она прямо называется Еленой-волшебницей {Гильфердингъ, No 210, столб. 989.}. Она женщина коварная, такъ какъ задумываетъ убить Илью изподтишка подворотней {Гильфердингъ, No 66, столб. 210. Кир., I (III, 1). Рыбн., I, No 9, III, NoNo 4 и 6, IV, 2.}. Въ былин Гильфердинга No 104, гд, вмсто одной, вс дочери Соловья отличаются коварствомъ, он зазываютъ его въ гостя такъ же, какъ королевична приглашала Илью въ свои палаты:

И скоренько он одвали свою одежду хорошую,

Выходили на широкъ дворъ,

Отпирали свои ворота крпкія на стежо

И поднимали подворотню на цпяхъ

Да въ восемьдесятъ пудовъ,

И просили Илью во почестное гостбище…

Но подобно тому, какъ въ былинахъ о трехъ поздкахъ Илья догадыдывается о свойств омансливой кровати, такъ и здсь:

Илья Муромецъ глянулъ на ихъ широки ворота

И вид Илья Муромецъ — есть фальша великая *).

*) Гильфердингъ, столб. 599.

Такимъ образомъ, чувствуется какое-то сходство въ тип королевичны и дочери Соловья-разбойника: он об коварны, об пытаются хитростью убить Илью, и, притомъ, въ своемъ дом, об подвергаются заслуженному наказанію. Это даетъ намъ нкоторое основаніе для предположенія, что королевична, какъ и Елена-волшебница, представляетъ позднйшую замну какой-то коварной волшебницы, которую Илья встрчалъ, какъ одну изъ заставъ, на своемъ пути къ князю Владиміру, подобно тому, какъ Рустемъ встртилъ волшебницу на пути къ царю Кейкаусу въ числ другихъ заставъ.

Чтобы резюмировать нашъ разборъ былинъ о поздк Ильи Муромца въ Кіевъ и о его трехъ поздкахъ, мы напомнимъ, что основною нашею мыслью было сопоставленіе этой части похожденій Ильи съ заставами, встрченными Рустемомъ на пути изъ родительскаго дома въ Мазендеранъ къ пребывавшему тамъ въ то время царю Кейкаусу. Основаніемъ къ сопоставленію было отмченное нами сходство, главнымъ образомъ, въ план иранскаго и русскаго разсказа и совпаденіе нкоторыхъ заставъ, какъ горы, рка, чудовищная птица, можетъ быть, чудовищное человкообразное существо (Соловей и дивъ) и коварная женщина. Мы не уврены въ соотвтствіи нкоторыхъ приведенныхъ нами иранскихъ эпизодовъ Рустеміады съ русскими былинными, но все же думаемъ, что въ главныхъ чертахъ наше сопоставленіе плановъ иранскаго и русскаго разсказа нами достаточно обосновано, а это пока все, что мы сами считаемъ вроятнымъ. Если изъ нашего сопоставленія въ читател возникла мысль, что въ разсмотрнной части похожденій Ильи Муромца звучатъ кое-какіе отголоски Рустеміады (и Исфендіріады), то наша цль достигнута, хотя бы нкоторыя изъ отмченныхъ совпаденій и оказались случайными.

Мы не будемъ подробно разбирать былинъ о прочихъ подвигахъ Ильи Муромца, такъ какъ не имемъ основанія видть въ нихъ отраженіе какихъ-нибудь иранскихъ сюжетовъ. По, припоминая, какъ подвижны въ нашемъ эпос отдльные мотивы, какъ легко, отторгнутые отъ разныхъ сюжетовъ мотивы по закону психологической аналогіи, вплетаются въ одинъ разсказъ, мы отмтимъ въ разныхъ былинахъ объ Иль нкоторые мотивы, сходные съ иранскими, причемъ убжденіе, дйствительно ли они иранскаго происхожденія или только случайно сходны съ иранскими, сложится само собою.

Нкоторые отдльные мотивы, сходные съ иранскими, находимъ въ многочисленныхъ былинахъ, описывающихъ нашествіе на Кіевъ царя Калина (Галина, Каина), Батыги, Мамая и др. Отсылая къ разбору этихъ былинъ А. Н. Веселовскаго {Южнорусск. былины, V.} и М. Халанскаго {Великорусскія былины, гл. IX.}, мы напомнимъ, что уже раньше указали на нкоторые былинные мотивы, сходные съ иранскими {См. Экскурсъ III.}. Какъ Рустемъ въ столкновеніи съ предводителемъ туранцевъ Калуномъ схватываетъ турка и побиваетъ имъ непріятелей, такъ Илья, связанный, по приказу Калина, чембурами, разрываетъ ихъ, схватываетъ татарина и прокладываетъ, размахивая имъ, себ дорогу въ непріятельскомъ войск. Но есть въ названныхъ былинахъ и другія черты, напоминающія иранскія. Такъ, въ нкоторыхъ пересказахъ сообщается, что раньше приступа Калина Илья былъ засаженъ Владиміромъ, вслдствіе поклепа, въ глубокій погребъ, гд просидлъ три года {Гильфердингъ, 804. Рыбн., III, стр. 208.}. Когда же приступилъ Калинъ съ несмтною силой, то Владиміръ вспомнилъ объ Иль, узналъ, что онъ живъ, и вымолилъ у него прощенье. Мы уже сопоставили это обращеніе Владиміра съ главнымъ русскимъ богатыремъ съ угрозой Кейкауса повсить Рустема и послдовавшимъ затмъ раскаяніемъ иранскаго царя. Но еще больше сходства представляетъ поступокъ царя Гуштаспа съ Исфендіаромъ. Послдняго, по наговору, царь засаживаетъ скованнаго въ замокъ, гд богатырь просидлъ до того времени, когда государству угрожала страшная опасность отъ туранскаго царя. Гуштаспъ, видя бду неминучую, посылаетъ освободить Исфендіара и ищетъ съ нимъ примиренія. Мотивъ засаживанья богатыря несправедливымъ властителемъ въ темницу и затмъ выпущенія его въ минуту крайней опасности — котивъ довольно распространенный. О. Мидлеръ указалъ на сходное положеніе Марка Кралевича, засаженнаго въ тюрьму по приказу султана {Илья Муромецъ, стр. 675.}, B. В. Стасовъ — на телеутскаго богатыря Шеню и киргизскаго Суну, сидящихъ въ ямахъ по навту родственниковъ или придворныхъ и затмъ выпускаемыхъ на свободу и спасающихъ отечество, Рамбо привелъ въ параллель съ разсказомъ о заключеніи Муромца легенду объ Ожье, посаженномъ въ темницу Карломъ Великимъ {La Russie epique, р. 59.}. Въ послднемъ сказаніи любопытна та черта, что Ожье во время заключенія кормили архіепископъ Турпинъ и сама императрица. Подобную черту находимъ и въ нкоторыхъ нашихъ былинахъ.

А у князя-то, вдь, дочка-то малешенька,

А малешенька-то дочка молодёшенька,

Во-потай берё ключи у своей матери

А отъ тыхъ ли-то отъ погребовъ глубокихъ,

Составляетъ она хлбъ да Иль Муромцу *).

*) Гильфердингъ, No 57, столб. 304. Срав. Рыбн., III, No 35.

Въ другой былин, вмсто дочери, кормитъ Илью княгиня Апраксія {Гильфердингъ, No 257, 206.}, почему то названная вдовицей (слдовательно, не представлявшаяся сказителю женой князя Владиміра):

Какъ узнала про это честная вдовица княгиня Апраксія,

Что посаженъ Илья Муромецъ да во глубокъ погребъ,

Она сдлала подкопь ту тайную,

Да во тотъ ли погреба глубокіе,

Кормила-поила Илью ровно сорокъ дней.

Нельзя ли видть въ этой черт отголосокъ сказанія о царской дочери Менижэ, кормившей засаженнаго въ яму иранскаго богатыря Бижена? Этотъ вплетенный въ сказанія о Рустем поэтическій эпизодъ о любви Менижэ къ Бижену {См. о распространенности этого иранскаго разсказа на Кавказ въ стать: Отголоски иранскихъ сказаній на Кавказ. Этнограф. Обозрніе, кн. II, стр. 21 и слд.} не мене популяренъ на Кавказ, чмъ сказанія о Рустем и Зораб, и немудрено, что отголоски его могли проникнуть и дальше, за предлы Кавказа. Въ самомъ дл, кормленіе Ильи Муромца дочерью Владиміра представляется какою-то случайною, мало мотивированною деталью, тмъ боле случайною, что объ этой княжн ничего другого не знаетъ нашъ эпосъ и нарушеніе ею воли отца не объясняется никакими близкими ея отношеніями къ старому козаку Иль Муромцу. Въ иранскомъ же сказаніи Менижэ кормитъ Бижена, какъ своего мужа, котораго она себ избрала противъ воли жестокаго отца. Въ виду того, что въ похожденіи Бижела главная роль принадлежитъ Рустему, можно себ представить, что черта кормленія засаженнаго въ погребъ богатыря царскою дочерью, какъ входившая въ циклъ сказаній о Рустем, была отторгнута отъ надлежащаго мста и перенесена въ нашей былин на нашего Рустеца-Илью, посаженнаго въ погребъ несправедливымъ властителемъ.

Такой же, повидимому, оторванный иранскій лоскутъ, въ вид трехъ подкоповъ, сдланныхъ татарами, чтобы погубить Илью, пришитъ въ нкоторыя былины о нашествіи Калина (Батыя и т. п.).

Въ былин о Баты Батыевич конь предупреждаетъ Илью:

‘Ужь ты старъ козакъ Илья Муромецъ!

Есть у татаръ въ пол накопаны рвы глубокіе,

Понатыканы въ нихъ копья мурзамецкія,

Копья мурзамецкія, сабли вострыя:

Изъ перваго подкопа я выскочу,

Изъ другаго подкопа я выскочу,

А въ третьемъ останемся ты и я’ *).

*) Кирев., IV, стр. 45, сравн. Рыбник., III, стр. 211 и 219. Гильфердингъ, столб. 308, 1298. Боле подробное описаніе тамъ же, столб. 453—54. Подкопы встрчаются въ былин и ‘Данил Игнатьевич’ (Гильферд., No 192, столб. 929, и Кирев., III, стр. 48), и въ побывальщин XVIII в. о Михаил Далилович, см. Веселовскій: ‘Южнорусскія былины’, I, стр. 24.

Въ былин Гильфердинга No 296 устройство подкоповъ мотивировано тмъ, что Балину пришлось плохо отъ Ильи.

Разсерчалъ Илья Муромецъ,

Да захалъ-то въ рать силу великую,

Да вынимае старикъ шалыгу подорожную,

Да и началъ шалыгою помахивать.

Да куда-то махнетъ — да какъ улица,

Да куда и отмахнетъ — переулочекъ.

Да скричалъ-то царь (Калинъ) громкимъ голосомъ:

‘Ужь ты старый козакъ да Илья Муромецъ,

Да отсрочь-ко ты времени трои суточки!’

Говоритъ-то старикъ да Илья Муромецъ: —

Да не дамъ-то теб да нисколешенько.

‘Да отсрочь-ко ты мн хоть на суточки’.

Да дозволилъ Илья да какъ на суточки.

Да де въ эту пору, въ это времечко

Да копали-то копи глубокія,

Да спутали телги ордынскія,

Становили-то копья мурзамецкія,

Зарывали носочками желтыми *).

*) Гильфердингъ, столб. 127.0—71.

Дале слдуетъ, какъ и въ другихъ былинахъ, предостереженіе Ильи конемъ, несмотря на которое богатырь направляетъ коня къ подкопамъ и падаетъ въ третій. Татары схватываютъ Илью, оставшагося, повидимому, невредимымъ, несмотря на копья мурзамецкія, и приводятъ его связаннаго къ Калину. Тотъ велитъ его казнить, но богатырь, вырвавшись, избиваетъ татаръ и расправляется съ самимъ Баянномъ.

Коварному Балину соотвтствуетъ въ Рустеміад царь Кабула, на дочери котораго былъ женатъ сводный братъ Рустема, Шехадъ. Чтобы освободиться отъ дани, платимой имъ Рустему, царь Кабула по соглашенію съ Шехадомъ ршается завлечь богатыря въ свои владнія, чтобы его умертвить. Онъ приказалъ нарыть въ одной долин ямъ и утыкать ихъ дно копьями и мечами. Затмъ пригласилъ Рустема на охоту и завлекъ его въ эту долину.

У Ракша было чутье опасности: онъ упрямится, бьетъ землю копытомъ и хочетъ пройти осторожно между двухъ скрытыхъ ямъ. Но ослпленный рокомъ Рустемъ, разсердившись на коня, ударяетъ его плетью и тотъ, сдлавъ скачокъ въ сторону, падаетъ со всадникомъ въ подкопъ Шехада {Mohl., IV, рр. 678—578.}.

И такъ, какъ въ нашихъ былинахъ, такъ и въ Рустеміад, конь предчувствуетъ грозящую хозяину бду, но всадникъ, разгнвавшись на коня, бьетъ его плеткой {Наприм., Гильфердингъ, столб. 453. Рыбник. III, стр. 219.} или укоряетъ его и попадаетъ въ подкопъ. Рустемъ умираетъ пронзенный копьями, а нашъ Илья остается невредимъ и только попадаетъ въ плнъ къ Калину. Сравнивая иранскій и русскій мотивы, не трудно догадаться, который изъ нихъ служилъ прототипомъ другому. Рустему, какъ великому богатырю, не суждена смерть въ бою, такъ какъ никто не можетъ его одолть. Его можно убить только коварствомъ, и къ этому прибгаетъ властитель Кабула, выкопавъ предательскія ямы съ рогатинами. Естественно, что такое средство достигаетъ своей цли, и герой оканчиваетъ свое существованіе, отомщая передъ смертью* измннику (Шехаду). Въ русскихъ же былинахъ подкопы татарскіе, въ сущности, не достигаютъ своей цли, и въ этомъ, конечно, слдуетъ видть передлку чужаго эпическаго мотива. Русскій сказитель не могъ допустить мысли, что Илья погибнетъ отъ татаръ, и, наслоивъ на своего національнаго богатыря мотивъ изъ Рустеміады, пріуроченный тамъ къ Рустему, онъ измнилъ его окончаніе. Страшныя копья мурзамецкія, которыя, казалось бы, должны были пронзить Илью, оказались страннымъ образомъ недйствительными и богатырь остается цлъ и невредимъ, только попадаетъ въ плнъ къ татарамъ, успвшимъ, пользуясь его паденіемъ, наложить на него оковы. Дале въ иранскомъ сказаніи ямы съ копьями являются единственнымъ средствомъ, при помощи котораго можно погубить великаго богатыря. Въ нашихъ былинахъ эта мысль не достаточно подчеркнута. Только въ одной мы находимъ нкоторую мотивировку копанію ямъ татарами, именно въ томъ, что Балину приходилось плохо отъ Ильи. Во всхъ же другихъ пересказахъ копаніе ямъ татарами является ex abrupto, безъ достаточнаго основанія, такъ какъ Калинъ вовсе не доведенъ до крайности и успхъ пока еще на его сторон.

Въ виду этого, мы позволяемъ себ видть въ подкопахъ, угрожающихъ Иль, мотивъ изъ Рустеміады, нсколько передланный, и не совсмъ удачно, за предлами Ирана.

Вс. Миллеръ.

(Продолженіе слдуетъ).

‘Русская Мысль’, кн.VI, 1891

Экскурсы въ область русскаго эпоса 1).

IV.Поздки Ильи Муромца.

Читайте также:

Экскурсы въ область русскаго эпоса ¹).

IV.
Поздки Ильи Муромца.