Дуэль И.И. Озарение, Станюкович Константин Михайлович, Год: 1987
Время на прочтение: 11 минут(ы)
ОЗАРЕНИЕ
______________________________________________________________________
(c) Издательство ‘Маяк’, 1987 г.
OCR & Spellcheck: Dauphin, 2003 г.
______________________________________________________________________
Ранней весной 1891 года к господскому дому в имении Гундуровка
подъехал экипаж. Событие это было нежданным, ибо стояла самая
распутица, здесь, в глухом углу Самарской губернии, дороги совершенно
раскисли, отчего и ближние соседи воздерживались наносить визиты друг
другу. Цокот копыт, естественно, привлек внимание, к окнам небольшого
двухэтажного домика прилепились любопытствующие физиономии.
Из экипажа, густо обляпанного грязью, тяжело вылез грузный пожилой
господин, всем обитателям дома равно незнакомый. Выбрав на дорожке,
что вела к крыльцу, место посуше, он неловко затоптался, разминая
затекшие ноги, с интересом стал оглядываться кругом. Его просторное
пальто, изрядно помятое в дороге, несло на себе отпечаток столичной
элегантности. Лицо приезжего имело приятное, доброжелательное и в
то же время задумчивое выражение. А когда оглядывал он мокрые кусты
и деревья, в глазах обозначилась живая радость, свойственная людям,
глубоко вбирающим в душу каждое подаренное им судьбой впечатление
бытия. Сырой весенний ветер трепал густые, слегка тронутые сединой
каштановые волосы, играл небольшой аккуратно подстриженной бородкой…
Дождавшись, когда возница извлечет из экипажа багаж, господин
двинулся к крыльцу. В передней, куда спешно явились хозяева
Гундуровки, приезжий представился: Станюкович Константин Михайлович,
литератор из Петербурга.
— Станюкович! — всплеснула руками Надежда Валериановна
Михайловская. — И просто литератор! Да вы же, Константин Михайлович,
можно сказать, один из столпов отечественной словесности. Повелитель
умов! Мы здесь, в глуши, сочинения ваши читали взахлеб. И вы у нас
в гостях! Какая честь!
Константин Михайлович ответил на комплимент смущенной улыбкой.
Однако, видимо, испытал при этом волнение, что выразилось весьма
неожиданным образом: левая сторона его лица дернулась. То ли стараясь,
чтобы нервный тик не испугал молодую хозяйку, то ли спеша объявить
о цели своего визита, Станюкович повернулся к ее супругу, Николаю
Георгиевичу, и торопливо сообщил, что прочитал его рукопись ‘Письма
из деревни’, переданную в журнал ‘Русское богатство’, был глубоко
ею восхищен, а потому счел долгом своим предпринять эту поездку, дабы
познакомиться с Михайловским, изложить ему те мысли, что нахлынули
во время чтения, да и вообще взять на себя роль, если позволительно
так выразиться, крестного отца начинающего писателя — ввести его в
столичные литературные круги.
Речь гостя произвела на хозяина сильное впечатление. И когда
Константин Михайлович под конец ее смущенно развел руками,
Михайловский схватил их, сжал в своих маленьких аристократических
руках, однако оказавшихся необычайно крепкими.
— Благодарю! — сказал он. — От души благодарю!..
В тот визит, продолжавшийся несколько дней, решено было, что
печатать будет Николай Георгиевич свои сочинения под псевдонимом.
А псевдоним был избран — Гарин — по имени годовалого сына Михайловских
Георгия, которого в семье называли Гаря…
Вовсе не сознание того, что знаком с творчеством Станюковича и
его эпохой более других, побудило меня взяться за перо, но ощущение
духовного единения с автором ‘Морских рассказов’. Наверное, причиной
тому и мой опыт морских путешествий, ибо кто долгие месяцы провел
в море, кто ‘об изгибах зеленых зыбей’ знает не по книгам, не может
не испытывать чувства величайшего почтения к первому, по сути дела,
в отечественной литературе писателю-маринисту. Потому-то я не стану
вести речь о материях внимательному читателю известных, но постараюсь
передать, каким видится мне Станюкович — человек, моряк, писатель.
