Донесение, Варкоч Николай, Год: 1589 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 34 минут(ы)

Николай Варкоч

Донесение
Написанное в Праге в 1589 г. Николаем Варкочем его императорскому величеству в связи с возвращением от великого князя Московского, к которому Варкоч был послан его величеством для обсуждения вопросов, являющихся содержанием этого донесения.

Перевод Л. П. Лаптевой

Ваше величество! Выехав из Пскова 1, я… прибыл к месту в одной миле 2 от Москвы, а когда проехал еще с четверть мили, то меня встретила тысяча всадников, среди них и один из советников великого князя, известный и доверенный человек господина Бориса 3, который принимает послов,— Федор Андреевич Писемский 4…

В резиденции мы нашли все, что нам требовалось. Федор Андреевич передал нам, что является полномочным лицом [великого князя] и будет принимать меня вместе с двумя другими боярами, которые приставлены к нему для помощи. Он представил мне еще 20 низших дворян и сказал, что все они обязаны послушно и исправно мне служить.

За столом он вел себя весьма изысканно и оказался умным и приятным человеком… Когда он со мною прощался, я попросил его доложить господину великому князю, высшим боярам и советникам, что ваше императорское величество желает, чтобы его высочество ⁵ изволили меня выслушать и приняли меня как можно скорее и что это было бы для меня одной из высших милостей, поскольку дело весьма важно как для вашего величества, так и для его высочества. Боярин обещал мне сразу же все исполнить.

Придя на другой день в мою резиденцию, упомянутый Андреевич сказал, что уже доложил мою просьбу его высочеству и господину Борису Федоровичу, что его высочество в течение двух дней за мною пришлют и изволят меня выслушать, а также что меня об этом известят за 12 часов до приема. Но два дня прошли, а мне ничего не сказали, поэтому я снова попросил об упомянутой аудиенции. Тогда великий князь повелел мне передать, что я должен его извинить, так как идут праздники, и что он примет меня на третий день пасхи ⁶. Этим ответом мне оставалось удовлетвориться. Всяческими отговорками меня продержали до 20 апреля ⁷. Как я достоверно узнал, они [русские] посылали лазутчиков, чтобы разузнать о ходе [98] мирных переговоров между вашим величеством и поляками. Результаты были [для pycских] неблагоприятны… Поляки — безусловно, по инициативе канцлера Яна Замойского, узнавшего о моем посольстве через своих пражских осведомителей,— стремясь подорвать доверие и уважение, которыми ваше величество пользуются в здешних краях, распространили слух, что светлейший эрцгерцог Максимилиан вступил в сговор против Москвы со старым шведским королем и его сыном Сигизмундом. Эта новость сильно подействовала на здешних… людей и заставила их сильно задуматься. Поэтому нужно было приложить большие усилия, чтобы узнать, о чем они совещаются на своих тайных сходах. Мне удалось ловко многое выведать…

Когда подошел день аудиенции, в мою резиденцию прибыл Федор Андреевич в сопровождении многих бояр… У дворца мы сошли с коней перед парадным крыльцом и, поднимаясь по лестнице, видели справа и слева много бояр в парче и в шапках… В первой зале меня приветствовали от имени великого князя главный канцлер и верховный казначей, которые ко мне присоединились… У меня справились о здоровье вашего величества к моменту моего отъезда. Я отвечал, что, слава богу, оставил ваше величество в полном здравии… Потом подошли ко мне еще двое побратались ко мне со словами: ‘Николай, пройдите дальше, могущественный государь и великий князь… хочет оказать Вам великую честь, допуская пред свои ясные очи’. После этого, ступая между канцлером и казначеем, я вошел в комнату, где на роскошном троне сидел великий князь в великолепном убранстве, с золотой короной, украшенной многочисленными драгоценными камнями,.. с жезлом и державой в руках. В следующих трех комнатах сидели важнейшие его бояре и князья. Пол великокняжеского покоя был покрыт мягчайшими персидскими коврами. Как только я переступил порог, для меня поставили скамью в семи шагах от великого князя. Тут встал его первый окольничий Андрей Петрович Клешнин ⁸ и сказал: ‘Могущественный государь и царь (что означает ‘великий князь’)! Этот посол могущественного цесаря Рудольфа, Вашего дражайшего брата, склоняет голову перед вашим высочеством’. При этом Клешнин дал мне знак поклониться, что я и сделал с надлежащим почтением… А когда я отдал почести великому князю, он сам кивком разрешил мне сесть, что я и сделал… А потом обратился ко мне и спросил: ‘Николай, как поживает наш дражайший и любезнейший брат христианский государь Рудольф?’ Я ответил: ‘Могущественный государь! Дай бог его величеству долгую жизнь и здоровье! Когда я отъезжал из Праги, они пребывали в полном здравии и рассудке… в своем королевстве Чешском’… Тут выступил вперед канцлер и громким голосом провозгласил: ‘Николай! Могущественнейший царь (то есть великий князь) проявил к тебе великую милость, изволив допустить тебя пред свои ясные очи и к руке, и окажет тебе еще большую милость, так как желает выслушать, с каким посланием направил тебя к нам его дражайший брат император Рудольф’.

Я приблизился к великому князю, поцеловал ему руку и, возвратившись на место, сказал: ‘Сиятельнейший, всемогущий и непобедимый государь Рудольф, избранный император римский, мой милостивейший государь (здесь я произнес весь титул вашего величества) предлагает тебе, сиятельнейший и всемогущий господин Федор Иванович, государь всея Руси, великий князь Владимирский, Московский и Новгородский, царь Казанский, Астраханский и многих других провинций, братскую любовь и расположение и желает тебе всего наилучшего. Он послал меня для того, чтобы я справился у вашего высочества о Вашем здоровье, которого Вам его величество император желает всем сердцем, а также для того, чтобы я от его имени передал вашему высочеству это послание. Прошу ваше высочество милостиво его принять и после ознакомления с содержанием проявить ко мне милость и выслушать меня’… Затем я сказал: ‘Наияснейший господин! Если ваше высочество пожелают выслушать, с чем я послан, я готов об этом сообщить вашему высочеству или членам тайного совета, который ваше высочество назначат’. Тут великий князь кивнул и назвал в моем присутствии пятеро тех, которым я могу, как ему самому, полностью и откровенно изложить дело, с которым прибыл. Первым из этих пяти был Иван Васильевич Годунов 9, командующий всем московским войском. Вторым — князь Сицкий 10, третьим — высший канцлер Андрей Щелкалов 11, четвертым—Василий Щелкалов 12, брат Андрея и тоже канцлер. Пятым был канцлер Елизар Вылузгин 13. После этого я простился с его высочеством, который пригласил меня откушать в его трапезной, сказав: ‘Николай, [99] сегодня тебе выпадает честь отведать за моим столом хлеб-соль’. Затем меня увели в другую комнату, и когда мы заняли места, то, стремясь снискать их расположение, я сказал: ‘Господа тайные советники, которым поручено выслушать дело, с коим прибыл я ко всемогущему государю всея Руси!.. Несколько дней тому назад мой сиятельнейший и могущественнейший государь Рудольф, избранный римский император и мой милостивейший господин, послали его высочеству письма с Тимофеем Выходцем 14, в которых выражено, сколь сильно желает его милость 15 договориться с его высочеством и направить в Москву посольство по всей форме. До сих пор это было невозможно ввиду тех несчастных событий, которые произошли в Польше с любезным братом его милости эрцгерцогом Максимилианом. Но, несмотря на эго, его милость не преминули использовать первую же возможность вступить в переговоры с его высочеством в интересах христианства и сохранения доверия и дружбы с его высочеством’. Я напомнил далее, что ваша милость посылали еще одну грамоту с Лукашем Паули 16, но не удовлетворены ее содержанием, а потому решили, желая выразить его высочеству свою добрую волю и расположение, направить меня с настоящим посольством, чтобы я от имени вашей милости поблагодарил его высочество за ту любовь и то дружеское расположение к его горячо любимому брату эрцгерцогу Максимилиану и ко всему сиятельнейшему дому Габсбургов, которое его высочество ясно, откровенно, с любовью и решительно проявили в прошлом году при избрании польского короля. И уполномочил меня также [император], чтобы я поблагодарил его высочество за помощь и поддержку, которые он оказал сиятельнейшему эрцгерцогу Максимилиану, и чтобы одновременно я объяснил его высочеству, в каком положении находятся польские дела. То есть, что ваша милость имели и до сих пор имеете более чем достаточно причин силою и строгостью наказать поляков за ту несправедливость, которую они допустили в отношении вашей милости и всего сиятельнейшего дома Габсбургов, и будете стремиться [таким образом] освободить [из плена] сиятельнейшего эрцгерцога Максимилиана, а также осуществить то право, которое имеет его высочество [Максимилиан] на королевство Польское, но что, поскольку ваша милость подошли к делу великодушно и миролюбиво, руководствуясь при этом советами посла сиятельнейшего короля испанского Филиппа и всех сиятельнейших эрцгерцогов — братьев и дядьев вашей милости, которые лично участвовали в совещании, постольку ваша милость решили, что прежде всего поведете переговоры с польскими сословиями как можно благожелательнее и не боясь уступок, а потом передадите дело для завершения представителям, назначенным обеими сторонами.

Пока я это говорил, то один, то другой перебивали мою речь и мешали изложению сути дела, вопрошая: как возможно, чтобы и римский цесарь, и великий король испанский, и ряд родственников из могущественнейшего рода Габсбургов могли разговаривать с такими холопами, которые глубоко оскорбили ваше императорское величество, захватив в плен вашего брата в его собственной стране, совершив нападение на провинцию вашего величества, предав огню и уничтожив большую ее часть. ‘Великий князь наш господин,— продолжали они,— уже получил сведения об этих мирных переговорах на польских границах. Но полякам мы не верили, думая, что они только хвалятся. Когда Вы, Николай, теперь сообщите об этих переговорах великому князю, он будет весьма опечален, а ‘паны поляки’ загордятся и будут воображать, что всех обошли’.

На это я ответил, что его высочество не должны обращать на переговоры особого внимания, что ваше императорское величество ведут мирные переговоры с поляками только для того, чтобы освободить сиятельнейшего князя Максимилиана, а кроме того, поляки сами попросили о переговорах. ‘Если,— продолжал я,— в конечном счете ваше величество и сиятельнейший король Максимилиан со всей своей сиятельнейшей семьей будут удовлетворены компенсацией убытков, и если претензии короля Максимилиана на польский престол будут сохранены, то такой ход вещей следует только приветствовать. Кроме того, нужно иметь в виду, что оскорбления исходят не от всех поляков, а только от приверженцев канцлера Замойского, которые еще поплатятся за свои действия. Далее, необходимо соблюсти такт в отношении тех, кто преданно и самоотверженно защищает интересы сиятельнейшего дома Габсбургов. Нельзя не считаться и с тем, что король Максимилиан находится в руках другой партии, и если бы ваше величество попытались освободить его силой [100] (что, разумеется, легко было бы сделать), а не вступили бы в упомянутые переговоры, то это значило бы подвергнуть опасности жизнь любезного господина [Максимилиана]. Ведь наши неприятели не преминули пригрозить, что, как только ваше величество поднимут против них оружие, первой прольется кровь Максимилиана. Для того и были начаты эти мирные переговоры, чтобы сторонники Замойского менее бдительно стерегли плененного Максимилиана и чтобы выяснить, нельзя ли таким путем его уберечь, а уж потом отомстить с меньшей опасностью для его жизни, нежели теперь, когда он находится в плену.

‘Нисколько не сомневаюсь,— сказал я также,— что его высочество удивятся, почему короля Максимилиана постигло такое несчастье и почему его партия не пришла к нему на помощь, не поддержала его законных претензий—ведь по этому поводу огорчаются и многие другие, имевшие не вполне точные сведения обо всем деле. И чтобы его высочество узнали и ясно поняли, что вины вашего величества тут нет (поскольку Вы уже приняли решение прийти на помощь брату с большим войском), что к беде привела недисциплинированность и беспечность наших польских сторонников, я не остановлюсь, пока не расскажу вам изрядно обо всем деле, стараясь, впрочем, быть по возможности кратким’. ‘Если только вашим благородиям не надоело меня слушать’,— добавил я.

Они меня горячо благодарили и просили продолжать, ибо его высочество примет новые сведения с признательностью. И я продолжал: ‘Если комиссия придет к мирному соглашению (разумеется, по справедливости, а не в ущерб авторитету его императорского величества и сиятельнейшего дома Габсбургов, и без утраты прав и обоснованных претензий короля Максимилиана), то его высочество [Максимилиан], будучи князем христианским и миролюбивым, определенно этим удовлетворятся. Но если поляки не согласятся на указанные условия и будут настаивать на своих требованиях, то паше величество, ваш королевский брат и весь сиятельнейший дом Габсбургов будут вынуждены посильно вмешаться в события и оградить величие и престиж всего сиятельнейшего дома Габсбургов от унизительных и невыгодных условий, имеющих целью лишить Максимилиана возможности осуществить его законное право быть избранным королем. В этом случае, — сказал я, — ваше императорское величество имело бы повод решить дело иным путем, не исключая и войну’…

‘Если дело дойдет до войны,— продолжал я,— то ваша милость император надеются, что его высочество, как истинный друг и брат, не откажут во всякой возможной поддержке и помощи. Поэтому ваша милость направили меня, чтобы от вашего имени и от имени вашего высокородного брата дружески и братски попросить его высочество определенно сообщить, какую помощь можно ожидать с их стороны, и особенно, если бы дело дошло до войны. Безусловно, — заметил я далее, — эту дружескую услугу и любезность его высочества, которые никогда бы не были забыты, ваша милость и сиятельнейший король Максимилиан, как и весь сиятельнейший дом Габсбургов, стремились бы возместить в любой момент, когда бы это понадобилось его высочеству’.

Когда я договорил, они стали совещаться. За всех ответил Иван Васильевич: ‘Николай, мы выслушали то, что ты сказал от имени всемогущего императора Рудольфа, глубокочтимого брата нашего всемогущего государя и великого князя. Теперь мы пойдем доложить обо всем его высочеству, а потом возвратимся. Ты нас пока подожди без печали в этой горнице’.

Вернувшись затем ко мне, они сказали: все мною изложенное они поведали великому князю. И они повторили мне, как это сделали. Я заключил отсюда, что они все поняли совершенно правильно. Далее они сказали: ‘Всемогущий государь и великий князь с большим удовольствием приветствуют добрую волю и братское послание его императорского величества и желают, чтобы узы дружбы и любви, соединяющие ваше величество и предков его высочества не только не ослабели, но, напротив, окрепли. Поэтому очень приятно, что ваше величество выразили удовлетворение по поводу обещаний его высочества оказать помощь и поддержку в борьбе [Габсбургов] за трон короля польского. Эту помощь его высочество готовы оказать в силу своих возможностей в любой момент, когда это потребуется вашему величеству’. [101]

За все это я их горячо благодарил от имени вашей милости. Они сказали: если есть еще дела для обсуждения с его высочеством, то, если мне угодно, я могу о них заявить. Увидев, с какой радостью они меня слушают, я продолжал: ‘В нескольких письмах, которые написали его высочество вашем, императорскому величеству, есть упоминания о соглашении или союзе против главного врага всего христианства — турок. По этому вопросу ваше величество приказали и поручили мне передать,— заметил я,— что забота и рвение, с которыми его высочество относятся к делам веры, заслуживают высокой оценки и благодарности, и ваша милость очень желают сообщить свои намерения его высочеству, но только конфиденциально и секретно. А в связи с тем, что дела в Польше приняли самый серьезный оборот и нее королевство охвачено мятежом, ваша милость не считали удобным направлять [в Московию] такое посольство, которое по своему составу было бы достойно важности дела. Причина здесь, во-первых, та, что ваша милость не имеют пока точных сведений о той миссии, с которой должны были выехать в империю московские послы, ибо ввиду опасностей на пути через Литву они остались дома, а вторая причина та, что ваше величество не знают, о чем договорились его высочество с персидским послом и в чем должен заключаться упомянутый союз против турок’. Я сказал далее, что вашему величеству неизвестно, с какой целью приезжал к его высочеству персидский посол летом прошлого года и к какому решению привели эти переговоры, на какие силы союзников можно рассчитывать и где вы [московиты] собираетесь выступить против заклятого врага. ‘Ваша милость, — подчеркнул я,—вообще очень мало знают о том, кто хотел бы вступить в эту лигу и для чего. Быть может, его высочество сочли бы удобным сообщить через меня сведения по этому вопросу и другим обстоятельствам дела, как и то, с чем будут направлены послы Москвы [в империю], ибо у меня есть от вашей милости приказ ознакомиться с этими вопросами, поскольку ваша милость предполагают отправить в Москву специальных людей для переговоров о других делах, тоже важных и полезных для христиан, и как только я возвращусь ко двору (хотелось бы быть там не позднее июля), ваша милость могли бы дать соответствующие поручения упомянутым послам, и тогда их миссия быстро могла бы достигнуть желаемой цели’.

