Э. Бабаев. ‘Кто виноват?’ и другие повести и рассказы Герцена, Герцен Александр Иванович, Год: 1979
Время на прочтение: 15 минут(ы)
Э.Бабаев
‘КТО ВИНОВАТ?’ И ДРУГИЕ ПОВЕСТИ И РАССКАЗЫ ГЕРЦЕНА
Герцен прожил удивительную жизнь, которая складывалась но законам
истории. Важнейшие даты его биографии была вместе с тем хронологией великих
событий целого столетия. Он родился в 1812 году в Москве, и его ‘колыбель
освещало пламя Отечественной войны’. Восстание декабристов в 1825 году в
Петербурге ‘разбудило ребяческий сон’ его души. Герцеа участвовал в
революции 1848 года в Европе, содействовал отмене крепостного права в 1861
году в России и умер в 1870 году, накануне провозглашения Парижской
коммупы.
В 1912 году, к столетию со дня рождения Искандера, за пять лет до
победы социалистической революции в Россия, В. И. Ленин напечатал статью
‘Памяти Герцена’, в которой сказал о том, что имя Герцена неотделимо от
русской история. ‘В крепостной Россия 40-х годов XIX пека он сумел
подняться на такую высоту, что встал в уровень с величайшими мыслителями
своего времени’ [В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 21, с. 273].
Герцеа дебютировал в начале 40-х годов как философ я публицист.
Известность ему принесли такие теоретические работы, как ‘Дилетантизм в
науке’ (1842 — I8i3) и ‘Письма об изучении природы’ (1844 — 1846),
блестящий очерк история европейской философия.
Тогда же, в 40-е годы, Герцен начал писать повести и рассказы: ‘Кто
виноват?’ (184I — 1846), ‘Сорока-воровка’ (1846), ‘Доктор Крупов’ (1846),
‘Мимоездом’ (1846). Он создал новый вканр идеологической, философской
повести, представляющей кроме художественного еще и теоретический интерес.
Дебют Герцена в качестве художника был блестящим. Некрасов был
восхищен мастерством и свободой его повестей!
‘Так и кажется, что он только и делал весь свой век, что писал
повести: такая ровность и ни одной фальшивой ноты’ [Н. А. Некрасов. Полн.
собр. соч. в писем, т. X. М., Гос-литиздат, 1953, с. 49].
В 50 — 60-е годы Герцен написал серию публицистических и исторических
работ, в которых он разбирает причины неудачи и уроки европейской революции
1848 года: ‘Письма из Франции и Италии’ (1850), ‘С того берега’ (1850), — и
вновь принимается за повести, которые он наавал ‘Прерванными рассказами’:
‘Долг прежде всего’ (1847 — 5851), ‘По-врожденный’ (1851), ‘Трагедия за
стаканом грога’ (1863), ‘Aphorismata’ (1863), ‘Доктор, умирающие и мертвые’
(1869). Написанные в годы эмиграции, они по своему внутреннему содержанию
тесно связаны с художественными произведениями начального ‘блестящего
периода’ его жизни.
Повести и рассказы Герцена были своеобразным ‘введением’ к его книге
‘Былое и думы’, самому зрелому и законченному произведению русской
исторической и философской мысли второй половины XIX века.
Достоинство Герцена состоит в том, что ов был не только великим
мыслителем, но и великим художником. ‘Это писатель, как писатель
художественный, — говорил Лев Толстой, — если не выше, то уж наверное
равный вашим первым писателям’ [‘Л. Н. Толстой о литературе’. Л.,
Гослитиздат, 1955, с. 228-229].
* * *
Свою книгу ‘Кто виноват?’ Герцен назвал ‘романом в двух частях’. Но он
называл эту книгу и повестью: ‘Кто виноват?’ была первая повесть, которую я
написал’. Это и был роман в нескольких повестях, имеющих внутреннюю связь,
последовательность и единство. ‘У Искандера, — отмечал Белинский, — мысль
всегда впереди’ [В. Г. Белинский. Собр. соч., т. III. M, Изд-во АН СССР,
1948, с. 830]. Герцен ‘чувствовал необходимость перевода, — нет, развития в
жизнь философии’. И’ этой ‘необходимости’ я возник замысел злободневного
романа с необычайно острым и полемическим названием: ‘Кто виноват?’.
Однако Герцен не был сухим рационалистом. В его повестях есть глубокая
лирическая основа. И своим успехом он о6язан лиризму повествования не в
меньшей степени, чем самобытной мысли, положенной в основу повествования.
Композиция романа ‘Кто виноват?’ в высшей степени оригинальна. Только
первая глава первой части имеет собственно романическую форму экспозиции и
завязки действия — ‘Отставной генерал и учитель, определяющийся к месту’.
Далее следуют: ‘Биография их превосходительств’ и ‘Биография Дмитрия
Яковлевича Круциферскаго’. Глава ‘Житье-бытье’ являет я главой из
правильной формы повествования, ио за ней следует ‘Биография Владимира
Вельтова’.
Герцен хотел составить роман из такого рода отдельных жизнеописаний,
где ‘в подстрочных примечаниях можно сказать, что такой-то женился на
такой-то’. ‘Дли меня повесть — рама’, — говорил Герцен. Ов рисовал по
преимуществу портреты, его интересовали больше всего ‘лица’ и биографии.
‘Лицо — послужной список, в котором все отмечено, — пишет Герцен, —
паспорт, аа котором визы остаются’.
При видимой отрывочности повествования, когда рассказ от автора
сменяется письмами героев, выдержками из дневника, биографическими
отступлениями, роман Герцена был строго последователен. ‘Повесть эта,
несмотря на то, что она будет состоять из отдельных глав и эпизодов, имеет
такую целость, что вырванный лист испортит все’, — пашет Герцен. Свою
задачу он видел не в том, чтобы ‘разрешить вопрос’, а в том, чтобы его
верно обозначить. Поэтому он избрал ‘протокольный’ эпиграф: ‘А случай сей
за неоткрытием виновных предать воле бо-Жвйй, дело же, почислив решенным,
сдать в архив, Протокол’.
Но он писал ив ‘протокол’, а роман, в котором исследовал яе ‘случай’,
а закон современной действительности. Вот почему вопрос, вынесенный в
заголовок его книги, с такой еиаоя отозвался в сердцах его современников.
Основную мысль рем am критик А. А. Григорьев видел в том, что проблема века
получает у Герцена не личное, а общее значение: ‘Виноваты не -мы, а та
ложь, сетями которой опутаны мы с самого детства’ [А. А. Григорьев.
Материалы для биографии. Пг., 1917, с. 114.].
Но Герцена занимала и проблема нравственного самосознания личности,
Среди героев Герцена нет ‘злодеев’, которые бы сознательно и преднамеренно
творили зло своим ближним. Ею гаров — дета века, не лучше и не хуже других,
скорее даже лучше многих, а в некоторых из них есть залоги удивительных
способностей и возможностей. Даже генерал Негров, владелец ‘белых рабов’,
крепостник а деспот по обстоятельствам
своей жизни, изображав как человек, в котором ‘жизнь задавила не одну
возможность’. Мысль Герцена была социальной по существу, он изучал
психологию своего времени а видел прямую связь характера человека с его
средой.
Герцен называл историю ‘лестницей восхождения’. Эта мысль означала
прежде всего духовное возвышение личности над условиями жизни определенной
среды. Так, в его романе ‘Кто виноват?’ только гам в тогда личность
заявляет о себе, когда она отделяется от -своей среды, иначе ее поглощает
‘пустота’ рабства и деспотизма.
И вот на первую ступень ‘лестницы восхождения’ вступает Круциферский,
мечтатель и романтик, уверенный в том, что в жизни нет ничего случайного.
Он подает руку Любе’ дочери Негрова, помогает ей ‘подняться’. И она
поднимается вслед за ним, но ступенькой выше. Теперь она видит больше, чем
он, она понимает, что Круциферский, робкий и смятенный человек, не сможет
больше сделать ни шагу ‘вперед и выше’,
А когда она поднимает голову, то взор ее падает на Бедь-това, который
был на той же ‘лестнице’ гораздо выше, чем она. И Люба сама протягивает ему
руку…
‘Красота и вообще сила, но она действует по какому-то избирательному
сродству’, — пишет Герцен. То же он мог бы сказать и об уме. Вот почему
Любовь Круциферская и Владимир Бельтов не могли не узнать друг друга: в них
было 8ТО сродство, которое действует избирательно. Все то, что было
известно ей лишь как острая догадка, ему открывалось как цельЪое знание.
Это была натура ‘чрезвычайно деятельная внутри, раскрытая всем современным
вопросам, энциклопедическая, одаренная смелым и резким мышлением’.
Но в том-то,и дело, что эта встреча, ‘случайная’ и вместе с тем
‘неотразимая’, ничего не изменила в их жиЗни, а лишь увеличила тяжесть
действительности, внешних препятствий, обострила чувство одиночества и
отчужденности. Жизнь, которую они хотели изменить своим ‘восхождением’,
была неподвижна и неизменна. Она похожа на ровную степь, в которой ‘ничто
не колышется’. Первой это почувствовала Люба, когда ей показалось, что она
вместе с Круциферским потерялась среди безмолвных просторов: ‘Они были
одни, они были в степи’. Герцен разворачивает метафору и применительно к
Бельтову, выводя ее из народной пословицы ‘Один в поле не воин’: ‘Я точно
герой народных сказок… ходил по всем раа-путьям и кричал: ‘Есть ли а поле
жив человек?’ Но жив челоч век не откликался… Мое несчастье!.. А один в
поле не ратник. Я и ушел с поля…’
‘Лестница восхождения’ оказалась ‘горбатым мостиком’, который и поднял
на высоту и отпустил на все четыре стороны,
‘Кто виноват?’ — интеллектуальный роман. Его герои — люди мыслящие, но
у них есть свое ‘горе от ума’. И состоит оно в том, что со всеми своими
‘блестящими идеалами’ они принуждены были шить ‘в сером свете’, оттого и
мысли их кипели ‘в действии пустом’. Даже гениальность не спасает Бельтова
от этого ‘мильона терзаний’, от сознания того, что ‘серый свет’ сильнее его
‘блестящих идеалов’, если его одинокий голос теряется среди безмолвия
‘степи’. Отсюда и возникает чувство подавленности и скуки: ‘Степь — идя,
куда хочешь, во все стороны — воля вольная, только никуда не дойдешь…’
В романе есть нотки отчаяния. Искандер писал историю слабости и
поражения ‘сильного человека’. Бельтов как бы ‘боковым зрением’ замечает,
что ‘дверь ближе и ближе открывавшаяся, не та, через которую входят
гладиаторы, а та, в которую выносят их тела’. Такова была судьба Бельтова,
одного из плеяды ‘лишних людей’ русской литературы, наследнике Чацкого,
Онегина а Печорина. Иа его страданий выросли многие новые идеи, которые
нашли свое развитие в ‘Рудине’ Тургенева, в поэме Некрасова ‘Саша’.
В этой повести Герцен говорил не. только о ‘внешних преградах’, но и о
внутренней слабости человека, воспитанного в условиях рабства. ‘Кто
виноват?’ — вопрос, который не давал однозначного ответа. Недаром поиски
ответа на гер-ценовскнй вопрос занимали самых выдающихся русских
мыслителей — от Чернышевского и Некрасова до Толстого и Достоевского.
* * *
‘Я не пленять хочу моими сочинениями, а быть полезным’, — говорил
Герцен. Его повести и рассказы, написанные после романа ‘Кто виноват?’,
являются своеобразным развитием и дополнением общих и частных идей,
высказанных в этой первой книге.
‘Сорока-воровка’ — самая известная повесть Герцена с очень сложной
внутренней театральной структурой. Сначала на сцене появляются три
беседующих лица — ‘славянин’, ‘европеец’ и ‘автор’. Потом к ним
присоединяется ‘известный художник’. И сразу, как бы в глубине сцены,
поднимается второй ранавес, и открывается вид на театр Скалинского. Причем
‘известный художник’ переходит на эту вторую сцену в качестве действующего
лица Но и это еще не все. В театре Скалинского есть своя сцена, на которой,
в самой глубине и в центре этой тройной перспективы, в возникает фигура
главной героини, выступающей в рола Айеты из знаменитой в те годы пьесы
‘Сорока-воровка’ [В 1816 году была написана Кенье и д’Обиньи пьеса
‘Сорока-воровка’, а в 1817 году Дж. Россини создал оперу по мотивам этой
пьесы].
Рассказ был написав в самый разгар споров между западниками и
славянофилами. Герцен вывел ах аа сцену как самые характерные типы времени.
И предоставил возможность каждому высказаться сообразно со своим характером
и убеждениями. Герцен, как Гоголь, полагал, что споры западников и
славянофилов — это ‘страсти ума’, бушующие в отвлеченных сферах, в то время
как жизнь идет своим путем, и пока они спорят о национальном характере и о
том, прилично или неприлично русской женщине быть на сцене, где-то в глуши,
в крепостном театре гибнет великан актриса, и князь кричит ей: ‘Ты моя
крепостная девка, а не astTpnca’.
Рассказ посвящен М. Щепкину, он и является на ‘сцене’ под именем
‘знаменитого художника’. Это придает ‘Сороке-воровке’ особенную остроту.
Ведь и ГДвпкив был крепостным, его случай избавил от рабства ‘Вы ,шаете
црвдание о ‘Сороке-воровке’, — говорит ‘знаменитый художник’, —
действительность не так слабонервна, как драматические писатели, она идет
до конца: Анету казнили’. И весь рассказ о крепостной актрисе был вариацией
на тему ‘Сороки-воровки’, вариацией на тему о виноватых 6e:i вины…
Анета из ‘Сороки-воровки’ по своему характеру и по своей судьбе очень
близка к Любе Круциферской из романа ‘Кто виноват?’. И для нее пробуждение
обернулось гибелью. Вот правда, перед которой умолкают споры: ‘Молодые яюди
молчали: они представляли прекрасную надгробную группу Анете’, Это был
драматический финал герценовской повести.
Герцен как писатель был необычайно музыкален. ‘Одна фальшивая нота и
оркестр погиб’, — говорил он. Отсюда его стремление к завершенности и
внутренней цельности каждого характера и эпизода. Некоторые на этих
характеров заключали в себе возможности новых вариаций, изменений и
развития. И тогда Герцен возвращался к ним в новых произведениях.
В романе ‘Кто виноват?’ доктор Крупов был одним из главных героев. Но
все же он держался несколько в тени.
Чувствовалось, чте он еще не весь в в’ до конца ‘высказав’. ‘Он был
хороший врач тваа, но за душевные болзоти принимался неловко’. Неловко, но
все же принимался. И даже пришел уже к заключению, что ‘мало болезней хуже
сознания бесполезных сил’.
‘Доктор Крупов’ — одно из самых оригинальных произведений Герцена,
целая система ‘идей в лицах’, философический трактат в форме реалистической
повести. Главным орудием Герцена становится ирония, которую он называл
‘утешительницей’, столько скрытых страданий было в этой повести.
Знаменитый художник в ‘Сороке-воровке’ с горечью говорил: ‘Кругом
сумасшедшие’. Но это была как бы случайно оброкенная фраза. Доктор Крупов
развивает свою теорию ‘сравнительной психиатрии’ обстоятельно и подробно.
На каждом шагу он видит, как люди издерживают свою жизнь ‘в чаду безумия’.
От наблюдений над современной жизнью Крупов перешел к изучению истории,
перечитал древних и новых авторов — Тита Ливия. Тацита, Гиббона,
Карамзина — и нашел явные признаки безумия в делах и речах королей,
монархов, завоевателей. ‘История, — пишет доктор Крупов,- не что иное, как
связный рассказ родового хронического безумия и его медленного излечения’.
Философская соль повести состоит в преодолении гегелевской
‘прекраснодушной’ теории о том, что ‘все действительное — разумно, а все
разумное — действительно’, теории, которая была основой ‘примирения с
действительностью’. Доктор Крупов видел в втой теории оправдание
существующего зла и готов был утверждать, что ‘все действительное —
безумно’. ‘Не гордость и пренебрежение, а любовь привели меня к моей
теории’, — говорит Крупов.
Для того чтобы исчезли чудовища безумия, нужно чтобы изменилась
атмосфера, доказывает доктор Крупов. Некогда вемлю попирали мастодонты, но
нкменился состав воздуха, и их не стало. ‘Местами воздух становится чище,
болезни душевные укрощаются, — пишет Крупов, — но нелегко перерабатывается
в душе человеческой родовое безумие’.
Доктор Крупов принадлежит к художественному типу ‘друзей
человечества’. В нем есть черты самого Герцена. В русской литературе, нак
это отметил Некрасов, нет вмени более громкого и славного, чем имя
народного заступника. И первым среди них был Радищев, ‘мимоездом’, из
Петербурга в Москву, составивший свою книгу правды и скорби. В этом
традиционном и благородном жанре путевых записок народного заступника
написан рассказ Герцена ‘Мимоездом’.
У Вольтова ‘из дела выходил роман’. Этим он был похож на Герцена. И во
время службы в канцелярии, я во время невольных скитаний по русским
провинциям Герцен, как Бель тов, повидал столько ‘дел’, что у него