Ю. И. Крашевский
Древнее сказание
I
II
III
Древнее сказание, Крашевский Иосиф Игнатий, Год: 1876
Время на прочтение: 395 минут(ы)
Крашевский Ю. Собрание сочинений: В 10 т. Т. 1: Осада Ченстохова (Кордецкий), Древнее сказание: Романы / Пер. с польск.— М.: ТЕРРА. 1996. (Библиотека исторической прозы).
Весеннее утро…
Над темною стеною лесов, окружающих со всех сторон небольшую поляну, разливались лучи света, окутывая серебристым покровом все жаждущее пробуждения от зимнего сна, все жаждущее жизни… Благоухающий запах листьев и едва распустившихся цветов, подкрепленных сверкающими лобзаниями бриллиантовых капель росы, располагал к веселью, к инстинктивной радости. На поверхности вешних вод гордо возвышались золотые головки водяных растений. Луга в эту торжественную минуту походили на зеленые ковры, вышитые рукою мастера… Фантастические узоры — золото и разноцветный шелк — украшали их поверхность… Это произведения мастерской руки природы. Торжественная тишина предшествовала восхождению солнца, одни только лесные птицы, пробуждаясь от сна, заботливо копошились около своих жилищ… Еще несколько минут, и в воздухе раздались призывы, пение и чириканье маленьких пернатых обитателей лесов. Высоко, под самыми тучами, сизый орел плавал в воздухе, зорко следя за добычею на земле. Иногда царь птиц одним взмахом могучих своих крыльев останавливался на месте и, повиснув в воздухе, осматривал поле будущих своих успехов, затем снова плавал в воздухе… В лесу что-то шелохнулось и замолкло… Стадо диких коз, выглянув из густой чащи леса, боязливо оглядывалось по сторонам. Эти грациозные создания осмотрели поляну и торопливо побежали назад… В лесу снова все затихло… В другой части леса, минуту спустя, раздался треск ломающихся ветвей, рогатый лось вышел на поляну, поднял голову, глубоко вздохнул, втянув широко раскрытыми ноздрями свежий воздух, призадумался, почесал шею рогами и скрылся… У самой опушки, в мелком кустарнике заискрилась пара блестящих глаз: волк с любопытством смотрел на поляну… тут же испуганный заяц, прижав уши, тихонько прокрадывался мимо своего врага, прыгнул раз, другой и присел.
Тишина царствовала кругом…
Еще мгновенье, и утренняя музыка лесов начнет свой концерт… Дуновение весеннего ветра расшевелило дремлющие ветви… Каждое дерево в этом лесном хоре имело свою роль, каждое издавало свой особенный звук… Музыка началась… Опытный житель тех мест весьма легко различал шорох листьев березы от шума соснового леса, скрипение сухого дуба от печального стона ели.
Ветер шагал по верхушкам деревьев, а лес все громче и громче отвечал на его приветствия, все ближе, все звучнее раздавалась утренняя песня непроходимых дебрей…
Высоко над лесами плыли румяные тучи, точно только что проснувшиеся девушки, заметившие, что их красотою любуется хитрец мужчина. Серое небо покрывалось синеватою краской наверху, внизу отливало золотым цветом, беленькие тучки причудливой формы развевал ветер по лазурной синеве. Первые лучи солнца выплыли из-за леса… Ночь исчезала. Остатки мрака и теней расплывались в дневном блеске. Над ручьями и лугами закипели прозрачные испарения и, поднимаясь все выше и выше, — точно дым жертвенника, — исчезали в воздухе, оставляя пылинки воды на произвол ветра. Косые лучи солнца с любопытством заглядывали вглубь оврагов, любовно приглядываясь ко всему, что успело ночью разрастись, покрыться зеленью, расцвести.
Шум леса вызвал к жизни хор птиц, природа ожила: луга, кусты, лес и воздушные пространства, — все дремавшее до сих пор вдруг заговорило. Жизнь вступала в полные свои права… В золотых лучах солнца вертелись, кружились, все выше и выше поднимаясь, резвые, крылатые дети воздуха, что-то щебеча друг другу, кокетливо поглядывая на тучи, рисуясь перед лесом… Кукушки отзывались вдали, дятлы-кузнецы принялись за работу…
Мрак уступил свету, явился день…
У самой опушки леса, на берегу сонливой реки, проносящей свои ленивые воды среди камней и громадных корней гигантских деревьев, в том месте, где богатая листва не пропускала лучей солнца и ночные тени боролись еще с дневным светом, виднелась куча ветвей — нечто вроде шалаша: несколько кольев, вколоченных в землю, а на них в беспорядке набросанные ветви и еловые корни… Около этого жилища, сооруженного на скорую руку, видны были остатки костра, угли и несколько недогоревших головней… Немного ниже, у самой реки, в высокой и обильной траве на подножном корму стояли две небольшие толстые лошади, привязанные к деревьям. Должно быть, какой-то шорох, раздавшийся в лесу в эту минуту, напугал их или они почуяли врага, навострив уши, раздув ноздри, эти полудикие животные нетерпеливо били копытами о землю, издавая звуки, от которых встрепенулась лесная глушь… В эту минуту из шалаша выглянула голова, покрытая длинными рыжими волосами. Рыжая борода, рыжие усы и пара темных глаз — вот ее украшения. Пронзительным взглядом глаза эти посмотрели на лошадей, потом на небо, и голова скрылась. В шалаше началось движение. Некоторое время спустя из шалаша вышел широкоплечий, сутуловатый мужчина среднего роста. Он выпрямился во весь рост, расправил свои усталые, окоченевшие от долгого лежания члены, зевнул, встряхнул несколько раз головою, посмотрел на небо, затем на лошадей… Животные, заметив своего господина, приблизились к нему. Рыжий мужчина начал прислушиваться: в лесу все спокойно, только и слышны были шум деревьев, пение птиц и журчание ручья.
Рыжий человек был полным олицетворением дикого обитателя лесов, густые волосы в беспорядке длинными прядями падали ему на плечи и на лоб так низко, что, казалось, глаза его прямо под ними горели. Почти все лицо рыжего мужчины было покрыто волосами, едва только небольшие, выдающиеся части щек, горящие румянцем, лишены были этого леса рыжих прядей. Суконная, шерстяная одежда покрывала его тело. Не изящное, даже грубое одеяние это, коричневого цвета, у самой шеи было застегнуто на пуговицу и петлю. Ноги были обернуты сукном и кожею, а ступни ног тщательно повязаны толстою бечевкою. Из коротких рукавов одежды выходили наружу сильные, загорелые руки, покрытые волосами. Лицо этого дикаря выражало полуживотную, получеловеческую хитрость, а глаза — дерзость с одной, крайнюю осторожность с другой стороны, они беспокойно перебегали с одного предмета на другой, не будучи в состоянии остановиться на одном месте… Телодвижения, показывающие, что, кроме хитрости и осторожности, обладатель этих качеств не лишен богатырской силы, не позволяли судить о его летах, до того были ловки и грациозны его движения, а ведь годы его молодости давно миновали.
Дикарь постоял несколько минут, осмотрел внимательно окрестность и возвратился к шалашу. Не говоря ни слова, он ударил ногою в стену шалаша, так что все ветви зашатались на своеобразной крыше хрупкого сооружения. В ту же минуту, как бы в ответ на удар, в шалаше началось суетливое движение, и вскоре из него не то вышел, не то выполз молодой парень и бодро посмотрел на своего владыку… Ему было не больше пятнадцати лет, довольно высокого роста, он во всем был похож на рыжего. Лицо его еще не успело покрыться волосами, голова коротко острижена, самая простая поношенная одежда, состоящая из кусков сукна и полотняных лохмотьев, — вот все его доспехи. Мальчик еще не успел протереть глаз руками, как хриплый голос старшего, на языке чуждом и непонятном обитателям этой земли, на которой остановились путешественники, обратился к нему:
— Герда, на коней! Солнце уж высоко…
В ответ на это приказание, за которым последовал легкий удар по плечу отрока, этот последний подбежал к лошадям, развязал веревки, ловким движением вскочил на одну из них и подвел их к месту, где кусок песчаного сухого берега позволял подойти к реке. На песке виднелись следы копыт прежде здесь утолявших жажду лошадей… Животные усердно стали пить воду. Отрок, сидя верхом на одной из них, зевал, искоса поглядывая на своего рыжего владыку, который суетился около шалаша, ворча что-то под нос. Не утреннюю ли молитву?..
Напоив лошадей, которые, подняв головы и точно прислушиваясь к шуму деревьев, задумались на минуту, — парень веревкой погнал их в сторону шалаша. Здесь рыжий приготовил уж сумки и вьюки, перевязанные сукном и кожей: оставалось только привязать их к лошадям. Оба молча принялись за эту работу. Поверх сумок наши путешественники наложили куски сукна и кожи. Когда все было готово, старший вошел в шалаш и немного спустя вышел оттуда с оружием в руках: он держал небольшую палку с воткнутым кремнем в разрезанном верхнем ее конце. За поясом торчал у него топор, тяжелый, как молот, короткий нож в кожаных ножнах, через плечо висел деревянный лук и праща. Подойдя к лошади, дикарь привязал палку с кремнем к передней части седла. Молодой парень поднял с земли свое оружие, нож и топор воткнул за пояс и сел верхом на лошадь… Старший еще раз внимательно осмотрел шалаш, бросил взгляд на костер, не осталось ли что-нибудь на земле, попробовал, крепко ли привязаны сумки, и подвел лошадь к старому пню… Не прошло и минуты, как он уже сидел верхом. Они были уже совсем готовы отправиться в путь, и старший осматривал окрестность, выбирая дорогу, когда из леса, как раз напротив того места, где стояли всадники, стараясь остаться незамеченной и тихонько раздвигая ветви орешника и калины, высунулась человеческая голова. Пара светлых глаз с любопытством и боязнью стала рассматривать всадников. Из-за ветвей видны были русые волосы, молодое лицо, едва только начинающее украшаться усами и бородою, и во рту, полуоткрытом от удивления, два ряда белых зубов. Рыжий между тем поочередно посматривал на солнце и на реку… На ее берегах, покрытых обильною травою, не было ни одной тропинки, ни одного следа какой-нибудь дороги. По озабоченным чертам его лица легко можно было заметить, что он не знал, на что решиться: переплыть ли реку, следовать по ее течению или против него? Лошади нетерпеливо дожидались минуты отъезда. Старший всадник подумал еще немного, осмотрел луг, смерил его глазами, посмотрел на зыбкое болото, простиравшееся далеко за лугами, на лес и, наконец, подъехал к тому песчаному берегу, где поили лошадей. Тут они остановились. По всей вероятности, дикарь думал о том, удастся ли им перейти вброд реку, его глаза скользили по ее поверхности, как бы допытываясь у нее, глубока ли она в этом месте? В эту минуту он, наверное, заметил бы голову следившего за каждым их движением туземца, если бы она не скрылась старательно за густой листвою. Только ветви и листья колыхнулись и задрожали. Лошади понемногу начали входить в воду, которая в этом месте не была глубока, а дно реки не вязко, они погрузились в воду, казалось, что поплывут, но вода была так неглубока, что они шагом прошли по дну… Песчаное место попалось им на пути, а там и другой берег… Наши всадники, едва дотрагиваясь ногами до поверхности воды, счастливо достигли противоположного берега… По этому берегу, более возвышенному и сухому, гораздо удобнее можно было продолжать путь. В лесу, непроходимо густом в этом месте, что-то странно шелохнулось… ‘Испуганный зверь’, — подумал рыжий. Никак нельзя было подозревать присутствия человека в этом месте: как далеко можно было завидеть глазом, никакого следа, кроме оставленного ими шалаша и костра… Лес, как Бог его создал, гордо возносил к небу свои увенчанные головы: толстые пни лесных гигантов, в нижней части лишенные ветвей, на верхушках украсились зелеными венцами… То тут, то там валялись на земле старые лесные богатыри, умерщвленные бурею, наполовину лишенные коры, наполовину покрытые седым мхом, изредка только попадались молодняки, поломанные ветром…
Всадники между тем подвигались вперед…
Рыжий заметил что-то белое на холмистом возвышении: под громадным дубом, у его подошвы, лежал камень, напоминающий большую чашу, на нем возвышался другой, бесформенный и тяжелый… Неопытная рука старалась выдолбить из него что-то вроде человеческой головы, покрытой громадною шапкою… Всадники остановились… Рыжий, боязливо оглядываясь по сторонам, презрительно улыбнулся и плюнул на каменную голову…
И вот как раз в это самое мгновение какой-то странный звук — не то визг, не то свист — раздался в воздухе в стороне кустов, и деревянная стрела засела в одежде старшего путешественника на самой груди. Он в нерешительности, что делать, — приняться за оружие или бежать скорее, — повернул голову к своему товарищу, который в это же мгновение вскрикнул. Другая стрела вонзилась ему в ногу… А в лесу раздался хохот, дикий, страшный хохот, точно вой зверя или крик дикаря… Захохотало что-то, ветер разнес дикие звуки по лесу, и все замолкло… Сорока сидела на камне на самой верхушке шапки и, подняв крылья, кричала, вторя странному хохоту… и металась, будто бы и она желала пригрозить человеку, нанесшему обиду этому мертвому камню. Лошади, напуганные этими звуками, прибавили шагу, но врага нигде не было видно и не слышно… Тишина снова воцарилась в лесу, только слышен был торжественный шум деревьев…
Старший всадник ехал впереди, погоняя лошадь, молодой парень, вынув стрелу из ноги, скакал за ним, наклонившись всем телом вперед… Они проскакали довольно далеко от опасного места, но, заметив, что никто не пустился за ними в погоню и что опасность миновала, — старший остановился… Он теперь только обратил внимание на своего товарища, который с бледным лицом и стиснутыми от боли зубами прильнул к лошади. Рыжий так был озабочен, что еще не вынул стрелы, вонзившейся в его одежду. Стрела пробила сукно и, должно быть, глубоко засела в груди, потому что, несмотря на движения и скорую езду, хотя и наклонилась вниз, но все еще держалась на месте. Только теперь, остановив лошадь на поляне, раненый обратил внимание на стрелу, он выдернул ее ловким движением, поморщился от боли, осмотрел ее со всех сторон и вложил в мешок. Стрела оканчивалась костяным острием, на конце которого застыла капля крови.
— Да убьют их гром и буря!.. — проворчал Рыжий. — Глаз людской подсматривал в кустах и отомстил за обиду… Ты в ногу ранен, Герда?
Парень не совсем еще оправился от испуга. Он блуждающими глазами указывал на свою ногу. Герда был опаснее ранен, чем его отец, потому что полотно не могло удержать стрелы, которая глубоко засела в ноге.
— Ну, ничего! Одна полянская стрела — это еще не беда! — проговорил старший. — Они не намазывают их ядом. Хорошо и то, что их не было много. Видно, был один разбойник. Он не посмел броситься на нас, завидев у нас оружие… но он может призвать своих собратьев, может наделать шуму… Надо бежать скорее отсюда.
Рыжий посмотрел на солнце.
— Держись покрепче, а лошадь пусти свободно… Теперь мы не можем терять времени, а то, чего доброго, нападут на нас в этом лесу, нужно пробраться к знакомым. Около полудня мы будем на месте.
Молодой парень молчал. Рыжий проворчал невнятно еще какие-то слова, посмотрел в сторону леса, стегнул лошадь веревкою, и оба поскакали по берегу реки, заменяющей им дорогу. Кругом все лес и лес дикий, необитаемый, молчаливый. Где-то вдали, на поверхности воды, показалась человеческая голова, покрытая темными, прилипшими к ней волосами, и пара гребущих рук около нее. Но как только до ее ушей долетели звуки лошадиного топота, голова исчезла, оставив след на поверхности воды. Наши всадники проехали мимо… Голова снова показалась… теперь на черных ее волосах легко можно было заметить венок цветов… Глаза ее пристально следили за всадниками… Несколько дальше крошечная лодка, точно ореховая скорлупа, скользила по реке, направляясь по ее течению, над нею, в виде паруса, ветер развевал белый платок… По мере приближения всадников белое полотно понемногу исчезало и, наконец, очутилось на дне лодки, которая, точно змея, скользнула в камыш, и одни только колеблющиеся верхушки камыша указывали на ее присутствие… Несколько диких уток, испуганных неожиданным посетителем, вылезли из тростника, где-то вдали что-то плеснуло и упало.
Наши всадники безостановочно подвигались вперед по берегу реки. Изнуренные лошади два раза пили воду и продолжали свой путь, нигде не останавливаясь. Солнце поднималось все выше и выше, воздух становился все теплее. В лесу было свежо и прохладно, но со стороны лугов и песков дул горячий ветер. Наши всадники как ни старались перенестись в другую местность, оставить злополучный лес и выехать на открытое место — окрестность оставалась убийственно однообразною, лес пел все ту же песню над рекою, только изредка среди песка попадалось небольшое озеро — шире становилась река, иногда она суживалась, когда ее воды протекали по дну глубокого оврага. Менялись одни деревья: сосны и ели, зеленые березы, липы, осины и дубы полусонные, не отзывчивые на приветливую улыбку весны… Иногда всадникам приходилось объезжать тряское болото. Время от времени пугливый заяц бежал в лес, увидев приближающихся, никогда не виденных им людей, почти из-под лошадиных копыт поднимались стаи птиц, а на лугах, встревоженные топотом, целые стада оленей бежали в сторону леса, останавливались у самой опушки, смотрели вслед всадникам и пускались бежать, исчезая из глаз. Треск ломающихся ветвей пугал лошадей, и они скакали без устали все дальше и дальше… пока сил хватило. Герда время от времени хватался рукою за раненую ногу. Кровь, точно теплая веревка, вилась вдоль ноги до самой подошвы, собиралась в кожаном башмаке, и красные капли, просачиваясь сквозь подошву, падали на землю. Но он не посмел жаловаться, а для того чтобы задержать кровь и перевязать рану, не было времени… У Рыжего между пальцами правой руки показались капли крови, но он не обращал на это никакого внимания. Обтерев кровь гривою лошади, Рыжий не думал о ней больше. Он все внимательнее оглядывался по сторонам, по всему было видно, что он здесь не первый раз. Рыжий отыскивал глазами удобное место для отдыха… Но не скоро всадники убавили шагу.
В одном месте река протекала по низменной равнине и широко разливала свои воды среди болот, покрытых свежею зеленью. С верхушки холма, на котором остановились Рыжий с сыном, видны были луга и тростники, множество маленьких озер, опоясанных зелеными кустами… Несколько лесных ручейков в этом месте соединялось с рекою. Лес на довольно значительном пространстве не имел ни одного дерева: пожар истребил все живущее — остались одни только сухие пни… Кустарник был так хил, что лес насквозь просвечивал, и на далеком расстоянии легко было видеть каждого, кому вздумалось бы приблизиться к этому месту. Здесь старший всадник соскочил с лошади, бросил поводья и лег на песке, вытирая обеими руками обильный пот, покрывавший его лицо и лоб. Он был изнурен до крайности, грудь его высоко подымалась… Рыжий окровавленными руками дотронулся до своего лица, и оно все покрылось кровавыми пятнами. Заметив это, Герда вскрикнул.
— Что с тобою, Герда? Разве ты не мужчина? Или мать твоя ошиблась, что одела тебя не в юбку? Одна капля крови, а столько шуму и крику?!
— Не о своей я забочусь, — сказал Герда, указывая на лицо отца, — правда, крови полон башмак, но это пустяки! Твое лицо, отец, все в крови.
Старший посмотрел на свои руки, улыбнулся и ничего не ответил.
Герда между тем сел на землю, снял башмак и принялся чистить его, затем вытер рану и приложил к ней влажные листья. Старший равнодушно смотрел на своего сына. Отдохнув немного, Рыжий вынул из сумки сушеное мясо и лепешки и разложил их на земле. Прежде чем приняться за еду, он подошел к реке, вымыл лицо и сполоснул рот. Герда, следуя его примеру, также подошел к реке… Затем они молча начали подкреплять свои силы… Лошади щипали тощую траву.
Из леса вылетела сорока и села на сухой ветви прямо над головою старшего, наклонилась к нему и начала кричать… Казалось, она рассердилась на чужих, махала крыльями, опускалась все ниже и кричала, как угорелая, как бы желая своим криком созвать своих товарок… К ней прилетела другая, затем третья… и, все громче крича, подлетали к отдыхающим людям или садились тут же около них на земле. Рыжий, которого одолевал сон, выведенный из терпения, натянул лук и выпустил стрелу. Стрела пронзила воздух, но ни одной птицы не ранила: все они с криком и шумом повертелись в воздухе, а затем уселись на прежние места прямо над головою посягателя на их жизнь… Герда, подперев руками голову, смотрел за лошадьми. Лес притих, небо, точно синее зеркало, было ясно и прозрачно, насекомые, вызванные к жизни лучами солнца, жужжа и кружась, роились в воздухе.
После короткого отдыха наши путешественники снова сели на лошадей… Отец обратился к сыну со следующими словами:
— Обо всем, что случилось, о стрелах, о крови, не болтай там-Лучше всего ничего не говори: притворись немцом… Они нас ‘немцами’ называют, хотя мы понимаем их язык. Прислушивайся ко всему, что будут говорить, — это всегда может пригодиться, но делай вид, что ни слова не понимаешь… Лучше помолчать…
Отец посмотрел на Герду, дожидаясь ответа. Герда молча наклонил голову.
Всадники без устали подвигались вперед. Солнце начинало клониться к закату. Высокий берег реки становился все ниже, воздух прохладнее. Лес бросил длинную тень на реку… Некоторое время спустя вдали, над мелкими кустами, показался столб дыма… Старший, заметив это, вздрогнул: радость это или опасение? Юноша тоже всматривался в этот заветный столб дыма. Лошади шли все тише.
Старый лес, высокий и густой, опоясывал их со всех сторон, прибрежный луг становился все уже, река сдавливалась среди оврага… С правой стороны лес круто обрывался: глазам всадников представился большой луг, окруженный изгородью из простых кольев… Сейчас за ним из каких-то шалашей и своеобразных изб, сколоченных из срубов и валежника и окруженных высоким забором, поднимался виденный ими синий столб дыма… Хижины были расположены у самого берега реки и образовали замкнутый со всех сторон прямоугольник. Со стороны луга они были окружены рядом пней и деревянных столбов, между которыми находились глубокие ямы. На одном из столбов висел выбеленный дождем и лучами солнца лошадиный череп. Крыши были покрыты кусками дерева, корою и ветвями, стены из срубов или из хвороста, плетенного в виде столбов. В самой середине прямоугольника возвышалась хижина, построенная из деревянных колод, к ней примыкали сараи, образуя в середине небольшой дворик.
Всадники все приближались к этим строениям.
Старший остановил лошадь: он оглядывался по сторонам, желая увидеть кого-нибудь из жителей этих хижин. Никто, однако, не выходил. Рыжий задумался. В нерешительности, что делать, он простоял бы более продолжительное время, если бы не увидел старика, сидевшего вблизи строений на камне. Старик, до тех пор незамеченный Рыжим, внимательно следил за всадниками с того времени, когда они выехали из леса. Весь в белом, с босыми ногами и открытою седою, как серебро, головою, старик держал в руках белую большую палку. Длинная, как снег, белая борода закрывала ему грудь. Рубаха, перевязанная красным кушаком, спускавшаяся почти до самой земли, составляла всю его одежду. У него не было никакого оружия, а красный кушак составлял единственное украшение. У ног седого старца лежали две собаки, похожие с виду на волков: они припали к земле, навострили уши, следя за каждым движением всадников кровавыми глазами… Собаки дрожали, дожидаясь приказания своего господина броситься на чужих.
Умное и спокойное лицо старика, загорелое от солнца, казалось покрытым сетью маленьких морщинок. Над его серыми глазами ежились два куста белых волос. Сухую его шею, ничем не покрытую, со всех сторон обнимали толстые жилы, точно подкожные змеи.
В ту минуту, когда путешественники заметили старика, этот последний громко крикнул на собак, поднял палку вверх и указал им калитку в заборе. Собаки отошли в сторону. Всадники остановились.
— Привет тебе, старый Виш, — сказал Рыжий, не соскакивая с лошади и едва наклоняя голову, — привет тебе! Отгони собак, а то они, чего доброго, разорвут нас… а мы ведь старые знакомые и добрые друзья, хоть и не свои люди, но не враги.
Старший всадник говорил медленно на ломаном языке прилабских сербов, стараясь придать всей своей фигуре приветливое выражение.
Старик долго смотрел на пришельцев, не отвечая на привет. Собаки ворчали и выказывали ряды белых зубов, угрожая ими двум незнакомцам: старик крикнул на них, что бы они убирались вон, но собаки подкрадывались все ближе к всадникам… Старик ударил в ладони: из-за забора показалась голова молодого парня с коротко остриженными волосами, который призвал собак, вогнал их во двор и затворил ворота… Долго еще после этого собаки выли и лаяли в сарае.
— Будь здоров, Хенго. Что тебя снова занесло в наши леса? — сказал хозяин.
Хенго (Рыжий) соскочил с лошади, поводья отдал сыну, который сидел еще верхом, и приблизился к старцу.
— Да так, странствует человек по свету — любопытство берет узнать, как другие люди живут, ну и едешь, — отвечал Хенго, — да притом, быть может, обменяемся чем-нибудь. Лучше мирно менять то, чего у одних слишком много, а у других недохват, чем с оружием нападать и вырывать насильно, да вдобавок и с жизнью вместе. Я, ты знаешь, человек смирный, снабжаю всем, что есть у меня, лишь бы жить да проживать.
Старик призадумался.
— Немного найдешь у нас для обмена… У вас, у самих, довольно кож и мехов, а янтарь не водится у нас в излишке. Да мы и не особенно привыкли к тому, что вы возите — своего у нас довольно… Костяная игла шьет точно так же, как и железная.
Виш смотрел в землю: он казался недовольным приездом ‘немца’.
— А все же пригодятся и мои товары, — проговорил Хенго. — Откуда же, если не от нас, было бы у вас все, что делается из металла. Випеда далеко…
— А разве мало у нас костей, рогов да камней? — спросил Виш, вздыхая. — Было время, — славное времечко, — когда люди только этим довольствовались и ни в чем, однако, не терпели недостатка… Когда вы да другие стали привозить к нам разные блестящие безделки — женщины из рук вон выбились… Им теперь только и подавай блестящие зерна на шею, да гладенькие иголки и пуговки и все ваши игрушки… Без них теперь ни одна шагу не сделает… Это бы еще ничего, — продолжал старик, все смотревший в землю, изредка только поглядывая на рыжего собеседника, — но вы… вы узнаете все дороги, которые ведут в нашу землю, наши тайны вывозите к своим… и когда-нибудь враг может придти оттуда, откуда пришли игрушки и безделки.
Хенго едва улыбнулся, окидывая беглым взглядом старого Виша.
— Напрасно боишься, — сказал он в ответ, — никто и не думает нападать на вас… Я не затем вожу товары, чтобы высматривать, что у других делается, а просто свое хотелось бы променивать. Ты знаешь меня — не первый раз я в гостях у старого Виша… Я ваш друг… У меня жена из ваших… от нее вот этот парень, который хотя и не понимает вашего языка, но все же в его жилах течет и ваша кровь.
Виш, присев на камне и указав другой рукой Рыжему, покачал головою, не отвечая ни слова.
— Жена у тебя сербка с Лабы, — сказал Виш после некоторого молчания. — Ты мне как-то говорил уже об этом. Но каким путем ты ее достал? А? Не по доброй ее воле, надеюсь?
Хенго захохотал.
— Не молод ты, — отвечал он, — не стану тебе лгать. А слыханное ли дело, чтобы у женщин спрашивать их согласия? Где же берут женщин в жены иначе, как не с оружием в руках? Так уж заведено у вас, у нас и по всему свету… Они ведь не рассуждают.
— Не всегда и не везде, — заметил старик. — Молодым воли не дают — это правда, но старых женщин у нас уважают. Положим, ума за ними не признают, но ведь духи часто говорят посредством женщин, и знают они больше нас… эти — наши ведьмы.
Виш вздохнул, оба помолчали.
— Позволь переночевать у тебя, — сказал Хенго. — Что есть у меня в сумах, покажу… Захочешь взять что-нибудь — ладно, а нет, не будем ссориться.
— За ночлегом дело не станет, об этом и просить не нужно, — сказал Виш, вставая. — Кто раз ночевал под нашим кровом, всегда имеет право отдохнуть у нас. Мы тебе рады. Калач, пиво да мясо есть, бабы начали уже варку… Пойдем.
Виш направился к воротам, за ним следовал Хенго.
В то время, когда старый Виш разговаривал с человеком, прибывшим из страны ‘немых’, не понимающих языка обитателей этой земли, из-за изгородей и заборов множество голов смотрело на них с любопытством. Очень редко случалось, чтобы чужой человек сумел пробраться в такую лесную глушь. Вот почему, когда показались чужие люди и лошади, а работник запирал собак в сарай, чтобы те не бросились на чужих, все, у кого только были глаза, бежали к заборам, чтобы хотя в щель, издали, посмотреть на чужих.
За изгородью виднелись белые платки замужних женщин, украшенные зелеными венками головы девушек, длинные волосы мужчин, коротко остриженные головы батраков и детские с испугом вытаращенные глаза среди белокурых густых кудрей, путавшихся на их головках. Дети старались подняться как можно выше: чтобы лучше видеть, они взбирались на камни, смотрели в щели, убегали и снова возвращались к забору… Даже старые бабы высовывали свои дрожащие головы между кольями забора, а так как они опасались ‘чужого’, то вырывали траву, подымали комки земли и плевали в сторону Хенго, бросая на воздух землю и траву — верное средство защищать себя от его злых глаз.
Жена Виша, по имени Яга, увидев, что муж ее ведет немца к воротам, вышла им навстречу и, закрывая рот платком, всеми силами старалась дать ему понять, что желает говорить с ним наедине. Виш и Хенго дошли уж до ворот, которые начали отворять перед ними, когда Яга подошла к мужу, не обращавшему внимания на ее жесты.
— Зачем это ты ведешь в дом чужого немца? — сказала она мужу шепотом. — Можно ли знать, что он несет с собою? Он может сглазить всех!
— Это тот самый Хенго, — живет над Лабою, — который привозил к нам ожерелья, иглы и ножи… Тогда ведь ничего не сталось? Нечего его бояться, потому что кто гонится за барышами, тому не до колдования.
— Нехорошо ты говоришь, мой старый, — отвечала жена. — Эти люди хуже тех, которые нападают с ножами и палицами в руках. Но быть твоей воле, а не моей…
Яга быстро отошла, не оглядываясь на них, и почти бегом направилась к избе, выстроенной посередине двора. А так как она дала знак рукою женщинам, приютившимся в разных углах двора, то все они разбежались и попрятались в избах. Только работники и двое сыновей хозяина остались на дворе.
Хенго вошел в ворота, он старался иметь бодрый вид, хотя с боязнью оглядывался по сторонам. Герда верхом въехал во двор, ведя за собою другую лошадь. Работники собрались в кучку и, перешептываясь между собою, с любопытством смотрели на немцев.
Виш ввел их в светлицу.
Хижина Виша находилась в самой середине двора. Выстроенная из срубов, законопаченная слоями мха, хижина Виша была выше и просторнее остальных. Двери с высоким порогом, ведущие в нее, были без замка, потому что здесь никто ничего не запирал. Из сеней, по левой стороне, большая изба, ее глиняный пол был усыпан свежей зеленью, в глубине громадная печь из камней, на которой огня никогда не гасили. Дым выходил через неплотно сложенные доски на крыше. Стены, потолок и все находящееся вблизи печки было покрыто толстым слоем сажи, блестевшей как стекло. У стен стояли простые скамьи… В углу огромный стол, а за ним большая миска для приготовления теста, покрытая куском белого полотна… Над нею висели засохшие ветки и пучки разного зелья.
На столе, на котором красовалась полотняная скатерть, вышитая цветными нитками, лежали нарезанные куски хлеба и небольшой нож. У входа, при дверях, помещалось ведро с водой, тут же был и черпак. В углу стояли небольшие жернова и несколько длинных палок, на которых висело полотно.
Небольшое окошко, с внутренней стороны закрываемое ставней, в эту минуту было открыто, пропуская в избу столько света, сколько было необходимо для ее освещения. Когда Виш и Хенго переступили через порог, старик протянул руку гостю и, кланяясь ему, проговорил:
— Вот хлеб, вот вода, огонь и скамья, ешь и пей, согрейся, отдохни, и добрые духи да пребывают с тобою!
Хенго неловко поклонился в ответ.
— Да будет благословен этот дом! — проговорил он с усилием после минутного молчания. — Да не переступают через его порог болезни и печали.
Затем Хенго присел на скамью, а Виш, взяв кусок хлеба со стола, разломал его на две части: одну съел сам, а другую дал Хенго, который сделал то же.
Это продолжалось недолго… гость был торжественно принят, а тем самым приобрел некоторые права. Женщины не показывались, но Хенго был глубоко убежден, что они смотрели через щели на ‘немца’, так как до его ушей долетали звуки сдерживаемого хохота и женские голоса.
— Ну, теперь, — проговорил Хенго, — когда ты меня так гостеприимно принял, пока еще светло, я покажу тебе, что привез с собою… Ты убедишься, что обмана никакого тут нет… а есть на что посмотреть!
Старик не отвечал. Хенго, не дожидаясь ответа, направился к двери, один из работников повел его в сарай, где уже стояли лошади и Герда.
Герда отдыхал, сидя на колоде, и внимательно оглядывался по сторонам. Сумки лежали около него на земле. Хенго взял в руки одну из них и ловким движением положил себе на плечи, как бы избегая чужой помощи или желая выказать свою силу. Глядя на легкую поступь Хенго, все были убеждены, что сумки чрезвычайно легки. Немного наклонившись в дверях, Хенго вошел в избу и здесь, у самого окна, на широкой скамье начал развязывать веревки. Мужчины окружили его со всех сторон. Немец, развязав веревки, открыл обе сумки и, отыскав глазами Виша, просил его подойти ближе.
— Ну что ж это? Одни только мужчины, — сказал он, — а женщинам и глаз потешить не позволяют? Я немолод, меня нечего бояться или стыдиться.
Виш сам не знал, что делать, показать женщинам немецкие игрушки или же не допускать их к немцу?.. После минутного колебания он дал знак рукою и сам подошел к двери, ведущей в соседнюю избу. Здесь старая Яга стояла на часах, закрывая собою двери, но о ее угрозах и опасениях все забыли, когда старый Виш дал полную свободу женщинам посмотреть чужеземный товар. Все они бросились к сумкам немца. Любопытство заставило их войти в избу, а боязнь удерживала. Первая девушка, которая посмотрела рыжему немцу в глаза, вскрикнула и убежала, за нею точно напуганное стадо бросились и другие. Смех, говор и сердитый голос Яги раздавались в избе.
Хенго между тем, стоя на коленях, вынимал из сумок разные вещи и время от времени поглядывал в сторону женщин. Глаза его внимательно следили за всеми присутствующими в избе, хотя он и делал вид, что кроме товара ничто его не занимает. Девки, как вода в озере, то приближались к немцу, то удалялись от него, они, бедняжки, не знали, как им поступать, сюда влекло их любопытство, но вместе с тем пугали угрозы старухи Яги. Немец, зоркие глаза которого всего больше пугали девок, делал вид, что не замечает всего происходившего за его спиною и продолжал раскладывать свой товар на скамье.
А товару было много: на скамье блестели длинные иглы с особенными застежками для платков, так ловко выделанные из какого-то светлого металла, как будто были сплетены из льна или шерсти. Некоторые были снабжены большими пуговками, другие походили на завядшие стебли цветов. Выбор громадный. Тут же лежали металлические ожерелья с блестками, колечками и крошечными колокольчиками. Хенго прикладывал их к шее, не говоря ни слова, желая этим показать, что на сукне они еще лучше кажутся. Некоторые ожерелья были похожи на девичьи косы, другие совсем гладкие, из твердого металла, могли защитить шею от стрелы или удара. Между прочим на скамье лежали украшения для девиц: на длинной веревке целый пук острых металлических шипов. Веревки были разной длины, были и такие, которые, точно змеи, вились около руки от кисти до плеча. Были и для мужчин такие же кольца, но только из более твердого металла и длиннее. Колец у Хенго был большой выбор: белые и желтые, плетеные и простые.
Мужчины осматривали топоры, длинные ножи, долота, металлические круги для накладывания на плечи, которых не может пробить стрела и нож.
Когда Хенго начал выкладывать эти круги на скамью, молодые парни с жадностью бросились на них: глаза у мужчин сверкали, руки дрожали. Даже старый Виш подошел к скамье. Хенго вынул из ножен острый блестящий нож с красивою рукояткою и подал его Вишу. Старый улыбнулся, взяв в руки оружие, которое сверкало на солнце.
— Это лучше всех ваших старых костей и камней, — сказал Хенго, смеясь, — дольше прослужит, лучше защитит, да и внучатам останется в наследство. Человека ли, дикого ли зверя, — лишь бы рука сильна, — наверное победит, а дома, кто умеет с ним обращаться, ко всему пригодно.
Когда Хенго говорил с мужчинами, показывая им острый меч и все его достоинства, женщины понемногу, одна за другою, приблизились к скамье и пожирали глазами кольца, иглы и металлические шипы. Хенго посмотрел на них. Все были одеты в полотняные белые юбки и такие же рубахи, а все-таки среди всех хозяйских служанок и работниц очень легко было узнать двух невесток и двух дочерей старого Виша. Зеленые венки украшали их головы. Несколько проще одетые служанки стояли за ними.
Из двух дочерей та, которая стояла впереди всех, была так красива, что и среди самых прелестных женщин могла бы занять первое место. Лицо ее было белое и менее загорелое, чем у сестры: видно, она не была охотницей бегать по полям, а больше сидела дома за ткацким станком. Красавица широко открытыми большими голубыми глазами смотрела то на кольца и другие блестящие безделки, то на чужестранца, бросая по временам тревожные взгляды на своих сестер и братьев. Но она не приходила в восторг от этих игрушек. Со сложенными на груди руками, она смелее всех заглядывала рыжему немцу в его бегающие глазки. На белой рубахе, на груди красавицы, красовались янтарные бусы, к которым были примешаны куски синего и красного вещества, имевшие форму больших зерен. На волосах весело зеленел свежий венок. На лицах других женщин блуждали веселые детские улыбки, а ее лицо было печально, и глаза смотрели задумчиво. Среди других она казалась владычицею.
Хенго несколько раз бросал взгляд на нее. Красавица, покрасневши, отошла в сторону, но, оправившись немного, опять возвратилась на прежнее место. Немец взял со скамьи большое кольцо и, подержав немного у самого окна, чтобы все могли заметить его достоинства, подал красавице.
— Вот гостинец за гостеприимство, — сказал он, обращаясь к дочери Виша, которая, немного смутившись, гордо посмотрела на немца и отошла в сторону.
— Прими его, он тебе принесет счастье, — уговаривал Хенго.
Не отвечая ни слова, не протягивая руки за кольцом, дочь Виша оставила свое место и спряталась за другими. Отец посмотрел на нее, красавица встряхнула головою. Хенго предложил кольцо второй дочери Виша, которая, улыбаясь и покраснев до ушей, протянула к нему руку, закрытую передником, и с радостью приняла подарок. Сейчас же женщины и работники окружили ее, желая рассмотреть это чудо… Они бросились с кольцом в соседнюю избу — к матери… Слышен был шепот, сердитое ворчанье, но вскоре получившая подарок вышла оттуда с завернутым в самый кончик передника куском янтаря. Она посмотрела в глаза отцу, который кивнул головою, и кусок темного янтаря положила на скамью.
— Возьми это! — сказал Виш. — Нам не следует брать подарков за ночлег!
Хенго улыбнулся, внимательно осмотрел янтарь и опустил его в небольшой мешок, привязанный к кушаку под верхнею одеждою. Однако ж, прежде чем положить его туда, немец плюнул на него так ловко, что никто этого не заметил, — Хенго боялся, что янтарь заколдован.
Виш стоял молчаливый и угрюмый, положив меч на скамью… Мужчины шептались между собою, любуясь на топоры и ножи… По их глазам видно было, как охотно взяли бы они эти сокровища, но хозяин все еще молчал, а без его ведома и согласия в этом доме ничего не делалось. Он был главою и господином, никто здесь не смел иметь своей воли. Хенго, разложив все, что у него было, на скамье и на полу, смотрел с гордостью на окружающих.
Женщины вышли, одни только мужчины остались в избе… все молчали: вдруг глаза старика увидели что-то такое на скамье, чего ему еще ни разу не случалось видеть. Это был блестящий крестик с колечком… для ношения на груди. Он так странно светился и блестел, что обратил на себя внимание всех…
— А это что такое? — спросил Виш, показывая на крестик. Хенго, кажется, только теперь заметил, что вынул его из сумки
и старательно начал укладывать в мешок под платьем.
— А! Это, — сказал он, смутившись немного, — это знак… для людей другой веры — не вашей… он им счастье приносит…
— А нам не принес бы счастья? — спросил Виш.
Хенго не ответил ни слова. Полная тишина снова воцарилась в избе. Этот, так быстро спрятанный, таинственный знак занимал всех. О нем теперь думали. Немец зоркими глазами старался угадывать их мысли.
— Трудно устоять, — проговорил хозяин, — когда что-нибудь само в дом приходит, а в жизни может пригодиться. В былые времена у жрецов только да у жупанов можно было встретить такие вещи, а теперь и мы, кметы, волей- неволей должны их приобретать. Не возьмут девки, да и она отцовского дома не оставит, пока ей к венцу не прибавят блестящих колец и иголок.
Виш поманил рукою старшего сына и шепнул ему что-то на ухо… Сейчас же он и другой брат его вышли из избы. Виш сел на скамью и начал откладывать в сторону, что ему хотелось оставить для себя и для своих. Он отложил красивый меч, несколько топоров, молот, один, другой, ножницы, несколько колец, два ожерелья с блестками… Старик призадумался и начал считать, хватит ли для всех отложенных вещей.
Хенго, пользуясь удобною минутою, взял со скамьи пару железных наплечников и поднял их вверх.
— Вот это пригодилось бы старому Вишу, — сказал он, — да не только что пригодилось бы, но это ему и пристало.
— А мне на что? — спросил хозяин. — Разве, чтобы сыновья со мною вместе сложили в могилу… Воевать мне уж не придется, на то есть у меня взрослые парни, а дома на что?
— Ты сказал: ‘в могилу’, — начал Хенго, — да хранят тебя боги долгие лета, но и в могилу взять это с собою не мешает… У вас ведь обычай такой, что на костер одевают оружие и лучшие одежды, как следует богатому кмету…
Старик рукою махнул в ответ на эти слова.
— Что ты, что ты! — сказал он. — Желать да брать очень легко, но что дать взамен? У нас теперь запасы небольшие.
— Ну, мех да янтарь должен же быть у вас, море у вас под руками, а в земле вашей разве его мало?..
Виш молчал, дожидаясь возвращения своих сыновей. Вскоре оба появились в дверях: один из них нес большой мешок, другой вязку кож и разных мехов. Когда сыновья Виша разложили принесенное на земле, немец начал вынимать из мешка куски янтаря, большие комки земли, светящиеся местами. Глаза Хенго блестели, он внимательно осматривал каждый комок земли, каждую грудку янтаря: некоторые куски отливали прелестным желтым цветом, другие казались окаменевшею жидкостью… Меха были великолепны. Хенго щипал их пальцами, ни один волосок не остался у него в руках.
Виш и Хенго начали торговаться молча, без слов. Хенго откладывал в сторону янтарь и меха, которые ему хотелось получить взамен за свои металлы, старый Виш отбрасывал, чего не хотел дать в обмен. Несколько раз они пересчитывали кожи и то, что лежало на скамьях, весили в руках куски янтаря, прибавляли, убавляли… То один, то другой выражал неудовольствие… То Виш что-нибудь прибавит или отложит в сторону, то Хенго возьмет кольцо со скамьи или кусок янтаря прибавит к ранее отложенным. Иногда оба задумывались: казалось тогда, что обмен не совершится, что между ними не будет согласия. Хенго делал вид, что свои вещи укладывает в сумки, а парни, по приказанию Виша, убирали кожи… Наконец, Хенго протянул руку, а старый Виш ударил по ней своею рукою. Сделка увенчалась успехом. Виш пересчитал приобретенный товар и сейчас же разделил его среди всеобщего восторга. Сыновья кланялись ему в ноги, женщины смеялись от радости… Немец складывал кожи, связывал их и укладывал янтарь.
Хенго совсем выбился из сил за этой работою: он напился воды и присел на скамью…
— Ну вот, смотри, — сказал хозяин, — сколько мы тебе дали, а взамен, что мы получили! В две руки все спрячешь! Почему это все ваше так дорого, а наше — дешево?
Хенго улыбнулся.
— Во-первых, — начал он объяснять, — я жизнь подвергал немалой опасности, пробираясь к вам с моим товаром. Не легко путешествовать! А то, что я вожу с собой, этого земля не дает и люди не делают, а только одни духи, живущие в пещерах… Они похожи на крошечных людей… За этим металлом они должны входить в самую глубь земли… Немало земли потопчешь, пока вымолишь у них хоть немного этих вещей… Не день и не два, но целые месяцы и годы едешь к ним… да! Каждый день жизнь в опасности: дикие звери, да и чужие люди, всегда готовые обокрасть путешественника, — это ведь не шутки! Хотя и знаешь все реки, овраги и горы, но не раз заблудишься… Иногда есть нечего, а часто и отдохнуть негде… Хорошо и то, что жизнь сохранишь! И что же тут удивительного, что за малый кусок металла много берешь. Для вас лес и дикий зверь — это забава, янтарь море дает и земля рожает…
Виш молча слушал. Работники и сыновья его отошли в сторону, женщины болтали весело в соседней избе, одна только Дива, красавица, дочь Виша, не принимала в общей радости никакого участия: она стояла в полуоткрытых дверях и прислушивалась к общему говору.
Виш говорил тихо, Хенго ловил его слова на лету.
— А если так трудно и опасно развозить товары, — сказал Виш, — так зачем ездить? У тебя должна же быть земля и хижина?
Хенго нахмурил брови.
— А ты зачем ходишь на охоту, зная, что звери свирепы и дики? — возразил он Вишу. — Значит, уж на роду так написано: человек не в силах переменить своей жизни. Я не гоняюсь за богатством, а за судьбою своей, которая заставляет идти все вперед. Целые народы откуда-то с востока приходили, оставляли свою землю, искали новой, а разве у них был недостаток в земле? Точно так и мой дух заставляет меня скитаться по белу свету.
— Во многих землях бывал? — спросил Виш. Хенго улыбнулся.
— В стольких землях, что и не упомню, из скольких рек воду пил, через сколько гор проходил, два моря видел… а языков, которые приходилось слышать, не сумел бы перечислить, а разных людей сколько?!
— Из всех народов, говорят, наших больше всего, — сказал Виш. — Поляне понимают и тех, которые по Одеру живут и по Лабе, и Поморцев, и Рап на Острове, .Сербов и Хорватов тоже, и Моравцев вплоть до Дуная… и дальше. Кто их всех пересчитает! Наших больше, чем звезд на небе.
— Гм! — произнес Хенго. — И наших тоже довольно…
— А земли вдоволь, всем хватает, — продолжал Виш, не обращая внимания на слова Хенго. — Каждый у себя дома всегда найдет, что ему нужно: мать-землю под ногами, солнышко над головою, воду в реке, а хлеб в руках.
Хенго молчал.
— Хотя оно и так, — сказал он наконец, — а все ж одни на других нападают: кто с голода, кто с жадности, а часто и ради пленных, если в них недостаток…
— Это у вас так, — заметил старик. — Нам войны не надо, мы вовсе не любим ее. Наши боги любят мир, и мы тоже.
Эти слова не понравились немцу.
— А кто вас станет беспокоить? — спросил он. — Земли много, конца ей нет, лес — войти легко, но как выйти потом?..
— Мы у вас научились воевать и защищаться, — сказал Виш, — прежде об этом мы и понятия не имели. Правда, где-то там, у заката солнца, ваши духи делают оружие лучше нашего, но и наши старые камни да палицы делают свое дело так же хорошо.
— Мы уже успели забыть о камне, — возразил Хенго. — Старые молоты давно уж лежат в могилах, и вряд ли отыщет их кто-нибудь. Камень ни на что не годен, когда есть металл, а маленькие духи все больше и больше выносят его из земли.
— К нам его привозят со стороны моря и из ваших земель, — продолжал Виш, — а все же мы учим детей уважать камень, потому что боги сами выучили наших предков, как его обделывать. В каждую могилу мы кладем молот — божью секиру, каменную, чтоб умерший мог представить ее своим богам и показать, кто он и откуда пришел. А то иначе боги не узнали бы его. И так будет во веки веков и у внучат наших.
Хенго с любопытством ловил каждое слово Виша. Старик поднялся со скамьи, протянул руку на полку, над мисою с тестом, на которой лежали каменные молоты и топоры с деревянными ручками, взял их несколько в обе руки и, показывая немцу, проговорил:
— Это нам досталось в наследство от дедов и прадедов. Они били ими врагов, убивали жертвы богам и охотились на зверей. Если бы не камень, не было бы ни жизни, ни человека. Из камня произошел человек и жил помощью камней. Из камня вышел первый огонь, он зерно обратил в муку — и да будет благословлен! Ваш металл ест и вода, и земля, и воздух, а нашего камня ничто не портит!
После этих слов Виш осторожно положил молоты на полку.
Во время разговора Виша с гостем служанки хлопотали около печи, приготовляя ужин. Яга стояла в открытых дверях, ведущих в следующую избу, и присматривала за ними. Вместе со служанками работали и дочери и невестки Виша, одна только Дива со сложенными на груди руками, с венком цветов на голове, издали присматривалась ко всей этой суетне. Она была моложе всех в доме, любимицей родителей, притом красивее всех и пела песни: лучше ее никто не умел петь. Мать выучила ее прелестным рассказам, отец ей одной передавал старые предания. Все знали, что ее навещали духи, что ночью духи нашептывали ей такие вещи, о которых никто — ни мать, ни отец даже — не знал. Кто хотел узнать свое будущее, обращался к ней: она посмотрит, бывало, подумает и скажет. А песни у нее родились, точно весною цветы на прибрежном лугу- Когда на перекрестках или у священных источников ее семейство складывало жертвы богам, она была первою в этом деле, и все уступали ей первое место, и все уважали эту избранную богами девушку: ни один парень не осмеливался взглянуть на нее. Все знали, что она любимица богов и духов. Вот почему она не боялась идти в лес, в те места, где пребывали духи, летая над ручьями и оврагами, никто, кроме нее, не посмел входить в такое место. Дива знала, что невидимая рука всегда защитит ее от нападения дикого зверя или оборотня, не допустит подойти к ней ужу или дракону.
У огня приготовляли ужин, который по случаю прибытия гостя был несколько лучше обыденного. В большом горшке Яга велела сварить мясо с крупою. Тут же у самого огня поджаривали большой кусок свежей козлятины. По приказанию Яги на столе в деревянных кувшинах парни поставили мед и пиво. По всему было видно, что Виш не бедный кмет, и молока было вдоволь, а хлеба и калачей очень много.
Когда все было готово, Виш попросил гостя занять место за столом, а сам сел на обыкновенном своем месте. Рядом с ним сидели сыновья, а несколько дальше работники… Девицы и женщины не сели вместе с мужчинами: они прислуживали. Молча принялись все за мясо, отрывая куски пальцами, только Хенго вынул небольшой нож и начал резать мясо для себя. Этот чуждый полянам обычай обратил общее внимание, так как здесь ножом резали только один хлеб, а все остальное ели и делили пальцами. Расставленные пиво, мед и воду женщины разливали в небольшие деревянные кувшины и подавали сидящим за ужином… Виш вылил немного пива на пол… Хенго, которого голод сильно беспокоил, ел и пил много и только когда наелся вдоволь, вспомнил о своем сыне. Он обратился с просьбою к хозяину, чтобы тот приказал накормить Герду. Виш кивнул головою.
— Ешь и не беспокойся, — сказал он Хенго, — о нем не забудут. У нас такой обычай, что заботятся не только о хозяине, но и о его слугах, если бы у тебя были с собой собаки, и они не околели бы с голоду. Кто знает, что носят в себе звери, которым боги отказали в речи? Они ведь понимают нас, стерегут при жизни, а после смерти жалеют.
Виш говорил это, поглядывая на своих собак, которые, вырвавшись из заточения и почуяв ужин, вошли в избу, влезли под стол и грызли кости, которые бросали им ужинающие.
Солнце клонилось к закату, когда, наевшись и напившись, Виш встал, а вслед за ним все оставили свои места. Поднялся с места и Хенго, мужчины вышли на двор, уступая свои места женщинам.
Старик повел немца к реке, на то же место, где они сидели недавно. По пути Хенго оставил свои мешки и сумки в сарае, так как чуть свет он намеревался отправиться в путь. В роще пели соловьи, над болотами летали крикуньи-птицы, наполняя воздух своими возгласами, в лесу куковала кукушка, а на лугу, в тростнике, коростель, точно часовой, вскрикивал время от времени… В нескольких шагах от того места, где сидели Виш и Хенго, два аиста, гнездо которых виднелось на одной из крыш, прохаживались взад и вперед, время от времени наклоняя свои клювы для поимки перепуганных лягушек.
Немного помолчали, Виш взглянул на немца.
— К нам-то ты пробрался благополучно, а дальше как? Куда думаешь ты ехать?
— Куда? — повторил Хенго, как будто желая избежать вопросов Виша, которому не намерен был высказать истину. — Куда? Да я и сам еще хорошенько не знаю. Ты здесь на большом пространстве расселся со своим семейством, ты здесь властелин… Я раз уж был у тебя и теперь вздумал заехать к знакомому. Дальше пустыня, ехать, хотя бы и по течению реки, нелегко, того и гляди, попадешь впросак, а еще хуже — натолкнешься на толпу злых людей, которые всегда готовы отнять жизнь у каждого встречного. По мелким лесным хижинам не стоит развозить товара, немного пользы из этого… но… где-то здесь близко живет ваш князь… Если бы недалеко, я бы поехал к нему…
Виш сдвинул седые брови, а рукою указал по направлению вправо, не говоря ни слова.
— Да, есть у нас князь… в городе, на озере, и отсюда можно доехать к нему в один неполный день. Князь, князь! — повторил Виш с досадою. — Этот князь хочет распространить свою власть на всех, он все наши земли считает своими, по всем кнеям охотится и со своими вооруженными людьми выделывает, что только ему на ум взбредет… Это — жестокий человек, попасть к нему в руки все равно, что к голодному волку в пасть… но у людей есть разные средства и против волков.
— Ваш князь ведь не чужой человек, — сказал Хенго, помолчав немного, — нужно же, чтоб у народа был глава и вождь, что же бы он сделал, если б враги напали на него?
— Да хранят нас боги от нашествия врагов, — проговорил старик. — Мы знаем хорошо, что до тех пор наша воля, пока мы живем мирно. Придет война, за ней явится неволя. А кто воспользуется военного добычею? Ведь не мы, а наш князь и его слуги. Враг уничтожит наши хаты, уведет с собою скот, а князь возьмет себе пленных, да и всю добычу. Только и пользы, что дети наши погибнут, а кто положит голову на поле брани, тому и могилы не насыпят, вороны разнесут его тело.
Виш махнул рукою и глубоко вздохнул.
— А сильный ли владыка этот князь, который живет в городе? — полюбопытствовал Хенго.
— Боги сильнее его, — проговорил Виш, — и громада тоже сильна… Я даю ему оброк такой, какой он приказывает, дальше я и знать его не хочу, ни его, ни целого их Лешковского племени.
— Ты у себя господин, — сказал Хенго, желая этим смягчить старика.
— Верно, — отвечал Виш. — А если бы им вздумалось мешаться в мои дела, то есть еще незаселенные земли, я ушел бы, как уходили мои отцы в другое место, где не знают ни войны, ни рабства. Запахав новую границу черными волами, я бы нашел себе и своим новое жилище.
Презрительная, едва заметная улыбка скользнула по губам немца, который затем сказал:
— Знаешь, что: если бы ты мне указал путь, ведущий к Гоплу, да к княжему Столбу, кто знает, пожалуй, я бы поплелся туда, хочется посмотреть немного и на княжий мир.
Хозяин призадумался.
— Впрочем, испытай счастье, — сказал он. — Ваши бывали у него, многих и теперь у него встретишь. Жена у него из немецкой земли, по немецкому обычаю ему хотелось бы и нами управлять.
Старик поднялся с камня.
— Солнце еще на небе, и ноги у тебя крепки, — сказал он, — пойдем за лес, на гору, откуда видно далеко, видна и дорога к княжему Столбу… Что ж, хочешь взойти на гору?
Немец оставил свой лук и пращу в избе, он колебался, не зная, можно ли с пустыми руками отправиться в лес.
— Так просто? Не имея оружия в руках? — спросил он.
— Я здесь на своей земле, — отвечал старик равнодушно, — меня здесь и звери не трогают… Другого оружия мне не надо, кроме этого рога, — продолжал Виш, вынимая из-за пазухи небольшой рог и показывая его немцу. Лишь звук разнесется по лесу — поймут.
Они отправились вместе. Зеленый луг от ручья легко поднимался все выше и выше к лесу. Среди засек старик отыскал проход и тропинку. Через несколько минут лесная глушь окружала их со всех сторон, здесь Виш, точно у себя дома, несмотря на то, что не было ни одной тропинки, шел вперед, не останавливаясь ни на минуту. Хенго следовал за ним, они оба молчали. Лес, расположенный по холмистому и крутому пространству, становился все гуще, все темнее. Среди листьев порхали птицы, которым чужие мешали уснуть. Они, казалось, сердились на старого хозяина, что мешает им спокойно отдыхать. Синие крылья сивоворонки мигнули перед их глазами, сорока в белой юбочке и целый полк пернатых обитателей леса громко заявляли свое неудовольствие. Из-за дерева выглянула лисица и исчезла в своей норе. По ветвям прыгали белки, так ловко перескакивая с одной ветви на другую, что трудно было уловить глазом их движения. Старик время от времени подымал вверх голову и осматривал борти, которых здесь было чрезвычайно много на всех деревьях, запоздалые пчелы возвращались с поля, неся богатую добычу, и торопились добраться до своих жилищ раньше, чем падающая роса успеет отягчить их крылья своими бриллиантовыми каплями.
Немцу, не привыкшему к путешествию пешком, трудно было следовать за стариком, взбиравшимся с ловкостью молодого охотника на высокий холм. Вдруг лес стал так редок, что, стоя на поляне, заросшей густой травою и составлявшей вершину холма, можно было видеть всю большую долину, лежавшую у подножия его. Среди поляны возвышалась земляная могила, на которую взошел Виш, за ним последовал Хенго. Перед ними расстилался прелестный вид, поражающий своею грандиозностью. Здесь Виш считал себя властелином. Хенго стоял и глазам своим не верил: он был поражен. Долина, большею частью покрытая густым лесом, купалась в золотых лучах заходящего солнца, светлые лучи озаряли вершины деревьев, скользили по поверхности синеватых вод озер и ручейков. Хенго казалось, что вся земля, весь мир зарос непроходимым лесом, широким, как беспредельное море, и, как море, синеющим вдали. Точно волны, колебались вершины деревьев. Среди этой темной зелени елей и сосен местами виднелись золотистые пятна озерков и группы майской зелени берез и лугов, усеянных цветами. Вдали круг деревьев становился все гуще и темнее… Кроме отдельных верхушек гигантов — лес казался длинной синей полосою. Шум этого леса едва долетал до ушей наших спутников. Только в двух местах подымались два синих столба дыма. Ветер утих совершенно. По всему пространству расстилалась над землею длинными поясами вечерняя роса. Виш указал рукою в правую сторону.
— Там. К концу дня верхом туда легко доехать. Следуй все по течению реки, а пройдя все впадающие в нее ручьи, переезжай ее в брод и…
Виш остановился. До его ушей, привыкших различать самый отдаленный звук, долетел какой-то шорох. Он опустил голову и прислушивался. Хенго тоже слышал какой-то глухой топот, который приближался с каждою минутой. На лице Виша выразилось неудовольствие, он еще раз указал рукою и спросил:
— Понимаешь? А теперь, — добавил он, — уйдем отсюда. Боюсь, не вызвали ли мы волка из лесу. Слышу топот вдали. Верно, это скачут княжеские слуги, голодная толпа, которая никогда не отойдет с пустыми руками. Зачем они едут? Куда? Да к кому же, если не к старому Вишу, у которого всегда найдется старый мед.
Старик, не обращая внимания на немца, возвращался тем же путем, которым они прошли до самой вершины холма. Но теперь старик шел гораздо скорее и, пройдя лес, спускался вдоль по долине… Здесь на берегу реки они заметили пять всадников. Впереди скакал начальник, за ним по двое в ряд четыре его спутника. Нетрудно было догадаться, что скакавший впереди старше всех. Одежда его и лошадь более красивые, чем у остальных, позволяли догадываться, что это княжеский слуга. Это был широкоплечий мужчина, длинные волосы закрывали его лицо и спадали на плечи. На голове он имел круглую шапку, украшенную белым пером, одежда его из светлого сукна была обшита красною лентою, большой меч, лук и большой мешок со стрелами составляли его оружие. Едущие за ним держали в руках топорики, на плечах у них висели луки и пращи. Каждый из слуг был обвешан сумками. Виш, увидев всадников, нахмурился, точно ненастная ночь, он схватил рог и три раза затрубил, давая знать таким образом своим о приближении всадников.
Когда звук рога раздался в воздухе, всадники прибавили шагу, они осматривались по сторонам, желая узнать, кто трубил. Впрочем, Виш и не желал скрываться, напротив, он пошел к ним навстречу.
— Эх, проклятые змеи! — ворчал Виш. — Ненасытные драконы! Княжеские слуги, чтоб им гром ободрал кожу! Тебе это на руку, — продолжал Виш, оборачиваясь к немцу, — потому что тебя и твои сумы они охотно возьмут с собою, но для меня…
Хенго старался придать своему лицу равнодушное выражение, он не желал выказать своих чувств Вишу.
— Если мне будет угрожать что-нибудь нехорошее, — сказал он, — надеюсь, что гостеприимство заставит тебя вступиться за меня.
— Да, если мне самому удастся от них отделаться, — сказал Виш. — Их всего пять человек, это немного, мои парни вмиг сумели бы связать их, но у княжего Столба найдется их вдесятеро больше для того, чтобы отомстить мне.
Княжеский слуга Смерда, ехавший впереди, увидев Виша и догадываясь, а может быть, узнав в нем хозяина, остановил лошадь. Смерда, как и его товарищи, разглядывали не столько Виша, сколько немца. Они видели в нем чужого, а чужой был для них теперь находкой.
Виш поклонился Смерде, но тот не ответил на его поклон. Хенго тоже поклонился, он побледнел, чувствуя, что глаза всадников испытующим взглядом окидывают его.
— Кого это ведешь с собою, старый? — кричал Смерда. — Чужой? Откуда?
Четыре всадника окружили Хенго со всех сторон.
— Я живу на Лабе, торговец, человек спокойный, не чужой, — сказал Хенго, принимая более уверенный вид, — я не чужой, потому что мне не впервые приходится быть здесь с товаром… Меня свободно пускают…
— Знаем мы этих спокойных людей! — крикнул Смерда, смеясь. — Знаем мы их… А кто знает, зачем вы высматриваете наши земли, зачем вам знать дороги, ведущие к нам? Зачем вы узнаете, где можно пройти реку вброд, зачем нарезываете знаки на деревьях? Это все для того, чтобы потом привести других.
— Это смирный человек, — проговорил Виш, — оставьте его в покое. Я с ним хлеб ломал.
— А мне какое дело? — возразил Смерда. — Князь строго запретил пускать чужих. Он пойдет с нами.
— Я готов идти с вами хоть сейчас и пойду по доброй воле, милостивый воин, — сказал Хенго, — а когда я упаду на колени перед князем, он отпустит меня, потому что он справедливый властелин. Я приехал с моим сыном-подростком, нас всего двое… Что же я могу сделать такому могучему князю?
— Свяжите ему руки! — крикнул Смерда, обращаясь к слугам. — А там мы увидим!
Едва Смерда успел высказать свое приказание, двое слуг подскочили к немцу и связали ему руки. Смерда направился к хижине Виша.
У забора стояли сыновья и работники, в воротах дожидалась старуха Яга, с такою же старою служанкою, но не было видно ни одной из молодых женщин. По знаку, данному Вишем, все молодые женщины спрятались в избы или ушли в лес, чтобы не встречаться с чужими нахальными людьми. Лицо старого Виша повеселело, когда он заметил, что на дворе не видно ни дочерей его, ни невесток.
Смерда у ворот соскочил с лошади, его слуги сделали то же, двое из них ввели Хенго, которому связали обе руки. Они смеялись над ним, толкая его и не жалея пинков и ударов. Лошадей отвели в сарай, а сами всадники направились в избу. На пороге стояла Яга и, с низким поклоном приветствуя прибывших, приглашала их войти в избу. Виш шел за ними, он молчал и хмурился. Когда чужие вошли в избу, она наполнилась шумом и криком. Смерда занял на скамье у стола первое, хозяйское место. Незваные гости начали. кричать во все горло, чтобы им подали пива и меду, парни принесли тотчас же и то, и другое, желая избавиться от криков и ругани посетителей. Хозяин, не говоря ни слова, сел на скамье, вдали от шумевших княжеских слуг.
— Ну, старый хозяин, — сказал Смерда, — ты, верно, догадываешься, зачем мы приехали к тебе?.. С тебя следует князю оброк.
— А разве давно я отдал его? — угрюмо сказал Виш в ответ.
— Не думаешь ли ты считаться с нами? Кмет с князем! — засмеялся Смерда.
— Да, кмет с князем, потому что здесь, на своей земле, я князь, — сказал Виш. — Вы готовы кожу с нас драть под предлогом нашей защиты.
Смерда хотел было засмеяться, но когда посмотрел на старого, принявшего гордый вид, у него отпала охота, он стал гораздо ласковее.
— Пейте, и да будет вам на здоровье, как я желаю, — продолжал старик, — а затем мы поговорим о деле.
Княжеский слуга, подумав немного, понял, что здесь лучше и безопаснее не пускать в ход насмешек, и принялся за пиво. Его товарищи черпали пиво и пили молча. Хенго со связанными руками стоял у двери. Смерда, напившись вдоволь, обратился к немцу:
— Где твои лошади и сумы?
— Они будут завтра вместе со мною у князя, — отвечал Хенго, — я прошу оставить меня в покое.
— Сделаю с тобою, что мне вздумается! — воскликнул Смерда.
Виш хотел уже вступиться за чужого, но немец быстро подошел к Смерде, наклонился к нему и начал шептать ему что-то на ухо. На его лице не было заметно испуга… Видно, угрозы Смерды не оказывали своего действия. Во все время, когда Хенго говорил, лицо Смерды морщилось, изменялось и, наконец, совсем повеселело. Он искоса посмотрел на немца, встряхнул головою и, обращаясь к своим людям, сказал:
— Развязать ему руки, завтра он отправится с нами в город, князь скажет, что с ним делать.
Хенго, освободившись от связывавших его руки веревок, с опущенною на грудь головою сел в угол. Смерда, не думая более о пойманном немце, обратился к Яге:
— Э, старуха-мать, — сказал он весело, — а где же твои невестки и дочери? Мы бы охотно поглядели на них — у них гладкие личики!
— Вы не увидите их, — сказал Виш. — Какое у вас к ним дело? Яга же ответила на вопрос:
— С утра их нет дома. Они все ушли в лес за грибами, за рыжиками, пожалуй, не вернутся раньше завтрашнего дня.
— В лес! — засмеялся Смерда, которому вторили слуги, повеселевшие от пива и меду. — Ой, жаль, что мы не встретили их на пути. По крайней мере, было бы с кем повеселиться, хотя бы и до следующего утра.
Виш грозно посмотрел на Смерду, у которого пропала улыбка и слова замерли на губах от этого взгляда.
— Счастье ваше, что за такою забавою не застали вас их отец и братья, — сказал Виш, — а то бы вам пришлось бы навсегда остаться в лесу, только волки да вороны знали бы, что с вами случилось.
Медленно, угрюмо высказал это Виш. Смерда нахмурился. Его товарищи суетились около пива, он тоже подошел к ним. Между тем, по данному знаку, сыновья Виша подошли ближе к столу, к ним приблизилась и Яга, а старик хозяин сначала поправил дрова в печи, потом направился к двери, напился воды из ведра, стоявшего у порога… Здесь сидел Хенго. Виш рукою дал ему знать, чтобы он вышел на двор… Хенго исполнил желание Виша, и они оба вышли в сени.
Старик молча указал своему гостю рукою на двери и на ворота в заборе, давая таким образом знать, чтобы немедленно уходил, но немец шепнул ему на ухо:
— Я их не боюсь, они мне ничего не могут сделать, а с ними легче доехать к княжескому Столбу. Только я не возьму с собою всего товара, чтобы напрасно не таскать тяжелых мехов.
Виш с удивлением посмотрел на Хенго.
— Отчего же ты не хочешь уйти? Я не желаю, чтобы под моей кровлею с тобою случилось несчастье.
Хенго улыбнулся.
— Да я их не боюсь, они только пугают, — объяснял он, — я сумею с ними сладить… откупиться от них не трудно… Не беспокойся, позволь только оставить у тебя одну из моих сумок.
Виш молча согласился на эту просьбу, а немец сейчас же направился к сараю, откуда какое-то время спустя работник вынес большую суму и спрятал ее в избе. Хенго, поблагодарив хозяина, вернулся в избу и сел на прежнем месте у дверей. Никто не обратил внимания на его отсутствие.
В избе весело разговаривали и хохотали. Смерда, болтая со старухой, смеялся во все горло, а слуги вторили ему усердно. Они продолжали пить и смеяться до глубокой ночи, тогда один из работников принес лучины, воткнул их между щелями и зажег: лучины осветили комнату. Заметив свет, Смерда огляделся по сторонам, отыскивая глазами хозяина.
— Где же хозяин? — крикнул он.
Виш стоял у порога, Яга толкнула его — старик неохотно вошел в избу. Видно было, что приезжие пришлись ему не по вкусу. Смерда подошел к нему, сделал знак рукою, и они оба вместе вышли из дверей во двор.
— Я приехал к тебе по приказанию князя, еду с таким же приказанием и к другим кметам и жупанам, — сказал Смерда. — Князь посылает вам поздравление.
Старик поклонился и провел рукою по волосам: он, видимо, не был доволен вниманием князя.
— Поздравление — княжеская милость, — заметил он, — но, должно быть, дело не в нем. Когда князь поздравляет, это значит, что он чего-нибудь требует, иначе он и не подумал бы о существовании кмета.
Смерда моргал глазами, сдвигая брови.
— У нас большой недостаток в людях, — сказал Смерда. — Ты должен дать кого-нибудь из своих, чтобы пополнить княжескую дружину. Она ведь и тебя, и твою семью обороняет.
— Что же? Разве вы собираетесь воевать?
— Мы-то и не думаем, но в городе надо всегда быть готовым на случай защиты, — объяснил Смерда. — Двое из наших умерло от моровой язвы, одного зверь разорвал в лесу, князь также убил одного… Нам и нужны люди… У нас в городе отлично. Дружина голода не знает, каждый ест вволю вместе с княжескими собаками и по целым дням ничего не делает. Пива сколько угодно. В случае войны каждому что-нибудь перепадет из добычи.
— Если он не попадает в плен, — сказал Виш.
— Если не двоих, так уж одного придется тебе отдать, — заключил Смерда.
— А если и одного не дам?
Смерда не ожидал такого вопроса: он задумался.
— Тогда я на веревке поведу тебя к князю, — сказал он решительно.
— Хотя я свободный кмет? — спросил Виш.
— А мне какое дело! Князь велел.