Дв годовщины.
Дв годовщины.
Москва, 6-го марта.
Две годовщины, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1881
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Сочиненія И. С. Аксакова. Славянофильство и западничество (1860-1886)
Статьи изъ ‘Дня’, ‘Москвы’, ‘Москвича’ и ‘Руси’. Томъ второй. Изданіе второе
С.-Петербургъ. Типографія А. С. Суворина. Эртелевъ пер., д. 13. 1891
Дв годовщины справила на этой недл Россія: одна (1 марта)— годовщина скорби и позора. И какъ искренно, всеобще было выраженіе скорби! Какъ живо воскресали въ памяти вс ужасающія подробности злодянія, осквернившаго нашу землю, — ту самую, что съ древнйшихъ временъ слыветъ въ народ ‘Святою Русью’!.. Въ этомъ мрачномъ окруженіи адскаго дла злобы, какъ лучезаренъ выдляется кроткій ликъ Мученика-Царя въ неугасимомъ сіяніи его благотвореній, во всемъ обаяніи его человчности, во всей слав его прекраснаго освободительнаго царствованія. Съ какою любовью и умиленіемъ лелетъ въ себ народное сердце этотъ царственный образъ! Мученическая кончина Царя-Освободителя только освятила его память въ благодарной душ Русскаго народа, освятила вмст съ тмъ, вообще, въ народномъ сознаніи значеніе царскаго подвига на земл, еще живе и крпче упрочила союзъ народа съ самодержавною властью… Кстати: было бы вполн желательно увковчить эти дорогія каждому Русскому сердцу слова: 19 февраля (день освобожденія Русскихъ и Польскихъ крестьянъ, Болгарскаго народа, многихъ иныхъ освободительныхъ длъ) внесеніемъ этого числа на вчныя времена въ роспись всенародныхъ праздниковъ и установленіемъ въ этотъ день общественнаго молитвеннаго служенія объ упокоеніи души раба Божія и царя Россіи Александра II… Мы не принадлежимъ, впрочемъ, къ числу лицъ, которыя, оплакивая теперь покойнаго Императора, или врне — оплакивая вмст съ его кончиной утрату какихъ-то своихъ собственныхъ фантастическихъ надеждъ, — желали бы, чтобы самыя обстоятельства кончины были скоре преданы забвенію, такъ какъ напоминаніе о нихъ, нарушая съ одной стороны въ народ ‘мирное, благоговйно-грустное настроеніе’, единственно будто бы приличное сему дню, — съ другой стороны задерживаетъ будто бы правительство въ его движеніи ‘по пути прогресса’… Мы полагаемъ напротивъ, что забивать ихъ не слдуетъ — преступно было бы забывать, преступно предъ Русскою совстью и честью. Да и не таковъ нашъ народъ, чтобы могъ легкомысленно отнестись въ великому всероссійскому бдствію, грху и позору, и расквитаться съ испытаннымъ имъ горемъ и обидой — одною молчалинскою, рекомендуемою ему, умренностью и акуратностью чувствъ. Нашъ народъ не Молчалинъ, но и не Сленъ да огонь’. Чмъ сильне его ощущенія, тмъ глубже уходятъ они ему въ душу. Это былъ свидтелемъ объявленія въ Москв манифеста о ‘вол’, тотъ помнитъ, что масляничный день обратился словно въ строгій великопостный… Не воспламеняясь какъ порохъ, подобно французу, не шумя, не буйствуя — только шума и буйства ради, нашъ серьезный, умный народъ и теперь хоронитъ въ глуби души своей чувства и думы, вызванныя въ немъ кровавымъ событіемъ 1 марта. Онъ молчитъ много, но много всматривается, много слышитъ, и слагаетъ вс эти свои наблюденія и чужіе ‘глаголы’ въ сердц своемъ… Чмъ старательне попытки замять, искоренить память о совершившемся злодяніи, — попытки, обыкновенно объясняемыя благовиднымъ желаніемъ не возбуждать въ народ опаснаго раздраженія, — тмъ сильне оно возбуждается, тмъ опасне послдствія подобныхъ неразумныхъ и неосторожныхъ попытокъ, тмъ невыгодне для такъ называемой ‘интеллигенціи’ слагающіяся о ней представленія въ народ. Но не о народ рчь. Онъ-то помнитъ, — мы-то не должны забывать, должны, напротивъ, держать постоянно въ памяти весь ужасъ 1 марта. Не для того, конечно, нужна эта живость воспоминанія, чтобы питать въ васъ и въ носителяхъ власти безплодный гнвъ и пугливое недовріе, а для того именно, чтобы не терять изъ виду роковой бездны, раскрывшейся предъ нашими ногами въ тотъ страшный часъ, — чтобъ успшне могли мы вс выбраться на иной, спасительный, плодотворный путь. День 1 марта — день покаянный, дарующій намъ видть ваши безмрно тяжкія всеобщія прегршенія, призывающій насъ въ сокрушенію о духовной слпот, порч, беззаконіяхъ нашихъ, поставившихъ Россію на край гибели, — къ сокрушенію, во и въ обновленію. Мы должны непрестанно казниться въ своемъ сознаніи для того, чтобы обрсти въ себ творческую, возрождающую духовную мощь… Иначе горше будетъ.
Пусть власть имющіе принимаютъ, по своему усмотрнію, вншнія мры, предупреждающія возможность (странно, стыдно, совстно вымолвить) новыхъ зврскихъ злодяній. Полиція полиціей, а общество наше, ваша ‘интеллигенція’ не хуже, если не успшне полиціи, въ состояніи предупредить, по крайней мр, размноженіе зла. Разв возможно допустить, чтобъ дружное, общее искреннее негодованіе со стороны всхъ, кто мыслитъ и чувствуетъ честно, было невластно образумить, отрезвить, хоть бы только смутить большую часть злоумышленниковъ и преступниковъ, по крайней мр молодыхъ, вышедшихъ изъ нашей же общественной, боле или мене образованной среды? Не поддерживается ли ихъ лютое упорство и наглая настойчивость, не пополняется ли ихъ постоянно убывающій контингентъ постоянно новыми приверженцами именно потому, что они не чувствуютъ на себ клейма общественнаго искренняго отверженія, или хоть тяжести единодушнаго всеобщаго суда, что они, напротивъ, уврены. если не въ одобреніи, если не въ прямой симпатіи, то въ очень снисходительномъ къ нимъ отношеніи очень многихъ, — тхъ въ особенности, которыхъ они почитаютъ, да которые и сами себя выдаютъ за ‘передовыхъ’ и боле всхъ трубятъ о ‘прогресс’, ‘гуманности’, ‘культур’ и тому подобныхъ хорошихъ вещахъ? Не расположены ли еще многіе у насъ величать ихъ, если не мучениками, то ‘самоотверженными фанатиками идеи’ (какъ будто фанатизмъ злой идеи, братоубійства, разрушенія, напримръ, не есть у же самъ по себ нравственное паденіе человка!)? Не слишкомъ ли ужъ склонны у насъ, даже въ литератур, рядить ихъ въ нкоторый, своего рода геройскій ореолъ? Нельзя, къ прискорбію, не признать, что тотъ умственный и нравственный сумбуръ, который господствуеть въ означенной части нашего общества и который находитъ себ выраженіе даже въ печати, не способенъ оказать никакого спасительнаго противодйствія преуспянію пагубныхъ теорій, ни тмъ мене практической энергіи зла. Напротивъ, онъ-то и питаетъ въ нашей молодежи ту дурь самомннія, ту страшную безумную гордость, благодаря которой недоучившіеся школьники присвоиваютъ себ — воровски, разбойнически — право не только народнаго, но Божьяго суда, и нагло жалуютъ себя въ верховные ршители участи великаго стомилліоннаго Русскаго народа!
Въ самомъ дл, какъ не корениться всякой злой дури, какъ не разводиться злымъ дуракамъ въ этой мгл, въ этомъ хаос понятій, котораго проявленіе встрчается въ нашемъ обществ и въ литератур чуть ли ни на каждомъ шагу? Тутъ и ‘гуманность’, и ‘стремленіе къ свобод’, и ‘демократизмъ’ и ‘прогрессъ’, и ‘цивилизація’, и ‘культура’, тутъ выкрикивается и ‘послднее слово науки’, — а между тмъ эта ‘гуманность’ нисколько не гнушается (по крайней мр открыто, безъ обинявовъ) прямымъ своимъ отрицаніемъ — безчеловчіемъ (ибо ничего нтъ безчеловчне подвиговъ нашей соціально-революціонной партіи), но чуть ли еще не оправдываетъ ихъ! ‘Стремленіе въ свобод’ вовсе и не расположено возмущаться самымъ вопіющимъ посягательствомъ на свободу, самою ужасною формою деспотизма — терроризмомъ, а даже какъ будто мирится съ нимъ! ‘Демократизмъ’ вяжется самымъ сердечнымъ образомъ съ презрніемъ ко всему, что народу дорого и свято, съ наругательствомъ надъ волею и врою народными, — влеченіе въ ‘прогрессу’, въ ‘цивилизаціи’, къ ‘культур’, которое, казалось, должно бы чувствительне всего оскорбиться наигрубйшими проявленіями варварства въ дяніяхъ пресловутыхъ ‘фанатиковъ идеи’, оказывается какъ бы вовсе и не оскорбленнымъ, а благоговніе въ послднему слову науки’ чуть не дружится съ послднимъ словомъ дикости и невжества! Мало того: умудряются какъ-то приплетать сюда, къ этому кипящему вареву всяческаго отрицанія, безумія и крови, еще и ‘христіанскую любовь’, и во имя ея даже и не гнушаться зломъ!!… Будьте по своимъ убжденіямъ хоть конституціоналистами, хоть республиканцами, чмъ угодно, но есть начало, которое для.всхъ должно быть одно и обще-обязательно: это начало нравственное, начало высшей правды, смиряющее и обуздывающее буйство личнаго эгоизма. Безъ него немыслимо человческое общество, и кто этого начала не признаетъ, тотъ обществу врагъ и въ немъ терпимъ быть не можетъ, хотя бы онъ и числилъ себя въ привилегированномъ ранг ‘политическаго’ попирателя всякаго нравственнаго закона. А между тмъ это-то начало нравственное съ нкотораго времени довольно дятельно расшатывается въ нашей общественной сред, различіе между добромъ и зломъ мало-по-малу изглаживается… Многіе ли у насъ въ печати отваживаются выразить искреннее свое негодованіе именно по отношенію въ дяніямъ и проповди политическаго нигилизма? Не чаще ли видимъ мы образцы самаго печальнаго малодушія? не легіонъ ли имя тмъ трусамъ, которые — страха ради прослыть нелибералами — боятся громко, во всеуслышаніе высказать свое внутреннее отвращеніе въ подвигамъ и ученію нашихъ революціонеровъ? Не хватаетъ мужества назвать мерзость мерзостью тамъ, гд для честнаго человка и недоумнія быть не можетъ. А вдь только этого и нужно, только честности, немножко честности, да немножко мужества!… Вмсто этого, въ беллетристик нашей сплошь да рядомъ — одновременно съ изображеніемъ Русскаго крестьянина въ самомъ отвратительномъ вид — выставляется ‘интеллигентъ’, влекущійся въ ремеслу насильника народной исторической воли, народной свободы и вры — въ ремеслу террориста, — выставляется не какъ образецъ печальнаго заблужденія, достойный, пожалуй, искренняго соболзнованія, а въ сочувственномъ свт, чуть ли не какъ лучшій specimen человческаго рода, достойный подражанія… Начинаютъ ли разсуждать печатно о современномъ положеніи длъ, — эти господа деликатно обходятъ щекотливый предметъ, т. е. неперестающую угнетать насъ опасность кровавыхъ позоровъ, не промолвятъ ни словечка въ смысл добраго, правдиваго назиданія вашей молодежи, боясь попасть у нея въ ‘ретрограды’, а истощаются въ дешевомъ негодованіи… на неудобство или неловкость нкоторыхъ мръ охраненія (когда бы правильне было бы понегодовать прежде всего именно на самый поводъ, вынуждающій, къ стыду нашему, принимать мры охраненія!), или же предаются боле или мене глубокомысленнымъ нападкамъ на урядниковъ, на классическую школу, особенно на ‘недостатокъ дятельности’ для земскихъ, по большей части совсмъ добровольно бездйствующихъ дятелей! Вмсто того, чтобъ пораздумать, нтъ ли въ современномъ ‘безотрадномъ положеніи’ доли и нашей собственной вины, лучше винить во всемъ ‘начальство’: это и напряженія мысли никакого не требуетъ, теперь почти и безопасно, да и ‘либерально’!…
Начальство виновато — это вн спора, но не мене виноваты мы сами, мы — какъ общество, какъ ‘интеллигенція’. Не скажутъ же въ оправданіе свое наши ‘либералы’: ‘если мы такъ скудоумны, семъ лишь сумбуръ понятій и сбиваемъ съ толку молодежь, то виновато все же начальство’. Не споримъ, что исторически, поднимаясь выше, чуть не до реформы Петра, начальство виновато и въ нихъ, но такое оправданіе едва ли для нихъ удобно. Начальство нашихъ временъ не отрицаетъ своихъ винъ, во безъ нашего содйствія оправиться не можетъ, а для того, чтобъ содйствіе ваше было плодотворно, необходимо сознаніе своей общественной вины въ самомъ обществ нашемъ. Никакія усилія власти, напримръ, не въ состояніи дать боле здороваго направленія учащейся молодежи и тмъ оградить ее отъ печальной безвременной гибели, если сами педагоги наши не возьмутся за это дло, если вмсто пустопорожняго либеральничанья, безплоднаго отрицанія и постепеннаго вытравливанія идеи обязательной, абсолютной нравственной правды (какъ это практикуется нкоторыми), они не воспитаютъ въ молодыхъ душахъ уваженія къ своей земл, въ своему народу, къ его исторіи, не дадутъ имъ положительныхъ высшихъ нравственныхъ идеаловъ, безъ которыхъ нельзя и быть доблестнымъ, полезнымъ слугой своего народа и государства.
Пора бросить ‘либеральное’ отрицаніе, которое, продовольствуясь одними либеральными терминами, уже даже не ищетъ конкретной истины, не углубляется въ разумъ и суть вещей. Оно устарло, износило все прежнее свое содержаніе, и теперь, вслдствіе внутренней пустоты, только злобствуеть безъ смысла и цли. Много, конечно, всяческаго худа и безобразія въ Россіи, въ ея государственномъ и общественномъ стро, но только подъ знаменемъ положительныхъ нравственныхъ началъ, только неуклонно и мужественно держась пути чести и совсти, не страшась ничьего осужденія (тмъ мене фельетонныхъ крикуновъ), не заискивая ничьего благоволенія (тмъ мене ‘публики’), только отршась отъ рабства отвлеченнымъ доктринамъ, какъ люди свободные, уважающіе права Русской земли на національную самобытность, на свободу органическаго народнаго развитія, — безъ озлобленія и глумленія, а въ дух искренняго доброжелательства, можемъ мы съ успхомъ оказать помощь нашему правительству въ его борьб съ вковой нашей неправдой, въ которой мы вс равно виноваты.
Другая годовщина, которую справила Россія на этой недл — день восшествія на престолъ Государя Александра II. Царствованію Его наступило лто второе. Тяжкое наслдіе принялъ нашъ новый, молодой Царь. Мы думаемъ, что прошлое славное, благодтельное царствованіе дало все, что оно въ состояніи было дать, и не могло дать именно того, что стало Россіи на потребу. Оно раскрпостило и народъ, и общество — вс стихіи жизни, на закрпощеніи которыхъ соорудился въ теченіе двухъ вковъ нашъ государственный строй. Оно подкопало его своими освободительными преобразованіями, во оно не въ силахъ было даровать Россіи то полное, всецлое обновленіе, которое не достигается путемъ частныхъ реформъ. Преобразовательному сознанію не доставало той общей идеи-матери, такъ сказать, въ которой одной заключается сия жизненная s творческая. Оттого, при конц царствованія, вс раскрпощенные элементы предстали въ своей совокупности грознымъ противорчіемъ съ старымъ, не отставленнымъ еще строемъ. Оба противника очутились лицомъ къ лицу, мря свои силы, и не было у правительства ключа къ разршенію роковаго противорчія… Повидимому (таково было убжденіе едва ли не большей части общества) Россіи не было другаго исхода, какъ двигаться дале въ томъ направленіи, въ которое двинулъ ее Петръ, и отъ полицейскаго типа государства, перенесеннаго Петромъ съ Запада, слдуя тмъ же западнымъ путемъ развитія, перейти логически въ современнымъ формамъ Европейскаго государственнаго строя: однимъ словомъ, окончательно и безповоротно усвоить себ вс основы к самый духъ западно-Европейскаго политическаго бытія, во всхъ смыслахъ и отношеніяхъ. Казалось, все клонилось именно въ такому исходу, въ такому ршенію грознаго для Россіи вопроса: быть или не быть ей самою собой, ‘либеральная’ публика уже ликовала, Русскій народъ недоумвалъ…
Новое царствованіе (и благо ему!) уже успло въ теченіе года намтить отчасти то направленіе, въ которомъ будетъ развиваться его дятельность. Это направленіе — народное, — а народность — это именно та идея-матерь, безъ которой и вн которой все, что бы ни созидалось въ стран, созидалось бы на песк. Но народность не есть дло вкуса, не во вншности только, даже не въ патріотизм лишь заключается, оно есть цлое органическое начало жизни, объемлющее собою вс ея отправленія, государственныя и бытовыя. Народность — есть то же самое, что въ отдльномъ человк личность, но вмщающая въ себ боле широкое духовное содержаніе, большее богатство творчества и непосредственныхъ силъ, — живущая въ вкахъ и въ пространств, во множеств единицъ, составляющихъ одинъ общій цльный духовный организмъ. Это та непосредственная самобытность, которая нисколько не враждуетъ ни съ просвщеніемъ, ни съ знаніемъ общечеловческимъ, но безъ которой не мыслимо плодотворное усвоеніе никакого просвщенія и никакого знанія. Именно отреченіемъ отъ своей народности въ высшихъ своихъ общественныхъ, правящихъ классахъ Россія и дошла до той несостоятельности своего административнаго устройства, которой едва ли помогутъ искреннйшія усилія и благонамренное труженичество ея современныхъ государственныхъ людей… Царь съ его единоличною властью — явленіе безусловно народное, выработанное вками нашей исторической жизни, отвчающее всему политическому міросозерцанію Русскаго народа, соблюденное имъ въ неприкосновенности цною величайшихъ жертвъ. Какимъ искушеніямъ ни подвергался нашъ народъ, въ какой форм, ни представлялось ему верховное управленіе, — въ форм подчасъ совершенно противорчившей народнымъ понятіямъ, — онъ остался вренъ своему идеалу, и въ историческомъ учрежденіи самодержавной власти видлъ для себя надежный залогъ возвращенія на самобытный путь народнаго историческаго прогресса. Вотъ почему всякая, напримръ, западно-Европейская конституція равнялась бы для Росу сіи окончательному отреченію отъ своей исторіи и народнаго міросозерцанія. Но только одна царская власть и представляется этимъ историческимъ залогомъ, остальной строй, созданный петербургскимъ періодомъ, если не весь, то въ значительной мр, является боле или мене диссонансомъ въ Русской жизни, — временною необходимостью, которой пора уже прошла.
Для Россіи наступила ршительная минута. Ей предстоитъ или полное обновленіе, такъ-сказать новое крещеніе, ‘баня пакибытія’ въ народно-историческомъ дух, или же… Лучше не договаривать. Дверь для спасительнаго исхода открыта настежь: требуется лишь дерзновенный починъ. Объ этомъ почин и молитъ Бога Россія, молитъ страстно и пламенно: это знаютъ и понимаютъ вс имющіе очи видть и уши слышать, вс, въ комъ не заглохло Русское чувство. Было бы, однако же, напрасно думать, что выходъ и обновленіе достигнутся одною усиленною кабинетною дятельностью чиновниковъ или хоть бы сановниковъ подлежащихъ вдомствъ, да непрерывнымъ рядомъ дробныхъ подлокъ, поправокъ, даже частныхъ реформъ. Нельзя сказать, чтобъ раздающіяся отовсюду стованія на ‘неопредленность положенія’, на ‘неизвстность программы и пути, по которому правительство намрено вести Россію’, были ужъ вовсе лишены всякой основательности, какъ бы ошибочны они ни были въ своихъ подробностяхъ. Потребность цлостнаго обновленія чувствуется всми инстинктивно, хотя бы это обновленіе представлялось каждому въ своей, часто неврной формул. Внутреннее чувство подсказываетъ всмъ, что въ судьб Россіи наступаетъ переломъ, и это чувство не можетъ не производить нкоторой, даже безотчетной тревоги. Наконецъ, не слдуетъ забывать, что событіе 1-го марта, ужасъ и позоръ этого событія нарушили нормальный строй нашей ежедневной жизни, привели всю страну въ нервное состояніе, съ которымъ нельзя раздлаться простымъ возобновленіемъ прерваннаго ежедневнаго будничнаго строя, но которое требуетъ соотвтственнаго чрезнычайности удручающихъ впечатлній — проявленія зиждительной силы и подъемлющей духъ энергіи въ носителяхъ власти… Въ напряженномъ ожиданіи устремляются кверху тревожные взоры всей Россіи. Можно, пожалуй, осуждать такое напряженное ожиданіе, но упразднить его однимъ осужденіемъ нельзя, и приходится съ нимъ считаться. Упраздниться оно можетъ только такимъ проявленіемъ твердой верховной воли, которое представляло бы надежное ручательство въ коренномъ измненіи нашего административнаго механизма. Безусловно вруя въ благія намренія своего Царя, Россія недовряетъ и иметъ полное основаніе недоврять своему административному строю, несостоятельность котораго стала въ наше время лучезарно-явною, но который тмъ не мене заслоняетъ собою отъ страны лицо ея верховнаго повелителя… Мы съ своей стороны твердо убждены, что безъ перенесенія резиденціи нашего верховнаго правительства съ окраины Россіи (гд, повторяемъ, русская жизнь не слышится, не чувствуется, а только рапортуется) въ Москву или куда бы то ни было внутрь Имперіи — не выйдти Россіи изъ бюрократическихъ стей, не высвободиться изъ-подъ давленія чиновной опричиины, не стряхнуть съ себя постыдный гнетъ страха предъ потаенными кознями политическихъ изувровъ, не придать своей вншней и внутренней политик здороваго національнаго направленія, не разсять роковыхъ, но неизбжныхъ пока недоразумній между администраціей и страною, не обновить союза Царя съ землею богатствомъ единомыслія и тснйшихъ нравственныхъ узъ, — союза, предъ которымъ, какъ воскъ отъ лица огня, растаютъ вс политическіе замыслы и мечтанія, несогласныя съ волею и любовью народа, — не оживить Россію прибыткомъ духа, того животворящаго духа, безъ котораго никнетъ, скудетъ ея бытіе, и одно вяніе котораго способно удесятерить ея внутреннюю мощь, возвратить ей вру въ свое признаніе въ человчеств и радость жизни!..
‘Такова наша мысль и сказка’ — заключимъ мы выраженіемъ нашихъ предковъ, которымъ закончили они письменное мнніе, поданное ими первому Государю изъ дома Романовыхъ на знаменитомъ земскомъ собор, созванномъ по вопросу объ удержаніи Азова и о войн съ Турками.