ДВЕ ДИКТАТУРЫ
ДВЕ ДИКТАТУРЫ
КОММЕНТАРИИ
КОММЕНТАРИИ
Две диктатуры, Юровский Леонид Наумович, Год: 1917
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Юровский Л. Н. Впечатления. Статьи 1916-1918 годов
Сост., предисл. и коммент. А.Ю. Мельникова.
М., 2010.
Слово ‘диктатура’ сказано, и дело сделано. Гражданская война приблизила нас к диктатуре, а позор 11-й армии, которому не было равного во время всей европейской войны, привёл нас к ней с такой быстротой, о которой не помышляли даже глубокие пессимисты. Формально диктатура не объявлена, но политическое содержание важнее юридической формы. А содержание так властно диктовалось событиями, что центральный исполнительный комитет совета рабочих и солдатских депутатов и исполнительный комитет совета крестьянских депутатов почти единогласно приняли его.
За временным правительством признаны ‘все неограниченные полномочия’, и оно названо правительством ‘спасения революции’. Очевидно, самое название дано лишь для того, чтобы показать, что характер власти временного правительства отныне изменяется.
Правда, министры-социалисты обо всей своей деятельности докладывают объединённому собранию исполнительных комитетов не менее двух раз в неделю. По-видимому, эта ответственность в данное время лишена большого политического значения. Неизвестно ещё, насколько сильным окажется временное правительство нового состава. Но довольно безошибочно можно предсказать, что оно будет сильнее исполнительных комитетов. Передав временному правительству ‘неограниченные полномочия’, советы тем самым отошли на второй план. Члены временного правительства будут по-прежнему апеллировать к авторитету ‘центральных органов организованной революционной демократии’, но в этих заявлениях не будет уже живого духа, они обратятся в условную формулу, обязательную для половины кабинета.
Придумано довольно сложное построение ‘паритетного’ правительства в составе пяти министров, ни перед кем не ответственных, и пяти министров, ответственных перед исполнительным комитетом рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Но сущность этого построения проста. Она сразу же бросается в глаза всякому, кто следил за ходом развития революции. Эта сущность новой правительственной комбинации — диктатура А.Ф. Керенского и И.Г. Церетели.
Именно они оказались наиболее яркими фигурами, выдвинутыми революционным процессом, и несомненно почти вся совокупность власти, — поскольку у временного правительства вообще окажется власть, — будет сосредоточена в их руках. Отсюда до единоличной диктатуры — той диктатуры, которую обычно имеют в виду, когда говорят о ней, — один лишь шаг.
Диктатура, к которой мы вплотную приблизились, которую мы, может быть, уже получили, была названа революционной диктатурой. Это название верно. Цель этой диктатуры — сохранить завоевания революции ценою известных жертв. Так экипаж корабля, идущего ко дну, выбрасывает за борт часть того, что хранилось в трюмах, для того чтобы спасти самое судно и людей. Если бы диктатура могла сохранить всё прежнее, она была бы бессодержательна и не нужна. Именно потребность пожертвовать частью революционных завоеваний ради укрепления власти и сохранения разлагающегося государственного организма заставляет призвать диктаторов. Без этих жертв диктатуры не существует.
От чего отказаться и что сохранить, это — тактический вопрос. Это — вопрос, который завтра будет решён иначе, чем сегодня, в зависимости от обстановки дня. Весь политический талант ‘революционного диктатора’ должен заключаться именно в том, чтобы в каждый данный момент правильно наметить пределы осуществляемой им твёрдой или даже беспощадной власти. Революционная диктатура есть последняя ставка революции. Можно зарваться — и это было бы несчастьем. Но можно не проявить достаточной силы — и это было бы гибелью.
В одном смысле наша революция была безусловно национальной. Ко всему мы приходили задним умом. Подрывали в глазах толпы, склонной к анархии, авторитет всякой власти и спохватывались тогда, когда толпа окружала Таврический дворец и арестовывала В. Чернова. Углубляли в критический момент классовые противоречия и заметили последствия этого углубления, когда дело дошло до гражданской войны. Поощряли солдатскую вольницу и сообразили, что делали, когда корпуса, превратившиеся в трусливый и бесстыдный сброд, в паническом страхе побежали под натиском двух неприятельских дивизий. Мы боялись дисциплинарной власти начальников. Мы дошли до расстрелов бегущей толпы. Мы отменили стояние под ружьём. Но мы восстановили смертную казнь. Четыре месяца мы позволяли развращать и разлагать свою армию и только на днях мы сообразили, что это — государственная измена. Так мы дошли до последней революционной черты и у неё мы пытаемся создать правительство ‘спасения революции’ — правительство диктатуры.
Слово — за ним. Обстановка, в которой оно будет действовать, во стократ труднее, чем та, в которой началась революция. В одном лишь преимущество на его стороне: позади — четырёхмесячный несчастный опыт, позади — определённый политический урок. Если оно поднимется вполне до государственного понимания своей задачи и если оно проявит из ряду вон выходящую силу и смелость, тогда, быть может, положение будет отчасти спасено. Но нужна подлинная сила — сила, которой не заменяют исторические порывы, подлинная смелость, которую доктринёрство не держит в тисках.
Последняя революционная ставка поставлена. А если она будет проиграна — что тогда? Тогда мы пройдём через период полной и безумной анархии, в которой сформируются в политическую силу пока ещё слабые контрреволюционные элементы, и диктатура контрреволюционная совершит то, чего не в силах будет сделать революционная диктатура. Но сделает она это, конечно, по-своему.
Эти строки были написаны, когда я прочитал в телеграмме Корнилова, в этом человеческом и историческом документе необыкновенной силы, слова, полные жестокой, но бесспорной правды: ‘Это бедствие может быть прекращено и этот стыд будет смыт или революционным правительством, или, если оно не сумеет этого сделать, то неизбежным ходом истории будут выдвинуты другие люди, которые, сняв бесчестье, вместе с тем уничтожат завоевания революции и потому тоже не смогут дать счастье стране’.
Кто-то сказал, что революция в опасности. Нет, она погибает.
‘Русские Ведомости’, 13(26) июля 1917 года, No 158, с. 1.
Стр. 53. ‘…позор 11-й армии, которому не было равного во время всей европейской войны’. — Имеется в виду бегство XI армии Юго-Западного фронта, начавшееся 6 (19) июля 1917 года. Эта армия вместе с VII армией играли главную роль в ходе начатого 18 июня (1 июля) наступления, нанося центральный удар на Львовском направлении. Северный, Западный и Румынский фронты должны были нанести вспомогательные удары. Первые успехи XI и VII армии были вызваны образцовой подготовкой операции — артиллерийской подготовкой и действиями отборных частей. Остальные части сражались неохотно и при ответном нажиме с немецкой стороны побежали. Вот как описывает эти события Николай Николаевич Головин, военный теоретик и историк:
‘…нажим был произведен немцами 6/19 июля подведенными к ним дивизиями. Этот нажим был произведен на левый фланг нашей XI армии, где в это время стояло 7 корпусов (5 на фронте и 2 в резерве), т.е. 20 дивизий. Несмотря на наше превосходство в силах, части XI армии начали самовольно отходить назад.
Войсковые части, получавшие боевые приказы, обсуждали их на митингах, в комитетах, упускали время, а еще чаще просто отказывались выполнять их. Началось неудержимое паническое отступление всей XI армии. До какой степени эта армия утратила свою боеспособность, свидетельствует следующий факт. 9/22 июля отступающая XI армия находилась на р. Серет. Атака трех немецких рот обратила в бегство 126-ю и 2-ю финляндскую стрелковые дивизии. Противника сдерживали кавалерия, а также пехотные офицеры с оставшимися при них унтер-офицерами и одиночными солдатами. Вся остальная пехота бежала, заполняя своими дезертирующими толпами все дороги. Каково было число этих дезертиров, свидетельствует то, что один ударный батальон, прибывший в тыл XI армии, задержал за одну ночь в окрестностях местечка Волочиск 12000 дезертиров. Эти бегущие толпы дезертиров, предводимые большевиками, производили по пути величайшие зверства. Они убивали попадавшихся офицеров, грабили местных жителей, насиловали женщин и детей под большевистский крик: ‘Режь буржуя!’.
В этот день (9/22 июля) комитеты и комиссары XI армии телеграфировали Временному правительству: ‘Начавшееся 6 июля немецкое наступление на фронте XI армии разрастается в неизмеримое бедствие, угрожающее, быть может, гибелью революционной России. В настроении частей, двинутых недавно вперед героическими усилиями меньшинства, определился резкий и гибельный перелом. Наступательный порыв быстро исчерпался. Большинство частей находится в состоянии все возрастающего разложения. О власти и повиновении нет уже и речи, уговоры и убеждения потеряли силу — на них отвечают угрозами, а иногда и расстрелом… На протяжении сотни верст в тыл тянутся вереницы беглецов с ружьями и без них — здоровых, бодрых, чувствующих себя совершенно безнаказанными. Положение требует самых серьезных мер… Сегодня главнокомандующим с согласия комиссаров и комитетов отдан приказ о стрельбе по бегущим. Пусть вся страна узнает правду… содрогнется и найдет в себе решимость обрушиться на всех, кто малодушием губит и предает Россию и революцию’. — Генерал Н.Н. Головин, Военные усилия России в мировой войне, Париж, 1939, т. 2, с. 208-209.
Стр. 55. ‘…и спохватывались тогда, когда толпа окружала Таврический дворец и арестовывала В. Чернова.’ — Имеется в виду эпизод в период антиправительственных волнений в Петрограде 16-18 июля (3-5 июля). 4 июля зашедшая в Таврический дворец группа людей искала министра юстиции Переверзева, но по ошибке забрала министра земледелия Чернова.
Б.В. Никитин в мемуарах ‘Роковые годы’, изданных в 1937 году, писал: ‘Отдельные группы наглеют все больше и больше. Вот одна из них врывается, ищет Переверзева, но, схватив по ошибке министра земледелия Чернова, вытаскивает его наружу, успев при захвате его изрядно помять и разорвать костюм. Чернов уверяет, что он не Переверзев, и начинает объяснять преимущества своей земельной программы, а попутно сообщает, что министры-кадеты уже ушли и правительству не нужны. Из толпы несутся всевозможные крики и упреки, вроде требования сейчас же раздать землю народу. Чернова подхватывают и волокут к автомобилю’. — Б.В. Никитин, ‘Роковые годы’, Москва, ‘Айрис-Пресс’, 2007, с. 168.
Большевик Ф.Ф. Раскольников вспоминал: ‘Вождь эсеровской партии не мог скрыть своего страха перед толпой, у него дрожали руки, смертельная бледность покрывала его перекошенное лицо, седеющие волосы были растрепаны’. — Ф.Ф. Раскольников, Кронштадт и Питер в 1917 году, Москва, Политиздат, 1990, с. 137-138.
Стр. 56. ‘Эти строки были написаны, когда я прочитал в телеграмме Корнилова, в этом человеческом и историческом документе необыкновенной силы, слова, полные жестокой, но бесспорной правды…’ — Вот полный текст телеграммы Л.Г. Корнилова, командовавшего в период наступления VIII армией Юго-Западного фронта:
‘Армия обезумевших темных людей, не ограждавшихся властью от систематического развращения и разложения, потерявших чувство человеческого достоинства, бежит. На полях, которые даже нельзя назвать полями сражений, царит сплошной ужас, позор и срам, которых русская армия еще не знала с самого начала своего существования. Это бедствие может быть прекращено, и этот стыд будет смыт или революционным правительством, или если оно не сумеет этого сделать, то неизбежным ходом истории будут выдвинуты другие люди, которые, сняв бесчестие, вместе с тем уничтожат завоевания революции и потому тоже не смогут дать счастья стране. Выбора нет: революционная власть должна стать на путь определенный и твердый. Лишь в этом спасение родины и свободы. Я, генерал Корнилов, вся жизнь которого от первого дня сознательного существования доныне проходит в беззаветном служении родине, заявляю, что отечество гибнет, и потому, хотя и не спрошенный, требую немедленного прекращения наступления на всех фронтах в целях сохранения и спасения армии для ее реорганизации на началах строгой дисциплины и дабы не жертвовать жизнью немногих героев, имеющих право увидеть лучшие дни. Необходимо немедленное, как мера временная, исключительная, вызываемая безвыходностью создавшегося военного положения, введение смертной казни и учреждение полевых судов на театре военных действий. Не следует заблуждаться: меры кротости правительственной, расшатывая необходимую в армии дисциплину, стихийно вызывают беспорядочную жестокость ничем не сдержанных масс, и стихия эта проявляется в буйствах, насилиях, грабежах, убийствах. Не следует заблуждаться: смерть не только от вражеской пули, но и от руки своих же братьев непрестанно витает над армией. Смертная казнь спасет многие невинные жизни ценою гибели немногих изменников, предателей и трусов. Сообщаю вам, стоящим у кормила власти, что время слов, увещаний и пожеланий прошло, что необходима непоколебимая государственно-революционная власть. Я заявляю, что, занимая высокоответственный пост, я никогда в жизни не соглашусь быть одним из орудий гибели родины. Довольно! Я заявляю, что если правительство не утвердит предлагаемых мною мер и тем лишит меня единственного средства спасти армию и использовать ее по действительному ее назначению защиты родины и свободы, то я, генерал Корнилов, самовольно слагаю с себя полномочия главнокомандующего. 3911. Генерал Корнилов’.
По замечанию Георгия Михайловича Каткова, эта телеграмма Л.Г. Корнилова была ‘широко опубликована’ в прессе. Он и действовал в согласии с тем, что писал: ‘Лишённые человеческого облика солдаты бесчинствовали в русских деревнях, совершая убийства и другие преступления, что приводило командование в полное отчаяние. Поэтому Корнилов, не ожидая приказа, попытался сам прекратить безобразия. Надёжные части стали вылавливать дезертиров и вешать их на перекрёстках, прикрепляя к трупам дощечки с перечислением преступлений, в качестве жёсткого предупреждения каждому, кто последует этому примеру’. — Г.М. Катков, Дело Корнилова, Москва, ‘Русский путь’, 2002, с. 45.