Экскурсы в область русского эпоса, Миллер Всеволод Федорович, Год: 1891 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 28 минут(ы)

**Экскурсы въ область русскаго эпоса *).**

*) Русская Мысль, книга VIII.

VI.
Сказка о Еруслан Лазаревич.

Изслдованіе В. В. Стасова о Происхожденіи русскихъ былинъ открывается обстоятельнымъ разборомъ этой популярной русской сказки, и, по замчанію О. Миллера, ‘разборъ этотъ составляетъ самую лучшую главу въ его труд’ {Илья Муромецъ, стр. 43.}. В. В. Стасовъ посредствомъ сличенія содержанія ‘казни съ похожденіями Рустема окончательно доказалъ, что въ основ ея лежитъ тюркская передлка нкоторыхъ частей Отецъ Уруслана, Вадазарь (по списку Ундольскаго), сохраняетъ безъ измненія имя отца Рустемова Заль-Зера, царь Киркоусъ (въ Погодинскомъ списк Картаусъ), соотвтствуетъ персидскому Кейкаусу, на царствованіе котораго приходятся главные подвиги Рустема, князь Данила Блый находитъ соотвтствіе въ Бломъ див, убитомъ Рустемомъ, конь Уруслана Арашъ есть Рустемовъ Рахшъ {Изъ того se pax ma передлано имя коня Марка Кралевича Шарада (замчаніе Ровннскаго, IV, стр. 141). Въ иберійскихъ (грузинскихъ, мингрельскихъ, сванетскихъ) сказкахъ, вслдствіе популярности Рустеміады въ Закавказь, имя Рати (= Рахшъ) стало прозвищемъ всякаго сказочнаго чудеснаго коня. См. Сборн. матер. для опис. мст. и племенъ Кавказа, в. X, стр. III, 140, 306 и др.} и т. п. Самъ Урусланъ никто другой, какъ Рустемъ, хотя имя персидскаго пехлевана уже въ тюркской сред было передлано на Арсланъ (левъ), откуда чрезъ дальнйшее измненіе произошло имя Урусланъ.

По занимающему насъ вопросу о вліяніи иранскихъ эпическихъ сказаній на русскія, сказка о Еруслан представляетъ значительный интересъ по тмъ выводамъ, которые можно сдлать изъ сравненія ея состава съ Рустеміадой съ одной и съ русскими былинами съ другой стороны. Поэтому мы считаемъ нелишнимъ остановиться на ней нсколько подробне.

Изъ обихъ редакцій сказки, изданныхъ по рукописямъ XVII в., редакція списка Ундольскаго {Изд. H. С. Тихонравовымъ въ т. II, ‘Лтописей русской литературы’. Отд. II, стр. 100-128. М., 1859 г.} представляется боле цнной: она отличается большею логическою связностью между отдльными приключеніями У Руслана, сохранила въ большей чистот нкоторыя имена (Залазарь, вмсто Лазарь) и не содержитъ ряда другихъ, повидимому, книжныхъ (но не восточныхъ), которыми изобилуетъ списокъ Погодинскій {Изд. Н. И. Костомаровымъ въ ‘Памятникахъ стар. русск. лтерат.’. Вып. II, 1860 г.} (наприм., Кондурія, Прондора, Мендора, Легія, царь Богрій, Понарія, градъ Дербій). Мы будемъ держаться списка Ундольскаго и, чтобъ овладть пестрымъ содержаніемъ сказки, разобьемъ его на нсколько рубрикъ, которыя должны уяснить ея составъ.

1. О рожденіи Уруслана нтъ свдній. Отецъ его князь Залазарь приходится дядей нкоему царю Киркоусу Киркодановичу (Погод. Картаусу Картаусовичу). Мальчикъ 10 лтъ шутитъ обычныя богатырскія шуточки на улиц и ково возметъ за руку, и у тово руку вырветъ и т. д.). Князья-бояре приносятъ на него и Залавара жалобу царю. Царь призываетъ дядю и велитъ выгнать племянника изъ царства. Урусланъ, узнавъ объ этомъ отъ отца, тужитъ лишь о томъ, что у него нтъ коня, такъ какъ ны одинъ конь не можетъ его поднять. Онъ проситъ отца построить ему палату близъ моря, вн предловъ царства, и поселяется тамъ одинъ, занимаясь охотой. Его однажды встрчаетъ и привтствуетъ одинъ старый человкъ, назвавшій себя конюхомъ князя Залавара Ивашкой. Ивашка выхваляетъ Уруслану одного чуднаго жеребца, котораго и общаетъ пригнать въ табун: если Урусланъ возможетъ его взять, то получитъ коня, котораго ни у кого досел въ рукахъ не бывало. Урусланъ овладваетъ конемъ (Арашенъ), взнуздываетъ его и вынуждаетъ отвдать плеча богатырскаго. Въ пол онъ встрчаетъ рать, предводимую отцомъ, который говоритъ сыну, что идетъ противъ князя Данила Благо, похваляющагося завоевать царство Киркоусово. Урусланъ отпрашивается воевать съ Данилой, беретъ отцовское булатное копье и, получивъ благословеніе отца, напускается на непріятельское войско. Данило обращается въ бгство. Урусланъ догналъ его, но пощадилъ подъ условіемъ, что онъ никогда на будетъ злоумышлять противъ царя Киркоуса. Посл побды надъ Данилой, Урусланъ детъ къ царю, тотъ проситъ у него извиненія, что изгналъ его изъ царства, и осыпаетъ дарами. Но Урусланъ, общая помогать Киркоусу въ бд, не остается служить при двор и, отвергнувъ дары, узжаетъ въ дальнюю землю.

2. Урусланъ встрчаетъ побитое въ пол войско и узнаетъ отъ единственнаго живаго человка, что эту рать — еодула-имя — побилъ русскій богатырь князь Иванъ, сватающійся безуспшно за дочь еодулову. Узнавъ дорогу къ Ивану, Урусланъ направляется по ней и прізжаетъ къ шатру, въ которомъ спитъ богатырь. Поставивъ своего коня рядомъ съ конемъ Ивана, Урусланъ вошелъ въ шатеръ и легъ спать. Иванъ, проснувшись, хотлъ было убить спящаго Уруслана, затмъ, ршивши, что ему не букетъ отъ такого поступка чести, разбудилъ пришельца. Урусіанъ требуетъ, чтобы Иванъ принесъ ему воды умыться. Тотъ говоритъ, что ему это не пригоже,— онъ княжой сынъ. Тогда Урусланъ проситъ золотой чары я тотъ ему ее подаетъ. Богатыри садятся на коней и вступаютъ въ бой. Урусланъ ударомъ копья сшибаетъ Ивана съ коня и, обративъ копье острымъ концомъ, спрашиваетъ побжденнаго, хочетъ ли онъ жмени или смерти. Иванъ проситъ пощады. Противники братаются и Урусланъ хочетъ помочь Ивану убить имя еодула, выходящаго изъ воды съ войскомъ на зар. Онъ разбиваетъ войско еодула и преслдуетъ его на своемъ кон Араш, оказывающемся младшимъ братомъ водянаго коня еодулова Кутаса. еодулъ бросается въ озеро и скачетъ по вод, но Урусланъ не отстаетъ отъ него и, догнавъ въ воротахъ города, разскаетъ на полы. Въхавъ въ городъ, онъ добываетъ въ палат дочь еодулову, красную царевну, и привоемъ ее къ Ивану. Изъ подслушаннаго разговора между Иваномъ и его невстой Урусланъ узнаетъ о двухъ царевнахъ, боле, красивыхъ, чмъ дочь еодула, и о сторож индйскаго царя Ивашк, боле удаломъ, чмъ онъ (Урусланъ), и это служитъ завязкой для дальнйшихъ похожденій богатыря.

3. Прежде чмъ отправиться на поиски царевенъ и Ивашки-сторожа, Урусланъ ршаетъ похать провдать родителей. Онъ находитъ царство Киркоусово опустошеннымъ и отъ единственнаго живаго человка узнаетъ, что уже третій годъ, какъ приходилъ съ войскомъ Давило Блый, завоевалъ царство, перебилъ всхъ людей, а Киркоуса, Залазара и 12 богатырей отвелъ въ плнъ въ свою область. Урусланъ похалъ въ Данилово княжество, узналъ, что Киркоусъ и проч. сидятъ въ темниц и, остановивъ коня, пшкомъ пробирается къ заключенному царю. Упросивъ сторожей допустить его къ Киркоусу, онъ привтствуетъ слпого царя, который принимаетъ сначала его привтствіе за насмшку. Затмъ Киркоусъ упрекаетъ Уруслана, что онъ прежде, побривъ Данилу, отпустилъ его на волю, а Залаваръ говоритъ ему, что единственное средство вернуть зрніе царю, это — достать печень Зеленаго царя, огненнаго щита, пламеннаго копья. Урусланъ ршаетъ отправиться за этою печенью, выходитъ изъ темницы и узжаетъ на поиски.

4. Посл долгихъ странствованій Урусланъ назжаетъ на пол на великій кряковистый дубъ, къ которому сходится много дорогъ. Остановившись подъ дубомъ, онъ сталъ ждать, не появится ли кто-нибудь. Прилетаетъ стая птицъ-хохотуней, которыя переодваются красными двками {Красныя двицы, перекидывающіяся птицами, довольно обычный сказочный мотивъ. Но, бытъ можетъ, этотъ мотивъ попалъ въ сказку о Еруслан чрезъ народное осмысленіе иранскихъ дэвовъ, которыхъ поняли какъ двокъ. Вспомнимъ, что дэвы могутъ, какъ волшебники и волшебницы, принимать равный видъ. Такъ, мазандеранскій царь дэвовъ во время борьбы съ Рустемомъ перекинулся камнемъ (Mohl, стр. I, 445). Что двки въ русской передлк сказки о Еруслан замнили какую-то другую личность мужскаго пола, видно изъ того, что въ Рустеміад Фирдоуси Рустемъ держитъ на привязи по пути въ Мазендеранъ богатыря Аулида (какъ Ерусланъ держитъ на привязи двицу) и Ауладъ указываетъ ему дорогу въ Блому дэву (Зеленый царь).}. Урусланъ спугнулъ ихъ и овладлъ одной, не успвшей принять птичій видъ. Онъ спрашиваетъ ее, гд царство Зеленаго царя, и подъ угрозой смерти требуетъ, чтобы она его туда перенесла. Очутившись мгновенно въ этомъ царств, онъ приковываетъ двицу къ своему коню и идетъ отыскивать Зеленаго царя. По дорог встрчаетъ среди побоища исполинскую человчью голову, которая общаетъ ему дать лежащій подъ нею мечъ, которымъ однимъ только можно убить Зеленаго царя, но совтуетъ ему прибгнуть къ хитрости, такъ какъ Зеленый царь сожигаетъ пламенемъ всякаго подъзжающаго къ нему. Урусланъ, по совту исполинской головы, поступаетъ на службу къ Зеленому царю и пріобртаетъ его довріе. Царь общаетъ выдать за него замужъ дочь, если онъ достанетъ ему мечъ изъ-подъ богатырской головы. Урусланъ бьетъ ей челомъ, она скатывается съ лежащаго подъ нею меча и даетъ ему наставленіе, подъхавъ къ Зеленому царю, ударить его только одинъ разъ мечомъ, иначе, при повтореніи удара, Урусланъ самъ погибнетъ. Убивъ такимъ образомъ Зеленаго царя, Урусланъ бьется съ его богатырями, схвативъ одного изъ нихъ и избивая имъ другихъ {Сравн. такой же боевой пріемъ Рустема и Ильи.}. Подданные Зеленаго царя предлагаютъ Уруслану престолъ, но онъ отказывается, вынимаетъ у убитаго печень, возвращается къ своему коню и прикованной къ нему двиц и перелетаетъ къ тюрьм Биркоуса. Отпустивъ на свободу двицу, онъ возвращаетъ Биркоусу и своему отцу зрніе, помазавъ имъ глава печенью Зеленаго царя, затмъ догоняетъ спасавшагося отъ него бгствомъ Данилу Благо и приводитъ его къ Киркоусу, который ушибаетъ его до смерти, ударяя имъ о землю. Затмъ Киркоусъ, посадивъ своихъ людей по городамъ княжества Данилы Благо и казнивъ много мятежниковъ, возвращается въ свое царство, а Урусланъ пускается въ дальнйшія похожденія.

5. Онъ назжаетъ въ под на роскошный шатеръ и отъ стараго сторожа узнаетъ, что въ немъ живутъ дв красавицы-царевны, которыхъ онъ разыскиваетъ. Церевны выходятъ къ нему на встрчу, приглашаютъ въ шатеръ и угощаютъ. Урусланъ затмъ ложится опочивать со старшею царевной и спрашиваетъ ее: ‘есть ли на свт васъ, царевенъ, краше, а меня, Уруслана удале?’ Царевна отвчаетъ, что краше ихъ дочь индйскаго царя, а удале Уруслана — сторожъ того же царя — Ивашка — блая поляница. Разсердившись на это, Урусланъ отрубаетъ царевн голову и беретъ къ себ на кровать ея младшую сестру. На тотъ же вопросъ она отвчаетъ, что дочь индйскаго царя краше ея, но удале его, Уруслана, никого нтъ на свт. За такой отвтъ Урусланъ оставляетъ ее въ живыхъ, садится на коня и детъ въ индйское царство.

6. По дорог онъ на рубеж встрчаетъ великана, спящаго на кон, будитъ его и узнаетъ, что онъ сторожъ Ивашко, не пропускающій никого живымъ въ индйское царство. Богатыри вступаютъ въ бой. Урусланъ сшибаетъ Ивашку съ коня и убиваетъ его. Затмъ детъ въ кидіское царство и поступаетъ на службу къ царю. На вопросъ послдняго, какою дорогой онъ халъ и видлъ ли его сторожа Ивашку, Урусланъ отвчаетъ, что убилъ его. Дарь сначала опечалился, по затмъ утшился и сталъ сильно жаловать Уруслана. Однажды, когда они были около одного озера, царь заплакалъ и сказалъ, что въ этомъ озер живетъ чудо о 3-хъ головахъ, подающее всякій день по человку, и что завтра очередь ежу отправлять свою дочь на съденіе чуду. Урусланъ хочетъ биться съ чудожъ и царь общаетъ ежу руку дочери и полцарства, если онъ его избавитъ отъ чудовища. Урусланъ съ царевной детъ къ озеру, ложится спать и велитъ ей разбудить себя, когда покажется изъ воды чудо. Царевн удалось разбудить Уруслана только тогда, когда уколола его ножомъ въ стегно. Проснувшись, онъ бьется съ чудовищемъ, которое бросается въ воду. Урусланъ бросается за нимъ въ озеро, отрубаетъ ежу вс три головы и захватываетъ на дн озера дивный самоцвтный камень. Затмъ онъ женится на индйской царевн, и на обычный вопросъ получаетъ отвтъ, что нтъ никого на свт удале его, но есть красавица, краше индйской царевны. Это царевна подсолнечнаго города. Проведя только одну ночь съ женою, Урусланъ оставляетъ ей самоцвтный камень съ приказаніемъ навязать его на руку сыну, если родится у нея сынъ, или вдлать его въ серьги дочери, если родится дочь. Затмъ онъ узжаетъ отыскивать царевну подсолнечнаго царства. Отыскавъ ее, онъ на обычный вопросъ получаетъ отъ нея отвтъ, что нтъ никого на свт удале его и краше ея. Здсь онъ успокаивается и живетъ съ царевной много лтъ, позабывъ о жен.

7. Между тмъ, у его жены родится чудесный сынъ, Урусланъ Уруслановичъ, который ростетъ такъ же быстро, какъ росъ его отецъ, и такъ же богатырски шутить со сверстниками. Обижаемые имъ мальчики стали издваться надъ нимъ, говоря, что неизвстно, кто его отецъ. Урусланъ Уруслановичъ допрашиваетъ мать, чей онъ сынъ, и ршается хать отыскивать отца. Онъ выбираетъ себ коня въ табунахъ дда, вооружается и подъзжаетъ къ Солнечмому городу. На его богатырскій свистъ вызжаетъ его отецъ, и оба богатыря вступаютъ въ бой. Сынъ ударомъ копья едва не вышибъ отца изъ сдла, но тотъ въ свою очередь сшибаетъ сына на землю. Когда сынъ ухватился на древко копья, его рука обнажилась и отецъ увидлъ на ней самоцвтный камень. Когда произошло узнаніе, сынъ убждаетъ отца вернуться къ законной жен, что Урусланъ и длаетъ. Индйскій царь отдаетъ ему полцарства, и Урусланъ, покоривъ много земель, проводитъ жизнь въ полномъ счастіи, а сынъ его узжаетъ искать богатырскихъ приключеній.

