Эдуардъ Жакеонъ, Милли и Ж. Ж. Руссо.
(Истинное произшествіе (*)* )
*
*
*
*
*
*
*
*
*
*
*
*
*
*
*
*
*
*
*
Меркель.
‘Встникъ Европы’. Часть XLIX, No 2, 1810
Эдуард Жаксон, Милли и Ж. Ж. Руссо, Меркель Гарлиб, Год: 1800
Время на прочтение: 14 минут(ы)
*) Описанное самимъ Жанъ-Жакомъ Руссо въ одномъ письм, которое нигд еще не было напечатано и которое Сочинитель прилагаемаго здсь отрывка читалъ въ манускрипт. Ж.
Было время, когда Англичане играли cамыя благородныя роли въ романахъ своихъ сосдей: одинъ изъ первыхъ героевъ новой Элоизы есть Анличанинъ, Эдуардъ Беметонъ. И надобно признаться, что Англичане были достойны того уваженія, которое показывала имъ вся Европа. До половины осьмагонадесять столтія великодушіе, твердый и неистраченный предразсудками умъ и сильное чувство собственнаго достоинства были отличительными чертами ихъ характера. Теперь, естьли врить знающимъ людямъ, оставались только немногіе и почти изглаженные слды сего великаго характера. Ужасный человкъ, который, въ пользу неограниченнаго своего самовластія, уничтожилъ свободу Британіи и замыслами ненасытнаго честолюбія приготовилъ ту пропасть, въ которую непремнно, рано или поздо, его отечество низринется, развратилъ въ тоже время и нравы соотечественниковъ своихъ, которыхъ чистотою они всегда отличались отъ другихъ народовъ Европы. Потомство отмститъ за Британнію, потомство (естьли только наше обвиненіе окажется справедливымъ) напишетъ имя его на той ужасной страниц, на которой стоятъ имена Пизистратовъ и Катилинъ, a Историкъ, изображая въ немъ великаго человка? съ прискорбіемъ долженъ будетъ произнести: ‘его величіе подавило Британнію, его могущество было уничиженіемъ согражданъ: удивляйтесь, но трепещите:’ Падающая нація — какое ужасное зрлище! Отвращаю съ прискорбіемъ взоры мои.
Эдуардъ Жаксонъ, по характеру своему былъ истинный Британецъ (но Британецъ прежняго времени), онъ имлъ высокую душу, ясный, дятельный и важный умъ, необыкновенную твердость духа и пламенную любовь къ свобод. Отецъ его былъ сельскій Священникъ, и человкъ очень бдный, воспитывая Эдуарда, онъ почиталъ необходимымъ обогатить разсудокъ его нужными свденіями, но еще боле старался поселить въ его душ ту силу, которая одна составляетъ истинный характеръ мужа, слдовательно способность желать ршительно того, что сердце и размышленіе наименовали справедливымъ, способность неподчинять себя чужой вол, или смло ее отвергать, когда она требуетъ неправды, и наконецъ способность не перемнять благоразумнаго и одинъ разъ твердо принятаго намренія ни для какихъ видовъ честолюбія или низкой корысти. ‘Эдуардъ, говорилъ онъ ему часто? умй или находить самъ или пренебрегать дары Фортуны: тогда не будешь ни ослпленъ ея блескомъ, ни пораженъ ея утратою, но будешь прямо свободенъ, что бы ни сотворила съ тобою судьба.’
Эдуардъ употребилъ въ пользу наставленія мудраго отца. Правда, что сердце его расположено было къ мечтательности, что необходимо должно случишься, когда молодая, начинающая только разцвтать душа наполняется правилами опытной старости, за то на шестнадцатомъ году возраста имлъ онъ такой твердый и совершенно образованный характеръ, какой не многіе имютъ и въ сорокъ лтъ. Богатый дядя, жившій въ Лондон, принялъ его къ себ въ домъ и поручилъ ему управленіе нкоторыхъ торговыхъ длъ. Добродушіе, всегдашняя веселость, постоянное трудолюбіе, откровенность и ясный разсудокъ Эдуарда сдлали его въ скоромъ времени любимцемъ всего дома. Дядя гордился имъ и восхищалъ себя мыслію, что Эдуардъ составитъ нкогда щастіе его дочери. Онъ же мысленно назначалъ его по себ наслдникомъ, но Эдуардъ, ничего не подозрвая и будучи весьма равнодушенъ къ прелестямъ опредленной ему невсты, продолжалъ очень спокойно трудиться, и занимаясь обыкновеннымъ дломъ, не составлялъ въ годовъ своей никакого мечтательнаго плана.
Эдуарду было уже двадцать четыре года, когда онъ, по какому-то длу, постилъ одну бдную вдову, жившую весьма уединенно въ сакомъ предмстіи Лондона. Она имла дочь, молодую, прекрасную, и вмст съ нею доставала рукодліемъ скудное пропитаніе. Эдуардъ увидлъ Милли, и никогда еще въ жизни такое прелестное, восхитительное твореніе не представлялось его взору. Пламенная душа его не могла противиться той милой, двственной непорочности, которая напечатлна была на лиц и во всхъ движеніяхъ Милли. Онъ началъ съ нею говорить: она отвчала съ тихостію, робко и стыдливо, но онъ не могъ не удивляться ея правильному разсудку и врности ея чувства. Погруженный въ размышленіе о томъ глубокомъ впечатлніи, которое Милли произвла въ его сердц, возвратился онъ домой — на другой день увидлся опять съ Милли, и въ продолженіи четырехъ мсяцевъ видался съ нею каждой день, и сердце его мало по малу наполнялось нжнйшею страстію: онъ не говорилъ ни слова, но то нетерпніе, съ какимъ ожидала его Милли, но та откровенная нжность, съ какою она его встрчала и съ нимъ обходилась, доказывали ясно, что любовь Эдуарда была ей извстна и что она ее раздляла. A Эдуардъ чувствовалъ, что онъ съ нею и только съ нею можетъ быть истинно щастливъ. И въ одинъ день является онъ къ своему дяд, очень свободно признается ему въ привязанности своей къ Милли и требуетъ, чтобы онъ согласился на ихъ супружество.
Старикъ удивился. ‘Мой другъ! — сказалъ онъ Эдуарду — вспомни о своей бдности. Женившись такъ рано, непремнно ты лишишь себя врнйшихъ способовъ составить свое щастіе. Ахъ, Эдуардъ! прибавилъ онъ, прижавши его къ сердцу, a я надялся, что ты будешь моимъ сыномъ, что все мое имущество со временемъ будетъ принадлежать теб вмст съ моею дочерью: это было моею пріятнйшею надеждою!’* Слова старика тронули до глубины сердца Эдуарда, онъ обнялъ его съ горячностію, но остался непоколебимымъ. Она меня любитъ — говорилъ онъ — я искалъ ея сердца, и уже не имю права располагать собственнымъ. — Посл многихъ безполезныхъ увщаній старикъ разсердился, и наконецъ сказалъ: оставь меня, неблагодарный! повинуйся безразсудной страсти, но съ этой минуты не знай моего дома. — Эдуардъ удалился. Онъ имлъ благодарное сердце, онъ чувствовалъ, сколь многимъ обязанъ былъ своему дяд, но также чувствовалъ и то, что нтъ благодянія, за которое было бы можно пожертвовать щастіемъ цлой жизни, справедливостію и честію. И онъ не долго былъ въ нершимости. ‘Я потерялъ любовь моего дяди — такъ разсуждалъ онъ самъ съ собою — что же? Я молодъ, имю силы, имю свденія, могу трудиться! И дядя мой прежде былъ бденъ: вс его богатства нажиты трудами. Одинъ только малодушный можетъ, опасаясь бдности, отказаться отъ истиннаго щастія, одна только низкая душа можетъ предпочесть деньги привязанности нжнаго, непорочнаго сердца.
Эдуардъ побжалъ къ Милли. Она была въ страшномъ отчаяніи. Матери ея сдлался ударъ. Въ такихъ обстоятельствахъ не говорятъ о любви. Три дни раздлялъ онъ ея нжныя попеченія о больной, и между тмъ не переставалъ заботиться объ исполненіи новаго, составленнаго имъ плана, будучи твердо увренъ, что Милли не откажется дать ему сваю руку. На четвертый день приходитъ онъ къ ней опять — матери ея уже не было на свт. ‘Что бы сдлалось теперь со мною, когда бы я не имла Эдуарда!’ — воскликнула Милли, бросясь къ нему со слезами на шею. Эдуардъ прижалъ ее къ сердцу, ‘Милли, сказалъ онъ ей, ты почитала меня до сего времени богатымъ, но ты ошибалась: я жилъ въ домъ одного родственника. Теперь мы поссорились, и черезъ нсколько дней я оставляю Англію. Согласишься ли ты за мною послдовать?! — На край свта послдую за Эдуардомъ, отвчала Милли, красня. Эдуардъ прижалъ ея руку къ сердцу. Черезъ три дни посл погребенія: матери она соединилась передъ олтаремъ Божіимъ, a черезъ три дни посл брака сли на корабль, ибо Эдуардъ записался въ службу Остъ-Индской компаніи.
Рука съ рукою стояли Эдуардъ и Милли на палуб и смотрли на удаляющіеся берега Англіи, которые скоро изчезли, какъ дымное облако, сливающееся вдали съ горизонтомъ. Безпредльное море ихъ окружило — они взглянули съ прискорбіемъ другъ на друга, обнялись нжне обыкновеннаго, и молчали, но клятва, любить другъ друга вчно, была въ ихъ сердц. Попутный втеръ надувалъ паруса и быстро мчался корабль къ берегамъ Остъ-Индіи. Долго ли продолжалось ихъ странствіе, сопряжено ли оно было съ опасностями — не знаю! Наконецъ они въ Калекуттъ.
Эдуардъ получилъ мсто въ военной канцеляріи: онъ жилъ очень уединенно съ своею Милли, никто ихъ не замчалъ, и бдность и склонности сердца удаляли ихъ отъ того роскошнаго, сибаритскаго образа жизни, который ведутъ въ восточной Индіи Европейцы. Эдуардъ старался пріумножить свои доходы, a бережливая Милли и малое обращала въ большое, она даже находила способъ откладывать по нскольку денегъ въ запасъ. Она не вела никакого знакомства съ роскошными женами другихъ Калекутскихъ чиновниковъ, вчно была дома, наслаждалась одною прелестною Природою Индіи, которая нравилась ей своею новостію, и изрдка посщала нкоторыхъ своихъ сосдокъ, жившихъ, такъ же какъ и она, за городомъ, и, такъ же какъ и она, очень бдныхъ. Эдуардъ выполнялъ съ строжайшею точностію обязанности своего званія. Кончивъ дла въ канцеляріи, спшилъ онъ въ свою убогую хижину, гд ожидала его Милди, гд заключено было все милое и священное для его сердца. Онъ не хотлъ заводить связи ни съ однимъ изъ своихъ товарищей, которые, замтивъ его дикость, наконецъ прозвали его чудакомъ, и совершенно его оставили. Объ Эдуард вспоминали только тогда, когда надлежало для какого-нибудь важнаго дла употребить человка дятельнаго и врнаго. Щастливецъ не замчалъ сего пренебреженія :— имя въ объятіяхъ своихъ Милли, могъ ли онъ цнить и почести и богатства?
Извстно, что мужество, которымъ одарены бываютъ такъ называемые Герои, происходитъ не рдко отъ нкотораго жестокосердія, отъ нкоторой нечувствительности, которыя, поддерживаемы будучи страстію, скрываютъ отъ насъ и препятствія и опасности, когда мы стремимся къ своей цли. Извстно, что люди, рожденные покорствовать, боле другихъ ослпляются могуществомъ, и съ дикою необузданностію употребляютъ во зло ту силу которую пріобрли мечемъ и кровію. Наконецъ извстно, что Британскіе Генералъ-Губернаторы Остъ-Индіи превосходятъ своимъ самовластіемъ и деспотизмомъ всхъ тхъ Набобовъ, y которыхъ они отымаютъ престолы. Этого довольно, чтобы дать вамъ нкоторое понятіе о характер Лорда Кляйва, который изъ писаря сдлался Генераломъ и Перомъ, и наконецъ въ третій разъ посланъ былъ въ Калекутту съ полномочіемъ Генералъ-Губернаглора Ост-Индіи и съ правомъ употреблять строжайшія мры для приведенія въ порядокъ дла компаніи. Прибавимъ: этотъ человкъ, по многимъ отношеніямъ необыкновенный, не имлъ никакого понятія о той чести, которая пріобртается не оружіемъ, былъ необузданный сластолюбецъ, почиталъ добродтель женщины мечтою, и вообще презиралъ людей, сдлавшись мрачнымъ меланхоликомъ отъ чрезвычайнаго развращенія.
Въ одинъ день, выхавъ за городъ, Кляйвъ увидлъ Милли сидящую y дверей своей хижины: ея миловидность, ея прелестный и величественный станъ поразили сластолюбиваго деспота. Онъ остановился и долго ею любовался, подобно тигру, который смотря изъ-за куста на прыгающую лань, готовитъ уже свои убійственныя когти. Милли покраснла и ушла въ хижину. Кляйвъ, приказавъ камердинеру своему освдомиться о прелестной незнакомк, возвратился въ Калекутту, и въ тотъ же вечеръ сказали ему, что красавица была жена одного молодаго Европейца, который по бдности жилъ уединенно и занималъ низшее мсто въ военной контор.
Эдуардъ былъ въ городъ y своей должности. Милди сидла въ маленькомъ саду своемъ за работою. Въ эту минуту явился передъ нею камердинеръ Кляйва. Что онъ ей говорилъ, о томъ ни слова. На глазахъ Милли навернулись слезы, она поблднла, хотла обнаружить все презрніе, которое чувствовала къ обольстителю, однако опомнилась, подумавъ, что Кляйвъ всесиленъ, и отвчала съ такимъ взоромъ, въ которомъ замтны были и негодованіе и робость: ‘скажите Его Превосходительству, что я увдомлю о его предложеніяхъ своего мужа, который конечно будетъ стараться заслужить его милость.’ Присланный, улыбнувшись съ насмшливымъ видомъ, удалился.
Милли хотла его испугать — бдная голубка искала подъ крыломъ голубя спасенія отъ когтей ястреба, но она только открыла ему новую жертву. Камердинеръ не понялъ значенія словъ ея. Васъ просятъ, сказалъ онъ Лорду, чтобы вы сдлали вс нужныя условія съ мужемъ. ‘Эта женщина догадлива, подумалъ Кляйвъ, улыбнувшись злобно, согласенъ! Мы сдлаемъ условіе и съ мужемъ. И Эдуарду приказано явиться немедленно къ Губернатору. Онъ приходитъ, изумленный неожиданнымъ требованіемъ и полный веселой надежды. Его ввели въ кабинетъ. Кляйвъ принялъ его съ притворнымъ дружелюбіемъ, и сдлалъ ему нсколько вопросовъ о его произхожденіи, состояніи, служб. Узнавъ изъ отвтовъ Эдуарда, что онъ очень бденъ и живетъ однимъ только жалованьемъ, онъ сказалъ, не безпокойтесь! вы можете предвидть теперь, что состояніе ваше должно перемниться. Вы обладаете такимъ сокровищемъ, которымъ не можете и не должны пользоваться одни….‘
— Эдуардъ посмотрлъ на него съ удивленіемъ.
‘Вы имете жену — прелестную, восхитительную!’
— Милордъ! воскликнулъ Жаксонъ, поблднвъ съ досады. Я имю честное имя и хочу его сохранить!’
‘Успокойся, мои другъ. Жена твоя мн сказала, что я могу обо всемъ условиться съ тобою. Вс излишнія околичности для меня несносны. Словомъ сказать я приготовлю для тебя прекрасную горницу въ моемъ дом, ручаюсь смло, что и я и ты и жена твоя останемся другъ другомъ довольны.’ Онъ всталъ и началъ прохаживаться взадъ и впередъ по комнат.
Жаксонъ долго не могъ собраться съ духомъ, долго не могъ найти словъ, наконецъ сказалъ съ притворнымъ спокойствіемъ: Милордъ! вашъ орденъ и ваше званіе спасаютъ васъ отъ того отвта, котораго вы достойны. Знайте однако, что передъ вами стоитъ человкъ, который любитъ свою честь и уметъ отмстить за оскорбленіе жены своей.
Съ этими словами Жаксонъ хотлъ выдти изъ кабинета, Лордъ схватилъ его за руку, осмотрлъ съ головы до ногъ и, спросилъ: ты не шутишь?
— Прочь, безстыдный! воскликнулъ Жаксонъ оттолкнувъ его руку, оставь меня, или я все забуду!
Онъ выбжалъ изъ кабинета, удержите его! закричалъ Кляйвъ. Жаксона окружили и силою ввели опять въ кабинетъ. Камердинеръ остался при немъ, а другіе служители въ ближней комнат. Кляйвъ нсколько минутъ ходилъ взадъ и впередъ, Жаксонъ стоялъ y дверей и смотрлъ на него съ презрньемъ. Наконецъ Милордъ остановился, устремилъ на него зврскіе, грозно сверкающіе глаза, нсколько минутъ не говорилъ ни слова, потомъ сказалъ съ надмнностію неумолимаго деспота: безумецъ! разв ты забылъ, что я могу разполагать твоею жизнію, что я властенъ безъ всякихъ околичностей взять твою жену, a тебя бросить въ тюрьму и уморить въ ней съ голоду Выбирай! или завтра ты первый Секретарь Губернатора, или…
— Чудовище! воскликнулъ Жаксонъ, схвативши Кляйва за горло, жизнь моя въ твоей власти — но…
Его окружили и вытащили изъ кабинета.
‘Закуйте его въ цпи!’ кричалъ Кляйвъ: отъ убійца, онъ хотлъ умертвить Губернатора, бросьте его въ тюрьму, и ни одинъ человкъ не смй сказать ему ни слова!’
Между тмъ Милли сидла въ маленькомъ садикъ своемъ и ждала Эдуарда обдать, она еще не говорила ему о предложеніяхъ Губернатора, и сама не знала, говорить ли объ нихъ или нтъ. Опасаясь его вспыльчивость, и надясь, что сдланный ею отвтъ камердинеру Лорда все уже кончилъ, ршилась она молчать. Уже въ десятый разъ вышла она за ворота — но Эдуарда нтъ, выходитъ опять, и глазамъ ея представляется камердинеръ Кляйва. Она трепещетъ, посланный говоритъ: Его Превосходительство непремнно желаетъ васъ видть. Васъ поведутъ къ нему силою, естьли вы не согласитесь идти добровольно. — ‘Мой мужъ, восклицаетъ Милли…’ — Вашъ мужъ брошенъ въ тюрьму, онъ Государственный преступникъ. — Милли упала въ обморокъ, ее положили въ паланкинъ, и она еще не совсмъ пришла въ чувство, когда внесли ее въ кабинетъ Лорда Кляйва.
Опомнившись, увидла она себя на соф. Милордъ сидлъ передъ нею на креслахъ: — ‘Гдъ Эдуардъ? воскликнула Милли, бросясь къ дверямъ. Лордъ взялъ ее за руку, остановилъ и сказалъ: успокойся, моя милая’. Онъ хотлъ поцловать ее, но Милли, оттолкнувъ его съ ужаснымъ негодованіемъ, закричала: Эдуардъ! Эдуардъ! спаси меня отъ когтей этого чудовища! — Въ грубой душъ сластолюбіе неразлучно съ жестокостію и распаленная чувственность очень быстро превращается въ бшенство. Безумная! сказалъ Милордъ, сверкая злобно глазами, твой Эдуардъ въ цпяхъ! онъ осмлился наложить на меня руку! отъ тебя одной зависитъ теперь его спасеніе! скажу слово, и онъ будетъ разстрлянъ передъ глазами твоими. Ахъ, Эдуардъ! о правосудіе небесное! кричала Милли, усиливаясь отворить дверь, но она заперта была на замокъ. Милордъ съ жестокимъ хладнокровіемъ вынулъ изъ кармана часы, поднесъ ихъ къ глазамъ Милли, потомъ положилъ на столъ и сказалъ: я возвращусь къ теб черезъ четверть часа — подумай! слово твое ршитъ судьбу Эдуарда. Онъ пошелъ въ двери, Милли хотла выбжать въ слдъ за нимъ, но онъ втолкнулъ ее въ горницу сильною рукою, захлопнулъ за собою двери. Милли бросилась на колни и призывала Небо на помощь. Вдругъ мелькнула въ голов ея быстрая мысль. Она побжала къ окну… О ужасъ! какое зрлище! Эдуардъ, стоящій посреди двора въ цпяхъ и передъ нимъ четыре солдата съ заряженными, нацленными въ голову его, ружьями. Кляйвъ надялся побдить сердце ея ужасомъ. — ‘Эдуардъ! Эдуардъ!’ — воскликнула Милли и бросилась въ окно. Эдуардъ подымаетъ голову — y ногъ его лежитъ Милли въ крови, съ раздробленною головою, нсколько минутъ она трепетала — наконецъ сдлалась неподвижною — жизнь ея пресклась.
Руссо находился въ ***, онъ сидлъ за письменнымъ столикомъ, разсматривалъ свои травники, и радовался новымъ ботаническимъ пріобртеніемъ которое сдлалъ въ прошедшее утро. Онъ чувствовалъ себя истинно щастливымъ, занимаясь цвтами и травками: нкоторыя изъ нихъ возбуждали въ душ его воспоминаніе объ удовольствіяхъ молодости, оставивъ настоящее, онъ мысленно переносился къ прошедшимъ днямъ своего щастія, и сердце его трепетало при воспоминаніи о нкоторыхъ любезныхъ существахъ, которыхъ гробы давно уже покрыты были дерномъ. Въ эту минуту отворяется дверь, входитъ незнакомый человкъ съ шляпкою на голов, приближается къ философу? спрашиваетъ съ нкоторою дикостію: вы ли Жанъ-Жакъ Руссо?
Руссо испугался. Подозрительность, которая такъ часто его мучила, привела въ смятеніе сердце его, онъ устремилъ проницательные, острые взоры свои на незнакомца: одежда его была въ крайнемъ безпорядк, волосы, темно-каштановаго цвта, всклокочены, a глаза, полные глубокой задумчивости, впалы и мертвы, въ движеніяхъ его замтна была необыкновенна живость, словомъ, наружность его говорила всякому: вотъ существо уничтоженное судьбою!
‘Вы не ошиблись, государь мой, я Ж. Ж. Руссо! отвчалъ съ нкоторою робостію Женевскій Философъ.’
— Сочинитель Эмиля! Сочинитель Элоизы! воскликнулъ незнакомецъ, сверкая глазами!
‘Да, государь мой, отвчалъ Руссо, почти въ отчаяніи, приготовясь къ чему-то ужасному… ‘
— Ахъ! сжальтесь же надо мною — закричалъ неизвстный, бросясь на колна и сжавъ руки — напрасно искалъ я правосудія передъ судилищами и престоломъ, отъ тебя, служитель добродтели, требую того, въ чемъ отказали мн порочные люди! Правосудія, Жанъ-Жакъ Руссо! мщенія тому злодю, который умертвилъ мою жену и меня сдладъ жалкимъ безумцемъ!
Онъ обнялъ колна Жанъ-Жака. Философъ трепеталъ, и слезы стремились по лицу его ручьями.
‘Моя супруга, моя обожаемая Милли, окровавленная, трепещущая и наконецъ бездыханная y ногъ моихъ — продолжалъ Эдуардъ — была послднею моею мыслію. Что случилось со мною посл, не знаю — пришедши въ чувство, увидлъ себя лежащаго на рогож, въ бдной хижинъ, y ногъ моихъ сидли два добрые Индйца. Они изумились, когда я спросилъ: что со мною сдлалось и гд я? Хочу подняться — чувствую слабость, и вижу, что руки мои крпко связаны. Опять начинаю разспрашивать, мн отвчаютъ, не могу ничего понять и снова впадаю въ безчувствіе. Черезъ нсколько минутъ чувствую, что кто-то беретъ меня за руку, отворяю глаза: Лкарь, человкъ благороднйшій и бывшій въ Англіи моимъ истиннымъ другомъ, стоитъ передо мною и щупаетъ мой пульсъ. Я не узналъ его. Скажите, спрашиваю, за что связаны y меня руки? Онъ просилъ меня остаться въ поко и веллъ мн дать свободу. Мало по малу началъ я входить въ память, другъ мой не покидалъ меня ни на минуту. Онъ разсудилъ, что, будучи слабымъ, я лучше могу снести воспоминаніе о страшномъ конц моей Милли, нежели посл, когда возвратятся нсколько мои силы, и я узналъ, что боле полугода прошло съ того ужаснаго дня, въ который погибло все мое щастіе, что я во все это время ни на минуту не былъ въ чувств, или лежалъ безъ памяти, или приходилъ въ бшенство, что сердце Лорда возмущено было смертію Милли, что онъ и меня и ее веллъ отнести въ загородный домъ нашъ, что ее похоронили на другой же день, что въ городъ нсколько дней носилась молва о страшной опасности, которой подвергался Лордъ Кляйвъ, о убійц, который пришелъ къ нему въ домъ, чтобы его застрлить, и котораго жена бросилась изъ окна отъ отчаянія, что не могла выпросить ему прощенія, что все это очень скоро было забыто, что мсто мое отдано другому, и что наконецъ ни одинъ человкъ не заботился обо мн, кром человколюбиваго Медика, который, узнавши отъ Лордова человка всю истину, поспшилъ ко мн на помощь, и, къ величайшему своему удивленію, нашелъ во мн стариннаго Лондонскаго знакомца.
‘Все это слушалъ я съ мертвымъ равнодушіемъ — чувствительность казалась угасшею въ моемъ сердц, a собственныя мои несчастія представлялись мн баснею, занимательною для одного только любопытства. Образъ погибшей Милли носился передъ воображеніемъ моимъ какъ будто въ туманъ, я жилъ посреди моихъ бдныхъ Индйцевъ, и былъ спокоенъ, и даже не могъ вообразить, чтобы мои обстоятельства когда нибудь были лучше. Изрдка, въ минуты возраждающейся душевной силы, представлялась мн какая-нибудь минувшая радость, или образъ моей умерщвленной Милли возобновлялся во мн живе, или воспоминанія о какой-нибудь ея ласк, о какомъ-нибудь милость ея качеств неожиданно меня поражали — тогда сердце мое обливалось кровію, содрогался, кричалъ, плакалъ, но все это было одн минуты, одно быстротечное сіяніе молніи, пролетающей въ полночь надъ пропастію: благодтельная нечувствительность моя возвращалась ко мн снова.
‘Но мало по маду померкшая душа моя озарилась ужаснымъ свшомъ, утшительный сонъ мой началъ изчезать, молнія за молніей свтила надъ моею пропастію, я начиналъ видть судьбу свою безъ покрова. Въ одно утро встаю съ постели, выхожу изъ хижины, иду въ поле безъ всякой цли, вдругъ останавливаюсь передъ домомъ, который показался мн знакомымъ, смотрю, стараюсь вспомнить, наконецъ узнаю, это былъ прежній мой загородный домъ, все бремя потери моей обрушилось въ эту минуту на мое сердце: я закричалъ дикимъ голосомъ, бросился на землю, началъ рыть дернъ, увы! я хотлъ дорыться до гроба моей Милли. Въ этомъ положеніи нашли меня мой благодтельный лкарь и мои приставники, они отнесли меня въ хижину, я опять пришелъ въ бшенство, но этотъ припадокъ продолжался не боле одного дня, я погрузился въ отчаянную задумчивость, былъ тихъ, молчалъ, но думалъ объ одномъ убійств.
,,Въ одно утро, мой благодтельный другъ навстилъ меня по обыкновенному, просидвъ со мною нсколько часовъ, онъ всталъ, чтобъ выдти изъ хижины, я бросился передъ нимъ на колни и воскликнулъ: послдней милости отъ тебя требую! дай мн кинжалъ, чтобы я могъ заколоть убійцу моей Милли!’ — Боле двухъ мсяцевъ какъ онъ возвратился въ Англію. — Это извстіе вдругъ успокоило мою душу. Мысль, что я могу преслдовать, что я могу возвести на эшафотъ этого злодя, была для меня цлительною отрадою. Я началъ думать о томъ, какъ бы привести въ порядокъ мои разстроенныя дла, съ помощію благодтельнаго Медика собралъ нсколько денегъ и слъ на первый корабль, который отправлялся въ мое отечество.
Кончимъ въ нсколькихъ словахъ повствованіе Жаксона: по прізд своемъ въ Лондонъ, началъ онъ совтоваться съ знающими Юристами, но вс говорили ему, что его обвиненіе не могло быть принято, ибо онъ не имлъ ни доказательствъ, ни свидтелей. Въ чемъ состояло преступленіе Лорда Кляйва? Какимъ закономъ запрещалось предлагать мужу условія? Жаксонъ приговоренъ былъ къ смерти за то, что осмлился наложить руки на Губернатора, a Милли сама себя умертвила. — Жаксонъ бросился къ ногамъ Короля… но Король и Министры не имли власти наказывать безъ приговора законовъ, a естьли бы и могли, то какое наказаніе опредлить завоевателю трехъ областей, который за нсколько времени возвратился изъ Азіи съ побдою и имлъ право на самыя блестящія награды? Чемъ наказать человка, котораго самъ Парламентъ недавно избавилъ отъ наказанія за многія притсненія въ Индіи, объявивъ передъ цлымъ народомъ, что онъ оказалъ великія услуги отечеству? И Жаксонъ везд принимаемъ былъ какъ сумасшедшій, ни одинъ человкъ не слушалъ съ участіемъ его жалобъ. — Онъ могъ бы опять потерять разсудокъ, когда бы дядя не тронулся его жребіемъ и не послалъ его для разсянія во Францію. Случай привелъ его въ то мсто, гд находился Руссо: имя Философа пробудило надежду отмщенія въ его сердц. Кончивъ свою горестную повсть, онъ бросился на колна, и сжавши руки воскликнулъ: правосудія! мщенія!
Руссо, разтроганный до глубины сердца, долго смотрлъ въ глаза нещастному Эдуарду. Наконецъ онъ отвчалъ тихимъ и трепещущимъ голосомъ: я бдной, больной, нещастливый человкъ! не имю ни связей, ни знакомства. Мои современники ненавидятъ меня и преслдуютъ. Могули что нибудь я для тебя сдлать? — Въ эту минуту глаза его запылали. — Я могу, сказалъ онъ грознымъ голосомъ, напечатлть знаки отверженія на челъ твоего убійцы! могу предать его проклятію современниковъ и потомства! — Эдуардъ удалился, оставивъ Жанъ-Жаку свой адресъ. Черезъ дв недли Руссо послалъ къ нему письмо, въ которомъ требовалъ объясненія на нкоторыя обстоятельства его повсти, но онъ получилъ отъ своего корреспондента слдующій отвтъ: мы ничего не знаемъ объ Эдуардъ Жаксон. Очень недавно нашли въ рк Ааръ трупъ молодаго человка, y котораго на ше вислъ женскій портретъ, почти смытый водою, могли разобрать одну только надпись: Эмилли Жаксонъ. — страданія нещастнаго прекратились.
Руссо написалъ Эдуардову исторію съ тмъ краснорчіемъ, которое одному ему свойственно, и онъ хотлъ уже выдать ее въ свтъ, какъ вдругъ остановила его одна мысль. Въ истинн произшествія онъ не сомнвался, ужаснымъ и неотвергаемымъ доказательствомъ ея было сумасшествіе Эдуарда, это для того чтобы Героя, всми прославляемаго, представить передъ глазами свта въ вид убійцы и злодя, требовались доказательства неотвергаемыя, a свидтельство сумасшедшаго самоубійцы не могло быть въ такомъ случа принято за доказательство неотвергаемое, И Руссо отложилъ повсть свою къ тмъ бумагамъ, которымъ надлежало выдти въ свтъ не прежде, какъ по его смерти.
Черезъ два или три года Лордъ Кляйвъ пріхалъ въ Монпелье. Лади Говардъ, другъ Жанъ-Жака, находилась въ этомъ же городъ. Руссо, узнавши о прибытіи Кляйва, посылаетъ къ своей пріятельниц экземпляръ исторіи Жаксона. Чудовище, унижающее имя человка, пишетъ онъ къ ней, заражаетъ дыханіемъ своимъ тотъ воздухъ, которымъ дышетъ Милади Говардъ! доставьте Лорду Кдяйву приложенную при этомъ письм рукопись, скажите ему, что я немедленно предамъ его посрамленію цлаго свта, естьли онъ безъ всякаго отлагательства не оставитъ Монпелье и не выдетъ изъ Франціи.
Это письмо произвело свое дйствіе, и свидтельство Эдуарда Жаксона было оправдано, ибо Кляйвъ немедленно возвратился въ Англію. Нсколько времени продолжалъ онъ заглушать фурію совсти необузданнйшимъ развратомъ, наконецъ онъ самъ исполнилъ то, что надлежало бы сдлать одному палачу: безъ сомннія тни Милли и Жаксона представились глазамъ его въ ту минуту, когда онъ наводилъ на себя пистолетъ, раздробившій ему черепъ {Извстно, что Кляйвъ застрлился.}.