Египет, Белый Андрей, Год: 1912 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 31 минут(ы)

Египетъ.

Отъ Портъ-Саида до Каира.

Дикое зрлище представляютъ собою африканскіе порты или вокзалы, издали на васъ кидается вой и гортанный лай, еще вы вдали, а ужъ къ вамъ летятъ со всхъ ногъ бронзовые носильщики, одинъ выхватываетъ изъ рукъ вашихъ зонтъ, другой отнимаетъ у третьяго портъ-плэдъ, но портъ-плодъ похищается четвертымъ, четверо еще управляются съ сундукомъ, четверо такъ вообще поощряютъ васъ крикомъ, и вс двнадцать влекутъ васъ, чуть не подталкивая пинками, въ живую гущу галдящихъ, бьющихъ другъ друга или плачущихъ носачей, чьи изступленные жесты способны нарушить равновсіе любого хладнокровнаго джентльмэна, кардонки ваши полетятъ вправо отъ васъ, сами вы увлекаетесь влво, крикунъ въ длинной черной одежд (абассіи) и въ круглой коричневой шапочк изъ верблюжьей шерсти кидается на васъ изступленно съ билетомъ, тащитъ васъ за собой въ пестрый водоворотъ, и уже только въ вагон или пароходной лодк вы узнаете, что рядомъ положены чьи-то вамъ совершенно ненужные сундуки, и гд-то, съ неизвстной вамъ долговязой миссисъ, путешествуютъ ваппі вещи. Вы протестуете, вы срываетесь съ мста, тщетно желая добиться хоть малйшаго толка, хоть крупицу понять изъ гортаннаго лая и бготни — все напрасно, васъ вплотную кольцомъ сжимаютъ феллахи, вс они вытягиваютъ свои длинныя руки къ вамъ египетскимъ стилизованнымъ жестомъ и дружно кричатъ бакшишъ {На чай.}. П когда вы бросите имъ втрое боле противъ установленной платы, чуть ли не въ лицо деньги ваши летятъ вамъ назадъ. Вы испуганы: двнадцать грозныхъ, бронзовыхъ парней наступаютъ на васъ — вы платите не втрое дороже, а впятеро, и все-таки, получивъ мзду, то тотъ, то другой изъ вовсе вамъ ненужныхъ мучителей подбгаетъ къ окну вагона и, гортанно крича, выпрашиваетъ — въ который разъ — свой бакшишъ, если же вы погоните бронзоваго дтину, онъ, отойдя отъ васъ на три шага, вдругъ раскричится обиженно самъ съ собою, самъ съ собою расплачется, развая громадный ротъ, вы увидите слезы на обожженныхъ солнцемъ щекахъ его и, испугавшись свой жестокости, вы невольно въ окно ему кинете еще нсколько пьястровъ, ту же комедію будетъ тогда продлывать съ вами каждый слдующій изъ двнадцати васъ сопровождавшихъ чертей, будетъ онъ плакать въ уши и поносить товарищей, вамъ не приходитъ въ голову гаркнуть емши {То есть къ чорту.} или пригрозить палкой рослой ватаг,, сдлай вы то или другое, вы спасены. Есть три магическихъ слова, дйствующихъ стремительно: бакшишъ, мафишъ и емши, при слов бакшишъ къ вамъ слетаютъ толпы феллаховъ, при слов емши васъ они быстро оставляютъ въ поко, мафишъ {Смыслъ — все равно, авось, наплевать, какъ нибудь.} — говоритъ себ (день, утро, вечеръ) феллахъ: оттого-то разсыпается его домъ, оттого-то блохи скачутъ на его бронзовомъ тл.

Крикъ, гамъ и шумъ созданы единственно для того, чтобы въ толпу васъ окружившихъ феллаховъ подскочила нарочито-чистая фесочка, предлагая свои услуги на ломаномъ французскомъ язык: ‘Десять дней — я къ вашимъ услугамъ, вы заказываете мн поздки: въ десять дней вы увидите весь Каиръ. Десять дней — какихъ-нибудь семьсотъ франковъ: слдуйте за мной’.

Сладкой музыкой прозвучатъ вамъ слова нарочито-чистой фесочки, и вы уже, соблазненные, покорно слдуете за ней чрезъ галдящую толпу. Берегитесь — вотъ теперь-то вы, какъ разъ, попадете въ лапы грабителя: семьсотъ франковъ превратятся въ тысячу франковъ: но Каира не увидите вы…

Назиданье тмъ, кто путешествуетъ впервые по странамъ востока: нужно быстро умть остранять отъ себя всхъ любезныхъ проводниковъ, что касается до толпы феллаховъ, то ее нужно или перекричать, или совершенно обратно: покорно отдаться ей, пусть, какъ мячикъ, бросаютъ васъ изъ рукъ въ руки, пусть, какъ легкіе мячики, вещи ваши летятъ надъ вашею головой, вы заплатите въ десять разъ дороже, чмъ слдуетъ, все же нервы ваши будутъ покойны. Обыкновенно же путешественники въ Египт сперва уступаютъ натиску фелашской черни, потомъ тщетно пытаются съ ней бороться, и, въ конц концовъ, измученные и побжденные, вмсто пріятнаго путешествія переживаютъ адъ.

Въ Портъ-Сайд впервые пришлось мн испытать прелести передвиженія на восток, два съ половиной мсяца передъ тмъ проживалъ я въ Тунисіи. И наивно я думалъ, что, зная тунисскихъ арабовъ, я сумю, конечно, имть дло съ феллахами, тотчасъ же обнаружилось разстояніе между феллахомъ и берберомъ: тотчасъ и я растерянно заметался между толпой бронзовыхъ дьяволовъ и флегматичнымъ египетскимъ чиновникомъ. Флегматическій египтянинъ не пожелалъ сообщить мн элементарнйшихъ свдній о Каир, которыя онъ былъ обязанъ дать.

И потомъ эта египетская монета, несоизмримая ни съ какой другой, гд серебряныя двухпьястровыя монетки (двугривенныя, принимались за малые пьястры (пять милліоновъ), а пятипьястровыя сходятъ за пьястръ. Трудность египетской монетной системы въ томъ, что египетскій фунтъ стерлинговъ немногимъ боле англійскаго фунта и состоитъ изъ пьястровъ, а египетскій пьястръ (мелкая монета) немногимъ боле турецкаго, это немногимъ боле — вчный предметъ вашего затрудненія, вы даете англійское золото, вамъ сдаютъ сдачи крупнымъ египетскимъ серебромъ, крупное серебро размнивается на франки, марки и доллары, вы отдаете франки, снова египетскій никкель тяжелитъ вашъ карманъ. И поскольку точнаго счета вы не можете произвести, ибо всюду встрчаютъ васъ дробныя отношенія, всюду вы переплачиваете, и египетскій фунтъ стоитъ вамъ чуть ли не полтора англійскаго: васъ надуваютъ, и кром того, вамъ навязываютъ постоянный размнъ, чтобы вычесть съ любой суммы извстный, размнный процентъ. Что бы вы ни купили, вы теряете.

Экипажъ быстро проноситъ меня по скучнйшимъ улицамъ Портъ-Сайда, городка, печально торчащаго надъ моремъ среди песковъ, городка, украшеннаго статуей Лессепса и переполненнаго гамомъ всхъ нарчій, куда Европа, Азія, Африка высылаетъ своихъ проходимцевъ, и гд вы слышите англійскую, итальянскую, арабскую, нмецкую и китайскую рчь, здсь увидите вы сирійца въ полосатомъ своемъ балахон съ толстыми змевидными веревками, зажимающими ему головной уборъ,— сирійца, важно бредущаго рядомъ съ подозрительной еврейкой въ пернатой шляп и атласныхъ, черныхъ перчаткахъ, натянутыхъ до локтей, вотъ на встрчу обоимъ пьяная повалила компанія: грязные, оборванные итальянцы, и съ ними — элегантно одтый негръ, вотъ промелькнулъ сухопарый абиссинецъ, совершенно черный, и съ небольшой, клинообразной бородкой, а вотъ, выгнувъ ноги дугой, обвернувъ вокругъ головы свою жестковолосую косу, китаецъ, защищенный соломенной шляпой отъ ударовъ солнца, робко заглядываетъ безпокойными глазками вамъ въ лицо, онъ бжитъ съ какимъ-то кулемъ изъ грязнаго закоулка, и вотъ въ ближайшій закоулокъ, такой же грязный, китаецъ ныряетъ, и оттуда глядитъ какой-то вовсе не по-арабски завязанный тюрбанъ, это, можетъ быть, индусъ, житель малабарскаго берега, случайно попавшій въ Портъ-Сайдъ, да и навки застрявшій тутъ.

Скучные, грязные плоскокрышіе дома во вс четыре стороны горизонта разбжались скучными, грязными верандами, сбоку на мигъ открылся каналъ: бокъ морского чудовища, влекущаго грузъ въ Австралію, глянулъ тупо, и опять спрятался за дома, площадь, пыль, чахлыя колючки вмсто растеній,— и уже вой, лай, мяуканье бронзовыхъ дьяволовъ: полетли люди, тюки, кардонки, хитоны, усмхается атласная феллахиня, черная, какъ вороново крыло, бленькимъ личикомъ изъ-подъ кружевного сквозного платка, закрывающаго ей нижнюю часть лица. И забилась съ носильщиками компанія европейски одтыхъ фесочниковъ: на нихъ сиренево-блдные и розовые смокинги, отъ нихъ разитъ одеколономъ и язвительнымъ чеснокомъ. Мимо, мимо: вы проходите вс десять египетскихъ казней, чудомъ прорвали вы свирпо галдящіе строи, и вотъ уже вы въ вагон, съ билетомъ въ рук и съ головной болью.

Тронулся поздъ. Пролетли дома — коробки, плоскіе, тусклые пески быстро стали переходить въ блыя тусклыя воды громаднаго озера, подходящаго къ Портъ-Саиду, это озеро — Мензалехъ, издали увидали мы надъ водяной равниной какихъ-то птицъ, бьющихся крыльями: это были, кажется, пеликаны.

