Два луидора
Два луидора
Перевод с итальянского Е. О. Паукер.
Два луидора, Д-Аннунцио Габриеле, Год: 1902
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Габриэль д’Аннунцио
Источник текста: Журнал ‘Живописное обозрение’, 1902, ноябрь, стр. 1698 — 1701.
OCR, современная орфография: В. Г. Есаулов, 26 апреля 2010 г.
Пассакантандо вошел, громко хлопнув стеклянной дверью. Стряхнул с платья капли дождя и огляделся кругом, вынимая изо рта трубку и отплевываясь с намеренной небрежностью в сторону хозяйской стойки.
Корчма точно туманом была затянута голубоватым табачным дымом, сквозь который мелькали лица посетителей. Там был Пакио, увечный моряк с засаленной зеленой повязкой на правом глазу, пораженном какой-то отвратительной болезнью, Бинки-Банке, маленький человечек с желтым сморщенным, как выжатый лимон, лицом и худыми ногами, по колени засунутыми в сапоги, был Магнасангуе, поклонник комических актеров, клоунов, жонглеров, ясновидящих, укротителей медведей — всякого бродячего и голодного люда, который ходит по селеньям в надежде стянуть лиард с любопытных. Были там и красавицы флорентинца, три или четыре погрязшие в пороке женщины, с грубо наштукатуренными щеками, животными глазами и дряблыми, почти фиолетовыми, как перезрелая смоква, губами.
Пассакантандо перешел комнату и уселся у стены, покрытой непристойными рисунками и надписями между Пикой и Пепуччей.
Это был высокий, худощавый и какой-то развинченный парень, на бледном лице выдавался длинный хищный нос, сильно скривленный на одну сторону, одно ухо было больше другого, а в углах мясистого красного рта всегда стояла слюна. Липкий засаленный берет был надвинут на густые волосы, завитки которых спускались на щеки и лоб. В каждом его жесте, в каждом взгляде, в каждом звуке голоса лежал отпечаток распущенности и сладострастья.
— Эй, Африкашка, вина! — крикнул он, стукнув по столу глиняной трубкой.
Африканка, хозяйка таверны, перекачиваясь, подошла к столу и поставила перед парнем кружку с вином. Она бросила ему умоляющий влюбленный взгляд.
Пассакантандо на ее глазах обнял за шею Пепуччу, принуждая ее отпить из кружки, и, прильнув затем к ее губам, сделал вид, что высасывает вино. Пепучча захохотала, отбиваясь, и вино брызнуло парню в лицо.
Африканка побледнела и ушла за стойку. Сквозь табачный дым до нее доносились крики и грубые шутки Пики и Пепуччи.
Но слова открылась дверь, и на пороге показался флорентинец, закутанный с головы до ног в плащ, точно сыщик.
— Эй вы, красавицы! — крикнул он хриплым голосом, — пора!
И Пеппучча и Пика поднялись и вышли с подругами за своим хозяином. Пакио, Магнасангуе и остальные гости тоже стали уходить один за другим. Только Бинки-Банке, мертвецки пьяный, валялся под столом.
Дым мало-помалу расходился. Общипанная горлица подбирала с полу крошки хлеба.
Когда и Пассакантандо стал подниматься, хозяйка медленно двинулась ему навстречу. Пышная грудь ее колыхалась из стороны в сторону, круглое как луна лицо было скорчено в смешную гримасу. Лицо ее украшали три или четыре бородавки с жесткими пучками волос, густой пушок покрывал верхнюю губу и щеки, жесткие, короткие и курчавые волосы были собраны в виде каски, а брови сходились над толстым, приплюснутым носом, — она походила на какого-то чудовищного гермафродита.
Подойдя к парню, она схватила его за руки:
— О, Джова!
— Чего вам?
— Что я тебе сделала?
— Вы? Ничего.
— Так за что ты меня терзаешь?
— Я? Вы меня удивляете… Доброго вечера. Мне некогда тут с вами болтаться! — и грубо выругавшись, он пошел к двери.
Но Африканка навалилась на него всем телом, стискивая руки и приближая свое лицо к его лицу в порыве такой страсти и ревности, что Пассакантандо испугался.
— Чего хочешь? Чего? Скажи! Все тебе отдам, только не оставляй меня! Не дай мне умереть… или сойти с ума от ревности… Иди, возьми все, что найдешь… — и, толкнув его к стойке, она открыла кассу.
В промасленном ящике валялась медь и три или четыре серебряных монетки — в общем там могло быть лир пять.
Не говоря ни слова, Пассакантандо сгреб деньги и стал считать ни на скамейке, медленно, презрительно поджав губы.
Африканка тяжело дыша поглядывала то на деньги, то на парня. Сквозь шум дождя слышался звон меди, тяжелый храп Бинки-Банке и припрыгивание горлицы.
— Мало. — Объявил, наконец, Пассакантандо. — Дай остальным, иначе уйду.
Он надвинул шапку на лицо и внимательно поглядывал жадными, наглыми глазами на женщину, точно чаруя ее.
— У меня больше ничего нет… Бери, что есть. — Бормотала Африканка умоляюще, между тем как губы ее дрожали и на свиных глазах навертывались слезы.
— Хм… Ты думаешь, я не знаю, что у твоего мужа есть золотые луидоры…
— О, Джиоване… Что же мне сделать, несчастной?
— Пойди принеси, только сейчас. Я подожду, муж спит, как раз время! Иди. Не то я ухожу, клянусь святым Антонием…
— О, Джиоване… Мне страшно!
— Что за страхи! — закричал Пассакантандо.
— Ну, я пойду!
Африканка задрожала и показала ему на Бинки-Банке, который валялся под столом.
— Запрем сначала дверь, — посоветовала она покорно. Пассакантандо пинком ноги разбудил пьяного, который с испугу принялся рычать и биться по полу, пока его не вытолкали вон. Дверь захлопнулась.
Красный .фонарь, привешенный у одного из окон, освещал грязными, мрачными тонами таверну. Все кругом приняло мрачный и таинственный вид.
— Идем! — повторил Пассакантандо Африканке, которая продолжала дрожать.
Оба поднялись по лестнице, которая выступала из одного из углов, хозяйка впереди, Пассакантандо за ней. Лестница вела в низкую комнату. В одной из стен была вделана Мадонна из голубой майолики, перед ней по обету горела лампадка. Остальные стены покрывало множество лубочных картинок в рамках. Запах бедности, тряпок и человеческого дыхания наполнял комнату.
Воры осторожно подвигались к постели.
На постели спал старик, присвистывая сквозь распухший от табака нос. Лысая голова боком лежала на грубой холстяной подушке, над ввалившимся ртом топорщились щетинистые пожелтевшие от табака усы, ухо походило на вывернутое собачье ухо, все в волосках и сере. Из-под одеяла высунулась голая рука, худая, с синими точно распухшими жилами, в ней был зажат угол простыни.
Этот немощный старик с давних пор обладал двумя луидорами, полученными в наследство от родственника, которые он ревниво берег в роговой табакерке. Это были две блестящие новенькие монеты, и старик, ежеминутно любуясь ими и ощупывая, когда брал большим и указательным пальцами понюшку, чувствовал, как в нем растет страсть к скупости и наслаждение обладания собственностью.
Африканка тихонько, затаив дыхание, подошла к нему. Пассакантандо поощрял ее мимикой. Вдруг на лестнице раздался шум. Оба остановились. Общипанная и хромая горлица вошла, припрыгивая, в комнату и отыскала в ногах у постели, в старой туфле, гнездо.
Но так как устраиваясь она опять зашумела, парень схватил ее и задушил в кулаке.
— Ну что, есть? — спросил он женщину.
— Да, — отвечала она, просовывая руку под подушку. Старик шевельнулся во сне и застонал, приоткрыв веки, из-за которых показались белки. Потом опять захрапел.
Африканка набралась мужества н, быстро вытащив табакерку, бросилась к двери. Пассакантандо за ней.
— О Боже, Боже мой!.. Видишь, что я ради тебя сделала! — прошептала она.
И оба принялись неуверенными руками открывать табакерку и искать между табаком золотые монеты.
Острый запах бросился им в нос и, внезапно почувствовав непреодолимое желание чихать, они развеселились. Стараясь удержаться, они раскачивались и толкали друг друга. Африканке захотелось ласк. Она любила, чтобы Пассакантандо любовно щипал и тормошил ее, и дрожала от удовольствия.
Но вдруг в комнате раздался неясный шум, потом дикие вопли, и на пороге показался старик, мертвенно бледный, в одной рубашке, с босыми ногами. Он посмотрел на чету и, потрясая руками, закричал:
— Мои луидоры! Мои луидоры! Мои луидоры!