Сказал я им также, что ваша милость считают совершенно необходимым, чтобы, кроме его святейшества папы, вашей милости, его католического величества ¹⁷ и других государей сиятельнейшего дома Габсбургов, об этой предполагаемой лиге не говорилось ни с кем — ни с Францией, ни с другими государями, потому что один, имея иные интересы, не вступили бы все равно в лигу, а другие, связанные дружбой и соглашениями с турками, немедленно уведомили бы их о лиге, что было бы во вред, как вашей милости, так и его высочеству, сильно осложнив все дело.

Когда я сказал все это, то Иван Васильевич Годунов спросил меня, в хороших ли отношениях ваша милость и сиятельнейший король испанский с Францией. Я ответил, что вашу милость и его католическое величество объединяют с королем Франции дружеские связи, но французские правители уже давно поддерживают тесные и доверительные связи с Турцией, и это было заметно уже во времена императора Карла V. Что французы всегда обращались к туркам за помощью и нередко ее получали, а потому французский король, рассматривающий Турцию как свой последний оплот [убежище], не станет без особых причин наносить ей вред. И поэтому было бы очень опасно выдать ему что-либо из задуманного дела.

Они спросили меня также, сообщили ли ваша милость его католическому величеству о добрых, дружеских чувствах, которые его высочество питают к сиятельнейшему дому Габсбургов. Ответив утвердительно, я добавил, что, насколько знаю, его католическое величество весьма довольны такими добрыми и христианскими чувствами его высочества. Его католическое величество, сказал я, определенно выполнят все обязательства, принятые и другими, как только дело дойдет до заключения союза, и, без сомнения, уведомит всех о своих действиях [намерениях], чтобы все могли иметь в виду его позицию.

Потом меня спросили, как идет война между его католическим величеством и английской королевой, добавив, что англичане очень хвалятся важной победой ¹⁸. Я ответил, что англичанам не следует верить, у них нет оснований ликовать, ибо они захватили всего один испанский корабль, а сами потеряли множество. Правда, [102] испанский флот значительно пострадал от шторма, но англичане тут ни при чем, а ущерб, нанесенный англичанами, его католическое величество считает не более, чем мушиным укусом. Они [русские] выслушали это с большой радостью и спросили, верно ли что английская королева дружит с турками. Я сказал, что так оно и есть, и она очень старалась в Константинополе, чтобы турки объявили войну его католическому величеству, а с турками она держит совет, как с родными братьями. Услышав это, они [русские] грубо ругали ее, называя старой шлюхой. Затем спросили, имею ли я еще что-либо сообщить. Я отвечал, что высказал все, приказанное вашим величеством, и просил возможно скорее сообщить обо всем его высочеству… На том со мною распрощались, а затем доложили обо всем великому князю. Я поехал к себе в резиденцию…

На следующий день великий князь послал ко мне вместе со своим высшим комиссаром одного из секретарей с сообщением, что турецкий султан и персидский король (по имени шах Кизылбашский) ¹⁹ собрались было заключить вечный мир, не когда переговоры подходили уже к завершению, старший сын персидского короля Аббас Кизылбашский собрал храброе войско, скрытно привел на место переговоров, напал на совещавшихся и, посадив на кол делегатов обеих сторон, разгромил турок, которых было более 15 тысяч. Потом он двинулся далее, вступил в бой с еще более многочисленным турецким войском, обратил его в бегство и уничтожил, захватив города, которые ранее турки отняли у персов. Так как старый шах был уже немощен и слеп, сын убедил его передать власть ему [Аббасу], а самому уйти на покой. Старый король вынужден был с этим согласиться. Итак, теперь у власти стоит большой враг турок, к которому великий князь отправляет посла с грамотой, одобряющей действия Аббаса, чтобы молодой шах продолжал действовать в том же духе, ибо ваша милость и его католическое величество намерены вступить в лигу против турок. Мне также передали, что в Москву к царю прибыли посланцы грузинского царя Александра, которые тоже просили помощи против турок. Его высочество исполнил их просьбу и послал (в Грузию) 18 тысяч воинов с несколькими пушками, за что грузинский князь обязался великому князю Московскому повиноваться и ежегодно присылать дань — несколько рулонов золотой парчи. Но в ознаменование радостного события — прибытия посольства вашей милости — его высочество приказал вызвать грузинских послов и сообщить, что ограничивает срок выплаты дани десятью годами ²⁰. Я очень хвалил, даже превозносил великодушие его высочества, сказав, что нисколько не сомневаюсь в благополучном исходе персидских дел.

В конце апреля члены тайного совета спросили меня, известны ли мне условия, которые поляки собирались предложить комиссарам вашей милости [при переговорах]. Я сказал, что перечня не имею и думаю, что поляки, вероятно, еще ничего не предлагали, да и не предложат до тех пор, пока не соберутся все представители, и что комиссары вашей милости, конечно, будут помнить, что нельзя поступать во вред вашей милости и справедливым претензиям сиятельнейшего короля Максимилиана, на которые он получил право в результате избрания. Потом меня спросили, известит ли ваша милость его высочество или меня, посла, чем закончились переговоры. Я ответил, что ваше величество непременно известят его высочество, как своего лучшего друга и брата, обо всем, что было решено, если, конечно, не будет непреодолимых трудностей с пересылкой письма. ‘Сам я думаю,— продолжал я,— что ваша милость не станут извещать об этом меня, ибо я буду уже на обратном пути к императорскому двору, может случиться и так, что ввиду опасностей на дорогах ириска, связанного с пересылкой письма, ваша милость задержатся с отправлением посольства, пока я не вернусь’.

С этим они меня и покинули, удовлетворенные, и пока я был в Москве, Борис Федорович и другие члены тайного совета постоянно меня расспрашивали о том, что делается в Германии, а также искренны ли расположение и добрая воля, которые проявляют ваша милость и король Максимилиан к его высочеству. И Лукаш Паули тоже постоянно затрагивал эту тему. Из разговоров с ним и многими другими я понял, что доброму имени вашей милости и всего сиятельнейшего дома Габсбургов будет польза, если великий князь и дальше будет постоянно проявлять добрую волю и любовь в отношении сиятельнейшего дома Габсбургов, и что эти отношения нужно углубить, к чему я прилагал все усилия, налаживая контакты с посещавшими [103] меня знатными людьми, главным образом с Борисом Федоровичем. От разных надежных лиц я узнал, что для обеспечения королю Максимилиану прав на польский трон его высочество решили послать вашей милости и сиятельнейшему королю три миллиона гульденов в серебряных слитках (предполагалось, что эти деньги я увезу с собой в империю при возвращении туда), а также направить своего посла. Мне совершенно определенно известно, что целых 10 дней плавили серебряные монеты и делали из них призмы, которые клали в формы для свеч, чтобы они выглядели, как восковой товар. Предполагалось отвезти серебро в Архангельск, а оттуда в Германию — па том же корабле, которым поедем я и их посланник. Поэтому Борис Федорович спросил совета у одного фламандского купца из Антверпена, как лучше переправить деньги. Тот-то и предложил везти серебро в воске. Этот купец, кстати, не сомневается в том, что все христианские государи вместе с турецким правителем не имеют столько золота, серебра, жемчуга, какие он видел собственными глазами в казне великого князя Московского. Человек он весьма почтенный и заслуживает доверия. Те же сведения передавали мне и многие другие…

В то время великий князь получил известие, что хан перекопских татар, которых тут называют крымскими, движется с 80-тысячным войском [на Москву]. Великий князь немедленно послал войско в степь между реками Танаис и Борисфенес ²¹. Но еще впереди войска он направил к татарам послов с дарами, чтобы враги покинули его земли и шли в другом направлении. Те согласились, приняли дары и повернули назад. Великокняжеское войско вернулось в Москву еще до моего отъезда.

В воскресенье эксауди ²² великий князь получил известия из Польши и Литвы о том, что полномочные представители, высланные вашей милостью, заключили от вашего имени и с согласия короля Максимилиана мир с поляками на условиях, что король Максимилиан отказывается от титула и претензий на королевский трон, оставляет за собой лишь половину Ливонии и возьмет в жены сестру шведского короля, и что якобы уже решено между старым шведским королем и поляками начать совместную войну против Московии за ту часть Ливонии, которая еще принадлежит московскому государю. Об этих донесениях я узнал тайком от одного человека из канцлерства… Я был мало обрадован такой новостью, опасаясь свойственной здешним людям подозрительности, ибо видел, с каким удивлением и возбуждением они приняли упомянутые известия…

28 мая рано утром великий князь послал ко мне Федора Андреевича с толмачом. Они вели себя необычно, вошли без разрешения и сказали, что посланы великим князем переговорить со мной об одном деле. Слово взял Федор Андреевич, который сказал мне: ‘Всемогущий царь и великий князь прислали нас сказать тебе, что сердце его переполнено печалью. Известно, какую большую и братскую любовь питал он к своим дорогим братьям — его величеству и королю Максимилиану… Но недавно его высочество получили известия, заслуживающие доверия. Они исходят от одного литовского сенатора, имя коего его высочество называть не хотели бы. Согласно этим известиям, его императорское величество и их брат Максимилиан договорились и объединились с шведским королем и его сыном, который ныне в Польше, о том, что Максимилиан отречется от королевства и королевского титула, женится на дочери старого шведского короля, оставит себе лишь часть Ливонии и объединится с ними [поляками и шведами] против Москвы. Это известие глубоко печалит нашего всемогущего господина и великого князя, ибо он видит, какой неблагодарностью оплачены его великая любовь, добрая воля и верность. Поэтому он хочет от тебя знать, что является главной причиной твоего прибытия [в Москву]: ведь взаимоотношения с поляками складываются совсем не так, как ты здесь говорил, а ты определенно знал о польских делах еще до отъезда [из Праги]’.

Я ответил так: ‘Всемогущий государь и великий князь не имеют оснований скорбеть, предполагая, что его милость император или другие государи сиятельнейшего Габсбургского дома изменят братской любви и искренней дружбе в отношении его высочества, а те, кто обвиняет в подобных вещах его милость, наносят его милости тяжкое оскорбление и допускают кривду перед богом… Пусть же его высочество расценят полученные известия как обман и клевету, распространяемые канцлером Яном Замойским, который в своей алчности и неистовом желании стать государем [104] Польши стремится посеять рознь между его милостью и его высочеством и подорвать доверие к моему посольству).

Затем я сказал, что, вероятно, когда эти дела обсуждались на мирных переговорах, о которых я сообщил при своей первой аудиенции, король Максимилиан мог договориться с поляками (и определенно это сделал), но ни в какой мере не нанес ущерба отношениям доверительной дружбы, всегда существовавшим между вашей милостью и его высочеством, а также всем сиятельнейшим домом Габсбургов и предками его высочества. ‘Ручаюсь головой,— сказал я,— что правда именно такова’. Они спросили: ‘А послали на эти переговоры своих представителей его святейшество и его католическое величество?’ Я ответил утвердительно. На том они от меня уехали, сказав, что передадут все это его высочеству. Это они и сделали в монастыре св. Троицы, что в 12 милях от Москвы, куда отбыл его высочество…

Как только великий князь вернулся в Москву, был созван совет, чтобы вновь обсудить все дело. На нем не присутствовал Борис Федорович, он был в одной из своих вотчин с женой, которая очень больна. Я узнал, что в отсутствие Бориса члены совета так и не отрешились от подозрений, вызванных злополучными новостями, и что члены совета, особенно дьяк Андрей Щелкалов, которого Борис всей душой ненавидит, ставили на обсуждение предложения, для меня не очень благоприятные. Но об их содержании узнать не удалось…

Через четыре дня Борис Федорович приехал в Москву и вскоре прислал Федора ²³ сообщить мне, что великий князь определенно знает о договоренности и мире между королем Максимилианом и поляками, что Максимилиан отказался от своих претензий и титула, уступил королевство шведу и, сопровождаемый поляками, отбыл ко двору его величества, но что ни ваша милость, ни другие государи сиятельнейшего дома Габсбургов не согласились вступить в лигу против его высочества, а, наоборот, решительно настаивали на своих дружеских отношениях [с Москвой]. И мне передали, чтобы я 20 июня прибыл во дворец…

20 июня… мы приехали в Кремль. Я был введен в покои Бориса Федоровича, который меня приветствовал чрезвычайно пышно и торжественно, а потом приказал всем уйти, за исключением личного толмача и Федора Андреевича,.. и сказал: ‘Вчера Вы уже узнали от Федора Андреевича, какое соглашение заключено между его величеством вашим государем и поляками’… И тут он спросил меня в упор: почему Максимилиан, имеющий бесспорное право на Польское королевство, и ваше величество, обладающий столькими землями и людьми, не защищали всеми возможными средствами интересы брата и дали возможность подлому и злонамеренному канцлеру Замойскому обрести такого силу, завлечь Максимилиана в Польшу, взять его в плен на территории, принадлежащей вашему величеству? Почему это считается нормальным и почему ваше величество пошли на столь постыдный мир?.. И Борис Федорович добавил еще, что на такой оборот событий будут пенять во всем мире, а мусульман это поощрит на действия против христиан, как только узнают в мире, и что некий хам достиг столь великою успеха. ‘Великий князь, мой государь, — продолжал Борис,— столько раз писал, что готов оказать помощь. Почему же Вы его не попросили? Теперь же великий князь не могут помочь людьми: ведь когда пришла весть, что Максимилиан избран королем, великий князь заключил с литовцами мир на 15 лет, и теперь не захочет нарушить присягу. А если бы его высочество предполагали, что королем станет сын какого-то хама (так он назвал старого шведского короля, который, как утверждают, происходит из незнатного рода), то мир никогда не был бы подписан. И ведь сын хама стал королем вместо Максимилиана — такого знатного господина, отпрыска самого знатного рода на свете, родственника стольких римских императоров, в том числе и своего 6paтa. Если бы великий князь знал, как разворачиваются дела, он определенно помог бы деньгами и всем прочим, да и сейчас готов это сделать, если есть какое-нибудь средство оставить польский трон за братом ею императорского величества’.

На это я ответил: ‘Сиятельнейший эрцгерцог Максимилиан был избран и провозглашен польским королем,.. но старая королева и приверженцы Замойского решительно выступили прошв избрания и, провозгласив королем другого, достигли того, что шляхта и подданные стали выражать Максимилиану непочтение и неповиновение. Они ссылались на то, что Максимилиан приведет с собой в Польшу [105] немцев, испанцев и итальянцев, лишив с их помощью поляков всех свобод и привилегий. И без того простой народ уже сильно пострадал от постоя немецких и итальянских солдат… Чтобы не обижать польскую шляхту и не давать ей повода переходить на сторону врага, необходимо было, чтобы король Максимилиан [при своем приезде в Польшу] взял с собой возможно меньше иностранцев, чем доказал бы, вопреки утверждениям противников, что не имеет умыслов, которые ему приписывают… Решили также раздать некоторою сумму денег польским сторонникам короля Максимилиана для вербовки польских солдат, которые должны были бы увеличить количество верных Максимилиану людей в Польше. Тогда польская шляхта не чувствовала бы себя обиженной, встретила бы Максимилиана торжественно на границе с завербованными солдатами и сопровождала бы его на коронацию… Но чтобы не приходить в Польшу совсем без войск своего народа, король привел с собой около 7 тысяч немцев, и когда польские представители это увидели, они обратили внимание короля на возможные трения и увещевали его не ходить с тем же отрядом далее. Но король решительно воспротивился их мнению и не пожелал уменьшить свой отряд.