Вотъ и станція Кантара, лежащая на берегу озера, на платформ нсколько рослыхъ негровъ въ длиннйшихъ верблюжьяго цвта пальто съ перетянутой таліей и такого же цвта длиннйшихъ фескахъ, ловко они пробгаютъ вдоль станціи съ короткими ружьями въ рукахъ: эти бравые молодцы — солдаты суданской арміи. Съ противоположной стороны въ окнахъ вагона лента воды среди унылыхъ песковъ: то — Суэцкій каналъ. Здсь проходитъ караванный трактъ изъ Египта въ Сирію, по этому такту нкогда ворвались въ Египетъ арабы, по этому тракту Наполеонъ переправилъ въ Сирію войска.

Дальше въ окна стали влетать желтоватые столбы пыли, наши сосди арабы повскакали съ мстъ затворять вагонныя окна, всюду раздалось щелканье захлопываемыхъ оконъ, всюду грязные на стекл показались зигзаги: побжала пустыня, простираясь по об стороны позда, жалко Суэцкій каналъ затеривался средь нея стальной своей водяной лентой и линіей телеграфныхъ столбовъ.

Пустыня!

Какъ будто желтоватое море, не то мертвенно засрвъ, не то отдавая въ блдноватую едва видную прозелень, закипло, забило своими сухими валами, и вдругъ — замерло: замеръ вдругъ сухой шелестъ здсь бгущей волны, на пологихъ скатахъ которой прочертились черноватыя тни, отдавая солнцу стальной, непріязненный блескъ. Блесоватую, гладкую поверхность пустыни всюду, всюду мягко избороздили пересыпающіяся другъ въ друга волны, желтовато-беззвучныя, говорящія сердцу ему одному понятную рчь, и на этихъ волнахъ безконечностью черныхъ линеекъ начертились зигзаги, отмчая тишайшаго втерка тончайшую рябь, отчего бловатыя волны — рябыя волны.

Можно было бы легко назвать т цвта, въ которые одта эта поверхность: блый, срый и желтый — вотъ цвта, но оно — не такъ: нельзя назвать цвтъ, въ который одта пустыня! Назовешь его бловатымъ — увидишь, какъ въ его тусклую мертвизну отовсюду въдается срая, срая тнь: кое-гд улыбаются бловатые холмы, кое-гд улыбаются бловатыя пятна на склонахъ, назовешь срымъ пустыни цвтъ, по и вовсе не срая сть покрываетъ пески, а поблекшая, грифельно-срая, легко тронутая желтизной, желтизна же та — зеленоватая желтизна…

Назовите же цвтъ, въ который одта пустыня!

Вс т переходящіе другъ въ друга цвтовые оттнки образуютъ рельефъ пустыни, напоминающій контуры какого-то еще вчера милаго, громаднаго трупа, едва узнаваемаго сегодня. Таковъ основной фонъ Ливійской Пустыни, образующей въ этомъ мст рукавъ, а на томъ основномъ фон едва замтные глазу забродили радужные рефлексы: такъ, едва намчается издали бликъ красноватый, онъ вливается въ блеклую фіолетовую вуаль, блеклая фіолетовая вуаль пропускаетъ сквозь себя горизонты пространства, затемнвшіе — тамъ, тамъ и тамъ…

Что море — пустыня: каждые пять минутъ мняетъ она сквозную фату рефлексовъ, вы не уловите ихъ — нтъ, нтъ! Замучаетъ васъ неврная зыбкость постояннаго ея на первый взглядъ выраженія, зыбкость ту въ себя вбираетъ все то, что ни вступитъ въ пустыню, какъ электричество, тяжело гремящее въ тучахъ, ощущаете вы порой, когда и нтъ тучъ, такъ же въ пустын ощущаете вы дрожанье миражей, когда ни одинъ миражъ не смущаетъ гладь вдаль летящихъ пространствъ, невидимый миражъ излучаютъ предметы въ пустын: вотъ надъ срымъ холмомъ приподнявшій морду верблюдъ кажется зеленоватымъ верблюдомъ… А вонъ полосатый тамъ бедуинъ въ головномъ разввающемся убор перетянутъ черной веревкой: изъ-подъ лиловой вуали невидимаго миража поглядлъ онъ на поздъ…

Ежеминутно падаетъ окошко, ежеминутно сосдъ нашъ, молодой сиріецъ, въ безукоризненномъ смокинг, бросается подымать оконное стекло, плюющее въ насъ желтоватыми струями, и потомъ обтираетъ пальцы одеколономъ, молодой сиріецъ предупредительно потчуетъ насъ папиросами: онъ оказывается христіаниномъ, владльцемъ табачной фабрики. Отъ времени до времени сообщаетъ онъ намъ любопытныя свднія изъ жизни каирской, къ сожалнію, свднія эти начинаютъ меня не на шутку обезкураживать: весь Каиръ, по его представленію — фифъ-оклокъ. Мой сосдъ самодовольно сообщаетъ мн это: онъ старается мн доказать, что ничто европейское ему не чуждо. Узнавши, что мы — русскіе, молодой сиріецъ заводитъ рчь о Толстомъ.

— О, Толстой, вашъ писатель-философъ: я почитывалъ его — да, да, да: любопытно, презанимательно.

— Никогда я не сталъ бы писателемъ… Никогда не сталъ бы я учителемъ, вы знаете, я былъ чиновникомъ, разъзжалъ по стран, однажды меня едва не съли скорпіоны…

— Да, да, да: Россія — огромная страна… Никогда бы я не похалъ туда, не на что тамъ смотрть.

— Да, въ Каир — другое дло: въ Каир, знаете ли, превесело жить: балы, туалеты собранья.

— Да, да, да: вы и я — мы христіане, братья, не глядите на арабовъ, не вс погрязли въ мусульманскомъ невжеств: многіе здсь — христіане арабы, ничто цивилизованное имъ не чуждо.

— Вы, конечно, побываете у меня: я, конечно, у васъ побываю, и мы будемъ славно проводить время — вс вмст.

— Видимо, вы интересуетесь мстными нравами… Ахъ, эти феллахи, эти феллахи!

Такъ тараторилъ молодой сиріецъ-арабъ, обтираясь одеколономъ: и чмъ боле онъ болталъ, тмъ боле во мн наростала ршимость поскорй отъ него отдлаться.

Турки, греки, сирійцы и европейцы, составляя цвтъ египетскаго общества, заслоняютъ всецло истинныхъ египтянъ, египтяне здсь только пыль вковая, несвоевременно лзущая на васъ своимъ древнеегипетскимъ контуромъ, т же широкія плечи, та же узкая талія, т же плоскія бедра и такой египетскій лобъ: тонкій, высокій, стройный, подчасъ угрюмый, часто выглядитъ феллахъ величавымъ красавцемъ: и любуясь имъ, вы склонны даже его уважать, но когда вы насмотритесь на него — улетаетъ очарованье.

Феллахъ высокъ, строенъ, здоровъ, выносливъ и кротокъ: но красота, благодушіе, здоровье его васъ пугаетъ, какъ физическое убожество: красота, благодушье, здоровье подчеркнутъ только изнженную праздность его. Во времена недавнія рабства феллахъ мечталъ быть рабомъ, чтобы не обрабатывать землю, но сидть праздно на корточкахъ у дома владльца въ качеств ненужнаго слуги, и за это готовъ онъ былъ выносить и побои, и ругань. Въ т еще сравнительно недавнія времена Магометъ-Али, намстникъ Египта, образовывалъ грозную съ виду армію египтянъ по европейскому образцу, колебля всы судебъ европейскихъ, Магометъ-Али рылъ каналы, возводилъ крпости и мосты, основывалъ высшія учебныя заведенія. И все — напрасно: изъ-подъ палки рылись каналы, учебныя заведенія оставались безъ руководителей, грозную армію египтянъ колотилъ суданскій пророкъ Магди, наконецъ, позорно она побжала передъ англійскимъ десантомъ.

До станціи Измаиліи поздъ идетъ вдоль песчанаго берега Суэцкаго канала, дале окончательно углубляется въ пустыню онъ, чтобъ войти въ зеленую полосу нильской Дельты на станціи Загазигъ.

Загазигь — торговый центръ нижняго Египта, еще задолго до остановки мчится поздъ мимо лпящихся зданій, грязныхъ вонючихъ закоулковъ и усыпанныхъ сномъ многолюдныхъ базаровъ. Прежде всего поражаетъ васъ убожество, грязь, смрадъ: дома — не дома, а какіе-то темносрые комья пересохшаго ила, окна и двери — черныя промоины. Вой, крикъ, лай, утрированно истеричные жесты феллаховъ: останавливаютъ вниманіе феллахини, вс въ черномъ, напоминающія монашекъ, лица полуоткрыты у нихъ, ротъ и щеки завшаны черной вуалью, прикрпленной къ толстенькой палочк на носу, спускающейся со лба, живо, насмшливо на васъ бросаютъ он свои какіе-то изумленные взоры, на египетскихъ фрескахъ т же взоры увидите вы.

— Многія изъ феллахинь ходятъ уже съ открытыми лицами, вообще женщины здсь независиме, чмъ напримръ у насъ, въ Сиріи: ахъ, Сирія, Сирія…

Такъ трещалъ мн въ уши разлюбезный сиріецъ.

Отъ Загазигъ тучныя загустли повсюду космы омытыхъ влагой листовъ, махровыхъ цвтовъ и многовтвистыхъ кустовъ, слышно было на остановкахъ, какъ пощипываюзъ тсно жмущіеся другъ къ другу стебли,видно было, какъ наклоняются подъ втеркомъ ихъ гребенчатые ряды, въ одиночку сперва, потомъ — кучками, наконецъ, рощицами закачались высокія пальмы на прямыхъ винтообразно-изрзанныхъ стволахъ, здсь, тамъ взлетали весело птицы, и затрелили жаворонки въ темнолазурныхъ пространствахъ, уставали глаза отъ чрезмрной роскоши и движенія, вдругъ смнившихъ мертвизну сухого песка. А въ открытыя окна вагона вмст съ дымомъ залетала струя прянаго воздуха, высунувшись въ окошко, можно было легко обонять запахъ какого-то сладкаго тмина, можетъ быть, тхъ вонъ желтыхъ цвтовъ, засыпающихъ межи зеленаго хлопка.

Всюду,— и камальчики, и каналы убгали, перескаясь за валами зелеными насыпей, между которыхъ бжали на васъ — вамъ казалось, что прямо съ земли — блосинія полосы островерхаго паруса. Вонъ изъ все тхъ же желтенькихъ, ароматныхъ соцвтій толстая, черная морда уныло выставилась на васъ: и то — морда пряморогаго буйвола, за которымъ выставился и феллахъ темнокубовымъ подрясникомъ. На зеленыхъ поляхъ — черныя и темнолазурныя пятна феллаховъ, понукающихъ буйволовъ, черныя и темнолазурныя пятна несущихъ воду феллахинь, вотъ за той феллахиней, что стоитъ въ зелени изваяньемъ, на покатыхъ плечахъ укрпивъ свой громадный, землистаго цвта кувшинъ — вонъ за той феллахиней расплясались шоколодные феллашенки, съ ногъ до головы вываленные въ липкой грязи камальчика, на высокомъ валу — колесо вертящій буйволъ, подъ колесомъ поднимается на веревк съ водою бадья.

На зеленомъ тминными запахами насъ обдающемъ пространств будто изъ ила вылпленныя построекъ квадратныя пятна, коричнево-срыя, шоколадныя, дверными отверстіями, точно норами, прозіяли он, плотно жмутся он другъ къ другу, соломенная, плоская крыша трется о крышу сосда, и какъ длинныя пальцы, отовсюду воздваются предлиннйшія жерди колодцевъ: то фелашскія деревушки. Чаще он попадаются на глаза: больше и больше т деревушки — все люднй, безобразнй он на пути къ Каиру отъ Загазига.

А снова вонъ издали заблла пустыня, краемъ своимъ будто отрзывая куски зеленыхъ пространствъ.

Вотъ поднялась она надъ зеленой страной грядою холмовъ мокаттамскихъ, а на склон холмовъ, будто срая, черносрая пыль: то каирскіе дома.

— Пирамида, — вдругъ сказалъ мн сиріецъ, но подгородняя пыль уже проглотила ее.

— Пирамида — опять сказалъ мн сиріецъ.

— Гд?

— Тамъ, тамъ…

Издали, въ желтобуромъ отъ пыли пространств вырисовались два небольшихъ треугольника.

— Это пирамида Хеопса?

— Да, кажется: много ихъ тутъ…

Я опять посмотрлъ: два небольшихъ треугольника уже не были видны.

Поздъ понесся среди неприглядныхъ, грязныхъ построекъ, гд вс стили смшались, и гд ничего нельзя было разобрать, справа и слва торчали, какъ пальцы, крохотные минаретики: минареты побольше, торчали длинныя, безобразныя каланчи.

Поздъ сталъ среди волнъ пыли и пляшущихъ балахоновъ.

— Каиръ, улыбнулся сиріецъ мн.

Я почему-то думалъ… о милой Туниссіи.

Каиръ.

— Это Каиръ?— удивился я.

— Хаха-а-хаха,— крикнулъ въ окно вагона чернохитонный носильщикъ.

— Да, это Каиръ….

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Пять дней я плылъ, на средиземной раскачиваясь зыби, пять дней я плылъ, и плылъ единственно для того, чтобы увидть Каиръ съ прилегающими окрестностями, пирамидами, Сфинксомъ, могъ бы я жить безпечально въ сахарійскомъ оазис, Бискр, на югъ Туниссіи могъ бы я углубиться до Гафсы — и дале: до передовыхъ аванпостовъ, и, какъ знать, представился бы мн случай — побывалъ бы у туареговъ. Но я предпочелъ пятидневное плаваніе къ Каиру Гафс, Бискр и туарегамъ, чтобъ съ перваго дня глубоко оскорбиться на лордовъ и леди, на хамство феллаховъ, и глотать душную, зловонную каирскую пыль.

Первое, что рзнуло меня въ Каир, это — ‘style oriantal’, этотъ ‘style oriantal’ показался дешевой такой поддлкой, и при томъ покрытой грязью поддлкой, въ напвости своей я воображалъ, что красоты арабской культуры Туниссіи меня встртятъ и здсь, но Египетъ — не сверъ Африки, думалъ я — династія берберовъ, нкогда побдителей Египта, наложить успла и здсь печать свероафриканской культуры, страшнаго свойства феллаховъ — испепелять побдителей — еще тогда я не зналъ.

Въ Каир милліонъ жителей.

Стаями кровожадныхъ блохъ впивается Каиръ въ бдное тло путешественника, чернохитонныя толпы діаволовъ криками разрываютъ барабанную перепонку ушей, затрещитъ голова подъ лучами яростно ниспадающаго солнца (бьютъ отвсно лучи), облако пыли ливійской глаза воспаляетъ зудомъ, залпляетъ ротъ, уши и носъ, а къ груди прижимаются вампирныя губы хамсина, кажется, что невидимый кто-то начинаетъ медленно удушать, безвкусной громадой подъ небо взлетаетъ европейскій кварталъ Каира, коростомъ грязи растопорщился арабскій кварталъ, надъ вами безвкусно глумится чортъ знаетъ каковскій стиль обоихъ кварталовъ, по которымъ тащутся конки и самодовольно попыхиваютъ керосиновой вонью стаи красныя автомобилей, наконецъ, самъ собой открывается кошелекъ, и круглые золотые англійскіе фунты выпрыгиваютъ оттуда прелегкомысленно, будто и не фунты они, а глупые мдяки.

Пока галдящая черная ватага вещи мои неуклюже кидала въ фаэтонъ, а носатый — носатый извозчикъ (греко-турко-феллахъ) переругивался плаксиво съ участливо обо мн принявшимъ заботы фабрикантомъ сирійцемъ, съ изумленіемъ я глядлъ на повсюду разсыпанный соръ, сзади, съ вокзала раздавались гортанные выкрики всхъ нарчій: чернохитонные дьяволы видно знали нужныя имъ слова на всхъ языкахъ: ‘mare, ihalassa, mer, See’… раздавалось у меня за спиною, тюки летли, надъ тюками прыгали сундуки, сакъ-вояжи летли, какъ мячики, и летали красные, потные пассажиры съ испуганными глазами навыкат, чернохитонные дьяволы плясали вокругъ: xвxa-а-xвxa плакало, рыдало, жаловалось изо всхъ широкооткрытыхъ ртовъ. ‘Хаха-а-хаха’ только и слышалъ я въ мой каирскій мсяцъ. Наконецъ, эта фелашская хаха воплотилась однажды въ проводника по имени Ахметъ Хаха. Всхъ крикуновъ, носачей, попрошаекъ мы прозвали хахами съ той поры.

Мы распростились съ сирійцемъ, фаэтонъ повезъ насъ въ гостиницу. ‘Здсь по утрамъ, вроятно, бываетъ базаръ’ подумалъ я, глядя на соръ и сно, но на слдующей улиц я вновь подумалъ: ‘Вотъ и здсь бываетъ базаръ’, то же подумалъ я на третьей, четвертой улиц: оказалось, на всхъ улицахъ Каира ежедневно бывали базары: сно и соръ разсыпались повсюду съ чрезмрною щедростью, лишь впослдствіи понялъ я причину своеобразнаго кокетства Каира — выглядть неприбраннымъ стойломъ: это дло рукъ милыхъ извозчиковъ, набирающихъ себ подъ ноги неперевязанныя охабки травъ, всюду — морды траву жующихъ животныхъ: мулловъ, ословъ, верблюдовъ и лошадей.

Съ любопытствомъ разглядывалъ я уличную толпу: ни одного бурнуса, темносиніе, почти кубовые, и угольнаго цвта хитоны, подпоясанные широкими поясами, будто подрясники, колыхались повсюду на широко шагавшихъ феллахахъ, шоколадные, яичнаго цвта и кремовые смокинги арабовъ и негровъ, всегда слащавые и съ непремннымъ цвткомъ въ петличк изступленно летли куда-то, щекоча тростями пространство среди полосатыхъ, грязныхъ, нелпыхъ стнъ, изъ-за которыхъ торчали порой колоссальныя пальмы да какія-то индійскія деревья, гладкостволыя, странныя, какъ на юг Европы для шику порой разводятъ низкорослую, свероафриканскую пальму, такъ въ каирскихъ садахъ съ особой любовью насаждается англичанами индійская флора (Каиръ приблизительно лежитъ на одной широт съ Кашмиромъ): и въ каирскомъ зоологическомъ саду, и на остров Гезирэ, и вокругъ бывшаго дворца Измаила (нын Gzireh Palace) и въ саду Эсбекіэ, находящемся въ центр города,— всюду увидите вы индусскую флору, и она — восхитительна.

Злой, сухой, непріятный, обидный Каиръ: вотъ — первое мое впечатлніе. При сравненіи съ милымъ Тунисомъ впечатлніе это только усиливалось.

Въ Каир милліонъ жителей, въ Тунис ихъ около трехсотъ тысячъ. Тунисъ блоснженъ. Издали Каиръ черносръ, а вблизи сропыленъ, неопрятенъ и грязенъ, и опрятенъ, и чистъ Тунисъ: близна его стнъ распадается, если приблизиться, желтосинимъ, глянцемъ веселаго изразца, и грязнютъ темносрыя стны Каира при попытк приблизиться къ нимъ.

Будто легкій блый цвтокъ, возстаетъ издали незабвенный Тунисъ надъ лепетами бирюзоваго озера, въ шелест желтоватыхъ песковъ залегаетъ Каиръ черносрымъ и дымнымъ тломъ, надъ которымъ, какъ надъ зловонною падалью — день, утро, вечеръ — прямокрылыхъ коршуновъ закружились тяжелыя стаи, точь въ точь такихъ же, какъ на египетскихъ фрескахъ, и фламинго плещутся подъ Тунисомъ розоватыми стаями. Тяжеловсные кривые извивы каирскихъ стнъ соотвтствуютъ прямоугольникамъ стнъ тунисскихъ: тяжеловсные кривые извивы претенціозно всюду распестрены: всюду здсь встртите вы завитки, встртите груды лпной работы встртите несуразную роскошь обветшалаго орнамента.

Вотъ арабская дверь Туниса: высокій четырехугольникъ, и въ немъ — подковообразный входъ, простота, изящество архитектурныхъ линій пріятно такъ зажжена павлиньимъ хвостомъ искрометнаго изразца. А вотъ первая попавшаяся дверь Каира: она — низкая, не подковообразная вовсе, высоко взлетаетъ надъ ней стна неуклюжими каменными фестонами, и стна полосатая (полосатыя стны часты въ Каир), черный цвтъ вперемежку съ желтымъ, кирпичнымъ и грязновато-розовымъ, вокругъ лепестки, банты, фестоны и прочія загогулины, превращающія тунисскій примитивъ въ арабское барокко (весь Тунисъ примитивъ въ противоположность барокко Каира), весь Каиръ, точно грязный бродяга, спшить нацпить на пальцы свои краденые перстни: не такъ же ли иные изъ современныхъ египтянъ, не имющіе никакихъ традицій, старательно распестрили свою арабскую рчь лексикономъ всхъ ходячихъ европейскихъ словечекъ, но подъ сиреневонжнымъ смокингомъ такого египтянина слышится только вонь непромытаго тла, европейскій же лексиконъ понятій — только личина, за которой прячется варварство.

Съ любопытствомъ смотрю я и на каирскую мечеть: еще мене сходства между мечетями Туниса и Каира, легкій, блый, квадратный тунисскій минаретъ не высокъ, къ Каир онъ уступаетъ мсто круглому, тонкому высоко подъ небо взлетвшему пальцу съ безобразнымъ утолщеніемъ посреди и вверху, но лпная работа стнъ мечети, но полосатыя пятна желтыхъ, черныхъ, срыхъ и розоватыхъ стнъ Напоминаютъ мн почему-то тло, изуродованное струпьями проказы. Эффектны, пожалуй, мечети эти издалека: ихъ эффектность находится въ обратномъ отношеніи къ разстоянію, наоборотъ, роскошную простоту тунисскихъ и подтунисскихъ мечетей начинаете вы понимать, подходя вплотную къ стн, здсь поднимается малахитъ колонны, тамъ распляшется кружево изразца, переливающееся всми цвтами радуги, тронешься вправо — блеснутъ разводы лазури, тронешься влво улыбки красныя яхонта.

То же — окна домовъ: нтъ помину литой зеленой ршетки, нтъ помину желзнаго пузатаго выступа, неуклюже въ Каир надъ улицей выступаютъ цлые этажи, справа и слва на васъ будто валится грязными глыбами арабская темная уличка, по которой вы пробгаете, приложивъ къ носу платокъ: всей персоной своей вы являете во время того пробга сплошной зудящій блохоловный неводъ. Стоитъ вамъ вернуться домой, съ ужасомъ начинаете вы понимать, какой богатый уловъ на себ принесли вы.

Нтъ ничего естественнй отдыха посл прогулки въ любомъ простонародномъ арабскомъ кафэ Туниса, и въ деревн нтъ ничего проще завернуть въ кафэ, въ Каир этого нельзя и подумать: подумаете и съ отвращеніемъ передернете вы плечами, если бы даже рискнули вы на подобный геройскій поступокъ, вс бы вамъ удивились, постители же кафэ, вроятно, протянули бы руку за бакшишомъ. Въ Туниссіи вы наравн съ арабами обыватель — ц только. Въ Египт — вы непремнно герцогъ, баронъ или князь.

Я пріхалъ въ Тунисъ съ предвзятою мыслью о томъ, что современная архитектура арабовъ едва ли заслуживаетъ чего-либо, кром бглаго взгляда, неожиданно убдился я, что современной архитектуры здсь не существуетъ почти, современная архитектура здсь — старая архитектура, за исключеніемъ нсколько псевдо-мавританскихъ построекъ, въ род тунисскаго Бельведера, или европейскихъ виллъ, изобилующихъ въ Голлетт и Гаммал-Лиф. Наоборотъ: полъ Каbра избезображено помсью европейской коробки съ арабскимъ домикомъ, о, насколько сицилійская или даже неаполитанская помсь благороднй современной каирской, современная архитектурная помсь построекъ согласно изобртена безвкусіемъ англійскаго капиталиста и европеизированнаго египетскаго паши, эту неуклюжую, неудобную, тяжелую помсь встртите вы и въ европейскомъ квартал Каира, ею же изобилуетъ и арабскій Каиръ, среди пяти-шестисемиэтажныхъ европейскихъ домовъ то и дло ютятся смсительные гротески, коихъ и составныя части — европейская коробка и арабское барокко — уже въ достаточной степени безобразны: произведеніе же обоихъ создаетъ сугубое безобразіе, это сугубое безобразіе только подчеркивается новенькимъ видомъ только что отстроенныхъ и отстраиваемыхъ гигантовъ: Каиръ распираетъ во вс стороны вновь и вновь выростающими постройками, предметъ гордости старожиловъ, онъ печальное явленіе для глазъ путешественника, желающаго ближе увидть архитектурныя особенности страны.

Строгаго раздленія на’ Европу и Африку вы не встртите вовсе въ Каир, и потому-то, въ противоположность раздльному и въ раздльностяхъ цльному Тунису, весь Каиръ — половинчатъ. Весь онъ — смшанный, а потому тонъ — смшонъ, въ смхотворности — ужасенъ, въ ужас — тривіаленъ… въ тривіальности — фантастиченъ… Но какой душной фантастикой!

Почему Каbръ фантастиченъ? Потому что весь онъ — неестествеyный, милліонъ жителей, шумъ, громъ увеселеній модернъ: но стоитъ вамъ отойти на нсколько сотъ шаговъ отъ Каира,— въ пескахъ, вы въ безлюдьи, въ пустын: въ той самой пустын, которая тысячи верстъ праздно сыплетъ вамъ подъ ноги смертоносный свой и сухой песокъ, изъ-подъ смсительныхъ, многоглазыхъ многоэтажныхъ строеній убгаетъ пустыня — и предла ей нтъ: нмота, бездорожье, безлюдье, милліонный ревъ чудовища города забываете вы между двухъ песочныхъ холмовъ, тотъ ревъ издали сотрясаетъ вамъ воздухъ съ зеленой узкой принильской полоски, которую съ моккатамскихъ холмовъ, шутя, перескаете вы взоромъ, холмы Моккатама противоположны Гизеху, между тмъ уже пустыня и здсь, и тамъ. Оттого-то Каиръ вопитъ, рычитъ систитъ и хрипитъ всми воплями, хрипами, посвистами, что нмая пустыня день и ночь опыляетъ его своей песчаной волной, миги, дни мсяцы, года, столтья, тысячелтья праздно такъ пролетаютъ въ пески, и отсутствуетъ время. Египетскіе гроба только фантазія европейцевъ, тамъ, въ пескахъ, и донын царствуетъ Фараонъ, тамъ донын подъ звуки египетской псни Фараонъ, поднимая волны хамсина, въ колесниц налетаетъ бшено на Каиръ. Человкъ съ псиною головою (точь въ точь такою же, какъ у каирскихъ собакъ) искони грозится подъ стнами Каира десятью египетскими казнями: между прочимъ, тьмой, огнемъ, голодомъ, саранчей, смертью, язвою и укусами, тьмой и нын покрываетъ небо хамсинъ, и разитъ небеснымъ огнемъ жестокое небо, не переводится голодъ, саранча пожираетъ посвы, смрадныя язвы свои искони разсыпаетъ на людяхъ чума, и терзаетъ жестоко Каиръ, большимъ укусомъ, а Египтетъ — укусами скорпіоновъ.

Такъ подъ песьей грозою испуганно справляютъ пришельцы легкомысленные свои пиры.

Строгаго раздленія на Африку и Европу вы не встртите въ каирской толп, многіе англичане ходятъ здсь въ фескахъ, многіе египтяне носятъ европейскій костюмъ, но всего нелпе т изъ феллашскихъ чучелъ, которыя поверхъ длиннаго своего хитона надваютъ… кургузенькій пиджачекъ.

Но и самъ по себ взятый, арабскій костюмъ не плняетъ меня здсь нисколько, несмотря на то, что съ перваго взгляда онъ лишенъ однотонности, посмотрите издали вы на тунисскій базаръ: всюду предъ вами блыя привиднья бурнусовъ, ни одного бурнуса не встртите вы въ Каир, наоборотъ: черныя, синія, блыя одежды феллаховъ часто пестрятся желтыми и розовыми халатами. Но подойдите вы ближе къ распахнувшемуся тунисцу — нжные переливы цвтовъ ослпятъ вамъ глаза, серединная, покрытая грязью и кишащая блохами, клопами и вшами пестротканность каирца прідается вамъ къ исходу второго дня, и потомъ уже только вы отворачиваетесь, когда она докучно вамъ лзетъ въ глаза.

То же — въ лавочкахъ: сколько характерной, чисто мстной пестроты просится вамъ въ глаза въ керуанскихъ и тунисскихъ базарахъ, мелодичными гаммами запечатлвается, не докучая, она, пестрота, такъ сказать, здсь укладывается по спектру, оттого-то легко сливаема она въ блый цвтъ ея покрывающихъ стнъ и бурнусовъ. Итакой чисто каирской пестроты вы не встртите вовсе, оттого каирская пестрота утомляетъ и разлагаетъ, краски ея, сливаясь, даютъ одну диссонирующую грязь. Вы увидите пестроту дамасскихъ, багдадскихъ кашелитскихъ тканей: востокъ такъ вообще предлагаетъ вамъ Каиръ, такъ вообще — характерно для Каира, и лучшее въ Каир — не каирское вовсе.

Даже во вншней подробности бросается противоположность Каира и Туниса: въ покро фески, мягкая, круглая тунисская феска-чечья съ предлиннйшей широкой кистью смняется въ Египт на общетурецкій срзанный конусъ, за которымъ треплется хвостикъ — черный, мышиный, обгрызанный.

Вся та противоположность Туниса и Каира, углубившаяся для меня во время мсячной жизни въ Каир, впервые намтилась для меня по дорог отъ вокзала къ отелю.

Вотъ и отель: но куда привезли насъ?

Какая-то сонная, носатая хаха ворчливо и непріязненно насъ проводитъ въ покрытый пылью чуланъ: это и есть предназначаемая намъ комната: и-грязь на неопрятныхъ постеляхъ, грязь на умывальник, на полу, мебели, на стнахъ — пыль, пыль и пыль. Освдомляемся о цн — цны, равныя перворазряднымъ отелямъ Палермо, вдвое дешевле стоилъ намъ вдесятеро боле великолпный номеръ въ Тунис. Нечего длать, пока останавливаемся, проклиная фабриканта сирійца, рекомендовавшаго отель.

Останавливаемся, грустно стоимъ надъ вещами, элементарныхъ удобствъ, кажется, вовсе нтъ, ежеминутно приходится вызванивать безобразную хаху.

— Этими полотенцами утиралось десять человкъ?!

Хаха уноситъ полотенца.

— На этомъ бль ночевала рота солдатъ.

Хаха уноситъ простыни.

— Въ рукомойник нтъ воды.

Хаха отходитъ къ двери.

— Рукомойникъ нужно вытереть весь.

Xвxa съ той же безмолвной покорностью вытираетъ рукомойникъ.

Сраженные этой покорностью, мы брезгливо и молча оглядываемся: пыль, грязь, нескладица — т же посл уборки хахи, т же пыль, грязь, нескладица и въ окн: домовъ черныя убгающія громады, пролетающій на велосипед феллахъ, пискъ, хрипъ, трескотня откуда-то къ намъ летящей граммофонной пластинки.

И невольная грусть на душ.

— Это — Каиръ?— спрашиваю я.

— Это — Каиръ?— опрашиваемъ мы другъ друга.

Намъ становится грустно. Наскоро отдлываемся мы отъ неотвязнаго lunch’а. Фаэтонъ мчитъ насъ съ улицы Nuber Pacha къ Quar-el-Nil мимо сада Эсбекіэ, Chareh Воu lag и Chareh Soliman Pacha.

Это центръ европейскаго квартала.

Справа, спереди, слва колоссальные, многоглазые, блистающіе солнцемъ дома, справа, спереди, слва отъ насъ раздаются они желтыми, рыжими, кирпичнокоричневыми выступами,— окнами, жалюзи, балконами и натянутой парусиной верандъ, подъ которой спокойные фрачники и блоснжныя, блокисейныя дамы, протянувшись въ шезъ-лонгъ, лорнируютъ толпой кишащую, пыльную, усыпанную сномъ даль. Широчайшій, не подметенный проспектъ кажется узенькимъ отъ его сжимающихъ справа и слва полумавританскихъ построекъ, столбы электрическихъ фонарей присдаютъ къ земл,, на всемъ — печать грязноватой тяжеловсной роскоши, знойной и удушающей тсноты. Только тамъ за прохладной стною отеля — покой, нга, но перебраться туда нтъ никакой возможности, день пребыванія въ такомъ отел для двоихъ съ чаями и мелкимъ счетомъ — минимумъ шестьдесятъ франковъ, но и здсь встртитъ васъ вовсе не максимумъ удобствъ, а минимумъ неудобствъ, блохи не будутъ, правда, васъ мучить: васъ замучаетъ скука, излучаемая чопорными физіономіями, туалетами табль-д’ота. Вн же этихъ отелей васъ замучаютъ блохи, продымитъ пыль.

Волей-неволей приходится предпочитать блохъ.

Тяжелый, пятиэтажный четырехугольникъ съ плоской крышей, отступивши отъ улицы, закрывается справа отъ васъ зеленой, вьющейся и цвтущей фатой, подъ кирпично-красною башней съ каменныхъ ступеней глупые львы кидаются гривой на улицу, электрическій фонарь выгибается глупо надъ дверью, здсь, въ кирпичнокрасныхъ оконныхъ простнкахъ, между зеркаломъ дорогого стекла пріютились срые каменные египтяне, каменныя свои руки прижимая къ каменнымъ бокамъ, на тяжелыя головы ихъ упадаетъ еще боле тяжелый карнизъ: вроятно то домъ богатаго фабриканта, если только не проживаетъ здсь какой-либо знатный паша, рядомъ, изъ переулка, къ кирпичнокрасному чудищу привалилось кирпично-срое, съ черепичатой крышей, его голыя, безстыдныя стны вовсе отъ зелени обнажены. Между тми домами-коробками, въ остромъ углу, образованномъ перекрестками улицъ, маленькая мечеть поднимаетъ, какъ палецъ, къ четвертому этажу ее тснящаго дома облупленный, черносрый минаретикъ свой: жалкій обломокъ арабскаго прошлаго тщетно силится здсь сохранить себ послднюю пядь земли, скоро рухнетъ послдній обломокъ этого прошлаго, и красноватыя чудища дружно сольются стнами, если только какой-нибудь чудакъ англичанинъ не построитъ себ шотландскаго замка на опростанномъ мст: великолпные лорды бшено возвеселятся съ великолпными лэди, съ бшеной милліардершей къ замку подкатитъ бшеный милліардеръ, коронованной особ улыбнется титулованный авантюристъ.

Но за гуломъ, грохотомъ, смхомъ милліоннаго города воцарится слышне безгромная тишина, гд-то близко отъ веселаго пира изъ песковъ, вковъ, тысячелтій бредомъ просунулась громадная, безносая голова, и чудовищный треугольникъ Хефрена, и чудовищный треугольникъ Хеопса — оба вплотную почти привалились къ городу.

И отъ этого слишкомъ близкаго прикосновенія смерти къ жизни смерть — какъ жизнь, но и жизнь — какъ смерть. Это чувствуете вы съ первыхъ дней въ Каир. Вы хотите видть арабовъ Египта: но… гд арабы Египта? Есть въ Египт мертвая безсильная феллашская тнь, тнь прошлаго: и въ прохожемъ феллах среди пира цвтовъ, увеселеній, концертовъ оборотня узнаете вы вдругъ. Въ темномъ своемъ хитон, въ погребальнаго цвта подрясник, ходитъ темный тотъ оборотень по вашимъ пятамъ: изъ вковъ онъ протягиваетъ вамъ руку, онъ плачется на безсиліе, угрожаетъ грозой и чумой, казнитъ со смхомъ: бойтесь, бойтесь его — за него сама смерть. Стаи коршуновъ кружатъ надъ Каиромъ, тни ихъ падаютъ на раскаленный каирскій тротуаръ, это въ птиц воплотились все т же стаи коршуньеголовыхъ людей, какихъ встртите вы на фрескахъ, въ музеяхъ, въ витринахъ магазиновъ древностей… Кружатся, рютъ, плачутся коршуны надъ безумнымъ Каиромъ.

Жизнь, какъ смерть.

Но и смерть, какъ жизнь.

Изо всхъ витринъ египетскихъ магазиновъ на васъ выставился бронзовый человчекъ съ псиною головой. Песьи головы египетскаго музея древностей живй бгающихъ по Каиру псовъ, врю, что каирскіе псы — эманація песьеголоваго человка, подстерегающаго въ Каир васъ изо всхъ темныхъ угловъ.

Въ пирамидахъ, гробницахъ, сфинксахъ больше жизни, чмъ во всемъ смертномъ бред ватаги милліардеровъ, нагло возсвшей на саркофаг со стаканомъ виски въ рукахъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Справа, спереди, слва пролетаютъ дома-коробки, какъ воплощенныя въ камень, освшія съ пылью тни, справа, спереди, слва — зажелтли тускло проспекты, и нтъ имъ числа. Они кишатъ черными, срыми, блыми человчками, фаэтонами, осликами, сномъ, пылью, и невидимой каирской блохой, и влекутся на пламенномъ тротуар, за ними песьеголовыя тни ихъ, а тнь фаэтона подчасъ выглядитъ колесницей.

Справа, спереди, слва — сюртуки, фески, фески и фески. Самодовольно, надменно выглядитъ каирская феска,— тмъ надменне, чмъ приниженнй коричневатая, круглая изъ верблюжьей шерсти шапка феллаха, самодовольно, гордо за фескою треплется ея черный, обгрызанный хвостикъ, самодовольно подъ нею протянутъ истинноегипетскій носъ, въ то время, какъ верблюжья круглая шапочка просто египетская шапочка, нарочито-чистая фесочка — не просто фесочка: она — фесочка истинно египетская, но всему міру извстно, что истинный египтянинъ — радикалъ.

Элегантная хаха фланируетъ по европейскимъ кварталамъ Каира. Здсь она развернула свое египетское ‘Revue’, гд на топкомъ, листк только что на улицу выкинутой бумаги еще не просохшими красками отпечатано en toutes lettres: ‘Мы кое-что, если насъ, посщаютъ коронованныя особы всей вселенной’. Дале слдуетъ перечень новоприбывшихъ мистеровъ и миссисъ капитала, длинный перечень герцоговъ, перовъ, баронетовъ, бароновъ. Такъ пріятно осклабливается лицо, самолюбіемъ пьяной хахи, самодовольнй закидывается ея крючковатый носъ, тнь выдаетъ радикальную хаху: на тротуар вырзывается черный птицеголовый контуръ.

Пока созерцаете вы извн нескладицу жизни каирской, блохи, фески, пыль и дома-гротески лишь досадныя мелочи, заслоняющія отъ васъ и природу, и древности Египта. Но какъ скоро вы вспоминаете, что полнйшее творческое безсиліе мстной жизни, порабощенной извн, есть торжествующее для порабощенныхъ явленіе — и вками давимый феллахъ съ наслажденіемъ разлагаетъ все, что ни прикоснется къ нему, ужасъ охватываетъ васъ тогда, ибо призраку подобенъ феллахъ, а человкъ способенъ сноситься только съ себ подобными, если покоряютъ феллаха, онъ какъ бы говоритъ побдителямъ: ‘только того я и жду’. Вка феллахъ навязываетъ свое рабство европейцамъ, и азіатамъ, и берберамъ:побдитель за побдителемъ погружался въ глубокій сонъ, чтобы во сн умереть, или… проснуться тмъ же феллахомъ, и вка пронеслись надъ Египтомъ: каждый вкъ отложился лишь слоемъ пепла, куча пепла росла, она растетъ и донын.

Вотъ что говоритъ герцогъ д’Аркуръ о побдителяхъ современныхъ намъ египтянъ въ своей книг ‘Египетъ и египтяне’: ‘Если исчезла древнеегипетская письменность, раса ее Какъ будто пережила, сколько разъ отмчали сходство египетянъ современныхъ съ наиболе древними египетскими статуями, эти статуи врно выражаютъ черты еще досел живой расы, единственной, которая способна размножаться и жить въ этой загадочной стран. Роды побдителей, смнявшихъ другъ друга, и соблазненныхъ богатствомъ страны… исчезли, согласно пословиц: ‘Египетъ пожираетъ въ него вторгающіеся народы’. Дйствительно, вками безчисленные рабы… приведенные смолоду въ эту страну, не имли потомства, и въ наши дни навсегда поселяющіяся здсь семейства турокъ, вырождаясь и физически и нравственно уже во второмъ поколніи, прескаются въ третьемъ. Единственно, что можно предпринять, чтобы избгать деморализующаго дйствія климата, это бракъ съ феллахиней, но тогда пропадаетъ у потомства европейскій характеръ, потому что отъ такого брака рождаются — египтяне’.

Не ужасна ли месть древняго Египта народамъ, приходящимъ смущать въ пустын тишину занесенныхъ песками гробовъ? Побдители, прикасаясь къ куч пепла, превращаются въ пепелъ, когда наступаетъ ихъ минутное торжество…

Вотъ компанія палевыхъ смокинговъ увлекаетъ въ кафэ зеленожелтый халатъ, но халатъ упирается, подъ руки его ухватило два палевыхъ смокинга, дв нарочито-чистыя фесочки подскочили съ правой и съ лвой стороны тюрбана, палевый смокингъ вдругъ заспорилъ съ палевымъ смокингомъ: ‘Xвxa-а-xвxa’ раздалось бойко на весь проспектъ, и на лбахъ, на носахъ отъ усердья бронзовый явственно такъ проблисталъ лоскъ: то вроятно компанія истинно египетскихъ студентовъ, не смотрите на то, что у нихъ лица приказчиковъ: въ прошломъ году они освистали Рузвельта, пожелавшаго имъ сказать рчь — не касайтесь достоинства истинно-египетскаго человка! Истинноегипетскій человкъ любитъ принципы свободы и равенства, несмотря на то, что онъ истинно-египетскій человкъ, истинно-египетскій человкъ — радикалъ, можетъ быть, онъ радикальне истинно-европейскаго студента, что впрочемъ не помшаетъ ему по окончаніи курса паукъ путать Карла Пятаго съ Карломъ Великимъ, если же онъ окончитъ египетскій политехникумъ, въ работахъ своихъ онъ не будетъ пользоваться какими-то тамъ машинами: можете быть уврены, что онъ обратится къ машинамъ феллашскимъ, ничмъ не отличающимся отъ моделей древнеегипетскихъ машинъ. Истинно-египетскій человкъ превосходно покажетъ вамъ на доск, что прямая линія есть кратчайшее разстояніе между двумя точками, но на практик ломаную предпочтешь онъ прямой, и прямой смыслъ европейскихъ понятій свободы и равенства получаетъ въ глазахъ его чрезвычайно ломаный смыслъ. Англичане давно знаютъ ломаную египетскаго радикализма. и сепаратизма модернъ, съ каменнымъ безпристрастіемъ они внимаютъ этимъ рчамъ, запуская руку въ карманъ сепаратизма, въ результат все же довольны оба другъ другомъ, англичанинъ и сепаратистъ, второй освистываетъ Рузвельта: первый безъ свиста пересыпаетъ деньги изъ кармана свистящаго въ свой карманъ.

На компанію палевыхъ смокинговъ назжаетъ автомобиль съ каменнымъ англичаниномъ, каменный англичанинъ въ срой колоніальной каск, голубая вуаль плещется у него за плечомъ, полицейскій феллахъ, туго затянутый въ свой мундирчикъ, египетскимъ стилизованнымъ жестомъ поднимаетъ руку, и компанія палевыхъ смокинговъ, ковыряя носы, разлетается во вс стороны.

Не превратились ли здсь повсюду выживающіе арабы въ жалкій тлнъ? Отъ араба осталась одна лишь личина, изъ араба въ феллах проснулась древняя, песья голова, нтъ, не вютъ здсь жизнью минареты, мечети, дома и люди, потому что еще въ утроб матери души ихъ выгрызли изъ гробовъ исшедшіе невоскресшіе мертвецы, и не ветъ жизнью отъ египетскаго возрожденія, истинно-египтяне столь же пепельны, какъ и просто египтяне. Здсь въ домахъ, университет, мечетяхъ собираются не люди, а тни: весь милліонный Каиръ — городъ утопленниковъ и тней, и испуганные пиры англичанъ — пиры тневые, не вино проливается изъ бокаловъ въ уста: проливаются струи Леты…

Вотъ одногорбый верблюдъ, нагруженный травою, медленно выступаетъ въ толп, бловатый и стройный (о насколько стройне тунисскаго!) вытянулъ онъ лебединую свою шею, и — что за шокингъ!— реветъ себ подъ окномъ фешенебельнаго отеля, бронзовый чернохитонникъ феллахъ, перемигиваясь съ сидящими у подъздовъ домовъ блотюрбанными слугами, косолапо качается на вершин горба. Вотъ пролетаетъ трамвай облпленный феллахами, врно онъ улетаетъ въ арабскую часть города, не садитесь на него никогда: вы рискуете подцпить здсь нчто боле скверное, чмъ блоху.

Съ особеннымъ любопытствомъ я смотрю на туристовъ, каждый прикидывается старожиломъ страны, человкомъ совершенно независимымъ, оттого врно у него такой глупый видъ, оттого-то, по всей вроятности, и завелъ онъ себ колоніальную каску, едва успвши ступить ногой на желтоватый египетскій грунтъ, и голубая вуаль, ему ненужная въ город, затрепалась немедленно за плечами, съ головой выдавая въ старожил неопытнаго новичка, тотчасъ же независимый человкъ становится совершенно зависимымъ, обыкновенно недолго испытываетъ прелести одинокой прогулки онъ, къ нему спшитъ неожиданный другъ: и любезная хаха легко его за собой уводитъ, и любезная хаха, посадивъ на осла, съ преспокойной насмшкою гонитъ старожила по европейскому кварталу Каира — праздно, безсмысленно, на потху всмъ, и едва не касаясь земли, косолапо болтаются ноги: колоніальная каска непривычно сжимаетъ лондонскій, петербургскій или гамбургскій лобъ. Тогда со всхъ сторонъ къ независимому джентльмэну устремляются праздныя, но такія любезныя хахи: предлагаютъ ружья, ткани, бусы и чубуки. Старожилъ вернется къ себ теперь не ране полночи, поддлками будутъ туго его набиты карманы, кошелекъ — пустъ.

Иногда видишь несчастнаго, потнаго джентльмэна, бросившагося въ объятья къ городовому изъ толпы его обступившихъ хахъ: преспокойный городовой изрядно задубаситъ преспокойныхъ феллаховъ, подставляющихъ спины подъ удары его тяжелой руки, изъ-за спины же городового поднимаетъ палку самъ потный, несчастный мистеръ, думающій, конечно, что теперь-то избавленъ онъ наконецъ отъ посягательствъ на свой карманъ. Тщетная надежда! На него опять нападетъ вереница бронзовыхъ дьяволовъ, а спокойный городовой повернется спиною къ собратьямъ по Аду: песья голова хорошо выполняетъ свое назначеніе — теребитъ, кусаетъ, лаетъ и воетъ.

И стоитъ кругомъ многоголосый вой: подломъ!

Если видть жизнь въ наглой гульб Каира, то за каирскими стнами — многотысячный вой мертвецовъ. Если же есть жизнь въ песчаныхъ, египетскихъ гробницахъ, тогда весь Каиръ — милліонное кладбище.

Оба Египта не могутъ бокъ-о-бокъ существовать: оба Египта, вопреки всмъ понятіямъ здраваго смысла, существуютъ однако — то тотъ, то другой, и нтъ ихъ отдляющей границы: не заразила ли злая, египетская смерть трупнымъ ядомъ Европу? Не заразили ли трупнымъ ядомъ души здсь парящихъ тней европейскіе мертвецы? Тамъ, за Каиромъ,— вой, тамъ ватаги нищихъ феллаховъ: это — муміи, нагло выкинутыя изъ гробовъ убгающимъ отъ попрошаекъ мистеромъ. Долгое время мистеръ попросту разламывалъ черныя куклы покойниковъ, чтобы вытащить изъ грудей зеленовато-синій, каменный истуканчикъ, и душа, лишенная тла, воплощалась въ лишенное души феллашское тло: у сколькихъ феллаховъ теперь пустая грудь — безъ болванчика, безъ служенья, безъ долга. И сталъ обездушенный феллахъ бездной, изъ которой на мистера потянули сквозняки того свта: нельзя безнаказанно смущать сонъ могилъ!

Здсь, въ музе, глядятъ на оскаленный ротъ муміи фараона Рамзеса -го, и потомъ отправляются бражничать въ великолпный отель. Но оскаленный ротъ фараона Рамзезса -го неотступно преслдуетъ душу безпечнаго осквернителя: вдругъ оскалится безобразной гримасой досел спокойный вашъ сонъ, та же гримаса мелькнетъ на лиц пристающаго къ вамъ на улиц чернаго дьявола — на каирскомъ проспект, среди бла дня настигаетъ васъ Рамзесъ -ой, фараонъ. Потемнетъ воздухъ, сожмется дыханье: и въ потухающемъ солнц привидится чья-то грозная месть. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Окна домовъ крикливо распестрены блыми, синими, красными вывсками на англійскомъ, итальянскомъ, арабскомъ, французскомъ, турецкомъ и греческомъ языкахъ (встрчаются даже объявленія по-русски), всевозможныя пароходныя агентства выставляютъ въ оконныхъ витринахъ вера пестренькихъ своихъ указателей-рекламъ, путешествій, свдній — надъ листомъ росписаній, откуда вы узнаете, что тогда-то въ Австралію отправляется пароходъ, а тогда-то — въ Индію.

На облитый лучами тротуаръ изъ иныхъ магазиновъ бьютъ цвтные каскады ковровъ, шалей, шарфовъ, изъ-за стеколъ блистаетъ оружіе, золотыя курильницы и прочій, совершенно ненужный, но подчасъ изящный блескъ, и на каждомъ углу — табачная лавочка.

Поражаетъ подчасъ въ европейской части Каира великолпный, выходящій на улицу салонъ: то табачный магазинъ высшаго пошиба, здсь везд разставлена мебель, полъ устилаютъ бархатные ковры, великолпныя растенья заграждаютъ выходъ на улицу, если зайдете случайно въ такой магазинъ, вы окончательно растеряетесь, когда долговязый англичанинъ въ незапятнанной близны пикейныхъ штанахъ — обижающій васъ изяществомъ — папиросу за папиросой снисходительно предлагаетъ для пробы, наконецъ, останавливаетесь вы на двнадцати-пьястровой коробочк {Пьястръ около девяти копекъ.} (египетскія папиросы у насъ въ ресторанахъ дешевле).

Поражаетъ васъ также въ европейской части Каира обиліе лавокъ египетскихъ древностей, по большей части фальсифицированныхъ: пресловутая песья голова неизмнно торчитъ оттуда въ вид маленькой зеленовато-синей статуйки вмст съ брошью, изображающей прямокрылаго коршуна,— точь въ точь такого, какой сейчасъ закружился надъ вашею головою въ пламенной синев, фигурируетъ также египетскій скарабей, ожерелье изъ камней, всевидящее око, многія, многія древности соблазнительно протянутся къ вамъ не ходите въ такую лавку! Въ музе египетскихъ древностей есть особое отдленье, гд можете вы баснословно дешево пріобрсть какого хотите болванчика, подлинность котораго установлена спеціалистомъ.

Есть на что заглядться въ европейской части Каира, и вы понемногу начинаете примиряться съ хоромъ многоголосымъ нарчій, привычекъ, вкусовъ, гд послднее великолпіе буржуазной культуры сочетается съ рядомъ странныхъ для африканской столицы обычаевъ: часто видите вы, напримръ, ищущихъ другъ у друга въ голов феллаховъ, преспокойно разсвшихся подъ окномъ фешенебельнаго магазина, то, что находятъ они въ голов другъ у друга, можете, невзначай, подцпить и вы

Солнце съ утра поливаетъ блистаньемъ, въ несуразной сумятиц города будто слышится лучей трескъ, въ полдень бьетъ отвсно лучами трескучее солнце, опаляя блещущей бронзой потомъ покрытые лбы: такъ же въ полдень летаютъ по городу фаэтоны, трамваи, автомобилисты, велосипедисты, шляпы, фески, тюрбаны, вуали, каски.

Иногда на день, на два и на три безъ тучъ отуманится небо:жаркая, темная простирается надъ городомъ мгла, и палящій песокъ взввается отовсюду, проникая къ намъ сквозь оконныя скважины. Вы тогда странно возбуждены, дыханія не хватаетъ, вы прижимаете руку къ судорожно дрожащей груди, глаза ваши съ отвращеніемъ и съ невнятной тревогой улетаютъ за окна: а въ окн, въ душномъ дым песчаномъ, въ раскаленныхъ вихряхъ неумолимыхъ песчинокъ, изъ подъ которыхъ праздно тускнетъ злобное, омертвлое солнце — такъ же и такъ же мелькаетъ все то же: фаэтоны, трамваи, автомобилисты, велосипедисты, шляпы, каски, вуали, тюрбаны, фески. Одиноко, душно и страшно: стаканъ за стаканомъ выпиваете вы воды, и задергиваете занавски, чтобы все т же кирпичнокоричневые дома перестали на васъ мрачно скалиться окнами, и чтобы т же все не неслись — фаэтоны, трамваи, конки, автомобилисты, велосипедисты, шляпы, каски, вуали, тюрбаны, фески.

То — хамсинъ {Втеръ пустыни.}.

Чья-то грозная месть тяготетъ тогда надъ городомъ, чья-то длинная тнь протягивается отовсюду, это тнь враждебнаго войска призраковъ, обложившихъ каирскія стны, на вершин Хеопсовой пирамиды въ т дни появляется врно черненькій человчекъ — не человчекъ ли съ псиною головой?

Не самыми ли озлобленными тнями кажутся вамъ — фаэтоны, трамваи, шляпы, каски, вуали, тюрбаны, фески?

Иногда Каиръ улыбнется плнительно: зашумитъ купами высоковерхихъ пальмъ, зажурчитъ привтно золотой струей нильской, солнце повиснетъ низко тогда, поблднвъ грустнымъ кругомъ, но тяжелыя, золото-карія сумерки расползутся повсюду. Все улыбнется вамъ — тогда, но улыбка эта опять-таки вамъ напомнитъ улыбку двоящихся египетскихъ статуй: смертная то улыбка, посылающая навожденіе, и едва улыбнется вамъ тою улыбкой Каиръ, и едва поврите вы той улыбк, тяжесть смерти обниметъ васъ, навалится, гробовою доскою прихлопнетъ великолпіе, улыбки той боле будете вы бояться, нежели блохъ, чумы и хамсина.

Иногда, на закат, когда и природа и люди двусмысленно улыбаются вамъ, но улыбаются плнительно, разская уличное движенье выступитъ изъ за дома отрядъ египетскихъ музыкантовъ, проблеститъ яростно вопящей мдью гремучихъ трубъ: странная, неотвязная музыка плнительно затерзаетъ уши, толпы галдящихъ феллаховъ выкинутся тогда изо всхъ домовъ и угловъ, чтобъ кричать, бить въ ладоши, присвистывать и приплясывать, вкругъ бирюзоваго цвта раззолоченной кареты, окруженной отрядомъ блозолотыхъ гайдуковъ, шествіе замкнетъ отрядъ музыкантовъ, это — свадьба богатаго египтянина.

Если же вы захотите забрести въ каирскій зоологическій садъ, или въ иной какой садъ, роскошно разбитый на Булак, ту же увидите вы индусскую флору, и она — восхитительна.

Кружевныя, обвисшія, нжныя, легковйныя дерева тонкій свой стволъ утаиваютъ они до земли свисающими втвями, падаютъ, выгибаются, заплетаются, перекручиваются другъ съ другомъ многолистныя втви, вовсе не напоминая вамъ зелень юга Европы, Алжиріи и Туниссіи: зелень та жестколистная, съ темной просинью, или она серебристо-матовая, зелень же эта — нжная зелень, не синетъ, не серебрится она, янтаря чуть-чуть, она привтствуетъ васъ легкимъ лепетомъ своихъ изумрудинокъ, легкимъ лепетомъ заалмазятся сквозь нее ноздреватые выступы слезоточивыхъ камней, оттуда сверкающей гремучкой струйка выискривается въ солнечный бассейнъ, до краевъ полный золота и плавающихъ гадовъ: шелестъ, лепеты, свисты и трески. Стаи разодтыхъ въ кружево блокудрыхъ бэбэ, стаи бронзовыхъ фелашенковъ, ихъ атласпокрылыя въ пелеринкахъ съ занавшеннымъ ртомъ матери, ихъ отцы — нарочитыя хахи, чинно сидятъ они на скамеечкахъ, утопая въ блыхъ, нжныхъ цвтахъ.

Вотъ просунулась изъ цвтовъ ушастая мордочка ящера, и вильнувши въ воздухъ хвостомъ, косолапый ящеръ убгаетъ въ зеленую глубину, вотъ цлая ихъ семейка сбгается на красный песочекъ дорожки, чтобы снова испуганно шаркнуть въ траву, когда сторожъ, опустивъ блотюрбанную голову, лниво притащится направить на зеленый газонъ предлиннйшую кишку: солнцемъ прыснутъ алмазныя струи, протрещавъ въ сочной зелени свсившихся деревъ, откуда порхнетъ иной разъ зеленокрылая птица. Втеръ… Пляшетъ нжное, легковйное листвяное кружево, пляшетъ нжное кружево тни. Пламень, пламень и пламень — въ вышин.

Вы пойдете по извилистой дорожк: и вдругъ — гладкія дерева блостволыми твердынями васъ обставятъ со всхъ сторонъ, унося въ кубово-черное, кубово-голубое небо непомрные гребни косматаго своего листа, тамъ, тамъ — чешется въ втерк одинокій, чудовищный гребень.

Или многими изогнутыми стволиками коварно какъ-то подкрадется древесная стая, но то — одно дерево: каждый его изогнутый стволикъ-втвь подпертъ, какъ костылями, десятками въ землю бгущихъ корней, каждый корень — застывшая змя, и — прочь отсюда!

Вечеромъ Каиръ становится срожелтымъ, лица прохожихъ покрываютъ карія тни, лица прохожихъ кажутся оттого искаженными, чуждыми: въ каждомъ лиц оттняется знакомое человческое выраженіе — псиная голова просовывается изо всхъ закоулковъ, милліонный Каиръ — милліонноголовый песъ.

И все такъ же, все такъ же мчатся потоки — фаэтоновъ, автомобилей, трамваевъ, вуалей, касокъ, фесокъ, тюрбановъ, подъ вуалями, касками, фесками и тюбранами узнаете взглядъ чернаго человчка.

Непріятный, плнительный, дикій, обезумвшій Каиръ!

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Набродившись вдоль города, ищемъ выхода мы къ священному Нилу, огибаемъ громадное зданіе касръ-ель-нильскихъ казармъ, не суразное, величавое, подъ кирпичножелтой стной вытекаетъ струйками вода и играетъ музыка, всякій разъ, проходя здсь впослдствіи, слушалъ я мелодичную грусть, на душу струившую водяную музыку. Вотъ изъ многихъ десятковъ оконъ смотрятъ солдаты, и какая-то во всемъ томъ грусть. Огибаемъ казармы — вотъ онъ, Нилъ.

Плавно, плавно катитъ онъ свои воды, здсь, тамъ раздуваетъ парусъ фелюга, голубыя и блыя полосы парусовъ, паруса островерхіе, необычной формы, прикрпленные къ высокому шесту опускающейся мачты, напоминающей колодезь-журавль, эта мачта вмст съ парусомъ прикрплена къ другой неподвижной мачт, и взлетаютъ мачты: то параллельны он, то къ вод перпендикулярны, поднимаются, загибаются, опускаются паруса надъ старинной формы кормой, голубая фелюга, то летитъ, разрзая желтыя воды, то недвижно стоитъ среди пляшущихъ и стальныхъ разрзаемыхъ носомъ змй, голубокрылая птица — фелюга, развернувшая крыло надъ водой, на фелюг силуэтецъ чернаго послушника, натянувшаго веревку: это — лодырь феллахъ.

Прямо мостъ, на мосту — чугунные львы, это — мостъ Касръ-ель-Нилъ. Роскошная зелень косматится съ той стороны Нила, безобразныхъ домовъ не увидите вы тамъ, сотни пальмъ высоко взлетли оттуда, блдно позолотвшее солнце ниспало въ ихъ косматыя лапы. Это — Гезирэ-Булакъ, островъ пальмъ, парковъ, полянъ, обсаженныхъ розами: островъ увеселеній — каирскій Булонскій лсъ.

Мы пробираемся черезъ мостъ: мы уже на высокой веранд за чаемъ надъ желтоватыми водами, пальмы взлетли надъ нами, вечеретъ издали черносрый Каиръ.

Справа, у насъ подъ ногами, закачалась фелюга, земные поклоны кладетъ богомольно давно уже темносиній лодырь съ кормы, дальше — свистки пароходовъ, стрлой летящая моторная лодка разрзаетъ зеркальность золотокарихъ водъ, всюду стаи блоголубыхъ парусовъ нагоняютъ другъ друга, чуть вздрагивая, замирая на струяхъ, и потомъ вновь слетая. Засрли издали мертвенно громадные камни набережной, надъ которой желтоватыя, раскаленныя зданія, остывая, разверзаютъ отверстій своихъ то черныя, а то золотыя отъ солнца стекольныя сотни, вонъ — казарма-чудовище, вонъ — чудовище Семирамисъ-Отель, издали скралось безобразіе этихъ зданій, издали зданія — лишь людскія гнздилища, подставляющія въ вечернюю пыль свои тысячи крышъ. Вовсе издали — желтоватые холмы Моккатама, гд однимъ краемъ убгаетъ въ пустыню арабскій Каиръ, и оттуда, съ холмовъ Моккатама, многозубчатой стною надо всмъ городомъ оскалилась каирская цитадель, и она теперь — кружевная, минаретики, минареты, будто острыя пики, на желтизн холмовъ отовсюду протянуты отъ нея, вблизи — какъ песокъ желтоватая цитадель сливается съ моккатамскимъ грунтомъ, и какъ море, издали ежеминутно она мняетъ свой цвтъ: то не видно ея зубчатаго на пескахъ кружева, призракъ, уходящій въ пески — чуть-чуть она намчается издали, то она засретъ, темня, наконецъ почернетъ: выступитъ отчетливо кружевами зубцовъ, тогда кажется, что черноватая тнь упала съ неба на холмы. Слва пространства косматой, кудрявой, а то и гладкой, но всегда восхищающей взоръ зелени, зелень лоснится нжнйшими переливами янтарей, бирюзы, хризолитовъ, шапками пурпурныхъ розъ, кровавымъ цвтомъ кактусовъ, иглами и шипами набгаетъ прямо она на васъ, разбиваясь о каменный выступъ принильской веранды, путаница тамъ вьющихся растеній, изогнутыхъ какъ-то кустовъ, аллей, пальмъ, разбжавшихся во вс стороны отъ зеленыхъ луговъ спортивнаго клуба, изрдка въ гущ просунетъ свою островерхую башенку коттэждъ, и улыбнется веселая виллочка изъ за розовыхъ пятенъ цвточныхъ. Здсь легко затеряться: дале — ботаническій и зоологическій садъ, дышащій къ вечеру всми прянными запахами.

Все это окидываемъ мы съ принильской веранды: и Каиръ, и Буланъ. Здсь полюбили мы встрчи за чаемъ съ золотокаримъ закатомъ. Золотокарій закатъ Египта, и есть ли еще въ Египт закатъ?

Закаты Египта неописуемы: врне, нтъ ихъ и вовсе.

Кругъ блистательный солнца ввечеру изнеможетъ грустнымъ и блднымъ золотомъ, вотъ, не красня, тускнетъ онъ мертвенноблымъ кругомъ, на которомъ протянется явственно пепельная, летящая тихо, фата: это въдается въ солнце ливійская пыль, изсушая влажное золото: и вотъ уже изсушенное солнце зеленоватымъ тысячелтія папирусовъ пролежавшимъ цвткомъ праздно, ненужно, печально зіяетъ изъ пыли, и какая-то съ неба зола безшумно, безостановочно сыплется на дома, на поля, на деревья, на лица людскія, и золой посыпанные дома, и мутнющія поля, и неясными контурами изорванныя деревья, и изнуренныя лица дневныя, позеленвъ, подъ зеленое небо выступаютъ задумчиво-грустнымъ испугомъ: мигъ и испугъ пронесется отъ краю до краю, будто вздыхаетъ, томится и плачется невдомый кто-то, и все же знакомый по снамъ: не такъ ли у насъ ввечеру слышите вы звукъ все тотъ же плачущій, звукъ на осеннесрыхъ поляхъ: птица ли то изъ болота вамъ подаетъ голосъ, или надъ верхомъ втеръ осенній разрыдается издалека, вызывая въ душ грусть все ту же. И съ чего эта грусть? Откуда она?

Ту щемящую грусть ощущалъ я въ Египт не разъ на закат. Когда же отъ солнца давно пропадутъ слды, и оно не коснувшись земли потеряется въ пыли, темное, тусклое, золото проливается въ карія сумерки, медленно загораются золотокарія земли, начинаетъ зловще свтиться взвянный въ воздухъ, золотокарій песокъ, пальмы испуганно вылетаютъ изъ дыма и гари, съ вечера темь истачиваютъ ихъ стволы, только колеблются сами собой ихъ косматыя въ воздух короны, и туда, въ сумеречный испугъ, черная потянется вереница будто воздушныхъ феллашекъ, на плечи поставивъ свои громадные кувшины, тогда по вод на вод струятся за все той же фелюгой, на которой все такъ же кладетъ поклоны темносиній лодырь съ кормы,— тогда на вод извиваются свтлыя тяжеловсныя зми.

Страненъ и страшенъ Каиръ: медленно тлится онъ въ убгающемъ свт, грудою развалинъ Каиръ глядитъ въ небеса.

Старое развалилось здсь, новое развалилось въ развалинахъ стараго, рушится въ настоящемъ грядущее, оттого-то и нтъ нигд окончательной смерти, оттого-то и нтъ нигд окончательной жизни, въ вопль роженицъ переходитъ смертная агонія — въ вопль роженицъ, не способныхъ отъ бремени разршиться, и Каиръ вопитъ, гремитъ, реветъ и шипитъ всми воплями, ревами, громами муки.

Я оглядываюсь вокругъ: тни, тни и тни… Тневое войско всякій разъ входило въ Каиръ, когда въ Каиръ входилъ иностранецъ, тневое войско и теперь привалилось къ Каиру.

Петля и яма теб здсь, человкъ!

Грустно мы возвращаемся домой: блохи, фески, пыль и дома — несуразная нескладица! и нездшній охватываетъ вдругъ испугъ: каждая блоха, каждая вамъ руку за бакшишомъ протягивающая феска, не просто феска и не просто блоха: здсь, такъ сказать, блохи и фески метафизическія: ихъ единственное назначенье — бакшишомъ и укусами изо дня въ день напоминать о грозящихъ ужасахъ того свта, ибо хожденіе по Каиру есть хожденіе по мытарствамъ.

‘Все, что у васъ, то и у насъ’ скалится на васъ, протягивая руку, феллахъ, и въ оскаленномъ рт узнаете оскаленный ротъ фараона Рамзэса -го, а въ плечахъ и въ рук узнаете жестъ мрачнаго человка съ изступленной, оскаленной головой пса.

Андрей Блый.

(Продолженіе слдуетъ).

‘Современникъ’, кн.V, 1912

Египетъ.

Отъ Портъ-Саида до Каира.

Каиръ.

Читайте также: