ДУБЛИНСКІЯ ТРУЩОБЫ.
ДУБЛИНСКІЯ ТРУЩОБЫ.
РАЗСКАЗЪ
Миссъ Мей Лаффанъ 1).
<Перевод и примечания В. А. Тимирязева?>
‘Отечественныя Записки’, No 6, 1881
Дублинские трущобы, Лаффан Мэри, Год: 1881
Время на прочтение: 25 минут(ы)
1 Настоящій разсказъ талантливаго автора ‘На улицахъ Дублина’, помщеннаго въ ‘Отечественныхъ запискахъ’ No 5, 1880 г., составляетъ новый эпизодъ изъ исторіи бднаго населенія Ирландской столицы. Хотя въ немъ появляются лица уже знакомыя публик по первому эпизоду: мистрисъ Даулингъ, мистрисъ Кармоди, защитникъ и Лохматка, но онъ представляетъ совершенно самостоятельный, законченный разсказъ, и главными его героями являются уже не дти, а взрослыя представительницы нищенскихъ трущобъ Дублина.
— Помните мои слова, мистрисъ Даулингъ, сказалъ Подгинъ, работникъ мистрисъ Кармоди, останавливая однажды на улиц свою телегу: — висть ей изъ-за васъ. Я видлъ самъ вчера ночью въ два часа, какъ она сидла на камн и плакала. И вдругъ подняла об руки и стала грозить вашему дому.
И онъ сжалъ свои кулаки въ вид поясненія этихъ словъ.
— Вы всегда, Подгинъ, каркаете, какъ ворона, отвчала она холодно:— оставьте ее въ поко.
— Ну, помните, я васъ предупредилъ, произнесъ работникъ и похалъ дале на своей телег.
Было свтлое, теплое утро дублинской весны, мужъ мистрисъ Даулингъ, газопроводчикъ, ушелъ на работу за нсколько часовъ передъ тмъ, а ея дти бгали по дому, состоявшему изъ двухъ комнатъ съ глиняными полами.
Та сторона грязнаго переулка Коммонсъ-Лэнъ, гд находилось ея жилище, была еще въ тни, такъ какъ только-что пробило десять часовъ, и отворенная дверь, на порог которой сидла мистрисъ Даулингъ, составляла подходящую рамку для ея оригинальной фигуры.
Это была красивая, молодая женщина двадцати семи лтъ, съ славными черными глазами и такими же волосами, которые частью ниспадали на ея плечи и спину, а частью были свернуты въ косу на затылк. Лицо ея было все исцарапано и подъ однимъ глазомъ виднлся большой синякъ, ея одежда состояла изъ халата, изорванной черной юбки и красной шали, которая отъ времени стала блднобурой. На рукахъ она держала грудного ребенка.
Дыша свжимъ воздухомъ на порог своего жилища, она задумчиво смотрла на домикъ, отстоявшій на нсколько шаговъ и находившійся на противоположной сторон переулка. Вскор невидимая рука пріотворила немного дверь этого домика. Увидя это, мистрисъ Даулингъ вскочила, какъ бы желая скрыться въ своемъ жилищ. Дверь на противоположной сторон переулка медленно и съ трудомъ отворилась, потому что она висла на одной заржаввшей петл, и на мостовую вышелъ ребенокъ, маленькій мальчикъ лтъ восьми. Онъ посмотрлъ вокругъ себя, звнулъ и безпокойно прижалъ къ себ какой-то узелъ, бывшій у него на рукахъ.
Глаза мистрисъ Даулингъ тревожно заблестли, она стала переминаться съ ноги на ногу и, наконецъ, обративъ на себя вниманіе ребенка, поманила его къ себ.
— Какъ ты ее держишь, Петти? Гд ея голова?
Съ этими словами мистрисъ Даулингъ взяла изъ рукъ ребенка узелъ, который оказался живымъ, поправила его, покачала и снопа отдала ребенку.
— Вотъ смотри, держи ее такъ. Положи руку ей подъ головку.
Ребенокъ былъ по природ довольно странный, но тотъ фактъ, что онъ не былъ ни грязный, ни въ лохмотьяхъ, длалъ его замчательной и необыкновенной фигурой въ Коммонсъ-Лэнъ. Для своихъ лтъ онъ былъ очень малаго роста и слабый, болзненный на взглядъ, густые рыжіе волосы окаймляли его лицо, отличавшееся той матовой близной, которою природа, изъ чувства справедливости, всегда награждаетъ рыжихъ. Такія же рыжія брови и рсницы оттняли большіе красиво-очерченные глаза блдно бирюзоваго цвта, скоре саксонскаго, чмъ кельтическаго происхожденія. Было что-то странное въ этихъ глазахъ, придававшихъ всему лицу ребенка какое-то особое, оригинальное выраженіе. По временамъ, оно неожиданно оживлялось, глаза сначала моргали, а потомъ принимали безчувственное, дикое, мрачное выраженіе, которое мало по малу отражалось и на всхъ остальныхъ чертахъ. Ротъ большой, хотя привлекательной формы, выражалъ постоянно странную смсь безпомощности и хитрой смекалки, но по временамъ губы его принимали выраженіе не то страха, не то страданій.
— Мать ушла? спросила мистрисъ Даулингъ, пристально смотря на ребенка.
— Ушла, повторилъ ребенокъ странно звучавшимъ голосомъ.
— Она работаетъ? промолвила снова мистрисъ Даулингъ посл продолжительнаго молчанія.
Но прежде чмъ онъ усплъ отвтить, появилась новая фигура. Это была высокаго роста старуха, самаго отталкивающаго вида. Она шла по переулку къ дому мистрисъ Даулингъ. Петти бросилъ на нее испуганный взглядъ. Несмотря на обнаруживаемую имъ иногда сметливость, онъ все-таки былъ ребенокъ и отличался инстинктомъ, неотъемлемой принадлежностью дтства. Онъ крпко прижалъ къ себ живой узелъ и побжалъ къ своему дому.
Лицо старухи стало мрачне и грозне прежняго при вид этого бгства.
— А! вотъ вы какъ! произнесла она, съ саркастической улыбкой посматривая на мистрисъ Даулингъ, и потомъ, словно замтивъ впервые царапины на ея лиц, прибавила съ притворнымъ состраданіемъ:
— О, Боже мой! Какъ Боевая-Курица отдлала васъ!
Говоря это и не обращая вниманія на нахмуренныя брови мистрисъ Даулингъ, она услась на порог рядомъ съ нею.
— Да, да, продолжала старуха: — подумаешь, страшно, какія дла творятся на свт. Но, конечно, такъ Богу угодно! Она все это время насъ обманывала и увряла, что ея мужъ матросъ, а онъ присужденъ къ каторг на семь лтъ за убійство полисмена. Я ни мало не заступаюсь за полицію, я сама бы съ удовольствіемъ истребила эту дрянь. Съ самаго начала она мн была подозрительна, слишкомъ тиха и сосредоточенна. Какъ вы хотите, а Мадъ — или нтъ — Пегги, наврно знаетъ ее. Он об могли поразсказать другъ объ друг, еслибы захотли.
— Но они вовсе не обязаны разсказывать, никто не долженъ обвинять себя, отвчала рзко мистрисъ Даулингъ: — впрочемъ, я не думаю, чтобы Пегги ее знала. Это было бы сейчасъ замтно.
— О, он ужасно хитры и скрытны, продолжала мистрисъ Кармоди еще язвительне:— врьте мн, он знакомы. Боевая-Курица живетъ здсь уже три мсяца. Бдная мистрисъ Магвайеръ не подозрваетъ, кому она отдала свой домъ. Мужъ сидитъ уже четыре года, какъ-то она его встртитъ съ…
— Она сегодня пошла за работу, перебила ее мистрисъ Даулингъ, для которой слова ея пріятельницы не представляли ничего новаго:— а малютка осталась на попеченіи Петти.
— Какая важность! Петти слишкомъ хорошая нянька для этого отродья.
— Съ нами крестная сила, мистрисъ Кармоди, замтила съ горечью мистрисъ Даулингъ: — вдь ребенокъ ни въ чемъ не виноватъ.
— Конечно! А помните, какая она явилась сюда приличная, на улицу не выйдетъ безъ шляпки. Но, говорятъ, она участвовала въ убійств полисмэна не мене своего мужа. Правда, это было четыре года тому назадъ, но въ Люкан ее вс называли Боевой-Курицей, потому что когда расходится, то не уступитъ боевому птуху.
— Я ни мало не ставлю ей въ укоръ, что она заступилась за мужа, я сдлала бы то же, не правда ли, цыпленокъ? сказала мистрисъ Даулингъ, цлуя своего ребенка.
— И я также, отвчала мистрисъ Кармоди: — эта проклятая полиція не оставляетъ никого въ поко. О! нтъ, не за это ее винятъ, прибавила она, придавая своему лицу выраженіе оскорбленной добродтели.
— Есть люди, которымъ не къ лицу злословить, рзко произнесла молодая женщина и, бросивъ вызывающій взглядъ на мистрисъ Кармоди, быстро скрылась за дверью своего дома.
По всей вроятности, никто другой изъ обитателей переулка не посмлъ бы такъ дерзко обойтись съ вліятельной мистрисъ Кармоди. Но молодая мистрисъ Даулингъ отличалась независимымъ характеромъ и всегда прямо, откровенно высказывала свои мннія. Странно сказать, мистрисъ Кармоди только къ ней одной чувствовала нкоторую пріязнь и открыто выказывала это. Она презирала и бранила всхъ, зато, вс ее и ненавидли, смшивая съ грязью при всякомъ удобномъ случа. Намекъ на одну изъ оскорбительныхъ сплетней, ходившихъ въ переулк насчетъ мистрисъ Кармоди, придалъ послднимъ словамъ молодой женщины значеніе сарказма. Вс эти клеветы были измышлены одной безпомощной злобой, но какъ бы то ни было, имена старухи и ея работника Подгина уже давно произносились съ улыбкой въ Коммонсъ-Лэн.
Были еще и другія причины, объяснявшія рзкое обращеніе мистрисъ Даулингъ съ ея сосдкой. Мистрисъ Кармоди имла нетолько лошадь и телегу, но владла двумя домиками въ переулк, что придавало ей громадное значеніе. Эти оба домика она отдавала въ наемъ, предпочитая жить въ чужомъ помщеніи, но задирала носъ, какъ хозяйка, передъ своими жильцами. Другіе дома, въ томъ числ и тотъ, гд жила мистрисъ Кармоди, принадлежали мистрисъ Магвайеръ, большой ея пріятельниц, часто доврявшей ей собирать деньги съ квартирантовъ. Мистрисъ Даулингъ была жиличкой этой мистрисъ Магвайеръ и потому не имла никакого дла съ мистрисъ Кармоди, которую боялись и ненавидли почти вс остальные обитатели переулка за ея скупость и корыстолюбіе, за жестокость къ своимъ собственнымъ жильцамъ и шпіоноство, въ интересахъ мистрисъ Магвайеръ, за жильцами этой послдней.
Благодаря своему мужу, газопроводчику, мистрисъ Даулингъ не боялась преслдованій мистрисъ Кармоди. Она аккуратно платила деньги и не думала ухаживать ни за домовладлицей, ни за ея повренной, а, напротивъ, позволяла себ очень дерзко обращаться съ ними, что ей спускали изъ уваженія къ той роли, которую она, благодаря своему мужу, играла въ Коммонсъ-Лэн. Вопросъ о первенств, служа источникомъ постоянныхъ споровъ между нею и мистрисъ Кармоди, въ тоже время былъ и связующимъ между ними звеномъ, такъ какъ он, по примру высокопоставленныхъ лицъ, находили политичнымъ поддерживать совмстно свои права противъ поползновеній демократической черни, состоявшей изъ работниковъ, поденщиковъ и другихъ плебейскихъ обитателей переулка.
Три мсяца передъ этимъ, какъ сказала мистрисъ Кармоди, мать Петти и малютки, оставленной теперь на его вполн недостаточное въ глазахъ мистрисъ Даулингъ попеченіе, поселилась въ Коммонсъ-Лен. Она явилась однажды вечеромъ съ обими дтьми и карзинкой вещей, найдя пустой домикъ, отдававшійся въ наймы, она заплатила впередъ деньги за недлю и, получивъ ключъ, тотчасъ помстилась въ своемъ новомъ жилищ. Никто не зналъ, кто она и откуда. Это была женщина небольшого роста, сухощавая и очень нервная, ея плечи были немного широки для ея роста, но ея классически изваянная голова съ курчавыми черными волосами изящно возвышалась на прямой, круглой ше. Ея лицо было нкогда прелестно да и теперь оно было бы еще привлекательнымъ, еслибъ его не портилъ дикій, запуганный, точно у затравленнаго звря взглядъ ея карихъ глазъ, съ густыми приподнятыми къ верху рсницами. Ея неправильный носъ имлъ свою прелесть, а ротъ съ сурово стиснутыми губами отличался рядомъ маленькихъ блыхъ зубовъ, среди которыхъ, однако, недоставало одного передняго. Она была чрезвычайно опрятна, работяща и дятельна, была очень тиха, даже застнчива, не искала знакомства и жила одна, т. е. старалась жить одна, но одиночество роскошь едва ли возможная въ Коммонсъ-Лэн, гд жизнь преимущественно протекаетъ на улиц и все, повидимому, становится общественнымъ достояніемъ.
Въ первый день ея появленія въ переулк, мистрисъ Даулингъ, видя, что у нея на рукахъ маленькій ребенокъ, предложила его подержать, пока она хотя немного устроится въ своемъ новомъ жилищ. Она на могла отказаться и это естественно повело къ вопросу: кто ея мужъ? Она отвчала, что ея мужъ матросъ, что онъ ушелъ въ далекое плаваніе, что она не знаетъ, когда онъ вернется, и должна заработывать себ кусокъ хлба, такъ какъ онъ ей ничего не оставилъ. Все это она сказала очень скоро, отрывисто и довольно неохотно. Однако, несмотря на ея молчаливость, мистрисъ Даулингъ удалось вывдать у нея хоть въ двухъ словахъ ея исторію, которая казалась очень вроятной, особливо въ послдующемъ разсказ молодой женщины, не пожалвшей прикрасъ. Одно только возбуждало сомнніе: она не хотла сказать, гд жила въ послднее время, гд родилась, воспитывалась и вышла замужъ. Ея родственники были недовольны ею и, конечно, не желали бы, чтобъ она открыла ихъ имя, вотъ предлогъ, который она сочинила, чтобъ отдлаться отъ празднаго любопытства сосдей.
Конечно, все это ни мало не удовлетворило и только окончательно привело въ тупикъ мистрисъ Даулингъ. Однако, она была принуждена прервать свои разспросы, которые, впрочемъ, были навяны скоре простой любовью къ сплетнямъ, чмъ личнымъ интересомъ или какимъ-нибудь злымъ намреніемъ. Она сама пользовалась незапятнанной репутаціей и, видя, по прошествіи нсколькихъ дней, что мистрисъ Вольшъ ведетъ работящую, честную жизнь, готова была отказаться отъ всякаго подозрнія, которое могла возбудить въ ней недостаточность отвтовъ на ея первоначальные разспросы. Она тмъ охотне это сдлала, что новая сосдка предложила ей, за извстное вознагражденіе, ухаживать за ребенкомъ во время ея отсутствія изъ дома.
Прошло два мсяца. Однажды вечеромъ, въ апрл, мистрисъ Вольшъ, вернувшись съ работы, зашла за своимъ ребенкомъ къ мистрисъ Даулингъ и он об стояли на улиц, какъ неожиданно мимо нихъ прошла молодая двушка. Мистрисъ Даулингъ отвернулась отъ нея съ презрніемъ, но мистрисъ Вольшъ вздрогнула такъ сильно, что едва не выронила изъ рукъ ребенка.
— Боже мой! промолвила она, съ трудомъ переводя дыханіе, и, быстро обернувшись, посмотрла снова на молодую двушку, которая, замтивъ, повидимому, только презрительный взглядъ мистрисъ Даулингъ, опустила голову и поспшила удалиться.
— Мистрисъ Вольшъ, вы ее знаете? Вы знаете Пегги! Разскажите намъ!
Эти слова были произнесены мистрисъ Кармоди, которая стояла въ дверяхъ сосдняго дома, но, замтивъ, какъ вздрогнула мистрисъ Вольшъ при вид молодой двушки, подбжала къ ней съ любопытствомъ.
Поспшные вопросы мистрисъ Кармоди еще боле испугали мистрисъ Вольшъ, чмъ неожиданное появленіе молодой двушки. Она дрожала всмъ тломъ и то краснла, то блднла.
— Нтъ, она мн только напомнила знакомую. Я ее не знаю. Я ее никогда не видала.
Высказавъ это едва слышнымъ голосомъ, она поспшно ушла домой и, затворивъ дверь, прислонилась къ ней спиной, частью отъ того, что ея ноги подкашивались и она не могла сдлать ни шага боле, а частью отъ инстинктивнаго страха, чтобъ эти женщины своими разспросами не заставили ее выдать себя.
Да, это была Мэри Кеннеди! Сама Мэри Кеннеди! И объ ней говорили съ презрніемъ, называя ее Пегги! Боже милостивый! Неужели это была правда, неужели сестра Вильяма Кеннеди была здсь? Значитъ, тщетно она скрывалась. Она думала, что тутъ вполн безопасна, что въ этомъ отдаленномъ уголк Дублина никогда не бываютъ окрестные поселяне и что ея слдъ исчезъ. И вотъ сестра единственнаго человка, который… Она дико озиралась кругомъ, какъ бы опасаясь своихъ собственныхъ мыслей. Дрожа всмъ тломъ, она добрела до стула и опустилась на него. Что ей было длать? Оставалось одно — перебраться на противоположный конецъ города и искать тамъ лучшаго убжища. Сама судьба преслдовала ее, иначе чмъ было объяснить это непонятное появленіе?
Прошелъ часъ, первая вспышка отчаянія немного улеглась и ей пришло въ голову, что, можетъ быть, Мэри Кеннеди ее не замтила. Наконецъ, она такъ перемнилась отъ заботъ и лишеній, что молодая двушка врядъ ли ее узнаетъ. Она схватилась за эту мысль, какъ утопающій за соломенку. Она стала припоминать, гд и когда видла Мэри Кеннеди, и, наконецъ, пришла къ тому радостному заключенію, что была вполн безопасна и Пегги ее не узнаетъ. Она даже утшала себя мыслью, что если молодая двушка и узнала бы ее, что было совершенно невроятно, то не захочетъ сознаться, что видала ее прежде. Такимъ образомъ, успокоившись, она заснула, какъ преступникъ, приговоренный къ смерти, казнь котораго отсрочили.
На слдующій вечеръ, такъ какъ она уходила на работу прежде чмъ вставали мистрисъ Кармоди и мистрисъ Даулингъ, которымъ общественное ихъ положеніе позволяло спать дольше, мистрисъ Вольшъ была готова спокойно отвтить на вс вопросы. Она ошиблась, эта молодая двушка была очень похожа на ея знакомую, но именно эту двушку она никогда не видала въ жизни.
— Вы знаете, это одна изъ тварей, живущихъ въ старомъ большомъ дом на углу, который безчеститъ и позоритъ всю улицу, сказала мистрисъ Кармоди, бывшая самымъ строгимъ судьей нравственности.
Странное чувство овладло Гонорой Вольшъ, она на минуту замолчала, сердце ея тревожно, болзненно сжалось. Передъ ея глазами мелькнулъ образъ веселой красивой молодой двушки, которую она видла два года тому назадъ въ пол во время жатвы, и потомъ быстро заслонился мрачной, несчастной фигурой, которая наканун вечеромъ пробиралась по улиц со стыдомъ, какъ бы прося ея сожалнія и сочувствія. Могла ли она бросить въ нее камнемъ? Еслибъ только сосдки знали, кто она сама? Но дикій, жестокій инстинктъ самосохраненія взялъ верхъ надо всмъ и, переводя дыханіе, она сказала холоднымъ, рзкимъ тономъ:
— Неужели? безстыдница!
Она должна была стать на ту или на другую сторону. Иного выхода для нея не было, и съ этой минуты въ ея сердц развилась страшная ненависть къ Пегги. Мало по малу она стала сваливать на нее всю отвтственность за свое горе и несчастіе, Пегги въ ея глазахъ справедливо искупала преступную измну ея брата. Живя сама спокойно, тихо, всми забытая, она съ злорадствомъ смотрла на позоръ Пегги, который отражался, конечно, и на ея брат. Упиваясь своей местью, она соперничала съ мистрисъ Кармоди въ презрительномъ отношеніи къ бдной молодой двушк.
Въ одно майское утро какое-то незначительное обстоятельство удержало ее дома до полудня. Торопясь на работу, она едва замтила телегу, запряженную осломъ, которая възжала подъ арку, соединявшую переулокъ съ сосдней улицей. Но маленькій сдой старичекъ, сидвшій на телег, устремилъ на нее проницательный взглядъ изъ-подъ широкихъ нолей своей шляпы. Она не обратила на него никакого вниманія, а онъ такъ засмотрлся на нее, что остановилъ осла, и только когда она исчезла изъ вида, сошелъ съ телеги и повелъ осла подъ уздцы.
Его, повидимому, вс знали въ Коммонсъ-Лэн, вс женщины высыпали на улицу и привтствовали дружнымъ хоромъ.
— А, Динни Гусь! есть у васъ цлый чайникъ? или все разбитые? восклицала мистрисъ Брадди.
— Старый разбойникъ! кричала мистрисъ Кармоди: — дайте мн новый котелъ и возьмите назадъ дырявый, который вы мн продали въ прошлый разъ.
— Подождите, подождите, прекрасныя дамы, отвчалъ старикъ.— Мистрисъ Брадди, вы сами разбили вашъ чайникъ, а вы, мистрисъ Кармоди, должны знать, что отъ кипятка портится дно котла. Это — воля Божія, и Динни Гусь тутъ не причемъ.
Затмъ начался торгъ, хозяйки натащили тряпокъ самаго отвратительнаго вида и пошла игра. Телега была полна посудой, стеклянной, глиняной, оловянной, и другими предметами домашняго хозяйства. Боле часа съ обихъ сторонъ торговались до упада, наконецъ, Динни Гусь промнялъ порядочное количество своего товара на груду тряпокъ и небольшую придачу мдными деньгами.
— Ужь я давно у васъ не бывалъ, съ самаго Рождества, сказалъ онъ, закуривая трубку: — что у васъ новенькаго?
— Ничего, отвчала мистрисъ Кармоди:— вы шатаетесь по блому свту, отъ васъ надо ждать новостей.
— А я думалъ, что у васъ есть новые жильцы. Я только что видлъ странную фигуру.
— А, это — мистрисъ Вольшъ! она поселилась въ одномъ изъ маленькихъ домиковъ.
Этотъ простой отвтъ, повидимому, произвелъ необыкновенное дйствіе на Динни. Онъ вынулъ изо-рта трубку и усмхнулся, нахлобучивъ боле прежняго свою шляпу съ широкими полями.
— Вы ее знаете? воскликнула мистрисъ Кармоди, сгарая отъ любопытства.— Мистрисъ Даулингъ! Динни знаетъ ее… мистрисъ Вольшъ!
— Kоro? Боевую-Курицу? отвчалъ Динни съ презрительной улыбкой:— да кто же ея не знаетъ!
Съ большимъ трудомъ и съ помощью кружки портера, за которую заплатили об пристававшія къ нему съ вопросами женщины, Динни Гусь разсказалъ исторію Гоноры Вольшъ.
— Ея мужъ былъ не матросъ, а садовникъ, котораго приговорили на семь лтъ каторги за убійство полисмэна. Она пошла тогда въ работницы на ферму. Сынъ фермера, Вильямъ Кеннеди, въ нее влюбился. Ее прогнали, онъ послдовалъ за нею. Остальное вы сами знаете.
Не усплъ удалиться Динни изъ Коммонсъ-Лэна, какъ вс его обитатели уже знали эту исторію. Злоба и негодованіе наполнили сердце каждаго, и хорошо было для Гоноры Вольшъ, что она до вечера не вернулась съ работы. Наконецъ, наступило шесть часовъ, и она явилась въ переулокъ, не подозрвая встрчи, которая ее ожидала. У арки, игравшія толпой дти вытаращили на нее глаза и съ удивленіемъ указывали на нее пальцемъ: это могло бы служить ей предостереженіемъ, но она ничего не замтила. Однако, съ первыхъ шаговъ по переулку, она увидла странную перемну. Группа женщинъ стояла передъ ея домомъ. Мистрисъ Даулингъ, съ блестящими черными глазами и съ красными пятнами на щекахъ, подошла къ ней и грубо бросила ей ребенка съ оскорбительнымъ замчаніемъ, вызвавшимъ общій смхъ.
Гонора Вольшъ машинально прижала къ груди малютку, въ глазахъ у нея помутилась и по всему ея тлу пробжала лихорадочная дрожь. Почти не сознавая что длаетъ, она протянула къ мистрисъ Даулингъ руку съ деньгами и что-то пробормотала. Выведенная изъ себя, мистрисъ Даулингъ ударила ее по рук такъ, что деньги разсыпались, и произнесла такой эпитетъ, отъ котораго гнвно сверкнули глаза Боевой-Курицы. Она бросилась въ свой домъ, положила на кровать ребенка, вернулась на улицу съ быстротою молніи и задала мистрисъ Даулингъ такую встрепку, что вполн обезопасила себя отъ повторенія подобной оскорбительной сцены.
Мистрисъ Кармоди послала за полиціей, но когда явился констабль, все уже было кончено: Боевая-Курица ушла домой и заперлась на ключъ. Сквозь дверь можно было разслышать ея рыданія и плачъ дтей. Кром того, мужъ мистрисъ Даулингъ, который, возвратясь домой, прекратилъ драку, на отрзъ отказался отъ защиты закона.
За этой грозой наступило затишье на двадцать четыре часа. Все это время дверь дома, гд жила мистрисъ Вольшъ, была упорна заперта, и только Петти выходилъ за покупкою състныхъ припасовъ. Боевая-Курица, очевидно, не хотла показываться въ публик. Однако, это не могло долго продолжаться. Она жила, какъ вс люди ея класса, со дня на день, у нея рдко бывало въ рукахъ два шиллинга, и она не имла почти ничего, могущаго дойти въ закладъ. Занимаемая ею комната была безукоризненно чиста, но мебели въ ней было очень мало: кровать, соломенный тюфякъ безъ простыни и одяло, котелъ, горшокъ, проволочный рашперъ, черный чайникъ съ разбитымъ носикомъ, стулъ, скамейка, сломанный столъ, полка съ нсколькими кострюлями и другими кухонными принадлежностями — вотъ вся ея обстановка. Столъ и стулъ были такъ блы, какъ только могли ихъ выблить вода и мыло, на окн стояли два горшка съ гераніемъ и одинъ съ мускусомъ. Полъ былъ чисто выметенъ, хотя, вмсто щетки, ей служилъ пучекъ высохшаго вереска.
Конечно, это было не очень роскошное жилище, но все-таки бдная женщина была тутъ дома, и, сидя передъ пылавшимъ въ камин торфомъ, она съ отчаяніемъ смотрла на свой домашній скарбъ, который собрала съ такимъ трудомъ и которому суждено было разсяться.
Конечно, она могла бы жить такъ же грязно и неаккуратно, какъ мистрисъ Даулингъ и мистрисъ Каполи. У первой дти ходили въ лохмотьяхъ, хотя ея мужъ заработывалъ до тридцати пяти шиллинговъ въ недлю, а у второй вся мебель состояла изъ связки соломы, на которой она валялась съ мужемъ, какъ собака, хотя ихъ сынъ, жившій въ Америк, платилъ за нихъ домовладлиц. Она зашивала и штопала свое единственное старое платье, а одежда Петти была чиста и цла, только онъ изъ нея уже давно выросъ. Она старалась, насколько возможно, загладить прошедшее и удержать себя отъ дальнйшаго паденія. Она не была погибшимъ созданіемъ, какъ Пегги и ей подобныя, что бы ни длали, какъ бы съ ней дурно ни обращались, она не дойдетъ до этого позора. Лучше было умереть. Какое право имли эти люди вмшиваться въ ея дла? она была по рожденію выше ихъ всхъ. Каполи были поденщики, отецъ мистрисъ Кармоди, несмотря на всю ея гордость, былъ простымъ возницей. Мистрисъ Даулингъ принадлежала къ тому же классу и хотя вышла замужъ за газопроводчика, но не имла никакихъ манеръ. Однако, она была очень добра къ ея малютк, думала Гонора Вольшъ, грустно смотря на ребенка. Молоко, которое она покупала для него, было дорого и дурно. Теперь у нея оставалось за душею всего шесть пенсовъ. Стоило-ли трудиться и продолжать борьбу съ судьбой? Ужь не лучше-ли сразу просить милостыни?
Убитая горемъ и заботами, она легла въ постель, не столько изъ желанія отдохнуть, сколько изъ экономіи, чтобъ не жечь топлива и свчей. На разсвт она встала и, какъ всегда, принялась за уборку комнаты. Ея энергичный характеръ не терплъ бездятельности, и она ршила не поддаваться судьб, ради своихъ дтей и изъ чувства гордости.
Она дала Петти шесть пенсовъ и, затопивъ каминъ, научила его какъ разогрть въ кружк молоко и накрошить туда хлба. Потомъ, поручивъ его попеченіямъ малютку, она отправилась на работу въ складъ тряпокъ, которыя она разбирала и сортировала. Никто не работалъ боле и быстре ея, а потому она была уврена, что этой работы никогда у нея не отнимутъ. Къ тому же, тамъ никто не зналъ, кто она и гд живетъ, никто не смотрлъ на нее съ презрніемъ или съ оскорбительной улыбкой, какъ сосдки въ Коммонсъ-Лэн. Конечно, она не могла сказать долго ли продлится подобная безопасность, и къ тому же она очень безпокоилась о своихъ дтяхъ: Петти не былъ надежной нянькой, и малютка была слишкомъ тяжела для его слабыхъ рукъ. Онъ могъ ее накормить и, конечно, не оставитъ одну, такъ какъ очень любилъ ее, но могъ легко уронить или пойти съ нею на улицу, гд могло случиться всякое несчастье.
Цлый день она работала съ лихорадочной энергіей и вечеромъ вернулась домой, вн себя отъ безпокойства. Издали она увидала, что дти ждали ее на порог ихъ жилища, Петти, уставшій еще боле матери, заботливо держалъ на колняхъ малютку. День прошелъ не такъ дурно, какъ можно было ожидать. Около полудня, мистрисъ Даулингъ сжалилась надъ брошеннымъ на произволъ судьбы ребенкомъ, который оглашалъ воздухъ своимъ плачемъ, потребовала его къ себ, накормила хорошо приготовленной пищей и убаюкала, когда малютка заснула, добрая женщина дала и Петти часть обда своихъ дтей, состоявшаго изъ картофеля и капусты съ саломъ, строго приказавъ не говорить ни слова объ этомъ матери.
Такъ прошли и слдующіе два дня. Гонора Вольшъ отправлялась каждое утро на работу съ меньшимъ безпокойствомъ. Но, по мр того, какъ уменьшались ея опасенія о дтяхъ, увеличивались ея личныя страданія. Ея жизнь теперь была вполн изолирована, ни одна изъ сосдокъ не хотла съ нею говорить, но боле всхъ возставала противъ нея мистрисъ Кармоди. Она уговаривала домовладлицу прогнать Боевую-Курицу изъ дома, но эта достойная дама не жила въ Коммонсъ-Лэн, а потому не заботилась о нравственности своихъ жильцовъ, благо они аккуратно платили деньги. Къ тому же, задняя стна домика, занимаемаго Гонорой Вольшъ, была въ полуразрушенномъ вид и требовала ремонта при отдач въ наймы новому жильцу. Плата была на три пенса боле обыкновенной и всегда вносилась въ срокъ, поэтому, она не приняла въ уваженіе доводовъ своей пріятельницы и приняла на себя роль видимаго орудія Провиднія. Мистрисъ Боркъ, отдававшая въ наемъ комнаты, женщина добрая, но боязливая, избгала встрчи съ Боевой-Курицей, но, однажды, встртившись съ нею подъ аркой, нершительно спросила у нея: который часъ? Привлеченная къ отвтственности за этотъ неприличный поступокъ, она старалась оправдать себя замчаніемъ, неизвстно кого извинявшимъ, ее или парію, что времена тяжелыя и нелегко жить. Однако, чтобъ поправить ошибку и доказать свое полное уваженіе къ общественному мннію, она стала поносить еще боле другихъ черную овцу.
Но какъ ни была несчастна и одинока Гонора Вольшъ, она все-таки не поддавалась и гордо держала голову. Она смло смотрла въ глаза мистрисъ Кармоди и нсколько разъ презрительно отказалась уступить ей мсто, что же касается до оскорбленій мистрисъ Боркъ, то она никогда ей не отвчала, словно ихъ не слышала.
Упорный и жестокій остракизмъ, которому подвергли ее сосдки, представлялъ странный контрастъ съ ихъ отношеніемъ къ завзятымъ чернымъ овцамъ переулка, къ тремъ ‘тварямъ’, по выраженію мистрисъ Кармоди, которыя жили въ большомъ угловомъ дом. Это были: дв молодыя двушки (одна изъ нихъ была Пегги) и старуха, повидимому, эти сомнительныя личности должны были возбуждать въ сосдкахъ такую же ненависть и презрніе, какъ Боевая-Курица. Но это было не такъ, хотя обитательницы переулка не водили съ ними ни дружбы, ни даже знакомства. Ихъ положеніе было гораздо лучше и къ нимъ выказывали нкоторую снисходительность, однимъ словомъ, ихъ терпли и даже съ ними разговаривали на улиц. Причиной этого любопытнаго явленія, вроятно, было то, что въ отношеніи послднихъ трехъ личностей была проведена рзкая демаркаціонная линія, признаваемая обими сторонами, тогда какъ въ первомъ случа эта линія только еще проводилась, и притомъ безъ малйшаго согласія одной изъ сторонъ.
Еслибъ Боевая-Курица примирилась съ тмъ положеніемъ, которое для нея создали общественныя законодательницы Коммонсъ-Лэна, то она могла бы, по крайней мр, пользоваться хоть нкоторой вжливостью со стороны обихъ партій. Но она еще боле сторонилась отъ трехъ отверженныхъ созданій, чмъ, строгія пуританки Коммонсъ-Лэна сторонились отъ нея. Пегги была младшая изъ обитательницъ большого углового дома. Она была, какъ мы знаемъ, поселянка, лтъ двадцати не боле, хотя въ ея испитомъ, блдномъ лиц не было ничего, напоминавшаго молодость или деревенскій воздухъ. Она была очень тиха, застнчива, и голосъ ея отличался удивительной нжностью. Во время отсутствія матери Петти, она была очень добра къ мальчику, защищала его отъ другихъ дтей, которыя постоянно его дразнили. Она часто проводила съ нимъ и малюткой все время до возвращенія домой Гоноры Вольшъ, когда она мгновенно исчезала. Она боялась Боевой-Курицы инстинктивно, хотя не знала ея и не слыхала ея исторіи, разсказанной разнощикомъ, потому что ее старательно держали вдали отъ общественной жизни Коммонсъ-Лэна. Но даже страхъ, внушаемый ей злобными, презрительными взглядами мистрисъ Вольшъ, не удерживалъ ея отъ нжнаго обращенія съ ея брошенными, одинокими дтьми. Изъ всхъ дтей переулка ей только и дозволяли водить дружбу съ ними. Другія же или знали кто она, или безсознательно подражали своимъ родителямъ. Умственная неразвитость Петти и малолтство его сестры мшали имъ. слдовать общему примру, и потому они оба находились всецло въ ея распоряженіи.
Въ одинъ прекрасный майскій вечеръ, Пегги сидла съ своими маленькими друзьями у задней стны домика, занимаемаго мистрисъ Кармоди, малютка спала на рукахъ у Петти, а молодая двушка говорила въ полголоса съ мальчикомъ, трепля его по щек своими нжными блыми пальцами. Вся эта сцена отличалась мирнымъ, даже буколическимъ характеромъ, невдалек свинья, грясь на солнц, смотрла добродушно на Пегги съ дтьми, а птухъ съ курами чистили себ перья, приготовляясь къ ужину. Переулокъ былъ пустъ, вс его обитатели ужинали и, по стоявшему въ воздух запаху селедокъ, легко было отгадать, что день былъ постный. Наклонные лучи солнца падали на всклокоченные золотисто-каштановые волосы Пегги, а Петти до того хмурился, что его рыжія брови составили нчто въ род навса надъ глазами. Они сидли вмст дольше обыкновеннаго, вроятно, соблазненные красотою майскаго вечера, ласточки, только что прилетвшія, кружились съ пронзительнымъ крикомъ надъ полемъ за домами, а коноплянка, запертая въ маленькой клтк, громко пла.
— Хотлъ-ли бы ты, Петти, летать? спросила Пегги, задумчиво смотря на двухъ стрижей, быстро пролетвшихъ надъ ихъ головами, и уносясь мысленно въ свое родное селеніе.
Память о прошломъ болзненно передернула ея вчно грустное лицо. На минуту Мэри Кеннеди очутилась снова на ферм своихъ родителей, въ воздух пахло коровами, которыхъ доили, молоко пнилось въ деревянной посуд, ласточки кружились надъ головами такъ же, какъ теперь. Она все это видла какъ бы во сн.
— Летать! повторилъ Петти съ улыбкой, какъ бы желая сказать: ‘Я не такъ глупъ, Пегги’.
Онъ взглянулъ на нее, но она закрыла лицо руками, какъ бы отстраняя отъ себя непріятное зрлище.
Въ эту самую минуту Гонора Вольшъ, не видя своихъ дтей у входа въ переулокъ, гд они обыкновенно ее ожидали, искала ихъ всюду глазами. Она была усталая, голодная и чувствовала себя въ боле отчаянномъ и злобномъ настроеніи, чмъ когда либо. Въ одной рук она держала свертокъ съ състными припасами для ужина. Увидавъ группу у задней стны дома мистрисъ Кармоди, она остановилась, словно пораженная громомъ. Въ глазахъ у нея потемнло. Кинуть свертокъ на землю и броситься впередъ, какъ разъяренный зврь, было дломъ одной минуты. Она схватила одной рукой спящаго ребенка, а другой ударила изо всей силы удивленную Пегги. Потомъ она повернулась и, въ сопровожденіи Петти, поспшила къ своей берлог. На порог она остановилась, ея исхудалое, сумрачное лицо горло гнвомъ, и, оскаливъ свои блые зубы, она произнесла что-то, угрозу или обличеніе, нельзя было разобрать: такъ невнятно она говорила отъ душившей ее злобы. Въ эту минуту ея глаза остановились на громадной фигур мистрисъ Кармоди, которая, выскочивъ на шумъ изъ-за ужина, стояла на порог своего дома. На зломъ лиц этой старухи ясно виднлась борьба самыхъ низкихъ страстей, возбужденныхъ видомъ молодой женщины, которую она такъ ненавидла и преслдовала.
— Скажите пожалуйста, какъ вы строги! воскликнула она съ презрніемъ:— ха, ха, ха!
Ея громкій, грубый хохотъ раздался въ переулк словно гулъ набатнаго колокола, и вс сосди выскочили изъ окрестныхъ домовъ. Боевая-Курица сначала подняла голову, чтобъ отвчать, но смхъ и презрительныя слова мистрисъ Кармоди нашли сочувственный отголосокъ во всемъ переулк. Голова ея поникла, и, съ глухимъ стономъ отчаянія, она исчезла въ своемъ жилищ, захлопнувъ за собою дверь.
Въ этотъ вечеръ обитатели Коммонсъ-Лэна созвали военный совтъ и, взбшенные смлой выходкой Боевой-Курицы, ршили положить конецъ подобному скандалу. Вслдствіе этого ршенія, Подгинъ всталъ на слдующее утро ране обыкновеннаго и прослдилъ бдную жертву общественнаго негодованія до склада, гд она работала. Что тамъ сдлалъ этотъ ловкій дипломатъ, это извстно только ему и уполномочившимъ его лицамъ, но въ этотъ день Гонора Вольшъ съ удивленіемъ замтила, что въ склад стали обращаться съ нею такъ же холодно и презрительно, какъ и въ переулк, шутки и намеки градомъ сыпались на нее. А на другое утро, благодаря новымъ проискамъ мистрисъ Кармоди, ей прямо объявили, что не нуждаются въ ея услугахъ и передадутъ ея работу ‘приличной женщин’. Тяжелая дверь склада захлопнулась предъ ея носомъ съ такимъ шумомъ, что его отголосокъ звенлъ въ ушахъ бдной женщины въ продолженіи многихъ дней.
Послдняя ея надежда исчезла. Она опустилась на землю въ припадк мрачнаго отчаянія. Этотъ столбнякъ продолжался долго, быть можетъ, нсколько часовъ. Наконецъ, она встала и пошла безцльно, куда глаза глядли. Черезъ нсколько времени она очутилась въ одной изъ старыхъ, пустынныхъ, заросшихъ травой улицъ сверной части Дублина. Майское солнце грло ея истощенную, исхудалую фигуру, она чувствовала теплоту лучей сквозь свою изношенную одежду. Солнце, по крайней мр, не длало никакихъ различій. Цвты на окнахъ наполняли воздухъ благоуханіемъ, и вязы на берегу канала въ конц улицы граціозно колыхали втви, словно мимо ихъ не шло, отверженное всми созданіе, она, наконецъ, остановилась и, облокотясь на перила, сложила руки подъ передникомъ.
— Мн остается только вести жизнь бродяги и собирать милостыню по большимъ дорогамъ. Голодная смерть ожидаетъ меня и дтей…
На улиц послышались шаги. Мимо проходила прилично одтая дама. Гонора Вольшъ, повинуясь какому-то неожиданному побужденію, протянула руку и странно звучавшимъ, ей самой незнакомымъ, голосомъ сказала:
— Христа ради, для моихъ двухъ дтей!
Дама строго посмотрла на нее и, увидавъ дикій взглядъ Боевой-Курицы, показавшійся ей угрожающимъ, стала искать глазами полисмэна.
По счастью, невдалек находился рослый стражъ общественнаго спокойствія, и дама, успокоившись, прибавила торжественно:
— Вы — молодая, сильная женщина, вы должны работать!
— Работать! повторила Гонора Вольшъ, въ ушахъ которой это слово звенло, какъ злая иронія:— работать! повторила она съ горечью, оскаливъ свои блые зубы.
— Я васъ велю арестовать, сказала испуганная дама и обернулась, чтобы позвать полисмэна, но въ ту же минуту Боевая-Курица исчезла.
Съ этой минуты приведенная въ отчаяніе молодая женщина приняла за правило: ‘чмъ хуже, тмъ лучше’. Она предалась пьянству, бросила безъ всякаго присмотра своихъ дтей и уже не дорожила никакими приличіями. Она такъ вела себя, что самые злые враги, даже мистрисъ Кармоди, не могли пожелать ничего лучшаго. А ея жестокія, неистовыя выходки держали всхъ въ страх. Особенно ея боялись мистрисъ Даулингъ и мистрисъ Кармоди. Она рдко бывала дома, но ея появленія въ Коммонсъ-Лэн были такъ же неопредленны, какъ и ея положеніе и настроеніе.
Петти и малютка умерли бы съ голода, еслибы имъ не оказали помощи обитатели переулка. Пегги и мистрисъ Даулингъ длили между собою заботы о малютк, а Петти посылали просить милостыню по улицамъ. Онъ не былъ довольно силенъ, чтобы носить съ собою ребенка, и хотя мистрисъ Даулингъ знала, что, удерживая дома малютку, лишаетъ его большого преимущества (ребенокъ для нищаго, просящаго милостыню, значительный источникъ дохода), но ни за что не хотла доврить малютку слабымъ и непривычнымъ рукамъ Петти.
— Двочка, сказала мистрисъ Даулингъ Пегги, которая высчитывала насколько боле мальчикъ набралъ бы денегъ, прося милостыню съ малюткой на рукахъ: — это невозможно! и даже полиція этого не позволитъ. Гордый, холодный тонъ, съ которымъ мистрисъ Даулингъ произнесла эти слова, былъ неподражаемъ. Въ немъ ясно слышались снисходительное нравоученіе и презрительный упрекъ, одна поза этой красивой, но грязной молодой женщины, небрежно и съ лнивымъ самодовольствомъ стоявшей, выставивъ одно плечо впередъ, на порог своего дома, представляла любопытный контрастъ съ смиреннымъ, боязливымъ обращеніемъ Пегги, которая, съ краской стыда на блдныхъ щекахъ, не смла поднять глазъ.
— Отдайте мн ребенка, прибавила мистрисъ Даулингъ, протягивая руки, чтобы взять малютку отъ Пегги:— бдняжка, ей рано еще учиться просить милостыню, придетъ и ея время, если Господь попуститъ.
Пегги молча исполнила приказаніе своей собесдницы. Она стояла подл Петти посреди улицы у грязнаго, зловоннаго ручейка, который, пробгая во всю длину переулка, составлялъ единственный стокъ помоевъ и нечистотъ изъ окрестныхъ домовъ.
— Ступай, Петти, скомандовала мистрисъ Даулингъ:— и принеси домой что-нибудь. Ступай!
— Ступай! повторилъ мальчикъ своимъ страннымъ голосомъ и поплелся къ арк.
— Боже, прости мн гршной, что я учу ребенка такимъ нехорошимъ вещамъ! произнесла мистрисъ Даулингъ, смотря въ слдъ удалявшемуся Петти.
Маленькій оборванецъ остановился въ конц улицы и посмотрлъ назадъ, утреннее солнце играло на его рыжихъ волосахъ и измятой рожиц, черезъ минуту онъ исчезъ на большой улиц, отправившись добывать себ кусокъ хлба, одинокій и всми забытый, какъ воробей.
Пегги тоже смотрла ему въ слдъ, и глаза ея были отуманены грустью. Но она завидовала судьб Петти, онъ находился въ лучшемъ положеніи, чмъ она, и бдная молодая двушка, смотрла на переулокъ съ болзненнымъ отвращеніемъ и ненавистью. Блестящіе, пламенные лучи солнца обнаруживали всю грязь и разрушеніе этой трущобы: разбитыя стекла въ окнахъ, заткнутыя тряпками или бумагой, болтавшіяся на сломанныхъ петляхъ двери, облупившуюся штукатурку на стнахъ и щедушную растительность — единственный признакъ весны — украшавшую соломенную крышу жилища мистрисъ Кармоди. Рельефно выставляя на показъ вс эти уродства, солнце вмст съ тмъ жгло всклокоченную, лохматую голову Пегги и увеличивало ея недовольство всмъ и всми. Она хотла предложить мистрисъ Даулингъ понянчить малютку, такъ какъ собственныя дти этой доброй женщины шумли въ дом, вызывая энергичныя мры успокоенія, но стыдилась сказать слово и застнчиво переминалась съ ноги на ногу, въ высокихъ ботинкахъ съ пуговицами, изъ которыхъ ни одна не была застегнута.
Въ эту минуту дверь противоположнаго дома отворилась, и вышла женщина, держа въ рукахъ ведро съ помоями.
— Здравствуйте, мистрисъ Бради, какъ поживаете? крикнула, ей мистрисъ Даулингъ съ замтнымъ оживленіемъ.
Мистрисъ Бради удостоила ее только взглядомъ и, знаменательно махнувъ рукой, вылила ведро на улицу по направленію къ средин, гд протекалъ ручеекъ.
— Мистрисъ Бради, прибавила ея сосдка:— ну, что онъ теперь?
— Бушуетъ, отвчала лаконически мистрисъ Бради и исчезла съ ведромъ за дверью, которую съ шумомъ захлопнула за собою.
— Вотъ уже третій день мужъ ея запилъ и не даетъ ей покоя, замтила мистрисъ Даулингъ скоре про себя, чмъ для свденія Пегги:— она порядочно выноситъ отъ него, вы замтили синякъ подъ ея глазомъ?
Пегги утвердительно кивнула головой, хотя старательно избгала взглянуть на мистрисъ Бради.
— Вотъ видите, у нея нтъ дтей, прибавила мистрисъ Даулингъ и хотла продолжать дале свои поясненія, какъ вдругъ за ея спиной раздался жалобный вопль.— Возьмите! сказала она, поспшно отдавая Пегги ребенка:— мн надо распорядиться съ, моей малюткой.
— А если… она… придетъ? спросила Пегги нершительнымъ голосомъ.
— Не бойтесь, впрочемъ, во всякомъ случа это продлится не долго, она не заплатила за квартиру, и мистрисъ Магвайеръ въ пятницу выгонитъ ее на улицу. Что она сдлаетъ? Лучше всего ей пойти въ домъ призрнія бдныхъ. О, погодите я вамъ задамъ!
Эти послднія слова относились къ ея собственнымъ дтямъ, поднявшимъ страшный гвалтъ, и она посвятила себя на время внутренней политик.
Въ пятницу, какъ заявила мистрисъ Даулингъ — непогршимый авторитетъ по всмъ общественнымъ вопросамъ — Гонора Вольшъ должна была подвергнуться выселенію. Но судьб было угодно освободить мистрисъ Магвайеръ отъ этой заботы.
Побуждаемая, вроятно, тмъ самымъ чувствомъ, которое подсказало Четевайо историческія слова: ‘Я буду скитальцемъ, но прежде покажу людямъ, на что я способенъ’, Боевая-Курица явилась домой въ девять часовъ вечера, вн себя отъ отчаянія и отъ жажды утолить свою месть. Она прямо направилась къ дому мистрисъ Кармоди и вызвала ее на открытый бой. Конечно, перчатка не была поднята, и оставалось только аттаковать врага въ его твердын.
Что потомъ произошло было опредленно и ясно разсказано мистрисъ Даулингъ, явившейся первой на помощь сосдк:
Мистрисъ Кармоди упала въ обморокъ отъ одного страха, а она бросилась, какъ бшеная, на шкапъ и побила всю посуду, поломала все, что ей попало подъ руку.
Поднялась неописанная сумятица, курицы, разбуженныя шумомъ, вылетли изъ дверей, ударяя крыльями о лица сосдей, собравшихся на крикъ. Послали за полиціей, и виновница этого безпорядка, несмотря на неистовыя усилія освободиться, была отведена въ тюрьму.
Мистрисъ Кармоди, сильно избитая, была отправлена въ больницу.
По прибытіи домой Подгина спустя полчаса, десятки голосовъ наперерывъ разсказали ему о случившемся.
— Она ее убила! воскликнулъ Подгинъ, который на этотъ разъ былъ трезвъ:— разв я вамъ не говорилъ, что этимъ кончится? Неправда-ли, мистрисъ Даулингъ, прибавилъ онъ, крича во все горло:— я говорилъ, что она кого-нибудь убьетъ? Я сказалъ: висть ей изъ-за васъ. Вотъ такъ и вышло.
Тутъ чувство сожалнія о своей госпож взяло верхъ надъ самодовольствомъ пророка, предсказанія котораго сбылись, и Подгинъ закрылъ лицо руками.
Мистрисъ Даулингъ не обратила на него вниманія, она тщетно старалась собрать вокругъ себя толпу, чтобъ разсказать новость, которая была извстна только ей одной. Но никто не хотлъ ея слушать: одни разсуждали боле съ любопытствомъ, чмъ съ сожалніемъ, объ увчьяхъ, полученныхъ мистрисъ Кармоди, другіе оцняли размръ нанесеннаго ей убытка, третьи тайкомъ прибирали къ рукамъ валявшіеся остатки разграбленнаго имущества. Наконецъ, мистрисъ Даулингъ удалось найти слушателя въ молчаливой мистрисъ Бради.
— Погодите, я вамъ разскажу кое-что очень интересное. Вы видли его? Онъ только что приходилъ сюда, отыскивая Боевую-Курицу. Еслибъ вы видли что съ нимъ сталось, когда я разсказала ему, какъ она ведетъ себя. Онъ спросилъ, гд ее найти? Я передала ему все, что знала. Оказывается, что ея мужъ, Вольшъ, убившій полисмэна, умеръ въ тюрьм на прошлой недл. Извстіе объ этомъ получено въ Люкан, и Кеннеди, о которомъ, помните, намъ говорилъ Динни Гусь, тотчасъ явился сюда за нею.
— Зачмъ? спросила мистрисъ Бради.
— А, вроятно, хочетъ жениться.
— Врядъ ли, отвчала съ презрительной улыбкой мистрисъ Бради.
— Вотъ судьба-то! промолвила мистрисъ Даулингъ, грустно задумываясь:— прійди онъ немного ране, и бывъ можетъ, все пошло бы иначе.
— Такъ было угодно Господу! произнесла торжественно мистрисъ Бради.
— Я не стала бы вмшивать Бога въ такія гадости, воскликнула злобно мистрисъ Даулингъ:— онъ теперь пошелъ отыскивать Пегги. Я ему сказала, что Боевая-Курица, повидимому, ее знала. Право, все это для меня непонятно, но Пегги, увряю васъ, очень походитъ на этого человка. Глаза у нихъ, какъ дв капли воды. И онъ страшно поблднлъ, разспрашивая у меня, на что походитъ молодая двушка. Что бы это значило?
— Не знаю. А, говорятъ, ее упрячутъ въ тюрьму года на два. Подгинъ увряетъ, что деньги пропали.
— Я не врю ни одному слову Подгина. Жаль, что этотъ человкъ не явился получасомъ ране, и что я не съумла его удержать. Но, Боже милостивый, все бываетъ на семъ свт или слишкомъ рано, или слишкомъ поздно.
Между тмъ въ несчастной трущоб, служившей ему домомъ, маленькій Петти, сидя на полу, дрожалъ отъ страха. Шумъ и гамъ на улиц до того его испугали, что онъ трясся, какъ въ лихорадк, не обращая вниманія на отчаянные вопли голоднаго, безпомощнаго ребенка, лежавшаго на груд соломы, которая замняла теперь проданную кровать.
Одинъ въ темнот, бдный мальчикъ вынесъ ужасныя физическія и нравственныя страданія, по временамъ изъ его груди вырывался дикій стонъ, какъ у затравленнаго звря.
Малютка мало по малу успокоилась и заснула. Наступила ночь, а съ нею тишина, забвеніе. Петти сталъ рже стонать и, прислонившись спиной къ стн, устремилъ свои широко раскрытые глаза на дверь, сквозь щели которой виднлся мракъ на улиц. Вдругъ онъ услыхалъ тихіе шаги и прежде чмъ усплъ подняться, дверь отворилась и Пегги вошла въ комнату.
— Петти, сказала она боязливымъ шопотомъ:— ты здсь, Петти?
— Здсь, Пегги! повторилъ онъ поспшно, но едва слышно. Узнавъ молодую двушку, онъ вскрикнулъ и протянулъ ей руку съ нсколькими мдными деньгами.
— Оставь ихъ у себя, отвтила Пегги, отталкивая его руку:— а гд малютка?
Она сбросила съ плечъ старую шаль и услась на порог, такъ какъ въ этомъ нищенскамъ жилищ не было ни мебели, ни свчки. Обнаруживъ спрятанную подъ шалью кружку съ молокомъ и хлбомъ, она подняла малютку съ соломы и начала ее кормить. Маленькое созданіе начало было плакать, но пища его тотчасъ успокоила. Петти, грызя корку, которую ему сунула Пегги, смотрлъ на нее довольнымъ взглядомъ. Какой-то звукъ снаружи обратилъ на себя его вниманіе. Онъ поспшно бросился къ двери.
— Это не мать, сказала Пегги, не повернувъ головы.
Малютка кончила свой ужинъ, и молодая двушка положила его снова на солому.
— Э, мать! повторилъ Петти, схватывая ее за платье и устремляя на нее умоляющій взглядъ.
— Оставь меня, она скоро придетъ, отвчала Пегги.
— Скоро придетъ! промолвилъ, какъ эхо, ребенокъ и, совершенно довольный этой встью, выпустилъ изъ рукъ платье Пегги.
Она убжала съ кружкой въ рукахъ, и Петти, совершенно просіявъ, воспользовался темъ, что дверь была отворена, выползъ изъ дома и, пробравшись по переулку до арки, помстился тамъ на обычное свое мсто, гд всегда ждалъ мать.
Улица была безмолвна и пустынна, уродливые старые дома съ неровными крышами рельефно выступали на сромъ фон ночи, везд было тихо и темно, только рядомъ съ аркой въ большомъ дом, гд жила Пегги, виднлся свтъ.
Слва отъ рки несло сыростью и холодомъ, на покрытомъ тучами неб не видно было ни одной звзды. Долго стоялъ тутъ Петти, наконецъ, отъ усталости и холода, опустился на землю подъ аркой и, прислонясь къ стн, не спускалъ глазъ съ улицы, открывавшейся передъ нимъ.
По временамъ пролетала надъ его головой летучая мышь и однажды прошелъ полисмэнъ, длая обходъ своего околодка. Онъ держалъ въ рукахъ фонарь, посмотрлъ вокругъ себя сонно, вяло, оффиціально и не замтилъ прижавшейся къ стн фигуры ребенка, едва не умершаго отъ страха.
Ночь была холодная, и полуодтый голодный ребенокъ вскор совсмъ окаменлъ. Онъ старался не закрывать глазъ, ожидая каждую минуту появленія матери, но отъ времени до времени впадалъ въ забытье. Наконецъ онъ заснулъ. Долго-ли онъ лежалъ на земл подъ аркой неизвстно, но по прошествіи многихъ часовъ, когда уже ночь смнялась утромъ, скрыпъ двери невдалек разбудилъ его.
На улиц передъ аркой показались дв фигуры: худощавая молодая двушка и рослый, широкоплечій мужчина. Она горько плакала, а онъ, повидимому противъ ея воли, крпко держалъ ее за руку.