Два дня в буддийском монастыре Уньчжа-сюме, Потанин Григорий Николаевич, Год: 1885 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 21 минут(ы)

ДВА ДНЯ ВЪ БУДДІЙСКОМЪ МОНАСТЫР УНЬЧЖА-СЮМЕ.

Религіозныя пляски въ долин Жолтой рки.— Дорога въ Уньчжа-сюме.— Монастырь и его постройте’.— Лама — художникъ и посщеніе его.— Келія художника и его пріемная — студія.— Богиня Кванъ-инъ-пусы.— Хуралъ и его исчезнувшіе небожители.— Гурьтунъ и принадлежности его священнодйствія.— Богъ Майдаръ и поклоненіе ему.

Не знаю, въ какое время въ другихъ частяхъ ламайскаго міра совершаются по монастырямъ религіозныя пляски, или такъ называемые цамы, здсь же, т. е. въ долин Жолтой рки, между Сипипомъ и Лапъ-чжеу, он пріурочены къ началу года. Въ Сань-чуани, гд мы теперь живемъ, первый дамъ, или по здшнему произношенію, чамъ, устройвается въ монастыр Уньчжа-сюме именно. 6-го числа первой луны, затмъ 8-го числа той же луны бываетъ чамъ въ небольшомъ сюме близь деревни Вань-чжа, а 15-го числа въ монастыр Кадигава, въ 15 ли къ с. отъ Сань-чуани. Многіе ламы здятъ отсюда на чамъ въ монастыр Гумбум, гд онъ бываетъ 14-го числа 1-й луны, а вслдъ за нимъ 15 числа въ Гумбум устройвается другое зрлище, именно выставляется на показъ колоссальный цвтокъ, вылпленный изъ козлинаго масла.

6-го числа утромъ, около 8 часовъ, я отправился изъ дер. Ничжи въ Уньчжа-сюме, чтобы присутствовать на тамошнемъ чам. Со мной пошелъ Савданъ-Джимба съ мшкомъ за плечами, онъ захватилъ съ собой 500 чоховъ, необходимыхъ, чтобы сдлать вкладъ въ монастырскую казну. Мы шли пшкомъ, сзади халъ Очиръ на лошади и везъ мою постель, такъ какъ я собирался дв ночи провести въ монастыр Уньчж, таково было желаніе двухъ моихъ знакомыхъ ламъ, которые пригласили меня на чамъ.

Уньчжа-сюме находится въ 10 ли къ востоку отъ деревни Ничжи, на одной съ нею сань-чуаньской котловин. Насъ то и дло обгоняли богомольцы — и пшеходы, и всадники. Широнгилки обыкновенно хали на мулахъ, увшанныхъ бубенчиками. При каждой всадниц шелъ стременной, державшій мула подъ уздцы. Можно было предвидть, что народу на праздникъ соберется много. Когда я, совершивъ дв трети дороги, оглянулся назадъ, то увидлъ, что вся дорога отъ самой Ничжи была, выражаясь потопографски, вывшена человческими фигурами, одни шли въ одиночку, другіе группами, одни спускались въ овраги, которыми пересчена дорога, другіе вылазили изъ нихъ.

Монастырь Уньчжа построенъ у крутой горы, скатъ которой обращенъ на югъ. Часть келій лпится въ полугор, одн выше другихъ, часть расположена подъ горой, на ровной площадк, на этой же площадк внизу высится хуралъ, большое четыреугольное зданіе, немного съуживающееся вверху. Въ монастыр Уньчжа прежде было пять храмовъ и много монашескихъ келій, а также было довольно фруктовыхъ деревьевъ. Все это было разрушено мусульманами, на мст келій теперь видны только безпорядочные бугры и ямы, изъ деревьевъ уцллъ только одинъ большой вязъ. Теперь монастырь начинаетъ поправляться, новыя постройки возводятся въ симметріи, центральное мсто занято хураломъ, сзади него, около 40 футовъ выше на гор, построена небольшая кумирня китайской архитектуры, вправо и влво отъ нея, въ одномъ съ нею уровн, видны постройки тибетской архитектуры, заново окрашенныя блой и темнокоричневой краской, въ правой постройк живетъ ширетуй-лама, т. е. настоятель монастыря, въ лвой тотъ лама, по приглашенію котораго мы явились на чамъ. Отъ этихъ келій тибетской архитектуры внизъ сбгаютъ другія кельи и двумя параллельными рядами окружаютъ внизу стоящій хуралъ. Впрочемъ, эту симметрію можно услдить только сверху, взобравшись къ кумирн китайской архитектуры. Внизу же зритель путается въ лабиринт развалинъ.

Когда мы вступили на монастырскій дворъ, часть его впереди хурала была уже полна народа, подъ деревьями аллеи, проходящей передъ монастыремъ, было привязано до сорока осдланныхъ муловъ, привезшихъ женщинъ и боле состоятельныхъ постителей. Въ толп кипла торговля, продавали печенья, горячее кушанье и сласти. Такъ какъ чамъ долженъ былъ начаться только около полудня, то мы не остановились въ толп, а прошли на верхъ, въ келью нашего знакомаго ламы Серена.

Знакомство съ этимъ ламой завязалось у меня по слдующему случаю. Мн хотлось имть изображеніе шаманскаго божества Цвуши, оказалось, что единственный художникъ, исполняющій эту картину, въ Сань-чуани былъ лама Серенъ. За 6 ланъ серебра Серенъ взялся написать для меня картину, и черезъ два мсяца она была доставлена ко мн въ Ничжу. Такъ какъ лама былъ предувдомленъ, что эта картина будетъ отвезена въ Россію и выставлена на показъ въ столиц русскаго императора, то онъ не пожаллъ на нее ни яркихъ красокъ, ни золота, не только стремена у бога были сдланы изъ золота, художникъ сдлалъ богу и глаза золотые. Серенъ занимается живописью подъ руководствомъ своего старшаго брата Лозына. Этотъ послдній — личность интересная, и я шелъ въ Увьчжу больше, чтобъ познакомиться съ нимъ, чмъ смотрть чамъ. Лозынъ старикъ 68 лтъ, т. е. былъ ровесникъ нашего Санданъ-Джимбы. Онъ прожилъ тринадцать лтъ въ монастыр Сера, близь Хлассы. Мн говорили, что у него есть имъ самимъ нарисованный видъ Хлассы.

Два брата живутъ, какъ я уже сказалъ, въ дом тибетской архитектуры влво отъ верхней кумирни. Жилище это состоитъ изъ двухъ небольшихъ двориковъ, въ переднемъ помщается конюшня и амбаръ для склада сна, второй дворикъ окружена’ жилыми кельями, которыя расположены ‘покоемъ’, среднее колно ‘покоя’ задомъ прислонено къ гор, а южный бокъ дворика не застроенъ фанзами, здсь возведена только каменная стнка по грудь человку, и прислонившись къ ней, можно видть всю сань-чуаньскую котловину и текущую по ней Жолтую рку, уходящую въ тснину на юго-востокъ, и горы, проходящія по ея южному берегу. Надъ крышами келій поднимается еще сажени на дв отвсно срзанная гора, а на ея вершин проходитъ глиняная монастырская ограда. По средин дворика небольшой цвтникъ, обложенный черепицей, изъ центра цвтника поднимается колонка съ вазой на вершин для куреній богамъ.

Оба дворика содержатся въ большой чистот, фанзы или кельи украшены изящными окопными переплетами. Живопись доставляетъ двумъ братьямъ-ламамъ хорошій доходъ, заказовъ они всегда имютъ много и живутъ, какъ видно, въ большомъ довольств.

Западный флигель занятъ кухней, въ восточномъ помщается мастерская и крошечная спальня старика Лозына, средній или сверный флигель, обращенный входомъ на югъ, какъ всегда, парадный, служитъ пріемной. Въ этомъ флигел изъ трехъ комнатъ средняя, служащая входною комнатой, въ то же время можетъ быть названа образною. Вся задняя стнка ея чуть не до потолка заставлена кіотами съ изображеніями боговъ. Большею частью, это были миніатюрныя изображенія, они имли самый разнообразный видъ: были тутъ рисунки на бумаг, глиняные барельефы и, наконецъ, глиняныя и бронзовыястатуетки, барельефныя и писанныя красками изображенія напоминали очень наши иконы, статуетки же въ своихъ кубическихъ стекляныхъ ящикахъ походили на птицъ въ клткахъ.

Самыя двери, которыя вели со двора въ эту образную, были расписаны изображеніями богини Кванъ-ипъ-пусы. Такъ какъ въ ламайскомъ Олимп это мое любимое божество, то я не могу удержаться, чтобы не описать этихъ картинъ. На лвой створк дверей Кванъ-имъ-пуса представлена сидящею на берегу океана (пань-хай), у ея ногъ сидитъ Мечинъ-бакши, по волнамъ океана плыветъ черепаха съ кувшиномъ на спин, она везетъ Квапъинъ-пус арашанъ, т. е. напитокъ боговъ. Это уже второй кувшинъ, одинъ кувшинъ доставленъ ране и стоитъ за спиной Кванъ-имъ-пусы. Богиня сидитъ подъ тнью неизбжнаго бамбука, по которому я сразу и узналъ ее. На правой сторон Кванъ-инъ-пуса детъ на осл, сзади ее провожаетъ опять тотъ же Мечинъ-бакши. Погоньщикъ ведетъ осла подъ уздцы. Вс фигуры, кром Мечинъ-бакши, смотрятъ вверхъ на дерево, на втвяхъ котораго подвшенъ младенецъ. Кванъ-инъ-пуса проситъ своихъ спутниковъ спасти несчастнаго младенца, но Мечинъ-бакши убждаетъ ее, что на благо живущихъ на земл этого не слдуетъ длать, потому что подъ видомъ младенца народился врагъ человчества. Можно было бы сдлать нсколько замчаній противъ несообразностей, допущенныхъ художникомъ, какъ, напримръ, кувшинъ помщенъ не на средин спины черепахи, а прикасается своимъ дномъ къ ея боку, голова у погонщика придавлена къ ше чуть не теменемъ,— если бы художники не имли права возразить, что требованія обыкновеннаго здраваго смысла къ нему не приложимы, такъ какъ онъ писалъ картину изъ міра чудесъ.

Лама Серенъ, встртившій насъ еще на монастырскомъ двор, проводилъ насъ въ свою пріемную, размалеванную красками, увшанную картинами и устланную алашаньскими коврами. Большая жаровня въ вид круглаго мднаго таза нагрвала комнату. Здсь мы нашли другаго гостя, ламу Дорджи изъ монастыря Уши-Гонбо, пріхавшаго также на чамъ, но старика Лозына не было. Лама Серенъ сказалъ, что до окончанія чама Лозынъ не будетъ имть досуга прійдти къ намъ. Напившись чаю, мы отправились съ Санданъ-Джимбой осматривать хуралъ.

Внутри этого большаго зданія мы далеко не нашли того, что можно было ожидать, судя по его размрамъ. У задней стны хурала вмсто саженныхъ фигуръ боговъ, покрытыхъ золотомъ, какъ обыкновенно бываетъ въ хуралахъ, мы нашли не боле трехъ фигуръ въ ¹/₂ аршина высоты. Напрасно мы заглядывали за занавсъ, висвшій позади боговъ. Тамъ было пусто. Санданъ-Джимба бродилъ по этой пустын, восклицая: ‘Все прижгли мусульмане’!

Лама, молча слдовавшій за нами, указалъ намъ на лстницу въ углу хурала, по которой народъ поднимался въ верхній этажъ. Отправились и мы туда. Однако, подняться по этой лстниц была задача. Едва вмщая въ себ двухъ человкъ рядомъ и не имя перилъ ни слва, ни справа, эта узкая лстница служила единственнымъ путемъ какъ для тхъ, которые поднимались въ верхній этажъ, такъ и для тхъ, которые спускались внизъ. Давка была невообразимая, ревность, съ которою постители пробивали себ дорогу наверхъ, заставляла подозрвать вверху что-то интересное. Однако, и тамъ мы нашли пустые валы и ходы, и тамъ Санданъ-Диммб пришлось восклицать: ‘Все прижгли мусульмане’. Только въ южномъ боку верхняго этажа мы нашли группу предметовъ, привлекавшихъ поклонниковъ. Здсь были выставлены вещи гурьтуна. Гурьтуномъ называется особое лицо, которое участвуетъ въ чам, онъ одвается въ особое платье, является въ конц чама, пляшетъ и, по разсказамъ, истязаетъ себя, всаживаетъ въ себя ножъ и т. п., что проходитъ для него также безъ вредныхъ послдствій, какъ и для сибирскихъ шамановъ. Тутъ были выставлены бубенъ гурьтуна, его желзный шлемъ съ водруженнымъ на макушк желзнымъ стержнемъ въ поларшина высотой, красные флаги и, наконецъ, кіотъ съ божествомъ Тамджинъ, которому спеціально поклоняются гурьтуны. Богомольцы усердно клали земные поклоны передъ всми этими вещами и бросали деньги. Спустившись внизъ, мы вышли изъ хурала и пошли посмотрть въ кумирню, которая лнится въ полугор. Внутри ея сидитъ со свшенными ногами саженная фигура бога Майдаръ, въ раззолоченномъ плать, кумирня была полна поклонниками, преимущественно женщинами. Сдой лама присутствовалъ при поклоненіи и торопилъ публику выходить изъ кумирни, не застаиваясь внутри, чтобъ дать мсто новымъ постителямъ. Женщины совершали поклоненіе, клали свою лепту на кучу монетъ, набросанныхъ предшествующими поклонниками, и выходили изъ кумирни съ круглымъ пятномъ пыли на лбу.

Здсь мы встртили своего знакомаго, монгола Пунцука. Пунцукъ — ордосскій монголъ, пришедшій сюда изъ Ордоса навстить своего сына, который живетъ ламой въ здшнемъ монастыр. Пунцукъ прожилъ цлый годъ въ одной кель съ своимъ сыномъ и теперь собирался возвратиться домой вмст съ тми монголами, которыхъ мы привели сюда съ собой изъ Ордоса. Зимой Пунцукъ жилъ у меня по нскольку недль сряду, и мы были большіе пріятели. Сегодняшній день былъ торжествомъ для Пунцука, такъ какъ сынъ его долженъ былъ выступить въ числ пляшущихъ масокъ.

Г. Потанинъ.

(Продолженіе будетъ).

‘Восточное Обозрніе’, No 32, 1885

ДВА ДНЯ ВЪ БУДДІЙСКОМЪ МОНАСТЫР УНЬЧЖА-СЮМЕ.

(Продолженіе).

Священнодйствующіе ламы и благоговйная публика.— ‘Соръ’ и музыкальная процессія съ нимъ.— Утомительный антрактъ въ богослуженіи и увеселяющія маски. Гостепріимство монастыря. Появленіе масокъ и религіозныя пляски ихъ.— Боги умерщвляютъ ‘человка изъ тста’.— Появленіе Гурьтуна и сожженіе ‘сора’.— Конецъ плясокъ и неутомимая маска.— Чамы — въ другихъ монастыряхъ Монголіи.— Миляръ авани-чамъ.

Когда мы вновь спустились къ хуралу, здсь происходило уже богослуженіе, служащее прелюдіей къ чаму. Ламы сидли въ два ряда, на длинныхъ коврахъ, разостланныхъ передъ крыльцомъ хурала. На крыльц, на высокомъ стул сидлъ, поджавъ подъ себя ноги, ширетуй-лама, дерзка въ одной рук колокольчикъ, въ другой домбуръ. Двое изъ ламъ сидли въ остроконечныхъ колпакахъ, въ род тхъ, какіе длаютъ изъ бумаги наши дти, остальные въ высокихъ шапкахъ.

Ламы читали нараспвъ молитвы, по временамъ заглушая свое бунчанье звономъ мдныхъ тарелокъ и звуками трубъ. Среди этого торжественнаго чтенія молитвы, иногда раздавался громкій крикъ продавца тягу текъ: ‘тангоръ! тангоръ!’, проходившаго въ толп зрителей позади ламъ.

Зрители сидли на буграхъ, окружающихъ площадку передъ крыльцомъ хурала и на ступеняхъ самаго хурала. Мы съ Санданъ-Джимбой также помстились на одной изъ верхнихъ ступеней, у моихъ ногъ сидла старушка, ея набожное передвиганіе чотокъ безпрестанно прерывалъ одинъ грязный мальчишка, опираясь руками въ спину старушки, старушка то и дло должна была рукой длать жестъ, какъ будто отгоняла назойливую муху. Впереди меня, загораживая видъ на ширетуй-ламу, стоялъ долговязый парень, вшій жужубы и выплевывавшій косточки, нимало не заботясь о томъ, куда он падаютъ: на головы простыхъ зрителей, сидящихъ на нижнихъ ступеняхъ крыльца, или на головы поющихъ ламъ.

Кончивъ молитву, ламы поднялись съ своихъ мстъ и отправились вонъ изъ монастырской ограды, впереди ихъ понесли столикъ съ ‘соромъ’. Соромъ называется фигура, которая спеціально приготовляется для чама. Она состоитъ изъ вылпленнаго человческаго черепа и стрлы, воткнутой въ него отвсно. На середин стрлы продто сердце, окрашенное блой краской. Отъ верхняго конца стрлы къ угламъ трехугольнаго подноса, на которомъ лежитъ черепъ, протянуты шнуры, увшанные флагами изъ разноцвтной бумаги, такъ что все сооруженіе напоминаетъ судно, стоящее на Нев въ праздничный день.

Мы вслдъ за остальной публикой также двинулись за процессіей. Обогнавъ её, мы остановились около площадки, гд предполагался чамъ. Процессія подъ звуки тарелокъ двигалась очень медленно, окруженная густой толпой, о ея движеніи можно было заключать только по знаменамъ, которыя несли впереди ея. Когда процессія придвинулась къ площадк, толпа разступилась, и намъ стало видно передніе ряды ламъ, идущіе тотчасъ позади сора. Изъ толпы часто выдвигались два, три человка на дорогу, преимущественно женщины, и длали земные поклоны навстрчу двигающейся процессіи. Между тмъ на площадк разстилали для ламъ подстилки, ставили кресло или тронъ для ширетуй-ламы. Когда соръ поставили на середин площадки противъ сдалища ширетуй-ламы и окружили его знаменами, ламы сложили свои музыкальные инструменты и удалились въ монастырь. Площадка, окруженная густой толпой зрителей, опустла, остались на ней только четыре маски, пришедшія съ процессіей, для сохраненія порядка. Дв изъ этихъ масокъ были десятилтніе мальчики, они были одты въ простое блое платье, маски изображали мертвыя головы, другія дв маски были взрослые ламы, одинъ былъ одтъ мужчиной, другой, повидимому, женщиной, подъ послдней маской скрывался сынъ Пупцука. Эти маски время отъ времени бросались на толпу, которая съ крикомъ разбгалась, это, повидимому, длалось не столько для дисциплины, сколько съ цлью развлечь толпу въ ожиданіи начала чама. Дйствительно ждать начало чама становилось скучно. Мое положеніе усугубилось тмъ еще, что нирва (т. е. окопомъ монастыря) вздумалъ выдлить меня изъ толпы. Онъ попросилъ меня слдовать за собой и указалъ мн мсто на ковр во второмъ ряду, въ первомъ ряду должны были ссть ламы. На это я безпрекословно согласился, потому что новое мсто давало мн возможность хорошо увидть чамъ. По вслдъ затмъ, какъ я услся, передо мной очутился столикъ съ грушами, грецкими орхами и хлбомъ, а также чайникъ и чайныя чашки. Это почетное угощеніе со стороны монастыря тотчасъ же. всю толпу привлекло къ тому мсту, гд я сидлъ. Чтобъ не обидть нирву, я долженъ былъ выпить одну чашку и дать такимъ образомъ маленькое представленіе мстному населенію, такъ какъ въ то время, какъ я пилъ, передо мной образовался плотный фронтъ звакъ.