Когда король подошел к границе, то некоторая часть поляков действительно прибыла, чтобы его приветствовать, но главные остались в Польше, прислав извинения и обещания немедленно выехать навстречу его высочеству. Среди этих шляхтичей были и те, которые получили больше всех денег на вербовку солдат. Проводив короля Максимилиана до Кракова, поляки поместили его там в монастыре под названием Могила, где собирались ждать, пока все соберутся, чтобы сопровождать короля при въезде в Краков. Но его постоянно держали в напряжении, откладывая сборы со дня на день… Более того, вскоре дело дошло до столкновения людей Максимилиана с людьми канцлера Замойского под Краковом…

Те поляки, которые советовали королю не брать с собой немцев и получили деньги [на вербовку солдат], приехали с большим опозданием. Кто обещал привести с собой 3 тысячи солдат, едва привел 500. И подобным образом поступили, кажется, все без исключения. И при этом они противились тому, чтобы представители другой народности заняли хоть одну важную должность в управлении, хотя сами не имели ни опыта, ни знаний для выполнения соответствующих обязанностей. И, наконец, среди них были люди, доносившие неприятелю обо всем, что происходило в королевском лагере’. Борис сказал: ‘Именно так и я слыхал раньше’.

‘Когда король узнал, что обманут поляками… он отошел к силезской границе, чтобы скорее соединиться с подкреплением, которое должно было прибыть из Германии. Как только сведения об этих событиях дошли до его величества, император немедленно приказал вербовать войска среди населения, а также призвать под знамена полковников и капитанов. Но предатели-поляки не мешкали и немедленно известили канцлера Замойского, убеждая его поспешить, так как через неделю королевский лагерь благодаря подкреплению вырастет более чем до 100 тысяч воинов. Если же ударить своевременно, то можно застать короля почти в одиночестве, ибо сейчас его отряд не достигает и 4 тысяч, а капитаны и генералы как раз не из самых способных.

Канцлер все свои действия тщательно подготовил и подошел с войском внезапно и скрытно прямо к нашим. Король узнал об этом менее чем за полдня. Но, будучи мужественным и отважным, король не уклонился от битвы с войском канцлера и сам стал командовать сражением. Первые полки, состоявшие из немцев, венгров и незначительного числа поляков, пошли в атаку и бились так, что рассеяли значительную часть неприятеля, но навербованные нами поляки, подкупленные канцлером, бросились наутек, оставляя позиции без боя, хотя сам король их просил, чтобы они возвратились и не теряли надежду на победу. Но ни обещаниями, ни призывами он ничего не достиг. Король мог бы, как и они, спастись бегством, но желая оставаться с остальными, вернулся на поле битвы, а когда неприятель его окружил, то сдался, чтобы сохранить остатки войска ²⁴…

Поскольку войска, навербованные по приказу ею величества (их было несколько тысяч), уже выступили в поход, чтобы присоединиться к его высочеству [Максимилиану], можно было еще помышлять о мести за такое оскорбление. Но это оказалось несбыточным ввиду опасности, которой подвергалась жизнь короля. Поляки [106] немедленно заявили, что если какое-либо войско на них нападет, то они отомстят кровью и жизнью Максимилиана… Нам пришлось сложить оружие. Поскольку противники сами попросили о мирных переговорах без оружия и предлагали условия, которые могли удовлетворить короля Максимилиана, то после совета с остальными князьями сиятельнейшего дома Габсбургов, после долгого и зрелого размышления также и его величество не могли не согласиться на переговоры. Было это сделано не в ответ на предложение поляков и не потому, что мы поверили их обещаниям, а чтобы освободить короля Максимилиана, находившегося в их руках,— ведь когда он будет в безопасности и на свободе, то найдется случай отплатить врагу по заслугам. Поэтому нет ничего удивительного в том, что его величество согласились на переговоры, и не следует думать, что его величество могли так легко забыть оскорбление своего достоинства и своего рода, нанесенное поляками. И если король Максимилиан были вынуждены отречься от власти и королевского титула, я убежден в том, что король оговорил себе какой-то пункт, на основании которого он мог бы со временем наказать поляков за оскорбление своей особы и более решительно добиваться осуществления своих прежних претензий на королевство. Нельзя думать, что полякам все сойдет с рук’… И я просил господина Бориса Федоровича, чтобы он сам занялся делом, касающимся вашей милости, что ваша милость просит именно его об этой услуге, как, вероятно, понял уже Борис из того письма, которое ему передано ²⁵…

Он выслушал все с большим вниманием и выразил удовлетворение тем, что все досконально понял. Он согласился со мною, что если иметь в виду смертельную опасность, угрожавшую Максимилиану, то все действия нужно одобрить, — только с условием, что коварство и оскорбительное поведение поляков даром им не пройдут… И Годунов очень меня просил сказать вашей милости, что не следовало бы отказываться от попыток закрепить Польское королевство за Вашим братом Максимилианом — такой исход был бы на пользу всем христианам. Годунов добавил, что сам будет следить за этим делом… Он призывал меня не забыть передать вашему величеству и сиятельнейшему королю Максимилиану совет не подходить к вопросу о королевстве легковесно, обязательно стремиться его приобрести. И еще напомнить вашей милости, что нужно возможно скорее направить посольство в Москву.

Я заметил: в связи с тем, что через Литву и Ливонию проехать нельзя, посольство, видимо, будет не в состоянии отправиться в дорогу до лета, когда можно воспользоваться морским путем. Он со мной согласился, но прибавил, что чем раньше это осуществится, тем лучше, и он, Борис, хотел бы также получить от вашей милости известие о том, что предполагает король Максимилиан предпринять в польских делах, а также о том, каким путем поедут послы, и когда они отправятся в дорогу… Годунов назначил для переписки [с императором] одного из своих ближайших писцов, а также переводчика с польского языка. Поскольку Борис и сам разбирается в польском языке, он хотел бы, чтобы шифрованные известия, если таковые будут посылаться, писались именно по-польски.

В ходе беседы Борис, между прочим, сказал, что, вероятно, ваша милость несут очень большие расходы на оборону от турок. Я ему отвечал, что ни один другой государь на свете не был вынужден отбиваться от них так часто… Тут он спросил: ‘Но ведь ныне заключено перемирие?’. Я ответил утвердительно, но добавил, что перемирие с турками не похоже на перемирие с поляками, шведами и другими соседями,.. что в случае перемирия ни ваша милость, ни турецкий султан, ни генералы или капитаны не начнут, правда, открытых военных действий, но все равно на границах приходится держать столько войск, что ваша милость ежегодно выплачивают солдатам, обороняющим более 300 пограничных крепостей, свыше 3 миллионов [гульденов] в качестве жалованья. Солдаты ведут на границах постоянные стычки. Противники нападают друг на друга из засад. Я рассказал, что перед моим отъездом [из империи] в октябре 1588 года паши разбили более 10 тысяч турок. Так что положение больше похоже на войну, чем на перемирие. А военные расходы в период перемирия почти таковы же, как и в войну. А когда султан ежедневно бился огромными силами против персидского шаха, то все равно, чтобы защищаться от наших вылазок, он вынужден был оставить своих лучших воинов на венгерских границах. Турки сами признают, что один их воин на наших границах лучше, нежели двое из [107] числа тех, которых они держат в Азии. И крепостей у турок нигде нет таких, как против нас. Но нигде нет и другого такого государя, который воевал бы с ними столь же упорно и решительно, как ваша милость и ваши союзники. Если бы не это, то турки уже давно продвинулись бы много далее, нанося ущерб другим государям… Я сообщил еще Борису, что ваше величество выдают жалованья солдатам 500 тысяч немецких гульденов ежемесячно, и это составляет 3 миллиона за шесть месяцев. На это он мне ответил, что у них, в Московии, война обходится недорого. И отец нынешнего великого князя Иван IV, и дед великий князь Василий ²⁶ вели войны, но ничего не тратили из казны и лишь немного из своих собственных доходов, так как все затраты на войну покрываются штрафами, налагаемыми на провинившихся ²⁷. Что казна государя безмерна, так как уже многие столетия из нее ничего не бралось. Скорее, наоборот, она росла. Так что его высочество, как государь благочестивый и охотно помогающий в случае нужды своим ближним, определенно не откажется поддержать христианское дело. Это предложение помощи, дружеское расположение и великодушие его высочества я весьма высоко оценил выразительной речью…

Борис сказал далее, что послы Московии, которым не удалось пройти через Польшу, имели приказ познакомить вашу милость с проектом персидского шаха по созданию антитурецкой лиги и передать деньги для помощи эрцгерцогу Максимилиану в его борьбе за польский трон. Годунов назвал несколько племен и народов, которые согласились выступить против турок вместе с его высочеством. На мой вопрос о способах ведения борьбы, количестве войск и сроках возможной войны он ответил: каждый в своей стране, а если окажется необходимым, то и большими силами. И пусть турки истекают кровью до тех пор, пока их не разобьют наголову или хотя бы чувствительно ослабят. Я заметил, что турки нигде так основательно не укрепились, как с нашей стороны, и, чтобы ударить большими силами, потребуется очень много денег, да и не было бы особого смысла в изгнании турок из Азии, если они смогут после этого сосредоточиться в Европе, где находятся их лучшие провинции, служащие для них военным арсеналом. А вот если турки будут разбиты в Европе, да так, чтобы уже не могли оправиться, то не будет особой необходимости разбивать их в Азии. Ведь от страны его высочества до Турции слишком далеко, между Московией и Турцией лежат огромные степи и пустыни, которые не позволят предпринять за год поход длительностью более трех месяцев, между тем как в Европе можно воевать круглый год. Думаю, сказал я, что было бы очень целесообразно, если бы его высочество самостоятельно уничтожили перекопских татар, которых в Москве называют крымскими, а мы бы в Европе могли на те деньги, которые, видимо, будут нам предоставлены его высочеством, навербовать немецких и итальянских солдат в возможно большем количестве. Мы бы поставили себе задачей проникнуть этими силами глубоко внутрь турецкой территории.

Годунов спросил меня: если бы все это осуществилось, как бы поступили его римское святейшество и его католическое величество? Я ответил, что нашлось бы достаточно возможностей, чтобы его святейшество и его католическое величество беспокоили турок и осложняли их положение на островах, в Египте или в Берберии — в зависимости от того, где это было бы удобнее. Он принял это известие с благодарностью и сказал, что проведение предстоящих переговоров будет зависеть от правильных действий послов, которые будут посланы вашей милостью. Он спросил меня также: если об этих замыслах узнают венецианцы, французский король и английская королева, не будет ли от этого помех или затруднений? Я ответил, что касается венецианцев, то они, как только увидят, с каким размахом разворачивается дело, определенно предпримут шаги против турок, но было бы большой ошибкой извещать их о чем-либо до окончания переговоров ²⁸, и было бы мало толку, если бы венецианцы присоединились к соглашению, ибо, будучи членами недавно созданной лиги с его святейшеством и его католическим величеством, они не доказали верности своим обязательствам, а, наоборот, в подходящий для них момент заключили мир с турками. Французский король, вероятно, не мог бы ни особенно помочь делу, ни особенно навредить, ибо у него достаточно собственных забот. Наверное, он мог бы даже тайно помогать туркам. Что же касается английской королевы, то хорошо [108] известно, что она и турецкий султан — друзья. Эта определенно выступила бы на стороне турок и поддерживала бы восставшие нидерландские провинции против его католического величества и в своей злонамеренности оказывала бы вашему величеству всяческое противодействие…

Борис очень удивился кривде и злонамеренности среди христиан и сказал мне: ‘Его величеству и моему государю будет немалый вред, если власть в Польском королевстве захватят король шведский и Замойский — эти слуги турецкого султана, и мы постараемся на пожертвованные великим князем деньги достигнуть того, чтоб, они долго в Польше не удержались’. И он снова просил, чтобы я не забыл передать все это вашей милости в кратчайшие сроки и возможно более точно…

22 июня я был приглашен на аудиенцию к великому князю,.. который приказал пяти членам тайного совета, назначенным при моем прибытии, позаботиться об устройстве всех моих дел… Пять советников сказали, что главные доводы, побудившие его высочество написать письмо его императорскому величеству и просить о посольстве, таковы, во-первых, это желание возобновить и укрепить давнюю искреннюю дружбу, которая всегда господствовала между сиятельнейшим домом Габсбургов и предками его высочества. Во-вторых, его высочество получили известие, что султан не только сам, но и через своих вассалов — поляков, шведов и перекопских татар весьма настойчиво пытается расширить свое господство и тиранию, уничтожая при этом христиан, и что некоторые плохие христиане, теряя честь и совесть, помогают в этом султану ради каких-то выгод. Поэтому для отражения и разгрома тирана великий князь желают вместе со своими помощниками и подданными вступить в лигу с его святейшеством, вашей милостью и его католическим величеством, а также и с другими, кого это дело близко касается. Думается, что и персидский шах имеет аналогичное желание — он уже просил его высочество о содействии и помощи. Его высочество вместе с персидским шахом договорились со многими азиатскими народами, и те обещали свою помощь. А поскольку из моих рассуждений можно сделать вывод, что от лиги не откажутся ваша милость и его католическое величество, что ваша милость пришлют в связи с переговорами о лиге своих послов, его высочество очень этому рады и хотят доказать свое стремление, интерес и желание послужить христианству. В-третьих, поскольку королевство Польское и Литва лежат между владениями вашей милости и его высочества, и так как Польша и Литва могли бы договориться с турками и весьма чувствительно нарушили бы свободу передвижения и торговлю между вашей милостью и его высочеством, его высочество были бы весьма рады, если бы удалось как можно решительнее и как можно большими силами вмешаться [в польские дела] в пользу брата вашей милости, чтобы Польское королевство управлялось благочестивым и ревностным государем, каким он является. С этой целью его высочество предложили свою казну и все свое имущество, ибо не могут примириться с намерением отступиться от польского трона и предоставить Польшу шведам, что ныне и сделано, судя по достоверным сведениям. И потому, если найдется какая-то возможность, чтобы брат вашей милости снова предъявил претензии [на польский престол], его высочество обязуются помогать в этом деле деньгами, людьми и всем, что будет в его силах’… Я сердечно поблагодарил его высочество от имени вашей милости, его католического величества и всего Габсбургского дома.

30 июня я в третий раз был приглашен к великому князю… Он сказал ‘Николай, я хочу, чтобы ты благополучно возвратился к нашему дорогому брату императору Рудольфу, передал его величеству, что я питаю к нему чувство братской и искренней любви, и быстро решил дело двух государей’…

Я попрощался с ним, с Борисом Федоровичем и другими членами тайного совета его высочества… 3 июля я выехал из Москвы с 40 возами и 70 конями и так доехал до Вологды… Оттуда я по рекам на 6 больших и 10 малых судах добрался до Архангельска ²⁹, где меня встретил боярин, перегнавший меня в пути, и передал мне послание от великого князя. Его высочество напоминал мне, чтобы я все указанные дела обсудил с вашей милостью как можно ранее… Итак, я отплыл с именем божьим, добрался до Амстердама, затем до Гамбурга, а оттуда… ко двору вашей милости… Считаю также нужным информировать вашу милость о нынешнем правительстве Московии и о том, что в ней происходит… [109]

Перед своей смертью великий князь Иван Васильевич написал свою последнюю волю, в которой назначал своими душеприказчиками некоторых ближних бояр, но шурину нынешнего великого князя Борису Федоровичу Годунову не завещал ни должности, ни положения. Бориса это очень обидело, а потому он заключил тайный союз со своими родственниками и др1зьями. А душеприказчики, как во всяком случае утверждает Борис, стремились соединить Москву с Польским королевством, что подтверждается многими убедительными доказательствами. Душеприказчики сгруппировали вокруг себя многих мещан и купцов, чтобы внезапно напасть на Бориса, устранить его и весь его род, и всех его сторонников, стоящих на их пути. Борису донес об этом один немец, член их союза. И тогда Борис сделал с ними то, что они намеревались сделать с ним: напал на них, перебил и сослал в опалу и, говорят, разорвал завещание Ивана IV и велел сжечь. А теперь все главные учреждения и должности, как и управление страной, городами, да и придворные должности Борис разделил между своими сторонниками и родственниками, подавив тех, кто ему противился. Некоторые из знатнейших ему завидуют и не очень его жалуют, но он держит в своих руках и самого великого князя, и все его государство. Впрочем, можно ожидать, что в случае смерти великого князя против Бориса немедленно поднимется сильное возмущение, и Борис это хорошо знает. Если бы он сам захотел стать правителем Московии, то ему это бы не удалось, а если бы и удалось, то добра бы ждать не приходилось, ибо все или большинство настроены против него. А потому он стремится передать княжение так, чтобы новый господин великий князь отблагодарил его, подтвердив в должности и положении, которые Борис занимает, или дал бы Борису другое высокое место ³⁰. А если бы король Максимилиан получил польскую корону, то Борис, по его собственным словам, поддержал бы претензии эрцгерцога и на московский престол ³¹.

Итак, Борис ныне держит всю власть в своих руках, ибо великий князь человек простой и робкий, не разбирается в государственных делах и ничего не решает. Особенно же он боится войны, посвящая все свое время молитвам и богослужению. Борис не очень доверяет различным государям, но предан сиятельнейшему дому Габсбургов и целиком на него полагается. Я хорошо заметил в беседах с ним, что он питает большое доверие к вашей милости и его католическому величеству. По этим соображения, и, имея в виду упомянутые обстоятельства, я считаю Бориса искренним в его предложениях. Следует также честь, что король Стефан Баторий перед своей смертью стремился возобновить военные действия против Москвы, о чем узнал шведский король, тоже желавший ударить по Москве тогда же и всеми силами. Это быстро дошло до великого князя, который очень опасался такого хода событий. Правда, денег и припасов ему хватает, но его воины не очень искусно ведут бой в открытом поле. А быстро найти наемников здесь не могли, да и не слишком им доверяют, наученные опытом Ливонской войны. В то время прибыл в Москву — под воздействием и по настоянию короля Стефана — посланец турецкого правителя, который потребовал от великого князя восстановить Казанское, Астраханское и Терское ханства, отнятые ранее у татар. Посланец заявил, что в этих местах живут подданные турецкого султана, который немедленно объявит войну московитам, если только великий князь не восстановит упомянутые ханства. Московская Русь немало перепугалась и взволновалась, поскольку ей одновременно угрожали три могущественных врага. Решили уж лучше договориться с самым сильным противником. Но прежде чем это сделать, постановили известить о готовящемся соглашении [с турками] трех государей, являющихся самыми могущественными врагами турок, а именно его святейшество, его католическое величество и вашу милость, а также всех князей Римской империи. Все эти правители должны были попытаться отговорить поляков и шведов от их замысла, упирая на то, что великий князь является христианским правителем. А если они не захотят этого сделать ради Московии (так предполагали заявить им московиты), то пусть знают: если ныне Москва упорно сражается и защищает азиатские территории от бусурманов, то, договорившись с турками, великий князь разрешит им пройти по своей территории, и тогда азиатские племена, включая и турок, затопят Европу, как наводнение. Пусть же шведский и польский короли откажутся от враждебных действий против великого князя, а уж тогда он и сам легко защитится от турок и магометанских воинов из Азии. Если же оба короля не предоставят [110] ему такой возможности, а, наоборот, попытаются захватить его земли (против чего великий князь решительно протестовал, обращаясь ко всем христианским государям), то Москве не останется ничего другого, кроме как объединиться с азиатскими народами и турками и войти с ними в союз, чтобы совместно защищаться от двух беспокойных королей. Пусть уж тогда простят великому князю убытки и потери, которые будут понесены всеми верными христианами только потому, что Москве угрожают соседи— христианские короли. Если же шведы и поляки откажутся от нападения, то великий князь вместе со всеми христианскими правителями сделает для уничтожения турок все, что подобает христианскому государю ³².

В то время, когда посланцы готовились к отъезду с этим поручением, пришло известие о смерти польского короля Батория, принесшее московитам великую радость. Посольство отменили, и об упомянутыx делах больше речи не было.

Если бы московиты договорились с турками или, скажем, поляками, то верным христианам был бы причинен великий ущерб. Учитывая это, мы определенно не должны относиться с пренебрежением к предлагаемому ими союзу, ибо ясно, что иначе они будут искать союзника в другом месте. Также совершенно несомненно, что московская казна велика, и средств для войны с соседними королями или турками у Москвы предостаточно. Им лишь не хватает обученных войск. За деньги они могли бы, правда, нанять немецких солдат, но не доверяют чужеземцам ввиду измены, которую совершили по отношению к Москве ливонские капитаны. Вполне вероятно, что если бы Баторий не умер, и оба короля напали бы на Московию, то великий князь договорился бы с азиатами и позвал их на помощь. А персидский правитель, вероятно, заключил бы мир с турками, чтобы тем самым помочь великому князю. Разве не ясно, какой ущерб понесли бы тогда провинции вашей милости? Ведь и ныне турецкий султан охотно пошел бы на союз с великим князем, если бы тот оказал ему честь таким предложением.

Но московиты настойчиво стремятся снискать дружбу и благосклонность вашей милости, его католического величества и сиятельнейшего дома Габсбургов. И стремятся они к дружбе так горячо, потому что она им необходима. Вот они и повторяют в который уже раз свои предложения вашей милости. И совершенно очевидно, что Борис, видя сколь болен и слаб великий князь, усматривает в союзе с Габсбургами опору и защиту для себя. Я не вижу причин сомневаться в его обещаниях.

Есть немало людей, считающих московитов варварами и ветрогонами. Кое-кто говорит, что надежнее не иметь дела с этим далеким народом, на который нельзя положиться, от которого нельзя ожидать и помощи. На это я отвечу: хотя у московитов и существуют варварские обычаи, но они люди весьма мягкой души, христиане, в своем роде очень набожные. Нет на свете другого народа, который так строго карал бы клятвопреступников. Я утверждаю, что они не только могут нам помочь, но могут и нанести большой ущерб, стоит им только этого захотеть, нужды нет, что они действительно живут далеко. Признаком того, что они искренне стремятся принести нам пользу (независимо от того, каковы их предложения), служит то, что они так долго возбуждали и подстрекали персов против турок, что московиты всеми возможными средствами — добрыми и худыми — заставляли и остальных правителей азиатских земель, расположенных между Московией и Персией, оказывать помощь персам. Правда и то, что, сидя на своих землях, московиты по существу охраняют нас от азиатских татар, задерживая их по воле божьей от нападения на нас. Если же московиты перенесут на турок и татар ту добрую волю и симпатию, которую питают к нам (храни нас от этого господь!), то следует крепко подумать: будет ли нам от этого польза или вред. Уж во всяком случае будет очень хорошо, если ваша милость и сиятельнейший дом Габсбургов окажут им внимание раньше, чем это сделают наши противники из страха и опасений, что против них создается предложенная Москве лига или союз. Более чем вероятно, что если великий князь договорится с другими правителями, а не с князьями дома Габсбургов (это могут быть, как намекал Борис, татары или даже поляки), то вскоре последуют мирные переговоры с Персией, а затем может случиться так, что все эти страны совместно двинутся на Германию, и она попадет в тяжелое положение.

Имея в виду все эти обстоятельства, можно сделать вывод, что к предложениям московитов следует отнестись серьезно. Ведь их казна и богатства неистощимы, и [111] особого внимания заслуживает вопрос о наследовании их трона. Это вопрос деликатный, и положительное его решение может быть очень полезным для христиан. А поскольку московиты сами вносят предложения по этим делам, было бы хорошо, если бы ваша милость постарались пойти им навстречу и отблагодарить их как можно скорее. Ибо многие уже обратили внимание на московскую казну, а канцлер Замойский со своими приверженцами, несомненно, попытается лестью и обманом свести на нет добрые отношения между великим князем и сиятельнейшим домом Габсбургов и втереться в доверие к великому князю. А если ему это удастся, то, кто знает, как поведет себя эта ядовитая змея.

Не может быть сомнения, что если ваша милость отнесутся к этому делу с соответствующим интересом, энергией и решимостью и если господь бог даст нам свое спасительное благословение, то все завершится к чести и хвале божьей и на пользу всем верным христианам…

2. 1 миля составляла в XVI в. от 5 до 7 километров. Варкоч приравнивает милю к 5 верстам. В фотокопии из Венского архива (л. 61 об.) имеются слова: ‘Вологда находится от города Москвы в 500 верстах, что составляет 100 немецких миль’.

3. Имеется в виду Борис Федорович Годунов — боярин, конюший, оружейничий, наместник Казанский и Астраханский.

4. Федор Андреевич Писемский — дворянин, наместник Шацкий, которого Иван IV посылал в Англию для переговоров с королевой Елизаветой о союзе против Стефана Батория (ср.: Сб. РИО. Т. 38, стр. XV, ПДС. Т. 1, стр. 114 сл.).

5. Варкоч именует царя Федора Ивановича ‘Ir(e) Grossmaеchtigkeit’, то есть буквально ‘их великодержавие’. Однако в испанских текстах переведено ‘Su Alteza’, что соответствует русскому ‘его высочество’. Вместо ‘царь’ Варкоч везде пишет ‘великий князь’ (Grossfuеrst).

6. В России тогда действовал юлианский календарь, в соответствии с которым третий день пасхи в 1589 г. приходился на 2 апреля.

7. Дата 20 апреля подтверждается и пересказом Ф. Аделунга и симанкской версией, но расходится с показаниями русских источников, согласно которым Варкоч был принят царем 6 апреля (ПДС. Т. 1, стр. 1138). И прочие даты, приведенные в ‘Донесении’, не соответствуют тем, которые имеются в русских источниках. При этом разница не выражается каким-либо постоянным числом и не может быть отнесена за счет расхождений между юлианским и григорианским календарями.

8. Андрей Петрович Клешнин (в различных вариантах ‘Донесения’ — Клеснин, Клесним, Клесник) — окольничий, ‘дядька’ царя Федора Ивановича.

9. И. В. Годунов — окольничий боярин, наместник Тверской (см. о нем: Н. П. Лихачев. Библиотека и архив московских государей XVI в. СПБ. 1894, стр. 124).

10. Князь Иван Васильевич Сицкий (Сицкой) (см. о нем там же).

11. Имеется в виду Андрей Яковлевич Щелкалов, думный дьяк, с 1570 г .— начальник Посольского приказа.

12. Василий Яковлевич Щелкалов — думный дьяк.

13. В оригинале — Biloski Eleazar (в пражской публикации ошибочно интерпретирован как Bilovskij), в симанкской версии — Bysosgin Eleazar, в фотокопии из Венского архива — Bilosgin. Следует учесть, что звук ‘в’ (w), фигурирующий в русских и немецких собственных именах, последовательно передается в пражской рукописи латинской буквой ‘В’ (в соответствии с ее испанским произношением). Фамилия и имя пятого члена ‘тайного совета’ вполне достоверно устанавливаются русским источником в тексте которого сказано: ‘7 апреля 1589 г. с ответом выходили бояре Иван Вас. Годунов, князь Иван Вас. Сицкой и дьяки Андрей Щелкалов, Василий Щелкалов и Елизарий Вылузгин’ (Н. П. Лихачев. Указ. соч., стр. 124, см. также ПДС. Т. 1, стр. 1141-1142, где упомянуты те же лица). Подробнее о Елизарии Даниловиче Вылузгине см.: С. Б. Веселовский. Дьяки и подьячие XV-XVII вв. М. 1975, стр. 110- 111.

14. Русские источники неоднократно упоминают о ‘торговом человеке Тимохе Выходце’, или ‘Тимохе Семенове’, который якобы ездил ‘изо Пскова в цесареву область в Любок торговати’, но в действительности был дипломатическим агентом московского правительства, добрался до императорского двора и как ‘государев человек’ присутствовал на совещании Рудольфа II с придворными, когда обсуждался план Бориса Годунова о союзе Русского государства с империей. Известно также, что при возвращении на родину Выходец был задержан в Риге и заключен в тюрьму а русское правительство добивалось его освобождения (ПДС. Т. 1, стр. 1109, 1112, 1132).

15. Императора Рудольфа II Варкоч называет двояко ‘Величество’ и ‘Милость’.

16. Лукаш Паули (по русским источникам ‘Лукаш Павлусов сын Магнусов’) — имперский агент, в Москву прибыл впервые при Иване IV и оставался в русской столице до 1587 г, когда был послан царем Федором к императору. Вторично он посетил Москву вместе с Варкочем в 1589 г. (ПДС. Т. 1, стр. 1102, 1113, 1114, 1124, ИЗО, П. П. Бушев История посольств и дипломатических отношений Русского и Иранского государств в 1586-1612 гг. (по русским архивам). М. 1976, стр. 67 сл.).

17. То есть испанского короля.

18. Речь идет о гибели ‘великой армады’. Варкоч явно преуменьшает значение этого события.

19. В испанском варианте — Kusiltas. Иран именовался в русских документах того времени ‘Кизылбашская земля’.

20. Здесь и далее направление ‘восточной политики’ России отражено Варкочем правильно, что подтверждается русскими источниками (ср. Сб. РИО Т. 71, 1892. Там опубликованы документы, касающиеся отношений России с рядом других государств в конце XVI — начале XVII века).

21. Имеются в виду Дон и Днепр

22. Шестое воскресенье после пасхи, в 1589 г.—11 мая по действовавшему тогда календарю.

23. Имеется в виду Ф. А. Писемский (см. прим. 4).

24. Изложение событий, связанных с попыткой Максимилиана захватить польский престол, дано в искаженном виде, как и описание битвы у Бычины в 1588 году. Объективное, основанное на источниках освещение событий, связанных с попыткой, Габсбургов получить польский престол, имеется в работах: J. Масurek. Dozvuky polskeho bezkralovi z roku 1587. Prispevek k osvetleni snah rodu Habsburskeho о ziskani koruny polske v letech 1588-1594. Praha. 1929, ejusd. Zapas Polska a Habsburku о pristup k Cernemu mori na sklonku 16 stol. Praha, 1931.

25. Об этом письме упоминается в инструкции Рудольфа II Варкочу от 6 октября 1588 года.

26. В пражской рукописи здесь явный пропуск, очевидно, возникший при переводе с немецкого, отсутствуют слова ‘И отец нынешнего великого князя Иван IV’, но сохранены слова, касающиеся великого князя Василия. Восстановлено по Ф. Аделунгу, который приводит текст данного предложения, а также по фотокопии из Венского архива.

27. Здесь не ясно, кого имеет в виду Варкоч под ‘провинившимися’. Его рассуждения относительно расходов Московии на войну весьма субъективны.

28. Имеются в виду переговоры об антитурецкой лиге.

29. Судя по русским источникам, сопровождавшим Варкоча лицам было приказано ‘взять под цесарева человека, под Миколая с товарищи и людьми судно с чердаком, да под себя с детьми боярскими и толмачом судно, а под казаки ему взяти стружок’, то есть всего три судна (ПДС. Т. 1, стр. 1212).

30. Смысл этой фразы выражен в испанском тексте (л. 58) не вполне однозначно ‘Y assi procura promover al reino…’ и т. д. Выражение ‘promover al reino’ можно истолковать двояко: ‘возвысить государство’ или ‘передать правление’. В чешском переводе принято первое толкование, которое, однако, вызывает недоумение, возвышение государства здесь явно ни при чем. Решающую роль для отыскания смысла играют в данном случае фотокопия из Венского архива (лл. 63—64), а также отрывок, опубликованный Штендманом, где сказано, что Борис направил свои помыслы на то, чтобы еще при правлении и жизни царя Федора Ивановича добиться назначения угодного Годуновым наследника трона, то есть как раз ‘передать правление’ такому наследнику (Darumb soll Er (Boris) seine gedankhen dahin gerichtet haben, bey des Grossfuersten Regiment und leben einen Successoren zu creiren) Значение ‘передать правление’ полностью подтверждается и оправдано логически: Борис знает, что теперешний государь Федор Иванович недолговечен, и хочет еще при его жизни обеспечить себе положение при новом правителе, а сам пока что претензий на московский престол не имеет.

31. Другими источниками такие намерения Бориса не подтверждаются. Если он действительно говорил Варкочу, что после коронации Максимилиана в Польше поддержал бы претензии последнего на московский престол, то подобное заявление могло быть и дипломатической хитростью: с одной стороны, оно должно было убедить императора в ‘дружелюбии’ Бориса по отношению к Габсбургам, а с другой — ни к чему не обязывало, так как Максимилиан польской короны не добился.

32. О турецкой миссии, потребовавшей восстановления ряда татарских ханств, как и о предполагавшихся в связи с этим дипломатических шагах правительства России, в других источниках сведений нет.

Текст воспроизведен по изданию: Донесение австрийского посла о поездке в Москву в 1589 году // Вопросы истории, No 6. 1978

OCR — Abakanovich. 2004.

Николай Варкоч

Комментарии

Читайте также: