Два письма Н. К. Михайловского А. П. Чехову
СОДЕРЖАНИЕ
А. П. ЧЕХОВ И H. К. МИХАЙЛОВСКИЙ
Н. К. МИХАЙЛОВСКИЙ — ЧЕХОВУ
88, II, 15. Петербург.
Антон Павлович,
Ваш Ник. Михайловский.
Н. К. МИХАЙЛОВСКИЙ — ЧЕХОВУ
Ник. Михайловский.
Два письма А. П. Чехову, Михайловский Николай Константинович, Год: 1888
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Переписка А. П. Чехова. В двух томах. Том первый
М., ‘Художественная литература’, 1984
Вступительная статья М. П. Громова
Составление и комментарии М. П. Громова, А. М. Долотовой, В. В. Катаева
OCR Бычков М. Н.
Н. К. Михайловский — Чехову. 15 февраля 1888 г. Петербург
Н. К. Михайловский — Чехову. Начало марта 1888 г. Петербург
Михайловский Николай Константинович (1842—1904) — публицист, социолог, литературный критик, теоретик народничества. В 1868—1884 годы Михайловский — сотрудник и член редакции ‘Отечественных записок’, после закрытия журнала работал в ‘Северном вестнике’, ‘Русской мысли’ и газете ‘Русские ведомости’, с 1894 года и до конца жизни возглавлял журнал ‘Русское богатство’.
Знакомство с Чеховым состоялось в ту пору, когда Михайловский возглавлял редакцию журнала ‘Северный вестник’, 3 декабря 1887 года Чехов писал родным из Петербурга: ‘Каждый день знакомлюсь. Вчера, например, с 10 1/2 часов утра до трех я сидел у Михайловского… в компании Глеба Успенского и Короленко: ели, пили и дружески болтали’.
Известны 2 письма Михайловского (ЦГАЛИ), ответ Чехова не сохранился.
Первое письмо Михайловского представляет собою документ в своем роде замечательный. Оно написано человеком доктрины, но под влиянием стихийного, непосредственного чувства. Этот ‘полнейший диктатор’ (по выражению А. Н. Плещеева), объединяющий в журнале писателей одного с ним народнического направления, потрясен сильнейшим эстетическим впечатлением, которое произвела на него чеховская ‘Степь’.
Михайловский писал о Чехове много. В своей критике Чехова он последователен, Михайловский постоянно пишет об отсутствии у Чехова четкого миросозерцания, направляющей идеи, о равнодушии Чехова к изображаемому, истолковывая таким образом объективную манеру повествования. Широкую известность и влияние на современников приобрели такие его суждения, как ‘Чехову все едино — что человек, что его тень, что колокольчик, что самоубийца’ (статья ‘Письма о разных разностях’ — ‘Русские ведомости’, 1890, No 104, 18 апреля, в сборниках и собрании сочинений Михайловского называется ‘Об отцах и детях и о г. Чехове’). Михайловский сравнивал чеховские произведения с бусами, прекрасно ограненными, но нанизанными на нитку совершенно механически. Статьи Михайловского о Чехове полны противоборствующих стремлений: Михайловский борется против чуждой ему художественной системы, борется за талант, пропадающий, как ему кажется, даром, борется он и с самим собой, вновь и вновь возвращаясь к художественному феномену, который против его воли оказывает столь сильное воздействие на него, и он сопротивляется этому.
Чехов считал, что Михайловский ‘талантлив и умен, хотя и скучноват’ (письмо к А. Н. Плещееву от 15 сентября 1888 г.). Он относился со вниманием к замечаниям Михайловского, некоторые из них принимал. И хотя в целом система взглядов Михайловского была чужда Чехову, он неизменно признавал заслуги критика перед русской литературой, и, когда в 1901 году был поставлен вопрос о возможных кандидатах на вакансии почетных академиков, Чехов назвал в их числе Н. К. Михайловского.
15 февраля 1888 г. Петербург
Я сейчас дочитал корректуру Вашей ‘Степи’, и хочется мне об ней сказать Вам несколько слов. Хотите обижайтесь, хотите сердитесь за это непрошеное письмо — мне все равно, потому что слишком я далек от мысли сделать Вам обиду. Читая ‘Степь’, я все время думал, какой грех Вы совершали, разрываясь на клочки, и какой это будет уж совсем страшный, незамолимый грех, если Вы и теперь будете себя рвать. Читая, я точно видел силача, который идет по дороге, сам не зная куда и зачем, так, кости разминает, и, не сознавая своей огромной силы, просто не думая об ней, то росточек сорвет, то дерево с корнем вырвет, все с одинаковою легкостью и даже разницы между этими действиями не чувствует. Много Вам от бога дано, Антон Павлович, много и спросится. Сила — это само собой. Но сила бывает мрачная (Достоевский) и ясная (Толстой до своего повреждения). Ваша сила ясная, и в этой ясности ручательство, что злу она не послужит, не может послужить, за что бы Вы ни взялись, что бы ни задумали. Я был сначала поражен Вашей неиспорченностью, потому что не знаю школы хуже той, которую Вы проходили в ‘Новом времени’, ‘Осколках’ и проч. Потом понял, что иначе и не могло быть,— эта грязь не могла к Вам пристать. Школа, однако, сделала что могла — приучила Вас к обрывочности и к прогулке по дороге незнамо куда и незнамо зачем. Это пройдет, должно пройти, Вы будете не только не служить злу, а прямо служить добру. Само собой это выйдет, и тогда берусь Вам предсказать блестящую будущность. Но примите хоть к сведению совет человека, поседевшего на литературе, — не возвращайтесь ни на минуту на тот путь, с которого сошли, погибнете там. Не то чтобы Вы непременно писали большие вещи, пишите что хотите, пишите мелкие рассказы, но Вы не должны, не смеете быть дилетантом в литературе, Вы в нее должны душу положить.
Простите пожалуйста, поймите, из какого источника это письмо идет. И еще простите одну мелочь: я дополнил Вашу подпись,— не Ан., а Антон Чехов. Есть, говорят, другой Чехов, да и вообще это фамилия не редкая, а Вы — редкий. Прецедент — Глеб Успенский.
Слово, сб. 2-й, с. 216—217.
Начало марта 1888 г. Петербург
Извините, что не скоро ответил Вам, уважаемый Антон Павлович,— был очень занят, как это всегда бывает перед выходом книжки.
Не скрою, что Ваше письмо меня огорчило, до чего Вам, впрочем, конечно, дела нет. Я ничего не могу возразить против отсутствия в Вас определенной веры,— на нет и суда нет. Не считаю себя, разумеется, вправе касаться и Ваших личных чувств к Суворину. Но позволю себе не согласиться с одним Вашим аргументом. Вы пишите, что лучше уж пусть читатели ‘Нового времени’ получат Ваш индифферентный рассказ, чем какой-нибудь ‘недостойный, ругательный фельетон’. Без сомнения, это было бы лучше, если бы Вы в самом деле могли заменить собой что-нибудь дрянное. Но этого никогда не будет и быть не может. Ради Вашего рассказа не изгонится ни злобная клевета Буренина, ни каторжные писания Жителя, ни ‘патриотическая’ наука Эльпе. Я думаю, Вы сами с этим согласитесь. Ваш рассказ поступит в общий котел, ничего собой не заменив и не изменив. Вы своим талантом можете только дать лишних подписчиков и, стало быть, читателей Буренину, Жителю, Эльпе, которых Вы не замените, и разным гнусным передовицам, которых Вы заменить и не пожелаете. Колеблющиеся умы, частию благодаря Вам, въедятся в эту кашу и, привыкнув, найдут, что она не так уж дрянна,— а уж чего дряннее! Вы говорите об аристократической брезгливости ясной силы, не делающей чести ее сердцу. Здесь нет аристократизма, Антон Павлович, а сердце есть, сердце и участие к тем, кто по тяжелым обстоятельствам времени вынужден ежедневно питаться гнусностями. Не индифферентны Ваши рассказы в ‘Новом времени’,— они прямо служат злу. Простите, пожалуйста.
Слово, сб. 2-й, с. 217—218.