Египетъ.
Египетъ.
Арабскіе кварталы Каира *).
Арабскіе кварталы Каира *).
*) ‘Современникъ’, кн. VI.
Нилъ.
Нилъ.
‘Современникъ’. Кн. VII. 1912
Египет, Белый Андрей, Год: 1912
Время на прочтение: 22 минут(ы)
Вовсе отсутствуетъ рзкая граница между многочисленными кварталами Каира, Азія незамтно переходитъ здсь въ Африку, югъ и востокъ незамтно здсь переходятъ къ Европ: и потому контрасты отсутствуютъ: непрерывность везд. Нигд не встрчаетъ васъ рзвое изумленіе, сопутствующее контрасту. Черта за чертой незамтно входитъ въ общую физіономію вамъ извстнаго квартала, вы продвигаетесь дальше, новыя черты, накопляясь, придаютъ городу неузнаваемый экзотичный видъ, вы же, усыпленные непрерывностью смны, не можете прослдить, въ чемъ именно произошла смна та. Но если бы вы сумли перенестись во мгновеніе ока изъ одной каирской окраины въ другую окраину, вы бы ахнули. Много теряетъ Каиръ изъ-за многообразныхъ смшеній, затушевывающихъ полутнями своими противорчивыя его краски. Между Европою и востокомъ рядъ смшанныхъ кварталовъ, и потому описаніе города затруднительно до чрезвычайности. Описаніе вншняго вида города заслуживаетъ спеціальной работы, и въ мимолетномъ очерк невозможно коснуться даже части достопримчательностей арабскихъ кварталовъ Каира.
Во всхъ указателяхъ принято длить Каиръ на дв части: эти части — восточная и западная по отношенію къ улиц Калигъ, есть, конечно, натяжка въ этомъ дленіи: но безъ натяжки о Каир невозможно да и нечего говорить. Восточная часть Каира состоитъ, главнымъ образомъ, изъ европейскихъ кварталовъ, смшанные кварталы къ ней примыкаютъ отовсюду, къ первымъ слдуетъ отнести Эсбекіе (центръ города и европейскихъ общественныхъ построекъ), Измаиліе (центръ европейской торговли), Аббасіе (новый обстраивающійся кварталъ) и Тевтикіе (кварталъ, излюбленный европейской администраціей). Кварталы Муски, Фаггалахъ и Абдинъ суть упомянутые смшанные кварталы, въ первомъ сосредоточенъ центръ греческой и левантійской торговли, подозрительные греки, сирійцы, армяне, турки, евреи выкидываютъ изъ своихъ грязныхъ лавченокъ на грязную улицу каскады восточныхъ великолпій, великолпія эти перемшаны съ европейскими ситцами, всюду на размалеванныхъ вывскахъ вперемежку изображены то подозрительный восточный чалмачъ, а то подозрительный европеецъ-усачъ, перевязывающій галстухъ, улички залиты восточной толпой, изобилуютъ грязными кофеенками, также изобилуютъ улички и ужасающими постоянными двориками съ многообщающими вывсками врод ‘Htel de l’Europe’, мрачно ютятся т постоялые дворики въ черно срыхъ, выступами своими нависающихъ надъ вами домахъ, у входа ихъ вонючій армяно-греко-турко-сиріецъ неизмнно зазываетъ проходящихъ гостей. Такова улица Муски, центральная въ этомъ квартал. Въ квартал же Абдинъ проживаетъ турецкая аристократія, архитектурный стиль у этого квартала представляетъ собой возмутительную европейски-арабскую помсь.
Западная часть города и составляетъ собственно настоящій Каиръ, находящійся въ получас ходьбы отъ Нила: отъ Аббасіе до Ибнъ-Тулуна тянутся ряды арабскихъ кварталовъ. Въ этой части находятся трое арабскихъ воротъ: Бабъ-енъ-Насръ, Бабъ-ель-Футунъ и Бабъ-Зуейле. Тутъ находится рядъ замчательныхъ мечетей, врод мечети ель-Хакемъ, или мечети Абу-Бакръ, или ель-Акморъ. Здсь же мечеть ель-Азаръ, интересная, во-первыхъ, къ вершин раздвоенной формой безобразнаго круглаго минарета, во-вторыхъ, еще боле интересна эта мечеть тмъ, что время ея построенія относится еще къ 972-му году. Въ скоромъ времени по основаніи превращена въ арабскій университетъ мечеть ель-Азаръ, въ мусульманскомъ мір мечеть эта пользуется громкой славой. Въ этой же части города изнутри прелестная елъ-Гури возвышаетъ свой минаретъ, эта послдняя построена въ 1516-омъ году, султаномъ мамелюкской династіи, минаретикъ ея раздвоенъ также. Прекрасна внутренняя мозаика ель-Гури, и, помнится, прекрасна накладка чернаго, благо и черносраго мрамора разнообразныхъ отливовъ, этотъ мраморъ цвтится яркими пятнами, мраморная накладка прихотливый образуетъ узоръ вокругъ углубленія, обращеннаго въ сторону Мекки, если память не измняетъ мн, въ мечети этой остановили мое вниманье цвтныя стекла, пропускающія свтъ, крестообразное пространство мечети покрывали они загадочно-пестрыми рефлексами.
Неподалеку отъ ель-Гури въ этой части Каира открываются крытыя галлереи вопіющихъ, взывающихъ и пестрыхъ базаровъ. Въ этой части Каира находится и цитадель, и мечети цитадели, и группа мечетей, расположенныхъ вокругъ. Среди этихъ послднихъ, кром мечети султана Гасеана, слдуетъ отмтить мечеть ель-Махмудіэ, столь по форм типичную для всхъ вообще каирскихъ мечетей: стны ея, какъ у многихъ каирскихъ мечетей, полосатыя стны, верхній каменный край этихъ стнъ кружевообразно изрзанъ, тажъ же кружевообразно изрзаны верхніе края стнъ весьма многихъ каирскихъ мечетей (султана Гассана, Ибнъ-Тулуна, мечети калифскихъ могилъ). Куполъ крыши надъ входомъ описываемой мечети, какъ и часто купола мечетей въ Каир, высокъ: онъ подтягиваетъ къ себ часть стны, эта часть втягивается въ куполъ небольшою башенкой. Переходитъ башенка незамтно въ высокій куполъ, то сліяніе стны съ куполомъ характерно опять таки для мечети султана Гассана, для мечети Магометъ-Али, мечети гробницъ мамелюкскихъ, купола же сидятъ здсь не низко на четырехъ угольник стнъ (Тунисія), купола здсь какъ бы вверхъ за собой вытягиваютъ стны подъ небо. Купола не раздуты, какъ индйскія и отчасти кремлевскія луковки. Вышина куполовъ боле ихъ ширины, такая особенность ихъ составляетъ отличіе отъ мечетей Константинополя. Чаще всего мечети Каира увнчаны сверху однимъ только куполомъ, и опять таки многокупольчаты константинопольскія мечети. Исключеніе Noоставляетъ главная мечеть Цитадели (Магометъ-Али), ширина ея многокупольчатыхъ крышъ боле ихъ высоты, въ этомъ смысл она ближе къ константинопольскимъ храмамъ, это объясняется тмъ, что въ сравнительно боле позднюю эпоху она построена: строителемъ этой мечети былъ константинопольскій грекъ.
Характерна также мечеть султана Гассана. Опять таки на стнахъ ея слегка замчаются поперечныя полосы, вс почти стны каирскихъ мечетей полосаты, цвтъ полосъ — черный, коричневый, розоватый, розовый, красный (мечеть гробницъ Мамелюковъ), иногда поперечная исчерченностъ достигается вовсе не краской, но изсченностью самого камня стны. Всасываетъ въ себя стны мечети куполъ, и — гладкій куполъ (въ противоположность лпнымъ разводамъ, безобразящимъ купола), углы боковыхъ стнъ мечети Гассана образуютъ кругловатыя башенки, два круглыхъ минаретика неравной вышины весело подскакиваютъ надъ нею. Ассиметрія грубо изысканныхъ минаретовъ Каира противоположна симметріи совершенно простыхъ минаретовъ Константинополя. И опять таки слдуетъ Константинополю главная мечеть Цитадели (Магометъ-Али). И опять таки въ ней отразилась форма Св. Софіи. Минаретикъ Каира — длинный и тонкій палецъ, съ однимъ, двумя, тремя утолщеньями, образованными круглыми, какъ кольца, опоясывающими балкончиками, перила балкончикювъ — опять таки кружевныя. Верхъ аляповатой изысканности представляетъ собой минаретъ мечети Мадфанъ-Кайтбай.
Среди всхъ каирскихъ мечетей наиболе интересна по форм своихъ смшеній мечеть султана Варкукіа, построенная въ 1405 году. Цвтъ ея блый, стны гладкія, неполосатыя вовсе, форма — удлиненный четырехъугольникъ, на одномъ конц удлиненнаго четырехъугольника блые купола, на нихъ бгущія продольныя (не поперечныя) полосы, на другомъ конц высятся трехъ-этажные два минаретика, первые этажи минаретовъ этихъ квадратны, невысокія, блыя, гладкія стны и правильно четырехъутольная форма, и противоположное расположеніе минарета и купола, и (что главное) квадратная форма основанія минаретовъ,— все это до смшного выдаетъ въ форм мечети султана Варкука обычную форму кэруанской мечети.
Почти вс здсь перечисленныя мечети находятся въ части арабской города. Тамъ же находится столь прекрасная издалека (вблизи же нелпо пышная) каирская Цитадель, она стоить на холмахъ М-оккатама, и холмы Моккатама поднимаются выше надъ ней. Желтоватыя стны ея здсь и тамъ раздуваются пузатыми башнями, высота этихъ башенъ равна высот стнъ (въ отличіе отъ Московскаго Кремля), каменный край опять таки кружевообразно изрзанъ. Двое воротъ ведутъ въ Цитадель, одни изъ нихъ открыты для публики — здсь показываются слды наполеоновскихъ ядеръ, внутри стнъ — площадь, посреди площади мечеть Магомета-Али, и другая мечеть сбоку.
Невообразимый видъ открывается съ Цитадели, многоуступчатыя многократно зубцами, точно каменнымъ кружевомъ, изсченныя стны: каменнымъ кружевомъ своимъ он открываются всюду, открываются справа и слва, падаютъ внизъ и внизъ, эти стны желты, въ желтоватомъ пространств то ноздреватаго, то, какъ плита, гладкаго камня среди пыли,— сора и облупленнаго известняка — справа,— слва, внизу — все громадные желтоватые купола, изукрашенные лпной работой. Выглянешь со стны, за стнами — опять т же стны,— многократно зубчатыя, изсченныя точно каменнымъ кружевомъ. Оправа, мечеть султана Гассана поднимаетъ и стны т, и лнивымъ желаньемъ въ дымъ небесъ воздушно взлетающій куполъ, и преострыя пики задорно-точеныхъ минаретиковъ. И опять таки слва вы видите ряды розовато-зубчатыхъ стнъ, розоватый рядъ куполовъ, продольно изрзанныхъ, полосатое тло мечети и лсъ минаретиковъ, то пространство — мамелюковъ могилы. Прихотливые всюду зигзаги стнъ, стнъ и стнъ, и предлинные купола отовсюду, повсюду преострые минаретики. Точно ватага роскошно украшенныхъ и увнчанныхъ чалмами гигантовъ вооружилась длинными пиками, по потомъ окаменла ватага, каменетъ многіе ужъ вка, тутъ вка призадумались чалмоносцы, опираясь на пики — погрустнли, померкли, просыпались,— обветшали, осдая въ желтую пылъ да въ вершины многолопастпо изрзанныхъ высокихъ и зеленыхъ деревьевъ. Вся та Капра часть окаменла, присла, просыпалась въ желтоватый песокъ, вся та Каира часть оскалилась внизъ съ подножія Моюватама. Ниже — черноватопыльная даль, въ черноватопыльной дали черное вовсе пространство, и тысячи плоскихъ крышъ покрываетъ пространство то до лниво солнцемъ блистающей полосы Нила, и вдали, вдали въ этомъ мрачномъ и душномъ гарев поднимаются вовсе черные, какъ тнь, абрисы каменнымъ кружевомъ изрзанныхъ стнъ, черные абрисы куполовъ, грозные пальцы тневыхъ минаретовъ.
Здсь, съ Цитадели, какъ то скрадывается уличное движенье: и громадная пыльная площадь одна — завиваетъ сорные столбы, будто бы нтъ движенья и на узенькихъ уличкахъ, выводящихъ на площадь подъ удары одуряющихъ ослпительностью лучей: вонъ, вонъ внизу такой маленькій чалмоносецъ пробгаетъ подъ Цитаделью, и свивается соръ за полою пестренькаго халатика, повыше же, между стнъ, съ ружьемъ въ рук замираетъ солдатъ-англичанинъ.
Цитадель состоитъ изъ трехъ частей: эти части окружились стнами, если снизу на стны т поглядть, моккатамскіе холмы образуютъ выше желтоватый, мертвенный фонъ, на которомъ явственно такъ выдляется мечеть Магометова, состоитъ изъ сверху придавленныхъ и другъ надъ другомъ вздувшихся куполовъ Магометова мечеть, два высочайшихъ минарета симметрично взлетаютъ подъ небо, какъ отточенныя собирающіяся небо ужалить стрлы.
Обыкновенно здсь показываютъ глубочайшій колодезь подъ названьемъ — осифова Колодезя…
Арабскія улички — какъ можно ихъ позабыть! Кто хоть разъ побродилъ по трущобамъ Каира, навки ихъ не забудетъ, он подавляютъ своимъ сверхъестественнымъ безобразіемъ, ужасаютъ и. наконецъ, начинаютъ восхищать, но не тмъ восхищеньемъ восхищаетесь вы, какъ въ Тунис: вы восхищаетесь гаммою всхъ возможныхъ уродствъ, вс возможныя неудобства бросаются подъ ноги вамъ. Вс возможные дрянные запахи воспаляютъ гортань и слизистую оболочку носа, на васъ скалятся безобразныя пасти подъздовъ, безобразныя дыры многоглазыхъ домовъ подозрительно выслживаютъ каждый вашъ шагъ, многоразличный смрадный грязный и гнойный уродъ подкатывается подъ ноги со всякаго перекрестка, теребитъ полы вашего платья болячками покрытой рукой. Все въ уличкахъ тхъ — черноватый дымъ, черноватый бредъ, черноватая духота съ плотно упавшимъ надъ вашею головой черноватымъ, хамсиннымъ небомъ, поливающимъ васъ вовсе не дождемъ, а должно быть, безвидно падающими блохами, потому что едва вступите вы въ эти улички, какъ безъ всякаго стыда вы готовы раздирать на себ одежды: тло ваше начинаетъ зудть и горть. Узкіе и извилистые лабиринты тхъ уличекъ не выпускаютъ того, кто дерзнетъ хоть разъ нырнуть въ нихъ безъ провожатаго. Тщетно неопытный путешественникъ запасается планомъ, никакой планъ не способенъ отмтить всхъ извилистыхъ тупичковъ, переходиковъ, входикювъ, которые,— сливаясь другъ съ другомъ и впадая въ главныя артеріи города, образуютъ любой арабскій кварталъ Каира.
Черносрые многоглазые двухъ, а то и трехъэтажные дома справа и слва приваливаются надъ вами безобразными выступами своихъ вторыхъ этажей, кажется — вовсе завалятся т дома, вторые этажи сольются надъ головами: вы останетесь въ узкой, подземной и черной, какъ ночь, кротовой нор. Вы идете — блошиная уличка кажется вамъ безконечной, извилина ея за извилиной вамъ показываетъ только малую часть, небольшое пространство ея открывается спереди, небольшое пространство открывается сзади, вы думаете, что она куда то васъ приведетъ, но она никуда не приводитъ, безконечно вы кружитесь, крутясь, ничего не видите вы, кром грязи и грязи. Если же васъ оснитъ совершенно гибельная мысль свернуть въ одинъ изъ безчисленныхъ закоулочковъ, гд едва разойдутся два человка, и гд грязь, вонь, дымъ и блошиныя стаи увеличиваются обратно пропорціонально ширин закоулка, и гд въ обратной пропорціи вырастаетъ гвалтъ и ежеминутное дерганье васъ за платье, и гд пестрая толпа вамъ грозитъ проломать безъ воздуха задыхающуюся грудь — если вы завернете въ такой закоулокъ, тотчасъ же закоулокъ тотъ въ свою очередь завернетъ, завернетъ и еще, завернетъ пять, десять, пятнадцать разъ, отрзая васъ отъ только что покинутой улички, назадъ никогда не сумете вы вернуться. О, насколько свободне вамъ покажется только что передъ тмъ измучившая васъ уличка! О, насколько ея безконечность покажется вамъ конечне безконечности закоулка! Такъ будете вы праздно слоняться по закоулку, пока закоулокъ тотъ не сдастъ васъ въ такой же, если не еще боле тсный проходикъ, чтобы въ свою очередь васъ навсегда отрзать отъ закоулочка. И этотъ проходикъ будетъ еще тсне, еще угрюме всего только что передъ тмъ видннаго. И будетъ онъ совершенно пустъ: ничего и тутъ не увидите вы.
Такъ будутъ васъ выплевывать и глотать узкія щели новыхъ все закоулочковъ, и будутъ т закоулочки то совершенно пусты, то наполнены едва-едва, а то туго набиты непонимающей васъ толпою, тщетно будете вы взывать къ египетскому городовому: египетскаго городового не окажется вовсе: будетъ онъ, египетскій городовой, затянутый въ свой мундирчикъ, стилизованнымъ жестомъ протягивай’ палочку на ‘Avenue de Boulaque’. Здсь не встртите даже вы хахи: нарочито-чистыя фесочки избгаютъ такого мста, затолкаютъ на-съ грубые локти галдящихъ и летящихъ арабовъ, а дома пришибутъ упадающимъ вторымъ стажемъ, вы окажетесь мельчайшею нишевою соринкой, заглотанной чудовищемъ и просасываемой сквозь тончайшую сть капилляровъ кровеносной системы.
Такъ превратится странствіе ваше по трущобамъ Каира въ безумную, безцльную, изнурительную толчею, пока не притиснетъ, несущая васъ толпа ядовито къ одному изъ многихъ здсь тупичковъ, чтобы, вынеся изъ него и пронеся между лабиринтами закоулковъ, не притиснуть къ новому тупичку: между двумъ тупиками долго промечетесь вы. какъ пойманная въ мышеловку крыса. И вотъ посл многихъ часовъ или совершенно случайно окажетесь около вамъ извстнаго центра, или съ радостью увидите на улиц линію рельсъ, и случайный трамвай выкинетъ васъ въ случайное, но уже вамъ извстное мсто, откуда уже безпрепятственно попадете къ себ.
А толпа?
Катятся безостановочно струи людскія съ засоренныхъ, пылящихся, оглашенныхъ верблюжьими ревами площадей въ засоренные, оглашенные ревомъ верблюжьимъ арабскіе улицы, улички, закоулки, проходики, разливаются струи толпы, разбиваясь брызгами, въ тупички и обратно: изъ тупичковъ сначала тихо сочатся цвтистыя пятна египтянъ, эіоповъ, грековъ и турокъ, вытекая ручьями изъ безымянныхъ проходиковъ, и безобразными, и цвтистыми волнами выбгаютъ яро изъ уличекъ на широкую площадь, чтобы съ новою здсь столкнуться волною: фески, шапочки, фески, шапочки, фески, шапочки, черные шелка атласно-крылыхъ феллашекъ, и тюрбаны, тюрбаны — тюрбаны изо всхъ угловъ: то они гладко обмотывають голову, то набиваются надъ головой безобразнымъ блымъ холмомъ, вотъ промелькнула круглая синекистая фесочка, вотъ промелькнулъ высокосрзанный фесочный конусъ, черную феску, и феску малиновую впихиваетъ въ переулокъ тотъ же бурный разгонъ.
Все то головъ, усовъ и носовъ столкновенье бшено на васъ налетитъ, обдавая запахомъ пота и лука, порасплещется въ пыль широкими рукавами халатовъ, полетитъ передъ вами за халатомъ, халатъ: халатъ черный, халатъ синій, халатъ розовый, халатъ золотой, опушенный міхомъ и неопушенный, тяжелый, легкій, вовсе прозрачный халатъ, и уже вы несетесь вдогонку за халатомъ канареечнаго цвта, потому что компанія негровъ грубо ломится въ плечи вамъ, будто въ широко раскрытую дверь, и уже вы обогнали халатъ, какъ васъ обгоняютъ неизреченнаго вида шаровары, проскакали черные высоконатянутые чулки съ малиновой шапочкой митиленскаго грека… Все то бшенымъ потокомъ на васъ налетитъ, чтобъ вокругъ сомкнуться блошинымъ кольцомъ, стиснуть и затолкать, все то бшенымъ потокомъ выпихнетъ васъ на галдящую площадь, чтобы бшенымъ же потокомъ праздно васъ запихать въ переулочекъ, бьющійся и трепещущій впереди живой пестротой.
Высокогорбый верблюдъ косолапо наваливается на толпу съ переулка, важная арабская дама на немъ возсдаетъ въ неподвижномъ оцпенніи, за верблюдомъ изъ переулка вновь наваливается верблюдъ, высокогорбые великаны: третій, пятый, седьмой, девятый, и вс девять перегружены арабами, арабчатами, кладью, мшками и тюфяками, неужели вс девять верблюдовъ ввалятся въ переулочекъ здсь надъ пестрымъ водоворотомъ? И вваливаются, и ввалившись, шествуютъ впереди васъ: то какое-то знатное и обычай чтущее семейство вызжаетъ изъ города, переселяясь на дачу, если только не суждено ему боле далекое путешествіе.
Ботъ съ толпой втискиваетесь вы въ какое то празднество: празднуютъ, празднуется — только и понимаете вы: кто, что, гд и кого — остается непонятнымъ, зычные звуки трубъ разрзали боковой закоулокъ, зычные звуки трубъ замираютъ снова вдали, оживляются крутомъ блотюрбанныя лица: ‘Празднуютъ, празднуютъ’, повторяете вы безсмысленно. Сотни красныхъ флажковъ на веревкахъ, перекинутыхъ черезъ улицы, сотни гирляндъ, затрепетавшихъ флажками, образуютъ надъ улицей спереди кровавую, шелестящую даль, красные флажки на стнахъ, красные флажки и въ рукахъ. ‘Празднуютъ, празднуютъ’ — весело вы твердите, кто празднуетъ, и что празднуется — стоитъ ли боле понимать! Вы съ толпой перескаете празднество, вы глядите на подскакивающій, красный флажокъ: на томъ красномъ флажк блый серпъ нашитаго полотнянаго полумсяца…
Или вдругъ съ толпой вы вгоняетесь въ крытый базаръ: здсь надъ пестрымъ моремъ головъ васъ завидвшій прелюбезный турокъ ужъ дымить фіолетовымъ, желтымъ и пунсовымъ шелкомъ, шелкъ — сквозной: сквозь него привтно вамъ улыбается лицо турецкаго носача, или васъ затащить желтый халатъ обливать духами, или бросится расшнуровывать вамъ ботинки оборванецъ-сапожникъ, чтобы быстро просунуть носокъ вашъ въ зеленоватую туфлю: вы опомнились — скинули туфлю, вы удираете, на ходу зашнуровывая ботинки, и огорченный сапожникъ за вами погонится, простирая надъ головой зеленоватую туфлю ту.
Или васъ передъ бассейномъ выкинетъ людей токъ: великолпный бассейнъ, выбрызгивающій воду. Разсмотрть его не успете вы,— передъ вами каменная дворцовая веранда, надъ верандой колонки — что это за дворецъ? Нтъ тутъ никакого дворца’, потому что толпа васъ успла впихнуть въ закоулокъ, впихнула и опять выпихнула: вы — на площади… Фески, шапочки, фески, шапочки, фески, шапочки, и — тюрбаны, тюрбаны черныхъ, синихъ, розовыхъ, зеленыхъ опушенныхъ мхомъ и неопушенныхъ халатовъ, невыразимые шаровары, неисчислимые, яркіе и поблеклые цвта. И туристъ, какъ вы, затерянный среди нихъ.
Въ центр Каира, и почти на границ съ арабскою толчеей — тамъ, гд она соприкасается съ толчеей европейской, тамъ, гд об т толчеи всасываютъ другъ друга, и халаты перемшиваются съ сюртучниками,— тамъ, гд какъ символъ этихъ соприкосновеній отовсюду на улицу выпрыгиваетъ нарочито-чистая фесочка, и мелькаетъ сиреневоблдный смокингъ — тамъ, въ средин бульвара Магометъ-Али находится безобразное четырехъугольное зданіе, двумя противоположными сторонами своими открываясь на параллельныя улицы. Одна сторона этого унылаго зданія образуетъ хедивскую публичную библіотеку, а другая въ пятнадцати залахъ своихъ содержитъ многообразные предметы арабскаго быта: то — арабскій Музей.
Хедивская библіотека состоитъ изъ 66.000 томовъ, здсь находится до 30.000 арабскихъ манускриптомъ (между прочимъ, цнные рукописные списки Корана). Египетскіе студенты ежеминутно влетаютъ въ библіотечныя двери, и ежеминутно вылетаютъ изъ нихъ. А арабскій музей изобилуетъ бронзами и блещущими, какъ павлиній хвостъ, громадными вазами: вотъ надиробные камни арабовъ, перевезенные изъ Ассуана, вотъ мраморные камни съ блещущей инкрустаціей, вотъ веселыя, яркія, искрометныя мозаичныя плиты, желтой мди тяжелая, многоглазая эмирская люстра, лампы, подсвчники, люстры, вазы, подносы, кубки, дале сквозь залы прихотливйшихъ деревянныхъ издлій, прихотливйшихъ издлій слоновой кости съ инкрустаціей, пюпитры, на которыхъ читаютъ Коранъ, наконецъ, рзвыя массивныя деревянныя двери, дале двери металлическія, двери эти перенесены изъ мечетей, лампы, подсвчники, люстры, вазы, подносы, кубки, дале, сквозь залы керамическихъ издлій вы проходите въ залу персидскихъ и сирійскихъ фаянсовъ, дал — залъ льняныхъ, шерстяныхъ и шелковыхъ пестрыхъ тканей, многоцвтныхъ, прихотливо вытканныхъ платковъ.
Если будете вы продвигаться отъ моста Касръ-эль-Нила, желтоватыя воды Нила оставляя вправо отъ себя, безотрадно вы проплететесь вдоль унылыхъ европейскихъ построекъ, монументальнымъ своимъ безобразіемъ поразятъ васъ постройки т: вотъ чудовищный Семирамисъ-Отель. Вотъ агентство ‘Великобританія’. Дале, вы отдохнете отрадно, едва вступите въ прибрежную серію садовъ, убгающихъ пальмовыми аллеями, раскраснвшихся клумбами ярко-кровавыхъ розъ, скоро совсмъ убжитъ отъ васъ вправо Нилъ, вклинится островъ Рода между Ниломъ и вами, омываемый слва узкимъ рукавчикомъ. Островъ Рода пустыненъ: съ него поднимаются темносрые, плоскокрышіе домики — оттуда, отсюда присдаютъ за зелеными космами садовъ плоскокрышіе домики т, здсь, тамъ — наплываютъ острова, песчанистыя пространства, на которыхъ будто высятся втромъ изломанные стволы перебитыми прутьями: будто они состоятъ изъ друга къ другу бгущихъ угловъ, простирающихъ въ пространство черныя и костлявыя жерди, слва отъ васъ опять таки плоскокрышіе т же домики уставились на помутнвшую воду купола, пальмы, на отлогомъ берегу полоскающіеся и повизгивающіе мальчата. Далекими водами улыбается горизонтъ, будто бы прямо съ далекихъ водъ улетаютъ вверхъ тонкоствольныя пальмы, вонъ стволъ прямой, а вонъ стволъ дугою изогнутый, многіе, многіе прямые и изогнутые стволы: веръ пальмовыхъ листьевъ перпендикуляренъ къ вод, на изогнутомъ ствол веръ пальмовыхъ листьевъ параллеленъ. Все то издали намчается вамъ, и опять отъ васъ присдаетъ за кривою, черно-срою линіей стнъ. Издали надъ Каиромъ затнялось кружево Цитадели, убгая вверхъ минаретами съ моккатамскихъ высотъ.
Дале вы минуете полуразрушенный акведукъ, по форм своей напоминаетъ тотъ акведукъ — акведукъ римскій: былое назначеніе этого акведука безпрепятственно проводить воду въ Цитадель. Тотчасъ за акведукомъ тсными окружаетесь снова домишками, пыль, люди, блохи — все то снова накидывается на васъ: вы попадаете въ ветхій кварталъ предмстья, называемый ‘Старымъ Каиромъ’. Здсь средоточіе старыхъ коптскихъ церквей.
Пеструю смсь представляютъ собой арабы Египта: въ свою очередь эта смсь образована изъ двухъ смсей: во-первыхъ, въ нее вошла смсь древнихъ египтянъ съ христіанскими народностями эпохи римскаго византійскаго блеска, во-вторыхъ, съ многочисленными народностями ислама многократно смшивалась эта пестрая утомляющая васъ смсь: главную роль въ этой смси, конечно, играли арабы. Небольшая часть населенія отказалась принять исламъ, небольшая часть населенія заключилась въ стнахъ, небольшая часть населенія продолжала исповдывать христіанство, эта малая часть египетскихъ христіанъ и досел образуетъ свою группу, группа та себя именуетъ коптами, въ коптахъ, стало быть, больше египетской крови, нежели даже въ феллахахъ. Наиболе долгое время сохранили копты древнеегипетскій языкъ: этотъ языкъ, исковерканный, и досел встрчаетъ насъ въ богослужебныхъ книгахъ, донын на исковерканномъ, египетскомъ язык освершаются коптскія мессы. Ни народъ, ни священнослужители не понимаютъ значенья произносимыхъ словъ: коптскую Библію сопровождаетъ арабскій подстрочникъ. Между тмъ коптскія письмена сыграли нкогда огромную роль въ египто-логическихъ изысканіяхъ. Ими усиленно занимался Шамполіонъ. Вотъ что говоритъ Изамберъ: ‘Шамполіонъ возстановилъ египетскій языкъ черезъ коптскій, который находится въ такомъ же отношеніи къ древнему языку, какъ итальянскій къ латинскому’.
Среди коптовъ есть православные, католики и схизматики-евтихіанцы, до неузнаваемости исказились у коптовъ многія черты первоначальнаго христіанскаго быта, такое искаженіе у коптовъ христіанскаго быта объясняется ихъ отрзанностью отъ всего христіанства въ эпоху, послдовавшую вслдъ за арабскимъ завоеваніемъ. Копты пользуются въ Египт исключительно плохой репутаціей. Надъ ними тяготютъ многія позорныя обвиненья: ихъ обличаютъ въ лихоимств, въ прямомъ грабительств, во всевозможныхъ мошенническихъ продлкахъ. Роль ихъ при арабахъ аналогична была роли евреевъ въ христіанскомъ средневковый. Отличныя ихъ вычисленія многократно утилизировались арабами, неоднократно вврялся коптамъ финансовый контроль надъ разоренной страной. Черная повязка нкогда характеризовала копта, отличая отъ феллаха, во всемъ прочемъ столь похожаго на него.
Досел между этими послдними и коптами существуетъ непримиримый антагонизмъ…
Путаницей кривыхъ своихъ уличекъ старый Каиръ превышаетъ все виднное досел, неимоврно ужасна его грязь, неимовренъ, ужасенъ крикъ, съ которымъ гонятъ васъ въ. тупики старики, старухи, арабчата, двчонки. Здсь васъ гонятъ не просто какъ въ другихъ частяхъ арабскаго города: здсь васъ гонятъ со спеціальной цлью: ограбить. Вы шатаетесь около улицы ель-Гури, вы затериваетесь въ проходикахъ, но нтъ тамъ до васъ никому дла: здсь же на васъ высыпаютъ глазть, здсь, какъ коршуны, рютъ надъ вами десятки грабительскихъ желаній, ибо вс узнали, конечно, что вы появились здсь съ единственною цлью: постить коптскія церкви, все населеніе стараго Каира поэтому васъ мгновенно бросается сопровождать.
По извилистымъ переходикамъ вы подбираетесь къ линіи гелуанской дороги, частъ Каира открывается передъ вами, которая носитъ названье Касръ-ешь-Шамахъ, этотъ то древній кварталъ и составляетъ гнздилище египетскихъ христіанъ, или коптовъ, старый, срый, облупленный камень еще римской стны отдляетъ православныхъ отъ правоврныхъ, впереди срая стна выступаетъ двумя пузатыми башнями: нкогда здсь искали надежной защиты убогія и забитыя кучки оборванныхъ коптовъ, ибо имъ всегда могло угрожать бшенство мусульманскихъ стай. Вы проходите въ старую стнную пробоину, защищенную толстйшею деревянною дверью въ три, даже въ четыре вершка толщиной, въ серію еще боле дрянненькихъ уличекъ попадете вы, гд на каждомъ шагу раскидались коптскія церковки.
Эти коптскія церковки интересны до чрезвычайности, ничмъ не отличаются он отъ сосднихъ домовъ. Крестъ, начертанный на двери, отмчаетъ Домъ Божій. Черезъ грязненькій дворъ не такъ легко попасть въ мрачную внутренность церкви, все запущено въ такой церкви, издавна господствуетъ въ ней темнота, нмота, право, порой начинаетъ невольно казаться, что вы попадаете въ наглухо забитый подвалъ. Но зажигаются свчи — что за великолпіе! Прямо предъ вами небольшой деревянный и темный иконостасикъ, (коптскія церкви во всемъ напоминаютъ греческія), тончайшая кружевная рзная работа привлекаетъ всюду вашъ взоръ, часто дерево съ инкрустаціей, инкрустація та являетъ собой тончайшій орнаментъ, гд черныя, желтовато-блыя и темнокоричневатыя полосы завились въ арабскія арабески, здсь — точеные все зврьки: здсь же — извивы слоновой кости. Примитивная византійская живопись останавливаетъ вниманье. Въ одной изъ церквей, которую мы постили, остановила также вниманіе въ храмъ проломленная стна, когда мы вошли въ этотъ храмъ съ неподметеннаго дворика, съ неподметеннаго дворика тупо за нами въ церковь заглядывать, сталъ баранъ.
Въ церкви Св. Сергія пространство раздлено на три части: въ середин пространство для патріарха, справа и слва пространства для женщинъ и дтей. Въ этой церкви показываютъ мсто, гд находилось Святое Семейство во время бгства въ Египетъ.
Церковь Св. Варвары такъ же, какъ и многія другія коптскія церкви, характерна прекрасною инкрустаціей: ту инкрустацію образуетъ дерево и слоновая кость.
Вокругъ насъ праздно попрыгивала толпа, пространства между коптскими церковками преодолвали мы, будто скачку съ препятствіями, каждый вашъ шагъ изъ-подъ ногъ въ носъ взметывалъ, клубы срые пыли, отовсюду, какъ сажа садилась черная и зловонная грязь, зазудло тло отъ блошиныхъ укусовъ, зазудли уши отъ горластой, праздно подпрыгивающей толпы, зацарапали горло струи острыя гари. Такъ преодолвали мы пространства отъ коптской церкви до коптской церкви, вс т коптскія церкви походили одна, на другую, въ каждой изъ нихъ у насъ выклянчали минимумъ по пятнадцати піастровъ, надо было платить привратнику, служк, ихъ знакомымъ, ихъ дтямъ, даже дтямъ знакомыхъ, изъ кармана протекъ ручей египетскаго серебра, разбрызгиваясь на большіе и малые піастры, это былъ (сплошной организованный грабежъ. О, зачмъ заблаговременно не спаслись мы входными карточками! Вс коптскія церковки не стоили бы намъ боле одной. Въ довершеніе всхъ пережитыхъ мукъ проводникъ, оскорбленный великолпнйшимъ бакшишомъ, съ испугу предложеннымъ ему мною, чтобы заткнуть его ревущую глотку, гнвно погнался за. нами, поднимая крики о томъ, что его я ограбилъ.
Неожиданное то приключеніе, объясненіе съ городовымъ, высвободившимъ насъ отъ оскорбленій феллаха, имли одно печальное слдствіе: мы не увидли мечети Амры, находившейся недалеко отсюда…
Таковъ арабскій Каиръ.
Многоголосый, пестрый, черносрый, блошиный, язвительно запечатлвается онъ многими тысячами облупленныхъ своихъ стнъ, многими тысячами стнъ подкрадывается онъ къ черносрымъ европейскимъ коробкамъ, по которымъ мчатся потоки фаэтоновъ, автомобилей, велосипедовъ, трамваевъ. Т два Каира, черносрый и облупленно желтый, европейскій и азіатскій, сливаясь, даютъ вс виды смшеній и чудовищныхъ несообразныхъ химеръ, надъ обоими скачутъ чумныя блохи, оба дышутъ въ пространство пыльными тучами, застилающими солнце и луну. Хочется думать, что если бы не было за Каиромъ хамсина, и если бы луга закаирскіе нжно лобзали одни отрадные втерки, освженные пылью фаэтоновъ, самъ собою бы хамсинъ завелся въ многопыльныхъ ндрахъ чудовища-города, изсушая фонтаны, опаляя цвтущія вакаирскія поля.
Каиръ — воплощенная, хамсинная греза, закрутившая нагло подъ небо сро-желтыя тучи смрада, въ тучахъ смрада высыхаетъ солнце и блекнетъ, налагая на лица прохожихъ желтыя пятна свои, вечеромъ тни становятся карими тнями, отпяя въ случайномъ прохожемъ знакомое выраженіе, четко такъ въ случайномъ прохожемъ очерчивается псиная голова: псиная голова всюду преслдуетъ васъ, она гогочетъ, кусаетъ, лаетъ и воетъ, прогоняя васъ съ душной тьмы въ наидушнйшую тьму.
И туда, въ наидушнйшую тьму, такъ же, все такъ же людского потока движенья — фески, шапочки, фески, шапочки, смокинги и тюрбаны, фаэтоны, автомобили, трамваи, вуали, цилиндры, колоніальныя каски, красные, зелено-розовые, канареечнаго цвта халаты, неизреченнаго вида штаны и носы.
Непріятный, плнительный, дикій обезумвшій Каиръ!
Нильскія струи пузыриками пощипываютъ у кормы. Голубокрылая фелюга недвижима, но — нтъ, нтъ: дрогнула, закачалась фелюга, тронулись каирскіе берега, и безостановочно проходятъ. Мы въ Каир. Но Каиръ — не Каиръ. Тихія струи легли межъ Каиромъ и нами, въ нихъ блаженно замерло время, здсь снимается кротко усталость, пыль и жаръ обвваются набгающимъ втеркомъ, и пощипываютъ пузыриками у кормы струи — голубокрылая фелюга, безостановочно разрзаетъ глади водъ.
Кубовый феллахъ всталъ на корму. За нимъ протянулась, одежды лопасть: напряженная рука, отливая бронзой, натянула канатъ, мачта взлетла, и надулись голубыя полосы паруса.
Мы улыбнулись, и улыбнулся кубовый феллахъ: эта улыбка невольна, какъ невольна и грусть, тихая, кроткая улыбка, свтлая, кроткая грусть. Пролетаетъ — тамъ, высоко,— птица: какая? Чайка ли, ибисъ ли? Не разсмотришь ея.
Европейскіе города напряженны. Тихія пространства отовсюду посылаютъ туда людей на борьбу: оттуда пространства объявляютъ войну пространствамъ, государства проглатываютъ другъ друга изъ городскихъ столицъ. Но еще напряженнй африканскіе города: безпощаденъ въ нихъ материковъ поединокъ. Въ Каир же схватываются въ борьб три громадныхъ материка. Европа, Азія, Африка здсь оспариваютъ другъ друга. Но еще издавна начался здсь другой поединокъ: міровой поединокъ. Въ Каир борется жизнь со смертью. Напряженность невыразима въ Каир. Напряженность въ Каир измучиваетъ.
Кучи домовъ перерзываетъ Нилъ мутной златочешуйчатой полосою, издали эти кучи со всхъ сторонъ заваливаются надъ Ниломъ, и есть Каиръ: Нила — нтъ. Но стоитъ приблизиться къ издали мутнющей глади, какъ она раздается и вдаль, и вширь: кучи домовъ все боле раздвигаются, за домами присдаютъ дома. Каиръ тогда испуганно прячется за береговой линіей темноглазыхъ коробокъ. А когда ступаетъ нога на поверхность фелюги, все зыблется по сторонамъ, и теряется равновсіе: то Каиръ испуганно отъ тебя отбгаетъ, уступая ржущей и зеркальной стали на него набгающихъ водъ,— ты прячешься подъ паруснымъ кровомъ, изъ-подъ голубого крыла ты поглядываешь на Каиръ, и Каира нтъ: есть Нилъ. Ты въ Каир: по Каиръ — не Каиръ: желтая протянулась тамъ лента кинематографа, срая линія городской набережной воздушно промазалась надъ водой, а надъ срою лептой городской набережной еще воздушне начертались домовъ квадраты, выше ихъ желтый фонъ Можкатама съ тневымъ кружевомъ Цитадели. Все то воздушно, все то не иметъ третьяго измренія, все то, что душило тебя, все то, что рыдало, лаяло, голосило, гремло, поражается вдругъ сплошной нмотой, отъ всего того отнимается реальность, все то убгаетъ, въ плоскость протянутой ленты, лента движется: нмо летятъ воздушные берега, тихо тащится желтый фонъ Моккатама, и по желтому фону беззвучно пробгаютъ домовъ квадратики, черновато выкуриваются пухлыя и косматенькія дымки. Нтъ берета: огромная, желтовато-стальная сабля набжала на берегъ своимъ сверкающимъ лезвіемъ: подъ ея беззвучнымъ ударомъ срзалась земная поверхность: но то не сабля: колеблющееся пространство нмо хлынуло въ глубину: весь Каиръ теперь — только огромный плотъ, плывушій по Нилу рядомъ сваленныхъ на его поверхности домиковъ. Плотъ проплыветъ въ вка. Нилъ — останется. Каиръ есть, но Каира не было, былъ Мемфисъ и былъ Геліополь.
Посреди Нила времени нтъ. Посреди Нила есть водное пространство, вс предметы отдаются въ пространств, перегнись за корму — ты увидишь себя опрокинутымъ: все, что вверху, есть и внизу {Изреченіе ‘Изумрудной Скрижали’, Тота.}. Только это и знаетъ Нилъ, отдавая верхнее въ нижнемъ, отдавая небу, солнцу и звздамъ чуть дрожащія свои небеса съ расплясавшейся бшено золотою змею. Золотая змя бжитъ за кормой — убгаетъ дальше, все дальше: не оттого ли астрологи изображали дискъ солнца львиноголовой змей, что въ стру нильской она — змя золотая, юный мсячный серпъ — серебристая стая рыбокъ: звзды — струнки алмазныя. Посмотри — расплясались на Нил солнечные зигзаги, золотая, живая чешуя трепетнымъ мостомъ протянута къ берегу: изъ фелюги бы выскочить — побжать по золотому, живому мосту: блестки солнца, задзинькаютъ весело: неубоявшимся апостоломъ доврчиво ты пройдешь по водамъ.
Мигъ — и равнялся золотой моста воздушный: голубое крыло встрчной фелюги островерхимъ парусомъ врзалось въ солнце: темный парусъ: темная бросилась отъ паруса тнь. Кубовый феллахъ тамъ стоитъ на корм, за нимъ протянулась лопасть одежды: напряженная рука, отливая бронзой, опустила канатъ, дрябло захлюпалъ морщинистый парусъ, десятки солнечныхъ копій снопами полетли въ глаза, мимо глазъ, ударились въ воды, змями заплясали на нихъ: вотъ она — солнечная змя, вотъ солнце — отданное Ниломъ, опять до самаго берега протянута чешуя. Берегъ — но гд берегъ? Гд бгущіе квадраты домовъ? И гд грунтъ моккатамскій? Далеко, далеко убжало все то, а все то, что бжитъ по берегу лентой — иное: кудрявая и зеленая лента. Издали рвутся пальмы тневыми вспышками втвей, ближе ихъ пробгаютъ стны коричневой деревеньки, надо всмъ тмъ пространство опаутинилось косыми, косыми такими солнечными лучами, темносинее теперь зеркало Нила: отбгаетъ отъ кормы, отъ кормы и все и то темносинее зеркало, тутъ, тамъ отблиставъ, набгаетъ на зыблемый носъ фелюги, на голубой парусъ, летящій впереди, и то темносинее зеркало смыкается за кормой, отъ кормы отбгаетъ и пощипываетъ пузыриками, и пузырики таютъ, а темносинее зеркало, убгая, блеснетъ, и отблиставъ, пональется кубовой гущей, чтобы снова блеснуть тамъ, гд передъ тмъ не было никакого блеска. Такъ бжитъ Нилъ на Каиръ, и кажется, будто спереди онъ вытекаетъ изъ неба, такъ что, если плыть все впередъ, скоро въ лодк заплаваешь ты по густымъ небесамъ, перерзая пространства небесъ, полетитъ фелюга твоя, а… куда полетитъ? Не туда ли,— куда съ тысячелтьями пролетали древнія египетскія фелюги, вроятно, такія же бло-голубыя? Фараонъ пролеталъ съ Нилу за фараономъ, вс фараоны уплыли въ занебесную темноту, отплылъ древній Египетъ: не наша ли очередь плыть, а… куда плыть?…
Кубовый феллахъ улыбается у насъ за плечами, руку свою протянулъ дружелюбно, и въ руку ту ему я кладу… портъ-саидскую сигаретку. Улыбаемся мы — улыбается и онъ, а… чему улыбается? ‘Тому ли, что мы покинули твердую почву, и что Каиръ — теперь не Каиръ, не Египетъ — Египетъ, и что даже земля не земля, а… такъ что-то: отходящая въ сумерки лепта кинематографа, на которой смываются вс краски, вс звуки? Скоро лента сама свернется, скоро ночь упадетъ на землю…
Гд то мы будемъ во всю долгую, непроглядную ночь?
Но мы стряхиваемъ очарованіе: портъ-саидская папироска такъ сладка, такъ сладка.
И должно быть, думаемъ мы о томъ, что Каиръ насъ измучилъ, что уже около мсяца вынуждены мы задыхаться въ этомъ дым и пекл, едва въ Каир оканчивается бредъ реальный — бредъ гудящихъ автомобилей, трамваевъ, фаэтоновъ, вуалей, касокъ, тюрбановъ — какъ начинается подъ Каиромъ иной, уже не реальный бредъ: бредъ пирамидъ, дале переходятъ оба эти бреда другъ въ друга: Каиръ узнаешь въ пирамид, пирамиду въ Каир. Улички арабской неимоврный гвалта переходить въ неимоврную тишину пирамиднаго бока. Только здсь, на Нил, въ вод смываешь и Каирскую, и пирамидную землю. Жаркое оцпеннье переходитъ въ текучую прохладу — здсь.
— Ты продолжаешь сердиться на письма?
— Можно ли сердиться среди всего этого,— и рукой показываю я на пространства кубовой гущи, отблиставшія только что.
— Ты думаешь?
— Нтъ не думаю, а — ты?
— Я не думаю тоже.
Можно ли остановиться хотя бы на одной мысли, когда все такъ безсмысленно утекаетъ вдаль: утекаетъ вода, берега утекаютъ тоже, утекаетъ солнце въ пепельноблдную пыль, стрлой летящая моторная лодка разрзаетъ зеркальность, всюду стаи блоголубыхъ парусовъ нагоняютъ другъ друга, чуть вздрагивая, замирая на струяхъ, и потомъ слетаютъ опять: и летятъ, и летятъ.
И мы возвращаемся.
Зеленоватый солнечный крутъ печально,— праздно, ненужно зіяетъ надъ пальмою со стороны ливійской пустыни. Мертвенно засрли опять съ каирскаго берега желтоватыя,— раскаленныя зданія, остывая и разверзая отверстій своихъ то черныя, а то толубыя стекольныя очи, вонъ — казарма-чудовище, волъ — чудовище Семирамисъ-Отель.
Тускло, тускло теперь вокругъ: нтъ, то не вечернее освщенье. Лучезарность въ Египт отсутствуетъ, если и блистаетъ здсь солнце, если нжный на все накладывается полутонъ, то лучи, которые освщаютъ воздухъ — совсмъ особые лучи. Чмъ нжнй и чмъ искристй, тмъ коварнй вытягивается къ душ какая-то длинная тнь — не тнь ли тысячелтій? Прошлое грузомъ облупленныхъ камней обрушивается, чтобъ тебя раздавить навсегда: и душа твоя въ катакомб: катакомба же — черная катакомба, какой бы блескъ ни сіялъ вокругъ: подобно тому, какъ томная кошка, бархатной лапой тебя погладившая по сердцу и потомъ въ сердце вонзившая свои жестокіе когти — ужасъ и бредъ выростаетъ изъ очарованій египетскаго полудня. Боле чмъ гд-либо въ Египт вспоминалъ примчательныя Гоголя слова: ‘Вамъ, безъ сомннія, когда-нибудь случалось слышать голосъ, называющій васъ по имени, который простолюдины объясняютъ тмъ, что душа стосковалась за человкомъ и призываетъ его… Признаюсь, мн всегда былъ страшенъ этотъ таинственный зовъ. Я помню, что въ дтств я часто его слышалъ: иногда вдругъ, позади меня кто-то явственно произносилъ мое имя. День обыкновенно въ это время былъ самый ясный и солнечный, ни одинъ листъ въ саду на дерев не шевелился, тишина была мертвая: даже кузнечикъ въ это время переставалъ кричать, ни души въ саду. Но, признаюсь, если бы ночь, самая бшеная и бурная, со всмъ адомъ стихій настигла меня одного среди непроходимаго лса, я бы не такъ испугался ея, какъ этой ужасной тишины среди безоблачнаго дня. Я обыкновенно такъ бжалъ съ величайшимъ страхомъ и занимавшимся дыханіемъ изъ сада, и тогда только успокаивался, когда попадался мн навстрчу какой-нибудь человкъ, видъ котораго изгонялъ эту страшную сердечную пустыню’.
Я выписываю здсь цликомъ эти изумительныя слова. Ни въ одной стран не настигаетъ такой ужасъ, какъ въ Египт: тнь того необычнаго состоянія духа, которая продиктовала Гоголю приведенное мной признанье, эта тнь, должно быть, есть обычное состояніе духа придавленнаго египтянина. Что-то вчно здсь гонится изъ невообразимыхъ уму измреній за слпымъ человкомъ, я, по крайней мр, какъ и вс въ Каир, не разъ бжалъ съ величайшимъ страхомъ по улицамъ и садамъ, а когда попадались навстрчу бгущіе люди, я прочитывалъ въ глазахъ у нихъ тотъ же смутный испугъ, и ихъ видъ не изгонялъ во мн раскрывшуюся внезапно сердечную пустыню, куда проваливалось какое-то я изъ какого-то я.
Только сердечная та пустыня — не. пустыня вашего сердца. И тутъ Гоголь безусловно неправъ. Не замчали ли вы, что въ вашемъ внутреннемъ мір, въ сокровеннйшихъ изгибахъ вашего внутренняго я есть два міра, о которыхъ можете вы сказать только то, что оба внутреннихъ міра другъ къ другу имютъ такое же отношеніе, какъ весь вашъ внутренній міръ къ міру вншнему, есть во внутреннемъ мір неизъяснимыя, но всмъ внутренній опытъ имющимъ вдомыя нападенія какой-то васъ подстерегающей силы, передъ которой вы тмъ боле беззащитны, что нападенія ея совершаются внутри васъ. Сердце ваше цвтетъ, но подуетъ извн (внутри васъ) на сердце ваше хамсинъ, и оно опаляется. Вы современемъ начинаете подмчать, что иныя вншнія мелочи, люди, и даже страны то уменьшаютъ, а то наоборотъ увеличиваютъ условія возможности появленія въ васъ этихъ, васъ настигающихъ безымянныхъ чувствъ: вс такіе предметы играютъ роль медіумовъ между вашимъ внутреннимъ я и его окружающимъ, въ васъ развивающемся хаос. Почва Египта медіумична до крайности, едва ступаешь на почву ту, какъ начинаетъ медленно въ вашемъ внутреннемъ мір разрушаться какая-то стна между внутреннимъ внутренняго и его вншнимъ: въ тайной вашей твердын тайный обнаруживается ходъ изъ невдомыхъ странъ астральнаго міра, изъ закрытой стны появляется длинная тнь: столикъ вашъ тогда становится вовсе не столикомъ, и феллахъ уже не феллахъ: если бы Мефистофель преслдовалъ Фауста здсь, въ Египт, вроятно, легче бы было ему выростить изъ чернаго пуделя, потому что всякое я, какъ не я, начинаетъ смотрть въ Египт.
Вотъ такому то странному самоощущенью соотвтствуетъ прямо и каирскій шумъ и безумная тишина пирамидъ, а когда египетскій бредъ присдаетъ за сладостные сады, и когда явная въ душу просачивается сладость, скрыто входитъ со сладостью и безликая, ядовитая тишина, чтобы потомъ въ душ развернуться мгновенно.
Сады въ Египт шумятъ, на втвяхъ качаются изумрудныя сирины-птицы, сладки псни тхъ сириновъ сквозь чуть слышные лепеты подползающихъ струекъ, болью он отдаются въ душ. Вся та сладость Египта — ложная сладость: вс въ ней краски становятся нестерпимо нжными красками, и вс т голоса — голосами райскими. Мигъ — и все поразитъ пепелъ: въ пепельной вечера синев вдругъ проступитъ во всемъ угрожающая коричневая духота: сиринъ сладчайшій тогда отлетаетъ отъ воздуха, и звукъ — нестерпимо ржущій звукъ…
Вс т ощущенья, въ мысли не проявившись, сотрясаютъ меня, когда съ берега гомономъ наступаетъ ца насъ Каиръ: грозно и грустно. Фелюга несется обратно, отовсюду тусклости настигаютъ насъ, тусклости изъ-за плечъ заглянули въ лицо намъ, въ тусклостяхъ булакскіе, отходящіе берега: тамъ стоятъ дерева — изорванныя, изломавшія руки — изломавшія руки въ непонятной страстной мольб. Нспокойная скорбь поразила прибрежныя земли, и прибрежныя земли выглядятъ прилетійскими землями: точно мы возвращаемся въ непокойный Аидъ изъ темноголубыхъ далей, непокойныя андскія тни простираютъ съ берега руки: чмъ-то съ берега прожигается мгла: земли т — золотокарія земли, пораженныя испугомъ, египетскій испугъ поразилъ и дома, и мучительно смотрятъ домовыя окна.
Мы подъ набережной.
Высоко закинулся блоголубой парусъ надъ нами, теперь къ нему подбирается съ неба серпъ, этотъ серпъ отдается небу обратно серебристыми рыбками, вотъ бшеннй заметались мсячныя рыбки на раскачавшейся зыби убжавшаго пароходика — вотъ какъ тамъ он заплясали подъ Касръ-ель-Нильскимъ мостомъ, мсячныя рыбки теперь слились въ одно сплетенье зигзаговъ, являющихъ быструю смну арабскихъ письменъ, серебряное начертаніе молнійно чертится за серебрянымъ начертаньемъ: серебристая письменность — арабскіе знаки водъ!
Въ какія же слова сливаются искрометныя буквы? Кто-то намъ перескажетъ искрометную эту бесду мсяца на вод?
Я пріхалъ въ Каиръ, чтобы побывать въ ивахъ. Въ Каир намревался недолго пробыть. Каиръ показался мн воплощеніемъ бреда: неудобствами, грязью меня встртилъ Каиръ. Въ Каир хотлъ бы я пробыть не больше недли: но въ Каир ровно мы просидли мсяцъ, вс виды неудобствъ, и вс виды путаницы преслдовали насъ въ этомъ нелпомъ город. И прежде всего путаница въ денежныхъ длахъ. Мсячное пребываніе въ Каир стоило намъ столько же, сколько недльное пребываніе въ немъ, плюсъ поздка до ивъ и дале до Ассуана. Вншняя путаница насъ безцльно посадила на мсяцъ въ Каир. Люди, посадившіе насъ на эту путаницу и не понявшіе, чего они насъ лишаютъ въ Египт, до конца останутся при своемъ мнніи: но все же я благодаренъ путаниц, задушившей насъ мсяцъ въ милліонномъ, хамсинномъ город и безцльно лишавшей насъ Луксора и Ассуана. Мсяцъ жизни въ Каир именно вслдствіе пережитыхъ мукъ, большей частью, не поддающихся раціональному толкованію, углубилъ мой взглядъ какъ на Каиръ, такъ и на отношеніемъ нему пустыни, пирамидъ, Сфинкса: мало пріхать въ Каиръ и осмотрть пирамиды, мало просибаритничать въ фешенебельномъ каирскомъ отел. Надо въ Каир промаяться, какъ промаялись мы,— подъ токомъ хамсина, подъ градомъ непріятныхъ, подчеркивавшихъ ужасы Каира писемъ.
Мы все это пережили: пережили и дразнящую невозможность углубиться во внутрь Египта, пережили и горькое чувство отъ три недли растрачиваемыхъ безцльно въ Каир денегъ, пережили и горечь писемъ, преслдующихъ насъ изъ Россіи.
Переживъ все это, мы узнали, что такое Каиръ, а вмст съ тмъ, быть можетъ, поняли мы, что такое Египетъ.