А при таком подходе эпизод, с которого начал, представляется
немаловажным. О нем и приглашаю поразмышлять вместе со мною тех, кто
открыл эту книгу.
Представьте себе, как труден был сто лет назад путь от Петербурга
до дальнего имения в Самарской губернии. Трое, а то и четверо суток
в тряском вагоне, а потом еще семьдесят верст на лошадях по весеннему
бездорожью. И отправляется в этот вояж человек (по понятиям тех
времен) возраста солидного — сорока восьми лет. За плечами его и
флотская служба, и тюрьма, и ссылка, и потери близких, и болезни,
и, наконец, воистину всероссийская литературная слава.
Такому почтенному господину вовсе вроде бы не пристало поддаваться
первому душевному движению. Нужно бы о себе думать, о здоровье своем,
о еще ненаписанных сочинениях, которых с нетерпением ждет читающая
публика. Тем паче и повод вовсе не столь уж значителен: мало ли
рукописей, отмеченных печатью таланта, перечитал он за четверть века
работы в литературе. Начинающий автор и тем уже был бы польщен, если
маститый собрат удостоил его письмецом в несколько благосклонных
строк…
Думаю, Станюковичу такого рода соображения и в голову не пришли.
Увидел за строками сочинения безвестного автора душу родную и,
почувствовав острейшую потребность в общении, немедленно собрался
в дорогу.
Словом, вполне ординарный для биографии Станюковича эпизод
логически вытекает из всего опыта сокровенной внутренней жизни
писателя. Каков же был этот опыт? Чем отличался от опыта других
современников?
Лишь самый первый этап его биографии более или менее традиционен.
Родился Константин Михайлович Станюкович в 1843 году. Отец — полный
адмирал, человек властный до самодурства, убежденный, что, достигнув
высшего флотского чина, он и жизнь понял до самых ее глубин. А коли
так, точно ему, флотоводцу, ведомо, каким курсом — самым достойным
и великим — должны следовать по жизненным дорогам многочисленные его
чада, в том числе и сын Константин. Курс ясный: Морской корпус, затем
Российский военный флот, где обязан показать себя отпрыск полного
адмирала верным слугой бога, царя и Отечества, мужеством своим и волей
укрепить в океанских походах и ристалищах славу предков.
И первые мили по жизненному пути проходит будущий писатель в
точном соответствии с отцовским замыслом. Однако дальше — сбой: еще
не завершив учебы в Морском корпусе, ощутил кадет Станюкович острейшую
тягу к сочинительству. Возникла мечта об университете, захлестнуло
желание стать литератором. Потому обращается он к отцу с просьбой
дозволить оставить морскую карьеру ради сочинительства.
Но желание сына воспринято адмиралом как бунт на корабле. Юноша,
забывший о дворянской чести, о рыцарском служении престолу, изгоняется
из дома. Однако это лишь самая малая кара. Чтобы сломить волю кадета,
полный адмирал обращается к власть предержащим. Он отправляется на
прием к самому морскому министру. Дело улаживается мгновенно.
Константин Станюкович получает назначение на винтовой корвет
‘Калевала’, кадет, хоть и молод, но человек военный — знает: приказы
не обсуждаются.
18 октября 1860 года ‘Калевала’ выходит в кругосветное плавание.
Возвращается Константин в столицу России 28 сентября 1863 года. За
три прошедших года он побывал в Германии, Англии, Китае, провалялся
несколько месяцев во владивостокском лазарете с жесточайшей
лихорадкой, посетил Индокитай и североамериканские Соединенные Штаты.
Служил на разных судах Тихоокеанской эскадры, был произведен в
гардемарины, состоял при адмирале эскадры А.А.Попове, который, в конце
концов, и отправил его посуху в Петербург (через Китай и Сибирь) с
экстренными бумагами к морскому министру.
По возвращении на Родину Станюкович получает чин мичмана, служить
ему назначено в Петербурге. Словом, открываются все возможности для
быстрой и блистательной карьеры. Но он, как и прежде, мечтает о
литературе. На хлопоты об отставке уходит еще год, и, наконец,
высочайшим приказом по флоту Станюкович уволен от службы ‘с
награждением лейтенантского чина’.
Происходит полный и окончательный разрыв с отцом, а это значит,
что начинающий сочинитель может рассчитывать лишь на собственный
заработок. К тому времени литературный его багаж совсем невелик: с
десяток стишков, опубликованных еще в кадетские годы, несколько
очерков из морской жизни, полных экзотики и опасных приключений.
Интереса к автору этих сочинений у серьезной критики не возникло.
Отставному лейтенанту становится ясно, что как бы ни были скромны
его потребности, литературным трудом ему не прокормиться. И Станюкович
решает, что на первых порах будет сочетать занятия сочинительством
со службой на практическом поприще.
Молодой литератор полон сочувствия передовым идеям эпохи, он
страстно жаждет пером своим пропагандировать эти идеи, а для этого
надо, считает Станюкович, познакомиться ближе с жизнью крестьян,
городского люда, трудовой интеллигенции.
Осуществляя свой замысел, меняет он множество мест службы:
работает учителем сельской школы во Владимирской губернии, затем в
различных управлениях железных дорог, в обществе поземельного
взаимного кредита. Живет то в Петербурге, то в Курске, то в Харькове,
то в Ростове-на-Дону. Много ездит по делам службы.
В журналах и газетах появляются его очерки, рассказы,
публицистические статьи, рецензии, наконец, повести, романы, пьесы.
Трудолюбие сочинителя приносит свои плоды: имя его на слуху. Репутация
профессионального литератора становится год от года все более прочной.
Гонорары за сочинения постепенно превращаются в основной источник
существования. И хотя в 1867 году Константин Михайлович стал
семьянином, пошли дети, отчего и жизнь потребовала несоразмерно
больших, чем в холостую пору, средств, через десять лет после женитьбы
он решается оставить службу, целиком посвятив себя писательству.
Однако литературный успех далеко не тот, о котором мечталось.
Да, публика встречает сочинения благосклонно, но только благосклонно.
Его работы привлекают призывами к служению народу, но им явно не
хватает оригинальности. В них нет того, что делает писателя кумиром
публики — открытия новых характеров, ситуаций, пластов реальности,
свежих мыслей.
Так проходит два десятилетия с лишним работы в литературе. Ему
перевалило за сорок, наступает возраст зрелости, когда трудно
надеяться на чудо…
Поворотным в литературной судьбе Станюковича стал 1885 год,
казалось бы, для чудес вовсе не подходящий, ибо принес он Константину
Михайловичу в таком обилии беды и несчастья, в каком не выпадают они
большинству людей за целую жизнь.
Впрочем, черная полоса его биографии началась еще двумя годами
раньше, когда объявили врачи, что тяжело больна любимая дочь —
двенадцатилетняя Люба. Константин Михайлович отправляет жену с дочерью
за границу, а в конце декабря, обеспокоенный состоянием здоровья Любы,
сам спешит за ними во французский город Ментон. Едет ненадолго, ибо
в Петербурге ждет масса неотложных забот: в декабре 1883 года
Станюкович впервые стал самостоятельным издателем — купил в рассрочку
журнал ‘Дело’ и мечтает превратить его в рупор передового
общественного мнения. Улаживаются финансовые проблемы, идут переговоры
с авторами, подбираются новые сотрудники.
Но состояние здоровья Любы резко ухудшается. Возвращается
Станюкович, как писала мемуаристка, близко его знавшая, ‘внутренне
подавленный и убитый мыслью о неизбежной смерти любимой дочери’.
Однако в Петербурге приходится преодолевать себя и заниматься новым
изданием, которое с первых же шагов привлекает самое пристальное
внимание цензуры. Борьба ‘на два фронта’ за несколько месяцев в конец
изматывает Константина Михайловича. Он вновь рвется к дочери, да и
ему самому необходимо пройти курс лечения. В середине марта 1884 года
Станюкович отправляется на известный курорт Баден-Баден, куда жена
перевезла Любу.
Во время пребывания за границей писатель часто встречается с
политическими эмигрантами Степняком-Кравчинским, Кропоткиным, Дейчем,
Верой Засулич, Ольгой Любатович. Он не подозревает, что здесь, вдали
от России, за каждым его шагом внимательно следит недреманное
полицейское око. Да и откуда взяться подозрению? Константин Михайлович
сочувствует народническим идеям, разделяет представления народников
о будущем России. Но к практической деятельности партий ‘Земля и
воля’, ‘Народная воля’ он непричастен.
Однако стражи порядка иного мнения о литераторе Станюковиче. Он
давно уже обратил на себя внимание проповедью ‘нигилизма’. А в ту
пору, когда прошло всего три года со дня убийства государя-императора
Александра II, любой контакт с вдохновителями цареубийц воспринимается
властями как приверженность к стану ‘злоумышленников’.
И как только писатель пересекает российскую границу, его берут
под стражу. В столицу он возвращается ‘на казенный счет’ под конвоем
и сразу же препровождается в Петропавловскую крепость, где проводит
целый год, ожидая решения своей судьбы.
В августе того же 1884 года умерла Люба. Метой о перенесенных
в те дни страданиях отца до конца жизни остался нервный тик. По
сравнению с навалившимся горем остальное казалось уже мелочами. Но
для дальнейшей жизни эти мелочи имели существеннейшее значение. Журнал
‘Дело’, в который Станюкович вложил все свои средства, принес ему
полное разорение. И когда в мае 1885 года писателю объявили ‘высшую
милость’ (ему предстояла высылка на три года в Западную Сибирь, ‘в
места не столь отдаленные’), он был так же нищ, как и двадцатью одним
годом раньше — в момент увольнения из флота.
В июне того же года измученный, больной и, казалось бы, совершенно
сломленный всем, что обрушилось на него в одночасье, Константин
Михайлович с семьей прибывает в Томск.
И вот тут-то происходит чудо. Оказавшись за тысячи верст от
океанского простора, в глубине Сибири, писатель вдруг обращается к
давнему периоду своей жизни, к юности, проведенной на корабельной
палубе. И в первых же написанных им в Томске морских рассказах:
‘Василий Иванович’, ‘Беглец’, ‘Матросский линч’, ‘Человек за бортом’
— жизнь русского флота, вобравшая в себя черты ‘береговой’ российской
деятельности шестидесятых годов, впервые находит колоритное, сочное
отражение. Его морские рассказы дышат правдой, читатель чувствует
себя так, будто сам оказался на шаткой корабельной палубе, кожей
ощущает порывы ветра, соленые брызги пены, впитывает ноздрями
смолистый запах снастей. Яркие, рельефные, живые люди флота — матросы,
боцманы, офицеры, капитаны, адмиралы, каждый одаренный ‘лица не общим
выражением’, густой толпою сходят к читателю со страниц новых
произведений прозаика.
В дальнем деревянном Томске ему пишется легко, свободно, он
познает то замечательное состояние, когда, кажется, не ты сам, но
какая-то сторонняя сила, мудрая и добрая, движет по бумаге твою руку.
Откуда берется это состояние? Как оно рождается? Какая работа
сознания (или подсознания?) вдруг подтолкнула уже далеко не юного
литератора к морской теме? Почему он, отправленный в плавание на