Просматривая въ приведенномъ порядк части этой сложной сказки, мыубждаемся, что главную основу ея составляютъ два эпизода Рустеміады: походъ Рустема въ Мазендеранъ для освобожденія царя Кейкауса и бой Рустема съ сыномъ. Мы называемъ эти части сказки основными, такъ какъ вс прочія похожденія Уруслана помщены въ средин между ними и почерпнуты изъ равныхъ другихъ сказокъ. Первый главный сюжетъ, какъ мы видли, обнимаетъ: дтство Уруслана, изгнаніе его Биркоусомъ, выборъ коня, первый бой съ Данилой Блымъ (= мазандеранскій царь), уводъ Биркоуса въ плнъ Данилой, поздку Уруслана на освобожденіе Ккркоуса, добываніе печени Зеленаго царя (=Блый давъ), освобожденіе Биркоуса изъ тюрьмы и убіеніе Данилы Благо. Этотъ основный разсказъ, большею частью почерпнутый изъ иранскихъ сказаній о молодости Рустема и поход въ Мазандеранъ, распространенъ эпизодами, вставленными изъ другихъ сказокъ, причемъ мотивы, которыми руководился составитель сказки, иногда довольно прозрачны. Личность иранскаго Вейкауса, этого державнаго самодура, попадающаго въ плнъ изъ самомннія, значительно видоизмнилась при переход иранскаго сказанія въ тюркскую среду. Изъ царя, предпринимающаго безумныя наступательныя дйствія (походъ въ Мазандеранъ, страну дивовъ), онъ обратился въ царя мирнаго, лишь отражающаго нападенія безпокойнаго сосдняго врага (Данилы Благо). Недружелюбное отношеніе иранскаго Бейкауса въ Рустему также значительно сглажено въ тюркской обработк. Хотя Биркоусъ изгоняетъ Уруслана изъ царства, но это длается вслдствіе слишкомъ богатырскихъ шуточекъ Уруслана, на которыя жалуются князья и бояре, и, притомъ, Урусланъ не заслуженный герой, а пока только мальчикъ, ‘подающій большія надежды’. Но когда Урусланъ заявилъ о своей сил, побдивъ Данилу Благо, Биркоусъ проситъ у юноши прощенія и осыпаетъ его дарами. И такъ, по тюркской версіи, не Биркоусъ нападаетъ на Данилу Благо, а наоборотъ — Данила опустошаетъ Биркоусово царство. Такое опустошеніе и уводъ Биркоуса съ Залазаромъ въ плнъ при жизни такого богатыря, какъ Урусланъ, должны быть мотивированы и разскащикъ мотивируетъ эти событія тмъ, что Урусланъ въ то время не былъ въ царств Биркоуса, не могъ его защитить. И вотъ оказалась необходимость въ первой вставк, въ похожденіи Уруслана съ Иваномъ русскимъ богатыремъ. Эта вставка представляетъ эпизодъ, встрчающійся въ другихъ восточныхъ сказкахъ, изъ которыхъ мы отмтимъ только одну кавказскую, также поглотившую нкоторыя черты Рустеміады. Это осетинская сказка о Баурбек, сын борца Аслана {Издано въ Сбор. св. о кавказскихъ горцахъ. Вып. IX, отд. II, стр. 35—64. Названіе отца героя Асланъ (изъ Арсланъ) тождественно съ Урусланомъ.}, не мене сложная, чмъ наша сказка объ Уруслан. Одно изъ похожденій героя содержитъ почти вс черты Уруслановой встрчи съ Иваномъ русскимъ богатыремъ. Прежде чмъ отправиться на подвиги, Баурбекъ ищетъ коня и долго не можетъ найти, такъ какъ вс кони падаютъ, когда онъ кладетъ имъ руку на спину. Наконецъ, онъ добываетъ чуднаго коня отцовскаго изъ подземелья {О распространенности этого мотива см. у А. Н. Веселовскаго: Ю. Русск. былины, III—XI, стр. 16—26.}. Вооружившись отцовскимъ оружіемъ, Баурбекъ вызжаетъ на подвиги и находитъ на пол шатеръ и привязаннаго коня. Въ шатр спитъ богатырь. Баурбекъ, поставивъ своего коня у шатра, ложится спать около богатыря. Проснувшись, хозяинъ шатра хочетъ убить пришельца, но ршаетъ, что постыдно убить спящаго, и будятъ его. Баурбекъ проситъ сначала угоститъ его, затнъ богатыри бьются, и Баурбекъ уже заносить мечъ надъ головой опрокинутаго противника, когда тотъ, на его вопросъ объ его имени, называетъ себя Исламомъ. Оказывается, что побжденный — родной дядя Баурбека. Посл ‘узнанія’ Исламъ разсказываетъ племяннику, что онъ долго и безуспшно ищетъ руки дочери морского божества Дон-беттыра. Племянникъ спускается въ море, бьется съ Дон-беттыромъ и добываетъ для дяди его дочь {Стр. 38-47.}. Очевидно, что приведенная осетинская сказка представляетъ почти вс черты эпизода объ Иван русскомъ богатыр и еодул-зм, вставленнаго въ разсказъ объ Уруслан.

За этимъ эпизодомъ слдуетъ продолженіе иранскаго сказанія, именно плненіе Биркоуса Данилой Блымъ и походъ Уруслана въ княжество Данилы (= походу Рустема въ Мазендеранъ). Одинъ второстепенный мотивъ иранскаго сказанія, именно тотъ, что для возвращенія зрнія Бейкаусу нужна печень Благо дива, подучилъ въ сказк объ Уруслан значительное развитіе. Иранскій разсказъ о борьб Рустема съ Блымъ дивомъ былъ замненъ другою, гораздо боле интересною сказкой, гд фигурируютъ исполинская голова богатыря и мечъ-кладенецъ. Сказка съ этими мотивами довольно распространена {Въ монгольской (бурятской) сказк о Хан-Гужир (записанной г. Хангаловымъ у бурятъ Балаганскаго вдомства (См. Бурятскія сказки и поврья въ Вост. Сибир. Отд. И. Р. Г. О-ва, т. I, вып. I. Иркутскъ, 1889 г., стр. 61—78), напоминающей нкоторыми эпизодами сказку объ Уруслан, находимъ слдующій разсказъ, относящійся къ помянутому мсту: Ханъ-Гули (= Киркоусъ, Кейкаусъ) посылаетъ героя сказки Хана-Гужира достать для своего излеченія желтое масло изъ печени царя Наранъ-Гэрэла (= Блый дивъ = 3еленый царь). На пути Ханъ-Гужиръ встрчаетъ лежащаго на земл человка, у котораго верхняя часть тла цлая, съ мясомъ, а нижняя безъ мяса, совершенно голыя кости (= Росланей). На вопросъ, кто онъ, человкъ называетъ себя Хоходой-Моргономъ и говоритъ, что безуспшно воевалъ съ царемъ Наранъ-Гэреломъ. Ханъ-Гужиръ детъ дале, прізжаетъ къ царю Наранъ-Гэрэлу и поступаетъ къ нему на службу (какъ Урусланъ на службу Зеленаго царя). Наранъ-Гэрэлъ поручаетъ Ханъ-Гужиру достать волшебный ножъ, лежащій подъ Хоходой-Моргономъ (= мечъ-кладенецъ подъ Росланеемь). Послдній самъ охотно отдаетъ Ханъ-Гужиру этотъ ножъ, съ условіемъ, чтобъ онъ имъ убилъ его врага царя Наранъ-Гэрэла. Ханъ-Гужиръ такъ и длаетъ. Какъ только Наранъ-Гэрэлъ протянулъ руку за ножомъ, онъ ударилъ его имъ и разскъ отъ головы до ногъ. Затмъ онъ изъ его печени добылъ желтое масло для излеченія Хана-Гули (стр. 72—74). Замтимъ, что, по предположенію Г. Н. Потанина (стр. 160), названіе лежащаго полусгнившаго богатыря помогающаго Ханъ-Гужиру убить Наранъ-Гэрэла, быть можетъ, сохранилось въ странномъ названіи птицы-двицы Хохотуньи русской редакціи сказки объ Уруслан.}, но, кажется, ближе всего къ нашей версіи подходитъ кавказская, которую мы находимъ, какъ дальнйшее похожденіе того же богатыря Баурбека. Приводимъ вкратц ея содержаніе.

Исламъ говоритъ Баурбеку, что на краю свта живетъ одинъ могущественный ханъ, котораго царство погружено во нракъ. У него ежедневно происходятъ богатырскія состязанія. Баурбекъ детъ въ царство хана,отказывается бороться съ его богатырями, считая это для себя слишкомъ ничтожнымъ, но отправляется вмст съ ними къ пещер, гд лежитъ исполинскій остовъ Хасана, отца Аслана, т.-е. дда Баурбека, съ мечомъ, всаженнымъ нкогда ханомъ въ черепъ. Ханскіе богатыри ежедневно пытаются вытащить мечъ, но безуспшно. Ханъ предлагаетъ Баурбеку испытать на этомъ свою силу. Тотъ, попросивъ богатырей удалиться, подходитъ къ исполинской голов и, по его просьб, мечъ извлеченъ имъ безъ труда, причемъ голова дда поручаетъ Баурбеку отомстить хану и наставляетъ его, чтобы онъ только одинъ разъ ударилъ хана по голов и не повторялъ удара, иначе онъ самъ погибнетъ. Баурбекъ слдуетъ наставленію дда, наноситъ хану ударъ и когда тотъ закричалъ: ‘Повтори еще разъ!’ Баурбекъ отвчаетъ: ‘Нтъ, и отецъ мой обыкновенно поражалъ на смерть однимъ ударомъ’. Тогда ханъ испустилъ духъ и его подданные признали Баурбека своимъ царемъ {Сбор. свид. о кавк. горц., IX, отд. II, стр. 48 и слд. Точно также въ курдской сказк о богатыр Хасанек этотъ богатырь поражаетъ дива ударомъ его же меча, и когда дивъ закричалъ: ‘Ударь еще разъ’, Хасанекъ отвчалъ: ‘Герои говорятъ однажды’. См. Лерха: ‘Изслдованія объ иранскихъ курдахъ’, кн. II, стр. 95. Срав. Сбор. свид. о кавк. горц., IX, отд. II, стр. 12 и 14: Сайнагъ-Эльдаръ можетъ быть убитъ только свовмъ же мечомъ и, притомъ, только однимъ ударомъ. Сбор. свид. о кавк. горц., VII, отд. II, стр. 8: великанъ Муккара былъ убитъ нартомъ Созрыко его же кинжаломъ.}.

Въ кавказской редакціи любопытна та черта, что исполинскій богатырь, владтель меча-кладенца, оказывается ддомъ героя, и послдній, убивая убійцу исполина, исполняетъ кровную месть: этимъ и мотивируется та подробность, что исполинская голова охотно отдаетъ мечъ-кладенецъ юному богатырю, какъ своему потомку. Быть можетъ, такая мотивировка есть древняя, основная. Какъ бы то ни было, кавказская сказка обнаруживаетъ намъ т нитки, которыми была сшита сказка объ Уруслан. Въ осетинской версіи мы не видимъ, чтобы смерть хана (= Зеленаго царя = Благо дива) была нужна для исцленія какого-нибудь другаго лица отъ слпоты: убіеніе его богатыремъ является актомъ родовой мести. Можно думать, что добыванія печени съ лкарственными цлями не было и въ извод, которымъ пользовался составитель сказки объ Уруслан, и эта иранская деталь была имъ сохранена изъ Рустеміады, чтобъ послужить спайкой при включеніи облюбованной имъ восточной сказки въ похожденія Уруслана въ вид эпизода. Этотъ эпизодъ сливается съ основнымъ (иранскимъ) разсказомъ такимъ образомъ, что, по убіеніи Зеленаго царя (= Благо дива), Урусланъ мажетъ его печенью глава Биркоуса и своего отца, а затмъ овладваетъ Данилой Блымъ (= Мавендеранскимъ царемъ).

Здсь кончается первая половина сказки объ Уруслан, которая, какъ мы вид ли, основана, главнымъ образомъ, на иранскомъ сказаніи о подвигахъ Рустема въ Жавендеран, распространенномъ двумя посторонними восточными сказками.

Дв слдующія части разсматриваемой сказки (5 и 6) не представляютъ яркаго сходства съ какими-нибудь похожденіями Рустема, по крайней мр, въ редакціи Фирдоуси, хотя, быть можетъ, нкоторые отголоски етеміады въ нихъ и окажутся,— это похожденіе Уруслана съ прекрасными царевнами и поздка на службу къ индйскому царю съ попутнымъ убіеніемъ его сторожа Ивашки. Первое изъ этихъ похожденій представляетъ нкоторыя странныя и дикія черты, совершенно противорчащія основному нравственному облику героя. Урусланъ, этотъ идеальный богатырь, почтительный сынъ, защитникъ царя, благородный и великодушный въ борьб съ другими богатырями, постоянно передъ битвой обращающійся съ молитвой къ Богу, зврскимъ образомъ отрубаетъ голову ни въ чемъ неповинной красавиц-царевн, предварительно насладившись съ ней любовью, затмъ при труп убитой беретъ на постель ея сестру… Это ужасное зврство мотивируется только тмъ, что первая царевна выска,вала свое предположеніе, что сторожъ Ивашка-поляница удале Уруслана.

На вашъ взглядъ, это немотивированное убіеніе встрченной въ пол красавицы должно объясняться искаженіемъ или неудачною передлкой какого-то другого сюжета, представлявшаго нкоторыя другія сходныя черты. Мы склонны сопоставить этотъ эпизодъ сказки объ Уруслан, съ одной стороны, съ похожденіемъ Рустема съ колдуньей, принявшей видъ красавицы, съ другой — съ похожденіемъ Ильи Муромца съ коварною королевичной. Общими чертами всхъ этихъ столкновеній героя съ женщиной являются слдующія:

1. Встрча богатыря съ красавицей происходитъ въ пол: богатырь назжаетъ либо на палаты среди поля, либо на шатеръ, либо (Рустемъ) просто располагается въ мстности, гд приготовлено угощеніе.

2. Красавица ласково принимаетъ богатыря, угощаетъ его дой и питьемъ (а также ложемъ).

2. Герой убиваетъ красавицу: Рустемъ и Илья — за коварство, Урусланъ — зря.

Мотивы убійства красавицы и нкоторыя подробности настолько расходятся, что мы, конечно, не длаемъ попытки свести вс три разсказа къ одному основному. Мы представляемъ себ дло такъ, что какой-то разсказъ, входившій какъ эпизодъ въ похожденія богатыря (Рустема) и содержавшій три перечисленныя черты, былъ замщенъ и въ русскоймбылин, и въ сказк объ Уруслан другимъ однороднымъ разсказомъ, причемъ это замщеніе, вызванное вліяніемъ другихъ сходныхъ сказочныхъ сюжетовъ, было въ одномъ случа удачно и хорошо согласовано съ основнымъ характеромъ богатыря, въ другомъ — неудачно, такъ что оказалось въ противорчіи съ нравственнымъ обликомъ богатыря. Такъ, убіеніе королевичны Ильей нисколько не противорчитъ его обычному образу дйствія: онъ убиваетъ ее въ наказаніе за ея попытку погубить его самого и выпускаетъ множество богатырей, прельщенныхъ ею и засаженныхъ въ подземелье. Урусланъ же, убивая царевну, совершаетъ актъ насилія, неблагородства и неблагодарности и, притомъ, безъ всякой пользы для себя и для другихъ {Очень вроятно, что русскій редакторъ сказки уже нашелъ этотъ эпизодъ со всми его некрасивыми подробностями въ татарской скалк и оставилъ его безъ измненія, такъ что зврство Уруслана въ отношеніяхъ въ женщин мы склонны относить на счетъ тюркской (татарской) среды, чрезъ которую несомннно прошла сказка.}.

Быть можетъ, наше объясненіе этого эпизода похожденій Уруслана и не вполн убдительно, но, во всякомъ случа, отношенія этого богатыря къ царевнамъ-красавицамъ настолько нелпы (даже для сказки), что должны быть искаженіемъ чего-то боле разумнаго и боле согласнаго съ его характеромъ. Впрочемъ, наше предположеніе какого-то соотношенія между разсмотрннымъ эпизодомъ и похожденіемъ Ильи съ королевичной и Рустема съ мазандеранскою волшебницей подтверждается слдующею частью сказки объ Уруслан (часть 6).

Вслдъ за убіеніемъ царевны Еру сланъ, по дорог въ Индйское царство (или по Погодинскому списку — къ царю Далмату), назжаетъ на богатыря Ивашку, который стережетъ въ чист пол на дорог 33 лта, а во царство мимо его никаковъ богатырь не прохаживалъ, ни зврь не рыскивалъ, ни птица не пролетывала {Редакція Погодинская — Памятн, стар. русск. литер., II, стр. 329.}. Этотъ сторожъ спитъ стоя (или сидя на кон) въ то время, какъ подъзжаетъ къ нему Ерусланъ, и послдній будитъ его. Пробудившись, Ивашка спрашиваетъ Еруслана, кто онъ, и объявляетъ, что не отпуститъ его живымъ. Богатыри бьются, Ерусланъ сшибаетъ Ивашку съ коня и убиваетъ, говоря: ‘За то тебя убью, что тобой двки хвалятся’. Затмъ онъ детъ въ Индйское царство ‘поклониться царю Далмату {Памятн. стар. русск. литер., II, стр. 382.}. Приводимъ подробности прізда Ерусланова по Погодинской рукописи:

‘И Ерусланъ Лазаревичъ, какъ пріхалъ ко царству и въхалъ на царевъ дворъ, и слзъ со своего добраго коня, а самъ пошелъ ко царю въ палату: образу Божію молится, царю Далмату поклоняется: ‘Многодтное здравіе царю Далмату со своими 12 богатырямні А меня, государь, холопа своего пріими въ службу’. Слдуютъ обычные вопросы со стороны Далмата: кто онъ, откуда пришелъ, какимъ путемъ халъ. Угнавъ, что Ерусланъ прохалъ сухимъ путемъ, Далматъ спрашиваетъ, какъ онъ могъ прохать мимо сторожа Ивашки? Ерусланъ отвчаетъ: ‘Изъ, государь, не вдалъ, что твой человкъ, и я его убилъ’. И тутъ царь Далматъ убоялся: ‘когда де онъ такого богатыря убилъ, и онъ де царствомъ моимъ завладетъ’, и сталъ царь Далматъ кручиноватъ, ‘а не на то де онъ пріхалъ ко мн во царство, что ему служить, но на то онъ пріхалъ, что ему царствомъ завладть моимъ’. И веллъ Еруслана чтити честію великою и кормить, и поить своимъ царскимъ питіемъ довольно. И узналъ Ерусланъ Лазаревичъ, что его царь убоялся, и осдла коня своего, и вшедъ въ каменную палату, образу Божію молится и съ царемъ Далматомъ прощается, и похалъ Ерусданъ изъ града вонъ, и царь возрадовался радостью великою, что Богъ избавилъ Еруслана, и повел градныя ворота затворити и утвердите, чтобы Ерусланъ назадъ не воротился и царства бы нашего не по плнилъ’ {Тамъ же, стр. 882. Въ изложеніе отношеній Еруслана къ царю Далмату индійскому редакція Погодинская представляетъ боле архаическія черта, чмъ Ундольскаго. Въ послдней Урусланъ остается на служб индйскаго царя, спасаетъ его дочь отъ змія и женится на ней. По Погодинской же — спасеніе царской дочери отнесено не въ индйскому царю, а къ Вароломю, царю города Дербія, въ царство котораго Ерусланъ детъ, покинувъ устрашившагося его царя Далмата.}.

Намъ кажется, что встрча Еруслана съ богатыремъ Ивашкой и пріздъ его ко двору царя Далмата до нкоторой степени напоминаютъ встрчу Ильи Муромца съ Соловьемъ и пріздъ его къ князю Владиміру. Отмтимъ нкоторыя сходныя черты:

1. Какъ Соловей-разбойникъ залегаетъ дорогу 30 лтъ и не пропускаетъ къ Кіеву ни коннаго, ни пшаго, ни звря, ни птицы, такъ и сторожъ Ивашко 33 года не пропускаетъ никого въ Индйское царство.

2. Какъ Илья Муромецъ детъ, по нкоторымъ былинамъ, на службу ко Владиміру, такъ Ерусланъ на службу къ царю Далмату.

3. Какъ Илью Муромца по прізд въ Кіевъ Владиміръ спрашиваетъ объ имени и дорог, по которой онъ халъ, такъ Далматъ — Еруслана.

4. Какъ Илья Муромецъ, по нкоторымъ былинамъ, встрчаетъ при двор Владиміра недружелюбный пріемъ и, устрашивъ Владиміра и его богатырей (свистомъ Соловья), узжаетъ изъ Кіева, такъ и Ерусланъ, устрашивъ индйскаго царя, покидаетъ его царство.

5. Какъ Илья Муромецъ убиваетъ Соловья-раэбойника, такъ и Ерусланъ убиваетъ Ивашку.

Конечно, былины о похожденіи Ильи съ Соловьемъ представляютъ другія своеобразныя черты, но все же перечисленныя выше сходства производятъ на насъ, по крайней мр, такое впечатлніе, какъ будто похожденія Еруслана съ Ивашкой и Ильи съ Соловьемъ представляютъ дв различныя переработки какого-то одного сюжета. Выше (въ экскурс IV) при разбор этого приключенія Ильи мы пытались разъяснить личность Соловья, указывали на ея мозаичность, искали въ иранскихъ сказаніяхъ отдльныя части этой мозаики, но во всхъ нашихъ сопоставленіяхъ оставались проблы: для объясненія нкоторыхъ сторонъ этого тепа не могли послужить ни Симургъ, ни мазендеранскіе {Кстати отмтимъ здсь еще одну черту: въ Рустеміад Фирдоуси Рустемъ въ Мазандеран настаетъ страшнаго Благо дива спящимъ и будитъ его, чтобы сразиться съ нимъ (Mohl., I, 426). Соловей-разбойникъ, въ одной былин, въ объясненіе причины, почему онъ достался во власть Ильи, объясняетъ, что онъ въ т поры былъ сильно пьянъ (т.-е. спалъ?). Урусланъ застаетъ Ивашку-сторожа спящимъ и будитъ его, посл чего слдуетъ бой его съ нимъ.}, ни русскіе разбойники. Быть можетъ, сказка о Еруслан пригодится для уясненія, по крайней мр, роли Соловья, какъ сторожа, залегающаго дорогу къ князю Владиміру. Намъ думается, что сказка о Еруслан сохраняла въ большей частот тотъ древній восточный сюжетъ, который въ былин подвергся передлк ради согласованія его съ основными чертами нашего эпоса. Въ древнемъ восточномъ оригинал (какого бы онъ ни былъ происхожденія) богатырь, залегавшій путь къ царю, былъ его сторожемъ, не допускавшимъ никого въ его царство. Богатырь же, убившій этого сторожа и прізжавшій къ царю, устрашалъ царя и его богатырей именно этимъ своимъ подвигомъ. Затмъ, когда восточный царь слился съ личностью Владиміра, то, естественно, Илья, прізжавшій въ его двору и очищавшій дорогу прямопутную въ Кіевъ, долженъ былъ придти во враждебное столкновеніе не со сторожемъ, поставленнымъ Владиміромъ, а съ его врагомъ, залегавшимъ къ нему путь. Однако, такая передлка личности ‘залегателя пути’ не могла вполн затушевать вс черты древняго оригинала. Въ обращеніи Владиміра съ прізжимъ Ильей еще сквозятъ черты какого-нибудь царя Бейкауса или Далмата и, вмсто радостнаго восторга, съ какимъ царь, освобожденный отъ страшнаго ‘залегателя пути’ (Соловья-разбойника), долженъ былъ бы встртить своего освободителя, Владиміръ въ большинств былинъ встрчаетъ Илью недружелюбно, и Илья отплачиваетъ ему тою же монетой, не оставаясь у него служить, какъ не остался Ерусланъ у Далмата {Такое же сочетаніе, именно что Соловей былъ сторожемъ царя (а не его врагомъ), находимъ въ любопытной блорусской сказк объ Ильюшк (Романовъ: ‘Блор. сборн.’, т. I, вып. 8, No 44). Здсь Илья вызжаетъ ‘блый свтъ очищать, негоднаго Сокола (= Соловья) побивать’. Пріхалъ въ царство царя Прожора (= Идоляще). Енъ по дзесяць чаловкъ въ на дзень, а нягидный Соколъ яму доставлялъ сь. Енъ, нягидинй Соколъ, якъ свисьни, давъ на дваванцать верстъ дальній чаловкъ упадая — крэпко силянь бывъ. И сядввъ тай нягидинй Соколъ на двананцати дубахъ одвинъ, и у яго дванаяцать роговъ’. Илья отрубилъ ему голову и везетъ съ собою къ царю Прожору. Тотъ услыхалъ, что кто-то детъ. Кого это мой Соколъ допустилъ? Илья показываетъ ему голову Сокола и на пиру ударялъ Прожора двнадцати-пудовою шапкой, такъ что тотъ вылетлъ скрозь стну (ср. Журн. Мин. Нар. Просв. 1890 г., май, ст. акад. А. Н. Веселовскаго, стр. 66).}. Какъ Далматъ радъ-радёхонекъ, что страшный для него Ерусланъ ухалъ изъ его царства, такъ, по глухой черт, встрчающейся въ былинахъ, Иль было отказано, конечно, Владиміромъ отъ Кіева, и онъ не бывалъ тамъ 12 лтъ. Если мы теперь припомнимъ, что въ нкоторыхъ былинахъ встрча Ильи съ Соловьемъ слдуетъ непосредственно за встрчей его съ прекрасною королевичной, точно такъ же какъ встрч Еруслана съ Ивашкой въ сказк предшествуетъ встрча его съ прекрасными царевнами, то соотношеніе между этими былинными и сказочными эпизодами представляется еще боле вроятнымъ, и сказка о — Еруслан получаетъ значеніе для уясненія, по крайней мр, нкоторыхъ чертъ той (тюркской) передлки сказанія (вроятно, отголоска Рустеміады), которая послужила до нкоторой степени прототипомъ и русской былин, и, въ боле поздне время, русской народной сказк. Въ редакціи Рустеміады, обработанной Фирдоуси, мы не нашли опредленнаго прототипа для Соловья-разбойника, какъ ‘залегателя пути’, хотя Блый дивъ, какъ и другіе мазендеранскіе дивы, встрчаясь Рустему на пути во время его предпріятія — очищенія Мазендерана отъ дивовъ и освобожденія Кейка уса — могутъ быть подведены подъ разрядъ ‘залегателей’ пути, но это не доказываетъ, чтобы въ тюркской передлк нкоторыхъ сюжетовъ Руетеміады не могло быть такой личности. Если мы припомнимъ, какія своеобразныя черты вошли, наприм., въ кавказскія народныя версіи Рустеміады (напримръ, замщеніе Ирана Тураномъ), то должны допустить, что, вроятно, не меньшей передлк подвергались сюжеты Рустеміады въ тюркской сред, и сказка о Еруслан служитъ въ этомъ случа весьма яркою иллюстраціей. Едва ли ошибемся, если предположимъ, что иранскіе отголоски, зашедшіе въ русскія былины, могли, пройдя чрезъ тюркскую среду, дойти до нашихъ сказителей приблизительно въ томъ вид, въ какомъ мы находимъ ихъ въ сказк о Еруслан Залазаровкч, основанной несомннно въ главномъ своемъ содержаніи на передлк мотивовъ Рустеміады. Однако, если бы въ этой сказк не сохранилось нсколькихъ иранскихъ именъ (Биркоусъ, Залазаръ, Арашъ) и нкоторыхъ типическихъ деталей (врод исцленія Киркоуса отъ слпоты печенью Зеленаго царя = Благо дива), то иранскій источникъ ея было бы такъ же трудно доказать, какъ для похожденій Ильи Муромца. Вдь, даже имя Ирана нигд не встрчается въ сказк, Картаусъ нигд не называется персидскимъ царемъ, а Ерусланъ носитъ вс признаки православнаго русскаго богатыря…

Продолжая разборъ дальнйшихъ похожденій Еруслана, мы замчаемъ, что въ редакціи Ундольскаго только что разсмотрнный нами эпизодъ (убіеніе Ерусланомъ сторожа Ивашки) связанъ съ другимъ — освобожденіемъ царевны отъ змія, между тмъ какъ въ редакціи Погодинской второе похожденіе ничмъ не связано съ первымъ. Ерусланъ, оставивъ индйскаго царя, детъ въ царство царя Вароломея, въ градъ Дербію, но по дорог вспоминаетъ о родителяхъ и Картаусовомъ царств и детъ ихъ провдать. Слдуютъ разсмотрнныя выше похожденія: избавленіе Картауса изъ плна, исцленіе его печенью Огненнаго щита (‘Зеленаго змія). Посл всхъ этихъ подвиговъ Ерусланъ уже исполняетъ свое намреніе похать въ городъ Дербію, чтобы видть прекрасную дочь царя Вароломея Настасью. Пріхавъ туда, онъ остановился у одной вдовы, узналъ о водяномъ чуд, подающемъ людей, вступилъ съ нимъ въ бой, отскъ ему дв головы и спустился, сидя на его спин, на дно озера. Чудо достаетъ ему самоцвтный камень подъ условіемъ, что онъ не срубитъ ему третью голову, но Ерусланъ, вынесенный имъ на берегъ, не исполнилъ общанія и срубилъ ему третью голову. Затмъ Еруслана торжественно встрчаетъ царь Вароломей и отдаетъ за него свою дочь Настасью.

Намъ кажется, что редакція Погодинская, вообще уступающая редакціи Ундольскаго въ связности и полнот, въ данномъ случа сохранила этимъ эпизодъ сказки въ боле архаичномъ вид, различая дв личности, слитыя въ одну въ редакціи Ундольскаго, именно царя индйскаго (Далмата), котораго Ерусланъ устрашилъ, убивъ его сторожа, и царя Вароломея, ни дочери котораго Ерусланъ женился, избавивъ его царство отъ водянаго чуда.

Что касается происхожденія послдняго мотива, то онъ до такой степени популяренъ, что большинство сказочныхъ героевъ безъ него не обходятся. Поэтому сводить этотъ эпизодъ (змеборство) къ иранскому источнику нтъ достаточныхъ основаній, хотя драконовъ убиваютъ и Рустемъ, и Исфендіаръ. Нашъ Илья Муромецъ въ сказкахъ {Такъ, въ одной сказк, записанной въ деревн Богодар, Аіександровск. узда, Екатеринославской губерніи, разсказывается сначала объ исцленіи Ильи Муромца, двумя стариками, затмъ о его вызд изъ родительскаго дома: ‘Приходитъ Илья въ чужую слободу, а тамъ вся вода ‘запрещена*: сидитъ змй и не позволяетъ брать изъ рки воды, какъ приведутъ ему утромъ и вечеромъ одну душу на ‘прожереніе’, то наберутъ воды, а какъ не приведутъ души, то и не наберутъ воды. Пришелъ Илья въ слободу, упросился къ одной старух въ хату спать и заснулъ. И захотлось ему питъ, онъ и сталъ просить у старухи воды. ‘А вотъ сегодня будутъ вести царевну ‘на прожереніе’ съ хоругвями, съ крестами, посл того только и можно будетъ набрать воды’.— ‘Этого я знать не хочу, или ты, старуха, въ змю, да скажи ему, пусть непремнно дастъ мн воды’. Старуха взяла жухлыхъ и пошла. ‘Подорожай человкъ проситъ у тебя воды’.— ‘Кто же сметъ просить у меня воды? Есть на бломъ свт Илья Муромецъ, такъ его сюда и воронъ костей не занесетъ, такъ разв онъ? Ну, забери кухлыкъ воды и понеси’. Коли вотъ ведутъ царевну на ‘прожереніе’ змю, привели, стали служить службу. Въ это время Илья обошелъ незамтно сзади, да лвой рукой чрезъ царевну, а правою хвать голову змію, — такъ и снесъ по самыя плечи. Посл этого посадили ихъ въ карету и везутъ къ царю’ (см. Елисаветградск. Встникъ, 1889 г., No 92). Въ сказк Аанасьева (III, No 11) Илья избавляетъ отъ 12-ти глава то змя дочь одного короля и, отказавшись служить у него, узжаетъ обратно къ своему царю, на дочери котораго женится. Отмтимъ, что обычный сюжетъ освобожденія царевны отъ змія или чудовища перенесенъ и на Рустема въ удинской сказк (Сборн. матер. etc., VI прил., стр. 24), содержащей, кром имени героя, еще кое-какіе отголоски Рустеміады (Блый дивъ) и по началу (опасныя шуточки Рустема и непріязненное отношеніе къ нему царя) напоминающей начало сказки о Еруслан.} также бьется со змемъ, хотя въ былинахъ роль змеборца, какъ извстно, придана другимъ, богатырямъ — Добрын, Алеш.

Введя въ похожденія Еруслана обычный сказочный мотивъ женитьбы богатыря на освобожденной имъ отъ змія царевн, редакція сказки связываетъ эту женитьбу съ иранскимъ сказаніемъ о Техмимэ и ея богатырскомъ сын Сохраб. Такимъ образомъ, послдняя часть сказки снова возвращается къ сказанію о Рустем и черпаетъ изъ него наиболе популярный сюжетъ — бой отца съ сыномъ, причемъ, однако, какъ и слдуетъ въ сказк, замняетъ трагическую развязку боя счастливою. Въ противуположность древнему изводу, сынъ оказывается слабе отца, который сшибаетъ его съ коня и едва не убиваетъ, но во-время узнаетъ его по примтамъ (драгоцнному камню на рук). Узнанный сынъ оказываетъ дале нравственное вліяніе на отца, убдивъ его вернуться въ своей покинутой матери. Во всемъ этомъ нтъ сходства между сказкой и неводомъ о бо отца съ сыномъ, обработанномъ Фирдоуси. Но все же не можетъ быть сомннія, что и эта часть сказки о Еруслан, въ конц-концовъ, восходитъ именно къ иранскому сюжету, хотя значительно переработанному въ деталяхъ. Вопросъ лишь въ томъ, представляетъ ли сказка только передачу еще иранскаго варіанта оказанія со счастливымъ исходомъ боя, врод Джехангиръ-намэ {См. Mohl., I Preface, р. LXXII.}, или счастливый исходъ внесенъ уже въ тюркской сред, чрезъ которую перешла сказка на Русь. Но для ршенія этого вопроса у насъ нтъ достаточно данныхъ.

Въ какимъ же выводамъ приводитъ нашъ разборъ сказки о Еруслан и какой интересъ представляетъ она для занимающаго насъ вопроса объ иранскихъ отголоскахъ въ русскомъ эпос?

Эта сказка, несомннно, въ главномъ своемъ содержаніи основанная на Рустемгад, даетъ намъ понятіе о томъ, въ какомъ переработанномъ въ промежуточной сред вид могли доходить и въ боле древнее время на Русь отдльные сюжеты изъ обширнаго цикла иранскихъ сказаній. Дале она показываетъ, также какъ и кавказскія народныя сказанія изъ цикла о Рустем, какія именно похожденія иранскаго богатыря пользовались наибольшею популярностью и широко распространялись за предлами Ирана. Изъ многочисленныхъ подвиговъ Рустема, пріуроченныхъ въ ‘книг царей’ къ нсколькимъ царствованіямъ, въ народной памяти осли преимущественно два сюжета Рустеміады: жазендеранскій походъ Рустема для освобожденія царя Кейкауса и встрченныя богатыремъ здсь ‘заставы’ и бой Рустема съ сыномъ. Изъ царей иранскихъ, современниковъ Рустема, въ народной памяти сохранился лишь Кейкаусъ, котораго герой избавляетъ отъ плна, хотя царь относится къ нему недружелюбно. Такимъ образомъ, въ народныхъ сказаніяхъ на предлами Ирана личность Рустема тснйшимъ образомъ связана съ личностью Бейкауса, отношенія богатыря къ царю стали, такъ сказать, типичны и могли въ дальнйшемъ развитіи эпоса перерабатываться, осложняться въ томъ же дух, т.-е. въ различныхъ передлкахъ того же иранскаго сюжета всегда богатырь оказывалъ благодянія царю, но не пользовался за это его расположеніемъ. Такой характеръ получили иранскіе отголоски и въ сказк о Бруслан, и въ былинахъ объ Иль Муромц. Несомннно, нельзя назвать случайнымъ, что и въ скавк, и въ былинахъ мы находимъ переработку двухъ вышеуказанныхъ сюжетовъ Рустеміады: мазендеранскаго похода (соотвтствующаго поздкамъ и заставамъ Ильи Муромца) и боя отца съ сыномъ. Такое совпаденіе доказываетъ весьма убдительно, что тотъ эпическій матеріалъ, изъ котораго сложились разсмотрнныя нами похожденія Ильи Муромца, пришелъ въ древнее время на Русь приблизительно въ томъ вид, въ томъ сочетаніи, въ какомъ мы его находимъ въ тюркской сказк о Еруслан. Въ этомъ иранскомъ матеріал царь, для котораго богатырь совершалъ подвига, носилъ типъ именно Бейка уса, такъ какъ другихъ царей иранскихъ, современниковъ Рустема, царей высшаго качества, не знали вниранскія передлки Рустеміады, и отсюда становится понятнымъ, что, при сліяніи Рустема съ Ильей и Бейкауса съ Владиміромъ, кіевскій князь остался не въ авантаж, пріобртя весьма несимпатичныя свойства своего иранскаго прототипа.

Однако, указывая на соотношеніе между Ерусланомъ и Ильей, нельзя не отмтить и значительныхъ различій въ разновременной обработк одного и того же иранскаго сюжета въ былинахъ и сказк. Несмотря на то, что сказка сохранила даже нсколько иранскихъ именъ, неизвстныхъ былинамъ, существенныя иранскія черты сохранились въ былинахъ въ большей чистот, чмъ въ сказк. Да оно и понятно, если вспомнимъ, что иранскій эпическій матеріалъ, отложившійся въ былинахъ, былъ значительно древне того же матеріала, легшаго въ основу сказки. Нравственный обликъ иранскаго Рустема, этого стараго, увреннаго въ своей сил богатыря, съ горделивымъ пренебреженіемъ относящагося въ безумному царю, но ради Ирана выручающаго его изъ ‘бды неминучей’, несравненно ярче и чище отразился въ старомъ козак Иль Муромц, чмъ въ юнош Еруслан, который только продлываетъ нкоторыя похожденія Рустема, но пріобрлъ въ тип общеизвстныя черты сказочныхъ молодыхъ героевъ, врод Ивана царевича. Въ одномъ только, повидимому, Ерусланъ стоитъ къ Рустему ближе, чмъ Илья: Ерусланъ, какъ и Рустемъ, происхожденія княжескаго и приходится даже двоюроднымъ братомъ царю, между тмъ какъ Илья — крестьянскій сынъ. Но такое видимое несоотвтствіе потомковъ одного и того же иранскаго богатыря въ ‘званіи’ объясняется демократизаціей нашего эпоса. Илья не всегда былъ крестьянскимъ сыномъ и мы укажемъ дале слды того, что онъ былъ развнчанъ народными сказителями-крестьянами изъ личности гораздо боле близкой къ князю по происхожденію.

Давая намъ возможность до нкоторой степени возстановить тотъ матеріалъ Рустеміады, который вошелъ въ нкоторыя былины объ Иль, разсматриваемая сказка о Еруслан представляетъ еще другой интересъ по отношенію къ дальнйшей судьб той же богатырской личности въ народныхъ сказкахъ.

Вслдствіе популярности и широкой распространенности сказки между нкоторыми ея эпизодами и разсказами объ Иль, кое-гд происходило взаимодйствіе, отразившееся довольно ярко, напримръ, въ нкоторыхъ сказкахъ объ Иль, перешедшихъ къ финнамъ. Съ тремя такими сказками недавно познакомилъ насъ акад. А. Н. Веселовскій въ своихъ Мелкихъ замткахъ къ былинамъ {Ж. Мин. Нар. Просв. 1890, г., мартъ, стр. 6 и слд.}.

Отсылая читателей къ этимъ замткамъ, мы приведемъ изъ упомянутыхъ сказокъ только т черты, которыя объясняются смшеніемъ личности Ильи и Уруслана.

Такъ, въ первой сказк, Илья посл исцленія, добывъ себ коня, детъ искать сильныхъ людей. ‘Онъ детъ къ русскому богатырю (ruscoi pohatteri), который однимъ свистомъ убивалъ людей и животныхъ на трид-цать верстъ кругомъ. При первомъ его свист, не дозжая тридцати верстъ, конь Ильи палъ на колни. Тмъ не мене, Illa Muurovitsa детъ, чтобы попытать свои силы, до двери, слзъ съ коня, котораго поставилъ къ коню русскаго богатыря со словами: ‘Если ты устоишь противъ этого коня, и я устою противъ его хозяина’. Конь Ильи побждаетъ богатырскаго. Illa Muurovitsa нашелъ русскаго богатыря спящимъ и вынулъ было мечъ, чтобъ убить его, но чтобъ добыть большей славы, ршился обождать, пока тотъ проснется, и самъ ложится спать въ рукавъ его кафтана. Русскій богатырь пробудился, видитъ чужую лошадь, хочетъ надть кафтанъ, но не можетъ, потянулъ еще разъ и разорвалъ рукавъ. Тутъ онъ замтилъ спящаго, взялся за мечъ, чтобъ убить его, но раздумался, что вдь и тотъ былъ въ состояніи учинить ему то же, потому онъ ждетъ, пока Illa Muurovitsa проснется, и кричитъ: ‘Ты кто? Давай биться!’ Илья говоритъ: ‘Только бабы бьются въ горниц, дай мн пость и попить, да и подемъ на ровный лугъ, въ чистое поле’. Тотъ соглашается и предлагаетъ жить вмст: побдитель будетъ старшимъ братомъ. Они наскочили другъ на друга, богатырь ударилъ Илью, но ничего ему не сдлалъ, а Illa Muurovitsa по второму удару сбилъ его съ коня и приставилъ саблю въ груди. Тотъ проситъ пощады и клянется до смерти служить ему, какъ меньшій братъ {Наз. соч., стр. 8 и 9.}.

Вмст дутъ въ деревню, гд вс передъ ними падаютъ на колни. ‘Мы, вдь, не боги’, говоритъ Ilia Muurovitsa, а они отвчаютъ: ‘Когда прежде русскій богатырь гулялъ, весь народъ валился отъ его свисту’. Русскій богатырь (ruecoi pohatteri) проситъ Илью дозволять ему посвистать въ половину, четверть, восьмую долю рта, Илья дозволяетъ послднее, но вс присутствовавшіе померли, кром Ильи, который ударомъ сабли сноситъ голову русскому богатырю.

Свистъ русскаго богатыря, дйствіе его на коня Ильи и на народъ, а также убіеніе богатыря Ильей посл свистано оставляютъ сомннія въ томъ, что на этомъ эпизод финской сказки отразилось былинное похожденіе Ильи съ Соловьемъ-разбойникомъ. Но этотъ сюжетъ спутался съ другимъ, именно съ извстнымъ эпизодомъ сказки объ Уруслан, содержащимъ встрчу Уруслана съ русскимъ богатыремъ Иваномъ. Припомнимъ, что какъ въ финской сказк Илья, такъ Урусланъ подъзжаетъ къ шатру, въ которомъ спитъ русскій богатырь. Урусланъ, какъ Illa, ставитъ своего коня къ коню русскаго богатыря и самъ ложится спать. Такъ же какъ въ финской сказк, русскій богатырь, въ сказк объ Уруслан, просыпается, хочетъ убить Уруслана, раздумываетъ, будитъ его и спрашиваетъ объ. имени. Дале слдуетъ угощеніе Уруслана русскимъ богатыремъ Иваномъ, бой обоихъ богатырей и ‘братанье’, совершенно какъ въ финской сказк, объ Иль {Отмченныя выше черта встрчаются и въ одной былин (No 49), гд описывается встрча Добрыни съ Алешей. Добрыня назжаетъ въ пол на пустой шатеръ съ приготовленными яствами, отвдываетъ ихъ и ложится спать. Хозяинъ шатра Алеша хочетъ пронзить спящаго Добрыню копьемъ, но раздумываетъ (‘Не честь-до мн хвала да молодецкая, а бить-то мн-ка соннаго что мертваго’) и будитъ богатыря. Слдуетъ бой богатырей, продолжающійся три дня. Шумъ боя доходитъ до Ильи Муромца, который прізжаетъ и миритъ богатырей, причемъ они братаются и Алеша назвался младшимъ братомъ Добрыни (столб. 243—246).}.

Другая финская сказка объ Иль, приводимая А. Н. Веселовскимъ, сохранила даже одно имя, извстное изъ сказки объ Уруслан. Послдовательность ея такая: а) дтство Ильи, б) Идолище, в) Соловей (Sviska), изображенный птицей, и г) Святогоръ, но личность, отвчающая былинному Святогору, названа Расданъ. Илья, ища сильныхъ людей, слышитъ, что на гор живетъ Расланъ (Raslana). Добравшись къ нему съ трудомъ, находитъ его спящимъ и ударяетъ по уху тридцати-пудовою желзною палицей. Росланъ не двинулся. По второму удару онъ открылъ глаза. ‘Видно, комаръ меня укусилъ’ {Ср. Слова Святогора:

‘Я думалъ, кусаютъ русскіе комарики,

Ажно славный богатырь Илья Муромецъ’ (Гильфердингъ, столб. 1201).}. Тугъ онъ призналъ Илью: ‘Не ищи сильныхъ людей, — говоритъ онъ, — есть такіе на венд, я ихъ не ищу, хотя могу снести эту гору, а земля меня не держитъ’ {Наз. соч., стр. 17.}.

Очевидно, что личность неподвижнаго Святогора спуталась въ представленіи разскащика съ исполиномъ Росланеемъ (Прохоровичемъ), котораго гигантскую голову встрчаетъ на пол Ерусланъ {См. Илья Муромецъ, стр. 183. Впрочемъ, такое испытаніе коня встрчается нердко въ тюркскихъ сказаніяхъ. См., наприм.,: ‘Богатырскія поэмы минусинскихъ татаръ’, отд. оттискъ, стр. 9.}. Росланей разсказываетъ, что онъ при самомъ рожденіи уже былъ полторы сажени ростомъ, а толщиной въ объемъ человку, и что ни одинъ богатырь не могъ съ нимъ сладить. За помощь, оказанную Росланеемъ, Ерусланъ исцлилъ его и оба богатыря, побратавшись, разстались дружелюбно, какъ въ финской сказк Илья съ Росданомъ.

Здсь кстати упомянуть предположеніе О. Миллера, что на одинъ изъ варіантовъ разсказа о выбор Ильей коня, именно тотъ, въ которомъ богатырь испытываетъ коня посредствомъ наложенія руки, повліялъ тождественный мотивъ изъ сказки объ Уруслан {См. Погодин. списокъ сказки, стр. 333, и Ровичскій, т. IV стр. 137.}. Быть можетъ, и въ сказкахъ о змеборств Ильи, приведенныхъ нами выше, отравился такой же эпизодъ изъ похожденій Еруслана, хотя, въ виду распространенности подобнаго сюжета, это предположеніе едва ли можетъ быть доказало. Но уже выше приведенныхъ финскихъ сказокъ объ Иль достаточно для подтвержденія смшенія Ильи съ Ерусланомъ, котораго здсь мы коснулись только мимоходомъ, безъ намренія исчерпать этотъ вопросъ {Вроятно, изъ сказки о Еруслан зашло въ былины имя царя Вахрамя (см. Гильфердингъ, столб. 260), отца Марьи — лебедя блой. Д. Ровинскій, указавъ на сходство нкоторыхъ деталей лицевой скажи о Еруслан съ нкоторыми деталями былинъ объ Иль, замчаетъ: ‘такимъ образомъ, составитель лицевой сказки заимствовалъ для ней подробности изъ былинъ сказителей, а, можетъ быть, и сказители длали заимствованія изъ готовой, напечатанной сказки, которую случалось мн видть въ ихъ рукахъ въ немаломъ числ экземпляровъ’ (Русск. народныя картинки, т. IV, стр. 66. Примчаніе).}.

Въ заключеніе (нсколько словъ въ доказательство тюркекаго (татарскаго) происхожденія сказки о Еруслан.

Уже В. В. Стасовъ замтилъ, что въ ней особенно много монгольскихъ и тюркскихъ названій одежды и вооруженія: тебеньки, кутасъ, саадакъ, тегиляй и друг. {Встникъ Вероны 1868 г., т. VII, стр. 298.}, которыя русскій книжникъ не счелъ нужнымъ замнить русскими названіями или вовсе выкинуть. Но любопытно, что форма имени царя Картаусъ (изъ Кейкаусъ) почти совпадаетъ съ именемъ Картусъ, такимъ же искаженіемъ иранскаго имени въ одномъ позднемъ компилятивномъ турецкомъ роман, подражаніи Шахъ-наме, сохранявшемся въ одной турецкой рукописи, принадлежащей библіотек С.-Петербургскаго университета. Изъ свдній, сообщенныхъ объ этомъ роман проф. В. Д. Смирновымъ академику А. Н. Веселовскому, видно, что имена дйствующихъ лицъ (Самъ, Залъ, Рустемъ, Афрасіабъ и друг.), миологическихъ существъ (Симургъ, Аждагакъ и друг.) и мстностей (Туринъ, Иранъ, Кафъ-Кавказъ) относятъ насъ къ Шахъ-намэ, другія подробности (имена Адама, Соломона, Идриса, Хызра и т. п., упоминаніе Торы и Псалтыри) принадлежатъ мусульманину’ {См. Жур. Мин. Народ. Просв. 1890 г., май, ст. А. П.: ‘Мелкія замтки къ былинамъ’, т. XVI, стр. 57.}. Встрчается въ роман и какой-то властитель Илья-шахъ, въ которомъ, впрочемъ, только одно имя напоминаетъ нашего Илью.

Не представляя интереса по отношенію къ личности Ильи, турецкій героическій романъ любопытенъ, какъ обращикъ пріемовъ, которые употреблялись турецкими компиляторами при переработк иранскаго эпическаго матеріала, и до нкоторой степени представляетъ pendant къ разсмотрнной нами сказк о тюрко-иранскомъ Еруслан. Впрочемъ, примровъ переработки персидскихъ эпическихъ сюжетовъ или подражанія имъ турецкая литература представляетъ не малое количество. ‘Персидская поэзія есть солнце, къ которому обращался постоянно подсолнечникъ турецкаго стихотворства’, говоритъ, нсколько въ восточномъ вкус, такой авторитетъ, какъ Гаммеръ Пургсталь {Hammer Burgstall: ‘Geschichte der Osmаnischen Dichtkunst’. I Band, p. 61.}

Турецкое стихотворство уже въ XIII—XIV вкахъ испытывало свои сны во всхъ видахъ персидской поэзіи: мистической (Ашикъ-паша), героической (Ахмеда), романтической (Шейхи), панегирической (Сулейманъ-Челеби), эпической (Язиджи-оглы) и всего боле въ лирической (Ахмедъ-Даи, Несими) {Ibid., р. 52.}.

Эпическія преданія Ирана были извстны всякому образованному турецкому книжнику. Подражаніе Шахъ-намэ вызвало у турокъ появленіе царскихъ пвцовъ, слагателей поэтической лтописи, называемыхъ Шахнамеджи, которые существовали въ періодъ высшаго политическаго процвтанія османскаго государства {Ibid., р. 22.}. Шахъ-намэ Фирдоуси была переведена на турецкій языкъ поэтомъ Фикри, любовная исторія красавицы Ширины, жены царя Хосрова Парвиза, извлеченная изъ Пятерицы персидскаго поэта Низами, была обработана по-турецки поэтомъ Шейхи, поэтъ Ламіи воспроизвелъ извстную персидскую романтическую поэму Вамикъ Азра. Исторія Іосифа и Зулейки, обработанная сначала Фирдоуси, а за нимъ полдюжиной персидскихъ поэтовъ, также популярна въ турецкой литератур и давала матеріалъ многимъ поэтамъ. Классическія поэмы персидскихъ поэтовъ Нивами, Джами, Ансари были усвоены турецкой литератур переводами преимущественно поэта Ламіи {Тамъ же, стр. 80 и 88. Знатокъ турецкой литературы, проф. В. Д. Смирновъ, говоритъ въ томъ же дух о вліяніи персидской литературы на турецкую: ‘Слдуя отзыву турецкихъ критиковъ, мы должны, прежде всего, констатировать тотъ фактъ, что турецкая поэзія возникла подъ вліяніемъ персидской. Скажемъ даже больше: первоначальная турецкая письменность вообще носитъ слды сильнаго вліянія персидской: языкъ сохранившихся въ сборник Феридунъ-беа грамотъ временъ первыхъ оттоманскихъ правителей представляетъ странную смсь персидской рчи съ турецкою. Многіе турецкіе писатели вышли изъ Персіи. Литературная эмиграція особенно усилилась съ нашествіемъ Тимура, который любилъ бесдовать въ часы досуга съ учеными и слушать остроумную болтовню поэтовъ. Персидская мода въ литератур одно время такъ была всемогуща, что турецкіе ученые и литераторы отправлялись въ Персію довершать свое образованіе и усовершенствоваться въ стил, а потомъ, по возвращеніи на родину, не иначе допускались въ хальветы — ‘увеселительныя уединенія’ тогдашнихъ меценатовъ,— какъ имя въ рукахъ рекомендательныя письма отъ литературныхъ знаменитостей Персіи. См. Очеркъ исторіи турецкой литературы въ XXV выпуск Всеобщей исторіи литературы Корша-Кирпичникова, 1891 г., стр. 468.}. Словомъ, нельзя не признать, что солнце персидской поэзіи разливало свои лучи широко и далеко за предлами Ирана и что нкоторые герои и сюжеты иранскаго эпоса были также популярны среди османовъ {Такъ, въ народной турецкой эпопе Сарэти-Сейидъ-Баталь содержаніе коей отчасти изложено проф. Смирновымъ въ названномъ труд (стр. 449—462), герой Батталь сравнивается съ Рустемомъ, значительную роль играютъ дивы и вообше, по мннію проф. Смирнова, ‘миическій элементъ навянъ персидскими сказаніями’ (стр. 454).}, какъ среди тюрковъ-кочевниковъ на свер отъ Ирана и какъ среди христіанскаго населенія Закавказья. Что же мшаетъ намъ допустить, что чрезъ тюркскую и кавказскую среду эти иранскіе эпическіе типы и сюжеты переходили еще выше на свер и въ своихъ крайнихъ отголоскахъ достигали южно-русскихъ степей.

Всев. Миллеръ.

(Продолженіе слдуетъ).

‘Русская Мысль’, кн.XI, 1891

Экскурсы въ область русскаго эпоса *).

VI.Сказка о Еруслан Лазаревич.

Читайте также:

**Экскурсы въ область русскаго эпоса *).**

VI.
Сказка о Еруслан Лазаревич.