О. А. Богданова
Дуров С. Ф.: биобиблиографическая справка, Дуров Сергей Федорович, Год: 1990
Время на прочтение: 7 минут(ы)
ДУРОВ, Сергей Федорович [1816, Орловская губ.— 6(18).XII.1869, Полтава] —поэт, переводчик, прозаик, общественный деятель. Происходил из родовитой, но бедной дворянской семьи. Отец — полковник, умер в 1834 г., не оставив наследства. Плату за обучение Д. в Благородном пансионе при Петербургском университете (1828—1833) вносил его дядя по матери, известный драматург Н. И. Хмельницкий. С 1833 по 1847 г. Д. служит по гражданскому ведомству, занимая скромные должности, затем выходит в отставку в чине коллежского асессора и становится профессиональным литератором. Интеллигент-демократ по жизненному опыту, Д. легко вошел в общественный и литературный мир Петербурга 40 гг.
В периодике он печатается с 30 гг., но редко и анонимно. С 1843 г.— гораздо чаще и под собственным именем. Большинство произведений Д. написано с 1843 по 1849 г., до ареста по делу М. В. Петрашевского. В историю русской литературы он вошел как поэт и писатель-петрашевец, участник ‘натуральной школы’. Стихотворения, повести, физиологические очерки Д. рассеяны по альманахам (‘Молодик’.— 1843, 1844, ‘Метеор’.— 1845, ‘Новоселье’.— 1846, и др.), журналам (см. Лит.) и газетам (‘Литературная газета’, ‘Санкт-Петербургские ведомости’) 40 гг., несколько стихотворений — по журналам 60 гг. (‘Современник’, ‘Время’, ‘Эпоха’, ‘Отечественные записки’). В отдельное издание произведения Д. не собирались.
Если написанное им со временем затерялось в литературном море эпохи, то его личность и судьба запечатлелись в памяти современников и потомков. Человек незаурядного ума и обширных познаний, покоряющей убежденности, душевного благородства и обаяния, он до конца жизни умел привлекать сердца и оказывать поразительное влияние на самых разных людей: в 40 гг.— на участников кружков Петрашевского и своего, в 50 гг.— на Ч. Валиханова, Г. Н. Потанина, В. П. Буренина и др. Вокруг него (по признанию А. Н. Плещеева, Н. П. Григорьева, А. П. Милюкова) всегда создавалась особая, вдохновляющая атмосфера. Облик Д. сохранился в романах А. И. Пальма ‘Алексей Слободин’ (под именем Рудковского), П. М. Ковалевского ‘Итоги жизни’ (под именем Сорнева), в ‘Записках из Мертвого дома’ и ‘Подростке’ (в образе Версилова) Ф. М. Достоевского. Многие поэты (среди них Плещеев) посвятили Д. задушевные стихи.
С зимы 1847/48 гг. он постоянный посетитель ‘пятниц’ Петрашевского, высказывает там свои взгляды: о необходимости вооружать подчиненных не против непосредственных начальников, а против корня зла, который — ‘в законе и государе’, о том, что писать для журналов нужно смело и свободно, не оглядываясь на цензуру, тогда из множества идей хоть одна, да ‘проскочит’, что семейные и родственные узы лишь опутывают человека (отголосок идей Ш. Фурье), а брак, даже но любви, при недостаточном материальном обеспечении — безумие и др. Д. часто и с успехом читает свои сочинения. Здесь же познакомился с учением Фурье и других социалистов-утопистов, однако отнесся к их проектам критически: ‘Согласен, что труд может быть усилен и лучше организован… что от этого физические нужды человека умалятся…, но страсти, но болезни, утраты близких нам по сердцу — для этого одно лекарство — вера’ (Дело петрашевцев.— Т. III.— С. 190). Неудовлетворенный сумбурным характером вечеров у Петрашевского, Д. вместе с Пальмом и А. Д. Щелковым организует весной 1849 г. у себя на квартире отдельный кружок, куда входили, помимо хозяев, бр. Достоевские, Плещеев, Н. П. Григорьев, II. Н. Филиппов, В. А. Головинский, Ф. Н. Львов, Н. А. Спешнев, Милюков и нек. др. Всего было семь вечеров и обед у Спешнева. Вскоре собрания приняли опасное политическое направление: члены кружка решили исследовать социально-экономическое состояние России в духе новых гуманных идей, читались антиправительственные сочинения (‘Письмо Белинского к Гоголю’ — Ф. М. Достоевским, ‘Солдатская беседа’, одна из первых попыток революционной пропаганды в армии,— Н. П. Григорьевым), шла речь о подпольном литографировании запрещенных цензурой произведений. Небольшая группа кружковцев (Спешнев, Достоевский, Филиппов, Львов) занялась устройством тайной литографии. Сведения о политических взглядах самого Д. противоречивы. С одной стороны, налицо революционные, радикальные тенденции: высказывание о ‘законе и государе’ ряд стихотворений (‘Киайя’, 1845, ‘Н. Д. П-ой’, 1863). С другой — Д. не сочувствовал идее тайной литографии и поэтому прекратил в апреле 1849 г. свои вечера. Как и некоторые другие петрашевцы (Достоевский, Головинский), он верил в особый, по сравнению с Западом, путь социального развития России, в то, что ‘народу русскому приуготовлены великие судьбы’ (Там же.— С. 192) и что перемен к лучшему следует ожидать от правительства. Видимо, для самого Д. в этом вопросе не было ясности. Интересно, что эту его ‘расколотость’ почувствовал и передал десятилетия спустя в своем Версилове Достоевский.
После ареста (23 апреля 1849 г.) Д. провел восемь месяцев в одиночной камере Петропавловской крепости. Был приговорен к расстрелу. Мужественно пережив обряд смертной казни и последующее помилование, он вместе с Достоевским был отправлен на четырехлетнюю каторгу в Омский острог, где потерял здоровье, но сохранил убеждения и бодрость духа. Выйдя из острога в 1854 г., Д. и Достоевский проводят месяц в доме дочери декабриста И. А. Анненкова в Омске. Связей со ссыльными декабристами, впервые возникших еще в 1850 г., Д. не терял до конца жизни. После непродолжительной службы рядовым он по состоянию здоровья был в 1855 г. переведен в гражданскую часть и поселился в Омске, где сблизился с Ч. Валихановым, Г. Потаниным и др. В 1857 г. ему разрешено покинуть Сибирь, и он обосновывается у друга молодости Пальма в Одессе. По дороге посещает подмосковное имение декабристов Пущиных Фонвизиных. В 1862 г. получает позволение печататься. Все последние годы Д. часто и тяжело болел, рано состарился. Умер на руках у Пальма.
В литературе Д. был больше известен как поэт. Его лирика привлекает не столько яркой индивидуальностью, сколько искренним свидетельством о переходной, ‘непоэтической’, по словам В. Г. Белинского, эпохе 40 гг. В рецензии на ‘Молодик’ на 1844 г.’ критик хотя и выделил из сонма авторов Д. и нескольких других поэтов, однако прибавил, что и они ‘отличаются больше усердием и трудолюбием, чем талантом’. Действительно, Д. не в состоянии выйти из-под мощного обаяния лермонтовского гения, влияния философско-психологической поэзии Е. А. Баратынского, Ф. И. Тютчева. Тем не менее у него немало по-настоящему волнующих стихов, отмеченных благородной простотой, энергией и сжатостью выражения (‘Из Апостола Иоанна…’, написанное в каземате и переданное в день отъезда в Сибирь Милюкову, ‘Когда трагический актер…’, 1845, ‘Когда, склонившись на плечо…’, 1848, и др.). Большая часть поэтического наследия Д.— переводы из созвучных ему иностранных авторов: В. Гюго, А. Шенье, Дж. Байрона, А. Мицкевича, но прежде всего — О. Барбье, обличительные, демократические мотивы которого особенно вдохновляли поэта-петращевца. Д.— первый и, может быть, лучший переводчик Барбье на русский язык. Белинский (в той же рецензии) с одобрением отозвался об этой стороне его деятельности. Переводы раскрывают поэтический облик Д. не меньше, чем оригинальные стихотворения. Особо звучит тема народа, чья судьба в крепостной России — В центре внимания петрашевцев. Народ ‘…всегда хорошая земля, / Удобная к богатой разработке… / На ней одной великое родится…’ (Поэты-петрашевцы.— С. 180) — строки из ‘Киайи’ Барбье выражают собственный взгляд переводчика. Творческое кредо Д.— в стихотворении ‘К ***’ (при отсылке стихов Барбье). Гражданственная, сурово правдивая муза французского поэта для него образец: ‘Нагая истина в наш век / Умы болезненно тревожит…’ (Там же.— С. 214).
Заслуга Д.-прозаика — в отклике на призыв Белинского создавать литературу, быстро и точно реагирующую на вопросы времени. Но проза автора лишена подлинной художественности. Декларативность, априорная заданность решений вставляют ее на уровне добросовестной беллетристики — не более. При этом искания Д. в сфере характерологии весьма плодотворны, хотя сам он и не сумел претворить свои рациональные открытия (противоречивых глубин человеческой природы) в объемные поэтические создания. Это сделали в те же годы, разрушая сложившиеся стереотипы ‘натуральной школы’, (Достоевский и М. Е. Салтыков.
Когда Д. обратился к ‘физиологии’ (1847—1848), этот жанр был уже хорошо разработан, писатель не только удачно использовал готовые приемы, но и внес сюда свои находки. Так, если очерки ‘Публиус Сирус’ и ‘Петербургский ванька’ написаны в целом ‘канонически’, то ‘Тетинька’ и ‘Халатник’ уже намного дальше от нравоописательной документальности. ‘Тетинька’ по сути попытка воссоздать конкретный живой характер, а не выведение среднего арифметического ‘всех наличных тетинек’. Здесь оспаривает как теорию среды, популярную в литературе раннего этапа ‘натуральной школы’ него не социальное окружение формирует привлекательный психологический облик Марьи Ивановны, а, наоборот, изначально присущие ее ‘природе’ дурные свойства определяют ее отношение к обществу и положение в нем), так и антропологическую концепцию большинства произведений ‘натуральной школы’ 1846—1848 гг. все доброе в человеке — от его ‘благой природы’, все злое — следствие неразумно устроенной социальности). Видны серьезные сомнения утопически-гуманистических идеалах, несмотря одновременную увлеченность ими. Возможно, здесь сказалось влияние романтической концепции личности, в частности взглядов Ф. Шеллинга, утверждавшего неизбежность зла в человеческой душе. Все это породило противоречивость художественного творчества Д. Так, в очерке ‘Халатник’, в рассуждении о началах человеческой природы, выдвигается иная, чем в ‘Тетиньке’, мысль: ‘вечная, неутолимая жажда зла и разрушения’ в героях — прямое следствие печальных жизненных обстоятельств. Главное достоинство этого очерка — в дальнейшей разработке нового для литературы типа: подмастерья, обитателя ‘смрадных… жилищ’, портных, сапожников, слесарей.
Тип ‘халатника’ — примета нового, капиталистического Петербурга.
В повестях (‘Чужое дитя’, ‘Роман в записках’, ‘Грустная повесть с веселым концом’ и др.) Д. близок к тому крылу ‘натуральной школы’, которое объявило своей задачей ‘анализ… личностей’ (Майков В. Н. Литературная критика.— С. 180). ‘Наука души человеческой’ заслоняет у него социальный анализ. Например, в повести ‘Чужо? дитя’, наиболее значительной у Д., богатая светская дама способна на самоотверженную привязанность к бедной воспитаннице, а родной отец простой, казалось бы, добрый человек — готов на бесчестные по отношению к дочери поступки. Сердце человеческое подвержено удивительным переменам, причина которых в новом опыте души, а не в социально-имущественных обстоятельствах. Так, резко вспыхнувшая страсть графини к ‘блестящим золотым монетам’ объясняется надеждой на то, что золото ‘не оставит’ ее, как покинули — пусть из чувства дочернего долга — Оленька. И здесь Д. отходит от преобладающего литературного окружения, полемически звучат строки: ‘Многие, желая во что бы то ни стало облагородить натуру человека, идеализируют ее до невозможного, но на самом деле не такова наша природа…— в каждой… душе есть какая-то частица эгоизма, которая мешает человеку быть вполне добрым’. Две другие упомянутые повести — прямолинейная иллюстрация мыслей Д. о браке. При этом вся его проза находится под явным образно-стилистическим влиянием пушкинской.
Произведения Д. 60 гг. немногочисленны. Это несколько переводов из Барбье и Гюго, небольшое количество оригинальных стихотворений. Верный либерально-демократическим идеалам 40 гг., он приветствует правительственные реформы 60 гг. (‘Что миг — то новые удары…’, 1863). Яснее по сравнению с творчеством 40 гг. звучит мысль о бесчеловечности капиталистического уклада, актуальная для пореформенной России (‘Минотавр’ из О. Барбье, 1862). И на краю жизни это все тот же ‘человек, экзальтированный гуманными идеями’ (Дело петрашевцев.— Т. I.— С. 252). Страдальческая судьба освятила его убеждения.
Соч.: Чужое дитя // Финский вестник.— 1846.— No 7.— Отд. I.— С. 13—70, Публиус Сирус // Финский вестник.— 1847.— No II.— Отд. VI.— С. 11—18, Халатник // Невский альманах на 1847—1848 гг.— Спб., 1847 — Вып. I.— С. 189—205, Роман в записках // Иллюстрация.— 1847.— No 41.— С. 261—268, Тетинька // Пантеон.— 1848.— No 2— Отд. V.— С. 148-172, Петербургский ванька // Пантеон.— 1848.— No 8—9.— Отд. VI11,— С. 28—36, Грустная повесть с веселым концом // Библиотека для чтения,— 1848.— No 3—4.— Отд. I.— С. 59—96, Хмельницкий Н. И. Собр. соч.— Спб., 1849.— Т. 1, Поэты-петрашевцы.— Л., 1957.— С. 155—246, Французские стихи в переводе русских поэтов XIX—XX веков.— М., 1973.
Лит: Модзалевский Б. Л. Дуров // Русский биографический словарь.— Пб., 1905.— С. 727—729, Белинский В. Г. Полн. собр. соч. / Под ред. С. А. Венгерова.— Пг., 1907.— Т. 8.— С. 508, Семевский В. И. Петрашевцы: Дуров, Пальм, Достоевский, Плещеев // Голос минувшего. 1915.— No II.— С. 5—11, No 12.— С. 3-43, Петрашевцы.— М., Л., 1926.— Т. 1, Дело петрашевцев: В 3 т.— М., Л., 1937—1951, Фетисов М. И. Литературные связи России и Казахстана.— М., 1956.— С. 248—276, Комарович В. Л. С. Ф. Дуров // Поэты-петрашевцы.—Л., 1957. — С. 145-154.
Источник: ‘Русские писатели’. Биобиблиографический словарь.
Том 1. А—Л. Под редакцией П. А. Николаева.
М., ‘Просвещение’, 1990