Герман Банг.
Ее высочество
Герман Банг.
Ее высочество
Новелла
I.
I.
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
* * *
II.
II.
III.
III.
Ее высочество, Банг Герман, Год: 1886
Время на прочтение: 55 минут(ы)
Принцесса отошла, еще раз милостиво улыбнулась, и уткнулась носом в букет камелий. Члены поздравлявшей с днем рождения депутации раскланялись и, пятясь и приседая, вышли за дверь.
— Уф, — в жар бросило! — сказала госпожа гоф-аптекарша.
От смущения и от узкого корсета она была красна, как медная кастрюля.
Тайная советница склонилась в последний раз, как склоняется пламя свечи перед отверстием двери.
— Mon amie, — сказала статская советница тайной советнице (они надевали в передней калоши), — эта госпожа…
— Ее высочество так хочет, — сказала тайная советница, и бросила взгляд на гоф-аптекаршу, которая повернулась к ним спиною и, стоя в углу, расстегнула несколько пуговиц на своей талье.
Тайная советница сделала такую гримасу, точно понюхала что-то противное.
Они спустились по лестнице замка. Гоф-аптекарша сунула талер в руку швейцара. Гайдуку дала монету в десять марок. Члены депутации вышли и припустились, в калошах, с поднятыми юбками, по аллее, направляясь домой. Гоф-аптекарша тяжело пыхтела.
— Да, — сказала она, — это стоило-таки денег.
Она одна заплатила за букет.
Юбки рассерженной тайной советницы взлетали так высоко, что ее жидковатые ноги были видны вплоть до тех мест, где анатомия назначила быть икрам.
Ее высочество постояла немного. Потом так утомленно уронила букет. Когда она повернулась, ее взгляд упал на статс-даму, и ее высочество улыбнулась опять, — вид некоторых предметов вызывал постоянно у ее высочества милостивую улыбку, никогда, впрочем, не восходящую к ее глазам, которые всегда оставались томными и печальными, — и простилась с нею легким движением руки.
Принцесса Мария-Каролина пошла одна через покои. Это был длинный ряд комнат. Все двери стояли настежь, белые занавесы у окон были задернуты, света было мало, и воздух был такой тяжелый, как в музее.
Принцесса Мария-Каролина остановилась здесь, в парадных комнатах. Парадная мебель в белых чехлах чинно стояла у стен. Кругом на консолях и столах красовались большие, плохо обчищенные от пыли великолепные вазы и старые столовые часы, которые уже давно не шли. Тихо и безжизненно стояли они там. Наверху на плафоне улыбались между голубыми облаками дородная в стиле Rococo дамы в красных одеяниях.
Погруженное в полумрак, было все это великолепие удивительно замкнуто и скупо. Позолоченные бордюры на стенах потускнели и кое-где отстали. Все в пятнах и в царапинах висели большие зеркала в рамах.
Принцесса Мария-Каролина подошла к одному из этих зеркал: раньше она никогда не замечала, что его поверхность составлена из трех кусков стекла. Она долго смотрела в него. Герцогские гербы помещены были во всех его углах, это зеркало было свадебным подарком от чиновников резиденции одному из ее предков. Она внимательно смотрела через зеркало на представившуюся ей картину.
В открытую дверь видны были все залы. Три люстры висели в белых оболочках, как обвислые полуопорожненные баллоны в чехлах. На консолях стояли севрские вазы. Они были склеены цементом на той стороне, которая была обращена к зеркалу. В соседней зале висели портреты полудюжины владетельных герцогов, августейших предков принцессы Марии-Каролины.
Иногда по воскресеньям комендант дворца испрашивал у его высочества специальное разрешение показать картины некоторым посетителям. Это были по большей части крестьяне или школьники под руководством своих учителей. Они прокрадывались тихонько через залы и не осмеливались говорить во весь голос, они шептались потихоньку, таращили на все глаза и держались прижавшись один к другому. Полные почтительного страха, глазели они на портреты, и называли имена особенным голосом, как имена святых во время молитвы.
Принцесса Мария-Каролина вошла в этот зал, и рассматривала портреты своих предков. Они были изображены в парадных одеяниях, величественные, с рукою на осыпанном драгоценными каменьями эфесе шпаги. Некоторые написаны были стоявшими у стола, на котором лежала корона на красной бархатной подушке. Один держал в протянутой руке свиток бумаги, напоминавший командный жезл.
Принцесса Мария-Каролина отдернула занавес, и долго рассматривала картины. Они были недавно подновлены, и яркие краски еще блестели на них.
Она рассматривала лица. Они имели все одно и то же выражение. С торжественными минами на пустых лицах стояли эти фигуры, одетые в бархат, натянутые и безжизненные.
Ее высочество вздохнула. Они, писавшие ее предков, не были художниками.
Когда ее высочество вошла в ее собственные покои, она быстро распахнула окно, словно ей недоставало воздуха. Весенний воздух пахнул на нее солнечною теплотою. Она села и смотрела на волю, опустив голову на руки.
С обильными ливнями внезапно пришла весна. Свежая расширялась по дерну тонкая зелень, и почки на деревьях полураскрылись. Чувствовался первый нежный аромат каштанов и свежий, крепкий запах земли.
Ее высочество, казалось, никогда еще не видела всего этого так молодо и так светло. Было все небо такое ясное, такое беспредельно высокое. Казалось Марии-Каролине, что блистает все: кусты, свежо-зеленеющий дерн, и деревья, и горизонт…
Воробьи копошились между вязами. И с каждым вздохом впивался в грудь пряный аромат смородины.
Принцесса Мария-Каролина закрыла свои пораженные ослепительным сиянием весны глаза и невольно разразилась нервным плачем. Слезы хлынули ручьями по ее щекам.
Этот сияющий свет и эта расцветающая жизнь причиняли ей неприятное ощущение, почти такое же сильное, как телесная боль. Как будто бы весна, проходящая там, снаружи, подавляла ее. Сквозь слезы смотрела она на мерцающий воздух, и голова ее кружилась, и голубые линии отдаленных высот реяли перед ее глазами.
Принцесса поднялась и закрыла окно. Опустила длинные шторы, и села в полутемном покое. Продолжала плакать, — и сама не понимала, о чем ее слезы. Прежде плакала ее высочество только по воскресеньям в церкви.
Неотступно перед ее глазами одна и та же была картина, — принцесса не знала, почему и откуда это пришло.
Уже давно ни разу не вспомнила она о своем дяде, принце Оттоне-Георге, — так уже давно. И теперь видела она его и себя, как будто это было только вчера, когда она ребенком так часто с любопытством подкрадывалась на цыпочках и за стулом дяди Оттона-Георга смотрела на его огни.
Дядя Оттон-Георг складывал дрова в печь, потом осторожно высекал огонь своим маленьким огнивом и подсовывал растопки под большой костер. Огни лизали и буравили полено за поленом. Дядя Оттон-Георг, охватив подбородок рукою, смотрел потухшими, мертвыми глазами.
Мария-Каролина не решалась заговаривать с дядей. Она становилась на колени у его стула и смотрела на огни в печке.
Иногда тихий принц замечал, что с ним ребенок, и Мария-Каролина чувствовала, как мягкая рука дяди Оттона-Георга тихонько скользит по ее волосам. Это были такия нежные и осторожные прикосновения, — так долго. Иногда задремлет Мария-Каролина, прислонив голову к спинке дядина стула, иногда примется плакать.
Дядя Оттон-Георг брал ее голову в свои руки и говорил своим странно-утомленным, всегда однозвучным голосом:
— Oui — mon enfant… mon pauvre enfant… [Да, мое дитя… мое бедное дитя… — фр.]
Он удерживал ее голову в своих руках, и смотрел на нее своими мертвыми глазами и шептал опять тем же голосом.
— Oui — mon enfant… mon pauvre enfant…
Потом дядя Оттон-Георг беззвучно подымался, покачивал своею красивою головою, с мягкою, светлою бородою, и тихо уходил в соседнюю комнату. И там зажигал, осторожный, как вор, своим маленьким огнивом огни в печке и созерцал пламя своими пустыми глазами.
Летом дядя Оттон-Георг проводил целые дни внизу, в саду, у своих цветов. Как любил он свои розы! Он поддерживал их чаши сложенными горстью руками и целыми часами смотрел на них и улыбался.
Мария-Каролина проходила мимо него со своею гувернанткою. Дядя Оттон-Георг не замечал этого. Он стоял, согнувшись над своими розами, покачивал головой и улыбался. Гувернантка держалась с неизменною верностью установленных правил, — она трижды приседала за спиною принца Оттона-Георга, и делала маленький крюк по дороге.
M-lle Leterrier всегда пугалась перед принцем Оттоном-Георгом, — и Мария-Каролина тихо пробиралась мимо… Они приходили на террасу. M-lle Leterrier часто давала на террасе уроки Марии-Каролине.
Оттуда видна была внизу вся резиденция с ее дымовыми трубами, красные кровли, башни церквей, маленькая река с обоими мостами, и красная казарма, которая была самым большим зданием во всем городе.
Панорама содействовала методу m-lle Leterrier. Там она вокруг себя находила вокабулы [отдельные слова для заучивания при изучения иностранного языка].
Деревья, дома, красные кровли и дым из их труб, который восходил к голубому небу, и липы, и цветы между стволами и пнями, покрытыми зеленым мхом, и птицы, которые пели в рощицах, и комары, которые пищали, — все это были только вокабулы для m-lle Leterrier.
Воробей шлепнется с ветки на землю и примется купаться в пыли около террасы. M-lle Leterrier останавливалась и рассматривала воробья, словно бы он был одним из семи чудес:
— Ah! le petit oiseau… Comme il est beau, — le petit oiseau! [Ах, эта маленькая птичка… Как она прекрасна, эта маленькая птичка! — фр.]
M-lle Leterrier было очень любопытно узнать, какая бы это могла быть ‘petit oiseau’. Мария стояла согнувшись, она тупо смотрела на пищащее чудо m-lle Leterrier.
— Ах, это — овсянка, — ваше высочество хорошо это знаете, — (ее высочество все знала) — овсянка.
— Ваше высочество, — говаривала m-lle Leterrier, когда Мария-Каролина пробарабанит басню Лафонтена перед ее высочеством герцогинею, и ее высочество герцогиня на нескладном французском диалекте выразит свое удовольствие, — ваше высочество, искусство учить есть искусство заинтересовывать.
Для торжественных случаев у m-lle Leterrier были ‘боевые слова’, как она называла цитаты из Жан-Жака Руссо.
M-lle Leterrier и Мария-Каролина шли дальше по террасе. M-lle Leterrier переходила к ботанике. Она говорила о строении листьев.
— Вашему высочеству известно, что клеточки…
M-lle Leterrier углублялась во все, что было известно ее высочеству о клеточках.
Мария-Каролина тихо шла рядом с гувернанткой. Она редко говорила что-нибудь, кроме ‘да’ и ‘нет’. Да и это говорила она не очень- то охотно. ее высочество не обнаруживала, как много она знала о клеточке.
Между тем они подходили к концу террасы. К ним доносились резкие звуки колокола. Это был звонок к отдыху в герцогском сиротском доме. Когда Мария-Каролина нагибалась слегка за изгородь, то она могла видеть площадку для игр в сиротском доме.
Малыши суетились там внизу в своих холстинковых балахончиках, они смеялись, и визжали, и играли в ‘кошку и мышку’. Большое там было веселье. Мария-Каролина долго стояла, опершись на перила, и смотрела на их игры.
M-lle Leterrier находила новый исходный пункт для беседы.
Устало отходила Мария-Каролина от перил и шла за гувернанткой.
Внизу пели. Мария-Каролина знала песню. Это была хоровая игра с пением, — одна девочка становилась в середине круга, растягивала свой передник и низко приседала, потом то же делала другая, и после этого танцевали они обе в середине круга, а остальные, схватившись за руки, кружились около них.
‘По лужайке шел монах’, —
пели хором все детские голоса.
— Ваше высочество желаете спросить? — сказала m-lle Leterrier. Она все еще не могла расстаться с ботаникой.
M-lle Leterrier часто говорила:
— Ваше высочество желаете спросить?
Это был только faç,on de parler [манера говорить — фр.]. Мария-Каролина не спрашивала. Она была так утомлена всеми этими поводами к разговору. M-lle Leterrier спрашивала за нее. Марию-Каролину это интересовало так мало. Послушно шла она, с своим странным серым, не по летам умным лицом, с томными глазами, рядом с гувернанткою и повторяла свои ‘да’ и ‘нет’. M-lle Leterrier подмечала фальшь ее ‘да’ и ‘нет’. Она начинала сердиться.
— Ваше высочество не имеете никакого понимания природы, — говорила она.
Пели там внизу, — как они пели!
Да, это и есть то пение, под которое они танцевали.
‘Эх, как весело мы пляшем, я и ты
Истоптали мы с тобой чулки и башмаки,
Истоптали мы с тобой чулки и башмаки’.
M-lle Leterrier открыла муравейник.
В одно мгновение мысли m-lle Leterrier были в Sanssouci [Сан-Суси — дворец Фридриха Великого в Потсдаме]. Это было старинное обыкновение m-lle Leterrier — вспоминать Sanssouci. Ее первые ученицы были из дома Гогенцоллернов. M-lle Leterrier повела беседу о Фридрихе Великом. Теперь она нашла свой верный фарватер и со всеми своими исходными пунктами причалила к Sanssouci. Старая привычка!
Но, впрочем, m-lle Leterrier вспоминала скоро, что герцогиня была из дома Габсбургов. Ловким оборотом переходила она к Шёнбруну и кончала Мариею-Терезиею. Когда m-lle Leterrier доходила до Марии-Терезии, она делала паузу. Молча шли гувернантка и ученица рядом одна с другою.
И потом отрывочные вокабулы нарушали тишину.
Мария-Каролина повторяла вокабулы своим вялым голосом.
— La pelouse, — votre Altesse le sait… [Лужайка — Ваше Высочество это знает… — фр.]
— Oui, mademoiselle, la pelouse. [Да, мадемуазель, лужайка — фр.]
Час отдыха там внизу проходил. Звонил колокол, и детский шум, затихая, переходил в суетливое жужжание. M-lle Leterrier и Мария-Каролина достигали конца террасы. Сиротский дом лежал внизу прямо против них. Мария- Каролина видела двух маленьких тряпичников, которые боязливо убегали через двор в ворота. В открытые окна слышались голоса учительницы и детей, которые хором твердили склады.
Мария-Каролина стояла согнувшись, прислушиваясь.
— Ваше высочество должны держаться прямо.
Мария-Каролина вздрагивала и выпрямлялась.
— Ваше высочество держитесь ужасно, — ваше высочество должны опять носить бандаж.
Мария-Каролина каждые полгода по несколько месяцев бывала, из-за ее осанки, затянута в стальной корсет.
M-lle Leterrier утомлялась. Они садились на скамейку между деревьями.
Самые маленькие девочки из сиротского дома проходили мимо них. Длинною вереницею шли она с своею воспитательницею, весело щебеча, как стая пичужек, в своих желтых балахончиках, в белых капюшонах, плотно облегавших красные, круглые личики, бегали она за нею.
Мария-Каролина смотрела, как они идут попарно, скрестивши руки, как они бегают туда и сюда, болтая и визжа. Когда они проходили мимо скамейки, они затихали, и кланялись маленькими степенными реверансами, и оправляли платьица по обе стороны, и таращили на Марию-Каролину большие, круглые глаза. Некоторые из самых маленьких падали, приседая, плакали, лежа на земле, и поспешно карабкались опять на ноги и приседали опять, а слезы так и бежали по их щекам. Мария-Каролина, с покрасневшим и сконфуженным лицом, сидела на скамейке и кивала им головою.
Малютки проходили. Долго потом еще слышались в аллеях их голоса, они звучали, как пение.
M-lle Leterrier смотрела на часы. Была пора: теперь у ее высочества должен был начинаться урок танцев и грации.
Мария-Каролина поднималась и уходила с гувернанткой. В розовом саду принц Оттон-Георг возился на солнце со своими розами. Мария-Каролина и mademoiselle проходили мимо него.
Ее высочество брала урок танцев в малом бальном зале. ее высочество герцогиня сама приходила на урок танцев и грации принцессы Марии-Каролины. Старый учитель был отставная балетная косточка со множеством иноземных балетных приемов и родных вывертов. Принцесса Мария-Каролина танцевала кадриль с тремя стульями. Прыгун-танцмейстер старательно пиликал на своей жидкой скрипке quadrille à, la cour [кадриль при дворе — фр.]. Ее высочество была в отчаянии: принцесса Мария-Каролина казалась совершенно лишенною грации.
— En arriè,re — en avant — un, deux, trois, compliment. — Смотрите же на своего кавалера. Кавалер à, gauche [— Назад — вперед —— раз, два, три, комплимент. Кавалер слева — фр.].
Принцесса Мария-Каролина выбивалась из сил около своих трех стульев.
Балетный танцор играл и всем своим телом отбивал такт.
— Там, там, — trois, ваше высочество… кавалер à, droite — красный бант, кавалер à, droite (красный и голубой бант на стульях помогали понятливости Марии-Каролины)… deux, trois, compliment.
Балетный антик прыгал, как арлекин в пантомиме, пиликая на скрипке.
— Хорошо, — хорошо, — un, deux, trois, кавалер à, droite [раз, два, три, кавалер справа — фр.].
Мария-Каролина кланялась опять перед красным бантом…
— Нет, нет, — un, deux, trois, кавалер à, droite.
— Локти! — вскрикивала ее высочество, — господин Песталоцци — какое угловатое движение! О, что это за поклон, — этот поклон!
Ее высочество герцогиня вскакивала.
— Еще раз…
Принцесса Мария-Каролина кланялась, округляя спину.
— Эта осанка!.. Спина!.. Еще раз.
Ее высочество подпевала.
Принцесса Мария-Каролина с неподвижными глазами кланялась перед тремя стульями.
— Отвратительный поклон, — отвратительный!
Ее высочество была вне себя:
Принцесса горбится, как водоноска.
Господин Песталоцци вытирал лицо носовым платком, который был не чище старой тряпки, с господина Песталоцци словно ручьи текли. ее высочество принцесса Мария-Каролина двигалась, как машина.
— Если мне позволено будет сказать, — начинала m-lle Leterrier вводным предложением, — m-lle Leterrier постоянно прицепляла к своей речи вводные предложения во всей их девственной небрежности, — принцесса Эрнестина бывала по ночам в постели крепко спеленатою, так что не могла двигаться. ее высочество принцесса лежала, вытянувшись совершенно прямо. Это удивительно помогало ее высочеству. И руки были крепко связаны.
Ее высочество герцогиня находила это несколько сильным.
Ее высочество принцесса Мария-Каролина могла бы попробовать проходить несколько часов с линейкой. ее высочество герцогиня сама в детстве по четыре часа в день ходила с линейкой.
Балетный антик опять начинал играть. Принцесса Мария-Каролина танцевала вальс с красным табуретом.
Ее высочество поднималась, чтобы уходить. Этот час она отдает живописи. ее высочество герцогиня писала красками. Это было всегда нечто белое среди обилия голубого. ее высочество дарила это белое и голубое для праздничного базара. В описи этот подарок обозначался следующим образом: ее Высочество Герцогиня, картина: ‘Утки, плавающие по воде’. Все гостиные в резиденции имели ‘уток на воде’.
Кроме того, ее высочество герцогиня была голодна. ее высочество герцогиня кушала что-нибудь правильно каждые два часа.
Принцесса Мария-Каролина делала своей maman реверанс.
Дни проходили, один как другой. ее высочеству давали уроки, — и у ее высочества были свободные часы, и она шла гулять с mademoiselle. ее высочество была ужасно неловкая, и у нее были большие, красные руки.
В часы разговора ходила ее высочество с линейкой.
После стола ее высочество герцогиня выезжала. Принцесса Мария-Каролина сидела на заднем месте и кивала прохожим. Они ехали всегда одним и тем же путем, по большой улице резиденции к ‘итальянскому замку
Статс-дама занимала ее высочество герцогиню, статс-дама знала какую-нибудь историю о каждом человеке, которого они встречали.
В ‘итальянском замке’ герцогиня пила шоколад. Потом они возвращались домой.
Принцесса Мария-Каролина была очень утомлена, когда вечером ложилась в постель, и m-lle Leterrier натягивала крепко длинные перчатки на ее руки с красными пястями.
M-lle Leterrier недолюбливала летнего зноя. Она всегда начинала клевать носом, когда добиралась — via Sanssouci — go cette illustre impé,ratrice.
Мария-Каролина подвигалась на скамейке, совсем тихо, из страха разбудить ее. Это было лучшее время Марии-Каролины, когда m-lle Leterrier дремала.
Было так тихо, — ни звука не слышно было в саду.
Тихо стояли под солнцем зеленые деревья, замок и город.
Пчела пролетит жужжа в тени террасы и опять закружится в солнечной ясности.
Было так радостно Марии-Каролине сидеть здесь в покое, почти так, как будто бы она сидела одна. При каждом шорохе бросала она украдкой боязливый взгляд на m-lle Leterrier.
Дети из сиротского дома шли мимо и приседали, дальше шли по террасе, — ее высочество в день своих именин всемилостивейше пожаловала им здесь на верху площадку для игр с качелями и шестами, — шли мимо, смеялись и шумели.
M-lle Leterrier продолжала спать. Мария-Каролина тихонько вставала со скамейки и прокрадывалась за террасу. Когда дети громко вскрикивали, она вздрагивала и оглядывалась.
Притаясь за деревом, смотрела Мария-Каролина, как они играли. Они стояли попарно длинным рядом, повернувшись к ней спиною. Да, они играли во ‘вдову’.
Мария-Каролина знала все их игры: ‘монах’, и ‘колдун’, и ‘кошка и мышка’, и ‘принцесса в клетке’.
Как они визжали, бегая около качелей!
— Лови, лови ее! лови, лови ее!
Ах, толстая Марта была вдовою!
Вокруг кричали маленькие. Они играли в прятки, — становились лицом к дереву и кричали, когда их найдут, и проворно убегали. Некоторые из них кувыркались на землю и барахтались, так что видны были из-под юбок их круглые розовые ножки.
Старшие уставали. Они садились длинным рядом на скамейки, и обнимались, и покачивались. Некоторые начинали петь.
Другие подпевали, покачиваясь всем телом на обе стороны.
Маленькие пели своими ясными пискливыми голосками первые стихи. Вот маленькая, кудрявая крошка упала, и сидела плача на земле. Она продолжала петь за другими и размазывала землю по лицу, орошенному слезами.
Мария-Каролина опять возвращалась тихонько к своей гувернантке.
Однажды маленькие девочки были одни. Они играли во все игры старших, и никак не могли в них хорошенько сообразиться, ругаясь, вцепились, как маленькие петухи, друг другу в волоса, перессорились и надулись.
Мария-Каролина прокралась туда из-за своего дерева.
Она наклонилась над одною крошкою, которая хныкала и терла себе глаза.
— Помочь тебе? — спросила она.
Малютка встала и уставилась на нее. Потом отскочила и побежала прочь. Другие смотрели теперь на Марию-Каролину, приседали, хватались за свои передники и теснились, толкаясь, за деревья. Мария-Каролина стояла одна среди площадки.
— Хотите играть? — спросила она опять и сделала к ним один шаг.
Дети не отвечали. Они жались друг к другу, засовывая пальцы в рот. Некоторые продолжали делать реверансы. ‘
— Не хотите ли играть со мною? — опять спросила Мария-Каролина, но тише.
Она не получила никакого ответа, слышала только тихое сопение.
— Будем играть в ‘монахи’, — сказала Мария-Каролина, и пошла прямо к ним. — Пойдем.
Она взяла одну маленькую девочку за руку.
— Ты будешь со мною, — сказала она.
Малютка растерялась и принялась плакать. Она тискалась в толпу других детей, которые косились на Марию-Каролину и боязливо стояли, — и казалось, что все они собираются разреветься.
— Что же, сыграем же в ‘монаха’ — сказала Мария-Каролина.
Она взяла за руку другую девочку, малютка вскрикнула, точно ей нож в горло всадили. Мария-Каролина отпустила ее. Она посмотрела еще немного на других маленьких, которые робко стояли вокруг, и отошла,
M-lle Leterrier проснулась. Они вернулись в замок.
Синьор Песталоцци не понимал, почему ее высочество так мало успевает на уроках танцев и грации, ее высочество внезапно заливалась слезами среди кадрили между трех стульев, и лились безудержно ее слезы. Мария-Каролина плотно сжимала губы и делала свои па под скрипку синьора Песталоцци, а слезы струились по щекам.
По вечерам, когда m-lle Leterrier навязывала ей перчатки выше локтей и выходила, и дверь за нею затворялась, и ее походка затихала в коридоре, Мария-Каролина вставала, опускалась на пол, на колени с вытянутыми кверху руками, и плакала, плакала, плакала.
Она молилась возлюбленному Богу, прижавшись головой к ковру, молилась, сама не зная о чем, — но она чувствовала себя так беспредельно, так ужасно несчастною. Тогда было Марии-Каролине около четырнадцати лет.
Ее высочество выбрала для Марии-Каролины двух подруг.
Это были две дочери тайного советника, девицы с светло-рыжими волосами и веснушками, покрывающими все лицо вплоть до шеи. Оне садились всегда на краешек стула, руки у них были холодные и влажные, они говорили только ‘да’ и ‘нет’, и за обедом ели, как вороны.
По вечерам читали вслух под наблюдением m-lle Leterrier. Это были книги ‘pour les jeunes filles’ [для девочек — фр.]. Читали по очереди. Две веснушчатки не понимали ни слова. Когда очередь доходила до них, они без передышки отзванивали фразы так, что их щеки рдели.
Никто не понимал ни слова.
Mademoiselle вставляла свои замечания, и говорила каждый раз, когда чтица останавливалась перевести дух: ‘Очень красиво!’ Когда они играли в карты, подруги постоянно оставляли ее высочество в выигрыше, и зато после игры бывали одаряемы лакомствами.
Мария-Каролина относилась к ним с небрежной ласковостью. Больше всего занимало ее то, как много обе они могут запрятать в свои карманы. Ей казалось, что в их карманах для всего найдется место.
Так проходило время.
На каникулы возвращался домой из кадетского корпуса наследный принц.
Его высочество наследный принц Эрнест-Георг был рослый парень, он за столом так щипал руки Марии-Каролине, что они покрывались желтыми и зелеными пятнами. По воскресеньям в церкви он садился сзади нее и во время проповеди колотил ее кулаком по затылку.
Мария-Каролина за него готова была идти в огонь. Она любила его слепо. Но она была с ним всегда упряма, как палка, и говорила с ним, словно обиженная.
Наследный принц Эрнест-Георг часто дразнил ее, — возьмет и расцелует ее. Она густо раскраснеется. Потом сядет в угол и восхищается им.
— Не разевай рта! — кричал Эрнест-Георг. Мария-Каролина имела привычку сидеть с открытым ртом, когда любовалась чем-нибудь.
Мария-Каролина была очень неловкая, и никогда не знала, куда ей деться с ее руками, такими длинными, с такими красными сгибами. Она качала ими, когда они были ничем не заняты.
— Руки, ваше высочество, руки! — восклицала mademoiselle Leterrier.
Ее высочество вздрагивала, и изо всех сил старалась держать руки спокойно, локти были остры, как два шила.
Ее высочество принцесса Мария-Каролина была плачевно неграциозна.
Ее высочеству принцессе Марии-Каролине исполнилось шестнадцать лет.
Она получила свой собственный придворный штат. Он состоял из одной статс-дамы, графини Теодоры-Анны-Амалии фон Гартенштейн. Это отлично наполняло герцогский придворный календарь. Она была упомянута трижды: Двор ее высочества герцогини: графиня Теодора-Анна- Амалия фон Гартенштейн, первая статс-дама. Двор ее высочества принцессы Марии-Каролины: статс-дама графиня Теодора-Анна-Амалия фон- Гартенштейн, гофмейстерина. Придворный штат в распоряжении чужеземных принцесс: статс-дама графиня Теодора-Анна-Амалия фон Гартенштейн, гофмейстерина ее высочества принцессы Марии-Каролины.
Графиня Теодора-Анна-Амалия фон Гартенштейн была горбатая и одевалась преимущественно в платья цвета crè,me [сливочного цвета]. Даже когда надевала она новый туалет, он казался перелицованным.
Она не отходила от принцессы Марии-Каролины ни на минуту, и постоянно говорила:
— Ее высочество думает…
Графиня Теодора-Анна-Амалия фон Гартенштейн знала все, что думает ее высочество.
Принцесса Мария-Каролина была лишена всякой привлекательности. Она одевалась вечно в светло-розовое. Совершенно равнодушными оставляла она всех, кто проходил мимо нее.
Ее высочество герцогиня хотела развлечь ее: принцесса Мария-Каролина начала брать уроки акварели.
— Ее высочество в высокой степени малокровна, — сказал лейб-медик, — Ее высочеству надо делать больше движений.
Часы ее верховой езды были удвоены. Мария Каролина нашла друга. Это был конь.
Когда она во время верховой прогулки в лесу сходила с лошади, чтобы пройтись пешком, случалось ей подолгу стоять около Аякса, обвив руками его шею. Она не говорила с животным, не давала ему никаких нежных имен и не ласкала его. Она только стояла и прижимала тихо и неподвижно свою голову к шее животного. И когда она возвращалась в замок, и рейткнехт [нижний чин для ухаживания за лошадьми] уводил Аякса, она стояла, пока лошадь не скроется в воротах, и смотрела на нее.
Дядю Оттона-Георга видела она теперь гораздо реже. В последние годы он был болен. По большей части он сидел тихо и покачивал головой. Он никогда не говорил и только испускал иногда какие-то странные, нечленораздельные звуки, напоминавшие жуткий крик совы.
Летом только один раз он спустился к своим розам. Мария-Каролина шла с ним и поддерживала его. Шатаясь, шел он между кустами и смеялся, смеялся, как ребенок.
Он становился все слабее и слабее, и был тонок как хворостинка. Мария-Каролина очень плакала, когда он умер.
Годы проходили, — скончалась и ее высочество герцогиня. Мария-Каролина должна была исполнить большой церемониал и не имела много времени печалиться. Да и так мало знала она свою мать.
Принцесса Мария-Каролина уже много лет несла представительство при дворе.
Каждый год были те же самые торжества: новогодний бал, который его высочество герцог открывал полонезом с ее высочеством принцессою Мариею-Каролиною.
Ее высочеству принцессе угодно было приглашать на кадриль тех же офицеров.
Три зимних обеда, и маленькое интимное придворное торжество в день рождения ее высочества с фейерверком и ее инициалами М. К. из цветов страны — зеленого и желтого. И шесть маленьких субботних вечеров в собственных покоях ее высочества, где дюжина офицеров гарнизона с молодыми дамами из придворного круга танцевали, а синьор Песталоцци учил их кадрили, которую надо было танцевать в костюмах в день рождения его высочества герцога.
Ежегодный базар в общественном собрании, где ее высочество встречали с букетом у подножия лестницы в ратуше, первый член комитета вел ее высочество по зале (Ее высочество никогда не умела соразмерить свою походку с походкою членов комитета общественного собрания), ее высочество занимала место на украшенной цветами страны трибуне, и тогда придворный актер господин фон Пельниц, принимавший благосклонное участие в торжестве, декламировал ‘Колокол’.
Господин фон Пельниц был единственный в зале, кто был не совсем тверд в ‘Колоколе’. Он вкладывал в свое чтение много пафоса, и на конце каждого стиха приподнимался на цыпочки. Господин фон Пельниц восполнял пробелы своей памяти тем, что испускал какой-то долгий, сплошной звук, напоминавший отдаленный гром, при этом вращал в воздухе своими руками, как крыльями ветряной мельницы.
Когда господин фон Пельниц кончал, — с каждым годом дольше приходилось ждать, пока господин фон Пельниц кончит с ‘ Колоколом — ее высочество говорила:
— Мне очень приятно.
Ее высочество очень охотно сказала бы больше, но она не кончала и, стесненная своими руками (Ее высочество постоянно, когда начинала говорить, имела такой вид, точно ей хотелось спрятать свои руки), она повторяла:
— Мне очень приятно. Как всегда, я очень рада.
Фон Пельниц кланялся и пыхтел, как кит.
С каждым годом фон Пельницу все тяжелее становилось декламировать ‘Колокол’, и раскаты грома в его чтении слышались все чаще.
После каждого базара фон Пельниц надеялся сделаться кавалером ордена герцогского дома. Фон Пельниц уже обладал медалью за искусство: ее высочество герцогиня милостиво изволила пожаловать медаль господину фон Пельницу в день двадцатипятилетнего юбилея. Фон Пельниц в день своего двадцатипятилетнего юбилея исполнял роль Ромео.
Ее высочество проходила по залам и покупала что-нибудь у каждого столика.
У супруги обер-бургомистра она покупала пфеферкухен [имбирные пряники], — супруга обер-бургомистра сама их пекла.
— Я с особенным удовольствием ем ваши пфеферкухены, — говорила ее высочество.
Каждый год ее высочество ела пфеферкухены супруги обер-бургомистра с особенным удовольствием. Все хозяйки резиденции выпросили себе рецепт ‘пфеферкухен ее высочества’.
Обойдя все столы, ее высочество осматривала выставку. Там был зверинец. Молодой преподаватель гимназии выставил ученую свинью. Она говорила хрю-хрю, когда ее щекотали.
Ее высочество принцесса Мария-Каролина смеялась так, что графиня фон Гартенштейн начинала кашлять.
Графиня Теодора-Анна-Амалия фон Гартенштейн вообще не понимала, почему ее высочество иногда, — ‘и по самым неуместным поводам, моя милая’, говорила она mademoiselle Leterrier, которая жила в дворцовом флигеле в качестве заведующей бельем, — позволяет себе так хохотать, — ‘взрывы хохота, моя милая’, — помирать со смеху.
— Ах, вы, конечно, знаете, — говорила графиня фон Гартенштейн, — горе в том, что она никогда не обладала грациею. И когда она так смеется…
Графиня фон Гартенштейн не умела выразить своего сожаления. Статс-дама, графиня фон Гартенштейн, смеялась всегда скромно, закрывшись своим платком.
— Не всякий имеет l’air du trne [здесь: дух трона — фр.], — говорила mademoiselle Leterrier.
Она была, мягко выражаясь, не обрадована тем, что принуждена была довольствоваться положением простой экономки.
Графиня фон Гартенштейн бросала в пространство взгляд, полный отчаяния.
— Дорогая моя, о высоких особах лучше молчать.
Ее высочество осматривала весь базар. У выходных дверей обер-бургомистр держал речь. Все время, пока он говорил, верхняя часть его тела двигалась так, словно он собирался рубить дрова. Когда речь кончалась, ее высочество несколько времени стояла и припоминала подходящие слова. Потом она говорила:
— Благодарю вас. Я очень тронута…
И уходила, когда остальные еще стояли и ждали, что она скажет еще что-нибудь.
Нелегко было ее высочеству сказать что-нибудь.
Так же бывало и в тех случаях, когда ее высочество прибивала к древку знамя стрелкового общества, или закладывала первый камень.
Проходили дни, один как другой. Не было никакого изменения. Все постоянно оставалось по-старому.
Иногда, когда ее высочество, прогуливаясь по террасе, вдруг взглянет на бесстильный, печальный, зеленый дворец со многими маленькими окнами с мелкими переплетами, на старые пушки, поломанные и заржавленные, расставленные перед высокою лестницею, и на часового, — единственное мужское существо, которое постоянно ходит здесь взад и вперед, — ощущала она такую тоску, словно весь этот зеленый замок на одно мгновение лег на ее грудь. Она видела рядом с собою графиню фон Гартенштейн, которая шла припрыгивая, манерно, как танцовщица. И ее высочество ускоряла походку, раздраженная этим вечным сопровождением.
Но графиня фон Гартенштейн поспешала за ее высочеством.
С прогулки возвращалась ее высочество к своим водяным краскам или к своим вышиваниям.
Графиня фон Гартенштейн читала вслух из Revue des deux mondes [‘Обозрение двух миров’ — либеральный парижский журнал].
По вечерам сидела ее высочество в придворном театре в своей ложе. Молодые начинающие артисты или заслуженные благородные отцы отзванивали на сцене стихи Шиллера.
Ее высочество слушала их полусонно, как в телефон. ее высочество обмахивалась веером. Трепещущие ноздри выдавали зевок, который ее высочество пыталась скрыть.
Так шло время, и так текли дни, день за днем. И случалось, что ее высочество с внезапным удивлением замечала, что поля и лужайки вдоль домов начинают зеленеть, и что на кустах при дороге набухают почки.
— В самом деле, уже весна? — спрашивала она.
— Через две недели будет день рождения его высочества герцога, — говорила графиня фон Гартенштейн.
— Да, конечно, — говорила ее высочество, и смотрела вниз на зеленеющие поля.
Ее высочество принцесса Мария-Каролина выросла.
В различные годы приезжали в замок послы от чужих дворов. Три, четыре принца были сами.
Чужеземный августейший гость вел Марию- Каролину к столу. Они сидели, оба слегка смущаясь, между скромными превосходительствами того и другого двора, и с принужденно-любезными лицами говорили о малоинтересных новостях.
Но среди разговора они внезапно останавливались, и только улыбались, и склонялись друг к другу, как люди, которые охотно рассказали бы кое-что один другому, да нечего было рассказать.
Придворные дамы и кавалеры при наставшем молчании прерывали свои шепчущие рассказы, сидели, как их высочества, улыбаясь, и склоняли друг к другу любезно-внимательные лица, и ничего не говорили, только играли ножами и смотрели друг на друга.
Ее высочество герцогиня удалялась каждый раз очень порывисто. Юные их высочества еще оставались на тех же местах, они улыбались друг другу, как куклы в кабинете восковых фигур.
— Рот, рот хоть бы только она открыла.
Графиня фон Гартенштейн так нервничала, словно это ей самой надо было готовиться к венцу.