С. С. Дудышкин
Две новые народные драмы. ‘Гроза’. Драма г. Островского…
(отрывок)
КОММЕНТАРИИ
С. С. Дудышкин
Две новые народные драмы. ‘Гроза’. Драма г. Островского…
Две новые народные драмы. ‘Гроза’. Драма г. Островского…, Дудышкин Степан Семенович, Год: 1860
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Драма А. Н. Островского ‘Гроза’ в русской критике
Сб. статей / Сост., авт. вступ. статьи и комментариев Сухих И. Н.— Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1990.— 336 с.
Минувший 1859 год был счастлив на зрелые литературные произведения, которые заставляли долго говорить о себе и даже успели отвлечь деловое внимание русского читателя от текущих дел. К таким счастливым произведениям принадлежат и две драмы из русской жизни, появившиеся в конце года, одна в печати, другая на сцене.1 И та и другая носят на себе все признаки сильного таланта, и в той и в другой авторы глубоко заглянули в русскую жизнь, хотя обе драмы резко отличаются самыми характеристическими особенностями. Мы восхищаемся и тою и другою, но сравнивать их не можем, потому что таланты авторов далеко не сходны. Во всяком случае, мы рады не только сами за себя и за русскую литературу, но и за Русскую академию наук, которая, наконец, выведена из затруднительного положения: кому присудить Уваровскую премию. Теперь она смело может располагать двумя премиями, если не будет искать в драмах того идеального академического совершенства, которое после Расина,2 кажется, не существует на земле — отчего на земле совсем не так скучно, как можно было бы подумать.
Мы можем здесь подробнее говорить о драме г. Писемского, потому что она напечатана, и наши заключения будут основаны на печатном тексте, а не на словах, часто теряющихся в театре, не на впечатлении, часто испорченном игрою актеров. И все-таки впечатление, сделанное на нас ‘Грозою’ г. Островского, так сильно, что мы не боимся ошибок, не останавливаемся на подвижности театрального впечатления и скажем о ней хотя несколько слов. В ‘Грозе’ мы увидели в г. Островском, может быть, в первый раз, поэта, глубоко заглянувшего в ту жизнь, которую он рисовал с разных сторон, над которою он много думал, много ошибался, многим увлекался и из которой вышел — победителем. Честь ему и слава!
Талант и направление г. Островского, тесно связанные с последним направлением русской литературы, отразили на себе все колебания споров западников и славянофилов.3 Споры уклонялись то в одну, то в другую сторону — и талант г. Островского следовал за этими колебаниями. Г. Островский — виновник важнейших литературных наших споров и потому уже занимает одно из первых мест. Редко с чьим именем (за исключением одного Тургенева) у нас вопрос о литературе так тесно связан, как с именем г. Островского. В нем отражались попеременно разные теории: сначала гоголевского взгляда (‘Свои люди — сочтемся’), потом крайности славянофильства (‘Не так живи, как хочется’), далее — какого-то безучастного индифферентизма к той и другой стороне (‘В чужом пиру похмелье’), наконец, явление, проскользнувшее в ‘Воспитаннице’, явление истинной, неподдельной поэзии, выразилось блистательнейшим образом в ‘Грозе’.4 За колебаниями споров литературных следовали колебания таланта, а за ними и колебания критики. По мере того, как вопросы славянофильские спадали с ходуль и становились на истинную, неидеальную, народную русскую почву, и талант г. Островского, постоянно возбуждавший и поддерживавший эти споры, сам становился определеннее, большие задачи, которые трудно вкладывались в узкие рамы, исчезали из планов писателя, определенные образы, одетые в жизненные организмы, получали живой колорит, смелость идеальных построений уступала место трезвости неподдельного поэтического инстинкта. Шаг за шагом талант писателя, который легко давался в руки критика по множеству идеальных отвлечений, по-видимому, делался уже не таким философским, в сущности же, г. Островский приобретал истинные приемы, необходимые для русской драмы, а вместо славянофильских утрированных положений метко начал задевать звучащие струны русского человека. В трудной работе многие видели одни колебания и не хотели оценить ее устойчивость в начатом и беспрепятственный творческий труд…) Поборники исключительно сатирического направления (западники) восхваляли ‘Свои люди — сочтемся’ и больше ничего не хвалили, поклонники патриархального человека падали ниц перед Русаковым и старинным каноническим правом, господствовавшим в драме ‘Не так живи…’ и пр. Холодные наблюдатели были довольны, что г. Островский в первый раз оказался безучастным к той и другой партии в своей комедии ‘В чужом пиру похмелье’, а затем… затем все теории были исчерпаны, и оказалось возможным предположить, что дальше г. Островскому идти некуда. Г. Островский в это время пошел туда, куда давно хотели бы его провести действительные его поклонники,— к истинной поэзии русской жизни. Давно было сказано, что идеальничание с русской жизнью исчерпано и что пора искать другого выхода. В ‘Грозе’ мы приветствуем этот выход.
Вот как добыл этот результат г. Островский. Мы расскажем содержание драмы, как она нас поразила на александрийской сцене (при этом просим у автора извинения, если что-нибудь не так передадим, впрочем, мы надеемся еще раз воротиться к этой драме).
В дрянном, затхлом уездном городишке, в котором должны быть хорошие лабазы и ‘нарочитая’ торговля крупчаткой, в городке, в котором, начальническою милостью, правит безапелляционно какой-нибудь городничий, в котором (городке) есть достаточное число храмов божьих и домы обывателей выстроены прочно, с крепкими воротами, как у раскольников, и более крепкими засовами (впрочем, совсем не такими домами, какие представлены на сцене), в городке, в котором люди умеют богатеть, в котором непременно должна быть одна большая, грязная улица и на ней нечто в роде гостиного двора, и почетные купцы, о которых г. Тургенев сказал, что они ‘трутся обыкновенно около своих лавок и притворяются, будто торгуют’,5— в этаком-то городке, каких мы с вами видали много, а проезжали, не видав, еще более, произошла та трогательная драма, которая нас так поразила. Мы забыли сказать, что это городок приволжский, опоясанный, как лентой, этою торговою, широкою рекой. В это благополучное место присылается из Москвы молодой человек в приказчики к вдовцу-дяде, торгующему хлебом (Дикой). Вдовца видели мы на сцене постоянно пьяным и потому ничего не говорим о нем. Жить в этом городе так приятно, что один молодой супруг (Кабанов), силою материнской власти обвенчанный с неизвестною ему, но прекрасною девушкой, надрывается от тоски и норовит, как бы найти случай уехать в Москву, где есть и заведения, и органы, и трактиры, с утра до вечера набитые молодыми, туго завитыми и сильно напомаженными купеческими головами — там и для молодого купца обетованный край.
Жена Кабанова — главное действующее лицо драмы — молодая женщина, взятая из бедного семейства и подведенная под материнское начало семейной жизни и все ее последствия — как-то: отсутствие собственной воли, отсутствие собственного уголка, собственной копейки, права иметь собственный угол и собственное чувство,— эта молодая женщина в полгода приобретает грустную наклонность измерить, глубока ли Волга.
Таковы удовольствия в хлебородном губернском городке N.
Естественное последствие, естественное до осязаемости по ходу пьесы — то, что молодая женщина, долго таившая в себе божественную искру, попираемую и ногами строгой свекрови, и суровыми обычаями городскими, и неприветливостью мещанок, утоляющих незримую жажду жизни весьма практически,— что она не выдерживает и чувствует потребность любить. Чудный рассказ ее о том, что грезилось и виделось ей, воспитанной старинными сказками и религиозными легендами странниц, когда сердце ее требовало новой жизни, с начала до конца полон истинной русской поэзии. Она влюбляется в молодого человека, присланного из Москвы (племянника Дикого). Нет ничего мудреного, что и молодой человек чувствует то же в отношении к ней, когда они стали в такое положение, божественная искра, которая живет в душе каждого, в ком есть силы и жажда лучшего, эта искра как молния вдруг осветила всю настоящую и ожидающую молодых людей жизнь в хлебородном, строго-нравственном городке N. Этот трепет новой жизни, это познание красоты, прежде недоступной, вдруг освещает истинным светом всю картину, всю жизнь и всю натуру русского человека, которая не может больше вынести наложенных на нее пут и разрывает их. Куда девались строгие, старинные советы матери? куда пропала богобоязненность городка, которую никто не смел обойти? куда исчезла вера супружеская?.. Все это спрашивает сама у себя молодая женщина и, с ужасом, не находит ответа. Все ей кажется не так, как должно быть: и замужем-то она не так, как бы следовало, и мать говорит по-книжному, сухо и не понимает живой души, и муж-то не может быть поддержкой ей, потому что не понимает ни ее тоски, ни ее жажды. Все прахом разлетелось перед молодой женщиной, и осталась она одна в богоспасаемом городке, со своею любовью, со своим сердцем, которое требует ответа и которое не научили ничему и лишили всего. И в это время инстинкт натуры, заглушённый всеми возможными средствами, вступает в права свои. Природа так хороша на привольном волжском берегу, луна так мягко светит в овраге, за садом, ключ от калитки готов у сестры Варвары, которая давно знакома с прелестью ночных свиданий — и вот молодая женщина, сама не зная, что с нею делается, сходит в этот овраг на свидание, и на берегу Волги, в жарких и запрещенных поцелуях молодого человека ищет ответы на вопросы, которые не могли ей разрешить ни старуха-свекровь, ни чинный хлебородный городок, ни муж, ни древние писания на стенах византийского здания.
За увлечением начинается раскаяние. Силой вековою встают перед молодою женщиной и угрызение совести, и обманутый муж, и страх свекрови, и стыд перед городком, и древние писания в старинных книгах… Не устояла бедная женщина, да и где ей найти опору? Созналась в вине перед мужем и богом и покаялась. Но сердцу от этого не легче, и когда молодого человека услали в далекую Сибирь по делам, невыносим показался ей городок, и она бросилась в Волгу.
Вот неудачно рассказанный нами скелет превосходной драмы. Нет поучения в нем, не доказывается истин новых, но в нем все ново. Нова смелость постановки окружающих лиц, нова обрисовка города, нова драма, вышедшая из крепко поставленных главных основ жизни. В этой страсти, в этой драме, разыгравшейся в душе молодой, неопытной и слепо верившей преданиям женщины — все красота, все правда. На самой бесплодной, казалось бы, для поэзии почве выросла самая прекрасная сторона души человеческой, мизернейший из мизерных городков русских, в котором мы с вами не искали ничего, кроме плохих баранок и загнанных почтовых лошадей, нашли мы городок полным жизни и страсти, на сухой почве старинных преданий, изъеденных формалистикой, мы нашли полные жизни побеги и чувства и страсти.
Этого вам мало?
Всю прелесть частностей, речей вводных лиц — все это мы должны оставить, потому что у нас нет книги под рукой. <...>
Степан Семенович Дудышкин (1820—1866) — журналист, литературный критик. С конца 1840-х годов сотрудничал в журналах ‘Отечественные записки’ и ‘Современник’, с 1860 г. был одним из редакторов ‘Отечественных записок’. Писал о Фонвизине, Толстом, Белинском, Тургеневе, Писемском и многих других русских писателях, издатель и биограф Лермонтова.
Впервые опубликовано: Отечественные записки. 1860. No 1. Отд. III. С. 36—41. Второй ‘народной драмой’, о которой шла речь в этой статье, была ‘Горькая судьбина’ А. Ф. Писемского.
Печатается по тексту первой публикации.
1 ‘Горькая судьбина’ была опубликована в ‘Библиотеке для чтения’ (1859, No 11). О постановках ‘Грозы’ см. прим. 1 к статье Пальховского и прим. 5 к статье Гиероглифова.
2 Ж. Расин (1639—1699) — французский драматург, представитель классицизма.
3 ‘Западники’ и ‘славянофилы.’ — возникшие в России в середине XIX в. противостоящие друг другу направления общественной мысли, главным предметом расхождения которых был вопрос об историческом пути России и судьбе русского народа. ‘Западники’ выступали за развитие страны по западноевропейскому буржуазному пути, ‘славянофилы’ отстаивали идею национальной самобытности, особой миссии России среди европейских государств. В начале 1860-х годов позиции ‘западников’ и ‘славянофилов’ сблизились, они противостояли лагерю революционных демократов на почве либерализма.
4 Логика творческого развития Островского передана Дудышкиным верно. Комедия ‘Свои люди — сочтемся!’ появилась в 1850 г., ‘Не так живи, как хочется’ — в 1855 г., ‘В чужом пиру похмелье’ — в 1855 г., ‘Воспитанница’ — в 1859 г.
5 Неточная цитата из повести Тургенева ‘Дневник лишнего человека’ (1859): ‘По самой середине изумительно неопрятной площади возвышается крошечное желтоватое строение с темными дирами, а в дирах сидят люди в больших картузах и притворяются, будто торгуют’.