Около часу мы просидли въ нетерпливомъ ожиданіи начала чама, щуря глаза отъ яркаго солнца, бившаго прямо въ глаза. Потомъ одинъ за однимъ стали приходить ламы и располагаться въ переднемъ ряду, ширетуй-лама занялъ свое мсто на высокомъ кресл.— Я очутился сзади оркестра, впереди меня сидли два мальчика ламы, которые били въ бубны, влво отъ нихъ сидли старые ламы съ мдными тарелками, а вправо два трубача. Когда оркестръ составился, тарельщики подняли свои тарелки и тронули одну объ другую, раздался глухой звонъ, затмъ послдовалъ полный ударъ въ тарелки, второй, третій и т. д.

‘Маски идутъ’!— подсказалъ мн Пунцукъ, очутившійся возл меня. Я взглянулъ въ сторону монастыря и увидлъ, что толпа въ этомъ мст раздвигается и изъ нея показывается фигура въ маск и въ шелковомъ плать, медленно двигающаяся и важно жестикулирующая. На нкоторомъ разстояніи за нею показалась другая фигура, потомъ третья и т. д., всего одиннадцать фигуръ. Вошедши на арену, они образовали кругъ около сора. Маски сдланы вдвое шире противъ человческаго лица, отчего вс фигуры казались большеголовыми, точно передъ вами пляшетъ хороводъ изъ подсолнечниковъ. Одна маска имла форму птичьей или вороньей головы, она изображала бога Шарибо, другая имла поднятый кверху хоботъ, какъ у слона, нсколько масокъ было съ рогами, рогатая синяя маска изображала бога Чойджила. Остальныя маски имли видъ карри натурныхъ человческихъ лицъ, нкоторыя изъ нихъ какъ будто были сдланы иллюстраціями къ гоголевскимъ типамъ. Одты были танцующія фигуры въ превосходныя шелковыя платья. Сначала уродливыя маски какъ будто мшаютъ въ этихъ фигурахъ признать пляшущихъ боговъ, по постарайтесь забыть, что это ламы, и не смотрите на старые сапоги, которые остались на ихъ догахъ и мшаютъ вамъ сказать, что передъ вами боги ‘киваютъ своими золотыми пятками’, какъ можно дольше и упорне любуйтесь на ихъ серьезныя, размренныя движенія и на ихъ царскія одежды, и мало-по-малу съ вашимъ ощущеніемъ совершится преобразованіе въ род того, какое совершается, когда долго смотришь въ стереоскопъ, и если не совсмъ, то въ значительной степени вы приблизитесь къ этой иллюзіи, которую, по всей вроятности, во время чама испытываетъ толпа врующихъ буддистовъ.

Пляска одиннадцати фигуръ раза три прерывалась, чтобъ дать мсто особымъ вставочнымъ представленіямъ. Разъ въ подобномъ антракт плясали мальчики въ маскахъ въ вид мертвыхъ головъ, въ другой разъ дали представленіе другія дв маски, изображавшія мужчину и женщину, въ третій разъ въ середин круга плясали Чойджилъ и Шарибо, въ это время на середину арены былъ вынесенъ подносъ съ сдланнымъ изъ тста человчкомъ. Пляска этихъ двухъ боговъ кончилась тмъ, что они разрубили этого человчка, такъ называемаго лянкай, на мелкія части и разбросали ихъ по арен.

Теперь чамъ близился къ концу.

Въ толп заговорили: ‘идетъ гурьтунъ’!.. Онъ не шелъ, а несся, тарелки гремли учащенно, трубы трубили во всю мочь. Влетвши въ кругъ, гурьтунъ завертлся около сора. Онъ былъ въ шелковомъ бломъ одяніи, опоясанномъ въ таль, на голов его былъ желзный шлемъ, къ спин было прикрплено до пяти красныхъ флаговъ, въ рукахъ у него были лукъ и стрлы. Сдлавъ два, три круга около сора, онъ подлетлъ къ ширетуй-лам и опустилъ къ нему на колни свои вооруженныя лукомъ руки, а потомъ и голову, ширетуй-лама благословилъ его. Затмъ все собраніе ламъ двинулось вдоль по дорог съ гурьтуномъ впереди, сдлавъ шаговъ сорокъ, ламы опять остановились. Здсь былъ сложенъ костеръ изъ травы, на которомъ предполагалось сжечь соръ. Ширетуй-лама прочиталъ сначала молитву, во время чтенія ея гурьтунъ сидлъ на стул впереди ширетуй-ламы, лицомъ на востокъ, когда молитва кончилась, гурьтунъ вскочилъ, закружился и выпустилъ на востокъ три стрлы. Затмъ ширетуй-лама взялъ въ руки соръ и кинулъ его на костеръ, пока жгли костеръ, гурьтунъ еще три раза выстрлилъ, и затмъ быстро понесся въ монастырь. Народъ падалъ передъ нимъ на колни и творилъ земные поклоны.

Когда соръ былъ сожженъ, ширетуй-лама съ оркестромъ изъ ламъ вернулся въ хуралъ, маски уже ждали его здсь, разсвшись, кто на ступеняхъ храма, кто просто на земл, не смотря на свои шелковыя ризы. Оркестръ помстился на крыльц и вновь началась пляска, впродолженіе которой маски одна за другой медленно удалялись въ храмъ. Наконецъ, осталась на двор передъ храмомъ всего одна маска. Долго этотъ богъ кружился передъ входомъ храма, вотъ онъ уже у самаго крыльца и вотъ, вотъ подниметъ ногу, чтобъ вступить на пижпюю ступень, какъ его будто вихремъ снова унесетъ на середину двора.

Но, наконецъ, и этотъ неутомимый — богъ вступилъ на ступени храма. Смотрть боле было нечего, и мы отправились въ келью нашихъ друзей Лодзына и Серена.

Не вс чамы въ одномъ род. Сапданъ-Джимба насчиталъ мн до 5 родовъ чамовъ. Тотъ, который мы видли, кажется, самый обыкновенный и называется чамба. Кром того, есть еще слдующіе чамы:

Шяныкба: пляшущія фигуры имютъ шляпы съ широкими полями, сдланныя изъ картона и позолоченныя, на макушк шляпы утвержденъ прорзной гребень съ ‘Эрдени’ на верхушк. Въ одной рук фигура держитъ пурьву, т. е. шаръ, изъ котораго торчитъ наконечникъ стрлы, въ другой рук человческій черепъ, по-монгольски хуни каблыкъ, потангутски тоба.

Чокыръ: шапка состоитъ изъ пяти картонныхъ лопастей, представляющихъ изображенія боговъ. Такая шапка называется ырджанъ, въ лвой рук пляшущаго колокольчикъ, въ правой очиръ. Пляшущіе во время пляски поютъ духовные стихи.

Донкыръ: одяніе пляшущихъ въ род кольчуги изъ верблюжьихъ костей, изъ костей нарзаны четыреугольники и кружки, которые покрыты рисунками, голова прикрыта мдной маской. Это очень дорогой чамъ, Савданъ-Джимба видлъ его только одинъ разъ въ своей жизни, именно въ Пекин, гд онъ былъ исполненъ по желанію Джаиджа-гегена. Прежде его совершали въ монастыр Чуйбзэнъ въ провинціи Амдо, который построенъ Джанджа-гегеномъ, но посл мусульманскаго возстанія монастырь обднлъ, и теперь донкыръ-чамъ здсь не исполняется.

Наконецъ, есть еще миляръ-авани-чамъ. На сцену выходятъ боги Миляръ-ава, Чжу.чинба, два старика-охотника, два оленя и дв собаки. Старики называются потангутски ГомбуЛочжу и Серынъ-намджу, помонгольски Хара-обугюнъ и Чаганъ-обупонъ, т. е. ‘черный и блый старикъ’. Этотъ чамъ исполняется только въ монастыр Шячунъ, лежащемъ на берегу желтой рки, да въ одномъ монастыр въ Алашани. Пляшущіе во время пляски говорятъ рчи, въ Шячун на тангутскомъ язык, въ Алашани на монгольскомъ. Старики-охотники изображаются дикарями, они не знаютъ земледлія, питаются листьями крапивы (халгай) и не знаютъ наслажденія выше, какъ преслдованіе горныхъ и степныхъ животныхъ. Ногъ Миляръ-ава убждаетъ ихъ прекратить истребленіе невинныхъ животныхъ, поклониться богамъ, причаститься нему (т. е. книг). У Серынъ-намджу сердце мягче и онъ склоняется на рчи бога, по Гомбу жестоковыйный, онъ не хочетъ и слышать о перемн образа жизни. Тогда Серынъ-намджу придумываетъ хитрое средство, чтобъ увлечь своего товарища за собой на путь, проповдуемый богомъ. Онъ говоритъ своему другу: ‘Я здсь останусь и сдлаюсь ламой, ты же вернешься домой. Дома у меня осталась молодая и красивая жена. Если ты поклонишься богу, то я дамъ теб письмо домой, чтобъ теб отдали мою жену’. Гомбу обрадовался и на томъ же кругу поклонился богу, но во время поклоненія онъ ощутилъ, что въ душ его совершилось что-то необыкновенное.

— ‘Какое великое и пріятное чувство’!— воскликнулъ онъ, поднимаясь съ земли:— ‘и я остаюсь здсь и становлюсь ламой’!

Г. Потанинъ.

(Окончаніе будетъ).

‘Восточное Обозрніе’, No 34, 1885

ДВА ДНЯ ВЪ БУДДІЙСКОМЪ МОНАСТЫР УНЬЧЖА-СІОМЕ.

Свиданіе съ монгольскимъ художникомъ-ламой.— Разсказы его о Восток и любознательность къ Западу.— Мастерская художника и пріемы восточной живописи.— Китайскій самоваръ — ‘ставь-на-столъ-котелъ’. Монгольскій скульпторъ и произведенія его искусства.— Легенда объ озер Хуху-норъ.— Возвращеніе въ Ничжу.

Поздно, когда уже солнце сло и когда мы усидли два кувшина горячаго чаю, въ нашу среду явился старикъ Лодзыпъ. Эта сань-чуаньская знаменитость, первый мстный художникъ имлъ въ своей фигур очень много смшнаго, онъ не могъ уже держаться прямо, и голова его была пригнута къ земл, ходилъ онъ торопливыми шагами, на голов его былъ помятый и запачканный колпакъ въ род тхъ треуголокъ изъ бумаги, которыя длаютъ наши дти. Эта остроконечная шапка съ двумя лопухами по бокамъ въ вид большихъ ослиныхъ ушей какъ будто надта была для того, чтобъ сдлать согбенную фигуру старика еще боле каррикатурною. Но все это, вроятно, замчается только человкомъ новымъ, въ глазахъ же мстныхъ жителей изчезаетъ за духовными качествами старика. Когда я собирался въ монастырь Уньчжу, мн говорили: ‘У старика есть что посмотрть и есть что отъ него послушать’. Писаніе иконъ, долгая жизнь въ окрестностяхъ Хлассы среди большихъ святынь и множество легендъ, которыя старикъ вычиталъ изъ книгъ, сдлали для него міръ боговъ такимъ извстнымъ, что онъ о богахъ разсказывалъ, какъ о своихъ хорошихъ знакомыхъ. Я видлъ, съ какимъ уваженіемъ смотрли на него женщины, когда онъ длалъ имъ совты или читалъ наставленія, разсказывая, что такой-то богъ вотъ что говорилъ, а такой-то вотъ что. Въ памяти дтей, я полагаю, фигура горбатаго старика въ смхотворномъ колпак должна оставлять неизгладимое впечатлніе.

Старикъ былъ омотанъ краснымъ лоскутомъ, такъ называемымъ оркимджи, изъ-подъ котораго торчали голыя руки, подъ оркимджи онъ носилъ красную дерюжку, обязательную также для ламъ. Вечеромъ, когда становилось холодно, онъ накидывалъ сверху стеганый желтый халатъ. Въ такомъ халат онъ явился въ нашу комнату. Усвшись въ уголъ, онъ еще разъ привтствовалъ меня по здшнему обычаю вопросами: ‘Хорошо ли мн живется въ Сань-чуани и пришлась ли мн понутру здшняя вода?’ Вслдъ за нимъ слуга принесъ дв молитвенныя мельницы и поставилъ подл него, Серенъ принесъ нсколько чашечекъ и блюдечекъ, пустыхъ или съ масломъ и тстомъ. Въ то же время прибжали дв маленькія собаченки, увшанныя бубенчиками, и начали искать убжища подъ стеганымъ халатомъ старика. ‘Очень любятъ тепленькое мстечко’!— пояснилъ мн Серенъ эту картину. Старикъ приподнялъ край халата, собаченки сначала разодрались, потому что каждая хотла только одна пользоваться гостепріимствомъ старика, и потомъ об скрылись подъ халатомъ. Уложивъ собаченокъ, старикъ пустилъ въ ходъ об мельницы и принялся стряпать б ал и нъ. Эта стряпня не помшала ему поддерживать живой разговоръ. Разсказывая о Хласс и о богахъ, онъ въ то же время забрасывалъ меня разспросами объ удивительно хитромъ Запад. Онъ разспрашивалъ меня, какъ у насъ пишутъ картину, какъ заготовляютъ холстъ, какія у насъ краски, растительныя или минеральныя, какими средствами достигается, что въ стереоскоп фигуры кажутся не плоскими, а выпуклыми, правда ли, что на Запад при постройк каменныхъ зданій кирпичи связываютъ желзомъ, правда ли, что на Запад есть такія мдныя коровы, которыхъ напрягаютъ въ телги и здятъ на нихъ, наполняя полую ихъ внутренность время отъ времени углемъ и водой. Разспросивъ, на чемъ основанъ ходъ карманныхъ часовъ, онъ прибавилъ: ‘Хорошо бы эту пружинку примнить къ нашимъ молитвеннымъ мельницамъ. А то вотъ часто забываешь ‘за дломъ пустить ее въ ходъ’. Расказывать старикъ очень любилъ, къ сожалнію, я плохо понималъ его широнгольскій языкъ, и его длинные разсказы пропали для меня даромъ. Къ тому же было поздно, долгое пребываніе на чистомъ воздух и много ходьбы рано нагнали на меня сонъ, и я дремалъ подъ рчи старика, которыя лились неустаннымъ ручьемъ.

Серенъ, замтивъ, что я дремлю, предложилъ мн идти спать. Меня отвели въ особую комнату, служившую вмсто мастерской. Мастерская эта нисколько не была похожа на студіи нашихъ художниковъ, только два полотна, натянутыя на рамы и завшанныя, свидтельствовали, что это мастерская, ни палитры, ни кистей, ни красокъ не было видно. Впрочемъ, это все, можетъ быть, было прибрано по случаю праздника, время, въ которое мн пришлось знакомиться съ жизнью мстнаго художника, выбрано было неудачно. Но, вроятно, и обыденная обстановка мастерской далеко не похожа на нашу. Напрасно я разсчитывалъ найдти у здшняго художника портфель эскизовъ и этюдовъ, заготовленныхъ вчерн композицій. Ничего подобнаго у Лодзыпа не было. Вроятно, у него есть ящикъ, наполненный образцами, получивъ заказъ, онъ вынимаетъ соотвтствующій образецъ и пишетъ картину, не отступая отъ образца. Въ этомъ-то ящик, вроятно, хранится и видъ Хлассы, о которомъ мн говорили и который мн показалъ Серепъ. Увидвъ его, я усомнился, чтобъ это было произведеніе самого Лодзыпа, вроятно, это была копія, сдланная имъ съ картины, которая, можетъ быть, продается въ Хласс. на ней изображена не только Хласса, но и монастыри Галдапъ, Вребутъ и Сера, которые находятся верстахъ въ 10—40 отъ Хлассы, внутри ущелій, и изъ Хлассы не видны. Видъ спятъ съ птичьяго полета, какъ обыкновенно рисуются и другіе буддійскіе монастыри, какъ, напримръ, Утай, Оми и пр. Стны въ кельяхъ Лодзыпа и Серена увшаны картинами, но это произведенія какихъ-то другихъ художниковъ. Одна стна занята видомъ Утая, другая картина представляетъ внутренность какого-то дома, художникъ хотлъ блеснуть знаніемъ перспективы, и карнизы и полки шкафовъ изобразилъ правильно, но съ книгами на полкахъ не совладалъ. Третья большая картина изображала видъ на берегу рки или озера, на берегу стоитъ загородный домъ, окруженный лсомъ. Эта картина — подарокъ Серену, и есть произведеніе китайскаго художника, живущаго въ Сипин. Я указалъ Серену на дв, три линіи, гршащія противъ перспективы, и сказалъ, что, если бы он были проведены иначе, да если бы еще въ одномъ мст положить тнь, то зданіе лучше бы выступило впередъ. Однако, мои замчанія не произвели пикакаго впечатлнія на художника. Вскор онъ мн показалъ, что яркость красокъ, по его мннію, дороже въ живописи, чмъ близость къ природ. Онъ раскрылъ свое полотно и показалъ мн недоконченное изображеніе бога Эрръ-лана. Хотя яркихъ красокъ на немъ было положено довольно, чтобы поразить любителей ихъ, однако, Серенъ жаллъ, что мн приходится видть картину недоконченною, когда золото еще не наложено. На плечахъ бога сидло по дракону, ихъ предполагалось покрыть золотомъ. Сколько, блеску будетъ, когда картина будетъ докончена!

Другой день я опять провелъ въ обществ ламъ. Утро началось чаепитіемъ, къ которому присоединили еще блюдо изъ свинины съ жужубами и рпой. Кушанье это подали въ посудин, похожей на нашъ русскій самоваръ. Это была мдная миска съ крышкой, на трехъ ножкахъ, сквозь миску и ея крышку проходитъ труба, въ которой были наложены горячіе угли. Разница только въ томъ, что труба не цилиндрическая, а расширяется внизу, и потомъ нижній конецъ трубы не кончается вмст съ дномъ миски, а продолжается немного ниже дна. Покитайски такая посуда называется ‘ставь-на-столъ-котелъ’, названіемъ этимъ хотятъ сказать, что кушанье изъ этого котла не выкладывается на блюдо, а котелъ является на столъ собственной персоной. Монголы зовутъ эту посуду: ‘горячій котелъ’. Можетъ быть, монголы занесли её къ намъ вмст съ китайскими счетами, а мы её передлали въ нашъ ныншній самоваръ.

Посл чаю я постилъ ту келью, въ которой живетъ Пунцуковъ сынъ, чтобъ имть понятіе о томъ, какъ живутъ бдные ламы. Въ небольшой кель помщалось пять монаховъ, когда Пунцукъ возвращался въ монастырь изъ Ничжи, одинъ имъ монаховъ уступалъ ему свое мсто и уходилъ въ другое помщеніе. Одинъ изъ живущихъ тутъ ламъ — тоже художникъ, онъ лпилъ изъ глины статуетки боговъ. Пунцуковъ сынъ числится его ученикомъ. Кром Пупцукова сына, остальные жители этой кельи были люди старые, съ сдыми усами и бородами, они поразили меня тмъ, что въ ихъ лицахъ было мало монгольскаго. Одинъ изъ нихъ съ широкимъ закатистымъ лбомъ въ жанровой картинк легко сошелъ бы за русскаго крестьянина, посдвшаго за пахотой. Другому его большіе сдые усы и отсутствіе бороды, вроятно, выдерганной согласно обычаю, придавали сходство съ нашими отставными солдатами, особенно, когда онъ во время чама бралъ въ губы рожокъ, чтобы трубить, мн казалось, что я вижу передъ собой стараго кавалерійскаго трубача. Монахи старались меня угостить и развлечь, у нихъ нашлись къ чаю и грецкіе орхи, и хворостъ, печеный на постномъ масл, но изъ произведеній искусства, которыя бы стоило показать, они не нашли ничего, кром синяго шарика на шапку, который вылпилъ Пунцуковъ сынъ для своего отца, имющаго право носить такой шарикъ въ качеств тайджи. Мысль сдлать шарикъ изъ глины, пришедшую въ голову Пунцукову сыну, ламы, повидимому, находили столь остроумною, что нашли заслуживающимъ указать на нее иностранцу, я же съ своей стороны долженъ замтить, что это было единственное проявленіе монгольскаго творчества, которое мн удалось видть.

Остальную часть дня я провелъ въ бесдахъ съ старикомъ Лодзыномъ. Онъ мн разсказалъ нсколько легендъ, изъ которыхъ одну, именно легенду объ озер Хуху-нор, разскажу здсь. Легенду эту я слышалъ уже ране отъ Сандапъ-Джимбы, но въ Лодзыновомъ разсказ есть нкоторыя дополненія, она не составляетъ новости для европейскихъ читателей, потому что была разсказана имъ еще Гюкомъ, который, вроятно, слышалъ ее отъ того же Сандапъ-Джимбы, потомъ ее повторили гг. Пржевальскій и Крейтперъ. Но вс эти разсказчики передали только половину легенды, въ полномъ же вид легенда объ озер Xуху-нор иметъ слдующее содержаніе.

У царя Танъ-вана (т. е. китайскаго императора династіи Танъ), царствовавшаго въ Чань-ани, была дочь Ногонъ-дариху. За эту царевну съхалосъ свататься пять царей, тибетскій царь Сронцзанъ-Гомбо самъ не похалъ, а послалъ сватать царевну своего вельможу Ломбу-Гвардамбу. Царевна не знала, котораго изъ жениховъ предпочесть, видя ея нершительность, царь, по совту одного изъ дворцовыхъ евнуховъ, объявилъ женихамъ, что онъ отдастъ свою дочь за того, кто продернетъ нитку въ камень ‘ою’ (бирюза), который хранится въ его сокровищниц. Отверстіе или капалъ въ этомъ камн ою проходилъ не прямо отъ одного края къ другому, а извивался змеобразно внутри камня. Посл того какъ вс пять жениховъ-царей безъ успха потрудились надъ продваніемъ нитки, камень ою былъ переданъ Ломбу-Гвардамб. Тибетскій вельможа поймалъ паука, посадилъ его къ отверстію въ камн и началъ на него дуть, паукъ влзъ въ каналъ въ камн и вылзъ изъ другаго его конца, протащивъ за собою паутину. Танъ-вамъ подивился изобртательности Ломбу-Гвардамбы и объявилъ ему, что онъ отдастъ ему свою дочь, если тотъ ршитъ еще одну задачу, если онъ съуметъ найдти Ногонъ-дариху среди двадцати ея подругъ, которыя вс, какъ дв капли воды, на нее похожи. Ломбу-Гвардамба задумался. При царевн была служанка, жадная до серебра, она говоритъ Ломбу-Гвардамб, что она сообщила бы ему секретъ, какъ отличить царевну отъ ея подругъ, но боится царя, у царя есть проницательные ворожеи, которые сейчасъ откроютъ, кто выдалъ тайну. Ломбу-Гвардамба говоритъ ей, что онъ придумалъ средство, какъ избжать этой бды. Онъ веллъ женщин закопать въ землю корчагу, наполнить ее водой, а у краевъ ея положить три камня, затмъ надть на себя птичью шкуру, на ноги вмсто башмаковъ надть сошники, лицо прикрыть ситомъ, въ ротъ ваять мдную трубу, ссть въ корчагу и сообщить секретъ черезъ трубу. Женщина такъ и сдлала, сла въ воду и черезъ мдную трубу сказала Ломбу-Гвардамб, что Ногонъ-дариху всегда ходитъ съ цвткомъ въ рук, цвтокъ этотъ, однако, не видимъ для другихъ людей, но о его присутствіи можно заключить по тому, что вокругъ него вьется пчела. Когда Ломбу-Гвардамба, руководствуясь этимъ признакомъ, указалъ царевну, Танъ-ванъ собралъ своихъ ворожей и веллъ имъ вычитать въ ихъ книгахъ, кто открылъ секретъ тибетскому вельмож. Ворожеи развернули свои книги и прочли: секретъ выдала женщина съ мднымъ носомъ, съ тысячью глазъ и съ желзными ногами, сидящая посреди моря, лежащаго между трехъ каменныхъ горъ. Танъ-ванъ осердился. ‘Разв есть на свт такіе люди! Ваши книги все врутъ’!— сказалъ онъ и веллъ вс ворожейскія книги сжечь. Ногонъ-дариху была посл этого передана Ломбу-Гвардамб и онъ повезъ ее въ Тибетъ. Дорогой у него явилось намреніе взять Ногонъ-дариху на своего сына, и онъ придумалъ къ тому средство. Онъ сказалъ царевн, будто тибетскій царь, подобно своему народу, стъ только мясо и сало и потому смердитъ, что если она не любитъ вопи, то должна закрывать свой носъ рукавомъ. По прізд же въ Тибетъ, Ломбу-Гвардамба сказалъ царю, что китайская царевна, по обычаю своей страны, питалась преимущественно овощами, что червь, живущій въ овощахъ, попалъ ей въ носъ и источилъ его, и что царевна теперь безносая. Когда царевну представили царю, она прикрыла свой носъ рукавомъ, царь поврилъ Ломбу-Гвардамб, что царевна безносая, и не принялъ ее во дворецъ. Но однажды, проходя по городу и осматривая новыя постройки, царь увидлъ царевну, застигнутая въ расплохъ, она не успла прикрыть свое лицо рукавомъ, и царь убдился, что она вовсе не безносая и что Ломбу-Гвардамба обманулъ его. Царь догадался, что Ломбу-Гвардамба сдлалъ это съ цлью выдать царевну за своего сына, онъ веллъ сначала ослпить его, заставивъ смотрть на отряженіе солнца въ зеркал, а потомъ сослалъ его вмст съ его сыномъ въ страну Амдо, въ мстность, гд нын находится озеро Хуху-норъ. Тогда этого озера еще не было, былъ только на его мст колодецъ. Сталъ слпой Ламбу-Гвардамба жить въ ссылк, сынъ его насъ скотъ и по утрамъ ходилъ къ колодцу за водой, взявши воды, онъ всякій разъ, по наставленію отца, закрывалъ отверстіе камнемъ, чтобъ вода не пошла черезъ верхъ и не залила долины.

Между тмъ, царь Сронцзанъ-Гомбо задумалъ строить Менгуджу, т. е. монастырь, въ которомъ нын живетъ Далай-лама. Три раза возводили стны, но всякій разъ он падали. Не находилось мастера, который зналъ бы средство, какъ предотвратить паденіе стнъ. Тогда вспомнили, что былъ изобртательный человкъ Ломбу-Гвардамба, но онъ сосланъ въ Амдо. Тогда два вельможи, переодвшись въ платье ламъ, отправились въ Амдо искать сосланнаго вельможу. Когда они пришли въ домъ Ломбу-Гвардамбы, слпой вельможа угостилъ ихъ чаемъ и спросилъ, что они за люди и куда ходили? Мнимые ламы отвчали, что они ламы изъ страны Амдо, ходили на поклоненіе въ Менгу-джу и теперь возвращаются домой. Разв Менгу-джу построено?— спросилъ Ломбу-Гвардамба.— Построено, — отвчали ламы.— Не можетъ этого быть!— Мы поклонялись и видли Менгу-джу, — говорятъ ламы.— Вы неправду говорите!— возразилъ Ломбу-Гвардамба.— Мсто, гд строится Менгу-джу, есть пупъ моря. Нужно знать средство чтобъ построить стны на этомъ мст, а не зная этого средства, стнъ не построить, он будутъ падать. Средство же заключается въ слдующемъ: нужно покропить мсто, гд строится монастырь, молокомъ краснаго козла и потомъ возьгь глину и лсъ для построекъ на сивомъ бык.— Услышавъ эти рчи, ламы сейчасъ же собрались и ухали. Только посл ихъ отъзда слпой старикъ догадался, что это были переодтые развдчики, которые прізжали съ цлью вывдать у него тайну. Когда сынъ пришелъ съ пастбища, онъ сказалъ ему: ‘Ко мн приходили два ламы, позжай скоре за ними слдомъ, догони и убей ихъ. Они увезли у меня мой умъ’. Умъ потибетски олу, но въ то же время олу означаетъ и сдельную подпругу. Юноша догналъ ламъ, и говоритъ имъ: ‘Вы увезли у моего отца олу’! Ламы говорятъ: ‘Дйствительно мы нашли на дорог старую подпругу и взяли ее, мы думали, что она брошена, какъ негодная, но если она нужна твоему отцу, то возьми ее’! Юноша взялъ подпругу и похалъ домой, думая про себя: ‘Мой отецъ и старъ уже и слпъ, а все еще иметъ злое сердце, изъ-за такой негодной старой вещи онъ хотлъ, чтобъ я убилъ двухъ человкъ’. Когда онъ вернулся домой, отецъ спросилъ его, убилъ ли онъ двухъ ламъ.— ‘Нтъ, не убилъ!— отвчалъ юноша:— они люди хорошіе, взяли подпругу не воровски, и сейчасъ же отдали ее, какъ я къ нимъ подъхалъ’. Тутъ Ломбу-Гвардамба увидлъ, что сынъ не понялъ его, и веллъ скоре заворачивать скотъ и гнать изъ долины. Вслдъ за скотомъ и самъ онъ долженъ-Былъ бжать въ другую страну. Тотчасъ же колодецъ, бывшій въ долин, открылся, вода пошла черезъ край и наполнила долину, такимъ родомъ образовалось озеро Хухугоръ. Это вода, которая прежде стояла подъ Менгу-джу.

Вывдавъ тайну отъ Ломбу-Гвардамбы, царь Сронцзанъ-Гомбо продолжалъ постройку Менгу-джу благополучно. Когда зданіе было окончено, совершено было молебствіе, причемъ былъ сказанъ брель (гимн) въ честь краснаго козла, молокомъ котораго кропили почву подъ Менгу-джу. Сказать же гимн въ честь сиваго быка забыли. Тогда быкъ пришелъ въ толпу веселившихся людей и сказалъ имъ: ‘Вы на мн возили глину и лсъ и надлали на моей спин раны, а съ боковъ моихъ стерли шерсть, теперь же забыли поблагодарить меня. За это я три раза возрожусь въ этомъ мір и всякій разъ буду мстить за вашу неблагодарность’. Одно изъ воплощеній души этого быка былъ тибетскій царь Ландарма, знаменитый гонитель буддизма.

Переночевавъ еще одну ночь въ монастыр, надо было возвращаться въ Ничжу. Старикъ по утрамъ пьетъ чай, въ своей кель, во время чтенія утреннихъ молитвъ, и въ общую чайную комнату не является, такъ что мн для того, чтобы проститься съ нимъ, пришлось найдти къ нему іи’ келью. Старикъ сидлъ въ кожаномъ халат, обставленный столиками, на которыхъ чайная посуда и вороха печеній мшались съ молельными мельницами и листами тибетскихъ книгъ. Старикъ началъ вылзать изъ халата, какъ бы освобождаясь изъ оковъ, причемъ изъ его халата вывалились дв собаченки. Я, конечно, упрашивалъ его остаться на своемъ мст, и онъ было опять опустился въ теплый халатъ, но когда я, спустившись по тропинк на нижній дворъ монастыря, оглянулся, то увидлъ его въ одномъ оркимджи сидящимъ на бугорк. Не знаю, затмъ ли онъ вышелъ, чтобы проводить меня, или зачмъ другимъ. Нравы ламъ допускаютъ и такое предположеніе, что онъ длалъ два дла разомъ.

Г. Потанинъ.

‘Восточное Обозрніе’, No 36, 1885

ДВА ДНЯ ВЪ БУДДІЙСКОМЪ МОНАСТЫР УНЬЧЖА-СЮМЕ.

ДВА ДНЯ ВЪ БУДДІЙСКОМЪ МОНАСТЫР УНЬЧЖА-СЮМЕ.

ДВА ДНЯ ВЪ БУДДІЙСКОМЪ МОНАСТЫР УНЬЧЖА-СІОМЕ.

Читайте также: