Два благородных родственника, Шекспир Вильям, Год: 1634 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 77 минут(ы)

ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ

В. ШЕКСПИРА

ВЪ ПРОЗ И СТИХАХЪ

ПЕРЕВЕЛЪ П. А. КАНШИНЪ.

Томъ двнадцатый.

1) Напрасный трудъ любви. 2) Вс хорошо, что кончается хорошо. 3) Какъ вамъ угодно. 4) Два благородныхъ родственника. 5) Завщаніе.

БЕЗПЛАТНОЕ ПРИЛОЖЕНІЕ

КЪ ЖУРНАЛУ

‘ЖИВОПИСНОЕ ОБОЗРНІЕ’

за 1893 ГОДЪ.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.

ИЗДАНІЕ С. ДОБРОДЕВА.

1893.

OCR Бычков М.Н.

http://az.lib.ru

ДВА БЛАГОРОДНЫХЪ РОДСТВЕННИКА.

ДЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА:

Тезей, герцогъ аинскій.

Пиритусъ, аинскій полководецъ.

Артезій, аинскій военачальникъ.

Палемонъ, Арситъ — племянники Креона, царя ивскаго.

Валерій, знатный ивянинъ.

Шесть рыцарей.

Герольдъ.

Тюремщикъ.

Женихъ дочери тюремщика,

Врачъ.

Братъ, Друзья — тюремщика.

Знатные.

Геррольдъ, школьный учитель.

Ипполита, амазонка, супруга Тезея.

Эмилія, ея сестра.

Три царицы.

Дочь тюремщика.

Прислужница Эмиліи.

Поселяне, гонцы, мальчикъ, палачъ, стража и свита, деревенскія двушки. Гименей и нимфы.

Мсто дйствія: Аины и ихъ окрестности, кром части перваго дйствія, происходящаго въ ивахъ и ея окрестностяхъ.

ПРОЛОГЪ.

Игра на трубахъ.

Новая пьеса и двственность очень похожи другъ на друга, многое въ зависимости отъ обоихъ, за об даютъ много денегъ, если он хороши. Хорошая пьеса, которая въ день своего брака краснетъ отъ скромности за свои сцены и боится утратить свою честь, подобна той, которая посл брачнаго ложа и волненій первой брачной ночи остается олицетвореніемъ стыдливости и представляетъ взгляду скоре двственный видъ, чмъ утомленіе супруги. Желаемъ, чтобы то-же было и съ нашею пьесой, такъ какъ я увренъ, что у нея благородный отецъ, добродтельный, ученый, и никогда еще боле славнаго поэта не бывало между По и серебристымъ Трентомъ, повствованіе даетъ Чоссеръ, всми почитаемый, поэтому ему суждено дожить до вчности. Если мы посягнемъ на ея благородство, если первый звукъ, который услышитъ это дтище, будетъ свистъ, то какъ содрогнутся кости почтеннаго человка, и онъ воскликнетъ изъ-подъ земли: ‘Уберите подальше отъ меня безмозглую мякину этого писателя, который оскорбляетъ мои лавры и низводитъ мои славныя творенія ниже Робинъ-Гуда!’ Мы выступаемъ именно съ этимъ опасеніемъ. Говоря откровенно, было-бы неосуществимымъ и слишкомъ честолюбивымъ дломъ сравняться съ нимъ. При нашей слабости, почти безъ дыханія отъ плаванія въ этихъ глубокихъ водахъ, протяните намъ только свои спасительныя руки, и мы вынернемъ и примемъ мры къ нашему спасенію. Вы услышите сцены, хотя и уступающія искусству Чоссера, но заслуживающія, быть можетъ, двухчасового скитанія. Миръ его праху! Веселье вамъ! Если эта пьеса не изгонитъ хоть на нкоторое время отъ насъ скуку, мы признаемъ свой неуспхъ столь подавляющимъ, что будемъ вынуждены ее оставить. (Музыка).

ДЙСТВІЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА I.

Аины. Передъ храмомъ.

Входятъ: Гименей съ зажженнымъ свтильникомъ, мальчикъ въ бломъ одяніи, идя впереди, несетъ и разбрасываетъ цвты, за Гименеемъ нимфа, окутанная въ своихъ косахъ, несетъ внокъ изъ колосьевъ, затмъ Тезей, между двумя другими нимфами съ внками изъ колосьевъ на голов, потомъ Ипполита, невста, ведомая Пиритусомъ и другою нимфою съ внкомъ на голов и съ распущенными косами, за нею Эмилія, неся шлейфъ своего платья, Артезій и свита.

Поютъ:

Розы, лишенныя шиповъ, царицы не однимъ лишь ароматомъ, но и своей окраскою, двственныя гвоздики съ тончайшимъ запахомъ, изящныя, хотя и безъ запаха, маргаритки, сладчайшій иміамъ, буквица блая, страшная ночь весны, предвстница веселой весны, съ своею темною чашечкою. Растущія, точно въ колыбели, аврикулы, ноготки, на могилахъ цвтущіе, нарядныя ножки жаворонка. Вы вс, сладчайшія дти дорогой природы, преклонитесь къ стопамъ новобрачныхъ, благословляя ихъ чувства (бросаютъ цвты), чтобы ни одинъ ангелъ выси, ни одна птица, пвчая или прекрасная, не отсутствовали здсь. Чтобы ни ворона, ни злословная кукушка, ни зловщій воронъ, ни сдая галка, ни болтливая сорока не смли ссть или пть надъ нашимъ брачнымъ домомъ и принести съ собою какую-либо ссору, но летли-бы отсюда прочь.

Входятъ три царицы, въ черномъ, съ запятнанными покрывалами съ царскими коронами на головахъ. Первая царица падаетъ къ ногамъ Тезея, вторая — передъ Ипполитою, третья — передъ Эмиліею.

1-я царица. Во имя милосердія и истиннаго благородства, выслушайте меня, отнеситесь ко мн нелицепріятно!

2-я царица. Во имя вашей матери, если хотите, чтобы изъ плодоносной утробы вашей изошло прекрасное потомство, выслушайте меня, отнеситесь ко мн благосклонно.

3-я царица. Ради любви того, кого Юпитеръ предназначилъ къ почести вашего ложа, во имя двственной чистоты, будьте заступницею насъ и нашихъ бдствіи! Это доброе дло сотретъ изъ книги проступковъ все, за что вы внесены въ нее.

Тезей. Печальная дама, встаньте.

Ипполита. Встаньте.

Эмилія. Не преклоняйте колни предо мною! Всякая женщина, которой я могу помочь въ несчастіи, привлекаетъ меня къ себ.

Тезей. Въ чемъ же ваша просьба? Отвчайте вы за всхъ.

1-я царица. Мы три царицы, повелители которыхъ пали жертвою злобы жестокаго Креона и сдлались на мрачныхъ ивскихъ поляхъ добычею клюва вороновъ, когтей коршуна и прожорливыхъ воронъ. Онъ не допустилъ насъ сжечь ихъ останки, положить въ урны ихъ прахъ, ни устранить позоръ ихъ разложенія подъ оскорбленнымъ взоромъ священнаго Феба, онъ хочетъ заразить втеръ міазмами отъ тлъ нашихъ убитыхъ государей. О, милосердія, герцогъ! Ты очищающій землю, обнажи свой страшный всмъ мечъ, оказавшій міру столько услугъ, верни намъ кости нашихъ умершихъ царей, чтобы мы могли погребсти ихъ. И въ своей неисчерпаемой доброт вспомни, что мы для нашихъ внчанныхъ головъ не имемъ иного крова, какъ тотъ, который иметъ левъ и медвдь, сводъ всего міра.

Тезей. Не преклоняйте колнъ, прошу васъ. Я былъ поглощенъ вашимъ разсказомъ и допустилъ нашимъ колнамъ утомиться. Узнавъ о роковой судьб вашихъ умершихъ супруговъ, скорбь испытываемая много, возбуждаетъ ко мн жажду мщенія за нихъ. Царь Капанейсій былъ вашимъ супругомъ, въ тотъ денъ, когда онъ долженъ былъ внчаться съ вами, въ тоже время года какъ теперь со мною, я встртилъ вашего жениха у алтаря Марса, вы были тогда прекрасны. Покровъ Юноны не былъ лучше вашихъ локоновъ и не гуще прикрывалъ ее, вашъ внокъ не былъ ни смятымъ, и увядшимъ. Вамъ улыбалось фортуна съ ямочками на щекахъ, нашъ родственникъ Геркулесъ, боле слабый, чмъ вашъ взглядъ тогда, клалъ въ сторону свою палицу, опускаясь на немейскую шкуру и клянясь, что его силы истощаются. О скорби! о время! Страшные разрушители, вы, значитъ, все поглощаете?

1-я царица. О, я надюсь, что какой-нибудь богъ вложилъ свое милосердіе въ ваше существо,чтобы привить вамъ свою силу и создать въ васъ нашего спасителя!

Тезей. Не стойте на колняхъ, вдова! Преклоняйте ихъ предъ шлемоносной Беллоною и молитесь за меня, вашего воина.— Я взволнованъ (отворачивается).

2-я царица. Высокочтимая Ипполита, доблестная амазонка, поразившая щетинистаго кабана, ты, которая своею столь же крпкою и блою рукою, обратила-бы человка въ плнника женскаго пола, если-бы здсь присутствующій твой повелитель, рожденный, чтобы поддержать твореніе въ присужденной ему природою іерархіи, не привелъ тебя въ границы, которыя мы уже переступали, покоривъ и твою силу, и твою любовь. О, воительница, дарствующая состраданіе въ противовсъ суровости, ты, имющая нын — я это знаю больше власти надъ Тезеемъ, чмъ онъ когда-либо имлъ надъ тобою, ты, располагающая его могуществомъ и его любовью, рабски подчиненною твоимъ словамъ, драгоцнное зеркало женщинъ, проси у него для насъ, сожженныхъ пылающею войною, освжающую тнь его меча! Умоли его простереть ее надъ нашими головами, говори ему со всми переливами женскаго голоса, какъ будто ты была-бы одною изъ насъ трехъ, заплачь лучше, чмъ не успть, преклони за насъ колно, но не касайся земли доле, чмъ это длаетъ пораженная голубка и скажи ему, что бы ты сдлала, если бы видла его лежащимъ на пол брани, съ обращенными къ солнцу зубами скрежещащими лун.

Ипполита. Несчастная дама, перестаньте, я такъ же охотно приступлю съ вами къ этому доброму длу, какъ и къ тому, которое я собиралась исполнить въ эту минуту, а между тмъ я еще никогда ничего такъ охотно не длала. Мой повелитель взволнованъ вашею скорбью до глубины души. Оставимъ его размышлять, я тотчасъ переговорю съ нимъ.

3-я царица (къ Эмиліи). Моя мольба оставалась заледенлою, но, растаявъ въ пламени горя, она обратилась въ слезы: поэтому скорбь, которой не достаетъ словъ, разражается въ рыданіяхъ, тмъ боле сильныхъ.

Эмилія. Встаньте, прошу васъ! Ваши страданія изображены на вашихъ щекахъ.

2-я царица. О, горе! Вы не можете прочесть ихъ тамъ, гораздо дальше, сквозь мои слезы, можете вы узрть ихъ, какъ изборожденные камешки на дн прозрачнаго ручья. Не, сударыня! желающій постичь вс сокровища міра долженъ также узнать ихъ центръ, желающій постигнуть во мн малйшее мученіе, долженъ забросить свою удочку за моимъ сердцемъ. Простите мн! необычайная печаль, обостряющая нкоторые умы, повергаетъ меня въ безуміе.

Эмилія. Прошу васъ, ни слова больше, прошу васъ. Тотъ, кто, стоя подъ дождемъ, не видитъ и не чувствуетъ его, не знаетъ, что значитъ быть мокрымъ или сухимъ! Если-бы вы были наброскомъ какого-либо художника, то я-бы купила васъ, какъ раздирательное зрлище, чтобы закалить себя противъ смертельнаго горя. Но, увы, естественная сестра нашего рода, ваше горе поражаетъ меня такъ сильно, что оно должно отразиться на сердц моего брата и согрть его до состраданія, будь оно каменное. Прошу васъ, успокойтесь!

Тезей. Впередъ, въ храмъ! Не нарушимъ ни одной подробности священной церемоніи.

1-я царица. Эта церемонія будетъ боле продолжительна и стоитъ дороже, чмъ умоляемая нами война. Вспомните, что ваша слава звучитъ въ ушахъ всего міра, что длаемое вами не длается безразсудно, что ваша первая мысль лучше трудолюбиваго размышленія другихъ, что ваше намреніе сильне ихъ дйствій, но, о, Юпитеръ! ваши дйствія, какъ только они начинаются, подобно морскому орлу, бросающемуся на рыбу, поражаютъ ее еще прежде, чмъ дотронуться! Вспомните дорогой герцогъ, какія ложа имютъ наши убитые мужья?

2-я царица. Какое мученіе для нашего ложа, что наши мужья лишены ихъ.

3-я царица. Они не имютъ смертнаго одра. Даже тмъ, кто, утомленные свтомъ этого міра, оказались съ помощью веревокъ, ножей, яда, пропастей, по отношенію къ себ самыми ужасными орудіями смерти,— людское милосердіе даруетъ немного тни и земли.

1-я царица. Между тмъ какъ наши мужья лежатъ подъ палящимъ солнцемъ, покрытые волдырями. А они были при жизни хорошими царями!

Тезей. Это правда. Я дамъ вамъ утшеніе устроить могилы для вашихъ умершихъ мужей, чтобы это исполнить, будетъ небольшое дло съ Креономъ.

1-я царица. И теперь это дло само собою напрашивается. Оно должно быть исполнено теперь-же! Завтра пылъ пройдеть. Тогда безполезный трудъ не получитъ иной награды, кром собственнаго пота. Теперь Кереонъ въ совершенномъ спокойствіи, онъ и не помышляетъ, что мы предъ твоимъ могуществомъ, орошая своими слезами нашу святую мольбу, чтобы сдлать ее еще боле яркою.

2-я царица. Теперь вы можете настигнуть Креона опьяненнымъ своею побдою.

3-я царица. И его войско, пресыщенное хлбомъ и мясомъ и лнью.

Тезей. Артезій, ты, лучше всхъ знающій, какъ поступить для успха въ этомъ дл, возьми въ надлежащемъ числ наши лучшія силы.въ то время.какъ мы совершимъ великое дло жизни,— смлый приступъ брачной судьбы.

1-я царица. Вдовствующія царицы, будемъ вдовами своихъ страданій! Эта отсрочка предоставляетъ насъ голоду надежды.

Вс царицы. Прощайте!

2-я царица. Мы пришли не во-время! но можетъ-ли отчаяніе — какъ лишенная заботъ разсудительность — избирать благопріятнйшее время для своихъ самыхъ страстныхъ моленій?

Тезей. Но, милыя дамы, дло, къ которому я приступаю теперь, для меня важне любой войны, оно важне для меня всхъ моихъ предшествующихъ дяній и тхъ, которыя мн еще надлежитъ осуществить.

1-я царица. Это равносильно тому, чтобы сказать, что наше дло будетъ заброшено! (указывая на Ипполиту). Когда ея руки, способныя удержать Юпитера вдали отъ сонма боговъ, обнимутъ тебя при блдномъ свт луны, когда ея вишненыя губы прильнутъ къ твоимъ опьянлымъ устамъ, подумаешь-ли ты тогда о царяхъ, которые разлагаются, или о царицахъ, которыя плачутъ? Какая теб будетъ забота отъ того, что мы больше не будемъ чувствовать, когда ты ощутишь то, что способно заставить Марса забросить свой барабанъ? Если ты только проведешь съ нею ночь, одну лишь ночь, то каждый часъ этой ночи задержитъ тебя заложникомъ на сотню другихъ, и помнить ты будешь только о наслажденіяхъ, къ которымъ манитъ тебя этотъ пиръ.

Ипполита (преклоняя колна). Хотя мало вроятно, чтобы вы испытали подобные восторги, вы, быть можетъ, будете недовольны, что я поддержу это ходатайство, но я думаю, что еслибы воздержаніемъ отъ счастья, которое только усиливаетъ желанія, а не облегчаетъ страшныхъ страданій, требующихъ немедленнаго врачеванія, я навлеку на себя порицаніе всхъ женщинъ. Поэтому, государь, я сдлаю пробу своимъ мольбамъ, предполагая, что он имютъ нкоторую силу,— если-же нтъ, то я ршилась навсегда замолчать ихъ въ себ. Отложи настоящую церемонію и облеки свое сердце въ панцырь и обвей имъ шею, мн принадлежащія и которыя я великодушно одолжаю, чтобы оказать услугу этимъ бднымъ царицамъ.

Вс царицы (Эмиліи). Скоре, на помощь! Наше дло требуетъ вашего колнопреклоненія.

Эмилія (становясь на колни). Если-бы не удовлетворите просьбы моей сестры съ тмъ-же великодушіемъ и поспшностью, съ которыми она заявила ее, никогда не осмлюсь я что-либо просить у васъ, никогда не ршусь выйти замужъ.

Тезей. Прошу васъ, встаньте! Я самъ прошу себя сдлать то, о чемъ вы колнопреклоненно молите меня. Пиритусъ, отведи новобрачную! Молите боговъ о моемъ успх и возврат, ничего не опустите въ этомъ важнйшемъ дл. Царицы, слдуйте за своимъ воиномъ! (Къ Артезію). Идите, какъ я уже сказалъ, и соединитесь съ нами на берегу Аудиса съ тми силами, которыя удастся собрать, тамъ мы найдемъ половину войска для врнаго предпріятія.— Такъ какъ нашъ лозунгъ ‘поспшность’, то я запечатлваю этотъ поцлуй на твоихъ алыхъ губахъ (цлуетъ Ипполиту), прими его, дорогая, какъ мой залогъ.— Идите впередъ, я хочу видть, что ты отправился (Артезій уходитъ со свитою).— Прощайте, прекраснйшая сестра. Пиритусъ, наблюди за пиромъ, чтобы его не сократили ни на одинъ часъ.

Пиритусъ. Государь, я слдомъ направляюсь за вами, торжество не можетъ достойно состояться до вашего возвращенія.

Тезей. Братъ, приказываю не двигаться изъ Аинъ. Мы вернемся раньше, чмъ окончится торжество, отъ котораго прошу ничего не убавлять. Еще разъ, прощайте вс.

1-я царица. Такимъ образомъ ты навсегда оправдаешь мірскую молву.

2-я царица. И достигнешь божественности, равной Марсу.

3-я царица. Если она еще не превзойдетъ ея, потому что ты, хотя и смертный, умешь побороть свои страсти божественнымъ почестямъ, тогда какъ боги сами, говорятъ, стонутъ подъ гнетомъ страстей.

Тезей. Если мы хотимъ быть мужчинами, будемъ поступать такъ, если мы поддадимся чувствительности, то утратимъ человческое имя. Мужайтесь, сударыни! Теперь мы направимся за утшеніями вамъ (Уходятъ. Музыка).

СЦЕНА II.

Дворецъ въ ивахъ.

Входятъ: Палемонъ и Арситъ.

Арситъ. Дорогой Палемонъ, ты боле дорогой для не дружбою чмъ кровнымъ родствомъ, ты ближайшій мн родственникъ, ты еще не привыкъ къ преступленіямъ этого міра. Оставимъ градъ ивскій и его соблазны, чтобы не омрачать боле сіянія нашей юности! Здсь мы обртемъ столько же стыда жить въ воздержаніи, будто бы это было и прелюбодйствіи, потому что не плыть по теченію грози намъ гибелью или, по меньшей мр, утомленіемъ въ тщетныхъ усиліяхъ, а слдовать общему теченію приведетъ насъ въ водоворотъ, въ которомъ намъ придется крутиться подъ угрозою утонуть, въ случа-же благополучнаго исхода нашею наградою была бы ослабвшая жизнь.

Палемонъ. Твой совтъ подтверждается примромъ. Какія страшныя развалины видимъ мы бродящими по ивамъ, съ того самаго дня, какъ мы стали посщать школу! Увчье и лохмотья — вотъ награда воину, который намчалъ какъ цль своей доблести, почетъ и золотые слитки,— ихъ-то онъ и не получаетъ, хотя и заслужитъ, и онъ униженъ миромъ, во имя котораго сражался! Кто же будетъ приносить жертвы на заброшенный алтарь Марса? Сердце мое обливается кровью при вид такихъ людей, ни готовъ пожелать, чтобы гордою Юноною снова овладла ревность для того, чтобы дать дло воинамъ и чтобы, освобожденный отъ полнокровья міръ почувствовалъ возвращеніе состраданія въ свое сердце, теперь такое жестокое, боле жестокое, чмъ можетъ быть ссора или война.

Арситъ. Не далеко ты заходишь? Не видимъ ли мы въ извилистыхъ проулкахъ ивъ еще другихъ развалинъ, кром воиновъ? Твои слова заставляли сначала предположить, что ты замтилъ униженіе боле чмъ одного сословія. Не найдешь-ли ты боле ничего, что было-бы способно, кром поруганнаго воина, возбудить твою жалость?

Палемонъ. Какже. Я жалю нужду везд, гд вижу ее, но особенно тогда, если она въ награду за тяжкій и славный трудъ получаетъ только холодное пренебреженіе.

Арситъ. Не объ этомъ хотлъ я говорить: трудъ — заслуга, не пользующаяся почетомъ въ ивахъ. Я говорилъ объ опасностяхъ для насъ оставаться въ ивахъ, если мы желаемъ сохранить нашу честь, здсь всякое зло иметъ окраску добра, всякое кажущееся добро есть несомннное зло, не быть въ точности похожимъ на прочихъ влечетъ опасность сдлаться совершенно чуждымъ или нчто въ род чудовища.

Палемонъ. Въ нашей власти, если только мы не признаемъ себя послдователями обезьянъ, оставаться хозяевами своего образа дйствій. Что мн за надобность перенимать походку другого, которую нельзя уловить добросовстнымъ способомъ? или увлекаться рчью третьяго, когда я могу разумно и врно объясняться, говоря собственнымъ языкомъ? Неужели я обязанъ по какому-либо благородному долгу слдовать за тмъ, который благополучно слдуетъ за своимъ портнымъ, пока въ одинъ прекрасный день его самого не станетъ преслдовать портной? Или скажи мн, почему осуждается мой цирюльникъ, а съ нимъ вмст и мой несчастный подбородокъ, если борода моя подстрижена не по излюбленному образцу? Какой законъ опредляетъ разстояніе отъ моей шпаги до моего бедра и заставляетъ меня раскачивать ее рукою и ходить по улиц на носкахъ, когда нтъ грязи? Или я буду въ упряжи переднею лошадью, или я вовсе отказываюсь везти по чужому слду. Впрочемъ эти мелкіе уколы не нуждаются въ подорожник, но боль раздражающая мн грудь почти до самаго сердца, это…

Арситъ. Нашъ дядя Креонъ.

Палемонъ. Онъ, самый необузданный тиранъ, чьи успхи побуждаютъ не страшиться неба, внушая пороку, что нтъ ничего вн его власти, заражающій вру лихорадкою и вызывающій измнчивую судьбу, предназначающій свойства всхъ людей для своихъ прихотей и поступковъ, требующій для себя службу людей и все, чего они достигнутъ: славу и добычу, не страшащійся длать зло и отступающій передъ добромъ. Пусть піявки высосутъ изъ моихъ жилъ всю кровь, ему родственную, и пусть он отпадутъ подальше отъ меня съ этою заразою.

Арситъ. Братъ — чистая душа, покинемъ его дворъ, чтобы ни въ чемъ не раздлять его откровенный позоръ, потому что на молоко иметъ вліяніе пастбище, и намъ пришлось-бы быть мятежниками или негодяями и быть ему родственниками не только по крови, но и по нраву.

Палемонъ. Совершенно врно! Мн кажется, что эхо его злодяній заглушило небесную справедливость: крики вдовъ возвращаются въ ихъ грудь, не достигая слуха боговъ.— Валерій!

Входятъ Валерій.

Валерій. Васъ зоветъ царь, имйте только свинцовыя ноги, пока не пройдетъ приступъ его ярости. Злоба Феба, когда онъ сломалъ свой кнутъ и вознегодовалъ на солнечныхъ коней, не больше, какъ тихій шепотъ въ сравненіи съ этимъ грохочущимъ гнвомъ.

Палемонъ. Его приводить въ движеніе малйшій втеръ. Но что же случилось?

Валерій. Тезей, одна угроза котораго вселяетъ страхъ, послалъ ему смертельный вызовъ, поклявшись разрушеніемъ ивъ, онъ идетъ, чтобы осуществить общаніе своего негодованія.

Арситъ. Пусть подойдетъ. Если мы не боялись въ его лиц самихъ боговъ, то намъ онъ не причинилъ бы ни малйшаго страха. Но какой человкъ можетъ сохранить въ нашемъ положеніи хоть третью часть своей доблести, когда въ основ поступковъ лежитъ сознаніе, что не онъ правъ?

Палемонъ. Оставимъ эти разсужденія! Теперь наши услуги нужны не Тереону, а ивамъ. Поэтому оставаться въ сторон было бы безчестнымъ, сражаться противъ него — мятежомъ, мы должны, слдовательно, быть въ его рядахъ на произволъ нашей судьбы, опредлившей наше послднее мгновеніе.

Арситъ. Да, мы это обязаны. Говорятъ-ли, что война уже объявлена, или что она будетъ, въ случа отказа поставленныхъ условій?

Валерій. Она началась. Объявленіе объ этомъ появилось одновременно съ передачею вызова.

Палемонъ. Пойдемъ къ королю. Будь у него хоть четверть того почета, которымъ окруженъ его врагъ, кровь, которую мы готовы проливать, была бы для его блага, вмсто того, чтобы быть истраченной непроизводительно, она была бы ставкою цлаго сокровища. Но увы! наши руки не руководятся нашими сердцами, на кого же долженъ пасть роковой ударъ?

Арситъ. Пусть событія, непогршимый вершитель, намъ это укажутъ, когда намъ предстоитъ все узнать, и пойдемъ но знаку нашей судьбы.

СЦЕНА III.

Передъ воротами въ Аинахъ.

Входятъ: Пиритусъ, Ипполита и Эмилія.

Пиритусъ. Не дале.

Ипполита. Прощайте, сударь. Передайте мои пожеланія нашему славному принцу, я не смю подвергать сомннію его успхъ, тмъ не мене я желаю ему преисполненности могущества, что дозволило бы ему, въ случа надобности, осилить неблагопріятную судьбу. Торопитесь къ нему! Никогда подмога не затрудняла хорошихъ начальниковъ.

Пиритусъ. Хотя я и знаю, что его океанъ не нуждается въ моей тощей капл,— я все-таки желаю, чтобы и она принесла ему свою дань.— Дорогая двушка, пусть возвышенныя чувства, которыя внушаетъ небо своимъ избраннымъ созданіямъ, продолжаютъ царить въ твоемъ сердц.

Эмилія. Благодарю васъ! Напомните обо мн моему царственному брату! Ради его торжества я буду молить великую Беллону, а такъ какъ въ нашемъ земномъ мір просьбы безъ подарковъ остаются непонятыми, я принесу ей въ жертву нчто, что, я уврена, тронетъ ее.— Наши сердца въ войск Тезея, въ его палатк.

Ипполита. Въ его груди! Мы сами были воинами и не умемъ плакать, когда наши друзья надваютъ свой шлемъ или пускаются въ море, когда намъ говорятъ о дтяхъ, проткнутыхъ копьемъ, какъ вертеломъ, или о женщинахъ, которыя прежде, чмъ състь своихъ дтей, сварили ихъ въ горькихъ слезахъ, пролитыхъ при убійств. Если вы ждете отъ насъ этихъ бабьихъ волненій, то мы навсегда задержимъ васъ здсь.

Пиритусъ. Миръ съ вами, подобно тому, какъ я стремлюсь на эту войну! Ей боле уже нечего будетъ требовать себ (Уходитъ).

Эмилія. Какъ влечетъ его нетерпніе къ своему другу! Съ самаго отъзда Тезея игры, требующія обдуманности и ловкости, едва обращали на себя его вниманіе, выигрышъ не длаетъ его сосредоточеннымъ, ни проигрышъ — осторожнымъ. Одно дло развлекаетъ его руку, другое — заботитъ, его голову, и его вниманіе равнодушно бодрствуетъ надъ этими столь несхожими близнецами. Наблюдали-ли вы за нимъ со времени отъзда нашего государя?

Ипполита. Съ большимъ вниманіемъ, и я полюбила его за это. Они оба вмст бывали во многихъ гибельныхъ и непріятныхъ положеніяхъ, преодолвая нужду и опасности, они переправлялись черезъ потоки, изъ которыхъ малйшій наводилъ ужасъ своею силою и рокочущею стремительностью, они вмст сражались тамъ, гд сама смерть сидла въ засад,— и судьба вернула ихъ съ побдою обратно. Узелъ ихъ дружбы завязанъ, спутанъ, переплетенъ съ такою искренностью и терпніемъ, столь искусною рукою, что онъ можетъ износиться, но не развязаться. Я думаю, что Тезей, раздливъ пополамъ свою совсть и воздавая справедливость обимъ сторонамъ, не съуметъ ршить, кого онъ любитъ боле: Пиритуса или самого себя.

Эмилія. Вн сомннія, что онъ иметъ еще боле сильную привязанность, и разумъ не можетъ отрицать, что это ты. Я помню время, когда у меня была подруга игръ, ты была на войн, когда она осчастливила могилу, возгордившуюся служить ей ложемъ, и простилась съ луною, поблднвшей при этомъ прощальномъ привт, каждой изъ насъ было тогда по одиннадцати лтъ.

Ипполита. Это — Флавина.

Эмилія. Да. Ты говоришь о дружб Пиритуса и Тезея. Ихъ дружба глубже, она умряется большою зрлостью, скрпляется боле сильнымъ разсужденіемъ, и можно сказать, что необходимость, которую они встрчаютъ другъ въ друг, орошаетъ корни ихъ привязанности, но я, и та, о которой я говорю, вздыхая, мы были невинными созданіями, мы любили и, подобныя стихіямъ, которыя, не зная, какъ и почему достигаютъ рдкихъ воздйствій своимъ сочетаніемъ, наши души были слиты одна съ другою: что она любила, одобрялось мною, чего не любила, подвергалось осужденію безъ всякихъ дальнйшихъ основаній. Если я срывала цвтокъ и помщала его на своей груди, тогда еще только начинавшей наполняться,— она стремилась скоре получить такой-же цвтокъ, чтобы положить его въ ту невинную колыбель,гд онъ, какъ фениксъ, умиралъ въ благоуханіи! На моей голов не было наколки, которая не послужила-бы ей образцомъ. Всегда очаровательныя прихоти ея самаго небрежнаго одянія я всегда перенимала для своихъ лучшихъ нарядовъ. Если мое ухо схватывало тайкомъ какой-нибудь новый мотивъ, и я его шутя напвала, то это былъ припвъ, на которомъ ея мысль останавливалась, чтобы его до ночи повторять. И заключеніе этого разсказа, хорошо извстное всмъ невиннымъ душою,— вытекающее изъ него, какъ отпрыскъ древней важности, таково: истинная привязанность между двушкою и двушкою можетъ быть сильне, чмъ между лицами разныхъ половъ.

Ипполита. Ты едва переводишь дыханіе, и все твое быстрое словоизверженіе имло лишь цлью объявить, что, подобно молодой Флавин, ты никогда не полюбишь никого, носящаго имя мужчины.

Эмилія. Я уврена, что нтъ.

Ипполита. О, слабая сестра! признавая, что ты вришь сама себ, и не могу поврить теб, какъ не могу я полагаться на желаніе больного, имющаго отвращеніе къ тому, что проситъ. Но, разумется, сестра моя, будь я въ томъ возраст, когда ты могла бы меня убдить, ты наговорила достаточно, чтобы вызвать меня изъ объятій благороднаго Тезея. Я ухожу, чтобы вознести мольбы о его успх, твердо убжденная, что я предпочтительно передъ его Пиритусомъ, занимая высшее мсто въ его сердц.

Эмилія. Я не возражаю противъ твоей увренности, но остаюсь при своемъ мнніи (Уходятъ).

СЦЕНА IV.

Поле передъ ивами.

За сценою шумъ битвы, затмъ отступленіе. Музыка. Потомъ входитъ побдоносный Тезей, герольдъ и свита. Три царицы встрчаютъ Тезея и падаютъ ницъ передъ нимъ.

1-я царица. Да не померкнетъ ни одна звзда для тебя.

2-я царица. Пусть небо и земля всегда благопріятствуютъ теб.

3-я царица. На вс пожеланія счастья, которыя могутъ посыпаться на твою голову, я говорю ‘аминь!’

Тезей. Безпристрастные боги, съ высоты небесъ взирающіе на насъ, свое смертное стадо, и узнающіе заблудшихся, караютъ ихъ въ свой часъ. Идите собрать останки своихъ убитыхъ царей и почтите ихъ тройного церемоніею! Чтобы не допускать никакого пробла въ благочестивыхъ обычаяхъ, мы сами готовы участвовать въ нихъ. Мы изберемъ уполномоченныхъ, которые должны возстановить васъ въ вашихъ нравахъ и завершить дло, которое наша поспшность оставляетъ незаконченною. Итакъ, прощайте и пусть благодатныя очи неба взглянутъ на васъ (Царицы уходятъ).

Входятъ: Палемонъ и Арситъ, несомые на носилкахъ.

Что это за плнники?

Герольдъ. Знатныя лица, какъ объ этомъ можно судить но ихъ облаченію. Люди изъ ивъ говорили намъ, что это дти двухъ сестеръ, племянники царя.

Тезей. Клянусь шлемомъ Марса, я видлъ ихъ во время битвы, подобныхъ двумъ львамъ, съ слдами рзни, пробивающихъ бреши среди моего смущеннаго войска, это было зрлище, достойное взора бога. Что отвтилъ мн плнный, у котораго я спросилъ объ ихъ имени?

Герольдъ. Кажется, что ихъ зовутъ: Арситъ и Палемонъ.

Тезей. Именно, они самые, они самые! — и они не убиты?

Герольдъ. Они едва-ли въ состояніи жить. Еслибы ихъ взяли въ плнъ, прежде чмъ они получили свои послднія раны, ихъ еще было-бы можно спасти. Впрочемъ, они еще дышатъ и носятъ названіе мужей.

Тезей. И обходитесь съ ними, какъ съ мужами! Осадокъ такихъ людей въ милліонъ разъ выше вина другихъ. Чтобы вс наши врачи собрались для ихъ леченія, не скупитесь на наши драгоцннйшія благовонія, тратьте ихъ! Въ нашихъ глазахъ ихъ жизнь иметъ больше цны. чмъ вс ивы. Я предпочелъ-бы видть ихъ мертвыми, чмъ знать ихъ освободившимся отъ плна и, какъ сегодня поутру, здоровыми и независимыми, но мн въ сорокъ тысячъ разъ пріятне видть ихъ въ моей власти, чмъ во власти смерти. Унесите ихъ скоре подальше отъ этого свжаго воздуха, смертельнаго для нихъ, и окружите ихъ всми попеченіями, которыя человкъ можетъ оказать человку, и даже боле того, ради моей славы! Съ тхъ поръ, какъ я позналъ тревоги бшенства, требованія дружбы, домогательства любви, страсти, бремя возлюбленной,— стремленіе къ свобод, порывистое и безумное, внушило мн цлью идеалъ, котораго природа не можетъ достигнуть безъ многихъ жертвъ и колебаній, безъ многихъ усилій разума. Ради любви къ вамъ и блага великаго Аполлона, пусть наши лучшіе врачи проявятъ свои глубочайшія знанія!— Войдемъ въ городъ, откуда, собравъ разсявшихся, мы двинемся въ Аины, впереди нашего войска (Музыка. Уходятъ, свита уноситъ Палемона и Арсита).

СЦЕНА V.

Другая часть того-же поля, боле отдаленная отъ ивъ.

Входятъ царицы съ гробами своихъ мужей въ похоронной процессіи.

Поютъ:

Несите урны и благовонія, вздохи и рыданія затемняйте день. Пусть будетъ наша скорбь мрачне смерти! Благовонія и факелы, крики отчаянія, священные сосуды, полные слезъ, стоны, раздирающіе смущенный воздухъ. Размножайтесь, признаки торжественнаго траура, являясь врагами быстроглазому веселью! Сюда мы созываемъ одн только печали.

3-я царица. Этотъ похоронный путь ведетъ васъ къ вашей семейной гробниц.

2-я царица. Ваша же гробница съ этой стороны.

1-я царица. А здсь и вашъ путь. Небеса даруютъ намъ тысячи различныхъ путей для той же неизбжной цли.

3-я царица. Этотъ міръ — какъ городъ съ расходящимися улицами, а смерть — это базарная площадь, на которой вс встрчаются (Уходятъ въ разныя стороны).

ДЙСТВІЕ ВТОРОЕ.

СЦЕНА I.

Аины. Садъ съ выходящимъ на него окномъ тюремнаго замка.

Входятъ: Тюремщикъ и Женихъ.

Тюремщикъ. Я могу лишь немногимъ поступиться при жизни, тмъ не мене, я кое-что удлю вамъ, но немного. Увы! хотя тюрьма, въ которой я сторожемъ, предназначена для знатныхъ,— немногіе попадаютъ въ нее. Прежде, чмъ поймать лососка, попадается множество пискарей. Про меня говорятъ, что у меня набиты карманы, но я-то знаю, что молва неврна, мн бы очень хотлось быть тмъ, за что я слыву! Впрочемъ, все свое имущество, какое ни окажется, я закрплю за дочерью передъ смертью.

Женихъ. Сударь, я не прошу ничего больше того, что вы предлагаете, и я предоставлю вашей дочери общанныя мною выгоды.

Тюремщикъ. Хорошо.Мы поговоримъ, когда окончатся торжества. Но имете-ли вы формальное согласіе моей дочери? Когда оно будетъ, я дамъ и свое согласіе.

Женихъ. Она согласна. Вотъ и она сама.

Входитъ дочь тюремщика, таща связки съ тростникомъ.

Тюремщикъ. Твой другъ и я случайно заговорили о теб, по поводу того-же дла, но теперь довольно. Какъ только окончится придворная суета, мы закончимъ дло, пока-же помягче наблюдай за обоими заключенными. Могу вамъ сказать, что это принцы.

Дочь тюремщика. Эти связки для ихъ комнаты. Жаль, что они въ тюрьм, и было-бы жаль, будь они вн ея. Мн кажется, что у нихъ терпніе, которое повергнетъ въ смущеніе злой рокъ. Даже тюрьма гордится ими, и у нихъ весь міръ въ ихъ комнат,

Тюремщикъ. Они оба имютъ репутацію совершеннйшихъ людей.

Дочь Тюремщика. Готова поклясться, что слава, только заикаясь, говоритъ о нихъ. Они переносятъ страданія съ твердостью выше всхъ похвалъ.

Тюремщикъ. Мн говорили, что они одни только и отличились въ битв.

Дочь тюремщика. Весьма вроятно, такъ какъ это благородные страдальцы. Я себя спрашиваю, какъ бы они держали себя, окажись они побдителями,— они, которые съ такимъ твердымъ благородствомъ умютъ извлекать свободу изъ рабства, обращая несчастіе въ радость, а огорченіе въ потшную погремушку.

Тюремщикъ. Неужели?

Дочь тюремщика. Мн кажется, что они такъ-же мало ощущаютъ свое заключеніе, какъ я — управленіе Аинами. дятъ они хорошо, говорятъ о разнообразнйшихъ предметахъ, но только не о своей нужд и своихъ невзгодахъ. Изрдка лишь подавленный вздохъ проскальзываетъ у одного изъ нихъ и тотчасъ другой обращается къ нему съ такимъ нжнымъ упрекомъ, что мн-бы хотлось быть этимъ вздохомъ, чтобы заслужить такое порицаніе, или, покрайней мр, лицомъ, у котораго онъ сорвался, чтобы получить подобное утшеніе.

Женихъ. Я ихъ ни разу не видалъ.

Тюремщикъ. Самъ герцогъ приходилъ ночью тайкомъ, они также, по какой причин,— не знаю.

Палемонъ и Арситъ показываются у тюремнаго окна.

Смотрите, вотъ и они, это Арситъ высматриваетъ.

Дочь тюремщика. Нтъ, сударь, нтъ, это Палемонъ. Арситъ ниже ростомъ, вы можете видть его въ сторон.

Тюремщикъ. Не показывайте на нихъ пальцемъ. Они, конечно, не пожелали-бы быть цлью для нашихъ взглядовъ, уйдемъ вн ихъ взора.

Дочь тюремщика. Но это настоящій праздникъ смотрть на нихъ. Создатель! что за разница между людьми (Уходятъ).

СЦЕНА II.

Тамъ-же.

Входятъ: Палемонъ, а за нимъ Арситъ.

Палемонъ. Какъ поживаете, благородный родственникъ?

Арситъ. Какъ поживаете, господинъ мой?

Палемонъ. Достаточно крпко, чтобы смяться надъ бдствіемъ и идти навстрчу случайностямъ войны. Мы только въ плну, и я боюсь, что навсегда, братецъ.

Арситъ. Я это думаю, и такой участи я уже подчинилъ грядущіе часы.

Палемонъ. О, братъ Арситъ! гд теперь ивы? гд наша благородная родина? Гд наши друзья, наши родные? Никогда не вернемъ мы себ этихъ радостей, никогда больше не увидимъ мы соревнованіе благородныхъ юношей при почетной борьб въ метаньи копьями, украшенными цвтами своихъ дамъ, какъ большіе корабли подъ парусами, никогда больше не ринемся мы изъ ихъ рядовъ съ неистовствомъ восточнаго втра, чтобы оставить ихъ за собою, подобно лнивымъ облакамъ. Тогда Палемонъ и Арситъ движеніемъ своихъ крпкихъ голеней превосходили вс похвалы и добывали внки, едва успвъ ихъ пожелать. О, никогда боле не будемъ мы упражняться съ оружіемъ, какъ близнецы славы, и не ощутимъ подъ собою коней горячихъ, какъ гордое море! Теперь наши славные мечи — никогда красноокій богъ войны не носилъ лучшихъ — сняты съ нашего бедра, они погибнутъ отъ времени подъ ржавчиною и украсятъ храмы ненавидящихъ насъ боговъ, никогда боле не взмахнутъ ими эти руки подобно молніи, чтобы поражать цлыя полчища!

Арситъ. Нтъ, Палемонъ, эти надежды въ плну вмст съ нами, мы здсь, и радости нашей юности должны увянуть, какъ преждевременная весна. Здсь должны застигнуть насъ годы, и, что еще тяжеле, застигнутъ насъ не женатыми. Сладкія объятія любящей жены, усыпанныя поцлуями, вооруженныя тысячью купидоновъ, никогда не охватятъ нашей шеи. Ни одинъ ребенокъ не признаетъ насъ: никогда не увидимъ мы своего подобія на радость нашей старости. Мы не будемъ обучать молодыхъ орловъ бойко глядть на сверкающее оружіе, и мы не скажемъ имъ: ‘Помните, чмъ были ваши отцы, и побждайте!’ Молодыя синеокія двушки будутъ оплакивать наше изгнаніе и проклянутъ въ своихъ псняхъ вчно слпую судьбу, пока она, наконецъ, не сознаетъ сдланнаго ею молодости и природ вреда.— Вотъ весь нашъ міръ, мы узнаемъ здсь лишь насъ двоихъ, а услышимъ лишь часы, считающіе наши несчастья. Виноградъ созретъ, но мы никогда его не увидимъ, наступитъ лто со всми его наслажденіями, но смертельно холодная зима навсегда поселится здсь.

Палемонъ. Это слишкомъ врно, Арситъ! Нашимъ ивянскимъ псамъ, оглашавшимъ дремучій лсъ своими голосами, мы больше не крикнемъ: ‘ату его!’ Не будемъ больше бросать своихъ отточенныхъ метательныхъ копій, при вид бгства щетинистаго, какъ парянскій колчанъ, кабана, освирпвшаго отъ нашихъ мткихъ ударовъ. Вс эти благородныя занятія — пища благородныхъ душъ — закончены здсь для насъ, мы окончательно погибнемъ дтищами скорби и неизвстности, что такъ противно чести.

Арситъ. Тмъ не мене, изъ глубины этихъ бдствій и всхъ тхъ, которыми можетъ надлить насъ судьба, я вижу возникновеніе двухъ утшеній, двухъ свтлыхъ благословеній, если богамъ будетъ угодно намъ ихъ, даровать: мужественное терпніе и радость совмстнаго страданія. Пока Палемонъ со мною, пусть я умру, если я буду считать это нашею темницею.

Палемонъ. Разумется, это высшее благо, братецъ, что наши судьбы неразлучны, какъ близнецы. Врно, что дв души, вложенныя въ два благородныхъ тла, могутъ подвергаться ударамъ рока, но он не погибаютъ никогда, если останутся въ согласіи, он не могутъ погибнуть и, даже если допустить это, мужественный человкъ умираетъ, какъ-бы засыпая,— и всему конецъ,

Арситъ. Не хочешь-ли мы сдлаемъ благоугодное употребленіе изъ этого ненавидимаго всми людьми мста?

Палемонъ. Какимъ образомъ, любезный братъ?

Арситъ. Вообразимъ эту тюрьму, какъ священное святилище, охраняющее насъ отъ соблазна худшихъ людей. Мы молоды и желаемъ слдовать по пути чести, свобода и простое общество, этотъ ядъ для чистыхъ душъ, могли-бы соблазнить насъ и свергнуть съ пути, какъ женщинъ. Какое только блаженство не можетъ предоставить намъ наше воображеніе? Находясь здсь вмст, мы составляемъ другъ для друга неисчерпаемую розсыпь, мы другъ для друга жена, постоянно рождающая новые плоды любви, мы — отецъ, друзья, знакомые, мы другъ другу — семья, я твой наслдникъ, а ты — мой, это мсто — наше наслдіе, самый жестокій притснитель не ршится его отъ насъ отнять. Здсь съ небольшимъ терпніемъ мы долго проживемъ любовью. Никакое пресыщеніе не найдетъ насъ. Здсь рука войны не поразитъ насъ и моря не поглотятъ нашей юности. Будь мы свободны, жена или какое-либо дло, на законномъ основаніи, разлучили-бы насъ,— мы могли-бы известись въ ссорахъ, зависть злыхъ людей пыталась-бы овладть нами. Я могъ-бы заболть, братъ, и ты-бы не зналъ, и умереть, не имя твоей руки, чтобы закрыть мн глаза, лишенный твоихъ моленій къ богамъ. Тысяча случайностей, находись мы вн этого мста, могли-бы насъ разъединить!

Палемонъ. Ты почти влюбилъ меня въ мой плнъ и благодарю тебя за это, братъ Арситъ. Что за горе жить на свобод и везд. Мн это представляется звринымъ существованіемъ. Здсь я нахожу настоящій дворецъ, тотъ, который, я увренъ, содержитъ въ себ наибольшее утшеніе. Вс т удовольствія, которыя влекутъ къ сует инстинкты людей, я теперь ихъ знаю и я достаточно опытенъ, чтобы заявить міру, что они не больше, какъ блестящія тни, которыя, проходя, уносятъ съ собою безконечное время. Что было-бы съ нами, старющими при двор Креона, гд грхъ составляетъ справедливость, гд развратъ и невжество — добродтели знатныхъ? Братъ Арситъ, если любящіе боги не нашли-бы намъ этого пристанища, мы-бы умерли, какъ дурные старцы, неоплаканные и съ проклятьями народа, какъ надгробный памятникъ. Продолжать-ли?

Арситъ. Я не перестаю тебя слушать.

Палемонъ. Слушай. Запомнятъ-ли кого двоихъ, любившихъ себя боле, чмъ мы, Арситъ?

Арситъ. Разумется, нтъ.

Палемонъ. Мн представляется невозможнымъ, чтобы наша дружба когда-нибудь прекратилась.

Арситъ. До нашей смерти это немыслимо. А посл смерти наши души будутъ пріобщены къ тмъ, которыя вчно любятъ. Продолжай говорить.

Входятъ: Эмилія, а за нею прислужница.

Эмилія. Этотъ садъ заключаетъ въ себ цлый міръ наслажденій. Что это за цвтокъ?

Прислужница. Его, сударыня, зовутъ нарциссомъ.

Эмилія. То былъ красивый юноша, безспорно, но сумашедшій: любилъ самого себя. Или тогда было мало молодыхъ двушекъ?

Арситъ. Прошу, продолжай.

Палемонъ. Хорошо.

Эмилія. Или он были жестокосердны?

Прислужница. Он не могли быть жестокими для такого красавца.

Эмилія. Ты-бы не была?

Прислужница. Я думаю, что не была-бы, сударыня.

Эмилія. Ты добрая двушка. Но лучше хранить свою снисходительность.

Прислужница. Почему, сударыня?

Эмилія. Мужчины сумазбродныя созданія.

Арситъ. Хочешь продолжать, братецъ?

Эмилія. Не могла-ли бы ты сработать такія цвты изъ шелку?

Прислужница. Да.

Эмилія. Мн хочется платье, покрытое ими, этими самыми. Цвтъ этотъ красивъ, не подойдетъ-ли онъ хорошо къ юбк, двочка?

Прислужница. Восхитительно, сударыня.

Арситъ. Братъ, братъ! Что съ тобою? Ну что-же, Палемонъ?

Палемонъ. До сихъ поръ я еще не въ тюрьм, Арситъ.

Арситъ. Въ чемъ дло, любезный?

Палемонъ. Смотри и любуйся. Клянусь небомъ, это богиня.

Арситъ. А!

Палемонъ. Преклоняйтесь! Это богиня, Арситъ.

Эмилія. Изъ всхъ цвтовъ,по моему,роза красивйшая.

Прислужница. Почему, милйшая госпожа?

Эмилія. Она истинное олицетвореніе двственности, съ какою скромностью расцвтаетъ она, когда ее мягко колышетъ западный втерокъ, отражая солнце своимъ стыдливымъ румянцемъ! Когда на нее налетаетъ сверный втеръ, рзкій и грубый, тогда вся, преисполненная скромности, она снова прячетъ въ бутонъ свою красоту и подставляетъ его поцлую жалкіе шипы.

Прислужница. Между тмъ, сударыня, иногда ея скромность расцвтаетъ такъ сильно, что увядаетъ. И двушка, хоть немного заботящаяся о своей чести, стснялась бы брать примръ съ нея.

Эмилія. Ты шутишь.

Арситъ. Она удивительно прекрасна.

Палемонъ. Она само олицетворенная красота.

Эмилія. Солнце уже высоко, уйдемъ. Возьми эти цвты, мы посмотримъ, на сколько близко можетъ искусство подойдти къ ихъ окраск. Мн удивительно весело, я могла-бы смяться теперь.

Прислужница. А я охотно прилегла-бы.

Эмилія. Съ кмъ-нибудь?

Прислужница. Это, кажется, похоже на шутку.

Эмилія. Въ такомъ случа соглашайся. (Уходитъ съ прислужницею).

Палемонъ. Какого ты мннія объ этой красот?

Арситъ. Красота рдкая.

Палемонъ. Дйствительно-ли рдкая?

Арситъ. Да, красота поразительная.

Палемонъ. Можетъ-ли человкъ погубить себя, чтобы полюбить ее?

Арситъ. Я не могу сказать, что-бы ты сдлалъ, но я бы такъ поступилъ. Проклятье глазамъ моимъ за это! Теперь я ощущаю свои оковы.

Палемонъ. Ты ее, значитъ, любишь?

Арситъ. Кто-же не полюбилъ-бы ее?

Палемонъ. И теб она желательна?

Арситъ. Боле свободы.

Палемонъ. Я первый увидлъ ее.

Арситъ. Это ничего не значитъ.

Палемонъ. Должно значить.

Арситъ. Я также видлъ ее.

Палемонъ. Да, но ты не долженъ ее любить.

Арситъ. Я и не буду, какъ ты, любить ее до обожанія, какъ небесное созданіе и благословенную богиню, я же люблю ее какъ женщину, чтобы владть ею. Такимъ образомъ мы оба можемъ любить ее.

Палемонъ. Ты совсмъ не долженъ любить ее.

Арситъ. Не любить вовсе? кто мн запретитъ?

Палемонъ. Я, первымъ увидавшій ее. Я первый, взглядомъ, завладлъ всми красотами, явленными въ ея лиц человчеству! Если ты ее любишь, или питаешь надежду разрушить мои желанія, ты, Арситъ, измнникъ, и товарищъ, столь-же ложный, какъ твои права на нее. Дружбу, родство, вс связи, соединяющія насъ, я ихъ отвергаю, если ты хоть разъ помыслишь о ней.

Арситъ. Да, я ее люблю! И хотя-бы отъ этого зависла судьба всего моего рода, я не могу поступить иначе, я люблю ее всею душою, и если это отдаляетъ тебя, Палемонъ, то прощай! Повторяю, что люблю ее, и любя ее, я нахожу, что я столь-же свободный и достойный поклонникъ, имющій столько-же правъ на красоту, какъ любой Палемонъ, какъ всякое созданіе, рожденное человкомъ.

Палемонъ. Не называлъ-ли я тебя другомъ?

Арситъ. Да, и такимъ я былъ. Почему ты такъ взволнованъ. Дай мн поговорить съ тобою хладнокровно. Не часть ли я твоей крови, часть твоей души? Ты мн говорилъ, что я — Палемонъ и что ты — Арситъ.

Палемонъ. Да.

Арситъ. Не подверженъ-ли я всмъ тмъ чувствамъ, всмъ радостямъ, заботамъ, болзнямъ, которыя можетъ испытывать мой другъ?

Палемонъ. Подверженъ.

Арситъ. Почему же тогда имть желаніе, столь превратное, столь странное и недостойное благороднаго родственника — любить одному? Скажи откровенно: считаешь-ли ты меня недостойнымъ ея лицезрнія?

Палемонъ. Нтъ, но неправымъ, если ты будешь къ этому стремиться.

Арситъ. Если кто другой первымъ увидлъ врага, долженъ-ли я оставаться неподвижнымъ, опозорить свою честь и не нападать?

Палемонъ. Да, если врагъ только въ одномъ лиц.

Арситъ. Но если допустить, что это лицо предпочитаетъ сразиться со мною.

Палемонъ. Пустьоно тогда это скажетъ и пользуйся своею свободою, иначе, если ты будешь его преслдовать, то ты будешь, подобно проклятому, который ненавидитъ свою родину,— презрнный негодяй!

Арситъ. Ты съ ума сошелъ.

Палемонъ. Я сойду, пока ты не станешь добросовстенъ, Арситъ. Это меня касается. Если въ своемъ безуміи я подвергну тебя опасности и возьму твою жизнь, я поступлю правильно.

Арситъ. Что ты! Это слишкомъ большое ребячество, я хочу ее любить, я долженъ, я смю такъ поступить, и это всесправедливо.

Палемонъ. О, еслибы теперь, еслибы теперь, ты, вроломный, и твой другъ имли благопріятный случай быть только одинъ часъ на свобод и потрясать въ своихъ рукахъ. добрые мечи! Я бы живо научилъ тебя, что значитъ похищать чужую привязанность! Ты въ этомъ отношеніи только мошенникъ! Только выгляни еще разъ въ это окошко и я, клянусь своею душою, я пригвождю къ нему твою жизнь!

Арситъ. Ты не посмешь этого, безумный, ты не сможешь, ты слишкомъ слабъ.— Выглянуть въ окно! Да я выброшусь изъ него и достигну сада, какъ только увижу ее, и брошусь въ ея объятія, чтобы досадить теб.

Палемонъ. Довольно! идетъ тюремщикъ. Я проживу еще достаточно, чтобы выбить теб мозги моими оковами.

Арситъ. Попробуй.

Входитъ тюремщикъ.

Тюремщикъ. Съ вашего разршенія, господа.

Палемонъ. Что, почтеннйшій тюремщикъ?

Тюремщикъ. Принцъ Арситъ, вы должны немедленно послдовать къ герцогу, причины я только не знаю!

Арситъ. Я готовъ, тюремщикъ.

Тюремщикъ. Принцъ Палемонъ, я вынужденъ на нкоторое время лишить васъ общества вашего прекраснаго кузена.

Палемонъ. Лишите меня, если хотите, также и жизни (Уходятъ тюремщикъ и Арситъ). Для чего за нимъ присылали? Можетъ статься, что онъ женится на ней — онъ красивъ и, возможно, что герцогъ обратилъ вниманіе на его тло и духъ? Но его вроломство? И зачмъ нужно, чтобы другъ былъ измнникомъ! Если это дастъ ему жену, такъ прекрасную и благородную, то пусть честные люди перестанутъ любить. Еще разъ хотлось бы мн увидать эту красоту.— Благословенный садъ, и еще боле благословенные плоды и цвты, еще расцвтающіе при сіяніи на васъ ея большихъ глазъ. За все счастье моей будущей жизни хотлъ бы я быть этимъ маленькимъ цвтущимъ абрикосовымъ деревцомъ! Какъ я простеръ бы свои изящныя руки къ ея окну! Я предложилъ бы ей плодъ, достойный быть пищею боговъ: молодость и наслажденіе, по мр ея лакомства ими, удваивались бы для нея, и если она не небожительница, то я, по крайней мр, такъ бы приблизилъ ее къ божествамъ, что они завидывали бы ей, и тогда я увренъ, она полюбила бы меня!

Входитъ тюремщикъ.

Ну что, тюремщикъ? гд Арситъ?

Тюремщикъ. Изгнанъ. Принцъ Пиритусъ получилъ его освобожденіе, но онъ принужденъ, клятвою и подъ страхомъ смерти, никогда не ступать въ это царство.

Палемонъ. Онъ счастливъ! Онъ снова увидитъ ивы и призоветъ къ оружію смлыхъ юношей, которые, когда онъ пошлетъ ихъ на врага, кинутся какъ огненный потокъ. Арситу представляется случай, если онъ ршится показать себя достойнымъ ея любви, отважиться на битву, чтобы покорить ее, если онъ лишится ея при такихъ условіяхъ, то онъ лишь жалкій трусъ. Тысячи подвиговъ можетъ онъ совершить, чтобы добиться ея, если онъ пребудетъ благороднымъ Арситомъ. Будь я на свобод, я исполнилъ бы дянія такъ мужественной доблести, что эта краснющая двушка воодушевилась-бы мужескою смлостью и попыталась бы посягнуть на меня.

Тюремщикъ. Относительно васъ, принцъ, я также имю распоряженіе.

Палемонъ. Лишить меня жизни?

Тюремщикъ. Нтъ, только увести вашу милость изъ этой комнаты: окна слишкомъ велики.

Палемонъ. Чертъ побери преслдующихъ меня такимъ образомъ. Прошу тебя, убей меня!

Тюремщикъ. Чтобы затмъ быть повшаннымъ?

Палемонъ. Клянусь этимъ добрымъ свтомъ, будь у меня мечъ, я убилъ бы тебя?

Тюремщикъ. За что, принцъ?

Палемонъ. Ты постоянно приносишь такія тяжкія и дурныя всти. Ты не достоинъ жизни.— Я не пойду.

Тюремщикъ. Новы должны, принцъ.

Палемонъ. Могу-ли я видть садъ?

Тюремщикъ. Нтъ.

Палемонъ. Тогда я ршился, я не уйду.

Тюремщикъ. Я принужденъ васъ заставить, а такъ какъ вы опасны, то я надну на васъ еще новыя кандалы.

Палемонъ. Длай, добрый тюремщикъ. Я ими буду такъ громко бряцать, что ты не заснешь. Я сочиню вамъ новый маврскій танецъ! Долженъ-ли я идти?

Тюремщикъ. Этому нтъ противодйствія.

Палемонъ. Прощай, милое окно! Пусть отнын рзкій втеръ не стучится о тебя! — и ты, моя возлюбленная, если ты когда-либо чувствовала, что такое огорченіе, подумай, какъ я страдаю. Идемъ, теперь похорони меня (Уходятъ).

СЦЕНА III.

Въ окрестностяхъ Аинъ.

Входитъ Арситъ.

Арситъ. Изгнанъ изъ царства! Это милость, благодяніе, за которыя я долженъ благодарить ихъ.— Но я изгнанъ отъ свободнаго лицезрнія красотою, ради которой я умираю! О, это вдь утонченное мученіе, смерть, превосходящая воображеніе! Это кара, которую, будь я и старъ, и преступенъ, вс мои ошибки не могли-бы навлечь на меня. Палемонъ, теперь преимущество на твоей сторон, ты остаешься здсь и каждое утро увидишь ты у своего окна сіяніе ея глазъ, приносящее теб жизнь, ты получишь возможность насытиться прелестями благородной красоты, которую природа не могла и не сможетъ никогда превзойти. Милосердные боги! что за счастье Палемону. Ставлю двадцать противъ одного, что онъ заговоритъ съ нею и, если она столь-же добра, какъ красива, я утверждаю, что она — его. У него рчь, которая смирила-бы бури и очаровала-бы дикія скалы. Пусть будетъ, что будетъ, худшее — это смерть. Я не хочу покидать этой стороны, я знаю, что моя родина — груда развалинъ и что ее нельзя возстановить. Если я удалюсь, она будетъ ему принадлежать. Я ршился. Перемна одежды меня спасетъ. Такъ или иначе, но я удовлетворенъ: я ее увижу, приближусь къ ней, или перестану существовать.

Входятъ четыре поселянина, одинъ изъ нихъ впереди съ внкомъ на голов.

1-й поселянинъ. Господа, я участникъ, это ршено.

2-й поселянинъ. Я также хочу.

3-й поселянинъ. И я!

4-й поселянинъ. Я тоже съ вами, ребята! Насъ только пожурятъ. Пусть плугъ отдыхаетъ сегодня. Я его награжу завтра о хвосты моихъ одровъ.

1-й поселянинъ. Я намренъ заставить свою жену ревновать, какъ шлюшку, но мн же все равно, пусть ее ворчитъ.

2-й поселянинъ. Покрпче примись за нее завтра вечеромъ, и все снова уладится.

3-й поселянинъ. Да, и положи ей только розгу къ кулаку, и ты увидишь,что она выучитъ новый урокъ и будетъ послушною.— Вс-ли мы стоимъ за майскій праздникъ?

4-й поселянинъ. Стоимъ! Что приключится тамъ?

3-й поселянинъ. Аркасъ будетъ тамъ.

2-й поселянинъ. И Сенноисъ, и Рыкасъ, и никогда еще трое лучшихъ парней не плясали подъ зеленымъ деревомъ, а вы знаете, какія женщины! а! Но думаете-ли вы, что поживится изящный ученый, школьный учитель? потому что онъ все длаетъ, вы знаете?

3-й поселянинъ. Онъ скоре проглотитъ букварь, чмъ не пойдетъ. Дло зашло слишкомъ далеко между нимъ и дочерью кожевника, чтобы проспать теперь, и она должна видть герцога, и ей надо такъ же поплясать.

4-й поселянинъ. Вотъ будетъ потха.

2-й поселянинъ. Пусть вс аинскіе ребята направятъ на насъ втры: я я буду здсь, и я буду тамъ, во славу нашего города, и опять здсь, и опять тамъ. Ха! ребята, да здравствуютъ ткачи!

1-й поселянинъ. Это должно происходить въ лсахъ.

4-й поселянинъ. Извольте.

2-й поселянинъ. Во всякомъ случа нашъ ученый утверждаетъ это, онъ тамъ хочетъ поразить герцога многословною рчью о нашихъ длахъ, онъ великолпенъ въ лсахъ. Приведите его въ равнину, его ученость не испускаетъ звука.

3-й поселянинъ. Мы увидимъ празднество, слдовательно, каждый за свое дло.— Только повторимъ, пока дамы насъ не увидли, будемъ вести себя благоприлично,— Богъ всть, что можетъ случиться.

4-й поселянинъ. Согласенъ. По окончаніи игръ, мы дадимъ наше представленіе. Впередъ, ребята, и дружне!

Арситъ. Позвольте, добрые друзья.— Куда вы идете, прошу васъ?

4-й поселянинъ. Куда? Что за вопросъ?

Арситъ. Для меня это вопросъ, о немъ мн ничего не извстно.

3-й поселянинъ. На игры.

2-й поселянинъ. Гд-же ты родился, что этого не знаешь?

Арситъ. По близости, сударь. И сегодня есть такія игры??

1-й поселянинъ. Да, есть, и такія, какихъ ты еще никогда не видлъ. Самъ герцогъ будетъ тамъ.

Арситъ. Какая-же будетъ забава?

2-й поселянинъ. Борьба и бгъ.— Онъ славный парень.

3-й поселянинъ. Ты не идешь туда?

Арситъ. Еще нтъ, сударь.

4-й поселянинъ. Какъ угодно, сударь, выбирай самъ время.— Идемте, ребята.

1-й поселянинъ. Мн сдается, что этотъ парень ловкій борецъ! Замтьте, какъ хорошо сложенъ для этого.

2-й поселянинъ. Будь я повшенъ, если онъ ршится принять участіе: повсить эту черносливную похлебку! Онъ — бороться? Онъ годенъ только яица печь! Пойдемте-же, парни! (Уходятъ).

Арситъ. Вотъ представляется случай,который я не смлъ бы пожелать. Я упражнялся въ борьб, отважнйшіе одобряли меня, а въ бг — мене быстръ втеръ, дующій по нив, касаясь роскошныхъ колосьевъ. Я попытаю: пойду туда подъ бдною одеждою, кто знаетъ, не будетъ-ли мое чело увнчано внкомъ, я что счастье не пожелаетъ для меня мсто, гд я могъ бы всегда жить на глазахъ у нея? (Уходитъ).

СЦЕНА IV.

Аины. Комната въ тюрьм.

Входитъ дочь тюремщика.

Дочь тюремщика. Почему я люблю этого человка? Нтъ основанія, что онъ когда-нибудь полюбитъ меня. Я низкаго происхожденія, мой отецъ простой сторожъ въ тюрьм, а онъ — принцъ. Быть его женою,— безнадежная мечта. Быть его любовницею — безуміе! Прочь это! Съ какимъ порывомъ увлекаемся мы, двушки, какъ только минетъ намъ шестнадцать лтъ! Во-первыхъ я увидла его, смотря я подумала, что онъ милый человкъ и что онъ, если захочетъ, можетъ лучше понравиться женщин, чмъ вс, на которыхъ глядли мои глаза. Затмъ я пожалла его, и это сдлала-бы всякая двушка, подобная мн, посвятивъ въ своихъ мечтахъ свою двственность красивому юнош. Потомъ я полюбила его, полюбила сильно, полюбила безпредльно. Между тмъ у него есть двоюродный братъ, красивый, какъ я онъ, но въ моемъ сердц существуетъ только Палемонъ, и тамъ, Создатель, какими складками онъ залегъ! Слышать, какъ онъ поетъ по вечерамъ,— что за блаженство! Однако, его псни грустны. Никогда знатный не говорилъ ласкове. Когда я утромъ вхожу, чтобы принести ему воду, онъ сейчасъ наклонитъ свою благородную особу, потомъ такъ меня привтствуетъ: ‘Милое дитя, здравствуй! пусть твоя красота добудетъ теб хорошаго мужа!’ Однажды онъ меня поцловалъ, и десять дней мои губы были мн миле. Отчего онъ не длаетъ такъ ежедневно! Онъ очень страдаетъ, и я страдаю также, видя его несчастнымъ. Что мн сдлать, чтобы дать ему понять, что я его люблю? Потому что мн такъ хотлось-бы, чтобы онъ былъ моимъ.— Если попытаться вернуть ему свободу? Что скажетъ на это законъ? Очень важны законъ и семья! Я это сдлаю, и этою ночью или завтра онъ долженъ полюбить меня (Уходитъ).

СЦЕНА V.

Площадь въ Аинахъ.

Короткій звукъ роговъ и привтственные крики. Входятъ: Тезей, Ипполита, Пиритусъ, Эмилія, Арситъ, переодтый поселяниномъ, съ внкомъ на голов, народъ.

Тезей. Ты совершилъ подвиги, со времени Геркулеса не видлъ человка съ большею силою. Кто-бы ты ни былъ ты лучшій борецъ, лучшій бгунъ нашихъ дней.

Арситъ. Я горжусь, что ты одобрилъ меня.

Тезей. Въ какой ты родился стран?

Арситъ: Въ здшней, но далеко, принцъ.

Тезей. Ты изъ благородныхъ?

Арситъ. Отецъ мой доказалъ это, посвятивъ мою жизнь этому благородному занятію.

Тезей, Ты его наслдникъ?

Арситъ. Младшій сынъ, государь.

Тезей. Твой отецъ, очевидно, счастливый человкъ. Что подтверждаетъ твое званіе?

Арситъ. Вс благородныя качества понемногу: я умлъ спускать сокола и кричать ‘а-ту’ большой ста псовъ, не смю похвалиться своею ловкостью въ верховой зд, хотя знавшіе меня говорили, что это мое главное искусство. Наконецъ, главное, я хотлъ-бы быть принятымъ за воина!

Тезей. Ты совершенство.

Пиритусъ. Клянусь душою. что ты знатный человкъ.

Эмилія. Да.

Пиритусъ. Какъ вы его находите, сударыня?

Ипполита. Я любуюсь имъ. Я никогда не видла столь благородно одареннаго юношу, если только онъ говоритъ правду.

Эмилія. Поврьте, что его мать была удивительная красавица, мн кажется, что у него ея черты.

Ипполита. Но это сложеніе и бодрый духъ свидтельствуютъ о доблестномъ отц.

Пиритусъ. Замтьте, какъ его доблесть,подобно затуманенному солнцу, блеститъ сквозь его жалкія одежды.

Ипполита. Онъ наврно благороднаго происхожденія.

Тезей. Что привело васъ сюда?

Арситъ. Желаніе заслужить имя, благородный Тезей, и предложить мои услуги твоей, всми почитаемой доблести, потому что во всемъ мір только при твоемъ двор обитаетъ лучезарная честь.

Пиритусъ. Какъ его слова полны достоинства.

Тезей. Сударь, мы вамъ очень обязаны за ваше странствіе, и ваши желанія не останутся тщетными. Притусъ, возьми этого прекраснаго юношу въ свое распоряженіе.

Пиритусъ. Благодарю, Тезей.— Кто бы вы ни были, вы мн принадлежите, и я посвящаю васъ самой благородной служб, этой молодой радостной двушк.— Прошу отмтить ея совершенство. Своими подвигами сегодня вы почтили день ея рожденія, ивы заслужили доступъ къ ней, поцлуйте ея прекрасную руку, сударь.

Арситъ. Сударь, вы щедры (Эмиліи). Дражайшая красота, дозвольте мн запечатлть посвященіе своей врности. Если когда-либо вашъ слуга, ваше недостойнйшее созданіе, васъ чмъ-нибудь оскорбитъ, велите ему умереть, онъ это исполнитъ (цлуетъ ея руку).

Эмилія. Это было слишкомъ жестоко. Я скоро увижу, хорошо-ли вы служите. Вы мн отданы, и я буду относиться къ вамъ немного лучше, чмъ ваше положеніе.

Пиритусъ. Я велю дать вамъ одежды, а такъ какъ вы говорите, что вы всадникъ, я считаю долгомъ пригласить васъ посл обда на поздку, только это бшеное животное.

Арситъ. Тмъ мн пріятне, принцъ, тогда я увренъ, что не замерзну въ сдл.

Тезей. Дорогая, мы должны приготовиться: и ты, Эмилія,— и вы, друзья,— и вс мы завтра съ разсвтомъ отпразднуемъ въ лсу Діаны цвтущій май.— Служите старательно вашей госпож.— Эмилія, надюсь, что онъ не пойдетъ пшкомъ.

Эмилія. Это было бы позорно, пока у меня есть лошади. Выбирайте и сообщайте мн, когда вамъ что потребуется. Если вы будете мн врно служить, смю васъ уврить, что вы найдете любящую госпожу.

Арситъ. Если я этого не исполню, пусть на меня обрушится то, что всегда ненавидлъ мой отецъ: немилость и удары.

Тезей. Идите, открывайте шествіе, вы это заслужили. Такъ должно быть. Вамъ воздадутъ вс почести, полагающіяся за ваши дла, иначе была-бы несправедливость.— Сестра, клянусь солнцемъ, у тебя служитель, который, будь я женщина, скоро сталъ-бы господиномъ, но ты благоразумна.

Эмилія. Надюсь, что слишкомъ благоразумна для этого (Музыка. Уходятъ).

СЦЕНА VI.

Аины. Передъ тюрьмою.

Входитъ дочь тюремщика.

Дочь тюремщика. Пусть ревутъ вс герцоги и вс черти — онъ на свобод! Я ршилась на попытку и отвела его въ небольшой лсокъ въ одной мил отсюда. Я отослала его къ тому мсту, гд кедръ, боле высокій, чмъ окружающіе, раскинулся, подобно платан, у самаго ручья, тамъ онъ спрячется, пока я не снабжу его пищею и пилою, такъ какъ до сихъ поръ его оковы еще не сняты. О, любовь! Какое ты безстрашное дитя! Мой отецъ предпочелъ бы претерпть холодъ кандаловъ, чмъ сдлать это. Я люблю его больше любви, вн всякаго разума, ума, благоразумія. Я ему это сообщила, мн все равно, я въ отчаяніи! Если законъ откроетъ и покараетъ меня за мое дло, то чистыя сердцемъ двушки будутъ нтъ мою посмертную хвалу и передадутъ потомству, что моя смерть была почти мученическою. Путь, который онъ изберетъ, будетъ и моею дорогою, я на это надюсь, не можетъ онъ быть такимъ безчеловчнымъ, чтобы оставить меня здсь. Если онъ поступитъ такъ, то, двушки, не довряйтесь такъ легковрно мужчинамъ. Между тмъ, онъ не поблагодарилъ меня за то, что я сдлала, даже не поцловалъ меня, и мн кажется что это нехорошо. Не легко было мн убдить его воспользоваться свободою,— такъ стснялся онъ вредомъ, который причинитъ мн и моему отцу. Впрочемъ, я надюсь, что, когда онъ больше пораздумаетъ, эта любовь укоренится въ немъ. Пусть онъ длаетъ со мною, что хочетъ только пусть ласково обходится со мною! Потому что онъ долженъ такъ обращаться со мною, или я объявлю ему въ лицо что онъ не человкъ. Я немедленно снабжу его необходимымъ, соберу свои одежды и пущусь по любой тропинк, лишь-бы онъ былъ со мною, около него я буду вчно, какъ тнь. Черезъ часъ здсь будетъ суматоха во всей тюрьм, — а я буду тогда цловать человка, котораго они станутъ искать. Прощай, отецъ! Имй много такихъ заключенныхъ и такихъ дочерей,— и скоро придется теб сторожить самого себя. Теперь, къ нему! (Уходитъ).

ДЙСТВІЕ ТРЕТЬЕ.

СЦЕНА I .

Лсъ близь Аинъ.

Звуки роговъ въ нсколькихъ мстахъ, шумъ и крики народа, празднующаго Май. Входитъ Арситъ.

Арситъ. Герцогъ потерялъ Ипполиту, каждый взялъ иную дорогу. Сегодня торжественное празднованіе, подобающее цвтущему Маю, и аиняне отдаются всею душою чествованію. О, царица Эмилія, боле свжая, чмъ Май, боле нжная, чмъ вс золотыя почки втвей, чмъ вс пестрые уборы луговъ и садовъ! — да, мы можемъ послать вызовъ даже берегу любой нимфы, превращающей ручей въ цвты. Ты, о брилліантъ лсовъ, брилліантъ вселенной, везд ты создаешь мсто благословенное однимъ твоимъ присутствіемъ. О, еслибы я, не смотря на свою бдность, могъ вселиться въ твои мечты и положить предлъ твоимъ холоднымъ мыслямъ!.. Случай, трижды счастливый, напасть на такую госпожу! Надежда, ты въ этомъ неповинна. Скажи ты мн, Фортуна, моя владычица посл Эмиліи, до какой степени могу я гордиться? Она иметъ ко мн большую обходительность, она приставила меня къ себ, и въ это прекрасное утро, самое весеннее въ цломъ году, она подарила мн пару коней, подобные кони были бы достойны быть осдланными двумя царями на пол битвы, которая ршала бы ихъ права на царство. Увы! увы! бдный братъ Палемонъ, несчастный узникъ! Ты такъ мало воображаешь о моемъ счастьи, что считаешь себя счастливйшимъ вслдствіе нахожденія такъ близко отъ Эмиліи, ты предполагаешь меня въ ивахъ и тамъ бдствующимъ на свобод, но если бы зналъ, что моя госпожа нжно касается меня своимъ дыханіемъ, что я слышу ея голосъ, живу на ея глазахъ,— о, бдный братъ, какая злоба овладла бы тобою!

Палемонъ выходитъ изъ куста съ цпями на рукахъ и грозитъ кулакомъ Арситу.

Палемонъ. Вроломный родственникъ! Ты извдалъ бы мой гнвъ, еслибы эти знаки тюрьмы были бы сняты съ меня и если въ этой рук былъ бы только мечъ. Клянусь всми клятвами въ одной, во имя законности моей любви, я заставилъ бы признать свою измну. Ты — существо самое вроломное, когда либо носившее благородное лицо! самый безчестный, когда-либо имвшій благородную вншность! самый лукавый родственникъ, котораго когда-либо кровь длала свойственникомъ! Ты говоришь, что она твоя! — я въ цпяхъ, съ безоружными руками, докажу теб, что ты лжешь, и что ты истый воръ любви, соломенный вельможа, недостойный даже клички хама! Будь у меня шпага и не мшай мн эти кусты…

Арситъ. Дорогой кузенъ Палемонъ!

Палемонъ. Вроломный кузенъ Арситъ! говори мн языкомъ, согласнымъ съ твоими показанными мн поступками.

Арситъ. Не находя, въ глубин моей груди, языка, достаточно грубаго, чтобы принаровиться къ твоему нарчію, я принужденъ ограничиться достоинствомъ слдующаго отвта: ваша ярость заблуждается такъ, она вашъ врагъ и не можетъ сочувствовать мн. Я дорожу честью и честностью и соотвтственно имъ, прекраснйшій кузенъ, я буду поступать. Будьте любезны, изложите ваши стованія въ приличныхъ выраженіяхъ, такъ какъ вы имете дло съ равнымъ, который намренъ пробить себ дорогу смлостью и мечемъ настоящаго благороднаго.

Палемонъ. У тебя достанетъ дерзости?

Арситъ. Мой милый кузенъ, милйшій кузенъ, вы уже освдомлены, на что я способенъ осмлиться, вы видли меня пользующимся мечемъ противъ внушенія страха. И, конечно, вы не услышали бы отъ другого сомннія въ моей храбрости безъ того, чтобы не нарушить своего молчанія, хотя бы въ святилищ.

Палемонъ. Сударь, я не разъ видлъ, что вы дйствуете какъ подобаетъ, чтобы вполн доказать свое мужество, васъ называли хорошимъ рыцаремъ и храбрымъ! Но не вся недля хороша, если въ одинъ изъ дней идетъ дождь. Люди утрачиваютъ свое благородство, когда склоняются на измну, и тогда они сражаются, какъ принужденные къ борьб медвди, которые бжали бы далеко, не будь они привязаны.

Арситъ. Родичъ мой, вы могли-бы такъ-же хорошо сказать и представить это своему зеркалу, какъ и въ ухо человка, отнын презирающаго васъ.

Палемонъ. Подойди-же ко мн! Освободи меня отъ этихъ холодныхъ оковъ, дай мн мечъ, хотя-бы заржавленный, и сдлай мн подаяніе какой-нибудь пищи, предстань тогда передо мною съ добрымъ мечемъ въ рук и скажи только, что Эмилія теб принадлежитъ,— и я теб прощу зло, которое ты мн сдлалъ, даже свою смерть, если ты побдишь, и если подъ снью души храбрыхъ, мужественно погибшихъ, спросятъ меня о новостяхъ земли, они получатъ отъ меня только одинъ отвтъ: что ты храбръ и благороденъ.

Арситъ. Будьте-же удовлетворены, вернитесь въ свое колючее жилище. Съ наступленіемъ ночи я приду съ подкрпительною пищею, эти цпи — я распилю ихъ, вы получите одежды и благовонія, чтобы уничтожить запахъ тюрьмы, потомъ, когда вы станете на позицію, вы только скажите мн: ‘Арситъ, я готовъ!’ и вы выберите себ и мечъ, и вооруженіе.

Палемонъ. О, небеса! человкъ столь благородный сметъ-ли поддерживать такой преступный замыселъ! Никто, какъ Арситъ, одинъ только Арситъ можетъ имть мужество въ такомъ дл.

Арситъ. Дорогой Палемонъ…

Палемонъ. Я обнимаю тебя и твое предложеніе, но длаю это только за твое предложеніе, что-же касается твоей личности, то я не могу, безъ лицемрія, ничего пожелать ей, кром раны отъ моего меча.

(Слышится звукъ роговъ).

Арситъ. Ты слышишь звукъ роговъ? возвращайся въ свое убжище изъ опасенія, чтобы нашему соглашенію не помшали до его осуществленія. Дай мн руку, прощай! Я принесу теб все, что будетъ нужно. Прошу тебя, крпись и мужайся.

Палемонъ. Умоляю, сдержи свое общаніе и сдлай все съ сдвинутыми бровями. Несомннно, что ты меня не любишь, будь грубъ со мною и освободи свой языкъ отъ масла. Клянусь воздухомъ, которымъ дышу, я способенъ на каждое слово отвтить пощечиной. Мое сердце нельзя успокоить разумомъ.

Арситъ. Откровенно сказано! но не требуйте отъ меня грубой рчи: когда я пришпориваю своего коня, я не браню его, спокойствіе и гнвъ имютъ у меня одинъ обликъ (Звуки рога). Слышите, сударь? Тамъ сзываютъ на пиръ разсявшихся гостей, можете сами догадаться, что у меня тамъ дло.

Палемонъ. Ваше присутствіе тамъ, сударь, не можетъ быть угодно небесамъ, и я знаю, что ваша должность тамъ получена незаконно.

Арситъ. У меня надлежащія права, я въ этомъ убжденъ, но по этому несчастному вопросу, разъединяющему насъ, нтъ другого отвта, кром кровопусканія. Я убдительно прошу, чтобы вы поручили пренія вашему мечу и чтобы вы. больше объ этомъ не говорили.

Палемонъ. Только одно слово, ты идешь теперь любоваться моею возлюбленною, такъ какъ, замть, что она моя.

Арситъ. Нтъ…

Палемонъ. Полно, прошу тебя! Ты говорилъ о пищ, чтобы подкрпить меня, а теперь самъ идешь лицезрть солнце, укрпляющее все, на что оно ни взглянетъ, это даетъ теб преимущество надо мною, пользуйся имъ, пока я не наложу своего средства (Уходятъ въ разныя стороны).

СЦЕНА II.

Другая часть лса.

Входитъ дочь тюремщика.

Дочь тюремщика. Онъ ошибся кустарниками, которые я ему указала, и побрелъ по собственной фантазіи. Теперь близится утро. Не бда! Мн хотлось-бы, чтобы была вчная ночь и чтобы мракъ былъ властелиномъ міра. Послушаемъ! Это, кажется, волкъ! — во мн же убитъ страхъ, и я ни о чемъ не забочусь, кром Палемона, я не побоюсь быть растерзанной волками, лишь-бы онъ былъ счастливъ. Если мн позвать его? Я не съумю. Крикнуть? Что же дальше? Если онъ мн не отвтитъ, я накличу волка,— и вотъ вся услуга, которую я ему окажу. — Я слышала странный вой въ эту ночь, долгую, какъ жизнь, не сдлался-ли онъ ихъ жертвою? У него нтъ оружія, звукъ его оковъ могъ привлечь вниманіе дикихъ зврей, имющихъ въ себ свойство отгадывать присутствіе безоружнаго человка и узнавать сопротивленіе, везд гд оно имется. Я готова утверждать, что онъ разстерзанъ въ клочки, большая стая выла одновременно, и тогда-то они его съли, вотъ въ чемъ истина! Надо имть храбрость ударить въ колоколъ? Что мн длать теперь?— Если его больше нтъ, то всему конецъ.— Нтъ, нтъ, я лгу: отецъ будетъ повшенъ за это бгство, я-же сама буду принуждена просить подаяніе, если буду настолько дорожить жизнью, чтобы отрицать свой поступокъ, но я не захочу его отвергать, грози мн смерти дюжинами. Я совсмъ растерялась. Я два дня не принимала пищи, я проглотила только немного воды, я не смыкала глазъ иначе, какъ только чтобы скатить слезу съ моихъ рсницъ. Увы! прекратись моя жизнь, не дай помутиться моему разсудку, изъ страха, чтобы я не потопила себя, не пронзила себя, не повсилась! О, существо природы, разрушься во мн, если лучшіе устои увлечены.— Итакъ, гд теперь мой путь?— Лучшій путь — это прямая дорога къ могил, всякій шагъ, отвлекающій меня, мучителенъ. Смотрите, луна зашла, кричатъ кузнечики, сова возвщаетъ зарю! Вс совершили свое назначеніе, кром меня, не имвшей успха, но теперь остается только одно: конецъ, и все въ этомъ (Уходитъ).

СЦЕНА III.

Та же часть лса, что и въ первой сцен.

Входитъ Арситъ съ състными припасами, виномъ, пилами и проч.

Арситъ. Я долженъ быть близокъ отъ мста.— Эй, кузенъ Палемонъ!

Входитъ Палемонъ.

Палемонъ. Арситъ?

Арситъ. Онъ самъ. Я принесъ вамъ припасовъ и пилы. Подойдите и не опасайтесь ничего. Тезея здсь нтъ.

Палемонъ. И никого столь честнаго, Арситъ.

Арситъ. Не въ этомъ дло. Объ этомъ мы поговоримъ посл. Ну, мужайтесь, не умирать же вамъ, какъ скотин, вотъ, сударь, пейте, я знаю, что вы слабы, я посл поговорю съ вами.

Палемонъ. Арситъ, ты могъ-бы отравить меня теперь.

Арситъ. Могъ-бы, но для этого было бы нужно, чтобы я боялся васъ. Садитесь и, разъ навсегда, прекратимъ безполезные разговоры! Не станемъ, при нашей установившейся репутаціи, болтать, какъ дураки или трусы! — За ваше здоровье (Пьетъ).

Палемонъ. Хорошо,

Арситъ. Садитесь, пожалуйста, и дозвольте мн умолить васъ всмъ, что въ васъ есть чести и честности, не упоминать боле объ этой женщин. Это насъ смущало-бы, потомъ времени будетъ достаточно.

Палемонъ. Хорошо, отдаю вамъ должное (Пьетъ).

Арситъ. Вы пейте хорошій и веселый глотокъ! Это улучшаетъ кровь, любезнйшій. Не чувствуете-ли вы, что отходите?

Палемонъ. Подождите, я отвчу посл одного или двухъ глотковъ еще.

Арситъ. Не стсняйтесь, у герцога его много, милйшій кузенъ. Теперь пошьте.

Палемонъ. Да (стъ).

Арситъ. Очень радъ, что вы въ апетит.

Палемонъ. Я еще боле доволенъ, что располагаю для его удовлетворенія такою прекрасною пищею.

Арситъ. Не безумное-ли обиталище эти дремучіе лса, кузенъ?

Палемонъ. Да, для тхъ, у кого строгая совсть.

Арситъ. Какъ находите вы эти яства? Я вижу, что вашъ голодъ не нуждается въ приправахъ.

Палемонъ. Нтъ. Но если-бы она требовалась, ваша приправа была бы слишкомъ кисла.— Что это такое?

Арситъ. Дичина.

Палемонъ. Сочное мясцо. Дайте мн еще вина, на этотъ разъ за красотокъ, которыхъ мы знавали прежде! за дочь господина интенданта! Помнишь ее?

Арситъ. Посл васъ, кузенъ?

Палемонъ. Она любила чернокудраго.

Арситъ. Любила. Что же дальше?

Палемомъ. И я слышалъ, что этого человка звали Арситомъ, и…

Арситъ. Да договаривайте-же!

Палемонъ. Она встртила его въ плющеной бесдк… И что она сдлала тамъ, братецъ? Играла въ двственность?

Арситъ. Что нибудь да длала, сударь.

Палемонъ. Что заставило ее брюжжать и стонать мсяцъ, или два, или три, или десять.

Арситъ. Сестра ключника тоже получила свое, если я не ошибаюсь, кузенъ,— иначе было бы слишкомъ много басенъ кругомъ. Хотите выпить за ея здоровье?

Палемонъ. Да.

Арситъ. Хорошенькая была брюнетка, было время, когда юноши отправлялись на охоту, и былъ лсъ, и рослый букъ, и къ этому сводится разсказъ… О-охъ!

Палемонъ. Во имя Эмиліи, клянусь жизнью! — дуракъ, довольно этой принужденной веселости. Утверждаю, что этотъ вздохъ былъ вызванъ ради Эмиліи. Гнусный кузенъ, думаешь-ли ты первый нарушить наше соглашеніе?

Арситъ. Вы обезумли!

Пдлемонъ. Клянусь небомъ и землею, нтъ въ теб ничего честнаго!

Арситъ. Я васъ покидаю въ такомъ случа. Вы дикій зврь теперь.

Палемонъ. Я такой, какимъ ты меня длаешь, измнникъ!

Арситъ. Вотъ все, что нужно: пилы, одежды, благовонія. Я вернусь черезъ два часа и принесу то, что все успокоитъ.

Палемонъ. Мечъ и вооруженіе?

Арситъ. Разсчитывайте на меня. Теперь вы слишкомъ свирпы. Прощайте.— Снимите вс свои цпи, вы ни въ чемъ не встртите нужды.

Палемонъ. Мошенникъ!

Арситъ. Я не слушаю больше (Уходитъ).

Палемонъ. Если онъ сдержитъ общаніе, онъ умретъ за все это (Уходитъ).

СЦЕНА IV.

Другая часть лса.

Входитъ дочь тюремщика.

Дочь тюремщика. Мн очень холодно, и вс звзды уже померкли, и звздочки, и все, что блеститъ. Солнце видло мое безуміе. Палемонъ! увы, онъ на неб! — гд я теперь? Вотъ море тамъ и на немъ корабль, какъ онъ несется! а вотъ и подводный камень, стерегущій его. Вотъ, вотъ, онъ ударится о него! Получается течь, и большая! Какъ они кричать! Направьте его по втру, или вы все утратите. Снимите парусъ или два и поверните курсъ, дти! Прощайте, прощайте! вы ушли! — я очень голодна, хотлось бы мн найти хорошую лягушку, она передала-бы мн новости со всхъ концовъ міра, тогда я сдлала-бы корабль изъ раковины и поплыла на востокъ и сверо-востокъ къ царю пигмеевъ, который такъ хорошо гадаетъ,— а отецъ? Двадцать противъ одного, его живо вздернутъ завтра утромъ: я никогда не пророню слова (Поетъ).

Отржу я свой зеленый плащъ на футъ выше колна, и обржу я свои блокурыя косы на дюймъ отъ глаза. Эй, нонни, нонни, нонни. Онъ купитъ мн блый прутъ, чтобы здить верхомъ. И поду я за нимъ по обширной вселенной. Эй, нонни, нонни, нонни. О, хотлось-бы мн имть, подобно соловью, вточку, куда приклонить грудь! Иначе я буду спать, какъ волчекъ.

СЦЕНА V.

Другая часть лса,

Входятъ: Герольдъ, четыре поселянина въ вид маврскихъ maнцоровъ, одинъ въ образ Бавіина, пятъ двушекъ и игрокъ на тамбурин.

Герольдъ. Стой, стой! Что за сумасбродство среди васъ всхъ? Неужели мои старанія внушить вамъ, всосать вамъ, и — выражаясь метафорою,— отдать вамъ сливовое варенье и мозгъ моего ума, послужили лишь къ тому, что вы до сихъ поръ кричите: ‘Гд?’ и ‘какъ?’ и ‘зачмъ?’ — О, грубйшія, заледенлыя способности, спутанныя понятія! Не говорилъ-ли я: ‘Вотъ такъ’, и ‘вотъ здсь’, и ‘вотъ когда’ — чтобы меня никто не понялъ. Proh Deum, medius fidius, вы вс шалопаи. Для чего я стою здсь? тамъ идетъ герцогъ, здсь вы, спрятанные въ кустарник. Появляется герцогъ, я къ нему подхожу и выкладываю множество умнйшихъ вещей и много фигуръ, онъ слушаетъ, киваетъ головой, шепчетъ и тогда восклицаетъ: ‘На радость!’, а я продолжаю и наконецъ, бросаю въ воздухъ свою шляпу. Вниманье, вы! Вы-же тогда, какъ нкогда Мелеагръ и кабанъ, нжно выступаете передъ нимъ, подобно настоящимъ влюбленнымъ, устремляетесь толпою вжливо и красиво, такъ сказать, вы прослдуете мимо и удираете, ребята.

1-й поселянинъ. И мы это красиво выполнимъ, господинъ Герольдъ.

2-й поселянинъ. Осмотримъ общество. Гд игрокъ на тамбурин?

3-й поселянинъ. Эй, Тимофей!

Игрокъ на тамбурин. Здсь, сумасшедшіе ребята, я съ вами!

Герольдъ. Но я спрашиваю, гд ихъ женщины?

4-й поселянинъ. Вотъ Фриза и Модлина.

2-й поселянинъ. А маленькая Люче, блоножка, и попрыгунья Бэрбари!

1-й поселянинъ. И рыжая Нэль, никогда не покидавшая своего наставника.

Герольдъ. Гд ваши ленты, двушки? плавне съ вашими тлами, тихо и легко поворачивайте ихъ, а затмъ улыбка и прыжокъ.

Нэль. Предоставьте намъ самимъ, сударь.

Герольдъ. Гд-же остальной оркестръ?

3-й поселянинъ. Разставленъ, какъ вы приказывали.

Герольдъ. Спарьте нашихъ людей и посмотрите, кого не достаетъ. — Гд Бавіанъ? Другъ мой, носи свои хвостъ не оскорбляя и не обижая дамъ, и не забудь — прыгать смло и энергично. А когда ты лаешь, то длай это разсудительно.

Бавіанъ. Да, сударь.

Герольдъ. Quo usque tandem? Здсь не достаетъ женщины?

4-й поселянинъ. Мы можемъ идти свистать, весь жиръ въ огн.

Герольдъ. Какъ говорятъ ученые авторы, мы вымыли черепицу, мы оказались fatuus и напрасно трудились.

2-й поселянинъ. Это — другое существо, негодная тварь, общавшая такъ чистосердечно быть здсь, Чигели, дочь швеца! Первыя перчатки, которыя я ей дамъ, будутъ изъ собачьей кожи, если она меня еще разъ обманетъ! — Ты можешь подтвердить, Аркасъ, что она клялась хлбомъ и виномъ, что не обманетъ.

Герольдъ. Ужъ и женщина, говоритъ ученый поэтъ, непремнно ускользнутъ, если не держишь ихъ за хвостъ и зубами. Въ общемъ мы въ ложномъ положеніи.

1-й поселянинъ. Побери ее адскій огнь! Подвести насъ теперь.

3-й поселянинъ. Что-же мы ршимъ, сударь?

Герольдъ. Ничего. Наше дло обратилось въ ничто, да, въ грустное и жалкое ничто.

4-й поселянинъ. Въ ту самую минуту, когда отъ этого зависитъ слава нашего города — заставить насъ обливать репьи. Иди своею дорогою, я припомню теб, я расправлюсь съ тобою!

Входитъ дочь тюремщика.

Дочь Тюремщика (поетъ). Джорджъ спустился съ юга, съ барбарійскаго берега, ахъ! И встртилъ тамъ славные военные галліоты по одной, по дв, по три, ахъ! Привтъ, привтъ, изящные галліоты! Куда-же вы направляетесь? ахъ! О, поплывемъ вмст, пока не вернемся въ Зундъ, ахъ! Ихъ было три глупца, ссорившихся изъ-за пилюка. Одинъ говорилъ, что это сова, другой говорилъ, что нтъ, третій говорилъ, что это соколъ, которому обрзали его бубенцы.

3-й поселянинъ. Вотъ восхитительная помшанная,необыкновенно кстати являющая, и безумная, какъ заяцъ въ март. Если мы съумемъ заставить ее плясать, мы спасены. Ручаюсь, что она сдлаетъ самые диковинные прыжки.

1-й поселянинъ. Сумасшедшая! мы спасены ребята!

Герольдъ. Ты съ ума сошла, добрая женщина?

Дочь тюремщика. Обратное меня-бы опечалило. Дай мн руку.

Герольдъ. Зачмъ?

Дочь тюремщика. Я могу погадать теб. Ты дуракъ. Сосчитай десять! я его сбила. Ха! — Другъ, не шь благо хлба, если ты будешь это длать, то твои зубы изойдутъ кровью.— Будемъ мы плясать. Эй — я узнаю тебя, ты мдникъ: мошенникъ мдникъ, не затыкай другихъ дыръ, кром той которую ты долженъ.

Герольдъ. Dii boni! Мдникъ, барышня?

Дочь тюремщика. Или колдунъ. Вызови мн теперь чорта, который игралъ-бы въ quipassa съ бубенцами и костями!

Герольдъ. Идите, возьмите ее и пригласите ее замолчать.— Atque opus exegi quod nec Joyis nec ignis. — Бейте въ барабанъ и направьте ее.

2-й поселянинъ. Ну, двочка, прыгаемъ.

Дочь тюремщика. Я буду руководить.

3-й поселянинъ. Да, да.

Гремятъ рога за сценой.

Герольдъ. Убдительно и расторопно! Уходите, ребята. Я слышу рога. Дайте мн обдумать немного, и вниманіе къ своему выходу (Вс уходятъ кром Герольда). Палласъ, воодушеви меня!

Входитъ: Тезей, Пиритусъ, Ипполита, Эмилія, Арситъ и свита.

Тезей. Олень направился по этому пути.

Герольдъ. Стойте и изумляйтесь.

Тезей. Что намъ здсь?

Пиритусъ. Какой-нибудь сельскій праздникъ,государь, клянусь жизнью.

Тезей. Ну, продолжайте, будемъ изумляться. Пусть дамы сядутъ, мы отдохнемъ.

Герольдъ. Доблестному герцогу слава! Привтъ прекраснымъ дамамъ.

Тезей. Холодное начало.

Герольдъ Если вы будете хоть немного благосклонны къ намъ, то нашъ сельскій праздникъ совершененъ.— Насъ собралось здсь нсколько человкъ,которыхъ грубые языки называютъ поселянами, по правд говоря, безъ малйшей басни, мы здсь веселая шайка, иначе говоря, толпа, или общество, или,образно выражаясь,хоръ,который передъ вашею милостью пропляшетъ мавританскій танецъ. А я, главный всего распорядитель, въ качеств педагога, опускающаго розгу надъ маленькими, унижающаго взрослыхъ ударомъ палки, представляя теб эту машину, или эту картину,— о, великолпный герцогъ, слава о страшной смлости котораго трубится по міру отъ Дитэ до Дидала, отъ столба до колонны! Приди на помощь моему ничтожному намренію, взгляни предъ собою на эту сильную мавританскую труппу, рискующую выступить передъ тобою, соедини это все вмст,— получится именно мавританскій танецъ, чтобы исполнить который мы сошлись сюда. Остовъ нашего спорта не малой науки,— появляюсь первымъ, грубый, неотесанный, грязный, чтобы высказать эту рчь передъ твоею благородною милостью, къ великимъ стопамъ которой я повергаю ручку моего пера. За мною идетъ господинъ Май и его блестящая спутница, прислужница и ночной слуга, выискивающія молчаливыя убжища. Затмъ идутъ мой хозяинъ и его толстая супруга, на его счетъ принимающая обобраннаго путешественника и однимъ взглядомъ извщающая слугу увеличить счетъ. Потомъ шутъ, пожирающій зврей, и, наконецъ, шутъ-дуракъ, Ваніанъ, съ его длиннымъ хвостомъ и такимъ же ящикомъ cum multis aliis, составляющими танцы. Скажи ‘да’,— и вс немедленно выступятъ.

Тезей. Да, конечно, да, дорогой учитель.

Пиритусъ. Пусть идутъ.

Герольдъ. Intrate filli! Впередъ и шевелитесь.

Входятъ: школа, Бавіанъ, пять двушекъ, Игрокъ на тамбурин съ Дочерью тюремщика и др. Они пляшутъ мавританскій танецъ.

Сударыни, если были мы веселы, и если понравились вамъ прекрасными прыжками и присданіями,— скажите, что учитель — не шутъ! Герцогъ, мы и теб также понравились и сдлали, какъ должны сдлать честные ребята, дай намъ только дерево, или два, для майскаго шеста,— и опять прежде чмъ минетъ годъ, мы потшимъ тебя и все общество.

Тезей. Возьми двадцать, domine. Что находитъ моя возлюбленная?

Ипполита. Никогда не была такъ довольна, государь.

Эмилія. Танецъ былъ прекрасенъ, а предисловія я никогда не слыхала лучшаго.

Тезей. Наставникъ, благодарю тебя. Позаботьтесь, чтобы ихъ всхъ наградили.

Пиритусъ. А вотъ вамъ еще (даетъ деньги), чтобы окрасить вашъ шестъ.

Тезей. Вернемся къ нашему спорту.

Геродьдъ. Пусть олень, за которымъ ты гонишься, долго устойчивъ, а твои собаки будутъ легки и цпки и покончатъ съ нимъ безъ помхи, а дома полакомятся его почками. (Уходятъ: Тезей, Пиритусъ, Ипполита, Эмилія, Арситъ и свита. Рога трубятъ, пока они удаляются) Идемъ, наше все сдлано. Dii Deaeque omnes. Вы превосходно плясали, двушки (Уходятъ).

СЦЕНА VI.

Та же часть лса, что и въ сцен III.

Палемонъ выходитъ изъ кустарника.

Палемонъ. Вотъ приблизительно часъ, въ который мой двоюродный братъ далъ общаніе опять придти ко мн, принеся съ собою два меча и два добрыхъ вооруженія, если онъ обманетъ, онъ не человкъ и не воинъ. Когда онъ меня оставилъ, я не думалъ, что недля могла-бы возстановить во мн утраченную силу, такимъ я былъ слабымъ и убитымъ отъ нужды. Благодарю тебя, Арситъ, ты еще честный врагъ, съ такимъ подкрпленіемъ я чувствую себя способнымъ преодолть всякую способность. Боле продолжительная отсрочка заставитъ подумать міръ, когда онъ услышитъ объ этомъ всемъ, что я, какъ поросенокъ, откармливаюсь для борьбы, что я не воинъ. Поэтому это благословенное утро будетъ послднимъ, и мечемъ, который онъ оставитъ, если только сдержу его, я его убью, это лишь справедливость. Любовь и счастье да будутъ за меня.

Входитъ Арситъ съ вооруженіями и мечами.

Арситъ. Здравствуй. Здравствуй, благородный родственникъ.

Палемонъ. Я причинилъ вамъ слишкомъ много трудовъ, сударь.

Арситъ. Это ‘слишкомъ’, прекрасный кузенъ, лишь долгъ чести и моя обязанность.

Палемонъ. Еслибы вы во всемъ были такимъ. сударь! Я бы желалъ васъ имть столь же милымъ родственникомъ, какимъ вы заставляете меня признать васъ великодушнымъ врагомъ, и чтобы мои объятья, а не удары возблагодарили васъ.

Арситъ. Въ обоихъ, честно данныхъ, я увижу благородное вознагражденіе.

Палемонъ. Въ такомъ случа я разсчитаюсь съ вами.

Арситъ. Длайте мн вызовъ въ этихъ изысканныхъ выраженіяхъ,и вы будете для меня больше возлюбленной. Нтъ гнва, если честно то, что вы любите. Мы не созданы для болтовни, другъ. Когда мы будемъ вооружены и оба на мстахъ, пусть тогда наши ярости, какъ два столкнувшіеся прилива, устремятся изъ насъ. И тогда видно будетъ, кому дйствительно принадлежитъ преимущественное право на эту красоту, безъ упрековъ, насмшекъ, личныхъ оскорбленіи и подобныхъ выходокъ, пригодныхъ для женщинъ и школьниковъ, будетъ видно, и скоро, ваша-ли она или моя. Не желаете-ли, сударь, вооружиться? Если вы не чувствуете себя еще готовымъ къ борьб и владющимъ вашею прежнею силою, я подожду, кузенъ, и каждый день буду приходитъ подкрплять ваше здоровье, когда я буду свободенъ. Я желаю добра вашей личности, и я предпочелъ бы не говорить, что люблю ее, хотя бы я и умеръ. Но, любя такую женщину и для оправданія моей любви, я не долженъ отступать.

Палемонъ. Арситъ, ты такой честный врагъ, что никто, кром твоего двоюроднаго брата, не достоинъ убить тебя. Я бодръ и крпокъ, выбирай оружіе.

Арситъ. Выбирайте вы, сударь.

Палемонъ. Ты хочешь превосходить во всемъ или ты поступаешь такъ, чтобы принудить меня пощадить тебя?

Арситъ. Если вы такъ думаете, кузенъ, то разочаруйтесь, потому что, врно, какъ я воинъ, что я не пощажу васъ.

Палемонъ. Это хорошо сказано.

Арситъ. Вы въ этомъ убдитесь.

Палемонъ. Въ такомъ случа, какъ честный человкъ и любящій со всею законностью привязанности, я щедро разсчитаюсь съ тобою. Я беру эти доспхи.

Арситъ. А эти мн. Я васъ облачу сначала (надваетъ доспхи на Палемона).

Палемонъ. Скажи мн, прошу тебя, кузенъ, гд ты взялъ эти добрые доспхи?

Арситъ. Это герцогскіе и, говоря правду, я укралъ ихъ. Вамъ не жметъ?

Палемонъ. Нтъ.

Арситъ. Они не тяжелы?

Палемонъ. Я носилъ боле легкіе, но сослужатъ и эти.

Арситъ. Я стяну потуже.

Палемонъ. Какъ только можно.

Арситъ. Вамъ не нужно.

Палемонъ. Нтъ, нтъ, вдь мы не на коняхъ. Я замчаю, что вы съ нетерпніемъ ждете битвы.

Арситъ. Я равнодушенъ.

Палемонъ. Клянусь честью, и я тоже.— Добрйшій кузенъ, стяни пряжку какъ можно дальше.

Арситъ. Я такъ и сдлаю.

Палемонъ. Теперь мой шлемъ.

Арситъ. Вы желаете сражаться съ обнаженными руками?

Палемонъ. Намъ будетъ только удобне.

Арситъ. Но воспользуйтесь вашими наручниками. Эти хуже, прошу васъ, возьмите мои, любезный кузенъ.

Палемонъ. Благодарю васъ, Арситъ.— Какъ я выгляжу? Очень-ли я осунулся?

Арситъ. Поистин, очень немного. Любовь отнеслась къ вамъ благосклонно.

Палемонъ. Увряю тебя, что правильно направлю удары.

Арситъ. Длайте такъ и не щадите.— Я заставлю васъ потрудиться, любезный кузенъ.

Палемонъ. Теперь вамъ, сударь.— Мн кажется, Арситъ, что это вооруженіе очень похоже на то, которое было на теб въ тотъ день, когда погибли три царя, только оно немного легче.

Арситъ. Хорошо было то вооруженіе! И въ этотъ день, я помню,вы превзошли меня, кузенъ. Никогда не видалъ я подобной отваги. Когда вы нападали на лвое крыло врага, я торопился поспть, подо мною былъ славный сонь.

Палемонъ. Дйствительно. Свтло-гндой, помню.

Арситъ. Да. Но вс мои старанія были тщетны: вы опередили меня, и мои стремленія не могли васъ догнать. Впрочемъ, и я совершилъ нчто, по подражанію.

Палемонъ. Боле по доблести, вы скромны, кузенъ.

Арсетъ. Когда я впервые увидлъ васъ нападающимъ, мн показалось, что я слышу скромный громовой ударъ, исходящій изъ войска.

Палемонъ. Но все-таки впереди сверкала молнія вашей доблести. Постойте немного: не слишкомъ-ли это стянуто?

Арситъ. Нтъ, нтъ, хорошо.

Палемонъ. Я не хотлъ бы поразить тебя иначе, какъ своимъ мечемъ, ссадина была бы безчестіемъ.

Арситъ. Теперь мн совершенно хорошо.

Палемонъ. Тогда становись.

Арситъ. Возьми мой мечъ, онъ кажется мн лучшимъ.

Палемонъ. Благодарю васъ. Но оставьте его ого, ваша жизнь зависитъ отъ него, здсь другой, и если только онъ выдержитъ, я не прошу ничего большаго для всхъ моихъ надеждъ. Пусть мое дло и честь будутъ за меня!

Арситъ. А за меня моя любовь! (Они кланяются нсколько разъ, потомъ приближаются и становятся) Нтъ-ли еще что сказать?

Палемонъ. Только одно и ничего больше. Ты сынъ моей тетки, кровь, которую мы собираемся проливать, у насъ одна, во мн твоя, твоя во мн, у меня мечъ въ рукахъ, и если ты убьешь меня, то простятъ тебя боги, какъ и я! Если есть мсто, отведенное для разстающихся съ честью, то я желаю, чтобы оно досталось ослабвшей душ пораженнаго. Бейся мужественно, братъ. Дай мн твою благородную руку.

Арситъ. Вамъ, Палемонъ, никогда больше не протянется эта рука съ такою-же дружбою.

Палемонъ. Я тебя понимаю.

Арситъ. Если я погибну, то прокляни меня и скажи, что я былъ трусъ, потому что только трусъ способенъ умереть въ такомъ праведномъ суд. Еще разъ прощай, братъ.

Палемонъ. Прощай, Арситъ!

Они сражаются. Вдали звуки роговъ. Они останавливаются.

Арситъ. Слушайте, братъ. Наше безуміе погубило насъ.

Палемонъ. Почему?

Арситъ. Это герцогъ, который на охот, какъ я говорилъ вамъ. Если насъ найдутъ, мы погибли. О, удалитесь теперь, сударь, ради соблюденія чести, обратно въ свой кустарникъ. Мы найдемъ еще слишкомъ много случаевъ для смерти. Любезный братъ, если васъ увидятъ, вы погибнете тотчасъ-же за бгство изъ тюрьмы, а я — за ослушаніе, если вы выдадите меня. Тогда весь міръ будетъ презирать насъ и скажетъ, что была у насъ доблестная ссора, но что мы ее опозорили.

Палемонъ. Нтъ, нтъ, братъ, я не хочу больше скрываться, ни отлагать это великое событіе до другого испытанія. Я знаю вашу хитрость и понимаю ваши побужденія. Пусть тотъ, кто отступитъ теперь, подвергнется позору! Становись и защищайся…

Арситъ. Вы не сошли съ ума?

Палемонъ. Или я воспользуюсь для себя выгодою этой минуты. Я меньше опасаюсь грядущаго со мною, чмъ своей доли. Знай, слабый кузенъ, что я люблю Эмилію и въ этой любви погребу тебя и вс другія препятствія.

Арситъ. Въ такомъ случа, будь что будетъ. Ты узнаешь Палеконъ, что я могу такъ же легко умереть, какъ говорить или заснуть. Я опасаюсь только одного, чтобы законъ не завладлъ честью нашей кончины. Берегись за свою жизнь.

Палемонъ. Присмотри хорошенько за своею, Арситъ. (Сражаются, вдали трубятъ рога).

Входятъ: Тезей, Ипполита, Эмилія, Пиритусъ и свита.

Тезей. Что вы за невжественные и безумно злонамренные измнники, что, вопреки распоряженіямъ моихъ законовъ, сражаются такъ, облаченные, какъ рыцари, безъ моего разршенія и безъ свидтелей? Клянусь Касторомъ, вы оба умрете!

Палемонъ. Сдержи свое слово, Тезей! Мы оба, конечно, измнники, оба оскорбителя тебя и твоей милости. Я — Палемонъ, который не можетъ любить тебя, убжавъ изъ твоей тюрьмы. Подумай хорошенько, что это стоитъ! А это — Арситъ, никогда боле смлый измнникъ не касался твоей земли, никогда обманщикъ не имлъ больше вида друга. Этотъ человкъ былъ помилованъ и изгнанъ, онъ презираетъ тебя и все, что ты ршишься сдлать, такъ переодтый, онъ,вопреки твоихъ законовъ, слдуетъ за твоею сестрою, счастливою, блестящею звздою, прекрасною Эмиліею, которой я настоящій слуга,— если даетъ право первому видть и посвятить ей свою душу, и, что еще важне,онъ осмливается думать, что она его. Въ этомъ обман, какъ боле законный влюбленный, я и требовалъ отъ него теперь отчета. Если, какъ говорятъ, ты великъ и справедливъ, истинный ршитель всхъ обидъ, скажи: ‘Сразитесь опять!’ и ты увидишь, Тезей, что я воздамъ ему такое возмездіе, которому ты самъ позавидуешь. Затмъ возьми мою жизнь, я буду тебя объ этомъ самъ умолять.

Пиритусъ. О, небеса, что за безчеловчіе въ немъ!

Тезей. Я поклялся.

Арситъ. Мы не ждемъ отъ тебя вздоха милости, Тезей. Мн такъ же легко умереть, какъ теб осудить, и это не волнуетъ меня. Но если этотъ человкъ называетъ меня измнникомъ, то дай мн сказать слдующее: если измна заключается въ той любви и въ такомъ служеніи столь совершенной красот,— какъ сильно я люблю, готовый погибнуть въ этомъ поклоненіи, въ доказательство принеся сюда свою жизнь, я какъ врно и преданно служилъ я ей, готовый убить моего родственника, отрицающаго это,— то признай меня страшнйшимъ измнникомъ, и я буду доволенъ… Если я нарушилъ твой законъ, герцогъ, то спроси эту особу, почему она прекрасна, почему ея глаза повелваютъ мн оставаться здсь любить ее, и если она скажетъ: ‘измнникъ’, то я негодяй, достойный остаться безъ погребенія.

Палемонъ. Ты смилуешься надъ обоими нами, о, Тезей, если ни одному изъ насъ не окажешь милости. Если ты справедливъ, заткни свое ухо для насъ. Если ты мужественъ, то, ради души твоего родственника, двнадцать доблестныхъ подвиговъ котораго внчаютъ его память дай намъ, герцогъ, умереть вмст, одновременно. Только на мгновеніе пусть онъ умретъ раньше меня, чтобы я могъ сказать моей душ, что онъ не получитъ ее.

Тезей. Я исполню ваше желаніе, потому что, говоря правду, вашъ родственникъ въ десять разъ преступне, такъ какъ къ нему я имлъ боле снисхожденія, чмъ вы обрли, сударь, хотя ваши вины не тяжеле, чмъ его.— Никто не смй защищать ихъ! Прежде, чмъ сядетъ солнце, они оба заснутъ навсегда.

Ипполита. Увы, какая жалость! — теперь, или никогда, заговори, сестра, такъ, чтобы не потерпть отказа: чтобы лицо твое избжало будущихъ невзгодъ за гибель этихъ родственниковъ.

Эмилія. Въ лиц моемъ дорогая сестра, я не вижу ничего враждебнаго для нихъ, ни гибельнаго. Ихъ убиваетъ несчастье ихъ собственныхъ взоровъ. Тмъ не мене, я буду женщиной и имть жалость, мои колни могутъ прирости къ земл, но я добуду ихъ прощенье. Помоги мн, дорогая сестра! Для такого добродтельнаго дда силы всхъ женщинъ будутъ за насъ! — высокоцарственный братъ!.. (Они преклоняютъ колни).

Ипполита. Господинъ, узами нашего брака!..

Эмилія. Именемъ нашей незапятнанной чести!..

Ипполита. Именемъ вры, доблестной руки и честнаго сердца, данныхъ вами мн!..

Эмилія. Во имя жалости, которую вы пожелали-бы другому, и вашихъ собственныхъ неисчислимыхъ добродтелей…

Ипполита. Именемъ доблести и всхъ непорочныхъ ночей, которыми я когда-либо услаждала васъ!..

Тезей. Что за странныя воззванія!

Пиритусъ. Ну, я тоже присоединяюсь! (Становится на колни).— Во имя всей нашей дружбы, государь, всхъ нашихъ опасностей, всего, что ты наиболе любишь: войны, этой прекрасной особы…

Эмилія. Во имя этого двственнаго румянца, которому вы содрогнетесь въ чемъ-либо отказать.

Ипполита. Во имя вашихъ собственныхъ глазъ, силы, съ которою вы клялись, что я превосхожу всхъ женщинъ и почти всхъ мужчинъ, той силы, которую уступила Тезею.

Пиритусъ. Для завершенія всего этого, во имя вашей благороднйшей души, въ которой не можетъ быть недостатка въ жалости, я первый прошу васъ.

Ипполита. Затмъ выслушай мои мольбы!

Эмилія. Потомъ допусти и меня умолять васъ, государь!

Пиритусъ. О милости!

Ипполита. Милости!

Эмилія. Милости этимъ принцамъ!

Тезей. Вы колеблете во мн силу слова. Допустите, что я ощутилъ къ нимъ обоимъ сожалніе, какъ-бы вы воспользовались имъ?

Эмилія. Чтобы они жили, но были изгнаны.

Тезей. Вы настоящая женщина, сестра, вы имете жалость, но не понимаете, какъ примнять ее. Если вы хотите, чтобы они жили, придумайте способъ боле врный, чмъ изгнаніе. Могутъ-ли жить они оба и выносить въ себ агонію любви, не убивая другъ друга? каждый день они будутъ сражаться ради васъ, ежечасно подвергать ваше доброе имя гласному обсужденію при содйствіи своихъ мечей. Будьте разумны и забудьте ихъ навсегда,это касается вашей славы, а также и моей клятвы. Я сказалъ, что они умрутъ, и пусть лучше они умрутъ по закону, чмъ отъ руки другъ друга. Не колеблите моей чести.

Эмилія. О, мой благородный братъ,— эта клятва была дана поспшно и въ гнв, вашъ разумъ не сдержитъ ея. Еслибы такія желанія имли значеніе непреложной воли, весь міръ погибнетъ. Кром того, я имю другую клятву противъ вашей, большей силы и, я уврена, большей любви, данную не подъ страстнымъ вліяніемъ, но по доброму побужденію.

Тезей. Какую, сестра?

Пиритусъ. Громогласно заявите ее, благородная дама.

Эмилія. Что вы никогда не откажете мн ни въ челъ, подобающемъ моей скромной мольб и вашему доброму согласію, теперь я привязываю васъ къ вашему слову, если вы его нарушите,то подумайте, какъ посрамите вы свою честь.— Такъ какъ теперь я сдлалась вашею просительницею, государь, я глуха ко всему, кром вашего состраданія.— Какъ можетъ ихъ жизнь повлечь погибель моего добраго имени, что за мысль! Долженъ-ли погибать ради меня любящій меня? Это было-бы жестокою мудростью! Разв люди оголяютъ молодые побги, уже покрытые тысячами почекъ, изъ опасенія, что они завянутъ? О, герцогъ Тезей! доблестныя матеря, страдавшія за нихъ, и трепетныя двушки, когда-либо любившія, если вы не уступите, проклянутъ меня и мою красоту и въ своихъ похоронныхъ псняхъ въ честь обоихъ этихъ родственниковъ осудятъ мою жестокость, предадутъ меня поруганію, пока я не сдлаюсь предметомъ презрнія всхъ женщинъ. Во имя неба, сохраните имъ жизнь и изгоните ихъ!

Тезей. На какихъ условіяхъ?

Эмилія. Пусть они дадутъ клятву никогда не длать изъ меня предмета своихъ распрей, ни знать меня, ни ступать въ предлы твоего герцогства и быть, гд бы они ни странствовали, вчно чуждыми другъ другу.

Палемонъ. Я предпочитаю быть истерзаннымъ на куски, чмъ согласиться на такое обязательство: забыть, что я люблю ее? Вы, боги, вс, презирайте меня въ тотъ день! Я не осуждаю твоего изгнанія, но съ тмъ, чтобы мы открыто унесли съ собою наши мечи и споръ, иначе не надо изгнанія, но возьми наши жизни, герцогъ! Я долженъ любить и буду, и ради этой любви долженъ я смю убить этого родственника, на какомъ-бы то ни было мст земли.

Тезей. Желаете-ли вы, Арситъ, принять эти условія?

Палемонъ. Онъ будетъ подлъ въ такомъ случа.

Пиритусъ. Вотъ люди-то!

Арситъ. Нтъ, герцогъ, никогда, принять подобное существованіе мн хуже, чмъ просить подаяніе. Хотя я думаю, что никогда не буду обладать тою, которую люблю, все же я хочу сохранить честь моей привязанности и умереть ради нея, будь смерть хоти дьяволомъ!

Тезей. Что же можно сдлать? потому что теперь я чувствую состраданіе.

Пиритусъ. Не отвергайте его боле, государь.

Тезей. Скажите, Эмилія, умри одинъ изъ нихъ, какъ одинъ и долженъ, согласны-ли вы взять другого себ въ мужья? Они не могутъ оба обладать вами: они оба принцы, прекрасные, какъ ваши собственные глаза, и благородные, какъ когда-либо говорила модна, взгляните на нихъ и, если вы въ состояніи полюбить, положите конецъ этому спору. Я даю согласіе.— Соглашаетесь ли вы также, принцы?

Палемонъ, Арситъ. Всею душою.

Тезей. Тотъ, кого она отвергнетъ, долженъ будетъ умереть.

Палемонъ, Арситъ. Любую смерть, которую назначишь, герцогъ!

Палемонъ. Если я погибну отъ этихъ устъ, я погибну съ честью, и влюбленные, еще даже не родившіеся, будутъ приходить благословлять мой прахъ.

Арситъ. Если она отъ меня откажется, моя могила повнчается со мною и воины будутъ воспвать мою надгробную надпись.

Тезей. Выбирайте, Эмилія.

Эмилія. Я не могу, государь: они оба слишкомъ совершенны, никогда изъ-за меня не спадетъ волосъ съ головы этихъ людей.

Ипполита. Что же станется съ ними?

Тезей. Такъ я прикажу. И клянусь честью, что оно будетъ выполнено, или оба умрутъ.— Вы оба вернетесь къ себ на родину, и черезъ мсяцъ каждый изъ васъ, въ сопровожденіи трехъ благородныхъ рыцарей, опять появится на этомъ мст, гд я воздвигну пирамиду, и тотъ, который въ присутствіи насъ, здсь находящихся, принудить своего кузена, въ честномъ и рыцарскомъ бою, коснуться столба, получитъ свое, другой сложитъ голову вмст съ своими друзьями, онъ умретъ безъ ропота, не думая, что умираетъ за эту особу. Удовлетворяетъ-ли это васъ?

Палемонъ. Да.— Слушай, братъ Арситъ, я опять длаюсь другомъ до того часа.

Арситъ. Я обнимаю васъ.

Тезей. Довольны-ли вы, сестра?

Эмилія. Да, приходится, государь. Иначе оба будутъ несчастны.

Тезей. Ну-же, пожмите опять другъ другу руки, оставьте, если вы благородные люди, эту ссору, спите до назначеннаго часа и сдержите ваше обязательство.

Палемонъ. Мы не посмемъ тебя обмануть, Тезей.

Тезей. Идемте, я желаю теперь обходиться съ вами, какъ съ принцами и друзьями. Когда вы вернетесь, я посажу здсь побдившаго и буду проливать слезы надъ гробомъ побжденнаго (Уходятъ).

ДЙСТВІЕ ЧЕТВЕРТОЕ.

СЦЕНА I.

Аины. Комната въ тюрьм.

Входятъ: тюремщикъ и 1-й другъ.

Тюремщикъ. Вы больше ничего не слышали? Разв ничего не было говорено обо мн до поводу побга Палемона? Добрый господинъ, припомните.

1-й другъ. Ничего, что бы я слышалъ, потому что я вернулся домой прежде, чмъ все дло было окончено, тмъ не мене, я могъ замтить прежде, чмъ уйти, большую вроятность, что оба получатъ прощеніе, такъ какъ Ипполита и прекрасноглазая Эмилія на колняхъ умоляли съ такою очаровательною жалостью, что поколебленный герцогъ показался мн находящимся въ размышленіи, послдовать-ли ему своей суровой клятв, или-же сладкому состраданію этихъ двухъ дамъ, и, чтобы имъ помочь, отмнно доблестный принцъ Пиритусъ половину своей души вложилъ въ это дло, такъ что, я надюсь, все обойдется хорошо. Но я не слышалъ ни одного вопроса о вашемъ имени или о его бгств.

Тюремщикъ. Умоляю небеса, чтобы такъ и осталось!

Входитъ 2-й другъ.

2-й другъ. Успокойтесь, любезнйшій! Я несу вамъ всти, добрыя всти.

Тюремщикъ. Он очень пріятны.

2-й другъ. Палемонъ оправдалъ васъ и получилъ ваше прощеніе, объяснивъ, что онъ бжалъ при помощи вашей дочери, которая такъ же прощена, узникъ, чтобы не считали его неблагодарнымъ за такую услугу, назначилъ для ея приданаго сумму денегъ, и большую, могу васъ уврить.

Тюремщикъ. Вы добрый, вы всегда приносите мн хорошія новости.

1-й другъ. Какъ окончилось дло?

2-й другъ. Да какъ и слдовало: просители, никогда не просящіе, но всегда успвавшіе, увидли осуществленіе своей благородной просьбы, плннымъ дарована жизнь.

1-й другъ. Я зналъ, что это будетъ такъ.

2-й другъ. Но поставлены новыя условія, о которыхъ вы услышите въ боле благопріятное время.

Тюремщикъ. Надюсь, что они хороши.

2-й другъ. Они почетны, насколько же они окажутся хорошими, я не знаю.

1-й другъ. Это узнается.

Входитъ женихъ.

Женихъ. Увы, сударь, гд ваша дочь?

Тюремщикъ. Почему вы спрашиваете?

Женихъ. Ахъ, сударь, когда вы видли ее?

2-й другъ. Какой у него видъ!

Тюремщикъ. Сегодня утромъ.

Женихъ. Хорошо-ли ей? Здорова-ли она? Какъ она спала?

1-й другъ. Вотъ странные вопросы.

Тюремщикъ. Не думаю, чтобы ей было очень хорошо, вы заставляете меня припомнить: еще сегодня я распрашивалъ ее, и она отвчала такъ несхоже съ прежнимъ, такъ дтски, такъ неразумно, будто она сумасшедшая, юродивая. Я очень сердился! Но что вамъ до нея, сударь?

Женихъ. Ничего, кром состраданія. Но вамъ все равно придется узнать, и лучше отъ меня, чмъ отъ другого, меньше ее любящаго.

Тюремщикъ. Что такое, сударь?

1-й другъ. Не такъ, какъ нужно?

2-й другъ. Не хорошо?

Женихъ. Да, сударь, не хорошо, слишкомъ врно, что она сумасшедшая.

1-й другъ. Не можетъ быть.

Женихъ. Поврьте, увидите сами.

Тюремщикъ. Я наполовину подозрвалъ, что вы мн сказали. Помоги ей боги! Этому причиной или ея любовь къ Палемону, или безпокойство о моей безопасности за его побгъ, быть можетъ, то и другое.

Женихъ. Возможно.

Тюремщикъ. Но причемъ такая поспшность, сударь?

Женихъ. Сейчасъ скажу. Недавно, когда я закидывалъ свою удочку въ лежащее за дворцомъ большое озеро, съ отдаленнаго берега, поросшаго тростникомъ, терпливо поглощенный своимъ занятіемъ, я услышалъ голосъ, звонкій голосъ, я внимательно прислушался и тогда могъ хорошо понять, что это кто-то плъ, и, судя по голосу, мальчикъ или женщина. Предоставивъ свою удочку ея собственной участи, я приблизился,но еще не видлъ, кто нарушалъ тишину, такъ плотно закрывали тростникъ и поросль. Я легъ на землю, слушая слова, которыя плись, и тогда черезъ небольшой просвтъ, сдланный рыбаками, я узналъ вашу дочь.

Тюремщикъ. Прошу васъ, сударь, продолжайте.

Женихъ. Она пла много, но безъ смысла, только я слышалъ, что она часто повторяла: ‘Палемонъ ушелъ,ушелъ въ лсъ за ягодами, я найду его завтра’.

1-й другъ. Бдная душа!

Женихъ. ‘Его цпи предадутъ его, онъ будетъ схваченъ, и что я буду длать? Я приведу рой изъ ста черноокихъ двушекъ, любящихъ подобно мн, съ внками изъ царскихъ кудрей, съ вишневыми губами и румяными щеками, какъ дамасскія розы, мы вс запляшемъ передъ герцогомъ веселый танецъ я будемъ просить его милости’. — Потомъ она говорила о васъ, сударь: что вы будете казнены завтра утромъ, что она должна нарвать цвтовъ для вашихъ похоронъ и убрать домъ. Затмъ она напвала только: ‘Ива, ива, ива!’ постоянно вставляя между: ‘Палемонъ, прекрасный Палемонъ’, или: ‘Палемонъ былъ высокій юноша’. Она сидла по колна въ вод, ея незаплетенныя косы были обвиты внкомъ изъ тростника, кругомъ на ней было прикрплено множество водяныхъ растеній разныхъ цвтовъ, такъ что мн она показалась прекрасною нимфою, снабжающею озеро водою, или, подобною Ирис, недавно упавшей съ неба. Она длала кольца изъ тростника, который росъ кругомъ,и обращала къ нимъ красивйшія изреченія: ‘Такъ скрплена наша врная любовь’, ‘это вы можете бросить, но не меня’, и много другихъ. Потомъ она плакала, и опять пла и вздыхала и посреди этого-же вздоха улыбалась и цловала себ руку.

2-й другъ. Какая жалость!

Женихъ. Я направился къ ней, она меня замтила и тотчасъ прыгнула въ воду, я ее спасъ и въ сохранности доставилъ на землю, но тотчасъ она вырвалась и побжала къ городу съ громкимъ крикомъ и такъ быстро, что оставила меня далеко позади себя. Издали я видлъ, что трое или четверо загородили ей дорогу, въ одномъ изъ нихъ я узналъ вашего брата, тутъ она остановилась, упала и едва удалось ее увести. Я оставилъ ихъ съ нею и пришелъ вамъ все сказать. Вотъ и они.

Входятъ: Братъ, Дочь тюремщика и другіе.

Дочь тюремщика (поетъ). ‘Никогда-бы вамъ больше не видть свта’…— Не славная-ли это псенка?

Братъ тюремщика. О, совершенно хорошая!

Дочь тюремщика. Я могу пть еще двадцать другихъ,

Братъ тюремщика. Врно, что можете.

Дочь тюремщика. Да, дйствительно могу, я могу спть ‘Метлу’ и ‘Бонни Робинъ’.— Вы вдь портной?

Братъ тюремщика. Да.

Дочь тюремщика. Гд же мое подвнечное платье?

Братъ тюремщика. Я принесу его завтра.

Дочь тюремщика. Принесите, но очень рано, я должна уйти, чтобы пригласить двушекъ и музыкантовъ, такъ какъ я должна утратить двственность на расцвт, иначе она будетъ безплодною (Поетъ) — ‘О, прекрасный, о, любимый!’…

Братъ тюремщика. Нужно вамъ отнестись къ этому съ покорностью.

Тюремщикъ. Это врно.

Дочь тюремщика. Добраго вечера, добрые люди! Скажите, слышали-ли вы когда о нкоемъ молодомъ Палемон?

Тюремщикъ. Да, двушка, мы знаемъ его.

Дочь тюремщика. Не прекрасный-ли это юноша?

Тюремщикъ. Это любовь!

Братъ тюремщика. Ничмъ не противорчьте ей, тогда она разстроется еще боле, чмъ прежде.

1-й другъ. Да, онъ прекрасный человкъ.

Дочь тюремщика. Да, онъ таковъ?— У васъ есть сестра?

1-й другъ. Да.

Дочь тюремщика. Но она никогда не будетъ владть имъ, скажите ей это, вслдствіе одного извстнаго мн пріема, вамъ лучше присмотрть за нею, потому что если она хотъ однажды увидитъ его, она погибла, въ одинъ и тотъ-же часъ она оживится и угаснетъ. Вс молодыя двушки нашего города любятъ его, но я смюсь надъ ними и не мшаю имъ. Неправда-ли это разумное отношеніе?

1-й другъ. Да.

Дочь тюремщика. Теперь, по крайней мр, съ дтьми отъ него, должно быть четыреста, тмъ не мене я остаюсь ему привязанною, какъ раковина, и вс они будутъ мальчики, онъ знаетъ средство для этого, а къ десятилтнему возрасту, они вс будутъ сдланы. музыкантами и воспвать власть Тезея.

2-й другъ. Странно!

Дочь тюремщика. Боле, чмъ вы когда-либо что слышали. Но не говорите ничего.

1-й другъ. Нтъ.

Братъ тюремщика. Он приходятъ къ нему со всхъ концовъ герцогства и, увряю васъ, прошлою ночью ему пришлось отправить не меньше двадцати, если онъ въ удар, онъ можетъ сдлать это въ два часа.

Тюремщикъ. Она погибла! Неизлечима!

Братъ Тюремщика. Не допусти это небо, любезный!

Дочь тюремщика. Подойдите сюда, вы умный человкъ.

1-й другъ. Узнаетъ-ли она его?

2-й другъ. Нтъ, лучше-бы ей узнать.

Дочь тюремщика. Вы корабельщикъ?

Тюремщикъ. Да.

Дочь Тюремщика. Гд вашъ компасъ?

Тюремщикъ. Здсь.

Дочь Тюремщика. Поставьте его на сверъ и направьте вашъ курсъ къ лсу, гд лежитъ Палемонъ, ожидая меня. Управленіе предоставьте мн одной. Ну, подымайте якорь, сердечные, веселе!

Вс. О-о-о-о-о! онъ поднятъ, втеръ благопріятенъ! Подымите марсъ, распустите большой парусъ! Гд вашъ свистокъ, шкиперъ?

Братъ тюремщика. Уведемъ ее.

Тюремщикъ. На верхъ мачты, юнга!

Братъ тюремщика. Гд-же лоцманъ?

1-й другъ. Здсь.

Дочь тюремщика. Что ты видишь?

2-й другъ. Прекрасный лсъ.

Дочь тюремщика. Правь на него, шкиперъ, поворачивай (поетъ).— ‘Когда Цинтія съ позаимствованнымъ свтомъ…’ (Уходятъ).

СЦЕНА II.

Аины. Комната во дворц.

Входитъ Эмилія съ двумя картинами.

Эмилія. Все-же я могла-бы залечить эти раны, безъ этого он, ради меня, останутся зіяющими и истекутъ кровью. Я выберу и кончу ихъ ссору, два такихъ прекрасныхъ юноши никогда не должны погибнуть изъ-заменя.ИхъплачущІяматери, слдуя за смертельно холоднымъ прахомъ своихъ сыновей, не должны никогда проклинать мою жестокость. Милостивое небо! Что за нжное лицо иметъ Арситъ! Если-бы мудрая природа со всми своими драгоцннйшими дарами и всми красотами, которыя она засваетъ при рожденіи благородныхъ существъ, была-бы здсь смертною женщиною, вмщай она въ себ всю стыдливую скромность молодыхъ двушекъ, безъ сомннія и она безумно прельстилась бы этимъ человкомъ. Что за взоръ,какого огненнаго блеска и какой чарующей пріятности, у этого молодого принца! Здсь скрывается сама улыбающаяся Любовь! Совершенно ему подобный, рзвый Ганимедъ, воспламенилъ Юпитера и принудилъ бога похитить прекраснаго ребенка и помстить рядомъ съ собою лучезарное созвздіе! Что за бровь и какого громаднаго величія, у него, дугообразныя, какъ у большеокой Юноны, но боле пріятныя, боле мягкія, чмъ плечо Паллады! Кажется, что слава и честь оттуда, какъ съ стремящагося въ небо возвышенія, должны бы отряхнуть свои крылья и воспвать всему низшему міру страсти и битвы боговъ и людей, близь нихъ стоящихъ. Палемонъ не боле какъ мишура, лишь темная тнь въ сравненіи съ нимъ, онъ смуглъ и іудъ, со взглядомъ столь мрачнымъ, будто онъ утратилъ мать, характеръ вялый, въ немъ ни живости, ни подвижности, въ немъ нтъ этой захватывающей энергіи, ни даже улыбки.— Тмъ не мене то, что мы называемъ недостатками, можетъ нравиться въ немъ. Нарциссъ былъ угрюмымъ юношей, но онъ былъ божественъ! Но, кто можетъ опредлить гибкость женской прихоти? Я сошла съума, мой разумъ помутился во мн. Я не сдлала выбора и такъ нагло солгала, что женщины должны бы побить меня. На колняхъ прошу у тебя прощенья, Палемонъ, ты одинъ и только ты прекрасенъ. Твои глаза — огромные свтильники красоты, внушающіе и дышащіе любовью, и какая молодая двушка противостоитъ имъ? Что за смлую и притомъ привлекательную строгость отражаетъ это смуглое мужественное лицо! О, Любовь, отнын онъ твое единственное воплощеніе! Оставайся, Арсить, въ сравненіи съ нимъ ты уродъ,веселый цыганъ, а онъ благородный! Я обезумла, совершенно потерянная! Моя двственная правдивость покинула меня, потому что, спроси меня братъ, кого я люблю, я-бы неистовствовала за Арсита,— спроси меня сестра, предпочла-бы Палемона! — Стойте оба рядомъ. Теперь, братъ мой, приходи и спрашивай меня. Увы, я не знаю! — Спроси меня теперь, милая сестра…— Посмотрю я еще! Что за шаловливый ребенокъ Любовь, которая между двумя игрушками одинаковой прелести не можетъ сдлать выбора, но плачетъ, чтобы имть об!

Входитъ Царедворецъ.

Ну, что, сударь?

Царедворецъ. Отъ имени благороднаго герцога, вашего брата, сударыня, несу вамъ всть: рыцари прибыли.

Эмилія. Чтобы ршить споръ?

Царедворецъ. Да.

Эмиліи. Хотлось-бы мн раньше поршить себя! Какіе совершала я грхи, цломудренная Діана, что моя непорочная молодость должна быть сегодня поругана кровью принцевъ, что моя двственность превратится въ жертвенникъ, на которомъ жизни двухъ влюбленныхъ, самыхъ доблестныхъ и лучшихъ, когда-либо радовавшія матерей, должны быть принесены въ жертву моей злосчастной красот?

Входятъ: Тезей, Ипполита, Пиритусъ и свита.

Тезей. Введите ихъ какъ можно скоре. Я съ нетерпніемъ желаю видть ихъ.— Ваши влюбленные соперники вернулись, а съ ними и ихъ прекрасные рыцари: теперь моя красавица-сестра, вы должны полюбить одного изъ нихъ.

Эмилія. Я лучше желала-бы обоихъ, такъ ни одинъ изъ нихъ не погибнетъ преждевременно, ради меня.

Тезей. Кто видлъ ихъ?

Пиритусъ. Я, только-что.

Царедворецъ. Ни.

Входитъ Встникъ.

Тезей. Откуда вы, сударь?

Встникъ. Отъ рыцарей.

Тезей. Разскажите, пожалуйста, вы видли ихъ? какъ они выглядятъ?

Встникъ. Скажу, государь, и правдиво, какъ думаю. Шестерыхъ боле храбрыхъ сердецъ, чмъ т, которыхъ они привели съ собою, если судить по наружности, я никогда не видывалъ, не слыхивалъ. Тотъ, который стоитъ впереди съ Арситомъ, повидимому, долженъ быть отважнйшимъ, а по лицу — принцемъ, такъ свидтельствуетъ его взглядъ, цвтъ лица у него скоре темный, чмъ черный, суровый, но притомъ благородный видъ, свидтельствующій,что онъ смлъ, безстрашенъ и гордится опасностями, круги его глазъ оттняютъ пламя около него, и онъ выглядитъ разъяреннымъ львомъ, его длинные волосы ниспадаютъ, черные и блестящіе, какъ воронье крыло, его плечи широки и крпки, руки длинны и круглы, на боку виситъ мечъ на любопытной перевязи, чтобы по мановенію его бровей запечатлть собою его желаніе, по совсти, никогда не бывалъ лучше товарищъ воина,

Тезей. Ты его хорошо описалъ.

Пиритусъ. Все-же онъ немного ниже мн кажется, чмъ тотъ, который рядомъ съ Палемономъ.

Тезей. Другъ, опиши его пожалуйста.

Пиритусъ. Мн кажется, что онъ тоже принцъ и, можетъ быть, большій, такъ какъ вся его вншность иметъ вс признаки благородства. Онъ нсколько выше ростомъ, чмъ рыцарь, о которомъ говорено, но лицо его много пріятне. Его лицо румяно, какъ сплый виноградъ, онъ безъ сомннія прочувствовалъ, за что сражается и тмъ онъ боле способенъ сдлать своимъ его дло, на его лиц выступаютъ вс доблестныя надежды,которыя онъ возлагаетъ на свое предпріятіе. Несли онъ разгнванъ, спокойное мужество, не окрашенное крайностями, пробгаетъ по его тлу и направляетъ его руку къ храбрымъ дйствіямъ, бояться онъ и’ можетъ, въ немъ нтъ мягкосердечія, онъ блокуръ и его густые волосы, кудрявые испуганные, какъ плющъ, не расчесать молніи, его лицо носитъ обликъ воинственной двушки, нжно красное и блое, такъ какъ борода еще не украшаетъ его, въ его сверкающихъ глазахъ царитъ побда, точно желая навсегда увнчать его доблесть, носъ у него съ горбомъ, признакъ благородства, губы красны и посл битвы пригодны дамамъ.

Эмилія. Эти люди также должны умереть?

Пиритусъ. Когда онъ говоритъ, голосъ его звучитъ, какъ труба, вс его черты таковы, какими человкъ долженъ ихъ желать, крпки и чисты, онъ вооруженъ скирою съ золотою рукояткою, лтъ ему двадцать пять.

Встникъ. Есть еще одинъ, невысокаго роста, но и высот духа кажущійся не меньше другихъ. Я никогда и видалъ лучшихъ надеждъ въ подобномъ тл.

Пиритусъ. Это который съ веснушками?

Встникъ. Тотъ самый, сударь. Но не красивы-ли он.

Пиритусъ. Да, недурны.

Встникъ. Мн кажется, что въ такомъ маломъ количеств и хорошо расположенныя он свидтельствуютъ великое и изящное искусство природы. Его свтлые волосы не женственно русые, но того мужественнаго оттнка, приближающагося къ каштану, крпкій и ловкій, что доказываетъ мужественную душу, его руки мясисты и снабжены сильны мы мускулами, около плечъ он легко вздымаются, какъ женщина недавно зачавшая,— это говоритъ, что онъ способенъ къ труду, никогда не слабя подъ бременемъ оружія, смлый, спокойный, но когда воодушевится,— тигръ! У него срые глаза, признакъ состраданія, когда онъ побждаетъ искусный въ оцнк преимуществъ и посл того быстро пользующійся ими. Онъ не наноситъ оскорбленій, но и и сноситъ ихъ, онъ круглолицъ и, когда улыбается, похожъ и возлюбленнаго, когда хмурится,— на воина. На голов у него побдный дубъ — съ прикрпленными къ нему цвтами его дамы, возрастъ его — тридцать шесть. Въ рукахъ у него на лица, окованная серебромъ.

Тезей. Вс-ли они таковы?

Пиритусъ. Они вс сыны доблести.

Тезей. Клянусь душою, я страстно жду ихъ увидть!— Сударыня, вы увидите ихъ сражающимися.

Ипполита. Я согласна, но сожалю о причин, государь. Имъ-бы сражаться изъ-за царства! Жаль, что Любовь такая тиранка.— О, моя мягкосердечная сестра, о чемъ вы думаете! Не проливай слезъ, пока они проливаютъ кровь, двушка. это нужно!

Тезей. Вы отточили ихъ храбрость своею красотою.— Благородный другъ, вамъ поручаю я поле битвы, распорядитесь имъ, пожалуйста, разставивъ нужныхъ въ этомъ дл людей.

Пиритусъ. Хорошо, государь.

Тезей. Теперь я посщу ихъ, я не могу дождаться ихъ появленія, такъ воспламенила меня молва о нихъ.— Милый другъ, дйствуй по царски.

Пиритусъ. Тамъ не будетъ недостатка въ великолпіи.

Эмилія. Несчастная двушка,заплачь! Кто-бы ни остался побдителемъ, онъ потеряетъ родственника за твои грхи (Уходятъ).

СЦЕНА III.

Тюрьма.

Входятъ: Тюремщикъ, Женихъ и Врачъ.

Врачъ. Ея разсянность сильне въ нкоторыя части мсяца, чмъ въ другія, не такъ-ли?

Тюремщикъ. Она постоянно въ безвредномъ бреду, она маю спитъ, почти безъ аппетита, только пьетъ часто, мечтаетъ о другомъ мір, лучшемъ, и какой бы обрывокъ предмета ни занималъ ее, она услащаетъ его именемъ Палемона, она примшиваетъ его ко всякому длу, приправляетъ ко всякому вопросу. Смотрите, вотъ она идетъ. Вы сами увидите ея состояніе!

Входитъ дочь тюремщика.

Дочь тюремщика. Я совсмъ забыла ее, припвъ таковъ: ‘Долой, долой!’ и написана никмъ инымъ худшимъ лицомъ, какъ Гиральдо, учителемъ Эмиліи. У него воображенія не меньше, чмъ способности ходить на ногахъ, такъ какъ въ будущемъ мір Дидона увидитъ Палемона и разлюбитъ Энея.

Врачъ. Что это значитъ? Бдная душа,

Тюремщикъ. Это такъ цлые дни.

Дочь тюремщика. Теперь объ очарованіи, о которомъ говорила вамъ: нужно носить серебряную монету на кончик вашего языка, иначе нтъ переправы! Тогда если вамъ выдастся удача быть, гд благословенныя души, что за зрлище тамъ! — Мы, двушки съ растерзанными сердцами, разбитыми въ клочья любовью, мы будемъ тамъ, ничего не длая цлый день иного, какъ собирать цвты съ Прозерпиною, тогда я сдлаю букетъ для Палемона, тогда пусть онъ — замтьте это,— пусть!..

Врачъ. Какъ мило она заблуждается! Послушаемъ ее дальше.

Дочь тюремщика. По истин, скажу я вамъ, иногда мы играемъ въ соломенку, мы, изъ числа блаженныхъ! Увы, въ другомъ мст существованіе жестоко, столько горть, кипть, скрежетать, выть, болтать, браниться. Они производятъ отвратительную музыку! Берегитесь! если кто сходитъ съ ума, или вшается и топится, туда они и идутъ. Храни насъ, Юпитеръ! Тамъ насъ бросятъ въ котелъ съ оловомъ и ростовщическимъ жиромъ, посреди цлаго милліона карманщиковъ, чтобы тамъ кипть подобно окороку ветчины, для котораго никогда не достаточно.

Врачъ. Какъ бьется ея мозгъ!

Дочь тюремщика. Знатные и царедворцы, снабдившіе двушекъ дтьми, въ этомъ мст, они стоятъ въ огн до пупка и во льду до сердца, и такъ виновная часть горитъ, а обманчивая мерзнетъ. Во истину, можно бы думать, что наказаніе слишкомъ тяжело для такого пустяка! Врьте мн, что охотно женишься на прокаженной вдьм, чтобы только освободиться, увряю васъ.

Врачъ. Какъ она упорствуетъ на этой мысли! Это не привитое помшательство, а меланхолія очень глубокая и обширная.

Дочь тюремщика. Слышать, какъ вмст воютъ тамъ гордая барыня и гордая купчиха! Я была-бы звремъ, назвавъ это веселымъ дломъ. Одна кричитъ: ‘О, этотъ дымъ!’ другая: ‘Что за огонь!’, одна кричитъ: ‘О, зачмъ я когда-либо длала такъ за пологомъ!’ и затмъ воетъ, другая проклинаетъ своего любовника и бесдку въ ея саду (поетъ). ‘Я буду врна, звзда моя, судьба моя’…

Тюремщикъ. Что вы скажете о ней, сударь?

Врачъ. Я нахожу, что у нея помраченіе ума, которому я не могу помочь.

Тюремщикъ. Увы, что-же длать?

Врачъ. Не знаете-ли вы, любила-ли она кого, прежде чмъ увидала Палемона?

Тюремщикъ. Я нкогда сильно надялся, что она остановитъ свою привязанность на этомъ господин, моемъ друг.

Женихъ. Я тоже думалъ это и считалъ, что получу большую выгоду, если дамъ половину моего состоянія, чтобы она и я были-бы въ одинаковыхъ условіяхъ.

Врачъ. Неумренное пресыщеніе ея взоровъ растроило прочія чувства, они могутъ возвратиться и снова начать исполненіе предназначенныхъ имъ свойствъ, но теперь они находятся въ самомъ необычайномъ бреду. Вотъ что вамъ надлежитъ сдлать: помстите ее въ мсто, куда свтъ скоре проникаетъ, чмъ иметъ свободный доступъ, возьмите вы, сударь, ея другъ, имя Палемона, скажите, что приходите сть съ нею и совершить общеніе любви, это привлечетъ ея вниманіе, такъ какъ на этомъ помшался ея умъ, прочіе предметы, возникающіе между ея мыслью и взоромъ, длаются лишь шутками и забавами ея сумасшествія, пойте ей т нжныя псни любви, которыя, она говоритъ, плъ Палемонъ въ тюрьм, приходите къ ней, украшенный самыми красивыми цвтами, которые только способно дать время года, и къ этому присоедините еще какіе-либо другіе искусственные духи, пріятные чувствамъ, все это составитъ Палемона, такъ какъ Палемонъ уметъ пть, и Палемонъ пріятенъ и все, что есть лучшее, выражайте желаніе сть съ нею, разрзывайте ей пищу, пейте за ея здоровье и это все прерывайте просьбами о благосклонности и допущеніи къ ея милости. Узнайте, какія молодыя двушки были ея подругами и участницами въ играхъ, и пусть он приходятъ съ именемъ Палемона на устахъ, съ подарками, данными какъ бы отъ его имени. Она обртается въ заблужденіи, съ которымъ должно бороться заблужденіями. Это можетъ заставить ее принимать пищу, спать и, что теперь въ ней спятило, вернуть въ прежній видъ и порядокъ. Я видлъ, что это удавалось, не помню сколько разъ, ни питаю большую надежду увеличить число новымъ случаемъ. Я буду приходить въ разныя положенія предпринятаго дла, съ своею помощью.Приведемъ дло въ исполненіе и ускоримъ успхъ, который несомннно вернетъ благосостояніе (Уходятъ).

ДЙСТВІЕ ПЯТОЕ.

СЦЕНА I.

Аины, приготовлено три жертвенника и посвящены каждый Марсу, Венер и Діан.

Музыка. Входятъ: Тезей, Ипполита, Пиритусъ и свита.

Тезей. Пусть они входятъ и вознесутъ къ богамъ свои святыя молитвы! Пусть храмы блещутъ священными огнями, а жертвенники возносятъ въ благочестивыхъ дареніяхъ свой благоухающій иміамъ къ тмъ, которые надъ нами. Не опустите что-либо нужное. Имъ предстоитъ исполнить благородное дло, желая почтить высшія силы, любящія ихъ.

Пиритусъ. Государь, они идутъ.

Звуки трубъ. Входятъ: Палемонъ, Арситъ и ихъ рыцари.

Тезей. Вы, доблестные и мужественные враги, царственно родственные враги, прибывшіе сегодня, чтобы погасить это родство, пылающее между вами,— отложите свой гнвъ на одинъ часъ и, подобно голубямъ, преклоните ваши непреклонныя груди предъ священными жертвенниками своихъ покровителей, грозныхъ боговъ. Вашъ гнвъ боле, чмъ смертоносенъ, пусть будетъ онъ вамъ опорою! И подъ снью боговъ, сражайтесь во имя справедливости. Я оставляю васъ вашимъ молитвамъ и между вами раздляю свои пожеланія.

Пиритусъ. Пусть честь внчаетъ достойнйшаго! (Уходятъ Тезей и его свита).

Палемонъ. Стклянка, движущаяся теперь, не успетъ кончиться, прежде чмъ одинъ изъ насъ умретъ. Подумайте только о томъ, что еслибы во мн существовало что-либо способное быть мн въ этомъ дл врагомъ, будь то одинъ мой глазъ противъ другого, рука, задержанная рукою, я уничтожилъ бы ненавистника, братъ, я сдлалъ бы такъ, хотя это часть меня. Поэтому судите, какъ я отнесусь къ вамъ.

Арситъ. Я стараюсь изгнать изъ памяти ваше имя, нашу прежнюю любовь. ваше родство, и на это самое мсто помстить нчто, что я желалъ бы уничтожить. Поднимемъ мы паруса, которые приведутъ наши корабли туда, куда будетъ угодно небесному шкиперу.

Палемонъ. Ты хорошо сказалъ. Прежде чмъ я удалюсь, дай мн обнять тебя, братъ: этого я больше никогда не сдлаю больше.

Арситъ. Послднее прости!

Палемонъ. Пусть будетъ такъ. Прощай, братъ!

Арситъ. Прощай (Обнимаются. Уходятъ: Палемонъ и его рыцари).— Рыцари, родственники, друзья, вы, жертвующіе за меня, истинные послдователи Марса, духъ котораго разсиваетъ въ васъ зародышъ страха и опасенія, которое изъ него вытекаетъ, приступите со мною предъ богомъ нашего призванія. Испросимъ у него себ львиныя сердца, дыханіе тигра и его ярость, а также и его прыткость, для нападенія, подразумваю я, потому для отступленія намъ пришлось пожелать быть улитками. Вамъ извстно, мой призъ долженъ быть добытъ въ крови. Сила и доблесть должны возложить на меня внокъ, къ которому прикована царица цвтовъ. Наши моленія должны быть, поэтому, обращены къ тому, который лагерь обращаетъ въ цистерну, переполненную человческою кровью. Окажите мн ваше содйствіе и преклоните къ нему ваши души (Они приближаются къ жертвеннику Марса, падаютъ ницъ и поклоняются).— О могущественный, своею силою превратившій въ пурпуръ зелень Нептуна, преобладаніе котораго возвщается кометами, опустошенія котораго въ безпредльныхъ поляхъ свидтельствуются черепами надъ землею, дыханіе котораго поражаетъ трепетное плодородіе Цереры, который несокрушимою рукою срываетъ съ высоты небесной синевы, каменныя башни, воздвигающій и разрушающій каменныя ограды городовъ, научи въ этотъ день меня, своего ученика, младшаго изъ послдователей твоего барабана, искусству войны, чтобы я могъ водрузить свое знамя во славу тебя, и быть, благодаря теб, привтствованнымъ побдителемъ дня. Дай мн, великій Марсъ, какое-нибудь свидтельство твоей благосклонности (Вс по прежнему падаютъ ницъ, слышится бряцаніе оружія, сопровождаемое раскатомъ грома, похожимъ на шумъ битвы, вслдствіе чего вс встаютъ и поклоняются жертвеннику).— О великій разршитель необычайныхъ обстоятельствъ, низвергающій сгнившія государства, великій распредлитель пыльныхъ старинныхъ титуловъ, и кровопусканіемъ облегчающій больную землю, врачующій міръ отъ переполненія народами, я принимаю твои знаки, какъ счастливое предзнаменованіе и во имя тебя, я смло иду къ своей цли. Идемте! (Уходятъ).

Входятъ: Палемонъ и его рыцари.

Палемонъ. Наши звзды должны засіять сегодня новымъ огнемъ или померкнуть. Наше побужденіе — любовь, если богиня любви его приметъ, то она даруетъ намъ побду. Соедините-же ваши души съ моею, вы вс, великодушное благородство которыхъ длаетъ изъ моего дла свою личную судьбу. Богин Венер посвятимъ наше предпріятіе и попросимъ ея заступничества за насъ.

Они подходятъ къ алтарю Венеры, падаютъ ницъ и поклоняются.

Привтъ теб, владтельная царица тайнъ, имющая власть лишить ярости самаго свирпаго тирана, чтобы заставить плакать у ногъ двушки, могущая однимъ взглядомъ заглушить барабанъ Марса и разсять тревогу въ шепотъ, имющая власть калку заставитъ размахивать своимъ костылемъ и излечить его раньше Аполлона, ты могущая принудить царя быть вассаломъ своей подданной я побудить преклонную важность къ пляск! Плшиваго холостяка, молодость котораго, подобно рзвому шалуну, въ потшномъ огн избгла твоего пламени, ты можешь поймать и въ семьдесятъ лтъ и заставить его сиплымъ голосомъ визжать молодыя псни любви. Какая божественная сила не подвластна теб? Фебу ты придаешь огней боле жгучихъ, чмъ его небесное пламя сожгло его смертнаго сына, а твое — его самого. Говорятъ, что и Діана, холодная и спокойная,бросала свой лукъ и вздыхала! Прими меня подъ свое покровительство, своего преданнаго воина, носящаго твое иго какъ внокъ изъ розъ, хотя онъ тяжеле свинца и колюче тернія. Я никогда не ропталъ противъ твоего закона, я никогда не открывалъ тайнъ, не зная ихъ, и даже, еслибы я зналъ ихъ вс, я никогда не бралъ чужой жены и не хотлъ читать измышленія остряковъ, никогда за роскошными играми не старался я соблазнить красоту, но смущался, когда длали то щеголеватые господа, я бывалъ суровъ къ нескромнымъ блюстителямъ тайнъ и строго спрашивалъ ихъ, есть у нихъ матери? У меня была женщина, а они длали вредъ женщинамъ. Я зналъ человка восьмидесяти зимъ, сказалъ я имъ, который женился на четырнадцатилтней, въ твоей было власти вложить жизнь въ прахъ. Старческія судороги согнули въ кругъ его крпкія ноги, подагра связала его пальцы въ узы, страшныя конвульсіи почти извлекали глазъ изъ ихъ орбитъ, такъ что сама жизнь казалась въ немъ мученіемъ. Этотъ скелетъ имлъ отъ своей молодой подруги красиваго сына, и я утверждалъ, что это его сынъ, такъ какъ она клялась въ этомъ и кто могъ не врить ей? Словомъ, тмъ, которые хвалятся посл успха я не товарищъ, которые не успли и хвалятся — я врагъ, за тхъ, кто добивается, но безсильно — я радуюсь. Нтъ, я не люблю того,кто разсказываетъ тайныя похожденія сквернйшимъ образомъ, ни того, кто нарушаетъ тайны безстыдною рчью. Таковъ — я и клянусь, что никогда возлюбленный не вздыхалъ боле искреннимъ образомъ. О, царственно-нжная богиня, даруй-же мн побду въ этомъ состязаніи, гд борется заслуга истинной любви и благослови меня знакомъ твоей высокой милости.

Слышится музыка, потомъ видны летающіе голуби, вс опять падаютъ ницъ, потомъ поклоняются.

О, тебя, царствующую надъ смертными сердцами отъ одиннадцати до девяносто лтъ, имющую весь этотъ міръ для травли и стала насъ для твоей забавы, благодарю тебя за твое благопріятное явленіе! Укрпляя мое невинное и честное сердце, оно все мое тло вскружило увренностью на это дло.— Встанемъ и преклонимся передъ богинею: наступаетъ время (Кланяются и уходятъ).

Тихіе звуки флейтъ. Входитъ Эмилія въ бломъ съ распущенными волосами и внкомъ изъ колосьевъ на голов, двушка въ бломъ съ цвтами въ волосахъ, несетъ ея шлейфъ, другая несетъ впереди серебряную лань, въ которую вложены иміамъ и нжные ароматы и которую она ставитъ передъ жертвенникомъ Діаны, двушки отходятъ, а Эмилія зажигаетъ, потомъ он преклоняются и становятся на колни.

Эмилія. О, царица священная, таинственная, холодная и постоянная, ненавистница ночныхъ пировъ, молчаливая, созерцательная, прекрасная, единая, блая и двственная и чистая, какъ снгъ вздымаемый втромъ, которой твои женственные рыцари даютъ не больше крови, чтобы только сдлать румянецъ, составляющій ихъ священническое одяніе,— я, твоя жрица. преклоняюсь здсь передъ твоимъ жертвенникомъ. О, соблаговоли взглянуть своимъ прекраснымъ зеленымъ окомъ, никогда не смотрвшимъ на опороченный предметъ, на твою двственницу, и священная серебристая повелительница наклони свое ухо,— никогда не слышавшее непристойное выраженіе, ни сластолюбиваго звука,— къ моей мольб, которую смущаетъ священный трепетъ. Это мое послднее служеніе весталкою, я одта какъ невста, но сердце во мн двственно, я избрала мужа, но не знаю его, изъ двоихъ я должна выбрать одного и прошу за его успхъ, но я не повинна въ избраніи, на мои глаза, потеряй я одного изъ нихъ, оба одинаково цнны, я не могу осудить ни одного, который погибнетъ, уничтожится безъ приговора. Поэтому, скромнйшая царица, пусть тотъ изъ двухъ соперниковъ, который лучше любитъ меня и иметъ наибольшее на то право, сниметъ съ меня мой колосовый внокъ,— иначе допусти, чтобы я могла сохранить въ этомъ сонм свое мсто и званіе.

Лань исчезаетъ подъ жертвенникъ и на ея мсто появляется розовый отростокъ съ одною на немъ розою.

Смотрите, что владычица приливовъ и отливовъ извергаетъ своею властью изъ ндръ своего священнаго жертвенника: только одну розу! Если я хорошо поняла, эта битва погубитъ обоихъ храбрыхъ витязей и я, двственный цвтокъ, должна буду несорваннымъ цвсти въ одиночеств.

Слышатся внезапные звуки музыки и роза падаетъ съ втки и исчезаетъ подъ жертвенникъ.

Цвтокъ упалъ, дерево опускается! Владычица, вотъ ты и отрекешься отъ меня, я буду сорвана, думается мн, но я не знаю твоей воли, открой свою тайну! — Надюсь, что она довольна, знаки были благопріятны (Преклоняются и уходятъ).

СЦЕНА II.

Аины. Комната въ тюрьм.

Входятъ: Врачъ, тюремщикъ и женихъ, въ одежд Палемона.

Врачъ. Хорошо-ли подйствовалъ на нее совтъ, который я вамъ далъ?

Женихъ. Очень, двушки, которыя были съ нею вмст, наполовину убдили ее, что я Палемонъ. Съ полчаса тому назадъ, она подошла ко мн улыбающаяся и спросила меня, что хочу я сть, и когда поцлую ее, я отвтилъ, что немедленно и дважды поцловалъ ее.

Врачъ. Это хорошо. Двадцать разъ — было-бы еще лучше, потому что именно отъ этого зависитъ леченіе.

Женихъ. Тогда она сказала мн, что прободрствуетъ со мною эту ночь, такъ какъ ей извстно, въ которомъ часу меня захватитъ порывъ.

Врачъ. Не мшайте ей и какъ только наступитъ порывъ, немедленно справляйтесь.

Женихъ. Она хотла, чтобы я плъ.

Врачъ. И вы пли?

Женихъ. Нтъ.

Врачъ. Вы не хорошо поступили, вамъ нужно всячески ублажать ее.

Женихъ. У меня нтъ голоса, сударь, чтобы удовлетворить ее въ этомъ отношеніи.

Врачъ. Все равно, длайте только шумъ, сдлайте, о чемъ-бы она ни просила васъ. Лягте съ нею, если она попроситъ.

Тюремщикъ. Постойте, докторъ!

Врачъ. Да, во имя исцленія.

Тюремщикъ. Соблюдемъ прежде. съ вашего разршенія, пріемы чести.

Врачъ. Это только мелочь. Не потеряйте ради чести своего ребенка, вылечите ее сначала этимъ средствомъ и тогда, если она захочетъ быть честною, передъ нею будетъ прямой путь.Тюремщикъ. Благодарю васъ.

Врачъ. приведите ее, прошу васъ, посмотримъ, какъ она выглядитъ.

Тюремщикъ. Хорошо, я скажу ей, что ее ждетъ Палемонъ.— Но, докторъ, мн кажется, что вы все таки ошибаетесь (Уходитъ).

Врачъ. Идите, идите, вы, отцы, тоже недурные безумцы: ея честь? Если дать ей лекарство, прежде чмъ мы найдемъ.

Женихъ. Какъ? вы не считаете ее честною?

Врачъ. Сколько ей лтъ?

Женихъ. Восемнадцать.

Врачъ. Можетъ быть, но это все равно, и безразлично для нашей цли. Что тамъ ни говори отецъ, если вы замтите, что ея настроеніе склоняется въ иномъ направленіи, какъ я говорилъ, videlicet, въ сторону плоти,— понимаете?

Женихъ. Да, очень хорошо.

Врачъ. Удовлетворите ея желанія и щедро, это исцлитъ ее ipso facto отъ меланхолической любви, которая ее отравляетъ.

Женихъ. Я съ вами согласенъ.

Врачъ. Вы увидите. Вотъ и она, прошу васъ, удовлетворите ее.

Входятъ: тюремщикъ, дочь тюремщика и двушка.

Тюремщикъ. Иди-же, твой возлюбленный Палемонъ тебя ждетъ, дитя мое, и уже давно онъ здсь, чтобы постить тебя.

Дочь Тюремщика. Благодарю его за любезное терпніе, онъ добрый юноша и я ему очень признательна.— Вы не видли коня, котораго онъ мн подарилъ.

Тюремщикъ. Да.

Дочь тюремщика. Какъ вы его находите?

Тюремщикъ. Это прекрасный конь.

Дочь тюремщика. Вы не видали, какъ онъ пляшетъ?

Тюремщикъ. Нтъ.

Дочь Тюремщика. Я-же часто, онъ пляшетъ очень мило, очень изящно и въ жиг онъ можетъ послать вызовъ всмъ длинно и короткохвостымъ. Онъ кружится какъ волчекъ.

Тюремщикъ. Это, должно быть, дйствительно хорошо.

Дочь Тюремщика. Онъ будетъ плясать мавританскій танецъ со скоростью двадцати миль въ часъ и загонитъ лучшаго деревяннаго конька во всемъ приход, я это знаю, онъ прыгаетъ подъ музыку ‘Свтъ легкой любви’.Что вы скажете объ этомъ кон?

Тюремщикъ. Съ такими достоинствами, я думаю, его можно привести на игрище.

Дочь тюремщика. Пустяки.

Тюремщикъ. Уметъ-ли онъ также читать и писать?

Дочь Тюремщика. У него красивая рука и онъ самъ ведетъ счетъ сна и корма, конюхъ, пожелающій его поймать, долженъ встать очень рано. Знаете гндую кобылу герцога?

Тюремщикъ. Очень хорошо.

Дочь тюремщика. Она ужасно влюблена въ него, несчастная скотина, но онъ, какъ.и ея господинъ, холоденъ и презрителенъ.

Тюремщикъ. Какое у нея приданое?

Дочь тюремщика. Около двухсотъ копъ сна и десятка два мръ овса. Но онъ никогда не получитъ, онъ такъ пришепетываетъ во время ржанія, что способенъ прельстить кобылу мельника, онъ будетъ причиною ея смерти.

Врачъ. Что за глупости говоритъ она.

Тюремщикъ. Кланяйтесь, вотъ идетъ вашъ возлюбленный.

Женихъ. Прекрасная душа, какъ вы себя чувствуете? Прекрасная двушка, что за поклонъ!

Дочь тюремщика. Къ вашимъ услугамъ, но по честному пути.— Какъ далеко, господа, до конца свта?

Врачъ. Ну, денегъ пути, двушка.

Дочь тюремщика. Не хотите-ли отправиться со мною?

Женихъ. Что-же мы будемъ тамъ длать?

Дочь тюремщика.Да играть въ мячъ! Что-же другое длать тамъ?

Женихъ. Я согласенъ, если тамъ мы совершимъ нашу свадьбу.

Дочь тюремщика. Это врно, увряю васъ, что мы найдемъ для этой цли какого-нибудь слпого священника, который ршится насъ повнчать, потому здсь они взыскательны и безумны, кром того отецъ: будетъ завтра повшенъ и это будетъ камнемъ въ такомъ дл.— Не Палемонъ-ли вы?

Женихъ. Разв вы не узнаете меня?

Дочь тюремщика. Да, но вы не думаете обо мн! Я не имю ничего, кром этого бднаго платья и двухъ грубыхъ сорочекъ.

Женихъ. Все равно, я васъ желаю.

Дочь тюремщика. Врно-ли?

Женихъ. Клянусь этой честною рукою, что хочу.

Дочь тюремщика. Пойдемъ тогда въ постель.

Женихъ. Когда хотите (Цлуетъ ее).

Дочь тюремщика. О, сударь, вы очень много берете.

Женихъ. Почему вы стираете мой поцлуй?

Дочь тюремщика. Это сладкій поцлуй, онъ побудитъ меня къ браку.— Не вашъ-ли это братъ Арситъ?

Врачъ. Да, моя дорогая, и я радъ, что мой кузенъ Палемонъ сдлалъ такой прекрасный выборъ.

Дочь тюремщика. Думаете-ли вы, что онъ возьметъ меня?

Врачъ. Несомннно.

Дочь Тюремщика. И вы это тоже думаете?

Тюремщикъ. Да.

Дочь тюремщика. У насъ будетъ много дтей.— Создатель, какъ вы пополнли! Мой Палемонъ, вроятно, также пополнетъ,— теперь онъ на свобод. Увы, бдный цыпленочекъ! его изнурили черствою дою и плохимъ жилищемъ, но я его возстановлю поцлуями.

Входитъ встникъ.

Встникъ. Что вы здсь длаете? вы пропустите благороднйшее зрлище, когда-либо виданное!

Тюремщикъ. Они уже на мст битвы?

Встникъ. Они тамъ.— Вы также исполняете тамъ обязанность.

Тюремщикъ. Я сейчасъ иду.— Я долженъ покинуть васъ здсь.

Врачъ. Мы также пойдемъ съ вами. Я не желаю пропустить зрлище.

Тюремщикъ. Какъ вы ее находите?

Врачъ. Увряю васъ, что по прошествіи трехъ или четырехъ дней, я опять возстановлю ее.— Вы не должны оставлять ее, но поддержите въ этомъ направленіи.

Женихъ. Хорошо.

Врачъ. Пусть она пойдетъ домой.

Женихъ. Пойдемъ, дорогая, мы будемъ обдать, а потомъ мы будемъ играть въ карты.

Дочь тюремщика. И будемъ цловаться?

Женихъ. Сто разъ.

Дочь тюремщика. И двадцать?

Женихъ. Да, и двадцать.

Дочь тюремщика. А потомъ мы ляжемъ вмст спать?

Врачъ. Соглашайтесь на ея предложеніе.

Женихъ. Да, дорогая, конечно.

Дочь тюремщика. Но вы меня не обидите?

Женихъ. Нтъ, дорогая.

Дочь тюремщика. Если вы это сдлаете, любимый, я заплачу (Уходятъ).

СЦЕНА III.

Часть лса близь Аинъ и близь мста, предназначеннаго для битвы.

Музыка. Входятъ: Тезей, Ипполита, Эмилія, Пиритусъ и свита.

Эмилія. Я не пойду дальше.

Пиритусъ.Вы пропустите зрлище?

Эмиліи. Я предпочла видть крапивника, налетающаго на муху, чмъ этотъ споръ. Каждый наносимый ударъ грозитъ доблестной жизни. Каждый ударъ стонетъ на мст, на которое нанесенъ, и звучитъ скоре погребальнымъ звономъ, чмъ силою. Я останусь здсь. Достаточно, что мой слухъ будетъ истязаться всмъ, что должно случиться, противъ чего нтъ глухоты, довольно слышать, не оскверняя моихъ глазъ страшнымъ зрлищемъ, которое они могутъ избжать.

Пиритусъ. Государь, добрйшій мой повелитель, ваша сестра не желаетъ идти дале.

Тезей. Она должна. Она увидитъ подвиги храбрости въ ихъ естеств, которые когда-нибудь будутъ прекрасны даже на картинахъ, сама природа сочинитъ и представитъ пьесу и участіе должно быть закрплено слухомъ и зрніемъ. Вы должны присутствовать: вы награда побдителю, призъ и внокъ, чтобы увнчать имющаго право.

Эмилія. Простите мн.— Будь я тамъ, я закрою глаза.

Тезей. Вы должны быть тамъ. Это испытаніе происходитъ будто ночью, и вы, единственная звзда, чтобы свтитъ.

Эмилія. Я угасла. Только обманъ можетъ быть въ томъ свт, который покажетъ ихъ одного другому. Мракъ, бывшій всегда матерью ужаса, на который направлены проклятія стольныхъ милліоновъ смертныхъ, могъ бы теперь только набросить свой черный покровъ надъ обоими, чтобы ни одинъ другого не нашелъ, и тмъ пріобрсти себ немного доброй славы и загладить не одно убійство, въ которыхъ онъ повиненъ.

Ипполита. Ты должна идти.

Эмилія. Правда, я не хочу.

Тезей. Но витязи должны зажечь свое мужество о вашъ глазъ. Знайте, что вы сокровище этой битвы и должны быть на лицо, чтобы оплатить службу.

Эмилія. Государь, простите меня, но о царственномъ престол можно спорить вдали отъ него.

Тезей. Хорошо, хорошо, какъ вамъ угодно. Лида, которыя останутся съ вами, могутъ пожелать свою должность своимъ врагамъ.

Ипполита. Прощай, сестра, мн хочется узнать твоете мужа прежде тебя, на самый крайній промежутокъ времени. Того, котораго изъ нихъ боги признаютъ достойнйшимъ, того молю ихъ дать теб (Уходятъ вс, кром Эмиліи и части свиты).

Эмилія. У Арсита нжное лицо, но его взглядъ какъ уставленный таранъ, или какъ отточенное лезвіе въ шелковыхъ ножнахъ, милосердіе и мужество сочетаются на его лиц. У Палемона угрожающій видъ, его лобъ насупленъ и кажется готовымъ покорить все, что ему докучаеть. Однако, онъ не всегда такой, но онъ часто мняется по свойству своихъ мыслей, его взглядъ долго покоится на своемъ предмет. Грусть благородно идетъ къ нему, Арситу,— также веселость, но грусть Палемона своего рода веселость — умренная, будто веселость длаетъ его грустнымъ, а грусть — веселымъ. Мрачныя чувства, столь некрасивыя въ другихъ, въ немъ остаются пріятными.

За сценой трубятъ рога, а трубы играютъ наступленіе.

Слушайте, какъ эти шпоры доблести возбуждаютъ принцевъ къ ихъ испытанію! Арсить можетъ получить меня, между тмъ Палемонъ можетъ ранить Арсита до искаженія его лица! О, какое сожалніе можетъ соотвтствовать такому случаю! Будь я тамъ, я нанесла-бы вредъ, потому что они направляли-бы свои взоры на меня и въ это мгновеніе они могли-бы пропустить выпадъ или защиту, вызванное самымъ мгновеніемъ. Гораздо лучше, что меня тамъ нтъ.— О, лучше было-бы не родиться, чмъ быть причиною подобнаго несчастія. (Рога трубятъ. За сценою громкій крикъ: ‘Палемонъ!’) Что случилось?

1-й .луга- Привтствуютъ Палемона!

Эмиліи. Онъ значитъ побдилъ. Это было всегда возможно, его лицо дышало побдою и успхомъ, и онъ, несомннно, первый между людьми.— Прошу тебя, бги и узнай мн, какъ идетъ дло. (Трубы,рога и крики: ‘Палемонъ’ за сценою).

1-й слуга. Опять Палемонъ!

Эмилія. Бги и узнай (1-й слуга уходитъ).— Бдный слуга, ты проигралъ. На правой сторон я всегда носила твой портретъ, Палемона — на лвомъ, почему такъ, я не знаю. Я не имла никакой цли при этомъ, такъ пожелалъ случай. На лвой сторон лежитъ сердце. Палемонъ получилъ лучшую часть (Еще крики, шумъ и рога за сценой). Этотъ взрывъ криковъ наврное конецъ битвы.

Входитъ 1-й слуга.

1-й слуга. Говорятъ, что Палемонъ приблизилъ тло Арсита на дюймъ къ столбу и общій крикъ былъ ‘Палемонъ!’ Но тотчасъ сторонники Арсита его мужественно освободили и теперь оба смлые соперника опять схватились.

Эмилія. Если-бы было можно преобразиться имъ во едино! — но къ чему? не было-бы ни одной женщины достойной такого соединеннаго человка. Ихъ единичная доблесть, свойственное каждому благородство служатъ невыгоднымъ униженіемъ всякой существующей женщин. (Музыка, крики: ‘Арситъ’) новые возгласы! Опять ‘Палемонъ!’

1-й слуга. Нтъ, теперь кричатъ: ‘Арситъ!’

Эмилія. Прошу тебя обратить вниманіе на крики. Приложи къ длу оба уха!

Крики за сценою и возгласы: ‘Арситъ, побда!’

1-й слуга. Кричатъ ‘Арситъ!’ и ‘побда!’ Слушайте: ‘Арситъ!’ ‘побда!’ Окончаніе битвы возвщено трубами.

Эмилія. И не дальновидные могли понять, что Арситъ не ребенокъ. Очи небесныя! блескъ и сіяніе мужества играли въ немъ! Она не могла укрыться въ немъ подобно тому, какъ огонь въ пламени, какъ скромный берегъ не можетъ бороться съ водами, которыя ураганъ заставляетъ бушевать. Я думала, что бдному Палемону будетъ несчастье, но я не знала, почему я это думала. Нашъ разумъ не пророкъ, а воображеніе очень часто. Они идутъ! Увы, бдный Палемонъ!

Трубы гремятъ. Входятъ: Тезей, Ипполита, Пиритусъ, Арситъ въ качеств побдителя, свита и проч.

Тезей. Вотъ гд наша сестра ожидаетъ, трепетная и тревожная. Прелестнйшая Эмилія, боги своимъ божественнымъ ршеніемъ назначили вамъ этого витязя. Онъ лучшій, когда-либо разбивавшій на голову. Дайте мн ваши руки. Возьмите вы ее, а вы — его, будьте соединены любовью, которая пусть ростетъ по мр того, какъ вы будете старть.

Арситъ. Эмилія, чтобы васъ получить, я отдалъ все, что мн было самаго дорогого, кром пріобртеннаго, тмъ не мене, я пріобрлъ васъ дешево, если цнить васъ по достоинству.

Тезвй. О любимая сестра, онъ говоритъ о храбромъ рыцар, когда-либо пришпоривавшемъ ретиваго коня. Наврное боги пожелали-бы, чтобы онъ умеръ не женатымъ изъ опасенія, чтобы его родъ не былъ-бы въ мір слишкомъ богоподобенъ. Его поведеніе такъ очаровало меня, что мн кажется, что Арситъ былъ рядомъ съ нимъ лишь кусокъ свинца. Если бы я длалъ о всхъ его достоинствахъ подобную похвалу, то вашъ Арситъ ничего отъ этого не потеряетъ, потому что человкъ, оказавшійся столь сильнымъ, встртилъ лучшаго. Я слышалъ, какъ дв ревнивыя Филомелы отягощали ухо ночи своими соперничествующими голосами, то преодолвала одна, потомъ другая, потомъ опять первая, постепенно преодолваемая, такъ что чувство слуха не могло быть судьею между ними. Такъ долго было и съ этими родственниками, пока небеса съ трудомъ дали побдить одному.— Носите съ гордостью внокъ, добытый вами.— Что касается побжденныхъ, то немедленно осуществите приговоръ, потому что я знаю, что жизнь тяготитъ ихъ, пусть это свершится. Это зрлище не для нашихъ взглядовъ. Отправимся же отсюда радостными, съ небольшою грустью.— Обнимите свой призъ, я знаю, что вы не захотите его потерять.— Ипполита, я вижу, что одинъ изъ твоихъ глазъ зарождаетъ слезу, которая съ него и скатится.

Эмилія. Побда-ли это? О, силы небесныя, гд ваша милость? Если-бы не ваша воля, ршившая, что такъ должно быть, и заставляющая меня жить, чтобы утшить этого несчастнаго, лишеннаго друга принца, отринувшаго жизнь, боле цнную, чмъ жизнь всхъ женщинъ, я хотла-бы также умереть.

Ипполита. Безпредльная малость, что четыре такихъ глаза были такъ устремлены на одну, что двумъ надлежитъ за это ослпнуть.

Тезей. Такъ должно быть (Музыка. Уходитъ).

СЦЕНА IV.

Тамъ-же, приготовлена плаха.

Входятъ: Палемонъ и его рыцари связанные, Тюремщикъ, палачъ и др. и стража.

Палемонъ. Есть много живыхъ людей, пережившихъ лббовь народа, въ такомъ-же положеніи находится не одинъ отецъ по отношенію своихъ дтей, въ этомъ размышленіи мы находимъ нкоторое утшеніе, мы умираемъ, но не безъ людскаго состраданія, ихъ искреннее желаніе — чтобы мы были живы, мы предупреждаемъ отталкивающее несчастіе старости, мы обманываемъ подагру и простуду, которыя въ поздніе часы стремятся къ сдымъ пришельцамъ, мы направляемся къ богамъ молодыми и несгорбленными, не сгибаясь подъ бременемъ многихъ закоснлыхъ преступленій, наврное, что богамъ будетъ угодне скоре, чмъ подобнымъ, дать намъ пить нектаръ съ собою, но, потому, что мы боле чистыя души.— Мои дорогіе родственники, жизнь которыхъ пожертвована ради этой жалкой выгоды, вы продали ее слишкомъ дешево.

1-й рыцарь. Какой конецъ можетъ быть боле удовлетворителенъ? Надъ нами побдители имютъ счастье, которое столь-же преходяще, какъ врна для насъ смерть. Ни на былинку доблести они не превосходятъ насъ.

2-й рыцарь. Простимся, и нашею покорностью возмутимъ нестойкую фортуну, колеблещуюся въ своей большей устойчивости.

3-й рыцарь. Идемъ. Кто-же начинаетъ?

Палемонъ. Тотъ самый, который привелъ васъ на этотъ пиръ, долженъ вкусить его раньше всхъ,— Ха, ха, ха! мой другъ, ваша любезная дочь дала мн однажды свободу, вы же увидите, какъ я утрачу ее навсегда, скажите, какъ она поживаетъ? Я слышалъ, что ей нехорошо, и свойство ея несчастья причинило мн нкоторую грусть.

Тюремщикъ. Она, сударь, совершенно оправилась и скоро выйдетъ замужъ.

Палемонъ. Клянусь остаткомъ жизни, что я этому очень радъ. Это послднее, что меня порадуетъ. Прошу тебя, передай ей это и поклонись ей отъ меня, а чтобы увеличить ея приданое, возьми вотъ это (Отдаетъ кошелекъ).

1-й рыцарь. Дадимте вс.

2-й рыцарь. Это двушка?

Палемонъ. Я такъ думаю, дйствительно доброе существо, которое сдлало мн больше, чмъ я могу заплатить или оцнить.

Вс рыцари. Передай ей нашъ привтъ (Отдаютъ свои кошельки).

Тюремщикъ. Боги благослови васъ всхъ и внуши ей признательность.

Палемонъ. Прости! и пусть моя жизнь будетъ теперь столь-же коротка, какъ и этотъ послдній привтъ (Подходитъ къ плах).

1-й рыцарь. Предводи нами, мужественный родственникъ.

Вс рыцари. Мы радостно послдуемъ за вами!

Палемонъ кладетъ свою голову на плаху. За сценою большой шумъ и крики: ‘Скоре, спасите!.. стой’ — торопливо входитъ Встникъ.

Встникъ. Стойте, стойте! Стойте, стойте!

Поспшно входитъ Пиритусъ.

Пиритусъ. Эй, постой! Будь проклята ваша торопливость, если вы такъ скоро исполнили свое дло.— Благородный Палемонъ! боги желаютъ проявить свою славу въ той жизни, которую ты отнын поведешь.

Палемонъ. Можетъ-ли это быть, когда я говорилъ уже, что Венера вроломна! Въ чемъ-же дло?

Пиритусъ. Встаньте, благородный витязь, и преклоните ухо (Палемонъ поднимается) къ встямъ,одинаково сладкимъ и горькимъ.

Палемонъ. Что-же пробудило насъ отъ нашего сна?

Пиритусъ. Слушайте-же. Вашъ кузенъ халъ верхомъ на кон, который былъ ему подаренъ Эмиліею, ворономъ, безъ единаго благо волоска, что, какъ нкоторые скажутъ, уменьшаетъ его цну, и помшало-бы, не смотря на вс его достоинства, многимъ его купить. Это суевріе иметъ вру и здсь. халъ Арситъ, по камнямъ Аинъ, которые копыты коня скоре отмривали, чмъ касались, потому что этотъ конь длалъ-бы милю съ каждымъ шагомъ, будь его всаднику угодно возбудить его, и являлся онъ, такимъ образомъ, отмахивая каменныя плиты, такъ сказать, танцуя по музык, которую производили подковы — говорятъ, что желзо дало происхожденіе музык,— завистливый камень, холодный какъ старый Сатурнъ, и, какъ онъ, одержимый зловщимъ огнемъ, произвелъ искру, или не знаю, какой иной свирпый отблескъ. Конь, горячій, какъ пламя, испугался и почувствовалъ, къ какому неистовству даютъ ему право его силы, онъ сталь на дыбы, забывая правила выздки, хотя и былъ послушно вызженъ, онъ ржетъ какъ поросенокъ подъ острою шпорою, которая его сердитъ, а не заставляетъ слушаться и пускаетъ въ ходъ вс уловки сердитой и взбшенной, чтобы выбить изъ сдла всадника, мужественно усмиряющаго его. Все тщетно, удила не ломаются, подпруга не лопнула, ни страшныя скачки не выбиваютъ всадника, который крпко держитъ коня между своими колнями, тогда на своихъ заднихъ ногахъ конь вздымается на дыбы такъ высоко, что ноги Арсита выше его головы и кажутся прившанными страннымъ образомъ. Побдный внокъ падаетъ съ его головы и немедленно конь опрокидывается назадъ, надавливая всею своею тяжестью на всадника. Однако, Арситъ еще живъ, но таковъ и корабль, который держится на вод только,чтобы быть поглощеннымъ слдующею волною. Онъ очень желаетъ переговорить съ вами. Вотъ и онъ.

Входятъ: Тезей, Ипполита, Эмилія и Арситъ на носилкахъ.

Палемонъ. О злополучный конецъ нашего существованія! боги всемогущи! — Арситъ, если твое сердце, твое благородное, мужественное сердце сегодня разбито, то отдай мн послднія слова. Я — Палемонъ, любящій тебя и при смерти.

Арситъ. Возьми Эмилію и съ нею всю радость земную. Протяни свою руку. Прощай! Пробилъ мой послдній часъ. Я не былъ вренъ, но не былъ измнникомъ, прости меня, брать.— Одинъ поцлуй отъ прекрасной Эмиліи (ц&#1123,луетъ ее) готово! Бери ее. Я умираю! (умираетъ),

Палемонъ. Да найдетъ елисейскія поля твоя благородная душа.

Эмилія. Я закрою твои глаза, принцъ, да будутъ съ тобою блаженныя души.Ты совершеннйшій человкъ и, пока я жива, день этотъ отдаю слезамъ.

Палемонъ. А я почитаніи.

Тезей. На этомъ мст вы впервые сразились, здсь же я нкогда разъединилъ васъ, принесемъ богамъ благодареніе за вашу жизнь.— Его роль сыграна, и хотя она была короткою,но исполнена хорошо. Ваше существованіе продлено и благословенная роса неба орошаетъ васъ. Могущественная Венера украсила свой жертвенникъ, даруя вамъ вашу возлюбленную. Нашъ повелитель Марсъ оправдалъ свое пророчество и даровалъ Арситу удовлетвореніе въ битв. Такъ свершили небеса свою должную справедливости! — Уберите отсюда это тло.

Палемонъ. О братъ! Зачмъ имть намъ желанія, стоющія намъ утраты желаній! зачмъ можно купить дорогую любовь только цною дорогой любви!

Тезей. Никогда еще судьба не играла боле тонкой игры: побжденный торжествуетъ, а побдитель приносится въ жертву, впрочемъ въ этомъ событіи боги были крайне справедливы! — Палемонъ, вашъ родственникъ, призналъ, что право на эту даму принадлежитъ вамъ, къ тому же вы первый увидли ее и тогда заявили о своей любви, онъ возстановилъ ее вамъ, какъ похищенную драгоцнность, желая, чтобы совсть ваша отпустила его отсюда прощеннымъ. Боги берутъ судъ изъ моей руки и сами длаются исполнителями. Возьмите свою даму и уведите съ этого мста смерти вашихъ друзей, которыхъ я длаю своими друзьями. День или два будемъ грустны и почтимъ Арсита даже и при погребеніи. По окончаніи этого мы обртемъ свадебныя лица и будемъ улыбаться вмст съ Палемономъ. Только часъ, одинъ часъ тому назадъ я былъ за него такъ опечаленъ, какъ радъ за Арсита, а теперь я за него также радуюсь,какъ грущу за того.— О вы, небесные кудесники, что вы длаете съ нами! Мы радуемся о томъ чего нтъ, плачемъ о томъ, что имемъ, всегда мы въ чемъ-нибудь дти. Будемъ же признательны за то, что есть и предоставимъ вамъ ршать, что выше нашего пониманія! Идемъ и будемъ дйствовать согласно обстоятельствамъ времени. (Музыка. Уходятъ).

ЭПИЛОГЪ.

Мн-бы хотлось теперь спросить васъ, какъ находите вы пьесу. Но подобно школьнику, незнающему что сказать, я страшно боюсь. Прошу васъ, останьтесь еще немного и дайте мн посмотрть на васъ. Никто не смется? Тогда не хорошо, вижу я! Тотъ, кто любилъ молодую красивую двушку, покажи свое лицо,— странно, что здсь никого нтъ въ такомъ положеніи,— а если онъ хочетъ поступать противъ своей совсти, пусть онъ свиститъ и убиваетъ нашу торговлю. Тщетно, вижу я, удерживать васъ! Тмъ хуже, тогда! Что вы скажете теперь?— Не заблуждайтесь относительно меня: я не дерзокъ!.. Намъ къ этому нтъ поводовъ. Если разсказанная нами сказка — такъ какъ это ни что иное,— чмъ-либо удовлетворила васъ, потому что съ этою цлью она и была предположена, мы достигли цли, и скоро мы представимъ еще, смю сказать, лучшія, чтобы продлитъ ваше прежнее расположеніе къ намъ. Мы и все наше усердіе остаемся къ вашимъ услугамъ. Господа, покойной ночи! (Музыка).

ДВА БЛАГОРОДНЫХЪ РОДСТВЕННИКА.

Это произведеніе написано Шекспиромъ въ сотрудничеств съ Флетчеромъ, хотя многими критиками признается прямо за вещь апокриическую. Въ виду существующаго спора и многихъ вскихъ доказательствъ въ пользу авторскихъ правъ знаменитаго писателя на драму ‘Два благородныхъ родственника’, мы и включили ее въ настоящее полное собраніе сочиненій Шекспира, являющееся такимъ образомъ единственнымъ вполн законченнымъ подобнымъ изданіемъ. За принимаемое нами мнніе высказываются такіе авторитеты, какъ Деліусъ, Фурневаль и проф. Стороженко.

Легенда о Палемон и Арсит перенесена на англійскую сцену еще задолго до появленія драмы, подписанной Шекспиромъ и Флетчеромъ. Записки Вуда указываютъ, что когда королева Елизавета постила 1556 г Оксфордъ, она слушала первую часть пьесы, названной ‘Палемонъ и Арситъ’, сочиненной Ричардомъ Эдвардсомъ, царедворцемъ, и игранной съ большимъ успхомъ въ Христъ-Черчъ-Галл. При начал представленія случилось несчастье: рухнулъ помостъ съ находившимися на немъ людьми и три человка было убито, но королева не остановила представленія и много смялась во время дйствія.

Нашъ переводъ сдланъ по тексту профессора Деліуса въ англійскомъ изданіи ‘The Royal Shakspere’.

Читайте также: