Эдмонд Шекспир, Дорошевич Влас Михайлович, Год: 1903 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 10 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

В. Дорошевич

Эдмонд Шекспир

Театральная критика Власа Дорошевича / Сост., вступ. статья и коммент. С. В. Букчина.

Мн.: Харвест, 2004. (Воспоминания. Мемуары).

‘Шекспир и Ростан! После Шекспира нет писателя, кроме Ростана, который так соединял бы в себе поэта и драматурга’.

Коклэн

‘Счастливый девятнадцатый век, — он начался Виктором Гюго и кончился Эдмондом Ростаном!’

Катюль Мендес

‘Сцена на Ваграмском поле полна такой силы, какой редко удавалось достигать даже Шекспиру’.

Эмиль Вогюэ

— В 35 лет — бессмертный! Что же еще остается человеку?!

— Только умереть.

Из разговора

Я хотел бы быть страшно богатым человеком, чтоб пригласить к себе обедать г. Ростана.

Я не пожалел бы никаких денег, — и пригласил бы петь нам Мазини, Таманьо, Патти, Зембрих, Баттистини.

Тарелки стояли бы пустые, но…

Вместо супа, — пел бы Таманьо.

Вместо рыбы, — были бы трели Аделины Патти.

А когда настало бы время для мяса, — Таманьо грянул бы арию из ‘Отелло’.

Г-н Ростан пришел бы в отчаянье:

— Хоть хлебца кусочек! Я умираю от голода!

— Вы хотите есть?! Господин Мазини, спойте ему серенаду из ‘Искателей жемчуга’. Может быть, вы хотите пить, господин Ростан?

— Да. И пить бы…

— Господин Ростан хочет пить! Госпожа Зембрих, спойте ему что-нибудь из ‘Травиаты’.

Г-н Ростан был бы очень польщен, потому что это точное воспроизведение сцен из ‘Принцессы Грезы’ и ‘Сирано де Бержерака’.

А я, продержав его не евши до тех пор, пока все рестораны были бы заперты, — отпустил бы г. Ростана совершенно отомщенный.

Можно писать прозой и быть поэтом. Можно писать великолепнейшими стихами и не быть поэтом ни на йоту.

Я позволяю себе думать, что в этом великолепном стихотворце вовсе нет поэта.

Он — Рухомовский в области поэзии.

В ремесле он доходит до искусства. Он изумительно чеканит стихи. Но его тиары не настоящие.

И г. Ростан такой же поэт, как г. Рухомовский — Сантаферн.

Этому превосходному стихослагателю не хватает одного, — но именно того, что нужно, чтобы быть поэтом.

В жизни, настоящей жизни, он не чувствует никакой поэзии.

Ему нужно выдумывать какую-то необыкновенную, уродливую, кисло-сладкую жизнь, чтоб возбудить себя на стихи.

Он не может себе представить, чтоб люди ели.

— Ах, как это непоэтично! — восклицает он с жеманствомлавочницы.

И он создает людей, которые едят… песни.

— Мы умираем от голода! — восклицают гребцы в ‘Принцессе Грезе’. — Бертран, спой нам песнь о прекрасной принцессе!

Это любимый прием г. Ростана. Морить людей голодом.

— Мы умираем от голода! — восклицают гасконцы в ‘Сирано де Бержераке’. — Сирано, скажи нам стихи о прекрасной даме!

Таково однообразие ‘поэтических приемов’ г. Ростана. И если вы ничего не чувствуете, читая эти кисло-сладкие сцены, — из вас вышел бы хороший моряк. Вы не подвержены морской болезни.

— Но поэт воспевает не жизнь, а идеал!

Но какой же это идеал, — люди без желудка?

Человек с одними ушами и без желудка, — что-то вроде горбуновской анафемы, ‘у которой одна ноздря и спины нет’.

Ростан, — после прошедшего незамеченным сборника стихов, — дебютировал ‘Романтиками’.

Это останется лучшим произведением Ростана. Единственным произведением Ростана. Это было хорошо.

Влюбленная детская парочка, старая стена, старички-соседи, — во всем этом было много сентиментального.

Но автор рассказывал сентиментальные вещи так, как только и позволительно рассказывать их взрослому человеку, — с улыбкой.

С добродушной шуткой.

Он шутливо относился к сентиментальностям.

Но затем г. Ростан начал сентиментальничать всерьез.

От ‘Романтиков’ веяло весной.

От следующих произведений Ростана потянуло удушливым, тяжелым воздухом оранжереи, в которой растут цветы, в сущности противные, уродливые, — но которые считают красивыми, потому что они в моде.

Гипноз французского писателя так же силен, как гипноз француза-парикмахера.

Пусть парикмахер-француз во время бритья берет вас за нос и стрижет как пуделя, — вы все-таки останетесь довольны.

Как же французом остаться недовольным?

— Они урожденные парикмахеры!

Но как ни силен гипноз писателя-француза, я никогда еще не видал, — даже при самом лучшем исполнении, — чтоб публика не разражалась гомерическим хохотом при этой сцене.

Принцесса Греза:

Что сюда вас привело, мессир?

Что вы хотите мне сказать?

Бертран:

Стихи.

И чем лучше исполнение, — тем хохот сильнее. Потому что чем это выходит искреннее, — тем глупее. Да и как человеку с здравым смыслом не хохотать? За такими пустяками человек за тридевять земель ехал! Муза г. Ростана — маленькая лавочница, которая любит: — Чтоб в сочинении благородные господа беспременно из-за всякого пустяка жисти готовы были лишиться! Она находит это ‘очень даже трогательным’. Люди едут, терпят ураганы, бури, умирают с голоду для того, чтобы прочитать наизусть стихотворение.

— Ах, как чувствительно!

Можно даже воскликнуть:

— Тьфу! До чего деликатности чувств перепущено!

Но кисло-сладкости, приторности и нелепости с этой сценой ‘Грезы’ может сравниться только та сцена в ‘Сирано’, где гасконцы собираются умирать, взяв, вместо знамени, батистовый с кружевами платочек Роксаны.

Умереть вокруг платочка!

Если это поэзия, — то величайший поэт нашего времени — балетмейстер Мариус Петипа.

У него всегда какой-нибудь принц Опал похищает у феи Бомбошки кусочек кружева, — и из-за этого потом происходит целый балет в четырех действиях.

Балет, где prima ballerina трогает ножкой балетоманов до слез, изображая страдание ‘от того Бомбошки’, — и где все кончается свадьбой принца Опала с принцессой Бомбошкой в раковине в присутствии омара.

Если Ростан — Шекспир, — г. Мариус Петипа не кто иной, как Данте.

Мы оставим без рассмотрения в Эйдкунене ‘Самаритянку’, — потому что эта пьеса г. Ростана никогда не переезжала в Вержболово.

Перейдем к ‘Орленку’.

Говоря по правде, это был один из самых тяжелых вечеров, какие я только проводил в театре.

В Париже, в театре ‘великой Сарры’.

Очень старая женщина, с обвислыми щеками, с погасшими глазами, целый вечер махала руками и хриплым, дребезжащим, надтреснутым голосом даже не кричала, а ‘вопила благим матом’ три слова:

— L’empereurrrrrr… la gloirre, l… le drrrapeau… {Император… слава… знамя… (фр.).}

С бесчисленным количеством ‘r’.

В сущности, вся пьеса в 5 действиях и чуть ли не в 10 картинах состоит только из трех слов:

— L’empereur… la gloire… le drapeau…

С бесчисленным количеством ‘r’. Это очень громко.

И производит впечатление, как будто вам целый вечер без перерыва играли на барабане.

И это такая же литература, как барабанный бой — музыка.

Читатель, даже наиболее непроницательный, надеемся, успел заметить, что мы не совсем разделяем мнение, будто г. Ростан уже точка в точку Шекспир.

Справедливость, однако, требует сказать, что г. Ростан в наше время имеет в тысячу раз больше успеха, чем Шекспир имел в свое.

Причина, быть может, заключается в том, что Шекспир на несколько столетий обогнал свое время, тогда как г. Ростан — истинный поэт нашего времени.

Нашего буржуазного времени, с его лавочническим вкусом.

Лавочники и лавочницы, составляющие теперь публику, — лавочники и лавочницы не только по профессии, лавочники и лавочницы по идеалам, по вкусам, по понятиям, — очень любят, чтоб у них исторгали слезу чем-нибудь сентиментальным.

Истинное, сильное, глубокое чувство — удел не лавочников.

За неимением в душе настоящего, они довольствуются ‘маргарином чувства’ — сентиментальностью.

Чем более кисло-сладко, тем, на взгляд лавочника, более хорошо.

Когда от ростановских сентиментальных стихов у него начинает щекотать в носу, он думает:

— Какая буря происходит у меня в душе!

Для публики-лавочницы Ростан — величайший поэт, потому что никто не умеет писать ‘так чувствительно’.

Успех г. Ростана объясняется тем, что он имеет редкое, — редкое, впрочем, только для истинных поэтов, — счастье: быть поэтом своего времени.

Г-н Ростан до того поэт своего времени, что именно на его долю выпала честь олицетворять собою европейскую публику, когда история поставила перед ней испытание в благородстве.

Это было тогда, когда Крюгер высадился в Марселе.

Он оставил две республики истекающими кровью и явился в Европу умолять спасти.

Европа ответила этому старику, несчастному, у которого перерезали детей… стихами.

Стихи г. Ростана — это был единственный результат поездки Крюгера в Европу.

У всех еще в памяти эти кисло-сладкие стихи, в которых г. Ростан рекомендовал ‘дяде Полю’ опереться на плечо королевы Вильгельмины и так идти по Европе:

— Ты будешь Эдипом, а она Антигоной!

Вся европейская публика отирала слезы и говорила:

— Ах, как это красиво!

Человек оставил умирающею родную страну и приехал с юга Африки:

— Что ж вы скажете мне?

— Стихи!

Это глупо, как сцена из ‘Принцессы Грезы’.

Но это была не сцена, а жизнь. Вернее, — смерть.

И потому ответить на мольбу о спасении стихами, — было не только сентиментально-глупо, но и сентиментально-пошло, и сентиментально-гнусно.

И честь выразить истинные чувства европейской публики, в такую неподходящую минуту сочинить сентиментальные стишки, — могла принадлежать только ‘истинному поэту своего времени’.

Но только ‘своего времени’.

Мы оставим в стороне мнение г. Коклэна:

— Шекспир и Ростан!

Можно быть отличным исполнителем пьесы, которая в русском переводе называется ‘Тетеревам не летать по деревам’, — и быть очень странного мнения о Шекспире.

Что г. Коклэн и доказал своим исполнением ‘Укрощения строптивой’.

Кто видел г. Коклэна в роли Петруччио, тот знает, как невысоко ставит Шекспира французский комик.

Мы остановимся на мнении такого авторитетного критика, как Эмиль Вогюэ.

Среди восторженных отзывов, которыми теперь окружен триумфатор г. Ростан, отзыв г. Вогюэ самый восторженный.

И мы должны добавить — самый правдивый.

Г-н Вопоэ тоже сравнивает ‘гордость и красу французской литературы’ с Шекспиром.

Ростан даже выше Шекспира.

— Сцена на Ваграмском поле полна такой силы, какой редко удавалось достигать даже Шекспиру!

Но через три строчки с восторженным критиком случается курьез.

Он пророчествует:

— И когда лет через двадцать пьесы Ростана сойдут с репертуара, — эту сцену станут давать отдельно, как chef-d’oeuvre.

Позвольте, как же так?

Шекспир, — и через 20 лет перестанут играть?!

Шекспир, написавший ‘Гамлета’, пережил 300 лет. А Шекспир, написавший ‘Орленка’, не доживет даже до совершеннолетия?!

Какой странный Шекспир.

Шекспир на короткую дистанцию. 20 лет! Какое куцое ‘бессмертие’!

КОММЕНТАРИИ

Театральные очерки В.М. Дорошевича отдельными изданиями выходили всего дважды. Они составили восьмой том ‘Сцена’ девятитомного собрания сочинений писателя, выпущенного издательством И.Д. Сытина в 1905—1907 гг. Как и другими своими книгами, Дорошевич не занимался собранием сочинений, его тома составляли сотрудники сытинского издательства, и с этим обстоятельством связан достаточно случайный подбор произведений. Во всяком случае, за пределами театрального тома остались вещи более яркие по сравнению с большинством включенных в него. Поражает и малый объем книги, если иметь в виду написанное к тому времени автором на театральные темы.

Спустя год после смерти Дорошевича известный театральный критик А.Р. Кугель составил и выпустил со своим предисловием в издательстве ‘Петроград’ небольшую книжечку ‘Старая театральная Москва’ (Пг.—М., 1923), в которую вошли очерки и фельетоны, написанные с 1903 по 1916 год. Это был прекрасный выбор: основу книги составили настоящие перлы — очерки о Ермоловой, Ленском, Савиной, Рощине-Инсарове и других корифеях русской сцены. Недаром восемнадцать портретов, составляющих ее, как правило, входят в однотомники Дорошевича, начавшие появляться после долгого перерыва в 60-е годы, и в последующие издания (‘Рассказы и очерки’, М., ‘Московский рабочий’, 1962, 2-е изд., М., 1966, Избранные страницы. М., ‘Московский рабочий’, 1986, Рассказы и очерки. М., ‘Современник’, 1987). Дорошевич не раз возвращался к личностям и творчеству любимых актеров. Естественно, что эти ‘возвраты’ вели к повторам каких-то связанных с ними сюжетов. К примеру, в публиковавшихся в разное время, иногда с весьма значительным промежутком, очерках о М.Г. Савиной повторяется ‘история с полтавским помещиком’. Стремясь избежать этих повторов, Кугель применил метод монтажа: он составил очерк о Савиной из трех посвященных ей публикаций. Сделано это было чрезвычайно умело, ‘швов’ не только не видно, — впечатление таково, что именно так и было написано изначально. Были и другого рода сокращения. Сам Кугель во вступительной статье следующим образом объяснил свой редакторский подход: ‘Художественные элементы очерков Дорошевича, разумеется, остались нетронутыми, все остальное имело мало значения для него и, следовательно, к этому и не должно предъявлять особенно строгих требований… Местами сделаны небольшие, сравнительно, сокращения, касавшиеся, главным образом, газетной злободневности, ныне утратившей всякое значение. В общем, я старался сохранить для читателей не только то, что писал Дорошевич о театральной Москве, но и его самого, потому что наиболее интересное в этой книге — сам Дорошевич, как журналист и литератор’.

В связи с этим перед составителем при включении в настоящий том некоторых очерков встала проблема: правила научной подготовки текста требуют давать авторскую публикацию, но и сделанное Кугелем так хорошо, что грех от него отказываться. Поэтому был выбран ‘средний вариант’ — сохранен и кугелевский ‘монтаж’, и рядом даны те тексты Дорошевича, в которых большую часть составляет неиспользованное Кугелем. В каждом случае все эти обстоятельства разъяснены в комментариях.

Тем не менее за пределами и ‘кугелевского’ издания осталось множество театральных очерков, фельетонов, рецензий, пародий Дорошевича, вполне заслуживающих внимания современного читателя.

В настоящее издание, наиболее полно представляющее театральную часть литературного наследия Дорошевича, помимо очерков, составивших сборник ‘Старая театральная Москва’, целиком включен восьмой том собрания сочинений ‘Сцена’. Несколько вещей взято из четвертого и пятого томов собрания сочинений. Остальные произведения, составляющие большую часть настоящего однотомника, впервые перешли в книжное издание со страниц периодики — ‘Одесского листка’, ‘Петербургской газеты’, ‘России’, ‘Русского слова’.

Примечания А.Р. Кугеля, которыми он снабдил отдельные очерки, даны в тексте комментариев.

Тексты сверены с газетными публикациями. Следует отметить, что в последних нередко встречаются явные ошибки набора, которые, разумеется, учтены. Вместе с тем сохранены особенности оригинального, ‘неправильного’ синтаксиса Дорошевича, его знаменитой ‘короткой строки’, разбивающей фразу на ударные смысловые и эмоциональные части. Иностранные имена собственные в тексте вступительной статьи и комментариев даются в современном написании.

СПИСОК УСЛОВНЫХ СОКРАЩЕНИЙ

Старая театральная Москва. — В.М. Дорошевич. Старая театральная Москва. С предисловием А.Р. Кугеля. Пг.—М., ‘Петроград’, 1923.

Литераторы и общественные деятели. — В.М. Дорошевич. Собрание сочинений в девяти томах, т. IV. Литераторы и общественные деятели. М., издание Т-ва И.Д. Сытина, 1905.

Сцена. — В.М. Дорошевич. Собрание сочинений в девяти томах, т. VIII. Сцена. М., издание Т-ва И.Д. Сытина, 1907.

ГА РФ — Государственный архив Российской Федерации (Москва).

ГЦТМ — Государственный Центральный Театральный музей имени A.A. Бахрушина (Москва).

РГАЛИ — Российский государственный архив литературы и искусства (Москва).

ОРГБРФ — Отдел рукописей Государственной Библиотеки Российской Федерации (Москва).

ЦГИА РФ — Центральный Государственный Исторический архив Российской Федерации (Петербург).

ЭДМОНД ШЕКСПИР

Впервые — ‘Русское слово’, 1903, 29 мая, No 146.

Ростам Эдмон (1868—1918) — французский поэт, драматург

Коклэн — см. ‘Семья Коклэнов’.

Сцена на Ваграмском поле… — Ваграм, Дейч-Ваграм — селение неподалеку от Вены, у которого 5—6 июля 1809 г. произошло сражение австрийских войск с французской армией под командованием Наполеона I, применившего впервые в истории тактику ‘тарана’. Австрийцы вынуждены были отступить и спустя два месяца признали войну проигранной, после чего был подписан Шенбруннский мир. Сцена на Ваграмском поле изображена в пьесе Э. Ростана ‘Орленок’.

Вогюэ Эмиль Мелькиор де (1848—1910) — французский писатель, историк литературы.

В 35 лет — бессмертный! — Э. Ростан был избран в члены Французской Академии в 1903 г.

‘Принцесса Грёза’ (1895), ‘Сирано де Бержерак’ (1897) — пьесы Э. Ростана.

Он — Рухомовский в области поэзии… Но его тиары — не настоящие. …как г. Рухомовский — Сантаферн. — Рухомовский Израиль — одесский ювелир. В 90-е годы XIX в. по заказу антиквара Гохмана изготовил золотую тиару с рельефными изображениями мифологических сцен, которую тот продал Луврскому музею в Париже как шлем скифского царя Сайтафарна, найденный при раскопках античного города Ольвии на берегу Бугского лимана. Спустя некоторое время специалисты заявили, что приобретение Лувра — подделка. Однако французские знатоки античности с этим не согласились. В 1903 г. сам Рухомовский объявил, что тиара — дело его рук. Когда ему не поверили, он приехал в Париж и в присутствии специалистов отчеканил часть центрального фриза, которая до мелочей совпала с изображением на тиаре. Разразился гигантский скандал, информация о котором обошла мировую прессу.

…что-то вроде горбуновской анафемы… — Одно из крылатых выражений писателя, рассказчика, знатока народного быта И.Ф. Горбунова.

Ростан, — после прошедшего незамеченным сборника стихов, — дебютировал ‘Романтиками’. — Сборник лирических стихов ‘Шалости музы’ вышел в 1890 г., пьеса ‘Романтики’ была поставлена в театре ‘Комеди Франсез’ в 1894 г.

…какой-нибудь принц Опал похищает у феи Бомбошки… — Речь идет о героях неустановленного балета.

…оставим без рассмотрения в Эйдкунене ‘Самаритянку’… никогда не переезжала Вержболова. — ‘Самаритянка’ была поставлена во Франции в 1897 г. Эйдкунен — немецкая железнодорожная станция на границе с Россией, ныне город Кибартай в Литве. Вержболово — российская железнодорожная пограничная станция, ныне город Вирбалис в Литве.

Перейдем к ‘Орленку’. …в театре ‘великой Сарры’. Очень старая женщина… — Пьеса ‘Орленок’ была поставлена в Театре Сары Бернар в 1900 г. 66-летняя С. Бернар играла роль юного герцога Рейхштадтского.

…Крюгер … оставил две республики истекающими кровью… — Крюгер Стефанус Йоханнес Паулус (1825—1904) — государственной деятель бурской республики Трансвааль, в 1883—1902 гг. президент Трансвааля. Во время англо-бурской войны (1899—1902) после падения в июне 1900 г. столицы Трансвааля Претории и аннексии англичанами Оранжевого Свободного Государства (Оранжевой Республики), происшедшей в мае 1900 г., он отправился в Европу, где безуспешно пытался добиться вмешательства европейских государств в защиту буров. В связи с его кончиной Дорошевич написал очерк ‘Крюгер’ (‘Русское слово’, 1904, 2 июля, No 182).

Стихи г. Ростана — это был единственный результат поездки Крюгера в Европу. … опереться на плечо королевы Вильгельмины… — В 1901 г. Ростан написал стихотворение ‘Крюгеру’, в котором приветствовал борьбу буров за свою независимость. Вильгельмина Хелена Паулина (1880—1962) — королева Нидерландов в 1890—1948 гг. Рекомендуя Крюгеру опереться на ее плечо, Ростан имел в виду соперничество колониальных интересов Англии и Голландии на юге Африки в конце XVIII—начале XIX вв.

Ты будешь Эдипом, а она Антигоной! — Имеются в виду герои трагедий Софокла ‘Царь Эдип’ и ‘Антигона’.

…пьесы, которая в русском переводе называется ‘Тетеревам не летать по деревьям’… — См. комм. к очерку ‘Семья Коклэнов’.

Читайте также: