Журналъ романовъ и повстей
издаваемый редакціей
‘Недли’.
NoNo 11—12.
Типографія (бывш.) А. М. Котомина, у Обух., м. д. No 93.
1879.
ДВА ДОМА
Романъ Е. Марлитта.
ДВА ДОМА
Романъ Е. Марлитта.
I.
II.
III.
IV.
V.
Два дома, Марлитт Евгения, Год: 1879
Время на прочтение: 252 минут(ы)
Близь бенедиктинскаго монастыря стоялъ великолпный домъ, называемый ‘Шиллингсгофъ’. Въ народ онъ слылъ и слыветъ подъ именемъ дома съ колоннадой, не смотря на то, что въ послднее время выстроены цлыя улицы съ колоннами и колониками. Его построилъ бенедиктинскій монахъ.
Когда гостинницы не составляли еще предмета геройской промышленности, монастыри давали у себя пріютъ путешествующимъ рыцарямъ и иностранцамъ. Иные монашескіе ордена устраивали для этого на своей земл гостинницы, для той-же цли построенъ и домъ съ колоннами. Монастырь былъ очень богатъ. Братъ Амвросій, архитекторъ и скульпторъ, возвратился изъ Италіи, полный художественнаго вдохновенія, къ-тому-же чувствовалась необходимость въ дом для пріема графовъ и коронованныхъ особъ, которые часто прозжали по этой дорог съ своими семействами и свитой и охотно искали гостепріимства въ монастыр. Вотъ причины, почему рядомъ съ неуклюжимъ остроконечнымъ зданіемъ монастыря выросъ домъ съ великолпнымъ фасадомъ. Верхній этажъ его съ полукруглыми окнами и дверьми, украшенными рзьбой, представляющей цлую растительность, лежалъ на изогнутой воздушной колоннад и отступалъ нсколько назадъ, а нижній, выдвигая крыльями, черезъ каждыя три окна, свои колонны, примыкалъ съ южной стороны къ монастырской стн и образовалъ съ нею дв украшенныя каменными балюстрадами террасы, куда выходили двери второго этажа.
Что видлъ и испыталъ на нмецкой земл этотъ архитектурный иностранецъ, девятнадцатому вку мало извстно. Въ старину бенедиктинскій монастырь стоялъ за городомъ, въ открытомъ пол, только по другую сторону дороги было разбросано нсколько спрятавшихся въ кустахъ землянокъ, едва дерзавшихъ открывать свои ставни, когда вечеромъ у крпкой монастырской стны раздавался стукъ лошадиныхъ подковъ и слышались повелительные голоса постителей.
Яркое пламя факеловъ, адскій вой монастырскихъ собакъ, топотъ и ржаніе коней исчезали быстро, какъ видніе, и бдняки заползали опять въ свои щели, съ завистью помышляя о дорогихъ монастырскихъ винахъ и пылающихъ очагахъ монастырской кухни… За окнами, плотно завшенными коврами, въ обширныхъ залахъ, при свт толстыхъ восковыхъ свчъ, вставленныхъ въ висящіе съ потолка желзные круги, высокорожденные господа и дамы, сбросивъ верхнія платья, сидли за длинными дубовыми столами, съ царскою роскошью убранными серебряною посудой. Далеко за полночь кубки, ходили вокругъ стола, стучали кости, и странствующіе музыканты, нашедшіе себ временный пріютъ въ монастыр на мшкахъ съ соломой, должны были пть и играть до изнеможенія.
Подъ прикрытіемъ монастыря часто съзжались могущественныя особы, для тайныхъ совщаній въ залахъ дома съ колоннами. Многіе важные документы того времени носятъ помтку бенедиктинской обители. Не были отъ этого въ убытк и господа монахи. Не присутствуя въ засданіяхъ, они, благодаря своей изобртательности, постоянно слдили за секретными совщаніями и, проникнувъ въ тайны своихъ гостей, что часто приписывалось чуду, пріобртали надъ ними могущественное вліяніе.
Посл реформаціи монастырь былъ проданъ. Домъ съ колоннадой и большая часть лса съ полями и лугами перешли къ семейству фонъ-Шиллингъ, а меньшая часть, но съ монастыремъ и всми службами, досталась суконному фабриканту Вольфраму. Фонъ-Шиллинги сломали стну, отдлявшую домъ съ колоннадой отъ улицы, и отгородили свою землю отъ владній фабриканта, такъ какъ въ т времена на доброе сосдство никто не могъ разсчитывать… Мазанки исчезли. Прогрессивный духъ города разрушилъ окружавшія его стны и выдвинулъ, какъ щупальцы, новыя улицы, такъ что въ теченіе столтія домъ съ колоннадой очутился среди самой населенной части города, какъ блестящій золотой жучекъ въ сти трудолюбиваго паука.
Не отставали отъ прогрессивнаго духа и фонъ-Шиллинги. Вызванный изъ Нюренберга мастеръ поставилъ на мсто разрушенной стны, отдлявшей домъ отъ улицы, изящную желзную ршетку, блестящую и прозрачную, какъ брабантское кружево. Лугъ, лежащій за ршеткою, былъ прорзанъ дорожками съ цвтнымъ пескомъ, разрзанъ на зеленыя лужайки и куртины, полныя розъ, левкоевъ и пестрыхъ гвоздикъ. Передъ колоннадой изъ краснаго каменнаго бассейна билъ фонтанъ, а сбоку бросали на лужокъ тнь роскошныя деревья.
Сосдніе фабриканты были гораздо консервативне рыцарей Шиллингсгофа. Они ничего не разрушали и не строили, они только поддерживали существующее, тщательно вкладывая каждый выпавшій камень на прежнее его мсто. Поэтому Монастырскій дворъ, какъ они продолжали называть свое жилище, сохранилъ тотъ-же видъ, какой триста лтъ назадъ дали ему монахи. Изъ-за стнъ выглядывало почернвшее отъ времени, покосившееся и вросшее въ землю зданіе. Прохожій видлъ испещренную заплатами стну, громарыя полукруглыя ворота изъ дубовыхъ брусьевъ и такую-же калитку съ боку, у которой когда-то усталые странники звонили, прося пріюта. Калитка издавала и теперь т-же дребезжащіе звуки, когда въ шесть часовъ вечера изъ ближайшихъ улицъ и переулковъ, какъ и въ отдаленныя времена, приходили покупать молоко у бывшихъ фабрикантовъ, такъ какъ Вольфрамы очень скоро промняли ткацкій станокъ на сельское хозяйство и скупили вс. окрестные поля и луга, продававшіеся за это время городомъ. Они сберегали и копили. Скупость, упрямство и настойчивость переходили въ нихъ изъ поколнія въ поколніе. Мужчины не стыдились ходить за плугомъ, а ихъ хозяйки, преемственно одна за другой, стояли за прилавкомъ, продавали молоко и зорко слдили, чтобы ни одна копйка не проскользнула какъ-нибудь въ руки служанокъ.
Время показало, что Вольфрамы поступали весьма благоразумно. Ихъ богатство росло съ каждымъ годомъ, а вмст, и ихъ значеніе. Они почти вс были выбираемы въ члены городскаго управленія, и наконецъ, спустя столтіе, господа фонъ-Шиллингъ удостоили замтить, что у нихъ есть сосдъ, бъ этихъ поръ началось между ними дружеское сближеніе. Попрежнему отдляла ихъ высокая стна, покрывшаяся въ теченіе этого времени со стороны Шиллингсгофа густою стью дикаго винограда, а со стороны монастыря — плющемъ, но новый духъ гуманности разрушилъ ее настолько, что господа фонъ-Шиллингъ не считали ниже своего достоинства воспринять отъ купели маленькаго Вольфрама, а сосдъ, приглашаемый ими къ обду, и не думалъ считать это за особую честь. Въ теченіе послдняго столтія судьба совершенно измнила положеніе сосдей: по мр накопленія богатствъ въ сундукахъ семейства Вольфрамъ, касса фонъ-Шиллинговъ пустла съ ужасающей быстротою. Они жили на широкую ногу, богато и роскошно, такъ что послдній представитель фамиліи, баронъ Крафтъ фонъ-Шиллингъ, съ ужасомъ увидлъ себя стоящимъ надъ пропастью имъ самимъ подготовленнаго раззоренія. Въ это время умеръ его двоюродный братъ, у котораго было заложено все помстье фонъ-Шиллинговъ. Это обстоятельство послужило къ ихъ спасенію, потому что единственный сынъ барона женился на единственной дочери покойнаго и вмст съ нею вс родовыя помстья вернулись въ родъ фонъ-Шиллинговъ. Это было въ 1860 году.
Въ этотъ-же счастливый годъ въ сосднемъ семейств случилось событіе, встрченное членами его съ величайшею радостью. Нсколько поколній сряду фамилія Вольфрамъ имла только по одному наслднику, но въ послднія пятьдесятъ лтъ не появлялось въ монастырскомъ двор ни одного мужского представителя дома. Послдній глава семейства, совтникъ и оберъ-бургомистръ города, Францъ Вольфрамъ, сдлался вслдствіе этого мрачнымъ, молчаливымъ и грознымъ, всегда погруженнымъ въ желчное и злобное настроеніе духа. Пять дочерей, появившихся на свтъ одна за другою, были также несносно блокуры, какъ и ихъ мать, вс одинаково боялись отца и прятались отъ него въ самые темные углы, пока смерть не успокоила ихъ, чинно уложивъ на блыя подушечки гроба. Госпожа совтница, робкая и молчаливая, чувствовала себя какъ-бы виновною передъ мужемъ, она была похожа на мраморное изваяніе и только приближающіеся шаги мужа вызывали яркій румянецъ испуга на ея блдное лицо.
Семь лтъ спустя, она снова лежала въ задней комнат верхняго этажа подъ блоснжнымъ балдахиномъ. По небу проносились густыя темныя облака. Пронизавшій ихъ лучъ игралъ на блдномъ лиц страдалицы.
— Сынъ! торжественно провозгласила старая няня.
— Вольфрамъ! вырвался восторженный крикъ совтника. Онъ бросилъ два золотыхъ въ ванну, въ которой мыли смуглое тло ребенка, потомъ подошелъ къ постели и, первый разъ въ теченіи двадцатилтняго супружества, поцловалъ руку женщины, давшей жизнь его сыну.
И вотъ наступилъ день, какого еще никогда не видалъ монастырскій дворъ.
Щеголять богатствомъ было не въ дух Вольфрамовъ. Напротивъ, все свое серебро, великолпныя полотна, фамильные брилліанты и старыя дорогія вина они тщательно прятали въ погребахъ, довольствуясь чувствомъ сознанія, что все это — ихъ собственность. Но посл обда и вечеромъ этого достопамятнаго дня, въ бывшей монастырской столовой, Вольфрамы обнаружили все богатство и блескъ своего дома. На большихъ столахъ, покрытыхъ тончайшими камчатными скатертями, блестло серебро, собранное въ продолженіе многихъ столтій, чаши, блюда, кружки и узкіе бокалы, массивныя солонки и канделябры на коричневыхъ рзного дуба стнахъ — все это было изъ чистаго массивнаго серебра, великолпной рзной работы. Рядомъ, въ маленькой комнат, стояла купель. Вольфрамы не любили цвтовъ. Ни одинъ цвточный горшокъ не смлъ появляться на ихъ подоконникахъ, а въ саду и огород, за хозяйственными постройками, только и росли по угламъ нсколько случайныхъ кустовъ дикаго шиповника, но въ этотъ день душистыя цвтущія растенія, собранныя изъ всхъ оранжерей города, окружали покрытый блою скатертью столъ и стоявшую на немъ купель. Новорожденный былъ одтъ въ ризку изъ темнозеленаго атласа (старинная фамильная драгоцнность), а черные волосики покрывала старофранконская шапочка, отороченная старинными брабантскими кружевами желтокофейнаго цвта и украшенная мелкимъ индійскимъ жемчугомъ.
Старая няня сидла наверху, у кровати родильницы и разсказывала ей о торжеств и великолпіи, блиставшихъ внизу, о гордыхъ кумовьяхъ въ бархат и шелк, о чудномъ вин, ароматъ котораго разносился по всему дому, и о томъ, какъ сынъ совтника, точно принцъ, былъ крещенъ между розами и миртами.
Грустное лицо матери освтилось томной улыбкой. Ея маленькихъ двочекъ крестили безъ ризокъ, которыя были приготовлены прабабушкой только для мужского потомства, ихъ купели не были окружены миртами и розами, и фамильное серебро оставалось въ сундукахъ. На блдныхъ щекахъ родильницы выступилъ лихорадочный румянецъ, и въ то время, когда внизу звенли бокалы и провозглашались тосты за здоровье и благоденствіе давно ожидаемаго наслдника, наверху, у постели больной, пять блдныхъ двочекъ, какъ-будто проскользнувъ сквозь блыя занавси къ своей матери, обнимали и цловали ее горячо. Она играла съ ними, лаская ихъ день и ночь… Доктора стояли въ раздумьи, и полные недоумнія, слушали непрерывный бредъ больной, пока она съ усталой, но блаженной улыбкой на устахъ не откинула голову на подушку, чтобы заснуть навсегда.
Ея смерть прошла незамченной. У маленькаго Виктора была кормилица, а ключи и съ ними осиротлое хозяйство приняла подъ свое покровительство суровая и красивая сестра совтника.
Она была настоящая Вольфрамъ по характеру, поступкамъ и наружности. Сорокъ шесть лтъ проскользнули по ней незамтно. Только одинъ разъ страсть, къ ея несчастью, побдила ея твердые принципы. Вмст съ совтникомъ она была наслдницею всхъ богатствъ, принадлежавшихъ семейству Вольфрамъ, и притомъ замчательно красивою двушкой. Въ Шиллингсгоф, гд ее любили и баловали какъ родную дочь, она познакомилась съ маіоромъ Луціаномъ изъ Кенигсберга, за котораго и вышла замужъ, не смотря на вс увщанія брата и собственное предчувствіе. Дйствительно, воспитанная въ строгихъ семейныхъ традиціяхъ суровая ея натура такъ-же мало сходилась съ натурою элегантнаго и легкомысленнаго офицера, какъ вода съ огнемъ. Она во что-бы то ни стало хотла подчинить его своей вол, а онъ при всякомъ удобномъ случа зло подсмивался надъ ея мщанствомъ. Все это приводило къ непріятнымъ размолвкамъ, которыя кончились тмъ, что въ одинъ прекрасный вечеръ маіорша возвратилась изъ Кенигсберга съ своимъ пятилтнимъ сыномъ на монастырскій дворъ и поселилась тамъ навсегда.
Входя въ ддовскій домъ, маленькій Феликсъ боязливо спряталъ свою головку въ дорожный плащъ матери. Запустлыя комнаты второго этажа, лстница съ чудовищами, вырзанными на ея ршетк, съ ея скрипучими, расшатанными ступеньками, темныя отверстія дверей и оконъ, испуганная ночная бабочка, бившаяся въ матовыя стекла свинцовыхъ рамъ, чрезъ которыя заходящее солнце лниво освщало трещины пола — все это казалось мальчику таинственнымъ и страшнымъ, какъ домъ людода въ лсу. Этотъ стройный и нжный ребенокъ съ золотистыми кудрями, одтый въ голубую бархатную курточку, въ этомъ древнемъ дом казался заблудившимся, и старый совтникъ сурово отозвался, что сестра привела пестраго калибри въ старое соколиное гнздо.
Мальчикъ не переставалъ чувствовать себя чужимъ. Угрюмый видъ Монастырскаго двора не могъ подавить въ его душ идеальныхъ образовъ. Онъ былъ и остался горячей поэтической натурой, какъ его отецъ. Покинутый мужъ принималъ всевозможныя мры, чтобы возвратить себ мальчика, но вс его попытки разбились о юридическую опытность стараго совтника и ребенокъ остался у разведенной жены. Тогда маіоръ Луціанъ вышелъ въ отставку и навсегда ухалъ изъ Кенигсберга, затмъ о немъ не было никакихъ извстій.
Маіорша снова поселилась въ выходящей на улицу большой комнат мезонина, гд она жила и до замужества. Простыя выбленныя стны съ темными полированными шкафами приходились ей какъ нельзя боле по вкусу. Она опять сидла на кожанномъ кресл съ прямою спинкою въ глубокой ниш окна, спала за грубой шерстяной драпировкой, сотканной руками ея бабушки, и никогда не посщала Шиллингсгофа, избгая какъ смертельнаго врага всякаго напоминанія о муж. Маленькій Феликсъ, напротивъ, скоро почувствовалъ себя у сосдей какъ дома. Единственный сынъ барона Крафта фонъ-Шиллингъ былъ его сверстникомъ, и оба мальчика съ первой-же минуты нжно полюбили другъ друга. Маіорша допустила это знакомство съ условіемъ, чтобы ея ребенку никогда ни единымъ словомъ не напоминали объ отц.
Поздне оба юноши слушали вмст въ берлинскомъ университет юриспруденцію. Арнольдъ фонъ-Шиллингъ приготовлялся къ государственной служб, а Феликсъ Луціанъ долженъ былъ пойти по стопамъ своего дяди — сначала служить въ городскомъ управленіи, а потомъ хозяйничать на Монастырскомъ двор, такъ какъ, по смерти послдней блокурой кузины, дядя назначилъ его своимъ наслдникомъ съ тмъ, чтобы онъ къ своей отцовской фамиліи прибавилъ фамилію Вольфрамъ. Но въ 1860 году, какъ мы уже видли, измнились вс семейные планы какъ въ Шиллингсгоф, такъ и на Монастырскомъ двор. Арнольдъ фонъ-Шиллингъ вернулся домой, чтобы по просьб своего больного отца вмст съ рукою кузины получить снова вс шиллинговскія помстія, а предположенія Феликса разрушило появленіе на свтъ маленькаго Виктора Вольфрама.
Жену совтника похоронили въ снжное апрльское утро. Феликсъ Луціанъ могъ пріхать въ этотъ день домой лишь на нсколько часовъ, чтобы проводить тетку въ ея послднее жилище, но сегодня, черезъ два мсяца, когда весенній воздухъ былъ полонъ запаха дикаго жасмина и подъ деревьями какъ свжій снгъ лежали опавшіе лепестки цвтовъ, онъ снова возвратился на Монастырскій дворъ съ цлью провести тамъ нсколько дней своего отпуска, какъ онъ писалъ матери.
Посл обда Феликсъ вошелъ въ ту комнату, гд лежала его покойная тетка. Ему живо представился запахъ фиміама, подымающагося синимъ облакомъ къ потолку, и запахъ гирляндъ изъ буковыхъ листьевъ, между которыми такъ спокойно лежала умершая съ гладко причесанными льняными волосами. Но сегодня въ этой комнат только сверкали на солнц летающія пылинки, подымаясь къ потолку, изъ открытой кухни доносился запахъ жареной птицы, а за прилавкомъ, гд продавали молоко, стояла его мать и отсчитывала яйца въ корзинку служанки, которая, по старинному обычаю, два раза въ недлю съ яйцами и свжимъ масломъ обходила всхъ именитйшихъ покупателей.
Въ глазахъ маіорши блеснула материнская гордость при вид красиваго, стройнаго юноши. Она приблизила къ его губамъ щеку, такъ какъ руки ея были полны яйцами.
— Иди пока наверхъ, Феликсъ, сказала она поспшно, боясь ошибиться въ счет или разбить яйцо.
Онъ хотлъ было обнять ее, но быстро опустилъ руки и сталъ подниматься по лстниц. Вдругъ изъ комнаты послышался дтскій крикъ: новый наслдникъ Монастырскаго двора визжалъ отъ злости, какъ котенокъ. На птичьемъ двор пли птухи. Громадный жирный котъ пробирался тихонько посл обычной своей охоты въ риг и съ наслажденіемъ сталъ тереться объ ноги молодого человка. Феликсъ далеко отбросилъ ногою животное и съ отвращеніемъ стучалъ сапогами, какъ-бы отряхая ихъ отъ снга.
Черезъ открытыя окна въ комнату маіорши входилъ свжій весенній воздухъ, но не онъ наполнялъ ее пріятнымъ запахомъ фіалокъ. Этотъ запахъ шелъ изъ стоящаго въ углу открытаго шкафа, въ которомъ между блестящимъ какъ серебро бльемъ сохли тысячи фіалокъ, маленькому сыну маіорши строго запрещалось ставить букеты фіалокъ въ стаканы съ водою, потому что они могли опрокидываться и причинять безпорядокъ, Феликсъ обязанъ былъ аккуратно обрывать лепестки и класть ихъ между бльемъ. Поэтому слои блестящаго блья, на которые чуть не молилась его мать, были всегда для него ненавистны, и теперь онъ непріязненно посмотрлъ на открытый шкафъ.
На неуклюжемъ кленовомъ стол у окна лежала записная книжка маіорши, которую она оставила тамъ, вроятно, внезапно оторванная отъ проврки блья. Феликсъ очень хорошо зналъ эту книжку со всми ея рубриками, но страница, на которой она была раскрыта, была ему незнакома. ‘Приданое домашняго блья моего сына Феликса’, стояло въ заглавіи этой страницы.
Его будущее хозяйство! Онъ покраснлъ при этой мысли, какъ двушка. Дюжины простынь, салфетокъ, полотенецъ важно стояли рядами, какъ-будто он были самою главною основою его будущаго семейнаго счастія. И эти серьезные, скучные реестры должны были уложиться въ самой прелестной и причудливой курчавой головк, когда-либо встрчавшейся на плечахъ двушки!
— Какъ-бы ты хохотала, Люси! прошепталъ онъ и усмхнулся.
Онъ сталъ механически перелистывать книжку… Здсь, въ ‘счет прибыли’, складывались тысячи и тысячи. Такое богатство! И рядомъ съ нимъ это постоянное скопидомство и боязнь потерять нсколько грошей изъ-за разбитаго яйца! Молодой человкъ съ отвращеніемъ отбросилъ книжку и, нетерпливо теребя свои роскошные блокурые волосы, подошелъ къ окну. Своимъ аристократическимъ видомъ, съ окружавшимъ его запаховъ духовъ, онъ настолько-же былъ чуждъ ‘старому соколиному гнзду’, насколько его изящныя перчатки не гармонировали съ неуклюжимъ кленовымъ столомъ, на который онъ ихъ небрежно бросилъ, и его лакированныя ботинки — съ грубымъ, протертымъ поломъ.
Онъ прислонился головой къ окошку и смотрлъ внизъ. Монастырскій домь между разукрашенными новыми зданіями казался живымъ анахронизмомъ. За монастырской стной проходилъ теперь роскошный городской бульваръ, обсаженный цвтущими каштанами. Ему было стыдно, что элегантное общество должно было ежедневно проходить мимо этой испещренной заплатами стны. Его подавлялъ видъ сосдняго замка, съ балконовъ котораго, украшенныхъ бронзовыми ршетками, виденъ былъ весь дворъ монастыря. Правда, въ средин его попрежнему росли четыре роскошныя, покрытыя густою листвою липы, на которыхъ не было видно ни одной сухой вточки, но у подножія ихъ на старыхъ каменныхъ скамейкахъ и порфировомъ резервуар колодца красовалась только-что вымытая деревянная посуда молочнаго хозяйства. Эти невзрачныя картины дополнялись не мене элегантными сценами: възжалъ возъ свжаго клевера, работникъ проклиналъ узкій проходъ въ воротахъ и билъ лошадей, босая коровница загоняла съ бранью двухъ упрямыхъ телятъ, набжавшихъ на передній дворъ, голуби поднялись тучей и остальныя птицы съ крикомъ бросились въ стороны.
— Мужицкая стряпня! пробормоталъ Феликсъ и отвернулся съ презрніемъ.
Онъ увидлъ великолпный садъ Шиллингсгофа и вздохнулъ свободне. Тамъ онъ всегда чувствовалъ себя боле дома, чмъ на Монастырскомъ двор. Черезъ обвитую плющемъ стну онъ видлъ только часть луга, въ средин котораго билъ фонтанъ передъ колоннадой, а наклонившись боле, онъ увидалъ и зеркальныя стекла между каменными украшеніями баллюстрады. За стной, со стороны Шиллингсгофа виднлись три ряда великолпныхъ платановъ. Онъ могъ ихъ разсмотрть совершенно ясно. Они шли двойною аллеей, отъ уличной ршетки, вдоль южной стороны дома, вглубь сада. Эта тнистая аллея была когда-то главнымъ мстомъ, гд онъ игралъ съ своимъ маленькимъ другомъ. Въ ней постоянно царилъ полумракъ и свжая прохлада, и баронъ Крафтъ устроивалъ тамъ нчто въ род салона, въ которомъ принималъ гостей, отдыхалъ и пилъ послобденный кофе.
Кофейникъ и сегодня стоялъ на стол, но не мдный, знакомый ему, онъ уступилъ мсто серебряному. Вообще, на стол стояла масса серебра, а между нимъ сверкали маленькіе хрустальные графинчики съ ликеромъ. Прежде такъ никогда не убирался кофейный столъ. Прежде сидли на простыхъ, блыхъ, деревянныхъ скамьяхъ, сегодня-же вокругъ желзнаго стола стояли такія-же желзныя кресла, покрытыя вышитыми подушками, а богато разукрашенныя ширмы образовали уютные уголки, защищенные отъ сквозного втра.
Но боле всего онъ былъ пораженъ появленіемъ дамы, вышедшей изъ-за колоннады. Она тихо ходила взадъ и впередъ, видимо поджидая кого-то. Мать Арнольда умерла рано, сестры у него никогда не было, а потому единственнымъ представителемъ женскаго элемента въ замк была добрая толстая домоправительница. Теперь-же по аллеямъ сада скользилъ голубой шелковый шлейфъ, женскій умъ и женская воля рядомъ съ правленіемъ стараго барона снова возстановили свое владычество въ замк, какъ двадцать лтъ тому назадъ.
Въ то-же самое время, когда Феликсъ два мсяца тому назадъ прізжалъ въ Монастырскій дворъ на погребеніе своей тетки, въ Кобленц праздновалась свадьба Арнольда, который коротко извстилъ друга, что женится на длинной кузин из Кобленца. Это дйствительно была она, молодая владтельница Шиллингсгофа, очень высокая женщина, съ узкими плечами и плоскою грудью, наклоненная впередъ, какъ это встрчается у большинства высокорослыхъ людей, съ чувствомъ достоинства во всхъ своихъ вялыхъ и медленныхъ движеніяхъ. Лица ея онъ не могъ хорошо разсмотрть, но профиль показался ему длиннымъ, англійскаго типа, казалось, она была блдна, но ея лучшимъ украшеніемъ были великолпные свтлые волосы, которые лежали на голов очень красиво и такъ легко, какъ будто-бы каждая лишняя шпилька причиняла ей боль.
Она часто съ нетерпніемъ взглядывала на окна и двери колоннады и постоянно передвигала чашки и корзинки съ пирожнымъ.
Въ это время вышла изъ дому молодая двушка въ бломъ передник, повидимому горничная. Она набросила на плечи своей госпож мягкую шаль и стала надвать ей перчатки. Дама стояла какъ автоматъ и держала неподвижно свои протянутыя тонкія руки, пока не была застегнута послдняя пуговица. Она не двинулась и тогда, какъ молодая двушка стала на колни, чтобы застегнуть пряжку на ея пестрыхъ туфляхъ. Молча, она плотне закуталась въ шаль, не смотря на теплый солнечный іюньскій день.
‘Избалованная и нервная’, подумалъ Феликсъ въ то время, какъ она граціозно опускалась на красныя подушки садовой скамейки.
Изъ дверей колоннады показался Адамъ, старинный слуга графа. Онъ былъ вдовецъ. Посл смерти жены у него осталась маленькая десятилтняя дочь, которую онъ теперь и велъ за руку.
Молодая горничная прошла мимо старика, насмшливо пожавъ плечами, а важная дама не замтила его поклона. Феликсъ очень любилъ этого тихаго и серьезнаго слугу. Спокойствіе его вошло въ поговорку въ Шиллингсгоф, поэтому Феликса нсколько удивила поспшность, съ которою старикъ, обогнувъ лужокъ, вышелъ изъ Шилдигегофа и черезъ нсколько минутъ показался на Монастырскомъ двор. Его маленькая двочка закричала и прижалась къ старику, увидя индйскаго птуха, который съ крикомъ бросился на ея красное платье. Старикъ отогналъ разъяренную птицу, успокоилъ ребенка, но самъ волновался и щеки его горли, какъ будто онъ былъ несовсмъ трезвъ.
Феликсъ увидлъ потомъ, какъ вышелъ старый баронъ, опираясь на руку сына, вошелъ въ каштановую аллею и, сдлавъ любезное привтствіе рукою, слъ возл своей невстки. Чувство искренняго состраданія къ старому слуг заставило Феликса оставить окно и сойти внизъ. На послднемъ поворот лстницы онъ на минуту остановился. Служанка съ яйцами и масломъ уже ушла, а его мать вынимала жаркое изъ духовой печки.
— Брата нтъ дома, Адамъ, сказала она старику, стоящему въ дверяхъ кухни. Она поставила дымящуюся сковороду на столъ и подошла къ двери. Надюсь, что вы не будете снова безпокоить его этою глупою исторіей?
— Да, госпожа маіорша, отвтилъ онъ вжливо, но ршительно: я за этимъ и пришелъ. Только одинъ господинъ совтникъ еще можетъ мн помочь. Онъ знаетъ лучше всхъ, что я невиненъ и поможетъ мн оправдаться.
— Вы съ ума сошли! отвтила маіорша рзко и строго. Можетъ быть по-вашему, господинъ совтникъ долженъ поклясться, что онъ съ прислугою господина фонъ-Шиллингъ не входилъ ни въ какія интимныя отношенія?
— Что это за недоразумнія у насъ съ сосдями? спросилъ съ удивленіемъ приблизившійся Феликсъ.
— Ахъ, господинъ референдарь, это недоразумніе лишаетъ меня чести и куска хлба, сказалъ подавленнымъ голосамъ Адамъ.
Бывало онъ съ радостію встрчалъ молодого человка, сегодня-же старикъ невидимому не сознавалъ неожиданности встрчи.
— Старый баринъ только-что обругалъ меня лицемромъ и хитрымъ шпіономъ и швырнулъ мн въ слдъ свой бокалъ, такъ что онъ разлетлся въ дребезги.
— Нечего сказать, прекрасныя, благородныя манеры! ядовито замтила маіорша.
Въ это время она вынула изъ кухоннаго шкафа тарелку для жаркого и смотрла противъ свта, чиста-ли она.
Эта непоколебимая хлопотливость въ виду глубоко взволнованнаго человка возмутила ея сына. Онъ дружески протянулъ руку старику.
— Не понимаю, какъ вашъ баринъ могъ до такой степени озлобиться, чтобы прибгнуть къ насилію, сказалъ онъ сочувственно,— особенно въ отношеніи своего врнаго Адама. Вдь онъ всегда очень цнилъ васъ.
— Не правда-ли, господинъ Луціанъ, и вы это знаете? Да, такъ было когда-то, а теперь все кончилось! съ отчаяніемъ вскричалъ старикъ, и слезы полились изъ его глазъ. Я — шпіонъ! Я! Говорятъ, я подслушалъ исторію съ каменнымъ углемъ, которая совсмъ до меня не касается.
Феликсъ посмотрлъ на свою мать вопросительно. Онъ ничего не понималъ.
— Онъ говоритъ о каменно-угольныхъ копяхъ въ маленькой долин, коротко объяснила маіорша. Старикъ изъ Шиллингсгофа всегда думалъ о себ очень много. Онъ воображаетъ, что никому другому не можетъ придти въ голову то, что онъ выдумалъ.
— Вдь баронъ не самъ это выдумалъ, госпожа маіорша. Вотъ въ чемъ дло. Видите-ли, господинъ референдарь, онъ говоритъ постоянно, что Шиллинги и Вольфрамы въ продолженіи нсколькихъ столтій владютъ монастырскими землями въ маленькой долин, и до сихъ поръ никому ни приходило на умъ не только купить, но даже взять даромъ каменистый участокъ, которымъ издавна владетъ семейство Готтеръ. Это была совсмъ безплодная нива. Старый Готтеръ, также какъ и его сосди, много лтъ пахавшіе въ окрестностяхъ, мене всего думалъ, что подъ этимъ безплоднымъ грунтомъ скрывается что-нибудь путное. Но въ нашъ городъ пріхалъ незнакомый инженеръ. Онъ съ перваго взгляда узналъ, что подъ этимъ безплоднымъ полемъ находятся богатыя залежи угля. ‘Уголь лежитъ почти на поверхности’, сказалъ онъ при этомъ.
— Это такъ и было, сказала маіорша, вытирая блоснжнымъ полотенцемъ блюдо.
— А такъ какъ они давно знакомы съ моимъ бариномъ, продолжалъ Адамъ,— то онъ и предложилъ купить этотъ участокъ съ нимъ въ компаніи и заняться разработкою угля. Баринъ съ радостію согласился, и они ршили все это между собою по-секрету. Въ это самое время предстояла свадьба въ Кобленц, поэтому они и отложили покупку участка до возвращенія съ Рейна. Имъ и во сн не снилось, чтобъ кто-нибудь могъ ихъ предупредить. Вдь ни одна душа объ этомъ не знала. Но не тутъ-то было! Когда они пришли потомъ къ старику Готтеру, то тотъ кричалъ, что его надули, что онъ продалъ за безцнокъ свой участокъ совтнику Вольфраму, а теперь въ немъ оказались богатыя залежи угля, и совтникъ Вольфрамъ получилъ уже право на его разработку. Разв это не колдовство, господинъ Луціанъ!
— Во всякомъ случа, удивительное совпаденіе! воскликнулъ удивленный молодой человкъ.
— Я то-же говорю. Дяд въ этомъ случа повезло, и онъ не виноватъ, что другіе сони это прозвали,— прибавила его мать. Впрочемъ старикъ Готтеръ вретъ, что его надули. Сначала онъ былъ очень радъ, что такъ выгодно продалъ свое негодное поле.
Все это было сказано тономъ, не допускающимъ возраженій, увренно и спокойно.
Не смотря на свое мщанское занятіе, мадамъ Луціанъ держалась элегантно. Она была еще стройна, лицо сохрашло свжесть и красоту, каштановые волосы были густы, какъ у молодой двушки. Жена маіора, при своемъ пчелиномъ трудолюбіи, не забывала своего соціальнаго положенія. Она была всегда тщательно причесана, хорошо одта, не смотря на то, что ея стройная нога была обута въ простой кожаный сапогъ и синій кухонный передникъ закрывалъ ея ловко сидящее платье.
— Возьми, скушай, дитя мое, сказала она, подавая маленькой двочк Адама вынутый изъ шкафа кусокъ пирожнаго.
Двочка отвернулась съ суровымъ выраженіемъ лица и отклонила предлагаемое лакомство.
— Она ничего не возьметъ, госпожа маіорша, мягко замтилъ ей отецъ. У двочки сегодня не было во рту и маковой росинки. Она не можетъ выносить, когда со мной дурно обращаются, а сегодня цлый день мученіе и ругань не прекращались. Я много перенесъ за послднее время, господинъ Луціанъ. Баронъ продолжаетъ думать, что все это случилось не просто. Онъ предполагаетъ, что кто-нибудь изъ прислуги подслушалъ и выдалъ его секретъ. А такъ какъ я во время его совщанія съ инженеромъ нсколько разъ входилъ въ комнату съ виномъ, то на меня, несчастнаго, и падаетъ подозрніе. Не желая терять куска хлба изъ-за Аннушки, я терпливо сносилъ вс придирки. (Онъ нжно погладилъ при этомъ густые волосы ребенка). Но со вчерашняго дня только и говорятъ, что о большомъ успх предпріятія совтника — оказалось, что уголь не уступаетъ лучшему англійскому, и мой баринъ не помнитъ себя отъ злости и бшенства. Вотъ я и хочу просить господина совтника, чтобъ онъ объяснилъ моему барину…
— Это невозможно, Адамъ! Вы сами это хорошо понимаете, прервала его маіорша. Мой братъ едва-ли согласится имть дло съ людьми, которые за глаза ругаютъ его за то, что онъ былъ также уменъ, какъ они. Выкиньте это изъ головы, а лучше подумайте, какъ-бы выпутаться изъ бды безъ посторонней помощи.
Адамъ закусилъ губы, онъ старался подавить свое раздраженіе.
— Мн-бы слдовало заране знать, прибавилъ онъ, пожимая съ глубокимъ вздохомъ плечами,— что важные господа ни въ грошъ не ставятъ честь бднаго лакея. Посл этого такому бдняку, какъ я, остается только съ моста да въ воду! воскликнулъ онъ съ отчаяніемъ.
— Ахъ, нтъ! Не длай этого, папа! Ты этого не сдлаешь, не правда-ли? закричала двочка.
— Не говорите такихъ безбожныхъ вещей, строго замтила ему маіорша.
Феликсъ нжно взялъ головку двочки, которая навзрыдъ плакала.
— Перестань, голубка, успокоивалъ онъ ее,— твой отецъ этого не сдлаетъ. Онъ слишкомъ честенъ для этого. Я пойду въ Шиллингсгофъ и поговорю со старымъ барономъ, если вы этого желаете, Адамъ.
— Нтъ, благодарю васъ, господинъ референдарь. Я знаю, вы желаете мн добра, но мн этимъ не поможете, и только наживете себ непріятностей.— Онъ поклонился, обнялъ рукою свою двочку и повелъ ее къ дверямъ.— Пойдемъ, мы теперь отправимся къ твоей бабушк.
— Да, папа, сказалъ ребенокъ, переставая плакать.— Но мы тамъ и останемся, ты не уйдешь сегодня ночью?
— Нтъ, моя милая.
Они пошли черезъ дворъ. Индйскій птухъ снова побжалъ за ними, но малютка не обратила теперь на него вниманія. Стараясь своими маленькими ножками идти въ ногу съ отцомъ, она, перегибаясь, съ волненіемъ смотрла ему въ лицо. Она не довряла его механически произнесенному общанію.
— Я не буду спать всю ночь, ты увидишь! грозила она ему своимъ дрожащимъ отъ волненія голоскомъ. Я увижу, когда ты уйдешь.
Когда за ними затворилась калитка, за стною все еще раздавался ея дрожащій, угрожающій голосокъ:
— Я не буду спать, я побгу за тобою, если ты уйдешь, папа!
Маіорша пожала плечами и возвратилась въ кухню.
— Съ людьми подобнаго сорта нельзя имть никакого дла: они выходятъ изъ себя отъ всякой мелочи,— сказала она спокойно, какъ всегда.
— Желалъ бы я знать, кто можетъ остаться хладнокровнымъ, когда невинно взводятъ на него преступленіе и лишаютъ куска хлба! вскричалъ глубоко взволнованный молодой человкъ. Не сердись, мама: на Монастырскомъ двор въ теченіи нсколькихъ столтій родятся только люди съ умной головой и туго-набитыми карманами, но не съ теплымъ сердцемъ.
— Въ теченіе нсколькихъ столтій мы еженедльно печемъ шесть хлбовъ для бдныхъ, есть-ли урожай, или нтъ,— отвтила мать, не дрогнувъ ни однимъ мускуломъ своего серьезнаго лица. Мы помогаемъ много и не соримъ хлбомъ, но не кричимъ объ этомъ на площади. Но какъ люли солидные, мы не можемъ плясать по дудк всякаго сумасброда. Впрочемъ, ты родился не на Монастырскомъ двор,— въ спокойномъ ея голос звучали ядовитыя нотки — ты тоже изъ новомодныхъ втрогоновъ, которые превозносятъ до небесъ однихъ и топчутъ въ грязь другихъ. Неужели ты думаешь, что дядя такъ вотъ и долженъ объявить всенародно, что ничего не зналъ о тайн Фонъ-Шиллинговъ?
— Нисколько, но…
— Да это и не поможетъ ни старому чудаку Адаму, ни барону,— прервала она сына. Блестящій бракъ не вполн возвратилъ имъ фамильныя богатства. Опекунъ молодой двушки — хитрая лисица,— такъ составилъ свадебный контрактъ, что Шиллингамъ остается желать очень многаго. Отъ этого-то и происходитъ желчность старика, которую онъ вымещаетъ на слугахъ.
— Несчастный старикъ! подхватилъ съ сожалніемъ Феликсъ. Посл этой неудачи его озлобленіе очень понятно. Каменно-угольныя копи во всякомъ случа помогли-бы ему возвратить имніе. Мн его вдвойн жаль, такъ какъ ему приходилось отвчать главнымъ образомъ за грхи предковъ.
Маіорша громко закашляла. Она понимала это дло гораздо тоньше, но не нашла нужнымъ возражать. Вообще она вступала въ пренія только въ вопросахъ, близко касавшихся ея собственныхъ интересовъ, и тогда защищалась со всею энергіей. Сынъ въ волненіи ходилъ по кухн, а мать спокойно чистила свжіе огурцы для салата.
— Странно однако, какъ могла въ одну и ту-же минуту зародиться въ двухъ головахъ мысль и разработк клада, мимо котораго столько лтъ проходили ихъ предки, не подозрвая о его существованіи,— сказалъ посл минутной, паузы молодой человкъ и снова подошелъ къ кухонной двери.
— Я никогда не говорила объ этомъ съ дядей, но думаю,— сказала мать, не отрывая глазъ отъ своей работы,— что дяд давно была извстна тайна, открытая инженеромъ, но его, вроятно, пугали безпокойство и рискъ предпріятія. Теперь-же, когда родился маленькій Викторъ и родъ Вольфрамовъ воскресъ, всякое новое пріобртеніе — прямая его обязанность.
— Боже, неужели эта лихорадочная погоня за наживой должна продолжаться вчно? Я думаю, что твое семейство, мама, и теперь уже богато черезъ мру.
Маіорша съ ужасомъ повернулась и бросила долгій, укоризненный взглядъ на сына. Въ немъ не было ни искры фамильнаго духа Вольфрамовъ.
— Богаты черезъ мру! Этого на Монастырскомъ двор до сихъ поръ никто не смлъ даже подумать, не только высказывать. О денежныхъ длахъ въ нашемъ семейств не говорятъ! Замть себ это! рзко сказала мать. Она подошла къ водопроводу, открыла кранъ и стала мыть себ руки.
— Обдъ для тебя готовъ. Ступай въ столовую, я сейчасъ иду за тобой! отрывисто прибавила она черезъ плечо.
Приказаніе это прозвучало очень сурово. Молодой человкъ, закусивъ губы, прошелъ мимо матери въ смежную комнату. Въ ней всегда стоялъ обденный столъ, а въ глубокой ниш окна было обычное мсто хозяйки. Окна этой комнаты, также какъ и кухни, выходили на задній дворъ, окруженный службами и стною Шиллингсгофа. Вдоль верхнихъ этажей этихъ службъ шла крытая галлерея, на которую выходило множество маленькихъ оконъ и узкихъ дверей, это были когда-то монастырскія кельи, а теперь въ нихъ хранились рожь, фрукты и сно. По стнамъ висли сита и грабли, а на жердяхъ сохли мшки и попоны. Эти нависшія галлереи затемняли весь дворъ, особенно столовую, передъ окнами которой высился старый вязъ. Зеленоватый полусвтъ падалъ на рабочій столъ молчаливой совтницы, гд она проводила часы досуга, столь бдные семейнымъ счастьемъ. Крикъ птуха и кудахтанье куръ на навозной куч, мычаніе коровъ въ хлвахъ и бготня снующихъ по двору работниковъ и работницъ — составляли все развлеченіе ея затворнической жизни.
Феликсу живо припомнилось, какъ однажды посл обда его тетка, думая, что мужъ ушелъ со двора, поставила около рабочаго стола корзинку, въ которой спала ея маленькая дочка. Вдругъ входитъ совтникъ. Встревоженная женщина вскакиваетъ и яркій румянецъ испуга разливается по ея блдному лицу. Наперстокъ, ножницы и игольникъ съ шумомъ падаютъ на полъ.
— Здсь моя столовая, а не дтская спальня! ядовито замтилъ совтникъ, бросивъ презрительный взглядъ на ребенка.
Этотъ случай потому такъ ярко представился воображенію Феликса, что почти на томъ-же мст спалъ и теперь ребенокъ, но не въ простой корзинк, покрытой домашнимъ пестрымъ одяльцемъ, а въ затйливой колыбельк, завшанной темнозеленымъ шелкомъ, на блой пуховой постельк. У рабочаго столика, гд когда-то сидла стройная, нжная женщина, торчала теперь квадратная фигура, съ крестьянской повязкой на голов, изъ-подъ которой глядло тупое, нахальное лицо, и съ длиннымъ шерстянымъ чулкомъ въ рукахъ. Она не встала при появленіи молодого барина и продолжала качать ногою люльку, сознавая, что въ настоящую минуту кормилица — главная особа на Монастырскомъ двор.
Феликсъ охотно-бы поднялъ занавсъ, чтобы взглянуть на личико своего двоюроднаго брата, но его возмущалъ видъ этой женщины, сидвшей на мст умершей тетки. Онъ слъ молча къ обденному столу и вынулъ изъ кармана кожаный футляръ, въ которомъ хранился серебряный столовый приборъ.
То была единственная вещь, которую взяла съ собою его мать, оставляя домъ Луціана. Феликсу досталась эта вещь отъ его дда и крестнаго отца, давно умершаго полковника Луціана. Футляръ съ приборомъ всегда лежалъ въ самомъ темномъ углу шкафа съ серебромъ, въ мезонин. Во время послдняго своего посщенія Монастырскаго двора, Феликсъ случайно открылъ этотъ подарокъ дда. Онъ ему очень обрадовался и присвоилъ себ, не смотря на протестъ матери. Отодвинувъ лежавшій на стол простой приборъ, онъ положилъ возл своей тарелки серебряный.
Въ эту минуту вошла маіорша съ жаренымъ цыпленкомъ и салатомъ на поднос. Ставя на столъ подогртую тарелку, она замтила серебряный приборъ, остановилась и яркій румянецъ появился на ея лиц.
— Разв теб нашъ приборъ кажется недовольно приличнымъ и чистымъ? спросила она сдавленнымъ отъ волненія голосомъ.
— Нтъ, не то, мама — отвтилъ молодой человкъ, положивъ руку на ножъ, гд было красиво вырзано имя Луціана — я такъ дорожу этой единственною вещью, напоминающей мн прошлое, что никогда не разстанусь съ нею. Мн очень памятно лицо моего красиваго, гордаго дда, хотя мн было не больше четырехъ лтъ, когда онъ умеръ. Папа.
Внезапный трескъ заставилъ его оглянуться и онъ испугался собственныхъ словъ. Посл давнишняго запрещенія произносить въ присутствіи матери имя отца, теперь впервые сорвалось съ его устъ слово ‘папа’. Мать стояла передъ нимъ съ сверкающими отъ гнва глазами, въ только-что покраснвшемъ лиц ея не осталось ни кровинки, изъ дрогнувшей руки выскользнула на полъ тарелка. Кормилица взвизгнула, ребенокъ проснулся и заплакалъ.
— Ахъ, сударыня — что, если объ этомъ узнаетъ господинъ совтникъ! Вдь у Виктора можетъ сдлаться родимчикъ отъ испуга! дерзко проговорила кормилица, поднимая изъ кровати ребенка.
Гордая женщина, къ удивленію ея сына, не отвтила ни слова. Она помогла успокоить крикуна, затмъ убрала осколки и унесла въ кухню. Феликсъ зналъ, что его мать и дядя горячо желали прямого наслдника фамиліи Вольфрамъ, но онъ далеко не постигалъ размровъ того вліянія, какое возымлъ этотъ мальчуганъ на Монастырскомъ двор. Молодой человкъ съ чувствомъ какого-то страха смотрлъ на клочекъ черныхъ волосъ, выбившійся изъ-подъ его чепчика.
Еслибы покойная жена совтника, привыкшая къ васильковымъ глазкамъ и нжнымъ личикамъ своихъ маленькихъ двочекъ, могла взглянуть теперь на свое земное жилище, она была-бы очень удивлена, увидавъ этого смуглаго, какъ цыганенокъ мальчугана, съ сухимъ, морщинистымъ лицомъ, большими, торчащими ушами, съ длинными, тонкими, какъ ноги паука пальчиками, вцпившимися въ блое одяло. И этотъ ребенокъ стоилъ ей жизни!
Гнусливо напвая колыбельную псню, кормилица прошла мимо обденнаго стола, оттолкнула ногой дверь и вышла въ слдующую комнату. Это была обширная рабочая комната и кабинетъ совтника. Большія полукруглыя окна ея выходили на передній дворъ.
Ребенокъ затихъ. Кормилица открыла одно изъ оконъ и перекидывалась пошлыми шутками съ работавшими на двор парнями. Это было нчто небывалое на Монастырскомъ двор. Какъ ни просты были, повидимому, отношенія Вольфрамовъ къ прислуг, но въ сущности она была у нихъ въ рабскомъ повиновеніи. Вольфрамы умли заставить уважать свое достоинство.
Маіорша снова вошла въ столовую и поставила на столъ новую тарелку съ жаркимъ. Она быстро взглянула на окно, у котораго шла оживленная бесда, но и тутъ не сказала ни слова. Невозмутимое спокойствіе, которымъ вновь облеклось красивое лицо маіорши, сегодня въ первый разъ показалось ея сыну неестественнымъ и зловщимъ. Ему вдругъ стало яснымъ, что все благоразуміе и сдержанность, вс мелочи и дрязги домашняго хозяйства не могли подавить энергіи ея пламенной души. Достаточно было одного слова, чтобы пламя вспыхнуло съ прежней силой.
Противъ обденнаго стола, въ полукруглой ниш, виднлась грубая дверь. Когда-то она вела на лстницу, проходившую въ толстой стн, и была единственнымъ сообщеніемъ между монастырской кухней и столовою гостинницы. При раздл монастырскихъ сооруженій этотъ ходъ задлали, но практическій Вольфрамъ оставилъ небольшое углубленіе для плоскаго стнного шкафа за дверью. Маіорша отворила этотъ шкафъ. Въ немъ лежали домашнія конторскія книги, а на узкой полк стоялъ лакированный жестяной ящикъ, куда обыкновенно клали дневную выручку за молоко и птицу.
Феликсъ сурово наблюдалъ, какъ его мать отстегнула отъ пояса кожаную сумку и высыпала изъ нея въ ящикъ кучу мелкой монеты. Она, слдовательно, должна была, какъ и покойная совтница, стоять за прилавкомъ и кружками продавать молоко, должна была ловить въ курятник продаваемыхъ кухаркамъ птицъ, собирать для нихъ въ огород салатъ и брюкву и получать за это гроши и пятаки.
Молодой человкъ задыхался отъ злости. Въ эту минуту мамка взвизгнула отъ удовольствія. Молодой человкъ отбросилъ вилку и ножъ и быстро всталъ изъ-за стола.
— Неужели ты можешь выносить эти пошлости, мама! воскликнулъ онъ съ негодованіемъ.
— Я была-бы очень неблагоразумна, еслибы возмущалась этимъ. Ребенокъ такъ слабъ, что его жизнь зависитъ отъ этой неотесанной бабы. Значитъ, нужно терпть и молчать.
Феликсъ чувствовалъ, какъ кровь бросилась ему въ голову. Какія громадныя жертвы приносила она ребенку Вольфрама, а своего собственнаго разлучила съ отцомъ, потому что не хотла молчать! Онъ не забылъ еще сценъ, происходившихъ между его родителями, помнилъ, какъ холодная и неумолимая мать до тхъ поръ спорила съ раздраженнымъ отцомъ, пока тотъ, какъ бшеный, не убгалъ изъ комнаты.
Маіорша не подозрвала, конечно, какая горечь волновала душу ея сына, иначе она не могла-бы такъ спокойно пройти мимо него въ другую комнату.
— Не запереть-ли окна, Христина?— сказала она спокойно и ласково. Сквозной втеръ, ребенокъ можетъ простудиться.
— Боже упаси! Здсь нтъ никакого сквозного втра. Я бы тоже это чувствовала,— грубо отвтила Христина. Я кормилица, госпожа маіорша, и, конечно, лучше другихъ знаю, что ребенку полезно и что вредно. Впрочемъ, она, вроятно, знала по опыту настойчивость маіорши, потому что когда маіорша, не обративъ вниманія на ея грубость, заперла окно, кормилица, ворча, вернулась къ люльк, уложила ребенка и принялась за свой чулокъ.
Въ это время въ комнату дяди вошелъ Феликсъ. Къ своему удивленію, онъ чувствовалъ себя въ этой комнат также неловко, какъ и въ дтств. Между этими отдланными дубомъ, стнами стоялъ тотъ-же затхлый воздухъ, пропитанный запахомъ старыхъ кожаныхъ переплетовъ. Нсколько лтъ назадъ, когда совтникъ носилъ званіе бургомистра, эта комната называлась канцеляріей и была всегда предметомъ страха для всхъ домашнихъ. Отсюда часто слышались громкіе голоса спорящихъ людей. Постепенно усиливаясь, эти голоса раздавались по всему дому, часто взволнованные диспутанты выбгали изъ канцеляріи, хлопая за собою дверью. Почти вс жители города ненавидли совтника за его упрямый и надменный нравъ.
Феликсъ въ дтств бывалъ въ этой комнат только тогда, когда мать посылала его выслушать отъ дяди выговоръ. Долго посл того, какъ стихалъ голосъ дяди, онъ оставался бывало какъ-бы прикованнымъ къ мсту магической силой, пока дядя не прогонялъ его грубо изъ комнаты.
Вдоль всей стны, гд когда-то былъ продланъ изъ сосдней комнаты ходъ въ домъ съ колоннами, возвышалась эстрада, къ которой вела вторая деревянная лсенка. Стна была сплошь закрыта рзьбою, которая обрамляла рзныя изъ дерева группы, изображающія событія изъ священной исторіи. Но взоры мальчика привлекали не статуи святыхъ съ кривыми руками и дощечками за головой, выполнявшими роль сіянія, а органъ, стоящій прямо противъ лстницы.
Этотъ старый органъ былъ самой первобытной конструкціи, въ немъ было всего нсколько жестяныхъ трубъ и очень широкіе клавиши. Полнаго хорала на немъ невозможно было исполнить. Говорятъ, его устроилъ аббатъ, которому эта комната служила келіей. Не смотря на то, что органъ занималъ очень много мста, Вольфрамы его не трогали. Онъ употреблялся когда-то при священнодйствіи и Вольфрамы боялись оскорбленіемъ святыни накликать бду на себя.
Теперь молодой человкъ замтилъ съ перваго взгляда, что органъ исчезъ. Онъ показалъ съ удивленіемъ на мсто, гд стоялъ органъ, заново теперь выкрашенное и гладкая поверхность котораго рзко отдлялась отъ окружающей рзьбы.
— Ты удивленъ,— сказала маіорша, только-что отошедшая отъ окна. Это было ужасно!.. Трубы давно уже чуть держались, но на это не обращали вниманія. Вдругъ, на другой день посл рожденія Виктора, органъ рухнулъ со страшнымъ грохотомъ. Хотя онъ былъ давно притономъ для мышей, но это все-таки огорчило насъ — онъ всегда былъ у насъ въ почет. Никто не дотрогивался до обломковъ. Дядя собралъ ихъ самъ такъ, что ни одна щепочка не попала въ печку.
Молодой человкъ взошелъ на эстраду и открылъ вновь вставленный щитъ, оказавшійся дверью. Въ углубленіи, стны, гд прежде стоялъ органъ, были, какъ сказала его мать, тщательно сложены вс обломки. Тамъ лежали жестяныя трубы, толстощекіе ангелы, сломанная клавиатура. Каждая щепка была спрятана, какъ будто все благополучіе Монастырскаго двора зависло отъ ихъ сохраненія. Если совтникъ самолично приводилъ въ порядокъ весь этотъ хламъ, то тмъ боле вроятно, что починка стны была произведена также его руками. Феликсъ наклонился въ темное пространство углубленія и пристально разсматривалъ отверстіе въ стн, забитое новыми досками.
— Ну, дядя работалъ не хуже любого плотника,— сказалъ онъ матери, только-что собиравшейся уйти.
Въ этотъ моментъ дверь, ведущая въ переднюю, отворилась и послышались тяжелые шаги.— ‘Что ты тамъ шаришь?’ послышался рзкій окрикъ совтника.
Феликсъ быстро приподнялся,— рзкій тонъ дяди заставилъ вздрогнуть всю его нервную систему. Онъ быстро соскочилъ со ступенекъ и съ легкимъ учтивымъ поклономъ подалъ дяд руку.
— Запри сначала шкафъ, который ты съ такимъ любопытствомъ осматривалъ,— сказалъ совтникъ съ суровымъ взглядомъ, отклонивъ протянутую руку.— Съ которыхъ поръ ты взялъ моду встрчать меня въ моей комнат?
Молодой человкъ однимъ прыжкомъ снова вскочилъ на эстраду и старался закрыть разбухшую дверь.
— Съ тхъ поръ, какъ твоя прислуга показала сюда дорогу,— отвчалъ онъ не безъ ироніи и показалъ черезъ открытую дверь на кормилицу, которая, вставъ со стула, отвшивала поклоны.
— Викторъ засыпаетъ только въ той комнат,— господину совтнику это извстно, сказала она нахально.
Совтникъ молча бросилъ свою шляпу на ближайшій столъ. Высокій ростомъ и широкій въ плечахъ,— онъ всей своей фигурой представлялъ олицетвореніе силы и выносливости. Посреди этой старинной обстановки, въ колет, кружевномъ воротник и шляп съ перомъ, онъ былъ-бы прекраснымъ Валленштейномъ. Густые, короткіе, съ просдью волосы острымъ мысомъ спускались ему на лобъ, а умное, продолговатое лицо отъ воздуха и солнца было покрыто здоровымъ загаромъ.
Осторожно подошелъ онъ къ люльк, приподнялъ занавску и наклонился къ ребенку.
— Что это значитъ, Христина ребенокъ дышетъ неправильно, головка горячая?— Онъ приподнялся въ испуг, и его суровое лицо, искаженное страхомъ, было почти неузнаваемо.
— Викторъ испугался,— отвтила кормилица жалостнымъ голосомъ,— онъ не можетъ выносить шуму, а барыня уронила тарелку. Я тогда же подумала, что Викторъ захвораетъ. Онъ такъ ужасно кричалъ отъ этого, господинъ совтникъ.
Совтникъ молчалъ. Онъ мрачно посмотрлъ на сестру, которая поблднла отъ злости и безцльно переставляла на обденномъ стол посуду. Потомъ она, быстро подойдя къ ребенку, положила руку ему на голову.
— Ты ошибся, ребенокъ здоровъ, у него нтъ жара, сказала она коротко и сухо, было однако замтно, что у нея самой гора свалилась съ плечъ.
— Слава Богу — сказалъ совтникъ, глубоко вздохнувъ — въ этомъ ты знаешь толкъ, сестра. Но было бы во всякомъ случа удобне, еслибъ Феликсъ сидлъ наверху, въ твоей комнат. Христина говоритъ правду: Викторъ не можетъ выносить шума, даже громкаго разговора. Пока твой сынъ будетъ здсь, мы будемъ сидть въ угловой комнат. Теперь ребенку пора въ спальную, здсь жарко и пахнетъ кушаньемъ.
Онъ взялся за изголовье кроватки и мигнулъ кормилиц, чтобы она взялась за другой конецъ, но маіорша предупредила ее. И вотъ вдвоемъ они подняли новаго представителя имени Вольфрамовъ, который, въ ихъ фамильной гордости, казался имъ дороже всего на свт, и понесли черезъ кухню и переднюю, а кормилица шла за ними, выставивъ свой жирный подбородокъ и переваливаясь съ ноги на ногу, съ своимъ толстымъ чулкомъ въ рукахъ.
Дверь осталась открытою. Феликсъ чувствовалъ большую охоту вырваться вонъ и никогда боле не возвращаться въ это старое гнздо, гд уже теперь жалкій отпрыскъ Вольфрамовъ давилъ всхъ своими тонкими, какъ ноги паука, пальцами. Въ душ молодого человка не было и тни зависти. Онъ, напротивъ, очень обрадовался, когда узналъ, что Водьфрамы дождались наслдника, такъ какъ его ужасала мысль, что когда-нибудь онъ долженъ будетъ постоянно жить на Монастырскомъ двор. Онъ не могъ, конечно, предполагать, что съ первымъ-же появленіемъ на свтъ этого мальчугана, жизнь на Монастырскомъ двор сдлается для него невыносимой и что онъ почувствуетъ себя съ этой поры бездомнымъ. Дядя только-что показалъ ему, что онъ здсь совершенно лишній, и что его можно столкнуть въ любой уголъ, если онъ своимъ присутствіемъ будетъ раздражать слабые нервы ребенка. Дядя былъ очень грубъ съ нимъ, когда онъ былъ ребенкомъ, но въ послднее время сталъ относиться къ нему, какъ молодому человку, гораздо мягче и ласкове. Феликсъ со злостью топнулъ ногою. Значитъ, это относилось не къ нему, не къ его познаніямъ, какъ онъ это думалъ. Дядя уважалъ въ немъ единственнаго носителя Вольфрамовской крови и единственнаго наслдника Монастырскаго двора. Теперь совтникъ бросилъ уже ненужную деликатность. За шелковыми занавсками дтской кроватки покоился теперь его собственный первенецъ и онъ сталъ поступать съ Феликсомъ также грубо, какъ и въ дни его дтства.
А мать? Сынъ не сомнвается въ ея материнской любви, хотя она также мало расточала свои ласки, какъ и деньги. О характер брата она была очень высокаго мннія. Его непреклонность, твердость и суровость, по ея мннію, были столько-же необходимы для мужчины, какъ любовь къ порядку и домовитость для женщины. Она слпо ему доврялась. Фамильная честь была кумиромъ, которому она поклонялась, и вс говорили, что интересы сына стояли у нея на второмъ план. Вымираніе семьи, процвтавшей впродолженіи трехъ столтій, было и для нея величайшимъ горемъ. Маленькихъ блокурыхъ племянницъ она никогда не любила и на ихъ мать смотрла съ сожалніемъ. Ей всегда непріятно было слышать, что когда-нибудь все перейдетъ къ семейству Луціанъ-Вольфрамъ. Она не желала, чтобы эта честь досталась имени того, кто сдлалъ ее несчастною. Поэтому она мене всего старалась сгладить непріятное впечатлніе, испытанное только-что ея сыномъ, и сдлать ему пріятнымъ пребываніе въ семейств брата. Да и къ чему? Онъ не нуждался боле въ этомъ негостепріимномъ дом!
Молодой человкъ, ршившійся оставить навсегда Монастырскій дворъ, снова вернулся въ комнату и сталъ у окна. Онъ не хотлъ казаться ни обидчивымъ, ни упрямымъ, потому что пріхалъ сюда не на каникулы, какъ онъ писалъ матери, а по длу, имющему для него величайшую важность.
Жгучій страхъ вдругъ оковалъ его сердце. Въ Берлин онъ считалъ это дло далеко не такимъ труднымъ, какимъ оно представилось ему теперь, при вид этихъ двухъ суровыхъ, замкнутыхъ въ себя лицъ.— ‘Люси!’ — пробормоталъ онъ со вздохомъ, глядя на роскошный вязъ на двор, освщаемый лучами заходящаго солнца. Подъ вязомъ проскользнула, какъ-бы вызванная его возгласомъ, стройная фигура, съ разсыпавшимися по спин блокурыми локонами, полная жизни и семнадцатилтней рзвости. Ему чудилось, будто дв теплыя блыя дтскія ручки обвили его шею и: горячее дыханіе скользило по его щек. Къ нему вдругъ вернулось то очарованіе страсти, которымъ онъ жилъ нсколько мсяцевъ, оно дало ему силы для борьбы и увренность въ побд.
Между тмъ маіорша возвратилась въ кухню, она отрзала два куска хлба стоящимъ на двор маленькимъ нищимъ. Туда-же вошелъ и совтникъ. Феликсъ слышалъ его шаги, глухо раздающіеся по каменному полу. Онъ шелъ въ кухню, но вдругъ почему-то остановился.
Чрезъ открытое окно въ кухню было слышно, какъ работникъ говорилъ коровниц, шедшей въ хлвъ со свжею травою подъ мышкой:
— Послушай, въ Шиллингсгоф старый баринъ прогналъ Адама. Мн разсказывалъ это кучеръ, онъ очень объ немъ сожалетъ.
— Ступай къ своему длу! Я плачу теб за работу, а не за сплетни,— крикнулъ ему совтникъ.
Работникъ вздрогнулъ, пораженный этимъ рзкимъ голосомъ, какъ ударомъ ножа.
Совтникъ съ шумомъ захлопнулъ окно и схватилъ съ полки одинъ изъ чистыхъ, блестящихъ стакановъ.
— Какъ ты позволяешь, чтобы передъ твоими окнами люди тратили все время въ болтовн,— мрачно сказалъ онъ сестр.
— Совершенно лишнее замчаніе. Ты знаешь, я не меньше смотрю за порядкомъ, чмъ ты — возразила она совершенно спокойно. Адамъ взволновалъ всю прислугу. Ему отказали изъ-за исторіи съ каменно-угольными копями, онъ еще разъ приходилъ просить, чтобы ты за него заступился, и грозилъ броситься въ воду.
Между тмъ Феликсъ вышелъ на порогъ комнаты. Онъ видлъ сбоку, какъ его дядя безсознательно теребилъ свою бороду и такъ внимательно разсматривалъ сушившіеся на жердяхъ попоны и мшки, что, казалось, почти не слыхалъ словъ сестры.
— Пустяки, прервалъ онъ ее: — кто такъ говоритъ, тотъ этого не сдлаетъ.— Онъ приблизилъ стаканъ подъ кранъ и залпомъ выпилъ холодную воду.— Впрочемъ, я поговорю объ этомъ съ барономъ. Его-бы слдовало осадить, онъ слишкомъ далеко заходитъ въ своемъ дтскомъ бшенств, прибавилъ онъ, ставя пустой стаканъ на мсто. Совтникъ вытеръ себ носовымъ платкомъ лицо, какъ будто оно было покрыто потомъ.
— Въ этомъ и будетъ состоять оправданіе, котораго желаетъ Адамъ. Онъ проситъ только, чтобы ты, съ своей стороны, объяснилъ это странное совпаденіе, сказалъ, подходя, Феликсъ.
Дядя быстро повернулся. Его большіе голубовато-срые глаза, въ которыхъ свтился характеръ человка, никогда не сбивавшагося съ своей дороги, смотрли всегда проницательно въ чужое лицо, но могли также глядть изъ подлобья, какъ дв сверкающія искры. Этотъ взглядъ смрялъ изящный костюмъ стоявшаго на порог племянника и перешелъ на собственное порыжвшее пальто, служившее ему обычной одеждой.
Замчаніе молодого человка осталось безъ отвта. Совтникъ, саркастически улыбаясь, обмахнулъ носовымъ платкомъ угольную пыль съ платья и сапоговъ, и показывая головой на Феликса, насмшливо замтилъ сестр:
— Посмотри-ка, твой сынокъ, что твоя модная картинка: чистъ и аккуратенъ, прямо съ иголочки. Какъ-же ты въ этомъ сюртучк отправишься въ копи?
— Онъ не для этого и сдланъ, дядя. Что мн за дло до твоихъ копей, возразилъ Феликсъ, скрывая обиду подъ улыбкою.
— Какъ, ты такъ быстро и спокойно примиряешься съ перемною твоей судьбы? Посмотри, сестра, я теб нсколько разъ говорилъ, что эти идеальныя головы гораздо богаче насъ. Он спокойно отказываются отъ сотенъ тысячъ, какъ будто-бы это простой булыжникъ. Да, мой маленькій Викторъ сыгралъ съ тобою плохую шутку. Вдь Монастырскій дворъ — не бездлица.
Молодой человкъ былъ очень чутокъ къ малйшимъ интонаціямъ голоса дяди. Теперь онъ слышалъ въ немъ дикое торжество, вызванное сознаніемъ, что у него есть настоящій наслдникъ,— злорадство и насмшливое поддразниваніе.
— Слава Богу! Я не завистливъ, и отъ души желаю, чтобы ребенокъ выросъ теб на радость,— сказалъ спокойно Феликсъ и его открытое лицо выражало то, что онъ говорилъ. Но если ты думаешь, что я равнодушенъ къ деньгамъ и богатству, то ошибаешься. Я никогда такъ не желалъ быть богатымъ, какъ именно теперь.
— У тебя есть долги? строго спросилъ совтникъ, подходя къ племяннику.
Молодой человкъ гордо закинулъ голову и сдлалъ отрицательный жестъ.
— Ну, такъ зачмъ-же? Разв мать теб мало даетъ? Или теб хочется купить побольше такихъ бездлушекъ, какъ эти,— сказалъ онъ, подходя къ племяннику и разсматривая его брелоки. Онъ замтилъ между ними маленькій медальонъ съ блестящими камушками.— Э, чортъ побери! Камешки-то настоящіе! Это твой вкусъ, Тереза!— закричалъ онъ въ кухню.
Маіорша сняла свой синій кухонный передникъ, повсила его на гвоздь и, не спша, подошла къ нимъ.
— Я никогда не покупаю этихъ модныхъ игрушекъ,— сказала она, бросивъ испытующій взглядъ на драгоцнную бездлушку. Потомъ стала пристально смотрть на зарумянившееся лицо сына, какъ-бы желая узнать его тайну.— Отъ кого этотъ медальонъ? спросила она.
— Отъ двушки.
— У молодыхъ двушекъ, мой другъ, рдко такъ много денегъ, чтобы дарить подобныя вещи,— замтилъ совтникъ, съ наслажденіемъ любуясь игрою камней. Я знаю, отъ кого этотъ драгоцнный подарокъ: отъ твоего стараго друга, баронессы Лео, въ Берлин, и въ немъ хранится почтенный сдой локонъ, не правда-ли?
— Нтъ, дядя! Блестящій, каштановый,— отвтилъ быстро молодой человкъ, какъ будто ему была непріятна всякая ошибка по этому поводу. Гордая, счастливая улыбка освтила его лицо. Но скоро у него замерло дыханіе: безъ всякой подготовки дло близилось къ развязк, и передъ нимъ стояли два желзные человка. Онъ читалъ сарказмъ въ лиц одного и досаду въ лиц другой. Никогда еще Феликсу не приходилось выступать такъ открыто противъ этихъ двухъ столбовъ семейства Вольфрамовъ.
— Я желала-бы знать имя этой двушки, лаконически и спокойно спросила мать, такимъ-же тономъ, какимъ когда-то освдомлялась о имени мальчиковъ, въ обществ которыхъ находила своего сына. Проницательнымъ взоромъ она читала на лиц юноши мучительную борьбу и это заставило ее быть еще строже.
— Мама, будь добра! умолялъ юноша. Онъ схватилъ ея руки и прижалъ ихъ къ своей груди. Не торопи меня!
— Нтъ, прервала она сына и вырвала у него руки. Ты знаешь, я привыкла всякія недоразумнія между нами разъяснять немедленно, а это, кажется, весьма серьезное недоразумніе. Неужели ты не знаешь, что я всю ночь буду мучиться, думая объ опасности, которая теб, повидимому, угрожаетъ. Я хочу знать имя!
Большіе голубые глаза молодого человка вспыхнули чувствомъ оскорбленія, но онъ молчалъ, теръ себ лобъ, какъ-бы собираясь съ мыслями, и съ волненіемъ отбрасывалъ свои пепельные кудри.
— О, да ты герой! замтилъ совтникъ, съ грубой ироніей. Ты поступаешь такъ, какъ будто-бы вся твоя жизнь въ каштановомъ локон. Да, она не нищая, если можетъ дарить брилліанты. Но что касается ея имени и происхожденія — вотъ тутъ-то и загвоздка! Не правда-ли? Ты имешь причины скрывать ея родню, ты стыдишься ея?
— Стыжусь?! Я стыжусь моей Люси! вырвалось у молодого человка, и все его самообладаніе пропало. Люси Фурнье! спросите о ней въ Берлин и вы услышите, что вся аристократическая молодежь у ея ногъ, что она могла выйти за любого графа, еслибы не предпочла принадлежать мн. Я знаю, что тропическій цвтокъ не годится для нмецкаго огорода, знаю, что все, такъ или иначе связанное съ искусствомъ, презирается на Монастырскомъ двор. Я долженъ бороться съ глубокими предразсудками, и это смутило меня на минуту, но только потому, что въ первый моментъ удивленія съ вашей стороны я боялся оскорбительнаго слова о любимой мною двушк, а этого я не могъ-бы вынести.
Онъ глубоко вздохнулъ и посмотрлъ прямо и смло въ лицо своей матери, которая оперлась на столъ, блдная и неподвижная, какъ мраморное изваяніе.
— Мать Люси — знаменитая женщина, прибавилъ онъ коротко и ршительно.
— Вотъ какъ! протянулъ совтникъ. А отецъ? онъ тоже знаменитъ?
— Ея родители живутъ врозь — ‘какъ мои’, хотлъ онъ прибавить, но свирпый взглядъ матери заставилъ его проглотить послднее слово. Мадамъ Фурнье — баллерина.
— Полно, пожалуйста! Скажи прямо, по-нмецки — танцовщица, которая ежедневно, въ коротенькой юбочк и съ голой грудью, пляшетъ на подмосткахъ! Брръ! И это будетъ его теща, Тереза! сказалъ онъ съ громкимъ саркастическимъ хохотомъ.— Слышишь, сестра? Помнишь, я предсказывалъ теб двадцать пять лтъ назадъ, что неосторожный твой бракъ ты искупишь на дтяхъ? Это его кровь, легкая солдатская кровь. Истребишь-ли ты въ немъ эти плевелы?
— Сдлать этого не берусь, отвтила она глухо:— но легкій товаръ, который онъ хочетъ мн навязать, я выброшу изъ нашего дома, въ этомъ ты можешь быть увренъ.
Шумъ въ кухн заставилъ ихъ замолчать. Служанка вошла съ корзиною шпината и приготовлялась чистить его на кухонномъ стол. Маіорша выслала двушку изъ кухни, заперла на задвижку дверь, ведущую на дворъ и вернулась на прежнее мсто.
Сердце молодого человка сильно забилось, когда мать, въ длинномъ траурномъ плать и съ блднымъ лицомъ, быстро приближалась къ нему, чтобы покончить все однимъ ударомъ. Безсознательно онъ схватился за медальонъ.
При этомъ движеніи холодная улыбка скользнула по губамъ матери.
— Не безпокойся! Я не дотронусь до этого постыднаго подарка своими честными руками. Всякій знаетъ, какъ добываются танцовщицами брилліанты. Ты будешь такъ благоразуменъ, что самъ его снимешь, по моему приказанію. Иначе, посл горькихъ опытовъ, наступитъ часъ, когда ты самъ кинешь его съ отвращеніемъ.
— Никогда! воскликнулъ Феликсъ съ горькимъ и вмст торжественнымъ смхомъ. Онъ снялъ медальонъ и горячо прижималъ его къ губамъ.
— Это сумасшествіе! съ бшенствомъ прошиплъ совтникъ.
Глаза маіорши загорлись сдержанной страстью. Ревность, материнская ревность, овладла всмъ ея существомъ.
— Сумасшествіе! повторилъ совтникъ, когда Феликсъ спряталъ сувениръ въ боковой карманъ итакъ нжно прижалъ его къ груди, какъ-будто обнималъ любимую двушку.— Какъ теб нестыдно давать такія театральныя представленія передъ нами, серьезными людьми? Вообще я не понимаю, откуда у тебя берется смлость — здсь, на монастырскомъ двор, передъ твоей почтенной семьей, упоминать о такой связи, о которой молодые люди хорошихъ фамилій никогда не заикаются.
— Дядя! крикнулъ молодой человкъ, не владя собою.
— Господинъ референдарь! холодно отвтилъ совтникъ. Онъ скрестилъ руки и блестящими глазами насмшливо смотрлъ на пламенвшее гнвомъ лицо племянника
— Ты становишься смшнымъ съ твоимъ негодованіемъ, мой милый, сказала спокойно совтница и взяла сына за поднятую съ угрозой руку. Она снова овладла собой, и ни братъ, ни сынъ не могли бы замтить нервнаго огня въ ея взгляд.
— Дядя правъ, надо имть много мужества, чтобы говорить съ нами о людяхъ подобнаго сорта.
— Наврное не боле, чмъ сколько понадобится моей бдной Люси, чтобы признаться своимъ родителямъ въ любви ко мн,— жолчно прервалъ ее молодой человкъ. Мадамъ Фурнье живетъ въ Берлин, какъ княгиня. Старая ея мать изъ знатной, хотя и обднвшей семьи, принимаетъ въ своемъ салон все высшее общество города. Арнольдъ фонъ-Шиллингъ можетъ теб подтвердить, что мы оба въ этомъ обществ играли весьма незамтную роль. Люси уже съ годъ служитъ душою и идоломъ этого кружка. Она еще прекрасне своей матери и не мене ея талантлива. Для ея матери и бабушки она — восходящая звзда.
— Отчего ты ничего не скажешь о роли, которую играютъ жены постителей салона мадамъ Фурнье,— прервала описаніе мать коротко и ядовито.
Ея сынъ испуганно замолчалъ и опустилъ глаза.
— Большинство этихъ мужчинъ не женаты.
— А женатые оставляютъ своихъ честныхъ женъ, дома? спросила она съ невыразимой злобой и презрніемъ. Ты очень ошибаешься, думая прельстить меня блескомъ гостинной танцовщицы. Я знаю, какая грязь скрывается за размалеванными кулисами, и это знаніе досталось мн слишкомъ дорого.
Яркій свтъ, брошенный этими словами на дтскія воспоминанія Феликса, испугалъ его. Онъ понялъ теперь многія сцены, происходившія въ дом родителей, въ Кенигсберг. Онъ понялъ, почему его мать, замаскированная и закутанная, поздно уходила отъ его кровати. Она тайно слдила за его отцомъ. Это сознаніе отняло у него послднюю надежду. Приходилось бороться не только противъ мщанскихъ предразсудковъ: теперь, съ желзною непреклонностью, передъ нимъ стояла замужняя женщина — его мать, права которой были оскорблены этого сорта людьми. Имъ овладло отчаяніе.
— Я не буду и не смю опровергать твоего строгаго приговора, потому что не знаю, что довелось теб испытать,— возразилъ Феликсъ, стараясь сохранить спокойствіе. Я раздляю твое мнніе о танцовщицахъ, но клянусь, что въ дом Фурнье нтъ и тни чего-нибудь предосудительнаго. Я бы желалъ жениться прежде, чмъ моя невста поступитъ на театральные подмостки. За этимъ-то я и пріхалъ сюда. Люси еще не поступила на сцену, хотя ее и считаютъ уже прекрасной артисткой. Мадамъ Фурнье, слава которой начинаетъ меркнуть, сама ее учила. Она вритъ въ блестящую артистическую будущность своей дочери и отклонила предложеніе графа Л., который искалъ руки ея. Люси должна въ скоромъ времени выступить на сцену и это необходимо предупредить.
— Двушка любитъ танцовать?
— Да, любитъ страстно. Но эту страсть, свою будущую славу и блескъ, она приноситъ въ жертву мн. Изъ этого ты можешь видть, мама, какъ она меня любитъ.
Въ его голос зазвучали нжныя ноты.
Маіорша насмшливо кивнула головой.
— А разсчетливая матушка въ Берлин, я вижу, и не догадывается объ вашихъ радужныхъ планахъ, замтилъ совтникъ.
— Нтъ! отвчалъ Феликсъ тихо.— Я, какъ честный человкъ, долженъ ршить, что я могу предложить мадамъ Фурнье, въ сравненіи съ другими претендентами.
— Ну, тутъ, кажется, нечего долго раздумывать. Твое жалованье, какъ рефендаря, не трудно сосчитать. Его какъ разъ хватитъ на булавки мадемуазель Фурнье.
Пламенемъ негодованія и злобы вспыхнуло лицо молодого человка, но онъ все еще сдерживался.
— Я ршилъ бросить государственную службу и открыть здсь въ город нотаріальную контору.
Въ эту минуту тяжелая рука матери легла на его плечо. Никогда мать не говорила съ нимъ такимъ неумолимымъ и строгимъ голосомъ, какъ теперь.
— Опомнись, Феликсъ! сказала она.— Ты говоришь, точно въ лихорадочномъ бреду. Чтобы разсять туманъ въ твоей голов, я научу тебя, что сказать этой мадамъ Фурнье, которая живетъ, какъ княгиня и отказываетъ богатымъ женихамъ дочери, разсчитывая на милліоны отъ ея балетныхъ прыжковъ. Ты долженъ сказать: у меня нтъ ни карьеры, ни рубля собственныхъ денегъ. Мн суждено жить трудомъ. Ваша избалованная дочь должна будетъ подвязать кухонный передникъ, штопать старое блье, ея таланты заглохнутъ, въ гостинной нотаріуса не будутъ толпиться аристократы, а моя мать никогда не пуститъ ее къ себ на глаза.
— О, мама! воскликнулъ молодой человкъ.
— Милый мой, продолжала она, не обращая вниманія на его крикъ, полный боли и муки:— ты желалъ быть богатымъ, очень богатымъ! Я это понимаю: чтобы содержать княжескій домъ, нужно много денегъ. Ты думаешь, что теб поможетъ богатство твоей матери? Ты не ошибаешься. Но это богатство скоплено по грошамъ честнымъ трудомъ семейства, работавшаго въ продолженіи трехъ столтій. Вотъ что я теб скажу — она при этомъ подняла правую руку и высокая фигура ея казалась еще выше,— чмъ отдать состояніе моей семьи на расхищеніе развратнаго театральнаго сброда, я скоре возвращу его до послдняго гроша семейству Вольфрамъ. Такъ это и знай.
— Это твое послднее ршеніе, мама? спросилъ сынъ съ поблвшими губами и потухшимъ взоромъ.
— Мое послднее ршеніе. Выбрось эту двушку изъ головы. Ты долженъ это сдлать, говорю теб разъ навсегда. Я желаю теб только добра и счастья, и впослдствіи ты меня поблагодаришь за это.
— За разрушенное счастье не благодарятъ! воскликнулъ Феликсъ. Его голосъ крпчалъ все боле и боле и перешелъ наконецъ въ громкій вопль негодованія. Брось свои деньги въ люльку Вольфрама — это твое наслдство и ты можешь съ нимъ поступать, какъ теб заблагоразсудится. Но въ такомъ случа ты теряешь всякое право вмшиваться въ мои личныя дла. Ты всегда поступала со мною эгоистически, какъ будто я вещь безъ крови и плоти, кусокъ воску, изъ котораго, по произволу, ты можешь лпить всякія фигуры во вкус семейства Вольфрамовъ. Ты уже разъ перевернула мою судьбу вверхъ дномъ, и это я называю непростительной кражей. Я былъ тогда ребенкомъ и долженъ былъ идти за тобою, куда-бы меня ни повели, теперь-же я имю собственную волю и не позволю во второй разъ такъ безчеловчно обобрать себя.
— Боже! простонала маіорша, какъ-будто подъ тяжестью смертельныхъ ударовъ.
Она бросилась было къ двери, но остановилась съ поднятыми руками и смотрла на сына съ ужасомъ. На лбу совтника, отъ злости, жилы налились кровью. Онъ схватилъ молодого человка за руку и началъ трясти его изо всей силы.
— Это что за рчи?! Ахъ, ты мальчишка! кто тебя обокралъ? Ты, голышъ! Потрудись объяснить, какъ это тебя обокрали?
— У меня украли мой отцовскій домъ! воскликнулъ Феликсъ и вырвалъ руку у дяди.— Когда отецъ умираетъ, то это ударъ судьбы, которому, по необходимости, нужно покориться. Но никто не иметъ права отторгать сына отъ отца. Они составляютъ одно цлое гораздо боле, чмъ мать съ сыномъ. А мой отецъ любилъ меня глубоко. Я еще теперь чувствую горячія объятія отца, храбраго и гордаго солдата, котораго потому только называли легкомысленнымъ, что онъ не былъ филистеромъ.
Онъ замолчалъ и глубоко вздохнулъ, какъ будто съ плечъ его свалилась гора, которую онъ носилъ съ дтства. Мать его при послднихъ словахъ вышла изъ комнаты. Онъ слышалъ, какъ ее длинное платье шуршало по каменному полу сней, видлъ, какъ отворилась стеклянная дверь, и она съ опущенною головою прошла по двору, отворила калитку и вошла въ садъ.
— Блудный сынъ! пробормоталъ совтникъ, голосомъ, прерывающимся отъ злобы. Этого теб мать никогда не проститъ. Убирайся поскорй изъ моего дома,— для тебя здсь нтъ мста. Я не могу достаточно возблагодарить небо за то, что оно мн послало сына, въ которомъ снова воскресаетъ poдъ Вольфрамовъ, и избавило меня отъ подкидыша кукушки!
Онъ вошелъ въ свою комнату, громко захлопнувъ дверь, а молодой человкъ молча взялъ со стола единственное отцовское наслдство — серебрянный приборъ и вышелъ.
Феликсъ, какъ въ чаду, отворилъ дверь и вышелъ на дворъ. Пробило шесть часовъ. Сни были полны женщинъ и дтей, которыя съ жестяными кружками ожидали вечерняго молока. Коровница принесла два ведра пнистаго молока и поставила ихъ на полъ. Она съ удивленіемъ увидла, что мсто за прилавкомъ еще пусто: это было въ первый разъ съ тхъ поръ, какъ она служила на Монастырскомъ двор. Даже въ день смерти и погребенія совтницы домоправительница появлялась аккуратно въ тотъ моментъ, когда приносили молоко.
Феликсъ быстро прошелъ черезъ толпу. Эта торговля была до такой степени ему противна, что онъ, въ часы продажи, всегда обходилъ сни по маленькой задней лстниц, сегодня же, ничего не замчая, онъ быстро взбжалъ въ послдній разъ по скрипучей лстницы вверхъ.
Маленькая дорожная сумка Феликса лежала на стол въ мезонин. За ней-то онъ и шелъ. Предполагая съ ночнымъ поздомъ вернуться въ Берлинъ, онъ предъ отъздомъ хотлъ зайти въ Шиллингсгофъ, чтобы переговорить съ Арнольдомъ. Это были единственныя опредленныя мысли, выдлявшіяся изъ хаоса, который царилъ въ его разгоряченной голов. Планы будущаго затемнялись только-что пережитыми фактами. Третьяго дня онъ выхалъ изъ Берлина. Мадамъ Фурнье, ангажированная на это время въ Вну, извстила, что директоръ театра, повидимому, соглашается принять на сцену Люси. Это извстіе его ужасно испугало. Онъ сознавалъ, что съ поступленіемъ на сцену начнутся тріумфы Люси, и въ артистк для него исчезнетъ невста. Она сама торопила его поскоре устроить свои дла и хать въ Вну, чтобы лично переговорить съ ея матерью — и все это рухнуло отъ одного удара. Медленно надлъ онъ на плечо свою сумку и уже собирался уйти, но на минуту остановился, прислушиваясь, не раздадутся ли въ сняхъ знакомые шаги. Онъ далъ себ слово никогда, боле не возвращаться на Монастырскій дворъ, но ему тяжело было уйти, не простившись въ послдній разъ съ матерью и не высказавъ ей сожалнія о своей горячности, хотя-бы она и отвтила ему презрительнымъ молчаніемъ.
На двор стало невыносимо душно. Съ юга подымались темносрыя грозовыя облака. Медленно приближаясь, они шагъ за шагомъ поглощали свтъ: дома исчезали во мрак и ночь, казалось, наступила ране обыкновеннаго.
Внизу на двор все смолкло. Ворота были заперты, калитка перестала скрипть, когда послдній покупщикъ покинулъ Монастырскій дворъ, бережно неся свой горшокъ съ молокомъ. Курятникъ былъ запертъ, павлины и индйскіе птухи услись на жердяхъ подъ низкою крышею и только у колодца летало нсколько запоздалыхъ голубей.
Въ каштановой алле Шиллингсгофа также все стихло. Желзная мебель и пестрыя подушки были убраны. Деревья, съ своими неподвижными вершинами и правильными стволами, стояли подъ навсомъ свинцовыхъ тучъ, будто высченныя изъ темнаго камня. Чрезъ заросшую плющемъ стну доносился на Монастырскій дворъ запахъ цвтовъ.
Минута проходила за минутой, а Феликсъ, поджидая, продолжалъ ходить по комнат Казалось, никогда не было такой тишины на Монастырскомъ двор, какъ теперь, когда онъ съ біеніемъ сердца прислушивался къ малйшему шороху. Онъ опять подошелъ къ открытому окну и сталъ смотрть въ темноту. Вдругъ ему послышалось, будто кто-то прошелъ черезъ переднюю и сталъ подниматься по лстниц. Дверь отворилась и онъ почувствовалъ свжее дыханіе сквознаго втра, но не повернулся, боясь встртить разгнванное лицо матери. Сзади послышался легкій шорохъ, какъ будто отъ крыльевъ пролетвшей птички, до него вдругъ донесся тонкій ароматъ розъ, нжные пальчики закрыли его воспаленные глаза. Холодный испугъ оковалъ его съ головы до ногъ.— Люси! пробормоталъ онъ задыхающимся голосомъ.
Вмигъ глаза Феликса освободились и предъ нимъ явилась невообразимо прелестная двушка, которая, смясь, обняла его шею, изъ-за неплотно притворенной двери высматривало широкое добродушное лицо коровницы, проводившей къ нему гостью.
— Люси! Что ты сдлала? воскликнулъ онъ вн себя.
Мягкія руки двушки мгновенно соскользнули съ его плечъ и ея прелестное личико вытянулось отъ испуга. Она смотрла на него полуиспуганно, полусердито.
— Что я сдлала? отвчала она, обиженно надувъ губки:— убжала, вотъ что! Разв это такъ дурно?