‘Русская Мысль’, кн. I, 1887
Двадцать три сказки. М. Е. Салтыкова (Щедрина). СПб., 1886. Цена 1 р. 50 к, Салтыков-Щедрин Михаил Евграфович, Год: 1887
Время на прочтение: 2 минут(ы)
Двадцать три сказки. М. Е. Салтыкова (Щедрина). СПб., 1886. Цна 1 р. 50 к. Нкоторая изъ этихъ сказокъ были напечатаны въ газет Русскія Вдомости, другія — въ разныхъ петербургскихъ изданіяхъ. Само собою разумется, что сказки эти писаны совсмъ не для дтей, а иныя изъ нихъ далеко ‘не по зубамъ’ и очень многимъ взрослымъ, Несомннно одно, что въ каждой изъ нихъ, собственному выраженію Щедрина, онъ ‘призываетъ людей къ справедливости, только и всего’. Да, только! ‘Тмъ не мене,— продолжаетъ авторъ въ послднемъ изъ своихъ Пестрыхъ писемъ,— извстно, какъ встрчены были мои бесды, и какихъ постыдныхъ издвокъ они мн стоили со стороны такъ называемыхъ охранителей. Но никакія ‘издвки’, никакой вой и хохотъ ‘злопыхателей’ никогда не останавливали г. Салтыкова (Щедрина) въ его призывахъ людей къ справедливости и гуманности. Въ лежащей передъ нами книжк авторъ разсказываетъ про Гіену, про очень обыкновенную гіену, что въ жаркихъ странахъ водится, разсказываетъ по Брэму и при этомъ передаетъ нкоторыя суеврныя росказни арабовъ, принимающихъ гіенъ за оборотней. Врагъ всякихъ нелпостей, Щедринъ замчаетъ: ‘Очевидно, росказни эти столь же малоправдоподобны, какъ и та басня, которую я слышалъ отъ одной купчихи въ Замоскворчь: знаю де я гіену, которая днемъ въ человскомъ вид гостей принимаетъ, а чуть смеркнется — берется за перо — и начинаетъ въ гіенскомъ образ — ‘газету писать’… ‘Какой вздоръ!’ Дале Щедринъ разсказываетъ, по Брэму же, о трусливости гіенъ, о возможности приручить ихъ и подчинить человку. ‘Но что же означаетъ вся эта исторія,— говоритъ авторъ въ заключеніе,— и съ какою цлью она написана?— быть можетъ, спроситъ меня читатель.— А вотъ именно затмъ я ее и разсказалъ, чтобы нагляднымъ образомъ показать, что ‘человческое* всегда я неизбжно должно восторжествовать надъ ‘гіенскимъ’ Иногда намъ кажется, что ‘гіенское’ готово весь міръ заполонить, что оно и одесную, и ошую распространило крил и вотъ-вотъ задушитъ все живущее. Такія фантасмогоріи случаются нердко. Кругомъ раздается дьявольскій хохотъ и визгъ, изъ глубины мрака несутся возгласы, призывающіе къ ненависти, къ свар, къ междоусобію. Все живое въ безочтетномъ страх падаетъ ницъ, вс душевныя отправленія застываютъ подъ гнетомъ одной удручающей мысли: изгибло доброе, изгибло прекрасное, изгибло человческое! Все, словно непроницаемымъ пблогомъ, навсегда заслонено ненавистническимъ, клеветническимъ, гіенскимъ! Но это — громадное и преступное заблужденіе. ‘Человческое’ никогда окончательно не погибало, но и подъ пепломъ, которымъ временно засыпало его ‘гіенское’, продолжало горть. И впредь оно не погибнетъ и не перестанетъ горть никогда! Ибо для того, чтобъ оно восторжествовало, необходимо только одно: освтить сердца и умы сознаніемъ, что ‘гіенство’ вовсе не обладаетъ тми волшебными чарами, которыя приписываетъ ему безумный и злой предразсудокъ. Какъ только это просвтленіе свершится, не будетъ надобности и въ прирученіи ‘гіенства’ — зачмъ? Оно, все-таки, не перестанетъ смердитъ, да и возни съ прирученіемъ много, а будетъ оно само собой все дальше и дальше удаляться въ глубь, покуда, наконецъ, море не поглотитъ его, какъ древле оно поглотило стадо свиней. Dixi’. Въ призывахъ въ справедливости, во всевозможныхъ попыткахъ ‘освтить сердца и умы сознаніемъ’, что не ‘человконенавистничествомъ’ и не ‘злопыхательствомъ’, а ‘благоволеніемъ’ и законностью устрояется счастье людей и благо народовъ, прошла вся многолтняя литературная дятельность М. Е. Салтыкова.