Достопамятные повествования и речи Петра Великого, Нартов Андрей Константинович, Год: 1727

Мемуары
Время на прочтение: 143 минут(ы)
Скачать в PDF
Нартов А.К. Достопамятные повествования и речи Петра Великого / Предисл. и коммент. Л.Н. Майкова // Записки Императорской Академии наук, 1891. — Т. 67. — Прил. No 6. — С. I- XX, 1-138. — Сетевая версия — А. Бойцов, 2007.

РАЗСКАЗЫ НАРТОВА О ПЕТРЕ ВЕЛИКОМ

Л.Н.МАЙКОВА

ПРИЛОЖЕНИЕ К LXVII — МУ ТОМУ ЗАПИСОК ИМПЕР. АКАДЕМИИ НАУК

No6

САНКТПЕТЕРБУРГ.
1891.

Напечатано по распоряжению Императоской Академии Наук C.- Петербургъ, Октябрь 1891 года.
Непременный Секретарь, Академик Л. Штраухъ
типография императорской академии наук.

Любопытный исторический памятник, здесь издаваемый, известен только по одной рукописи, хранящейся ныне в Московском публичном музее под No 2747. К сожалению, это не подлинник автора в даже не список с подлинника, сделанный в пролом столетии, а копия, снятая не раньше первой четверти текущего века, она составляет тетрадь листового формата, в 116 листов. Тетрадь эта поступила в музей из бумаг М. П. Погодина, а ему была доставлена А. Ф. Бычковым, который приобрел ее в Петербурге.
До сих пор ‘Достоверные повествования и pечи Петра Великого’ не были изданы вполне, хотя большая их часть и существует в печати. Впервые появилось из нашего памятника извлечение в журнале ‘Сын Отечества’ 1819 года (части 54—58), при чем из 162 рассказов напечатано только 72, какою рукописью пользовался составитель этого извлечения — не известно, но текст выбранных им рассказов представляет лишь очень немногие и незначительные отличия от музейной рукописи. Затем в 1842 году в ‘Москвитянине (NoNo 4, 6, 7, 8 и 11) была сделана попытка издать полный текст ‘Повествований’, но она ие увенчалась уcпехом, так как рассказы 3-й, 5-й, 19-й, 24-й, 87-й, 137-й, 139-й, 145-й, 146-й, 154-й, 157-й и конец 10-го были исключены цензурой. Это издание печаталось по той же рукописи Московского музея, которою пользовались мы, и воспроизводит ее очень точно, во всяком случае нельзя признать справедливым отзыв покойного П. П. Пекарского, сказавшего, что изданиe ‘Повествований’ в ‘Москвитянине’ сделано ‘крайне небрежно’ {История Имп. Академии Наук, т. II, стр. V.}. В нашем издании не допущено никаких отступлений от рукописи, но мы сочли себя вправе привести в порядок ее правописание. Kpoме того, мы внесли в рукописный текст (в прямых скобках) те немногие дополнения, которые нашли в тексте ‘Сына Отечества’, а текст русского перевода письма аббата Биньона, включенный в рассказ 91-й, проверили и и исправили по изданию того же перевода в сочинении Пекарского: ‘Наука и литература в царствование Петра Великого’ (т. I, стр. 530—532).
Интерес ‘Повествований’ давно обратил на себя внимание наших историков, все они признают, что эти записки живо изображают личность великого преобразователя {Ср. отзыв о ‘Повествованиях’ в книге Е. Ф. Шмурло: Петр Beликий в русской литературе. С.-Пб. 1889, стр. 80.}. Устрялов, Соловьев, Пекарский пользуются ‘Повествованиями’ в своих трудах, посвященных времени Петра Великого. Но критическая оценка этого исторического памятника еще не сделана, если не принимать за нее кратких замечаний Устрялова об общем характере ‘Повествований’, о свойстве и происхождении некоторых заключающихся в них известий {История Петра Великого, т. I, стр. LV—LVII, т. IV, ч. I, стр. 208, 209.}. При новом полном издании ‘Повествований’ уместно представить соображения по крайней мере по важнейшим вопросам исторической критики этого памятника {Критическая оценка отдельных рассказов отнесена нами в примечания, задачею которых поставлено: 1) указать на источники ‘Повествований’, 2) дать по возможности хронологическое приурочение рассказываемым происшествиям, и 3) сличить известия ‘ Повествования с другими однородными русскими источниками.}.
‘Повествования’ снабжены предисловием, которое подписано ‘Андреем Нартовым, действительным статским советником, Петра Великого механиком и токарного искусства учителем’ и проч., в нем говорится от имени автора, что он состоял при государе ‘более двадцати лет’, и что он ‘собирал повествования о Петре Великом и речи сего славного монарха, слыша оные либо устно от самого государя, или от достоверных особ, в то время живших’, — написал же свои рассказы по смерти Петра и кончил ‘в 1727 году’. Показания эти так положительны, что в достоверности их нельзя бы, кажется, и усумниться. Однако, еще Устрялов обратил внимание на их неточность: во-первых, из документов, относящихся до службы токаря Нартова, обнаруживается, что он был взят в токарню Петра не pанеe 1712 года, следовательно, состоял при государе, был ‘самовидцем упражнений и бесед его’ не двадцать лет, как сказано в предисловии, а только двенадцать, во-вторых, некоторые рассказы нашего памятника основаны не на личных воспоминаниях составителя или других современников Петра, а на книжном источнике, по предположению Устрялова — на дневнике Корба, который мог быть известен А. К. Нартову в русском рукописном переводе, сделанном около 1702 года, после того, как латинский подлинник этого сочинения был выслан князем П. А. Голицыным из Bены в Москву {Устрялов. История Петра В., т. I, стр. LXIV и 328. Перевод сочинения Корба был сделан известным Николаем Спафарием, рукопись этого перевода хранится в Императорской Публичной Библиотеке (F. IV. No 321).}. Со своей стороны заметим еще одну неточность в предисловии: А. К. Нартов называется в нем действительным статским советником, тогда как он умер в 1756 году в чине только статского советника {Пекарский История Имп. Академии Наук, т. II, стр. XVII.}. Наконец, нельзя не обратить внимания на слог ‘Повествований’: он мало походить на слог, каким писали в двадцатых годах прошлого века. Из всего этого следует, что показания предисловия не заслуживают доверия и не могут быть принимаемы в расчет при оценки самого памятника, поэтому мы предпочитаем оставить их в стороне и рассматривать ‘Повествования’ независимо от предпосланного им предисловия.
‘Повествования’ хотя и изложены в форме отдельных рассказов без хронологической последовательности, однако касаются различных моментов жизни Петра с самой его юности, когда токарь Нартов еще не находился при царе. Отсюда ясно, что составитель ‘Повествований’ не мог руководствоваться только своими личными воспоминаниями и должен был искать пособия в других источниках. Один из них и указан им: это — предания, слышанные им от современников Петра касательно таких событий, очевидцем которых быть не мог сам составитель. На другой же его источник обратил внимание только Устрялов: это — известия, почерпнутые из книг. Разумеется, тот отдeл ‘Повествований’, где мы находим личные воспоминания А. К. Нартова, наиболее важен и любопытен, и только этот отдел может быть назван ‘первоисточником’ для истории Петра (как выразился Пекарский), к нему-то и относятся слова Устрялова: ‘Нельзя думать, чтобы Нартов бессовестно лгал, когда он говорит: я видел своими глазами’. Но именно для того, чтобы выставить эту существеннейшую часть ‘Повествований’ в ее настоящем значении, необходимо по возможности отделить от нее те рассказы нашего памятника, которые не могут быть названы рассказами очевидца. Притом, наблюдая приемы, употребленные составителем при пользовании устными преданиями и в особенности книжными источниками, мы получим возможность сделать заключение о том, насколько он вообще умел сохранять историческую точность. Итак, состав ‘Повествований’ необходимо рассматривать сообразно трем вышеуказанным отделам.
Из 162 рассказов нашего памятника для 35 нам удалось определить печатные источники более или менее точно. Из сличений, сделанных в примечаниях к издаваемому тексту, обнаруживается, что под руками составителя ‘Повествования несомненно находились следующие печатные книги:
1) Memoires du regne de Pиerre le Grand, изданный в Гаге в 1725—1726 годах Жаном Руссе под псевдонимом барона NestesuranoИ.
2) Histoire de Charles XII Вольтера, первое издание которой относится к 1731 году.
3) Historie de Pиerre, surnomme le Grand, Элеазара Moвильона, дважды изданная в 1742 году в Амстердаме и Лейпциге {Ссылки на это сочинение в наших примечаниях относятся к трехтомному изданию в 12-ю долю листа.}.
4) Histoire de L’empire de Russie sous Pierre le Grand Вольтера, которая появiлась в свете впервые в 1761—1763 годах.
5) Журнал или поденная записка блаженные и вечнодостойные памяти Государя Императора Петра Великого с 1698 года даже до заключения Нейштадтского мира. Собрал князь М. Щербатов. С.-Пб. 1770—1772.
Кроме названных сочинений, можно предполагать, что составителю ‘Повествования служили пособием еще другие печатные книги, упомянутые в примечаниях к рассказам 96-му, 124-му, 126-му и 142-му. Зато дневника Корба, в котором Устрялов искал источника для некоторых рассказов Нартова, мы не включаем в наш перечень, потому что все сходное в ‘Повествованиях’ с известиями Корба сообщено и Мовильоном, пользовавшимся редкою книгой австрийского дипломата, трудно согласиться с предложением Устрялова, чтобы составителю ‘Повествований’ был известен русский рукописный перевод Корба, без сомнения, хранившийся под секретом, особенно если принять во внимание, что в нашем памятнике не видно никаких следов заимствования из русских рукописных источников, гораздо более доступных еще в первой половине XVIII века, каковы записки Крекшина, Матвеева и проч. Во всяком случае, приведенный нами список печатных источников, употребленных при cocтaвлении ‘Повествований’, несомненно доказывает, что этот сборник рассказов о Петре Великом не был окончен в 1727 году (как уверяет предисловие), и редакцию его, до нас дошедшую, следует приурочивать не ранее, как к семидесятым годам прошлого века.
Приемы, употребляемые составителем ‘Повествований’ при пользовании книжными источниками, не особенно сложны. Два рассказа (17-й и 20-й) составляют почти выписку из ‘Журнала’ Петра Великого, лишь слегка сокращенную против подлинника и несколько подновленную в языке. В двух других рассказах (25-м и 111-м) составитель берет из того же ‘Журнала’ кое-какие частности, но именно такого рода, который не могли быть ему известны без пособия названного источника. Наконец, еще в одном рассказе (47-м) сообщение ‘Журнала’ воспроизводится с собственными добавлениями составителя ‘Повествований’. В пользовании французскими книгами замечается несколько большее разнообразие приемов: некоторые рассказы (например, 1-й, 2-й и мн. др.) представляют почти прямой перевод из Руссе или Мовильона, иные (например, 7-й, 123-й и проч.) передают французский подлинник в сокращении и с изменениями, затем, есть такие рассказы, где из французских книг заимствуются только сущность фактов, даты и отдельные подробности, и все это излагается собственными словами составителя и сопровождается его прибавками, таковы в особенности рассказы касательно пребывания Петра во Франции и Австрийских Нидерландах (125-й, 127-й, 133-й, 135-й и проч.). Сочинение Мовильона, очень богатое анекдотическими подробностями за первую половину Петрова царствования, было особенно пригодно для извлечений, и составитель нашего памятника пользуется этою книгой особенно охотно. Разумеется, ответственность за достоверность известий, почерпнутых из чужих книг, падает на авторов последних, а не на составителя ‘Повествований’, но для его характеристики любопытно отметить его обычай присоединять свои дополнения ко взятой из чужой книги основе фактической или хронологической: дополнение обыкновенно состоит в том, что приводится изречение Петра, будто бы сказанное им но тому или другому случаю, но речам этим придается всегда особый нравоучительный смысл, отзывающийся сочинительством и потому подозрительный. Что составитель ‘Повествований’ вообще не чужд сочинительства, об этом можно судить, на пример, по рассказу 18-му, где он не затруднился вложить в уста самого Петра рассуждения, высказанные французским писателем от своего лица. А как мало критического такта обнаруживал составитель при пользовании иностранными источниками, это всего лучше доказывает рассказ 142-й: сообщаемый здесь речи, будто бы сказанные Петром при посещении Парижской обсерватории, очевидно вымышленные, оне извлечены из французской книги, содержащей в себе вовсе не историческое повествование о пребывании Русского царя в Париж, а сатиру на нравы Французского общества. Другой отдел в ‘Повествованиях’ составляют те рассказы, которые взяты из устного предания. Отличить их от тех, которые могут быть признаны за собственный воспоминания А. К. Нартова, не всегда возможно, и потому мы не решаемся выставить точную цифру первых. Заметим только, что количество рассказов не книжного происхождения, относящихся ко времени до 1712 года (когда токарь Нартов был взять на службу к царю), или место действия которых само указывает, что любимый мастер Петра не мог быть очевидцем описываемых происшествий, простирается до 40. Составитель ‘Повествований’ не считал нужным объяснять, каким путем дошло до него то или другое предание, м только в немногих случаях упоминает о лицах, рассказывавших ему об известном происшествии, так, говоря о пребывании Петра Великого в Англии, он ссылается на графа А. А. Матвеева и А. П. Веселовского (рассказы 4-й и 12-й), говоря о Персидском походе — на В. И. Соймонова и В. Я. Левашова (рассказы 94-й—96-й), а приводя суждение Петра о царевне Софье (рассказ 150-й) — на князя И. Ю. Трубецкого, однако, проверка этих ссылок убеждает в том, что они не вполнe точны: из семи рассказов о поездке Петра в Англию два (4-й и 12-й) оказываются книжного происхождения, и их приходится исключить из числа основанных на устном предании. То же должно сказать и о рассказах 96-м и 150-м.
Подобные неточности в редакции нашего памятника служат, конечно, доказательством тому, что на него легли различные литературные наслоения, однако это еще не дает права совершенно отвергать историческое значение внесенных в него преданий. Если, с одной стороны, еще Устрялов указал, что некоторые из сих последних не заслуживают доверия (см. примечания к рассказам 27-му, 44-му и 48-му), то с другой — в нашем памятнике есть и такие основанные на устном предании рассказы, которые успешно выдерживают проверку по подлинным документам, таков, например, рассказ 129-й, подробности которого почти дословно подтверждаются недавно обнародованным свидетельством французских архивов. Гениальная и вместе с тем в высшей степени своеобразная личность Петра должна была глубоко запечатлеться в памяти современников, рассказов о нем ходило очень много в русском обществе, и мудрено было не черпать из этого обильного источника: что делал составитель ‘Повествований’, то же делали и собиратели анекдотов о Петре — Штелин и Голиков {В примечаниях ссылки на ‘Анекдоты’ Штелина относятся к русскому петербургскому изданию 1787 года (перевод К. Рембовскаго), а ссылки на ‘Анекдоты’ Голикова — к московскому изданию 1798 года.}, не удивительно поэтому, что у последних находится довольно много рассказов, занесенных и в ‘Повествования’ (см. примечания к рассказам 13-му, 31-му, 33-му, 45-му, 50-му, 56-му, 76-му, 81-му и др.). Таким образом, эти три сборника служат к взаимной проверке друг друга и все три дают нам понятие о том, какое представление сохранили о Петре люди, лично видевшие и знавшие его. Как всегда бывает в подобных случаях, предание отчасти идеализировало действительное историческое лицо: воcсоздаваемый воспоминанием, Петр, согласно понятиям и вкусам XVIII века, явился в образе классического героя и мудреца. Таков он и в рассказах нашего памятника, основанных на устном предании: в них по преимуществу он изображается примером высокой царской доблести, и в уста его влагаются многозначительные нравственные и политические афоризмы (см. например, рассказы 6-й, 28-й, 78-й, 99-й, 145-й и др.).
Гораздо проще и естественнее рисуется Петр в той части ‘Повествований’, которая содержит в себе непосредственные воспоминания А. К. Нартова. Рассказы этого рода составляют около половины нашего памятника. Мы уже знаем, что они могут касаться событий не ранее 1712 года, а затем они идут до самой кончины государя. Но из этого периода в двенадцать с небольшим лет следует еще вычесть, во-первых, довольно продолжительные отлучки царя из Петербурга (где проживал постоянно его любимый токарь) в разное время, и во-вторых, около двух лет с половины 1718 года по 1720, когда А. К. Нартов находился за границей. Таким образом рассказы, содержащие в себе личные воспоминания А. К. Нартова, относятся главным образом к последним пяти-шести годам жизни великого государя, таких рассказов можно насчитать в ‘Повествованиях’ не менее 35. В некоторых из них Нартов сам является действующим лицом, в других он упоминается только как очевидец и молчаливый слушатель, в третьих его присутствие при описываемом только подразумевается, но с полным вероятием, ибо действие рассказа происходить в токарной, нередко заменявшей Петру кабинет, наконец, есть и такие рассказы, в которых присутствиe Нартова при описываемом не засвидетельствовано никаким осязательным признаком, но достоверность которых может быть подтверждена либо посторонними показаниями (например, рассказы 105-й, 157-й и 159-й), либо соображениями внутреннего свойства, так, Соловьев не затруднился воспользоваться известиями ‘Повествований’ относящимися ко времени суда над царевичем Алексеем (рассказы 154-й—156-й и 158-й), потому что видел в них вернoe изображение душевного состояния Петра в эти тягостные минуты. Рассказы нашего памятника, содержащие в себе личные воспоминания А. К. Нартова, внушают к себе тем большее доверие, что в них пестро перемешано важное с неважным, шутки Петра с его серьезными речами: видно, что вспоминавший о царе верный слуга его любил государя как человека и, высоко ценя его достоинства, умел прощать ему его слабости. Самые речи Петра, приводимые в этом отделе ‘Повествований’, отличаются простотой, свойственною здравомыслию, и совершенно не похожи на тe высокопарные изречения, которые приписало великому государю предание, и которые встречаются в других отделах нашего памятника.
Но, отдавая полную справедливость этой важнейшей части ‘Повествований’, нельзя не сделать одного замечания касательно самой личности того Петрова любимца, с именем которого дошло до нас это сочинение. Некоторые рассказы, касающиеся до самого токаря Нартова, оказываются не вполне точными (см. примечания к рассказам 64-му и 113-му), в них можно подметить желание как бы преувеличить значение Нартова при царе: слабость довольно невинная и очень часто встречающаяся у авторов мемуаров, в данном же случае это стремление стоить, по видимому, в связи с вопросом о составлении ‘Повествований’, а потому мы к нему и обратимся.
Из рассмотрения того отдела нашего памятника, который содержит в себе заимствовала из печатных книг, мы уже сделали заключение, что ‘Повествования’ дошли до нас в редакции, относящейся к семидесятым годам прошлого века. А так как Андрей Костантинович Нартов умер еще в 1756 году, то очевидно, редакция эта принадлежит не ему. Нельзя предположить и того, чтоб А. К. Нартов занимался обработкой ‘Повествований’. например, в сороковых годах, то есть, вскоре по выходе сочинения Мовильона: такое предположение не возможно потому, что токарь Нартов хоть и был в это время советником Академии Наук, однако не обладал хорошим знанием иностранных языков, но крайней мере неблагоприятель его, известный Шумахер, даль о нем в 1742 году такой отзыв: ‘Он, Нартов, в знати чужестранных языков необыкновенен, а писать и читать не умеет и в пристойных ко оной Академии учениях не бывал’, ибо кроме токарного художества не знает’ {Пекарский, История Имп. Академии Наук, т. II, стр. XI. — Сколько-нибудь полной биографии А. К. Нартова до сих пор не существует, известия о молодости его почерпаются из ‘Повествований’, а сведения об его академической службе можно находить в вышеупомянутом трудe Пекарского, в ‘Материалах для биографии Ломоносова’, собранных П. С. Билярским, и в ‘Материалах для иcтopии Имп. Академии Наук’, издаваемых под редакцией М. И. Сухомлинова, справедливая оценка деятельности Нартова, как советника академической канцелярии, сделана С. М. Соловьевым в его ‘Истории России’, т. XXII, стр. 278—288. О трудах Нартова по артиллерийскому ведомству ничего не известно в печати. В приложении к настоящему введению мы печатаем два документа, дополняющие биографические известия о Hapтoве.}. Как бы мы ни смягчали резкость этого отзыва, недостаточность образования А. К. Нартова должна остаться вне сомнения: почтенный токарь Петра Великого мог проявить себя в академических делах добрым патриотом, мог быть прав в своих обличениях на Шумахера и его клевретов, но очевидно, не был образованным человеком, не был в состоянии пользоваться французскими книгами, да может быть, и по-русски-то писал плохо, во всяком случае нелитературно: прошение, поданное им Петру в 1723 году, писано не им самим, а другим лицом по его просьбе, бумаги и письма по академическим делам, сохранившиеся за его подписью, также, вероятно, составлены не им лично {}. Из всего этого следует, что участие А. К. Нартова в сочинении ‘Повествований’ может быть допущено лишь в очень ограниченных размерах, и что настоящего составителя и редактора этого сборника рассказов о Петре Великом следует искать в другом лице: это мог быть только человек, живший уже во второй, а не в первой половине прошлого века, знавший иностранные языки (по крайней мере французский), образованный литературно (об этом свидетельствует слог ‘Повествований’) и, наконец, находившийся в близких отношениях к А. К. Нартову на столько, что мог слышать его рассказы о Петре или же получить от него письменное изложение его воспоминаний о Петровском времени.
Кажется, что самая вероятная догадка в этом отношении должна обратить наше внимание на младшего сына Андрея Константиновича — Андрея Андреевича Нартова. Он родился в 1737 году, учился сперва при Академии, а потом в Сухопутном Шляхетном корпусе, с 1755 года служил в военной службе, затем по горному ведомству и кончил жизнь в 1813 году в звании президента Российской академии. В течете своей долгой жизни А. А. Нартов постоянно и деятельно занимался литературой, написал стихи и посвящал себя переводам, многое из них было напечатано, но кое-что осталось в рукописи {Биографическия и библиографические cведения об А. А. Нартове собраны М. И. Лонгиновым в ‘Русской Старине’ 1873 г., т. VIII, стр. 581—584, см. кроме того записки А. Т. Болотова и С. А. Порошина, ‘ Материалы для истории русской литературы’, изданные II. А. Ефремовым, и ‘Драматический Словарь’ 1787 года.}. С 1772 по 1774 год А. А. Нартов, вместе с князем М. М. Щербатовым и М. М. Херасковым, состоял членом учрежденных по воле императрицы Екатерины II комитетов ‘для составления медалической со времен государя императора Петра Великого истории’, сочинял проекты исторических медалей и составлял объяснения к ним {См. статью А. И. Артемьева о медальных комитетах при императрице Екатерине II в ‘Записках Русского Археологического Общества’, т. III, и того же автора: Описание рукописей, хранящихся в библиотеки Имп. Казанского университета, стр. 77 и след. В той же библиотеке находятся и некоторые [не изданные переводы А. А. Нартова.}. Для этой работы А. А. Нартову приходилось изучать историю Петра Великого, и весьма естественно, что при недостатке русских сочинений по этому предмету в тогдашнее время он принужден был обращаться к пособиям иностранным: таким образом мог он познакомиться между прочим с сочинением Мовильона, которое тем болee было интересно для него, что оба издания этой книги украшены изображениями медалей, выбитых еще в царствованиe самого Петра. К поре тех же работ А. А. Нартова относится, вероятно, и составлениe ‘Повествований’, труда, в числе материалов которого являются, с одной стороны, печатные пособия — книги Мовильона, Руссе и только что изданный в 1770—1772 годах ‘Журнал’ Петра Великого, а с другой — рукописный воспоминания о славном государе, оставленный его любимым токарем. Выше мы видели, какие литературные приемы употреблял составитель ‘Повествований’ при пользовании печатными источниками: между прочим он исправлял слог ‘Журнала’ Петра Великого, без сомнения, также поступал он и при обработке записок токаря Нартова. Итак, в том памятнике, который дошел до нас и здесь издается, нельзя видеть подлинника этих записок, но не подлежит сомнению, что этот подлинник лег в основу многих и притом любопытнейших статей в издаваемых ‘Повествованиях’. Возможно и то, что этот подлинник был действительно окончен Нартовым старшим в 1727 году, как уверяет предисловие, но позднейший составитель ‘Повествований’ — Нартов младший — погрешил пред истиной, выдав свои ‘Повествования’ исключительно за сочинение своего отца. Заметим еще, что, обработывая отцовские записки, А. А. Нартов не ограничился, по видимому, переделкой одного их слога, но коснулся отчасти их содержания: только таким образом можно объяснить себе те неточности в сведениях о токаре Нартове, которые поражают в рассказах 64-м н 113-м и в предисловии, но проявленное здесь составителем желаниe возвысить значение своего отца при царе встретило себе разоблачение в архивных документах за подписью самого токарного мастера.
После всего сказанного очевидно, что на ‘Повествования’ нельзя смотреть как на исторический памятник, принадлежащий непосредственно Петровскому времени: это — произведение болеe позднее, и притом сложного состава, в котором нужно отделять несколько литературных наслоений в зависимости от его различных источников. Некоторые части ‘Повествований’ не имеют никакого исторического значения, будучи повторением чужих печатных известий, другие, воспроизводящие предания о Петре, приравниваются к позднейшим анекдотическим сборникам, и только за теми статьями нашего памятника должна быть признана несомненная ценность, в которых мы слышим голос очевидца, к сожалению, звучащий не всегда с желаемою отчетливостью.

ПРИЛОЖЕНИЯ.

I.

Челобитная А. К. Нартова императору Петру I, 1723 года 1).

1) Государственный архив, кабинетские дела, отдение II, книга 65, лл. 150, 151. Koпия сообщена академиком А. О. Бычковым.
Всепресветлейший, державнейший император и самодержец всеросийский Петр Великий, отец отечествия, государь всемилостивейший! Вашему императорскому величеству работал я, нижайший раб, с прошлого 17[0]9-го года в Москве, на Сухоревой башне, послe умершего такарного мастера Егана Блеера отдано мне было под охранение такарные машины, а в 712-м году взять я в Санктпитербурх в такарню вашего величества и обретаюсь доднесь при всякой такарной работе, а в 716-м {Так в подлиннике, но это показание ошибочно: посылка Нартова за границу состоялась в июне 1718 года.} году послан я был, нижайший, по вашему императорскому величества указу во окрестные государства для такарных машине и протчих в тому принадлежащих дел, и провезены оные дела в Санктпетербурх, а вашего императорского величества жалования определено мне толко по триста рублев на год против корабельных подмастерьев, а ныне я, нижайший, отправляю дела после такарного мастера Юрья Курносова, а жалования ему давалося в год по четыреста по пятьдесят рублев, також ему была пища и с напитками толикое же число, итого в год девять сот рублев, а в нынешнем 1723-м году марта 5-го дня но имянному вашему императорскому величества указу повелено после умершего мастера Зингера делa ево ведать п отправлять мне, нижайшему, а вашего императорского величества жалования получал он Зингер в год по тысяче рублев, да кормовых денег на месяц по сор[ок]у по четыре рубли, да мне ж приказано, чтоб зделать машину, что свинец тянуть, а оные вышеозначенные дела подщуся отправлять с великим прилежанием и со усердием без замедления: и вышеписанным жалованием доволствоватца мне ни по которой мере не возможно, понеже я, нижайший, имею себе немалую нужду, что ныне живу в чюжей квартире, а за квартиру ис кабинета вашего императорского величества денег не выдают другой год, такожде к своему двору к строению и на протчие домашние нужды заимывал денег и имею на себе долгу с семсот рублев, а заплатить мне оного долгу ныне нечем, понеже оные должники хотят меня заарествовать. Всемилостивейший государь, прошу вашего императорского величества да повелит державство ваше мне нижайшему учинить вашего императорского величества жалования против машинного мастера Aнисима Малерова, понеже он получает вашего императорского величества жалования в год по штисот рублев, також и вышеозначенные долговые заемные денги должником моим и за квартиру, в которой я ныне живу, дабы повелено было заплатить ис кабинета вашего императорского величества. Вашего императорского величества нижайший раб, механик такарных и резных дел мастер Андрей Нартов, марта в день 1723 году. Челобитную писал по прошению оного мастера Андрея Нартова главной артиллериской концелярии копеист Федор Шестаков. Андрей Нартов.

II.

Доношение А. К. Нартова в Канцелярию Академии Наук, 1754 года 1).

1) Архив академической канцелярии, кн. 2332, лл. 22—24. На верху документа помета: ‘Подано марта 5 дня 1754 года’.
В канцелярию академии наук доношение.
В присланном ко мне сего 1754-го года февраля 22 дня указе, по которому, в силe имянного Ее Императорского Величества указа, велено подать мне в реченную канцелярию академии наук, к сочинению генеральной ведомости о службе моей к подаче в герольд-мейстерскую контору и всех обретающихся при делах Ее Императорского Величества гражданских чинах, состоящих в генералитетских, штаб- и обер-офицерских чинах и рангах по имянно, со определенным жалованьем, и по каким указам, и в которых местах, и сколько кому от роду лет, и у кого сколько имеет быть мужеска полу детей, и в каковы лета, и где на смотрах явлены и ныне в службах или в учениях находятся, и сколько за кем мужеска полу душ людей и крестьян и в которых уездех.
Того ради канцелярии академии наук при сем моем предписанном доношении во избежание нижеописанными пунктами предлагаю.

1.

При благополучном царствовании блаженные и вечнодостойные памяти государя императора Петра Великого взят я был, по именному Его Величества указу, в 714 году из ведомства адмиралтейской московской канцелярии в Санкт-Питербурх ко двору Его Величества и определен в лабораторию к механическому искусству механиком, которой чин состоит в paнге по табели прапорщичьем, и со определенным жалованьем по триста рублев на год, и был по 718-год.

2.

В том же 718-м году послан я был, по имянному ж блаженныя и вечно достоиные памяти государя императора Петра Великого указу, в ыностранные европеиские государства был по 720-й год, а в том же году возвратясь по силе имянного указу в Санкт-Питербурх и будучи при дворе Его Величества по прежнему при своей механической должности безотлучно, за что соизволил усмотреть прозорливыми отчами блаженные и вечно достойные памяти государь император Петр Великий и указал имянным своим указом наградить меня прибавкою жалованья по шестисот рублев на год.

3.

В 726 году, во дни благополучного царствования блаженные и вечнодостойные памяти Ее Императорского Величества, государыни императрицы Екатерины Алексеевны, имянным указом послан был я в Москву с генералом Волковым на монетные дворы для переделу монеты двух миллионов и к произведению мною к наилутчему механическим искусством в действо произведены к монетному делу многие машины.

4.

В 729-м году, в царствование блаженные и вечнодостойные памяти государя императора Петра Второго, по присланному ко мне из государственной военной коллегии указу, отправлен был по должности моего механического искусства на Сестрорецкие заводы для переделу в монету двадцати тысящей пудов красной меди.

5.

А в 733 году, при жизни блаженные и вечно достойные памяти государыни императрицы Анны Иоавновны, имянным указом за подписанием собственные руки, пожалован я из механиков ассесором и определен в присутствие на монетные дворы в Москву, во учрежденную вторую экспедицию, с прежним моим окладом по шестисот рублев на год, и сверх означенной должности велено быть мне при литье большого Успенского колокола.

6.

В 735-м году, по изоустному указу блаженные и вечно достойные памяти государыни императрицы Анны Иоанновны, взяты токарные куриозные махины со инструментами от двора их величества под охранение в ведомство академии наук с находившимися при том учениками н мастеровыми людьми, потом и я из Москвы взять с монетных дворов из второй экспедиции, по имянному ж указу, в том же 735-м году и определен по должности моего искусства в лабораторию к механическим токарным махинам н инструментам, притом и данные мне под команду ваходившиеся тогда ученики и мастеровые люди, и был при академии наук с окладом моим при учрежденной экснедиции ассесором и жалованья получал из положенной академической суммы по шестисот рублев на год и брал по 746 год.

7.

В 746-м году, за изобретенные мною касающияся до артеллерийского военного снаряда разных инвенциев, чего в Poccии еще не бывало, из приращениев Ее Имиераторского Величества интересу, за что и пожалован я, имянным Ее Императорского Величества за подписанием собственные руки указом, коллежским советником с прибавкою годового денежного жалованья по тысяче по двести рублев на год, получая из штатс-конторы, и по ныне и при положенных на меня, в силу имянного Ее Императорского Величества указу, трудах с неусып-ным моим рачением и по присяжной моей должности нахожусь всегда безотлучно при академии наук, при главной артиллерии и фортофикации, при адмиралтейской коллегии и в протчих по насланным указом местах, что по искусству моему касаться может, исправляю и но ныне.

8.

В 747-м году, по указу правительствующего сената, будучи я при присутствии господ сенаторов, при его превосходительстве, генерале и ковалере Александре Борисовиче Бутурлине и при его сиятельстве, тайном советнике и кавалере князь Иване Васильевиче Одуевском и при протчих членах и мастерах, при Кранштатском канале у рассмотрения лесов и камней, и между оным усмотрено мною: к пусканию в большой канал воды надлежить к слюзным воротам сделать пятники к подпятники по учиненным от меня прожектам, и были представлены к лутчему рассмотрению в правительствующий сенат, которые paссмотрев, повелено было, по присланному ко мне изь пра-вительствующего сената указу, велено где надлежит, за присмотром моим и по показанным от меня моделям, делать, которые и сделаны и утверждены ныне к тем слюзным воротам.

9.

А от роду я, Андрей Костентинов сын Нартов, имею cебе шездесять первой год. И детей у себя имею двух сынов, а имянно: Стефан Андреев сын Нартов, в службе Ее Императорского Величества в aртиллерийском корпусе при осадной poте подпорутчиком, а от роду ему тридесятой год, Андрей Апдреев сын Нартов в кадетском корпусе в студентском клаccе, а на смотре был в правительствующем сенате, от роду ему седьмой на десять год.

10.

Сверх вышеписанного имею у себя крестьян, пожалованных мне по имянному Ее Императорского Величества за подписанием собственные руки указу в746-м году в вечное владение в Новгородцком уезде, в разных пятинах, в усадищах Крючкове сто пятьдесят три души, а людей имею при себе набранных из вишепоказанного числа крестьян из подушного оклада одиннадцать человек, за которых по тамошней переписи, и в числе душ крестьян подушный оклад за них платится.

Андрей Нартов.

Марта 5 дня 1764 году.

ДОСТОПАМЯТНЫЕ ПОВЕСТВОВАНИЯ И РЕЧИ ПЕТРА ВЕЛИКОГО.

Я собирал повествования о Петре Великом и pечи сего [славного] монарха, слыша оные либо устно от самого государя, или от достоверных особ, в то время живших, и находясь при его императорском величестве более двадцати лет и нося милость его, бывал я самовидцем упражнений и бесед его, следовательно, о вероятии сих сказаний никто да не усумнится.
Андрей Нартов. действительный статский советник, Петра Великого механик и токарного искусства учитель. Императорской Академии Наук и канцелярии главной apтиллерии и фортификации член.
Писано мною сие по кончине его величества и кончено в 1727 году.

1.

Первое путешествие государя Петра Первого в чужия государства.
Слыхал ли кто, или читал ли кто в каких-либо преданиях. чтоб какой самодержец при вступлении своем на престол, оставя корону, скипетр и поруча правление царства ближ-ним вельможам, предпринимал отдаленное странствование по чужим государствам единственно только ради того, чтоб просветить, во-первых, себя науками и художествами, иметь свидание самоличное с прочими государями, устно с ними о взаимных пользах говорить, утвердить дружбу и cогласие, познать правительства их, обозреть города, жилища, изведать положение мест и климатов, примечать нравы, обычаи н жизнь европейских народов, полезное от сего перенять, потом подобное водворить в отечество свое, преобразовать подданных и соделать себя достойным владетелем пространной монархии? Пример неслыханный, но в России самым делом исполненный!
Усердие о благе и чрезвычайная любовь к отечеству воспламенили в великой душе двадцатипятилетняго царя Петра Алексеевича такое похвальное желание. Сего ради, учредя он великое посольство к европейским державам и сокрыв величество сана своего, дабы его не познали, поместил себя при том частною особою в лице простаго дворянина и в путь при послах Лефорте, Головине и Возницыне 1697 года марта 9-го дня из Москвы отправился. Путешествие оного было чрез Лифляндию и город Ригу, чрез курляндскую Митаву, оттуда в прусскую столицу Кенигсберг, где курфирст Фридерик III, потом король Прусский, оказал отличные посольству почести, и государь с курфирстом восстановил искреннюю приязнь, тут же, во-первых, его величество делал потребные примечания к наставлению своему, ходил смотреть видения достойное, посещал ремесленников, осматривал работу и рукоделие их, познакомился в университете с учеными людьми, требовал мнения их о заведении наук в Poccии, и потом с удовольствиемь отправился в посольстве чрез Бранденбургские и Лю-небургские области и чрез Вестфалию к Амстердаму. Но, приближаясь к голландским границам, оставил он посольство свое и сам поехал наперед в Амстердам, который желал с нетерпеливостию видеть. Прибыл он туда за пятнадцать дней прежде посольства, имея с собою несколько молодых дворян, в числе коих находился царевич Сибирский да Меншиков, где осмотрев зрения заслуживающее, удалился немедленно в Сардам в нанятом судне, которым в одежде матросской управлял сам, и, пристав к берегу, выскочил первый на землю, чтобы веревкою привязать свое судно, дабы тем менее могли его узнать. С бывшими при нем вошел он в первый вольный дом, а как сии одеты были по-русски, то скоро вольный дом наполнился любопытствующими зрителями. Его величество, убегая толпы народной, пошел в особую комнату, приказав переводчику между черни проведать, что про него говорят. Сказано ему было, что ведают уже о том, что Poccийский государь находится в свите великого посольства, а он, имея от государя повеление, уверил при сем народ, что они не в числе том, а особо посланные сюда учиться корабельному строению. На другой день его величество нарядился с бывшими при нем так, как одеваются ватерлантские жители, в короткой бострок красного боя и широкие брюки (штаны) белого холста, а как он прежде путешествия своего довольно уже голландский язык разумел, то сие и помогло ему удовлетворять любопытство свое в тех вещах, о которых он спрашивал или которые видел и знать желал. Здесь обучался он корабельному строению, здесь работал, яко простой плотник, и с товарищами пил и ел вмecте, здесь имел знакомство с лучшими рукодельщиками и в часы отдохновения учился токарному искусству, а в Амстердаме, с лучшими художниками, с мореходцами и с знатными купцами обходясь, получал от них разные сведения. Получа он в знании корабельного строения изрядные успехи и купя себе одно судно, называемое буер, сделал сам складную мачту, на две части разбирающуюся, каковой до сего не бывало и никто оные не выдумывал. Сия новоизобртенная мачта почтена была таким искусством в мастерстве, которое обрелo ему право принятым быть в обществе корабельных строителей, в котором записан был под именем Петра Михайлова, но ему гораздо приятнее было, когда друзья его называли сардамским корабельщиком или мастером Питером. На сем-то буере разъезжал он в Амстердам и по другим местам, правя оным сам, и молодые дворяне его по неволе принуждены были иногда претерпевать страх, ибо отважный и небоязливый государь в самый сильный штурм хладнокровно по воде странствовал. Между прочими особливого благополучия в знакомстве удостоены были бургомистр Витсен в мореплаватель Мус.
Сколько его величество ни скрывал о себе в Сардаме, однако тайность сия открылась чрез одного голландца, получившего письма из России. Монарх тотчас приметил по принужденному обхождению товарищей своих и по их почтению, чего несколько месяцов не было, и которое ему оказывать начали, что особа его была уже им известна, досадовал он на сие несказанно, видя, что они с тех пор обращались с ним не столь уже откровенно, сего ради просил их, чтоб они на царское достоинство его не смотрели и почитали бы его так, как прежде, говоря им прямо по голландски сие: ‘Если хотите быть моими друзьями, так обходитесь со мною не как с царем, а как с своим товарищем, — инако лишите меня удовольствия быть вашим учеником, ради чего я нарочно сюда приехал. Я ищу не почестей, но полезных знаний. Оставьте все цкремонии, мне свобода тысячу раз милee, нежели несносное принуждение, которое Сардамцам не сродно’. Таким-то образом царь Петр Алексеевич продолжал после свободные труды свои и в Голландии получил знания во многих науках, а особливо в математике, архитектуре и инженерстве, поселя о себе удивление во всем свете.

2.

Царь Петр Алексеевич по приезде своем с посольством в город Ригу, желая видеть городские здания и крепость, яко первые предметы чужестранные, любопытства достойные, ходил с Меншиковым в с прочими молодыми дворянами кругом по валу и осматривал местоположение и укрепления оной. Губернатор граф Далберг, который от подчиненных Шведов был о сем уведомлен, тотчас возымел подозрение, приносил Лефорту, первому Российского двора послу, за сие жалобу, яко бы они крепостные строения карандашом срисовали, требуя от него с угрозами, чтоб он российским путешественникам сие делать запретил, сам же он приказал шведским офицерам и стражам за ними строго присматривать и близ городского вала не пускать. Лефорт, учтивым образом извиняясь пред ним, что посольство о сем ничего не ведает, велел градоначальнику сказать: буде в свете посольства находящиеся знатные дворяне кругом вала ходили, то происходило оное не с умысла ухищренного, а ради единой прогулки и позволительного, как кажется, любопытства путешествующим в чужие края видеть славную крепость, которой Россияне никогда не видывали, и если, как примечает посол теперь, сие не угодно господину губернатору, то уверяет, что сего впредь не воспоследует. Лефорт не приминул того же вечера донести о том неосновательном неудовольствии его величеству. Государь, услышав такое странное требование, весьма дивился неучтивому поступку Далберга, почел явным себе притеснением и обидою и с досадою Лефорту отвечал: ‘Так мнe теперь запрещают смотреть Рижскую крепость? Хорошо! Пойдем же отсюда скоpеe вон, видно, Швед нас не любить, но я со временем увижу ее ближе и, может быть, откажу в том королю Шведскому, в чем ныне отказывает дерзновенно мне Далберг’. Такой суровый поступок губернатора Далберга, чиненные Россиянам угрозы и разного рода притеснения и, наконец, воспящение свободного вм входа в город были явным оскорблением не только посольства, но и лица царского, от чего после воспоследовал разрыв соседственные дружбы и восстала ужасная война между обоих государств, которая кончилась к великому вреду Швеции и к бессмертной cлaве Poccии.

3.

Его величество хаживал в Сардам после работы с товарищами в один винный погреб завтракать сельди, сыр, масло, пить виноградное вино и пиво, где у хозяина находилась в прислугах одна молодая, рослая и пригожая девка. А как государь был охотник до женщин, то и была она предметом его забавы. Чрез частое свидание познакомилась она с ним, и когда государь там ни бывал, встречала и провожала его приятнo. В воскресный день по утру случилось ему зайти туда одному, хозяин и прочие были тогда в церкви, он не хотел пропустить удобного времени, которого было довольно, для того что предики и служба продолжалась часа три, сел, завел с нею полюбовной разговор, приказал налить cебе покал вина, который принимая одною рукою, а другою обняв ее, говорил: ‘Здравствуй, красавица, я тебя люблю!’ Выпив, поцеловал ее, потом поподчивал тем же вином ее, вынул из кармана кошелек, полный червонцов, отсчитал десять червонцов и подарил девке на ленты. Девка, приняв подарок, смотрела на него пристально и продолжала к нему речь свою так: ‘Я вижу, ты, Питер, богат, а не простой человек!’ ‘Я прислан сюда от Московского царя учиться корабельному мастерству’, отвечал он. ‘Неправда! Я слышала, здесь говорят, что ты царь’. ‘Нет, милая девушка, царя не плотничают и так не работают, как я, я от утра до вечера все на работе’. ‘Это не мешает, сказывают, что ты учишься для того, чтоб после учить свой народ’. ‘Ложь, душа, не верь!’ Между тем прижимал он ее к себе крепче, а она продолжала любопытствовать и убеждала, чтоб он сказал ей истину. Государь, желая скopеe беседу кончить, говорил: ‘Любовь не разбирает чинов, так ведай, я — московский дворянин’. ‘Тем хуже и неприлич-неe для меня’, отвечала она,—‘вольного народа свободная девка не может любить дворянина, я сердца своего ему не отдам’. При сем слове хотел было он ее поцеловать, но она, не допустив, пошла от него прочь. Государь, видя, что иначе разделаться с нею не можно, как сказать яснее, удержал и спросил ее: ‘А сардамского корабельщика и Русского царя полюбила ли бы ты?’ На сиe улыбнувшись, весело вдруг сказала: ‘Это, Питер, дело другое. Ему сердца не откажу и любить буду’. ‘Так люби же во мнe и того, и другого, только не сказывай никому, буде впредь видеться со мною хочешь’ — что она ему и обещала. Потом он дал ей пятьдесят червонцов и пошел с удовольствием домой. После сего, во все пребывание свое в Сардаме, когда надобно было, имел ее в своей квартире и при отезде на приданое пожаловал ей триста талеров. Картина сего любовного приключения нарисована была масляными красками в Голландии, на которой представлен его величество с тою девкою весьма похожим. Сию картину привез государь с собою и в память поставил оную в Петергофском дворце, которую и поныне там видеть можно.

4.

Царь Петр Алексеевич, по получении довольного практического знания в Голландии морских производств, в начале 1698 года восприял намерениe отправиться в Англию, дабы корабельному строению и флотским обращениям обучиться там основательнее. Король Английский Вильгельм III прислал адмирала Миттеля с эскадрою в Голландию для отвезения его величества с посольством в Лондон. Государь прибыл благополучно в Гарвич, а оттуда в Лондон, где приготовлен быль для него и для посольства его великолепный дом близ pеки в Эрк-Бильдинге, который он оставил посольству, а сам, с малым числом любимых людей, переехал жить в Депфорд, в квартиру Эвелина, по близости корабельной верфи, для того, чтобы удобнее видеть ему cтроениe кораблей, иметь обхождение с мастерами и научиться у них конструкции военных и купеческих судов, при чем часто сам монарх руками своими трудился. Маркиз Кармартен и Деан, первый— командующий на морe, а другой — искусный корабельный мастер, были те особы, с которыми младый государь имел всегдашнее обхождение, и от которых он получал удовлетворительные к знанию сведения. Между тем монарх часто видался и говаривал дружески с королем, осматривал в Лондоне зрения достойное, примечал нравы жителей, правление, беседовал с художниками и учеными людьми, в корабельщицком платье захаживал в кофейные домы и к ремесленникам, а чтоб не признавали его, нашивал шляпу распущенную и низко на брови сдвинутую. Но ничто не произвело в нем толикого утешения и удовольства, как то, что король приказал адмиралу Митшелю еxaть с царем в Портсмут и, в присутствии его величества, находивщийся флот в Спитеаде показать на море и учинить примернoe корабельному сражение и прочия эволюции. Возвратясь из Портсмута, ездил в Оксфордскии университет, собирал модели для отечества своего, бывал в церквах во время службы и церемониальных обрядов и после посещал apxиeпиcкопa Кантербургскаго. Король подарил Петру Алексеевичу прекрасную яхту новую, о двадцатичетырех пушках вооруженную, на которой государь отправил в город Архангельской принятых в службу свою морских англинских офицеров, художников, мастеровых и корабелыциков, между коими находился и славный математик господин Фергусон, которого у нас в России неправильно называли Фрафорсоном, и который первый учредил математическую, навигационную и астрономическую школу. Наконец, царь Петр простясь с королем, великолепно с посольством угощен был у герцога Леедса {Герцог Леедс — один из тех, с которыми царь Петр имел обхождение.} в доме его в Вимблетоне на Темзе и после на трех яхтах, присланных от короля, под прикрытием нескольких военных кораблей, адмиралом Митшелем паки в Голландии с принадлежащими почестями препровожден. Прощаясь с сим адмиралом, подарил его величество ему портрет свой, богато алмазами украшенный, сказав: ‘Я вручаю вам, господин адмирал, свой портрет с тем, чтобы вы, помня меня, яко друга, оный носили, а ваш портрет повезу я теперь с собою в Poccию в благодарном моем сердце, я прошу вас, господин адмирал, прислать малеванный портрет ваш, который вы мне обещали, в Москву, с тем при том изображением, как вы флотом, показывая его мне, командовали’. По-том, прижав рукою адмирала к груди своей, поцеловал его в лоб и, имея на глазах слезы, с сожалением от себя отпустил.
Сиe происшествие и прочие слышал я от графа Матвеева, который в Лондоне послом находился, то-есть, то, что только с государем случилось в Англии.

5.

Царь Петр Алексеевич во младых летах, в 1698 году, будучи в Лондоне, познакомился чрез Меншикова, который неотлучно при нем в путешествии находился и в роскоши и сладострастии утопал, с одною комедианткою, по прозванию Кросс, которую во время пребывания своего в Англии иногда для любовный забавы имел, но никогда однакож сердца своего никакой женщине в оковы не предавал, для того чтоб чрез то не повредить успехам, которых монарх ожидал от упражнений, в пользу отечества своего восприятых. Любовь его не была нежная и сильная страсть, но единственное только побуждение натуры. А как при отъезде своем с Меншиковым послал к сей комедиантке пятьсот гиней, то Кросс, будучи сим подарком недовольна, на скупость Российского царя жаловалась и просила его, чтоб он государю о сем пересказал. Меншиков просьбу ее исполнил, донес его величеству, но в ответ получил следующую резолюцию: ‘Ты, Меншиков, думаешь, что и я такой же мот, как ты! За пятьсот гиней у меня служат старики с усердием и умом, а эта худо служила своим передом’. На сие Меншиков отвечал: ‘Какова работа, такова и плата’.

6.

Апреля 12-го скрытно был государь в парламенте, там видел он короля на троне и всех вельмож королевства, сидевших купно на скамьях. Прослушав некоторыхь судей произносимые pечи, которых содержание государю переводили, его величество к бывшим с ним Россиянам сказал: ‘Весело слышать то, когда сыны отечества королю говорят явно правду, сему-то у Англичан учиться должно’.

7.

Король Английский Вильгельм, приметя беспримерную охоту царя Петра Алексеевича к морским подвигам, приказал в удовольствие его представить флоту примерную морскую баталию. Из многочисленных кораблей составленный флот в присутствии его чипил разные эволюции и довел сим государя до такого восхищения, что будто бы он от радости, не постыдясь, после сего командовавшему адмиралу при прочих флотских офицерах сказал, что он на сей случай звание английского адмирала предпочитает званию царя Российского. Толико влюблен был царь Петр в морскую службу!
Но я знаю достоверное, понеже я слышал из уст монарших, что он сказал так: ‘Если бы я не был царем, то желал бы быть адмиралом великобританским’.

8.

В 1698 году, в мае месяце, Петр Первый, прибыв из Англии паки в Голландию, пред отъездом своим оттуда вздумал еще раз повеселиться на мopе, сего ради, имея при себе Меншикова, отправился на судне в город Гардервик, лежащий на берегу моря. На возвратном пути к ночи восстала такая ужасная буря, что корабельщики потеряли надежду ко спасeнию и в страхе ожидали бедственного поглощения. Но государь, мужеством огражденный, ободряя их, показывал вид бесстрашия и смеючись им говорил: ‘Слыхали ль вы когда-нибудь, чтоб какой царь утонул в море? Не бойтесь, кормило в моей руке’. Наконец, по претерпении штурма, благополучно приехал в прежнее пристанище и, возвратясь в жилище, обняв Лефорта, который в посольстве главным находился, с радостию сказал: ‘Благодарю Бога, что еще вижу тебя, друга моего, Провидение хранит меня для отечества везде.
Посольство состояло из следующих особ: первый был генерал-адмирал Лефорт, вторый — боярин Федор Алексеевич Головин, генерал кригс-коммиссар и наместник Сибирский, и третий — Прокофий Богданович Возницын, думный дьяк или статский секретарь, бывший прежде во многих посольствах. В свите посольской находился сам царь Петр Алексеевич, молодой князь Слбирский, происходящий от древних царей Сибирских, несколько молодых дворян, которых его величество с собою взял из знатных фамилей яко аманатами верности их отцов, да около семидесяти солдат гвардиии. Начальником сих дворян был князь Черкасский, бывший потом канцлером, при чем находился и Меншиков, которого государь любил отлично. Посольство сие отправилось из Москвы в 1697 году через Ригу, где его величество с Меншиковым и с прочими свиты своей осматривал укрепления Kpепости, что подало шведскому губернатору графу Далбергу подозрение, почему и приказано было их туда не пущать, присматривали за ними и делали им разные препятствия и неучтивости, а сие самое и было после причиною воспоследовавшей войны с Карлом XII.

9.

Во время пребывания Петра Великого в Лондоне случилось ему видеть на площади Фоксала английских бойцов, сражающихся друг с другом лбами, из которых один побивал всех. Возвратясь к себе в дом, рассказывал о таком сражении прочим Россиянам и спрашивал: нет ли охотников из гвардейских гренадеров, при свите находившихся, побиться с силачом лондонским? Вызвался один гренадер мочной, плотной, бывалый в Москве часто на боях кулачных и на себя надеявшийся, он просил государя, чтоб приказано было сперва посмотреть ему такой битвы, что было позволено. Гренадер, преметя все ухватки их, уверял государя, что он первого и славного бойца сразит разом так, что с Русскими впредь биться не пожелает. Его величество улыбнувшись говорил ему: ‘Полно, так ли? Я намерен держать заклад, не постыди нас’. ‘Изволь, государь, смело держать, надейся, я не только этого удальца, да и всех с ним товарищей вместе одним кулаком размечу, ведь я, царь государь, за Сухаревою башнею против кулашной стены хаживал. Я зубы с челюстьми и ребры Англичанину высажу’. Спустя несколько дней, его величество, oбедав у герцога Леедса, завел разговор о бойцах, которых он видел, и сказывал ему, что гренадер его первого их витязя победит. Прочие лорды, уверенные о силе и мастерстве пoбедитeля своего, против которого никто стоять не мог, осмелились предложить: не угодно ли государю подержать заклад, что Англичанин верх одержит? ‘А сколько?’ спросил государь. ‘Пятьсот гиней!’ ‘Пятьсот гиней? Добро! Но ведайте, господа, что мой боец лбом не бьется, а кулаком обороняется’. К сражению назначен быль сад Кармартена, сына Леедсова. Его величество, бывшие при нем Россияне, Кармартен и Деан (сей последний был искусный корабельный мастер, которых обоих государь любил, и они всегда при нем находились) и прочие лорды прибыли туда. Явились два бойца, Англичанин богатырским своим видом, при первом на соперника своего взгляде уверял уже почти каждого зрителя, что сия есть для него малая жертва. Все думали, что гренадер не устоит. Тот вызывал соперника своего, но гренадер, поджав руки, стоял прямо, не спускал с ратоборца глаз и ожидал его к себе. Зрители смотрели со вниманием. Англичанин, по обыкновению, нагнув шею, устремил твердый лоб свой против груди гренадерской, шел его сразить, лишь только чаяли произведенная лбом удара, как вдруг увидели, что гренадер, не допустив его до себя, в миг кулаком своим треснул Англичанина по нагбенной шeе в становную жилу столь метко и проворно, что шотландский гигант пал на землю и растянулся. Зрители вскричали: ‘гусе, гусе!’ ударили в ладоши, поклонились государю и заклад заплатили. При сем его величество, оборотясь к своим, весело сказал: ‘Русской кулак стоить английского лба, я думаю он без шеи’. Тотчас сраженному бойцу пущена была кровь, думали, что он умрет, но он очнулся. Побоище тем кончилось, и слава бойца сего сим случаем погибла. Его величество весьма старался, чтоб английского бойца вылечили, сего ради, подозвав к себе лекаря и наказывая о излечении, дал врачу двадцать гиней, из выигранного заклада пожаловал победившему гренадеру двадцать гиней, Англичанину бойцу — двадцать гиней, бывшим с ним гренадерам — тридцать гиней, черни бросил пятьдесят гиней, а достальные деньги отослал в инвалидный дом. Потом государь приказал тут же всем своим гренадерам прежде бороться, а после между собою сделать кулашной бой, чтоб показать лордам проворство, силу и ухватки русских богатырей, чему все собрате весьма удивлялось, ибо все находившиеся при Петре Великом в путешествии гренадеры выбраны были люди видные, рослые и сильные и прямо похожи были на древних богатырей.

10.

В 1698 году, когда царь Петр Алексеевич находился в Bенe у Римского цесаря Леопольда и намерен был оттуда отъехать в Италию, получил его величество из Москвы с нарочно присланным гонцом от правителей ведомость о ужасном бунте десяти тысяч последних стрельцов, с литовских границ отшедших самовольно, куда они нарочно для безопасности от столицы удалены были под видом наблюдения польских поступков при избрании нового короля, которые умыслили, по наущению царевны Софии, которая по прежним мятежам находилась тогда уже под стражею в Девичьем монастыре, освободив ее, взвести ее на царство, а царя Петра Алексеевича, не допустив из чужих стран в отечество, засевши на пути, убить, равномерно предати смерти некоторых бояр и всех чужестранцев, в Немецкой слободе живших и в военной службе находившихся, сего ради, оставя государь дальнейшее странствование, ради пользы государства своего восприятое, спешил немедленно в престольной свой град, чтоб утушить возгоревший пламень изменников, восстановить тишину и оградить все безопасностию. Итак, оставя в Вене Прокофья Богдановича Возницына полномочным, поехал его величество с Лефортом, Головиным и Меншиковым к Москве и под провождением из Польши взятаго от короля Августа генерала Карловича в Преображенское село свое в тайне благополучно прибыл. Неожидаемое прибытие царя ободрило верноподданных в произвело страх и ужас в ненавистниках особы и царствования его. Он обрел уже опаснейший бунт сей чрез военачальника Шеина и генерала Гордона помощию царедворцов и солдат разрушенным и бунтовщиков под стражею содержанных. На другой день представлены были ему заговорщики мятежа, от которых выслушав достоверную исповедь злого умысла, пред всеми вельможами и при многочисленном народе, и видя, что прежде, при многократных бун-тах, стрельцам оказанные милосердия и прощения не помогают, беззакония же такие угрожают впредь вящшею погибелью, предприял до крайности ожесточенный монарх, по единогласному верных сынов отечества убеждению и по суду, искоренить до конца главных злодеев, извергов государства, а достальных разослать в отдаленнейшия места Сибири, Астрахани и Азова и ненавистное звание стрельцов уничтожить на вечные времена. А как такое по закону смертное наказание начальникам и прочим виновникам сего бунта продолжалось несколько дней сряду виселицами, усечением глав и колесованием и еще не преставало, то патриарх вздумал идти на место сего страшного позорища в процессии к государю, чтоб просить о пощаде оставшихся еще стрельцов, ибо с три тысячи оных уже казнены были. В намерении умилостивления нес его святейшество образ Богоматери, воображая, что царь казнь сию оставить. Но государь, увидев его тако к себе шествующим, удивился, во-первых воздал иконе достодолжное поклонение и потом патриарху с гневом говорил: ‘Всуе употребляешь святыню Сию, зачем пришел сюда? Возвратись и отнеси образ святый туда, где он стоял. Знай, что я разумею страх Божий и почитаю Святую Деву столько же, как и ты. Но ведай при том и то, что долг велит мне спасать подданных и по правосудию наказывать злодеев. Требует закон, требует и народ’. Таким изречением показал царь Петр Алексеевич самодержавную власть правосудия и предел сана духовного, дабы впредь в гражданские и государственные дела его святейшество не мешался,— не тако, яко бывало сие при прежних царях, когда патриархи участвовали во всем, и без совета их ничто не исполнялось, подобно Римским папам почти, которые императорами и коронами некогда повелевали. Царь Алексей Михайлович, мудрый государь и законодатель, первый явил пример над патриархом Никоном, лишив его чина чрез вселенских патриархов за разные беспокойствия, которые чинил сей архипастырь сему монарху, а Петр Великий, прозрев такожде великие в том сане неудобствы, после достоинство патриаршеское в России совсем отставил.

11.

Царь Петр Алексеевич взял с собою в Архангельск принятого им в службу знающего сардамского мореплавателя, прозванием Муса, где построив с ним военный корабль по голландскому образцу, пожаловал сего Сардамца капитаном корабля, на котором его величество восприял желание проходить все чины флотские от нижнего до высшего. Некогда случившись государь на сем корабле спрашивал у Муса: с какого чина начинають служить на корабле, а как капитан доносил: с матроса, то на сиe ему государь сказал: ‘Хорошо, так я послужу теперь у тебя матросом’. Мус, думая, что государь шутить, приказал ему развязать в верху веревку мачты, а он, кинувшись туда немедленно, исполнял должность сию с такою проворностию, как бы делал то настоящий и знающий матрос. Между тем Мус, смотря на государя, от ужаса и страха трепеща, кричал ему в верх: ‘Довольно, хорошо, царь Питер, полезай вниз!’ Ибо тогда был сильный ветр, и легко мог бы он оттуда слететь. Государь спустился назад благополучно и, увидя капитана совсем в лице изменившегося, спросил его: ‘Чего ты испугался? Не того, чтоб я погиб, а того, чтоб море не проглотило русского сокровища! Не бойся, капитан: когда бояться зверя, так и в лес не ходить’. После сего Мус, мало по малу опомнясь, стал веселее, приказывал государю раскурить себе трубку табаку, налить пунш и, словом сказать, отправлять и прочие должности простого корабельщика. Монарх исполнял все его повеления скоропостижно, подавая сим пример прочим находившимся на корабле подчиненным и подданным своим, каким образом надлежит повиноваться командиру и отправлять должность.

12.

При отъезде государевом из Англии некоторые лондонскиe купцы приходили к его величеству с предложением, дабы позволено было учредить им табашный в России торг, который прежде был запрещаем, и употребляли оный одни только тамо чужестранцы, обещевая за такое позволение в казну взнесть двадцать тысяч Фунтов стерлингов и, сверх того, платить таможенную по договору пошлину, если бы только патриарх не учинил им в том запрещением своим какого подрыва. Его величество, усматривая немалый государству доход, согласился на сие и одному из сих купцов, Гильберту Гаткоту, в рассуждении преткновения такой решительный ответ сказал: ‘Не опасайтесь, возвратясь в Москву, дам я о сем указ и постараюсь, чтобы патриарх в табашные дела не мешался. Он при мне, блюститель только веры, а не таможенный надзиратель’. Сие слышал я от российского в Лондоне резидента Веселовского.

13.

Его величество, отменяя старинные обряды, изъявляющие униженности человечества, в 1701 году, декабря 30-го дня, запретил, чтоб не писать и не называть уменьшительными именами вместо полного имени Дмитрия Митькою или Ивашкою, чтоб не падать пред ним на колени, и чтоб зимою, когда морозно, не снимать шляп и шапок с головы, проходя мимо того дворца, где обитает государь, говоря о сих обычаях так великодушно: ‘Какое различие между Бога и царя, когда воздавать будут равное обоим почтение? Коленопреклонное моление принадлежит Единому Творцу за те благости, какими Он нас наградил. [К чему] уничижать звание, безобразить достоинство человеческое, а в жестокие морозы почесть делать дому моему бесплодную с обнаженною главою, вредить здоровье свое, которое милее и надобнее мне в каждом подданном паче всяких бесполезных поклонов? Mенee низкости, более усердия к службе и верности ко мне и государству — сиято почесть свойственна царю’.

14.

Его величество, пиршествуя у Лефорта, где находились все генералы и чужестранные министры, между разговорами о путешествии своем польскому резиденту говорил, что он, проезжая чрез Польшу, чуть было на пути с голоду не умер, такую-то бедность нашел он там,— на что резндент отвечал: ‘Удивляюсь сему, всемилостивейший государь! Я там рожден и воспитан, однакож со всем тем, слава Богу, жив, здоров и толст’. ‘Хорошо’, сказал ему государь, — ‘ты думаешь, что разжирел в Польши, а я думаю так в Москве, пируя часто с нашими’. Резидент позадумался, прочие смеялись, а государь, приметя, что он не весел стал, с улыбкою речь свою к нему продолжал так: ‘Не гневайся, господин резидент, я — Польше приятель и шутил. Знают все, что она изобильна и богата, только теперь богатее она еще тем, что Август у вас король’. Потом приказал поднесть ему покал венгерского вина, сказав: ‘Выпьем за здравие Августа, за сей напиток благодарим мы вам, у нас в Москве доморощенной квас, мед да пиво, а со временем из Астрахани и с Дона иметь будем и вино, тогда господ министров попотчую я своим, а не чужим’.

15.

Никогда у Лефорта на пиру был государь с (текст не читается, А.Б.) проминистрами, а как за столом довольно пили, и (текст не читается, А.Б.) было развеселились, как нечаянно зашел разговор такой, который всю забаву обратил на печаль и наполнил всех страхом и ужасом. Завели речь о войсках и военном порядке или дисциплине,—при которой один из собеседников сказывал: ‘Чтоб иметь исправных и добрых офицеров, то надобно для того наблюдать службу и старшинство’. Вслушавшись в сиe, Петр Великий отвечал ему: ‘Ты говоришь правду. Это есть самое то правило, которое желал я установить, и для примера был барабанщиком в poте у Лефорта’. Но при сем, взглянув тотчас грозным видом на генерала Шеина, против него сидевшего, продолжал далеe: ‘Я знаю, нарушая мои намерения и указы, некоторые господа генералы продают упалые местa в своих полках и торгуют такою драгоценностию, которую надлежало бы давать за достоинство’. Шеин спрашивал государя: кто б такие были? A сиe самое и воспламеняло вдруг монарха, с сердцем отвечающего: ‘Ты первый, ты хоть самый!’ Причем, выхвати из ножен шпагу, начал ею рубить по столу так, что все присутствующее гости затрепетали: ‘В миг истреблю тебя и полк твой! Я имею список проданных тобою мест и усмирю сею шпагою плутовство твое!’ При сих словах хотели было прочие генералы извинить генерала Шеина, однако государь, не внимая ничего, кроме праведного гневa, в такую пришел запальчивость, что начал махать шпагою на все стороны без разбору. Слегка досталось оною князю Ромодановскому и Зотову, а между тем добирался он до самаго Шеина, чтоб его поранить, но любимцем своим Лефортом, который в таких случаях один имел смелость удерживать царя, был схвачен. Государь, воспаленный сердцем, выступивший из самого себя, оттолкнул Лефорта и его ранил. Лефорт, оставя страх и ведая нрав, сколь младый монарх скороотходчив и мягкосерд, пренебрег без смятения нанесенный себе удар, остановил его, просил, чтоб он пре(текст не читается, А.Б.) ться, вспомнил бы, что он есть исправитель, и что великодушие сопряжено со славою и честию героя и законодателя. Таким образом смягчил он государя так, что его величество, опомнясь, простил Шеина, а принятых им офицеров уничтожил, потом, признавшись пред всеми в слабости своей, тотчас с раскаянием и сожалением, обнявши Лефорта, говорил: ‘Прости, любезный друг, я виноват, я исправляю подданных своих и не могу исправить еще самого себя: проклятая привычка, несчастное воспитание, которого по сию пору преодолеть не могу, хотя всячески стараюсь и помышляю о том!’
Таким-то образом кончилось страшное сиe происшествие, которое после сделало государя воздержнee, ибо сею незапностию чуть не лишился было друга своего Лефорта, которого рана без дальнейших следствий, скоро и благополучно исцелена была. Mногиe обвиняют государя посему безмерною лютостию, но представьте себе, какой бы монарх снес такое пренебрежение, когда, не взирая на все попечение и усильные труды для пользы отечества, вводимый порядок расторгают, и вместо блага чинятся злоупотребления?

16.

По смерти любимца Лефорта государь учинил ему со всеми почестями, достоинству в заслугам его принадлежащими, славное погребение, при котором шел монарх за гробом до самой реформатской церкви, где при сказывании предики пастором Стумфиусом, когда вычислял он сего мужа заслуги, оказанные им государю и России, его величество обливался слезами и, по окончании оныя, повелев снять крышку с гроба, подошел к покойному генералу-адмиралу, обнял его и прощался с ним в последний раз с таким сокрушением, что Bсе бывшие при сем чужестранные министры с чрезвычайным удивлением на сие плачевное зрелище смотрели. Потом провожающие знатные особы званы были в дом покойного адмирала, где приготовлен был, по обычаю тогдашнему, поминочный ужин. Между тем как уряжали стол, и государь тогда на короткое время отлучился, то некоторые бояре потихоньку убрались домой, но его величество по возвращении своем, встретя их сходящих с крыльца, воротил назад за собою, вошел в залу и, с негодованием смотря на них, говорил: ‘Я вижу, вы спешите для того, чтоб дома веселиться смертию адмирала. Вы боитесь быть при сем печальном пире для того, чтоб ложно принимаемый вид печали скоро не изчез, и радость ваша предо мною не обнаружилась. Боже мой, какие ненавистники! Вы торжествуете теперь, как будто получили великую победу смертию такого мужа, которого я искренно любил, и который служил мне столь верно. Я научу вас почитать достойных людей! Верность Франца Яковлевича пребудет в сердце моем, доколе я жив, и по смерти понесу ее с собою во гроб!’

17.

В 1703 году, когда Канецкая крепость, или Канцы, взята была, то получена ведомость о приходе на взморье шведских кораблей, и что они у устья Невы реки сделали в город лозунг двумя выстрелами из пушки. Фельдмаршал Шереметев приказал отвечать им в своем обозе также двумя выстрелами, чтоб тем скрыть от кораблей взятое сего городка и чтоб их обмануть. По сему лозунгу прислан был на берег с адмиральского корабля бот для лоцманов poссийских войск, караул, скрывшийся в лесу, поймал одного из шведских матросов (прочие же ушли), от которого сведали, что тою эскадрою командует вице-адмирал Нумерс, потом пришла два шведские военные судна и стали пред устьем Невы реки. Уведомленный о сем, царь Петр Алексеевич, яко капитан бомбардирской роты, и поручик Меншиков, в тридцати лодках, с гренадерами и солдатами Преображенского и Семеновского полка, отправился туда и, в вечеру прибыв на устье, скрылся за островом против деревни Калинкиной к морю. На рассвете государь с половиною лодок поплыл греблею подле Васильевского острова под прикрытием леса и обехал сии суда от моря, а другой половине велел пуститься на них сверху. Heпpиятeль, увидевши сие, вступил в бой и на парусах пробивался к эскадре. Однако его величество, догнав сии суда и не взирая на жестокую стрельбу из пушек, одною ружейною стрельбою и гранатами оба судна взял и привел в лагерь к Фельдмаршалу. На одном было десять пушек, а на другом — четырнадцать. Государь, возблагодаря за сию первую морскую победу Богу при троекратной стрельбе из пушек, после молебна Фельдмаршалу и прочим генералам говорил: ‘Я рекомендую ваш’, господин Фельдмаршал, бывших со мною офицеров и солдат, сия победа храбростию их получена. Благодаря Вышнего, не бывалое сбылось: мы лодками начинаем уже брать неприятельские корабли’. За сии виктории бомбардирской капитан и поручик Меншиков сделаны кавалерами ордена святого Андрея, также и господин постельничий Головкин, который в той же партии находился. Кавалерии наложены были на них чрез адмирала графа Головина, яко первого кавалера сего ордена, а офицерам даны золотые медали с цепьми, солдатам же — медали без цепей.

18.

Петр Великий, желая Россию поставить на степень европейских народов, нравственных как просвещением наук и художеств, так обращением и одеждою, выдал указ брить бороды и носить платье короткое немецкое, говоря при том придворным боярам. ‘Я желаю преобразить светских козлов, то есть, граждан, и духовенство, то есть, монахов и попов, первых — чтоб они без бород походили в добре на европейцев, а других — чтоб они, хотя с бородами, в церквах учили бы прихожан христианским добродетелям так, как видал и слыхал я учащих в Германии пасторов’. При чем рассмеявшись примолвил к сему еще и то: ‘Ведь наши старики по невежеству думают, что без бороды не внидут в царство небесное, хотя у Бога отверзто оно для всех честных людей, какого бы закона верующие в Него ни были, с бородами ли они, или без бород, с париками ли они, или плешивые, в длинном ли сарафане, или в коротком кафтане’.

19.

По кончине первого любимца генерала-адмирала Лефорта моегo его заступил у царя Петра Алексеевича граф Федор Алексеевич Головин, а по особливой милости — Меншиков, но он беспокоился еще тем, что видел себе противуборницу свою при его величеств Анну Ивановну Монс, которую тогда государь любил, и которая казалась быть владычицею сердца младого монарха. Сего ради Меншиков предприял, всячески стараяся о том, каким бы образом ее привесть в немилость и совершенно разлучить. Анна Ивановна Монс была дочь лифляндского купца, торговавшего винами, чрезвычайная красавица, приятного вида, ласкового обхождения, однакож посредственной остроты и разума, что следующее происхождение доказывает. Не смотря на то, что государь несколько лет ее при себе имел и безмерно обогатил, начала она такую глупость, которая ей служила пагубою. Она поползнулась принять любовное предложение Бранденбургского посланника Кейзерлинга и согласилась идти за него замуж, если только царское на то будет благословение. Представьте себе: не сумашествие ли это? Предпочесть двадцатисемилетнему разумом одаренному и видному государю чужестранца, ни тем, ни другим не блистеющаго! Здесь скажут мне, что любовь слепа: подлинно так, ибо она на самом верху благополучия девицу cию нелепой и необузданной страсти покорила. Ко исполнение такого намерения положила она посоветовать о том с Меншиковым и просить его, чтоб он у государя им споспешествовал. Кейзерлинг нашел случай говорить о том с любимцем ь царским, который внутренне сему радовался, из лукавства оказывал ему свое доброхотство, в таком предприятии более еще его подкреплял, изясняй ему, что государю, конечно, не будет сие противно, если только она склонна, но прежде, нежели будеть он о сем деле его величеству говорить, надлежит ему самому слышать сие от нее и письменно показать, что она желает вступить в брак с Кейзерлингом. Для сего послал он к пей верную ее подругу Вейдиль, чтоб она с нею обо всем переговорила, которой призналась Монс чистосердечно, что лучше бы хотела выдти за Кейзерлинга, которого любит, нежели за иного, когда государь позволить. Меншиков, получив такую ведомость, не упустил сам видеться с сею девицею и отобрать подлинно не только устно мысли ее, но и письменно. Сколь скоро получил он такое от нее прошениe, немедленно пошел к государю и хитрым образом сказывал ему так: ‘Ну, всемилостивейший государь, ваше величество всегда изволили думать, что госпожа Монс вас паче всего на свете любить: но что скажете теперь, когда я вам противное доложу?’ ‘Перестань, Александру врать’, отвечал государь, — ‘я знаю верно, что она одного меня любит, и никто инако меня не уверит, разве скажет она то мне сама’. При сем Меншиков вынул из кармана своеручное ее письмо и поднес государю. Монарх, увидя во оном такую не ожидаемую переписку, хотя и прогневался, однако не совсем по отличной к ней милости сему верил. А дабы вящше в деле сем удостовериться, то его величество, посетив ее в тот же день, рассказывал ей без сердца о той вести, какую ему Меишиков от нее принес, она в том не отрицалась. И так государь, изобличив ее неверностию и дурачеством, взял от нее алмазами украшенный свой портрет, который она носила, и при том сказал: ‘Любить царя — надлежало иметь царя в голове, которого у тебя не было, и когда ты обо мне мало думала и неверною стала, так не для чего уже иметь тебе мой портрет’. Но был так великодушен, что дал уборы, драгоценные вещи и все пожалованное оставил ей для того, чтоб она, пользуясь оными, со временем почувствовала угрызение совести, колико она против него была неблагодарна. Вскоре после того вышла она замуж за Кейзерлинга, но опомнясь о неоцененной потере, раскаивалась, плакала, терзалась и крушилась ежедневно так, что получила гектическую болезнь, от которой в том же году умерла.
Такою-то хитростию и лукавством генералмайор Меншиков, свергнув с себя опасное иго, сделался потом игралищем всякого счастия и был первым государским любимцем, ибо при ней таковым еще не был. После сего приключения государь Петр Великий никакой уже прямой любовницы не имел, а избрал своею супругою Екатерину Алексеевну, которую за отличные душевные дарования и за оказанный его особе и отечеству заслуги при жизни своей короновал.’

20.

В 1702 году города Олонца поп Иван Окулов, уведавший о Шведах, что они стояли в Карельском уезде, собрал охотников из порубежных жителей с тысячу человек, пошел за шведской рубеж, разбил неприятельские заставы, победил до четырехсот Шведов, взял рейтарские знамена, барабаны, ружья и провиант. А как такое неожидаемое происшествие дошло до сведения его царского величества, то государь Фельдмаршалу Шереметеву сказал: ‘Слыхал ли кто такое диво, что поп мой учить духовных сынов: отворите врата купно в рай и в Шведскую область!’ Пожаловал его величество попу двести рублей, красного сукна, с позументом, рясу и золотую медаль и бывшим при том действии по хорошему русскому кафтану, по два рубля денег и по тесаку для обороны впредь, чтоб они его носили за свою службу. Несколько лет после государь бывал в Олонце, пристал у сего попа в доме который построить ему велел на казенные деньги.

21.

В начале 1701 года король Польский отправился в принадлежащую князю Радзивилу при курляндских границах крепостцу Биржу, куда прибыль н государь Петр И, равномерно и герцог Курляндский Фердинанд для того, чтоб о тогдашних делах противошведских переговорить и учинить ycловие. Сего ради его величество король Польский всячески старался Российского монарха разными забавами угостить, и когда за столом были они уже веселы, то Петр Великий пил за здоровье короля Польского и, пожав при том ему руку, говорил: ‘Да будут мысли наши столь тверды, сколь сильны наши телеса!’ На сие ответствовал король: ‘Да здравствует сила, с силою соединенная, которая врагов рассеет в прах’. При семь гepцог Курляндский поклонился обоим государям и при питии за здравие их сказал: ‘А мне остается благополучно под защитою сил ваших жить, чтобы лев не проглотил Курляндцев живых!’ Царь Петр рассмеявшись ему сказал: ‘Не бойся, брат, у нас для этого зверя есть железные сети, когда разинет зев, так дадим ему покушать картечей’.

22.

При свидании с королем Августом в городке Бирже царь Петр Алексеевич остался у него ужинать. Во время стола приметил Август, что поданная ему тарелка серебряная была не чиста и для того, согнув ее рукою в трубку, бросил в сторону. Петр, думая, что король щеголяет пред ним силою, согнув также тарелку вместе, положил перед себя. Оба сильные государя начали вертеть по две тарелки и перепортили бы весь сервиз, ибо сплющили потом между ладонь две большие чаши, если бы шутку cию не кончил Российский монарх следующею речью: ‘Брать Август, мы гнем серебро изрядно, только надобно потрудиться, как бы согнуть нам шведское железо’.

23.

Известно, что Петр Великий и Август, король Польский, имели силу телесную необычайную и превосходящую силу человеческую. В один день, когда случилось быть обоим сим монархам вместе в городе Toрне, представлено было зрелище битвы буйволов. Тут захотелось поблистать Августу пред царем богатырством своим, и сего ради, схватя за рог рассвирепевшего буйвола, который упрямился идти, одним махом саблею отсек ему голову. ‘Постой, брать Август’, сказал ему Петр, — ‘я не хочу являть силы своей над животным, прикажи подать сверток сукна!’ По принесении оного царь, взяв одною рукою сверток, кинул его вверх, а другою рукою, выдернув вдруг кортик свой, ударил на лету по нем так мочно, что раскроил его на две части. Август сколько потом ни старался учинить то же, но не был в состоянии.

24.

Петр Великий имел частое в Варшаве свидание с одною умною и доброю старостиною, которая, будучи в родстве с первыми польскими магнатами, ведала политическую связь и разные дела королевства, а особливо кардинала и примаса Радзиевского интриги и к королю Шведскому наклонность, и государю по дружеской привязанности многое открывала. Старостина, зная, что его величество жаловал иногда быть в беседе с польскими красавицам и, пригласила к себе несколько госпож, жен польских вельмож, и сего знаменитого гостя вечерним столом, при огромной музыке, угощала. А как разговор нечаянно зашел о Карлe XII, предпринявшим вступить с войсками чрез Польшу в Украинские земли, и одна из них, противной стороны Августа, следовательно, и Петра Великого, быв по любовным интригам с королем в ccopе, под видом учтивой шутки на счет обоих монархов нечто остро сказала, то государь, оборотясь к ней, говорил: ‘Вы шутите, сударыня, за столом при всех, так позвольте мне после ужина пошутить с вами наедине’. Сия экивочная речь в такое привела ее смятение, что после не могла она ничего уже промолвить. Но государь умел так сию загадку переворотить, смягчить и обласкать сию госпожу, что в самом деле с нею был наедине и имел после ее своею приятельницею.

25.

Государь Петр Первый, ехав в Варшаву {В 1707 году в июле месяце, при rocударе был и князь Меншиков, да князь Долгорукий, майор гвардии.} вздумал посмотреть один монастырь, чего ради, приближаясь к монастырским воротам, приказывал оные отворить, но приворотник, не смея сего по обряду учинить, доносил ему, что cии врата святые, государь отвечал: ‘Лжешь, Поляка, каменные, врата в царство небесное [святые], здесь ведем мы верхом, а туда с добрыми делами пойдем пешком. Отворяй!’ Но Поляк говорил ‘Святый Непомуцен запретил!’ ‘И то для Поляков’, сказал его величество, — ‘а для меня разрешил’. Приворотник, поклонясь низко, громко возгласил: ‘Взмилуйся, наияснейший пане, я того не знал’. Потом отворил ворота.

26.

По дошедшим слухам к государю, что чужестранцы почитают его немилосердным, говорил его величество следующую речь, достойную блюсти в вечной памяти: ‘Я видаю, почитают меня строгим государем и тираном. Ошибаются в том не знающие всех обстоятельств. Богу известны сердце и совесть моя, колико соболезнования имею я о подданных и сколько блага желаю отечеству. Невежество, упрямство, коварство ополчались на меня всегда, с того самого времени, когда полезность в государство вводить и суровые нравы преобразовать намерение принял. Сии-то суть тираны, а не я. Честных, трудолюбивых, повинующихся, разумных сынов отечества возвышаю и награждаю я, а непокорных и зловредных исправляю по необходимости. Пускай злость клевещет, но coвесть моя чиста. Бог судия мой! Неправое разглагольствие в свете аки вихрь преходный’.
Читающий сие приметить может, с какою порывистою обнаженностию и соболезнованием говорил о себе сей великий государь. Имевшим счастие быть близ лица монарха сего известна великая душа его, человеколюбие и милосердие. Много было ему домашних горестей и досад, на гневе преклоняющих, и хотя в первом жару был вспыльчив, однако скороотходчив и непамятозлобен. Ах, еслиб знали многие то, что известно нам, дивились бы снисхождению его. Bсе судят только по наружности. Если бы когданибудь случилось философу разбирать архиву тайных дел его, вострепетал бы от ужаса, что соделывалось против сего монарха.

27.

О бунтах стрелецких некогда промолвил государь: ‘От воспоминания бунтовавших стрельцов, гидр отечества, все уды во мне трепещут, помысля о том, заснуть не могу. Такова-то была сия кровожаждущая саранча!’
Государь по истине имел иногда в нощное время такие конвульсии в теле, что клал с собою деньшика Мурзина, за плеча которого держась, засыпал, что я сам видел. Днем же не редко вскидывал головою кверху. Сие началось в теле его быть с самого того времени, когда один из мятежных стрельцов в Троицком монастырe пред алтарем, куда его царица, мать его, ради безопасности привела, приставя нож к шее, умертвить его хотел, а до того личных ужимок и кривления шеею не бывало.

28.

Буде виноватый принесет чистую повинную государю, прощал милосердо или умерял наказание по важности преступления и говаривал: ‘Не делай впредь того, за признание — прощение? за утайку нет помилования. Лучше грех явный, нежели тайный’.

29.

Императрица, узнав, что государь нощию беспокоился и мало почивал, на другой день спрашивала его о причине, — на что он ей отвечал: ‘Ах Катинька, какой сон начальнику, когда судьи его спят’.

30.

Его величество, сделав маскерад публичный, состоящий из одежд различных народов, и сам присутствуя при том в голландском шкиперском платье, ездил с государынею и с прочими в масках по городу в при сем случае ей говорил: ‘Радуюсь, видя в самом деле в новой столице разных стран народов’. Сказал сие в таком чаянии, что тогда уже чужестранные в Петербург как сухим путем, так и морем приезжать начали, чем он был весьма доволен.

31.

Когда государь в присутствии своем, в саду, подчивал кушаньем и напитками одного голландского шкипера и, видя, что шкипер пьет и ест много и проворно, тем веселился и денбщикам говорил: ‘Этот Емеля все перемелете. Фельтен {Фельтен — мундкох его величества.}, подавай сему гостю больше! У нас всего довольно пусть ест и пьет без платы. Это не в Амстердаме. Шепелев {Дмитрий Андреевич Шепелев был путевым маршалом.} знает то, что я трактирщику заплатил в Нимведене сто червонцов за двенадцать яиц, за сыр, масло и две бутылки вина’.

32.

По привезении Готторпского глобуса в Петербург и по постановлении оного близ летняго дворца в особом месте, часто хаживал Петр Великий его смотреть. А как в семь глобусе толико есть пространства, что за круглым столом на лавках десяти человекам сидеть можно, то единожды государь Блументросту, мужу ученому, сказал: ‘Мы теперь в большом мире, этот мир есть в нас, тако миры суть в мире’ He дальновидная ли мысль сия, заключающая в себе познание миров?

33.

О Жидах говорил его величество: ‘Я хочу видеть у себя лучше магометанской и языческой веры, нежели Жидов. Они — плуты и обманщики. Я искореняю зло, а не распложаю. Не будет для них в Poccии ни жилища, ни торговли, сколько о том ни стараются и как ближних ко мне ни подкупают’. Сколько ни старались Жиды получить позволение быть в России и торговать, однако государь на то не склонился и все просьбы об них уничтожил.

34.

Петр Великий, купя в Амстердаме редкие кабинеты, один— анатомической, а другой — разных животных, по привезении оных в Петербург расположил в Смольном дворе, от прочего строения отдаленном, и зрением оных вещей часто по утрам занимался, чтоб иметь в натуральной истории систематическое понятие. Его величество бирал меня с собою туда же, где в одно время прилучился быть и граф Ягушинский который предлагал государю, чтоб для ежегодного содержания и размножения таких редкостей с смотрителей брать некоторую плату, на что государь с неудовольствием при лейб-медике своем Аряшине и Библиотекаре Шумахере, которым поручена была в смотрение кунсткамера и которым велено было каждого смотрителя впускать, вещи те показывать и об них объяснять, сказал: ‘Павел Иванович, где твой ум? Ты судишь не право, по твоему — намерениe мое было бы бесполезно. Я хочу, чтоб люди смотрели и учились. Надлежать охотников приучать, подчивать и угощать, а не деньги с них брать’. Потом, обратясь к Аряшину, о сем повеление давал, определяя на то особую сумму денег. Такое-то cтарание имел монарх сей о насаждении наук и знаний в государстве своем. Мило было ему видеть подданных своих, упражняющихся в науках и художествах, и такие-то люди были прямые друзья его, с которыми он просто и милостиво обходился.

35.

Неблагодарных людей государь ненавидел и об них говаривал так: ‘Неблагодарный есть человек без совести, ему верить не должно. Лучше явный враг, нежели подлый льстец и лицемер, такой безобразит чeлoвечecтвo’.

36.

Заслуженых и верных сынов отечества Петр Великий награждал скоро чинами и деревнями и за долговременную службу при отставка давал полное жалованье. Мне случилось слышать, что при отставке одного полковника Карпова, мужа заслуженного, но малоимущего, государь говорил: ‘Когда служить не может, производить ему по смерть его жалованье, да сверх того дать из отписных деревень пятьдесят дворов, чтоб в ней по трудах, которым свидетель я и генералитет, спокойно жил. Ужели за пролитую кровь и раны для отечества при старости и дряхлости с голоду умереть? Кто будет о нем печься, как не я? Инако служить другим не охотно, когда за верную службу нет награды. Ведь я для таких не скуп’.
В таком случай государь был щедр и милостив, ходатаев иметь не надлежало, понеже сам знал он отлично служащих, а о незнакомых приказывал себе обстоятельно доносить чрез сенат, военную и адмиралтейскую коллегию.

37.

Его величество на пути своем в Воронеж, под вечер в ненастливую погоду, заехал ночевать в деревушку к одному вдовому дворянину, которого не случилось тогда дома, и который по делам был в городе. А как государь езжал просто, с малым числом людей, да и кромe одного крестьянина и двух дворовых старух, никого из служителей тут не находилось, то и сочли его проезжим офицером. Государь, вошед в покой, встречен был дворянина того дочерью осьмнадцатилетнею, которая его спрашивала: ‘Ваша милость кто такой?’ ‘Я проезжий офицер, заехал к отцу твоему переночевать’. ‘А как тебя зовут?’ ‘Петром!’ отвечал монарх. ‘Много есть Петров’, продолжала она, — ‘скажи свое прозвание’. ‘Михайлов, голубушка’. ‘Петр Михайлов!’ повторяла девушка с некоторым видом удивления и радости, — ‘ах, если бы ты был тот Петр Михайлов, который ездить в Воронеж строить корабли, и который слывет нашим царем, как бы счастлива была я!’ ‘А что ж?’ ‘Я бы попросила у него милости!’ ‘Куда как ты смела’, сказал он ей, — ‘какую милость и за что?’ ‘Такую, чтоб он пожаловал что-нибудь отцу моему за то, что под городом Орешком {Шлиссельбург.} на приступ весь изранен, и отставлен капитаном, получает только порутчицкое жалованье, имеет двадцать душ и на силу себя и меня пропитать может, да из этого уделяет еще брату моему, который в службе констапелем’. ‘Правда, жалкое состояниe, да что делать? Знать, царь про то не ведает. Скажи мнe, училась ли ты чему-нибудь?’ ‘Отец мой выучил меня читать и писать, а покойная мать моя учила меня шить и хозяйничать’. ‘Не худо, прочитай-ка что-нибудь н напиши’. Дворянка сие исполнила, показывала ему шитье и холст, который сама ткала. ‘Хорошо’. сказал ей npoезжий офицер, ‘[ты] — достойная девушка, жаль, что я не тот Петр Михайлов, который может делать милости, однако молись Богу, может быть, при случае царю донесу, он меня довольно знает и жалует!’ Девушка поклонилась, побежала, принесла ему тотчас квасу, хлеба, масла, яиц, ветчины и без всякой застенчивости oт всего сердца потчивала, потом отвела ему особую горницу, приготовила изрядную постелю, а государь, покоясь, встал рано и, подаря дворянской дочери пять рублей, сказал: ‘Поклон отцу, и скажи, что заезжал к нему офицер корабельный Петр Михайлов. Прощай! Желаю, чтоб подаренные пять рублей принесли тебе за доброе поведение и за старание об отце своем пять сот рублей’. На возвратном из Воронежа пути его величество отправил к сей дворянской дочери денщика с таким приказанием ‘Бывший недавно у тебя в гостях офицер есть самой тот Петр Михайлов, которого видеть и просить желала. Хотя по пословице: Бог высоко, а царь далеко, однако у первого молитва, а у другого служба не пропадает. За службу отца твоего указал его величество давать ему капитанское
жалованье, а тебе, яко достойной дочери его, посылает приданое пять сот рублей с тем, что жениха сыщет сам,’ — что государь вскоре и исполнил, выдав ее за зажиточного дворянина и флотского офицера в Воронеже.

38.

Государь любил читать летописи и, собрав их довольно, некогда Феофану Прокоповичу говорил: ‘Когда увидим мы полную России историю? Я велел перевесть многие полезные книги’ {С латинского языка переводили новгородские старцы два брата Лихудьевы, с французского — Горлицкий, с немецкого — Остерман.}. А Нартову, механику своему, промолвил: ‘Плюмиера любимое искусство мое точить уже переведено и Штурмова механика’.
Я видел сам переведенный на poccийской язык книги, в кабинете у государя лежавшия, который наперед изволил он читать я после указал напечатать: 1) Деяния Александра Великаго, 2) Гибнерова География, 3) Пуффендорфа Введение в познание европейских государств, 4) Леклерка Архитектурное искусство, 5) Бринкена Искусство корабельного строения, 6) Кугорна Новый образец укрепления, 7) Боргсдорфа Непобедимая крепость, 8) Блонделя и Вобана Искусство yкреплений, и еще другие книги, принадлежащие до устроения шлюзов, мельниц, фабрик и горных заводов.

39.

По случаю вновь учрежденных в Петербурге ассамблей или съездов между знатными господами похваляемы были в присутствии государя парижское обхождение, обычай и обряды, на которые отвечал он так: ‘Добро перенимать у Французов художества и науки, сие желал бы я видеть у себя, а в прочем Париж воняет’.

40.

В бытность в Олонце при питии марциальных вод, его величество, прогуливаясь, сказал лейб-медику Арешкину: ‘Врачую тело свое водами, а подданных — примерами, и в том, и в другом исцеление вижу медленное, все решить время, на Бога полагаю надежду’.

41.

Государь, точа человеческую Фигуру в токарной махине и будучи весел, что работа удачно идет спросил механика своего Нартова: ‘Каково точу я?’ И когда Нартов отвечал: ‘Хорошо’, то сказал его величество: ‘Таково-то, Андрей, кости точу я долотом изрядно, а не могу обточить дубиною упрямцов’.

42.

За обеденным столом в токарной пиль государь такое здоровье: ‘Здравствуй тот, кто любить Бога, меня и отечество!’

43.

Денщики, жившие в верхнем жилье дворца, каждую почти ночь по молодости заводили между собою игру и такой иногда шум и топот ногами при пляске делывали, что государь, сим обеспоковаемый, неоднократно унимал их то увещаниями, то угрозами. Наконец, для удобного продолжения забав, вздумали они, когда ложился государь почивать, уходить ночью из дворца, таскаться по шинкам и беседовать у своих приятельниц. Его величество, сведав о таком распутстве, велел для каждого денщика сделать шкап с постелью, чтоб в нощное время их там запирать и чтоб тем укротить их буйство и гулянье. А как некогда в самую полночь надлежало отправить одного из них в посылку, то, не видя в передней комнате дневального, пошел сам на верх в провожании Нартова с фонарем, ибо Нартов сыпал в токарной. Его величество, отпирая ключем шкап за шкапом и не нашед из них ни одного денщика, удивился дерзости их и с гневом сказал: ‘Мои денщики летают сквозь замки, но я крылья обстригу им завтра дубиной’.
На утpиe собрались они и, узнав такое посещение, ожидали с трепетом встречи дубиной. Государь, вышед из спальни в переднюю, увидел всех денщиков в стройном порядке стоящих и воротился вдруг назад. Они испужались пуще прежнего, думали, что пошел за дубиною, но он, вышед из спальни и держав ключ шкапной, говорил им: ‘Вот вам ключ, я спал без вас спокойно, вы так исправны, что запирать вас не для чего, но впредь со двора уходить без приказа моего никто не дерзнет,—инако преступника отворочаю так дубиной, что забудет по ночам гулять н забывать свою должность, или велю держать в крепости коменданту’. Денщики поклонились низко, благодарили судьбу, что гроза миновала благополучно, а государь, улыбнувшись и погрозя им тростью, пошел в адмиралтейство.
Из сего случая видно, колико был отходчив и милостив монарх, прощая по младости человеческие слабости.
Денщики были следующие: два брата Афанасий и Алексей Татищевы, Иван Михайлович Орлов, Мурзин, Поспелой, Александр Борисович Бутурлин, Древник, Блеклой, Нелюбохтин, Суворов, Андрей Константинович Нартов, любимый его механик, который учил государя точить. Для дальних посылок непременные курьеры — Шемякин и Чеботаев, да для услуг его величества — спальный служитель или камердинер Полубояров. Вот все его приближенные. Для письменных же дел—секретарь Макаров, при нем два писца — Черкасов и Замятин.

44.

В самое то время, когда Петр Первый с Меншиковым в 1700 году намерен был с новонабранным войском идти из Новагорода к Hapве и продолжать осаду сего города, получил он известиe о несчастном поражении бывшей своей армии при Hapве с потерянием артиллерии и со взятием в полон многих генералов и полковников и, огорчась на самого себя, что при сем случае своею особою не присутствовал, великодушно печаль сию снес и, непоколебимым оставшися продолжать военные подвиги против неприятеля, сказал следующее: ‘Я знаю, что Шведы нас еще несколько раз побеждать будут, но наконец научимся сим побивать их и мы’.

45.

После первой неудачной осады города Нарвы, государь Петр Первый, будучи в Москве и прилагая попечение о наборе войск и о снаряжении их амунициею и орудиями, имел недостаток в пушках, сего ради, для скорейшего вылития оных, принужден был прибегнуть к церковным колоколам. которых находилось множество лишних. А как и в деньгах был также недостаток, то в крайности такой намерен был поубавить монастырских сокровищей, в золоте и серебре состоящих. Оба сии предприятия могли в нерассудительном нapoде поселить негодование, который по суеверию и по старинным предрассуждениям лучше бы хотел видеть великолепиe церковное, нежели благополучие государства, подкрепляемое таким имуществом. Не видя иного способа, чтоб сделать скорый оборот к вооружению себя против неприятеля, ибо к собиранию с государства податей требовалось долго времени с отягощением народным, и не приступая еще к исполнению такой мысли, находился государь в задумчивости и целые сутки никого к себе не допускал. Колико Меншиков ни был любим, не смел однакож являться тогда к нему. Тем менеe прочие боляре, понеже запрещено было допускать, да и не желал его величество им о том намерении объявлять. Князь Ромодановский, хотя впрочем и быль прилеплен к старинным обычаям, однако любил государя и верен был ему паче многих прочих, а по сему не только носил от монарха отличную милость, да и был от него почтен. Узнавши он о сокрушении и уединении его величества, отважился идти к нему, чтоб посоветовать с ним, каким бы образом смутному состоянию помочь. Стража, стоявшая у дверей чертогов царских, ведая, коликую князь имел доверенность, не смела его остановить, ибо все боялись того, что он за воспящение ему входа велит по полномочию своему их лишить живота, не спрашивая о том государя, таким образом вошел прямо и, видя Петра Первого по комнате в глубокой задумчивости в зад и в вперед ходящего, остановился и посмотрел на него, но государь его не примечал. Князь решился идти ему на встречу и с ним столкнулся. Его величество пасмурным взором взглянул на него и аки бы удивляющимся его нечаянному приходу, опамятовавшись спросил: ‘Как ты, дядя’ — так его государь иногда называл— ‘сюда забрел? Разве не сказано тебе, что нe велено пускать?’ ‘Других, может быть, а не меня’, отвечал Ромодановский — ‘меня и родитель твой царь Алексей Михайлович без доклада к себе пускал, ведомо тебе, что при кончине своей мне тебя вверил, кто ж в несгоде печься будет о тебе, как не я? Полно крушиться! Скажи, о чем целые сутки думаешь? Царь отец твой и царица мать твоя наказывали совета моего слушать. Размыкивать горе подобает вместе, а не одному!’ ‘Полно, дядя’, сказал государь, — ‘пустое молоть, какой советь, когда в казне денег неть, когда войско ни чем не снабдено, и артиллерии нет, a сие потребно скоро’. Потом начал опять ходить и предаваться размышлениям. Князь Ромодановский, видя царское отчаяние, остановил его паки и говорил сердито: ‘Долгая дума — большая скорбь, полно крушиться, открои думу свою, какой к тому находишь способ, авось либо верный твой слуга промыслить полезное’. Его величество, зная, что сей достойный муж всегда был блюститель верности и правды, объявлял ему тайность свою так: ‘Чтоб иметь артиллерии, для которой нет меди, думаю я по необходимости взять лишние колокола, которые делают только пустой трезвон, перелив их в пушки, загремлю ими против Шведов полезным отечеству, звуком’. ‘Добро мнишь, Петр Алексеевич, а о деньгах как же?’ ‘Так, чтоб в монастырях и церквах бесплодно хранящееся сокровище в золоте и серебре убавить и натиснить из него деньги’. ‘На сие нет моего совета, народ и духовенство станут роптать и почнут грабежем святыни’. ‘О народе я так не мню, для того что я не разоряю налогами подданных и защищаю отечество от врага, а прочим зажму рот болтать, лучше пожертвовать суетным богатством, нежели подвергнуться игу иноплеменников’. ‘Не все так здраво думают, Петр Алексеевичу сие дело щекотно, должно придумать иное’. ‘Ведь деньги, дядя, с неба не упадут, как манна, а без них войско с холоду и голоду умрет! Теперь иного средства нет’. ‘А я так знаю, что есть, и что Бог тебе пошлет, только, сколько надобно?’ ‘На первый случай около двух миллионов рублей, пока без притеснения народного более получу’. ‘Не можно ли поменее?’ отвечал князь голосом надежным, — ‘так я тебе промышлю’. К сему слову государь пристав с веселым уже видом начал убеждать Ромодановского, чтоб он скорее ему тайность сию объявил, ибо знал, что он лгать не любил. ‘Не скажу, а услужу. Успокойся! Довольно того, что я помощь государству в такой крайности учинить должен’. При сем, когда наступила уже ночь, хотел было Ромодановский идти от него прочь, но Петр Великий обнял его, просил неотступно, чтоб он долее не думал. открыл бы ему сие и уверил бы, когда получить деньги,—не выпуская его из своих рук. Князь, видя, что уже ему никак отделаться было не можно, сказал: ‘Жаль мне тебя, Петр Алексеевич, быть так! Поедем теперь, но не бери с собою никого’. Обрадованный государь и аки бы вновь от сего переродившийся следовал за ним, поехали они обще из Преображенска в Кремль, прибыли в тайный приказ, над которым был князь Ромодановский главноначальствующим, вошли в присутственную палату, в которой, кроме сторожа, никого не было. Князь приказывал ему отдвигать стоящий у стены шкап, в котором находились приказные книги, дряхлый и престарелый сторож трудился, — недоставало его силы: принялся помогать ему сам государь, шкап был отдвинут, появилась железная дверь. Любопытство монаршее умножалось. Ромодановский, приступя к дверям, осматривал висящую восковую печать, сличал ее с тем перстнем, который был на его руке и которым вход был запечатан, при чем свечу держал его величество. Потом, вынув из кармана хранящийся в кошельке ключ, отпирал оным дверь, — замок заржавел, понеже лет с двадцать отпираем не был, и про что никто, кроме князя и сторожа, не ведал, ибо не токмо переставлять шкап на иное место, да и любопытствовать о сем под лишением живота подчиненным запрещено было со времен царя Алексея Михайловича под видом тем, яко бы в находящихся за оным шкапом палатах хранились тайные дела. Потом государь пытался отворять сам, но не мог, послали сторожа сыскать лом и топор, принялись все трое работать, наконец чрез силу свою великую ломом монарх дверь отшиб. При входе своем в первую палату, которая была со сводом, к несказанному удивлению увидел его величество наваленные груды серебряной и позолоченой посуды и сбруи, мелких серебряных денег и голландских ефимков, которыми торговцы чужестранные платили таможенную пошлину, и на которых находилось в средине начеканенное московское клеймо для того, чтоб они вместо рублей в России хождение свое имели, множество соболей, прочей мягкой рухляди, бархатов и шелковых материи, которые либо моль поела, или сгнили. А как государь, смотря на сие последнее и пожимая плечами, сожалел и говорил: ‘Дядя, это все сгнило’, — то князь отвечал: ‘Да не пропало’. По сем любопытство побуждало Петра Великого идти в другую палату посмотреть, что там находится, но князь, его не пустя, остановил и сказал: ‘Петр Алексеевичу полно с тебя теперь и этого, будет время, так отдам и достальное. Возьми это и, не трогая монастырского, вели наковать себе денег’. Государь расцеловал почтенного и верного старика, благодарил его за соблюдение сокровища и спрашивал: каким образом без сведения братей и сестры его Софии по сию пору сие оставалось. ‘Таким образом’, отвечал Ромодановский,— ‘когда родитель твой царь Алексей Михайлович в разные времена отезжал в походы, то по доверенности своей ко мне лишния деньги и сокровища отдавал на сохранение мне. При конце жизни своей, призвав меня к себе, завещал, чтоб я никому сего из наследников не отдавал до тех пор, разве воспоследует в деньгах при войне крайняя нужда. Сие его повеление наблюдая свято и видя ныне твою нужду, вручаю столько, сколько надобно, а впредь все твое’. ‘Зело благодарен тебе, дядя! Я верности твоей никогда не забуду’. В самом деле, сие помогло толико, что напечатанными из сего деньгами не только войски всем потребным снабдены были, но и войну безпрепятственно продолжать было можно. Перелитые же колокола доставили довольное число пушек. Сия-то великая заслуга поселила в сердце Петровом благодарность такую к князю Ромодановскому, что он пред всеми прочими вельможами князя Ромодановского, которому отменное почтение монарх оказывал и доверенность, более любил.

46.

В 1702 году генерал-фельдмаршал Шереметев, разбив шведского генерала Шлиппенбаха войско, одержал над ним победу, с получением многих пленных, знамен и всей тяжелой артиллерии, и принудил Шлиппенбаха с остальным войском отступить к Пернову. Царь Петр, получив о сей победе известие, сказал: ‘Благодарение Богу! Наконец достигли мы до того, что Шведов уже побеждаем’.

47.

По взятии от Шведов Митавы, когда российские войски вошли в город и увидели в главной церкви под сводом, где погребены тела герцогов Курляндских, что тела их из гробов выброшены и ограблены, то остановясь, прежний караул шведский оставили, призвали полковника шведского и коменданта Кнорринга, которого обличив святотатством гробниц и храма, взяли от него и от жителей сего города письменное свидетельство, что сие учинено его товарищами. Государь, ужаснувшись такому беззаконию, повелел сие свидетельство обнаружить, чтоб знали бесчеловечие шведских солдать, и чтоб таким зверством после напрасно Россияне не бесчестили, сказав при том сие: ‘Шведская алчность не дает и мертвым костям покоя, не довольствуяся грабежем на земле, грабят и под землею’.

48.

Генералмайор князь Голицын, одержав над шведским генерал-майором Розеном под Добрым близ реки Папы знатную победу, спрошен был Петром Великим: ‘Скажи, чем тебя наградить?’ На что он отвечал: ‘Всемилостивейший государь, простите князя Репнина’ (который впал не задолго перед сим в немилость государскую). ‘Как!’ сказал государь,— ‘разве ты забыл, что Репнин твой враг?’ ‘Знаю’, говорил Голицын, — ‘и для того вашего величества о помиловании его прошу’. На сие Петр Великий отвечал: ‘Великодушие твое похвально, заслуга твоя достойна награды, я для тебя его прощаю’. Но сверх того, князю Голицыну пожаловал орден святого апостола Андрея. Князь Голицын приобрел при сем случае сугубую славу как храбростию, так и великодушием, а государь показал, сколь yмеет он воздавать подданному за его заслуги.

49.

Его величество, получа от генерал-фельдцейхмейстера Брюса письмо, которое прочитав, весело сказал: ‘Благодарю Бога! Из Нейштата благоприятны ветры к нам дуют’. После сего встав пошел с таким известием к императрице.

50.

Разговаривая государь о бeсчеловечных поступках Шведов при Нарве, сказал: ‘Герои знамениты великодушием, а звери — лютостию. В Шведах первого нет, но последнее везде явно’.

51.

Государь, возвратясь из сената и видя встречающую и прыгающую около себя собачку, сел и гладил ее, а при том говорил: ‘Когда б послушны были в добре так упрямцы, как послушна мне Лизета (любимая его собачка), тогда не гладил бы я их дубиною. Моя собачка слушает без побои, знать, в ней более догадки, а в тех заматерелое упрямство’.

52.

Рассматривая с Брюсом проекты укрепления крепостей, мысли свои о сем государь объяснял так: ‘Правда, крепость делает неприятелю отпор, однако у Европейцев не надолго. Победу pешить военное искусство и храбрость полководцев и неустрашимость солдат. Грудь их — защита и крепость отечеству. Сидеть за стеною удобно против Азиатцев’.

53.

‘Отпиши, Макаров, к Астраханскому губернатору, чтоб впредь лишнего ко мне не бредил, а писал бы о деле кратко и ясно. Знать, он забыл, что я многоглаголивых’ вралей не люблю, у меня и без того хлопот много, или волю ему писать к князю Ромодановскому, так он за болтание его проучит’.

54.

‘Если Бог продлит жизнь и здравие, Петербург будет другой Амстердам’.

55.

‘Съезди, Мурзин, к князю-цесарю, чтоб пожаловал к нам хлеба кушать. Мы и прочие милостию его царского величества довольны. Он повысил нас чинами’.
Надлежит знать, что государь за морскую у Гангута баталию объявлен быль от князя-цесаря Ромодановского в рассуждении вернооказанные и храбрый службы вице-адмиралом.

56.

Государю предлагаема была для забавы в одно время в Польше от магнатов охота за зверями, на что он oтвечaл им благодарствуя: ‘Довольно охоты той, чтоб гоняться и за Шведами’.

57.

О писании указов Петр Великий говорил Макарову в токарной: ‘Надлежит законы и указы писать ясно, чтоб их не перетолковать. Правды в людях мало, а коварства много. Под них такие же подкопы чинят, как и под фортецию’.

58.

При строении Кронштадтской гавани и Кроншлота в море присутствовал государь часто сам и князю Меншикову о сем говорил: ‘Теперь Кронштадт в такое приведен, состояние, что неприятель в море близко появиться не смеет. Инако расшибем корабли в щепы. В Петербурге спать будем спокойно’.

59.

В день торжествования мира с Швециею, в комнате своей государь к ближним при себе говорил, будучи чрезвычайно весел: ‘Благодать Божия чрез двадцать лет венчает тяжкие труды и утверждает благополучие государства, благополучие и спокойствие мое. Сия радость превышает всякую радость для меня на земли’.

60.

Когда императрица сама трудилась с комнатными своими девицами в вышивании по голубому гарнитуру серебром кафтана и, по окончании работы, поднесла оный его величеству, прося, чтобы благоволил он удостоить труды ее и надеть его в день торжественного ее коронования, то государь, посмотрев на шитье взял кафтан и тряхнул его. От потрясения полетело с шитья несколько на пол канители, чему подивясь сказал: ‘Смотри, Катенька, пропало дневное жалованье солдата’. Сей кафтан в угодность супруги своей имел государь на себе только во время празднества коронации и после никогда его не надевал? почитая оный неприличною себе одеждою, ибо обыкновенно носил гвардейский мундир или флотский {[Сей кафтан находится на восковом его изображении в Санктпетербургской кунсткамер].}.

61.

Его величество, чувствуя в себе болезнь, но пренебрегая оною, отправился в сырую погоду на Ладогской канал, а оттуда в Сестребек водою и, по возвращении видя оную умножившуюся, Блументросту говорил: ‘Болезнь упряма, знает то натура, что творить, но о пользе государства пещись надлежит неусыпно, доколе силы есть’.

62.

Беседуя государь с корабельными и парусными мастерами и флотскими офицерами так развеселился, что сам пуще подчивать начал. Тогда каждый, обнимая Петра Великого, уверял о любви своей и о усердной службе, а монарх отвечал им: ‘За любовь, за верность и службу награда не словом, а делом, сие вы доказали. Я вам благодарен’.

63.

Петр Beликий, проходя за полночь чертежную свою и приметя Нартова, сидящего за чертежем Кронштадтского канала, к которому поручено было ему придумать механические способы, как бы легче и прямее колоть и пилить камень, которым канал устилаться долженствовал, и каким образом отворять и запирать слюзные ворота, подошел к нему, посмотрел на труды его и, видя его вздремавшего, а свечу оплывшую и пылающую, ударил по плечу, сказав: ‘Прилежность твоя, Андрей, похвальна, только не сожги дворца!’ На другой день пожаловал ему пятьдесят червонцев двурублевых, говоря при том: ‘Ты помогаешь мне в надобности моей, а я помогаю тебе в нужде твоей’.

64.

Когда Нартов просил его величество окрестить сына его новорожденного, тогда отвечал ему: ‘Добро!’ И оборотясь к государыне, с усмешкою сказал: ‘Смотри, Катенька, как мой токарь и дома точит хорошо’. Окрестя, пожаловал он ему триста рублей да золотую медаль: подарок при крещении весьма редкий, ибо Петр Великий на деньги был не члив и свободнее давал деревни, тогда обещал государь ему деревню, однако за скоро приключившеюся болезнию и кончиною сего не воспоследовало.

65.

Государь, рассматривая в токарной план учреждения Академии Наук в Санктпетербурге с архиатером Блументростом при Брюсе и Остермане, взглянув на Нартова, говорил ему: ‘Надлежит при том быть департаменту художеств, а паче механическому, привезенное из Парижа от аббата Биньона и писанное тобою о сем прибавить Желание мое—насадить в столице сей рукомеслие, науки и художества вообще’. При сем случае его величество назначил быть президентом сея Академии Блументроста.

66.

Докладывано было государю, что в Петербург пpиехали плясуны и балансеры, представляющее разные удивительные штуки, на что его величество генералу-полицеймейстеру Девиеру отвечал так: ‘Здесь надобны художники, а не Фигляры. Я видел в Париже множество шарлатанов на площадях. Петербург не Париж, пускай чиновные смотрят дурачества такие неделю, только с каждого зеваки не больше гривны, а для простого народа выставить сих бродяг безденежно пред моим садом на лугу, потом выслать из города вон. К таким праздностям пpиучать не должно. У меня и своих фигляров между матросами довольно, которые по корабельным снастям пляшут и головами вниз становятся на мачтовом верхнем марсе. Пришельцам, шатунам сорить деньги без пользы — грех’.

67.

При случае фейерверка, которым император во время мирного торжества управлял и сам оный зажигал, когда он удачно кончился, то придворные льстецы, выхваляя, что огни государь удивительно пускал хорошо, однако при том действии быть опасно, получили следующий от монарха ответь: ‘Tакиe ли огни пущал я при Полтаве, да не ранен!’

68.

Его величество, взяв с собою прибывшего из Парижа, в службу принятого, славного архитектора и инженера Леблона, при котором случае, по повелению монаршему находился и Нартов с чертежем, который делал он, поехал в шлюбке на Васильевский остров, который довольно был уже выстроен, и каналы были прорыты, обходя сей остров, размеривая места и показывая архитектору план, спрашивал: что при таких погрешнocтяx делать надлежит. Леблонд, пожав плечами, доносил: ‘Все срыть, государь, сломать, строить вновь и другиe вырыть каналы’. На что его величество с великим неудовольствием и досадою сказал: ‘И я думал тожь’. Государь возвратился потом во дворец, развернул паки план, видел, что по оному не исполнено, и что ошибки невозвратные, призвал князя Меншикова, которому в отсутствие государево над сим главное смотрение поручено было, и с гневом грозно говорил: ‘Василья Корчмина батареи лучше распоряжены были на острову, нежели под твоим смотрением теперешнее тут строение. От того был успех, а от сего убыток невозвратный. Ты безграмотной, ни счета, ни меры не знаешь. Чорт тебя побери и с островом!’ При сем, подступя к Меншикову, схватил его за грудь, потряс его столь сильно, что чуть было душа из него не выскочила, и вытолкнул потом вон. Все думали, что князь Меншиков чрез cию вину лишится милости, однако государь поел, пришед в себя, кротко говорил: ‘Я виноват сам, да поздно: сие дело не Меншиково, он — не строитель, а разоритель городов’.
Василий Корчмин — бомбардирской роты офицер, которого батареи на Васильевском острову на берегу устья реки Невы с великим успехом действовали [в море] против приплывших Шведов, [и] по имени которого прозван сей остров.

69.

Петр Великий, садя сам дубовые желуди близь Петербурга по Петергофской дороге, желал, чтоб везде разводим был дуб, и, приметив, что один из стоящих тут знатных особ, трудам его улыбнулся, оборотясь к нему, гневно промолвил: ‘Понимаю! Ты мнишь, не доживу я матерых дубов. Правда! Но ты — дурак, я оставляю пример прочим, чтоб, делая то же, потомки со временем строили из них корабли. Не для себя тружусь, польза государству впредь’.
О разведении [и] соблюдени лесов изданы были государем многие указы строгие, ибо сие было одно из важнейших его предметов.

70.

Будучи на строении Ладогского канала и радуясь успешной работе, к строителям государь говорил: ‘Невою видели из Европы ходящие суда, а Волгою нашею’ — указав на канал — ‘увидят в Петербурге торгующих Азиатцев’.
Желание его величества было безмерное соединить сим море Каспийское с морем Балтийским и составить в государстве своем коммерцию северо-западную и восточную чрез сопряжение рек Мсты и Тверцы одним каналом из Финляндского залива чрез Неву реку в Ладогское озеро, оттуда чрез pекy Волхов в озеро Ильмень, в которое впадает Мета, а тою рекою до реки Тверцы, впадающей в Волгу, а сею — в Каспийское море.

71.

Петр Великий был истинный богопочитатель и блюститель веры христианские и, подавая многие собою примеры того, говаривал о вольнодумцах и безбожниках так: ‘Кто не верует в Бога, тот либо сумасшедший, или с природы безумный. Зрячий Творца по творениям познать должен’.

72.

Генерал полицмейстеру Девиеру, доносившему о явившихся кликушах, приказывал его величество так: ‘Кликуше за первый раз — плети, за второй — кнут, а если и за сим не уймется, то — быть без языка, чтоб впредь не кликали и народ не обманывали!’

73.

О ложнобеснующихся говорил государь: ‘Надлежить попытаться из беснующегося выгонять беса кнутом, хвост кнута длиннее хвоста чертовского. Пора забуждения искоренять из народа!’

74.

Когда о корыстолюбивых преступлениях князя Меншикова представляемо было его величеству докладом, домогаясь всячески при таком удобном случае привесть его в совершенную немилость и несчастье, то сказал государь: ‘Вина немалая, да прежние заслуги более’. Правда, вина была уголовная, однако государь наказал его только денежным взысканием, а в токарной тайно при мне одном выколотил его дубиной и потом сказал: ‘Теперь в последний раз дубина, ей, впредь, Александра, берегись!’

75.

Его величество, присутствуя на иордани и командуя сам полками, возвратясь во дворец, императрице говорил: ‘Зрелище приятное — видеть строй десяти полков на льду Невы, кругом иордани стоящих. Во Франции не поверили бы сему’. Потом, оборотясь к штабофицерам гвардейским, сказал: ‘Мороз сильный, только солдаты мои сильнее. Они маршировали так справно, что пар только шел столбом, и усами только поворачивали. Я приметил, господа чужестранные министры закутались в шубах, дивились тому и пожимали плечами, почитая, может быть, сие жестокостию, но мы родились в cевере и сносить такой мороз можем, приучать солдата к теплу не должно’.

76.

Шествующему императору в сенат, на дороге пал в ноги юноша лет пятнадцати и, подавая челобитную, просил в ней о прощении отца своего, за преступление к смерти осужденного, возглашая со слезами так: ‘Всемилостивейший государь, помилуй несчастного отца моего, повели вместо его наказать меня, готов умереть за него’. Его величество, развернув бумагу и посмотрев в нее, сказал: ‘Он виноват, а ты нет’. Потом хотел идти далее, однако просящий юноша пал паки лицом к земли, схватил за ноги монаршия и рыдая говорил: ‘Помилуй отца и меня, я вину его вашему величеству заслужу и Богом исполнить сие обещаюсь’. Государь, сожалением тронутый, спроси л его: ‘Кто тебя научил?’ ‘Никто’, отвечал смело стоящий на коленях отрок,—‘сыновняя любовь, со смертию его смерть [и] моя’. По сем Петр Велимй, пристально посмотрев на лицо юноши сего, коего черты oбещевали быть в нем честного человека и доброго слугу государству, понеже его величество проницанием своим в избрании подданных нелегко ошибался и имел дарование по наружности людей познавать, сказал: ‘Убедительный пример: счастлив отец, имея такого сына!’
Его величество вошел в сенат, пересказывал сыновнюю к отцу горячность, велел прошение сие прочесть и несчастному даровал жизнь. А сын его, записанный в службу, самым делом, усердием и верностию своею уверениe сие исполнил, достигнув заслугами до чина генеральского, который был мне хороший приятель и по фамилии прозывался Желябужской.

77.

Его императорское величество, ради мирного со Швециею торжества возблагодаря Бога и желая к народу показать милосердие, отпустил преступления тяжких вин, оставил государственные долги и недоимки, отворил заключенным двери темниц и даровал свободу, говоря с восхищением: ‘Прощаю и молю Бога, да простить мне, но никто же без греха, кроме Сотворшего нас, отпуская другим, отпустится и нам, пусть веселится и радуется со мной Россия, чувствуя промысл Вышнего!’

78.

Некогда отдан был в поход один офицер гвардии под военный суд, который за неосторожный против военных законов проступок, учиненный им против неприятеля, присудил его повесить. Сентенция объявлена была ему в присутствии его полковника, государя. Осужденный, поклонясь его величеству, просил так: ‘Виноват, но будь милостив яко Бог, избавь от виселицы и от позорной смерти!’ Петр Великий на сие отвечал: ‘Добро, ради прежней службы облегчить и расстрелять!’ А офицер, поклонясь, говорил паки: ‘Я лучше бы желал быть застрелен от неприятелей, нежели от своих солдат, с которыми защищал’ отечество. Помилуй, государь, вспомни прежнюю верность мою, посмотри на раны и прости! Обещаюсь быть осторожнее и вину свою заслужить. Оплошность моя, а не измена’. При чем вдруг открыл грудь свою, обнажил руку и показывал язвы и пластыри. Монарх переменился в лице, на глазах явились слезы, встал с места своего и к судящим штаб и обер-офицерам снисходительно сказал: ‘Что теперь, господа, скажете?’ А как они молчали и ожидали последнего pешения от государя, то гласом милосердным заключил сей суд так: ‘Сии свидетельствы даруют тебе живот, прощаем, только блюди обещание’,— что сей офицер в самом деле исполнил. Bскоре после того выпросился он у государя с особым отрядом, напал с такою храбростью на Шведов, что, разбив их, одержал победу и, будучи при сем случае вновь ранен в голову, умер. Однако, будучи несколько часов до смерти жив, при конце последнего издыхания в палатке к офицерам с радостию говорил: ‘Теперьто, братцы, умираю я спокойно и честно, заслужив вину свою пред государем’.

79.

Петр Великий не любил никакой пышности, великолепия и многих прислужников. Публичные столы отправлял у князя Меншикова, куда званы были и чужестранные министры, у себя же за обыкновенным столом не приказано было служить придворным лакеям. Кушанье его было: кислые щи, студени, каша, жареное с огурцами или лимонами солеными, солонина, ветчина, да отменно жаловал лимбургский сыр, все сие подавал мундкох его Фельтен. Водку употреблял государь анисовую, обыкновенное питье — квас, во время обеда пил вино эрмитаж, а иногда венгерское, рыбы никогда не кушал, за стулом стоял всегда один из дневальных денщиков, о лакеях же говаривал: ‘Не должно иметь рабов свидетелями того, когда хозяин ест и веселится с друзьями. Они — переносчики вестей, болтают то, чего не бывало’.

80.

В беседах его величество бывал весел, разговорчив, обходителен в простоте, без церемонии и вычуров и любил около себя иметь веселых, но умных людей, досадчиков в беседе не терпел и в наказание тому, кто кого оскорбил словом, давал пить покала по три вина или ковш с вином, называемый Орел, чтоб лишнего не врал и не обижал, словом, он и гости его забавлялись равно, неприметно было в нем того, что он был самодержавный государь, но казался быть простым гражданином и приятелем. Я многажды бывал с императором в таких беседах и такому обхождению его был свидетель.
Обыкновенно вставал его величество утром часу в пятом, с полчаса прохаживался по комнате, потом Макаров читал ему дела, после, позавтракав, выезжал в шесть часов в одноколке или верхом к работам или на строения, оттуда в сенат или в адмиралтейство. В хорошую погоду хаживал пешком. Обедал в час по полудни. В десять часов пил одну чарку водки и заедал кренделем, после того, спустя полчаса, ложился почивать часа на два, в четыре часа после обеда отправлял паки разные дела, по окончании оных тачивал, потом либо выезжал к кому в гости, или дома с ближними веселился. Такая-то жизнь была сего государя. Голландские газеты читывал после обеда, на который делывал свои примечания и надобное означал в них карандашом, а иное — в записной книжке, имея при себе готовальню с потребными инструментами математическими и хирургическими. Допуск по делам пред государя был [в] особый кабинет подле токарной или в самую токарную. Обыкновенно допускаемы были: с доклада — канцлер граф Головкин, генерал-прокурор граф Ягушинской, генерал-фельдцейхмейстер граф Брюс, вице-канцлер барон Шафиров, тайный советник Остерман, граф Толстой, сенатор князь Долгорукий, князь Меншиков, генерал-полицмейстер Дивиер, флотские флагманы, корабельные и прочие мастера, без доклада — князь-цесарь Ромодановский, Фельдмаршал граф Шереметев, которых провожал до дверей кабинета своего, да ближние комнатные: механик Нартов, секретарь Макаров, денщики, камердинер Полубояров. Чрез сих-то последних докладываемо было его величеству о приходящих особах. Даже сама императрица Екатерина Алексеевна обсылалась наперед, может ли видеть государя, для того, чтоб не помешать супругу своему в упражнениях. В сих-то комнатах производились Все государственные тайности, в них оказываемо было монаршее милосердие и скрытое хозяйское наказание, которое никогда не обнаруживалось и вечному забвению предаваемо было. Я часто видал, как государь за вины знатных чинов людей здесь дубиною подчивал, как они после сего с веселым видом в другие комнаты выходили и со стороны государевой, чтоб посторонние сего не приметили, в тот же день к столу удостоиваны были. Но все такое исправление чинилось не как от императора подданному, а как от отца сыну: в один день наказан и пожалован. Сколь монарх был вспыльчив, столько и снисходителен, да иначе и быть ему почти не можно было по тем досадам, которые против добра, устрояемого им, чинились. При всем том был великодушен и прощал вины великие неоднократно, если раскаяние принесено ему чистосердечное.

81.

Петр Великий, употребляя марциальные воды на Истецких железных заводах, расстоянием от Москвы в девяносто верстах по Калужской дороге, от Баева колодезя вправо, принадлежавших тогда заводчику Миллеру, куда привезен был и токарный станок, и мне при том быть приказано было, во первых, для того, чтоб обще с государем точить, а во-вторых, чтоб разные делать опыты над плавкою чугуна для литья пушек. Для телодвижения, кроме точения, выковывал сам его величество железные полосы, при плавке из печей выпускал чугун, на верейке бывал в гребле и осматривал на ней укрепления плотин. Во время пребывания своего тамо более четырех недель выковал несколько пуд железа, положив на нем клейма с означением года, месяца и числа, которые и поныне в память трудов сего монарха хранятся на тех заводах. Наконец, осведомясь, какую ковачмастер получает за то плату, при отъезде своем у заводосодержателя Миллера требовал заработных денег, сказав ему: ‘Я выработал у тебя за осьмнадцать пуд осьмнадцать алтын, заплати!’ И когда Миллер сии деньги государю вручил, тогда его величество говорил: ‘Бродя по заводу, избил я подошвы, возвратясь в Москву, на эти деньги куплю в рядах башмаки’,— которые, подлинно купя и нося, показывал многим и рассказывал, что выработал он их сам своими руками. Чрез сие подавал он подданным образец, что воздаяние приобретается трудами, и что он даже низкие работы не пренебрегал и всему учился сам.

82.

Его величества камердинер Полубояров жаловался государю, что жена его ослушается и с ним не спит, отговариваясь зубною болью. ‘Добро’, сказал он, — ‘я ее поучу’. В один день, зашедши государь к Полубояровой, когда муж ее был в дворце, спросил ее: ‘Я слышал, болит у тебя зуб?’ ‘Нет, государь’, доносила камердинерша с трепетом,— ‘я здорова’. ‘Я вижу, ты трусишь’. От страха не могла она более отрицаться, повиновалась. Он выдернул ей зуб здоровый в после сказал: ‘Повинуйся впредь мужу и помни, что жена да боится своего мужа, инако будет без зубов’. Потом, возвратясь его величество во дворец, при мне усмехнувшись Полубоярову говорил: ‘Поди к жене, я вылечил ее, теперь она ослушна тебе не будет’.
Сие было точно так, а не инако, как прочие рассказывают, будто бы Полубояров, осердясь на жену свою, о зубной боли государю взвел напрасно жадобу, будто бы государь, узнав такую ложь, после за то наказал его дубиной. Hамерение его было дать жене почувствовать и привесть ее в новиновение к мужу, понеже жалоба на нее от мужа была еще и та, что она, имея любовников, его презирала.
Надобно ведать, что государь часто хирургические операции при разных случаях делывал сам и имел в оном знание. Вырванных зубов находится целый мешок с пеликаном и клещами в кунсткамере.

83.

Его величество, сидя у окна и увидев, что на Неве при ветре плавают буеры и другие суда под парусами, прилучившемуся тогда фанБруинсу, Флотскому офицеру и Экипажмейстеру, которого он жаловал, сказал: ‘Господин ФанБруинс, приготовь мой бот, я с ними повеселюся. Слава Богу, вижу, что труды мои не тщетны!’ Потом, сев с Бруинсом в бот, плавал противу крепости, встречаясь с другими судами, кричал: ‘гусс, гусс’, поворотил к Лахте, оттуда путь восприял к Дубкам, где переночевал, на другой день благополучно возвратился в Петербург.
NB. Государь велел парусные и гребные суда коммисару Потемкину разных чинов людям раздать безденежно, а каким образом оными управлять — написал собственноручную инструкцию, повелев в указный час по сигналу съезжаться для обучения на Неве.

84.

Его величество, получив от Прусского короля письмо, в котором он благодарил за присланную, собственными руками Петра Великого точеную табакерку, на которой изображен был портрет его, сказал Нартову: ‘Я знал, что работа наша королю приятнее золота. Он — таков, как и я: роскоши и мотовства не любит’.

85.

Государь, вспомня о Фельдмаршале графе Борисе Петровиче Шереметеве, вздохнув, с сожалением сказал: ‘Бориса Петровича нет уже, не будет скоро и нас. Храбрость и верная его служба не умрут и памятны будут в России всегда’.
Мне самому случилось видеть неоднократно, что Петр Великий, уважая его отменно, встречал и провожал его не яко подданного, а яко гостя-героя, и говаривал: ‘Я имею дело с командиром войск’.

86.

В 1719 году, по одержании совершенной победы над Шведами генералом князем Голицыным, его величество вознамерился пожаловать его деревнями, но он, от сего отрекшись, получил вместo сего шпагу драгоценную и денежное награждение. Князь Голицын, получив от государя деньги, купил на оные шапки, коты и фуфайки и в жестокую зиму роздал их в поход бывшим с ним солдатам. Петр Великий, уведомясь о таком безкорыстии и человеколюбии, душевно был доволен увидя князя Голицына и поцеловав его в лоб, сказал ему: ‘Прямой сын отечества, ты печешься более о здоровье моих солдат, чем о себе’.

87.

О духовных имениях рассуждал Петр Великий так: ‘Монастырские с деревень доходы употреблять надлежить на богоугодные дела и в пользу государства, а не для тунеядцев. Старцу потребно пропитание и одежда, a apxиepeю — довольное содержание, чтоб сану его было прилично. Наши монахи зажирели. Врата к небеси — вера, пост и молитва. Я очищу им путь к раю хлебом и водою, а не стерлядями и вином. Да не даст пастырь Богу ответа, что худо за заблудшими овцами смотрел!’
О сем учреждение вышло 31-го генваря 1724 года.

88.

Его величество, возвратясь из сената, о князе Якове Федоровиче Долгорукове, который был из первых сенаторов, генералпрокурору графу Ягушинскому говорил: ‘Князь Яков в сенате прямой помощник, он судить дельно и мне не потакает, без краснобайства режеть прямо правду, не смотря на лицо’.

89.

О произвождении генералов, полковников и офицеров, оказавших услугу, Петр Великий’ сказал: ‘Я постараюсь, только как посудить князь-цесарь. Видите, что я и о себе просить не смею, хотя отечеству с вами послужил верно. Надлежит избрать удобный час, чтоб частым представлением его величество не прогневать. Что ни будет, я ходатай за вас, хоть и рассердится. Сердце кесаря в руце Божией, помолимся прежде Богу, авось либо будет лад’.
Сей князь-цесарь имел такую власть и доверенность, что самого государя в чин вице-адмирала пожаловал за морскую у Гангута баталию. При выездах садился Петр Великий в карете против князя-цесаря, а не рядом с ним, показывая подданным пример, какое оказывает он почтение и повиновениe к высшей особе. Чин вице-адмирала от князя-цесаря объявлен был царю Петру Алексеевичу, яко бывшему контр-адмиралу, в сенат, где князь-цесарь сидел посреди всех сенаторов на троне и давал ауденцию государю при прочтении письменной реляции подвигов его, в образец прочим, что воинские достоинства получаются единственно по заслугам, а не породою и счастием. Такое произведение случилось в 1714 году.

90.

Некогда князь Меншиков, пришед к дверям токарной комнаты его величества, требовал, чтоб ею туда впустили, но, увидя в том препятствие, начал шуметь. На сей шум вышел к нему Нартов и, удержав силою туда войти хотевшего князя Меншикова, объявлял ему, что без особого приказа от государя никого впускать не велено, и потом двери тотчас запер. Такой неприятный отказ сего честолюбивого, тщеславного и гордого вельможу столь рассердил, что он в запальчивости, оборотясь, с великим сердцем сказал: ‘Добро, Нартов, помни это’. О сем происшествии и угрозах донесено было тогда же императору, который в то время точил паникадило в соборную церковь святых апостолов Петра и Павла, яко благоговейный дар, посвящаемый им Богу в благодарение за полученное им облегчение от марциальных вод, — на что его величество, рассмеявшись, произнес такую речь: ‘Где ж скрыться от ищущих и толкущих?’ Потом, взглянув взором уверительным, сказал: ‘Кто дерзнет против мастера моего? Посмотрю. Невежество художеств и наук не терпит, но я наглость решу, подай, Андрей, чернила и бумагу!’ Государь тотчас написал на токарном станке следующее и, отдав Нартову, промолвил: ‘Вот тебе оборона, прибей сие к дверям и на угрозы Меншикова не смотри’: ‘Кому не приказано, или кто не позван, да не входит сюда не токмо посторонний, но ниже служитель дома сего, дабы хотя сие место хозяин покойное имел’. Сей собственною Петра Великого рукою писанный указ, данный мне, Нартову, находится у меня поныне соблюденным.
После сего не являлись более докучатели, и тишина была около того места толь велия, что монарх, видя себя спокойным и забавляясь тем, механику своему говорил: ‘Теперь, Андрей, по почте ходящих сюда не слышно знать, грома колес наших боятся’ то есть, обращения или движения колес махинных, но в самом ь деле мнил его величество чрез сие о прибитой к двери бумаг.

91.

Андрей Нартов в 1718 году, июня 30-го дня, отправлен был от лица царского с дарами и с несколькими великорослыми солдатами к королю Прусскому, имевшему тогда полк потсдамских великанов. По прибытии его в Берлин и Потсдам, принят был он королем весьма милостиво и, живши с полгода при дворе, обучал короля несколько точить по собственному желанно его величества и в угодность Петру Великому, с которым находился он в великой дружбе и согласии. Отъезжая из Берлина в Лондон и в Париж, в знак отличного благоволения пожалован был Нартов от короля портретом, осыпанным алмазами, и на дорогу получил подарок тысячу червонных, который в рассуждении известной королевской экономии был знатный. Путешествие Нартова в Париж и Лондон по повелению государеву было ради того, дабы приобрел он вящшие успехи в механике и математике, а притом, чтоб сделал там для собственного упражнения его величества токарные махины, кото рые поныне в coxpaнении находятся в Санктпетербургской кунсткамере, с вырезанием на каждом станке имени сего российского механика, сверх того, поручено было ему в Лондоне домогаться получить свединия о нововымышленном лучшем парении и гнутии дуба, употребляющегося в корабельное стpoениe, с чертежом потребных к сему печей, и собрать в обоих местах для любопытства монарха своего лучшим, художников физических инструментов механические гидраулические модели, сего ради препоручен он был особливо академии президенту аббату Биньону, астроному де-Лафаю, славному художнику Пижону и математику Вариньону, при которых он знание свое в потребном и порученном ему от государя деле к пользе отечества и к чести своей усугубил.
Окончив надлежащее в Париже и долженствуя переселиться в Лондон, оставил он Парижской академии в знак почтения и памяти выточенные им в присутствии президента Биньона портреты короля Лудовика XIV и XV и дюка Орлеанского, правителя Франции, которые доднесь, с начертанием имени Нартова, в Парижской академии между редкостями хранятся и обще с точеными Фигурами Петра Великого любопытствующим Россиянам показываются.
Сей знаменитый учением аббат Биньон во удовлетворение успехов, учиненных Нартовым в науках, написал и отправил к Петру Великому, имея счастие быть самолично знакомым и носить его милость по случаю посещешя его величеством академии, одобрительное письмо, которое по тогдашнему переводу на росийском языке от слова до слова гласит тако:
‘Государь!
‘Не могу изрещи вашему величеству, с коликою радостию пользуюся случаем, который представляется к тому, дабы я мог возватися в честь вашего напоминания.
‘Господин Андрей Нартов, который отезжает, дал нам знать, что рад бы он был, дабы мы подали какоелибо свидетельство вашему величеству о том, еже он между нами чинил. И потому перенял я нa себя оное старание с толико вящшею охотою, что, кроме превеликой чести, которая мне от того приходит в писании к вашему величеству, имеем мы об нем донести токмо дела зело полезный. Постоянная его прилежность в учении математическом, великие успехи, которые он учинил в механике, наипаче же во оной части, которая касается до токарного станка, и иные его добрые качества дала нам знать, что во всех вещах ваше величество не ошибается в избрании подданных, которых вы изволите употреблять в свою службу. Сей совершенно сходствует с тем делом, на которое ваше величество его изволили определить, и не возимете ваше величество случая каяться в иждивениях правдиво королевских, которые вы изволите чинить, дабы он мог, путешествуя по вашему указу, получить знания, которые ему потребны. Мы видели недавно три медалий его работы, которые он оставил академии, яко памятной знак так его искусства, как благодарности его. Одна из тех медали есть Лудвика XIV, другая — королевская, а третия — его королевского высочества, моего милостивого государя дука д’Орлеана. Не возможно ничего видеть дивнейшего! Чистота, исправность и субтельность находится в них, а метал не лучше выделан выходить изпод штемпеля, якоже он выходит из токарного станка господина Нартова. Он благоволил меня участником учинить в своем секрете и позволил, чтоб я видел сам, как он работает. Усумляло меня, правду сказать, дивное досужество, с которым он изображает одним разом лучка черты или характеры, которые обыкновенными грабштихелями или рыльцами трудно вырезать так хорошо, хотя ими водят гораздо тише.
‘Вы разумеете, государь, лучше других всю хитрость оного художества, совершенству которого не уничтожили сами споспешествовать. Ваше величество напомните, без сумнения, о медалии, которую вы изволили показать, во время пребывания своего в Парижe, моему милостивому государю дуку д’Орлеану. Не один оный опыт, который ваше величество изволили дать о любве своей к наукам и изрядным художествам.
‘Франция, имевшая счастие стяжать вами несколько времени, и ее же ученые люди имеют оное ж в том, что могут на вас взирать, яко на свою главу, соединилася с достальною Европою, дабы дивитися тому, еже ваше величество по вся дни чинить, да успевают тe же изрядные художества в ваших областях.
‘Державцы, государь, увековечивают себя не меньше действительно оною охотою, якоже шумом своих побед, и оной империум, идеже вы государствуете с толикою славою и премудростию, тако процветет от славного защищения, которое вы тамо даете изрядным художествам и наукам, якоже от числа и простирания ваших завоеваний.
‘В тех мыслях высочайшего дивления и вкупе же глубочайшего респекта, прошу вас всепокорно милостиво принять, дабы я имел честь нарещися, государь, вашего величества всепокорным и всепослушным слугою Аббат Биньон’.
Государь велел письмо сие перевесть и некогда отправляющимся по указу его в чужие краи для обучения наук и художеств Россиянам: Еропкину, Хрущову, Земцову, Овсову, Матвееву, Захарову и Меркурьеву прочесть, сказав им: ‘Желаю чтоб и вы с таким же успехом поступали’. Потом оный перевод отдал Нартову, а оригинал сохранил у себя в кабинете, Каспийского моря с географическим и физическим описанием, который и понынe хранится в той академии и путешествующим Россиянам показывается.

92.

При рассуждении о мире со Швециею государь министрам своим сказал: ‘Я к миру всегда был склонен, но того неприятель слышать не хотел. Чго Карл XII запутал упрямством, то распутывать будем умом, а буде и сие ныне не поможет, распутывать будем силою и оружием, доколе мир решит сам Бог’.

93.

Его величество, идучи от строения Санктпетербургской крепости и садясь в шлюпку, взглянул на первый свой домик и говорил: ‘От малой хижины возрастает город. Где прежде жили рыбаки, тут сооружается столица Петра. Всему время при помощи Божией’.

94.

Господин Соймонов, бывший в Персидском походе Флотским офицером, сказывал следующую веселую повесть: Государь вздумал единожды по корабельному обычаю сделать забаву и небывалых на каком-либо мopе в воде оного купать, Его величество сам себя от такой веселости неисключил, за ним последовали адмирал и прочие, хотя для некоторых то и было страшно, чтоб, на доске сидя, трижды с корабля в воду спускаться. Всего более император тешился при купании Ивана Михайловича Головина, которого обыкновенно изволил называть адмиралтейским басом. Сколь скоро его величество сам его спускать стал, то засмеявшись сказал: ‘Опускается бас, чтоб похлебал каспийской квас’ Окунув его [глубоко] трижды, следовал после сам. По сказанию Соймонова, такое увеселение поручено было делать от государя над всеми под управлением его.

95.

От генерала Василия Яковлевича Левашова слышал я приключение странное: Когда войски, высаженные на берег, шли к Дербенту и, расположившись станом в таком местe, где пресмыкающиеся змеи в палатках солдат не только беспокоили, но и жалили, от чего люди начали роптать, — о сем тотчас донесено было государю. Его величество, зная в лечебной науке разные способы противу ядов и желая вскоре отвратить вред и правильное негодование и без того утружденных войск, велел добыть растения, называемого зоря, которой змеи не терпят. Наловя несколько змей, приказал тайно, чтоб прочие не ведали, бросить их в зорю, в которую траву они яд свой испустили. Учинив сие, вышел император пред войско, держа в рукe змей, показывал их солдатам и говорил: ‘Я слышу, змеи чинят вам вред, не бойтесь: от сего времени того не будет. Смотрите: они меня не жалят, не будут жалить и вас’. Солдаты, видя такое чудо, дивились, присвоивали сие премудрости государевой и стали спокойнее. Между тем, под видом благоухания, потому, что от сильных жаров в воздухе был запах несносный, собрано было по близости множество зори и приказано раскласть по палаткам, к которым змеи, чувствуя сей дух, больше уже не ползали. Такимто образом знанее естественных вещей, отвращая зло, приносит великую пользу, а в не знающих такого средства производит удивление чрезестественного могущества. Но все ли роды ядовитых змей не терпят зори, того за верное сказать не могу, — только с теми змеями было точно так, как сказано.

96.

От него же генерала Левашова слышал я, что Петр Великий, выезжая торжественно на коне в город Дербент и зная по преданиям, что первоначальный строитель оного был Александр Великий, к бывшему при нем генералитету сказал: ‘Великий Александр построил, а Петр его взял’. Сие изречениe заключало в себе мысль по истине справедливую, хотя скромностью сего мудрого монарха прикрытую, такую, что Дербент сооружен был Александром Великим и покорен власти Петра Великого, то есть: великий его строил и великий его взял.
На триумфальных воротах, при торжественном везде его императорского величества по возвращении из Персидского похода в Москву, над проспектом города Дербента поставлена была следующая латинская надпись, 1722 год в себе содержащая: ‘Сию крепость соорудил сильный или храбрый, но владеет ею сильнейший или храбрейший’.

97.

Его величество в Персидском пoxoде, расположась лагерем близь города Тарку, намерялся с войском идти к Дербенту, весьма дальний поход, трудные по морю переправы и по степям знойный жар изнуряли крайне силы солдатские и причиняли в некоторых уныние, но государь, преодолевая все препятствия, был войску своему всегда примером мужества и неустрашимой храбрости. Под вечер ходил он по лагерю, примечал упражнения солдатские и охотно желал слышать сам, что о сем походе начальники и подчиненные говорят. Наконец, зашел он к генерал-майору Кропотову в палатку, сел и рассуждал, каким образом выгоднее продолжать путь свой далеe. Солдаты, близ сей палатки варившие тогда для ужина cебе кашу, вели между собою разговор, и когда между прочим один в разных походах бывалый и заслуженый солдат, мешав кашу и отведав оную, к прочим товарищам сказал: ‘То-то, братцы, каша, каша — веселая прилука наша’, — а другой недавно служивший солдат, вспомня жену свою и вздохнув, на то ему отвечал: ‘Ах, какое, брат, веселье, разлука — несгода наша!’ ‘Врешь, дурак’, продолжал старый солдат, ударив его по плечу, — ‘в походе с царем быть, должно жену и несгоду забыть’. Петрь Великий, услышав сие, вдруг выскочил из палатки и спросил у солдат: ‘Кто кашу весельем и кто разлукой называет?’ Стоявшие при том солдаты показали ему обоих. Монарх, оборотясь потом к Кропотову, приказывал так: ‘За такое веселье жалую сего солдата в сержанты (дав ему на позумент пять рублей), а того, который в походе вспоминает разлуку, послать при первом случае на приступ, чтоб лучше к войне привыкал, о чем в приказе во всем войске объявить’, — что в исполнено было.

98.

В 1722 году, в июне месяце, император Петр Великий, собираясь из Астрахани в поход к Дербенту, давал ауденцию прибывшему из заволжских кочевых улусов для учинения всеподданнейшего поклона хану Калмыцкому, под покровительством Poccии находившемуся, который просил государя и супругу его императрицу Екатерину Алексеевну, чтоб они благоволили осчастливить посещением своим за Волгою, верстах в пятнадцати, его ханское жилище, где он с двадцатью тысячами кибитками подданных своих Калмык кочевал. Его величество, приняв милостиво ханское прошение, на другой день из Астрахани туда отправился, в препровождении Астраханского губернатора, прочего генералитета, несколько эскадронов драгун и казаков, верхами к хану, а императрица ехала в открытой коляске, везомой шестью персидскими конями. Калмыцкий хан с князьями и чиновниками встретил их величеств версты с три и, потом поскакав наперед к кочевью, у расставленного на возвышенном месте великолепного персидского шатра, с женою, детьми и прочими знатными Калмыками, при собрании калмыцкого войска, но степи насеянного, сих драгоценных и высоких гостей с пушечною пальбою принял. По обычаю своему угощал хан разными яствами и плодами на серебряных лотках, а чихирь подносил сам хан и ханка в золотых кубках. Во время обеда император разговаривал с ним о персидских возмущениях, а как речь дошла и до европейских военных дел, то хан рассказывал государю обращения европейских дворов столь обстоятельно, как будто бы имел он с ними сношения. Петр Великий, подивясь такому сведению, спрашивал: чрез кого он сие ведает? ‘Чрез сего Калмыка’, отвечал хан — ‘которого видите позади меня стоящего. Я посылал его учиться языкам, он был в Вене, в Париже и в Лондоне, чрез Москву получает он печатные ведомости, переводить на калмыцкий язык и читает мне оные’. Его величество похвалил такое любопытство.
После обеда представил хан императору войско свое на конях, которое покрывало все поле на пространство, едва-едва глазом объять могущее. Калмыки по обряду своему делали копьями экзерсиции и из луков кидали стрелы столь проворно и метко, что его величество немало сим забавлялся и сам с ханом стрелял из лука. Потом пожаловал хану саблю, украшенную алмазами, которую хан поцеловал и, обнажив, велел Калмыкам составить круг. По возгласу его, одним разом из луков вылетала тьма стрел, вверх воздуха пущенных, и Калмыки с ужасным криком императора поздравляли, при чем хан, поклонясь его величеству, говорил: ‘Сия сабля и пущенные стрелы всегда со мной готовы против неприятеля, вели только, и поражу’. Петр Великий, доволен будучи усердием ханским, велел Астраханскому губернатору подать привезенный штандарт, на котором на одной стороне изображен был российский герб, а на другой — вензелевое имя его величества, и, в виду всего калмыцкого войска хану вручив, сказал: ‘Сие знамя хану и войску его жалую за усердие, в знак покровительства’. Потом подарил ему перо страусово в шапку, бархатом малиновым покрытую соболью шубу и парчевой кафтан, чиновным людям — по суконному красному кафтану, а войску его велел чрез губернатора раздать двадцать тысяч рублей. Императрица же пожаловала ханше пояс парчевой с изумрудною пряжкою, кисть жемчужную на шапку да несколько кусков парчи и шелковых материй.

99.

Его величество за столом с знатными генералами и полководцами о славных государях и о Александре Великом говорил: ‘Какой тот великий герой, который воюет ради собственной только славы, а не для обороны отечества, желая быть обладателем вселенные! Александр — не Юлий Цесарь. Сей был разумный вождь, а тот хотел быть великаном всего света, последователям его неудачный успех’. Под последователями разумел государь Густава-Адольфа и Карла XII.

100.

О мире промолвил им государь так: ‘Мир хорошо, однако, притом дремать не надлежит, чтоб не связали рук, да и солдаты чтоб не сделались бабами’.

101.

При опытах машиною пневматическою, показываемых императрице, когда под хрустальный колокол посажена была ласточка, государь, видя, что воздуха вытянуто было столько, что птичка зашаталась и крыльями затрепетала, Аряшкину сказал: ‘Полно, не отнимай жизни у твари безвредной, она — не разбойник’. А государыня к нему примолвила: ‘Я думаю, дети по ней в гнезде плачут’. Потом, взяв у Аряшкина ласточку, поднесла к окну и выпустила. Не изъявляет ли сие мягкосердия монаршего даже до животной птички? Кольми ж паче имел он сожаление о человеках! Его величество множество делывал вспоможений раненым и болящим, чиня своими руками операции, перевязывая раны, пуская кровь, прикладывая корпии и пластыри, посещая больницы, врачуя и покоя в них воинов, учреждая богадельни для больных и увечных, дряхлых и престарелых, повелевая здоровым и силы еще имеющим работать и не быть в праздности, для сирот и малолетних заводя училища, а для зазорных младенцев или подкидышей устрояя при церквах госпитали для воспитания. Все сие не доказывает ли истинного императорского и отеческого сердоболия? Мы, бывшие сего великого государя слуги, воздыхаем и проливаем слезы, слыша иногда упреки жестокосердию его, которого в нем не было. Наказания неминуемые происходили по крайней уже необходимости, яко потребное врачевание зла и в воздержание подданных от пагубы. Когда бы многие знали, что претерпевал, что сносил и какими уязвляем был он горестями, то ужаснулись бы, колико снисходил он слабостям чeлoвечecким и прощал преступления, не заслуживающие милосердия, и хотя нет более Петра Великого с нами, однако дух его в душах наших живет, и мы, имевшие счастие находиться при сем монархе, умрем верными ему и горячую любовь нашу к земному богу погребем вместе, с собою. Мы без страха возглашаем об отце нашем для того, что благородному бесстрашию и правде учились от него.

102.

Его величество в кунсткамере Аряшкину говорил при мне ‘Я велел губернаторам собирать монстры (уродов) и присылать к тебе. Прикажи заготовить шкафы. Если бы я хотел присылать к тебе монстры человеческие не по виду телес, а по уродливым нравам, местa бы у тебя было для них мало. Пускай шатаются они во всенародной кунсткамере между людьми они приметны’.

103.

В отсутствие государево из Петербурга приезжие из Иерусалима [греческие] монахи, между прочими редкостями поднесли императрице несгараемый на огне платок, яко отличнейшую святость. Государыня подарила им знатную сумму денег, и они вскоре после сего уехали. По возвращении, ее величество показывала с восхищением сию неоцененную вещь супругу своему, положенную в серебряном ковчеге, а Петр Великий, посмотрев и рассмеявшись, сказал: ‘Эго, Катенька, обман. А что дала денег бродягам за такую святость?’ ‘Тысячу рублей’, отвечала она. ‘Счастливы старцы, что до меня отсюда убрались’, говорил государь.—‘Кусок такого полотна привез я из Голландии. Я заставил бы прясть их другой лен в Соловках’. Питом приказал Аряшкину принесть из кунсткамеры то полотно и для доказательства при ней на oгнe жечь, которое не сгорело. При сем случае, рассказывал государыне, сколько раз гвоздей и древа креста Спасителя видал он в католицких монастырях в путешествие свое по Европе, а особливо в вольном императорском городе Axене.

104.

Колико Петр Великий не терпель cyeверия, толико напротив божественные почитал законы и чтение Священного писания ветхого и нового завета любил. О Библии говаривал его величество: ‘Cия книга премудрее всех книг, она учить познавать Бога и творения Его и начертывает должности к Богу и к ближнему: разуметь в ней некоторые места яснее потребно вдохновение свыше. Учиться небесному — отвергнуть должно земные страсти’.
В 1716 году повелел он напечатать в Амстердаме Библию в лист на голландском языке, оставляя на каждом листу половину пустого места для припечатания оные на росcийском языке под смотрением синода в Санктпетербург, дабы чтением на природном языке Библии приучить охотников я к голландскому, яко языку, его любимому. Надобными языками для России почитал он голландский и немецкий. ‘А с Французами’, говорил он,— не имеем мы дела’.
Из духовных особ жаловал государь Стефана Яворского, митрополита Рязанского и Муромского, блюстителя патриаршего престола, да Феофана Прокоповича, архиепископа Новгородского, которых сочинения и предики читывал и с ними о духовных делах беседовал.

105.

Его императорское величество, присутствуя в собрании с архиереями, приметив некоторых усильное желание к избранию патриарха, о чем неоднократно от духовенства предлагаемо было, вынув одною рукою из кармана к такому случаю приготовленный Духовный Регламент и отдав, сказал им грозно: ‘Вы просите патриарха, вот вам духовный патриарх, а противомыслящим сему (выдернув другою рукою из ножен кортик и ударя оным по столу) вот булатный патриарх!’ Потом встав пошел вон. После сего оставлено прошение о избрании патриаpxa и учрежден святейший синод.
С намерением Петра Великого об установлении духовной коллегии согласны были Стефан Яворский и Феофан Новгородский, которые в сочинении регламента его величеству помогали, из коих первого определил в синоде председателем, а другого — вице-президентом, сам же стал главою церкви государства своего и некогда, рассказывая о распрях патриаpxa Никона с царем родителем его Алексеем Михайловичем, говорил: ‘Пора обуздать не принадлежащую власть старцу, Богу изволившу исправлять мне гражданство и духовенство, я им обое — государь и патриарх, они забыли, в самой древности сие было совокупно’.

106.

Петр Великий, приняв намеpeниe сделать чрез искусных скульпторов в Италии надгробные монументы и поставить их в честь: первый — генералу-адмиралу Францу Яковлевичу Лефорту, второй — генералу-фельдмаршалу Борису Петровичу Шереметеву, главному вождю российских войск Шеину и генералу Патрикию Гордону, говорил об них тако: ‘Cии мужи — верностию и заслугами вечные в России монументы. Я соединю по смерти героев моих вместе под покровительство героя святого князя Александра Невского’.
Желание его величества было поставить монументы в монастыре святого Александра Невского. Рисунки посланы были в Рим. Что же по оным воспоследовало, не известно, понеже вскоре после сего приключилась кончина сего великого монарха.

107.

Ненавистники, делая разные наветы и клеветы о невоздержаном будто житии и о праздности митрополита Стефана Яворского государю Петру Великому, который его паче прочих духовных особ жаловал, называя твердым столпом церкви,— старались всячески привести сего достойного мужа в немилость. Его величество, слышав неоднократно об нем такие вести, желал наконец yдостовериться самым делом. Сего ради, не сказывая никому, вознамерился врасплох посетить митрополита. Часу в десятом ночью пoеxaл к нему на подворье и, вошед нечаянно в келию, застал его одного, трудящегося в сочинении книги: ‘Камень веры’, обкладенного кругом богословскими творениями. Митрополит, незапным посещением монарха удостоенный, хотел его потчивать, но государь, увидя на столе стояния бутылки и мысля по наветам, что Стефан Яворский вместо обыкновенного пития употребляет виноградное вино или водку, говорил: ‘Не трудись, я выпью то, что пьет митрополит’. Государь, налив из одной бутылки в стакан напитка, пил и нашел, что то была брусничная вода, потом, посидев несколько в беседуя с ним о духовных делах, принялся за другую бутылку, нет ли там водки, налил, отведал и ко удивлению своему обрел простую воду. Тогда встав, его величество объявил Яворскому откровенно, с каким намеринием призжал к нему. Наконец, уверяя его о продолжении милости своей, сказал: ‘Клевета язвить, днем хулить, но непорочность явна и в нощи. Прощай, будь спокоен, невинность защищает Бог’.
Оставя таким образом митрополита, вздумалось государю полюбопытствовать тогда же о Феофане: что он сей ночи делает. Сего ради приял путь прямо к нему. Подъезжая к жилищу его, увидел он много зажженных свеч. Двери были заперты. Он постучался. Отворили, усмотрели государя, кинулись к Феофану и предварили известием о прибытии его величества. Бывшие у него гости испугались, столь наполнен был разными напитками и яствами. Но архиепископ, с веселым и бодрым духом встретив радостно государя, шедшего к нему, и имея покал в руках с венгерским, возгласил: ‘Се жених грядет в полунощи! Блажен раб, егоже обрящет бдяща, недостоин же паки, егоже обрящет унывающа! Здравие и благоденствие гостю неоцененному, велие счастие рабу и богомольцу твоему, егоже посетити благоволи!’ Потом потчивал из сего покала вином, пил сам, пили и гости. Такою разумною встречею Петр Великий был доволен, а Феофан. яко муж остроумный, умел при семь случае угодить разговорами, откровенным обращением развеселить и угостить монарха так, что он, возвращаясь от него околo полуночи во дворец, сказал ему: ‘У Стефана яко у монаха, а у Феофана яко у архиерея весело и проводить время не скучно. Мне откровенность твоя приятна. Всуе пред тем лицемерить, кто лжe не верит. Скажика, отче, скоро ль наш патриарх поспеет?’ Под сим разумел он, скоро ль Феофан кончить сочинение Духовного Регламента. И когда Феофан отвечал: ‘Скоро, государь, я дошиваю ему рясу’, то его величество, улыбнувшись, сказал: ‘А у меня шапка для него готова’.

108.

Его величество, присутствуя в литейном амбаре при вылитии пушек, генералу-фельдейхмейстеру Брюсу при мне говорил: ‘Когда слова не сильны о мире, то сии орудия метанием чугунных мячей неприятелям возвестят, что мир сделать пора’.

109.

Безмерная любовь и охота Петра Великого ко флоту и к мореплаванию привлекали его часто в летнее время, будучи в Петергофе, ездит на шлюпке или на боте в Кронштадт почти ежедневно, когда же, за какими-либо делами, не мог побывать тамо, то забавлялся зрением с берега на вооруженные корабли. В один день государь, вышед из любимого домика, именуемого Мон-Плезир, вынул из кармана зрительную трубку, смотрел в море и, увидев идущие голландские корабли, государыне с восторгом говорил: ‘Ах, Катенька,
плывут к нам голландские гости. Пусть смотрят учители мастерство ученика их. Думаю, не похулят, я зело им благодарен’. Потом отправил тотчас в Кронштадт шлюпку, чтоб прибывших на сих кораблях шкиперов привезть к себе, между тем ожидал их с нетерпеливостью. Часу в десятом в вечеру приехали шкипера в Петергоф, явились прямо к государю и по приятельски ему говорили: ‘Здравствуй, император Питер!’ ‘Добро пожаловать, шкипера!’ ‘Здорово ли ты живешь?’ ‘Да, благодарю Бога!’ ‘Это нам приятно’. ‘Слушай, император Питер! Сыр для тебя, полотно жены наши прислали в подарок супруге твоей, а пряники отдай молодому сыну’. ‘Я благодарю вас, сын мой умер, так не будет болee есть пряники’. ‘Пускай кушает твоя супруга’.
Его величество приказал потом накрыть столь, посадил шкиперов и сам их потчивал. Они пили здоровье их величеств: ‘Да здравствует много лет император Петр и императрица, супруга его! Слава Богу, мы теперь как дома! Есть что попить и поесть. Приезжай к нам, государь Петр! Мы хорошо тебя попотчуем. Друзья и знакомцы твои охотно тебя видеть хотят, они тебя помнят’. ‘Bеpю, поклонитесь им. Я, может быть, еще их увижу, когда здоровье мне позволить’.
При сем спрашивал его величество: сколько времени они в море были, не было ли противных штурмов, какие товары привезли и что намерены из Петербурга обратно взять? И так, пробыв с ними часа с два, с удовольствием чрезвычайным паки в Кронштадт проводить указал, сказав при прощании ‘Завтра я ваш гость’.
Таким-то образом император обходился с голландцами и тако приохочивал чужестранцев ездить в Петербург, чтоб установить в России коммерцию морем.
NB. Известно, что Петр Великий, будучи в Голландии в Сардаме, корабельному строению учился. Путешествуя по указу его, быль я сам в том месте, где показывали Мне жилище сего монарха {Из буды, где государь плотничал, Голландцы в вечную память построили хороший дому называемый дом княжеский.}, постелю его, шкиперское платье, топор, чем плотничал, и прочие оставленные вещи: вспоминая об нем не яко о государе, но о истинном друге своем, говорили: ‘Петр — друг наш, хотя великий царь’. Тут находилась еще каменная
и деревянная точеная посуда, из которой он с мастерами кушивал, и которую показывают за диво. Сие было в 1718 году, когда я чрез Голландию проезжал.

110.

Государь, прохаживаясь по картинной галерее в Мон-Плезире и любуясь на морские картины, до которых был великий охотник, остановился при одной, представляющей четыре соединенные Флота — poccийский, англинский, датский и голландский, которыми Флотами Петр Великий в 1716 году командовал с превеликою честию, делая разные эволюции, яко искусный вождь и адмирал,— с восхищением Вильстеру {Вице-адмирал} и Фон-Бруинсу говорил: ‘[Такое достоинство] едва ли кто в свете имел, повелевать флотами чужестранных народов и своим вместе. Я с удовольствием воспоминаю доверенность тех держав’.
При таком изречении от восторга видны были на очах его слезы. Толикое-то душа его чувствовала утешение! Сия кар тина сделана была нарочно в Голландии искусным живописцем Адамом Зилло и подарена была в том же году бургомистром Витсеном. Его величество приказал граверу Пикарту с оной вырезать на меди.

111.

Царь Петр Алексеевич в малолетстве своем нашел в селе Измайлове ботик, Голландцами при царе Алексее Михайловиче построенный, на котором в Москве на Просяном пруде, на Москве реке и Яузе, а потом на Переяславском озере, плаванием забавлялся. Сей-то незапно обретенный ботик произвел в юном государе, который прежде боялся воды, охоту к построению сперва малых фрегатов, потом военных кораблей и был причиною возрождения великого флота в России.
1723 года его величество приказал тот ботик привезти в Санктпетербург, откуда отправлен в Кронштадт, где от всего Флота прибытие оного пальбою и другими морскими почестями поздравлено и в память величайших от того ботика на море успехов торжествовано. В сие время монарх на нем был кормчим, в гребле находились генерал-адмирал Апраксин, два адмирала и адмиралтейский полковник Головин, называемый Бас. При сем случае, когда по возвращению в гавань произведет’ был залп, то государь, выходя из ботика, к встречающей его императрице и ко всем министрам и Флотским адмиралам сказал: ‘Смотрите, как де душку (так называл он ботик) внучаты веселят и поздравляют! От него при помощи Божеской Флот на юге и севере, страх неприятелям, польза и оборона государству!’ Во время стола, когда пили здоровье ботика, то Петр Великий говорил: ‘Здравствуй, дедушка! Потомки твои по рекам и морям плавают и чудеса творят, время покажет, явятся ли они и пред Стамбулом’.
Государь не токмо что сам страстную охоту к водяному плаванию имел. но желал также приучить и Фамилию свою. Сего ради в 1708 году прибывших из Москвы в Шлиссельбург цариц и царевен встретил на буерах, на которых оттуда в новую свою столицу и приплыл. И когда адмирал Апраксин, верстах в четырех от Петербурга, на яхте с пушечною пальбою их принял, то Петр Великий в присутствии их ему говорил: ‘Я приучаю семейство мое к воде, чтоб не боялись впредь моря, и чтоб понравилось им положение Петербурга, который окружен водами. Кто хочет жить со мною, тот должен бывать часто на море’. Его величество подлинно сие чинил и многократно в Петергоф, Кронштадт и Кроншлот с царскою фамилею по морю езжал, для чего и при казал для них сделать короткие бостроки, юбки и шляпы по голландскому манеру. Прибывшие из Москвы и в вышепоказанном плавании находившиеся были: царица Прасковья Феодоровна, супруга царя Иоанна Алексеевича, и дщери его царевны Екатерина, Анна и Прасковья Ивановны, царевны же Наталия, Mapия и Феодосия Алексеевны.
Но как водяного плавания по краткости летa казалось Петру Великому мало, то приказывал от дворца к крепости на Неве лед расчищать, где на ботах и других малых судах, поставленных на полоски и коньки, при ветре под парусами с Флотскими офицерами и знатными господами, подобно как бы на воде, катался и проворно лавировал. К сим забавам приглашал и чужестранных министров и зимовавших голландских шкиперов. На сих забавах потчивал всех горячим пуншем и однажды шкиперам говорил: ‘Мы плаваем по льду, чтобы зимою пе забыть морских экзерсиций’. На сие один голландский шкипер отвечал: ‘Нет, царь Петр, ты не забудешь! Я чаю, ты и во сне все флотом командуешь’.

112.

О Лефорте Петр Великий говорил: ‘Когда б у меня не было друга моего Лефорта, то не видать бы мне того так скоро, что вижу ныне в моих войсках, он начал, а мы довершили’.
Государь отдавал каждому справедливость и не присвоивал себе трудов и славы посторонних людей. Надлежит знать, что Лефорт учредил роту потешных солдат, а потом и два полка гвардии.

113.

Когда механик Нартов находился во Франции, Англии, Голландии и Пруссии, то государь в небытность его принял к себе в службу одного токарного мастера Англичанина, который бы в точении помогал и машины содержал в порядке. По возвращении же Нартова в Санктпетербург паки все было поручено в его ведение. Чужестранец, увидя отменную государя к Нартову милость и то, с каким отличным искусством он точить, возревновал на него и, опасаясь, чтоб го сударь от службы его не уволил (ибо он жалованья получал по осьмисот рублей), начал по зависти начатые Нартовымь работы по выходе из токарной переделывать по своему и портить, дабы чрез таковое лукавство привести его у монарха в немилость. Нартов терпел сие от Англичанина несколько раз, но как некогда фигуру, по повелению государеву начатую, так поврежденною нашел, что и поправить оную было трудно, то и принужден уже был выговорить жестоко. Англичанин бранился и лезь драться, но Нартов, оттолкнув от себя, ударил его кулаком по носу так сильно, что нос отскочил и, упав на пол, зазвенел (ибо нос у Англичанина был приделан на пружине). В сие самое время его величество, в другой комнате прилежно трудившийся, услышав необычайный шум, встал и взошел к ним и, у видев валяющийся на полу нос, а Англичанина без носу, засмеялся и спросил: ‘Что за шум?’ Нартов, подойдя к монарху, сущую правду рассказывал, а его величество терпеливо слушал, потом, осмотря поврежденную вещь, Англичанину по-голландски говорил: ‘Слушай! Ты — наемник, а он — мой! Точить он тебя лучше. Впредь не шали, живи смирно, когда русский хлеб есть хочешь,— инако попотчую вздорного гостя дубиною {Сколько б ныне было работы дубине Петра Великого, еслиб посмотреть хорошенько на вздорных гостей, которые не токарные, но государственные фигуры по глупости портят!} и вышлю вон. Художники и ученые должны иметь приязнь, а не вражду’. Потом велел Англичанину поднять отбитый нос и опять работать, а чрез час позвал обоих к себе и помирил. А за обедом, рассказывая императрице смешную ссору над отшибенным носом, весьма смеялся и часто после того при работах, смотря на Англичанина, смеивался. Но чтоб доказать чужестранцу, сколь его величество знание и искусство в подданных своих отличать умеет, то указал Нартову производить жалованья по тысяч рублей и подчинил ему Англичанина, а тем, укротя гордость, сделал его смирным и послушным.

114.

Петр Великий, разговаривая с графом Борисом Петровичем Шереметевым, с князьями Голицыным и Репниным о военных делах Людовика XIV и о славных полководцах Франции, с геройским духом произнес: ‘Слава Богу! Дожил я до своих Тюреннов, но Сюллия еще у себя не вижу!’ Российские герои, поклонясь монарху, поцеловали у него руку, а он поцеловал их в лоб.

115.

После Полтавской баталии, в шатре при собрании генералов, когда поздравляли государя с победою и пробитой шляпе его пулею дивились и благодарили Бога, что здравию царя никакого вреда не приключилось, — на то Петр Великий отвечал так: ‘Ради благополучия государства я, вы и солдаты жизни не щадили. Лучше смерть, нежели позор! Сия пуля (указывая на шляпу) не была жребием смерти моей. Десница Вышнего сохранила меня, чтоб спасти России и усмирить гордость брата Карла. Сия баталия — счастие наше, она решила судьбу обоих государства Тако судил Промысл возвысить славою отчизну мою, и для того приносить будем благодарение наше Богу в день сей на вечные времена’.

116.

Когда государь желал учинить мир с Карлом XII и о том ему предлагал, то король отвечал надменно: ‘Я сделаю мир с царем тогда, когда буду в Москве’. На сие Петр Великий сказал: ‘Брать Карл все мечтает быть Александром, но я не Дарий!’

117.

Всем известен бесчестный поступок Августа, короля Польского, который, струся Карла XII, выдал генерала Паткуля, бывшего российским послом. Сей несчастный Паткуль по приказанию Карла был колесован, а потом отсеченная голова взоткнута была на кол. Петр Великий, уведомясь о таковом бесчеловечном поступке, весьма сожалел о Паткуле и сказал: ‘Август трусить научился у Поляков, а Карл свиреп. Оба дадут Богу ответ за Паткуля. Кто жесток, тот не герой! Паткуль не заслуживал такого тиранства. Его весь свет оправдает’.

118.

После Полтавской баталии, когда ушедшие с генералом Левенгауптом войски в полон сдались, тогда Петр Великий к предводителям своим говорил: ‘Благодарю Бога, теперь бремя тяжкое с плеч наших свергнуто! Храбростию войск моих Карловы замыслы так разбиты, что трудно ему будет собирать их в одно место. Бог устрояет по своему. Карлу хотелось побывать в средине великой России, но чаятельно он теперь находится за Днепром у Турок’.

119.

На другой день той же Полтавской победы представлены были пред его величество, яко победителя, все знатные шведскиe пленники. Он, приняв их милостиво, отдал им шпаги и сожалел о несчастии их и о государе их немиролюбивой. Потом угощал в шатре своем Фельдмаршала Рейншильда, графа Линца и прочих генералов и пил за здоровье их с достопамятным изречением: ‘Я пью за здоровье моих учителей, которые меня воевать научили!’ И, выхваляя мужество и храбрость Рейншильда, пожаловал ему свою шпагу.

120.

Карл XII по сю сторону реки Ворсклы, при заложении редутов, так был сильно ранен пулею в ногу, что принуждены были отнести его в лагерь. Петр Великий, узнав о сем, генералам своим говорил следующее: ‘Жалею, что брать мой Карл, пролив много крови человеческой, льет ныне и собственную свою кровь для одной мечты быть властелином чужих царств, но когда рассудительно не хочет владеть своим королевством, то может ли повелевать другими? Но при всем упорстве его, кровь его для меня драгоценна, и я желал бы мир иметь с живым Карлом. Я, право, не хочу, чтоб пуля солдат моих укоротила жизнь его’.

121.

Петр Великий, беседуя в токарной с Брюсом и Остерманом, с жаром говорил им: ‘Говорят чужестранцы, что я повелеваю рабами, как невольниками. Я повелеваю подданными, повинующимися моим указам. Сии указы содержат в себе добро, а не вред государству. Английская вольность здесь не у места, как к стене горох. Надлежит знать народ, как оным управлять. Усматривающей вред и придумывающий добро говорить может прямо мне без боязни. Свидетели тому — вы. Полезное слушать рад я и от последнего подданного, руки, ноги и язык не скованы. Доступ до меня свободен, — лишь бы не отягощали меня только бездельством и не отнимали бы времени напрасно, которого всякий час мне дорог. Недоброхоты и злодеи мои и отечеству не могут быть довольны, узда им — закон. Тот свободен, кто не творит зла и послушен добру. Не сугублю рабство чрез то, когда желаю добра, ошурство упрямых исправляю, дубовые сердца хочу видеть мягкими, когда переодеваю подданных в иное платье, завожу в войсках и в гражданстве порядок и приучаю к людкости, не жестокосердствую, не тиранствую, когда правосудие обвиняет злодея на смерть’.

122.

Петр Великий на славной Полтавской баталии, предводительствуя войском и везде в опаснейшем огне находясь, храбростию и мудрым распоряжением с одною первою линиею, из десяти тысяч состоящею, неприятельскую армию опрокинул и, обратив в бег, совершенно разбил, при чем Фельдмаршала Рейншильда и прочих генералов в полон взял. Тогда приказал паче всего щадить и спасать жизнь Карла XII, непримиримого неприятеля своего. Но, получа известие, что найдена на поле королевская качалка, в дребезги разбитая, в которой раненого Карла носили, сожалел чрезвычайно о судьбе его и беспокоился, полагая его убитым, повелел искать между убитыми.
Не явный ли сие знак истинного человеколюбия, а не тщетные славы и гордости победителя, ищущего в смерти неприятеля торжества?

123.

Ивана Михайловича Головина государь весьма любил и жаловал и послал его в Венецию, чтоб он там научился кораблестроению и узнал конструкцию галер, равно и италианскому языку. Головин жил там четыре года. По возвращении оттуда, монарх, желая знать, чему он выучился, взял его с собою в адмиралтейство, повел на корабельное строение и в мастерские и, показывая, расспрашивал обо всем, но ответы показали, что Головин ничего не знает. Наконец, Петр Великий спросил: ‘Выучился ли хотя по-италиански?’ Головин признался, что очень мало и сего. ‘Ну, так что ж ты делал?’ спросил его государь. ‘Всемилостивейший государь’, отвечал ему Головин, — ‘я курил табак, пиль вино, веселился и учился играть на басу и редко выходил с двора’. Как вспыльчив государь ни был, однако чистосердечным и откровенным признанием был так доволен, что леность его ознаменовал только титлом: ‘князь баса’ и велел нарисовать его на картине с курительною трубкою, сидящего за столом, веселящегося и окруженного подле музыкальными инструментами, а математические и прочие инструменты брошенными вдали, в знак того, что науки ему не понравились, и что выучился он только играть на басу. Cию картину видел я сам у государя, и которою его величество любовался. При всем том Головин находился в службе при адмиралтействе в чине генерал-майора. Петр Великий любил его за прямодушие, за верность и за природные таланты. В беседах, где бывал государь, бывал и Головин, то между ближними своими называл его в шутках ученым человеком и знатоком корабельного искусства или Басом {Государь звание Баса придал Головину не по инструменту только баса, как выше показано, но называл его в шутку Баасом по-голландски, что значить мастер, ибо Головин корабельному мастерству не научился.}.

124.

1717 года, в бытность Петра Великого в Париже, приказал он сделать в одном доме для гренадеров баню на берегу Сены, и чтоб они в оной после пару купались. Такое необыкновенное и для Парижан, по мнению [их], смерть приключающее действие произвело многолюдное сборище Парижан. Они с удивлением смотрели, как солдаты, выбегая разгоряченные банным паром, кидались в реку, плавали и ныряли. Королевски гофмейстер Вертон, находящийся при услугах императору, видя сам сие купанье, Петру Великому докладывал, (не зная, что то делается по приказу государя), чтоб он солдатам запретил купаться, ибо де все перемрут. Государь рассмеявшись отвечал: ‘Не опасайтесь, господин Вертон! Солдаты от парижского воздуха несколько ослабли, так закаливают себя русскою банею. У нас бывает сие и зимою, привычка — вторая натура’.

125.

Там же государь, осматривая войски французские, причем были герцог Орлеанский, дюки дю-Мень и Гиз, и возвратясь домой, князю Куракину, бывшему в Парижe послу, сказал: ‘Я видел нарядных кукол, а не солдат. Они ружьем финтуют, а в марше только танцуют’.

126.

При отъезде из Парижа Петр Великий сказал: ‘Жалею, что домашние обстоятельства принуждают меня так скоро оставить то место, где науки и художества цветут, и жалею при том, что город сей рано или поздно от роскоши и необузданности претерпит великий вред, а от смрада вымрет’.

127.

Его величество, увидя нечаянно в столовой зале под великолепным балдахином поставленный портрет супруги своей Екатерины, был весьма доволен дюком д’Антином, который сие приготовить велел. Государь, сев за стол против сего портрета, во время обеда часто на оный смотрел и, будучи весел, дюку говорил: ‘Вы отгадали, я ее люблю, и вас, как за учтивость, так и за неожидаемое с женою моею свидание, благодарю’.
Между тем как обед часа с два продолжался, славный живописец Риго, будучи в другой комнате, портрет с самого Петра Великого написал, и когда дюк д’Антин поднес оный его величеству, то государь, смотря на него и удивляясь сходству, показывал бывшвм при нем князю Куракину, Шафирову и Ягушинскому и говорил: ‘Право, похож’. Потом приказал живописцу Риго оный докончить, за что и пожаловал ему сто луидоров.

128.

Петр Великий охотно желал заключить дружеский союз с Францею. Но первый министр кардинал Дюбуа, руководимый ложными политическими планами, в том препятствовал.
На сие его величество сказал: ‘Господа думают и рассуждают о делах, но слуги те дела портят, когда их господа слепо следуют внушению слуг’.

129.

На дороге в Париж, в Бове, тамошним епископом приготовлен был для государя великолепный обед, но его величество остановиться там не рассудил, и когда сопутствовавшие ему докладывали, что в другом месте такого oбеда не будет, то государь отвечал: ‘У вас только и на уме, чтоб пить да есть сладко. Для солдата был бы сухарь да вода, так он тем и доволен, а здесь можно найтить белый хлеб и вино’.

130.

В 1714 году государь, будучи в Финском заливе со флотом, от Гельсинфорса к Аланду претерпел великую опасность в потерянии самой жизни, ибо ночью поднялась жестокая буря, и весь флот находился в крайнем бедствии, и все думали, что погибнуть. Его величество, увидев корабельщиков своих робость, решился сесть на шлюбку и ехать к берегу и, зажегши там огонь, дать знать близость оного. Бывшие на корабле его офицеры, ужасаясь отважности монаршей, все пали к ногам его и просили неотступно, чтоб отменил сие гибельное намерение и чтоб им сие исполнить повелел. Но государь, показывая подданным на морe бесстрашие, не послушал их, сел с несколькими гребцами в шлюбку и поплыл. Рулем его величество управлял сам, а гребцы работали сильно в гребле, но, борясь долго противу ярящихся волн, начали ослабевать и уже потопления ожидали. В таковом их отчаянии Петр Великий встал с местa своего и в ободрение им кричал: ‘Чего боитесь! Царя везете! Кто велий, яко Бог? Бог с нами! Ребята, прибавляйте силы!’ Такая речь возобновила мужество во всех, пробился он сквозь валы до берега, куда вышед, зажег огонь и тем дал знак флоту, что он счастливо туда прибыл, и что они также недалеко от берега. Государь, весь водою измоченный, обогревался у огня с гребцами и спросил: ‘Есть ли на шлюбке морской сбитень и сухари?’ И когда сие к нему принесено, то разогрев сбитень, выпил стакан, сел сухарь, велел выпить стакана по два матросам и потом близ огня под деревом, покрывшись парусиною, заснул.

131.

Апреля 27-го в Париже посещал государя правитель Франции герцог Орлеанский. Первое слово его величества к герцогу было такое: ‘Радуюсь, что славной столицы вижу славного правителя!’ На что герцог отвечал: ‘А я за высокую честь поставляю видеть самолично великого государя и героя!’ Разговор продолжался с полчаса. Переводчик был князь Куракин. В свите его величества находились князь Василий Долгорукой, Иван Бутурлин, Петр Толстой, Шафиров да генерал-адъютант Павел Ягушинский.

132.

Там же, в бытность государя на монетном дворе, при тиснении медалей вдруг одна золотая медаль поднесена была Петру Великому. Его величество, взглянув на нее и увидя портрет свой, а на другой стороне изображение знаменитых дел его, сказал герцогу д’Антину, который ему сию медаль и отдавал: ‘Сей дар столько мне любезен, сколько любезны изображенный на прочих медалях дела Людовика XIV’

133.

Государь, отъезжая к Дюнкирхену и увидя великое множество ветряных мельниц, рассмеявшись, Павлу Ивановичу Ягушинскому сказал: ‘То-то бы для Дон-Кишотов было здесь работы!’

134.

В Кале Петр Великий смотрел военный экзерсиции, потом любопытствовал видеть огромного великана, по имени Николая, и увидя спросил: хочет ли он быть у него. ‘Желаю, ваше величество, быть у вас, только чтоб не ехать чрез Берлин и не попасться в руки короля Прусского, он непременно выпросит меня у вас и сделает потсдамским солдатом’. ‘Правда’, сказал государь, — ‘у него бы ты был в шеренге первый гренадер в флигельман, но у меня будешь первый мой гайдук. Не бойся! Потсдамским воином тебe не быть и короля
не видать!’ Почему и приказал отправить оного морем в Петербург, где по возвращении государевом служил и за стулом у него стаивал, что видал я сам. Сей великан есть
тот самый, который находится в Санктпетербургской кунсткамере.

135.

2-го июня 1717 года, после полудня, ездил государь в Сен-Дени смотреть разные сокровища, королевские гробницы и славное здание монастыря. Увидя там маршалу Тюренну поставленный мраморный монумент, при котором поставлен орел устрашенный, Петр Великий спросил: ‘Что это значить?’ И когда донесено было, что сия эмблема знаменует Германию, подвигами сего славного героя в ужас приведенную, то на сие его величество сказал: ‘Потому-то сей орел пасмурен и не перист, что Тюреннь крылья у него обстриг. Достойному мужу достойная и честь, когда Тюреннь между королями погребен’. Но между знатными Россиянами государь рассуждая говорил: ‘Желал бы я видеть гробницу Монтекукули, представлены ль там лилии цветущими?’

136.

Его величество, прибыв в голландскую крепость Намур, в которой командовал граф Гомпеш, сел у ворот на лошадь и, сопровождаемый сим графом и офицерами, поехал в замок осматривать yкpеплeния, о которых делал свои примечания и между разговорами с графом и прочими сказал: ‘Господа офицеры, которые здесь меня окружают и которые храбростию в последней войне отличались, подают мне приятное воспоминание, как будто нахожусь теперь в отечестве моем с своими друзьями и офицерами’. При сем случае государь рассказывал им о осадах и сражениях, при которых сам присутствовал. Беседою сих воинов был он так доволен, что радость на лице его написана была безмерная.

137.

Генерал-фельдцейхмейстер граф Брюс муж был ученый, упражнялся в высоких науках и чрезъестественному не верил. Его величество, любопытствуя о разных в природе вещах, часто говаривал с ним о физических и метафизических явлениях. Между прочим был разговор о святых мощах, которые он отвергал. Государь, желая доказать ему нетление чрез Божескую благодать, взял с собою Брюса в Москву и в проезд чрез Новгород зашел с ним в соборную Софийскую церковь, в которой находятся разные мощи, и показывая оные Брюсу, спрашивал о причине нетления их. Но как Брюс относил сие к климату, к свойству земли, в которой прежде погребены были, к бальзамированию телес и к воздержной жизни и сухоядению или пощению, то Петр Великий, приступя наконец к мощам святого Никиты, apxиeпископа Новгородского, открыл их, поднял их из раки, посадил, развел руки и, паки сложив их, положил потом спросил: ‘Что скажешь теперь, Яков Данилович? От чего сие происходить, что сгибы костей так движутся, яко бы у живого, и не разрушаются, и что вид лица его, аки бы недавно скончавшегося?’ Граф Брюс, увидя чудо сие, весьма дивился и в изумлении отвечал: ‘Не знаю сего, а ведаю то, что Бог всемогущ и премудр’. На сие государь сказал ему: ‘Сему-то верю и я и вижу, что cвесткие науки далеко еще отстают от таинственного познания величества Творца, которого молю, да вразумить меня по духу. Телесное, Яков Давилович, так привязано к плотскому, что трудно из сего выдраться’.

138.

Петр Великий, однажды разгневавшись сильно на князя Меншикова, вспомнил ему, какого он происхождения, и сказал при том: ‘Знаешь ли ты, что я разом поворочу тебя в прежнее состояние, чем ты был, Тотчас возьми кузов свой с пирогами, скитайся по лагерю в по улицам, кричи: пироги подовые! как делывал прежде. Вон! Ты не достоин милости моей’. Потом вытолкнул его из комнаты. Меншиков кинулся прямо к императрице, которая при всех таких случаях покровительствовала, и просил со слезами, чтоб она государя умилостивила и смягчила. Императрица пошла немедленно, нашла монарха пасмурным. А как она нрав супруга своего знала совершенно, то и старалась во-первых его всячески развеселить. Миновался гнев, явилось милосердие, а Меншнков, чтоб доказать повиновение, между тем, подхватя на улице у пирожника кузов с пирогами, навесил на себя и в виде пирожника явился пред императора. Его величество, увидев сие, рассмеялся и говорил: ‘Слушай, Александр! Перестань бездельничать, или хуже будешь пирожника!’ Потом простя, паки принял его по прежнему в милость. Сие видел я своими глазами. После Меншиков пошел за императрицею и кричал: ‘Пироги подовые!’ А государь вслед ему смеялся и говорил: ‘Помни, Александр!’ ‘Помню, ваше величество, и не забуду: пироги подовые!’

139.

Государь пожаловал Нартову деревянный дом близь дворца, на углу Миллионной, где ныне палаты графа Брюса, захаживал к нему часто, беседовал у него с художниками, рассматривал тут работы их, рассуждал о разных мастерствах и на токарном станке тачивал, говоря: ‘Я должен у моего механика и токарного мастера урок свой кончить’. А как его величество любил мыльню, то указав на дворe его построить баню, нередко в оную с денщиками хаживал, для трения и паренья употреблял токарного ученика Левонтьева, который был мужик дюжий. Некогда Левонтьев поддал на каменку столь много, что его величество, будучи на верхнем полку, смеючись закричал ему: ‘Слушай, Левонтьев, не зажарь нась живых, чтоб не сделали нас банными мучениками! Я, право, в числе их быть не хочу!’ ‘Не бось, государь’, отвечал парильщик, — ‘нас старцы не любят’. ‘Ты отгадал’, сказал монарх,— ‘однако не сделай из нас для них копченой ряпухи!’

140.

1714 года, июля 27-го, по получении у Гангута над Шведами морской победы, где его величество, яко контр-адмирал, командовавший авангардом, шведского шаутбенахта Ерншильда, весьма храбро защищавшегося, с фрегатом и несколькими галерами и прамами в полон взял, и когда весь российский флот в Кронштадт возвратился, то учинено было в Санктпетербурге торжество, куда привезены были шведские галеры, прамы и фрегат Ерншильдов, Елефан или Слон называемый, под провождением российских галер, фрегатов и самого того фрегата, на котором находился poccийский контр-адмирал царь Петр Алексеевич, яко победитель, и за сию победу в сенате от князя-цесаря Ромодановского вице-адмиралом пожалован. Ради сего уготован был славный обед у князя Меншикова, к которому позваны были все poccийскиe знатные господа, иностранные министры и шаутбенахт Ерншильд приглашен. Сему государь оказывал великую милость и после стола ко всем присутствовавшим особам говорил: ‘Здесь видите вы храброго и верного слугу своего государя, который достоин великие награды, и сколь долго пребудет он у меня, возимеет всю мою милость, хотя он и многих храбрых Россиян побил’. Потом, оборотясь к Ерншильду, с улыбкой сказал: ‘Но я сие прощаю вам, пребывая к вам благосклонен’. На что Ерншильд, всенижайше благодаря, отвечал: ‘Хотя я государю моему служил честно, однако делал то, чего должность требовала. Я не щадел живота, шел на смерть, но ее не нашел (ибо на сражении получил семь ран), и единое меня теперь то утешает в несчастии моем, что я вашим царским величеством, как великим морским офицером и нынешним вице-адмиралом, в полон взять и с такою милостию от победителя своего принять’.
Не отдана ли при семь справедливость от государя шведскому шаутбенахту, а от него — истинное признание монарху? Коль ясно видится великодушие геройское против пленного!

141.

Петр Великий, начав службу в сухопутном войске [и во флоте] с нижних чинов, происходил в вышние степепи существенными трудами, по заслугам и достоинству, за баталии и осады, при которых, присутствуя особою своею, бывал то подчиненным, то храбрым предводителем, в сильнейшем огне, с бесстрашием и с присутствием духа, здравого и решительного рассуждения, в опасных случаях против неприятелей, к подданным говоря так: ‘Победить или умереть славно!’ Наконец, достигнув до чинов сухопутной армии до генерал-майорского, а во флоте до вице-адмиральского, получал и обыкновенное жалованье. И когда его величеству оное приносили, то говорил: ‘Cии деньги — собственные мои, я их заслужил и употреблять могу по произволу, но с государственными доходами поступать надлежит осторожно: об них должен я дать отчет Богу’.
Я сам слышал cии речи из уст монарших.

142.

Его величество, быв в Париже на астрономической обсерватории, с удовольствием смотрел в зрительную трубку на весь небесный свод и, обратясь к бывшим с ним Россиянам, с восхищением говорил: ‘Вот для глаз отверзтая книга чудес Божиих, которая ясно показывает великую премудрость Творца! Беседуя телом здесь, право мыслю теперь там! Я благодарен им, что зрением и душею путешествовал в безконечности с Вечным Существом. Советовал бы я безбожникам и вольнодумцам учиться астрономии и почаще быть на обсерватории, когда земной шар недостаточен им для уверения, и когда бродят по нем cлепo’.

143.

Случилось государю летом идти из Преображенского села с некоторыми знатными особами по Московской дороге, где увидел он вдали пыль, потом скачущего ездового или рассыльщика, машущего плетью и кричащего прохожим и едyщим такие [слова]: ‘К стороне, к стороне! Шляпу и шапку долой! Князь-цесарь едет!’ А за ним вслед едущего на колымажке, запряженной одним конем, князя Ромодановского, на котором был длинный бешмет, а на голове сафьянная шапка. Лишь только поравнился он с ними, то государь, остановясь и не снимая шляпы, сказал: ‘Здравствуй, мин гнедигер гер кейзер!’ то есть: мой милостивый государь кесарь! На сие не отвечая князь ни слова, при сердитом взгляде, кивнув только головою, сам продолжал путь далее. По возвращении его величества [в Преображенское] и, не видя по обыкновенно в комнатах своих Ромодановского, послал просить его к себе из тайного приказа, где князь присутствовал, но князь отправил напротив к нему грозного рассыльщика с объявлением, чтоб Петр Михайлов явился к ответу. Государь, догадавшись тотчас о его гневе, пошел на свидание. При вшествии его величества Ромодановский, не вставая с кресел, спрашивал сурово так: ‘Что за спесь, что за гордость! Уже Петр Михайлов не снимает ныне цесарю и шляпы! Разве царя Петра Алексеевича указ не силен, которым указано строго почитать начальников?’ ‘Не сердись, князь-цесарь’, сказал Петр Великий, — ‘дай руку, переговорим у меня и помиримся’. На что не отвeчал Ромодановский ни слова, [едва и как будто не хотя с кресел приподнялся] и пошел рядом с государем во дворец. Проходящему князю-цесарю через передние покои столице гвардии штаб-офицеры и другие господа кланялись низко, ибо они его зело боялись и воздавали ему почесть предо всеми отличнейшую. И как государь в другом покое остановился, то призвал сих особ пред себя, велел поднесть цесарю ковшичек отемного вина, потому что он водки не любил, a себе и прочим — анисовой водки, а после того предо всеми говорил: ‘Я надеюсь, что твое цесарское величество меня в том простит, когда я перед тобою не снял на дороге шляпы. Сие неучтивство произошло от твоего бешмета, в котором сана твоего не познал. Еслиб ты был в пристойной yнифopме, то есть, в приличном кафтане, я б отдал надлежащий по чину поклон’. Как ни досаден будто б был такой выговор князю-цесарю, однако под видом извинения объясняя, что бешметь ни мало не уменьшает его чина и достоинства, государю сказал: ‘Я тебя прощаю’. ‘Теперь мы поквитались с тобою’, отвечал улыбнувшись государь и, обратясь к предстоявшим, продолжал следующие слова: ‘Длинное платье мешало дoселе проворству рук и ног стрельцов, они не могли ни работать хорошо ружьем, ни маршировать, то есть, ходить. Для того-то велел я Лефорту пообрезать сперва жупаны и зарукавья, а после сделать новые мундиры по обычаю Европы. Старая одежда похожа более на татарскую, нежели на сродную нам, легкую славянскую. Долгой бешмет у татар — то, что у козаков казакин. В спальном платье являться в команду не годится’.
Такое нравоучение относилось не на Ромодановского, но на тех упрямых бояр, которым новая одежда не нравилась, и как видно, учинено [было] сие от обоих по условию, дабы князь-цесарь, яко любимый его величества боярин, подавал прочим в преобразовали одежды примерь. С тех пор князь Ромодановский не езжал более в бешмете в Преображенск.

144.

Петр Великий, в бытность свою с государыней Екатериною Алексеевною в Гаге, осматривая любопытные вещи в городе и окружностях оного, проведал, что находится там один математик, который уверял, яко бы сыскал он способ узнавать долготу мест (longitude), а как его величество любопытствовал видеть такое важное изобретение, то и желал присутствовать своею особою при опытах, которые обещал изобретатель делать своими инструментами, которые составляли такой компас, который показывал, по сказанию его, степени долготы и широты месть. Сей ученый муж устроил осьмоугольный шалаш в одном судне, которое введено было в гагский большой пруд, расставил он шесты нумерованные, которых план имел в том шалаше, и которые представляли пристани и разные страны, а пруд представлял яко бы пространство моря. Государь имел терпениe находиться в сем закрытом со всех сторон шалаше более трех часов с графом Албельмарлем, с князем Куракяным и с некоторыми депутатами Голландских Штатов и с сим инвентором. Гребцы, управлявшие сим судном, разезжали всюду, а математик, запертый в шалаше, означал и сказывал, в которой стороне пруда судно находилось, и подле которого шеста было. Петр Великий делал ему при том разные возражения, наконец засвидетельствовал, что сей человек далеко дошел в изобретении своем, познавая долготу и широту месть, но еще недостает [в том] некоторого в нем совершенства, однако заслуживает похвалу и награждение, говоря при том Албельмарлю и прочим с ним бывшим следующее: ‘Я ни мало ни хулю алхимиста, ищущего превращать металлы в золото, механика, старающегося сыскать вечное движение (perpetuum mobile), и математика, домогающегося узнавать долготу месть, для того, что, изыскивая чрезвычайное, незапно изобретают многие побочные полезные вещи. Такого рода людей должно всячески ободрять, а не презирать, как то многие противное сему чинят, называя такие упражнения бреднями’.
Его величество подарил сему математику за труд сей 100 червонных и приглашал его приехать в Россию, чтоб он производил дальнейшие опыты над сим полезным изобретением в его государстве, и обещал за сие достойное награждение.

145.

При всех трудах и заботах государственных государь иногда любил побеседовать и с красавицею, только не бoлеe получаса. Правда, любил его величество женский пол, однакож страстью ни к какой женщине не прилеплялся и утушал любовный пламень скоро, говоря: ‘Солдату утопать в роскоши не надлежит, забывать службу ради женщины не простительно. Быть пленником любовницы хуже, нежели быть пленником на войне, у неприятеля скорая может быть свобода, а у женщины оковы долговременные’. Он употреблял ту, которая ему встретилась и нравилась, но всегда с согласия ее и без принуждения. Впрочем имел такие молодецкие ухватки и так приятно умел обходиться с женским полом, что редкая отказать бы ему могла. Видали мы сие не токмо дома, но и в чужих государствах, а особливо в Польше, когда он на такую охоту с Августом езжал.

146.

Нечаянно случилось его величеству увидеть одну девушку приятного и красивого лица, нарвскую уроженку, лет двадцати, которая жила во дворце у надзирательницы царского белья и должность белошвейки отправляла, а как она при красоте одарена была и умом, то государь, познакомясь с нею, нередко ее у себя имел. Сколь скрытно сие ни делалось, однако какимто образом проведала о сем императрица. Сего ради, желая отличить от прочих cию фаворитку, вдруг взяла ее к себе вверх и определила ее своею камер-юнферою да и наряжала ее лучше прочих. Его величество о таком происшествии ничего не знал, ибо вскоре после такой перемены случилось ему зайти в комнаты своей супруги, где нечаянно и увидел свою знакомку. Такая незапная встреча удивила монарха и внутренно была неприятна. Он не смотрел на нее и оборотился прочь. Государыня, приметя сие, старалась его развеселить и с видом благоприятным доносила ему так: ‘Хотя эта девушка вашему величеству и незнакома, и я не имела прежде времени ее вам представить, однако, находя ее для себя надобною, приняла в камер-юнферы. Я думаю, государь, вы выбор мой милостиво примите и не похулите, я около себя дурных держать не люблю, а она и хороша, и умна’. Государю представление такое было совестно, ибо императрица сие с такою нежностию, ласкою и повиновением делала, что он не сказал на сие ни слова, улыбнувшись вышел вон (понеже он такую тонкость вмиг понял) и после сию девушку никогда к себе не зывал, да и вскоре после того выдал ее за чиновного и богатого лифляндского дворянина, чтоб тем доказать супруге своей, что камер-юнфера ее не есть его такая любовница, к которой бы он горячо был привязан.

147.

Когда государь вводил в обычай собрания, в которые долженствовали съезжаться чиновный особы вместе с женами и дочерьми, чтоб веселиться общею беседою, забавами и танцованьем, чего прежде не бывало, — то случилось некогда, что
на одном бале любимец его Меншиков пошел танцовать в шпаге. Его велвчество, увидя такую нелепость, подошед к нему, сорвал с него шпагу, бросил ее в сторону и близ стоящим господам смеючись говорил: ‘Не осудите его: он все думает, что он перед фрунтом на коне, танцует со шпагою’.
Некоторые сказывают, что государь, за сие будто бы рассердясь, ударил его в щеку, но оное взведено на государя от чужестранцов напрасно, которые по ненависти всячески старались приписывать монарху излишнюю жестокость.

148.

Петр Великий, по возвращении из Персии в 1723 году, нашел разные неустройства в правлении дел и преступлениях, в грабеже некоторых особ, между прочими и князя Меншикова, который хотя чистосердечным признанием своим и освободился от тяжкого наказания, однакож учинено с него было денежное взыскание, лишен великих доходов да и потерял милость и любовь у государя. Императрица при сем случае была заступницею за Меншекова, она спасла его тогда от крайнего бедствия неотступным прошением своим, на которое снисходя, монарх при прощении сказал: ‘Ей, Меншиков в беззаконии зачат, и во гресех родила мати его, а в плутовстве скончает живот свой. И если, Катенька, он не исправится, то быть ему без головы. Я для тебя его на первый раз прощаю’.
Сие слышал я сам, когда государь государыне в кабинете своем говорил. Чутьчуть уцелел Меншиков тогда от совершенной погибели, ибо его величество доверенность свою к нему уже потушил, имея на него разные и важные подозрения.

149.

В начале генваря 1725 года, в самой тот месяц, когда судьбою Всевышнего определен был конец жития Петра Beликого, и когда уже его величество чувствовал в теле своем болезненные припадки, все еще неутомимый дух его трудился о пользе и славе отечества своего, — ибо сочинил и написал собственною рукою наказ Камчатской экспедиции, которая долженствовала проведывать и отыскивать мореходством того, не соединяется ли Азия к северо-востоку с Америкою, отдал оный наказу генерал-адмиралу Апраксину, назначив сам к сему испытанию флотского капитана Витуса Беринга, а в помощь к нему Мартына Шпангенберга и Алексея Чирикова.
Я, будучи тогда беспрестанно при государе, видел сам своими глазами то, как его величество спешил сочинять наставление такого важного предприятия и будто бы предвидел скорую кончину свою, и как он был спокоен и доволен, когда окончил. Призванному к себе генерал-адмиралу вручив, говорил следующее: ‘Худое здоровье заставило меня сидеть дома, я вспомнил на сих днях то, о чем мыслил давно, и что другие дела предприять мешали, то есть, о дороге чрез Ледовитое море в Китай и Индию. На сей морской карте проложеной путь, называемый Аниан, назначен не напрасно. В последнем путешествии моем в разговорах слышал я от ученых людей, что такое обретение возможно. Оградя отечество безопасностию от неприятеля, надлежит стараться находить славу государству чрез искусства и науки. Не будем ли мы в исследовании такого пути счастливее Голландцев и Англичан, которые многократно покушались обыскивать берегов американских? О сем-то написал инструкцию, распоряжение же сего поручаю, Федор Maтвеeвич, за болезнию моею твоему попечению, дабы точно по сим пунктам, до кого сие принадлежит, исполнено было’.

150.

Когда государь нам намерен был предать всенародному суду царевну Софию Алексеевну и строгость закона над нею исполнить за последний бунт, ее ухищрением во время пребывания его в чужестранных государствах между стрельцами произведенный, дабы ей из монастыря освободиться и сделаться самодержавною государынею, а Петра Алексеевича на возвратном пути, не допустив до Москвы, убить,— то Лефорт, которого государь любил паче прочих и советов его слушал, представляя ему и великую славу, и великодушие, его убеждал, чтоб он сестру свою простил еще раз, на что получил такой ответ: ‘Ужели не знаешь того, как она посягала на живот мой, хотя ей было тогда 14 лет?’ ‘Так, государь’, продолжал Лефорт, — ‘но вы не лишайте жизни ее для своей славы, которая должна драгоценнее вам быть, нежели мщение. Сие оставить надлежит свирепости Турок, кои обагряют руки в крови братии своих, а христианский государь должен иметь чувствования милосердые’. Убежденный таким благородным наставлением, государь вздохнул, пожал плечами, простил Софью, пошел к ней в монастырь и чувствительные делал выговоры, которые произвели в ней и в нем слезы. И хотя при таком указании София защищала красноречием своим весьма сильно невинность свою, однако, обличенная ясными доказательствами в преступлении своем, оставлена была на вечное заключение в монастыре под стражею. Государь, по возвращении своем из монастыря, говорил Лефорту так: ‘Жаль, что Софья при великом уме своем имеет великую злость и коварство’.
Cию достопамятность слышал я от фельдмаршала князя Ивана Юрьевича Трубецкого.

151.

Государь, поручая договоры чинить о мире со Шведами, при мне говорил Головкину, Брюсу и Остерману: ‘Я бы возвратил Шведам Ревель, да может быть, отдал бы еще и более, еслиб король Англинский {Георг I.} не хвастал, что я не могу Ревеля удержать и должен его отдать. Я покажу ему теперь вопреки’.

152.

Когда Шведы, обнищав деньгами, после мира Петру Великому продавали распиленные медные пушки, то государь сказал Брюсу: ‘Как дорого война не стоит, а деньги у меня есть. Такой торг полезен: медь надобна, когда своей еще мало’.

153.

Его величество, показывая мне чертеж нового укрепления Кронштадта, выдуманного генерал-поручиком Минихом, и хваля его к обороне догадки, говорил: ‘Спасибо Долгорукову (который был в 1721 году посланником в Польше)! Он доставил мне сего искусного инженера и генерала. Когда Саксонцы и Поляки не умели его в службе своей держать, так я покажу им, что я умею достойных и знающих генералов награждать’. После сего поручил Миниху сделать [проекты] Рогервикской гавани и Ладогскому каналу.

154.

О царевиче Алексее Петровиче, когда он привезен был обратно из чужих краев, государь Толстому говорил так: ‘Когда б не монахиня, не монах и не Кикин, Алексей не дерзнул бы на такое зло неслыханное. Он, бородачи, многому злу корень — старцы и попы! Отец мой имел дело с одним бородачем, а я с тысячами. Бог сердцевидец и судия вероломцам! Я хотел ему благо, а он всегдашний мне противник’. На сие Толстой его величеству отвечал: ‘Кающемуся и повинующемуся милосердие, а старцам пора обрезать перья и поубавить пуху’. На это повторил его величество: ‘Не будут летать скоро, скоро!’ И потом, взмахнув головою кверху и в горести пожав плечами, велел позвать Ушакова и Румянцова, которым дал по особой бумаге.

155.

По тому же следствию Толстому государь сказал: ‘Едва ль кто из государей сносил столько бед и напастей, как я! От сестры был гоним до зела: она была хитра и зла, монахинь несносен: она глупа. Сын меня ненавидит: он упрям. Все зло от подпускателей’.

156.

По тому же делу государь говорил: ‘Страдаю, а все за отечество! Желаю ему полезное, но враги демонские пакостя деют. Труден разбор невинности моей тому, кому дело сие неведомо. Един Бог зрит правду’.

157.

Корабельные мастера, под предводительством Баса Ивана Михайловича Головина, сделали пирушку, на которую приглашен был посторонний знатный чиновник, бывший прежде стрелецким головою и несколько замешан в их бунтах, но чисюсердечным раскаянием получил прощение и потом за долговременную службу и особенно оказанный услуги обрел у его величества милость, а по отличному уму любовь и употребляем был в важные дела. На той пирушке, после обеда, гости слишком подвеселились и друг друга частым подношением стакан за стаканом подчивали, — то вышеупомянутый человек, уклоняясь от хмеля, сел против комелька и притворился пьяным, дремлющпм, шатал головою и снял с себя парик, в самом же деле подслушивал речи, которые другие подгулявшие откровенно государю говорили. Государь, похаживая взад и вперед и увидя плешивую голову сидевшего на cтуле хитреца, подошел к нему, ударил ладонью слегка по голому темю раза два и сказал: ‘Притворство, господин Толстой!’ После, оборотясь к предстоявшим, говорил: ‘Эта голова ходила прежде за иною головою, повисла,— боюсь, чтоб не свалилась с плеч’. А притворщик, очнувшись, взглянув на государя, ответствовал тотчас: ‘Не опасайтесь, ваше величество! Она вам верна и на мне тверда, что было прежде — не то после, теперь и впредь’. ‘Видите’, сказал государь, — ‘он притворялся, а не пьян! Поднесите ему стакана три доброго флина {Флин — гретoe пиво с коньяком, с леденцом и с лимонным соком.}, так он поравняется с нами и будет также сорочить’ {Сорочить, то есть, болтать, как сорока.}.

158.

По возвращении генерала Бутурлина и тайного советника Толстого от царевича Алексея Петровича, к которому они посылаемы были от государя с вопросами, его величество им сказал: ‘Теперь видите ясно, что он — другая Софья’.

159.

Государь призывал к себе в чертежную генерал-поручика Миниха и приказал ему сделать проект укреплений в разных удобных местах с здешней левoй стороны от Риги по Двинe, а с правой стороны от Риги к морю до Пернова, от Пернова до Ревеля, от Ревеля до Нарвы и до самого Петербурга, сказав ему: ‘Я надеюсь в этом по искусству вашему получить желаемое удовольствие скоро’.

160.

К большой достопамятности и к отличному правосудию Петра Великого служит доказательством отмененное им жестокое азиатское обыкновение лишать имения тех наследников, коих отцы учинили измену или иную вину против государя и тем заслуживали одно только праведное наказание, но вместо того жены, дети их, родственники, ничем невинные, за преступление родителей обще погибали или в вечную ссылку ссылаемы были. Но Петр Великий, по правосудию и великодушию своему отменив сие варварское узаконение, рассуждал: ‘Государю зазорно обогащаться стяжанием подданного и невинное семейство его лишать имущества и пропитания. Невинность возопиет к Богу’.

161.

Государь рассказывал графу Шереметеву и генерал-адмиралу Апраксину, что он в самой молодости своей, читая Несторов летописец, видел, что Олег посылал на судах войски под Царьград, от чего с тех пор поселилось в сердце его желание учинить то же против вероломных Турок, врагов христиан, и отмстить обиды, которые они обще с Татарами Poccии делали, и для того учредил кораблестроение в способном месте, и такую мысль его утвердила бытность его в 1694 году в Воронеже, где, обозревая он местоположение реки Дона, нашел способным, чтоб по взятии Азова пройти и в Черное море. Притом рассказывал им еще то, что первое его посещение города Архангельска породило в нем охоту завести там строение судов, как для торговли, так и для морских промыслов. ‘А ныне при помощи Божией’, сказал он, — ‘когда есть Кронштадт и Петербург, и храбрости вашею завоеваны Рига, Ревель и прочие города, то в Архангельске строющиеся корабли могут быть защитою против Шведов и других морских держав. Вот, друзья мои, для чего полезно государю в отчизне своей путешествовать и замечать то, что государству произвесть может сущую славу и процветание!’

162.

Славный генерал Патрик Гордон, оказавший против Турок и Татар и при внутренних мятежах против стрельцов храбрые России услуги, в 1699 году заболел опасно. Государь, посещая его вседневно в болезни, был при самой его смерти, и когда скончался, то закрыл его величество ему очи своею рукою и потом поцеловал его в лоб, а при великолепном погребении сего мужа присутствовавшим чужестранцам и со слезами провозгласил: ‘Я и государство лишились усердного, верного и храброго генерала. Когда б не Гордон, Москве было бы бедствие великое’. Потом, когда поставили гроб в могилу, то государь, кинув туда земли, сказал к предстоящим: ‘Я даю ему только горсть земли, а он дал мне целое пространство земли с Азовом’.
Сей чужестранец, по сказанию тех, кои его лично знали, любим был не только Петром Великим, но и подданными его. Смерть его была сожалением всеобщим.

ПРИМЕЧАНИЯ.

Этот рассказ составлен по Вольтеру и главным образом по Ж. Руссе. Первая фраза, служащая введением, развивает следующие слова Вольтера из начала IX-й главы его ‘Истории ‘C’etait une chose inouie dans I’histoire du monde, qu’un roi de vingtcinq ans qui abandonnait ses royaumes pour mieux regncr’. Далее повествование о приезде Петра в Голландию и о пребывании его в Сардаме с 7-го августа до конца 1607 года почти целиком переведено из Руссе (II, 123—126, 129—131): ‘Aussitot que le Czar fut arrive a Emmerick, petite Ville sur les Frontieres de la Gueldres, il abandonna ses Ambassadeurs a tous les fatigans bonneurs du Сеremonial, et pris en diligenсе la route d’Amsterdam, ou on peut dire qu’il bruloit d’arriver, effectivement il у arriva quinze jours avant la grande Ambassade n’ayant avec lui que sept jeunes Seigneurs du nombre desquels etait le jeune Prinсе Sibirski… Le Czar passa Amsterdam comme un eclair, pout se rendre a Sardam dans une Barque qu’il avoit louee, et qu’il conduisoit luimemc habille comme le sont les Matclots du Pays… Etant aborde il sauta le premier a terre tenant une corde pour amarer sa Barque, аfin d’etre moins reconnu. II entra avec sa suite dans le premier Cabaret, et comme сеuxci etoient habilles a la Rossienne, le Cabaret fut bientot rempli de curienx… Le Czar pour s’arracber a la foule entra dans une chambre separee et laissa son interprete au milieu de сеtte populaсе pour scavoir се qu’on disoit de lui. II apprit par la qu’on scavoit qu’il etoit a la suite de la grande Ambassade. L’interprete instruit fit entendre au peuple que pour eux ils etoient des particuliers qui venoient dans le Pays apprendre des metiers. Des le lendemain le Czar so fit habiller comme le sont les Waterlanders, qui portent une courte casaque de frise rouge et de larges culotes de toile blanche, et comme avant de commenсеr son voyage il avoit appris assez de Hollandois pour se faire entendre surtout par rapport aux choses do la Marine, rien ne 1’empecha d’aller de tous cotes et de contenter sa curiosite. Le premier soin qu’il eut apres сеlui de s’etre deguise’, fut de s’acheter une Barque qu’on appello Boeyer dans le Pays, et il у fit luimeme un Mat d’avant qui se demontoit en deux morсеaux, parсе que sans сеla сеtte pieсе auroit pris trop de plaсе dans un si petit batiment, et c’est се qn’avant lui, on n’avoit pas encore vu ni imagine. C’est dans сеtte Barque qu’il voguoit tous les jours de Sardam a Amsterdam pour s’accontumer an gouvernail, et les jeunes Seigneurs qui etoitent a sa suite faisoient la manoeuvre d’assez mauvaise graсе, et souvent en tremblant, parсе que le Czar, qui ne connoissoit point de peril, s’embarquoit indifferemment soit qu’il fit bean ou mauvais temps… Il s’etoit fait donner le nom do PieterBas, c’estadire, mattre Pierre, et on ne pouvoit lui faire plus de plaisir que I’аррiler ainsi, il caressoit сеux qui lui donnoient се nom et tournoit le dos a сеux qui le traitoient ou de Monseigneur on de Majeste’. Руссе рассказывает также, как открылось хранимое Петром инкогнито, но не сообщает никаких его речей по этому поводу.

2.

Рассказ о пребывании Петра в Риге с 1-го по 8-е апреля 1697 года заимствован у Мовильона, который (II, 168, 169) сообщает cледующее: ‘Le leudemaиn de il’arrivee des Ambassadeurs, une troupe de Russions, parmi lesquels etoient quelques Иngenieurs etrangers, le jeune Menzikoff, et le Czar luimeme, a се qu’on pretend, monterent sur les ramparts sous couleur de promenade, et se mirent a examiner le fortifications de la Plaсе, et meme a en traсеr les plans avec du crayon, s’il en faut croire le Comte de Dahlberg. Сеluici informe de сеtte conduite, en envoya faire des plaintes au General Le Fort, lui representant combien on etoit delicat sur сеt article dans les Villes de guerre en general, et dans сеlles qui sont Plaсеs frontieres en particulier, qu’il savoit assez luimeme се qui en etoit, et combien les Puissanсеs Chretiennes etoient seusibles sur се point Le Fort lui fit faire des excuses, L’assura qu’on n’avoit eu aucune mauvaise intention, et que сеtte curiosite etoit pardonnable a des Russiens qni n’avoient jamais vu de Plaсе regulierement fortfiee, que neanmoins il feroit en sorte que сеla n’arrIVat pas. En effet, des le soir memo il en parla au Czar, qui parut fort surpris du compliment du Gouvcrneur et il ne put s’empecher d’en temoigner son chagrin a Mr. Le Fort. ‘On ne veut pas’, lui ditil, ‘que je voie les fortifications de Riga. J’cspere de les voir un jour plus a mon aise, et de refuser au Roi de Suede се que Dahlberg me refuse aujourd’hui’.

3.

Рассказ очень сомнительный. В Петергофском Монплезире действительно находилась картина, изображающая молодого человека в голландском платье, беседующего с трактирною служанкой, работы ЯнаИозефа Гореманса младшего (J. J. Horemans de Jonge, 1715—1759, прозванного так в отличие от своего отца и соименника J. J. Ногеmans de Oude, 1682—1759), ныне эта картина находится в Императорском Эрмитаже. Но из годов жизни обоих Горемансов видно, что ни тот, ни другой не могли писать портрет с Петра в бытность его в Голландии

4.

Рассказ о пребывании Петра в Англии с 10-го января по 21-е апреля 1698 года переведен в сокращевии из Руссе (II, 140—145). Таким образом, сделанная в конце рассказа ссылка на воспоминания графа Андрея Артамоновича Maтвеева может относиться только к известным о празднике у герцога Лидса (Leeds) и о прощании с адмиралом Митчелем. Как видно из Юрнала 206 года, праздник у герцога Лидса происходил 20-го апреля по старому стилю, накануне отплытия Петра из Лондона.

5.

Рассказ о знакомстве Петра с актрисою Кросс есть у Мовильона (I, 189, 190), но с меньшими подробностями.

6.

О посещении Петром парламента в Юрналe 206 года упоминается под 2-м апреля старого стиля.

7.

Из Юрнала 206 года видно, что примерная морская баталия происходила 24-го марта по старому стилю. Рассказ о ней переведен в сокращении из Мовильона, который сообщает следующее (I, 190): ‘Le Roi n’epargnoit ni soins ni depenses pour donner аu Czar des marques de son estime, et comme il connoissoit sa passion pour la Marine, il voulut lui donner le plaisir d’un Combat Naval a la maniere Europeenne. II manda pour сеt effet И’Amiral Mitchel, et lui ordonna de tout preparer pour се spectacle. La Flotte qui etoit a Spitbead leva И’аnсге, et s’etant avanсеe en mer, elle fut dIVisee en deux Escadres, qui ayant fait mutuellement tous leurs efforts pour gagner le vent, commenсеrent un combat plus agreable que terrible. Le Czar consideroit attentivement tous les mouvcmens des Vaisseaux, il les voyoit manoeuvrer, se lacher des bordees, et revirer avec une сеlerite surprenante. Il fut si charme de се spectacle, qu’il ne put s’empecher de dire a сеux qui etoient aupres de sa personne, que le sort d’un Amiral Anglois etoit plus digne d’envie que сеlui du Czar de Moscovie’.

8.

По Юрналу 206 года, Петр прибыль к голландским берегам 25-го апреля старого стиля, а 29-го — в Амстердаму следовательно, май месяц, как время его возвращения, мог быть указан только на основании иностранных источников, напримерь, Вольтера, который говорит: ‘Pierre retourna …en Hollande, a la fin de mai 1698’. На пользование теми же источниками указывает и название думного дьяка П. Б. Возницина ‘статским секретарем’: у Руссе, Мовильона и Вольтера третий посол называется ‘secretaиre d’etat’. К поездке Петра в Гардервик с Лефортом относится, вероятно, следующая запись в Юрнале в 206 года, под 29-м апреля: ‘Из Амстердама Десятник ездил с Францом Яковлевичем в Лоу и была в иных городах, бытности их с неделю’.

9.

По всему вероятию, это один из рассказов, идущих от графа A. A. Maтвеева (ср. выше No 4). О посещении герцога Лидса в Юрнале 206 года говорится под 20м апреля: ‘Был Десятвик у Кормартенова отца, там кушали, и от него были в Typе, приехали в вечеру домой’.

10.

Рассказ о стрелецком бунте 1698 года, о неожиданном возвращении царя в село Преображевское и о казни стрельцов составлен по Руссе (t. II, pp. 159, 160) и по Мовильону (t. I, p. 194, 195). О вмешательстве пaтpиapxa Мовильон (t. I, pp. 222, 223) рассказывает, со ссылкою на Корба, следующее: ‘Сеtte boucherie (то есть, жестокие казни стрельцов) augmentant tous les jours, le Patriarche s’avisa d’aller, a la tete d’une proсеssion, conjurer le Czar de pardonner a се qni restoit encore de Rebelles. Се bon Prelat portoit il’image de la Vierge entre ses mains, s’imaginant que Pierre seroit desarme a сеtte vue: mais се Monarque le regardant avec des yeux de colere: ‘Qu’astu de commun avec сеtte image?’ lui ditil. ‘Qu’astu a demelcr en сеs lieux? Retiretoi, et reporte се tableau dans le lieu qui lui est destine. Aprens que je crains Dieu, et que j’honore la Sainte Vierge autant que toi: mais sache en meme tems qu’il est de mon devoir de pourvoir au salut de mes Peuples, et de chatier сеux qui ont voulu exciter dans mes Etats des troubles dangereux’.

11.

Рассказ о сардамском карабельщике Мусе заимствовав у Мовильона (I, 233, 234), но у последнего происшествие npиypoчeно не к Архангельску, а к Воронежу, где Петр, как видно из Юрналов 206 и 207 годов, находился в воябре и декабре 1698, а затем в феврале 1699 года.

12.

Право исключительной торговли табаком в Poccии было предоставлено Петром маркизу Кармартену по договору, заключенному с ним 16-го апреля 1698 года, во время бытности царя в Лондоне. Договор этот напечатан в П. Собр. Зак., No 1628. О предваритель ном совещании Петра с ангийскими купцами разказывается у Мовильона (I, 193 и 194) следующее: ‘Un de сеs Marchands, nomme Gilbert Heathcote, dit au Czar que il’etablissement en question lui seroit encore bien plus avantageux, n’etoit la defense que le Patriarche Moscovite avoit faite a сеux de sa Communion de fumer du tabac, се qui en bornoit le debit presqu’aux seuls Etrangers qui etoient en Moscovie. Sur quoi le Czar lui repondit: ‘Jo mettrai ordre a сеla quand je serai de retour chez moi’. Taким образом, и этот рассказ Нартова оказывается основанными на книжном источнике, а не только на устномь сообщении и резидента Веселовского.

13.

Указ Петра о неупотреблении уменьшительных имен см. в П. Собр. Зак., No1184. Распоряжение об отмене коленопреклонения последовало позже, по словам Штелипа (Анекдоты стр. 121), оно было вызвано тем, что в первые годы по основании Петербурга улицы не были в немь вымощены, мощениe их началось не ранее 1714 года (Петров, История С.-Петербурга, стр. 123, 124).

14.

Рассказ о разговоре Петра с польским резидентом Лефортом составлен по Мовильону (I, 227 и 214), который заимствовал его у Корба. У последнего разговор царя с резидентом записан под 14-м, а отзыв Петра о короле Августе — под 5м сентября 1698 года. Но в обоих этих источниках ничего не упоминается о выраженной будто бы Петром надежде со временем угощать своих гостей русским виноградным вином. Должно впрочем заметить, что Петр принимал некоторые меры к утверждению если не виноделия, то виноградарства, как на Дону, так в в Астрахани.

15.

Рассказ о гневе Петра на генерала Шеппа переведен довольно близко из Мовильона(1, 228—230), который ссылается на Корба. Корб сообщает об этом под 14-м сентября 1698 года, но болеe кратко, а о словах Петра касательно своего воспитания не говорит ничего, Мовильон же, приводя их, прибавляет: ‘C’est се q’on lui a entendu dire plosieurs fois’, — следовательно, мог бы привести в доказательство своего покаяния и другие свидетельства, кроме Корбова.

16.

Рассказ о похоронах Франца Лефорта, умершего 2-го и погребенного 10-го марта 1699 года, извлечен в сокращении из Мовильона (I, 238—240), который в свою очередь воспользовался двевником Корба под 21-м марта того же года.

17.

О взятии двух шведских кораблей в устьях Невы, 6-го мая 1703 года, в ‘Журнале’ Петра Великого, II, стр. 65—68, читается cледующее: ‘Того же дня (2-го мая) в вечеру волучена ведомость от наших караульщиков о приходe на взморье неприятельских кораблей, и что они, пришед к устью Невскому, учинили в город лозунг о своем приходе двумя выстрелы пушечными (будучи в той надежде, что люди их в городе сидят), и дня того по приказу Фелдмаршала велено в вечеру и по утру в нашем обозе стрелять из пушек Шведский лозунг по дважды, чтоб на тех кораблях не дознаемо было помянутого города взятье, дабы сим их обмануть и какий над ними поиск учинить, что и удалось, понеже по тому лозунгу прислали с Адмиральского их корабля бот или шлюпку для Лоцманов. Из той шлюпки выходили солдаты и матросы на берег, и наши, которые на карауле укрывся в лесу были, одного из них поймали, а достальные ушли, который матрос сказал, что над тою пришедшею ескадрою командует Вице-адмирал Нумерс. По том пришли 2 Шведские судна, шнава и больший бот, и стали перед устьем на якорь, для того, что опоздали, и в устье войти не могли. По которым ведомостям Маия в 6 день, Капитан от бомбардиров и Порутчик Меншиков (понеже иных на море знающих никого не было), в 30 лодках от обоих полков Гвардии, которые тогож вечера на устье прибыли и скрылись за островом, что лежит вротиву деревни Калинкиной к морю, а 7 числа пред светом половина лодок поплыли тихою греблею возле Васильевского острова под стеною оного леса и заехали оных от моря, а другая половина с верху на них пустилась. Тогда неприятель тот час стал на парусах и вступил в бой, пробиваясь назад к своей ескадре, (также и на море стоящая ескадра стала на парусах же для выручки оных), по узкости ради глубины не могли скоро отойти лавирами, и хотя неприятель жестоко стрелял из пушек по наших, однакож наши не смотря на то, с одною мушкетною стрельбою и гранаты, (понеже пушек не было), оные оба судна абордировали и взяли, а Маия 8 о полудни привели в лагерь к Фелдмаршалу оные взятые суда: бот Адмиральской, именованныи Гедан, на оном 10 пушек 3 фувтовых, да Шнява Астрел, на которой было 14 пушек… Maия в 30-й день за тое (никогда прежде бывшую) морскую победу было благодарение Богу с троекратною стрельбою из пушек и ружья, и при том командиры тоя партии, которые викторию получили, бомбардирский Капитан и Порутчик Меншиков учинены Кавалерами ордена святого Андрея, а по том спустя неделю и постельничий господин Головин в той акции бывший удостоен тоюж кавалериею, которые им наложены чрез Адмирала Графа Головина (яко первого того ордена Кавалера), а прочим офицерам даны медали золотые с цепьми. а солдатам малые без цепей’. Из сличения рассказа Нартова с этим повествованием очевидно, что первый заимствован из ‘Журнала’, с некоторыми лишь сокращениями, с подновлением слога и с прибавкой отзыва Петра о храбром поведении офицеров и солдат в этом славном деле.

18.

Указ о ношении немецкого платья последовал 30-го декабря 1701 года (П. Собр. Зак., No 1887). Слова, приписываемые Нартовым Петру по этому случаю, воспроизводят приблизительно рассуждения Руссе (II, 166, 167) о значении этого нововведения.

19.

В этом рассказе, вообще представляющем очень много неточностей, большая часть происшествй относится к 1706 и 1707 годам, но брак Анны Монс с Кебзерлингом состоялся только в июне 1711 года.

20.

Рассказ этот основан на ‘Журнале’ Петра Великого, где (I, 60, 61) читается следующее: ‘В тоже время (в 1702 году) города Олонца Поп Иван Окуловь уведав о неприятеле, которые стояли в Корельском уезде на рубеже собрав охотников из порубежных жителей пеших с 1000 человекь, ходил, за Шведский рубеж, и разбил неприятельския, Рутозебскую, Гиппонскую и Сумерскую и Керикурскую, заставы. А было в тех местах неприятельских людей человек с 600, из которых побито человек около 400, а достальные ушли, тут же взял и несколько рейтарских знамен, барабанов, ружья всякого и лошадей довольно, а провианта брали наши люди столько, сколько могли с собою взять, а достальное, чего не могли забрать, все сожгли’. И здесь, как выше в рассказe 17-м, слог подновлен, некоторые подробности исключены, но за то прибавлены слова, будто бы сказанныя’ Петром. Hекоторое сходство с этим рассказом представляет анекдот под заглавием ‘Монарх встречается на пути с вооруженным священником’, сообщаемый со слов известного протоиерея Петра Алексеева Голиковым (Анекдоты, стр. 364, 365).

21 и 22.

Свидание царя Петра с королем Августом II в Бирже продолжалось с 21-го по 27-е февраля 1701 года.

23.

Свидание царя с Августомь в Торне происходило в 1709 году с 26-го сентября по 14-е октября.

24 и 25.

Продолжительное пребывание Петра в Bapшаве относится к 1707 году, когда он находился здесь с 11-го июля по 4-е сентября. Указаниe Нартова в примечание к рассказу 25му о том, что при царе состояли тогда князья А. Д. Меншиков и Г. О. Долгорукий, взято из ‘Журнала’ Петра Великого, ч. II, стр. 147 и 148.

26.

Нечто подобное сообщенным в этом рассказе речам Петра находим и в ‘Анекдотах’ Штелина, стр. 365—368. Штелин определяет время произнесения этих слов тем, что они были сказаны Петром ‘господину Н. Н., когда тот ‘возвратился с своего Посольства от двора, пред окончанием Шведской войны не задолго до Ништатского мирного заключения и тотчас явился ко двору’ (русскому), и сообщает, что слышал об этом случае от графа Андрея Ив. Остермана. Упоминаемый Штелиным ‘Н. II.’ есть, по всей вероятности, сам Остерман, ездивший в начале 1719 года не только на Алданский конгресс, но и в Стокгольм. По известию французского агента Лави (Сборник Имп. Р. Ист. Общества, т. XL, стр. 14—16), Петр держал в том же смысле речь к своим приближенным в январе 1719 года, лред отъездом в Олонец. Ср. также рассказ 121-й.

27.

Рассказ Нартова о том, что один из стрельцов посягал на жизнь Петра в Троицком монастыре пред алтарем, отвергнуть Устряловым, как неверный (История Петра В., т. IV, ч. 1, стр. 208).

30.

В этом рассказе идет речь, без сомнения, о маскараде, устроенном в Петербурге по получении известия о заключении мира в Лигатате и продолжавшемся с 11-го по 17-е сентября 1721 года (Походн. Журнал. 1721 г., стр. 74), Петр на этом маскараде являлся действительно в костюме голландского матроса (Дневник Беркгольца, II, 168).

31.

У Штелина (Анекдоты, стр. 127—130, 288—290) есть также рассказы о ласковом обращении Петра с голландскими корабельщиками. Ср. также 109-й рассказ Нартова. Происшествие с царем в Нимвегене, о которомь упоминается в рассказе 30мь, подробно описано у Штелина (стр. 60—62) со слов самого Д. А. Шепелева, при чем отнесено ко ‘вторичному пути государя в Голландии 1716 года’. Но, как видно из походных журналов 1716 года, Нимвеген не лежал на тогдашнем пути Петра. Вероятнее отнести посещение Нимвегена к сентябрю 1717 года, когда царь, по возвращении из Франции, еще раз проезжал Голландию, но за вторую половину этого года не сохранилось походных журналов.

32.

Готторпский глбус был привезен в Петербургь в 1715 году и помещен в том самом здании, где прежде содержался приведенный из Персии, но вскоре околевший слон, здание это находилось против почтового двора на нынешнем Царицином лугу (Weber, Das veranderte Russland, II, 58, 59, Дневник Беркгольца, 1, 136, 164). С учением о множестве миров Петр мог быть знакомь по сочинению Гюйгенса: ‘Книга мирозрения’, переведенному на русский язык и дважды напечатанному, в 1717 и 1724 годах.

33.

Неблагоприятный отзыв Петра о евреях приведен и в ‘Анекдотах’ Штелина. стр. 42—46, при чем отнесен к 1698 году.

34.

Подобный же рассказ сообщается со слов, заведывавшего кунсткамерой Шумахера в ‘Анекдотах’ Штелина, стр. 114—116. Устройство петербургской кунсткамеры начато в 1714 году (Пекарский, Наука и литература при Петре В., II, 53), а Арескин умер в конце 1718 года (Weber, Das veranderte Russland, 1, 331), следовательно, переданный Нартовым разговор Петра с Ягужинским должен относиться к этому промежутку времени.

35.

Штелин (Анекдоты, стр. 149—152) рассказывает случай, как Петр разгневался на одного русского якорного кузнеца, выказавшего неблагодарность к своему учителю голландцу, — не означая впрочем времени этого происшествия.

36.

В этом рассказе pечь идет, вероятно, о том майоре Пребраженского полка Карпове, который отличился при взятии Нотебурга 11-го октября 1702 года, был притом жестоко ранен и за свои подвиги ножалован деревнями (Журнал Петра В., 1, 55, 57), по пожалование последовало не при его отставке, так как Карпов участвовал в осаде Нарвы и был убить во время штурма 23-го июня 1704 года (Письма и бумаги императора Петра Великого, II, 419). Ср. подобные слова Петра Великого, но в применении к другому лицу, в ‘Анекдотах’ Штелина, стр. 215—217.

37.

Петр был в Воронеже восемь раз: в первый — в конце 1694 года, a последний — в феврале 1709, но к которому из этих посещений относится данный рассказ — определить нельзя.

38.

Распоряжение Петра о собрании русских летописей относится к 1722 году (Соловьев, История Poccии, т. XVIII, стр. 190). Из одиннадцати иноязычных сочинений, поименованных в этом рассказе Нартова, девять действительно были изданы в русском переводе при Петре с 1708 по 1724 год, что касается остальных двух, а именно: ‘Токарного искусства’ Плюмьера и ‘Архитектуры Леклерка, то о существовании рукописных переводов их, хранившихся в государевом кабинете, упоминается и в ‘Анекдотах’ Штелина, стр. 265. Любопытно, что и Мовильон (II, 334) обратил внимание на заботы Петра о переводе на русский язык сочинений по части техники.

39.

Огзыв Петра о Париже, высказанный будто бы при отъезде отсюда в 1717 году и сходный с тем, который находится в этом рассказе, приводится и ниже в рассказе 126-м, ср. примечание к сему последнему.

40.

Олонецкие Кончезерские воды были открыты в 1714 году, в 1718 году построен был у колодца дворец для царского приезда, и только в январе 1719 году Петр впервые стал пользоваться этими водами на месте (Походн. Журнал 1719 г., стр. 113), между тем Арескин умер еще в конце 1718 года, следовательно, Петр не мог с ним беседовать ‘при питии марциальных вод’. Таким образом в рассказе Нартова оказывается несообразность, но она может быть устранена, если предположить, что разкащик вместо Арескина хотел назвать доктора Блументроста, который должен был сопровождать царя при последующих посещениях им марциальных вод в 1720, 1722 и 1724 годах.

41 и 42.

Окончательное устройство токарной мастерской Петра в его известном домике на Петербургской стороне относится к 1721 году (Петров, История С.-Петербурга, стр. 205). В Походном Журнале этого года (стр. 21) уже под 4м февраля находится запись такого рода: ‘Его Величество изволил быть в токарне и точил из разных дерев разные фигуры, кушал дома’… Быть может, к этому дню и относится рассказ 41-й. Впрочем, подобные же записи встречаются и в последующие годы.

43.

У Голикова (Анекдоты, стр. 368—375), сообщается рассказ П. П. Неплюева о том, как Петр разгневался на своего деньщика Ив. Мих. Орлова за его отлучку ночью, ‘как это обстоятельство подало повод к открытию связи Орюва с фрейлиной M. Д. Гамильтон, которая, желая скрыть своих незаконных детей, предавала их смерти. Казнь ее за это преступление относится к 1719 году. К этому же году следует приурочить и происшествие, рассказываемое Нартовым, если оно то же, что случай, сообщеный Неплюевым.

44.

Слова, будто бы сказанные Петром после неудачи под Нарвой 19го ноября 1700 года, сообщены у Мовильова (ч.І, стр, 283) в следующем виде: ‘Je sai bien que les SuИdois nons battront longtems, mais an bont du compte, nous apprendrons a les battre, et nons les battrons en effet Evitons les actions gИnИrales avec eus, et affoiblissonsles parde petite combats’. Устрялов (История Петра В., т. IV, ч. 2, стр. 208) указывает на неверность сообщения Нартова касательно ‘намерения Петра c новонабранным войском идти под Нарву вторично в 1700 году.

45.

Происшествие, описанное в этом рассказе, может быть приурочено к декабрю 1700 или к январю 1701 года, когда, после Нарвского поражения, Петр находился в Москве и был озабочен изготовлением новой артиллерии (Устрялов, История Петра В., II, стр. 70—72). То же происшествие рассказано у Голикова, но вместо князя Ромодановского там назван князь Петр Иванович Прозоровский, который в первые годы XVIII века действительно управлял приказом большой казны. Голиков сообщает анекдот со слов его внука, князя А. Д. Прозоровского.

46.

Сражение, в котором Б. П. Шереметев впервые разбил Шведов, бывших под начальством Шлиппенбаха, произошло под Гуммельсгофом или Гумоловой мызой 18-го июля 1702 года. Царь благодарил победителя письмом от 17-го августа (Письма и бумаги императора Петра Великого, II, 79).

47.

Митава была взята 2-го сентября 1705 года, а 5-го сентября русские войска заняли тамошний замок. В ‘Журнале’ Петра Великого (I, стр. 114) об этом расскавается так: ‘Когда караулы наши стали у Шведов принимать, тогда под церковью в погребе, где кладутся тела Князей Курляндских, увидели наши, что их тела из гробов выброшены и ограблены, что видя не сменили, но призвали Полковника, Кноринга, у которого взяли во свидетельство письмо, что его люди то сделали, и по том приняли все караулы’. Нартов пользуется этим показанием, прибавляя к нему замечание, будто бы сказанное поэтому случаю Петром. Любопытно впрочем, что в рукописи ‘Журнала’ известие об ограблении герцогских гробниц шведскими солдатами собственноручно вписано царем, присутствовавшим при взятии Митавы (Устрялов, История Петра В., II, ч. 2, стр. 461).

48.

Сражение под Добрым происходило 29го августа 1708 года. О заступничестве князя Мих. Мих. Голицына за впавшего в немилость князя Никиту Ив. Репнина сообщается у БантышаКаменского, Словарь достоп. людей, 1836 г., т. II, стр. 85. Устрялов (История Петра В., т. IV, ч. 1, стр. 208) считает этот рассказ Нартова неверным.

49.

Як. В. Брюс был первым русским уполномоченным во время мирных переговоров со Швецией в Ништате с мая по август 1721 года. Ср. ниже примечание к рассказу 59-му.

50.

В этом рассказе идет речь об осаде Нарвы в августе 1704 года. По взятии ее после штурма 9го числа Петр вехал в город и прекратил производимый русскими войсками грабеж. Сохранилось несколько современных свидетельств о словах, сказанных царем по этому случаю (Устрялов, История Петра В., II. ч. 1, стр. 313, ср. Штелин, Анекдоты, стр. 52, 53), но они не те, что сообщаются Нартовым.

51.

О любимой собаке Петра Великого Лизете в ‘Анекдотах’ Штелина, стр. 392—395, есть особый рассказ, быть может, имеюшщий отношение к настоящему рассказу Нартова, но также без определения времени происшествия. Собака Лизета была у Петра еще в 1707 году, так как в это время царь велел в честь ее назвать заложенную тогда шняву (Петров, История СПетербурга, стр. 68).

52.

Заведывание всеми русскими крепостями было возложено на генералфельдцейхмейстера Л. В. Брюса указом 23-го мая 1720 года (П. Собр. Зак., т. VI, No 3588), если принять во внимание эго обстоятельство, то передаваемые в настоящем рассказе слова царя следует отнести к последним годаи его царствования.

53.

Первым и единственным при Петре Астраханским губернатором был A.П. Волынский, назначение его на эту должность последовало в начале 1719 года, он тогда же отправился в Астрахань, но вскоре затем был вызан в Петербург и возвратился в свою губернию только летом 1721 года, в 1722 году он опять отлучался ненадолго в Москву и лишь с лета этого года прожил в Астраханской губернии безвыездно до кончины Петра. Сообразно с тем рассказ Нартова может быть приурочен к этому последнему периоду.

54.

Приведенные в этом рассказе слова Петра могут относиться к 1716 году, когда пред отъездом царя за границу, был составлен архитектором Гербелем проект проведения каналов на Васильевском острове и разрешено производство этих работ (Петров, История С.-Петербурга, стр. 114). По возвращении иззa границы осенью 1717 года Петр уже выражал неудовольствие по поводу дурного их исполнения (ср. ниже No 69).

55.

Шведский флот разбит был при Гангуте 27-го июля 1714 года. 9го сентября происходило торжественное возведение царя в чин вице-адмирала, а 28-го — спуск корабля ‘Шлютенбурх’, на котором по спуске Господин Вице-адмирал, и Светлейший Князь (Ромодановский) и все сенаторы веселились довольно’ (Походн. журнал 1714 года, стр.77). Ср. далее рассказы 89-й и 140-й.

56.

Изречение Петра, сходное с приведенным в этом рассказе, сообщается в ‘Анекдотах’ Штелина (стр. 134, 135) со слов гофмаршала Д. Д. Шепелева, который сопровождал царя в его заграничном путешествии 1716 и 1717 годов. В пределах Польши Петр находился с февраля по май 1716 года.

58.

Работы об устройстве укреплений на острове Котлине занимали Петра еще с 1703, а особенно с 1710 года. Осенью 1721 года, показывая эти сооружения французскому посланнику Кампредону, Петр говорил о них ему в том же смысле, как и Меншикову — по свидетельству Нартова, и выражал надежду, что все работы будут окончены в 1723 году (Сборник Имп. Р. Ист. Общества, т. XL, стр. 233—287).

59.

Петр получил известие о подписании мирного договора со Швецией в Ништате во время своего плавания к Дубкам 3-го сентября 1721 года, а на другой день совершилось торжественное объявление о мире в Петербурге и начался ряд празднеств, 22-го октября, после торжественного чтения мирного трактата в Троицком соборе, последовало провозглашение императорского титула, и на речь канцлера Головкина Петр ответил краткою речью, которая по смыслу отчасти сходна со словами, сообщенными Нартовым, речь эта помещена в ‘Журнале’, Петра Великого, ч. II, стр. 186, ср. ниже рассказ 100-й, a также Сборник Имп. Р. Истор. Общества, т. XL, стр. 298.

60.

Коронование императрицы Екатерины происходило в Москве 7-го мая 1724 года, следовательно, происшествие, рассказанное Нартовым, относится к ближайшему пред тем времени. Подобный же рассказ со слов адмирала Ал. Ив. Нагаева сообщен в ‘Анекдотах’ Голикова, стр. 459, 459.

61.

В последние годы жизни Петр имел обычай посещать Шлюссельбург в октябре месяце, 11-го числа праздновать там его взятие и затем отправлялся осматривать работы на Ладожском канале, начатые в 1718 году. Без сомнения, к одной из таких поездок относится рассказ Нартова, особенно если принять во внимание упоминание о Сестрорецке: здешний завод основан в 1721 году, а работы начаты на нем в 1724.

62.

Особенная милость, которою пользовались от Петра корабельные мастера, то есть, морские инженеры, обращала на себя внимание английских дипломатов, находившихся при русском дворе, так Джемс Джефферис писал о них, 3-го апреля 1719 года, своему правительству следующее: ‘Они, на сколько могу судить, если долго останутся на службе царской, поставят царя хозяином Балтийского моря. Один из них недавно уверял меня, что проживи царь еще года три, у него будет флот в сорок линейных кораблей, от 70 до 90 пушек каждый, да двадцать 30—10 пушечных фрегатов, построенных здесь и как нельзя лучше. Этих людей царь ласкает особенно милостиво: жалованье они получают большое, выплачивается оно акуратно, они видятся с ним частным образом, их царь сажает за свой стол при самых многолюдных собраниях, где бы он ни был, чем бы ни потешался, — кто-нибудь из них сопутствует ему. Этими ласками его величество желает привлечь их к себе, чтоб они не покинули его. Представляю вам однако судить: входит ли в интересы Великобритании быть зрительницею возрастающего могущества России, особенно на мopе, к тому же могущества, созидаемого руками английских подданных’ (Сборник Имп. Р. Ист. Общества, т. LXI, стр. 515, 516, ср. стр. 536, 537). Эти слова подтверждают рассказ Нартова.

63.

Рассказ этот должен быть приурочен ко времени после 1719 года, так как сооружение Кронштадтского или Котлинского канала было начато в этом году (Походн. Журнал 1719 года, стр. 69).

64.

Из записки о службе Нартова, 1754 года, видно, в то время старшему его сыну Степану был тридцатый год, следовательно, он родился в 1724 или 1725 году, но записи о бытности царя на крестинах у Нартова нe оказалось в походных журналах Петра за эти годы, хотя там встречается много других подобных записей.

63.

Рассказ этот относится к 1724 году: 22-го января этого года царь рассматривал доклад об учреждении Академии Наук, представленный ему лейбмедиком Блументростом (Пекарский, История Имп. Академии Наук, т. 1, стр. XXX), а 1-го декабря того хе гола сделал свои замечания на проект академии художеств, изготовленный А. К. Нартовым (Сборник Имп. Р. Ист. Общества, XI, 558—562).

66.

Этот рассказ относится, по всему вероятию, к тому силачу, который приезжал в Петербург весной 1719 года и давал свои представления в присутствии государя и двора (Сборник Ими. Р. Ист. Общества, т. LXI, стр. 509, Weber, Das verand. Russland, 1, 360, ср. Дневник Беркгольца, III, 92).

67.

Фейерверк, о котором говорится в этом paзcкaзе, был сожжен в Петербурге 22-го октября 1721 года, в день ‘второго триумфа’ по случаю Ништатского мира (Походн. журнал. 1721 г., стр. 76). Подробное описание его находится в Дневнике Беркольца (I, 198—200), при чем автор замечает, что ‘распорядитель фейерверка, как говорили, выпил лишнее, и государь должен был сам обо всем заботиться’, но о словах, приписываемых Петру Нартовым, Беркгольц, конечно, не упоминает. Для сравнения можно привести рассказ Штелина (Анекдоты, стр. 404—407) о словах, сказанных царем прусскому посланнику Мардефельду, что частыми потешными огнями он хотел приучить свой народ к огню боевому.

68.

Архитектор Леблон поступил в русскую службу в 1715 году и тогда же приеxал в Петербург, в течение 1716 и 1717 годов он занимался планировкой разных частей города и особенно Васильевского острова, но встречал противодействие со стороны Меншикова. Петр мог в этом убедиться по возвращении в Петербург осенью 1717 года, и без сомнения, к этому времени относится случай, рассказываемый Нартвоым (Петров, История С.-Петербурга, стр. 115—122, 141—143). В ‘Анекдотах’ Штелина, стр. 242—246, рассказано то же происшествие.

69.

В ‘Анекдотах’ Штелина, стр. 109—203, есть также известия об ‘особенном рачечнии Петра Великого о дубах’, но не приводится никаких его изречений по этому поводу. Начало Петергофа восходит к 1707 году, и вслед затем стала устроиватьса дорога к нему, в 1716 году Петр уже делал распоряжения об ее окончании (Гейрот, Описание Петергофа, стр. 12).

70.

Рассказываемое здесь относится, без сомнения, к октябрю 1724 года, когда Петр ездил в Старую Русу (Походн. Журнал 1724 г., стр. 21). Об этой поездке заведывавший тогда работами по Ладожскому каналу Миних сообщает следующее: ‘Проезжая в Старую Русу и на обратном пути оттуда, Петр осматривал Ладожский канал,… о котором он заботился с особенною любовию, потому что, по его выражению, ‘канал этот должен был питать Петербург и Кронштадт и доставлять материалы для их обстройки, по нем он хотел, направить все товары и промышленные богатства, составляющие предметы торговли Poсcии с остальною Европой, a также матеиралы, потребные для сооружения и содержания флота’ (Записки фельдмаршала графа Миниха, стр. 25, 26). Любопытно, что уже в 1719 году, то есть, на второй же год по начале работ по прорытию Ладожского канала, английский дипломат, акредитованный при русском дворе, Дж. Дэефферис, обращал внимание своего правительства на важное экономическое значение этого предприятия, которое ‘откроет сообщение между самыми восточными частями царских владений, С.-Петербургом и Балтийским морем’ (Сборник Имп. Р. Ист. Общества, т. LХІ, стр. 635, 536).

72 и 73.

Распоряжения о преследовании кликуш и ложнобеснующихся были издаваемы Петром неоднократно, между прочим в 1715 году (П. Собр. Зак., т. V, No 2906), и в Духовном Регламенте 1721 года: допрос кликуш и их наказание возлагались на гражданские власти, почему это дело могло касаться и Девиера с тех пор, как в 1718 году он был назначен генерал-полицеймейстером (Петров, История С.-Петербурга, стр. 124).

74.

Приведенные в этом рассказе слова Петра относятся, быть может, к 1718 году, когда злоупотребления Меншикова были уже хорошо известны царю, и на князя было назначены громадные начеты, но Петр обещал сложить с него часть штрафа (Соловьев, История России, XVI, 270). Ср. рассказ Штелина, слышанный от графа Остермана, в ‘Анекдотах’, стр. 99 и 100.

75.

Этот рассказ может относиться к 6-му января 1714 года. В Походном Журнале этого года (стр. 1, 2) крещенский парад описан с указанием на суровость погоды, чего за другие годы не отмечено: ‘В 6-й день, то есть, праздник Богоявления Господня, … был великой ветер и вьюга. И после обедни Господин Генерал (то есть, царь Петр) изволил быть на Иордане, и были приведены полки и по совершении действия, стреляли из ружья, також и сь фартеции из пушек’.

76.

Рассказ такого же содержания находится в ‘Анекдотах’ Голикова, стр. 156—159. Речь идет о стольнике Михаиле Желябужском, который в 1711 году был назначен оберфискалом, а в 1712 заменен в этой должности Нестеровым (Соловьев, История Poccии, XVI, 232 и 233). Быть может, это скорое устранение Желябужского от такой важной должности произошло вследствие какойлибо провинности с его стороны, в таком случае, рассказанное Нартовым происшествие должно относиться к ближайшему затем времени. Позже, в 1718 году, М. Желябужской был ландратом Рижской губернии, а с 1719 года служил в Москве (Руммель, Русск. родословный сборник, И, 264).

77.

4-го ноября 1721 года издан был высочайший указ ‘о прощении вин каторжникам и колодникам, кроме, смертоубийц и разбойников’ (Полн. Собр. Зак., т. VI, No 3842).

79.

Штелин, подобно Нартову, записал предание о том, что Петр не тсрпел слугь при столе (Анекдот 14, стр. 175 и 176). Сообразно с тем, в Петровском дворце, что поныне существует в Летнем саду, комнаты расположены так, что кухня помещается подле столовой, и кушанье может быть передаваемо из первой во вторую чрез особое от верстиc без посредства слугь.

81.

Пребывание Петра на Истецких железных заводах относится к июню 1724 года, с 3-го по 12е число (Походон. Журнал 1724 г., стр. 8, ср. Сборник Имп. Р. Ист. Общества, т. LII, стр. 243). Рассказ Нартова подтверждается и Ителиным (Анекдоты, стр. 16—18), который слышал об этом обстоятельстве от самого владетеля тех заводов, П. Миллера.

82.

Рассказ о приключении с женой камердинера Полубоярова сообщен и Штелиным (Анекдоты, стр. 286, 287) со слов придворного повара Фельтева, притом именно с прибавкой о коварном умысле мужа, очевидно, это был случай, забавлявший в свое время дворцовую прислугу. Время происшествия не определено и у Штелина.

83.

Рассказ этот относится к 1719 году. Упоминаемая в нем поздка Петра описана в Походном Журнале 1719 года за октябрь месяц (стр. 109) следующим образом: ’26-го. По утру в 7-м часу Его Царское Величество поехал на шлюпке на Лахту и оттоль сухим путем в Дубки, 7-мь версть от Лахты, и тут кушал, и осматривал работ и ночевал. 27-го. Кушал в Дубках и потом ездил на Лисий нос, 10ть верст сухим путем, осматривать работ, и оттоль приехал, ночевал в Дубках же. 28-го. Кушал в Дубках, и оттоль поехал в Питербурх и npиехал в 3м часу по полудни’. Раздача вереек и буеров частным лицам в Петербуре происходила 8-го и 10-го мая 1718 года, и с тех пор начались прогулки такназывавшегося Невского флота (Походн. Журнал 1718 года, стр. 30), повторявшияся и в последуюшие года, этим флотом начальстковал И. С. Потемкин, называвшийся поэтому Невским адмиралом и заведывавший также партикулярною верфью для постройки этих судовь на Фонтанке (Сборник Имп. Р. Ист. Общества, т. XI, стр. 469).

84.

Как известно, Петр поддерживал дружеские отношения кь Прусскому королю ФридрихуВильгельму И и неоднократно посылать ему великорослых людей для его потсдамской гвардии. Одна из таких посылок относится к октябрю 1718 года, и притом королю были отправлены еще другие подарки, между прочим токарный станок и кубок или бокал, собственноручно выточенный Петром. За эти подарки король благодарил царя письмом от 22-го октября 1718 года. В этото время Нартов, находившийся в Берлине и обучал короля токарному искусству (как видно из рассказа 91-го). В июле 1720 года, когда Нартов уже возвратился из-за границы, королю снова были отправлены большие гренадеры’, и быть может, тогда же послана была табакерка, упоминаемая Нартовым (см. статью М. П. Пуцилло: ‘Начало дружественных сношений Poccии с Пpyccией. Pyccкиe великаны в прусском службе’ в ‘Русском Вестнике’, 1878 г, т. 134). С отзывом Петра о Фридрихе-Вильгельме, приведенным у Нартова, любопытно сопоставить свидетельство графа Ротавбурга, французского посланника при том же Прусском Kopoле, по словам этого дипломата, Петр говорил: ‘Король Прусский любить ловить рыбу, да чтоб не промочить ног’ (см. статью Е. Lavиsse: ‘Le pere du grand Frederic’ в ‘Revue des deux mondes’, 1-er octobre 1890, p. 592).

85.

Граф Б. П. Шсреметев умерь 17-го февраля 1719 года в Москве. 14-го aпреля 1712 года, при приезде его в Петербург царь устроиль ему торжественную встречу с залпами судовой и Крепостной артиллеpии, а по кончине фельдмаршала приказал похоронить его в АлексавдроНевском монастыре (Петров, История С.-Петербурга, стр. 90, 200). Рассказ Нартова, без сомнения, имеет в виду эти случаи.

86.

В этом рассказе Нартова очевидная хронологическая ошибка: речь идет о Гренгамском сражении, за которое князю М. М. Голицину действительно была пожалована шпага, осыпанная бриллиантами, но сражение это происходило не в 1719 году, а в 1720, июля 27-го.

87.

Упоминаемый в этом рассказе высочайший указ напечатан в П. Собр. Зак., за No 4450, под заглавием ‘о звании монашеском, об определении в монастыри отставных солдат и об учреждении семинаpий и госпиталей’.

88.

Должность генералпрокурора учреждена была указом 12-го января 1722 года, и вслед затем, 18-го января, на нее назначен был И. И. Ягужинский (Сборник Имп. Р. Ист. Общества, т. XI, стр. 447), между тем князь Я.Ф. Долгорукий умер в звании сенатора еще 24-го июня 1720 года. Таким образом, в рассказе Нартова может быть усмотрено противоречие, но оно устранится, если мы примем во внимание, что еще в силу указа 2-го июня 1718 года на Ягужинского возложено было наблюдение за порядком делопроизводства в коллегиях, что впоследствии вошло в обязанности генерал-прокурора (Иванов, Опыт биографии генерал-прокуроров, стр. 1, 2). Следовательно, рассказ Нартова может быть приурочен ко времени с июня 1718 по июнь 1720 года.

89.

О возведении царя в чин вице-адмирала в 1714 году см. рассказы 55й и 110-й и примечания к ним, ср. также рассказ 141-й. У Штелина (Анекдоты, стр. 93—95) есть рассказ о том, как однажды несколько малочиновных иностранцев, состоящих в русском службе, дали Петру понять, что они с нетерпением ждут повышения, в чем и были удовлетворены.

90.

Рассказанное здесь происшествиe должно быть отнесено к началу 1724 года, так как, по свидетельству Походного Журнала за этот год (стр. 4), Петр в январе месяце усердно занимался точением паникадила для церкви на Олонецких марциальных водах. Ныне это паникадило находится в соборе св. Петра и Павла в С.-Петербургской крепости. В ‘Анекдотах’ Голикова, стр. 132—134, рассказано то же происшествие, но вместо Картона выведен какой-то солдат, и притомь прибавлено, что сцена его столкновения с Меншиковым была изображена в сенях токарной в виде картины.

91.

О заграничном путетествии А. П. Нартова см. во введении.

92.

По смыслу приведенных здесь слов Петра надобно полагать, что они были сказаны по смерти Карла XII (30-го ноября 1718 г.), о чем царь получил официальное известие 28-го февраля 1719 года, в бытность свою на Олонецких марциальных водах (Походн. Журнал 1719 г., стр. 117), но прежде прекращения совещвний на Аландском конгрессе, что последовало в сентябре того же года.

93.

Время пропзнесения слов, приведенных в этом рассказе (если только они были сказаны Петром), конечно, не возможно о пределить, так как Петропавловская крепость строилась в течение нескольких лет, начиная с 1703 года, но появление этого изречения в ‘Повествованиях’ Нартова любопытно, как выражение очевидно распространенной еще в XVIII веке мысли, давшей впоследствии повод к знаменитому стихотворению Пушкина, a paнеe того к картине возникновения Петербурга, набросанной Батюшковым в cтатье ‘Прогулка в академию художеств’.

94.

18-го июля 1722 года Петр выступил из Астрахани с флотом, а 20-го пришел на взморье, где, вероятно, и происходило описанное Нартовым купанье (Походн. Журнал 1722 г., стр. 50).

95.

Высадка русского войска на берег в устье Аграхани началась 28-го июля 1722 года, а вслед затем последовало устройство лагеря (Походн. Журнал 1722 г., стр. 6 и след.).

96.

Торжественное вступление царя в Дербент состоялось 23-го августа 1722 года (Походн. Журнал 1722 г. стр. 12), а въезд царя в Москву по возвращении из Персидского похода совершился 18-го декабря (Дневник Беркгольца, II, 346 — 349). Весьма сомнительно, чтобы Петром были произнесены слова, приписываемые ему в этом рассказе, ибо весь рассказ Нартова, не смотря на ссылку его на генерала Левашова, отзывается книжным происхождением, по крайней мере, в современном дневнике французского адвоката М. Маре (Journal de Mathien Marais, II, 408, 409) находим следующую запись, без coмнения, заимствованную из тогдашних газет ‘Le Czar est rentre en triomphe a Moscou, de la conquete de la ville de Derbent en Perse. C’est Alexandre qui L’а fait batir, et ila snrpasse le conquerant On lui a dresse un arc de triomphe avec deux Renommees, L’unе qui offre le plan de la ville a Alexandre, 1’autre qui en offre les clefs аu Czar. Audessus de cotte premiere il у a une inscription: ‘Fama vetus’, et audessus de la seconde: ‘Fama nova’. Comme si L’on disait: Voila la vieille renommee, et voila la nouvelle, et on a mis aussi се vers latin: Struxerat hanc fortis, sed fortior hanc coepit urbem’. Составитель ‘Повествований’, разумеется, не могь знать дневника Маре, напечатанного только в половине нынешнего века, но несомненно, что оба рассказа восходят к какомуто одному общему источнику.

91.

Петр стоял лагерем под Тарку с 8-го по 16-е августа 1722 года (Походн. Журнал 1722 г., стр. 8, 9).

94.

Царь посетил хана Аюку в его кочевье 13-го июня 1722 года (Походн. Журнал 1722 г., стр. 42—44).

99.

Сам Нартов ставит этот рассказ в связь со следующим, 100м, поэтому можно думать, что приведенные здесь слова царя были им сказаны во время празднеств по случаю Ништатского мира в 1721 году.

100.

Слова Петра, приводимые в этом рассказе, выражают в простой форме ту же мысль, какую он высказал в своей речи, произнесенной 22-го октября 1721 года, при принятии им императорского титула. Ср. выше примечаниe к рассказу 59-му.

101.

Рассказанное здесь происшествие должно относиться ко времени до 1719 года, так как лейбмедик Арескин умерь в конце 1718 года.

102.

Рассказ этот несомненно относится к 1718 году, так как в начале его, 13-го февраля, состоялся указ о доставлении со всей Poccии уродов и редкостей в кунсткамеру (Пекарский, Наука и литература при Петре В. II, 54).

103.

Если рассказ Нартова точен в том отношении, что Петр говорил о платке из горного льна в присутствии Арескина, то этот случай должно отнести ко времени не позже конца 1718 года. Если же имя Арескина названо здесь по ошибке, то сообщение Нартова может быть поставлено в связь с заметкой французского посланника Компредона, что однажды, во время московских празднеств по случаю Ништатского мира, в конце, января и начале февраля 1722 года, царь показывал своим гостям кусок полотна, сотканного из азбеста, и подносил его к огню, чтобы доказать его несгораемость (Сборник Имп. Р. Ист. Общества, т. XLIX, стр. 50 и 51).

104.

Сходный рассказ находится в ‘Анектодах’ Штелина, стр. 408—413.

105.

Нечто подобное рассказано в ‘Анекдотах’ Штелина, стр. 352—354, причем происшествие отнесено к 1721 году и сделана ссылка на графа А. П. Бестужева-Рюмина и на И. А. Черкасова. Ср. также предание, написанное священником П. Алексеевым (Р. Архив 1863 г., ст. 697, и Р. Вестник 1864 г., No 1, стр. 320—333). Вероятнее однако отнести розсказ Нартова к 1720 году, когда, в феврале месяце, Духовный Регламент был рассматриваем сперва государем, а потом духовными властями и сенатом.

106.

Это, кажется, единственное известие о предположении Петра соорудить в АлександроНевском монаствре памятники Лефорту, Шереметеву, Шеину и Гордону. Из сомого рассказа Нартова видно, что проект относился к самым последаним годам жизни великого государя.

107.

Рассказ о том, как Петр отнесся к доносу одного духовного лица касательно ‘соблазнительной жизни’ Феофана Прокоповича, передан и в ‘Анекдотах’ Голикова, стр. 422—423, со слов Г. П. Теплова. Ф. A. Tерновский, в своей статье о Стефане Яворском (Труды Kиевской духовной академии 1864 г., No 6, стр. 157, 158), сравнивая рассказы Голикова и Нартова, заметил, что в передаче последнего ‘анекдот очевидно недостоверен. Из многих заключающихся в нем несообразностей укажем на одну: когда был сочиняем ‘Камень веры’ (1713—1715 гг.), Стефан жил в Москве, а Феофан — в Kиеве, следовательно, государь не мог в один вечер быть у того и другого’. На это можно возразить тем, что ошибка Нартова в данном случае ограничивается лишь указанием на ‘Камень веры’, и что Петр мог застать Стефана не за этим, а за каким-нибудь другим трудом. Стефан и Феофан находились одновроменно в Петербурге с 1718 по 1721 год, и к этому периоду, ознаменованному холодностью царя к Яворскому, ничто не препятствовало бы приурочить рассказ Нартова. Быть может впрочем, что весь анекдот есть только позднейшая выдумкa, сочиненная с намерением дать сравнительную характеристику образа жизни обоих архиереев.

106.

Этот рассказ должен быть приурочен, кажется, к 1714 году: 21-го февраля этого года Петр присутствовал на Петербургском литейном дворе при литии пушек, а вслед затем писаль находившемуся в Москве Брюсу: ‘Понеже здесь всем делам заводится начало, где и наша артиллерия имеет быть, того ради половину мастеровых людей немедленно вышли сюда (понеже литье великое ныне здесь) и сам к празднику приезжай’ По приезде Брюса Петр, 11-го апреля 1714 года, снова посетил литейный двор (Походн. Журнал, 1714 года, стр. 5, 8, Голиков, Деяния Петра В., V, стр. 561).

109.

Случай, сообщаемый здесь Нартовым, должен относиться ко времени позже 25-го апреля 1719 года, когда последовала кончина малолетнего царевича Петра Петровича. Для сравнения с этим рассказом Нартова можно указать на сходные рассказы Штелнна (Анекдоты, стр. 127—130, 288—290).

110.

Рассказ этот относится ко времени позже 1716 года, так как командование над четырьмя союзными флотами Петр принял в августе эгого года в виду Копенгагена (Походн. Журнал, 1716 г., стр.33 и след.). Он любил вспоминать этот эпизод своей жизни и рассказывад о нем, между прочим, герцогу Голштинскому 26-го марта 1723 года (Двевник Беркгольца, III, 102).

111.

Прибытие цариц и царевен из Москвы в Шлюссельбург и затем в Петербург последовало 20-го апреля 1708 года. Известие о том находится в ‘Журнале’ Петра Великого, ч. I, стр. 150, 151, откуда, вероятно, и заимствовано настоящим рассказом. Знаменитый ботик Петра Великого привезен был в Шлюссельбург 27-го мая 1723 года, затем 30-го торжественно приведет’ в Петербург, а 11-го июня встречен флотом в Кронлоте (Походн. Журнал 1723 года, стр. 15, 19).

113.

Из записки о службе Нартова, 1754 года, видно, что, состоя при царе, он сперва получал триста, а затем шестьсот рублей годового жалованья, в 1723 году он подавал царю челобитную о повышении своего оклада, но ходатайство его не было удовлетворено до самой кончины Петра. Таким образом, в рассказе Нартова обнаруживается неточность, поразительная тем более, что дело касается его самого. Во всяком случае, если происшествиe, сообщаемое в этом рассказе Нартова, имеет какуюлибо достоверность, то оно должно быть приурочено к 1723 году, ко времени пред подачею челобитной. Нельзя однако не заметить странности и самого происшествия: история об отшибленном ‘носе на пружине’, которым будто бы обладал мастер англичанин, очень походит на вымысел, не возникла ли она изь того, что при Петре был токарный мастер Юрий Курносов, умерший paнеe 1723-года, и о котором упоминается в той же челобитной Нартова?

114.

Рассказанное здесь может относиться только ко времени до 1719 года, так как в феврале этого года уже скончался один из упоминаемых Нартовым собеседников Петра, граф В. П. Шереметев.

116.

Этот рассказ взят из Вольтеровой ‘Histoire de Charles XII’. В книге IV-й, описав сражение при Головчине, 5-го июля 1708 года, и занятие Карлом Могилева, за которым могло последовать движение Шведов к Москве, Вольтер продолжает: ‘Le czar, qui vit alors son empire, ou il venait de faire naitre les arts et le commerсе, en proie a une guerre capable de renverser dans peu tous ses grands desseins, et peutetre son trone, songea a parler de paix: il fit hasarder quelques propositions par un gentilhomme polonais qoi vint a L’аrmeе de Suede. Charles XII, accoatume a n’accorder la paix a ses ennemis quo dans leurs capitales re’pondit: ‘Je traiterai avec le czar a Moscou’. Quand on rapporta au czar сеtte reponse hautaine: ‘Mon frere Charles’, ditil,— ‘pretend faire toujours I’Alexandre, mais je me flatte qu’il ne trouvera pas en moi un Darius’. Мовильон отнесся с недоверием к этому рассказу и, приведя его только в примечании (I, 427), заметил, что не нашел, ему подтверждения в своих источниках. Но Вольтер повторил его и в своей ‘Истории Петра Великого’ (ч. I, гл. 16).

119.

Этот рассказ заимствован в сокращении из Вольтеровой: ‘Histoire de Charles XII’ (livre IV). Для сличения приводим подлинник: ‘Il (царь Петр) fit aux generaux suedois L’hоnnеur de les inviter a sa table… Prenant un verre de vin: ‘A la sante’, ditil,— ‘de mes maitres dans l’art de la guerre’. Rehnskold lui demanda qui etaient сеux qu’il honorait d’un si beau titre. ‘Vous, messieurs les generaux suedois’, reprit le czar. ‘Votre Majeste est done bien ingrate’, reprit le comtc, — ‘d’avoir tant maltraite ses maitres!’ Le czar, apres le repas, fit rendre les epees a tous les offiсiеrs generaux et les traita comme un prinсе qui voulait donner & ses sujets des iecons de generosite et de la politesse qu’il connaissait’.

121.

Речи Петра, приведенные в этом рассказе, сходны с теми, которые сообщены выше в рассказе 26-м. Ср. примечание к сему последнему.

122.

Этот рассказ заимствован у Руссе, в сочинении котораго, при описании Полтавского сражения (III, 125, 126), читаем следующее: ‘Sa Majeste Czarienne, qui se trouvoit partout, voyant l’ennemi en fuite et eutierement defait, donna ordre que l’on fit quartier, et que surtout on sauvat le Roi, son Ennemi. Sa Majeste donna dans сеtte action des preuves non seulemcnt de valeur, mais aussi de son experienсе dans l’art militaire, par la sage disposition qu’elle fit ellememe de ses troupes, en sorte qu’il n’y eut que la premiere ligne, forte de dix mille bommes qui eut part a 1’action… Quand on rapporta a Sa Majeste Czarienne qu’on avoit trouve la litiere du Roi de Suede toute en pieсеs sur le champ de bataille, elle temoigna une inquietude extraordinaire du sort de се Prinсе dont elle plaignoit la destinee, et elle donna ordre de le chercber parmi les morts’.

123.

Рассказ этот заимствован у Мовильона (II, стр. 335, 336), который сообщает следующее: ‘Un Comte Gallowin, que le Czar estimoit beaucoup a cause de sa bravoure, et qu’il avoit fait MajorGeneral, quoiqu’i1 n’out pas trente ans accomplis, fut envoye par се Monarque a Venise, pour у apprendre tout се qui regarde la Construction des Vaisseaux et la Langue Italienne. Il у demeura quatre ans, et a son retour Pierre le Grand voulut voir се qu’il savoit faire, et le mena aux Chantiers, mais il s’apper cut bientot qu’il no connoissoit pas meme les priucipes de l’Art. 11 crut qu’il auroit peutetre mieux reussi dans la Langue Italienne, mais Gallowin lui confessa qu’il n’en savoit pas nn mot ‘He que diable avezvous donc fait i Venise?’ lui dit le Czar. ‘Sire’, repliquatil,— ‘j’y ai fume ma pipe, j’y ai bu du brandevin, et ne suis presque pas sorti de ma chambre’. 11 auroit paye cher sa negligenсе, si le Monarque ne l’avoit pas aime autant qu’il faisoit. II contenta de faire peindre се paresseux sous le titre de Knees Baas, ou de MaitrePrinсе, envirenne d’Instrumens de Mathematiques, raillerie qui auroit pu mortifier tout autre que Gallowin’. В передаче Нартова рассказ Мовильона несколько изменен и дополнен замечанием, что Нартов сам видел помянутую картину у царя. Но не следует ли думать, что это был не портреть И. М. Головина, а просто изображение бражника с трубкою в зубах, обычный сюжете голландских живописцев? Нартов могь перетолковать по своему сюжет картины подобно тому, как до сих пор в Фамусове и Репетилове, в Онегине и Татьяне иные ищут не типов, а живых лиц, современных Грибоедову и Пушкину.

124.

Известия Нартова о пребывании Петра в Париже, сообщаемые в этом и нескольких следующих рассказах, замечательны тем, что сопровождаются очень точными хронологическими данными. Так как в ‘Журнале’ Петра Великого сведения об этом времени очень кратки, то следует думать, что составитель ‘Повествований’ пользовался для своих рассказов книгами Руссе и Мовильона (быть может, и Вольтера) или же сообщениями официальной парижской ‘Gazette’ и ‘Le nouveau Mercure’, служивших источниками для этих авторов, коечто Нартов могь записать и по рассказам очевидцем, в свою бытность в Париже уже после пребывания там царя. Поэтому нельзя отвергать вполне и рассказа Нартова о купанье русских гренадеров в Сене.

125.

Смотр французской гвардии происходил 5-го июня 1717 года (Походн. Журнал 1717 г., стр. 18). Упоминание о герцогах дю-Мене и Гизе указывает на то, что Нартов пользовался в данном случае книгой Руссе, где (III, 430, 431) этот смотр описан подробно, отсюда между прочим можно видеть, что вместо Гиз надобно читать Гиш (de Guiches). Отзыв о французских войсках прибавлен русским автором.

126.

Неблагоприятное суждение Петра о Париже находится также в рассказе 39м. Источник этого рассказа нам неизвестен, но, по всему вероятию, его надобно искать в каком-нибудь французском нравоучительном или сатирическом сочинении, по крайней мере нечто подобное читается в одном французском памфлете 1780х годов: ‘On pretend que lorsquo le Czar Pierre 1 vint a Paris, un courtisan prit la liberte dedemamder се qu’il pensoit de сеtte grande et superbe ville. ‘Се que je pense’, reponditil,— ‘c’est que si j’en etois le souverain, jo la brulcrois’ (Les Entretiens de 1’autre monde sur се qui se passe dans сеluici. Londres. MDCCLXXXIV, p. 317).

127.

Петр посетил герцога д’Антена 18-го мая 1717 года (Rousset, III, 423). В Походном Журнале 1717 года не упоминается об этом посещении, хотя говорится (стр. 17), что в этот день ‘после обеда списывали персону’, чего, в свою очередь, не сообщает Руссе, напротив того, у Вольтера есть известие о писании портрета, при чем прибавлено, что это было для царя неожиданностью. О том, что Петр выразил удовольствие, увидев портрет царицы в доме герцога, говорится только в одной французской книге, которая не могла быть известна Нартову, именно в ‘Memoиres sur la Regenсе’ Дюкло. Речи царя по этому поводу составляют собственную прибавку Нартова.

129.

Рассказа о том, как Петр не пожелал обедать у епископа города Бове не встречается в тех французских печатных источниках, какие могли быть доступны Нартову. Тем не менее, сущность сообщаемого им факта верна, как это обнаруживается из недавно обнародованного письма одного из лиц, на обязанности которых лежало принимать царя на пути его следования из Кале в Париж: Нартов ошибся только тем, что назвал город Бове вместо Aмиeнa, из упомянутого же документа видно, что в епископском доме в Амиене действительно быль приготовлен парадный обед, но Петр отказался его принять, к немалому огорчснию местного начальника деБернажа (он же и автор письма, см. статью Э. Бартельми ‘Le czar Pierre en Franсе’ в ‘Revue Contemporaine’ 1865 г., кн. I, и сообщение M. М. Ковалевского в ‘Русской Старине 1875 г., т. XIII, стр. 113, 114). Это совпадение свидетельства французского архивного документа с сообщением Нартова всего лучше доказывает, что он пользовался устными cведениями о пребывании Петра во Франции.

130.

Морская кампания Петра в 1714 году подробно описана в Походном Журнале этого года, но помещенные там известия всетаки не дают возможности определить, к каким дням плавания относится происшествие, рассказанное Нартовым. В Журнале наиболее бурное состояние моря означено дважды: во-первых, 7-го и 8-го июля, когда русский флоть действительно находился между Гельсингфорсом и Аландскими островами, и во-вторых, с 30-го августа по 5-е сентября, когда флоть находился у Березовых островов, в наибольшей опасности суда были 1-го сентября, когда оторвало много шлюпок и ботов и, в случае продолжения шторма, предположено было рубить мачты на кораблях.

131.

Число 27-го апреля (или по новому стилю 8-е мая) указано Нартовым согласно как с Походным Журналом 1717 года, стр. 13, так и с Руссе, 111, 421. Сведения о свите Петра и об его разговоре с регентом прибавлены Нартовым.

132.

Посещение монетного двора, 1-го июня 1717 года (Походн. Журнал, стр. 18), описано у Руссе (III, 427) и Мовильона (II, 266) более подробно, чем у Нартова.

133.

Петр проезжал Дюнкирхен 14-го апреля 1717 года (Походн. Журнал 1717 г., стр. 11, 12). Ни о каких речах царя по поводу дюнкирхенских мельниц нет известий: но можно заметит, что Петр, еще будучи в Париже, при посещении фабрики гобеленей очень восхищался коврами, на которых были и зображены похождения ДонКихота (Rousset, III, 429).

134.

В Кале Петр пробыл с 17-го по 23-е апреля, 17-го смотрел французские войска и крепость, а 18-го ‘смотрел француза большого, которой зело велик’ (Походн. Журналь 1717 г., стр. 12).

135.

О посещении Петром СенДени не записано в Походном Журнале 1717 года, но оно отмечено у Руссе (III, 424) под 2-м июня нового стиля, впрочем бсз тех подробностей и разговоров, которые сообщены Нартовым.

136.

В Намюр Петр был 14-го и 15-го июня 1717 года (Походн. Журнал 1717 г., стр. 21), Руссе (III, 423) довольно подробно рассказывает о приеме царя графом Гомиешем, но не сообщает ннкаких речей, сказанных будто бы Петром.
138. Ср. далее рассказ 148-q.

139.

Этот рассказ должен относиться к самым последним годам жизни Петра. Из прошения, поданного ему Нартовым в марте 1723 года, видно, что в то время любимый токарь царя еще жил ‘в чюжей квартире’.

140.

Победа русского флота над шведским при Гангуте описана в Походном Журнале 1714 года, стр. 66, 67, а о пожаловании Петра вице-адмиралом 9-го сентября того же года упоминается там же на стр. 77. Рассказ о праздновании по этому случаю у Меншикова и о разговоре Петра с Ёрншильдом заимствован Нартовым у Мовильона (t. II, pp. 208, 209), где читается следующее: ‘Il y cut (в доме князя Меншикова) un grand festin, pendant lequel ie nouveau Viсе-Amiral parla avec eloge du Contre-Amiral Suedois. ‘Vous voyez’, ditil,— ‘Messieurs, un brave et fidele serviteur du Roi de Suede, qui s’cst rendu digne par ses exploits et par son courage de 1’estime de tout le moude, et pour qui j’aurai toujours moimeme bеаuсоuр d’egard et de consideration tant qu’il sera avec moi, quoiqu’il m’ait tue un bon nombre de braves sujets. Mais’, ajontatil en parlant a Ehrensehild, — ‘jo vous pardonne, et vous pouvez compter sur mon amitie’. Le Viсе-Amiral Suedois repondit, que quelque action eclatante qu’il cut pu faire pour Ie serviсе de son Maitre, il n’avoit fait que sou devoir, qu’il avoit cherche la, mort sans pouvoir la rencontrer. ‘Et се n’est pas une petite consolation pour moi’, continuatil,— ‘d’etre le prisonnier de Votre Majeste, et de me voir traite si favorablement, et avec tant de marques de distinetion par un aussi grand Offiсiеr de Mer, qu’on vient d’elever avec justiсе a la charge de Viсе-Amiral’. Cp. такой же рассказ у Руссе, III, 350, 351.

141.

По смыслу этого рассказа надобно полагать, что слова Петра о нраве его получать жалованье по чину относятся к тому времени, когда он числился вице-адмиралом, то есть, к периоду с 1714 по 1721 год, но Нартов ошибается, называя его в то же время генерал-майором: по сухопутной армии Петр еще с 1709 года числился генераллейтенантом, а с 1714 — генералом (Устрялов, История Петра Великого, т. IV, ч. I, стр. 482, 483).

142.

О посещении Петром Парижской обсерватории не упоминается в Походном Журнале 1717 года, но есть краткие сведения у Руссе (III, 432) и Мовильона (II, 265). Кроме того, об этом говорится в одной странной книжке, под заглавием: ‘Le Czar Pierre Premиer en Franсе’, сочиненной Г. ЛеБланом (Hubert Le Blane) и изданной в Амстердаме в 1741 году. Это вовсе не историческое сочинение, автор его почти ничего не рассказывает о том, что делал Петр в столице Франции, а выводит его в ряд, вымышленных сцен, чтоб написать сатиру на нравы французского общества и на распространенные в нем идеи, так, глава, где Петр изображен осматривающим обсерватории, дает автору повод отнестись с иронией к философии Декарта и к идеям Фонтенеля о множестве миров. Нельзя не подивиться, что в ‘Повествованиях’ Нартова встречается заимствование из этой книги, а между тем не подлежить сомнению, что речь, по словам Нартова, будто бы обращенная Петром к россиянам, сопровождавшим его на Парижскую обсерваторию, есть упрощенная переделка следующих слов, вложенных в уста царя ЛеБланом: ‘Le Globe de la Terre est un Livre ferme, a cause de tant d’erapechemens qui rendent si difficile de se procurer 1’examen de sa surfaсе, on ne l’ouvre qu’en voyageant, pour en parcourir les feuillets qui sont les Royaumes. On s’y instruit de се que c’est que I’homme, a la vue de la variete des etablissemens qu’il s’y est fait, mais le Сiеl est un Livre ouvert, ou l’on peut lire et parcourir des espaсеs immenses sans sortir de chez soi. 11 parle aux yeux, qu’il existe une Intelligenсе, Etre neсеssaire, qui ait distribue les corps lumineux et opaques dans le fluide de la Substanсе etheree avec tant d’ordre, qui l’y maintienne par son concours actuel, et qui ait la puissanсе d’y deroger lorsque les Vertus morales vont etre opprimees par le mouvement physique, en lui laissant libre son cours, et qu’il plait a l’Auteur de la Nature de faire sentir qu’il n’a pas perdu son domaine, et que meme sa domination est essentielle dans l’Univers, quoiqu’il paroisse si fort tenir a la Machine’ (Le Czar Pierre en Franсе, t. I, pp. 167, 168). Ср. также рассказ 71-й.

144.

Этот рассказ относится к пребыванию Петра с Екатериной в Гаге в марте 1717 года (Походн. Журнал 1717 года, стр. 2, 3) и заимствован из Руссе (III, 400, 401), где читаем следующее: ‘Pendant leur sejour le Czar ne manqua point de voir tout се qu’il y a de curieux aux environs, et comme il se tronva alors un Mathematiсiеn qui pretendoit avoir trouve la Longitude, Sa Majeste voulut assister aux experienсеs que сеt inventeur proposoit de faire de plusieurs instrumens qu’il avoit construits, qui consistoient surtout en une boussole, qui, selon lui, montroit les degree de Longitude aussi bien que сеux de Latitude, et par le moyen de laquelle il trouvoit d’abord le Meridien et sous quelle longitude on etoit sur une Mappemonde couverte. Сеt hommo avoit fait construire une cabane octogono dans une barque qu l’on fit entrer dans le VIVier de la Haуе, il avoit enfonсе dans се Vivier plusieurs perches numerotees dont il avoit un plan dans la cabane, et qui formoient du Vivier une vaste Mer dont res perches etoient ou des ports ou des cotes differentes. Le Czar out la patienсе de rester plus de trois heures avec le Comte d’Albemarle, quelques Deputez des Etats de Hollande et сеt homme dans сеtte cabane fermee de tous cotez. Des gens qui etoient dans la barque la faisoient voguer de cote et d’autre, et le Mathematiсiеn enferme dans la cabane designoit dans quel cndroit du Vivier la barque se trouvoit et aupres de quelle perche, le Czar lui faisoit des objections qui souvent l’embarrassoient, et il avoua depuis que сеt homme etoit alle fort loin dans la decouverte des Longitudes, mais qu’il n’avoit pas encore perfectionne сеtte utile inveution’.

145.

Ср. выше рассказ 24-й.

148.

Проведенные в этом рассказе слова Петра о Меншикове Соловьев сопоставляет с письмомь светлейшего князя к царю в начале, 1723 года, когда Меншиков был уличен в незаконном расширении своих малороссийских имений и должен был просить в том прощения, и также обращает внимание на заступничество Екатерины (История России, т. XVIII, стр. 156, 157).

149.

Собственноручная инструкция Петра, данная капитану Берингу, паписана была 6-го января 1725 года и сопровождалась особою инструкцией ему от генерал-адмирала графа Ф. М. Апраскина (Вахтин, Pyccкиe труженики моря. Первая морская экспедиция Беринга для ретения вопроса: соединяется ли Азия с Америкой, стр. 86, 87).

150.

Большая часть этого рассказа переведена из Мовильона (I, 215, 216), как можно видеть по следующей выписки: ‘Mr. Le Fort le seul de cеaux que le Czar affectionnoit qui osat ou qui sut lui donncr des lecons sur la veritable gloire, L’engagea a pardonner encore сеtte fois a sa Soeur. ‘Elle a conspire contre ma vie’, lui disoit le Czar, — ‘qu’elle n’ avoit pas encore quatorze anso. ‘N’importc’, repliquoit Le Fort, — Votre Majeste ne doit point la faire mourir, a moins, Sire, que votre vengeanсе ne vous soit plus cherc que votre gloire. C’est affaire aux Turcs a tremper leurs mains dans le sang de leurs freres, mais un Prinсе Chretien doit avoir (d’autres sentimens’. Le Czar pardonna a Sophie, il se contenta de lui aller faire Ies reproches Ies plus sanglans, qui se terminerent par des larmes de part et dautre. Sophie employa toute son eloquenсе pour se justifier, et peu s’en fallut que le Czar ne la crut innoсеnte. Au sortir du Monastere, ou i avoit fait сеtte etrange visite, il ne put s’empechcr de dire a Lc Fort, que Sophie etoit un grand genie, et que c’etoit seulement dommage qu’elle fut si mechante’.

151.

Брюс и Остерман были отправлены в Ништат для псреговоров о мире со Швецией в апреле 1721 года, и очевидно, к тому времени относятся слова Петра, сообщаемые в настоящем рассказе.

153.

Рассказ этот относится к 1721 году, когда Миних был принят в русскую службу и, немедленно прнступив к cocтавлению проекта укреплений Кронштадта и Рогервика (Балтийского порта), окончив эту работу ‘к совершенному удовольствию’ царя, о чем сам свидетельствует в челобитной, поданной в 1767 году. В 1723 году Петр велел Миниху осмотреть работы Ладожского канала и, по выслушании его доклада, 13-го января 1724 года приказал ‘канальное делo во управление поручать ему’ (Записки фельдмаршала графа Миниха, стр. 25, 26, 233).

154.

Разговор Петра с П. А. Толстым, сообщенный в этом рассказе, Соловьев приурочивает ко второй половине апреля 1718 года, когда допрошена была Афросинья Федорова и своими показаниями окончательно изобличила виновность царевича Алексея в глазах царя (История России, XVII, 216).

155.

Слова Петра, приведенные в этом рассказе, следует отнести, очевидно, к тому же времени, как и разговор царя с Толстым, изложенный в рассказе 154-м.

156.

Сообщенные в этом рассказе слова Петра, по мнению Соловьева, выражают состояние духа царя в то время, когда, после допроса Афросиньи u собственных признаний царевича Алексея, 13-го 1 июля 1718 года, определение виновности последнего было предоставлено на суд знатнейшего духовенства, министров, сенаторов и генералитета (История России, XVII, 216).

157.

Baриант этого рассказа находится в Записках Порошина (изд. 1881, стр. 18, 19) в следующем виде: ‘О Толстом говорил его превосходительство Никита Ивавович (Панин), какь он вмешан был в бунтах стрелецких против государя… Случалось, когда государь Петр Великой в компании подвеселится, и Толстой тут, то государь, снявши с него парик и колотя его по плеши, говаривал: ‘Голова, голова, кабы не так умна ты была, давно б я отрубить тебя велел’.

158.

Слова Петра, записанные Нартовым в этом рассказе, относятся к 22-му июня 1718 года, когда Толстой быд посылаем к царевичу Алексею с вопросами (Соловьев, История Poccии, XVII, 220—222).

159.

Ср. выше рассказ 153-й.

161.

Рассказ этот должен быть отнесен ко времени до февраля 1719 года, когда умерь граф Б. П. Шереметев.

162.

Некоторые подробности в рассказе Нартова о смерти Гордона напоминают рассказ о том же в Дневнике Корба (русск, перевод, стр. 303), но еще не дають повода заключать, чтобы составитель ‘Повествований’ мог, пользоваться этим источником. Отзыва Петра о Гордоне у Корба нет.

Дополнение к примечанию 94-му.

Происшествие, описанное в этом рассказе, упоминается также в ‘Oписании Каспийского моря’, составленном Г. Ф. Миллером по журналам Ф. И. Соймонова (С.-Пб. 1763, стр. 79 и 80). Выписка из рукописного ‘Екстракта’ тех же журналов, относящаяся к упомянутому происшествию, сообщена в ‘Русской морокой библиотеке’ А. П. Соколова, 2-е издание под редакцией В. К. Шульца. С.-Пб. 1883, стр. 97.
Нартов Андрей Константинович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Мой журнал, Муравьев Александр Михайлович, Год: 1853
  2. Москва и Казань в начале XIX-го века, Второв Иван Алексеевич, Год: 1842
  3. Материалы к биографии Вл. С. Соловьева: (Из архива С. М. Лукьянова), Лукьянов Сергей Михайлович, Год: 1922
  4. Свет и тени русско-японской войны 1904-5 гг, Боткин Евгений Сергеевич, Год: 1908
  5. Из бумаг И. И. Вальберха, Вальберх Иван Иванович, Год: 1811
  6. Из записок Ф.И. Соймонова, Соймонов Федор Иванович, Год: 1780
  7. От Либавы до Цусимы, Политовский Евгений Сигизмундович, Год: 1906
  8. На Дальнем Востоке в 1905 году, Павлов Евгений Васильевич, Год: 1907
Электронная библиотека